Читать онлайн В тени трона бесплатно

© В. А. Зубакин, 2022

© Оформление, «Время», 2022

Иллюстрации Александр Бровер

12+

От автора

В ответ на критику моего предыдущего романа («мало любви и красивых женщин») решил обратиться к известным любовным историям XX века. В Европе среди прочих привлек мое внимание роман Эдуарда VIII и Уоллес Симпсон. Привлек потому, что в памяти возникла параллель в российской истории – великий князь Михаил Александрович и Наталья Брасова! Был ряд удивительных по сходству своему обстоятельств в этих романах: оба мужчины отреклись от трона; обе женщины прежде побывали замужем, обе не аристократического происхождения и обе ненавидимы монаршими семьями (Виндзоров и Романовых). При этом Эдуард и Михаил были родственниками и не раз встречались. Далее, по мере моих «исторических раскопок», фигура великого князя Михаила вышла на первый план. Меня удивило, что отечественные историки и монархисты относятся к нему одинаково пренебрежительно: безвольный человек, не взявший на себя ответственность за Россию в критической ситуации. Это – ложь. Во-первых, Михаил был боевым командиром Туземной кавалерийской дивизии, прозванной Дикой за свою отвагу. И не раз был под пулями и шрапнелью вместе со своим всадниками-горцами, причем все они были добровольцами. Во-вторых, ради своей любви великий князь пошел против Семьи – матери и брата-императора, потеряв при этом почти все свое состояние и возможность жить на родине. В-третьих, Михаил, будучи сторонником конституционной монархии британского типа, не отрекся, а приостановил свое вступление на престол до принятия решения об устройстве власти Учредительным собранием. К тому же он был красивым мужчиной почти двухметрового роста, спортсменом, любил мощные автомобили и лошадей, музыку, занимался созданием и развитием промышленных предприятий в своем имении, используя последние технические новинки. Мне не хотелось мириться с его трагической гибелью в 1918 году от чекистской пули, вот и решил «домыслить историю» великого князя Михаила Романова. Появилось желание, как у мальчишек, когда-то по десятку раз смотревших фильм «Чапаев», поверить, что герой все-таки доплывет. В этой книге – доплыл… И конечно же любовь и красивые женщины в книге есть, читайте на здоровье!

Роман мой, как заметил читатель, не исторический. Поэтому надеюсь, мне простят некоторые исторические неточности, в том числе и «справки» о будущей судьбе некоторых персонажей. Делая такие «прострелы в будущее», автор оставляет за собой право на вымысел, хотя абсолютное большинство этих справок реальны и правдивы.

Первая часть

И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею.

Еккл 7: 26

1

Путь к храму

Петропавловский собор не принадлежал к любимым Михаилом образцам столичного зодчества. Были в Питере места куда красивей и милей: Сампсониевский храм, например, или Исаакий, или, наконец, Зимний, несмотря на всю его парадную громоздкость. Но всего ближе сердцу был Аничков дворец – такой родной, что щемило в груди при виде его. Сам дворец и кони, эти дивные кони на мосту, – Михаил мог смотреть на них, не отводя глаз, полных восторга. Любовь к лошадям проснулась в нем, быть может, именно с детского любования этими четырьмя бронзовыми шедеврами Клодта.

На подходе к Петропавловскому собору Михаил ощущал скорее близость кладбищенской безнадежности, запах тления, а не ладана. Это было неприятно и действовало раздражающе; он, разумеется, ни с кем не делился столь неуместными в данный момент чувствами. Интересно, испытывают ли нечто похожее стойкая мама или тот же Ники?

В конце концов, Петропавловский собор, где собралась в этот траурный час вся Семья вместе с приглашенными разделить ее горе близкими и дальними родственниками и избранной знатью, знаменит прежде всего как высочайшая усыпальница. И не столько желание поклониться роскошным, в золоте, иконам влечет сюда всех и каждого, сколько простое человеческое любопытство: поглазеть на беломраморные надгробья, под которыми упокоились на вечные времена все наши Романовы, от Великого Петра до незабвенного папа – Александра Третьего.

И вот сегодня свое место в этой усыпальнице займет и несчастный Георгий.

Траурный катафалк, запряженный шестеркой лошадей, укрытый цветами и золотой парчой, приблизился к собору, к его зеву. Выстроенные на всем его пути войска в парадных мундирах и притихшая за рядами солдат толпа провожали взглядами медленное движение похоронной процессии. Семья, с Николаем во главе, следовала за катафалком. Михаил на своих длинных журавлиных ногах шагал вслед за братом. Зрелище впечатляло, и публика, стараясь не упустить ни одной детали, едва успевала переводить взгляд с утопавшего в цветах гроба великого князя на царя и Семью.

Путь Георгия к Петропавловскому собору начался две недели назад в грузинском Абастумани. Там, в горах, в своем дворце, он укрывался от промозглых ветров и сырости столицы – изъеденные чахоткой легкие цесаревича почти не оставляли надежды на благополучное исцеление. Оставалась лишь надежда, которая всегда умирает предпоследней. Но не оправдалась и она.

Прозрачным июньским утром Георгий, любитель быстрой езды, отправился кататься по лесной горной дороге на трицикле – некоем подобии велосипеда с бензиновым моторчиком; молодой цесаревич был человеком спортивным и энергичным, и его разъезды в окрестностях дворца ни в ком не вызывали беспокойства. Возвращаясь с прогулки, он почувствовал наступление приступа болезни и даже не успел остановиться на дороге, как кровь хлынула у него горлом.

Дорога была пустынна, только одна-единственная телега маячила на повороте – молоканка Анна Дасоева, местная молочница, везла свой товар на продажу. Увидев Георгия в залитом кровью кителе, она спрыгнула с телеги, подбежала к нему и помогла спуститься на землю. Цесаревич был слаб, на его лице проступили темные пятна. Анна омыла лицо больного, но кровь продолжала литься, и она не умела ее остановить. Да и никто бы не сумел.

Это был конец.

А первый шаг на жизненном его пути к Петропавловскому собору был сделан, строго говоря, двадцать восемь лет назад, когда Георгий, по-домашнему Джорджи, средний сын Александра Третьего и императрицы Марии Федоровны, появился на свет в Царском Селе, под Санкт-Петербургом. Старше его был Николай, Ники, а через семь лет после Джорджи родился Михаил, младший.

Ранняя смерть Георгия в Кавказских горах привела к изменениям в порядке наследовании трона Романовых. Красивый, обаятельный Джорджи, любимец матери, был цесаревичем и в случае смерти Николая или утраты им трона наследовал царские регалии и должен был взойти на российский престол. Безвременный уход великого князя означал, что его место в ряду наследников занимает младший сын Александра Третьего – Михаил. Такой порядок соответствовал вековой традиции и не мог быть оспорен. Оспорен – нет, но вполне мог быть изменен монаршею рукой.

Так и случилось. В своем манифесте о прискорбных изменениях в наследственной цепи Николай уклонился от признания младшего брата цесаревичем, каким являлся его скоропостижно скончавшийся предшественник Георгий. Столь сомнительный шаг вызвал толки при дворе и в обществе. Слухи винили царицу: дескать, это она уговорила мягкосердечного супруга не спешить с объявлением Михаила цесаревичем. Зачем спешить? Ночные молитвы, даст Бог, принесут свои плоды, и Аликс, находясь в детородном возрасте, перестанет рожать дочерей и наконец-то произведет на свет долгожданного мальчика-цесаревича, который по всем канонам наследует отцовский трон.

Оглашению манифеста предшествовали траурные дни, наполненные печалью и хлопотами, связанными с подготовкой к высочайшему погребению, – две недели, отделившие трагедию на Кавказе от похорон в Петропавловском соборе. Из дворца в Абастумани тело Георгия было перевезено в похоронной карете на станцию Боржом, а оттуда по железной дороге – в Батум. Там, в порту, ждал броненосец «Георгий Победоносец», который, приняв на борт гроб с покойным цесаревичем, вышел в море и взял курс на Новороссийск. На морском маршруте и броненосце организаторы церемонии остановились не случайно: наследник, всем прочим парадным мундирам русской армии предпочитавший черный морской, был с малых лет причислен к почетному командованию военным флотом.

На борту «Георгия Победоносца» тело сына встретила мать – вдовствующая императрица Мария Федоровна, сестры Ксения и Ольга и брат Михаил. Горе сплачивает людей крепче, чем радость, радость размывает очертанья мира – это еще Екклесиаст, царь мудрецов, засвидетельствовал, и за три тысячи лет никто так и не смог его опровергнуть.

Вечером, когда солнце утонуло за горизонтом, Семья собралась в кают-компании за капитанским столом. Разговор не клеился. Каждый вглядывался в свое будущее, как в бездонный колодец, всплывали и воспоминания, заслоняя собой нынешнюю горькую ситуацию. Мария Федоровна молча позвякивала серебряной ложечкой о стенки чайной чашки датского фарфора с синим орнаментом, сестры невпопад перебрасывались репликами: «А помнишь, в прошлом году… Господи, Боже, как же это?!.» – и подносили надушенные батистовые платочки к лицу. Михаил, глядя на потемневшее лицо матери, размышлял о безжалостной поганой болезни, убившей Джорджи. Дворцовое детство ему вдруг вспоминалось, спартанское, по настоянию родителей призванное закалить тело и дух царевичей: краткий сон на походной узкой кровати, на волосяном матрасике, овсяная каша на воде с ломтем черного хлеба на завтрак, многочасовая изнуряющая учеба – военные дисциплины, Закон Божий, иностранные языки, рисование с натуры, математика, история с географией… И так каждый день, с шести утра до шести вечера. И наказания за отлынивание и нерадение. Хорошо хоть порку отменили при дедушке Николае. А что, собственно, дает знание четырех языков, умение фехтовать? Вот пришла к Джорджи смерть и увела его, как любого простого смертного.

– Теперь ты у нас первый в роду, – сказала Мария Федоровна, глядя на Михаила горящими сухими глазами. – Теперь ты, Флоппи.

Флоппи – так, на английский манер, звали Мишу в домашнем кругу, среди своих, за привычку плюхаться в первое попавшееся кресло и удобно вытягивать непомерно длинные ноги перед собой. Джорджи не уступал брату, был такой же длинный, верста коломенская, – в Петра Первого и в Николая Первого; рядом с рослыми братьями Ники выглядел коротышкой, и это его огорчало.

– Ники, мама, – без нажима поправил Михаил. – Он, разумеется, первый. Не я.

– Он наверху, мальчик, – назидательно произнесла вдовствующая императрица. – Он не в счет. Ты за ним.

Михаил, соглашаясь, чуть заметно кивнул, и в кивке этом улавливалось безразличие. Да, не в счет. Да, за ним. Хорошо, что Ники не слышит этот разговор: он бы ему не понравился.

«Как, однако же, нелепо пролегают линии судеб! – рассуждал про себя Михаил, опершись локтями о лакированную дубовую столешницу и опустив подбородок в сцепленные замком ладони. – Как прихотливо и капризно! Джорджи не дожил и до тридцати – и вот его нет, он больше не существует в этом мире. Справедливо ли это? Или такого понятия, как справедливость, нет в природе, оно придумано людьми для собственного удобства? Джорджи мог бы управлять Россией, он был пригоден для этого более, чем Ники, более, чем кто-либо другой, – но его больше нет, он приближается к темному зеву Петропавловского собора, и История провожает его бесчувственным стеклянным взором. История! Люди ее творят, или пишут и переписывают историки, а потомки из будущего перекраивают для своих нужд и по своим меркам? История столь же податлива и аморфна, – сидя против окаменевшей от горя матери, размышлял Михаил, – как сырая глина в руках гончара. О прошлом мы почти ничего не знаем достоверно, а о будущем вовсе не знаем ничего; это наша роль, которую мы, все до единого, послушно играем по нотам, заданным Главным дирижером, – от Ники в его царском кабинете в Зимнем дворце до дворцового истопника в темной котельной. История течет сама по себе, а мы исправно делаем вид, что направляем ее ход: истопник – подкидывая уголь с лопаты в топку, монарх – подписывая манифест за царским столом. А конец один для всех: для истопника – кладбищенский погост, для Семьи – петропавловская усыпальница. Суть одна, декор разный».

Михаил поднялся из-за стола и, неслышно ступая, вышел из кают-компании. Теплая летняя ночь обволакивала броненосец, вода, рассекаемая острым форштевнем, беззвучно скользила вдоль серых бортов, палуба слегка дрожала от мощных машин в утробе корабля.

Михаил прошел на корму и, прислонясь к бортику, стал всматриваться в темноту. Ничего не было видно по сторонам – ни линии берега, ни огней в море. История! Когда-нибудь найдутся изыскатели, которые станут доказывать причинно-следственную связь между смертью великого князя Георгия и тем, что его тело доставил в Новороссийск именно «Георгий Победоносец», а не какой-то другой корабль. Это не просто совпадение имен! Нет, господа, вовсе не совпадение, а глубоко продуманный акт – знак особенного почитания ушедшего! Как будто это имеет хоть какое-то значение – и для истории, и для Семьи, и тем более для покойного…

С такими мыслями стоя у бортика, Михаил вдруг почувствовал, что кто-то подошел к нему и остановился чуть позади. Он обернулся, не снимая рук с поручней, и увидел матроса в рабочей робе, своего, наверное, сверстника – лет двадцати или чуть больше, с голубыми горошинками глаз на круглом лице.

– Ты кто? – спросил Михаил.

– Матрос второго класса Соловьев Федор, – доложился матрос. – Разрешите, ваше высочество, тут постоять?

– Стой, – сказал Михаил. На душе у него потеплело оттого, что он в этой тьме кромешной вдруг оказался не один-одинешенек, а с каким-то, пусть и незнакомым ему, человеком.

– А я подойти решился, – сказал матрос Федор, – потому что другой такой случай во всю жизнь, может, не представится. А теперь я всем своим расскажу – никто не поверит!

– Ты сам откуда? – спросил Михаил.

– С Тамбовщины, – охотно ответил матрос. – Деревня Белый Яр. Оттуда.

– Хлеб сеете? – продолжал легкий разговор Михаил.

– У отца кузня, – сказал Федор. – Брат ему помогает, а сестры – малолетки еще, в девках.

– Корова есть? – проявил знание крестьянской жизни Михаил.

– Как же без коровы?! – взмахнул руками Федор.

– А сам? – продолжал расспрашивать Михаил. – В отца пойдешь?

– Вернусь через пять лет, мельницу поставлю, – поделился планами Федор Соловьев. – А то у нас зерно молоть за двадцать верст везут, вот и придется ветряк в самую пору.

«Поставит обязательно, – одобрительно подумал Михаил. – Парень толковый».

* * *

Через шесть лет, 30 июня 1905 года, «Георгий Победоносец» присоединился к мятежному броненосцу «Князь Потемкин-Таврический» и направился в Одессу для встречи с побратимом, а на другой день сел на мель и сдался властям. От удара о дно и вызванного им толчка зарядный ящик в погребе для боеприпасов сорвался с места, придавил дежурного матроса Соловьева Федора и нанес ему тяжелые увечья. Его положили в корабельный лазарет, где он и скончался вследствие открытой черепно-мозговой травмы и перелома позвоночника. Это случилось за месяц до окончания флотской службы Федора, возвращения его в деревню Белый Яр с мечтой построить там мукомольный ветряк. Совершая такие неожиданные повороты, смеется, что ли, над человеком судьба – кто ее знает…

* * *

Поездка по железной дороге из конца в конец России волей-неволей превращается для путника в необыкновенное, хотя и отчасти обременительное событие. Дни тащатся за днями, бескрайние желтые степи за окном сменяются столь же бескрайними зелеными лесами, реки под мостами текут неостановимо и впадают в море где-то в далеком далеке. Это вам не европейские короткие разъезды. Но, с утра до ночи глядя на монотонно день за днем тянущийся за окошком пейзаж, немудрено для русского человека впасть в уныние, а то и погрузиться в запой.

А Михаил, стоя у окна салон-вагона царского поезда, отстукивающего версты по пути из Новороссийска в Петербург, не впадал в уныние от пейзажа за окном, и дорожный запой был ему незнаком. Глядя в окно, великий князь размышлял о том, что азиатчина заложена в плоть и кровь России и никогда не станет она зеркальной копией Европы – Германии, например, или же Франции! Ничего путного из этого бы не вышло.

Петр Алексеевич, любезный предок, накоротке познакомившись с Кукуем, приказал по немецкому образцу бороды брить, повесить на окошки красные клетчатые занавески и развести герань на подоконниках. Хотел Петр для пользы всего хозяйства и торговли в отечестве своем сровнять с землей тот невидимый крепостной вал, что стоял вдоль западных российских рубежей. Гей, славяне!

Любознательный народ во все времена тянется к новизне и переменам. Сближение сторон началось, процесс, можно сказать, пошел. Да только внешние признаки сближения в этом процессе возобладали. Боярышни-барышни натянули панталоны на свои филеи, а крепостные девки по-прежнему без них обходились – непривычно как-то. Зато все высокородные Юсуповы, Салтыковы и Кочубеи быстро позабыли о своих азиатских степных корнях и благами европейскими воспользовались для своего процветания. Великий царь Россию в Голландию все ж не превратил, и может, это и к лучшему. Бог ему судья. Но высшее сословие империи сохранило приверженность его начинаниям и западный путь развития России на многие времена. Сохранило и сохраняет! Никакие привходящие обстоятельства не смогли этому воспрепятствовать.

Михаил, стоявший у окна в вагоне царского поезда, пересекающего Россию с юга на север, ощущал себя европейцем до корней волос. И брат Николай, разумеется, был совершенным европейцем – не азиатом же! – не говоря уже о немке Аликс. Вся Семья была европейской, и вдовствующая Мария Федоровна тоже. Англо-германской была Семья, и это ничуть не мешало ей оставаться царствующим домом Российской империи. Они – европейцы, а тот матросик с броненосца, который мечтает построить мельницу в своей деревне с красивым названием, скорее все же азиат. Но это нисколько не мешает Михаилу быть для матросика великим князем или даже царем, как Николай.

Императорский поезд катил по России к столице. Семья и свита коротали вялотекущие часы, а Георгий, для которого время перестало существовать, лежал, вытянувшись во весь рост, в закрытом гробу, стоявшем на деревянном помосте в хвостовом вагоне.

Петербург ждал прибытия траурного поезда, церемония похорон была расписана до мелочей. Петропавловский собор готовился принять в свою усыпальницу почившего наследника престола, великого князя Георгия Александровича Романова. Место его погребения – по левую руку от августейшего отца, императора Александра Третьего. Отпевание совершит столичный митрополит Антоний, проводить цесаревича в последний путь явятся, быть может, заграничные родственники Семьи: смерть царственной персоны заставляет всколыхнуться все генеалогическое древо.

Михаил предполагал, что европейская родня, хотя бы дальняя, появится на церемонии; ее отсутствие означало бы нарушение традиций, да и пышность церемонии поблекнет в глазах общества, а это приведет к возникновению кривотолков и сплетен. Все королевские дворы Европы были связаны между собою династическими браками, и Россия не была исключением; по господствующему мнению, именно это обстоятельство способствовало сохранению мира и стабильности на континенте… Что ж, заблуждения насчет родственных чувств свойственны человеческой натуре и мешают видеть реальную картину.

Оказалось, что Бурбоны не приедут в Петербург поклониться ушедшему, не появятся в Петропавловском соборе у царских надгробий. Французские головорезы расправились со своим Людовиком, чтобы прачки управляли государством. Головорезы и безумцы! Как будто отрубленная на Гревской площади голова несчастного короля была чем-то большим, чем отступной взяткой революционных комиссаров буйствующей парижской черни: «Хлеба и зрелищ!»

Англичане с их верностью традициям – вот пример для Европы. Королевский двор крепок своим фундаментом – конституцией: одно усиливается другим. Такая конструкция и России подошла бы, но Ники и слышать об этом не желает. Единовластие – наиболее подходящая форма правления для подданных короны, видящих в царе Божьего наместника. Разубеждать Николая в этом – несусветная глупость и государственное преступление. Аликс тоже в этом уверена.

Михаил не разделял уверенности брата и невестки. Он, правду сказать, и в роли монарха себя не мыслил, и становиться русским самодержцем отнюдь не желал. Жизнь только открывала перед ним, двадцатилетним, свои врата, и нынешнее положение на семейной сцене его устраивало вполне. Он стремился к свободе, не ограниченной жесткими рамками дворцового этикета, в том числе и к свободе мысли. А свободомыслие не входило в строго очерченный круг интересов Семьи: от него попахивало бунтарством и расшатыванием основ. А само сравнение родного абсолютизма с британской конституционной монархией в пользу последней и есть расшатывание основ.

Михаил думал иначе, но мнение свое держал при себе: делиться им с Ники было бессмысленно, это привело бы к недопониманию, а возможно, и конфликту между братьями. Да и мать, вдовствующая императрица, относилась к островному опыту с подозрением, устройство мелких, рассыпанных по всему континенту монархий было ей ближе. А Михаил видел в родственной английской монархии несомненный пример для подражания; просто надо постепенно развернуть податливый русский народ от Азии в сторону Европы, дать ему дозреть до равноправия и конституции. И тогда многое встанет на свои места.

В мертвой тишине, мимо вытянувшихся в струну гвардейцев императорского конвоя, неподвижных, как изваяния, катафалк в сопровождении избранной родни покойного и абастуманской молочницы Анны Дасоевой, принявшей последний вздох великого князя, пересек площадь перед собором и подъехал ко входу, освещенному изнутри золотистым мерцанием свечей. Приглашенные на церемонию знатные гости уже стояли внутри собора и ждали появления траурной процессии.

Там, в семейной усыпальнице, заканчивался земной путь Георгия Романова. Позже, вечером в Зимнем дворце, соберется за поминальным столом узкий круг близкой родни почившего: братья и сестры, мать, представители знати.

И потечет на родном почти для всех за этим столом русском языке теплый разговор о горестях и радостях, о непостижимости жизни, о политике и перспективах на будущее.

Аминь.

Николай и Михаил

2

Медальон королевы Виктории

На поминальном вечере в день погребения Георгия Михаил получил от королевы Виктории приглашение навестить ее с частным визитом в замке Балморал в Шотландии. Приглашение передала Элла – любимая внучка Виктории, жена великого князя Сергея Александровича, состоявшая в доверительной переписке с бабушкой. Визит к британской королеве, пусть и частный, явно был задуман ею неспроста, тем более что три года назад юный Михаил уже был представлен Виктории в Ницце во время семейного отдыха. Мать привела его тогда в «Гранд-отель» – королева со свитой занимала все западное крыло знаменитой гостиницы, – чтобы познакомить сына с «дорогой бабушкой». Виктория показалась Михаилу приветливой и радушной, да и юный родственник произвел на нее приятное впечатление. В своем дневнике она записала, что юноша был «удивительно симпатичен, мил и приятной наружности».

Михаил решил ехать в Балморал в начале сентября, а время до поездки провести в имении Брасово на Брянщине – это была своего рода дань памяти ушедшему любимому брату, ведь Георгий вложил свою душу в это имение и с гордостью показывал младшему брату все, что создал там – от колокола в храме, отлитого лучшими московскими мастерами, до конезавода, не имевшего равных в России. Михаил не просто принял в наследство имение, он хотел как бы «продлить» жизнь брата для Семьи, «подхватив» все его дела в Брасове и Локте.

Человек склонен неразрывно прикипать душой к избранным картинам природы, к видам и пейзажам, в которые он иной раз влюбляется, как в красивую девушку, с первого взгляда, а иногда постепенно укрепляется в этой привязанности на протяжении всей своей жизни. Диапазон пристрастий для всех живущих на земле необъятен: от ледяных торосов севера и зыбучих песков пустыни до изумрудных склонов Кавказских гор и волчьих брянских лесов. И всякую живую душу тянет в любимые места, и не может она найти им замену в целом свете.

Царская Семья всем прочим ландшафтам предпочитала великолепные крымские дворцы и их окрестности – Ливадию, Массандру, Мисхор, а также Кавказ с его хрустальной чистоты озерами. После подолгу серого неба Санкт-Петербурга солнышко юга будоражило, разгоняло кровь и превращало жизнь в праздник.

А Георгий и Михаил и в этих пристрастиях отличались от прочих членов Семьи: всего вольготнее они чувствовали себя в поместье в окрестностях селенья Локоть, в Брянских краях. Деревянный особняк хотя и уступал в роскоши каменным дворцам монаршей родни в Крыму и на Кавказе, но вполне отвечал житейским запросам и Георгия, и Михаила. И вовсе не оттого, что душой они были более русским, чем Ники или немка Аликс и вдовствующая императрица с датскими корнями; Екатерина Великая тоже ведь не в Торжке родилась, а была, говорят, русее многих русских. В конце концов, и без них тьмы и тьмы русских жителей средней полосы тянутся летом на Южный берег Крыма поплескаться в волнах теплого Черного моря и позагорать на бережку. Не на Белое же море ехать купаться.

А дело было в том, что Георгий, а особенно Михаил, с его независимым и своевольным характером, строили для себя свой мир – смежный с монаршим и все же отличный от него.

В Локте Михаила, как и прежде Георгия, окружали русские люди, приписанные к государственным дворцовым крестьянам, не знавшие крепостного рабства и сохранявшие чувство собственного достоинства, – никто перед молодым барином шапку не ломал и не тянулся руку ему целовать. И это великому князю приходилось по нраву; в отличие от представителей монаршего круга, он был проще и демократичнее в общении, что делало его белой вороной (или черной овцой, как у французов говорится) в роскошной придворной стае. Михаил видел себя прежде всего созданием Божьим, как все люди, а не престолонаследником и помазанником Божием в будущем.

В жизни людей животные занимают куда большее место, чем кажется на первый взгляд. Люди и животные – одна, в сущности, ветвь.

Человек всего крепче привязан к собакам и кошкам. К собакам – понятно отчего: с пещерных времен они защищали человека и испытывали к хозяину несвойственную людям верность. А кошки? От мышей, что ли, защищают они своих хозяев? Непонятно.

Но Михаил был, как говорится, лошадник до мозга костей. Он понимал лошадей и любил их, как любят самое близкое существо; сомнительная дружба всадника с лошадью, когда один везет, а другой погоняет, – это не про Михаила Романова.

В имении Георгий построил прекрасную теплую конюшню, и лошади приняли своего нового хозяина безропотно, тем более что Михаил не раз бывал там прежде. Кроме красавцев-коней, была еще одинокая живая душа в локтовской усадьбе – беспородная собачка по кличке Боб, Бобби, которого Георгий и Михаил в шутку называли «дворянином», считая таких «дворян» куда умней и преданней чистокровных левреток или мопсов. Селить безродную дворняжку в петербургском дворце и повсюду возить ее с собой, как болонку, часто присутствующую на картинах придворных художников, немыслимо – Семья бы пришла в ужас. Для нее это все равно что поселить в царских покоях деревенского мужика в лаптях. Тут не только Алекс с Ники, тут и маменька Мария Федоровна встала бы на дыбы… Любовь к домашним животным в монарших сферах была своего рода признаком хорошего тона, но не ко всем конечно же, а только к тем, которые этого круга достойны.

Бобби и лошади были любимыми, но не единственными четвероногими друзьями Георгия и его брата: в Гатчине, при дворце, Михаил держал лучшую в России псарню крупных охотничьих собак – уникальных силачей-меделянов, натасканных на медведей. Полюбоваться на псарне выставочными чистопородными псами тоже было для него удовольствием. И все-таки осиротевший без Георгия рыжий Бобби был ближе сердцу Михаила, чем десяток брутальных меделянов. А этих крупных, как матерые волки, псов Михаил завел отчасти из озорства – чтобы как-то взбудоражить чопорных родственников, традиционно отдававших предпочтение «карманным» породам, умещавшимся на руках или на коленях. Попробуй-ка попозировать перед художником или фотографом не с крошкой пекинесом, а с богатырем меделяном, который медведя порвет!

А собака, большая ли, маленькая ли, распознает характер человека куда быстрей, чем любой психоаналитик: звериное чутье не дадут человеку никакие учения, никакие книжные знания. Меделяны постепенно попривыкли к хозяину, ждали его появления и встречали раз от разу все приветливее, но непререкаемым вожаком и хозяином стаи признавали Якова, псаря. Яков большую часть жизни проводил на псарне, там у него, через стенку от кормового склада, в закутке, стоял для дневного отдыха и ночного сна топчан, застланный цветным кавказским ковром – подарком Михаила. Бездетный вдовец Яков был вдвое старше князя, ему уже минуло сорок; он разбирался в собаках куда лучше, чем в людях, поступки которых зачастую вызывали в нем недоумение и оставляли вопросы, ответы на которые не приходили ему в голову. Мир собак был для него если и не родным, то двоюродным.

Михаил отличал своего псаря среди других работников – ценил Якова за его умение и преданность делу. Не раз и не два заводил он с ним разговор о переводе псарни в Локоть – там и климат лучше, и жизнь, вдалеке от царского двора, спокойнее, а в брянских чащобах не только волки, но и медведи водятся! Там, в Локте, Яков выберет и получит от Михаила дом по вкусу – хоть с палисадником, хоть с вишневым садом, как ему понравится. И жалованье Михаил ему положит достойное – хватит с лихвой и на себя, и на семью, если захочет Яков ею обзавестись. «Решай, не пожалеешь! Поехали! И собаки останутся при тебе, куда ж им без тебя деться…»

Яков соглашался, но просил немного повременить – что-то его тут удерживало, в Гатчине, а что – Михаил не допытывался, считал бестактностью влезать в чужую душу. Повременим год-другой – и поедем.

Но все вышло по-другому: годы спустя вихрь Октябрьского переворота смел и псаря Якова, и его собак. А лошадям повезло. Пролетарская революция их пощадила: они сохранились.

Без лошадей жизнь показалась бы Михаилу обедненной, лишенной живой, нерукотворной, красоты мира, хотя любовь к ним возникла еще в детстве – на Аничковом мосту, у четырех бронзовых коней Клодта. Может быть.

Брянское селение Локоть не только обитавшими в соседних лесах волками да медведями было известно, но и своими лошадками: еще в 1895 году, а по другим сведениям – пятьюдесятью годами раньше, там был царским указом учрежден конный завод, назначенный разводить племенных рысаков орловской породы. Завод основали в соседнем с Локтем селе Брасово, и работа закипела. Разведение лошадей для государевых нужд и отборных кавалерийских полков, как сказали бы нынче, поставили на поток: жеребцы работали на износ, кобылы исправно жеребились.

Но и Георгий, и Михаил видели в лошадях не коммерческую выгоду, а лишь их красоту и преданность. Чистокровные животные повышали статус владельца в глазах высшего света, и многие царедворцы держали их для престижа – как, впрочем, и породистых собак на псарнях. Екатерининский граф Орлов, за баснословные деньги купивший у турецкого султана чистокровного арабского жеребца Сметанку, положил начало этой ярмарке тщеславия.

Георгий и Михаил никогда не хвастались своими лошадьми – гордились, но не хвастались. Чьи лошади лучше, если сравнивать, его или царские – парадные, экстерьерные, с незапятнанной родословной? Да конечно же те лучше, которых крепче любят. А Ники к лошадям относился не то чтобы с прохладцей, просто душой к ним не прикипал: лошадь она и есть лошадь, на то у нее четыре ноги, чтоб бежала резво… Своевольный Михаил сравнением не мучился: во всем есть хорошее, есть плохое, важно, что перевешивает. А живые существа сравнивать вообще пустое дело – достоинства и недостатки не взвесишь на весах.

Звездой локтовской конюшни был, бесспорно, ахалтекинец Реваз – высокий в холке гнедой жеребец, широкогрудый и поджарый, с точеной головой на крепкой, чуть изогнутой шее. Он и конюха подпускал, кося глазом, с оглядкой, – признавал с охотою только хозяина, Георгия, который, надо сказать, в этом красавце души не чаял. Такие они, ахалтекинцы: один среди всех – свой, остальные – чужие. Удивительно, но нового хозяина Реваз принял сразу. Увидев Михаила, жеребец изогнул шею, потянулся к нему замшевыми губами, догадался: получит лакомство – ломоть свежего хлеба, густо посыпанный крупной солью.

Главной особенностью Реваза был его необыкновенный окрас: под лучами солнца золотистый подшерсток коня вспыхивал и светился, и грациозный, как балетный танцовщик, жеребец казался отлитым из чистого золота. Те, кому посчастливилось его увидеть в ясный солнечный день, лишь разевали рты да руками разводили: объяснение чудесному явлению могли дать лишь редкие знатоки ахалтекинской породы. А порода была заслуженная и древняя: пять тысяч лет назад появилась она при шатрах пустынного племени теке, к востоку от Каспия, но не доходя земли персов, и уже от нее, от ее «золотого» семени, пошли все нынешние лошадки, как мы с вами от райских Адама и Евы.

Помимо ахалтекинской звезды, в денниках конюшни при виде нового хозяина нетерпеливо переступали ногами звездочки помельче: тройка серых в яблоках орловских рысаков, твердокопытный карачаевец, дончаки и кубанцы, и рослый остроухий араб, белый как сметана, – прямой потомок того, турецко-орловского. Да и сами серо-яблочные орловцы, трудившиеся на государственном заводе, – краса и гордость русского коневодства, появились на божий свет неустанными усилиями все того же графа Орлова, знавшего толк во многих житейских делах.

Во все время пребывания в Локте не случалось дня, чтобы Михаил не появлялся хотя бы на часок-другой в своей конюшне. Общение с лошадьми добавляло радости его жизни. Жизнь в имении склоняла к длительным прогулкам – пешим и конным, во всякую погоду; местные нового хозяина узнавали, приветствовали без угодничества – как своего, локтовского. Вернувшись домой, князь усаживался в кресло в библиотеке и, с наслаждением вытянув натруженные ноги, читал по-русски, по-английски, по-немецки романы и исторические труды от античных авторов до современных – Георгий собрал отменную библиотеку. И так, незаметно, текло летнее время в господской дворцовой усадьбе.

В один из августовских дней пришла великому князю в Локоть депеша из Виндзора. Виктория, королева Соединенного королевства Великобритании и Ирландии, императрица Индии, предлагала перенести встречу с Михаилом из шотландского замка Балморал в Южную Францию, на Ривьеру.

Могущественная Виктория, переженившая своих многочисленных детей и внуков на отпрысках королевских семей всего европейского континента и по праву заслужившая уважительное прозвище Бабушка Европы, слыла дамой своевольной и с характером непредсказуемым. Она до преклонных лет сохраняла привязанность к ярким радостям жизни, а чрезмерная тучность при небольшом росте и округлость форм не препятствовали ее увлечению прогулками – не пешими конечно же, а в специально для нее сконструированном одноместном возке, запряженном любимым ишачком Жако, которым, сидя в диковинном экипаже, она сама и управляла. Впрочем, на всякий случай и для пущей безопасности, ишака вел на поводу доверенный лакей Виктории, человек испытанный во всех отношениях. В дальних зарубежных путешествиях в состав многочисленной, до ста персон, свиты входили и серый Жако, и преданный лакей, и обязательно брали в дорогу персональный королевский возок. Эта потешная тележка со складным откидным верхом стала знаменитой неотъемлемой частью антуража королевских путешествий – она ездила в ней повсюду, куда трудно было добраться в большой карете, запряженной шестериком лошадей. Например, по прибрежным холмам Ривьеры, откуда открывались чудесные неповторимые виды на Средиземное море, а по склонам холмов были рассыпаны, словно жемчужины в зеленой траве, винодельни, прославившиеся своими белыми винами, которым Виктория неизменно отдавала должное.

Зачем Бабушка Европы пригласила Михаила на приватную встречу на Французскую Ривьеру в Кап д’Ай? Вопрос этот ставил в тупик не только его самого, но и всю Семью, ломавшую голову в поисках ответа. Ясно было одно: не для того она позвала Мишу, чтобы кататься с ним по Ривьере и пить отменное белое вино. Что-то таилось за этим приглашением – важное, государственное. Аликс, проведшая детство в Виндзоре, при дворе Виктории, и видевшая в бабушке опытную интриганку, настраивала податливого Ники против поездки брата, но царь, к досаде жены, и не думал вмешиваться: предстоящая встреча родственников его не занимала ничуть, и то, что приглашение получил не он, а младший брат, не возбудило в нем зависти: в конце концов, кого приглашать – это дело бабушки. Да и что такое Миша сможет там обсуждать государственное? Ничего! Но вдовствующая императрица Мария Федоровна, мама, была несколько озадачена предстоящей поездкой сына: с чего бы вдруг Виктории взбрело в голову приглашать российского наследника с частным визитом в Кап д’Ай? Впрочем, от эксцентричной Виктории можно ожидать чего угодно…

Для высокородной европейской аристократии и просто богатых людей Ривьера была с давних пор привлекательным местом. Начало освоения иностранцами этого райского кусочка земли на французском Юге положили англичане, потянувшиеся со своего пасмурного острова к ласковому солнышку Средиземноморья. Вслед за высокородными, из королевской фамилии, островитянами последовали персоны помельче – князья и бароны с континента, и богатые русские вельможи не остались в стороне. Спустя недолгое время солнечный теплый берег, омываемый лазурными водами, заслуженно обрел славу знаменитого мирового курорта, и появиться на его набережных в зимние месяцы для европейской знати стало делом чести: можно славно провести беззаботные денечки в одном из роскошных отелей, а еще лучше обзавестись на Ривьере недвижимостью – виллой или поместьем.

Резиденцией королевы Виктории в Кап д’Ай служил замок Эрмитаж, который можно было без преувеличения назвать и дворцом или, следуя местным понятиям, шато. Дворец, строительство которого закончилось всего несколько лет назад, успел принять в своих стенах и саму королеву с принцессой Беатрис, и русскую вдовствующую императрицу, и бельгийского короля Леопольда Второго. К услугам хозяев и гостей в нем были бальный и музыкальный залы, роскошные балконы и будуары, беседки в парке, оборудованная последними техническими новинками кухня и многочисленная вышколенная обслуга. Вид на море, открывавшийся с фасада шато в закатный час, был неповторимо прекрасен. Праздничный Эрмитаж, предназначенный для отдыха и развлечений, к серьезным разговорам с глазу на глаз не располагал. Поэтому Виктория назначила Михаилу встречу в стороне от Кап д’Ай, в предгорье, на уединенной винодельне Винь д’Ор.

В предгорье вела узкая петляющая дорога, буйные заросли вдоль которой смыкались над головой. Трясясь в наемном экипаже, предназначенном для сельских прогулок, Михаил гадал, зачем для встречи с ним венценосной бабушке понадобилось забираться в такую глушь. Куда приятней, размышлял слегка озадаченный Мики, было бы добраться сюда из Кап д’Ай верхом, но такой кавалерийский бросок не оставишь незамеченным – потребовался бы протокольный эскорт, а это сводило на нет приватность родственной встречи.

У белой стены винодельни он увидел ослика, запряженного в рессорный возок, лакея в индийском тюрбане, камеристку, двух служанок и офицера в шотландской клетчатой юбке, при оружии. Больше там никого не было. Михаил вышел из экипажа и направился ко входу в дом. Никто ему не препятствовал, никто его не приветствовал; как видно, странная свита была предупреждена о прибытии гостя.

Переступив порог, Михаил очутился в небольшом, но не тесном дегустационном зале со свежепобеленными стенами, украшенными здесь и там выцветшими старинными гобеленами, на которых круглолицые селянки заняты были сбором винограда. Один-единственный стол, накрытый белоснежной скатертью, стоял посреди зала, за ним на высоком тяжелом стуле сидела королева Виктория.

– А вот и ты, мой дорогой Мики! – не подымаясь из-за стола, сказала королева и поманила его пухлой и маленькой, почти кукольной, ладошкой. – Иди сюда и садись поближе ко мне. Будем говорить по-английски, местные на нем не понимают ничего. Только французский! Они не делают вид, что не понимают, в этом их своего рода патриотизм.

– Вам все наши просили передать поклон, – сказал Михаил, усаживаясь против Виктории. – Ники с Аликс, мама и сестры, и Элла с дядей Сергеем. Все!

– Сюда стоило ехать хотя бы вот ради этого, – пропустив родственный привет мимо ушей, кивнула королева, и двойной ее подбородок качнулся. – Лучше этого вина, – она указала на стеклянный кувшин с белым вином, – нет нигде на свете. В нем бегают взапуски солнечные искры, как сказал поэт. Или не сказал, а только подумал? – Ожидая ответа, Виктория бросила на наследника русского престола лукавый взгляд.

– Сказал, – согласился Михаил.

Вот сейчас бабушка спросит, кто именно сказал, а он не найдет что ответить, и останется в дураках. «Подумал» – так сказать было бы уместней.

Но Виктория раздумала копать глубже, она придвинула к Михаилу блюдо с поджаристыми золотистыми тостами, намазанными тапенадой – густой пастой из оливок, каперсов и анчоусов, и продолжила:

– Я велела никого сюда не пускать, чтоб не мешали. Налей-ка вина, мой мальчик! Тапенада здесь просто отменная… Ну да ты сам знаешь. Не забыл с прошлого раза?

С прошлого раза прошло почти четыре года – Миша приезжал тогда в Кап д’Ай с мама и сестрой навестить Георгия, искавшего в этом климате спасенье от своей болезни, да так и не спасшегося.

– Помню… – сказал Михаил и замолчал.

– Бедный Джорджи! – вздохнув, продолжала Виктория. – От судьбы не убежишь. Молодой, очаровательный. Жизнь не успела перед ним открыться, и любовь не удалась… Знаешь, о чем я? – Королева требовательно глядела на своего визави.

В ответ Михаил кивнул чуть заметно. Он знал, о чем завела речь Бабушка Европы, но семейную эту тему обсуждать не желал. Да, Джорджи влюбился в Грузии в княжну, похожую на пэри, хотел на ней жениться, но Семья, прежде всего Ники и мама, воспротивились мезальянсу и разрушили планы влюбленных. И этот удар уж никак не способствовал выздоровлению Георгия в Абастумани… Кто-то, как говорят в России, вынес сор из избы, и слухи докатились до Лондона.

– Налей-ка еще вина, – сказала Виктория. – Жизнь продолжается, мой мальчик, раны зарастают, но шрамы остаются… Я слышала от сведущих людей, что тебе по нраву наше государственное устройство: на одной чаше весов мой трон, на другой – конституция. Весы находятся в устойчивом равновесии, все довольны и законопослушны.

«Стало быть, от сведущих людей… – попивая отменное вино из высокого бокала, оценивал услышанное от бабушки Михаил. – Сначала грузинская любовь Джорджи, теперь вот мой интерес к конституционной монархии… Это Чарльз Скотт шпионит, ее посол».

– Ники наша система совсем не нравится, – продолжала Виктория, – он абсолютист, мой посол говорит, что без разрешения царя у вас там даже птица не поет. Ники пытается идти вперед, но голова его повернута назад. Это опасный путь, он ведет к смуте. Так ему и передай, по-родственному. Хотя он вряд ли прислушается. Как ты думаешь?

– Ну, не знаю, – ушел от прямого ответа Михаил.

– А я знаю, – потягивая вино, сказала королева. – Он если кого и слушает, так это свою Аликс. Она при моем дворе росла и – может, как раз поэтому – ко мне относится с прохладцей. Ну да всем не угодишь! Зато теперь на английском говорит лучше, чем на родном.

– Вот и польза… – пробормотал Михаил. – Я тоже английский больше люблю, чем немецкий.

– Приятно слышать, – улыбнулась королева. – Скажи-ка, мальчик, ты ведь не помолвлен?

– Нет пока, – опешил Михаил от такого неожиданного поворота разговора.

– Вот именно, что пока, – посерьезнела Виктория и убрала улыбку с круглого, с толстыми щеками лица. – А пора бы. На месте твоей мамы, я бы этим занялась не откладывая. Планировать будущее династии – наша обязанность.

Михаил слушал старую королеву, не упуская ни слова. Так вот, значит, в чем причина приглашения в эту винодельню на приватную встречу. Династическое сватовство – всем известное амплуа Бабушки Европы! Можно было и раньше сообразить, а не плутать в потемках в поисках разгадки.

– Я должна думать обо всех нас, о нашей семье, – продолжала королева. – Мой проверенный ход – брачные связи. У меня на примете две претендентки, обе – принцессы королевской крови. Красавицы, ангелы! Я желаю тебе счастья, Мики, а Британии – величия. Ты любишь старую добрую Англию, и это главное.

– Мне нужно немного повременить, – покачивая солнечное вино в бокале, сказал Михаил. – Я не вполне созрел для семейной жизни. И мама…

– Никто не тащит тебя под венец уже завтра, – сердито заметила Виктория. – Объявление о помолвке наследника русского трона, да еще при такой свахе, как я, – этого будет пока достаточно. Перед тобой открывается выбор: Испания, Греция. Ты расширишь русское влияние и английское, конечно, тоже. Ты еще крепче сплотишь нашу семью. Британия будет тебе благодарна… А теперь пора перейти к сырам, – она указала пальцем, унизанным перстнями, на деревянную доску с разложенными на ней сырами.

– Выглядит заманчиво… – пробормотал Михаил, не пришедший еще в себя от неожиданного предложения Виктории.

– Вот этот просто сказка! – Виктория со знанием дела нацелила палец на маслянистый бюш-де-шевр. – И морбье-Эрмитаж нисколько не хуже.

– А бри? – спросил Миша.

– Замечательный! Вот, возьми, – руководила королева. – Они тут знают в этом толк… И попробуй рокфор. Возьми немного хлеба, джем и получи удовольствие от прекрасной Франции!

– Вы великая королева, – помолчав, сказал Михаил. – Никто никогда не проявлял обо мне такую заботу. От всего сердца – спасибо! Но дайте мне время для решения. От этого будет зависеть не только моя судьба, но и, может быть, судьба России.

– Хорошо, – подвела черту Виктория. – Ты разумный мальчик и подходишь для нашего королевского ремесла. Я хочу подарить тебе талисман, носи его и не снимай. Наклони-ка голову!

Она достала из кармашка, скрытого в складках платья, медальон на золотой цепочке – украшенную сапфирами медаль с ее профилем – и надела на шею низко наклонившегося к ней Михаила.

– Храни тебя Бог! – сказала Виктория и, коснувшись лба молодого князя влажными от вина губами, отстранила от себя его гладко причесанную голову.

3

Лондон. Будни и праздники

Заблуждается тот, кто считает Англию страной смога и мороси; выдаются здесь и погожие деньки.

В такой прозрачный, ясный денек королевская яхта «Виктория» пересекла пролив Ла-Манш, отделяющий Англию от континента, вошла в устье Темзы и пришвартовалась у Вестминстерского причала. Королеву встречали на берегу придворные, были выстроены шотландские гвардейцы в медвежьих шапках и конные драгуны. Толпились зеваки, пришедшие поглазеть на церемонию возвращения ее величества королевы Великобритании из зарубежной поездки; им никто не препятствовал – это был праздник.

Десятки и десятки газет накануне оповестили английскую публику о том, что королева возвращается на родину после отдыха, проведенного на Ривьере. Любопытство миллионов читателей искусно подогревали журналисты, прозрачно намекнувшие, что на солнечное побережье Южной Франции Викторию привело не только желание немного отдохнуть от монарших забот, но и уладить кое-какие важные государственные дела, затрагивающие интересы всех подданных британской короны. Какие именно интересы – об этом можно было только гадать, строить предположения или же искать при дворе некие источники информации, готовые за определенную мзду поделиться интересными деталями или хотя бы слухами, которыми земля полнится. Приобщить читателей к жизни и тайнам сильных мира сего – что может быть желанней для газетчика, радеющего о тиражах и собственной карьере?!

Виктория в сопровождении красочного эскорта, под приветственные возгласы народа, вполне добровольно запрудившего улицы, направилась к себе в Букингемский дворец. Путешествие подходило к концу. Заканчивался праздник перемены мест – милого и приятного времяпровождения, составленного, как мозаичная картина из разноцветных кусочков, из прекрасных ландшафтов и гастрономических чудес. Наступают будни – в меру скучные, в меру утомительные, наполненные условными обязанностями и безусловными обязательствами, скучными до зевоты.

А на Флит-стрит, в трехэтажном особняке цвета старой слоновой кости, в редакционном кабинете ежедневной газеты «24 hours» сотрудники обсуждали запланированный в завтрашний номер отчет о прибытии королевы и скрытых от общественности деталях ее вояжа во Францию. «24 hours», которая по тиражу, как говорят на ипподроме, «шла ноздря в ноздрю» с «Дейли мейл», не могла себе позволить отстать от конкурентов и не сказать хоть что-то об истинных причинах королевской поездки на Кап д’Ай. И чем более впечатляющим и даже более неправдоподобным будет этот отчет по сравнению с версиями конкурентов, тем больше благосклонного читательского внимания привлечет к себе «24 hours». Так устроен газетный мир, и без ущерба свободе слова ничего с этим не поделаешь.

Ни Букингемский дворец, ни Даунинг-стрит не предложили публике внятного коммюнике о поездке, в которое газетчики могли бы вцепиться своими клыками и вывернуть его наизнанку. Единственное, что оставалось, – положиться на какие-то утечки информации из королевского окружения, поставляемые собственными секретными источниками. У «24 hours» такой источник был, и надежный, – племянник жены королевского фаворита индуса Абдул-Карима, известного в журналистских кругах под метким прозвищем Али-Баба. Именно племянник, не привлекавший особого внимания в тени своей тетки, которую для отвода глаз привезли в Лондон из дебрей индийского Пенджаба – дабы не смущать никого ветреным поведением ее супруга, – выуживал из нее все, что хотелось услышать репортерам «24 hours» о скрытой от посторонних глаз жизни в верхах. Подробности о последней поездке Виктории, сопровождаемой среди прочей свиты и Али-Бабой, с нетерпением ждали от этого тайного осведомителя.

И таки дождались, и были они настолько ошеломительными, что заставили скрести в затылках главного редактора газеты и руководителей отделов. По простоте своей и полной слепоте в делах политических, жена проворного Али-Бабы придумать такого не могла, а стало быть, услышала потрясающие новости от своего господина.

А услышала она, по словам платного источника газеты «24 hours», вот что: к королеве Виктории в уединенную горную винодельню приехал не узнанный никем родственник – русский царь Николай, и там, за вином, они договорились совместными силами, не откладывая дело в долгий ящик, идти воевать с Китаем. Китай будет стерт в порошок, северная его часть отойдет к России, а южная, по справедливости, присоединится к Британской Индии… Тут было над чем призадуматься газетным людям – сеятелям новостей.

– Это сенсация! Надо печатать, – высказался руководитель отдела новостей.

– Это похоже на утку с железным клювом, – возразил заместитель главного. – Надо подождать.

Право решения – публиковать или не публиковать – оставалось за главным редактором. Можно напечатать на первой полосе, что война с китайцами уже на пороге и русский Николай со своими казаками на нашей стороне, – тогда изумленные читатели ринутся покупать газету и сметут тираж за полчаса. Шутка ли – вопреки двухсотлетнему ограничению королева вмешалась в политику и собралась идти на войну с китайцами! В военном министерстве на такой демарш косо посмотрят. Может, это розыгрыш? Но в Вестминстере юмор потоньше, а розыгрыши помягче, не такие зловещие. Да и никакой Николай, был почти уверен главный, к Виктории на винодельню не приезжал выпить вина. Королева – та вполне могла туда завернуть, такие случаи бывали и раньше. Но русский царь, тайно приехавший на курорт договариваться о войне с китайцами, – вот это вряд ли.

В своем будуаре в Букингемском дворце после парадного проезда по заполненным ликующим народом лондонским улицам Виктория сменила наконец-то официальный образ на домашний и расслабилась. Выслушивать политические сообщения от премьер-министра Роберта Солсбери она будет завтра, а сейчас куда как интереснее узнать от камеристки Китти, язычок которой всегда трудился без устали, дворцовые новости за две последние недели. В сплетнях и слухах нередко проглядываются подлинные факты, причины и следствия происходящего, чего не найдешь в официальных донесениях, сколько ни вчитывайся и ни вслушивайся.

Китти сыпала словами без остановки, Виктория, удобно расположившись в своем вместительном кресле, внимательно слушала, иногда переспрашивая и уточняя. Кто что сказал во дворце среди приближенных королевы, кто что сделал или только собирался сделать, но так и не решился – все это занимало Викторию, и она привычно сортировала конфиденциальную информацию, словно раскладывая ее по полочкам. Когда в какой-то момент камеристка, уставясь в пол, запнулась и прервала свой рассказ, королева мягко, но требовательно ее подстегнула:

– Ты что-то не договариваешь!

– Простите милосердно, ваше величество, – пробормотала Китти, нимало, впрочем, не испугавшись и не смутившись. – Помните, полтора месяца назад у вас украли изумрудную брошку с бриллиантами? В парке, на прогулке. Вы тогда очень расстроились и горевали.

– Не украли, – сухо поправила королева. – Я ее потеряла.

– Мы все дорожки в парке исходили, – сказала Китти, – и нигде не нашли.

– Я эту брошь очень любила, – подтвердила Виктория. – Она мне досталась в подарок от Альберта, моего покойного супруга, в третью годовщину нашей свадьбы… Но продолжай!

– А торговец из Хаттон-Гардена выставил ее на продажу, – повиновалась камеристка.

– Ты уверена? – строго спросила Виктория. – Может, это другая брошь?

– Нет, – сказала камеристка. – Та самая.

– Откуда ты знаешь? – повысила голос королева.

– Торговец предлагал ее помощнику придворного ювелира, – сказала Китти. – Тот ее сразу признал и говорит: «Откуда она у тебя?» А торговец в ответ: «Мне ее принесли из дворца, просили продать».

– Кто принес? – допрашивала Виктория.

– Мальчик, – ответила камеристка.

– Какой еще мальчик? – уже с предгрозовыми нотками в голосе выведывала Виктория.

– Посыльный.

– А послал его кто? – грозно продолжала допытываться королева. – Кто послал?

– Абдул-Карим, – выдавила Китти с брезгливостью, будто лягушку изо рта выплюнула. – Индус.

– В Индии, если кто-то случайно найдет какую-нибудь вещь на дороге или где-то еще, – понизив голос, назидательно молвила королева, – считает ее своей и может с ней делать, что захочет: продать, подарить. Запомни это.

На этом инцидент был исчерпан: «неприкасаемый» Али-Баба был обелен королевой, и украденная брошь не стала тем камнем преткновения, споткнувшись о который, индус мог свалиться наземь и сломать себе шею. А при дворе так на это надеялись!

* * *

Лелеять подобные надежды придворным оставалось недолго: меньше чем через два года, в 1901-м, сразу после кончины королевы Виктории, у ненавидимого двором всесильного фаворита отобрали три коттеджа вместе с другими щедрыми королевскими подарками, а самого его с проклятьями изгнали из дворца, с глаз долой; и следы бывшего фаворита затерялись в английском тумане… Недолговечны удача и благоденствие любимцев царственных особ – это факт.

* * *

На следующее утро к Виктории нагрянул с семейным визитом внук Георг с маленьким сынишкой Дэвидом. Королева, неукоснительно следовавшая протоколу официальных приемов, в домашнем кругу держалась с родственной простотой и даже на ней настаивала.

– Хорошо, что заглянул к бабушке, Джорджи, – отправив фрейлину, сказала Виктория и потянулась поцеловать внука. – А мальчик…

– Это же Дэвид, твой правнук! – улыбаясь, воскликнул Георг. – Он тебя знает, а ты его – нет.

– Детки растут, за ними не угонишься, – заметила Виктория, не желая признаваться в своей забывчивости. – Сегодня они такие, а завтра их и не узнать… Сколько тебе лет, Дэвид?

– Шесть, – сказал Дэвид. – А тебе, ганган[1]?

В ответ королева рассмеялась, благосклонно глядя на ребенка – будущего короля Эдуарда Восьмого. А Джорджи, будущий король Георг Пятый, глядел на сына с обожанием.

– Какой сообразительный у тебя мальчик, Джорджи! – сказала королева. – Его ждет блестящее будущее.

Так они болтали в малой приемной королевского будуара: золоченая лепнина, на стенах картины мастеров – псовая охота с биглями и всадники на отменных поджарых лошадях, бронзовые и фарфоровые безделушки на мраморной каминной доске. Есть все-таки свое очарование в повседневной жизни старинных династических семей.

– У нас есть еще целый час, детки, – сказала Виктория. – Потом придет Солсбери с докладом.

– Как было на Ривьере, бабушка? – спросил Георг с неподдельным интересом.

– Превосходно! – живо откликнулась королева. – Солнце, легкий воздух, прогулки по приморским холмам. Чудесно!

– По городу разнесся слух, – доложил Георг, – что к тебе туда тайно приезжал из Петербурга мой кузен Ники с какой-то деликатной миссией. Мы ведь с ним похожи, как две капли воды. Ты не находишь? Нас даже иногда путают и плетут небылицы. Но я-то там не был.

– Какая чепуха! – вскинулась Виктория. – Русский царь не путешествует инкогнито, это не в его характере. Да и Аликс, этот домашний деспот в юбке, его не отпустила бы от себя ни на шаг… А откуда слух?

– С Флит-стрит, откуда же еще… – пояснил Георг. – Они там совсем стыд потеряли.

– Мы свободная страна, – пожала круглыми плечами Виктория. – Стыд может быть у нецелованной девушки, а не у газетных шакалов. И их выдумки работают на нашу власть: они безбожно врут, а мы обоснованно опровергаем их вранье и тем самым выигрываем в глазах публики. Так и должна быть устроена свобода слова, Джорджи!

– А я думал, дядя Ники прислал мне с тобой какой-нибудь подарок! – подал голос маленький Дэвид.

– Например? – спросила Виктория. – Какой?

– Например, медвежонка, – сказал Дэвид. – Что ему, жалко? Все говорят, что у него в России медведи по улице ходят.

Королева рассмеялась, все ее полное тело пришло в зыбкое движение.

– Ходят, ходят, – вслед за мальчиком повторила королева. – Но всегда по соседней. А по твоей едут кареты и даже моторы.

Русский медвежонок. Почему бы и нет? Получившего при крещении несколько имен, каждое из которых несло в себе династическое значение – Эдуард-Альберт-Кристиан-Георг-Эндрю-Патрик-Дэвид, звали в семье по последнему – Дэвидом. Ребенок, которому от рождения предназначалось стать королем Великобритании, Ирландии, Британских заморских доминионов и императором Индии, ни в чем, разумеется, не получал отказа и тем отличался от прочей английской королевской поросли. Русский медвежонок от дяди Ники? Прекрасная идея! А то, что этот далекий дядя не явился на встречу с ганган, – тем хуже для него.

Не получив подарка, Дэвид надулся и загрустил: мальчик привык к тому, что все его желания исполняются неукоснительно. И разрешалось ему больше, чем другим высокородным детям, получавшим, по традиции и поощрению Виктории, строгое спартанское воспитание. Венценосный ребенок, в отличие от других детей, мог позволить себе естественный для его сверстников поступок: с ревом кинуться на пол и сучить ногами. И ни у кого из многочисленных слуг и воспитателей рука не поднималась поставить его на ноги и отшлепать. Дэвид рос мальчиком резвым и своевольным, с твердым, в мать, но не без колебаний, характером; ему все сходило с рук.

Королева Виктория и Дэвид

Пока он куксился по поводу неполученного медвежонка и строил планы, как бы его заполучить, свидание с бабушкой подошло к концу: явился лорд Солсбери с докладом о текущих политических событиях. Отец с сыном распрощались с королевой и отправились домой, на Пэлл-Мэлл, в Малборо-хаус – Георг, убедившись в лживости слухов о тайной встрече Виктории с русским царем и грядущей войне, и Дэвид, продолжавший киснуть.

Дома, в Малом дворце, царила обычная сонная атмосфера. Жесткий характер герцогини Марии Текской, супруги Георга и матери Дэвида, не способствовал веселью в доме. Кинувшись было к маме с рассказом о несостоявшемся подарке, разочарованный Дэвид не получил от нее ни слова утешения и поддержки: Марию нисколько не занимал Ники с его медведем, как и слезные жалобы сына на русского дядю. Герцогиня любила своих детей строгою любовью, всецело доверив попечение над ними штату нянек, гувернеров и воспитателей. Сама же Мария Текская, по-домашнему Мэй, активно попечительствовала больницам для бедняков, домам призрения и богадельням и немало времени тратила на переписку с многочисленной именитой родней, рассыпанной по всем королевским дворам Европы. Эти занятия, по твердому убеждению Марии, входили в круг обязанностей дамы ее высокого положения.

Георг, в противовес Марии, сухой, как вяленая треска, и нагонявшей страх на собственных отпрысков, обладал характером податливым и жалостливым. Утешая прибежавшего от суровой матери и уткнувшегося ему в колени сына, он с нежностью в сердце сулил ребенку скорое получение мохнатого подарка от Ники, который, не будем забывать, приходился Дэвиду не только дядей, но и крестным отцом. Да-да, именно так.

Это обнадеживающее семейное обстоятельство, о котором Георг ему напомнил, немного утешило Дэвида. Крестный отец – это здорово: он наверняка пожалеет своего английского крестника и пришлет медвежонка с первой же оказией. Надо просто немного подождать, хотя ждать непривычно и очень противно.

Лаская сына, поглаживая его голову крупными теплыми ладонями, Георг с улыбкой вспоминал приезд Ники в Лондон на крестины новорожденного. Пять лет назад, в июле, вся семья собралась в королевской церкви Сент-Джеймсского дворца на торжественную церемонию, и младенец с Божьей помощью получил там все семь своих имен. Весь цвет Европы расположился у амвона, глядя, как в золотистом освещении под трогательную церковную музыку и голоса певчих Ники принимает своего крестника из серебряной купели. Как быстро летит время! Словно вчера все это было… пять лет. И вот вчерашний младенчик требует живого медведя. Можно, конечно, попросить Ники о таком одолжении, он только рад будет сделать приятное крестнику, но Мэй наверняка воспротивится: дикий зверь во дворце – это уже слишком.

Утерев слезы и немного успокоившись, Дэвид отправился в детскую комнату. В светлой просторной детской на полках и в старинных кожаных сундуках хранились игрушки: оловянные солдатики, почти как настоящие кораблики и кареты, красная жестяная машина с героем-пожарным на раздвижной лестнице, куклы, матерчатые мишки, кошки и собаки, а деревянные лошадки на колесиках выстроились рядком вдоль стены. Берти, брат-погодок Дэвида, устроившись на полу на ковре, листал детскую книжку с цветными картинками. Неподвижно, как сфинкс, сидя у дверей на стуле с витыми ножками, следил за порядком в детской дежурный воспитатель.

– Ты тут сидишь и ничего не знаешь, а дядя Ники скоро пришлет мне медвежонка, – похвастался перед братом Дэвид. – Живого.

Берти, страдавший дефектом речи, хотел было что-то сказать, но запутался в словах и умолк.

– Ты хоть знаешь, кто это – наш дядя Ники из России? – спросил Дэвид.

Пятилетний Берти отрицательно покачал головой – он не знал.

– Эх ты, заика! – пожурил брата Дэвид. – Он мой крестный, вот он кто!

Воспитатель было поднялся со стула – одернуть Дэвида, чтоб не обижал младшего брата за его недуг, но передумал и снова опустился на дубовое сиденье стула, отполированное задами целых поколений гувернеров.

4

Синие кирасиры

Матримониальные планы, изложенные Викторией в винодельне на Лазурном берегу, не пролетели мимо ушей Михаила и заставили великого князя задуматься: на то английская королева и снискала уважительное прозвание Бабушка Европы, чтобы к ее словам прислушивались, особенно когда дело касается династических браков. Жизнелюбивый, с открытым добрым характером Михаил не без опаски отдавал себе отчет в том, что вся его только начинающаяся личная жизнь может сложиться не по его воле, а по решению мама, брата Ники или королевы Виктории. Такая перспектива вызывала в нем досаду и протест. И подспудное желание воспрепятствовать накатанному развитию событий.

* * *

А дальше случится так, что протест перерастет в бунт: Михаил, пренебрегши условностями монаршего круга, женится по собственному усмотрению, по роковой любви. Скандальный мезальянс вызовет потрясение в Семье – великий князь Михаил Александрович будет отлучен от царской родни и решением царствующего старшего брата подвергнут выдворению за границу на либеральный Запад. Любовь требует жертв, как уверяет народная мудрость, и немалых, и даже за призрак счастья приходится платить сполна.

* * *

Но этим событиям предшествовали другие – не менее драматичные, но с менее серьезными последствиями. 23-летнего Михаила настигла первая в его жизни любовь – он без памяти и, надо сказать, не без взаимности увлекся семнадцатилетней Беатрис, внучкой уже покойной к тому времени королевы Виктории и племянницей английского короля Эдуарда Седьмого. Они познакомились случайно, на одном из семейных праздников, и любовь с первого взгляда завладела сердцами обоих. Наследник русского престола, высокий красавец, силач и спортсмен, и прелестная английская принцесса – идеальный династический брак! Так к этому отнеслись и в Лондоне, и в Санкт-Петербурге, и любовные письма молодых полетели из столицы в столицу. Все складывалось хорошо, просто отлично…

И сложилось бы все замечательно, если б не одна деталь, не привлекшая поначалу пристального внимания высоких договаривающихся сторон: влюбленные Михаил и Беатрис приходились друг другу двоюродными братом и сестрой. Столь близкое родство никого не настораживало при заключении брака по англиканскому канону, но православный устав такое супружество категорически воспрещал. И Николай, царь и гарант чистоты православия, хотя в душе и сочувствовал влюбленным, был вынужден встать стеной на их пути к семейному счастью: этому браку не бывать!

Стену, воздвигнутую царем, не объедешь и не обойдешь. Как царь сказал, так и будет. И так и было на этот раз… В юном возрасте душевные раны затягиваются быстрее, чем в зрелости; это естественно, в этом нет ничего зазорного. Жизнь берет свое: погоревав и обменявшись с Беатрис еще дюжиной нежных писем, Михаил позволил себе новое увлечение. На сей раз это была Саша Коссиковская – фрейлина его сестры Ольги. Саша не блистала красотой, была старше Михаила на три года, но отличалась от многих придворных барышень умом и образованностью. Эти далеко не заурядные качества позволяли девушке, которую великий князь по одному ему известной причине ласково называл Диной, вести с ним задушевные беседы на многие темы, представлявшие интерес для Михаила: о литературе, музыке, политике, даже спорте. Взаимоприятные разговоры перетекли во флирт, флирт – в любовное влечение. Умная Дина понимала, что ее шансы на брак с Михаилом ничтожно малы, но не собиралась сдаваться без борьбы или ограничиться ролью любовницы на содержании царева брата. Даже понимая, что великий князь Михаил Александрович самим своим рождением был предназначен в мужья только принцессе голубых кровей, никак не меньше, и что сама она не имеет возможности участвовать в битве за жениха на равных – ее не голубых кровей родственники никак не поспособствуют в таком состязании.

Но и сам Михаил не намеревался сдаваться без боя. Как только Николай из донесений соглядатаев узнал о новом увлечении брата, он пришел в ярость. Но в состоявшемся разговоре услышал от него твердый ответ: «Я, как человек чести, на ней женюсь!» Гнев царя не знал предела: морганатический брак был неприемлем, от этой пассии брата следовало отделаться как можно скорее. «Жениться? Нет, я запрещаю, и этого не будет никогда!» Обдумав положение, Николай написал брату: «В том случае, если ты не повинуешься моей воле, мне придется вычеркнуть твое имя из армейских списков и из цивильного листа, а также выслать тебя из страны… Мое решение непреклонно».

Мама, вдовствующая императрица Мария Федоровна, разделяла возмущение старшего сына: нужно было действовать, и незамедлительно. Саше-Дине Коссиковской было объявлено, что отныне она лишена права исполнять обязанности фрейлины и ей предписывается, не мешкая, покинуть пределы любезного отчества. Предписание уравнивалось со строгим приказом, надзор за его исполнением был поручен Третьему отделению; пытаясь освободиться от преследования агентами охранки, Дина уехала в Крым, а оттуда, чувствуя за собою слежку, тайком перебралась в Одессу. Там агенты ее и выследили, отобрали паспорт и, посадив в поезд, под охраной доставили в Петербург. В столице бывшую фрейлину долго не держали: альтернативой немедленному отъезду из России был безотлагательный арест. Умная Дина предпочла высылку… Что ж, у абсолютизма всегда найдутся под рукой рычаги воздействия на подданных! «Прощай, немытая Россия!» Это горько, но это так.

На том дело, однако, не закончилось. Твердый в своих решениях, Михаил предпринял попытку организовать венчание с Диной тайком, подальше от недреманого ока Семьи, но по пятам за влюбленной парой неотвязно крались царские тайные агенты, и планы ослушников окончательно провалились.

Война упрямого Михаила с Семьей была проиграна, и ему не оставалось ничего, кроме как признать свое поражение. Так он и сделал, а рассеять печаль решил морским путешествием вдоль итальянских берегов на британском крейсере «Минерва», любезно предоставленном в его распоряжение дядей Берти – английским королем Эдуардом Седьмым. Принадлежность к монаршему кругу предусматривает, наряду с досадными ограничениями, порой и приятные сюрпризы.

Но для обуздания строптивого Михаила требовались меры более радикальные, чем морской круиз. И озабоченная мама Мария Федоровна, посоветовавшись с Ники, отправила младшего сына в армию, на действительную службу, зачислив командиром эскадрона в расквартированный в Гатчине кавалерийский полк Синих кирасиров, высочайшим шефом которого она сама и являлась и который, таким образом, находился под ее зорким присмотром.

Гатчина не сибирская ссылка, Синие кирасиры не штрафная команда, а элитарный, один из славнейших кавалерийских полков Российской империи, да и казармы – под окнами царского дворца. Там и люди как на подбор – статные и рослые, и лошади красивые и сильные, сплошь каракового окраса. Синие кирасиры и воевать умеют, и гулять разумеют.

Армейская действительная служба – призвание благородное, труд тяжкий. В кавалерийских частях этот труд еще тяжелей, чем в пехоте. Боевые упражнения Синих кирасиров – этих потомков закованных в доспехи средневековых рыцарей без страха и упрека – вызывали восхищение у зрителей. Нацеленная на прорыв тяжелая русская кавалерия была призвана побеждать на поле боя за царя и отечество, и кирасиры показывали свою силу от битвы к битве – и до и после наполеоновского нашествия и Бородинского сражения, где они приняли самое деятельное участие. Этот славный полк, куда определен был великий князь Михаил Александрович, имел титул лейб-гвардейского. Но все попытки любителей дворцовых военизированных спектаклей преобразовать полк Синих кирасиров, с его молодцами-кавалеристами и их богатырскими конями, в сугубо церемониальную единицу разбились о каменную твердость офицеров полка: кирасиры созданы для сражений, а не для парадов при дворце! И так оно и будет…

Служба в кавалерии, со всеми ее трудностями, пришлась влюбленному в лошадей, спортивному Михаилу и по плечу, и по вкусу: летние лагеря, полевые учения, учебные атаки, сломанные ноги коней и руки всадников, соревнования по стрельбе с седла и с земли, преодоление препятствий, джигитовка, рубка лозы, виртуозное владение саблей. И лошади не должны бояться выстрелов, понимать команды хозяина, не убегать с поля боя. Все эти навыки приобретались по ходу изнурительных, а иногда и опасных учений и тренировок в поле и манеже. Вся тяжесть боевой подготовки и сражений ложится равным грузом на плечи рядовых и командиров. И воинское братство в полку давно было скреплено взаимопомощью и кровью.

Но разве дано знать человеку, где он найдет, а где потеряет? Новая влюбленность не заставила себя долго ждать и явилась Михаилу в пленительном образе чужой жены в полковом манеже Синих кирасиров. Наташей звали эту любовь, что вспыхнула подобно библейскому терновому кусту.

Красота всегда вызывает волнение в сердце человека и согревает кровь. И неравнодушный человек всегда и везде, даже на самом мрачном фоне всего окружающего, способен ее узреть. Среди примеров волнующей красоты крытый конный манеж гатчинских кирасиров давал такую возможность.

Дни джигитовки и конкура привлекали в манеж публику, в том числе жен и дочерей офицеров полка; дамы чувствовали себя здесь как дома. Сквозняк отгонял специфический запах, а красочная военная форма кирасиров, разъезжавших вдоль белых оградительных бортиков в ожидании открытия показа, придавала манежу вид театрального зала перед началом спектакля. И вот начиналось красивейшее, захватывающее дух представление: всадники летели по золотистому песку манежа, демонстрируя на бешеном скаку виртуозную вольтижировку и элегантно при этом перемахивая через препятствия. Волшебное по красоте действо проходило в бешеном темпе, а в шатре рядом с манежем тем временем готовили дружеский фуршет для гостей и участников.

Михаил на своем жеребце двигался еще валкой рысью вслед за юным корнетом, когда тот пустил лошадь в галоп перед высоким препятствием, сложенным из бревен. Корнет привстал в стременах и пригнулся к гриве. Его лошадь взвилась, мощно оттолкнувшись от земли задними ногами, но при этом передними задела верхнее бревно, вышибла его из стенки и обрушила на ногу всадника. Кирасир мешком свалился с седла на песок, нога его под бревном была неестественно вывернута. Михаил натянул поводья, спешился и шагнул к раненому. Один нелепый удар – и ее светлость судьба сворачивает с ясного пути, и впереди у человека полный мрак: сможет ли корнет сохранить ногу в целости и вернуться в строй? Кто знает… Такие удары судьбы, размышлял Михаил, не только в конном манеже подстерегают человека, а повсюду, на каждом шагу, и красота оборачивается кошмаром. Стоя над раненым, он глядел на набрякшую кровью выше колена штанину корнета, а боковым зрением видел спешащих к ним людей – кирасиров, гостей и двух санитаров с носилками. Первой рядом с неподвижным корнетом оказалась молодая дама с нежным бледным лицом, полным сострадания, изящная и гибкая, в модном платье жемчужного оттенка и палевой шляпке с короткой вуалью, падавшей на лоб. В шаге от окровавленного кавалериста молодая дама в праздничном наряде выглядела как что-то абсолютно несовместимое. Михаил поднял глаза и встретился с ее чуть затуманенным взглядом – скорее испуганным, чем печальным. И внезапно, словно гром средь ясного неба, прозвучал в глубине души торжествующий бетховенский аккорд из Пятой симфонии – и Михаил не смог отвести от этой женщины взор.

Наталья

– Бедный мальчик! – скорее прошептала, чем проговорила дама.

– Вы с ним знакомы? – спросил Михаил о раненом.

– Нет, – ответила она и, так же не отводя глаз, приветливо кивнула головой – признала в рослом кирасире великого князя.

Подоспели санитары, уложили корнета на носилки и унесли в лазарет. А командир полка дал команду кавалеристам продолжать.

Потом в шатре, под звон бокалов, приглашенные обсуждали конечно же несчастный случай с корнетом, но и другие темы, не столь печальные, хозяева и гости не оставляли без внимания. Жизнь продолжается…

Проходя вдоль фуршетных столов, в тесноте Михаил несколько раз сталкивался с молодой дамой в жемчужном платье и вновь, как на манеже, испытывал прилив к сердцу величественных и сладостных аккордов Бетховена: соль-соль-соль-ми-и, фа-фа-фа-ре-е…

Полк Синих кирасиров, получивший свое название по цвету обшлагов и околышей на воротниках мундиров, был сформирован еще при Петре Великом и вот уже триста лет, век за веком, лишь наращивал воинскую доблесть и славу. Состоять в рядах этого полка было высокой честью – как для офицеров, так и для нижних чинов. Служба в тяжелой кавалерии была школой мужества и военного мастерства для всех всадников полка – не исключая и великого князя Михаила Александровича. А те немногие, которые не уживались в этой сплоченной семье, отдалялись быстро и бесповоротно.

Михаил был принят в полку радушно, его дружелюбие и отсутствие высокомерия располагали к нему кирасиров с первых же минут знакомства. Легкая дружеская атмосфера царила на офицерских ужинах, которые Михаил время от времени устраивал в гатчинском дворце; икра, стерлядь, дичь украшали стол, вино лилось рекой. Господа офицеры делились сокровенным, пели под гитару и прекрасно себя чувствовали под высокими сводами дома своего царственного сослуживца.

Несколько дней спустя, после несчастного происшествия с корнетом, в офицерском собрании весело праздновали именины командира полка генерала Бернова: играл полковой оркестр, по паркету парадного зала скользили танцоры, а обильно накрытые столы манили гостей великолепной снедью и бодрящими напитками: шампанским, коньяками и винами. Но не была забыта и водка, верный спутник русского офицера.

Пары самозабвенно кружились в убаюкивающем вальсе; степенная мазурка привлекала меньше любителей. Полковые дамы оживленно переговаривались, успевая при этом бросать взгляды по сторонам.

Михаил, стоя у стола рядом с виновником торжества – командиром полка и его друзьями, приехавшими на именины из Санкт-Петербурга, рассеянно оглядывал зал. Многих из офицерских жен он знал в лицо, других видел впервые. И, оглядывая, отметил про себя, что некоторые из них – хорошенькие.

И вдруг… его взгляд набрел в толпе гостей на лицо молодой женщины – той самой, встреченной в манеже на прошлой неделе. Со своего места рядом с именинником он мог незаметно за нею наблюдать: выразительное, тщательной лепки, светящееся молочной белизной лицо над узким воротом зеленого, с изумрудным отливом, шелкового платья, темно-золотистые, медового оттенка, волосы собраны высоким узлом на затылке. Она примостилась на мягком подлокотнике глубокого французского кресла, в котором сидел офицер с бокалом шампанского в руке, неотрывно наблюдавший за танцующими. В свободной позе женщины угадывались грация и гибкость дикой кошки. Взгляд ее ореховых глаз в конце концов пересекся с замершим на ней взглядом Михаила; ему почудилось, что сама судьба призывно глядит на него из глубины зала. И всем своим существом он мгновенно ощутил близость счастья, вот оно… рядом.

– Кто это? – шепотом спросил он у генерала Бернова.

– Кто? Эта? – переспросил генерал. – Наталья Сергеевна, супруга поручика Вульферта. А вон он и сам, в кресле.

В первую же смену танцев Михаил подошел к жене поручика и пригласил ее на вальс. Наталья Сергеевна с расположением приняла приглашение; она отлично знала, кто этот высокий незнакомец с ищущими ее взгляд глазами. Знал это и поручик Вульферт.

О той случайной встрече в манеже, над раненым корнетом, ни он, ни она не проронили ни слова – это была их тайна. Их первая тайна.

Влеченье бывает одинаковым и неодолимым для обоих, а в счастье одна половина всегда хоть на вершок счастливее другой: тут равновесие не предусмотрено природой. Пылкий и впечатлительный Михаил безоглядно влюбился в Наталью и был переполнен своим счастьем; говорят, любить важней, чем быть любимым, и это правда.

Начало было положено, а конец… перспективы романа весьма туманны. Между влюбленными стояла не только царская семья, но и поручик Вульферт, не говоря уже о кодексе чести Синих кирасиров, запрещающем посягать на жену товарища. Такое посягательство прямиком вело к дуэли или позорному изгнанию из полка: тут уж как сложится.

Наталья Сергеевна не была писаной красавицей, но и дурнушкой ни у кого язык бы не повернулся ее назвать. Она обладала привлекательной внешностью и приковывала восторженное внимание мужчин и завистливое – женщин. Редко кто проходил мимо нее не обернувшись. Она каким-то образом очаровывала, и ее чарам никто не мог противостоять.

Не всегда Наталья Сергеевна в роли полковой дамы украшала офицерское собрание Синих кирасиров. За поручиком Вульфертом, недавно зачисленным в полк, она была замужем вторым браком, которому предшествовало трехлетнее скучное проживание с музыкальным человеком по фамилии Мамонтов, родственником знаменитого богача Саввы Морозова, принесшее ей разочарование в поспешных ранних браках и дочку Наталью, или, как ее называли в семье, Тату. Главным увлечением дирижера Большого театра Сергея Мамонтова была музыка, прочно занимавшая первое место в его жизни, а юной Наташе хотелось нескончаемого веселого праздника в светском обществе или в кругу знаменитостей – друзей и театральных сослуживцев мужа, например Рахманинова и Шаляпина. Но Сергей с утра до ночи пропадал в театре или уезжал на долгие гастроли за границу. И праздничная жизнь обходила стороной Наталью Мамонтову, урожденную Шереметьевскую.

Надо заметить, не без сожаления, что отец Натальи, процветающий московский адвокат Сергей Шереметьевский, не имел никакого отношения к знатному роду графов Шереметевых, как и вообще к российской родовой знати. Весьма завидное материальное положение позволило ему дать дочери прекрасное домашнее образование – она хорошо разбиралась в литературе и музыке, знала историю и языки. Обеспеченная жизнь открывалась перед Натальей, но об аристократических салонах она могла только мечтать. И она мечтала.

Ни музыкальный Мамонтов, ни подтянутый Вульферт в кавалерийских сапогах помочь ей в осуществлении этой мечты не могли. А не спускающий с нее влюбленных глаз Михаил Александрович – мог! Он один мог – из всех, с кем сводила Наталью Сергеевну судьба на своем извилистом пути. И увлекшаяся великим князем Наталья с усердием раздувала в своем сердце огонек надежды на законный брак с великим князем, его высочеством, почти царем, какой бы неосуществимой на первый взгляд она ни казалась. Так или иначе, Наталье Шереметьевской-Вульферт предстояла тяжелейшая борьба за собственное счастье, и она была к ней готова. Она и прежде, с отроческих лет, употребляя свое умение очаровывать и силу воли, боролась за успех – и всегда выигрывала. И вот настал час самой главной битвы в жизни.

Вскоре после того именинного вечера в офицерском собрании, после знакомства и первого танца Михаил и дня не пропускал, чтобы не попытаться устроить встречу с Наташей. Чем дальше, тем чаще становились свидания. Михаил сделался другом семьи Вульфертов: он получал от поручика и его жены приглашения на семейные обеды или хотя бы на вечерний чай, он устраивал прогулки на автомобилях и пикники – всегда втроем. Время от времени к ним присоединялась сестра, великая княгиня Ольга, с влюбленным в нее без памяти капитаном Синих кирасиров Куликовским. Михаил сам управлял авто, а на лесных лужайках, с загодя накрытым для дорожной пирушки столом, не выпускал из рук фотоаппарат – увлекаясь фотографией, не упускал возможности поснимать. Иногда он передавал Вульферту свой «Кодак», и тогда на снимке появлялся рядом с Натальей и сам. Эта сердечная дружба и совместные прогулки на глазах у всего полка не оставались, разумеется, незамеченными, как и повышенный интерес, проявляемый великим князем к жене поручика: шила в мешке не утаишь. Видел все это и командир полка генерал Бернов. Будь на месте Михаила другой офицер, генерал со всей решительностью пресек бы скандальное амурное похождение, но вмешиваться в личную жизнь царева брата и не думал: до выхода в отставку по возрасту ему оставалось совсем немного, а сделай он один опрометчивый шаг, и вся карьера псу под хвост. Вот командир Синих кирасиров и решил: пусть все идет как идет, будь что будет.

И скандальная развязка для классического треугольника приближалась неотвратимо.

Умная и прозорливая Наталья Сергеевна с тревогой, нарастающей день ото дня, отдавала себе отчет в том, что после сокрушительного финала перед нею разверзнется губительная пропасть, а Мишу для спасения репутации Семьи срочно женят на первой подходящей принцессе. Для того чтобы удержаться на краю пропасти, Наталье следовало предпринять тактический ход, и она решилась: перестала посылать письма Мише, отправившемуся с мама Александрой Федоровной навестить венценосных родственников в Данию и Норвегию. Не получая весточек от любимой, Михаил загрустил и погрузился в несвойственную ему меланхолию: он предположил, что Наташа разорвала с ним всякие отношения, и был близок к отчаянию. Уезжая по королевскому приглашению на несколько дней в Лондон, он отправил Наташе последнее письмо с материка. В нем он просил свою любимую обязательно ему написать по немудреному адресу: Англия, Лондон, Букингемский дворец.

Сердце женщины дрогнуло: ведь и она была влюблена в Михаила, правда, не так пылко, как он в нее. Карантин на письма был снят, переписка возобновилась. В Лондоне, где наследника престола общими усилиями Семьи пытались сосватать за очередную принцессу, Михаил с трудом высидел всего несколько дней. Всеми силами души он рвался домой, в Гатчину, к Наташе Вульферт.

Получив сообщение о визите брата в Англию, Николай встревожился: царь заподозрил, что непокорный Миша отправляется в туманный Альбион, чтобы устроить там тайную встречу с Диной, поселившейся в Лондоне после выдворения из России. Того же мнения придерживалась и Аликс и тем самым подливала масла в огонь. О новой угрозе, исходящей от Натальи Сергеевны, никто в Семье не догадывался, хотя переписка пары, разумеется, перлюстрировалась, – но письма и открытки не содержали ничего, кроме любезного обмена общеизвестными новостями и носили чисто приятельский характер; о долгосрочных планах речь там не заходила.

Николай напрасно беспокоился: умную Дину Михаил почти забыл, писал ей все реже, и письма его смахивали на вежливые отписки. Любовь зла, с этим приходится мириться, хотя бы одной из сторон… Наташа была не глупее Дины, но жену полкового сослуживца Михаил желал до дрожи в теле и перехвата дыхания. Так желал, как, он был в этом уверен, не желал никого прежде. Вынужденная задержка в осуществлении желаемого, а такое может случиться с каждым – хоть с царем, хоть с псарем, лишь распаляла страсть влюбленного. Но всему когда-то приходит конец, и навязанная обстоятельствами задержка обязательно закончится полным триумфом плоти.

5

Царедворец Фредерикс

Царедворцами не рождаются, царедворцами становятся.

Недостаточно оказаться статистом на сцене царского двора, чтобы в дальнейшем получить роль царедворца: статистов много, а царедворцев раз-два и обчелся. На театральной сцене статист носит стул, а взгляды зрителей приковывает герой-любовник. Но с героя-любовника и зрительский спрос больший, и зависть труппы к нему жгучей. Царедворец, выступающий в этой роли долгое время, умеет копить и хранить в себе множество слухов и секретов, точно зная при этом, что, кому и когда можно говорить, а когда нужно держать язык за зубами. Хотя царедворец и занимает высокое положение, но любая, даже незначительная ошибка или оговорка может привести к падению с высоты. Так что опасна должность царедворца, возвышающая человека над прочими. Но если царедворец не профессия, а призвание, то преимущества нынешнего затмевают возможные неприятности в будущем.

Министр императорского двора барон Владимир Борисович Фредерикс был истинным царедворцем при Николае Втором и пользовался исключительным доверием монарха. Никто из вельмож царского окружения, по свидетельствам современников, не мог похвастаться такой близостью к недоверчивому и мнительному Николаю. Осыпанный с ног до головы, как рождественская елка, орденами за верную службу, Фредерикс, отменных деловых качеств человек, управлявший, помимо прочего, гигантской царской недвижимостью – дворцами и угодьями, никогда не вмешивался в государственные дела. Зато он знал обо всех пертурбациях в людском круговороте при дворце, был посвящен в кое-какие житейские тайны Романовых и оказывался полезен в разрешении некоторых щекотливых ситуаций, затрагивавших интересы Семьи.

Барон, а затем и граф Фредерикс, выходец из обрусевшей лютеранской семьи, лишь на шестом десятке начал восхождение на дворцовые высоты и, облеченный на подъеме доверием Государя, в полной мере проявил свои незаурядные способности: ум, исключительную проницательность, деловую хватку и умение держать рот на замке. До пятидесяти трех лет Фредерикс служил в армии, и успешно: к окончанию службы командовал конной гвардией, куда входили и гатчинские Синие кирасиры. Умение ориентироваться в боевой обстановке и отдавать приказы сослужило ему хорошую службу в должности министра двора. Прекрасно зная, по долгу службы, обстановку при дворце, свои знания он предпочитал держать при себе.

Доходили до него и слухи из Гатчины о новом увлечении великого князя Михаила Александровича. Осмотрительный барон не спешил делиться этими взрывоопасными слухами ни с вдовствующей императрицей Марией Федоровной, ни тем более с ее венценосным сыном. От Михаила можно было ожидать чего угодно, и коли суждено грянуть скандалу, надо держаться от него подальше, раз нет никаких возможностей его предотвратить. А какие тут придумаешь возможности?

О романе между великим князем и офицерской женой знал, по слухам, весь полк Синих кирасиров. Обстановка накалялась; потенциально рогатый поручик пока что молча сносил позор и не вызывал соблазнителя на дуэль – а ведь это было само собой разумеющимся в офицерской среде. Честь прежде всего! К барьеру!

Дуэли, вопреки строгому запрету властей, нередко случались в верхах общества, и всего прежде – в армии: дуэлянтов было во множестве во всех командирских чинах – от поручиков до генералов. Только пуля, по их представлению, служила ответом на оскорбленье; бесчестье хуже смерти – это же всякому понятно. Но дуэль Владимира Вульферта с Михаилом Романовым – такое могло привидеться Семье только в самом кошмарном сне. А если поручик убьет великого князя? Ведь это будет выстрелом в династию!

Дуэль! Завезенное из Франции варварство, совершенно не характерное для православного народа-богоносца! Не среди городских обывателей и крестьянских мужиков плодились заносчивые дуэлянты, а среди чистокровных дворян – станового хребта царской власти! И царь настрого запрещает дуэли, а эти смутьяны из дворян бросают вызов не обидчику, а самой монаршей воле. Это – расшатывание основ, это – бунт! С простым народом куда проще и приятней: подерутся на кулачках, огуляют друг друга оглоблями, а потом в кабак – выпить в знак примирения. И никакого смутьянства. Ни-ка-кого!

А скандал тем временем наливался соком и созревал, как яблоко на ветке. Семейные отношения между Натальей и ее терпеливым мужем дали наконец глубокую трещину: поручик обвинял жену в недопустимом поведении и однажды, в пылу ссоры, даже поднял на нее руку. Ей пришлось скрыться от побоев, запершись в детской комнате, где пятилетняя дочка Тата в голос ревела от страха. Наталья Сергеевна заявила Владимиру о разрыве супружеских отношений, но рассвирепевший Вульферт не обратил на это ни малейшего внимания и, употребив силу, получил от женщины то, что причиталось ему по закону. Тогда униженная женщина решила, в ожидании развития событий, отправиться за границу, забрав с собою дочку. На вокзал как ни в чем не бывало явился проводить жену поручик Вульферт; туда же приехал и Михаил Александрович. Не успел берлинский поезд тронуться, как сдержанный обычно поручик поднял крик на весь перрон, запруженный провожающими. Вульферт, мгновенно привлекши глаза и уши любопытных, проклинал якобы неверную жену, грозил ей судом, а соблазнителю – дуэлью. Не исключал он, на худой конец, и самоубийства, о котором, призывая к возмездию, намеревался сообщить государю в предсмертном объяснительном письме. Шило, что называется, вылезло из мешка…

Эти потрясающие новости не могли по агентурным каналам миновать барона Фредерикса. Поэтому он не слишком удивился, увидев великого князя Михаила Александровича на пороге своего кабинета. Гатчинский инцидент набирал обороты, пришло время закулисных комбинаций, коих министр двора был выдающимся мастером.

– Барон, я нуждаюсь в вашем совете, – сказал Михаил, изложив основные факты драмы, уже известные, впрочем, Фредериксу.

– Чего бы вы хотели добиться, ваше высочество? – вкрадчиво спросил Фредерикс.

– Я хочу, чтобы Вульферт дал развод и оставил госпожу Шереметьевскую в покое, – сказал Михаил. – И как можно скорее.

– Понятно, понятно… – молвил министр, в раздумье потирая обтянутые старческой кожей ладони. – Мой богатый жизненный опыт, – барону уже перевалило за семьдесят, – подсказывает мне, что означенный поручик просто желает получить компенсацию за нанесенный ему моральный ущерб. Это можно устроить. Инцидент будет исчерпан, скандал улажен.

– Деньги? – с облегчением спросил Миша.

– Деньги тоже, – утвердительно кивнул многоопытный Фредерикс. – Но не только. Поручика нужно перевести из полка в другой город, с глаз долой. С существенным продвижением по службе. И он уймется… Я постараюсь все уладить, ваше высочество.

При выполнении намеченных конфиденциальных задач министр двора умел развивать исключительную скорость. Уже назавтра после разговора с Михаилом барон получил известие о том, что Вульферт может отправляться в Москву для вступления в новую должность – адъютанта князя Одоевского-Маслова, с повышением в звании и прекрасным окладом в три тысячи рублей годовых. О таких отступных оскорбленный в лучших чувствах Владимир мог только мечтать.

Предложение было доверительно передано Вульферту через командира полка, но поручик неожиданно заартачился. «Я должен согласовать переезд в Москву с супругой, – заявил он, – а Наталья Сергеевна сейчас отдыхает за границей. Вот вернется, тогда и решим». Фредерикс был слегка обескуражен отпором поручика, но, поразмыслив, пришел к выводу, что Вульферт хочет поторговаться. Что ж, это так по-человечески, это его шанс – другой такой ему не представится! Но повышать ставку в игре барон не спешил.

Не спешил сдавать свои выигрышные позиции и поручик: он тянул время, требовал от жены письменных подтверждений о греховном ее поведении и, не добившись желаемого, решил объясниться с великим князем тет-а-тет. Михаил уклонялся от такого свидания, полагая не без оснований, что, завидев его, распалившийся Вульферт выхватит пистолет, в упор выстрелит в соперника, а потом застрелится и сам. На миру и смерть красна.

Михаил уклонялся, но Вульферт продолжал ему досаждать: звонил беспрерывно по телефону и слонялся под окнами дворца. В Гатчине над ним посмеивались уже почти в открытую, насмешки жгли душу кирасира и настраивали на боевой лад. Наконец Михаил уступил и согласился на встречу.

Поручик был настроен агрессивно, но стрелять, похоже, не собирался. Едва переступив порог дворцового кабинета, он выкрикнул, что отпустил жену за границу на том условии, что, вернувшись домой, она вернется и к семейной жизни с мужем.

– Это невозможно! – возразил Михаил. – Я знаю от нее, что между вами все кончено. Вы вели себя возмутительно, ее решение бесповоротно.

К удивлению Михаила, оскорбленный муж не зашелся от гнева, а снизил тон и перешел к делу:

– Вы хотите, чтобы я дал ей развод, – сказал Вульферт.

– Да, это мое желание, – подтвердил Михаил. – Наше общее – мое и Натальи Сергеевны.

– Она его получит, если вы пообещаете мне выполнить одно из двух условий, – сказал поручик. – Либо вы на ней женитесь, либо расстанетесь раз и навсегда и оставите ее в покое. Итак, какое условие вы принимаете?

– Никакое, – сказал Михаил. – Она освободится от вас, и я буду жить с ней долго и счастливо. Это всё.

– Как человек чести и офицер я этого не допущу, – подвел итог разговору Владимир Вульферт. – Я вызываю вас на дуэль! Выбор оружия предоставляю вам. Мой секундант свяжется с вами, соблаговолите от него не прятаться.

И, довольный собою, поручик, не прощаясь, вышел из кабинета.

Весть о предстоящей дуэли поручика Владимира Вульферта с великим князем Михаилом Романовым грянула подобно грому небесному. Тонкий знаток человеческих слабостей и пороков, барон Фредерикс не допускал возможность поединка: Вульферт шантажирует и торгуется насчет выкупа. Поручик не может не понимать, что Семья ни при каких обстоятельствах не допустит дуэли Михаила с каким-то офицеришкой и предпочтет откупиться и избежать скандала. И как только Вульферт увидит, что ставку никто не собирается повышать, он, вместо того чтобы подставлять себя под пулю соперника, примет предложение Фредерикса и уедет в Москву. Так что нужно только выждать день-другой, и поручик отступит.

Но гром докатился и до ушей царя, не ведавшего о закулисных комбинациях министра своего двора. Узнав о кошмарной ситуации в Гатчине, о новой любви Миши и вызове на дуэль, царь вышел из себя, кровь ударила ему в голову, и он приказал брату прибыть немедленно.

– В Орел! – прокричал взбешенный Николай в лицо Михаилу. – К черниговским гусарам! Сейчас же!

Это означало, что Михаил Александрович назначен командиром Черниговского 17-го гусарского полка, расквартированного в Орле.

И Михаил был отправлен в Орел, а присмиревший Вульферт – в Москву. Оба они были вычеркнуты из списков полка Синих кирасиров по причине перехода на новое место службы.

Ну что ж! Как говорится, все к лучшему в этом лучшем из миров. Хотя бы до поры до времени…

6

Медовая ночь

Едва ли кто-нибудь из серьезных наблюдателей рискнул бы назвать императора Николая Второго мудрым стратегом. Тактиком – да, пожалуй, с грехом пополам… Высочайшее положение вкупе с досадными жизненными неурядицами обязывали несчастного царя принимать сиюминутные решения, не приносившие ему успеха и зачастую ошибочные.

Обернулась промахом и скоропалительная высылка Михаила в Орел: его высочество великого князя никто не сможет приковать цепями к черниговским гусарам и заставить сидеть на месте. За Михаилом сохранялись все его представительские обязанности: встречаться с посланниками европейских королевских династий, принимать участие в торжественных церемониях, празднествах, военных учениях и смотрах. Командуя полком, он таким образом не лишался свободы передвижения и мог ехать из Орла, куда и когда ему заблагорассудится. А это открывало перед ним и путь к встречам с Наташей – дома или за границей.

За границей, подальше от нескромных глаз, конечно, предпочтительней.

Но тайные соглядатаи – агенты жандармского управления брата Ники – не спускали глаз с великого князя, куда бы он ни отправился. Поэтому самой надежной попыткой избавиться от слежки было поехать с мама, вдовствующей императрицей Марией Федоровной, навестить монарших родственников в Данию. Вместе с мама в заграничный вояж к родне собиралась и сестра Михаила, его верная подруга и хранительница всех его сердечных тайн великая княгиня Ольга с мужем, принцем Ольденбургским, пламенно преданным карточному столу, но совершенно равнодушным к противоположному полу. Эта острая проблема была благополучно разрешена на высшем семейном совете с участием многоопытного Фредерикса: взаимно влюбленный в Ольгу капитан Николай Куликовский, бывший сослуживец Михаила по полку Синих кирасиров, был переведен из Гатчины в столицу, назначен адъютантом принца Ольденбургского, поселен в его с Ольгой огромном особняке на Дворцовой набережной, и он сопровождал супругов во всех их поездках. То есть куда иголка, туда и нитка.

Измотанный беспрестанной слежкой Михаил решил было поселить Наталью не в самом Копенгагене, а в получасе езды от него, в маленьком тихом городишке Скодсборге, куда он собирался приезжать незамеченным на велосипеде. Но Наташу, хоть и мечтавшую наконец-то остаться с любимым без помех наедине, такой конспиративный план не устроил: ей не улыбалось с утра до ночи сидеть в провинциальном отеле у окошка и выглядывать на улицу – не едет ли велосипедист. Тогда Михаил пошел на риск и поменял решение: он заказал для Наташи апартаменты в лучшем копенгагенском отеле «Англетер», в самом центре города. Пусть их первая медовая ночь пройдет в волшебной роскоши.

Михаил прибыл в столицу датского королевства на борту яхты «Зарница», а мама с Ольгой, ее бесполезным принцем и неотлучным Куликовским – на императорской яхте «Полярная звезда». Наталья приехала двумя днями позже поездом, через Берлин, инкогнито. Все передвижения были влюбленными оговорены и согласованы заранее; оба ждали этого райского, выстраданного дня встречи – и следом за ним ночи – в предвкушении начала новой жизни.

Наталья вселилась в свои апартаменты на втором этаже белоснежного отеля вскоре после полудня. Роскошный трехкомнатный номер был подготовлен к приему знатной постоялицы: палевые шелковые занавеси на окнах слегка отдернуты, на круглом столе в гостиной – вино, фрукты, шоколад. Орхидеи в высоких саксонских вазах сияли неземной красотой, словно в эдемском саду. Изысканная мягкая мебель в номере, да и во всем отеле, ковры и обитые муаром стены были выдержаны в светлых тонах; это радовало глаз.

Не успела Наташа оглядеться в новом для нее сказочном мире, как в дверь раздался деликатный, почти робкий стук. На пороге возник администратор в черном смокинге:

– Велено передать, госпожа…

Сказка продолжалась. Из-за спины администратора бесшумно выскользнул служащий отеля в белой униформе и протянул Наташе большущий букет белоснежных голландских тюльпанов.

Администратор отвесил поклон. Затворилась дверь.

Держа букет, как ребенка, на руках, Наташа опустилась в кресло у громадного окна, выходившего на площадь перед отелем. День был в разгаре, за ним придет вечер, наступит ночь. А что будет завтра и дальше, до конца? Она свободная женщина, ну, почти свободная: в обмен на отступные Вульферт обещал дать развод. Но Миша не свободен и никогда не станет свободным в тисках своей семьи; великому князю голубых кровей не позволят пойти под венец с женщиной родом из мелкопоместных дворян, да к тому же и разведенной. Единственный выход – заставить его порвать с Семьей; другого не дано. Но раздумывать об этом, сидя у широкого окна «Англетера», с цветами на коленях, глядя на безукоризненно чистую копенгагенскую площадь, по которой датчане степенно идут куда-то по своим делам, – думать о том, как устроить разрыв Миши с царственной родней, было страшно… А вдруг Миша не придет? Вдруг встреча сорвется?

Романовы жили на своих яхтах: Михаил – на «Зарнице», мама с Ольгой – на «Полярной звезде». Мария Федоровна большую часть времени проводила на борту, принимая гостей или по-семейному беседуя с дочерью. Лишь раз в день, ненадолго, она сходила на берег и отправлялась в королевский дворец навестить монаршую родню. По приезде, на первую встречу, вдовствующую императрицу сопровождали во дворец дети – Оля и Миша, а потом мама освободила их от этой унылой обязанности: сидение с венценосными стариками не приносило молодым никакой радости. В Копенгагене они найдут для себя занятие поинтересней.

Единственное правило, которое мама ввела и которого строго придерживалась, – это трапеза всей семьей, да и с гостями, на «Полярной звезде»; Михаил должен был являться к позднему завтраку (ланчу) со своей «Зарницы» к двенадцати часам. Завтрак был основательным, с короткой молитвой, с переменой традиционных русских деликатесов, с обязательными закусками, супом, блюдами из отборной рыбы и дичи. В зависимости от подаваемых яств менялись и вина – от бокала шампанского (или рюмки водки для мужчин) через легкие белые и ароматные красные вина до сладких десертных вин. Приглашенные высокородные гости совершали «кулинарный тур» в Россию и вели неспешные разговоры. Михаил изнывал в ожидании встречи, но не подавал виду под зоркими взглядами Марии Федоровны, брошенными на него как бы невзначай. Наконец поднявшись из-за стола, каждый чувствовал себя освободившимся от семейных обязательств и готовым заняться, чем пожелает. Теперь нужно было попрощаться со всеми и спокойно, без спешки, перейти на борт катера с бравыми матросами-усачами в белоснежной форме. Нетрудно догадаться, что маршрут сошедшего на набережную Михаила был им давно определен: сев на велосипед, он направлялся прямиком к отелю «Англетер», к черному ходу со стороны боковой улицы. Консьерж, молчаливый и с каменным лицом, распахивал перед ним дверь и получал щедрые чаевые. А Михаил взлетал на один пролет лестницы, толкал тяжелую полированную дверь королевских апартаментов – и райские врата пред ним открывались. Такую репетицию, а точнее, тренировку своей стоической выдержки Михаил проделал в первые два дня – до приезда Наташи.

Тем временем Мария Федоровна отдыхала сердцем: поездка в Данию пришлась как нельзя более вовремя, ее младший сын наконец-то разлучен хотя бы на время, вырван из лап этой авантюристки! Даст Бог, разлука приведет к разрыву, Копенгаген с его развлечениями и соблазнами этому поспособствует, и мальчик наконец-то освободится от опасных пут. Подумать только: Миша, наивная душа, задумал жениться на безродной разведенке! Дважды разведенке! Он на всех, в кого влюбляется, хочет жениться, это его слабость. Но теперь, слава богу, угроза осталась в Гатчине, а спортивный сын Миша катается на велосипеде по всему Копенгагену… Разговор на эту жгучую тему мама заводила и с Олей, но дочь предпочитала отмалчиваться – она кое-что знала о велосипедных прогулках брата, а о чем не знала, о том догадывалась, а принц Ольденбургский – тот вообще не проявлял к любовным похождениям шурина ни малейшего интереса.

В день приезда в Копенгаген Наталье казалось, что время не движется, увязло, словно муравей в смоле, лишь паруса облаков продолжают скользить по нежному северному небу. Она переоделась, привела себя в порядок, прислушиваясь к каждому звуку за дверями. Потом, присев у окна, смотрела на площадь, по которой шли люди и ехали экипажи. Нет ничего мучительней, чем сидеть а ожидании счастья: придет, не придет? Ожидание выматывает нервы, точит душу и причиняет тупую боль. Полной противоположностью тягостному ожиданию может быть разве что погоня, но Наталье некого догонять: она уже у финишной черты, завершение ее гонки за счастьем – здесь, в королевских покоях копенгагенского отеля. Придет, не придет? Может, он пытается оторваться от слежки, как какой-нибудь злоумышленник, за которым крадутся по пятам агенты охранки, спущенные с цепи по приказу его родного брата? Все может быть!

Каждую четверть часа отбивали большие часы в углу гостиной, и радостный настрой Наташи постепенно сходил на нет вместе с боем этих часов…

Дверь отворилась внезапно, Михаил стоял на пороге. Они бросились навстречу друг другу – молча, не говоря ни слова – их губам было не до разговоров.

И наступила ночь без берегов и сладкая, как мед…

А Мария Федоровна в салоне своей яхты в тот волшебный для влюбленных час встречи раскладывала пасьянс «Защитник крепости». Закончив с картами, она собрала их в аккуратную стопку и принялась за изучение меню на завтра: лососина, икра, ростбиф под брусничным соусом, жульен из дичи, горячие булочки с тмином, кофе. Минувший день прошел отменно, даст Бог, и завтрашний выдастся не хуже. Дожидаться возвращения Оли с принцем из театра нет никакой охоты; пора ложиться спать.

Назавтра Миша не явился к ланчу на яхту «Полярная звезда» в условленный час. Это нарушало заведенный порядок и вызвало удивление с тревогой пополам. Мама была расстроена, день был испорчен. Вскоре выяснилось, что Миша не ночевал на своей «Зарнице».

Энергичное расследование с привлечением местных специалистов по сыску открыло правду; история с Диной меркла перед произошедшим в «Англетере». Визит в Копенгаген для свидания с коронованными родственниками, велосипедные прогулки – все оказалось спланированным трюком. Миша не думает ни о матери, ни о Семье – только о себе и об этой полковой нахалке! В кого он такой уродился, младший сынок? По датской линии в родне никогда не бывало ничего подобного. Видимо, пошел в Великого Петра, склонного к шокирующим поступкам и женившегося, прости господи, на какой-то подзаборной чухонке… Пора принимать самые решительные меры! Какой стыд! И все это в чужом городе, на глазах у родни!

Мария Федоровна была случившимся огорчена и опечалена безмерно. Отдых был испорчен окончательно: она ведь только о том и думала, как бы утихомирить Мишу и вернуть его на верную стезю – без грозного вмешательства Ники, однажды уже пообещавшего посадить непокорного брата под домашний арест. Безотлагательная династическая женитьба могла бы спасти положение – пока не поздно! Но одного желания мама, к сожалению, недостаточно – необходимы другие силы, не менее могущественные. Бабушка Виктория умело справлялась с такими задачами, но ее уже нет с нами…

Этикет не позволял вдовствующей императрице сразу же после непристойного казуса в «Англетере» проститься с родней во дворце и, не мешкая, отчалить с детьми от гостеприимного копенгагенского берега. Последние дни визита были, таким образом, скомканы, смяты и безрадостны – для всех, кроме влюбленных Михаила и Натальи, укрывшихся в отеле и почти не расстававшихся.

Наконец пришел день отъезда. Императорские яхты вышли в море и взяли курс на Санкт-Петербург, а Наталья отправилась на вокзал и села в берлинский поезд – там предстояло сделать пересадку. Мария Федоровна с облегчением перевела дыхание – она не исключала, что ее Миша пригласит «эту даму» составить ему компанию на борту царской «Зарницы». Но – обошлось…

Предстоящее пересечение российской границы и возвращение в отечество тревожило не только Наталью, но и Михаила: могли не впустить, задержать или арестовать. Всё могли безнаказанно учинить жандармы по приказу начальства… Предвидя такой опасный поворот событий, Михаил попросил барона Фредерикса вмешаться заранее, нажать на нужные кнопки и приглушить возможные неприятности. Любезный барон, не желавший расползания копенгагенского скандала, так и сделал: вмешался и нажал. И Наталья беспрепятственно пересекла российскую границу.

Михаил вернулся к своим гусарам в Орел, а она – в Москву, где по поручению великого князя был снят для нее, на чужое имя, особняк из восьми комнат, в том числе две детских, рядом с Петровским парком.

А пока в особняке шел ремонт, Михаил пользовался всяким удобным случаем, чтобы отлучиться из Орла и встретиться со своей Наташей в Москве или столице. Судьба пока им сказочно благоприятствовала: Вульферт, угрозами и шантажом добившись повышения адъютантского жалованья с трех до пяти тысяч рублей, уехал отдыхать за границу и вернется лишь к зиме, поэтому угроза, что бывший кирасир их выследит и устроит скандал, временно отпала. Но любой сказке приходит конец…

В один из приездов в Петербург Михаил решил развлечь любимую новыми впечатлениями: на новеньком «роллс-ройсе», мимо Валдая и Твери, повезти в Москву по накатанной дороге. Этот наиважнейший тракт заложил еще сам Петр, путевые дворцы и домики для отдыха высокородных путешествующих особ были поставлены вдоль лесной дороги, и ямщики, меняя коней, полтора века гоняли по нему из конца в конец между столицами. Потом наступили другие времена: на смену каретам и возкам пришла рельсовая «чугунка» с ее дымящим паровозом, а затем уж по следам ямщицких троек покатили все более входящие в обиход авто.

Путешествие из Петербурга в Москву по российской глубинке в роскошном «роллс-ройсе» наедине с любимым человеком представлялось Наталье увлекательным приключением. Выехали спозаранку. Следом за серебристо-кремовым флагманом, но не впритык, а чуть поодаль, шла машина сопровождения – с механиком, охранником и съестными припасами. За рулем «роллс-ройса» сидел Михаил, обожавший автомобили и быструю езду, от которой дух захватывало. Он вел авто уверенно и легко, то поглядывая на дорогу, то поворачиваясь к Наташе, сидевшей с ним рядом.

Не доезжая Валдая, у деревни Глухово, случилось дорожное происшествие: лошадь, запряженная в телегу, испугалась мчащегося навстречу мотора, стала вырываться из оглобель и бить копытами. Груженная сеном телега опрокинулась набок, мужик-возчик и ехавший с ним малолетний сынок свалились с воза наземь. Мальчонка, размазывая по лицу текущую из носа кровь, ревел во весь голос, а мужик, оклемавшись, сидел на дороге и угрюмо глядел на выскочивших из машины сопровождения охранника с механиком. Деревенские, числом с дюжину, успели собраться на месте происшествия и молча глазели – но не на ушибленного мужика с сыном и опрокинутый воз, а на невиданный в этих краях роскошный автомобиль с помятым от удара о телегу серебристым крылом. Подоспел и полицейский, следивший за порядком на столбовой дороге, и, сопя от усердия, принялся составлять протокол происшествия. Михаил и Наталья назвались чужими именами, следствию от них не было никакого прока. Зато охранник в разговоре с полицейским кое на что намекнул, и тот сообразил, с кем имеет дело и кому принадлежит пострадавший супермотор. Неудивительно, что это обстоятельство изменило дальнейший ход событий: угрюмого мужика с мальчонкой быстренько отправили с глаз долой в Глухово, а перед автомобильными путешественниками извинились за непредвиденную задержку и пожелали им счастливого пути. Все было бы расчудесно, если б инцидент на том и закончился. Но дело обернулось иначе: полицейский настрочил подробный отчет и отправил его по начальству. Фигурировавшее в отчете известное лицо, а также его спутница и его «роллс-ройс» – такая информация не могла пройти незамеченной мимо чиновников департамента полиции и офицеров жандармского управления. Они ее и заметили, и отметили, и довели до сведения вышестоящего начальства.

А Михаил с Натальей, ничуть не расстроенные случившимся на дороге, решили доехать своим ходом до Валдая, там переночевать и назавтра продолжить путь в Москву по железной дороге. Механик, прихватив с собою охранника, отгонит «роллс-ройс» с Валдая обратно в Петербург и займется его починкой, а влюбленные, добравшись до Первопрестольной, отправятся в отель «Националь», где для них заказаны номера, а оттуда поедут взглянуть, как продвигается обустройство их особняка. В какой гостинице великий князь остановится в Валдае, не знал никто – до того часа, пока водитель машины сопровождения, совмещавший шоферскую должность с обязанностями тайного агента охранки, не протелеграфировал своему куратору в Санкт-Петербург: гостиница «Пиковая дама», комната номер семь. Этот адрес без промедления занесли в пухлую папочку, на обложке которой было выведено твердой рукой «Вульферт Наталья Сергеевна».

«Пиковая дама» во многом, если не во всем, уступала «Англетеру», в том числе в белизне постельного белья и в мягкости матраса. Да и вид из окна не тот: в Копенгагене за ним открывалась идеально выметенная и ухоженная площадь, а в Валдае – обычная провинциальная глухомань, темные улицы да деревянные заборы. Зато тишину ночи ничто здесь не нарушало, кроме петухов уже на рассвете.

После той сказочно проведенной ночи в придорожной гостинице «Пиковая дама» – в такой же сказочной для Натальи глуши – у нее возникло предчувствие: лишняя детская комната в особняке на окраине Петровского парка недолго будет пустовать…

При всем многообразии дел у барона Фредерикса отчет о происшествии у деревни Глухово, что под Валдаем, не остался без его внимания, когда без помех достиг кабинета министра двора и лег на его стол. Иначе и быть не могло: царь поручил барону присматривать за тайными службами, вот он и присматривал. И ни минуты не сомневался в том, что столь важное донесение внимательно изучил и взял на заметку начальник петербургского охранного отделения жандармский генерал-майор Герасимов. А дальше пойдет, а выше? Так, вопреки желанию барона, докатится и до Семьи, и до самого императора. Только этого не хватало – сейчас, когда страсти, казалось бы, немного поутихли… Листая содержимое жандармской папочки, Фредерикс неодобрительно покачивал головой: такой милый и обходительный молодой человек, родной брат государя – а вот ведь раз за разом попадает в пренеприятнейшие ситуации с этой своей любовной историей! И сам Вульферт, как на грех, оказался скандальным и совершенно бессовестным человеком: получив отступные, даже и не думает успокаиваться, а продолжает требовать надбавок. Денег не жалко, но ведь неведомо, каким будет следующий шаг бедового поручика: от него можно ожидать чего угодно. Он уже дважды грозился неверную жену застрелить на публике. А случись, что эта Наталья Сергеевна забеременеет? Почему бы ей не зачать, согласно законам природы? Тогда, как это ни смешно, окаянный поручик будет по закону считаться отцом новорожденного царского племянника. Такая дикая ситуация доведет Николая, в житейских делах опирающегося на нравственную чистоту и порядок, до бешенства. Никоим образом нельзя этого допустить.

Легко сказать, а сделать трудно или вовсе невозможно. Вскоре Михаил явился к Фредериксу с жалобами на преследования соглядатаев, на трудности тайной жизни с любимой и с просьбой срочно устроить развод Натальи с мужем. Причина проста: Наталья Сергеевна в положении. Ясное дело, что повлечет за собой рождение ребенка от великого князя – при живом законном отце поручике Вульферте. Ну вот, стряслось! Мудрый барон, поглаживая усы, размышлял, что тут можно предпринять для блага императора, Семьи и самого Михаила. А вот что: добавить поручику денег, повысить его в звании или же отправить на Кавказ, под, допустим, случайную пулю абрека – как библейский царь Давид отправил на передовую мужа своей избранницы Вирсавии. Чего только ни приключалось, если вспомнить, в закоулках дворцовой жизни: и измены, и предательства, и убийства из-за угла, а от любовных треугольников, как говорят в таких случаях французы, просто рябит в глазах… Что ж, придется, как видно, вызвать сюда этого Вульферта на мужской разговор и внятно ему объяснить, в какую передрягу он угодил; вот уж, право, без драки попал в большие забияки! Втолковать ему, чем все это, не приведи Бог, может для него кончиться одномоментно.

Размышляя таким образом, Фредерикс следил взглядом за Михаилом, длинными шагами мерившим кабинет и излагавшим свои претензии к окружающему миру. Единственное, что, казалось, примиряло его с мерзкой действительностью и наполняло радостью, – это скорое отцовство. Да еще надежда на то, что зарвавшийся поручик с помощью многоопытного министра двора оставит Наталью Сергеевну в покое. Обвинений в адрес брата и вдовствующей императрицы, которые, по разумению барона, и являлись камнем преткновения на пути матримониальных планов великого князя, Михаил старательно избегал, но это отнюдь не заслоняло общей картины. И упоминание им писем к брату с просьбой унять строптивого Вульферта не стало для Фредерикса откровением – об этих родственных посланиях барон знал от самого царственного адресата и потому, с молчаливого согласия царя, решил по мере сил посодействовать Михаилу. Слышал барон от Николая и то, что в одном из писем Михаил обещал, вызволив Наталью из брачных оков, с ней под венец не идти. Такой половинчатый расклад устраивал, с грехом пополам, Семью – и Николая, и Марию Федоровну.

Получив от брата письменное обещание сохранять семейную благопристойность, Николай не то чтобы сменил гнев на милость, но послабление все же дал: Наталья Сергеевна получила разрешение на раздельное проживание с мужем, согласившимся на развод. Но устное согласие – это еще не грамота с печатью; между согласием сторон и документальным оформлением развода почти год впереди. За год многое может случиться. Злой Вульферт покамест пребывает в счастливом неведении, не знает о беременности своей законной супруги, но обязательно узнает, и это даст ему в руки крупный козырь в торговле за повышение ставок: не захочет же император, чтобы его родной племянник носил фамилию Вульферт, а сам поручик оказался на ветви генеалогического древа дома Романовых! Тут надо все взвесить, и предвидеть, и биться за каждую копейку.

Братские отношения между Николаем и Михаилом, несмотря на царское послабление, оставляли желать лучшего и в основном ограничивались перепиской. Все свое время, свободное от командования Черниговским гусарским полком, который он привел в безукоризненный порядок, Михаил отдавал Наташе; их жизнь в ожидании первенца была полна счастьем.

24 июля 1910 года Наталья родила мальчика, нареченного – в память о покойном старшем брате ее невенчанного мужа – Георгием.

7

До войны четыре шага

Глядя издали, снизу вверх, на жизнь монархов в их дворцах и замках, нам может показаться, что главное занятие царей и королей – это участие в пышных церемониях свадеб, рождений и похорон многочисленной родни, разбросанной по разным странам. Ну, еще псовая охота. И парадные воинские смотры под гром сводных оркестров.

Вот и великий князь Михаил Александрович за считаные недели до рождения сына отправился вместе с матерью в Лондон на похороны короля Эдуарда Седьмого – сына королевы Виктории и Альберта Саксен-Кобург-Готского, почивших в бозе много лет назад.

Современники этого печального события, да и позднейшие историки не расходятся во мнении: похороны британского монарха превзошли пышностью и размахом все траурные церемонии, какие только видел наш мир. Катафалк с гробом, проследовавший из Букингема в Вестминстер, где соборный колокол пробил 68 раз – по одному удару на каждый год жизни усопшего, а затем к Паддингтонскому вокзалу, откуда скорбящим предстояло на траурном поезде отправиться в Виндзор – к месту погребения, сопровождали верхом десятки представителей королевских семей со всего света. За конной кавалькадой следовали одиннадцать экипажей, в которых ехали сиятельные принцессы и принцы, герцоги и герцогини, бароны и баронессы. В первой карете везли Цезаря – любимого фокстерьера покойного. Тридцать пять тысяч солдат стояли в парадном строю вдоль всего пути траурной процессии. Сотни тысяч британцев толпились за ними, желая хоть взглядом проститься со своим королем. Англия искренне скорбела, и это, по мере возможности, утешало осиротевшую королевскую родню.

Нельзя сказать, что Михаил вовсе пренебрегал представительскими обязанностями, налагаемыми на него принадлежностью к царской Семье. Он подчинялся этикету, но ни гордости, ни волнения души от близости к великим мира сего не испытывал. Подобные церемонии казались ему искусно поставленными операми в роскошных декорациях на театральной сцене, где каждый участник исполняет отведенную ему роль, а после спектакля снимает грим и переодевается в удобное повседневное платье. Он, пожалуй, был один такой в Семье – другие относились к протокольным церемониям с большей серьезностью. Он, да еще покойный Джорджи.

В траурной кавалькаде Михаил ехал на гнедом жеребце английской породы, по правую руку от него гарцевал на белой арабской кобыле король Сербии Петр, по левую – болгарский царь Фердинанд на пегом ганноверце. По отцовской линии Михаил приходился болгарину дальним родственником; здесь, на похоронах, они встретились впервые.

Соседство столь важных персон не отвлекало великого князя от тревожных мыслей о доме: об ожидаемых со дня на день родах Наташи, о том, что, несмотря на обещания самого Ники и оборотистого Фредерикса, развод до родов не будет оформлен и младенца запишут на имя номинального родителя – гадкого Владимира Вульферта. Эта дикость повергала Наталью в тоску и депрессию; она, при всей любви к отцу ребенка, не могла уразуметь, как родной брат всемогущего царя не может справиться с каким-то жалким поручиком, и в порыве гнева готова была допустить трусливое предательство Михаила. Чем же еще можно объяснить то, что он никогда не показывается в обществе со своей «звездочкой», а держит ее – на потеху гонителям – в четырех стенах! Такое чудовищное подозрение проскальзывало в ее письмах к Михаилу из подмосковного Удельного, где было арендовано небольшое поместье для беременной – чтоб она дышала чистым лесным воздухом, а не городским чадом. Свободомыслящие друзья, не боясь кривотолков в свете и недовольства властей, старались скрасить Натальину хандру и навещали ее в Удельном: старый друг композитор Рахманинов с женой, писатель Куприн. Знаменитые творческие люди иногда демонстрируют свою независимость и даже бросают дерзкий вызов власть предержащим.

Уже в Виндзоре, в часовне Святого Георгия, где все было готово для погребения, Михаил оказался в небольшой группе близкой родни рядом с внуком покойного, наследником престола – рослым молодым человеком крепкого спортивного сложения, в военном мундире, украшенном множеством орденов.

– Приношу мои соболезнования, Дэвид, – прошептал ему Михаил, стараясь не нарушить благоговейную тишину часовни. – Твой дед был великим королем. В России его любили.

– Увидимся позже, Майкл, – откликнулся Дэвид. – Спасибо за теплые слова.

«Позже» – это вечером, ближе к ночи, за поминальным ужином для близкой родни. Траурный спектакль закончился, опустился занавес, отгородив сиятельных действующих лиц от публики.

В ожидании короля приглашенные прохаживались по столовому залу, ведя необязательные разговоры давно не общавшихся родственников. В первые же минуты завязавшейся между Михаилом и Дэвидом беседы обнаружились общие интересы: спорт, вождение автомобиля, бокс, фотография. Печальный повод их встречи за поминальным столом отодвинулся на задний план, и разговор пошел совсем в другую сторону.

– Ты держишь охотничьих собак у себя в России? – поинтересовался Дэвид, будущий король Эдуард Восьмой, когда, как всегда бывает за поминальным столом, разговор постепенно перешел к темам земным.

– Держу, – увлекаясь темой, ответил Михаил. – Меделяны.

– Как наши бигли? – продолжал расспрашивать Дэвид. – На лис, на зайцев?

– Какие там зайцы! – усмехнулся Михаил. – На медведей!

– Я охоту обожаю, – сказал Дэвид. – А ты?

– Я тоже, – признался Михаил.

– Надо в Россию съездить, – сказал Дэвид. – Пойдем на медведя? С собачками твоими?

– Обязательно! – пообещал Михаил. – Приезжай!

– А то у нас медведей нет, – посетовал Дэвид. – И волков тоже нет… Расскажи про собачек!