Читать онлайн Аргентинский архив №1 бесплатно

© Тимов М.Д., 2021

© Издательство «Aegitas», 2021

Вступление

16 апреля 1945 года

Генуэзский залив, 7 миль к югу от порта Генуя.

20:36 по местному времени.

Джованни Ренци очередной раз помянул Господа в суе и воздел перепачканные смазкой ладони к сочащемуся унылым обложным дождём низкому ночному небу.

– Пепо, мерзавец! – рявкнул он, стараясь переорать грохот косых струй по крыше невысокой надстройки шхуны. – Ты где, мать твою?

Сын, двадцатилетний оболтус, вызвавшийся идти с ним в это плавание, откликнулся их недр невеликого моторного отсека:

– Да, отец?

– Какого дьявола ты там возишься? Если мы не запустим этот проклятый движок в ближайшие полчаса, то надвигающийся шторм выбросит эту лохань на камни южнее Генуэзской бухты!

– Но, отец…

Из-за какофонии дождя голос Пепо звучал глухо, как из бочки. Старик Ренци только рукой махнул, воздев намокшую бороду к небу, словно бы призывая всех святых в свидетели того, сколь непутёвого наследника они ему послали.

Ему не хотелось выходить в море, но голод, непременный спутник всех последних лет, заставил отойти от швартовой стенки и попытать счастье в этот ненастный апрельский день.

С утра погода была ещё относительно нормальной, они пару раз забрасывали сети, и уже кое-какая мелочь плескалась в трюме, когда старенький «маркони» забулькал, словно наглотался с дури морской воды, пару раз чихнул и заглох.

Все попытки вдохнуть хоть какое-то подобие жизни в двигатель, не привели ни к какому результату, шхуна болталась лагом к волне, принимая крутой скулой удары пенных барашков. Оба они – отец и сын – вымокли до нитки, а тут ещё откуда-то со стороны Атлантики внезапно налетевший ветер пригнал громадную дождевую тучу, и начался настоящий ад.

Вода сверху, вода, плещущаяся на дне машинного отделения, вода, куда не брось взгляд… И никакой перспективы добраться до порта хотя бы к утру.

Старик, конечно, и сам понимал, что несправедлив к сыну: в такой ситуации никто бы не смог оживить эту водоплавающую рухлядь. Вероятно, забились воздушные фильтры, но что-то разобрать в этой кромешной темноте и при такой качке было практически невозможно.

Ладно ещё, что тучи делают невозможной работу авиации этих проклятых янки, а то вполне можно было бы ожидать, что какой-нибудь заскучавший в рутинном патрулировании пилот «мустанга» или «брюстера» решит погоняться за беззащитной шхуной «потенциального противника», заподозрив её в перевозке оружия или ещё какой-нибудь контрабанды. Да и мало ли что ещё может прийти в голову опьянённым близкой победой янки, чьи полки стоят уже на подходах к Генуе! В общем, если всё это суммировать, то ситуация могла бы показаться вполне себе сносной. Авария? Так мало ли их бывало за его жизнь в море! Выкрутимся как-нибудь, не впервой.

Пепо, долговязый малый, в раскорячку выбрался из ямы моторного отсека, потянулся до скрипа в суставах и вдруг замер, глядя куда-то в сторону.

Старый рыбак всмотрелся в том же направлении и вздрогнул: серая пелена дождя в каком-то полукабельтове от борта шхуны стала вдруг уплотняться, мутнеть, становиться заметно осязаемой…

Проклятый дождь глушил все посторонние звуки, и оттого казалось, что нечто огромное надвигается на маленькое судёнышко с неотвратимостью рока… Корабль?

Старик уже потянулся было к потемневшей от времени рынде, чтобы подать предупредительный сигнал, но что-то заставило его в последний момент одёрнуть руку от судового колокола.

Подобно призраку из детских сказок мимо борта скользило длинное тело подводной лодки, идущей в надводном положении. Шума дизелей не было слышно, видимо, корабль двигался на электрической тяге.

Лодка перемещалась очень медленно и в какой-то момент замерла неподалёку от рыбацкой шхуны. Старик Джованни шагнул из рубки к сыну и зажал ему широкой ладонью рот, уже готовый разразиться удивлённым восклицанием. Ренци понимал, что немецкая субмарина не может просто так появиться у ставших вдруг в одночасье враждебными берегов Италии. В том, что она принадлежит к ведомству Дёница, старик не сомневался. Он достаточно насмотрелся на эти силуэты за время последней войны. Но вот что она делает здесь вместо того, чтобы искать вражеские конвои на просторах Атлантики?

Послышался скрип проворачиваемой кремальеры, где-то наверху, видимо, на рубке, откинулся люк, послышалась гортанная немецкая речь. Ренци прислушался: говорили двое… По-немецки. Старик притих, стараясь разобрать каждое слово.

Обер-лейтенант цур зее[1] Отто Вермут, командир подводной лодки U-530, выбрался на кольцевой мостик рубки и сразу же накинул на голову капюшон прорезиненной накидки. Однако, это не спасло его от пронырливых косых струй ледяного апрельского дождя. Он зябко поёжился и отступил на шаг в сторону, давая проход своему первому помощнику, Рудольфу Лямке.

Лейтенант цур зее Лямке служил ещё с первым командиром U-530 Куртом Ланге, которого в январе ввиду преклонного для подводника возраста – а Ланге тогда исполнилось уже сорок два – списали на берег. Лямке знал на борту всех и с первых дней стал прекрасным первым помощником для молодого и амбициозного Вермута.

Сам Отто был направлен на лодку всего лишь на должность вахтенного офицера, но заместитель адмирала Дёница, адмирал Ганс-Георг фон Фридебург отчего-то счёл возможным назначить молодого двадцатичетырёхлетнего обер-лейтенанта командиром субмарины.

Нет, опыт, хоть и не командный, у Вермута был, он уже успел совершить четыре боевых похода общей продолжительностью в двести пятьдесят дней на U-103 и вообще на флоте служил уже более двух лет, но вот так стать командиром боевого корабля… Об этом он, конечно, не смел и мечтать.

– Ну, и где они? – недовольно буркнул Лямке, озираясь по сторонам. Рассмотреть что-то в этой серой мгле было практически невозможно, включать прожектор вблизи враждебного берега было бы полным безумием. Отто пожал плечами.

– Мы в точке рандеву, остальное уже не наша забота…

– А тебе не противно, что когда весь Рейх в едином порыве готов положить голову на алтарь победы, нас вынуждают выступать в роли каких-то извозчиков? – буркнул первый помощник, поднимая повыше воротник дождевика и смахивая с носа ледяную каплю.

– А у нас есть выбор? – приподнял брови обер-лейтенант. – Это был приказ самого «большого Льва[2]». На войне как на войне, брат…

– Это точно, – лейтенант Лямке хотел было достать из-под плаща сигарету, но, поморщившись от дождевых струй, бросил эту затею. И в этот момент откуда-то со стороны послышался осторожный перестук движка небольшого катера.

– Сигнальщик! – рявкнул обер-лейтенант, махнув перчаткой невидимому матросу. Сверху рубки, от уходящего в темноту ночи штыря антенны, сорвался и мазанул по водной поверхности, испещрённой барашками злых волн, ослепительно белый прожекторный луч. В его пятне, в кабельтове от узкого тела субмарины, появился катер из тех, на которых генуэзские контрабандисты бегали на Корсику и Сардинию. С правого крыла его рубки стремительно замигал ратьер, отправляя в ночь серии точек и тире азбуки Морзе.

– Палубная команда, подготовиться к швартовке, – перегнувшись через кольцевое ограждение площадки, крикнул куда-то вниз первый помощник, по палубе прокатился дробный перестук каблуков матросских ботинок.

Старый Ренци боялся вздохнуть, хотя прекрасно понимал умом, что за таким шумом, который создаёт дождь и плеск волн, его дыхание вряд ли кто услышит. Он завороженно смотрел, как катер подошёл к крутому борту субмарины, откуда на его палубу тут же перекинули деревянные сходни с леерами.

В свете прожектора с борта катера на лодку переместились несколько фигур, бесформенных в своих резиновых накидках. Но в одной из них старому рыбаку почудился женский силуэт.

Сходни были сноровисто убраны, катер ещё старательнее затарахтел движком и, отвалив от борта лодки, растворился в темноте. Прожектор тут же погас, лодка двинулась с места и, набирая ход, растворилась в кисее дождевых струй. Рыбак истово перекрестился и, произнеся хвалу Деве Марии, подтолкнул всё ещё не очухавшегося от увиденного сына в сторону люка моторного отсека.

Едва катер отчалил, как обер-лейтенант спустился на палубу, чтобы лично проводить гостей в их каюты, которые были им подготовлены заранее. Увидев перед собой несколько закутанных в дождевики фигур, он вытянулся и вскинул руку в приветствии:

– Хайль…

И тут неверный свет плафона на ограждении рубки упал на лицо стоящего перед ним визитёра, невысокого человека с выправкой штатского, несмотря на угадывающийся под дождевиком мундир. Отто Вермут молча отступил на шаг и придержал рукой рубочный люк:

– Прошу на борт, господа…

Его голос сейчас не смогла бы узнать и родная мать. Потому, что именно в этот момент обер-лейтенант цур зее Отто Вермут понял: это его последний в жизни рейд.

…10 июля 1945 года в аргентинский порт Мар-дель-Плата прибыла германская субмарина U-530. Когда на её борт поднялись аргентинские военные и пограничники, то они не обнаружили на лодке никаких следов вооружения: торпеды отсутствовали, зенитные пулемёты были демонтированы и исчезли бесследно.

На борту, кроме пятидесяти четырёх членов экипажа, не было никого. Все судовые документы и личные документы подводников были уничтожены. Отсутствие у подводников документов командир лодки не смог внятно объяснить. Как и то, куда пропал один из спасательных ботов.

Пограничники выразили было предположение, что, незадолго до сдачи властям, экипаж с помощью этого бота высадил неподалёку от побережья Аргентины каких-то пассажиров, хотя моряки этот факт категорически отрицали все, как один.

Поиски на побережье и в прибрежных водах результата не дали, и история была похоронена в архивах на долгие годы.

Интерлюдия

14 марта 1950 года, вторник, 22:27. Ближняя дача И. В. Сталина

Лаврентий Берия сидел, погрузившись в кожу громадного дивана Большой гостиной, и размышлял. Нет, цель, с который его вызвал сегодня в загородную резиденцию всесильный Хозяин, ему была, в принципе, известна. Не сказать, что его не волновало теперешнее положение – как-никак, должность почти всесильного заместителя Председателя Совета министров, курировавшего Министерство государственной безопасности СССР, Министерство внутренних дел и Министерство государственного контроля, давала вполне определённую плавучесть, и потопить его сейчас, особенно после успешного завершения советской ядерной «программы сдерживания», как её цепко охарактеризовали ушлые газетчики, было ох как непросто.

Но каким-то неведомым даже ему самому нюхом бывший глава НКВД ощущал, что над ним сгущаются тучи, и опасность исходит от самого Кобы. Тот стал слишком подозрительным в последнее время, его мнительность превратилась в какую-то манию преследования, и этого стали опасаться даже самые близкие к нему люди. Те, кому не особо повезло, уже исчезли с политического небосклона, а некоторые из них так и вообще затерялись в дебрях многочисленных «лагов». Остальные притихли, особенно после смерти Жданова и последовавшего за ним «дела врачей-отравителей».

Берия уткнул нос в неизменный тёмный шарф-кашне, пальто он не сбросил, демонстрируя этим Вождю, что прибыл сюда исключительно под влиянием обстоятельств и стремится опять как можно скорее заняться своими непосредственными обязанностями. Шляпа лежала тут же, на коже дивана, капельки влаги на ней, оставшиеся на месте снежинок, нанесённых бушевавшим уже второй день бураном, не спешили исчезать даже в тепле уютной, несмотря на свои размеры, гостиной.

Почти неслышно щёлкнул замок, высокая дверь в спальню приоткрылась, и в гостиную вошёл неслышным шагом Сталин. Он умел ходить вот так, подобно кошке, научился, видимо, на скалистых тропах в окрестностях родного Гори. Юфтевые сапоги почти бесшумно ступали по ковру, френч без погон и знаков различия, мягкие бриджи… Ничего от образа Генералиссимуса, тиражируемого кинохроникой и многочисленными парадными фото.

Войдя, Сталин прошёл к длинному столу, на котором предварительно услужливый помощник разложил какие-то документы, кивнул Берии, словно только недавно с ним виделся.

– Здравствуй, Лаврентий… Спасибо, что так быстро приехал.

Берия усмехнулся:

– А когда было по-другому, Коба?

Сталин шевельнул усами, словно собираясь что-то произнести, но потом махнул рукой, сгрёб со стола какой-то листок и небрежно толкнул его по зелёной столешнице в сторону Берии. Тот грузно поднялся с жалобно всхлипнувшего дивана, шагнул к столу, взял лист, оказавшийся расшифровкой донесения одного из агентов-нелегалов. В свою бытность генеральным комиссаром государственной безопасности он достаточно насмотрелся подобных документов, и теперь узнавал их с первого взгляда. Но на всякий случай приподнял глаза на Сталина, словно испрашивая разрешения.

Тот усмехнулся, хитро прищурившись:

– С каких пор ты стал таким робким, Лаврентий? Читай, мы хотим слышать твоё мнение по этому вопросу… Интересные вещи товарищ докладывает…

Берия перехватил листок поудобнее, вытащил из кармана футляр со знаменитыми очками, извлёк из него бархотку и, тщательно перетерев отливающие синевой стёкла, нацепил круглые линзы на нос. Усевшись на стул с высокой спинкой из тех, что стояли вдоль длинного стола совещаний, углубился в чтение.

Сталин тем временем отошёл к окну в дальнем конце залы и принялся рассматривать буйство снежных вихрей за высокими окнами: буран не отпускал Москву и Подмосковье из своих объятий. Высокие сосны, окружавшие дачу, были покрыты мохнатыми шапками снега, и ничто не говорило о том, что за окнами не вьюжный январь, а вполне себе весенний март. Не зря же старики говаривали: «Марток – наденешь двое порток!».

Пока Берия читал донесение руководителя американской резидентуры, Коба задумчиво крутил в пальцах потемневшую от времени трубку. Курил он в последнее время редко, и даже любимая когда-то «Герцеговина-Флор» уже не приносила былой радости, вкус табака словно бы растворялся в лёгких и уже не кружил, как прежде, голову.

Лёгкое шелестение бумаги за столом сообщило Сталину, что его старый друг и помощник закончил чтение. Отец Народов медленно повернулся к нему, ткнул в его сторону чубуком трубки:

– Скажи, Лаврентий, почему, когда ты был на посту комиссара госбезопасности, такие, с позволения сказать, новости были более-менее предсказуемы, а сегодня обрушиваются, как снег на голову?

Он покосился на буран за окном, получилось символично.

Берия откинулся на спинку стула, пожевал губами, внимательно подбирая слова для ответа. Когда-то Коба буквально «слизывал» ответы с языка собеседника, но когда это было…

Когда пауза превысила критические пределы, зампредседателя Совета Министров, тщательно взвешивая каждое слово, произнёс:

– Я впервые слышу об этом проекте американцев, товарищ Сталин…

Словосочетание «Товарищ Сталин» давно стало условным знаком между ними, словами, определяющими отношения сторон в данный конкретный момент времени. Сейчас они стали предельно официальными. А иначе и быть не могло…

В своём донесении руководитель резидентуры в США сообщал, что американцы, поняв, что ядерную гонку они, как минимум, не выиграли, а, возможно, и проиграют в недалёком будущем, бросили громадные средства на разработку бактериологического оружия. Опыт Советской Армии, во время беспримерного рейда через пески Гоби и Хинган разгромившей аналогичные японские лаборатории, не мог остаться без внимания соответствующих специальных служб потенциального противника. Тогда большой научный потенциал в этой области попал в руки советских специалистов в качестве трофея, и теперь Советский Союз имел некоторое преимущество в аналогичных разработках. К тому же Курчатов, не остановившийся на успехе семипалатинского испытания, активно работал над проектом водородного оружия.

И всё же американцы занялись бактериями. Словно бы и забыв про «ядерную гонку». Было в этом что-то неправильное…

Наконец Сталин разлепил губы и тихо произнёс:

– Мы полагаем, что это просто отвлекающий манёвр бывших «союзников». Виктор Семёнович[3], конечно, не последний в своём деле, но его орлы явно маху дали… Факты говорят о том, Лаврентий, что главные силы американцы и их союзники бросят на создание ещё более мощного ядерного заряда, типа того, что удумал Курчатов.

Берия пожевал губами, на мгновение задумался.

– Нет, – ответил он спустя пару секунд. – Не хватит у них научного потенциала. Мы сейчас по всем вопросам ноздря в ноздрю идём. Эйнштейн отказался сотрудничать с ними, а больше свежих идей им взять неоткуда.

Сталин хмыкнул, и в его усмешке Лаврентию Павловичу послышался сарказм.

– А про немцев ты, случаем, не позабыл, генацвале? Про тех, что с Гейзенбергом работали? Они ведь были в шаге от создания бомбы ещё в 1945 году, и, если бы не норвежские диверсанты, уничтожившие завод по производству тяжёлой воды в Норвегии, неизвестно, куда бы зашла война, в конечном итоге.

Берия тяжело кивнул:

– Да, уже тогда доктор… Дебнер, по-моему, работал над проектом водородной бомбы, правда, так и не добился успеха…

Сталин покачал головой:

– Времени мы ему не дали, Лаврентий, просто цейтнот какой-то у них случился… Зато сейчас и денег, и времени у них полно…

Берия усмехнулся.

– Ну, и что? Про их Лос-Аламос мы знаем практически всё, весь манхэттенский проект был у нас как на ладони…

Сталин резко обернулся к нему.

– А кто тут говорит про американцев, Лаврентий? Или ты думаешь, что нам неизвестно, что они подчистую вывезли все немецкие ядерные кадры и оборудование тогда из Австрии?

Берия развёл руками:

– Тогда я не понимаю сути проблемы…

– В том-то и дело, что никто не понимает её сути. Постараемся объяснить… Скажи мне, Лаврентий, как ты считаешь, «Одесса[4]» просто оказывает адвокатские услуги бывшим нацистам или является чем-то более существенным?

Берия молчал. Он хорошо знал Сталина: Коба не нуждался в такие моменты в оппонентах для поддержания разговора. Он что-то узнал и просто тренируется в риторике перед бывшем главой разведки и контрразведки страны.

Выдержав почти что МХАТовскую паузу, Иосиф Виссарионович торжественно произнёс:

– По сведениям нашей разведки, многие из немецких физиков-ядерщиков при помощи посредников из стана наших бывших «союзничков» по Коалиции смогли скрыться в Латинской Америке. Предположительно, в Аргентине. Или в Бразилии. Уходили они по весне сорок пятого «крысиными тропами[5]» при непосредственном посредничестве Ватикана и хорватских экстремистов. В Генуе их подбирали германские подлодки и тайно переправляли в тёплые края. Как тебе такая схема?

– Схема как схема, – сварливо откликнулся Берия. – Не лучше и не хуже другой. Вполне жизнеспособная идея. Я помню, в сорок пятом было выужено у берегов Аргентины несколько подозрительных немецких субмарин. Правда, пассажиров на них не оказалось…

Сталин поднёс к усам ненабитую трубку, задумчиво пососал мундштук. Покачал головой.

– Из Аргентины наш агент сообщает, что местные спецслужбы гоняются там за каким-то человеком, они его называют «Архив № 1». А почему бы ему не оказаться одним из тех самых ядерных физиков, а, Лаврентий?

И Сталин расхохотался своему риторическому вопросу, как удачной шутке. Берия вежливо улыбнулся, поддержав Хозяина. У него были свои мысли относительно умственных способностей главы контрразведки, но в его намерения не входило ставить палки в колёса Абакумову. Тот был мужиком мстительным и мог нагадить по-крупному.

Сталин неожиданно оборвал смех, его глаза мгновенно стали колючими, взгляд пронизывал собеседника насквозь.

– Вот что, Лаврентий Павлович, делай что хочешь, но отыщи нам этот «архив», он нам позарез как нужен… Не хватало ещё, чтобы американцы опередили наших учёных орлов, тогда дело совсем уже гнилым будет… Сколько у них носителей ядерного оружия, а, товарищ Берия? А у нас? Это пока наши головастые умники свою ракету запустят… Всё весит на волоске, весь этот мнимый… как бишь его, а?

– Паритет, – осторожно подсказал Берия, Сталин энергично закивал, став на секунду похожим на китайского болванчика… Но только на секунду.

– Мы не верим Абакумову, – резко бросил он, – нас не устраивает, как при нём дела пошли, столько агентов погубили не за понюх табаку, а, Лаврентий? То ли дело было, пока ты рулил…

Берия нервно дёрнул щекой. Вождь играл в какую-то свою игру, это было ясно. И чем же его так Главный Разведчик допёк, вот интересно? Но вслух Берия сказал только:

– Мне после Победы недосуг было разведкой заниматься, Коба, у меня был Лос-Аламос[6].

– Но ты же курируешь МГБ, верно?

Возникла неловкая пауза.

– Так точно, я понял задачу… Мои полномочия?

– Самые широкие, – развёл руками Сталин, словно бы наглядно показывая размеры этих самых полномочий. – Люди, техника, деньги… Всё твоё.

– Я понял, – Берия поднялся, одёрнул полы длинного чёрного пальто, взял с дивана шляпу. – Всё как обычно: хватай мешки – вокзал отходит…

Сталин спрятал улыбку в усы:

– Никогда в этой стране не было по-другому, Лаврентий. Да уже, наверное, и не будет. Разве что, после нас…

Он неторопливо обошёл стол, протянул широкую ладонь, Берия пожал её. Он понимал, что ступает на очень скользкую дорожку, идя в противоход с Абакумовым. Тот был мужиком недалёким, но мстительным, а очередной внутриведомственной войны Лаврентию Павловичу сейчас ох, как не хотелось…

Из комнаты охраны Берия набрал знакомый номер. Покосившись на замершего в почтительном ступоре дежурного подполковника, негромко бросил в трубку:

– Павел Анатольевич, дорогой, не спишь ещё? Вот и прекрасно… Дело есть, отлагательств не терпит. Я подъеду через минут этак сорок на Неглинку, выскочи на наше место, подберу. Поговорить надо. Добро…

Он бросил трубку и, толкнув дверь, шагнул в объятия разыгравшегося бурана.

«Хорьх» зампредседателя Совета министров остановился на углу Неглинной и Петровского бульвара только на какое-то мгновение, но этого хватило, чтобы в распахнувшуюся на пару секунд заднюю дверцу скользнула крупная фигура в лётной куртке на меху, армейских галифе, заправленных в унты и спортивной шапочке, в каких любили играть хоккеисты.

Павел Судоплатов, легенда советской и иностранных разведок, мастер спецопераций и на настоящее время – руководитель отдела ДР (диверсионная работа) МГБ СССР, занимавшегося проведением диверсий на американских военных базах и на базах их соратников по НАТО по всему свету, устроился поудобнее на мягких сиденьях автомобиля и пожал протянутую Берией руку.

– Здравия желаю, Лаврентий Павлович, – не по-уставному поздоровался он. Берия же только кивнул. Потом бросил водителю: «Вперёд…».

И машина покатилась по охваченным мартовской метелью улицам ночной Москвы. Берия сверкнул очками в сторону ночного визитёра:

– Что, Паша, засиделся, поди, на кабинетной работе? Кони твои тоже застоялись?

Судоплатов усмехнулся одними уголками губ. Он прекрасно знал субординацию, и запанибратское обращение к нему одного из первых лиц государства его нисколько не обмануло. Они работали с Берией бок о бок с 1941 года, много воды утекло с тех пор, но отношения оставались дружелюбными, конструктивными, но никогда не вёл себя Судоплатов со всемогущим некогда наркомом как равный с равным. Слишком был умён для этого.

– Никак нет, товарищ зампред, работы навалом. Натовцы активно лезут на Восток, мы стараемся им спуску не давать.

Берия покачал головой, разглядывая завихрения снега за окном.

– Это – весна, Паша, – неожиданно бросил он через плечо. Судоплатов деликатно ждал разъяснений. – Такая вот весна, Боец… Как всё у нас: через одно место…

Он глянул остро на именитого диверсанта. На открытом лице Судоплатова пытливый взгляд Берии не смог прочитать ничего, тот сидел с лёгкой улыбочкой и терпеливо ждал, когда начальство перестанет рефлексировать и приступит к главному действу.

Кивнув каким-то своим мыслям, Берия негромко сказал:

– Есть мнение, Павел Анатольевич, что вам придётся заняться своим любимым делом на широкую ногу.

– Каким именно, не соизволите разъяснить? – простовато ответствовал Судоплатов, искоса поглядывая на начальство. – А то я в последнее время, можно сказать, многостаночник… Кого только готовить не приходится, вы не поверите…

Берия покивал, он знал, что к его любимцу за консультациями обращались представители самых разных ведомств, слишком большой был опыт работы у этого человека, да и талант… нет, талантище, которым наградил его, наверное, сам Дьявол, просто пёр из него. На опыте его операций учил своих спецов даже Аллен Даллес, глава не так давно созданного американцами Центрального разведывательного управления. Популярен был Паша в определённых кругах, этого у него не отнять.

– А талант твой, Павел Анатольевич, нам пригодится тот самый, что позволял тебе ликвидировать без особой шумихи самых разных функционеров по всему свету. Только на этот раз нам надобно поставить дело на почти научную основу. Для этого предлагаю тебе подумать над созданием в аппарате МГБ двух новых структур, назовём их, к примеру, Бюро… Или как-то ещё…

– Бюро № 1 и Бюро № 2, – подхватил диверсант, Берия кивнул.

– Принимается как рабочий вариант.

– И чем эти структуры заниматься будут?

– Ликвидаторством, друг мой Павел, непосредственно – ликвидаторством.

Судоплатов замер на сиденье. В его мозгу моментально пронеслись картины террора тридцать седьмого года, повальные аресты, одиозные «тройки», переполненные лагеря… Неужто опять?

Берия словно бы прочитал его мысли.

– Это не то, о чём ты только что подумал… Не тушуйся, волкодав, у тебя всё на лице написано было. К тому нет возврата, не бойся. Все акции ты и твои парни будете проводить исключительно за рубежом. При этом Бюро первое примется за поиск и истребление беглых нацистов и их пособников, а Бюро № 2 займётся нашими бывшими соратниками из стран соцлагеря… Не секрет, что те же хорваты немало заработали, проводя бывших эсэсовцев «крысиными тропами». Да и не только хорваты отметились. Та же социалистическая нынче Болгария, как и братская теперь Чехословакия, воевали с Гитлером по одну сторону мушки. Так что там ещё разгребать и разгребать. А начать придётся с Аргентины.

Судоплатов удивлённо приподнял брови:

– А чего из такой дали?

Берия нахмурился.

– Это – разговор особый, не здесь его вести будем. Скажи главное: ты согласен заняться организацией новых отделов? Сразу предупреждаю: хоть дело и необычное, но там, – он ткнул пальцем в потолок кабины, словно за ним притаился некто всемогущий, – дают нам карт-бланш.

– Так всё серьёзно? – тихо спросил Судоплатов. Берия хмыкнул.

– Не то слово, Паша, не то слово…

– Я согласен, Лаврентий Павлович, вы же меня знаете, мне б только дело погорячее, а там уж…

– Знаю, товарищ Судоплатов, – тон зампреда стал сухим, диверсант подтянулся. – Пока суд да дело, оргвопросы… Начинай-ка ты подбирать кадры для нового аппарата. И запомни: цель первая – в Аргентине. Ты же когда-то испанским отделом в НКВД заведовал? Тебе и карты в руки, товарищ руководитель. Вперёд и – с песней, как говорится.

Судоплатов откинулся на подушки сиденья и бросил взгляд в тёмное окно. Мартовский буран продолжал поглощать тёмную Москву. И будущее знаменитому разведчику тоже пока виделось исключительно в тёмных тонах. Но он-то знал, что любая тьма уходит с рассветом. Чего-чего, а ждать он умел, как никто другой.

Часть первая

Архив номер один

В эпохи народного подъёма пророки бывают вождями;

в эпохи упадка – вожди становятся пророками.

Григорий Ландау

Глава 1

Бюрократы

Нет лучшего пути к успеху в сборе и оценке разведывательной информации, чем интеллектуальное содружество учёных и разведчиков-практиков.

Рэй Клайн

Москва, 4 мая 1950 года, утро. Метростроевская улица.

Иван Сарматов, студент последнего курса переводческого факультета МГПИИЯ[7], мерил шагами сквер неподалёку от главного корпуса института и размышлял и своём ближайшем будущем. И виделось оно ему в этом солнечный денёк месяца мая 1950 года вовсе не таким безоблачным, как ослепительно-синее весеннее небо.

Накануне вечером, после последней пары, к нему подскочила Леночка, секретарша из деканата, и придержав его за пуговицу новой замшевой куртки, которую отец привёз блудному сыну с последнего симпозиума антропологов в Вене, скороговоркой прощебетала:

– Яков Наумович ждёт вас завтра к 11 часам, просьба не опаздывать!

И собиралась было упорхнуть, стрекоза, но Иван успел ухватить её за острый локоток и придержать:

– Минуточку, минуточку… Леночка, дорогой мой человечек! Куда же вы столь скоро? Не оставляйте в неведении самого верного поклонника вашего обаяния, сжальтесь – скажите, на кой я понадобился нашему уважаемому декану? Я же теперь не усну, родная!

Леночка жеманно прыснула в кулачок: ещё бы – едва ли не самый завидный «жених» факультета, сын самого профессора и академика Сарматова только что открыто признался ей в своей симпатии! Но тут же, не в силах сдержать в себе горячую новость, выдала:

– Яков Наумович накануне запросил ваше личное дело со всеми оценками за год и историей пропусков, изучал весь вечер… Так-то вот, товарищ Сарматов, готовьтесь к головомойке.

И упорхнула, постоянно оглядываясь и лукаво улыбаясь.

Иван поморщился. Ему и самому было прекрасно известно, сколько у него накопилось в этом году пропусков! Закрыть все не помогали даже многочисленный донорские справки, которыми его усилено снабжала ближайшая станция переливания крови. Оттуда его уже гнали разве что не метлой, гневно заявляя, что столько крови, сколько он умудрялся сдавать, в человеке просто физически не помещается, и такая практика не только вредна для его молодого организма, но ещё и порочна по самой своей сути, поскольку позволяет будущему педагогу или переводчику, как уж тут сложится, сачковать с занятий.

Он помнил, как за гораздо меньшие огрехи в прошлом году с позором вылетел из ВУЗа его приятель, Лёшка Астафьев из Ангрена. Правда, у того не было папы-академика, и держали его последний год исключительно за его заслуги на спортивной стезе, был он незаменимым разыгрывающим в институтской сборной по волейболу. Однако, время пришло, и многочисленные «нб[8]» в журнале перекрывать уже было нечем. Теперь, видимо, пришло время и Сарматову отвечать за свои прогулки с Танюшей по садам и паркам столицы во время занятий, а также посещение в неурочное время киносеансов в клубе на Печатников.

И вот теперь Иван мерил шагами дорожку сквера и сосредоточенно выстраивал «линию защиты» перед встречей с непримиримым к прогульщикам деканом. Пока выходило что-то слабо. Неубедительно как-то выходило…

Отвернув рукав замшевого пиджака и глянув на часы, Сарматов вздохнул: время, отпущенное на размышление, истекло, пора было идти на ковёр к Якову Наумовичу. Хмыкнув, Иван зябко повёл плечами и двинулся к жёлтому зданию главного корпуса.

Пройдя по скрипучему паркету наполненных светом майского солнца коридоров, Иван поднялся на второй этаж и остановился напротив двери с надписью «Декан переводческого факультета». Огляделся. В коридорах было пусто по причине занятий, до окончания второй пары оставалось ещё минут десять. Все знакомые на лекциях или семинарах, не у кого даже поддержки попросить… Резко выдохнув, Иван одёрнул пиджак и толкнул дверь, потемневшую от времени и помнившую, видимо, ещё прежнего хозяина здания, в котором размещался институт, московского губернатора Петра Еропкина, устраивавшего здесь балы, которые посещал даже маленький Пушкин.

В приёмной Леночка скользнула по нему сочувствующим взглядом, но, вопреки привычке поболтать с очередным посетителем, быстренько поднялась из-за своего стола и скрылась за дубовой дверью деканской обители. Выскочила она обратно буквально через пару секунд и, оставив дверь приоткрытой, пискнула:

– Яков Наумович вас ждёт, товарищ Сарматов… Проходите…

Иван удивлённо помотал головой и шагнул в недра знакомого кабинета. Столь коротким его ожидание аудиенции у декана ещё никогда не было. Леночка шёпотком бросила ему вслед: «К чёрту, Ваня…». Дверь за ним захлопнулась, как крышка гроба.

Декан сидел за столом и перебирал разложенные перед ним бумаги, при звуке хлопнувшей двери поднял голову, снял очки и, подслеповато прищурившись, глянул на вошедшего.

– Сарматов? – он мельком глянул на лежащую поверх других бумаг характерную папку личного дела студента, приоткрыл первую страницу, захлопнул. – Чего стоишь, проходи, присаживайся…

– Здравствуйте, Яков Наумович, – юноша несмело прошёл по истёртому до ниток ковру, который мерили шагами, наверное, уже тысячи студентов, и несмело присел на стул с высокой спинкой пред ликом всесильного декана.

Некоторое время тот смотрел на него выжидательно, что ли, с каким-то даже сожалением, потом, вспомнив о ком-то, встряхнул массивной головой, крякнул и поднялся, бросив куда-то за спину:

– Он ваш, товарищ. Передаю, как говорится, в целости и сохранности…

И декан, усмехнувшись каким-то своим мыслям, вышел. Вышел. Из. Своего. Кабинета!

Ошарашенный Иван робко глянул в ту сторону, куда кивал декан, и только теперь заметил сидящего в стороне в глубоком гостевом кресле незнакомого мужчину. Юноша несказанно удивился: он мог поклясться, что, когда входил в комнату, этого человека здесь не было… Или он его не заметил, настолько тихо и неприметно тот себя вёл.

Был тот, несомненно, высок, не ниже самого Ивана, а в том было без малого метр восемьдесят росту. Одет гость был в прекрасно пошитый светло-серый костюм европейского образца, дорогая сорочка была расстёгнута на шее, но галстук – шёлковый, похоже итальянский – лежал тут же, на подлокотнике кресла.

Сколько лет пришельцу, Иван точно сказать не рискнул бы: ему могло быть и около тридцати, и далеко за сорок. Мускулистое тело, скрывавшееся под дорогим костюмом, несомненно, принадлежало атлету, спортсмену, лицо под шапкой светлых полос было скорее славянским – широкие скулы, брови, разрез глаз, но сами холодные голубые глаза придавали ему какое-то отстранённое, надменное выражение, свойственное скорее представителям нормандской или германской расы. И глаза эти внимательно разглядывали студента.

– Здрасьте, – пробормотал Иван, плохо понимая, с кем он в данный момент имеет дело. Но сам тот факт, что Яков Наумович ретировался из собственного кабинета со скоростью покидающей тонущий фрегат команды, наводил на определённые размышления.

– Здравствуй, – голос у незнакомца был мягкий и, как это называют в кругах «просвещённой» молодёжи, бархатистый. Таким только обольщать красоток на Арбате, подумалось вдруг Ивану не без налёта сиюминутной зависти. – Проходи, присаживайся поближе.

Сарматов покинул свой неудобный стул и перебрался на кресло, стараясь при этом затратить как можно больше времени на эти пертурбации с тайной надеждой, что вот-вот прозвенит звонок с пары и его отпустят с Богом. Но звонок не зазвенел, а гость, устроившись в своём кресле поудобнее, закинул ногу на ногу, продемонстрировав при этом шикарные чёрные лакированные туфли и носки в тон костюму, и задал свой первый вопрос, сразу же поставивший Ивана в тупик:

– Как жить дальше собираешься, соколик?

Некоторое время Сарматов тупо смотрел на покачивающийся носок лакированной туфли незнакомца, обдумывая, не послать ли всех и вся вот прямо здесь и далеко, но мысль о том, что именно и каким именно тоном скажет дома почтенный батюшка его, академик, профессор-антрополог Пётр Алексеевич Сарматов, удержала его от столь опрометчивого шага. И он ответил по своей извечной привычке, которая так раздражала его педагогов, вопросом на вопрос:

– А что, у меня есть варианты? Кроме отчисления, конечно?

Незнакомец удивлённо приподнял брови, посмотрел на своего визави с определённым интересом.

– Ну, юноша, варианты – они есть всегда. Как и выход из любой ситуации. Однако, откуда такой пессимизм в отношении своего будущего?

– А то вы не знаете? – уже более дерзко вскинулся Иван. Незнакомец пожал плечами, что при его габаритах впечатляло, и полез в карман. Иван следил за его рукой с внезапно возникшим интересом, словно она вот сейчас, прямо в это мгновение могла извлечь из недр стильного костюма свиток индульгенции за все его прежние грехи. Но рука вернулась с круглой металлической коробочкой, которую незнакомец протянул Сарматову:

– Угощайся, леденцы… Ты же не куришь, я в курсе… Да и я вот в последнее время бросил, дрянь привычка, затягивает почище водки… Ты, кстати, ещё ведь и не пьёшь, брат?

Иван отрицательно помотал головой, незнакомец бросил в рот леденец, убрал коробочку в карман и рассмеялся:

– Чего головушкой своей буйной-то мотаешь, небось думаешь, что у меня других забот нет кроме как разбираться с твоими пропусками? На это есть вон дражайший Яков Наумович, пускай его заботят твои академические будни, у меня, брат, совсем другие резоны.

Иван украдкой вздохнул, что не ускользнуло от внимания гостя.

– Погоди вздыхать, как корова стельная, лучше подумай, к чему по твою душу в это богоугодное заведение притащился целый майор государственной безопасности, а?

Иван остолбенел, вперив изумлённый взгляд в незнакомца. Прошла минута. Другая.

– Какой майор? – пробормотал он наконец. Незнакомец рассмеялся.

– Твой тренер по вольной борьбе сказывал, что у тебя отменная реакция. А ты эвона как из реальности выпадаешь… Брехал, что ли, тренер-то?

Иван насупился:

– Я пока что только три схватки за всю карьеру на ковре сдал… Да две вничью свели.

– И это знаю, – веселился гость. – Ладно, томить не стану, давай-ка, брат, знакомиться! Котов я, Сергей Владимирович. Для своих – Ёшкин Кот или просто – Кот.

– А почему – Ёшкин? – смелея, переспросил Сарматов. Гость пожал плечами.

– А я родом из Марийки, из Йошкар-Олы, там у нас есть такой местный персонаж… А «кот», как сам понимаешь, от фамилии, от бати мною наследованной. Ну, держи кардан!

Он поднялся и протянул Ивану ладонь, оказавшуюся неожиданно широкой, как лопата. Иван тоже встал напротив, привычно пожал её и вдруг ощутил, как его пальцы оказались словно бы в стальных тисках: Котов явно стремился определить, как долго студент сможет сопротивляться его стальной хватке, наработанной, вероятно, многими годами тренировок.

Иван напряг кисть так, как только смог, от боли пот выступил у него на лбу, что не ускользнуло от внимания Сергея Владимировича, но он только слегка усмехнулся каким-то своим мыслям и хватку не ослабил. Однако Иван успел отметить, что тот не прибегает к запрещённым в таких делах приёмчикам, как, например, многие из его не обделённых силушкой знакомых из той же секции борьбы: не давит, например, большим пальцем на определённую ямочку на руке оппонента, не жмёт на пальцы… Котов играл по-честному, и Иван по-честному же пробормотал через полминуты:

– Всё, спёкся я… Сдаюсь!

Котов хватку отпустил, похлопал ладонью по плечу:

– А ты молодец, не многие столько бы простояли против меня… Силён, паря…

Котов занял своё место.

– Спасибо… – Иван стоял напротив и ещё некоторое время потирал даже слегка припухшую руку.

– Да не за что… Давай-ка лучше сразу к делу. Ты же учишься на испанском отделении, не так ли?

Иван кивнул, пытаясь предугадать следующий вопрос. И он последовал. Неожиданный.

– ¿Te gustaría practicar el idioma en el país del idioma que estás estudiando[9]?

– Por supuesto, ¡y quién no querría esto[10]! – рефлекторно ответил Иван и вдруг замер. Котов насмешливо наблюдал за ним. Потом коротко кивнул на широкий диван, место на котором обычно декан предлагал особо уважаемым гостям. Иван присел на краешек, осторожно спросил:

– Так вы говорите по-испански?

– А ты не заметил? – в голосе Сергея Владимировича явно слышались озорные нотки.

– Напротив, у вас отличное произношение, – воодушевился возможной отсрочкой наказания за пропуски Иван. – настоящий español castellano[11]!

– Знаю, – с неожиданной грустью вдруг бросил гость. – Это и плохо.

– Почему? – вскинулся Сарматов.

– А потому, любезный мой Иван Петрович, что работать нам, при условии, что вы подойдёте под все те требования, которые предъявляет к кандидатам наша служба, придётся как раз там, где мой «кастильяно» плохо понимают. Хорошо, вижу твои изумлённые глаза, повторяю заход, как говорят наши летуны. Позволь представиться: Котов Сергей Владимирович, майор государственной безопасности. Прошу любить и жаловать. И приехал я сюда именно по твою несомненно бессмертную душу, Иван-свет-Петрович. Чтобы сделать тебе одно интереснейшее, с моей точки зрения, предложение. Я хочу пригласить тебя на службу к нам.

Иван недоверчиво, словно ожидая подвоха, глянул на Котова:

– А вот сейчас не понял… В органы, что ли?

Майор кивнул.

– Точно так. В МГБ. Министерство государственной безопасности. Только давай сразу оговоримся, – поднимая руку, он остановил готового уже вскочить от переполнивших его чувств Ивана. – Если даёшь согласие на сотрудничество с нами, то сразу по окончании сдачи госэкзаменов отправляешься в нашу школу для прохождения спецкурса. Если же после всего здесь и сейчас услышанного ты ответишь отказом – постой, не спеши прерывать старших! – то немедленно забываешь о нашей беседе на веки вечные. Как говорится, поговорили и разошлись без последствий. Соответствующие бумаги я тебя попрошу подписать позднее. Итак?

– Я согласен, – быстро кивнул Иван и поймал насмешливый взгляд Котова. – А что? Опять не так сказал? Нужно было клятву там кровью подписывать или что?

Котов неожиданно вдруг сразу посерьёзнел.

– Не трепи языком, паря. Про кровь лишнего ни-ни… Как-нибудь без неё обойдёмся. А вот подписать кое-что действительно придётся.

Он достал откуда-то из-под кресла объёмистый портфель, лязгнул медными застёжками и извлёк из его объёмистого нутра тонкую папку. В ней оказался всего один листок с убористо напечатанным текстом. Он взял его, некоторое время рассматривал словно бы на просвет, а потом положил на журнальный столик, стоящий возле дивана, и подтолкнул Ивану.

– Читай и расписывайся. Ручка есть, студент?

Иван достал из внутреннего кармана пиджака пижонистый «паркер» – подарок отца и предмет зависти однокурсников, не глядя, широко подмахнул документ. Котов крякнул взял бумагу, с сожалением посмотрел на свежую подпись и… резким движением разорвал её.

Иван вскочил:

– Вы что! Я же подписал документ!

– Но не читал, – в голосе майора громыхнул металл, от чего у Ивана словно бы сопли в носу замёрзли: такой Арктикой сразу вдруг повеяло.

– Ты нарушил сразу две заповеди чекиста, – продолжал между тем Сергей Владимирович, – не выполнил мой приказ и не прочитал то, что подписываешь. О пагубности последнего факта даже в повседневной жизни можешь проконсультироваться у своих приятелей с юрфака МГУ, они тебе всё в подробностях изложат…

– Но я…

– Понимаю, выказал мне доверие. Польщён. Но это не снимает с тебя ответственности за твои поступки. Всё-то с тобой приходится по паре раз проделывать…

Откуда-то майор извлёк второй такой же лист – брата-близнеца первого – и протянул Ивану.

– Читай и подписывай.

Сарматов кивнул и принялся читать бумагу, оказавшуюся распиской в том, что обязуется хранить государственную тайну, не общаться с иностранными гражданами или сообщать о неизбежных контактах соответствующим службам и так далее, и так далее… Дочитав до конца, он поднял глаза на усмехающегося Котова.

– Всё понятно? – ехидно осведомился тот. Иван осторожно кивнул.

– Вроде как – да… Можно подписывать?

– Валяй, – небрежно кивнул майор. – Если нет вопросов… Существенных. На остальные ответят другие и в другом месте.

По лицу подписавшего бумагу Сарматова было видно, что вопросов у него уйма, но все они совершенно не существенные. Передав листок майору, Иван всё-таки решился спросить.

– А это, работать-то я где буду? Вы что-то там про страну испаноязычную намекали…

Котов убрал листок в папку, папку – в портфель, тщательно застегнул замки и, оставив кожаное чудовище в сторону, небрежно бросил:

– И пылкие испанки будут, и мулатки, и креолки… А пока ты будешь приписан к Бюро № 1, парень. Именно это – твоё основное место работы. Как сдашь экзамены, конечно. И хвосты перед сессией, кстати. Твои девяносто четыре часа прогулов я отменить не могу, придётся самому выправлять ситуацию. В плане учёбы, конечно, пропуски мы, так и быть, тебе спишем…

Иван потерянно кивнул…

– Спасибо… Но бюро… Бумажки буду перекладывать или там переводами заниматься, да? Бюрократия, одним словом…

– Чем начальство скажет, тем и заниматься будешь, – наставительно поднял палец Котов. – И – точка. Отныне ты себе не принадлежишь. Как, кстати, почтенный Пётр Алексеевич, батенька твой, отнесётся к твоему выбору? Одобрит?

Иван вздрогнул: он в этой кутерьме совершенно забыл об отношении почтенного академика к мрачной службе, которую курировал сам Лаврентий Павлович Берия. А относился Сарматов-старший к органам крайне нелояльно… Ну, да поставим перед фактом, и деваться ему будет некуда. Небось, Иван уже совершеннолетний, да и институт уже практически закончил, так что разберёмся как-нибудь.

Примерно в таком ключе Иван и высказался. Котов только плечами пожал, мол, поступай, как сам знаешь. Подхватив с пола портфель, он небрежно бросил Сарматову:

– Сарматов – это от слова…

– Сарматы – было такое скифское племя в древности, – поспешил пояснить Иван.

Ему уже порядком надоело всем подряд разъяснять происхождение своей фамилии, иные из-за неё так и вообще норовили разглядеть в нём татарина или узбека несмотря на то, что никакого внешнего сходства с этими народностями у Ивана не просматривалось. Хоть был он смугл и тёмен волосами, но смахивал скорее на итальянца или грека: сказывалась кровь предков, некоторые из которых обитали в предгорьях Кавказа, как, например, прадед по материнской линии, мудрый Ваха, о коем в семье Сарматовых легенды ходили.

– Скифы, говоришь, – словно бы про себя пробормотал майор, потом улыбнулся. – А что, славное племя… Как там у Блока? «Мильоны вас, нас – тьмы, и тьмы, и тьмы! Попробуйте, сразитесь с нами!». Решено: будешь Скифом отныне, присно и во веки веков. Аминь, как говорится, паря. До встречи в другой жизни.

– Это как? – не понял Иван. Майор пожал плечами:

– Увидишь в своё время. Привет Якову Наумовичу.

Юноша обалдело смотрел, как за этим загадочным человеком медленно захлопнулась высокая дверь. А затем в неё же вошёл декан, и Ивану стало не до сантиментов…

Дома разразилась предсказуемая буря. Сарматов-старший, взгромоздившись гранитной глыбой за свой рабочий стол и воздев академическую бородку к портретам вождей, развешанных по стенам кабинета, сотрясал воздух тирадами, сделавшими бы честь даже великим ораторам древности, вроде Лисия и Демосфена.

Он вспоминал своих предков, положивших голову на алтарь науки, отказавшись, правда, от скромного предложения супруги, дражайшей Ольги Арсеновны перечислить оных. А на её замечание, что прадед великого академика и светоча антропологической мысли был, вообще-то, яицким казаком, он только больше покраснел и прошёлся Большим Петровским Загибом[12] по всей своей династии от двенадцатого колена, не осознавшим в своё время величие победа Великой Октябрьской революции и оттого чуть было его, Петра Алексеевича карьеру чуть было не погубившими своим непролетарским происхождением.

Иван сидел на диване, обитом полосатой тканью, и молча слушал отцовский разнос. Всё шло примерно в том русле, как он и предполагал, и потому он шибко и не расстраивался. Батя был предсказуем, как перемена времён года, а по сему не стоило лишнюю волну поднимать. Это как раз и могло вызвать нежелательные осложнения. И пока…

А пока дражайшая Ольга Арсеновна, в свои сорок пять сохранившая почти всю прелесть юности благодаря покладистому характеру и природному уму, с изяществом, достойным королевской фрейлины, извлекла из углового шкафчика заветный поднос с серебряной чаркой, графинчик зелёного стекла, лимон, заранее порезанный дольками и, плеснув в чарку из бутыли «шустовского», как она обзывала армянский коньяк, поставила всю эту красоту пред светлые очи Петра Алексеевича. Бородка академика моментально изменила вектор в сторону чарки, он секунду вперивал яростный взгляд в супругу, а затем, неожиданно обмякнув, плюхнулся на свой стул с резной спинкой и расхохотался.

– Ну, Оленька, уважила! Как обычно! Всегда-то ты отыщешь «веский аргумент» в споре…

Супруга смиренно потупила глаза и, присаживаясь на диван рядком с сыном, скромно произнесла:

– А как, по-твоему, на такие эскапады должна реагировать жена академика? Только подыскивать очередной веский «аргумент».

Профессор покачал головой, затем сграбастал своей ручищей, достойной портового амбала, стопку и, крякнув, залпом опрокинул её.

– Это же коньяк, Петя, армянский, кстати, как и любишь, – укоризненно произнесла Ольга Арсеновна. Академик недоумённо посмотрел на дно пустой стопки:

– Да? Вот незадача, а я и не распробовал в сердцах… Ну, да исправим.

Он сам наполнил вторую чарку, она последовала за первой. Пётр Алексеевич замер, смакуя букет тонкого напитка, потом, смягчившись, бросил теперь уже заинтересованный взгляд на сына.

– Ну, отпрыск недостойный, теперь разъясни нам, убогим, за каким… зачем ты ввязался в эти игры с государством? Чем тебе поприще, к примеру, переводчика при посольстве хуже рутины работы канцелярской крысой? Или я уже чего-то не понимаю в этой жизни?

Дождавшийся, наконец, возможности вставить слово, Иван пояснил:

– Отец, ты всегда меня учил достоинству и патриотизму в отношении своей Родины. Как я понимаю, мне предоставляют возможность здесь вот и сейчас свой патриотизм проявить в полной мере.

Отец поднял на сына ставший вдруг тяжёлым взгляд.

– Наверное, ты не особенно понимаешь, что за структура взяла вдруг тебя за цугундер… Хотя, откуда… Ты же не жил в тридцатые годы… Машина за полночь во дворе, грохот сапог на лестнице, сырость камер Лубянки… Ты даже не представляешь, что это такое – жизнь в постоянном страхе, в ожидании ареста, камеры, расстрела без суда и следствия!

Иван набычился, сказывалась отцовская кровь: он тоже не терпел, когда ему перечили.

– А дядя Миша, твой родной брат, он что, тоже, по-твоему, расстреливал и пытал невинных?

– При чём тут Мишка? – даже опешил от такого напора профессор. – Он… он занимался совершенно другим делом…

– Ага, ловил шпионов на передовой и ликвидировал бандподполье на Западной Украине после войны, я прекрасно помню. Где и голову свою сложил, кстати. А ты всю войну при университете своём просидел сиднем, только в метро от бомбёжек бегал, думаешь, я забыл те годы?

– У меня была бронь! – вскинулся оскорблённо профессор. – Кому-то и будущие кадры тоже готовить надо было!

– Ага, – теперь Ивана уже понесло, даже мать встревожено положила свою ладонь на его. – Антропологи, конечно, основа современных войск! И низкий тебе за это поклон!

– Да что ты знаешь, сопляк! – взвился в фальцете почтенный учёный мух, свирепо взглянув в глаза сыну… Взвился – и сразу обмяк… Потому, что увидел в глазах Ивана нечто такое, что было выше всех его доводов…

Иван сбросил с ладони руку матери и, подхватив со спинки стула пиджак, резко хлопнув дверью, выскочил из комнаты.

Профессор шумно выдохнул и сел на место. Жена подошла к нему, положила сзади руки на плечи, поцеловала в зарождающуюся пролысинку на мощном затылке.

– Эх, Петюня, Петюня… А мальчик-то наш вырос. А ты и не заметил за своими лекциями да семинарами.

– Да уж, – только и нашёл, что ответить Пётр Алексеевич. – И что теперь делать?

– А что делать? – рассмеялась жена. – Жить, дорогой, жить дальше. Идём на кухню, я твоих любимых блинчиков наготовлю.

14 июня 1950 года. 17:55. В двух километрах к северо-востоку от посёлка Нахабино.

Компактное двухэтажное здание первого корпуса Высшей разведывательной школы МГБ СССР, именуемой во внутриведомственной переписке просто «101-й школой», пристроилось в сени́ громадных сосен так, что определить, что именно скрывается под сплошным зелёным ковром Хлебниковского лесопарка даже при аэрофотосъёмке с применением самого современного оборудования было бы проблематичным.

Целый комплекс строений, несколько полос препятствий, собственное стрельбище – всё это было надёжно скрыто от посторонних глаз лесным массивом, протянувшимся в сторону Балашихи на многие километры. А от случайных любопытствующих субъектов этот сверхсекретный объект надёжно прикрывали многочисленные «секреты» специально подготовленной охраны.

Несмотря на то, что время было вечернее, занятия уже закончились, в кабинете начальника школы, генерал-майора Светлова, продолжалось совещание. Внеурочное и оперативное. Кроме самого Юрия Борисовича здесь присутствовали также генерал-лейтенант Судоплатов, старый сослуживец Светлова и давнишний приятель, а также майор Котов собственной персоной.

Хрустальную пепельницу уже украшала гора окурков, на столе были разбросаны исчерканные убористым мелким почерком «отца разведчиков», как между собой называли генерал-майора его курсанты, листки бумаги, какие-то диаграммы, понятные только присутствующим, и несколько папок личных дел действительных курсантов школы.

Китель свой, украшенный планками многочисленных наград, Светлов набросил небрежно на спинку стула, остальные тоже расстегнули кители, от напряжённой дискуссии на лбу Судоплатова уже выступила испарина, а судя по раскрасневшейся физиономии Кота было понятно, что он с трудом сдерживает распирающие его эмоции. В очередной раз перечитав написанное, Юрий Борисович удовлетворённо кивнул:

– Ну, что ж, коллеги, мне кажется, мы всё-таки пришли к компромиссному варианту, не так ли?

– Я бы так не сказал, – покачал головой Судоплатов. Котов покосился на него, но промолчал. Светлов удивлённо приподнял брови:

– А что вас теперь-то не устраивает, любезный Павел Анатольевич?

Судоплатов поднялся из-за стола, широким шагом пересёк кабинет и остановился у большого окна, выходившего на плац, по которому вразнобой маршировал взвод курсантов из последнего набора. По сути своей в недавнем прошлом студенты сугубо гражданских ВУЗов, они с трудом постигали непонятную им пока науку армейской маршировки под руководством пожилого старшины, чью гимнастёрку украшал орден боевого Красного Знамени.

Не отрываясь от открывшейся перед ним картины местных буден, он произнёс:

– Юра, давай не морочить друг другу голову: товарищ Берия поставил перед нами практически почти невыполнимую задачу – в кратчайшие сроки отыскать в чужой и враждебной нам стране группу людей. Благодаря «стараниям» товарища Абакумова мы потеряли там почти всю резидентуру, а те, кто остались, сидят без связи и возможности эффективно работать. Нам предстоит создать с нуля новую структуру, которая будет заниматься весьма щепетильными делами далеко за пределами нашей Родины. И первым делом будет это. Но…

Он обернулся и воздел к потолку указательный палец.

– Но…Ты, как начальник одной из первых разведшкол, не хочешь пойти мне навстречу и отдать во временное пользование несколько твоих классов, где мы вот с товарищем Котовым будем готовить основную и дублирующую группы для выполнения этого задания. Ты пойми, Юра, это всего-навсего на лето, пока мы не оформим полностью новый отдел. Тогда у нас и самих будут и классы, и базы. И люди.

Он кивнул на личные дела курсантов разведшколы:

– Не серчай, генерал-майор, но никого из предложенных тобой ребят я использовать не смогу: не совсем та направленность…

Светлов пожал плечами, и в этом невинном жесте Судоплатов уловил обиду. Лёгкую, но из тех, что, оставшись невысказанными, могут впоследствии превратиться в стойкую неприязнь. И тут же уточнил:

– Ты мне цыганочку не пляши, товарищ генерал, просто пойми нашу ситуацию. Вот, к примеру, сколько ты готовишь своих орёликов, а?

– Стандартный курс – три года, – нехотя ответил Светлов, предполагая дальнейшее развитие разговора. И не ошибся.

– Вот-вот, – Судоплатов подхватил тему с показным воодушевлением. – Три года, генерал! Три. А у нас от силы – полгода…

Генерал-майор, уже поднёсший было ко рту серебряный трофейный подстаканник со стаканом горячего чайку, который только что изобразил расторопный адъютант, молоденький капитан из «выдвиженцев» – выпускников партшкол, чуть было не разлил его себе на майку.

– Чёрт! Сколько?! – отставив стакан, резко обернулся он к «королю диверсантов». Судоплатов усмехнулся, улыбку с трудом сдержал и Котов.

– Полгода – максимум, – повторил генерал-лейтенант. – Больше нам американцы времени вряд ли отпустят. Большая игра начинается, а тут уж – кто кого перескачет.

– Всё, как всегда, короче говоря, – буркнул начальник разведшколы. Судоплатов только развёл руками.

– Не мы ставим сроки, сама жизнь определяет темп операции. Поэтому от тебя нам нужны пока только тренировочные классы и несколько инструкторов: стрелки́ там, криптографы, специалисты по экстремальному вождению… Видишь ли, друг Юра, нам не нужно готовить нелегалов, это – ваша ипостась, у нас совсем другая задача. Нелегалы, они ведь готовятся на длительное оседание, там и проработка легенды, имперсонация[13], амбаркация и деборкация[14]. А мы станем готовить оперативников, специалистов для одной-единственной акции, им некогда свои извилины перегружать всеми этими твоими науками. Их задача: прибыть, найти, уничтожить или выкрасть. А вовсе не жить годами и десятилетиями под чужой личиной.

Юрий Борисович покачал головой:

– Как-то это всё у вас получается… Какая-то лихая кавалерийская атака, понимаешь… Шашки наголо и – вперёд!

– А у нас по-другому и не получается обычно, – вставил свои пять копеек Котов, и подмигнул Судоплатову. Тот только хмыкнул, мол, точно так, майор…

Генерал-майор вздохнул, осторожно подхватил злополучный стакан, осторожно отхлебнул ароматного кипятку, покачал головой.

– Ну, не знаю, Паша… (Судоплатов отметил это «Паша» как добрый знак). Наверное, ты в чём-то и прав. В конце концов, тебе виднее, я не обладаю всей полнотой информации. Аудитории я тебе, конечно, предоставлю, согласую вот только с вышестоящим начальством. Не проблема.

Павел Анатольевич облегчённо кивнул.

– Далее… Спецов тоже подберу, скажешь только, каких именно тебе нужно. Сейчас лето, народ свободен по большей части. Пользуйся, как говорится… И место для временного пребывания на моей территории тоже обеспечу, до осени общежитий свободных – навалом. Но вот только секретность всего этого мероприятия в рамках нашей школы ты уж, голуба, будь ласков, обеспечивай сам.

Судоплатов усмехнулся: Светлов в конце войны довольно долго проработал на территории Польши, и теперь в его лексиконе время от времени проскакивали польские словечки.

– По рукам, – Павел Анатольевич протянул генерал-майору руку, тот пожал её.

– Тут ещё одна загвоздка, понимаешь дорогой ты мой товарищ, – исподволь начал Судоплатов. Юрий Борисович насторожился:

– Экий ты ловкий, братец-кролик… Как там говорят наши американский «друзья»: коготок увяз – всей птичке пропасть? Вот так и иди тебе на уступки… Ладно, говори, чего уж там.

Теперь улыбались все: общий язык был найден. И Судоплатов продолжил:

– Нужно будет обеспечить доступ на этот объект гражданским специалистам-инструкторам.

– И как ты это себе представляешь? – насторожился начальник разведшколы. Павел Анатольевич успокаивающе поднял руку.

– Не кипятись, Юрий Борисович, эти люди имеют все необходимые и только вообразимые доступы, а по уровню своей секретности ещё и фору дадут тебе и твоим людям.

Генерал-майор опешил:

– Неужто это?..

– Наша операция – эхо Лос-Аламоса, Юра… Опять начинается гонка…

Генерал-майор опустился на стул, оттянул ворот майки и вытер платком, извлечённым из кармана галифе, мгновенно вспотевшую грудь.

– Теперь мне понятен и столь высокий уровень секретности, и эта ваша спешка… Короче, так: я обеспечу вас всем необходимым. Отберу самых лучших спецов, постараюсь оградить ваших… людей от излишнего общения на территории школы. Когда вы готовы приступить?

– Немедленно, – чётко произнёс Судоплатов. Он повернулся к Котову:

– Как там наш первый кандидат? Готов?

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Скиф завтра сдаёт последний госэкзамен и прибудет в указанное ему место дислокации.

– А второй из вашей команды? Есть идеи или кандидатура?

– Подобрал, товарищи Судоплатов. Некто Фоменко, Андрей Григорьевич, выпускник Московского механического института[15]. Подходит нам по всем параметрам.

– Не сомневаюсь, – кивнул Судоплатов. – Ко мне на собеседование обоих. Жду их послезавтра, кабинет, надеюсь, уважаемый Юрий Борисович нам выделит. Не так ли, товарищ генерал-майор?

Светлов только сдержанно кивнул. Будучи кадровым разведчиком, он на уровне рефлексов предчувствовал, какие грандиозные события заворачиваются сейчас в этом забытом Богом уголке Подмосковья.

… А за распахнутым окном перекрывали щебетанье лесных птах уставные команды старшины-фронтовика.

Глава 2

Физики и лирики

Вам знакомо выражение «Выше головы не прыгнешь»?

Это заблуждение. Человек может все.

Никола Тесла

15 июня 1950 г. Москва. Большая Дмитровка

Пивная на углу Большой Дмитровки и Столешникова переулка была переполнена. Подвальное помещение со сводчатыми, в потёках оплывшей штукатурки и плесени, никогда не страдало от отсутствия посетителей. Выгодное расположение – в самом историческом месте столицы, практически – в её культурном центре, овеянное городскими легендами прошлое и не менее бурное настоящее делало её местом паломничества самых различных категорий пишущего, ваяющего, стихоплётствующего и прочего творческого населения большого города.

По слухам, здесь когда-то в компании Маяковского читал свои матерные стишки сам «дядя Гиляй» – певец Замоскворечья Владимир Гиляровский, навеки прославивший дореволюционную Москву в своих замечательных очерках[16]. Поговаривают, что хаживал сюда отведать местного пива с тверскими раками даже сам Булгаков, но люди трезвого уморазмышления, конечно же, с этим были категорически несогласны.

Как бы то ни было, но Яма – именно так, а не казённым порядковым номером была отмечена местными старожилами эта пивная – служила местом ежедневного общения десяткам художников и музыкантов из тех, кто уже стремился причислить себя к столичной богеме, но ещё не вышел кошельком, дабы крутиться среди себе подобных в ресторане «Советский» (он же бывший «Яр») или в престижном «Метрополе».

Андрей Фоменко, выпускник Московского механического института, неспешно потягивал уже ставшее тёплым пиво и наслаждался зрелищем Наума, местной достопримечательности, талантливого художника-пейзажиста с Неглинки, традиционно небритого, в какой-то засаленной хламиде на голое тело, но с неизменным ярко-синим шикарным бантом на тонкой длинной шее, стремящегося втереть заезжему колхознику, каким-то чудом отбившемуся от организованной экскурсии по столице СССР, свой пейзаж поливаемого унылым дождём Арбата под видом французской акварели.

Комизм ситуации состоял в том, что залётному было абсолютно ровно, Москва на этой миниатюре или Монмартр. Гость столицы неспешно потягивал уже третью кружку пенистого пива к неистовой зависти бедного художника и пропускал мимо ушей его дифирамбы своей акварели.

Судорожно сглатывая подступавшую к горлу слюну, Наум уже собирался было в очередной раз сбросить цену, теперь уже ниже низкого – до «трёшки», надеясь выгадать хотя бы на пару пива, но в этот момент его будущий благодетель отставил от себя тарелку с останками раков, одним богатым глотком выдул полкружки пива и, сыто рыгнув и натягивая соломенную шляпу на свою необъятную лысину, поднял с пола толстый, явно беременный портфель, из которого вызывающе торчала палка сервелата, наверняка прикупленного в «Елисеевском», неожиданно подмигнул Науму и, запанибратски хлопнув художника по плечу, громыхнул начальственным баском:

– Ты, паря, дюже суетливый, оттого и расторговаться своей работой не умеешь с выгодой… Проще будь, мазилка, накось вот, хлебни с приятелями за здоровье Сидора Петровича с Магнитки… А мне пора, жена, поди, на Казанском уже икру мечет…

С этими словами он сунул во влажную ладонь ещё не верящего в своё счастье Наума несколько смятых червонцев и, расталкивая присутствующих локтями и зажатым под мышкой портфелем, стал, подобно ледоколу, пробираться к смутно маячащему бледным пятном в табачном дыму выходу.

Андрей с интересом наблюдал, как вокруг ставшего в друг разом богатым на несколько червонцев, что по местным меркам вполне могло быть приравнено к загадочным сокровищам Флинта, Наума начинают, словно акулы вокруг потерпевшего кораблекрушения моряка, кружить местные завсегдатаи из вечно безденежных…

Наум быстренько засунул волшебную акварель поглубже в большую чёрную папку, которую вечно таскал с собой, правда – больше для виду, поскольку продавалось у него здесь что-нибудь крайне редко, и, воровато оглядываясь, сунулся за столик, поближе к Андрею. Тот слегка подвинулся и поставил перед ошалевшим от нежданного богатства художником кружку с пенной шапкой.

Наум замахнул королевский глоток, некоторое время стоял, блаженно смакуя первые ощущения, и только потом повернулся к студенту:

– Ну, физика, а ты так могёшь?

Андрей засмеялся:

– Фартовый ты человечище, Наумушка… На пустом месте куш срываешь!

Наум оскорблённо набычился, отчего его и без того карие глаза стали совсем тёмными:

– Он хотел купить мой «…дождь на Арбате».

– Так не купил же! Но тебя пожалел!

Наум отхлебнул ещё пива и неожиданно подмигнул Андрею:

– Да ты, физика, смотрю, пользуешься популярностью…

– О чём ты? – вскинулся Андрей, обводя взглядом сиреневый полумрак зала.

– А вон, – Наум ткнул небритым подбородком в сторону дальнего тёмного угла зала. – Видишь то лоснящееся чувырло с вещмешком, стоящим на полу. Аккурат возле ноги? Боится, небось, что стырят.

– И что?

– А то, – наставительно произнёс Наум, – что он битые полчаса тебя разглядывает.

– Да ладно! – Андрей уставился на незнакомца. Тот был одет в простой костюм рабочего с московских предместий, на голове – картуз с твёрдым козырьком, галифе армейского покроя заправлены в не слишком новые, но аккуратно начищенные яловые сапоги. Добротный пиджак поверх чистой отутюженной косоворотки. На вид – лет тридцать-тридцать пять. Лицо абсолютно незнакомое.

К удивлению Андрея, незнакомец, перехватив его заинтересованный взгляд, улыбнулся и подмигнул ему. Улыбка у него была доброй и открытой. Андрей невольно улыбнулся в ответ. Наум настороженно покосился на студента:

– Ты… это… Осторожно с ним, – горячим шёпотом просвистел Андрею на ухо художник. – А вдруг он из этих…

Наум неопределённо повертел в воздухе рукой, изображая неведомых «этих». Андрей только усмехнулся снисходительно: паникёрский характер приятеля ему был прекрасно известен.

Откуда-то из пивных паров вынырнула фигурка тощего ушлого мужичка с мятой «беломориной[17]» в зубах и пустой кружкой в костлявой руке. Глядя на приятелей по-собачьи преданными глазами, он проблеял тоскливо:

– Плесните пенного почтенному участнику героической обороны Севастополя! Колосники горят, мочи нет!

Андрей мазнул по нему презрительным взглядом и отвернулся, а Наум, исподтишка отлил «герою» пива из своей кружки и полушёпотом посоветовал:

– Валил бы ты, Тимоня, по-доброму… У моего приятеля там дядька на Девятой батарее погиб, он таких как ты, тыловых крыс, пачками теперь в подворотнях давит… Голыми руками, причём.

Глаза Тимони вмиг округлились до размеров пятиалтынного, сграбастав кружку с вожделенным напитком, он моментально растворился в кабацком чаде. Наум толкнул локтем товарища:

– О чём задумался, добрый молодец?

– Да вот думаю: диплом получу завтра-послезавтра, монатки в зубы и… Дальше-то куда? По распределению? Определят в какой-нибудь Верхнепупинск за Уралом – и прощай все мечты…

– О как, – Наум глотнул, смакуя, очередной глоток пенного. – А чего ты ждал, брат? Что тебя Москва с распростёртыми встретит? Здесь и своих инженеро́в хватает. Небось, предупреждали при поступлении-то?

– А то, – боднул упрямой головой Андрей. – Но всё же верилось в лучшее, так сказать, все эти пять лет. Да и последний курс голову так промыл…

– От чего? – засмеялся приятель. – От того, что накопил за предыдущие четыре? Да уж, погуливанил ты этой зимушкой, слухи аж в Яму докатывались.

– Ну и что? – вскинулся Андрей, упрямо мотнув русыми вихрами. – Диплом-то всё равно почти с отличием!

За спором оба не заметили, как давешний незнакомец прихватил свою кружку и перебрался за их столик. Взгромоздив пиво и газетку с остатками воблы чуть в сторонке, он с интересом прислушивался к разговору приятелей. В какой-то момент Наум бросил взгляд по сторонам и заметил его.

– Эй, товарищ, мы вас за свой столик не приглашали, – сварливо бросил он. Незнакомец широко улыбнулся:

– Так это… Здесь же не написано, что место, мол, забронировано… Вот я и того…

Андрей дёрнул уже собравшегося было поскандалить Наума за рукав:

– Да ладно тебе, Наум, товарищ прав: в пивной и бане все равны…

– Вот-вот, – сразу повеселел незнакомец, – именно так! Могу пивком угостить, к примеру, да и познакомимся заодно.

– Пивко – это хорошо, – сменил гнев на милость художник. – Кто ж здесь от халявы-то окажется!

– Так вот накось, возьми пару червонцев, принеси пива на всех, да и раков у старика Феофана попроси. Слышал, он для своих придержал в подсобке пару вёдер. Пусть раскулачивается.

– Так он меня и послушает, – криво усмехнулся Наум. Раков он обожал, но вот общаться по этому поводу с Феофаном, которого все Столешники почитали за крутой характер и богатые кулаки, он не горел особым желанием.

– А ты скажи: Кот, дескать, просит нижайше… Уверен, не откажет, – просто сказал незнакомец. – Или-иди, мил человек, а то скоро закроют, и останемся мы и без пивка, и без раков…

Наум, постоянно оглядываясь, отправился к прилавку, на встречу с грозным Феофаном, а незнакомец придвинулся к недавнему студенту поближе, поднял кружку:

– Доброго вечерка, так сказать…

Андрей сумрачно посмотрел на него.

– Я не пью с незнакомыми мне людьми в общественном месте.

– О как! – рассмеялся новоиспечённый сосед по столику. – Так давай познакомимся… Котов моя фамилия, распространённая, конечно, но я вот такой один, молодой и красивый. Можешь Котом называть, меня так весь Арбат и Замоскворечье кличут.

Андрей усмехнулся:

– Бывалый, значит… Из блатных?

Незнакомец пожал плечами:

– Смотря что блатом называть… В какой-то мере.

Андрей пожал плечами.

– Сложно тут как-то всё у вас… Со мной проще: Андрей…

– Фоменко, Андрей Григорьевич, двадцати двух лет от роду, рабоче-крестьянского происхождения, выходец из Челябинской губернии, выпускник Московского механического, – заметив изумлённый взгляд будущего физика, пожал плечами. – Я что-то напутал?

– Напротив, и это – настораживает, – буркнул Андрей. – И дальше удивлять будете или сразу разбежимся?

– Зачем разбегаться, если я тут именно по твою душу? – Кот пригубил пивка и весело взглянул на нового знакомого. – Да не округляй ты глаза, чай, не чёртик я из табакерки! Пойдём-ка лучше на свежий воздух, прогуляемся, да и поговорим заодно. Как ты понимаешь, твоё происхождение – далеко не всё, что мне про тебя известно. Могу поведать и про мать твою, урождённую дворянку, которая, чтобы отвести от родителей немилость властей, замуж вышла за рабочего-металлурга, работала в школе, физику преподавала, откуда и у тебя появилась тяга к наукам. Батя твой, Григорий Кузьмич, остался на войне, лёг под Ржевом в звании старшего сержанта, орденоносец и герой. Как и дядька, действительно оставшийся под Севастополем. И братья его, до Берлина почти дошедшие. И про три твоих побега на фронт я знаю, и про успехи в англицком развлечении, у нас боксом именуемом… Ну-ну! – предостерегающе поднял он руку, заметив, как Андрей сунул руку в карман. – Свинчатку-то не тереби. Во-первых, потому, что я к тебе сугубо по делу. И моя информированность кое в чём должна тебя насторожить, с одной стороны, а с другой – заставить задуматься, откуда в советской стране может получиться столь информированный товарищ. Вот ежели я, скажем так, вражеский шпиён, так тут ты прав, без свинчатки просто никуда… А ежели совсем наоборот, товарищ будущий физик-инженер?

Андрей осторожно вытащил руку из кармана, в котором действительно лежал добрый кусок свинца, отлитый под хват ладонью, вполне заменяющий кастет, но не запрещённый, в отличие от последнего, законом. В Яму без такого подспорья Фоменко и не рисковал соваться. Был соответствующий опыт. Но вот откуда Кот об этом узнал? Или взаправду – из этих… Или тех?

– Как же мы уйдём, товарищ… Кот? А Наум вот-вот вернётся с раками и пивом? Что подумает?

– А ничего и не подумает, – засмеялся Кот, и смех его отчего-то Андрею понравился. – Мы ему вот на столешнице пару красненьких оставим, и он сразу обо всём забудет.

С этими словами мужчина вытащил из кожаного лопатника пару червонцев и затолкал под общепитовскую тарелку с останками раков.

– Пошли, – кивнул он Андрею, и, не оглядываясь, двинулся сквозь пьяное марево к выходу из пивной. Андрей беспомощно огляделся по сторонам, сгрёб со столешницы помятую кепку, прихватил хвостик воблы и двинулся следом.

Наум подоспел к столу только через четверть часа, но застал только пустые кружки и тарелки, с которых местная шпана уже смела даже косточки воблы… Только пара сиротливых купюр манила из-под блюда.

Наум поставил на мрамор столешницы кружки и раков, на всякий случай огляделся – Андрея и таинственного незнакомца нигде не было.

– Да и ладно, – бросил самому себе художник. – Однако, и прёт мне сегодня!

И он опрокинул в себя первую кружку… Впереди был замечательный вечер, достойный истинного служителя муз.

– А потом нам лекции читал товарищ Курчатов, и я окончательно понял, что моё призвание – ядерная энергетика, – Андрей внезапно остановился и уставился на Кота. Тот смотрел на него с чуть насмешливым прищуром. – А чего это вдруг вы так внезапно этим интересуетесь? По вашему виду не скажешь, что вы и семь-то классов окончили, а тут – деление ядра…

Мужчина сдвинул на затылок кепку, бросил какой-то уж слишком внимательный взгляд по сторонам. Вокруг шумела вечерняя Москва. Девушки в лёгких платьицах стайками сновали по аллее Цветного бульвара, в сени деревьев группками кучковались по скамейкам старики, сосредоточившись на своих шахматных партиях, разыгрываемых, наверное, годами, со времён ещё довоенных.

Ватага мальчишек весело гнала перед собой облезлый обод велосипедного колеса без шины, он отчаянно гремел по галечнику дорожки и норовил время от времени шмыгнуть в придорожные акации, но умелые погонщики ловко направляли его веткой в нужном направлении.

Столица отходила от кошмара войны. Мужчины в потёртых гимнастёрках со следами нашивок за ранение встречались всё реже, город заполнили толпы рабочих, стремящихся занять свои места за станками, по которым трудовые ладони так соскучились за четыре страшных года.

Заработали практически все предприятия. Дымила «Трёхгорка», гремел «Серп и Молот», утренними гудками будили засонь ЗиС и МЗМА[18], поутру толпы рабочих стремились к заводским проходным, а вечерами, уставших, но довольных очередным прожитым мирным днём, из развозили сияющие свежим лаком поезда метрополитена.

Строились сталинские высотки. Новый корпус МГУ должен был вот-вот стать украшением Ленинских гор, одновременно стремились в небо этажи домов-гигантов на Кутузовском, Котельнической набережной, на Смоленской площади достраивалось новое здание Министерства иностранных дел… Москва росла и ширилась, сбрасывала с себя вместе со светомаскировкой последние следы недавних боёв.

Андрей заметил минутное замешательство нового знакомого, но расценил его несколько по-своему.

– Что, товарищ? Давно не были в столице?

Мужчина повернулся к собеседнику, рассмеялся.

– Глазастый какой, смотри-ка… Да нет, товарищ Фоменко, я, напротив, давно отсюда не выезжал. Дела, понимаешь… Просто не могу нарадоваться на мирную Москву… Как всё здесь переменилось… К лучшему, Андрюша, к лучшему, конечно… Где вся эта серость, постоянный страх бомбёжек, аэростаты в затянутом тучами небе…

Андрей засмеялся.

– Так когда это было! Пять лет, почитай, прошло с тех пор, а то и больше. Если вспомнить, когда немца с околиц прочь погнали…

– Вот и я о том же, – засмеялся мужчина. – Но перед глазами стоит всё ещё ТА Москва, несломленная, воинственная… Да, прочем, о чём это я? Перейдём лучше к делам нашим скорбным… Так, говоришь, товарищ Курчатов вам лекции читал. И как, понравилось?

Андрей аж задохнулся, вспомнив негромкий говорок никому не знакомого тогда лектора. Это впоследствии они были просто очарованы безвестным докладчиком, а в первый момент на фоне именитых профессоров скромный мужчина с взъерошенной шевелюрой показался им доцентом-неудачником, случайно вышедшим на подмену одному из их маститых педагогов. Но так было точно до того момента, когда он произнёс первую фразу первой лекции: «Друзья мои, запомните: жизнь человека не вечна, но наука и знания переступают пороги столетий!». А дальше началось путешествие в фантастическую страну, где царствует атом…

– Да, он был неподражаем!

– А нет желания поработать именно в этом научном направлении? – Кот внимательно посмотрел Андрею прямо в глаза, отчего у последнего по спине пробежали мурашки, но не от страха, а скорее от ожидания удивительных перемен.

– Конечно, – юноша поперхнулся, вдруг замер. – Кто вы, товарищ? Мы сейчас должны распрощаться и, желательно, вам больше никогда не попадаться на моём пути, иначе я сдав вас первому попавшемуся постовому милиционеру, и пусть там с вами разбираются те, кому это по службе положено…

Кот предостерегающе поднял ладонь:

– Но-но, юноша, вы хочите песен – их есть у меня, как говорят в Одессе…Органы уже рядом…

Он вытащил из внутреннего кармана красную книжечку, взгляд Андрея резанули тиснёные золотом на красном сафьяне буквы – «Министерство государственной безопасности СССР». Он медленно поднял голову и посмотрел в глаза собеседнику.

– И к чему весь этот спектакль? Нельзя было сразу вот так представиться, а то какие-то подозрительные разговоры, намёки… И вообще, чем я так успел заинтересовать ваше заведение? Не был, не имел, ни привлекался до сих пор, как говорится…

Кот расхохотался:

– А ты что ж, милок, думаешь, что мы только шпиёнов по крышам гоняем, как в том фильме? Не помню уж названия, да видно – дермецо картина, раз не отложилась… Ан нет, дорогой, у нас полным-полно дел и в других областях. Для начала представлюсь по форме: майор государственной безопасности Котов, Сергей Владимирович. Про тебя, дружок, мне известно всё колена эдак до седьмого, не меньше, так что можешь не представляться.

– Я уже понял, – буркнул Андрей. – А, всё-таки, я-то тут каким боком?

Котов окинул окружающее пространство цепким взглядом и кивнул в сторону пустой скамейки:

– Присядем? И поговорим?

Андрей пожал плечами и направился в указанном направлении.

Когда оба устроились в тени развесистой ивы, майор делано-заговорщическим тоном предложил:

– Не желаешь поработать на благо социалистической Родины?

Андрей рассмеялся, и смех его Котову явно понравился: чистый такой смех, без поддевки, открытый.

– А я и так буду на её благо работать по распределению. Вот только диплом получу на руки. Отправлюсь на какой-нибудь завод-гигант, их много сейчас строят, буду вкалывать от сих и до сих и максимально приносить пользу обществу.

Котов хмыкнул:

– Дерзко… Дерзко, юноша, учитывая, с кем вы сейчас ведёте столь философскую беседу.

– Отчего ж, я прекрасно осознаю, с кем говорю, товарищ майор. Да вот только чист ч перед советским законом, и потому бояться мне нечего.

Котов рассеянно посмотрел на небо: в высокой июньской синеве лениво ползли перистые облака, слегка подкрашенные предзакатным солнцем. Снял с головы картуз, помял его в руках, положил рядом с собой.

– А вам прикид мастерового идёт, – неожиданно сказал Андрей. Котов удивлённо приподнял бровь:

– Точно?

– Верняк. Уж если даже Наум повёлся на этот маскарад… А у него глаз намётанный.

– Лестно, лестно, – пробормотал майор, и вдруг пристально глянул прямо в глаза бывшему теперь уже студенту. – А если я предложу тебе поработать в нашем ведомстве?

Андрей даже приподнялся.

– Мне? В чекисты? Ну, вы даёте…

– Что-то не так?

– Да нет, – слегка смутился Андрей, Котов пристально следил за его реакцией…

Потом он просто сказал:

– Вы нужны стране, товарищ Фоменко.

Андрей даже опешил.

– А что, мобилизуете? Война-то, вроде как, пять лет назад закончилась. Или нет?

Котов энергично помотал головой:

– Нет, молодой человек. Для нас, да и для вас, по большому счёту, война пока ещё не закончилась. Она идёт не на полях сражений, не в воздухе, не на океанских просторах. Теперешняя война идёт за кульманами, в научных лабораториях, на испытательных полигонах. И только от таких, как вы, молодых и талантливых учёных, зависит, кто в этой войне станет победителем, и насколько спокойно сможет спать остальной мир. Да-да, ставкой в этой битве уже не отдельная страна или страны: угроза нависла над всем миром.

– И вы хотите сказать…

– Я хочу пока только сказать, что вы нужны нам в качестве консультанта по вопросам… скажем так, ядерной энергетики.

Фоменко даже привстал на скамейке, на мгновение потеряв дар речи.

– Но ведь я…

– Вы хотите сказать, молодой человек, что не специализировались именно по этому профилю, а только прослушали полный курс лекций по тематике, так?

– Ну, примерно…

– Так это не беда, – гулко хлопнул его своей широкой ладонью по спине Котов. – Все недостающие знания вы сможете получить непосредственно от тех, кто работает по теме. А затем уже консультировать нас в процессе, так сказать…

– В процессе… чего?

Котов предостерегающе поднял указательный палец.

– А вот это уже, дружок, как говорят в романах, совсем другая история. Главное, решите для себя: вы с нами или нет? Если нет, то считайте, что сегодняшней встречи просто не было.

– А если я скажу «да»? – неожиданно охрипшим голосом спросил Андрей. Котов широко улыбнулся:

– А вот тогда и поговорим.

– Да, – выдохнул Андрей. Мгновение майор просто смотрел ему в глаза, потом поднялся, одёрнул сюртук.

– Тогда пошли, – просто сказал он.

– Куда? – автоматически поднимаясь со скамейки вопросил Андрей. Котов усмехнулся.

– В светлое будущее, юноша, – загадочно сказал он и устремился по аллее к выходу из сквера. На секунду замешкавшись, Андрей устремился следом за ним.

17 июня 1950 г. Москва. Кремль. Кабинет И.В. Сталина 22:50

Лаврентий Берия сидел на громоздком неудобном диване, который давно про себя окрестил «Прокрустовым ложем», и терпеливо ждал, когда Сталин ознакомится до конца с его докладной запиской. Так повелось в неведомые времена, когда он только-только заступил на пост наркома внутренних дел СССР. Несмотря на то, что между ним и Иосифом Виссарионовичем всегда были простые отношения, он никогда не обращался к нему, но подготовив пространной докладной записки.

Её чтение Сталиным стало своеобразным ритуалом между ними. Берия знал, что вот сейчас Сталин закончит чтение, некоторое время будет мерить относительно небольшой кабинет короткими шагами, потом остановится и, заложив руки за спину и глядя на кремлёвский дворик, произнесёт традиционное: «И как мы всё это должны оценивать, товарищ Берия?».

И только после этого между ними начнётся по-настоящему продуктивный разговор. И он продолжал терпеливо ждать. И не ошибся в своих ожиданиях.

Сталин завершил чтение, отложил листки с напечатанным текстом в сторону, аккуратно пристроил так и не раскуренную трубку в хрустальной пепельнице, тяжело поднялся и, заложив руки за спину, подошёл к окну. Не оборачиваясь, бросил через плечо:

– А что, Лаврентий, немцы действительно успели эвакуировать своих физиков в Латинскую Америку? И как нам теперь всё это оценивать, товарищ первый заместитель Председателя Совета министров?

Лаврентий Павлович понял, что Хозяин уловил суть вопроса.

– Как я понимаю, вы собираетесь навестить этих господ у них дома, да, Лаврентий?

Берия выдержал паузу, долженствующую означать уважение к способности Вождя уловить суть вещей в нагромождении канцеляризмов. И только потом осторожно ответил:

– Коба, в марте ты поставил мне задачу, сейчас я предлагаю её решение. Непростое решение, согласен. Нам ещё долго будут в нос тыкать убийством Троцкого, а тут готовится полномасштабная охота не только на нацистских преступников, но и на их прихвостней. Но с случае, о котором я докладываю, оба наших новоиспечённых Бюро будут всего лишь прикрытием основной операции. Мы просто обязаны не дать распространиться ядерному оружию в мире. Ну, в той мере, в какой это возможно, естественно.

Сталин обернулся к нему, выпростал правую руку из-за спины и засунул её за лацкан френча на наполеоновский манер. Некоторое время пристально смотрел на Берию, потом тяжело кивнул массивной головой. Его рыжеватые от табака усы хищно шевельнулись:

– Мы надеемся, на этот раз у вас прокола не будет… На карте стоит очень многое. А вы тут вот предлагаете использовать каких-то совсем зелёных юнцов. Как это согласуется с главной задачей?

Берия был готов к этому вопросу и чётко произнёс:

– Мы с Судоплатовым просчитали все возможные варианты и остановились именно на этом.

– Поясните нам…

– Извольте, Иосиф Виссарионович, – Берия всегда умел уловить эту грань, за которой «панибратский» Коба вдруг обретал имя и отчество. – В группу предлагаются три человека. Командир группы – опытный разведчик-нелегал, профессионал до мозга костей, имевший практику в одной из испаноязычных стран. С ним отправляются два оперативника, один из которых готовится для работы с местным населением и связи с посольством, второй – консультант по вопросам ядерной физики. Этот позволит нам точно установить, насколько нашей стране интересны эти самые тайные физики из Германии, если они действительно существуют.

– Вы понимаете, товарищ Берия, что времени на подготовку этих мальчишек у вас практически не будет? – Сталин подошёл к столу, достал из ящика коробку «Герцоговины Флор», выпотрошил одну папиросы и, выпотрошив её на листок бумаги, принялся набивать табаком трубку.

– Так точно, товарищ Сталин, понимаю. Мы будем готовить их на базе 101-й школы, но по отдельному плану. С остальными курсантами они контактировать не будут. Думаю, что за полгода мы сумеем их поднатаскать для выполнения задачи.

Сталин вдумчиво раскурил трубку и, выпустив кольцо сизого дыма в сторону приоткрытого окна, раздельно произнёс:

– Мы думаем, что это всё-таки авантюра. На столь щекотливое дело мы отправляем старого волкодава и пару мальчишек-недоучек…

Берия энергично замотал головой.

– Не согласен, Коба, ты сам посуди: после владычества Абакумова у нас в Южной Америке не осталось действующей резидентуры, так, отдельные наблюдатели. Любая вновь устанавливаемая сеть тут же окажется в поле зрения аргентинских спецслужб и, соответственно, американцев. По нашим сведениям, в Лэнгли уже готовят свою группу для заброски в Аргентину. Мы, в отличие от американцев, которые после войны в Латинской Америке чувствуют себя, как в собственном чулане, весьма ограничены в действиях. Посольские тут не помогут, остатки сети едва ли успеем собрать с бору по сосенке. А этих троих вычислить будет практически невозможно. Именно потому, что действовать они будут, как дилетанты. Нам необходимо их непредвзятое мнение. Их свежий взгляд.

– А если их всё-таки расколют? – хитро прищурился Сталин. Берия пожал плечами.

– На войне, как на войне. Мы отречёмся от них. Или уничтожим прежде, чем они попадут в аргентинскую темницу или на американскую явочную квартиру.

– Даже так?

– Да, Коба, – Берия тяжело вздохнул, и поднялся. – Мне кажется, что это единственно возможный способ прорваться через все заслоны и отыскать этот самый таинственный «Архив…». А потом уже при необходимости подключать остальных. Мы не можем рисковать последними агентами на этом континенте.

Сталин подошёл к столу, тяжело опустился в своё кресло, откинулся на спинку.

– То есть, ты выписал этой троице билет в один конец, так, Лаврентий?

Берия неловко потоптался, развёл руками:

– При самом плохом раскладе, Коба… Только при самом плохом раскладе. Они будут иметь минимум информации и не смогут оказаться опасными для нас самих. Обычная страховка. Потеря одного, и даже трёх «винтиков» в государственном механизме не будет критичной…

Сталин удивлённо приподнял густые седые брови.

– А я не думал, что ты столь злопамятен, Лаврентий. Не думал.

Берия пожал плечами:

– А при чём тут я? Твои речи[19] любящий народ растаскивает на цитаты самостоятельно.

Сталин усмехнулся.

– Ленина, однако, не цитируют в пивных и на рынке, не так ли, Лаврентий?

Берия поддержал шутку:

– Его не цитируют даже в нашем Политбюро, товарищ Сталин.

– А напрасно! Источники нужно знать. Вот мы когда-то не поленились, почитали. И теперь для нас многое в этом мире понятно. Даже если автор и не во всём был окончательно прав. Кстати, когда ты собираешься отправлять группу?

Берия не стал даже заглядывать в свою неизменную кожаную папку.

– Я уже упоминал…

– Не будет у тебя полгода, Лаврентий. В этом-то и заковыка. Мы считаем, что им необходимо быть в Буэнос-Айресе не позднее Рождества. Католического, естественно. Это не наша прихоть, не думай, мы оперируем докладами многих служб и примерно представляем не только военный, но и политический расклад в мире. Короче, подготовка должна быть закончена не позднее ноября. Плюс-минут ещё пара недель. Управитесь.

Берия убрал в сторону папку, расправил плечи:

– Так точно, товарищ Сталин. Управимся.

– Вот и отлично, – Вождь всех народов неторопливо пыхнул трубкой и неожиданно улыбнулся. – Давай, выкладывай, товарищ Берия, что там у тебя ещё в карманах… Не с одной же только этой проблемой ты заявился ко мне на ночь глядя.

Берия хмыкнул и вновь взялся за папку, осторожно сбросил застёжки и раскрыл наконец её.

– Ты как всегда проницателен, Коба… Есть, кроме Аргентины, ещё одна проблема у нас… И если бы только она.

21 июня 1950 года. 14:35. Спецобъект МГБ «101 школа».

Генерал-майор Светлов смотрел на лежащие перед ним папки количеством в две. Личные дела новых курсантов. Их только что вчера привезли в расположение под пристальным надзором Котова. Юрий Борисович знал майора, казалось, миллион лет, но постоянно удивлялся его способности всегда оказываться в гуще каких-нибудь одиозных событий или авантюрных операций родного ведомства. Сколько под его начало Светлов передал своих выпускников – даже представить невозможно, но генерал точно знал: все они вернулись с заданий целыми и относительно невредимыми. За Котовым прочно укрепилась слава везунчика и прекрасного специалиста по агентурной разведке.

А вот эти двое определённо вызывали у начальника «101-й школы» если не сомнения, то недоумение. Такой казалось бы совершенно несовместимой пары и придумать было невозможно!

Один – баловень судьбы, сын успешных родителей, родившийся, что называется, с серебряной ложкой во вру. Профессорская квартира, престижный ВУЗ, поклонницы, благо, внешностью Господь не обделил. Знает три языка, эрудирован, дерзок и расчётлив при этом.

Другой вышел из простой рабочей семьи, отец остался где-то подо Ржевом, сын приехал покорять Москву и поступил не куда-нибудь, а в Механический… Прослушал курс ядерной физики у самого Курчатова, даже не предполагая, что читал ему сам создатель первой советской атомной бомбы. Спортивен, крепок. Умом не обижен, ну, да других в тот ВУЗ и не берут.

И вот из этих двоих его инструкторам придётся в сжатые сроки готовить полевых агентов. Да ещё и по специальной программе, поскольку задание у них предполагается более чем сложное. Как профессионал, Светлов понимал почти полную безнадёжность данной затеи. Но понимал он также и то, что именно стоит на кону. И кто стоит за приказом о проведении этой сумасшедшей операции.

Генерал открыл лист негласной проверки курсанта Сарматова, пробежал глазами графы таблицы: прадед, дед по отцовской линии, по материнской линии, отец… Отец… Академик, профессор Сарматов, напротив фамилии пара хорошо известных генералу специальных меточек. Однако, Сарматов-старший-то не отличался щепетильностью в выборе методов при достижении целей, шёл, что называется, по головам к вершине своей карьеры. Копии его доносов со скрупулёзностью, свойственной работникам госбезопасности, были аккуратно подшиты тут же. Особой плодовитостью в эпистолярном жанре Сарматов-старший отличался в период 37–38 годов. Именно тогда его стараниями население Сибири увеличилось на тридцать-сорок профессоров и академиков. По странному стечение обстоятельств имевших отношение к столь экзотической науке, как антропология.

В дальнейшем будущий академик свой пыл поумерил, ему намекнули, что так научный мир может остаться без лучших своих учёных мужей, а заодно и продемонстрировали аналогичное произведение изящной словесности, но теперь уже выставляющее лично его, Петра Алексеевича Сарматова, как английского шпиона и морального разложенца. Это был конец тридцать девятого, Берия тогда, только вступив на пост наркома внутренних дел и сменив на нём Ежова, резко сократил репрессии и сделал упор на развитие отношений внутренних органов с научной интеллигенцией. Это и спасло незадачливого сексота от продолжительного срока, полагающегося тем, кого обвиняли в подобных прегрешениях против советской страны. Интересно вот только, сын догадывается о художествах отца или пребывает в счастливом неведении? Судя по его постоянным пикировкам с отцом, о которых рассказывают близкие семье люди, скорее – последнее.

Негромко звякнул селектор, голос дежурного чётко доложил:

– Товарищ генерал-майор, на территорию только что прибыл генерал-лейтенант Судоплатов.

Светлом встал, одёрнул китель, нажал кнопку обратной связи на селекторном пульте.

– Проводите ко мне. И пригласите майора Котова, он сейчас должен быть на стрельбище.

– Слушаюсь, – селектор щёлкнул и умолк. Генерал подошёл к окну, раздёрнул шторы. Он любил работать вот так, в полумраке, когда ничто не влияет на ход мыслей, даже радостный свет тёплого июньского полдня. Он напряг слух, но так и не услышал топота сапог по ковровым дорожкам коридора: знаменитый диверсант, подвиги которого во время Великой Отечественной стали притчей во языцех среди специалистов разведки, а проведённые им операции, препарированные и разложенные аналитиками западных спецслужб по полочкам, легли в основу подготовки диверсионных подразделений во многих странах, в тех же США, например, вошёл, как всегда, бесшумно. Светлов усмехнулся краешками губ и повернулся к двери.

– Добрый день, Павел Анатольевич. Какими судьбами на этот раз?

Судоплатов, козырнул по-уставному, хотя и был старшим по званию. Но он находился на территории, управляемой Светловым, и был фактически гостем. Какая уж тут между своими субординация? Сняв фуражку, смахнул пот со лба, прошёл в кабинет, приятели пожали руки и устроились за чайным столиком в дальнем углу обширного кабинета.

– Всё теми же судьбами, Юрий Борисович, всё теми же заботами.

Светлов усмехнулся понимающе:

– Не поверишь, Паша, только что занимался делами тех двух, что ты мне подкинул…

– Это ты сейчас про Фоменко и Сарматова? – на всякий случай переспросил Судоплатов.

– Про них самых… Они уже успели о погоняла от Кота получить: Скиф и Фома.

– Фома? – на мгновение Судоплатов на мгновение задумался. – Постой-постой, ну, Скиф – это понятно, Сарматов-сарматы-скифы… Логическая цепочка прослеживается. А почему «Фома»?

– Да уж больно хорошо наш приятель из Механического умеет с ножичком играться, аки блатной с фомкой. Да и фамилия соответствующая. Говорит, что наблатыкался так в московских подворотнях. Но, чудится мне, у парня к тому ещё и талант, плюс боксёрская реакция. Интересный персонаж, скажу я тебе, этот Фоменко: умнейший парень, математик от бога, физик, а с виду – шпана шпаной, вот честное слово! Кладезь для нас! Да и Сарматов тоже фрукт ещё тот. Профессорский сынок, а крепок и жилист, словно всю жизнь не странички книжные листал, а, как минимум, амбалом трудился в одесском порту.

– Да уж, – хмыкнул Судоплатов. – Умеет Котов кадры подбирать, в этом ему не откажешь.

– Кстати про Котова… Не погорячился ты, назначив именно его старшим этой группы?

– А в чём проблема-то? Сергей Владимирович – опытнейший специалист, на его счету не одна успешная операция…

– Да то-то и оно, что опытнейший… Сколько Коту годков-то? Напомнить? Полтинник в этом году разменял наш майор… Да, кстати, посему он майор-то до сих пор, так до полкана и не дорос?

Судоплатов пожевал губами, покачал головой…

– Так у него в той командировке, в Касабланку, помнишь? – Светлов кивнул. – Накладочка вышла… Вытаскивал но тогда одного идиота, влипшего в достаточно гадкую историю… Из посольских… И пришлось ему того кадра морем уводить, под водой, с респиратором. В нейтральных водах их ждала наша подводная лодка. Нет. Всё прошло чин чином, вышли без потерь, как говорится, только посольский в штаны наложил тогда, причём – в самом прямом смысле… Когда подводники его на борт втаскивали, вонял он что твой деревенский сортир.

Светлов расхохотался:

– Я понимаю… Товарищ так от переизбытка впечатлений, судя по всему… И что дальше?

– А дальше на резонный вопрос одного из наших мореманов «чем это здесь так воняет?» Котов, не раздумывая, ответил: «Мировой политикой, товарищ!».

Светлов хлопнул себя ладонями по коленям:

– Ай да Кот! В точку, однако… И?

– А что «и»? Посольский тот оказался сынком одного высокопоставленного советского товарища, как, впрочем, это с ними обычно и бывает…

– Не любишь посольских? В контрах с дипломатами?

– Дипломатов уважаю, а посольских – не люблю, – согласился Судоплатов. – Особенно вот таких. Блатных. В общем, сынок этот накатал телегу на майора, дескать, тот аполитичен, прилюдно хаял внешнюю политику советского государства и дальше в том же духе… Наши майора конечно отмазали, как могли, но абакумовские Кота так и заморозили в звании. Хотя за ту операцию медалькой отметили. Уж больно красиво там тогда всё вышло. Так чем тебя возраст Котова не устраивает?

– Сам посуди, Павел Анатольевич, наш герой ещё с листовками от царской охранки бегал, басмачей под Кокандом в капусту крошил… А тут такая неординарная задача, требующая выложиться по полной… Да ещё с двумя пацанами в довесок… Хватит ли силёнок?

В этот момент в кабинет вошёл майор Котов, замер у порога, обратился по форме:

– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу генерал-майору?

– Разрешаю, – кивнул Судоплатов. Котов повернулся к Светлову:

– Товарищ генерал-майор, старший группы майор Котов по вашему приказанию прибыл.

– Проходи, присаживайся.

Котов прошёл к столику, уселся на стоящую чуть в стороне банкетку.

– Тут вот у товарища генерал-майора сомнения появились: на станет ли твой возраст помехой при выполнении этого задания? Операция на контроле сам понимаешь, у кого. Провал исключён по определению.

На лице Котова эмоции никак не отразились. Он только чуть прищурил глаза.

– Никак нет, товарищ генерал-лейтенант. В этом задании возраст не помеха. Напротив, здесь необходим именно опыт, а он, как вы и сами знаете, приходит только с годами.

– Согласен, – кивнул Светлов. – Считай, что почти убедил. А пока расскажи-ка нам про своих подопечных…

Котов подобрался, начал, осторожно подбирая слова:

– Сложно пока делать какие-то выводы, мы работаем меньше недели вместе… Но одно могу сказать: команда у нас слепится.

– Они же такие разные… Происхождение, воспитание, мировоззрение, наконец…

– Я бы начал с последнего: с мировоззрением у обоих всё в порядке. Это честные советские граждане, полностью преданные своей советской родине и готовые ей послужить там, где она прикажет. А что касается происхождения, то ещё товарищ Ленин говорил в одной из своих статей…

– Всё-всё, демагог, – расхохотался Судоплатов. – Завязывай, нам уже всё понятно… В конце концов, сам кадры подбирал, тебе и расхлёбывать, ежели что…

– А когда по-другому было? – пожал плечами Котов. Судоплатов согласно кивнул.

– Тогда вот вам, други мои, последняя, так сказать, вводная.

Светлов и Котов подтянулись, понимая, сто шутки кончились и, судя по тону генерал-лейтенанта, надолго.

– Не будет у вас полгода на подготовку. Четыре месяца от силы. В Аргентине вы, Кот, должны быть к католическому Рождеству, не позднее. С учётом плана заброски, предполагающего перемещение через несколько третьих, так сказать, стран, и морской переход, весь процесс подготовки должен быть завершён до середины октября. Как-то так…

Светлов нахмурился, майор на мгновение замер, предавшись каким-то своим мыслям, потом лицо его осветила довольная улыбка:

– А что, будто бы во время войны по-другому было? А сейчас и база лучше, и инструкторов хороших полно. Да и ребята толковые, ей Богу! Управимся.

Светлов покачал головой:

– Мы, со своей стороны, приложим все силы, конечно… И всё-таки четыре месяца…

– Четыре месяца не сто двадцать семь дней[20], – жёстко бросил Судоплатов. Лица его собеседников сразу посуровели. – Прорвёмся.

– Так точно, – по-уставному ответили, поднявшись со своих мест, разведчики. Судоплатов кивнул:

– Тогда переходим к делу, – и достал из своего портфеля папку с грифом «Совершенно секретно. Исключительно для внутреннего пользования». – Я надеюсь, здесь все понимают, что нам будут активно противостоять американские спецслужбы?

Глава 3

Противостояние

Выяснилось, что «общечеловеческие ценности» полностью совпадают с национальными интересами США.

Леонид Шебаршин[21]

27 июля 1950 года. Неподалёку от Вальпараисо. Чили.

Редрик Уолш сидел высоком на берегу океана и смотрел, как белесые барашки волн уныло лижут холодный песок пляжа. Над свинцовой поверхностью вод нависали серые клочья туч, готовые вот-вот разразиться мелким, отвратительным дождём, столь обычным в это время года. Середина зимы в Южном полушарии здесь, на пустынном чилийском побережье всегда сопровождалась жестокими штормами, иногда выбрасывающими на прибрежные скалы утлые рыбацкие баркасы.

В Чили Уолшу не нравилось. То ли дело было на Кубе или в той же Колумбии: мягкий, почти курортный климат, дешёвая выпивка, доступные девчонки. И минимум работы, рай для полевого агента любой спецслужбы мира! А здесь…

Редрик плюнул с высокого скалистого берега вниз, в сторону серого, даже на сторонний взгляд холодного пляжа. Нищая страна, единственный интерес в которой для американской демократии представляют её медные залежи и возможность контролировать юную часть Тихого океана. Порты в отвратительном состоянии, дорог практически нет, полуголодный люд хватается за любую работу. В таком питательном бульоне американские корпорации чувствовали себя, как рыба в воде.

Левоцентристское правительство с удовольствием впускало в страну северных «инвесторов», обильно дававших взятки налево и направо. Американские банкиры и бизнесмены уже успели подмять под себя ведущие отрасли промышленности и монополизировать торговлю, оставив местным элитам возможность «править» в своё удовольствие, но исключительно в интересах иностранных монополий.

Простой люд выживал в меру своих способностей, большинство недовольных отправлялось на Восток, где за грядой Анд относительно благоденствовала в меру спокойная Аргентина.

О том, чтобы если и не вернуться в Штаты, так хотя бы перебраться через Анды, в тайне мечтал и сам Уолш. В свои почти сорок лет он уже подумывал об отставке со службы в разведке и каком-нибудь маленьком домике на солнечном побережье Калифорнии. Сан-Франциско его бы вполне устроил. Оставалось только завершить здесь дела, и можно было бы написать соответствующий рапорт по инстанции.

Редрик Уолш уже в течение двух лет возглавлял так называемую «станцию» Центрального разведывательного управления США в Чили. Выходец из морской разведки, он Вторую мировую встретил в звании лейтенанта-коммандера на базе флота в Пёрл-Харборе и стал свидетелем первого поражения американской разведслужбы, прошляпившей концентрацию и последующую атаку на гавань японского авианосного соединения.

Оглушённый разрывами бомб, обалдевший от вида взорванной на рейде порта «Аризоны», унесшей на дно бухты в считанные минуты жизни тысячи американских моряков, придавленный к земле очередями пулемётов японских «зеро[22]», Уолш моментально понял, что флотская разведка – не его конёк. Он не был трусом, более того, во время той самой атаки японских самолётов на Перл-Харбор он даже сумел организовать расчёт какой-то полураздолбанной зенитной батареи и оказать сопротивление второй волне артналёта, теперь уже на сам город. И они даже успели сбить один и подбить второй японские истребители-бомбардировщики, за что впоследствии Редрику была торжественно вручена Серебряная звезда[23].

Героизм лейтенанта-коммандера был по заслугам оценён не только флотом, но и непосредственным руководством. После того, как театр военных действий несколько отодвинулся от Гавайских островов, и жизнь в Гонолулу слегка вернулась в своё русло, Уолш был переведён непосредственно в контору разведки, где занимался до конца войны стратегическим планированием операций своей службы на Филиппинах и в Малайзии.

Сразу после войны ему пришлось некоторое время работать в аппарате оккупационных войск на Окинаве, помогать в развёртывании разведсети теперь уже против своего недавнего союзника на Дальнем Востоке – Советского Союза. Здесь он достаточно преуспел и собирался уже завершить карьеру в разведке, но грянули очередные переформирования, в Америке решили систематизировать работу многочисленных разведслужб, приведя всё к какому-то общему знаменателю.

В 1947 году президент США Гарри Трумэн принял Закон о национальной безопасности, в результате Федеральное бюро расследований (ФБР) сложило с себя часть полномочий в области сбора информации, переложив их на плечи вновь созданного образования – ЦРУ[24] или Центрального разведывательного управления США. Основой ЦРУ Управление стратегических служб, однако в структуру вошли также представители армейской и флотской разведок. Так Уолш попал в «контору».

Его организаторские и прочие таланты новым руководством были по достоинству оценены и, после определённой переподготовки на «Ферме[25]» в окрестностях Уильямсбурга, он отправился покорять просторы Чили.

Работа «станционного смотрителя» в этой стране могла бы вполне могла бы считаться синекурой, если бы… В одной стороны – вполне лояльное к США местное правительство, щедро подкармливаемое с ладошки Дяди Сэма. С другой – невыразимо скучное существование на территории, которая, по большому счёту, никому не нужна. Минимум промышленности, карманная армия, столь же немудрящий флот. Какие могут быть тут геополитические интересы? Разве что, у американских промышленных корпораций.

Правда, был один момент, который грел душу Уолша: накануне ему по закрытой линии дозвонился полковник Снайдер из европейского отдела и сообщил, что к нему на встречу срочно вылетел представитель штаб-квартиры с определёнными полномочиями. И встречу обозначил именно здесь, в нескольких милях от Вальпараисо, на неуютном океанском берегу. К чему все эти условные меры конспирации в Чили, Уолш не совсем понимал, но что-то ему подсказывало, что в его судьбе грядут перемены. Как опытный разведчик, Редрик привык доверять своим внутренним ощущения, как правило, они его не обманывали.

Коммандер Уолш (а именно в таком звании он теперь пребывал) откинул обшлаг рукава щегольского плаща, мельком глянул на циферблат армейских часов: было без трёх полдень. Посланник, если он прибыл в Сантьяго, уже должен был бы показаться. Здесь, на продуваемом со всех румбов берегу спрятаться было просто негде. Но когда из-за спины раздалось негромкое: «Hello!», Редрик вздрогнул и резко обернулся.

Незнакомец среднего роста, облачённый, как и он сам, в элегантный плащ явно европейского покроя, улыбался ему из-под серой тирольской шляпы. Смеющиеся голубые глаза на неприметном лице без признаков растительности, смотрели благожелательно из-за стёкол круглых, как у германского министра Геббельса, очков.

На ногах – крепкие альпийские ботинки из буйволовой кожи, шерстяные мягкие брюки ложатся на них тяжёлыми складками. В руках незнакомец держал обычный чёрный зонт-трость.

– Добрый день, коммандер Уолш, – продолжил между тем незнакомец бархатным голосом, более подобающим какому-нибудь портье в фешенебельном отеле Монте-Карло, нежели секретному агенту. – Надеюсь, не напугал вас своим нежданным явлением?

Слегка оправившись от первого шока, Уолш нацепил одну из своих наиприятнейших улыбок и ровным голосом с нотками радушия произнёс:

– Отнюдь, сэр. Я здесь исключительно ради встречи с вами, а отнюдь не для любования местными, откровенно признаюсь, не слишком гостеприимными пейзажами. С кем имею честь?

Незнакомец бросил невыразительный взгляд на бескрайнюю свинцово-стальную ширь океана и небрежно бросил:

– Альфред Розенблюм, я прибыл из Лозанны. Специально, дорогой мой, по вашу душу.

Эмиссар рассмеялся приятным смехом с нотками едва заметного превосходства европейца над представителем Нового Света. Уолш проглотил пилюлю молча, ожидая продолжения. В конце концов, он на своём поле, почему бы гостю не открыть все карты самому.

И продолжение последовало.

– В «конюшне» решили, что вам стоит сменить своё поле для гольфа, каким, без сомнения является эта страна, на площадку для бейсбола. В таком контексте там видят Аргентину. В том плане, что бейсбол – чисто американская игра, и на просторах тамошних пампасов вам придётся в неё наиграться по полной.

Редрик хмыкнул и посмотрел прямо в глаза господину Розенблюму.

– И по каким же правилам мне предстоит сыграть в Аргентине, сэр? Надеюсь, вы мне их разъясните?

Представитель европейской резидентуры улыбнулся:

– Милейший мистер Уолш, конечно же, разъясню. Именно для этого я и прибыл сюда с другого конца света. Не думаете же вы, что я оставил лозанских устриц в угоду местному севиче[26]? Я не любитель острых блюд, дорогой друг, мы в Европе по старинке стараемся беречь желудки, не то, что вы, молодые, здесь, среди гор специй и перцев. А что касается правил, то они, как всегда, просты: Америка превыше всего, и нам предстоит добиться здесь только положительного результата, то есть – победы.

Уолш кивнул в ответ, а сам задал уже вертевшийся некоторое время на языке вопрос:

– И против кого же мы сыграем на этот раз?

Господин Розенблюм вдруг посмотрел на него пристальным взглядом и негромко произнёс:

– Против Советом, сынок… Против русских агентов здесь, в самой заднице мира.

Уолш отвернулся к океану, некоторое время смотрел, как тяжёлые валы накатываются раз за разом на серый песок. Потом произнёс:

– Какого дьявола этим русским понадобилось в Латинской Америке?

– Это – тема для отдельного разговора, и у нас ещё будет куча времени поболтать на эту тему по дороге в Буэнос-Айрес. На авиабазе под Сантьяго-де-Чили нас уже ждёт самолёт. Вам, друг мой, на всё про всё даётся пять часов. Передадите «станцию» своему заместителю на то время, что понадобится для замены вам на вашем посту. Как мне известно, преемник уже готовится вылететь в Чили. Об остальном мы поговорим в вашем офисе и в самолёте. И ещё, самое главное: этой миссии придают очень большое значение в Белом Доме. Со времён Манхэттенского проекта не было столь секретного мероприятия, как это. Идёмте, пора в офис.

Мистер Розенблюм развернулся и направился в сторону расселины, куда вела тропинка, ранее Уолшем не замеченная. Уолш бросил последний взгляд на равнину Тихого океана, чёрные тучи, надвинул поглубже шляпу и направился следом за представителем Центра к машине, которая, как оказалось, поджидала их в какой-то сотне ярдов, прямо за крутым поворотом тропы.

И подумал, что судьба в очередной раз улыбнулась ему: не успел он подумать о том, что пора валить из этой малогостеприимной страны, как ему тут же указали, куда именно валить следует. Чёрт, не самый плохой вариант, если подумать. Если бы не русские…

Но тут уж и сама судьба была бессильна.

28 июля 1950 года. Овальный кабинет Белого Дома. Вашингтон. Округ Колумбия.

Гарри Трумэн, тридцать третий президент Соединённых Штатов Америки, сидел за своим письменным столом и внимал негромкому говорку мужчины, сидящего в гостевом кресле слева от столешницы. Лишний раз президент отметил про себя, что военно-морская форма ему к лицу. Контр-адмирал Роскоу Генри Хелленкоттер был третьим по счёту директором американской разведки и первым – ЦРУ после принятия Закона о национальной безопасности.

Хелленкоттер прошёл весь путь настоящего военного адмирала, командовал во время Второй Мировой линкором «Миссури», руководил в 42–43 м годах морской разведкой в штате командующего Тихоокеанским флотом адмирала Честера Нимица.

В 1947 году контр-адмирал возглавил Центральную разведывательную группу, за короткое время разросшуюся, его стараниями, до размеров управления. Он был выдвиженцем Трумэна и никогда не забывал, кому обязан местом главного служителя плаща и кинжала в Штатах. Поговаривали, что именно ему принадлежал секретный лозунг этой секретной организации: «К 1948 году больше, чем государство». И это были не пустые слова. К текущему моменту управление перешло от банального сбора информации о событиях в мире к формированию этих самых событий. Таким образом, ЦРУ превратилось в правительство внутри Правительства США.

Трумэн слушал доклад контр-адмирала вполуха, ему почему-то вспомнилось, как в Белом Доме, на неофициальном завтраке по поводу подписания директивы о национальной безопасности, он презентовал руководителю своего аппарата адмиралу Уильяму Лихи и тогдашнему – первому! – директору ЦРГ адмиралу Сиднею Соерсу чёрные плащи со шляпами, деревянные кинжалы и накладные усы. Трумэн сказал им тогда: «Вы должны принять эти одеяния и сопутствующие им принадлежности в качестве моего личного сыщика и директора центрального управления сыска».

И вот Центральная разведывательная группа за пару лет наглядно доказала ему, что принципиально не может существовать маленькой разведывательной организации.

Президент в какой-то момент обратил внимание на то, что потерял нить доклада адмирала. Потерев высокий лоб, Трумэн нетерпеливым жестом прервал монотонное чтение Хелленкоттера и произнёс, внимательно глядя ему в глаза:

– Рос, давайте на этом прервёмся… Ситуация в Корее, конечно, остра, комми ломятся на Юг со страшной силой, но сейчас меня интересует не это…

Адмирал аккуратно прикрыл папку, положил её на колени и пристально уставился главе государства куда-то в район переносицы. Его лицо классического морского волка из романов писателя Джека Лондона было непроницаемым. Трумэну вдруг представилось, что адмирал прекрасно вписывается в интерьер мостика боевого корабля, того же линкора «Миссури», например. Но при всё при том он великолепен был и здесь, в Овальном кабинете. В общем, человек всюду на своём месте, редкое качество, однако.

При том, что республиканцы в Конгрессе не простят ему того, что разведка практически похлопала ушами, допустив вторжение северокорейской армии на Юг полуострова. Теперь все, начиная от деятелей из ООН кончая главами ведущих мировых держав вынуждены ломать себе голову над тем, как разрешить Корейский кризис, мало-помалу переходящий в полномасштабную локальную войну. Уже в свалку влез Китай при поддержке (негласной, естественно, Советского Союза), а американский флот на полных парах стремится в район конфликта. Но дело даже не в этом конфликте. Если последние доклады службистов из Южной Америки не врут, то вопрос геополитического господства будет решаться именно там. И что на это скажет глава самой молодой, но при этом одной из самых амбициозных силовых структур мира?

– Адмирал, – продолжил Президент, – военно-морская разведка доложила, что в одной латиноамериканской стране свили своё гнездо не просто фашистские прихвостни, а ведущие специалисты по ядерной проблеме в мире. Проще говоря – беглые немецкие физики-ядерщики. Что вам известно по этому поводу?

У Хелленкоттера чуть дёрнулась щека, Президент и не заметил бы этого, если бы не пристально вглядывался в его непроницаемое лицо. Адмирал ответил ровно и спокойно:

– Мы давно разрабатываем эту тему, с той поры, когда аргентинцы передали нам беглые немецкие подлодки. И хотя вдумчивые и длительные допросы экипажей и командиров германских субмарин практически ничего не дали, специалисты Управления стратегических служб[27] пришли к выводу, что эти две субмарины доставили на побережье Аргентины каких-то пассажиров. Береговая охрана аргентинцев ничего подозрительного в береговой зоне не обнаружила, но это ничего не значит: всё побережье в окрестностях Буэнос-Айреса заселено немцами-фольксдойче. А они были в своё время весьма лояльны к гитлеровскому режиму и вполне могли бы укрыть беглецов.

Трумэн поднялся с кресла и прошёл к большому окну, раздёрнул шторы. Обернулся к адмиралу.

– Продолжайте, продолжайте… Это очень интересно. Как я понимаю, на этих лодках прибыли вовсе не партийные бонзы Третьего Рейха…

– Так точно. Наши специалисты тщательно изучили жилые отсеки подлодок и не нашли вроде бы ничего необычного, пока в дело не вмешались специалисты-дозиметристы.

– Дозиметристы?

– Да. Наши работы по ядерному оружию уже выходили на стадию финальных испытаний, и мы прекрасно знали, что немцы достаточно далеко продвинулись в своих исследованиях в этой же области. В общем, кому-то пришло в голову обследовать каюты с дозиметром…

– И?

Адмирал усмехнулся уголком губ.

– Один из отсеков фонил. Не сильно, едва заметно, но это позволило нам предположить, что именно там перевозили некие радиоактивные вещества или людей, имевших к ним самое прямое отношение. Тогда это не слишком насторожило. Война шла к концу, мы в ядерной гонке были на голову впереди всех. Не за горами были испытания в реальных условиях. Дело отложили. Но сейчас, когда Советы достигли с нами относительного паритета – я не имею в виду носители ядерного оружия, по бомбардировщикам мы пока сильно их опережаем – настало время новых поисков в этом направлении.

Трумэн уселся в кресло напротив адмирала, откинулся на спинку…

– И вы считаете, что бывшие нацистские учёные, буде они существуют, смогут помочь нам сделать некий рывок в разработке ядерного оружия бо́льшей мощности?

Адмирал кивнул.

– Именно так.

– И что делается в направлении поисков этих самых загадочных физиков?

– Мы решили задействовать в операции наших агентов в Аргентине и Чили, использовать чилийскую «станцию» для оперативной связи, на территории этой страны мы пока ещё чувствуем себя как дома. С Аргентиной сложнее. Тамошний диктатор, Хуан Перон, весьма независим, широко проводит политику национализации предприятий и природных богатств страны, поощряет профсоюзы, заигрывает с фольксдойче. Ему интересны инвестиции, а беглые немцы притащили туда много золота… Но наша резидентура уже заточена на решение проблемы.

Трумэн довольно потёр ладони:

– Браво, адмирал, браво! Считайте, что вы в моих глазах реабилитировались за Корейский кризис. Нет-нет, я не гарантирую вам того, что вы не уйдёте в отставку, мне незачем сейчас бодаться с обеими палатами парламента. Но то, что вы при любом раскладе останетесь на флоте – обещаю!

– Спасибо, – Хелленкоттер быстро поднялся, склонил голову в знак того, что прекрасно понял Президента. – Разрешите идти?

– Идите, – махнул рукой Трумэн. – Оставьте военные игрушки с Кореей военным, сами полностью сосредоточьтесь на аргентинской проблеме. Не хватало ещё, чтобы ей вплотную занялись русские… И да хранит вас Господь!

Старенькая, но проверенная временем «дакота[28]», натужно воя двигателями, тащилась в пелене облаков на высоте не более шести тысяч футов. Негерметичный салон комфорта не добавлял, но чего было ожидать от обычного армейского грузовика, только с крыльями?

В грузовом отсеке на жёстких деревянных боковых сиденьях с возможным комфортом расположились трое джентльменов. Уолш украдкой рассматривал третьего спутника. С ним его познакомил Розенблюм только вчера, едва они вернулись на «станцию» в Сантьяго. Там их уже поджидал здоровяк ростом не менее шести футов и трёх дюймов, широкоплечий, загорелый, голубоглазый блондин, словно бы только что сошедший с германских плакатов общества «Сила через радость[29]». Улыбнувшись ослепительной улыбкой, он протянул Редрику широченную ладонь и представился:

– Мартин. Мартин Бонненкамп.

Говорил он с лёгким немецким акцентом…

– Мартин представляет германскую… скажем так, информационную службу, с которой мы тесно сотрудничаем в последний год, – поспешил пояснить Розенблюм. Уолш понимающе кивнул.

«Ну почему меня это не удивляет?» – подумалось ему. Сразу же пришла на ум цитата британского политика Джона Палмерстона: «У Англии нет постоянных союзников и постоянных врагов – постоянны и вечны только её интересы». Поэтому он без каких-то особых внутренних метаний пожал руку немцу, с которым, возможно, ещё пять лет назад они сидели по разные стороны баррикад. Хотя, вряд ли, тому на вид было не более двадцати двух…

– Мартин будет отвечать за коммуникации с местными фольксдойче[30], которые, паскуды, наверняка знают многое, но вряд ли станут делиться своими познаниями с недавними врагами на поле боя.

Уолш согласно кивнул. Проблема была с этим и в Чили, он не раз сталкивался с откровенно враждебным отношением местной германской диаспоры к американцам и англичанам, пытавшимся вести в этой стране свой немудрящий бизнес. Иное дело корпорации, тем на всё и всех наплевать.

– Кроме того Мартин прекрасно владеет приёмами рукопашного боя, силён и будет вполне адекватен в роли полевого агента…

Ну, уж в этом-то Уолш не сомневался. Бицепс этого шваба был в обхвате поболее ляжки самого Редрика.

– Добро пожаловать в команду, Мартин, – просто сказал Уолш, – Зови меня просто – Рэд.

– Так точно, сэр, – щёлкнул несуществующими каблуками мягких туфель немец. В своём морском реглане с надвинутым капюшоном он сейчас был больше похож на местного рыбака, нежели на жителя Старого Света. Если бы, конечно, не его блондинистость.

И вот они втроём направляются через Анды в страну пампасов и свирепых гаучо[31]… Это всё, что на сегодня сам Уолш знал об это стране. Впрочем, не всё… Кроме гаучо там был ещё и президент – Хуан Перон…

Уолш ещё раз бросил взгляд на серость за иллюминатором и постарался вспомнить, что успел накопать на этого одиозного аргентинского политика.

Родился Перон в 1895 году, в селении Лобос неподалёку от Буэнос-Айреса. Папаша был вполне себе успешным землевладельцем, скотоводом, даже поработал в качестве судебного пристава. Благодаря своим связям и финансам он смог обеспечить сыну приличное образование. Будущий президент окончил сначала «Collegio Militar» (школу с военным уклоном), а затем и «Escuela Superior de Guerra» (военный колледж).

Таким образом, юному Перону была с детства определена карьера военного, и он её благополучно строил, пройдя путь от второго лейтенанта пехоты до капитана и поступив в военную академию в 1926 году, которую с успехом закончил в 1929 и где преподавал военную историю и стратегию, а также успел даже опубликовать несколько собственных книг по этому направлению – «Записки военной истории» и «Историю русско-японской войны» и другие.

В звании майора Хуан Перон участвовал в восстании против президента Аргентины Иполито Иригойена в 1930, а затем служил некоторое время личным секретарём военного министра в новом правительстве.

Став подполковником армии Аргентины, Перон успел поработать военным атташе в Чили, а в 1939–1940 годах пребывал в европейской командировке с миссией наблюдения за подготовкой ко Второй мировой войне ведущих держав. Ему предстояло определить условия нейтралитета своей страны и соотношение сил двух блоков – фашистского и демократического.

На ту пору Перон уже был весьма опытным дипломатом, политиком и разведчиком. Он избрал местом своей постоянной дислокации Италию, откуда выезжал в Германию, Францию, Испанию и Португалию.

Чтобы составить полную картину того, что происходило в Европе накануне Большой Войны, Перон встречался и с испанскими франкистами, и с республиканцами, посетил даже германо-советскую границу по линии бывшего Восточного фронта в Первой Мировой войне. Внимательно изучил тактику действия альпийских стрелков в Италии, посещал полугодичные курсы по прикладным и общественным наукам в университетах Турина и Милана. Беседовал с Муссолини и германскими военными высокого ранга. Проявлял интерес как к итальянскому фашизму, так и к «русскому коммунизму».

Такая адская смесь в голове талантливого политика и военного не могла не найти выхода, и, по возвращении на родину, Перон в 1941 году вступил в тайную офицерскую группу с целью свержения существующего порядка. Ведь ещё путешествуя по Италии, Перон опубликовал пять книг про Муссолини, описав его военные методы и тактику.

А 4 июня 1943 года грянув мятеж, в ходе которого Перон вместе с генералами Рамиресом и Раусоном свергли существующее правительство и установили в Аргентине новую власть.

Уолш усмехнулся по себе, оценив иезуитскую сущность Хуана Перона: в новом правительстве он вытребовал для себя всего лишь должность министра труда и социального обеспечения, что, согласитесь, странно для явно профашистского молодчика.

Новая хунта быстро покончила с существующим на то время консервативно-латифундистским, проанглийски настроенным режимом. Это было несложно, если учесть, что народные массы в подавляющем своём большинстве ненавидели богачей-землевладельцев и разжиревших на наёмном труде зажиточных скотоводов. Люди видели в них исключительно прихвостней британской короны, и в их глазах мятежники-фашисты выглядели истинными патриотами.

Поначалу хунту возглавлял генерал Педро Рамирес, но он всё больше поглядывал в сторону эмиссаров из Вашингтона, что не устраивало как вице-президента Фарреля, так и самого Перона. Объединившись, два этих деятеля 26 января 1944 года выступили за разрыв отношений с Японией и Германией и, заручившись таким образом сами поддержкой американцев, по-быстрому свалили Рамиреса, заменив его Фаррелем.

Перрон стал вице-президентом, по-прежнему занимаясь социальными вопросами. Он заручился поддержкой большинства профсоюзов, которые, с его лёгкой руки, стали быстро перестраиваться по образу и подобию синдикатов Муссолини. И когда в октябре 1945 года публично, на балконе президентского дворца слабовольный Фаррель, ничего не представлявший из себя как политическая фигура, расцеловал Перона и официально передал ему власть, народные массы бурно это поддержали.

Военные поняли, что их, как говорится, «…развели на голом месте», но сделать что-нибудь с новоиспечённым президентом было уже поздно: «дескамикадос[32]» видели в нём единственного народного вождя, а когда армейцы пытались задерживать Перрона или арестовать его, то толпа его просто отбивала у солдат.

Свою идеологию сам Перон называл «хустисиализмом[33]». Вновь выстраиваемая им система базировалась на союзе профобъединений, в которые записывали всех подряд с подачи госадминистрации. Началась массовая национализация: железные дороги, тяжелая и легкая промышленность, энергетика, инфраструктура, медицина и образование перешли в государственную собственность.

Полуразрушенная Европа крайне нуждалась в аргентинской продукции: мясе, зерне, стали… Сложилась благоприятная внешнеэкономическая конъектура, а поступавшие в страну доходы от торговли не морозились с стабилизационных фондах и не оседали в карманах власть имущих, а инвестировались в различные отрасли промышленности и социальную сферу. Ну, а когда и этих вливаний не хватало для того или иного проекта Перона, средства изымались у крупных собственников. Страна процветала, как никогда.

И уже на исходе сороковых годов Аргентина на полном серьёзе задумалась о вступлении в «ядерный клуб» держав – обладательниц ядерного оружия. И вот здесь-то в США вспомнили о слабо «фонящем» отсеке одной из интернированных из Аргентины германских субмарин. И не в шутку напряглись… В планы Белого Дома не входило расширение элитного «атомного междусобойчика» на ещё одного члена – непредсказуемую и профашистскую Аргентину. Под руководством не управляемого с Капитолийского холма Перона она могла серьёзно осложнить Штатам жизнь в Латинской Америке, в которой банкиры и предприниматели Дяди Сэма давно уже привыкли вести себя как на собственном заднем дворике. Этого в Белом Доме допустить не могли…

Из задумчивости Уолша вывел очередной выверт пилотов, бросивших машину в пологое пике. Редрик почувствовал свой желудок где-то в области горла, самолёт резко накренился на правое крыло и покатился к земле по какой-то немыслимой траектории.

Краем глаза Уолш отметил, что Розенблюм с Бонненкампом тоже не выглядели больше образчиками мужского вида из рекламных буклетов. Первый закрывал рот клетчатым платном и старательно пытался не выпростать свой желудок в собственные ладони. А немец просто наклонил голову к коленям и обхватил затылок ладонями, замерев в позе человеческого эмбриона…

На удивлённый взгляд американца он, бледно улыбнувшись, пояснил:

– Нас так учил инструктор на базе… Говорил, что при авиакатастрофе такое положение даёт максимум шансов на выживание при ударе.

Уолш пожал плечами и, поднявшись, двинулся к кабине пилотов. Пол был накренён под углом градусов в тридцать влево, поэтому приходилось всё время упираться в стену и хвататься за лямки на потолке. Одёрнув гофрированную дверь пилотской кабины, он сунул туда голову и чуть не отшатнулся: сквозь лобовые стёкла, казалось, прямо на него неслись тяжёлые грозовые тучи.

К нему обернулась голова второго пилота в очках-консервах и лётном шлеме.

– Что-то не так? – вполне обыденным голосом, только слегка на повышенных тонах в стремлении перекричать шум двигателей и стихии за окном, поинтересовался лётчик.

– Почему мы снижаемся так резко?

– Простая предосторожность, – невозмутимо пояснил пилот. – В Аргентине правительство не особенно любит янки. Поэтому мы приземлимся не на стандартном аэродроме, а на частном, принадлежащем одному местному скотоводу. У него пара-тройка собственных самолётов, и он иногда оказывает – не бесплатно, конечно, услуги местным контрабандистам. Ну, и нам от случая к случаю.

В этот момент самолёт пробил нижнюю кромку облачности, и снизу поплыла пампа, поросшая местами редким, но жёстким и густым кустарником. А впереди стелилась бескрайняя гладь Атлантики.

– Левее, на одиннадцать часов, – бросил командир, самолёт заложил плавный вираж, теперь и Уолш видел посадочную полосу, подсвеченную редкими кострами по сторонам с выложенным из белых полотнищ знаком «Т» в начале полосы. От берега океана до конца полосы было не более пары сотен ярдов.

Редрик осторожно прикрыл дверь кабины пилотов, пошатываясь, вернулся на своё место. Спутники посмотрели на него вымученно-вопросительно.

– Садимся, – коротко бросил Уолш и подал всем пример, ухватившись покрепче за скобу не стене, возле иллюминатора. Ему показалось, или действительно его товарищи испустили еле сдерживаемый вздох облегчения.

Самолёт в очередной раз скользнул вниз, за иллюминатором покатилась ровная грунтовая площадка, колёса грохнули о полосу, самолёт, резко снижая скорость, покатился по земле.

Розенблюм настороженно посмотрел на свой клетчатый платок, которым ещё минуту назад зажимал рот, потом махнул рукой и, стянув с головы шляпу, промокнул платком взопревшую лысину.

– Кто-нибудь знает, эти пилоты из нашей фирмы? – ни с того, ни с сего поинтересовался он.

Уолш только руками развёл…

29 июля 1950 года. Буэнос-Айрес. Американское посольство

Третий секретарь посольства Джозеф Баркли положил трубку на аппарат и глубоко задумался. В свои тридцать пять он мог бы быть вполне доволен жизнью, ну, по крайней мере, на данный момент.

Работа на тёплом месте (во всех отношениях), гольф по субботам с советником Райтли, красавица-жена, перспектива перевода куда-нибудь поближе к вожделенному Капитолию… Идиллия такая длилась почти три года, до сегодняшнего дня, когда ему позвонили из Вашингтона и сообщили, что границу Аргентины пересёк самолёт с агентами ЦРУ, которые благополучно приземлились на ранчо Каса Нуэстра в паре сотен миль от столицы Аргентины. Это ранчо, служившее американским спецслужбам временной базой, было Баркли прекрасно известно, и потому он вправе был ожидать в самое ближайшее время крушения всего своего столь устоявшегося миропорядка.

По опыту работы в посольстве он знал, что явление сотрудников этого секретного департамента в той или иной стране обычно сопровождалось если и не государственным переворотом, то, как минимум, глубокими потрясениями местной государственной системы. А этого Баркли хотелось сейчас меньше всего. Вот, например, годика через два, когда он покинет эту столь гостеприимную землю – на здоровье, а пока…

Рассеянно переложив на столе несколько ничего не значащих бумаг, Баркли опять поднял трубку и бросил коротко: «Зайди!». Дверь кабинета распахнулась, и внутрь бесшумно скользнул Алан Коуэн, его двадцатисемилетний помощник, до нельзя амбициозный тип, недавно присланный «на усиление» из Вашингтона. Коуэн прошёл классический путь юного дипломата: успешный Гарвард, работа в «свите» сенатора от штата Луизиана и вожделенное назначение в дипломатический корпус. Правда, в Европу, как это мечталось Алану, его не послали, но юное дарование это ничуть не смутило, бледный, как кожа скандинавки клерк с усердием выполнял любое поручение Баркли, в чём оказался практически незаменим. Казалось, не было такой услуги, которую не был бы готов оказать расторопный помощник. И выполнял порученное всегда с неизбывным рвением.

Преданно глядя на шефа белесыми глазами, поминутно смахивая со лба непокорную соломенную чёлку, Коуэн раскрыл свой неизменный блокнот в готовности стенографировать.

– Значит так, малыш, – Баркли вальяжно откинулся на спинку старинного, наверное, ещё викторианского кресла из тёмного палисандра. – Тут нас навестила весьма представительная делегация «рыцарей плаща и кинжала» … Во главе её некий Редрик Уолш, он заведовал их конюшней в Чили. Накопай-ка мне на него всё, что отыщешь в свободном доступе. Ну, и чего там нет – тоже… Всякие там слухи из Вашингтона и Большого Яблока[34]. Покопай в своих связях в Комитете начальников штабов, среди сенаторов из военных, ну, не мне тебя учить.

– Что именно копать?

– Да всё… Мне почему-то до рези в кишках хочется знать, что эти парни в своей профессии больше предпочитают: плащ или всё-таки кинжал? И чего нам здесь от них ждать. Завтра после обеда я традиционно буду докладывать о ситуации в стране и городе послу Гриффису, он весьма щепетильно относится к предоставляемым фактам, так что ты, дружок, уж постарайся…

Коуэн по-армейски щёлкнул каблуками и кивнул белобрысой чёлкой:

– Конечно, советник Баркли. Как всегда, советник Баркли…

Секретарь усмехнулся. «Советник» … До этого статуса ему, конечно, ещё копать и копать… Лесть мальчишки… Но – приятно, приятно, что уж тут греха таить. И этот прилёт «шпионов» … Может, это шанс? Как там говаривал когда-то Сенека? «Шанс не кричит о себе. Он всегда рядом и тихонько ждёт, чтобы ты его заметил!».

– Свободен, – кивнул он Коуэну, и тот, мелькнув бледной тенью, растворился за дверью, которая даже и не хлопнула. Баркли хмыкнул: столичная школа…

Он встал и подошёл к большому окну, за которым уныло шлёпал потоками по мощёной дорожке многодневный дождь. Зима здесь, как всегда, если и была мягкой, то солнечной погодой не радовала… Южное полушарие, близость Антарктики… Скорей бы сентябрь… А ещё лучше – перевод куда-нибудь на Карибы. Дипломат помотал головой, отгоняя наваждение: судя по последним новостям, в ближайшее время работы будет невпроворот. Вот это и есть настоящий шанс поймать Бога за бороду.

Баркли вернулся в кресло и углубился в пришедшие из Вашингтона с последней дипломатической почтой документы.

29 июля 1950 года. Подмосковье. 101-я школа. Кабинет Ю.Б. Светлова

– Таким образом, американские спецслужбы начали наращивать свою военно-морскую группировку в Южной Атлантике. Официальная версия, озвученная Комитетом начальников штабов для прессы – глобальные учения совместно с британскими союзниками в районе Фолклендских островов. При этом следует заметить, что Фолькленды – исторически спорная территория между Англией и Аргентиной, и данные манёвры иначе как провокационными назвать никак нельзя.

Майор из информационной службы закрыл папку и замер, выжидательно глядя на Светлова. Тот переглянулся с присутствующим при докладе Судоплатовым.

– Ну, что на это скажешь, Павел Анатольевич?

Судоплатов развёл руками:

– Всё, как мы и предполагали. Перон вплотную подошёл к теме обладания атомной бомбой. Страна на пике экономического и социального подъёма, вся Европа есть у них с ладони – поставки зерна и мяса идут из Аргентины бесперебойно. Именно в такой ситуации наша миссия становится крайне важной.

– Есть ещё одна новость, – подал голос майор. Светлов повернулся к нему:

– Надеюсь, хорошая?

– Это как посмотреть, товарищ генерал-майор… В Аргентину нелегально прибыл на частном самолёте известный нам руководитель «станции» ЦРУ в Чили коммандер Уолш. С ним – ещё двое, чьи личности нами пока не установлены. Один – определённо этнический немец, второй явно из Европы. Приземлились на побережье, точное место нам неизвестно. Государственным аэропортом не воспользовались, что естественно. У Перона сейчас с американцами отношения натянутые. Мы предполагаем, что это как-то связано с нашим «архивом».

– Скорее всего, американцы решили сами перехватить физиков, пока этим всерьёз не занялись аргентинские спецслужбы. Хуану Перону пока было не до этого. Зато теперь – в самый раз, – проворчал начальник разведшколы, достал из ящика стола «Казбек» и подтолкнул пачку Павлу Анатольевичу Бросил докладчику:

– Можете идти, майор. Спасибо…

Майор по-уставному развернулся и покинул кабинет. Судоплатов от папиросы отказался:

– Что-то не до курева сегодня, Юра… Печёнкой чую, зашевелились наши «союзнички». По мне, так и эти манёвры они затеяли с единственной целью: отвлечь внимание от чего-то, что будет происходить на материке. Мы же перелёт этого Уолша почти прошляпили, если бы не наш человек в Сантьяго, так и были бы сейчас в полно неведении…

– Согласен, – кивнул Светлов. – Такие фигуры по шахматной доске просто так не передвигают. И кто такой с ним третий, который европеец? Кто у нас есть в Буэнос-Айресе? Я что-то не припомню своих там, из последних выпусков…

Судоплатов покачал головой.

– Там вообще беда, Юра… В Латинской Америке у нас очень слабые позиции. Дипломатические отношения в очень бледном виде сохранились после войны только с Мексикой, Уругваем и Аргентиной. В последней даже и посла-то нет, так, просто наблюдательная миссия, существующая с 1946 года. Правда, вопрос о назначении посла, как мне известно, рассматривается. Есть пара полевых агентов, можем кого-то из Чили или Бразилии подтянуть, но это почти нереально… нашим ребятам придётся работать в изоляции, полагаясь только на себя. Кстати, как там их подготовка? Продвигается?

Светлов усмехнулся.

– Идёт усиленными темпами. Талантливые ребята, тьфу, чтоб не сглазить…

Начальник разведшколы постучал по столешнице. Судоплатов рассмеялся:

– Юра, коммунист ты, а в бабушкины суеверия впадаешь…

– Знаешь, Павел Анатольевич, как один умный человек сказал: «Если вам перешла дорогу чёрная кошка – плюньте на приметы. Просто развернитесь и идите другим переулком». Так-то.

– Ну, с этим трудно не согласиться, – развёл руками «король диверсий».

Глава 4

Искусство войны

Современный шпионаж является главным образом экономическим, научным, техническим и финансовым.

Клод Сильберзан[35]

Подмосковье. Конец августа 1950 года

– А я всё равно не понимаю, при чём тут мы? – Иван отбросил в сторону травинку, которую до сих пор жевал в состоянии глубочайшей задумчивости и сел, отряхивая рубашку. По-мирному тёплый августовский день уверенно катился к закату, на ровной, как зеркало, глади пруда расходились круги от разыгравшейся не на шутку здоровой рыбины.

На поросшем шелковистой травой склоне в паре шагов сидел с удочкой Андрей и с деланым вниманием следил за неподвижным поплавком. Рядом стояло выпрошенное у старшины-механика в гараже помятое ведро с травой. Предназначалось оно для «богатого улова», красочно описанного местными рыбаками в своих байках, на деле же в теплой водичке в нём плескалась пара заморенных пескарей.

– Ало, гараж! – Иван огляделся, присмотрел какой-то ветхий корень, прицелился и бросил его с целью сбить с головы приятеля кепку. Андрей, не оборачиваясь, мотнул головой, трухляшка пролетела мимо. – Я с тобой разговариваю!

– А что ты, гнилая интеллигенция, хочешь услышать от невежественного потомка лапотных мужиков? – скрывая усмешку, бросил через плечо Фоменко. – Что Кот ошибся, и мы тут груши околачиваем напрасно? Не тот контингент, так сказать? И что тебя не устраивает?

Иван потянулся до хруста в суставах, подставив лицо последним тёплым лучам закатного солнца, полной грудью вдохнул аромат близкого леса:

– Красота… Да всё меня устраивает, только вот непонятно, на кой мы сдались нашей доблестной разведке, когда вокруг полно вон таких волкодавов! Вспомни, вчера, на полосе препятствий того здорового, из четвёртого взвода? И ловкость, и хватка! Как он после десяти километров кросса припечатал Миколайчука к татами! Сила! Подсечка, захват, удушение, на всё про всё несколько секунд! А мы?

– Что мы? – по-прежнему невозмутимо поинтересовался Андрей. Всё его внимание было приковано к поплавку, который вдруг заходил по стоячей воде в азартном танце и снова замер… – Нас же Кот тренирует по особой программе…

– Тоже мне программа, – сплюнул в сторону Сарматов. – Диалектология, география, химия и физика… Я-то думал, хоть постреляю вдоволь… А тут даже тир по расписанию, не говоря уж о стрельбище… Вон, посмотри, как курсанты выкладываются, под вечер майки выбрасывать можно! А мы словно к школьной олимпиаде готовимся, конспектики карябаем.

Андрей начал разлаписто подниматься, одновременно вытягивая леску из воды. На пустом крючке прикорнула полоска вялой ряски.

– Что б я ещё хоть раз кому-нибудь поверил за «рыбные места», – буркнул он, сматывая леску на катушку и закрепляя её на удилище. – Вот, Вань, не понимаю я твоего недовольства. Тебя ведь, насколько мне помнится, сюда никто на аркане не тащил? И чего ж теперь сопли по кулаку размазываешь? Решил обратную включить?

Иван тоже поднялся, стряхнул со штанов травяной сор, поправил рубашку…

– Не уж, друг мой Фома, не дождёшься… К родному папаше меня теперь и калачом не заманишь… Мозг вынесет своими нравоучениями, знаток жизни…

– Напрасно ты так на него, Скиф, он же тебе добра желает…

– Пожелал один такой… В общем, это моё дело. А что касается нашего обучения, я всё равно сегодня же вечером, как личное время наступит, достану Кота допросом с пристрастием, так сказать, пускай колется, для чего стране понадобились два таких долбака, как мы. Ладно, пошли, а то время нашей увольниловки заканчивается. Скоро вечернее построение.

Приятели смотали остальные удочки, до этого разбросанные по прибрежной травке, и направились в сторону близкого леса, за тёмной канвой которого было не разглядеть высокого бетонного забора «спецшколы № 1».

Сразу после ужина Иван, как и обещал, разыскал в гулких сводчатых коридорах школы Кота и преградил ему дорогу:

– Разрешите обратиться, товарищ майор государственной безопасности!

Котов усмехнулся в усы:

– Обращайтесь, курсант Скиф.

– Я и курсант Фоменко… то есть, курсант Фома хотели бы уточнить некоторые аспекты нашей подготовки. У вас найдётся время для короткого разговора наедине?

Котов пожал плечами:

– А почему бы и нет? У вас на вечер никаких спецвыходов не намечается?

– Никак нет, всё по общему распорядку: личное время до отбоя.

– Отлично! Значит в двадцать-пятнадцать приходите в «красный уголок», побалакаем о том, о сём. Всё, свободны, курсант Скиф.

Иван щёлкнул каблуками и, чётко развернувшись через левое плечо, отправился на поиски Андрея. Котов лукаво посмотрел ему вслед… Ну, по крайней мере, с уставными обращениями у отпрыска славного академика теперь всё было в полном порядке… А ведь как всё начиналось…

…Группа новоиспечённых курсантов натужной трусцой поднималась по тропинке на вершину одинокого холма, поросшего редкими берёзами. Котов стоял в тени одной из них, прячась от палящих лучей июльского солнца и внимательно следил за стрелкой секундомера, зажатого в руке. Когда последний боец почти вполз на вершину холма, майор резким взмахом руки отсёк контрольное время и скомандовал:

– Группа – стой! Пять минут отдыха.

Взмокшие от пота курсанты повалились бесформенными кулями на траву, даже не удосужившись сбросить с плеч скатки шинелей. Только автоматы, наученные горьким опытом прошлых марш-бросков, они не выпускали из дрожащих рук.

Десятикилометровый кросс в полной выкладке – ещё то удовольствие даже для уже отменно подготовленного бойца, чего уж там говорить об этих «недоделанных», как их полупрезрительно-полуиронично окрестил капитан Касаткин, ответственный за общефизическую подготовку первого курса разведшколы.

Понятное дело, сюда попадали те, чьи атлетические кондиции были предварительно проверены и одобрены комиссией. Предпочтение отдавалось спортсменам-разрядникам в соответствующих профилю видах спорта: боксёрам, борцам, стрелкам, пятиборцам, легкоатлетам. Впрочем, в физической подготовке будущего разведчика владение любым видом спорта шло только на пользу. Но даже спортсмены в первое время пасовали перед теми нагрузками, которые выпали на их долю в первый месяц учёбы. Инструкторы не делали различия между ними и теми, которыми на гражданке спорт был только приемлем только в созерцательной форме, то есть – с трибун стадионов. В школе считали – и не без основания! – что «тяжело в учении – легко в бою» и регулярно руководствовались этой суворовской школой. Как правило, в реальной практике это себя оправдывало. В любом случае, с физподготовкой, по мнению всё того же капитана Касаткина, «…лучше перебздеть, чем недобздеть». Руководство с этим было полностью согласно и давало этому «садисту и изуверу» (по мнению большинства курсантов) карт-бланш во всём.

Котов сунул секундомер в карман широких галифе и вышел из тени:

– Скиф, Фома – ко мне!

Двое курсантов вскочили с возможной после такого марш-броска скоростью и подбежали к нему, вытянулись «во фрунт».

– Вам ещё три километра бегом вон до того пригорка, по карте – высота 236. Бегом марш! Время пошло!

Парни переглянулись и, только скрипнув зубами, рванули в указанном направлении. Подоспевший Касаткин окинул майора насмешливым взглядом:

– Пошто детишек мучаешь, Кот?

Майор усмехнулся:

– Пусть уж лучше я, чем садисты из вражьей контрразведки… Или ты не согласен, капитан?

– А я что, я ж только за, – смешался Касаткин. – Только вот нормативы для всех когда-то разрабатывались, а ты эту парочку замордовал в усмерть…

– А они – не «все», – просто бросил майор и, козырнув капитану, отправился вслед за своими бойцами. Капитан пожал плечами:

– Как скажете, товарищ майор, как скажете… Токмо от смерти на своих двоих редко кому убежать удавалось…

– Как и от самого себя, – не оборачиваясь, продемонстрировал смешавшемуся подчинённому свой изумительный слух Котов. – Поднимай своих, идите в расположение…

…Так было каких-то полтора месяца назад. А сегодня подобные кроссы для них – детский лепет по сравнению с тем, что пришлось испытать и разучить за это столь короткое время. Эти двое, проходившие спецподготовку по ускоренному курсу, показывали изумительные результаты по всем дисциплинам, и майор был рад, что не ошибся однажды в своём выборе. Именно он предложил набирать в эту группу не вчерашних школьников или демобилизовавшихся срочников, а выпускников профильных ВУЗов, получивших прекрасные знания по необходимым на будущем задании дисциплинам. Ну, и спортсменов, конечно, не без этого.

И эта доктрина выбора себя полностью оправдала. На данный момент Скиф и Фома уже проходили те предметы, которые преподавались обычным курсантам в конце второго и на третьем курсе спецшколы. Сказывалось академическое высшее образование и общий уровень эрудированности недавних московских студентов.

Им совершенно не нужен был на предстоящем задании опыт участия в реальных боевых действиях, на что ещё недавно делали упор члены приёмной комиссии. Они станут представителями разведки качественно нового уровня – интеллектуальной, научной, технологической. Такие вызовы сегодня бросала реальность, и им нужно было соответствовать.

Ровно в четверть девятого оба курсанта нарисовались у двери «красного уголка». Иван коротко глянул на Андрея и решительно толкнул створку, заглянул внутрь:

– Можно?

Майор сидел в дальнем углу обширного помещения, заставленного ровными рядами стульев с откидными сиденьями, как в кинотеатрах. У небольшой сцены Котов поставил столик, возле него устроился сам, ещё два стула пустовали, в ожидании курсантов.

– Входите, курсанты. Проходите, присаживайтесь. Разговор, как я понимаю, будет у нас долгим, а в ногах, как моя бабка говаривала, правды-то и нет.

Вчерашние студенты не заставили себя упрашивать, заняли свои места напротив майора. Тот окинул их спокойным взглядом:

– Мне начинать, или сами изложите суть проблемы?

Иван набрал в грудь побольше воздуха и решился:

– Товарищ майор…

– Сергей Владимирович, – негромко перебил его Котов.

– Что?

– Мы здесь без званий, Ваня, поэтому называй меня по имени-отчеству, ладно?

– Слушаюсь, това… Сергей Владимирович… В общем, нам бы хотелось понять, за какие-такие высокоморальные и профессиональные качества мы были выбраны из миллионов наших соотечественников? И почему нам запрещено большую часть свободного времени показываться из своей комнаты и контактировать с остальными курсантами? Ну, как-то так…

Он сказал – и оглянулся на Андрея в поисках поддержки, тот только напряжённо кивнул. Котов внимательно всмотрелся в их нахмуренные лица и… рассмеялся! Молодые люди снова переглянулись, и теперь уже Андрей задал вопрос:

– Мы как-то не так сформулировали мысль?

Котов помотал головой, успокаивающе поднял ладони:

– Да нет, чего уж там… Всё в порядке… Просто в этих стенах подобные вопросы, наверное, не задавались с момента основания этого богоугодного заведения… Здесь вообще, если вы вдруг не заметили, вопросы задавать не принято. Но я вас понимаю: это чисто по-суворовски. «Каждый солдат должен знать свой манёвр» … Правильно, только солдат, в таком случае, должен обладить мышлением полководца. Это я сейчас не про армию, а про разведку конкретно. В нашем случае, излишнее знание отягощает, и потому о своём назначении наши курсанты узнают в последний момент. Во избежание, так сказать… Но в вашем случае всё иначе, и вы это почувствовали. Почему?

Выдержав паузу и отметив повышенное внимание курсантов, майор продолжил:

– Потому, что вы действительно особенные. Этому есть несколько причин. Во-первых, вы первыми попали сюда не после армии, а сразу с дипломами ВУЗа. Это обеспечило определённый стартовый интеллектуальный уровень и задало новую планку. Во-вторых, то, чем вам предстоит заниматься, в корне отличается от большинства задач, которые приходится решать выпускникам данного заведения…

– Страна изучаемого языка, – пробормотал Иван, вспомнив вдруг ставший таким давним, словно бы из другой жизни, разговор в деканате родного института. Котов расслышал, кивнул.

– Приблизительно угадал, да только здесь каждый первый становится «нелегалом», не в это суть… Как бы вам это попроще объяснить…

– Вы уж постарайтесь, товарищ… «Кот» … Надеемся, интеллектуального потенциала у нас хватить понять, – с максимальной иронией вставил свои «пять копеек» Андрей, и подмигнул приятелю, но майор шутливый тон курсанта не принял.

– Дело в том, что задача, которая поставлена перед нами – я не оговорился, перед НАМИ, вами и мной – Партией и советским Правительством настолько неординарна, что решить её не под силу рядовым исполнителям, даже имеющим большой опыт работы за рубежом. Я постараюсь разъяснить вам ситуацию, насколько это в моей компетенции, да и вообще возможно.

Он встал, одёрнул гимнастёрку, расправил её складки под ремнём портупеи на спине и подошёл к окну, раздёрнул тяжёлые бархатные тёмно-коричневые портьеры. За большими стёклами медленно умирал августовский вечер.

– Сразу хочу оговориться, – бросил он чрез плечо, – что наша сегодняшняя беседа не укладывается в рамки курса вашей подготовки и является сугубо частной…

– А почему… – начал было Иван, но Кортов резко его одёрнул:

– Не перебивайте, Скиф, всему своё время… Я не стану останавливаться на деталях предстоящего задания, просто слегка введу вас в курс мировой политики и той ситуации, которая сложилась вокруг предстоящих задач. Вы уже поняли, Иван, что действовать вам предстоит в Аргентине, я сразу уточняю это, поскольку уже завтра вы приступите к курсу изучения особенностей именно этой латиноамериканской страны, её географии, климата, экономики и политической системы. Так уж сложилось в послевоенные годы, что наша разведка, занимаясь по большей части контршпионажем, несколько утратила свои позиции на мировой арене, а уж в Латинской Америке мы всегда были не сильны. После второй мировой войны там прочно обосновались американцы. Это и не удивительно – вездесущий Дядюшка Сэм всегда стремился погреть свои вороватые лапки на чужом богатстве, а Латинская Америка на ресурсы, ох, как щедра! Однако, нас не интересуют полезные ископаемые её стран, мы будем искать определённых людей, военных преступников, скрывающих от мира нечто, для нас и нашей страны весьма важное и не менее опасное, попади оно во вражеские руки. Найдя этих людей, мы должны будем на месте определить степень важности того, что у них имеется, и уже на основании наших выводов в Центре решат, что с ними делать.

– Это нам понятно…

Андрей нетерпеливо поёрзал на неудобном деревянном седалище. Котов изобразил на лице вежливое внимание.

– Наш вопрос остаётся: почему именно мы?

Майор помолчал некоторое время, задумчиво пожевал губами, словно ощупывая будущий ответ на вкус и форму… Покачал головой…

– Честно говоря, парни, это была не совсем моя идея, тут головы поумнее поработали. Но если вкратце… То мысль в том, чтобы к работе привлечь максимально образованных людей, которых будущий противник никоим образом не смог бы связать с нашими разведорганами. Именно поэтому ваша подготовка проходит по индивидуальным планам с минимальными контактами в кругу остальных курсантов и преподавателей.

– И мы одни – такие? – с самым невинным видом задал вдруг вопрос Иван. Андрей воззрился на него удивлённо, а Котов только крякнув уважительно. Но ответил:

– Нет, вьюнош, отнюдь… Хороша бы была разведка наша, если бы полагалась в таких делах исключительно на волю случая: чёт или нечет, пан или пропал. История не знает сослагательных наклонений, разведка не терпит случайностей. Ну, по крайней мере, тогда, когда их можно максимально избежать. Готовятся и другие группы. И на задание отправится наиболее подготовленный контингент, уж поверьте мне… Так что, как говаривал вождь мировой Революции товарищ Ленин, «…учиться, учиться и ещё раз учиться»! Могу пока в успокоение лишь сказать, что на данном этапе вы идёте первым номером. Остальное зависит исключительно от вас. Дерзайте…

14 сентября 1950 года. 16:20. Спецобъект МГБ «101 школа».

Павел Анатольевич Судоплатов распахнул створки окна в учебном кабинете и на секунду замер: за стенами корпуса вступил в свои права огненный сентябрь! Подмосковье окуталось багрянцем осени, леса стояли в своём пёстром великолепии, но солнце припекало совсем по-летнему, и на футбольной площадке гоняли мяч несколько мускулистых парней в трусах и майках.

Судоплатов обернулся и взглянул на замерших во внимательном ожидании курсантов. Скиф и Фома заняли по парте в первом ряду, конспекты закрыты, даже дыхание, казалось, оба затаили… Сидящий на «галёрке» – в заднем ряду – Котов чему-то хитро ухмылялся в усы.

– Значицца так, хлопцы, – генерал-майор посуровел, придав ситуации значимости. – Сегодня я введу вас в курс дела относительно будущего задания. Это необходимо не только для того, чтобы вы прониклись всей важностью и сложностью задания, но и к тому, чтобы вам стала понятна суть той подготовки, которую вы будете проходить в дальнейшем.

Он отошёл к классной доске и на чёрной поверхности её начертал мелом – «1943 год».

– Итак, сорок третий год… Самая середина Великой Отечественной… Вот-вот наступит перелом, и мы погоним фрицев «…вдоль по Питерской» или по старой Смоленской, как когда-то Наполеона, не суть важно… Важно другое: знаменитый физик Нильс Бор, тогда бежавший из Дании, находящейся в германской оккупации, в нейтральную Швецию, через своих не менее известных коллег Елизавету Мейнтер и Альфвена обратился к советскому Правительству и нашим физикам, в частности – к Капице, и сообщил, что по его сведения в Германии ведётся разработка сверхмощного оружия, основанного на расщеплении атомного ядра. Сказать, что для нас это стало уж полной неожиданностью, я не берусь: впервые наши учёные услышали об этом ещё в 1940 году, но посчитали, что при современной технологической базе создание такого оружия невозможно в принципе. Но, тем не менее, Комиссия Академии наук СССР по изучению проблем атомной энергетики под руководством академика, профессора Хлопина, порекомендовала Правительству и всем профильным научным учреждениям отслеживать все публикации по данной тематике за рубежом. До 1943 года англичане уже пытались запустить проект «Трубный сплав» по созданию урановой бомбы, но, по нашим сведениям, с ассигнованиями на подобные исследования у них было из рук вон плохо. Отношение нашего командования и Правительства к вопросам создания атомной бомбы изменилось в корне, когда из Америки пришли сведения о первой цепной ядерной реакции, которую осуществил Ферми. Стало ясно, что создание супербомбы не за горами. Перед нами была поставлена задача скоординировать деятельность различных подразделений разведки и бросить все возможные ресурсы на получение материалов американских исследований. Поскольку именно американцы, по мнению светил нашей науки, были в этом вопросе наиболее продвинутыми. Возглавлял американскую ядерную программу Оппенгеймер, 44-летний физик, даже не лауреат Нобелевской премии, что весьма удивляло наших учёных мужей, а бок о бок с ним трудились Ферми и… тот самый Нильс Бор, ратовавший за прекращение всех исследований в этом направлении! Я не хочу сейчас рассказывать вам всех подробностей ядерной гонки. Только представьте себе: страна была максимально истощена жесточайшей из войн, которые только знало человечество, сам я, помимо атомного шпионажа, был вынужден заниматься ещё и организацией партизанского движения… И в условиях совершенно дикой нехватки финансовых, материальных и человеческих ресурсов нашим учёным пришлось создавать с нуля практически новую отрасль науки и промышленности – ядерную энергетику. Тогда в значительной мере нам помогли продвинуться в исследованиях и практическом создании ядерной бомбы разведданные, полученные нашими отважными разведчиками-нелегалами, собиравшими сведения о так называемом «Манхэттенском проекте». Вашими будущими коллегами, между прочим… Благодаря им, мы совсем ненамного отстали в создании ядерного оружия от США и смогли в дальнейшем сохранить паритет и избежать новой, теперь уже термоядерной войны.

Судоплатов замолчал, прошёл к учительскому столу, плеснул из полупустого графина в стакан воды, выпил, жадно глотая, словно бы заново переживая все перипетии тех недавних страшных лет…

– Ну, да это лирика, – резко бросил он, словно бы разом отметая дела давно минувших дней и призывая обратиться к дню сегодняшнему. – Тогда шла война, решать приходилось множество проблем одновременно, и мы как-то с этим справлялись. Сосредоточившись на лабораториях Лос-Аламоса, мы как-то упустили из виду немецких физиков. Те тоже, как оказалось, сумели продвинуться достаточно далеко в своих исследованиях. Деление атомного ядра было открыто в Германии Ганом и Штрассманом ещё в 1938 году независимо от работ учёных в других странах, но только когда они обобщили аналогичные сообщения из других стран, появилась идея превратить чисто научное открытие в прикладное с целью создания сверхоружия для Третьего Рейха. Правда, по большей части, в виду особенностей развития технологий в Германии, основное внимание там уделялось созданию атомного двигателя, в чём немцы значительно преуспели. Все их исследования замедлялись постоянными бомбардировками союзников, в результате которых неоднократно разрушались заводы по производству тяжёлой воды. И тем не менее в 1940 году Германия на голову опережала в исследованиях остальные страны, принявшие участие в «ядерной гонке». Некоторую проблему изначально создало отсутствие необходимого сырья, но после того, как Гитлер аннексировал Судетскуо область Чехословакии в 1938 году, в его распоряжении оказались урановые рудники в окрестностях городя Яхимов. Кроме того, с оккупацией Бельгии в руки нацистов попало около тысячи тонн оксида урана, завезённого бельгийцами из своих африканских колоний. Вторжение в Норвегию принесло Германии единственный на то время в мире завод тяжёлой воды, которую используют для замедления ядерной реакции. Всё это вкупе позволило немцу Вернеру Гейзенбергу приступить к созданию первой в мире «урановой машины», как тогда называли ядерный реактор. Атака японцами Пёрл-Харбора и вступление Америки во Вторую мировую войну привело к тому, что создание атомного оружия было признано в США приоритетным направлением. В Германии же, не имевшей столько ресурсов, финансирование ядерных исследований шло по остаточному принципу, Гитлер не верил в создание атомной бомбы до окончания войны на Восточном фронте. А т о, что война будет затяжной, показали тяжелейшие компании зимы 1941-42 годов и поражение гитлеровских войск под Сталинградом. А тут ещё и британские спецслужбы провели секретную операцию «Ганнерсайд», в ходе которой вывели из строя тот самый завод в Норвегии. Остатки запасов тяжелой воды (оксида дейтерия) уничтожили норвежские партизаны. Германские исследователи окончательно перешли в режим «подсоса»: ни денег, ни ресурсов. Тем временем конец войны был близок, в январе 1945 года группу учёных под руководством Гейзенберга и почти завершённый ими ядерный реактор В-VIII вывезли из Берлина в сторону границы со Швейцарией, в деревушку Хайгерлох. Там работы продолжились и шли даже тогда, когда война уже фактически закончилась. Нехватка тяжёлой воды и урана привела к неудачной попытке запустить цепную реакцию 23 марта 1945 года, а в мае-июне Гейзенбера и девять его соратников арестовали американские спецслужбы и тайно вывезли на территорию Великобритании в ходе операции «Эпсилон». Немецких физиков американцы разместили в поместье Фарм-Холл, это в окрестностях Кембриджа, которое просто нашпиговали прослушивающими устройствами. Это и была главной задачей операции «Эпсилон» – определить, насколько близко немцы подобрались к созданию ядерной бомбы. Результаты потрясли обе стороны: американцы вдруг поняли, что со стороны Германии можно было не ожидать в ближайшее время практического применения ядерного оружия, а немецкие физики, в свою очередь, оказались в шоке от продемонстрированных им результатов атомной бомбардировки японских городов Хиросимы и Нагасаки. Как оказалось, до последнего момента Гейзенберг и его коллеги были свято уверены, что опережают в своих исследованиях практически все страны. Таким образом немецкие физики вроде бы остались за рамками… Но всё оказалось не так просто…

Судоплатов отметил, что недавние студенты внимают ему с таким почтением, будто слушают лекцию любимого педагога, и усмехнулся… Говорить он умел, но и умел ценить искусство слушать своих собеседников. Эти двое ему определённо нравились.

– Проблема всплыла совершенно неожиданно. Не стану останавливаться на подробностях, с ними вы потом ознакомитесь сами, скажу только, что несколько германских физиков-ядерщиков сумели уйти от американской, британской и прочих разведок и осели в Латинской Америке, которая уже давно даёт приют беглым нацистам

– В Аргентине! – не удержался и вставил Иван. Котов хотел его одёрнуть, но генерал жестом остановил своего коллегу:

– Именно, Скиф… «Крысиные тропы» в Европе, целый тайный подводный флот Дёница… Мы до сих пор точно не знаем, сколько точно военных преступников ускользнули этим путём от возмездия. А теперешний аргентинский диктатор, Хуан Доминго Перон, просто одержим идеей создания собственной атомной бомбы и вступления в «ядерный клуб». И ему, кстати, ничто не может помешать это сделать. Ничто и никто. Кроме вас, надеюсь…

Иван и Андрей переглянулись.

– Так значит…

– Да, курсанты, основной вашей задачей станет поиск и уничтожение германских физиков-ядерщиков, бежавших в Аргентину. В кратчайшие сроки. Вы станете одними из первых сотрудников вновь создаваемого Бюро № 1 Министерства государственной безопасности СССР по диверсионной работе за границей. И эта миссия станет первым заданием наших новых «бюрократов», как нас уже успели окрестить злые на язычок бумагомаратели с Лубянки. Полномочия мне, как начальнику службы, товарищ Берия дал весьма широкие, но это не снимает с нас ответственности за скорейшее и чёткое выполнение этого непростого задания. Вы остаётесь в непосредственном подчинении товарища Котова, он же и возглавит вашу группу во время выполнения задания. И сроки будут, предупреждаю, весьма сжатыми…