Читать онлайн Вечорница. Часть 1 бесплатно

© Елена Воздвиженская, 2022

ISBN 978-5-4498-8320-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Подменыш

Много историй знала Катина бабушка, называла она их быличками и всегда эти рассказы начинались со слов «когда-то давно в нашей деревне…». Катя очень любила слушать былички, хоть иные бывали и страшные, однако же всегда, после того как баба Уля заканчивала рассказ, оставалось в душе необъяснимое чувство осознания того, как же мало ещё знаем мы о нашем мире и о тех, кто невидимо живёт с нами рядом.

Вот и сегодня завела баба Уля разговор, присев с рукоделием в уголке дивана. Катя устроилась у тёплого бока большой печи, в которой весело потрескивали дрова, и наблюдала, как за окном кружатся снежинки в синих зимних сумерках.

– Когда дитя родится, все радуются, и это понятно, новый человек пришёл в мир. Только вот нельзя слишком-то радоваться, а то могут они услышать. А ведь пока младенца не окрестили, они могут утащить его, да так, что и мать не всегда догадается.

– Кто – они, бабуль? – спросила Катя, понимая, что настало время очередной диковинной истории.

– Нечистая сила, – ответила баба Уля, – Ведьмы, кикиморы, богинки. Много их разных, а суть одна. Забирают они из колыбели настоящего младенца, а взамен подсовывают своего детёныша, а могут и просто полено положить, аль куклу соломенную, тиной болотной набитую.

– Как же тогда мать не может догадаться, что это не её ребёночек?

– А в том-то и дело, что на мать они морок наводят и не видит она, что не ребёнок это, даже если ей об том толковать все вокруг станут, будет на своём стоять.

– Разве такое может быть? – удивилась Катя.

– Ещё как может. С Глашкой из нашей деревни такое случилось. Рассказывала мне это мать моя. Была она тогда ещё девкой, но эту историю на всю жизнь запомнила. Была у них соседка по имени Глаша, только недавно замуж вышла и родился у них сынок. Муж её в город нанялся работать, уж не помню кем, ну а Глаша по хозяйству конечно управлялась. Уставала сильно. А сынок уродился очень крикливый, плакал постоянно, вымоталась Глашка, что и говорить – день на хозяйстве, да ночь не спи. И вот однажды умаялась она очень, а сынок всё кричит да кричит, она и крикни в сердцах:

– Да чтоб тебя черти унесли!

Крикнула и сама тут же осеклась, испугалась, рот перекрестила, молитву сотворила. А слово не воробей, вылетело не поймаешь. Лукавый-то он не дремлет, всегда рядом снуёт, слушает. Вот и тут, услыхал, что его помянули, да и явился. И в ту же ночь ребёнка-то Глашке и подменил. Он ведь не крещёный ещё был. Раньше старались поскорее дитя окрестить, до сорока дней после рождения, а пока не окрестили, так в избе света на ночь не гасили, всегда лампу-керосинку оставляли, чтобы нежить не подобралась.

В общем, успокоился немного ребенок, притих после тех слов, будто и сам почуял, что беда на пороге, ну и Глашка тоже уснула у зыбки. А чертям только того и надо. Подсунули они вместо сыночка подменыша. Проснулась утром Глашка, уж заря в окне, испугалась, что дитя заспала, подскочила – нет, вот он в зыбке, подивилась, как же так, всю ночь спал напролёт. Обрадовалась и сама полна сил, наконец-то выспалась. Принялась по дому хлопотать. Тут и муж на выходные с городу приехал.

И видит он такую картину – жена его, Глашка, по избе ходит, в пелёнках дитя таскает, да только не их это сынок. Их-то хоть и крикливый был, да гоженький – кругленький, мягонький, глазки голубеньки, волосёнки светлые, молочком от его пахнет. А этот – большеголовой, лоб навис как карниз, а тело маленькое, ручки-ножки тонкие, кривые, глаза чёрные, злые, взглянешь на лицо – будто и не ребёнок это вовсе, а старик древний, страшный, и пахнет от него гнилью болотной.

Стал муж Глашку допытывать, что случилось в его отсутствие. Она ему:

– Да ничего не случилось. Ты погляди лучше какой у нас Ванюшка-то стал хороший, спокойненький, спит всю ночь, а днём лежит тихонько.

– Да ведь не наш это Ванюшка! Али ты не видишь? – вскричал муж.

А Глашка на него зло взглянула, подменыша к себе прижала, исподлобья глядит, отвечает сквозь зубы. Схватился муж за голову, что делать?

А жена ходит, на подменыша любуется, тетёшкается с ним. Морок на её нашёл, вишь ты. С горя ушёл муж во двор, сел и за голову схватился. Тут мимо бабы шли деревенские, по воду они ходили на колодец. Увидели они мужик Глашкиного, аж испугались, спрашивают, беда, мол, что ли какая случилась? Лица на тебе нет! Ну и рассказал он им всё. Те поначалу засомневались. А он им и говорит:

– А вы сами поглядите.

Вошли бабы в избу, вроде как поздороваться. Промеж тем в зыбку-то и заглянули. А там уродец лежит, ахнули они, да бежать. Ну и говорят мужику:

– Идём скорее к бабке Агафье, она в этом понимает, может и поможет тебе.

Пошли они к бабке Агафье, всё ей поведали. Та пришла, видит – так и есть, подменыш в зыбке вместо ребёнка. А на Глашке морок. И велела она мужу в угол сесть да молитвы читать особые, научила его как надо. А сама травы какие-то в горшке запарила, Глашку отваром напоила. Та вроде как сонная стала, уложила её бабка Агафья на лавку, а сама за подменыша взялась.

– Смотри, – предупреждает она Глашкиного мужа, – Блазниться будет, не оглядывайся по сторонам, черти тебя отвлекать станут, морок насылать. А ты молись, тяжело будет дитя вернуть, но я постараюсь.

Начал муж молитвы читать, а бабка вокруг зыбки ходит, слова бормочет непонятные, святой водой избу и колыбель кропит, свечи зажгла особые. Наполнилась изба дымом и туманом. И тут затряслись стены, заходило всё вокруг, затрещало, захохотало рядом, завыло, зашептало. Но муж Глашкин терпит, молитвы читает.

Сколько так продолжалось неведомо, мужику показалось, что время остановилось, уже силы не осталось у него терпеть, страх напал, жуть, лампа керосиновая потухла, лишь пламя свечей пляшет по стенам, а кругом творится такое, что и в кошмаре не привидится. Чувствует мужик, что силы его покидают, тошно ему, последнее, что увидел, как подменыш из зыбки поднялся, и по полу побежал, потом по стене на четвереньках полез, на потолок забрался, подобрался к мужику, свесился над ним, и в лицо ему дыхнул смрадом.

Очнулся мужик – двери в избу настежь распахнуты, Глашка на лавке сидит, плачет. А бабка Агафья на пороге сидит, дышит тяжело, волосы у неё растрёпанные, платок сбился, а на руках свёрточек держит. Глянул мужик – а это Ванюшка!

– Ох и тяжело было, – еле сказала бабка Агафья, – Теперь домой пойду, отдохнуть мне надобно, думала жива не останусь. А ты, Глаша, дитя береги, да слов больше на ветер не бросай, лукавый-то он не дремлет. Многого вы не знаете, не ведаете, а оно рядом живёт. Да покрестите завтра же дитя.

Как бабка велела, так они и сделали. После того всё наладилось. Так то, Катюшка, за каждое слово с нас спросится, каждое слово наше Ангелы в особую книгу записывают. И у бесов своя книга есть. Они тоже туда пишут, всё плохое, что у нас изо рта вылетит. А когда помрём, да пред Богом предстанем, положит он те книги на весы и что перевесит, то и получим мы по делам своим да словам. Так то вот, милая.

Тайна второй двери

Сладкий вишнёвый аромат липнул к волосам и рукам, обволакивал густым сиропом, сахарил губы рубиновым соком. Катюшка сидела на крылечке перед полным тазом вишни, это они с бабушкой собрали сегодня в саду, встали пораньше, чтобы по холодку успеть. Сейчас-то вон как разморило. Жаркий полдень повис в воздухе как студень, вокруг всё замерло словно на картинке, только лениво жужжал шмель, перелетая с цветка на цветок, в зарослях клевера в углу двора.

Из дома вышла баба Уля, неся с собой ещё один тазик:

– Двинься-ка, Катюшка, дай присяду. Ух, ну и жара, – вздохнула баба Уля, опускаясь на ступеньку, и вытирая пот с лица своим цветастым передником, – Ну начнём.

И бабушка с внучкой принялись чистить вишню от косточек. У бабушки выходило быстро и ловко. А вот у Кати вишня выпрыгивала из пальцев, брызгалась во все стороны соком и раздавливалась всмятку. Однако, спустя некоторое время Катюшка приноровилась, и работа у них закипела.

– Бабушка, а кто жил в голубом доме? – спросила вдруг Катя.

– Да кто жил? Люди, – отозвалась баба Уля, бросив внимательный взгляд на внучку, – А ты чего вдруг спрашиваешь?

– Да я так, интересно стало.

Голубой дом стоял у них в деревне почти у самой реки, на отшибе, его так все и называли – голубой дом. Сколько себя помнила Катя, дом этот всегда пустовал, никто в нём не селился, хотя городские охотно приобретали участки в их деревне, под дачу или даже переезжали сюда, вон например пасечник дядя Паша, он два года назад сюда перебрался, пчёл развёл. После сбора мёда всегда созывал ребятишек к себе и угощал новым урожаем, за большим деревянным столом, стоящим в саду под яблонями.

А этот голубой дом вроде и расположен был очень удачно, у самого берега, и участок был возле него большой и даже сад, а вот поди ж ты, никто не покупал его. Местные поговаривали, что жила там знахарка одна, да после пропала куда-то, никто и не знал куда. А дом стоял как нетронутый, будто хозяйка вышла всего на минуту и скоро вернётся. И хотя время наложило на дом свой отпечаток, но был он ещё довольно крепок.

Краска по-прежнему отливала ярким небесным цветом, двери и окна не покосились. Был интересный момент в этом доме – двери в доме было две. В их деревне такого больше ни у кого не было. У всех была одна дверь, как и полагается. А тут один выход был «передним», как выражались местные, а другой соответственно «задним».

И что ещё больше вызывало непонятки, так это то, что задняя дверь, располагавшаяся в боковой стене дома, той, что обращена была к реке, выходила практически в воду, то есть, если открыть её изнутри, то можно было шагнуть прямо в реку. Опять же, когда по весне река разливалась, дом этот никогда не затапливало. Вода будто обходила его, огибала.

С тех пор, как знахарка пропала, было всего несколько случаев, когда деревенские пытались войти или же что-то взять из того дома. И всякий раз заканчивалось это, прямо скажем, не очень хорошо, боком выходило. Вот и бросили местные все попытки попасть туда. Так и стоял дом сам по себе и жил своей жизнью.

– В доме том жила ведунья одна, – после паузы вдруг завела разговор баба Уля, – Много необычного происходило у неё дома. Наши-то деревенские бывало обращались к ней, у кого корова молоко давать перестанет, у кого овца отобьётся от стада и заплутает, боль вот зубную тоже умела заговаривать, вещь пропавшую найти. Она сама особо ни с кем не общалась, пока не придёшь к ней, но в помощи не отказывала. Вреда не делала.

Откуда она к нам пришла никто не знал. После войны появилась она в нашей деревне, да так и осталась. Дом этот сама подняла, наши хотели подсобить, да она отказалась, сказала, мол из города бригаду наняла, а только не городские это были.

– Откуда ты знаешь, бабуль?

– А странные они были, мужики эти. Обычно ведь как? Работают люди – и смех слышен, и разговоры, да и выпьют с устатку-то, а эти молчат всё, тишина полная, а мимо идёшь, на речку, так таращатся на тебя, а глаза как у лягушек – навыкате, круглые, и вот что удивительно, они все, а было их семеро, словно на одно лицо, одинаковые.

Ну да никто спрашивать у ведуньи не посмел про то. Так и подняли дом, переехала она из землянки своей в избу. А вот ни бани, ни сараев никаких не было, чудно. Как в деревне без бани и без хозяйства? Тогда ещё поняли наши, что непростая она. В лес часто ходила, в луга, травы собирала, грибы, корешки разные.

– А как узнали, что она знахарка, а, бабуля? – поинтересовалась Катя.

– У Матвеевых однажды корова захирела, совсем плохая сделалась, то ли съела чего, то ли что. И вот знахарка эта сама пришла к ним на двор, молча к корове в хлев зашла, руку ей на лоб положила, что-то пошептала, а потом мешочек холщовый дала хозяйке, велела порошком из того мешочка корову отпоить. Вроде боязно было Матвеевым, да хуже-то уже не станет, порешили они, ну и сделали, как она велела. А скотинка-то возьми да и оживи! Вот радости было! После войны ведь тяжело жили, бедно. Корова была кормилицей всей семьи.

Стала с тех пор Матвеева Полинка каждый день кружечку молока носить той знахарке, та не отказывалась. После и другие люди потихоньку к ней за помощью потянулись, вот так и началось всё. И вот те, кто приходили к ней за помощью, видели у ей в избе кой-чего.

– Чего это, бабуля?

– Да всякое. Сказывали, что коловёртыш у ней есть, потому, мол, и хозяйства у ней нет, без надобности.

– А кто это, бабуль, коловёртыш?

– Помощник это ведьмин, с виду то ли собака, то ли свинья, а уши как у зайца длинные, так говорят те, кто его видели. Вместо носа пятачок, а под ним зоб большой болтается как мешок. Туда коловёртыш складывает всё, что добудет – и масло, и яйца, и коренья разные, да всё, что угодно, а дома и достаёт, да хозяйке передаёт. Вот такой коловёртыш и у той знахарки был, под печкой жил, говорят, иногда выглядывал, гостям показывал морду и тут же прятался.

– Бабуль, а зачем та дверь ей нужна была?

– Которая?

– Да та, что прямо в реку выходит.

– Сама-то я не знаю, конечно, но сказывали наши люди, что если выйти через эту дверь, то в особый мир попадёшь, не наш, а в тот, где иные обитают, те, что в наш мир невидимыми приходят. Вот и ходила туда ведунья, то ли за знаниями тайными, то ли ещё зачем. Однажды, уже после того, как пропала она, залезли в тот дом местные, ну поживиться хотели, прямо говоря, а с ними собака увязалась.

И вот пока они в избе шарили, собака к той двери подошла и давай скулить и дверь лапой скребёт, мужики-то и отворили дверь, интересно им стало, чего собака так волнуется, они ведь знали, что за дверью просто речка. Отворили, а собака прыгнула туда, да только в воду не упала, а прямо в воздухе исчезла.

Испугались тогда мужики и бросились оттуда, от греха подальше. Собака так и не вернулась больше. С той поры и стали думать, что знахарка ушла в тот мир в очередной раз, а вот выйти обратно не сумела, то ли случилось с ней там чего, то ли решила сама там остаться, то ли ещё что.

– А почему никто не поселится там, а баба?

– Да кто ж захочет селиться в таком месте? Да и говорят люди, что порой горит по ночам в той избе огонёк, может и выходит хозяйка иногда в свой дом оттуда, да мы не видим только. Может тоже иной она сделалась. Вот так-то, Катюшка. А вы туда лазить не смейте, плохое это место, не для игр.

– Да мы и не лазим, бабуля, – отозвалась Катюшка.

– Вот и славно, а теперь пойдём-ка вишню сахаром засыпать, гляди-ко, мы с тобой уже весь таз перебрали за разговорами-то, – улыбнулась баба Уля.

Катюшка поднялась с крыльца и пошла за бабушкой в избу.

Жердяй

– Сейчас-то уж не так нечисть балует, – начал разговор дед Семён, когда речь зашла о загадочном и неизведанном. В избе было жарко натоплено, соседка Клавдия принесла с собой вязание, и они с бабой Улей быстро-быстро, почти не глядя, работали спицами. Катя забралась с ногами на диван и гладила кота Ваську, расположившегося на её коленях, и слушая разговоры взрослых.

На каникулы всегда привозили её родители сюда, в деревню Добрянку к деду Семёну и бабушке Ульяне. Катя бы с радостью и вовсе не уезжала из Добрянки, да школы тут не было, лишь начальная, а в соседнем селе была школа до девятого класса и всё. Вот и приходилось каждый раз со слезами покидать родную избу, и бабу с дедом до следующих каникул.

– И то верно, – поддакнула Клавдия, – Нынче и люди-то уж не те, что были.

– А помните, – вдруг сказала баба Уля, – Как Анисим наш жердяя повстречал?

– Бабуля, расскажи, – попросила Катя.

Про жердяя она слышала от бабушки с дедом, живёт он по оврагам тёмным да сырым, прячется днём в зарослях или в лес уходит, а как ночь наступает, то выходит к людям – ходит по ночным деревням да в окна заглядывает. Если увидишь его, то может он с собой в лес увести или просто напугать до смерти. Сухой он весь с виду, вытянутый, словно жердь, руки-ноги тоненькие, сучковатые, сам тощий, а высотой почти с дерево.

– Лучше ты расскажи, дед, – отговорилась баба Уля, – Вы ведь вместе тогда в Алпачёвку-то ходили.

– Давно это было, – отозвался дед, и Катя замерла в сладком предвкушении от рассказа про старину и про страшное, по коже пробежал холодок, а в животе сделалось щекотно.

– Давно это было, нам тогда было лет по семнадцать, ещё и бабку твою не знал даже тогда, – обратился он к внучке, – И пошли мы как-то раз в соседнюю Алпачёвку, что от нас в трёх километрах, на вечорки. Парни там собирались, девушки, на гармошке играли, танцы устраивали, шутки-смех, молодёжь одним словом. С алпачёвскими-то мы мирно жили, мы их привечали, они нас. А то ведь, бывало, что деревня на деревню раньше дрались парни, как вот, например, с ольховскими. Ну это так, к слову, присказка.

А было дело так. Пришли мы с Анисимом да ещё с другими ребятами в Алпачёвку ещё засветло, и сразу в клуб. Время пролетело как птица, плохо ли отдыхать-то после трудового дня. Ну а тут вдруг Анисим возьми да и повздорь с кем-то, в чём там дело было не знаю. Хоть драки и не было, однако осерчал он крепко, пошли, говорит он мне, домой. А мне неохота, самый разгар танцев пошёл.

– Агась, – усмехнулась баба Уля, – Танцы. Из-за Леськи небось остался, старый хрыч, ты ведь за ей приударял тогда.

– Ничо не из-за Леськи, – проворчал дед Семён, – Вообще не помню такую.

Баба Уля при этих словах довольно хмыкнула, а Катя прикрыв рот ладошкой, тихонько хихикнула.

– Что ты меня с толку сбиваешь? Забыл вот о чём говорил, – зыркнул дед на бабу Улю. И, собравшись с мыслями, продолжил, – В общем, никто из наших домой возвращаться так рано не хотел, все Анисима уговаривают, мол, чего ты, успокойся, повеселимся, да и пойдём через час-другой. Но того, как пчела бешенна ужалила, пойду, говорит, значит один.

Ну мы и махнули рукой, пущай идёт, а чего с ним сделается? Дорога прямая, через поле, ни леса тут, ни реки. Только вот Выселков Лог да и всё. Правда, бабки старые нас стращали байками про этот Лог, мол, блазнится там, да мы молодёжь тогда особливо в это не верили. Ну и ушёл, значит, Анисим, а мы остались в клубе. То да сё, время пролетело, тронулись мы в обратный путь, время уже за полночь было. Вернулись в деревню, тут в окошко тётка Нюра стучит, мать Анисима, трясётся вся. Вышел я на крыльцо, започуяв неладное:

– Что случилось, тёть Нюр? – спрашиваю.

А она в ответ:

– А где ж Анисима оставили? Ведь он с вами уходил!

Тут мне не по себе сделалось. Пошёл я к другим ребятам, надо, говорю, идти искать Анисима. Как бы беды не случилось. Пошли мы в обратный путь по той же дороге. Идём, кричим, зовём его, все кусты придорожные обшарили, как сквозь землю провалился. Кто-то пошутил, мол, он небось в деревне давно, спит где-нибудь на овине, нас попугать решил, отомстить, так сказать, за то, что с ним не пошли. Так дошли мы до Выселкова Лога.

Он глубокий, там и днём темно да сыро, а ночью и совсем хоть глаз выколи, сыростью тянет снизу, даже жутко сделалось. Остановились мы на краю и стали кричать, Анисима звать. И вдруг слышим, откуда-то издалека:

– Сюда, сюда идите! Здесь я!

Пошли мы на голос и отыскали нашего друга в таких густых зарослях, что и пробраться сквозь них невозможно, как он туда залез и зачем, недоумеваем мы. Ну вытащили однако, а он дрожит весь, одежда разорвана, весь мокрый, то ли от росы ночной, то ли от страха испариной покрылся. Начали мы его расспрашивать, что приключилось с ним, на кой он в кусты те полез? И вот что он нам рассказал:

– Шёл я по дороге, а внутри меня прям огонь бушевал, до того обозлился я, что вы со мной не пошли. Луна яркая, круглобокая, желтится в небе, светло как днём. Всё хорошо было, пока не поравнялся я с Выселковым Логом.

Вдруг ни с того, ни с сего напал на меня страх какой-то, чувствую, как смотрит на меня будто кто. Замер я, прислушался. Тишина. И вдруг в Логу зашумело что-то, кусты зашуршали, сквозняком повеяло, сыростью, филин заухал где-то в стороне, а после послышался шёпот неразборчивый, бормочет кто-то, заунывно так, монотонно, у меня голова закружилась, чумная сделалась. Хочу бежать и не могу, ноги словно к земле приросли.

Стою и гляжу на Лог. А оттуда голова показалась, огромная, глаза как провалы чёрные, пустые, рот щелью, а носа и вовсе нет. За головой шея тощая, длинная потянулась. Я уже стал кумекать кто передо мной. Жердяй это был. Вышел он из Лога неспешно, а я смотрю как зачарованный и ничего не могу поделать. Подошёл он ко мне, высоченный, сухой, как сосна мёртвая, наклонился и в глаза мне заглянул. А потом руки свои потянул ко мне, а они крючковатые, как сучки, скребут по коже, ощупал всего, и за собой в Лог потащил.

А сам всё издаёт звуки эти мерзкие, то ли чириканье какое-то, то ли скрежет, то ли шёпот, не разобрать, будто старое дерево скрипит на ветру. Затащил он меня в эти кусты, я всю кожу изодрал себе, да боли даже от страха и не чувствовал, оставил он меня там, а сам исчез куда-то. То ли позже вернуться хотел, то ли что. А на меня оцепенение нашло. Пока ваши голоса не услышал, как не в себе был. Спасибо вам, спасли вы меня!

– Вот такая история вышла с Анисимом, – почесал бороду дед, – А что, не попить ли нам чаю, хозяйка? Аж в горле пересохло, пока вам тут балакал.

Баба Уля пошла ставить электрический самовар, а Катюшка опасливо покосилась на тёмный прямоугольник окна:

– Деда, а зимой жердяй может придти под окно?

– Говорят, может. Сам не видел, не знаю.

– А сейчас бывает что-то в Выселковом Логу?

– И сейчас бывает блазнится людям. Но об этом в другой раз расскажу. А теперь давайте чай пить.

Врата в ад

За окном поезда мелькали редкие заснеженные деревни, перелески, широкие поля и снова лес, лес, лес. Ехать Данилу было двое суток. В Добрянке не был он добрых лет семь, и вот сейчас направлялся к своей бабушке, у которой проводил в школьные годы все каникулы и, глядя в окно, под мерный стук колёс, улыбался своим воспоминаниям.

Деревня их была немаленькая, дворов под сто. Расположилась она в низине между холмов, словно в двух больших ладонях, оберегающих её от всех ветров и бурь. В детстве Данилу казалось, что нет места на земле безопаснее, чем их Добрянка, несмотря на рассказы бабушки да местных старожилов про разную нечисть, что будто бы водилась в тех краях – в лесу, в Выселковом Логу, на речке, носившей то же название, что и деревня. Да и куда ни пойди, всюду тебя окружали былины и каждое место овеяно было особенным, таинственным духом, некой тайной и мистикой. То ли казалось так от ребячьих лет, то ли и вправду так оно и было.

Бабушке Клавдии сейчас было уже восемьдесят шесть лет, но была она бодрая и шустрая, не чета нынешним молодым, хилым, да депрессивным. Сроду не видел её Данил в печали, некогда ей было хандрить, с утра до ночи в деревне кипит работа. Сейчас вот только маленько и угомонилась, да и то чай, годы-то уже не те.

Из раздумий Данилу вывело чьё-то приветствие, поезд остановился на станции и в купе вошёл мужчина с рюкзаком. Был он одет просто, но добротно – шапка-ушанка, куртка на меху, высокие валенки и меховые рукавицы. Поздоровался, начал располагаться. Вскоре в купе заглянула проводница, предложила чай, мужчины не отказались, и достав свои припасы уселись к столу, и принялись ужинать, угощая друг друга.

После ужина прилегли, разговорились мало-помалу, за окном уже стемнело, ничего не было видно. Потекла неспешная беседа, попутчик оказался приятным собеседником и знал много удивительных историй. Звали его Романом Александровичем, был он геологом и сейчас возвращался с очередной командировки. Потихоньку темы разговора перетекли в область неизведанного и необъяснимого. Данил рассказал Роману Александровичу парочку историй из деревенского фольклора, тот внимательно выслушал, поцокал языком, покачал головой, а потом, немного помолчав, сказал:

– Со мной тоже случались разные вещи подобного характера. Поездил я за свою жизнь немало, и по дальним странам и по дремучей тайге, где только не был, чего только не повидал. Потому и тебе верю, и историям твоим. В жизни, мой друг, всякое бывает, ой как много ещё вокруг нас неразгаданных явлений и фактов. Некоторые случаи особо запоминаются. И не просто запоминаются, а разделяют жизнь на до и после. Расскажу я тебе об одном из них, коль не против.

– Да отчего же против, с радостью послушаю, – подхватился Данил, – Ехать нам ещё долго, время скоротаем.

И Роман Александрович, вздохнув, и прищурив глаза, словно устремляя взгляд в то время, о котором пойдёт сказ, начал:

– Было это в то время, когда Советский Союз ещё не развалили. Хорошее время было, устойчивое. Не боялись мы тогда завтрашнего дня, смело смотрели в будущее. Ну да речь не о том.

Было мне тогда двадцать четыре года, молодой совсем, недавно институт закончил. По распределению отправили меня, свежеиспечённого специалиста, в город N. Места там нелюдные, малоизученные – степи на много километров кругом, редкие перелески. И вот поехали мы с бригадой на место работы, располагалось оно километрах в семидесяти от того самого города.

В том месте горный хребет шёл, словно ожерелье, окружал полукругом равнину. У подножия гор разбили мы лагерь, поужинали и легли спать, а с утра решили начать исследование местности. Меня, как геолога, интересовали пробы почвы, воды, состав горных пород. Переночевали спокойно, и утром, разбившись по двое, отправились в горы.

Снаряжение там особое не требовалось, горы были пологие, невысокие, однако простирались на далёкие расстояния. Заберёшься на такой холм, встанешь, поглядишь вперёд, а перед тобой будто каменное море со вздыбившимися волнами – до куда глаз хватает холмы да холмы, с одиноко торчащими то тут, то там ёлочками, да соснами.

Мы с Толиком долго бродили, каждый был занят своим делом и другому не мешал, постепенно я удалился от напарника на приличное расстояние, и вот тогда-то я и увидел это.

Между двух больших валунов образована была щель в виде полуарки, но если вход в неё я видел довольно чётко, то вот её противоположный край, который я по сути должен был ясно видеть в конце этой щели, длиной не более трёх метров, я абсолютно не мог разглядеть. Воздух в этой расщелине словно бы колебался, вибрировал и был густым, мутноватым и плотным на вид, но самое интересное было то, что периодически в этом воздухе возникали будто бы разряды, вспышки крошечных молний.

Сама щель была шириной около полуметра. Я мог бы спокойно протиснуться в неё боком. Я подошёл ближе, заинтересовавшись. Немного постоял, рассматривая это природное явление. Мы никогда не изучали подобного в институте, я не знал, что бы это могло быть. Заворожённо я смотрел в эту щель, уже представляя себя на пороге нового открытия и пишущего научную диссертацию. Возможно, подумал я, эти два огромных валуна являются магнитами, и оттого между ними возникает некая энергия.

Я протянул руку и коснулся колеблющегося воздуха, он был влажным на вид и очень плотным, словно желе. Рука моя легко проникла в эту массу и я протянул и вторую руку. Ощущения были весьма необычными. Я, потеряв всякую осторожность, шагнул вперёд и полностью вошёл в эту щель. То, что произошло после, я с трудом понимал и тогда и сейчас, по прошествии уже многих лет.

Когда я очутился внутри этого искристого студня, то почувствовал резкий толчок и меня словно выбросило из щели, при этом я пребольно ударился плечом о камни. Я стоял, потирая ушибленное место, как вдруг осознал, что я не знаю, где я нахожусь. Ландшафт вокруг неузнаваемо изменился. Это были уже не те холмы. По всей видимости меня выбросило с противоположной стороны щели. Это был некий переход. Вот только куда? Этого я не мог объяснить.

Я огляделся. Вокруг меня расстилалась унылая серая равнина, усыпанная камнями разной величины, небо сливалось с землёй и было такого же серого безжизненного цвета, я заметил чуть в стороне группу людей, одетых в бесформенное рваньё, и занимавшихся странным делом, они собирали камни и носили их другой группе, которая вновь разбрасывала камни по пустыне. Я стоял и наблюдал за ними, недоумевая, для чего они это делают и кто они такие, да и вообще где я нахожусь, как почувствовал сильный толчок в спину, от которого еле устоял на ногах.

– Эй, ты чего бездельничаешь? – услышал я злобный скрежет.

Я обернулся и увидел нечто, что заставило меня застынуть от ужаса – двухметровое существо стояло передо мною, оно похоже было на человека, с которого содрали кожу, обнажив мышцы, голова была покрыта наростами и буграми, а лоб украшал острый чёрный рог, наподобие носорожьего, глаза жёлтого яркого цвета смотрели на меня с ненавистью, рот оскаленный в гневе, изрыгал какие-то проклятия, смысл которых плохо до меня доходил, ибо я окаменел от страха.

В лапах чудовище держало некий двузубец, которым оно меня по всей видимости и толкнуло. Но самое мерзкое было даже не всё это, а то, что ниже пояса существо состояло из некой шевелящейся живой массы, в которой просматривались крупные личинки и мелкие особи, одни почти сформировавшиеся, другие будто в стадии куколки. Те, что побольше разевали свои противные крохотные пасти и пищали, звук получался высокий и противный. Я не мог пошевелиться от ужаса.

– Иди работать, чего встал! – снова подало голос существо и двузубцем с длинной рукояткой толкнуло меня в сторону людей, собирающих камни. Я решил, что самое разумное будет повиноваться, а там попытаться найти способ снова шагнуть в ту щель и пройти на ту сторону прохода. Теперь я уже не сомневался, что это некий проход между мирами или измерениями, или…

Я вспомнил, как в детстве бабушка рассказывала мне про рай и ад, я слушал её увлечённо, но когда вырос, стал пионером, а затем и комсомольцем, то нещадно высмеивал предрассудки недалёких стариков и вообще верующих людей. Но сейчас ко мне закралось страшное предположение – а что если я в аду? Что, если эта щель была входом в ад, по неизвестной мне причине открывшемся в наш мир?

Я начал собирать камни, попутно посматривая в сторону существа, которое наблюдало за нами, стоя почти возле прохода, куда мне так нужно было попасть.

– Эй, где мы? – спросил я у мужчины, который работал рядом со мной.

– Ты новенький? – ответил тот.

– Ну вроде как.

– Мы там, где заслужили быть, в преисподней.

– Но ведь ада нет, – неуверенно произнёс я.

– Скажи это ему, – кивнул тот на нашего охранника.

– Погоди, но я не сделал ничего плохого, почему я здесь? – недоумевал я.

– А здесь никто не сделал плохого, здесь все самые честные, достойные и добропорядочные люди, – ответил мужчина, – По крайней мере, так считает каждый из нас. А те, кто считал себя плохим, да всё время в церковь бегал каяться в грешках, те там, наверху, – и мужчина ткнул костлявым пальцем вверх.

– Послушай, а отсюда никак нельзя выбраться?

Мужчина глянул на меня равнодушным взглядом:

– Ты привыкнешь. Здесь в общем-то сильно не мучают, надо только пережить время обеда и всё.

– А что бывает в обед?

– Узнаешь.

Мы работали очень долго, по моим подсчётам уже несколько часов. Как вдруг чудовище подошло ближе и что-то крича на непонятном языке принялось сгонять людей, словно скот, своим огромным двузубцем. Люди сбились в кучу, они дрожали, глядя на гиганта, некоторые оставались безучастными и взгляд их не выражал ровным счётом ничего. Я недоумевал, что происходит, и тут начался обед…

Существо ткнуло двузубцем в троих людей и те вышли из толпы, а потом… Мне даже сейчас жутко описывать то, что происходило – личинки, копошащиеся в теле гиганта подались вперёд, они пищали и тянули свои мерзкие щупальца и язычки к людям. Всё произошло быстро. Они разорвали несчастных в клочья и сожрали их.

В ту же минуту некоторые из личинок подросли, а одна большая особь, болтающаяся сбоку, отвалилась с мокрым хлюпающим звуком на землю. Тут же она начала извиваться и уже через секунду встала на покачивающиеся задние лапы. Меня чуть не вырвало.

Я уже было потерял сознание, как вдруг осознал, что проход свободен. Я должен попытаться. Если даже существо меня убьёт, это в любом случае будет лучше, нежели стать обедом для этих тварей или таскать камни веками. Я рванул, что было духу, к проходу. Существо не сразу заметило мой маневр, а когда увидело, то рыча кинулось за мной. Я рывком прыгнул в щель, но немного замешкался и штанина моя зацепилась за что-то, какой-то выступ на камне. Существо схватило мою ногу.

– Мне конец, – подумал я, и в ту же минуту перед моими глазами возник образ моей милой бабушки, она стояла в белом платочке и телогрейке, в нашем деревенском доме перед старыми, тёмными от времени образами, как сквозь туман я увидел красный огонёк лампады, бабушка обернулась ко мне и ласково улыбнулась, не прекращая молитвы, а потом перекрестила меня неторопливым жестом. Я не осознавая, начал вторить вслед за ней, хотя в жизни не знал ни одной молитвы «Отче Наш! Иже еси на небесех…»

И тут вдруг я почувствовал, что существо отпустило мою ногу с громким, разъярённым воем, и я вылетел на камни, снова ударившись плечом. Я быстро отполз от прохода и вскочил на ноги. Да! Я снова был в нашем мире, я вернулся! Меня трясло от пережитого, я был уверен, что это не галлюцинация и мне не привиделось.

Я бегом направился туда, где по моим подсчётам должен был быть сейчас Толик. Он действительно был там, где мы и расстались. Увидев моё состояние, он встревожился и начал расспрашивать меня о том, что стряслось. Я рассказал ему всё, а он смотрел на меня круглыми глазами, а затем сказал:

– Ромка, тебя не было полминуты! Когда всё это успело произойти? Я вообще думал, что ты по нужде отошёл.

Мы вернулись в лагерь. Там тоже никто не поверил моему рассказу и только посмеялись. На что я предложил им прогуляться туда самим и убедиться в правдивости моих слов. Они и правда пошли на то место, но ничего особенного не нашли. Наутро я и сам сходил туда снова, чтобы убедиться. Не поверишь… Там ничего не было. Обычные два валуна, громадные, да и всё на этом. Никакого прохода. Да оно и к лучшему. По сей день я не знаю, как так вышло, что открылся вход в ад, но одно несомненно – ад и рай существуют. Я в этом убедился лично.

Данил слушал, не перебивая, и когда Роман Александрович закончил, молчал.

– Слушайте, ну это просто невероятно, конечно, рассказ захватывающий. Вы меня простите, но вы никогда не думали, а что если вам и вправду всё это привиделось? Вы меня, конечно, простите, я не хочу вас обидеть, но быть может в той щели было скопление каких-то газов, вызвавших у вас галлюцинацию?

Собеседник улыбнулся:

– Да что вы, обижаться тут не на что, если бы мне такое рассказали, скорее всего я бы тоже не поверил. Но это было в действительности, можете не сомневаться. У меня кое-что осталось на память.

При этих словах Роман Александрович закатал штанину на левой ноге до колена и Данил увидел ярко-красный след на его голени в виде огромной лапы. Данил потерял дар речи.

– Вот так то, Данил, друг мой. Прошло тридцать лет, а след этот до сих пор горит и жжёт меня огнём, чтобы не забывал, что нас может ждать, коль будем жить без Бога. А я с тех пор уверовал. Не хочу попасть к этому в лапы ни живым, ни мёртвым.

Мужчины легли на свои полки и спустя некоторое время с верхнего яруса послышался храп старого геолога, а Данил ещё долго не мог уснуть, размышляя над словами попутчика, затем, повернувшись на бок, впервые за много лет перекрестился и тихо сказал:

– Прости, Господи, что не знаю молитв, но я знаю, что Ты есть. Дай мне сон мирен и защити от всякого зла. Аминь.

Мерно перестукивали колёса, а за окнами падали пушистые хлопья снега. Приближалось Рождество.

Мокряница

– Ох, и зарядил дождище, – проговорила баба Уля, отгибая занавеску и выглядывая в окно, – Напьётся уж теперь земелька наша, а то гляди-ко какое пекло две недели было.

– Да-а, – протянул дед, – Уж жарило так жарило, дай Боже. Дышать-то как хорошо стало!

В приоткрытое окно залетали крупные брызги и громко стучали о подоконник, пахло свежестью, мокрой травой и землёй, от которой поднимался пар. Картофельная ботва, стоявшая до того словно варёная, подтянулась навстречу ливню, вытянулась в струнку. Мальвы в палисаднике благодарно расправили большие тёмно-зеленые ладошки листьев и ловили долгожданную влагу. Пила воду земля, высохшая за период зноя. Акбай, все эти дни лежавший под крыльцом, вылез и сидел во дворе прямо под дождём, высунув язык. Всё кругом радовалось дождю.

– В такой дождь всюду благодать, только в Страшном Логу главное не оказаться в это время, – сказала бабушка, разливая по чашкам чай из смородиновых и малиновых листьев со зверобоем.

– Что это за Страшный Лог, бабуль? – удивилась Катюшка. Такого лога она не знала, в их деревне был овраг, но тот назывался иначе – Выселков Лог. Чудеса, правда, и в нём случались, однако же интересно стало ей разузнать, что за место такое, про которое бабуля речь завела.

– А это, доча, от нас далече будет, слышала может про деревню Воробьёвку?

– Не помню что-то, – протянула Катя.

– Да это от нас километров, чай, сто с лишним будет, – почесал усы дед Семён.

– Ага, – согласилась баба Уля, – Так вот подруженька у меня там была, замуж она туда вышла, далеко от родного дома, раньше-то бывало часто в гости мы друг к другу ездили. А лет десять назад не стало Евдокии.

Так вот этот Страшный Лог возле их Воробьёвки и находится. Мы там даже ягоды не раз собирали с Дусей, склоны там солнечные, пологие, ягод усыпано. Глубокий лог. Внизу родник обустроен. Ходят туда местные за водой. Только не в дождливую погоду. А то можно и с Мокряницей повстречаться.

Катюшка прыснула.

– Чего смеёшься? – сурово глянула на неё баба Уля.

– Бабуль, это же такие противные серенькие вертлявки, что в сырых местах живут, вон под пнём у нас в саду.

– То мокрицы, а я тебе про Мокряницу толкую, – ответила баба Уля.

– Всё равно смешно.

– Ну смешно, так и рассказывать не стану, – отвернулась бабушка.

– Ну бабуль, не дуйся, всё, я слушаю, – присмирела Катя, ведь ей не терпелось услышать эту историю.

– Ладно уж, слушай, – пошла на примирение баба Уля, – В том Логу в солнечный да ладный день всё ничего было, хошь грибы собирай и ягоды, хошь лежи на солнышке грейся. Но вот как только выпадал дождливый день, так появлялась там она. Мокряница, – баба Уля глянула на Катю, но та сидела смирно.

– Когда она там завелась аль уж испокон веку жила там, никто не знает. Сколько местные помнят, она там была. Вроде бы и безобидная она будто, зла человеку не делала прямо, да только встречаться с ней никто не хотел, потому что, после встречи с ней на человека тоска нападала. Всё ему не так становилось, белый свет не мил, плакать мог цельными днями человек, или просто лежать да на стену таращиться.

– Это депрессия что ли? – спросила Катя.

– Не знай, как нынче это называется, – ответила баба Уля, – Может и так. Так вот, верное средство одно было – в глаза ей не смотреть. Тогда ничего, обойдётся всё.

– А что это за Мокряница-то, бабуль?

– Да вроде девушки молодой, коса длинная, платье до полу, только бледная вся, полупрозрачная, как туман. Бродит она по краю Страшного Лога в дождливый день, а то ещё возле родника сидит на ступенях, косу свою расчёсывает, поджидает людей. И всегда-то она плачет, Мокряница эта, да так горько, что сердце аж заходится. Так бы и подошёл да утешил её, помог ей. Но нельзя этого делать ни в коем разе! Она этого-то и ждёт. Заманивает она так человека. А если тот подойдёт, то она за руку возьмёт и в глаза поглядит.

– А потом? – заворожённо спросила Катюшка.

– А ничего потом, посмотрит так недолго, а потом руку отпустит, да исчезнет. А человеку тошно становится, и всё хуже день ото дня. У них в Воробьёвке была такая женщина, что Мокряницу повстречала да и в глаза ей посмотрела, попалась под её чары.

– И что же стало с ней?

– А то… Долго она страдала, и дети не нужны стали, и муж не нужен. Хозяйство забросила. Скотина не кормлена. Муж сначала уговаривал, жалел, потом не выдержал, да даже и руку поднял – думал блажит жена. А она ему и рассказала, что по воду на родник пошла в дождь, да и встретила там её.

Муж и туда, и сюда. Никто ему не сумел помочь. Утопилась она через две недели после того. Вот так вот, – вздохнула баба Уля и тут же спохватилась, – Да таких случаев то несколько и было у людей на памяти. А так, не ходят там местные в дождь от греха подальше, а уж если и доведётся Мокряницу встретить, глаза опускают, да припускают, что есть мочи оттуда, знают, что если не смотреть на неё, то вреда от неё не будет.

– Чай-то допивай, – подал голос дед, – Да пошли радугу смотреть, гляди-ко дождь уже прошёл, над Савельевым домом радуга какая развернулась, – и показал рукой на окно.

– Ой, деда, – воскликнула Катя, – Красота-то какая! Бежим смотреть!

И все трое, обувшись в калоши, пошли ко двору.

Аука

Вечером после того, как все работы по хозяйству закончены были, уселись бабушка с Катей на диван – побаять, как говорила баба Уля.

– Завтра пойдём с тобой в лес, землянику собирать, – сказала она внучке, – Варенья наварим, с молоком поедим.

– Можно я бидончик с зайцами возьму? – обрадовалась Катя.

Бидончик этот, бирюзового цвета с нарисованными на нём синими зайчиками, лёгонький и аккуратный, был у Катюшки любимым среди множества других.

– Возьми, конечно, – ответила баба Уля, приобнимая внучку, – А я ведро возьму. День завтра погожим быть обещает, солнце вон красное садится, жарко будет, ясно. Комары столбом вьются.

– Бабуля, а у нас в лесу Леший водится?

– Чего это тебе в голову взбрело про Лешего-то? – удивилась баба Уля.

– Да Алёшка хвалился сегодня, что бабушка его однажды с самим Лешим повстречалась в нашем лесу. Врёт, небось?

– Это Тоськи внук что ли? – отозвался дед.

– Он самый, – ответила баба Уля, и повернувшись к Кате, сказала, – Не врёт, и правда повстречалась Тося кое с кем, только не Леший это был. А Аука.

– Аука? – переспросила Катя, – Я про такого не слышала.

– Да получилось-то всё оттого, что вздумалось ей в октябре, аккурат четвёртого числа, в лес потащиться, за груздями, – ответил дед Семён, – Ведь знала же, что не ходят в лес об эту пору добрые-то люди. Ведь в этот день там вся нечисть лесная гуляет, Лешего провожают в зимнюю спячку – ломают в лесу деревья, на ветвях висят, воют, носятся, стонут. И только с первыми петухами проваливаются Лешие под землю, в норы свои тайные, от людских глаз сокрытые, чтобы до следующей весны спать там.