Читать онлайн Зима во время войны бесплатно

Jan Terlouw

Oorlogswinter

Copyright © 1973, 2003, 2016 by Lemniscaat, Rotterdam, The Netherlands

Text copyright © 1973, 2003, 2016, Jan Terlouw

© Михайлова И. М., перевод, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом „Тинбук“», 2020

1

До чего же темно!

Шаг за шагом, вытянув вперед руку, чтобы ни на что не наткнуться, Михиль шел по велосипедной дорожке, пролегавшей вдоль широкого проселка. В другой руке у него была холщовая сумка с двумя бутылками молока. «Месяц еще совсем тоненький, да и тучами закрыт! – подумал он. – А ведь здесь уже должна быть ферма ван Оммена». Но как он ни всматривался в темноту справа от дорожки, ничего не видел. «В следующий раз без фонарика-жужжалки ни за что не пойду, – решил Михиль. – Пусть уж Эрика вернется домой не позже полвосьмого. В такую темень по улице ходить невозможно».

Последующие события подтвердили правильность этой мысли. Хотя Михиль и двигался со скоростью самое большее полкилометра в час, он всё равно задел сумкой один из столбиков, отделявших велодорожку от проселка. Черт возьми! Юноша бережно ощупал свою ношу. Мокрая! Одна из бутылок разбилась. А ведь молоко теперь на вес золота… Огорченный Михиль двинулся дальше, ступая еще осторожнее, чем прежде. Ну и ну, бывает же так темно. До дома осталось метров пятьсот, и ему здесь знаком чуть ли не каждый камень. Но сейчас это расстояние казалось каким-то нескончаемым. Как же успеть домой до восьми…

Погодите-ка, вон там… вон там какое-то свечение! Да-да, точно, это дом Богардов. Не все соседи соблюдали режим светомаскировки. Впрочем, Богардам и маскировать-то почти нечего – у них горит только одна свечка. Михиль точно знал, что здесь столбики заканчиваются, он вот-вот дойдет до начала своей улицы, а там уже будет не так тяжело. Фу-ты ну-ты, молоко капает в деревянный башмак. Кажется, там, вдали, человек? Вряд ли, ведь уже почти восемь. А после восьми выходить из дома запрещено. Но вот Михиль почувствовал под ногами твердую поверхность. Ага, значит, здесь дорога уже вымощена камнем. Теперь направо, главное – не угодить в канаву. Как Михиль и думал, идти стало гораздо легче. В темноте вырисовывались очертания домов. Вот дом де Рёйтеров, рядом живет юфрау Думен, затем дом Зомеров, а там и кузница, чуть дальше бюро Зеленого Креста[1] – и он, считай, дома.

Внезапно в лицо Михилю ударил луч карманного фонарика, юношу ослепил яркий свет. Он вздрогнул.

– Кто после фосемь часоф ходить по улице? – грозно спросил человек с фонариком на ломаном голландском языке. – Я тфою аррестовать! Что у тебя ф руке? Гранаты?

– А ну-ка выключи фонарик, Дирк, – возмутился Михиль. – Придумал тоже – людей пугать!

Несмотря на исковерканное произношение, он узнал голос соседского парня. Дирк Кноппер любил розыгрыши. Ему был уже двадцать один год, и он не боялся ничего на свете.

– Страх закаляет человека, – заметил Дирк. – Но вообще-то на самом деле уже восемь. Любой немец имеет право пристрелить тебя на месте как угрозу для Великого германского рейха. Хайль Гитлер!

– Тс-с! Не произноси это имя так громко.

– Почему? – ухмыльнулся Дирк. – Наши завоеватели всегда рады его слышать.

Дальше они пошли вместе. Дирк прикрывал свет фонарика рукой, так что пробивался только тоненький лучик. Но Михилю казалось, что идут они при свете дня. Он даже видел теперь край дороги, какая несказанная роскошь!

– Откуда у тебя фонарик и, главное, батарейка?

– Стянул у фрицев.

– Да ну, – не поверил Михиль.

– Ну да. Ты же знаешь, что у нас расквартированы два офицера. На этой неделе в комнате у одного из них, того, что поупитаннее, стояла целая коробка таких фонариков. Ха, в комнате у фрица, а ведь сама-то комната наша. Вот я один фонарик и прибрал к рукам.

– Ты что, заходишь к ним?

– А то как же! Каждый день проверяю, что там делается, когда они сматываются. И ничего. Единственный, кому про это нельзя знать, – отец. Старик боится всего до смерти. Узнай он, что я прихватил фонарик, всю ночь бы не спал. Да он и так не спит из-за Ринуса де Рата. Ну пока, тут ты уж и сам дойдешь, да?

– Конечно, всё в порядке. Будь здоров!

Шурша по гравию деревянными башмаками, Михиль поспешил по дорожке к дому. Он радовался, что ехидный Дирк не заметил капающего молока. А то поднял бы его на смех, как пить дать!

В гостиной в полную силу горела карбидная лампа. Так всегда бывало в начале вечера, после того как ее заправлял отец. Заправка лампы – удовольствие ниже среднего, ведь карбид ужасно воняет. Но как только отец закрывал металлическую крышку и спичкой зажигал у носика огонь, противный запах исчезал. Такая лампа светила немногим хуже электрической. Однако через час-другой свет слабел, а примерно в половине десятого в гостиной оставался только маленький голубой огонек, которого, впрочем, вполне хватало, чтобы не натыкаться на мебель.

Но Михилю по вечерам очень хотелось читать. Днем, когда светло, он ни минуты не сидел без дела. А вечером, когда у него наконец появлялось свободное время, было уже темно. Не так давно Михиль обнаружил в отцовском книжном шкафу восемнадцать пожелтевших томиков Жюля Верна и сгорал от нетерпения их прочесть. В начале вечера читать удавалось даже в метре-другом от лампы, а позже, чтобы различить буквы, держать книгу приходилось у самого голубого огонька. Но тогда он заслонял свет другим, а так делать нельзя, особенно когда в доме гости.

Гости же были почти всегда.

Вот и теперь гостиная оказалась полна народу. Кроме мамы с папой и Эрики с Йохемом, Михиль увидел еще человек десять. И все незнакомые, за исключением дяди Бена. Мама представила Михиля каждому из гостей. Супруги ван дер Хейдены восторженно сообщили, что он когда-то учился у них в школе. Пара пришла из Влардингена, так что их слова вполне могли быть правдой, ведь юноша родился в том городе. Пожилая морщинистая дама, назвавшая себя тетей Гердиной, потребовала, чтобы Михиль поцеловал ее в щечку. А он и знать не знал, что у него есть такая тетя! Мама объяснила, что это папина четвероюродная сестра, с которой он в последний раз виделся лет двадцать назад. Две женщины неопределенного возраста при виде юноши принялись наперебой восхищаться тем, как он вырос. Державшийся весьма уверенно мужчина настаивал, чтобы Михиль, которому едва исполнилось шестнадцать, называл его братом. В комнате сидело еще несколько подобных родственников и друзей семьи. Не считая новообретенного «брата», все они знали, кто такой Михиль.

– Да уж, домашнее задание выполнили на отлично, – хмыкнул себе под нос юноша.

Все эти люди пришли сюда из западной части страны. Страшная сила гнала их по дорогам родины на восток и на север – голод. Стояла осень 1944 года, не стихала война. В больших городах не хватало еды. Транспорт не ходил, поэтому передвигаться оставалось только пешком. За спиной каждого такого беженца было по несколько десятков, а то и сотен километров. Они тащились по шоссе и проселкам с какими-то тележками, детскими колясками, велосипедами без шин и прочими немыслимыми приспособлениями. А после восьми находиться на улице запрещалось – комендантский час. Так что было очень важно иметь родственников и друзей, живущих где-то рядом с дорогой. Родители Михиля никогда и не подозревали, что у них столько знакомых, точнее, что о них знает так много народу.

Каждый вечер, около семи часов, начинались звонки в дверь. Мама открывала и видела радостно улыбающихся людей, которые весело восклицали примерно одно и то же:

– Добрый вечер, как дела? Ты меня не узнаёшь? Я – Мип из Гааги. В последние годы я так часто о вас думала, ты просто не поверишь!

Это звучало бы до крайности смешно, если бы не было так грустно. Выяснялось, что родители Михиля действительно когда-то встречались с этой Мип у общих знакомых, которые в тот раз представили ее как госпожу ван Дрютен. Но, понимая, что эта голодная, изможденная старуха прошла пешком через всю страну в изношенных гимнастических тапочках, чтобы раздобыть в Оверэйсселе[2] несколько килограммов картошки для внуков, мама отвечала:

– Да, конечно, тетушка Мип – я могу вас так называть? – заходите, пожалуйста, расскажите, как жизнь!

И «тетушке Мип» предлагали тарелку горохового супа, местечко у карбидной лампы и возможность выспаться – на кровати или брошенном на пол матрасе.

Поздоровавшись со всеми, кто сидел в комнате, Михиль кивком попросил маму выйти за ним на кухню. Чтобы не блуждать по дому в кромешной тьме, он взял тот самый фонарик-жужжалку, которого ему так недоставало на улице, и принялся энергично сжимать и разжимать вставленную в рукоятку динамо-машину, отчего пальцы быстро устали и онемели.

– Мама, простите меня, пожалуйста, я разбил бутылку молока.

– Ой, ну как же ты так!

Михиль перестал жужжать фонариком и поднял светомаскировочную занавеску. За окном хоть глаз выколи.

– Вот видите, луны сегодня нет, а у меня не было с собой фонарика, – объяснил он.

Затем опустил занавеску и снова стал сжимать-разжимать динамо, чтобы хоть что-то было видно. Мама уже успела пожалеть, что упрекнула сына. Погладила его по голове. «Он выполняет поручения, совсем как взрослый, – подумала она. – В кромешной тьме идет на ферму за молоком, а ведь я на это, наверное, не решилась бы. И я же его еще и попрекаю!»

– Прости, Михиль, – виновато проговорила мама. – Это у меня само как-то вырвалось. Конечно же, ты не виноват. Я просто очень расстроилась, что теперь не удастся угостить кофе всех, кто у нас собрался.

«Угостить кофе» – это, конечно, громко сказано. Сейчас все пили суррогат – коричневый безвкусный напиток, который начинал отдаленно напоминать кофе, только если добавить горячего молока.

– Мне очень жаль, но я не могу сходить на ферму за новым молоком – уже девятый час, – покачал головой Михиль. – Посветите мне, пожалуйста, я вытащу осколки.

– Давай разберемся с осколками завтра. А сейчас доставай целую бутылку. Спасибо. Как же так получилось?

– Задел сумкой о столбик, недалеко от фермы ван Оммена. Налить молоко в кастрюльку?

– Давай я сама налью.

Михиль снова взял у мамы фонарик, и вскоре они вернулись в комнату с кастрюлькой молока, которое поставили греться на дровяную плиту. До войны ее топили углем, но теперь уголь кончился.

Выпив кофе, гости стали рассказывать о жизни в больших городах на западе страны. Голод, холод, страх перед арестами – вот о чём они говорили. Нехватка всего. Полная неуверенность в завтрашнем дне. У каждого был родственник, вынужденный скрываться от оккупантов, или друг, отправленный в концлагерь; многие лишились крова из-за того, что в их дома попали бомбы. Потом заговорили о положении на фронте, об американском генерале Паттоне[3], теснившем врага с запада, о потерях, которые, по слухам, немцы понесли на русском фронте.

А потом вспомнились и смешные истории. В народе поговаривали, будто Антон Мюссерт[4], лидер прогитлеровской нацистской партии в Нидерландах, был женат на своей тетушке. И вот менейр ван дер Хейден поведал, как в кино однажды показывали документальный фильм. Когда на экране показался Мюссерт, в зрительном зале кто-то воскликнул:

– Антон!

А из последних рядов послышался тоненький голосок:

– Что, тетя?

Все, кто сидел в комнате, от души хохотали над этим рассказом. А дядя Бен спросил:

– А вы слышали анекдот о том, как Геринг, Геббельс и Гитлер поспорили, кто дольше сможет пробыть в одной конуре со скунсом? Первым в конуру залез Геринг. Через пятнадцать минут выскочил бледный, едва сдерживая рвоту. Затем был черед Геббельса. Этот сдался через полчаса. И наконец в конуру втиснулся Гитлер. Через пять минут оттуда выпрыгнул скунс.

После всех горестей и тягот прожитого дня собравшаяся в доме компания была рада посмеяться над подобными бесхитростными шутками.

Карбидная лампа почти погасла. Со свечными огарками в руках гости разбрелись по своим спальным местам. Михиль проверил, лежат ли в ящике у плиты лучинки для растопки, чтобы утром было чем быстро разжечь огонь. Фонарик остался у мамы, а свечи́ он не нашел, поэтому на ощупь поднялся в свою комнату на чердаке, разделся и нырнул в постель. Издалека донесся рокот самолетного мотора.

«Это Ринус де Рат, – подумал Михиль. – Надеюсь, сюда он не прилетит».

Потом заснул и уже ни о чём не думал всю эту тысяча шестьсот одиннадцатую ночь немецкой оккупации.

2

10 мая 1940 года, когда немецкая армия по приказу фюрера Адольфа Гитлера вторглась в Нидерланды и Бельгию, Михилю было одиннадцать лет. Он хорошо помнил, как по радио одно за другим передавали тревожные сообщения: первый десант был сброшен над аэродромом Ипенбург («Повторяю: Ипенбург»), второй – над аэродромом Ваалхавен («Повторяю: Ваалхавен»). Весь тот день через деревню, где жил Михиль, шла нидерландская конница. Солдаты-кавалеристы, с виду совсем не воинственные, обменивались шутками с местными девушками. Глядя на них, мальчик решил, что война – это что-то веселое и увлекательное и будет здорово, если она закончится еще не скоро.

Об этой мысли он потом очень жалел. Первые сомнения появились уже через пять дней. Нидерландская армия сдалась в неравной борьбе. Услышав об этом по радио, папа побледнел и вышел из комнаты, а мама заплакала. Потом все соседи стали тревожиться о парнях, призванных перед войной в армию. Всего из их деревни забрали четырнадцать человек. Восемь ребят вскоре сообщили, что живы-здоровы. Спустя несколько дней подали о себе весть еще трое. Однако о судьбе трех оставшихся солдат никто ничего не знал. Это были Геррит, сын пекаря, Хендрик Боссер, сын фермера, и Белокурый Маас (парня так прозвали из-за его светлого чуба), сын их садовника. Михиль отлично помнил, как в один из тех дней долго сидел на тачке рядом с домом и смотрел на отца Белокурого Мааса, молча трудившегося в саду. Старик ничего не говорил, только упорно работал. Неделю спустя, когда Геррит и Хендрик наконец вернулись, он продолжал подстригать кусты и полоть всё с тем же ожесточением.

Выяснилось, что Геррит побывал в плену. Его широкое лицо всё сияло от удовольствия, когда он рассказывал, с каким удивлением немецкий офицер рассматривал его бесчисленные веснушки. «Это заржавевшие окончания моих стальных нервов», – гордо объяснил тогда Геррит фрицу. Из-за такого ответа всем жителям деревни сразу показалось, что голландцы всё-таки не до конца проиграли войну.

Хендрик Боссер, оказывается, просто забыл послать домой письмо.

А вот Белокурого Мааса похоронили у Греббеберга[5]. Его отец всё так же пропалывал сад бургомистра ван Бёзекома и упрямо молчал.

Да, уже тогда, через несколько дней после 10 мая 1940 года, одиннадцатилетний Михиль понял, что его мальчишеское желание было по меньшей мере глупым и лучше бы война закончилась сегодня, а не завтра. Но от его воли ничего не зависело. Война продолжалась уже четыре года и пять месяцев и становилась всё более беспощадной. Правда, Михиль знал, что в июне нынешнего, 1944 года американцы и англичане высадились во Франции и теперь теснили немцев на север. Союзники дошли до южной части Нидерландов, но преодолеть Большие реки[6] так и не смогли. А совсем недавно, в сентябре, они попытались перейти в наступление около городка Арнем. Увы, в битве за Арнем победили немцы. И вот теперь медленно приближалась зима. Темная и холодная. Немецкие захватчики понимали, что войну им не выиграть, и хозяйничали на оккупированной территории с особой жестокостью. Всё продовольствие было конфисковано и отправлено в Германию. В больших городах начался голод. Поскольку контроль над небом немцы утратили уже полностью, американские и английские истребители летали над Нидерландами и расстреливали весь попадавшийся им на глаза транспорт. Это вынуждало немцев передвигаться по дорогам только по ночам, в полной темноте, что сильно затрудняло их действия.

Отец Михиля был бургомистром деревни Вланк, расположенной на севере области Велюве, недалеко от города Зволле. Между Вланком и Зволле протекает река Эйссел, и этот факт в конце войны оказался очень важным. Через Эйссел имелось два моста, один автомобильный и один железнодорожный. Союзническая авиация изо всех сил старалась уничтожить эти мосты, бомбы летели не переставая. Ведь, сумей союзники разбомбить хотя бы один, это нарушило бы немцам все их транспортные схемы.

Однако эти мосты были важны немцам еще по одной веской причине. Очень уж легко было останавливать всех, кто по ним шел, и проверять их документы. Молодых людей можно было сразу же арестовать и отправить работать на военный завод в Германию. Тех же, кто от немцев скрывался и не имел законных, выданных оккупационными властями документов, – задержать и посадить в лагерь. Отличная ловушка этот мост через Эйссел, считали немцы.

Поэтому многие люди задерживались во Вланке, чтобы выяснить, можно ли безопасно перейти через мост, насколько строгий на нем контроль. Было известно, что бургомистр Вланка не симпатизирует немцам. Так что в доме ван Бёзекомов гостей всегда хватало.

На следующее утро после описанного вечера Михиль встал в половине восьмого. Из-за темноты подниматься раньше просто не имело смысла. Юноша думал, будто проснулся первым во всём доме, но это было не так. Когда он спустился вниз, дядя Бен уже возился с печкой.

Дядя Бен на самом деле не был им дядей. Эрика, Михиль и Йохем звали его так потому, что он часто наведывался к их родителям и оставался, как правило, по несколько дней. Будь это кто-то другой, а не дядя Бен, на него бы рассердились, ведь накормить всех желающих совсем нелегко. Но с дядей Беном дело обстояло иначе. Он всегда умел что-нибудь раздобыть. В прошлый раз принес маме пол-унции[7] довоенного чая и настоящую сигару для папы.

– Доброе утро, дядя Бен!

– А, Михиль! Ты-то мне как раз и нужен. Где бы мне разжиться ведром картошки, а то и двумя? Не знаешь, к кому обратиться?

– Можно спросить у фермера ван де Боса. Он живет довольно далеко от нас, на велосипеде полчаса, не меньше. Отсюда, от главной дороги, расстояние приличное, поэтому у него и покупателей мало. Я могу вместе с вами поехать.

– Отлично!

В комнате становилось теплее. В печке мерно потрескивал яркий огонь. Михиль с недоверием взглянул на нее. Сырые дрова, которыми ее обычно топили, не могли так весело и быстро разгореться. Юноша поднял крышку старинного дубового ящика. И правда: внутри пусто. Значит, дядя Бен не подумав положил в печку все лучинки-выручалки.

– Зачем вы топите печь лучинками-выручалками? – возмутился Михиль.

– Чем-чем?

– Лучинками-выручалками.

– А что это такое?

– Лучинки для растопки, которые хранятся в этом ящике. Понимаете, когда печка никак не топится, мама всегда так расстраивается! Бывает, огонь уже начинает гаснуть, а еда еще не готова. И тогда мама берет лучинки из ящика. Мы с папой по очереди колем дрова на мелкие щепочки и сушим их за печкой, чтобы они загорались быстро, как спички.

Вид у дяди Бена был виноватый.

– Я обязательно заготовлю полный ящик сухих-пресухих лучинок.

Михиль кивнул. «Это займет у тебя целый час, дружище», – подумал он, но ничего не сказал. И не предложил дяде Бену помощь. Кто бездумно спалил все мамины лучинки-выручалки, тот пусть сам и несет за это ответственность.

Постепенно из своих импровизированных постелей начали выползать гости. Мама выдавала им по два куска хлеба и сваренную на пахте кашу, после чего они от всей души благодарили мефрау ван Бёзеком и уходили. Одним предстояло продолжить путь на север, где они рассчитывали купить ведро ржи или мешок картошки, другим – на запад, домой, где их дожидались родные со вздувшимися от голода животами. Когда позавтракали и постоянные обитатели дома, дядя Бен предложил Михилю поехать к ван де Босу. Михиль многозначительно посмотрел на ящик для лучинок и сказал, что сперва следует заняться другими делами. Самому ему сейчас надо отнести Весселу несколько кроликов. Смирившись со своей участью, дядя Бен взял топор и поплелся за сарай, где стоял чурбан для колки дров. Михиль же накормил кроликов, которых у него было тридцать штук, выбрал трех, взвесил и отправился к Весселу, решив, что заработает на них не меньше пятнадцати гульденов.

Михиль не ходил в школу уже много месяцев. Официально он перешел в четвертый класс лицея в Зволле, но туда сейчас было не добраться. В первый день учебного года он попытался доехать до города на поезде. Своеобразная же у него полчилась поездка! Неподалеку от Вланекербрука над поездом показался самолет и принялся кружить. Поезд остановился, пассажиры в панике выскочили из вагонов и кинулись в поле, а английский истребитель пролетел прямо над их головами, низко-низко. Английские и американские пилоты не собирались стрелять в гражданское население, их интересовали исключительно транспортные средства противника. Когда пассажиры отбежали на достаточное расстояние, истребитель дважды пролетел на бреющем полете над самым паровозом и изрешетил его пулями.

Тем и закончились поездки Михиля в Зволле. Не мог он туда добраться и на велосипеде, потому что велосипедных камер было теперь не достать. А на деревянных ободах каждый день в такую даль не наездишься… Да и родители считали, что это слишком опасно.

«Значит, обойдемся без школы», – заключили супруги ван Бёзекомы, и это было одним из немногих решений, которые они приняли за своего сына. В остальном он был уже почти совсем самостоятельным. Мальчик рано повзрослел из-за войны. Он отправлялся на промысел и приносил домой масло, яйца и сало. Работал на фермах. Даже начал свое небольшое дело – чинил для ходоков из города их хлипкие тележки, тачки и рюкзаки. А еще Михиль знал, где скрывается несколько еврейских семей. Знал почти наверняка, кто тайно слушает радиоприемник. Знал, что Дирк примкнул к подпольной боевой группе. Однако в том, что ему было известно так много опасных вещей, он не видел для себя ничего страшного. По природе Михиль имел характер замкнутый и не испытывал ни малейшей потребности болтать языком.

Вернувшись от Вессела с семнадцатью гульденами в кармане, Михиль встретил у своей калитки соседского парня Дирка.

– Привет!

– Мне надо с тобой поговорить. С глазу на глаз.

– Идем в сарай. Что-то случилось?

Но Дирк молчал, пока они не вошли в сарай.

– Нас здесь никто не услышит? – спросил он.

– Конечно, никто – здесь же никого нет. Совершенно безопасно, – заверил Михиль. – Да и вообще у нас дома все люди надежные. А что случилось?

Дирк выглядел более серьезным, чем обычно.

– Поклянись, что никому не расскажешь!

– Клянусь, – твердо произнес Михиль.

– Сегодня вечером мы втроем совершим налет на бюро по распределению продовольственных карточек в Лахезанде.

Это была деревня в шести километрах от Вланка.

У Михиля аж живот свело от услышанного, но он сделал вид, будто не находит здесь ничего особенного.

– А зачем вы собираетесь это сделать?

– Понимаешь, – стал объяснять Дирк, – в наших краях от немцев скрывается очень много людей. А им, разумеется, не выдают карточек на хлеб, сахар, одежду, табак и всё остальное.

Здесь надо пояснить, что во время войны без карточек было почти ничего не купить. Всё продавалось только по ним.

– Понятно, – протянул Михиль.

– Так вот, – продолжал Дирк, – мы нападем на бюро, заберем все карточки и раздадим их тем, кто прячет у себя евреев и людей из Сопротивления.

– А как вы откроете сейф?

– Думаю, его откроет для нас менейр ван Виллигенбург.

– А кто это такой?

– Директор бюро. Да он ничего себе, нормальный. И я знаю, что он сегодня собрался поработать сверхурочно. Мы туда проникнем, заставим его открыть сейф и отдать нам все новые карточки. Не думаю, что он будет особо долго сопротивляться.

– Мы – это кто?

– Тебя это не касается.

Михиль усмехнулся. Дирк не глупец, имен называть не станет.

– Зачем же ты мне об этом рассказываешь?

– Слушай, Михиль. У меня с собой письмо. Если у нас что-то сорвется, передай его Бертусу ван Хелдеру. Обещаешь?

– Бертусу Тугоухому? Он тоже связан с Сопротивлением?

– Не задавай-ка лишних вопросов. Отдай письмо Берту, и всё. Ладно?

– Конечно. Но ведь ничего же не сорвется?

– Думаю, нет. Но никогда не знаешь наперед. У тебя есть место, куда можно надежно спрятать это письмо?

– Да. Давай его сюда!

Дирк вынул из-под свитера конверт. Он был заклеен и не подписан.

– Куда ты его спрячешь?

– Тебя это не касается.

Теперь уже усмехнулся Дирк.

– Завтра я заберу его обратно.

– Ладно. Только смотри, Дирк, не попадись!

– Да уж постараюсь. Береги письмо. Пока!

– Пока!

Насвистывая, Дирк вышел из сарая. Как только друг скрылся из виду, Михиль открыл ведущую в курятник дверь и юркнул внутрь. Отсчитав четвертую клетку справа, он вынул оттуда часть соломы. Одна из дощечек пола клетки не была прибита. Михиль приподнял ее и подсунул в образовавшуюся щель письмо. «Здесь-то его никто не найдет», – удовлетворенно подумал он, укладывая на место солому. Затем поднялся в свою чердачную комнатушку и на всякий случай написал карандашом на деревянной спинке кровати: «4П». Четвертая справа. Не то чтобы он боялся это забыть, но ведь как знать. Ну вот, с письмом разобрались. Что теперь? Ах да, надо съездить с дядей Беном к фермеру ван де Босу. Михиль спустился на первый этаж и как раз столкнулся с дядей Беном, который нес в гостиную целую охапку лучинок-выручалок. Тот не преминул поинтересоваться с лукавым выражением на лице:

– Ну что, хозяин доволен, как я потрудился?

– Классная работа, – похвалил Михиль. – Тогда поехали? Вы можете взять папин велосипед.

– Да, я уже попросил, – кивнул дядя Бен. – Всё в порядке. А у тебя-то самого есть подходящее транспортное средство?

– С одним цельнодеревянным колесом и одним на деревянном ободе, – весело отозвался Михиль. – У него восьмерка, но ничего, справимся.

– Отлично! Поехали!

По дороге дядя Бен рассказывал о группе Сопротивления в Утрехте, с которой он сотрудничал.

– Наша главная задача – помогать людям бежать.

– Бежать из тюрьмы? Неужели это возможно?

– Нет, не из тюрьмы, хотя из тюрем несколько человек тоже смогли убежать. Но я имел в виду бежать за границу. У нас почти каждый день сбивают английские и американские самолеты. Если пилоту удается спастись, он где-нибудь прячется и пытается выйти на бойцов Сопротивления. А уж мы стараемся переправить его в Англию. Либо на кораблях контрабандистов, которые плавают по ночам, либо по суше, через Испанию.

Прямо у них над головой на бреющем полете промчался самолет, и Михиль на какое-то время перестал слышать, что говорит дядя Бен. Между тем тот продолжал:

– Некоторые группы Сопротивления убивают немецких офицеров. Полнейшая безответственность. Это приводит только к тому, что фрицы берут заложников, случайных людей, простых голландцев, и расстреливают их без суда и следствия.

Михиль серьезно кивнул. Недавно именно так расстреляли бургомистра соседней деревни, человека, занимавшего такой же пост, что и его, Михиля, отец.

– А у многих получается бежать за границу? – спросил он.

– К сожалению, их часто перехватывают на полпути. И отправляют в лагерь для военнопленных. Но если при этом задержат еще и гражданина Нидерландов, то без разговоров поставят к стенке. Разумеется, после того как выбьют из него все адреса и явки. Так что, как ты понимаешь, мы стараемся организовать всё так, чтобы отдельные звенья цепочки знали друг о друге как можно меньше.

– Вы ведь тоже подвергаетесь большой опасности?

– Не то чтобы очень большой. Мое подразделение делает фальшивые документы. Я связан с несколькими подпольщиками – великими по этой части мастерами. Думаю, после войны им стоит записаться в фальшивомонетчики. Гигантское состояние себе сколотят, – пошутил дядя Бен.

Деревянное колесо велосипеда Михиля тарахтело так, что разговаривать было трудно. К тому же в этом месте им надо было свернуть направо, на песчаную дорогу, вернее, на проселок, вдоль которого шла велосипедная дорожка с чуть более твердым покрытием. Здесь они уже не могли ехать рядом. Поскольку Михиль знал путь, он держался впереди.

Фермер ван де Бос был готов продать дяде Бену полмешка пшеницы за вполне божескую цену – по 20 центов за килограмм. Фермеры Велюве во время войны не наживались на чужом горе. Строго говоря, продавать зерно было делом противозаконным – весь урожай полагалось сдавать в подконтрольный немцам Союз фермеров. Так что ван де Бос сперва посмотрел на дядю Бена с подозрением, однако, поскольку с ним вместе приехал сын бургомистра, которому все доверяли, его сомнения вскоре рассеялись.

– Хорошие люди здешние фермеры, – заметил на обратном пути дядя Бен.

– Ага, – с долей обиды в голосе откликнулся Михиль, – теперь-то вы, городские, называете их хорошими. А до войны потешались над ними, оттого что они возятся с навозом, и как только не обзывали.

– Ничего подобного! Кто-кто, а я всегда относился к крестьянскому труду с огромным уважением.

Оставшаяся часть дня прошла спокойно. Издалека, со стороны реки Эйссел, доносились отдельные выстрелы, но к этому все уже так привыкли, что не обращали внимания. Михиль покормил кур и кроликов, отнес по просьбе отца письмо одному из его заместителей (телефон не работал), помог проходившему мимо дома ходоку с запада, у которого опрокинулась тележка с картошкой, – короче, старался принести пользу. Где-то в глубине души он торопил время, словно говоря про себя: «Скорее бы наступило завтра». Виной тому было волнение из-за налета, в котором участвовал Дирк. Честно сказать, не так уж это и опасно. Подобные налеты происходили регулярно. Но всё-таки…