Читать онлайн Нет рецепта для любви бесплатно

Часть первая

Амнезия

Хозяек, желающих придерживаться выдачи провизии, назначенной в этой книге, прошу иметь в своей кладовой: во-первых, столовую серебряную ложку…

Елена Молоховец

Глава 1

Незнакомец в доме

Он очнулся. Голова просто раскалывалась от боли, поэтому некоторое время он полежал, с недоумением рассматривая обстановку вокруг: белый потолок с трещинами, желтая стена, на ней – разноцветные картинки непонятного содержания. Другая стена почему-то голубая. Шкаф, ломящийся от книг и безделушек, дверь с нарисованной наискосок радугой, окно без занавесок, в углу – огромный фикус в кадке. Он сделал было попытку сесть, но стены поплыли и закружились. Он закрыл глаза, пытаясь вспомнить, как здесь оказался. И где это – здесь? Ничего не вспоминалось, в окружавшей его сознание беспросветной тьме возникали только какие-то неясные – не в фокусе – образы. Словно глубоководные рыбы, они медленно всплывали и опять тонули, сверкнув на мгновение бликом на чешуе. Вскоре около него образовалась какая-то жизнь – что-то шевелилось, шелестело, пыхтело, попискивало, покашливало и шепталось:

– Как тебе кажется, проснулся он или нет?

– Не знаю.

– Ну посмотри, посмотри на него – вполне приличный. И лицо такое интеллигентное.

– Да уж.

Он открыл глаза, с трудом повернув голову на звук, и чуть не упал с дивана: перед ним выстроилась удивительная группа – большой черный кот, маленькая лохматая собачка, низенькая пухленькая девушка и высокое тонкое создание в бесформенном сером свитере с белой крысой на плече. Толстушка смотрела на него с явным интересом, а создание – скорее брезгливо.

– О, проснулся! – сказала толстушка. – Привет. Как ты?

– Ни… ничего, спа… спасибо…

– Вот видишь, воспитанный.

– Ну да, – с сомнением в голосе произнесло существо в свитере.

– Вы кто? – спросил он, морщась от головной боли.

– Мы? Я Наполеон.

– Кто?!

– Бонапарт, – пояснила толстушка и повернулась в профиль, заложив руку за борт воображаемого сюртука.

– Бо… Бонапарт?

– Ну да. Вот это – Киви и Дуся, а это – Гамлет и товарищ Шариков.

Он с трудом сел, чувствуя, что ум заходит за разум. Ну с товарищем Шариковым все ясно: лохматая дворняжка радостно скалила зубы и молотила хвостом. Гамлет – черный кот с белой искоркой на груди – был явно и определенно беременным. Существо в бесформенном свитере носило совершенно неподходящее имя Дуся. И еще крыса, которую почему-то звали Киви. Просто зоопарк какой-то.

– Хочешь кофе? Пошли на кухню.

Все, не мешкая, удалились. Последней, подозрительно оглядываясь, ушла кошка по имени Гамлет.

Ничего по-прежнему не понимая, он с трудом поднялся – процесс занял массу времени и потребовал приложения нечеловеческих усилий – и поплелся на запах кофе. Кухня оказалась очень маленькой и светлой, а на окне висели разноцветные стекляшки на леске, сверкавшие на солнце и пускавшие вокруг радужные блики. От блеска у него еще больше заломило в висках. Кошка Гамлет сидела на подоконнике и умывалась, товарища Шарикова и Наполеона не было видно, а создание с крысой на плече мрачно разливало по чашкам кофе.

Щурясь от обилия света, он разглядел за окном голые деревья и несколько белых многоэтажек – типичный пейзаж московского спального района. По небу быстро плыли серо-лиловые облака. Ноябрь, что ли? Или март? Какой сейчас месяц-то? Куда он попал? И почему та странная девица называла себя Наполеоном, а беременную кошку – Гамлетом? Надо бы выяснить, как он здесь оказался.

– А почему кошку зовут Гамлет? – спросил он.

– Ну не сразу народ понял, что кошка. Думали, кот.

– А почему Наполеон?

– Ей так нравится. Считает, что похожа. Особенно в профиль. Не заметил? А вообще-то Ира. Пошла с собакой гулять. Еще вопросы есть?

Создание поставило перед ним чашку с кофе, который оказался горячим и в меру сладким. Именно это ему сейчас и было нужно.

– Спасибо, Дусенька.

– Какая я тебе Дусенька?

– А как же?

– Я Киви. А Дуся – вот она, крыса.

– Извини, я не понял. Но почему ты Киви?

– А что, нельзя? Ирка – Наполеон, я – Киви. А тебя-то как зовут?

– Меня?

И тут он вдруг похолодел, а стены снова угрожающе заколыхались вокруг: он не помнил, как его зовут! Он не помнил вообще ничего: ни имени, ни фамилии, не говоря уж об отчестве. Ни адреса, ни профессии, ни возраста. Никакого представления вообще, кто он такой! От ужаса потемнело в глазах, и он почувствовал, что теряет сознание…

– Эй! Эй, ты что?

Перед ним загадочно мерцали глаза – золотисто-коричневые с темными ободочками, они были окружены длинными ресницами и сияли, как звезды. Медовые глаза…

– Твои глаза – цвета гречишного меда…

– Ну вот, очнулся. – Киви выпрямилась: не в силах поднять его с пола, она просто помогла ему сесть и плеснула в лицо водой. – Что это ты? С тобой все в порядке?

– Нет. Со мной все не в порядке, – сказал он, вытирая рукой мокрое лицо. – Представляешь, я ничего не помню. Совсем ничего.

– Что такое гречишный мед, ты помнишь?

– Вот только это и помню. А все остальное – нет. Ни – кто я, ни что – я, ни – где я… И кстати, где это я?

– Ты у Наполеона. То есть у Иры. Ира Кольцова, моя подруга. Она тебя вчера вечером подобрала на улице.

– На улице?

– Ну не совсем на улице. Короче, ты сидел на лавочке у ее дома и засыпал. Холодно было. Она тебя пожалела и подобрала. Не помнишь?

– Не помню. Я что, пьяный был?

– Не знаю. Ирка говорит, вроде не пахло. Она решила, тебе плохо. Она такая: всех подбирает. Кошек, собак, крыс. Теперь вот мужика подобрала.

– Боже! А где это все находится?

– Что – все?

– Ну, эта улица, где она меня подобрала?

– Где эта улица, где этот дом! Улица Строительная, дом двенадцать. Это тебе о чем-нибудь говорит?

– Нет, ни о чем.

– Что же с тобой делать?

Киви мрачно смотрела на него своими медовыми глазами. В коридоре загрохотало: Наполеон и Шариков вернулись с прогулки.

– Наполеон, что с ним делать? Он ничего вспомнить не может и в обмороки падает. Я тут с ним не останусь. Ни за что.

Наполеон, отбиваясь от Шарикова, ввалилась в кухню. Кошка раздраженно зашипела, а крыса, до этого шуровавшая в мусорном ведре, ловко залезла Киви на плечо.

– Может, ему давление померить?

– Думаешь, поможет? – скептически возразила Киви.

– А вообще, надо Катерине звонить.

– Вот ты и звони.

– Ладно, я позвоню, а ты померяй все-таки ему давление.

– Закатай рукав, – попросила Киви.

Он послушно закатал рукав белой рубашки, а Киви ловким движением приладила манжету и уставилась в монитор. Крыса тоже смотрела. У нее – у Киви, а не у крысы – были маленькие, совсем детские пальчики с коротко постриженными ноготками без маникюра. Он смотрел, как она хмурит брови, как двигаются пальчики, как дышит белое горлышко за высоким воротником свитера, такое тонкое и беззащитное, как бьется на нем синяя жилка, как шевелятся губы в такт биению его сердца… Вот придурок… Только что, можно сказать, восстал из небытия, а туда же – пальчики, губки! Идиот.

– Сто двадцать на восемьдесят. Как у космонавта. Стало быть, инсульт тебе не грозит.

– Ты что, врач?

– Я – нет. Врач скоро придет. Я надеюсь.

– Я дозвонилась, – вернулась взволнованная Ира-Наполеон. – Катерина сейчас прибежит. Ну, как он?

– Клиент скорее жив, чем мертв.

– Послушай, На… Наполеон, расскажи поподробнее, как ты меня нашла, а? Ира присела на табуретку, задумалась и торжественным тоном произнесла:

– Смеркалось…

– Наполеон! – одернула ее Киви.

– Киви, правда же, смеркалось! Я иду с Шариковым, а он – то есть ты – сидишь на скамеечке у нашего дома, смурной такой, в одной рубашке и галстуке. А холодно было. Я говорю: «Молодой человек, вы где живете-то? Давайте провожу, а то замерзнете!» А ты засыпаешь на ходу… Ну, я к себе и привела. А то бы замерз.

– Послушай, а больше у меня ничего не было с собой? Ни куртки, ни портфеля, ничего?

– Нет, все, что было, – при тебе.

Он оглядел себя: мятая рубашка, не менее мятые брюки, несвежие носки. Он проверил карманы, в них – ничего. Ни документов, ни ключей. Что же с ним произошло? При малейшем усилии что-нибудь вспомнить в голове гудело, как в пустой бочке.

– Слушай, а как это, когда совсем ничего не помнишь, а? – Ира разглядывала его с интересом.

– Наполеон! – Киви опять шикнула на подругу, отличавшуюся, как он уже понял, удивительной непосредственностью.

– Киви, интересно же!

– Интересно ей, – проворчала Киви, доставая сигарету.

Он прислушался к собственным ощущениям и поёжился:

– Голова пустая. Только сквозняк гуляет.

– Ужас! – ахнула Наполеон, а Киви, мрачневшая на глазах, спросила:

– И что будем делать? Может, его в полицию сдать?

В полицию ему как-то совсем не хотелось. Ему смертельно хотелось домой. Принять душ, побриться, переодеться, поесть, наконец. Но где этот дом? Черт, что же это такое?

– Не надо меня в полицию, пожалуйста! Можно, я тут у вас немножко посижу? Должен же я что-нибудь вспомнить?

– Киви, ну ты представляешь – в полицию! Они же пристанут: кто, что, откуда, почему? – заволновалась Наполеон. – А у меня поезд через три часа. И потом, мне он кажется вполне приличным человеком.

– Приличным! Приличные люди в одних рубашках зимой не бегают и на скамейках не спят. А ты тоже. Вызвала бы ему «Скорую», и все дела.

Киви была в ярости. Целую неделю она жила предвкушением грядущей свободы: Наполеошка уедет, и она останется наконец одна – кошки-собаки не в счет. Такое счастье – никто не давит на психику, никто не пристает. Можно делать что угодно! Ничего такого особенного она делать не собиралась, но возможность порыться всласть в книгах, поваляться на диване, посмотреть спокойно видео, послушать любимую музыку и даже немножко потанцевать под нее – все это было так заманчиво. А тут – на тебе! Конечно, она подозревала, что с Наполеошкой все гладко не пройдет, но чтобы такое!

Жизнь у Киви была не слишком веселая. Обычно она до последнего сидела на работе, а потом каталась в метро, уткнувшись в книжку или электронную читалку. Иногда заходила в торговый центр около дома и бродила там, разглядывая витрины. Летом можно было просто погулять по улицам, но осенью и зимой, когда рано темнеет, да и вообще холодно, торговый центр был спасением. Обычно она звонила оттуда или от метро Ире-Наполеону, и та, выгуливая Шарикова, провожала ее до подъезда.

Дома Киви быстренько ужинала, стараясь не попадаться на глаза матери, если в холодильнике еще оставались купленные ею самой йогурты или сыр. Она давно питалась сама, в основном фастфудом – совсем отделилась от родителей после очередного скандала. Потом она скрывалась в своей комнате, включала ноутбук и, нацепив наушники, отрешалась от происходящего в квартире. А происходить там могло все, что угодно – от внезапной перестановки мебели до бурного выяснения отношений с рукоприкладством: отец время от времени запивал, и мать учила его уму-разуму. Да и комнатку, где она ютилась, Киви с большой натяжкой могла назвать своей: мать заходила когда хотела и наводила собственный порядок. Такой же порядок она пыталась наводить и в жизни своей никчемной дочери, но Киви не давалась. Вот и вчера – в очередном припадке любви к «дочуне» мамаша попыталась осчастливить Киви новой трикотажной кофтой ярко-красного цвета. Все немногочисленные одёжки Киви были серые либо чёрные, поэтому красная кофта с воланами никак не вписывалась в ее гардероб. Она вообще старалась одеваться неброско и выглядеть как можно более незаметно, чем ужасно раздражала мать:

– На кого ты похожа? От людей стыдно. Что это такое? Не девушка, а… поганка какая-то. Кто тебя замуж возьмет?

– А я и не собираюсь замуж! – выкрикнула Киви в ответ. Она привыкла к ругани, но «поганка» обидела ее ужасно. – На себя посмотрела бы.

Мать невольно обернулась к зеркалу и окинула взглядом свою мощную фигуру и наряд: темно-синюю юбку и лиловую кофточку с ярко-розовыми и белыми хризантемами, дополнительно украшенными блестками.

– Галюнечка, ну что ты кричишь на девочку! – встрял слегка поддатый отец, который обожал свою дочь. – Ей все к лицу. Я уверен, что мальчикам она нравится.

– А ты вообще молчи! Понимал бы что. Ладно, не хочешь такую красивую кофту – не надо. На работе продам. Стараешься для нее, стараешься. Никакой благодарности.

– А ты не старайся. Оставь меня в покое раз и навсегда. Я сама разберусь.

– Как же, разобралась одна такая. Нет, вы только посмотрите на нее! Мышь серая.

– Галюнечка, ну что ты… – опять влез отец.

– Не встревай! Ты мусор вынес? Ладно, пошли ужинать. Мышь, ты идешь?

– Я попозже поем.

– Ага, йогурты свои будешь лопать? И так худая – одни кости, без слез не взглянешь. Ну, пойдем, не капризничай. У нас сегодня курочка, запеченная на картошечке, жирненькая такая. Капустки достану квашеной, помидорок. Пойдем, дочунь.

– Не надо мне твоей курицы! Опять станешь куском попрекать…

– Ну и сиди на йогуртах. Скоро вообще одна тень останется.

И мать выплыла из комнаты, а отец, виновато улыбнувшись, быстро чмокнул дочку в макушку и побежал следом. Дочка всхлипнула – редкая отцовская нежность пробивала сквозные дыры в ее защитных доспехах. Киви была очень похожа на отца, только характером потверже, поэтому с бо́льшим успехом противостояла сокрушительному материнскому напору. Утром Киви с огромным облегчением сбежала из дому к подруге, где ее ждал сюрприз в лице таинственного незнакомца…

Раздался звонок в дверь. Шариков залаял и ринулся в прихожую, крыса юркнула под плиту, а кошка Гамлет насторожила уши.

– Ура! – закричала Наполеон.

– А это еще кто?

– Это обещанный врач, Катерина Полякова! – ответила Киви, тоже слегка оживившись.

Катерина ворвалась как цунами. Она была рослая, пышная и жаркая: куртка нараспашку, белый халат расстегнут, в вырезе розовой кофточки видна сдобная грудь, слегка прикрытая фонендоскопом.

– Ну, что тут у вас?

– Кать, представляешь, он ничего не помнит! И в обморок упал почему-то. Я давление померила – ничего особенного, сто двадцать на восемьдесят.

– Понятно. Что пили, товарищ?

– Да не помнит он ничего!

– Не помню я ничего…

– Так, давайте всё сначала.

– Ну, в общем, Наполеошка вчера вечером гуляла с Шариковым. Видит – на лавочке сидит этот товарищ и пытается прикорнуть. На улице – мороз, а он в одной рубашоночке.

– Ага, хорошенький такой!

– Ну ты Наполеона знаешь. Короче, она привела его домой. Говорит, спиртным от него не пахло. Ночь он проспал, а утром – вот, ничего не помнит.

– С ума от вас сойдешь! Как можно приводить домой совершенно незнакомого человека, да еще в непонятном состоянии? Ладно, Наполеон, а ты-то куда смотрела?

– Я тут при чем? – взвилась Киви. – Я только утром пришла. Наполеошка в Питер уезжает, Пифагор в Лондоне, а меня она вызвала за зверьем присматривать.

– Хорошенькое приобретение для вашего зоопарка. Вот только такого зверя вам и не хватало. Хотя бы Пифагор дома был!

– Ты не знаешь Пифагора? Наполеошка снежного человека приведет – он не заметит.

– Это верно. А если бы он умер тут у вас? «Скорую» ты не догадалась вызвать?

– Кать, ну не умер же, – возразила Ира-Наполеон, которая все это время растерянно переводила взгляд с одной подруги на другую. – А «Скорую»-то зачем? Просто человек выпил и спать хотел…

– Выпил! Ты же говоришь: не пахло? А вдруг он наркоман?

– Да нет, не похоже.

– Не похоже! Много ты видела наркоманов? А если он маньяк?

– Послушайте, девушки. – Предполагаемый маньяк наконец опомнился и прорвался в бурный девичий спор. – Нельзя же так. Я, конечно, ничего не помню, но пока все слышу и даже что-то понимаю. Никакой я не маньяк. И не наркоман. Даже не алкоголик.

– Откуда вы знаете? Вы же не помните ничего.

– Я уверен.

– Уверен он…

– Ну откуда, откуда я могла знать, что он утром ничего не вспомнит? – всхлипнула Наполеон. – Я думала, выспится и уйдет себе. Что нам теперь делать-то?

– Наполеон, не реви. Ну-ка, больной…

– Я не больной.

– А какой? Здоровый, что ли? Дыхни-ка. Скажи: «А-а-а-а». Направо посмотри, теперь налево… теперь вот сюда…

Катерина ловко произвела осмотр, ощупала голову и шею, потом, развернув к свету, заглянула в глаза.

– Раздевайся. Ну, рубашку сними. Наполеошка, отвернись. Не видишь, человек стесняется. Та-ак. Ссадин и гематом нет, следов уколов нет… Давай-ка еще раз давление померяем. Теперь послушаем. Дыши. Не дыши. Какой сегодня день недели? Ладно, я и сама не знаю. А число? Месяц какой сейчас? Не помнишь. А год? Ясно. Сколько будет семью восемь? Правильно. В больницу ты не хочешь?

– Не хочу.

– Ну да, без документов тебя и не возьмут. Нет документов? Нет. А в полицию?

– Тем более не хочу. Чем мне полиция поможет? Послушайте, я, конечно, ничего не помню, но я приличный человек. Мне так кажется.

– Ну ладно. На алкоголика ты не похож, на наркомана тоже. Но все-таки что-то ты принял такое… своеобразное, что тебе память отшибло. Хорошо бы, конечно, томографию сделать… Вдруг у тебя… Ладно, будем надеяться, что нет ничего такого. Пожалуй, анализ крови помог бы прояснить ситуацию… Хотя… Да, уже порядочно времени прошло. Ну ладно, попробуем что-нибудь сделать. Я вернусь через полчасика.

– Кать, так что с ним такое? – волновалась Наполеон.

– Ретроградная амнезия, похоже. Из-за чего, пока неясно.

– А это пройдет?

– Будем надеяться.

– А когда? Когда я все вспомню? – Он с волнением смотрел на Катерину.

– Трудно сказать. В любой момент.

– Может, его по голове стукнуть? – предложила Киви весьма кровожадно.

– Вот спасибо! – Он обиженно взглянул на Киви, которая скорчила ему рожицу.

– Боюсь, не поможет. Ну что, мальчики-девочки? Когда Наполеон уезжает?

– Сейчас.

– А возвращается?

– Через четыре дня.

– А Пифагор?

– К Новому году.

– Киви, тогда придется вам с подкидышем как-то продержаться до возвращения Наполеона, – сказала Катерина, внимательно глядя на насупившуюся Киви. – Ты выдержишь? Деться ему некуда, как я понимаю.

– Да пусть он тут остается. А я домой пойду. – Киви совсем расстроилась.

– Нет, один я тут ни за что не останусь. Лучше уйду.

– Да куда ж ты пойдешь? Без документов, без памяти! Полиция тебя сдаст в психушку, и все дела.

– Я не хочу в психушку, – испугался он.

– Киви, одного его лучше не оставлять. Мало ли! Так-то с виду здоровый, но кто его знает. А ты «Скорую» в случае чего вызовешь. Или мне свистнешь. Потерпи, а? Я кое-что выясню пока по своим каналам. А ты, товарищ беспамятный, веди себя прилично. У меня муж – сотрудник МВД, понял? И чашечку эту я с собой возьму, там отпечатки. Проверим еще, такой ли ты приличный, каким кажешься. Ну-ка, улыбочку! – И Катерина шелкнула мобильником, сфотографировав «товарища беспамятного».

Наконец она отхлынула. Шариков зевнул с подвываньем, а кошка Гамлет, презрительно дернув хвостом, плавно перешла с подоконника на стол и свернулась клубочком. Он машинально погладил ее по голове, и кошка замурлыкала.

– Ну вот, включил шарманку, – пробормотала Киви и отвернулась к окну, явно собираясь заплакать. – Просто черт знает что…

– Киви, прости меня, пожалуйста! – захныкала Наполеон. – Не могла же я оставить его на улице морозной ночью. А зато как интересно. Амнезия у человека. Прямо как в кино.

– Ага, бразильский сериал. Если ты такая добренькая, так и оставайся с ним тут, а я пойду.

– Ну, Киви! Ну, заинька! Ты же знаешь, у меня уже билеты куплены, и вообще меня там ждут. А он совсем безобидный. И даже вполне симпатичный, ты посмотри.

– Я безобидный. И очень даже симпатичный.

– Мне кажется, вы себя переоцениваете. – Киви раздумала плакать и закурила.

– Киви, а вдруг он – наследник миллионера и его хотели устранить конкуренты, а?

– Ну да, вылитый миллионер. Просто Рокфеллер.

– А вдруг он, например… хакер! И нашел код доступа к Центральному банку США? И за ним охотится…

– ФБР! Или ЦРУ? – засомневался «хакер». – А вдруг я вообще шпион?

– Конечно, агент Ноль Ноль Семь! – Киви окинула его недружелюбным взглядом. – Так, прекратили. А ты вали в свой Питер. Никогда тебе не прощу.

– Ну тогда я побежала. Ты все запомнила? Гулять два раза, кормить тоже, фикус поливать через день… Я позвоню. Пока, зайка! Пока, Джеймс Бонд! Чао-какао!

И Ира-Наполеон исчезла. Они остались одни, если не считать Шарикова, лаявшего под дверью вслед ушедшей Наполеошке, Гамлета, спавшего на столе, и где-то шуршавшей крысы Дуси. Да, еще фикус в соседней комнате.

Киви смотрела на него довольно мрачно.

– Послушай, я же не виноват. Мне самому все это неприятно.

– А кто виноват? Я, что ли? Навязался на мою голову. Я-то мечтала хоть недельку спокойно пожить, а тут ты…

– Хочешь, я сейчас уйду?

– Куда?

– Пойду в полицию.

– То-то они тебе обрадуются. Ладно, живи.

– Вот спасибо. Слушай, а можно мне душ принять? А то я какой-то…

– Да, синьор, вы какой-то не такой, как все. Иди в душ. Полотенце сейчас дам.

– А может, и футболку какую-нибудь найдешь? Этого, как его – Пифагора. А кто он, кстати?

– Пифагор – он Пифагор и есть. Вообще-то он Наполеошкин брат, Лёша. Пифагор – потому что сильно умный. Даже не знаю, что на тебя налезет. Наверное, все коротко будет. Пойду посмотрю.

– Послушай, а какое все-таки сегодня число?

– Вообще-то десятое декабря. Суббота.

Он печально разглядывал свою физиономию в зеркале ванной. Да-а. Кто вы, товарищ? Эх, товарищ, товарищ… У товарища была ничем не примечательная физиономия: удлиненное лицо, прямой нос, серые глаза, рот на месте, уши не торчат, волосы светло-русые. То, что называется «без особых примет». С трудом поворачиваясь в тесной ванной, он снял рубашку и брюки. На кафельном полу что-то брякнуло. Он нагнулся и, не веря своим глазам, поднял вывалившийся из заднего кармана номерок гардеробной – плоскую жестянку с номером и выбитыми по краю словами: «Гусарская баллада».

– Киви! Смотри, что я нашел. – Забыв, что почти не одет, он выскочил было в коридор, но, увидев, как шарахнулась Киви, спрятался за дверь ванной и высунул оттуда руку с номерком. – Смотри, номерок! Я был в какой-то «Гусарской балладе». Ресторан, наверное.

– Похоже. Знать бы еще, где он находится.

– Слушай, если номерок у меня, значит, там что-то осталось в гардеробе. Куртка… Точно – куртка! Еще там был гардеробщик в ментике, ужасно нелепый, с усами.

Он увидел полутемный зал – толстая свеча на белой скатерти, огонек дрожит, бликуя на стенках бокала… все вокруг плывет, двоится… какие-то лица напротив… потом – белая раковина унитаза… холодный цветной кафель пола… Его замутило. «Значит, это там все и произошло. В «Балладе» этой. Я что-то выпил. Или съел? Мне стало плохо, и я ушел». Он вспомнил, как шел, подгоняемый инстинктом, – так в страшном сне убегают от опасности: ноги не слушаются, увязают, и, как ты ни стараешься, быстрее не получается. Как же он прошел в метро в таком состоянии? Метро он тоже вспомнил: желтый нереальный свет, толпы народа, грохот – все мелькало, как кадры видеоклипа…

– Я приехал сюда на метро.

– А с кем ты был, не помнишь?

Он напрягся. Какое-то подобие лица расплывалось, двоилось, троилось, наконец распалось на кучку пазлов.

– Нет, не получается.

– Слушай, уже хорошо! Ты хоть что-то вспомнил. Процесс пошел.

Он с наслаждением поливался теплой вялотекущей водой. Настроение у него улучшилось: процесс, как справедливо заметила Киви, пошел. Ура, господа присяжные заседатели! Процесс пошел! Но далеко не ушел: на этом все его воспоминания кончились, и, как он ни старался, основным результатом была одна головная боль.

После душа он вернулся на кухню. Обстановка была все такая же напряженная. Общения между ними не получалось: Киви молчала, а он никак не мог найти тему для разговора. Звери куда-то подевались. Киви опять курила, а он исподтишка разглядывал ее. Странная девушка. Одно имя чего стоит: Киви! Что это такое? Но глаза красивые, медовые. Только смотрит сурово. Такое ощущение, что она в латах и шлеме, а забрало опущено. И копье в руках. В общем, выражение лица из серии: «Что вам, товарищ?» Волосы чуть рыжеватые – как будто природа собиралась сделать ее рыжей, но на полдороге передумала. А прическа дурацкая – вихрами какими-то, как будто дня три не причесывалась. Наверное, так модно. Шея красивая… Но этот свитер бесформенный… И почему это девушки – хорошенькие притом – носят такие свитера?

Хорошенькая девушка в это время слегка нервничала: она вела очень замкнутую, одинокую жизнь и общалась только со старыми друзьями и коллегами по работе, поэтому «подкидыш» страшно ее напрягал. Киви плохо понимала, как с ним разговаривать, и вообще немного побаивалась. Вон он какой здоровый! Хотя и правда – симпатичный… Киви покосилась на «подкидыша», который уныло вертел в руках чайную ложку, и у нее вдруг вырвалось:

– Не пытайся согнуть ложку. Это невозможно.

Он усмехнулся:

– Ну да, ложки нет, я знаю. Ты тоже любишь «Матрицу»?

– Ага! Классный фильм. Я раз двадцать смотрела. Но «Перезагрузку» и «Революцию» не люблю, особенно третью часть.

– Правда, сиквелы всегда получаются хуже. А какой у тебя любимый эпизод?

– Когда Нео оживает и крушит всех агентов. Так здорово, что он поверил в себя. Помнишь, как он пули остановил?

– Да, супер! Такое выражение лица у агента было! Надо же, а я думал, ты скажешь – эпизод с поцелуем.

– Да ну. Это так избито.

– Но если бы Тринити его не поцеловала, он бы и не ожил.

– Ну и что? И вообще, мне Тринити не нравится.

– Мне тоже.

– Да? Она же такая крутая.

– А мне не нравятся крутые.

Киви недоверчиво на него взглянула, и на секунду они зацепились взглядами, но тут же отвернулись, смутившись. Киви закурила очередную сигаретку и спросила, глядя в окно:

– Что будем делать?

– Да надо бы туда съездить, в эту «Балладу», и забрать куртку. Вдруг я еще что-нибудь вспомню? И гардеробщика расспросить с официантами.

– Ага. Только где эта «Баллада»?

– Вот именно. Послушай, а еда какая-нибудь в этом доме есть? Мне страшно неловко, но такое чувство, что я не ел дня два.

– Еда-а? – протянула Киви, как будто понятия не имела, что это такое. Она открыла холодильник и осторожно в него заглянула. – Сыр, йогурты, трава какая-то. Будешь?

– Ну, сыру я бы съел. А супа нет? Или еще чего посущественней?

– Су-упа? Нет. А еще чего-нибудь… Что-то тут в морозилке есть.

– А какое оно?

– Замороженное. Если ты думаешь, что я буду готовить тебе еду, ты глубоко заблуждаешься. Я не умею готовить.

– Не умеешь? – поразился он. – А что же ты ешь?

– Что бог пошлет.

– Ну и ну! А яиц там нет?

– Есть.

– О! Давай я омлет, что ли, сделаю.

– Делай.

Он зажег газ и сам произвел ревизию холодильника, добыв черствый сыр, яйца, упаковку йогурта, масло и вялую петрушку. Разбил яйца, вывалил туда йогурт, посолил и взбил вилкой. Не найдя терки, порезал помельче сыр, заодно и петрушку и смешал все вместе. Киви смотрела с интересом.

– Учись и запоминай: чтобы получился хороший омлет, сковорода должна быть горячей, а масло – холодным. Вот так.

– Здоровско! Давай уже есть.

– Да ты же не ешь?

– Ты все перепутал – я не готовлю. А съесть – всегда пожалуйста. Или тебе для меня омлета жалко?

– Для тебя – ничего не жалко.

– То-то же.

Они с чувством съели омлет. Уже по собственной инициативе он обследовал морозилку и выловил оттуда кусок какой-то рыбы. Мясо тоже было, но размораживать его долго, а рыбе необязательно до конца оттаивать – он чувствовал, что на одном омлете не протянет.

– Слушай, а вдруг ты повар? – спросила Киви, дожевывая кусок хлеба, которым до блеска вытерла тарелку.

– Все может быть. Давай ты съездишь в «Гусарскую балладу» и заберешь мою куртку, а я приготовлю обед?

– Во-первых: мы не знаем, где эта «Баллада». Во-вторых: очень надо мне утруждаться. И что я там скажу? Здравствуйте, я ваша тетя? В-третьих…

– Ты скажешь: «Мой муж (на слове «муж» Киви нервно дернулась) вчера тут перебрал и забыл куртку». Предъявишь номерок. Я бы сам съездил, но в чем я поеду? На улице же холодно.

– Все равно мы не знаем, где это.

– Это верно…

Они помолчали. Какая-то мысль зашевелилась у него в голове. Можно же… как это называется…

– Послушай, а нет этого, как его… компьютера? Интернета?

– Компьютер? Компьютер-то есть. И Интернет есть. Слушай, а ты не придуриваешься, а? Если ты ничего не помнишь, откуда ты знаешь про интернет? И как омлет делать? И про «Матрицу»?

– Да не придуриваюсь я, как ты выражаешься. Я про себя ни хрена не помню! Про себя! А все остальное – пожалуйста: семью восемь – пятьдесят шесть, Волга впадает в Каспийское море, лошади кушают овес.

– Ну ладно, извини. Давай попробуем влезть в Сеть. Только я все равно не поеду. Пошли.

Они перебрались в комнату – не ту, где он спал на диване, а в другую, где тоже было полно книг и загадочных картин. Художница она, что ли, Наполеон-то? Или этот, как его? Пифагор! Киви включила компьютер, он уселся перед монитором. Ему было так привычно прикасаться к клавишам компьютера, и в Сети чувствовал себя как дома. Может, он и правда – хакер? После недолгих манипуляций экран высветил длинный перечень всяческих «Гусарских баллад», большая часть которых имела отношение к фильму Рязанова.

– О, нашел! Смотри-ка: «Гусарская баллада» – ресторан на Полянке. Открыт ежедневно с двенадцати дня до четырех утра. Бизнес-ланчи, обеды, ужины. «У нас вы можете попробовать фирменные гусарские блюда: судак а-ля Денис Давыдов, мясо по-походному, жжёнка…»

– Попробовать только, а съесть не дадут, что ли? А что это – жжёнка?

– Напиток такой типа пунша, – ответил он. – Ёрш вообще-то. Коньяк, шампанское, мускат какой-нибудь, еще фрукты и жжёный сахар. Кусковой сахар кладут на специальную решетку, обливают коньяком и поджигают. Горит синим пламенем. Сахар карамелизуется и стекает в напиток. Очень весело. А гусары, которые жжёнкой увлекались, клали сахар на скрещенные над котлом шпаги. Бронебойная вообще-то штука.

Киви внимательно на него смотрела:

– Слушай, ты даже не задумался, сразу ответил. Может, ты и правда повар?

– Понятия не имею. Ну что, съездишь, а? Ну, пожалуйста!

– Нет.

Киви так произнесла это «нет», что стало ясно – не поедет ни за что. Это было не просто нежелание «утруждаться», как она заявила, а что-то более сложное.

– Тогда найди мне что-нибудь вроде куртки.

Он представил, как будет выглядеть в этой куртке: в футболку он еле влез – мелковат этот загадочный Пифагор.

Звонок в дверь прозвучал так неожиданно, что они оба подскочили. Это был все тот же тайфун по имени Катерина. Она ворвалась с чемоданчиком, загнала всех обратно на кухню – там светлее. Тут же сбежались животные. Шариков путался в ногах и радостно лаял, кошка Гамлет чинно села в угол, укрыв хвостом лапки, последней пришла крыса Дуся и с ходу полезла к Киви на плечо.

– Ты моя радость!

И как это девушки могут сюсюкать со всякой… гадостью длиннохвостой?.. Кошка в своем углу зажмурилась от отвращения – она тоже этого не понимала.

– Ну как тут наш подкидыш? Ничего не вспомнил? – Слушая сбивчивые рассказы «подкидыша» про «Гусарскую балладу», Катерина доставала какие-то медицинские штучки, среди которых он с содроганием опознал шприц.

– Кать, а может так быть, что он только про себя ничего не помнит, а все остальное знает?

– Может. Частичная амнезия. Ну, товарищ беспамятный, давайте руку. Поздновато, конечно, но – что делать.

Она ловко взяла пробу крови из вены.

– Да, я тебе тут свитер привезла, рубашку, еще кое-что.

– Спасибо! Вот спасибо! Теперь я смогу съездить в эту «Балладу», будь она неладна.

– Это Кирилловы, что ли, рубашки? – спросила Киви.

– Да.

– Помирились?

– Не совсем. Но теперь есть повод, так что… Кстати, Поляков обещал посмотреть его пальчики и фотку, а потом сам заедет, когда сможет. Слушай, мне кажется, тебе одному не нужно туда идти, на Полянку. А вдруг они следят за рестораном – ждут, что ты вернешься за одеждой? Что там у тебя – куртка? А пиджак твой где? Похоже, изначально ты в пиджаке был.

Он посмотрел на Катерину и Киви. А ведь верно, пиджак-то где? Тоже там остался?

– А кто… они?

– Не знаю. Но ведь должны быть какие-то «они». Или – «он», или – «она». Не сам же ты… того.

– А может, он съел чего-нибудь?

– Ага, грибочков поел – и память отшибло. Не-ет, не так все просто.

Пока «товарищ беспамятный» ездил с Катериной на Полянку, Киви слонялась по квартире, не зная, чем заняться. Она нервничала из-за этой странной ситуации, в которой оказалась помимо своей воли. А если поездка ничего не даст? Если он так ничего и не вспомнит? Им же придется провести ночь вместе! То есть в одной квартире. А может, и не одну ночь… А из-за этих зверей даже дверь в комнату нельзя будет закрыть, иначе такой вой подымется! Ну, Наполеон! Только вернись – мало тебе не покажется. Нет, он, конечно, выглядит вполне приличным человеком, к тому же сам напуган. Вообще-то ей было даже жалко парня, но… Она предпочла бы жалеть его на безопасном расстоянии.

Киви вздохнула и огляделась по сторонам: она сидела в кресле под фикусом, а весь зоопарк расположился перед ней – Шариков на полу, Гамлет на диване, крыса на подоконнике. И все они смотрели на Киви.

– Эй, вы чего?

Шариков замолотил хвостом и ухмыльнулся, кошка зевнула, а крыса спрыгнула на пол.

– А ну – кыш! Я кому сказала! Пошли вон!

Крыса мгновенно дематериализовалась, Шариков потрусил к двери, неодобрительно покосившись на Киви, но кошка не сдвинулась с места, продолжая гипнотизировать ее своими желтыми глазами.

– Ну и чего ты пялишься? Думаешь, такая умная?

Кошка не шевельнулась, но словно бы пожала плечами.

– Ничего ты не понимаешь!

«Да что тут понимать-то? – словно бы говорила кошка. – Тут и понимать-то нечего. Струсила – так и скажи».

– Ничего я не струсила…

Это было странно, но все волнения Киви прекратились, как только человек, занимавший ее мысли, вернулся домой. Он был расстроен – ничего так и не вспомнилось, но пытался шутить над своим незавидным положением. Посидев минут десять в мрачном молчании, он отправился на кухню и приготовил замысловатый обед. Потом предложил посмотреть какое-нибудь кино, чтобы отвлечься. Перебрав кучу дисков, они наконец остановились на «Дживсе и Вустере» – «Матрицы» у Наполеона не нашлось. Оказалось, он даже не слышал о сериале, не говоря уж о книгах Вудхауза. Они до ночи хохотали над приключениями незадачливого Вустера, а потом разошлись по разным углам, причем кошка предпочла остаться в комнате с фикусом вместе с «подкидышем». Он долго не мог заснуть и с тоской глядел в полутьму – при тусклом свете уличного фонаря фикус казался каким-то странным существом, которое того и гляди вылезет из кадки и отправится в поход по квартире, помахивая жесткими глянцевыми листьями. Но потом замурлыкала притулившаяся в ногах кошка, и под тарахтенье ее «моторчика» он задремал…

– Тёма!

– Иду, мама, иду!

Он вскочил с дивана, стряхнув кошку, она возмущенно заорала, и он опомнился: он же не дома! Сердце колотилось как ненормальное. Мама? Боже мой! Мама! Это был ее голос! Он чувствовал, он все время чувствовал – кто-то ждет, беспокоится, кто-то зависит от него! Мама! Она же совсем беспомощная, а его нет который день!

– Что случилось? – Киви заглянула в комнату. – Она что, рожает?

– Кто? А, кошка. Нет. Я ее столкнул нечаянно.

– Эй, тебе плохо?

– Да.

– Что с тобой?

– Меня зовут Тёма. Артём.

– Ты что – вспомнил?

– Вспомнил. Лучше бы не вспоминал.

– Почему?

Ему сдавило горло: «Я не смогу, не смогу этого вынести – этих мыслей о маме! Господи, только представлю, как она… Нет, нет, нет! Не могу…» После того позорного обморока утром он держался весь день, стараясь не думать, что с ним будет, если он так ничего и не вспомнит. Просто отгонял эту мысль. Но сейчас… Когда он услышал мамин голос! Что будет с ней, если он ничего не вспомнит!

– Да что с тобой?

Он как мог объяснил.

– Слушай, перестань сейчас же. Не думай об этом.

– А о чем мне еще думать?

Киви молча смотрела на него. На какие-то секунды выражение ее лица вдруг смягчилось, стало совсем детским, трогательным и нежным, и он почувствовал теплую волну сострадания, хлынувшую на него. Но она резко отвернулась и отошла в сторону. Не поворачиваясь, произнесла каким-то неприятным, жестким тоном:

– Прости, я не умею утешать. Я не знаю, как тебе помочь.

– Поговори со мной. Просто поговори.

– О чем? – Киви села на диван, поджав ноги. Выражение лица у нее снова было прежним, замкнуто-отрешенным.

– Как тебя на самом деле зовут?

Киви хмыкнула:

– Олеся. Олеся Кивилёва, отсюда и Киви. И вообще, мне эта птица нравится. Смешная. Птица, а не летает.

– А пингвины? Они тоже не летают.

– Пингвины под водой летают. Они знаешь как здорово умеют плавать и нырять! А киви не умеет. Ни плавать, ни нырять. Прямо как я.

– Ты что, летать не умеешь?

– А ты умеешь?

– Конечно.

Киви чуть нахмурилась, вглядываясь в улыбающегося Артёма, потом усмехнулась:

– Завидую. А я вот не умею. Даже во сне никогда не летала.

– Просто тебя никто не учил летать.

– Разве птиц учат?

– А как же! Обязательно. У них тоже не сразу получается.

– А может, я просто боюсь оторваться от земли.

– Возможно. Знаешь, стрижи, например, не умеют взлетать с земли. И они никогда не садятся на землю, даже пьют на лету.

– Да ладно!

– Правда. Но ты не похожа на стрижа. И на киви не похожа. Ты… журавлик!

– Слушай, о чем это мы разговариваем? И вообще, хватит уже про меня. Не хочу.

– Ну давай про… про Наполеона поговорим. Она кто?

– Подруга.

– Вы давно друг друга знаете?

– С детства. Мы втроем дружили: я, Ира и Катя. Еще Пифагор. Мы с Катериной раньше на одной площадке жили. Она на три года старше. У нее такая семья хорошая! Я у них часто спасалась. Потом Катька замуж вышла, и они квартиру разменяли. С Наполеоном мы учились вместе: они с Пифагором к нам в четвертом классе перешли. У них тоже бабушка была просто замечательная. Два года как умерла. А родители их развелись и детей поделили, представляешь? Отец взял дочку, мать – сына. Но они ужасно страдали – близнецы же! Ирка сама от отца к бабушке ушла. Ей всего-то было лет девять, а она с другого конца Москвы взяла и приехала, одна! А Пифагора уже бабушка забрала: мама с ним не справлялась, хотела в интернат сдать. Да он бы там точно загнулся! Лёша – он немного странный.

– А почему он Пифагор?

– Прозвали так. В детстве Лёша очень смешной был – маленький, толстенький, в очках. Вот и дразнили: Пифагоровы штаны во все стороны равны! В общем, доставали его. Но мы с Иркой защищали как могли. С тех пор она и Наполеон. Сейчас он астрофизик. Школу экстерном окончил, в четырнадцать на физфак поступил, в двадцать два уже кандидатскую защитил, представляешь? Страшно умный. Сейчас он в Лондоне.

– А Наполеон?

– Ирка работает в музее.

– А кем?

– Научным сотрудником.

– Это ее картины? Такие… своеобразные.

– Картины – ее. Она у нас супрематистка.

– Кто?

– Су-пре-ма-тист-ка. Малевич, Кандинский. Черный квадрат, слыхал?

– А зачем она в Питер поехала?

– В Питер-то? За картинами. У них выставка совместная, так Русский музей настоял, чтобы к ним приехали сохранность экспонатов принимать.

– Как это?

– Ну, когда принимают чужие экспонаты на выставку, хранитель должен все осмотреть и сверить с паспортом сохранности – а то мало ли что, потом отвечать придется. Обнаружатся на демонтаже какие-нибудь царапины, и доказывай, что это не твой музей виноват. А так – пожалуйста! Паспорт им в нос: вот она, ваша царапина, отродясь была.

Киви наконец разговорилась. Она рассказывала про выставку, которую задумала Наполеон, и ее медовые глаза сверкали. Пришел Шариков, попыхтел и улегся у ног. Кошка мурлыкала под боком.

– Ты так хорошо все это знаешь!

– Да просто я там же работаю.

– Ты тоже научный сотрудник?

– Нет. Я реставратор по стеклу и керамике. Но стекло я больше люблю.

– По стеклу и керамике? Как это?

– Реставрирую разные стеклянные и фарфоровые штучки – бокалы там, тарелки, изразцы, горшки какие-нибудь археологические. И стекло всякое. Даже елочные игрушки раз склеивала! В общем, размах крыльев с Античности до наших дней.

– А разве стекло было в Античности? Я думал, его не так давно изобрели. В восемнадцатом веке, что ли…

– Да ты что! Стекло – очень древнее изобретение. Еще в Египте было известно, а то и раньше.

– А как ты это делаешь? Реставрируешь?

– Ой, слушай, ну что я тебе в два часа ночи буду ликбез устраивать?

– Ладно, потом расскажешь. А как ты стала этим заниматься?

– А-а… – Киви махнула рукой. – Случайно вынесло. Я в нашей компании самая никудышная…

– Это почему же? – возмутился Артём.

– Сам посуди: Пифагор кандидат наук и вообще гений, Наполеон в аспирантуре, Катерина медицинский окончила, сына родила. А ее Кирюха уже старший сержант, представляешь? Ему повышение в награду дали – он какого-то важного преступника поймал. Все люди как люди. А я… Я даже не знала, что мне после школы делать. У Катерины родители врачи, она по их стопам пошла. Наполеон вся в искусстве. Нет, я тоже искусство люблю, но в меру. В общем, поступила в одно учебное заведение – экономика, менеджмент, всякое такое. Потом бросила…

Киви вдруг сильно помрачнела и замолчала – Артём смотрел с тревогой. Она вздохнула и продолжила:

– Ну вот. Наполеон меня в музей пристроила, сначала лаборанткой, потом я в реставрацию прибилась. Я вообще люблю руками что-нибудь делать: и вязала, и бисер низала, да много чего. А стекло всегда нравилось, особенно цветное. У нас дома кувшинчик был красного стекла, так я его прямо обожала. Но никогда не давали – разобьешь. На верхней полке стоял. Раз родителей дома не было, я и полезла за кувшинчиком. Разбила, конечно. Влетело мне! Но пробочка не разбилась. Я все детство с ней носилась, даже под подушку прятала. До сих пор жива! Мой талисман. Посмотришь сквозь нее, и мир кажется таким прекрасным… и совсем не страшным… – Киви вдруг очнулась, увидела, какими глазами смотрит на нее Артём, и покраснела: – Почему я тебе все это рассказываю?

– А что такого? – удивился Артём. – Я бы тебе тоже что-нибудь рассказал, но ты же видишь – я пока только имя вспомнил.

Внезапно зазвонил телефон, и они все, включая крысу, дружно подпрыгнули.

– И кто это звонит в такое время, третий час уже.

– Кто-кто… Наполеон, кто ж еще!

Киви некоторое время слушала верещание Наполеона в трубке, выражение лица у нее было ироническим. По ее ответным возгласам Артём пытался понять, о чем речь.

– Ну конечно. Как же, как же. Да ладно!

– Ты представляешь? – Киви повесила трубку. – Эта зараза не сказала нам самого главного. Ты думаешь, почему она тебя пригрела? Она тебя раньше видела. И не один раз: в метро, на улице, в магазине. Глаз на тебя положила. Она думает, ты живешь где-то здесь, в этом районе.

– Вот это да!

– Слушай, а что, если тебе завтра… то есть уже сегодня… походить вокруг? Вдруг ты вспомнишь?

– А если нет?

– Попробовать-то можно? А потом, прикинь: ты был в полном отрубе, когда из кафе ушел, так?

– Ну так.

– И ты добрался сюда на автопилоте. Может, твой дом – в двух шагах отсюда? Может, ты вообще в этом же доме живешь.

– На автопилоте? – Тёма задумался: а ведь верно. – Так что, мне ходить по квартирам и спрашивать, а не тут ли я живу, люди добрые?

– Надо снова включить автопилот.

– Как? Напиться, что ли?

– Да нет. Знаешь, бывает: о чем-нибудь задумаешься глубоко и – бац! – сам не заметил, как проехал нужную станцию. То есть наоборот…

– Вот именно, проехал. А вообще, в этом есть рациональное зерно. Послушай, ты просто гений. Точно, утром попробую.

– Надо только думать о чем-нибудь совершенно постороннем.

Артём смотрел на Киви с умилением: лицо ее сияло, щеки разрумянились. Какая же она хорошенькая! Несмотря на то что три дня не причесывалась. А ножки у нее – очень даже ничего… Вот только футболка опять на пару размеров больше, чем надо.

Заметив, как он ее разглядывает, Киви фыркнула, потом вскочила и исчезла за дверью.

– Крысу, крысу забери!

– Бои-ишься? Дуся, Дуся, Дуся! Иди к мамочке. Не пугай Тёмочку. Тёмочка крысок боится… Ты моя радость!

– Тьфу!

Глава 2

На автопилоте

На следующий день Тёма отправился в метро. Он нарочно добрался до самого конца длинной ветки, а теперь возвращался обратно. Вагон покачивался и громыхал, пассажиры входили и выходили, объявлялись следующие станции…

Осторожно, двери закрываются!

Он перебирал свои немногочисленные воспоминания, как бусины четок. Вспоминать было особенно нечего. Прошел всего день с небольшим, как он очнулся на чужом диване в компании целого зверинца. Он представлял себе всех по очереди: Наполеона, Шарикова, кошку Гамлета… крысу, бр-р!

Вспоминал, как они двигаются, какие издают звуки, как смотрят…

Наполеон – надо же, Наполеон! Она смешно таращит глаза – один слегка косит, и на щеке у нее родинка. На редкость непосредственная девушка. Добрая и смелая. Что с ним было бы, если б не Наполеон! А Катерина? Пышная, громкая, решительная. И еще неведомый Пифагор до кучи. Забавная компания.

У Шарикова одно ухо черное, а глаза разные: левый – желтый, а правый – зеленый. У кошки Гамлет на груди – белый клок шерсти, и самый кончик длинного хвоста – тоже белый. А мурлычет она как маленький трактор. Крыса Дуся… Вот про Дусю ему совсем не хотелось вспоминать.

Киви он оставил напоследок. Прозвище странное, а имя милое – Олеся. И сама милая: смешные рыжеватые вихры; глаза цвета гречишного меда, с темными ободочками по краям; длинные ресницы; тонкие руки с бисерными браслетами на запястьях; нежная беззащитная шея, прячущаяся за высоким воротником свитера… Дурацкий бесформенный свитер с неимоверно длинными рукавами, так что видны только пальцы – маленькие пальцы с квадратными ноготочками без маникюра.

Интересно, сколько ей лет? Тёма не знал, сколько ему самому, но чувствовал, что значительно старше этих девчонок, даже Катерины. Так, если вспомнить, что Наполеон уже в аспирантуре… Допустим, она поступила сразу после школы, лет пять училась… Ну, плюс пару лет на всякий случай… Двадцать три – двадцать четыре? Как-то так. А Катерине на три года больше. Надо же, он не дал бы Олесе больше восемнадцати!

Артём невольно улыбнулся, представив, как Олеся смотрит на мир сквозь красную стеклянную пробочку от графина. Такая прелестная и забавная девочка. Журавлик, одно слово. То и дело дерзит, курит длинные коричневые сигаретки, не умеет готовить и очень ловко прячется в своих железных латах: «Что вам, товарищ?» Но он видел, видел! Он видел это мимолетное выражение на ее лице – сострадание, нежность, детская беззащитность. Видел – и погиб. И что теперь делать?

А в это время Киви сидела на диване и таращилась на телефон. После того как Тёма ушел «проверять автопилот», она ничем не могла заниматься. Она дала ему свой мобильник, а теперь ждала и переживала. Киви плохо спала остаток ночи, мучаясь от нахлынувших вдруг чувств. Нет, как она могла столько рассказать ему о себе? Совершенно постороннему человеку! Еще неизвестно, кто он такой. Это она-то, которая последние пять лет жила в полной изоляции, пугаясь любой тени, и общалась только со своей компанией. И шла по жизни в доспехах – конечно, не слишком удобно, но зато безопасно. И вот, пожалуйста! Да, что-то в нем есть такое… располагающее. Надежное. И Наполеон сразу прониклась, а ведь она, при всей ее непосредственности и мягкосердечии, вовсе не дура. И Катерина! Катерина, которая почти все знала про Киви, не побоялась оставить ее наедине с Артёмом. И кошка его полюбила. И крыска… Киви невольно усмехнулась, вспомнив, с каким ужасом он смотрел на Дусю. А как Тёма распереживался из-за мамы! Кажется, он хороший человек. Хороший сын – это точно. И вообще, симпатичный. Не красавец, но вполне. А как готовит! Да-а, не мужчина, а мечта. Только вот зачем ему такое несуразное создание, как Киви?.. И несуразное создание вздохнуло: «И о чем я только думаю, дура? Главное, чтобы у Тёмы все получилось».

А Тёма, пребывая в мечтах об Олесе, незаметно для себя добрался до своего дома и теперь стоял перед дверью, обтянутой коричневой кожей с написанным белилами номером квартиры. Да, это его квартира, точно! Он сам и намалевал номер после того, как у них три раза подряд сперли цифры на липучках. И как же войти – ключей-то нет? Позвонить? Почему-то страшно. Так страшно, что руки сводит. Пока он раздумывал, открылась соседняя дверь, и показалась соседка – Марь Петровна, тут же вспомнил он.

– Здравствуй, Тёмочка! Ключи, что ли, потерял? На, возьми. Давно хотела отдать, да, видишь, пригодились.

Артём поблагодарил, решительно отворил дверь и прислушался: в квартире стояла такая мертвая тишина, что он невольно поёжился. Уже открывая дверь – да нет, еще когда брал запасные ключи из рук соседки! – он знал, что дома никого нет. Знал, но не хотел знать. Артём прошел по большой комнате, толкнул дверь в маленькую. Стол, шкаф, диван, накрытый клетчатым пледом. Мамина фотография на стене. Он сел на диван, потом упал на подушку, уткнулся в нее, как когда-то ребенком утыкался в мамину грудь, и заплакал, испытывая одновременно два противоположных чувства: облегчения и невыразимого горя. Мама не страдала без него. Она больше не может страдать. Мама умерла. Артём вспомнил всё. Его собственная жизнь обрушилась на него, словно лавина, и едва не сокрушила.

Тёме казалось, что он целую вечность провел на этом диване, но прошло, как оказалось, всего десять минут – он машинально взглянул на часы. Посидел еще немного, потирая лицо, потом набрал номер:

– Это я, Артём.

– Ну как? Получилось, нет?

– Получилось. Я дома. Всё про себя вспомнил. Я приду через полчасика, мобильник верну.

– Ты расскажешь, что случилось?

– Да этого я как раз и не знаю. Последние дни начисто из памяти выпали. Сплошной туман.

Артём быстро принял душ, побрился, переоделся, нашел заначку и запихал деньги прямо в задний карман джинсов, выскочил из квартиры и быстро побежал вниз по лестнице. Состояние у него было странное – еще бы: в тридцать четыре года заново привыкать к себе самому! Заново горевать по маме… И чувствовать пробуждение совершенно новых чувств: вспоминая Олесю, он каждый раз улыбался.

Пока он спускался, перепрыгивая через ступеньки, вверх неспешно полз лифт, который остановился, выпуская пассажирку, как раз на четвертом этаже, с которого только что сбежал Артём. Он вышел из дома и, не сбавляя хода, помчался в соседний торговый центр, не заметив, как из стоящей неподалеку машины вынырнул парень в черной куртке с капюшоном и быстро пошел за ним, на ходу говоря по мобильнику.

Артём накупил целую гору продуктов: куриное филе, салями, ананас, сыр, коробку зефира, красное вино, конфеты, виноград, маслины… Потом увидел цветы. Долго стоял и смотрел: лохматые хризантемы, орхидеи, какие-то искусственные на вид гвоздики. Наконец решился и купил одну желтую розу – нежную и слегка угловатую, совсем как Олеся. Купил и засомневался: а может, зря? Может, он слишком торопится начинать новую жизнь, толком не разобравшись со старой?

Торговый центр был большой, но бестолковый, всего с одним входом. Артём заленился возвращаться, а потом обходить снаружи длинный прямоугольник здания, чтобы попасть на нужную улицу, поэтому заглянул в одну из служебных дверей:

– Привет труженикам прилавков!

– О, Артём! Давно не виделись!

– Как тут у вас, все в порядке с компами?

– Пока не жалуемся, спасибо тебе!

– Ну зовите, если что. Слушай, не откроешь мне запасной выход? А то обходить лень.

– Да пожалуйста! – И парень в синей куртке охранника открыл ему малозаметную заднюю дверь, Артём вышел и помахал:

– Спасибо, друг!

– Для хорошего человека чего не сделаешь.

А преследователь Артёма, все это время наблюдавший за ним, выругался и круто развернувшись, помчался к выходу. Но когда он наконец добежал до той двери, из которой вышел Артём, того и след простыл.

– Твою ж мать! – Преследователь снова стал названивать по мобильнику.

Перед самой дверью Наполеоновой квартиры Артём тоже достал мобильник и, обливаясь холодным потом от волнения, набрал номер. Если сейчас она угадает… Вернее, если это он угадал правильно! То у них все получится.

– Алло?

– Это я, Тёма. Послушай, ответь мне сразу, не думая, быстро: какие ты любишь цветы?

– Цветы?

– Не думай, говори первое, что в голову придет! Давай! – Сердце у него перестало биться совсем.

– Ну… даже не знаю… наверное… розы.

– Какие?

– Пожалуй… желтые. Точно, желтые розы! А что? Ой, подожди, кто-то в дверь звонит!

Она открыла дверь и увидела Артёма, красного от волнения – в одной руке желтая роза, в другой пакет с продуктами. Некоторое время они просто смотрели друг на друга. У Киви было испуганное выражение лица, словно она не знала, заплакать или рассмеяться. Увидев цветок, она сразу же поняла, что Артём загадал. О том, что именно он загадал, ей не хотелось и думать, но выразительная физиономия Артёма говорила сама за себя. Этого только не хватало!

Да-а, не так он себе это представлял. Конечно, он и не надеялся, что Олеся сразу бросится ему на шею, но… все-таки. Артём смотрел, как меняется лицо Киви, и чувствовал, что пропадает окончательно. Если сейчас он ее не поцелует, то просто умрет от разрыва сердца! Он решительно шагнул вперед, уронив на пол пакет с продуктами. И в этот самый момент что-то весьма ощутимо садануло его по ноге. Он подскочил и посмотрел вниз – там стояло дитя в фиолетовом комбинезончике, вооруженное лопаткой.

– Это что такое?

Дитя размахнулось и садануло его по другой ноге.

– У!

– Ты что делаешь?

Киви подхватила дитя на руки.

– Это Катерины, что ли?

– Ага. На нем прямо написано, что Катькин, правда? Ах ты, Зямба!

– Зямба? Это как же полностью?

– По-олностью? Полностью мы называемся Андрей Кириллович! А для друзей и близких просто – Зямба.

– Зямба! – четко выговорило дитя и замахало лопаткой.

– Ну-ну! – строго сказал Тёма. – Смотри у меня.

Подхватил пакет с продуктами и прошел на кухню.

– Ой, сколько еды! – изумилась Киви. – Ты зачем столько накупил? И вино!

– Надо же отпраздновать. Я хочу курицу с ананасами сделать.

– Ух ты! Тогда я Катерине позвоню, чтобы приходили с Кириллом, да? Нет, не сейчас, попозже. Они там мирятся. Вчера начерно помирились, а сегодня окончательно.

– Поэтому и Зямбу тебе подкинули? А они что, часто ссорятся?

– Ну да. Но это так, разминка, как Катерина говорит. Не всерьез. Семейные игры. Типа: не поссоришься – не помиришься. Но я этого не понимаю. Ужасно не люблю ссориться. Особенно когда кричат. А ты долго будешь готовить? Через полчаса, например, я могу звонить? Они тут совсем рядом живут.

– Тогда лучше минут через сорок. Смотри-ка, мы все тут рядом живем. Я в семнадцатиэтажке. Знаешь, за торговым центром? А ты где?

– Я в другой стороне. Около школы.

Пока они разговаривали, Артём ловко управлялся с готовкой: отбил куриное филе, натер сыр, очистил и нарезал ананас. Киви завороженно смотрела, а Зямба пыхтел на полу, колотя лопаткой по мусорному ведру.

– Слушай, а чего он в комбинезоне-то? Жарко мальцу. Вон, красный какой.

– Да не дается он! Я хотела раздеть, а он ни в какую.

– Ах, вот оно что! Ну-ка! – Артём подхватил малыша на руки и подкинул к потолку. Зямба радостно завизжал, а очутившись на полу, запрыгал, протягивая ручонки вверх:

– Есё! Есё!

– Есё! – передразнил его Тёма. – Если хочешь еще, надо снять комбинезон. Как ты на это смотришь?

Малыш закивал, и Артём присел к нему, расстегивая молнию. Киви спросила:

– А у тебя дети есть?

– Детей у меня нет, – ответил Артём и улыбнулся, заметив, что Киви покраснела. – И я не женат. Ну вот, так же лучше, правда?

Освобожденный от комбинезона Зямба еще пару раз взлетел к потолку, а потом был отпущен на свободу.

– Я вообще-то забыл представиться, – сказал Артём, запихивая противень с курицей в духовку. – Артём Викторович Ба́харев, тридцать четыре года, не женат, детей нет, кошек и собак тоже. Программист.

– Точно не повар?

– Нет, не повар. Но подумываю об этом.

– Артём, а что с твоей мамой? Ты так волновался, а не говоришь ничего?

– Мама умерла. Еще летом. Так что я зря волновался, – ответил Тёма, не поворачиваясь.

– Мне очень жаль. Прости, – произнесла Киви.

– Ничего, все нормально. Ну что, пожалуй, можно накрывать на стол и звонить Катерине. Ты посмотрела бы, что там младенец делает, а то подозрительно тихо.

– Ой, и правда!

Киви метнулась в комнату и увидела, что оставленный на свободе Зямба сосредоточенно разбирает нижние полки книжного шкафа: на полу уже выросла внушительная горка папок, из которых вываливались листы с текстами и вырезками – разоренный архив Иры-Наполеона.

Они кое-как запихали обратно папки, накрыли на стол и присели отдохнуть – Киви на стуле, Артём на диване с Зямбой.

– Что ты на меня так смотришь? – спросил Тёма, и Киви смущенно отвернулась: она действительно все это время невольно его рассматривала. – Ты меня не узнаешь? Это я, все тот же, что вчера и сегодня утром.

– Ты изменился, – еще больше смутившись, сказала она.

– Конечно, еще бы. Не дай бог кому пережить потерю памяти. Я был просто в отчаянии. Такое счастье – знать про себя все.

– Ну да, правда…

Киви чувствовала себя странно: приходилось заново привыкать к Артёму. Во-первых, возраст: он оказался чуть не на двенадцать лет старше. Исчезли неуверенность и растерянность, а его внутренняя сила, которая чувствовалась и раньше, теперь увеличилась неимоверно. Артём притягивал ее, как большая планета притягивает мелкие кометы и метеориты, и Киви боялась, что может не справиться и разбиться об эту твердыню. Нет, еще одного падения в пропасть она не переживет. Но ей было так тепло рядом с Артёмом, так надежно и безопасно! И, может быть, уже пора выбираться из своего убежища? Нельзя же всю жизнь провести в доспехах. Или можно? А вдруг появление Артёма – это знак судьбы?

Терзаемая противоречивыми чувствами, Киви весь вечер оставалась в задумчивости, вздыхала, старалась поменьше таращиться на Артёма и краснела, натыкаясь на его нежный взгляд: как это у него получается – улыбаться одними глазами?

Когда пришли Катерина с Кириллом, Олесе сразу стало легче: Катерины было так много! К тому же Зямба принимал самое активное участие в застолье, хватая то одно, то другое – когда не гонялся за Шариковым, который не смог усидеть под диваном, учуяв соблазнительные запахи. Кошка наблюдала за всем этим безобразием, сидя на безопасной высоте шкафа, а крыса дематериализовалась окончательно.

Разговаривали за столом тоже в основном Катерина с Артёмом – Кирилл изредка задавал вопросы, но слушал очень внимательно и так же внимательно приглядывался к Артёму: нормальный вроде мужик, уверенный в себе, сдержанный, обаятельный, с юмором. Понятно, почему девчонки сразу к нему прониклись. Просто на лбу написано: «Порядочный человек!» Ладно, еще посмотрим, такой ли ты порядочный, каким кажешься. Артём честно отвечал на все вопросы, стараясь не смотреть в сторону Киви, которая смущалась больше него и даже зашипела на Катерину, когда та спросила, почему Артём не женат.

– Да все нормально! – усмехнулся Артём. – Сначала вроде рано было, а когда стал задумываться на эту тему, мама заболела. У нее вообще-то всю жизнь здоровье слабое: постоянные мигрени, сосуды плохие, головокружения, всякое такое. А тут – инсульт. Не до женитьбы. Я работал много, за мамой приглядывал. Как-то так.

– А у вас что, нет никаких родственников?

– Никого. Ну да, еще отец. – Артём поморщился и залпом допил вино. – Но мы с ним не общаемся.

– А что так? – спросил Кирилл, задумчиво жуя стебель кинзы.

– Да сволочь он последняя. Мама от него ушла, когда мне пять лет было, но я все помню. Он некоторое время нас доставал, потом прекратил. Нашел, наверное, другой объект для издевательств.

– Он что, бил вас? – спросила Киви, с ужасом глядя на Артёма.

– Всякое бывало. А еще интеллигентный человек, врач.

– А какой он врач? – спросила Катерина.

– Да я точно не знаю. Гинеколог, что ли. Или педиатр. В роддоме, кажется, работал. Да, точно.

– А мама твоя кем была?

– Мама вообще-то педагог. Литературу в школе преподавала.

Он вздохнул и опустил голову, а все молча на него смотрели.

– Ну ладно, – неожиданно громко сказал Кирилл. – Давайте-ка выпьем за Артёма – чтоб все у него в жизни наладилось.

Все дружно чокнулись, выпили, а потом переключились на закуску.

– Значит, ты программист? – спросил Кирилл.

– Ну да, сисадмин. Системный администратор. Я на Нагатинской работаю. Там есть такое высотное офисное здание, много разных фирм, так я сразу в двух местах успеваю. Бегаю целый день по этажам, налаживаю компы этим чайникам. И еще так подрабатываю, у себя в районе.

– А-а, так это ты «честный компьютерный мастер Артём»? Я объявления видел. Нелегальный бизнес, между прочим. Налоги-то не платишь?

– Кирилл, оставь его в покое! Какой там бизнес – одни слезы небось! – встала на защиту Артёма Катерина.

Покончив со своим куском курицы, Кирилл предложил Артёму «поговорить по существу» в соседней комнате. «Девчонки» стали было возмущаться: «А мы тоже хотим, а как же без нас?», но Кирилл сурово пресек их возгласы, заявив, что участие женщин в следственном процессе не предусмотрено.

– Ну и пожалуйста, не больно-то и хотелось! Правда, Киви? – сказала Катерина и показала мужу язык. – А мы тогда весь зефир съедим, вот.

– Это сурово! Хоть по штучке-то нам оставьте, – улыбнулся Кирилл, а Артём вдруг вспомнил:

– Ой, Кать, я совсем забыл о вещах, что ты мне приносила! Свитер, рубашка! Как снял дома, так и бросил! Я постираю и верну, хорошо?

– Может, еще и погладишь?

– Могу и погладить.

– Вот, учись! – сказала Катерина мужу. – Видишь, какие мужики бывают: постираю и поглажу. А ты что? Эх, вот ведь кому-то муж достанется – просто из чистого золота!

– Да куда мне. Я и не претендую, – усмехнулся Кирилл. – Пошли поговорим, пока твое золото не потускнело.

И мужчины скрылись в другой комнате, а Катерина покосилась на Киви, которая с отрешенным видом чистила мандарин. Зямба копошился на диване, пытаясь залезть на спинку, а Катя придерживала. Увидев мандарин, он закричал:

– Дай!

– Не давай, не давай, у него диатез от цитрусовых! На.

И Катерина сунула малышу огурец, который он тут же запихнул в рот, а Шарикову кинула кусочек сыра – тот хапнул на лету, в момент заглотил и стал недоуменно оглядываться по сторонам и нюхать пол: куда ж оно делось-то?

– Вот балда! – рассмеялась Катерина и дала ему еще кусочек.

Киви машинально улыбнулась, думая о чем-то своем – вид у нее был расстроенный.

– Ты как, в порядке? – не выдержав, спросила Катерина.

– Все нормально, – очнулась Киви. – Ну что, чай? Я поставлю.

И ушла на кухню, а Катя проводила ее взглядом и вздохнула: она хорошо знала подругу и понимала, что с той происходит, но, как помочь, не знала. Да и как поможешь? Олеся сама должна решиться «выйти из сумерек» и начать новую жизнь. Пора бы! Все-таки пять лет прошло. Да, бедная Олеська! А ведь такой был солнечный зайчик…

И Катерина вспомнила свое знакомство с Олесей Кивилёвой – они с бабушкой вышли из лифта и увидели, что на коврике у соседней двери сидит девочка. Впрочем, сначала обе приняли Олесю за мальчика: короткая стрижка, шортики, футболка. Оказалось, Олеся играла во дворе и потеряла ключи, а родители на работе. Бабушка с Катей позвали соседку к себе, напоили чаем с домашним печеньем, потом все вместе долго искали ее ключи на детской площадке.

Ключи нашлись – висели на ветке дерева, куда сама Олеся их и прицепила: боялась, что вывалятся из кармана, когда она будет лазить по турникам и качаться на качелях. Бабушка научила Олесю пристегивать ключи булавкой к карману. Потом девочки долго играли вместе. Так они подружились, и Олеся проводила у подруги почти все время, хотя мать и ругала ее: «Что ты все там отираешься? У тебя свой дом есть. Мешаешь только людям». Но потом осознала, что эта дружба идет ребенку на пользу: семья интеллигентная – врачи, Катя постарше и помогает Олесе с уроками. Они забавно смотрелись рядом: рослая толстушка Катя и худенькая Олеся – тонкая и звонкая, как говорила Катина бабушка: ишь бубенчик! Потом-то они слегка подровнялись – Катя похудела, Олеся подросла.

Катерина чувствовала себя виноватой – бросила Олеську, и вон что случилось! Ну как бросила: замуж вышла, переехала. Конечно, продолжали встречаться всей компанией, и Кирилл принял ее как родную, но разве это сравнишь с прежней дружбой. Катя вспомнила собственную свадьбу: ах, какой подружкой невесты была Олеся! Яркая, веселая, красивая, легкая, как лепесток на ветру. Солнечная! Приятели жениха глаз с нее не сводили, а у свидетеля – такого же оперативника, как Кирилл, – так просто крышу снесло. Но Олеся никакого внимания на него не обратила – она впервые пришла тогда со своим Вовчиком, который никому из друзей не понравился: симпатичный, конечно, но уж очень легкомысленный. Пустозвон, одним словом. В этот день Катерина последний раз видела, как танцует, кокетничает, смеется и валяет дурака ее лучшая подруга. Они не виделись несколько месяцев, а когда встретились… Катя старалась не вспоминать то страшное время. Из жизни Олеси надолго пропали и танцы, и смех, и цвет – жалкая серая птица Киви запряталась в пожухлой листве и даже клюва не высовывала. Что же будет теперь? Катя не могла не заметить возникшую между Олесей и Артёмом симпатию – так быстро возникшую! Почти мгновенно. Парень он вроде бы неплохой. Уж точно не Вовчик. Хотя и вляпался в какую-то непонятную историю. Ничего, Кирилл во всем разберется.

А Олеся в это время рассеянно глядела на электрический чайник, который давно сам отключился, и думала примерно о том же, что и Катерина. Артём так внезапно свалился ей на голову – ворвался, как метеорит, в ее тусклую и размеренную жизнь. «Я не готова, нет! Я не хочу! Или хочу? Мне страшно!» – метались мысли Олеси. Она сознавала, что ее пребывание «в зоне сумерек» затянулось и пора выходить на свет. Может, с Артёмом это и получится? Или нет? Неужели он и правда влюбился? Так смотрит на нее!

Пока девушки размышляли и вздыхали, герой, занимавший их мысли, выжидательно глядел на Кирилла, курившего у приоткрытой балконной двери.

– А ты не куришь, что ли? – спросил Кирилл.

– Нет.

– Загадочная личность. Не куришь, водку не пьешь. А как насчет девушек?

– С девушками у меня все в порядке.

– Уже хорошо. – Кирилл выкинул окурок с балкона и сел напротив Артёма. – Нравится она тебе?

– Кто? – изумился Артём.

– Кто-кто. Киви. Дурацкое прозвище.

– Да.

– Что – да? Нравится или прозвище дурацкое?

– И то и другое.

– И сильно нравится?

– А что, так заметно?

– Смотришь на нее как кот на сметану. Я тебе вот что скажу: если это серьезно – флаг тебе в руки. Но если ты решил просто так перепихнуться, то лучше и не начинай, не морочь Олеське голову.

– Послушай, тебе не кажется, что это наше с ней дело?

– Конечно. Но Олеська мне как сестренка младшая, понял? Я за нее любого на куски порву. Поэтому подумай как следует, стоит ли овчинка выделки. Я тебя предупредил. А теперь давай рассказывай, что с тобой случилось.

– Да я и рассказать-то толком ничего не могу! Я, конечно, все вспомнил. Все, кроме последней пятницы, когда это и произошло. Почему я пошел в это кафе на Полянке, с кем – ничего не помню.

– Что у тебя пропало в кафе?

– Пиджак! А вместе с пиджаком – паспорт, бумажник, смартфон и ключи от квартиры.

– Ага! Уже интересно. А что в бумажнике было?

– Паспорт как раз там и был, две кредитки и немного денег, тысяч двадцать. На кредитках тоже ерунда – одна почти пустая, на другой около семидесяти тысяч.

– Да, негусто. Заблокировал?

– Не успел. Я так обрадовался, что память вернулась, не до того было.

– Надо заблокировать. И заявление подай об утере паспорта, завтра же. В квартире ценности какие-нибудь есть? Ты посмотрел – все на месте?

– Нет, специально не смотрел. Да и какие ценности, я тебя умоляю! Ну, ноутбук, телевизор. Заначка цела. Еще у мамы немножко украшений было, но это такая ерунда.

– Ладно, зайдем с другого конца. Ничего странного с тобой в последнее время не происходило? Любая мелочь. Новые знакомства, нелепые происшествия – что угодно. На работе ничего необычного не случалось?

– Да нет вроде бы. Все как всегда.

– Расскажи, как ты живешь, где бываешь.

– Пока мама была жива, я вообще привязан был: работа, дом. Ну, если кто вызовет комп чинить, и то всё по соседству. А когда мамы не стало… Ты знаешь, я очень долго в себя приходил. Вроде бы свобода – а ничего не хотелось. Совсем. Только готовил как сумасшедший.

– Готовил?

– Да. Мне нравится готовить. Успокаивает. Ну, я и переводил продукты. Наготовлю, а есть не могу. Соседку подкармливал, на работу носил. Там уже смеяться стали, что мне пора фирму открывать – обеды в офис.

– А отпуск как провел?

– Отпуск у меня в августе был. Купил сразу два тура – в Турцию и на Кипр. На пляже валялся, на экскурсии ездил. Ничего серьезного. Ни с кем телефонами не обменивался, встречаться не собирался.

– А вообще, встречаешься с кем-нибудь?

– До маминой болезни встречался, даже жениться думал. Но не сложилось. А потом не до того было. Кстати, о девушках. Не знаю, может, мне только показалось… Но все-таки странно.

– Что странно?

– Где-то в сентябре она появилась. Милена. Имечко, да? Позвонила, позвала новый ноутбук наладить, к сети подключить. Прихожу к ней вечером, часов в девять. Открывает мне дверь такая цаца! Я чуть не упал. Блондинка, ноги от ушей, сама вся гламурная, словно только что с подиума. На высоченных шпильках! Брюки в обтяжку, блузка с вырезом чуть не до пояса, грудь роскошная…

– Да, произвела она на тебя впечатление!

– Ты бы ее видел! Ну, я челюсть с пола подобрал, пошел к компу. А она надо мной нависает – в затылок дышит, грудью прижимается, я аж взмок. И верещит все время: «Ах, как у вас все дивно получается! Ах, а я совсем ничего не понимаю! Ах-ах!» И ресницами хлоп-хлоп. Ну, настроил комп, отвалил. Так она звонит через пару дней: «Ах, у меня там опять что-то не так!» В общем, за эти полтора-два месяца она мне раз десять звонила: то в компьютере что-то, то телевизор настроить, то помочь с покупкой айфона. И чувствую: клеится ко мне, представляешь?

– А что тут такого?

– Кирилл, да ты посмотри на меня! Я же никакой! Сразу видно – не миллионер: одет небогато, часы дешевые, машины нет. И сам вовсе не красавец накачанный. Зачем я ей, ты подумай? Да я весь меньше стою, чем одни ее сапоги на шпильках! В общем, я ускользал – делал вид, что не понимаю ее намеков.

– А вдруг влюбилась? Может, ей миллионеры надоели, на простоту потянуло?

– Да ладно, влюбилась. И потом, она из себя такую блондинку-блондинку строит, а взгляд – острый, хитрый. А еще – сама она одета очень дорого, а квартирка так себе. Обычный совок. Простенько очень для такой цацы. И мне все больше кажется, что в ту пятницу я как раз с ней и должен был встретиться. Но не уверен. У меня все в смартфоне записано, все вызовы. Но где теперь тот смартфон…

– Интересно. А компьютер свой ты не посмотрел? Почту?

– Да нет, я сразу сюда рванул.

– Знаешь что – давай-ка мы сейчас к тебе сходим, посмотрим твой компьютер. Вдруг там какие-нибудь зацепки найдутся.

– Ну, давай.

Но до квартиры Артёма они добрались не сразу: сначала пили чай, потом всей компанией проводили домой Катерину с Зямбой и отвели обратно Киви с Шариковым. Артём под строгим взглядом Кирилла смущенно попрощался с Олесей, она так же растерянно ответила: «Пока!» – и ушла в подъезд, а Тёма вздохнул.

– Смотрю, сильно она тебя зацепила, – сказал Кирилл.

– Слушай, не начинай все снова, а? Ты меня предупредил – я понял.

– Просто я беспокоюсь. Мы все беспокоимся. Понимаешь, ее жизнь слегка поломала. Да нет, вообще-то серьезно. Мы боялись, она вообще никогда в себя не придет. Олеська всего год как улыбаться начала и в люди выходить, а то шарахалась ото всех. Ты первый, кто ей понравился.

– Думаешь, понравился?

– А почему она с тобой осталась у Наполеона? Только поэтому. Могла уйти и дверью хлопнуть, это в ее духе.

– Да ты что, она меня сначала просто ненавидела!

– А потом понравился. Я ведь и за тебя тоже волнуюсь. За вас с ней. Это сейчас ты в полном упоении, а что потом будет, когда она тебя пару раз мордой об стол приложит? С ней будет очень трудно, учти! И подумай, нужны тебе эти заморочки или лучше сразу фитиль прикрутить.

– А что с ней случилось?

– Это она сама должна тебе рассказать, я не стану. Да и не все знаю. С родителями у нее вечная напряженка, и парень попался – полное говно. И еще кое-что было. Еле выжила, вообще-то. Вот я и боюсь: ты завоюешь ее доверие, а потом надорвешься и в кусты, а она опять… Ты подумай.

– Ладно, подумаю. Черт!

– Что?

– У меня свет горит!

– Может, забыл выключить?

– Да я и не зажигал.

– Интересно…

Они поднялись на четвертый этаж – Артём на лифте, а Кирилл побежал по лестнице. Дождавшись Кирилла, Тёма осторожно открыл дверь, и Кирилл первым вошел в квартиру – тут же из комнаты раздался душераздирающий девичий визг:

– А-а! Вы кто? Караул! Убивают! Полиция!

Артём кинулся вслед за Кириллом и с изумлением увидел забившуюся в угол перепуганную блондинку.

– Спокойно, – сказал Кирилл, доставая удостоверение. – Полиция уже здесь.

– Как ты тут оказалась? – воскликнул Артём.

Блондинка переводила взгляд с одного на другого, потом опомнилась и снова завопила со слезами в голосе:

– Тёмочка! Где ж ты был? Я чуть с ума не сошла!

Она кинулась к Артёму – тот шарахнулся, а Кирилл ловко перехватил девушку:

– Вы кто такая?

– Как кто? Тёмочка, скажи ему. Я жена!

– Чья жена?

– Твоя! Ты что, не помнишь? Мы же в пятницу расписались! Вот!

И она в подтверждение сунула Артёму паспорт. Он посмотрел – там и правда стоял штамп загса.

– Откуда у вас паспорт гражданина Бахарева? – строго спросил Кирилл, усаживая блондинку на стул. – Артём, ты ее знаешь?

– Это Милена. Я тебе рассказывал только что.

– Так где же вы взяли его паспорт?

– Как – где? Он сам мне дал! Мы расписались днем, отмечали в ресторане, Тёмочка вышел в туалет и пропал. А пиджак остался. Вот он! Где же ты был, дорогой? Я так волновалась!

И девица опять намылилась плакать. Мужчины переглянулись. Пиджак и правда висел на спинке стула, а на столе лежали бумажник и смартфон – Артём проверил: кредитки и деньги на месте.

– Ну, что скажешь? Расписывался ты с ней или нет?

– Нет! Я, конечно, не помню, но… С какой стати я стал бы с ней расписываться? Я ж тебе рассказывал – мы виделись всего несколько раз. Она мне и не нравится вообще-то, если честно.

– Как? – возопила Милена. – И ты говоришь это после всего, что у нас было?

– Да не было у нас ничего!

– Давайте-ка успокоимся, – сказал Кирилл. – Документы у вас какие-нибудь имеются, гражданочка?

– Конечно! Сейчас, они в сумочке…

Блондинка встала – она действительно была на высоченных шпильках – и вышла в прихожую.

– Слушай, честное слово, не было у нас с ней ничего, – волновался Артём. – И она мне правда не нравится – насквозь фальшивая, ты же видишь. Какого лешего я бы поперся с ней в загс?

– Что-то она там долго возится, – задумчиво произнес Кирилл, прислушиваясь, а потом вскочил и рванул в прихожую, но поздно: блондинки и след простыл. Он побежал по лестнице, но когда выскочил на крыльцо, увидел только хвост отъезжающей машины с заляпанным грязью номером.

– Твою ж мать! – пробормотал он и потащился обратно. Вдвоем с Артёмом они осмотрели квартиру: в шкафу лежали какие-то женские вещички, в ванне обнаружилась косметика и кокетливый халатик, диван был разложен и заправлен на двоих, на кухне появились новые чашки.

– Кирилл, я тебе клянусь – всего этого с утра не было!

– Да-а, успела дамочка подготовиться. Значит, так. Никому не открывай. Срочно смени замки. Завтра приходи в отделение, напишешь заяву. Хотя… О чем заявлять? Вещи все на месте, еще и с прибавком. Покажи-ка паспорт – какой там загс указан? Ага… Я, пожалуй, в этот загс наведаюсь. Дай мне какую-нибудь свою фотку, посмотрим, опознают тебя в загсе или нет.

– Так ты мне веришь?

– Верю всякому зверю, а ежу – погожу, – задумчиво произнес Кирилл. – Доверяй, как говорится, но проверяй. Интересно, зачем ты им нужен, а? Из-за квартиры, что ли? Так не пентхаус…

– Им? Думаешь, она не одна действует?

– Конечно. Машину мужик какой-то вел. Кстати, похоже, это та самая машина, что преследовала вас, когда вы на «Скорой помощи» по Полянке раскатывали.

– Нас тогда преследовали?

– Катерина тебе не сказала? Решила не волновать, видно. Машину мы тоже проверим – Катерина номер запомнила. Золото мое самоварное! Ей бы самой на Петровке работать, честное слово. Слушай, а ты мне все рассказал? Может, ты подпольный миллионер? Что им от тебя надо?

Артём только махнул рукой: да какой там миллионер. Он показал Кириллу свою почту, вызовы и смс в смартфоне – ничего особенного не нашлось, потом Кирилл записал все данные Артёма и дал ему свой номер мобильника – звони, если что. И, уже уходя, вспомнил:

– Да, самое главное забыл. Адрес и телефон Милены. Посмотрим, что это за штучка. Завтра я тебе ребят пришлю, заберут ее вещи и отпечатки снимут. Ну, вроде бы все. А ты давай – активнее вспоминай. Видишь, какая вокруг тебя каша заварилась.

Оставшись один, Артём некоторое время посидел в мрачной задумчивости, пытаясь пробиться сквозь туман в голове к пятничным событиям, но бесполезно. Он смотрел на телефон и размышлял, стоит звонить Олесе или нет – после всего, что наговорил ему Кирилл. Может, и правда не надо пока форсировать события – вон, сколько всего непонятного навалилось. Но ему так хотелось услышать ее голос! И она наверняка переживает – Артём уже понял, что Журавлик существо очень хрупкое, поэтому и прячется за своими воображаемыми латами и реальными бесформенными свитерами.

Интересно, что с ней такое случилось? Бедная девочка. Олеся встретилась в самый тяжелый момент его жизни – может, поэтому его так тянуло к ней? А, пропади все пропадом! Артём решительно набрал номер телефона и весь расплылся в улыбке, услышав голос Олеси, которая явно обрадовалась:

– Ой, это ты! Как дела?

– Да ничего нового. – Он не стал рассказывать про Милену, надеясь, что и Кирилл не станет посвящать Катерину в подробности. – Я просто хотел поблагодарить тебя. Ты меня так поддержала. И вообще, что бы я без всех вас делал, не представляю. Может, соберемся, когда ситуация прояснится? Я царский обед вам приготовлю. Как тебе идея?

– Здорово!

О чем еще говорить, оба не знали.

– Ладно, увидимся. Спокойной ночи! – попрощался Артём.

– Пока…

Положив трубку, он вздохнул. Потом вздохнул снова, но уже совсем с другим чувством – существовала еще одна проблема, с которой следовало немедленно разобраться. Прямо завтра, не откладывая. Впрочем, проблемой это стало только после того, как в его жизни появилась Олеся, а вернее, после рассказов Кирилла, которые заставили Артёма задуматься о серьезности его собственных намерений.

А Олеся в это время сидела с телефоном в руках, мечтательно глядя в пространство. Потом опомнилась, положила мобильник и покосилась на кошку, которая притулилась рядом с выжидательным видом:

– Да, это он звонил! Ну и что?

Кошка плюхнулась на бок и замурлыкала, и Киви осторожно погладила ее выпирающий живот:

– Когда же ты, мамочка, разродишься? Надеюсь, хозяйку дождешься? А то я не умею кошачьи роды принимать.

Олеся встала и подошла к окну – семнадцатиэтажку, где жил Артём, отсюда не было видно. Повздыхала немножко, а потом набрала номер Наполеона: надо же ей рассказать о новостях.

На следующий день Артём развил бурную деятельность: вызвал слесаря, купил новый замок, пообщался с Кириллом и даже сумел сделать томографию – по совету Екатерины, так что на работу он попал только во второй половине дня. Порасспрашивал коллег про пятницу и не узнал ничего полезного, посмотрел пару компьютеров в разных офисах, выпил кофе – в общем, оттягивал как мог встречу со своей «проблемой».

Пока Артём занимался своими делами, некий молодой человек невыразительной наружности слонялся по офисному зданию и осторожно разведывал обстановку, даже с охранниками поговорил. Он приехал гораздо раньше Артёма, и к тому моменту, когда тот наконец решился и направился в сторону лифтов, молодой человек уже догадывался, куда тот намылился. Артём поднялся на седьмой этаж и скрылся за одной из дверей – его преследователь подошел, изучил табличку, понимающе усмехнулся и приложил ухо к двери. Послушал некоторое время, что-то записал в блокнот и удалился.

Вечером того же дня, когда Артём мыл помидоры и огурцы к салату, а в духовке запекалось мясо, раздался звонок. Только что ушел слесарь, вставивший новый замок, и Артём никого не ждал. Он посмотрел в глазок, обрадовался и распахнул дверь:

– Привет! Заходи, как раз ужин почти готов.

Решительно вошедший в прихожую Кирилл, ни слова не говоря, размахнулся и ударил Артёма – тот отлетел к стене, но тут же опомнился и с силой толкнул Кирилла:

– Ты что? Охренел совсем?

Но Кирилл ловко заломил ему руку и грозно спросил:

– Ты почему не рассказал мне, а? Я же тебя предупреждал. Какого лешего ты к Олеське клеишься, когда у тебя баба есть? Только не ври, что ты и про нее забыл.

– Как ты узнал? Да пусти!

Кирилл отпихнул его, и Артём потер скулу:

– Чёрт, больно!

– Мало тебе. Очень просто узнал: мой человек о тебе информацию собирал и выяснил, что у Бахарева Артёма Викторовича роман с некоей дамочкой…

– Какая она тебе дамочка! Ты за словами-то следи! А не сказал, потому что не хотел ее в это дело впутывать. Она вообще-то замужем. Так что сам понимаешь…

– Замужем? Да она развелась еще год назад!

– Как… развелась?

– А ты не знал?

– Нет! Я думал…

Артём нахмурился, развернулся и скрылся в кухне, Кирилл направился за ним. Он покачал головой, глядя на мрачного Артёма, и принюхался:

– Слушай, у тебя горит что-то!

– А, чёрт! Мясо!

Пока Артём спасал мясо, Кирилл сел к столу, ухватил помидор и откусил сразу половину – сок так и брызнул. Справившись с помидором, он сказал:

– Я вообще-то пришел сказать, что мы нашли твою «жену» и ее хахаля.

– Какая она мне, к черту, жена!

– Не знаю, не знаю. Милена упорно утверждает, что ты обещал жениться, а теперь делаешь вид, что ничего не помнишь.

– Кирилл! Я тебе клянусь!

– Но ты же не помнишь?

– Не помню. Но ты сам посуди: если у меня есть женщина, зачем мне еще какая-то Милена?!

– А красивая потому что.

– Знаешь, красота не главное!

– Да что ты?

– Послушай, я не из тех, кто за всеми юбками подряд ухлестывает!

– А как же Олеся? Ты сам говоришь, что у тебя есть женщина, а ты…

– Послушай, когда я влюбился в Олесю, я не помнил ни про какую женщину!

– Но сейчас-то вспомнил?

– Вспомнил. Я разберусь с этим.

– Да уж, ты разберись, кто тебе жена, кто просто женщина, а в кого влюблен. И вообще, чтобы ты знал: я влез в это дело только ради Олеси. Так и подмывает бросить тебя и посмотреть, как ты станешь сам выпутываться.

– Нет! – ужаснулся Артём. – Брат, не бросай меня! Пожалуйста!

– Брат! Ишь засуетился. Ладно, прости, что врезал. Разозлился я сильно. В общем, ты определись со своими бабами, хорошо?

– Да нет никаких баб! Только она. Я разберусь.

Ужинать Кирилл отказался, так что Артём в мрачном одиночестве съел свое слегка подгоревшее мясо и помидоры с огурцами, которым так и не довелось стать салатом. Настроение у него было паршивее некуда: почему? Почему она не рассказала о разводе? Артём чувствовал себя обманутым и преданным – и не имело никакого значения, что он сам вчера собирался расстаться со своей «дамочкой». Собирался, да. Но не получилось. Но теперь, когда он знает про развод! Ничего, он все ей выскажет. И Артём потянулся к телефону.

В следующее воскресенье все снова собрались у Иры-Наполеона – хозяйка вернулась из Питера. Девчонкам не терпелось узнать, как продвигается расследование, но ни Кирилл, ни Артём не собирались пока посвящать их в подробности дела. Дверь Артёму открыла Киви. Оба смутились и довольно долго таращились друг на друга, бессмысленно улыбаясь.

– Страшно рад тебя видеть, – наконец выговорил Артём, и Киви покивала в ответ, что, очевидно, должно было означать, что и она страшно рада видеть Артёма.

– А почему у тебя синяк под глазом? Ты дрался?

– В проем не вписался!

– Что так?

– Да вот, задумался не вовремя! Вспомнил одну знакомую девушку.

– Это кого же? – Олеся чуть покраснела.

– Есть одна такая. С глазами цвета гречишного мёда…

Хотя в квартире было довольно много народу и зверья, никто не прошел мимо, не заглянул, не спугнул их уединение – даже крыса. Неизвестно, сколько бы они так простояли, но тут явился Кирилл и сразу разрушил чары. Киви исчезла, а Кирилл вопросительно поглядел на Артёма.

– Не просвечивай меня своим рентгеном! – сказал Артём. – Там все кончено. Мы расстались. Так что я свободен.

– В курсе. Я с ней вчера беседовал. Такая с виду божья коровка, а на самом деле… Да, сильная женщина! Страдаешь?

– Это тебя не касается!

– Ну-ну… Моя-то здесь?

Катерина тут же материализовалась в прихожей и сунула Кириллу Зямбу:

– Давай, займись сыном! – и повернулась к Артёму: – Тём, а ты котят видел?

– Гамлетша окотилась? Пошел смотреть. – Артём быстренько ретировался, а за его спиной Катерина зашипела на мужа:

– Что ты все к нему лезешь? Они с Киви сами разберутся!

– Как же, разберутся они…

Вместо того чтобы пройти в дальнюю комнату, где обреталась кошка, Артём вышел на балкон и постоял там некоторое время, рассеянно глядя вдаль. На душе у него было тяжело: только позавчера он окончательно расстался со своей женщиной – далось это непросто, и ехидный вопрос Кирилла оказался щепотью соли на незажившую рану. Может, не надо было действовать так решительно? Может, нужно было подождать немного, определиться? Прийти в себя, наконец. Все-таки там довольно долгая связь, а что получится с Олесей, пока непонятно. Хотя… Она так обрадовалась, увидев Артёма! Ладно, что сделано, то сделано. Артём вздохнул и отправился к котятам, где, как и следовало ожидать, обнаружилась Олеся, которая гладила кошку Гамлета – та терлась о ее колени и довольно мурлыкала, а слепые котята пищали и тыкались в стенки внутри коробки.

– Господи, какие крошечные… Никогда таких мелких не видел.

– Да, да, ты красавица! – ворковала над Гамлетом Киви. – Ты моя умница. Ты моя золотая мамочка! Иди, иди к деткам! Слышишь – пищат.

«Пищат, оглоеды!» – согласилась кошка, посмотрела в коробку, прыгнула туда и плюхнулась на бок, а котята тут же полезли к ней. Их было четверо: два совершенно черных, один дымчатый и еще один обыкновенный – серо-полосатый.

– Правда они прелесть?

– Ну да, – осторожно согласился Артём.

– Три мальчика и девочка. Нам так кажется. Наполеон уже имена придумала. Вот эти черненькие…

– Розенкранц и Гильденстерн.

– Ты знал, да? Ты знал!

– Догадался. Если кошка – Гамлет, то и дети должны быть из Шекспира. А кто Офелия?

– Дымчатая. Да ну тебя! Так неинтересно.

– А полосатого как назвали?

– Догадайся, раз такой умный.

– Даже не знаю… Йорик? Лаэрт? Ну ладно, скажи!

– Озрик!

– Озрик? Да нет там никакого Озрика!

– А вот и есть!

Они смотрели друг на друга с веселым вызовом, и чем дальше, тем больше Артёму хотелось ее поцеловать. Он даже шагнул к Олесе – она растерялась и заморгала, но тут на сцене появилось новое действующее лицо – невысокий полноватый молодой человек в очках, чрезвычайно серьезный с виду:

– Привет, Киви. Ну, где тут наши котята?

– О! Пифагор! Откуда ты взялся? Ты же должен был только через неделю приехать?

– Почему? – возразил Лёша-Пифагор. – Я как собирался, так и приехал. Это Ирка все перепутала, как всегда. Здравствуй, Артём.

Киви вытаращила глаза:

– Откуда ты знаешь Артёма?

– Так это и есть Пифагор? – воскликнул Артём. – Черт побери! Это ж надо!

– Конечно, знаю, – спокойно ответил Лёша. – Он компьютер мне чинил.

– Точно! Лёша один был, без Наполеона, и я только в эту комнату заходил, в другие и не заглядывал. Вот и не узнал тут ничего.

– Вот это да! – Киви была потрясена. – Значит, если б Лёша был дома в ту субботу, мы бы сразу узнали, кто ты такой! А ты столько времени мучился!

– Да в чем дело-то? – удивленно спросил Лёша, поправляя очки. – Почему вы так кричите?

Новый год отмечали все там же, у Наполеона. Артём взялся запекать гуся с яблоками, а Наполеон с Киви суетились по хозяйству, ожидая прихода Поляковых: Катерина должна была отвести Зямбу к родителям, а Кирилл, как всегда, задерживался на работе. Пифагор в хозяйственные мелочи не вникал – у него как раз завязалась оживленная дискуссия по скайпу с кем-то из лондонских коллег. Потом Наполеон решила, что неплохо бы выгулять Шарикова, и оставила Киви с Артёмом накрывать на стол.

Гусь был уже готов, и Артём выключил духовку. Они с Киви сидели на кухне и не знали, о чем говорить. С того воскресенья, когда неожиданно приехал Пифагор, до сегодняшнего дня они виделись всего один раз: Артёму каким-то чудом удалось вытащить Киви на свидание. Он уговорил ее пойти на каток в Парк культуры – сначала Киви держалась настороже, но постепенно смягчилась и уже не огрызалась на каждую реплику Артёма. Они катались до одурения, извалялись в снегу и устали так, что Киви к концу дня просто повисла на Артёме, чему он только радовался. Он попытался завлечь ее к себе домой, чтобы накормить, но Киви отказалась наотрез, так что пришлось идти в «Шоколадницу» около метро «Октябрьская», где с трудом нашелся столик и было так шумно, что они почти не слышали друг друга. Артём проводил Киви до дома и даже поцеловал в щечку, но, когда позвонил ей на следующий день, она уже опять была насмешливо-отчужденная. Артём еще не знал, что ему каждый раз придется начинать заново приручение этой дикой птицы. Вот и сегодня она встретила Артёма весьма холодно, но, пока с ними была Ира-Наполеон, это не так чувствовалось. Вздыхая про себя, Артём разглядывал профиль сидящей за столиком Олеси – прямой носик, нежный рот, мягкая округлость щеки, длинные ресницы… пёрышки рыжеватых волос… розовое ухо. Ни разу в жизни Артёму не приходило в голову рассматривать уши, чьи бы они ни были, а теперь он не мог глаз оторвать от этого чуда природы. Чудо природы становилось все розовее, и наконец Киви прикрылась рукой:

– Хватит пялиться! Что ты уставился?

– Я просто любуюсь.

Киви вскочила и убежала. Он посидел, озадаченно хмурясь, потом пошел за ней. Она курила на лоджии и не повернулась, когда Артём открыл дверь.

– Извини, что так таращился. Понимаешь, какая штука – я не могу не смотреть на тебя, не могу не думать о тебе. Похоже, я… ну… в общем, влюбился.

Олеся затянулась и выпустила колечко дыма, не глядя на Артёма.

– А я тут при чем?

– Как это? – поразился Артём. – Я же в тебя влюбился!

– Ты влюбился – твои и проблемы.

– Но… Нет, как же это? Тебе что, все равно?

Киви не ответила и отвернулась от Артёма.

– Я что, тебе совсем не нравлюсь? Ни капельки?

Она пожала плечами.

– А может, ты все-таки попробуешь узнать меня получше? Вдруг я тебе больше понравлюсь?

Она упорно молчала.

– Ну ладно… Раз так… Прости… Я пойду.

Артём развернулся и быстро ушел, а Киви замерла, прикусив губу, – сигарета дымилась, нарастал столбик пепла, потом рука задрожала, и пепел осыпался. Киви сжала окурок в ладони, прислонилась лбом к стеклу лоджии и заплакала. Сквозь слезы и падающий за стеклом снег она видела, что внизу Артём о чем-то разговаривает с Наполеоном, а Шариков сидит между ними и смотрит поочередно то на одного, то на другого. Вдруг Артём поднял голову и взглянул вверх, прямо на Киви – она отпрянула и вернулась в комнату. Походила вокруг стола, поправила и без того ровно лежащие вилки, потом, вздохнув, взяла кусочек сыра и принялась рассеянно жевать, печально глядя на наряженную ёлку. «Что ж я за дура такая?» – мрачно подумала она и машинально взяла с тарелки еще один ломтик сыра.

– Ну вот, я освободился. А где все? Чем это пахнет? Вкусно!

Лёшин голос прозвучал так неожиданно, что Киви чуть не подпрыгнула – она совершенно про него забыла.

– Это гусь запекается. А все сейчас придут.

– Гусь? Здорово! А ты чего грустная такая? Новый год же.

– Да так.

– Поссорились, что ли? С Артёмом?

Киви с изумлением уставилась на Пифагора: вот откуда он всегда все знает? Ничего вокруг себя не видит и не слышит, весь в своей науке, а как скажет что-нибудь – и в точку.

– Мне кажется, тебе надо рискнуть, – сказал Лёша, привычным жестом поправив очки. – У вас с ним должно получиться.

– Почему ты так думаешь?

– Вы хорошо друг друга дополняете. Есть резонанс.

– Резонанс?

– В небесной механике есть понятие орбитального резонанса. Долго объяснять. Если коротко: два небесных тела оказывают друг на друга такое гравитационное влияние, которое стабилизирует их орбиты. А вы с Артёмом явно притягиваетесь. Вот у нас с тобой нет никакого резонанса. Хотя я тебя люблю. Ну, ты знаешь.

– Лёшечка…

Конечно, Киви знала. Он сам ей сказал – еще в школе, но тогда ей как-то удалось перевести все на дружеские рельсы, и Лёша смирился. Киви надеялась, что со временем он найдет себе более подходящую девушку, хотя бы немного разбирающуюся в астрофизике, но – увы! Лёша с головой погрузился в науку, и никакие девушки на горизонте не маячили.

– Значит, думаешь – рискнуть?.. А если не получится?

– Ну, пока не попробуешь – не узнаешь.

– Тоже верно.

А в это время Артём все еще разговаривал с Лёшиной сестрой – выскочив из подъезда в полном расстройстве чувств, он сразу же наткнулся на нее и Шарикова.

– Эй, ты куда? – изумилась Ира-Наполеон. Выслушав путаные объяснения Артёма, она вздохнула: – И что, ты так от нее и откажешься? С Олеськой трудно, я понимаю. Но если ты действительно любишь…

– Ир, а что мне делать? Если она меня отшила?

– Ну да, она у нас девушка-«нет». Первая реакция – оттолкнуть. А сейчас наверняка рыдает.

– Думаешь?

Артём невольно взглянул вверх, на балкон, но Киви там уже не было.

– Тебе решать, конечно. Но если у тебя это серьезно…

– Серьезнее некуда.

– С ней всегда было непросто. Трудный характер. Так что подумай. Или ты борешься за нее – с ней самой, или отступаешься.

– И что мне делать?

– Я бы на твоем месте сейчас вернулась. Она обрадуется. Знаешь что? Ты дойди до магазина, возьми хлеба… Есть у тебя деньги? Остынешь немножко, подумаешь. И приходи – вроде как за хлебом бегал. Только когда вернешься, сделай вид, что ничего не было. Словно она тебя не отталкивала. Она же сама не рада.

Артём отправился за хлебом. Обернулся он довольно быстро, с замиранием сердца вошел. Киви, увидев Артёма, сама подошла, виновато заглянула ему в глаза и на секунду прислонилась головой к плечу, словно прощения попросила. И Артём растаял. Новый год удался на славу, как и гусь, который прошел на ура. Правда, Кирилл, обгладывая доставшуюся ему ножку, пробормотал:

– А пересолил-то как! Влюбился, что ли?

И тут же заработал пинок ногой от бдительной жены, а Киви покраснела. Она вообще была сама кротость, и Артём не мог отвести от нее нежного взгляда, так что почти ничего не ел и не замечал, как переглядывается остальная компания, наблюдая за влюбленной парочкой. Прикончив гуся, отправились на улицу – пускали фейерверки, катались с горки, хохотали, валяли дурака, провожали Кирилла с Катериной, потом Артёма. Киви осталась ночевать у Наполеона. Артём не решился поцеловать Киви на глазах у друзей и затосковал.

Скоро это стало для него привычным состоянием, потому что Олеся очень медленно поддавалась его настойчивым ухаживаниям: Артёму приходилось долго уговаривать ее о встрече, так что чаще всего виделись они в общей компании. А когда все-таки оказывались вдвоем, Киви сначала держалась холодно, но чем дольше длилось свидание, тем больше оттаивала. Так что расставались они очень даже нежно, чтобы в следующий раз повторить все сначала. Период холодности, конечно, сокращался, да и прощания делались все нежнее, но тем больнее становилось Артёму, когда он замечал отстраненное выражение лица Олеси, которое про себя называл: «Что вам, товарищ?»

У него никогда не было таких мучительных отношений – вернее, такой долгой прелюдии к отношениям: он, конечно, целовал Олесю на прощание, но на этом все и заканчивалось. «Журавлик» никак не позволял себя приручить, и Артём порой ловил себя на мыслях о «синице», которую зря выпустил из рук: несколько раз даже набирал знакомый до боли номер, а потом сбрасывал, вспоминая ее прощальные слова: «Я не буду запасным аэродромом, не надейся. Умерла – так умерла».

Часть вторая

Ника

• Зачем ты сделал меня такою живою,
• Вынашивающей терпение, нежность,
•                                  усталость
• Так, как другая вынашивала бы
•                   под сердцем ребенка…

Екатерина Симонова

Глава 1

Развод и прочие неприятности

За полтора года до описываемых событий в небольшом офисе на седьмом этаже высотного здания, расположенного недалеко от метро «Нагатинская», плакала женщина. У нее только что окончательно завис компьютер, и это оказалось последней каплей среди всяческих неурядиц сегодняшнего дня.

Веронике Валерьевне Заварзиной сегодня исполнилось сорок пять лет, и эта дата совершенно ее подкосила. Как это может быть? Когда успело пройти столько времени? Она еще и не жила, а только собиралась – и вот, уже пятый десяток! А ей-то кажется, что она все та же восемнадцатилетняя девочка, которая мечтала «о морях и кораллах»! Никаких морей, никаких кораллов, да и кораблик ее оказался «из газеты вчерашней».

Выглядела Ника в свои сорок пять пусть и не на восемнадцать, но на тридцать пять вполне: маленькая, стройненькая, с черными, коротко стриженными волосами и яркими синими глазами, внешние уголки которых слегка опускались книзу, что придавало ей чрезвычайно трогательный и беззащитный вид. Если бы не короткая стрижка и не синие глаза, Ника была бы вылитая принцесса Лея из «Звездных войн»! Первым это заметил племянник Кузьма – для домашних просто Курзик. Он фанател от «Звездных войн», обожал принцессу и безуспешно упрашивал тетю Нику завести себе такую же прическу, как у Леи, – с косой вокруг головы.

Собственная кукольная внешность Нику слегка раздражала, поскольку совсем не соответствовала ее решительному и упорному характеру, а порой и мешала в работе: Вероника Валерьевна была нотариусом, и клиенты иногда сомневались, способна ли эта куколка справиться с их проблемами. Но «куколка» была на самом деле очень опытным юристом и прекрасно разбиралась во всех заморочках, с которыми являлись клиенты. Ей, конечно, хотелось бы стать повыше ростом – в семье Ника была самая маленькая: и мама, и отец, и младшие сестры смотрели на нее сверху вниз. А еще Веронике страшно не нравились собственные щеки – все казалось, что их слишком много, и время от времени она пыталась похудеть, хотя совсем не была толстушкой. Но щеки не сдавались, и она в конце концов махнула на них рукой – пусть!

«Но зато я похожа на маму Лизу!» – утешала себя Ника. Дело в том, что у нее было две мамы: Лиза и Соня. Та, что родила, и та, что вырастила. Ника всегда знала, что маме Соне она неродная. Да и как было не знать, когда фотография мамы Лизы висела на почетном месте, и отец иной раз стоял перед ней в задумчивости. И на кладбище к маме Лизе Ника ездила с самого детства – сначала с Соней или с бабушкой Леной, потом сама. Отец же всегда навещал могилу первой жены в одиночестве.

Бабушек у Ники тоже было две: баба Даша – Сонина мать, и бабушка Лена – мать Лизы. Бабушку Лену Ника не очень любила и даже слегка побаивалась – благо, виделись они нечасто. Зато бабу Дашу Ника просто обожала, а та – ее. Да и как было не любить такого прелестного ребенка, как Вероника? Мама Соня наряжала ее в собственноручно сшитые платьица с оборками, а таких бантов, как у Ники, ни у кого на целом свете не было. Все родные лелеяли и баловали девочку, рано оставшуюся без матери. И это, как ни странно, нисколько ее не испортило и не сделало капризной эгоисткой. Нежное сердечко, лучик света, девочка-улыбочка – так называл ее отец. Ника выросла умной, доброй, внимательной и заботливой девушкой. Но, несмотря на наличие мачехи и двух сестер, она нисколько не напоминала Золушку. Ника невольно стала маленькой хозяйкой их большого дома – и отец, и мама Соня всегда прислушивались к ее мнению и спрашивали совета. И младшие сестры со всеми бедами сразу шли к Веронике, потому что довольно скоро вслед за ней научились скрывать свои неприятности от родителей: уж очень переживала мама Соня, да и отец тоже, хотя и старался не подавать виду.

Это была дружная и счастливая семья – каждая из сестер мечтала создать такую же, и ни у одной не получилось. Татьяна, средняя, долго не могла выйти замуж, хотя поклонников вокруг нее крутилось много, а потом вдруг нашла себе итальянца и уехала в Рим. Своих детей у нее не было, но сыновья мужа относились к ней неплохо. Анечка, самая младшая, находилась в долгих и мучительных отношениях с женатым мужчиной, который метался между двумя женщинами, ни в силах расстаться ни с одной из них. Анечкиному сыну Курзику недавно исполнилось двенадцать. Родители, конечно, переживали за младших дочерей и радовались за Нику, у которой с виду все было в полном порядке: хорошая работа, шикарная квартира на Зубовском бульваре, прочная семья: муж – успешный бизнесмен, дочь – красавица. Но только Ника знала, что скрывается за этим блестящим фасадом. Она почти никогда не жаловалась родным, стараясь сама решать все свои проблемы. А их за двадцать с лишним лет брака накопилось достаточно.

В последнее время Ника чувствовала себя загнанной в тупик. Почти два года назад им с мужем на голову свалилась свекровь, которая сломала руку – хорошо не шейку бедра! Из больницы Нинель Павловну привезли прямо к ним, она давно выздоровела, но съезжать обратно не собиралась. Собственно, она и не смогла бы: Нинель Павловне было уже за восемьдесят. Ника давно предлагала мужу нанять матери сиделку, но Миша категорически воспротивился: «Не хочу, чтобы за моей матерью ухаживал чужой человек». В результате за все больше впадающей в маразм свекровью ухаживала именно Ника: ежедневно звонила, навещала каждую неделю, возила еду, убиралась, помогала помыться, вызывала при необходимости врача, выслушивала бесконечно повторяющиеся рассказы и терпеливо отвечала на такие же бесконечные вопросы. А муж только страдальчески вздыхал: «Бедная мама!» И норовил поменьше с ней общаться, потому что общение обычно заканчивалось бурной ссорой с криками и последующим питьем валокордина. Кричал и пил валокордин муж, а свекровь, к счастью, все забывала через десять минут.

Конечно, с одной стороны, Нике стало значительно удобнее – не надо ездить на другой конец Москвы. Но, с другой стороны, работы у нее прибавилось неимоверно: приезжая к свекрови, Ника убиралась по-быстрому, не нарушая тот привычный порядок, а вернее, беспорядок, в котором жила Нинель Павловна. Теперь же этот беспорядок расползался по всей квартире, и Ника после работы только и делала, что ликвидировала последствия не всегда разумных действий свекрови: вытирала, мыла, перекладывала, перемывала, зашивала, собирала и выбрасывала. Ника постоянно пребывала в раздражении: все ее разговоры о домработнице или сиделке муж пропускал мимо ушей, хотя по своим доходам мог нанять целую роту сиделок! Ника не собиралась платить домработнице из своих заработков, несравнимых с мужниными, но чувствовала, что к тому идет: мало того, что она каждый раз с боем вытрясала из него деньги на крупные хозяйственные нужды и одежду дочери, стараясь обходиться собственными силами, так теперь еще и свекровь ей придется содержать за свой счет? Свекровь резко сдала после пребывания в больнице – стала гораздо хуже слышать и соображать, но упорно лезла во все дырки и встревала во все разговоры, так что любимая внучка Алина скоро стала закрываться от бабушки в своей комнате, а муж совсем пропал на работе, появляясь дома ближе к ночи. Так что Ника принимала весь удар на себя. После очередной «аварии», случившейся с Нинель Павловной, Ника совершенно озверела: ей пришлось вымыть полквартиры, начиная с туалета. Дождавшись мужа, Ника устроила ему небольшой скандальчик, требуя вернуть маму домой и нанять ей сиделку:

– Я вам не домработница. И не нянька, – кричала Ника. – Вы с Алиной палец о палец не ударите, а я должна бегать за вами с тарелками и тряпками, а теперь еще и дерьмо подтирать за твоей мамой. Я устала.

– Я, что ли, буду подтирать? Я работаю, между прочим. Деньги зарабатываю.

– Вот и найми человека. Я тоже работаю.

– Могла бы и не работать.

– Ну да, окончательно превратиться в уборщицу? Еще не хватало!

– Конечно, ты такая деловая. Можно подумать. А со своей дочерью сама разбирайся. Вырастила лентяйку.

– Я вырастила? А ты ни при чем?

Нику просто бесила эта Мишина манера мгновенно отрекаться от провинившейся в чем-нибудь Алины, которая в обычное время была обожаемой папиной принцессой. «Твоя дочь!» – говорил он и умывал руки. В этот день они доорались до того, что Ника чуть было не ушла из дома, в таком бешенстве она пребывала:

– К черту! Хватит с меня! Живите как хотите, а я ухожу. Пусть твоя мать остается, а я перееду туда.

– Куда? – изумился муж. – В ее квартиру?

– Это, вообще-то, моя квартира, если ты забыл.

Именно из-за этой квартиры и случился их первый с Мишей кризис, из которого они выбрались с большим трудом. Поженились они по любви, и Ника была преисполнена благих намерений и самых радужных надежд: Миша Заварзин казался ей той самой каменной стеной, о которой мечтает любая женщина: взрослый, умный, серьезный, перспективный, обеспеченный, воспитанный и привлекательный. Но в нагрузку к этому «подарочному набору» прилагалась Мишина мама, с которой им предстояло существовать вместе. Большая трехкомнатная квартира на Зубовском бульваре была предметом особой гордости Нинель Павловны – Садовое кольцо, практически центр! Дышать, правда, в этом центре совершенно нечем: днем и ночью грохочут автомобили на Садовом – еще счастье, что одна из комнат (самая большая) выходит окнами во двор. Конечно, именно там и жила Нинель Павловна в окружении антикварной мебели, ковров, хрустальных вазочек, вышитых крестиком подушечек, плюшевых собачек, фарфоровых куколок и фотографий незабвенного мужа Аристарха Филипповича, который, как не сразу поняла Ника, скончался уже лет десять тому назад, а вовсе не в прошлом году.

Нинель Павловна с успехом играла роль безутешной вдовы, хотя кавалеров, желающих ее развлечь, было предостаточно. Когда юная Ника вошла в семью, свекрови едва перевалило за шестьдесят, и выглядела она великолепно: не особенно красивая, но весьма женственная и кокетливая, она умела привлечь к себе мужское внимание. Нинель Павловна за всю свою жизнь не работала ни дня: Аристарх Филиппович, важный номенклатурный работник, полностью обеспечивал ее запросы. Домашним хозяйством она тоже не утруждалась – в семье всегда были домработницы и разного рода приживалки. После мужа остались приличные накопления и связи, так что будущее сына было надежно обеспечено.

«Ах, – восклицала Нинель Павловна, – я всю себя посвятила Мишеньке, просто всю себя!» Мишенька при этом слегка морщился и отворачивался: на самом деле Нинель Павловна всегда занималась только и исключительно собой. Ника первый раз столкнулась с таким явлением, как Нинель Павловна, и не сразу осознала, что Мишина мама просто самовлюбленная эгоистка, капризная стерва и паталогическая врунья. Хотя, наверное, вруньей ее называть было неправильно: свекровь свято верила собственным измышлениям и фантазиям – правда, все они каким-то удивительным образом играли ей на пользу.

Надо сказать, что Нинель Павловна тоже обманулась в невестке: маленькая и хорошенькая Ника показалась ей безобидной и кроткой куколкой, но очень скоро выяснилось, что за ангельской внешностью скрываются крепкий характер и ясный ум. Первым пробным камнем стала уборка квартиры: Нинель Павловна как раз поругалась с очередной приживалкой и попыталась свалить на Нику все домашнее хозяйство. Ника работала, училась на вечернем и убивать все свободное время на уборку не собиралась. К тому же она не понимала, что мешает неработающей, здоровой и не сильно еще старой женщине самой взять тряпку в руки?

Конечно, их с Мишей «любовная лодка» не сразу разбилась о быт, но первая течь появилась именно тогда. Довольно скоро между свекровью и невесткой началась холодная война – Миша самоустранился, стараясь не слушать жалобы Нинель Павловны: он любил Нику и слишком хорошо знал собственную маму с ее неуемной фантазией. Ника же старалась не жаловаться и избегала общения со свекровью, как только могла.

Это было тяжелое для молодой семьи время: поженились Заварзины накануне перестройки, которая изменила весь расклад – прежние связи рухнули, а накопления сожрали дефолты и реформы, так что Мише пришлось начинать свой бизнес практически с нуля. В это время Ника оформила опекунство над бабушкой Леной, которой уже исполнилось восемьдесят, и надеялась, что когда-нибудь они с Мишей смогут съехать с Зубовского бульвара и поселиться в доме на Чистых прудах, где появилась на свет и выросла ее мама Лиза. Бабушка Лена умерла, когда Ника была на восьмом месяце беременности – после двух выкидышей это стало настоящим чудом! Родители Ники сами сделали ремонт в бабушкиной квартире, и Ника планировала после родов переехать туда, но из роддома муж привез ее обратно на Зубовский бульвар: последний месяц Ника лежала на сохранении, и за это время свекровь сама переехала на Чистые пруды. У Ники случилась истерика:

– Это моя квартира! – кричала она на Мишу, который только страдальчески морщился. – Как она посмела? Почему ты пошел у нее на поводу?

– Она сказала, ты не против. И вообще, все к лучшему – эта квартира больше, и мы будем тут одни, как ты всегда и хотела.

– Мы с ней вообще это не обсуждали, никогда.

Ника так разъярилась, что позвонила отцу с просьбой забрать ее домой – и уехала. С Алиной на руках и с двумя сумками, полными детского барахла. Она прожила у родителей полтора месяца, а Миша каждый день умолял ее вернуться. В конце концов общими усилиями ее уговорили, и Ника вернулась на Зубовский бульвар, хотя простить Мишу не могла еще долго, а со свекровью не разговаривала несколько лет.

Ника прекрасно понимала, почему свекровь решилась на такой шаг: ей совсем не улыбалось существовать рядом с младенцем, да еще, вполне возможно, как-то помогать. И остаться одной на Зубовском бульваре ей вовсе не хотелось: а кто же будет наводить порядок в огромной квартире? А квартирка на Чистых прудах совсем маленькая, только что отремонтированная, там она как-нибудь справится, к тому же какая прекрасная возможность – рассказывать всем знакомым, что она пожертвовала собой ради сына и его семьи. «Ах, я всю себя отдала Мишеньке, просто всю себя! Конечно, некоторые не способны это оценить. Бедному мальчику так не повезло с женой. И что он в ней нашел, не понимаю?» – Ника так и слышала жеманный голос Нинель Павловны.

И вот теперь Нике приходится ухаживать за ненавистной свекровью. Что за насмешка судьбы! И как разрешить эту проблему, она не представляла – не уходить же, в самом деле, на Чистые пруды? К тому же вдруг выяснилось, что это и не удастся, потому что Миша за спиной Ники эту квартиру кому-то сдал.

– Временно, – объяснял он, отводя глаза. – Это временно. У людей чрезвычайная ситуация, пойми.

Ника смотрела на мужа в растерянности:

– Почему ты мне не сказал?

– Замотался, прости. Послушай, ну сколько еще маме осталось? Может, ты как-нибудь пока справишься? Черт с ним, пусть кто-нибудь приходит убираться, что ли! Только ты контролируй. Нет, не знаю… Посторонний человек в доме…

Кончилось тем, что он дал Нике денег – неожиданно много! – и она, плюнув на все, добавила из своих и купила новую машину, а то старая совсем дышала на ладан. «Черт с ней, со свекровью – как-нибудь потерплю. Действительно, не будет же она жить вечно», – подумала Ника. И теперь лихо разъезжала на зеленом «Мини-Купере», который обожала и ласково называла козявочкой. Это была ее единственная радость на фоне бесконечно длящегося «дня сурка»: одно и то же изо дня в день, одно и то же, до одурения. А ей так хотелось… цветов и музыки – как называла это состояние подруга Нонна.

Вот и сегодня утром, как всегда, Ника встала пораньше, чтобы приготовить три разных завтрака: муж предпочитал яичницу с беконом и черный кофе, свекровь – творожники и чай, а дочь требовала по утрам свежеотжатый апельсиновый сок и мюсли с йогуртом. Впрочем, если не уследить, свекровь могла после сырников смолотить и Мишину яичницу – на мюсли она не покушалась. Сама Ника хватала какие-то кусочки, запивая чем попало. Муж, слава богу, вставал сам, а Алину надо было еще поднять, что было делом долгим и мучительным. Поднять, накормить, собрать, выпроводить – и все это под неумолчное бормотание свекрови, которая просыпалась первой и медленно перемещалась по квартире, путаясь у всех под ногами и занимая ванную в самый неподходящий момент. А уже потом собраться самой и постараться не опоздать на работу. Какие уж тут цветы и музыка.

Ника накрасила один глаз, когда вдруг вспомнила, что сегодня пятница. Пятницы она особенно не любила – впереди выходные, заполненные бесконечными домашними делами. Тоска. А потом осознала, что у нее день рождения. И опять огорчилась. Конечно, они тоже забыли, если уж она сама не помнит. Ника постояла, рассеянно глядя на себя в зеркало, потом вздохнула: «Ну и ладно. Не буду напоминать. А то придется собирать в субботу гостей, весь день торчать у плиты и суетиться по хозяйству, пока они там пьют за мое здоровье, а вечером рухнуть без сил. Нет уж, лучше вообще никакого дня рождения, чем так».

Ника решительно докрасила второй глаз и выбрала помаду поярче. А что? Она еще вполне ничего. Конечно, и морщинки есть, и верхние веки как-то набухли, и уголки губ слегка опустились книзу, но никакой седины в блестящих черных волосах и ни грамма лишнего жира во всей ее стройной фигурке. Ника вздохнула и взяла сумочку, проверив, на месте ли ключи от машины.

– Веро́ника! – в прихожую выползла свекровь. Она с самого первого дня стала так называть невестку, словно Ника была героиней мексиканского сериала. – Веро́ника! Мы с кем сейчас воюем? С Наполеоном?

Никогда нельзя было догадаться, что придет свекрови в голову в следующий момент, вот и сейчас ее вдруг озаботил Наполеон. Ника хотела было сказать, что Нинель Павловна всю жизнь воюет вовсе не с Бонапартом, а с собственной невесткой, но передумала. Она быстренько объяснила свекрови про Наполеона, стараясь говорить погромче, и выскочила за дверь, чувствуя привычное утреннее раздражение, которое только усилилось, когда она увидела свежую царапину на капоте машины. Ника так разозлилась, что раздумала покупать на работу тортик в честь дня рождения – все равно никто наверняка не помнит, еще напрашиваться на подарки, да ну!

Они работали в конторе втроем – нотариус Ника и пожилая супружеская пара адвокатов Левиных: Натан Львович и Инна Ефимовна. Да еще секретарша Ксюша, которая записывала клиентов, выписывала им пропуска и бегала вниз встречать самых непонятливых клиентов. А еще варила кофе, зависала «ВКонтакте» и трещала не умолкая.

Впрочем, Левиных на работе не оказалось, так что тортик Ника купила бы зря: Ксюша сладостей категорически не ела.

Так целый день все и шло у Ники наперекосяк: и тортик не купила, и в пробку попала, и клиенты попались один бестолковее другого, и вот теперь компьютер сломался. Только-только упорхнула, отпросившись пораньше, Ксюша, которая хоть что-то понимала в компьютерах, как он и завис. Да еще флешка там застряла! И что теперь делать?

Вероника Валерьевна похлюпала еще немножко: что-то так жалко стало себя, всеми забытую, никем так и не поздравленную, лишенную не только цветов и музыки, но и тортика. И компьютера. Потом встала и пошла в туалет, где долго умывалась, вздыхала и уныло разглядывала себя в зеркале. Хотела было накраситься заново, но потом махнула рукой. Все равно сейчас она сядет в машину и поедет домой, а домашние и не замечают, как она выглядит. «Ну что ж ты страшная такая? – спела она сама себе. – Ты такая страшная! Ты ненакрашенная страшная и накрашенная!» И показала язык своему отражению, вполне миленькому, а вовсе и не страшному, несмотря на покрасневший носик и опухшие от слез глаза. Выходя из туалета, она на кого-то налетела и чуть не упала – оказался высокий молодой мужчина, который в это время проходил мимо по коридору. После взаимных извинений они разошлись было в разные стороны, но вдруг Ника остановилась и оглянулась:

– Молодой человек. Простите. Можно вас на минутку?

Он повернулся и направился к ней – Ника тут же пожалела, что не накрасилась.

– Простите, пожалуйста, вы же занимаетесь компьютерами, да? Вы не могли бы мне помочь? Я вам заплачу. Вас, кажется, Андрей зовут? Я Вероника, можно просто Ника.

– Я Артём, – улыбнулся он. – Что у вас стряслось?

Он выслушал ее сбивчивые объяснения, посмотрел на часы и сказал:

– Ну давайте посмотрим, что там у вас. Если смогу, поправлю.

Артём потыкал в разные клавиши, почесал затылок и сказал:

– Так, понятно. Можно мне от вас позвонить?

– Да, конечно.

Из короткого разговора Ника поняла, что Артём предупреждает кого-то о своем опоздании, и взволновалась:

– Я, наверное, нарушила все ваши планы? Необязательно заниматься этим прямо сейчас. Может, лучше в понедельник?

– Спокойно. Я вполне могу задержаться. Тут не так много работы. А вы пока сделайте мне кофе, хорошо? Или чай.

Ника засуетилась, пожалев, что так и не купила тортик: вот чем сейчас угощать этого милого молодого человека? Сухими хлебцами? Она заглянула в холодильник и, к счастью, обнаружила там сыр, который сама же и принесла два дня назад. Хлебцы с сыром, вполне ничего. И лимон нашелся, и сахар. И мармелад, не совсем еще засохший. Ника накрыла на стол и пошла поглядеть, чем занят Артём. Он сосредоточенно шелестел клавишами и, мельком взглянув на Нику, улыбнулся:

– Уже скоро. Ничего страшного не случилось. Я сейчас налажу, а в понедельник еще зайду, поставлю вам новый антивирус.

– Спасибо вам огромное!

Он опять покосился на Нику и спросил:

– Это вы из-за компьютера так расстроились?

– Да нет. Просто это стало последней каплей. У меня сегодня день рождения. А никто так и не поздравил.

– О! Я вас поздравляю! Желаю здоровья и счастья в личной жизни.

– Спасибо! – невольно улыбнулась Ника и подумала: «Ну вот, напросилась».

– Вы знаете, мне тоже почему-то всегда грустно в день рождения, – улыбнулся Артём.

– Правда? А вообще, как-то достало всё. У меня свекровь в полном маразме, так что… сами понимаете.

– А сколько же лет вашей свекрови?

– Восемьдесят шесть.

– Почтенный возраст.

– Мы с ней никогда не ладили, а теперь вот приходится…

«И зачем я ему все это рассказываю?» – изумилась Ника, обычно очень сдержанная с незнакомыми людьми. Но Артём сочувствующе покивал:

– Да, это тяжело и с близким человеком, а уж когда отношения плохие… У моей мамы инсульт недавно был, так что я вас очень даже хорошо понимаю.

– Так это к ней вам надо было бежать? А я вас задержала. Боже мой, простите!

Артём рассмеялся:

– Перестаньте. Это было четыре месяца назад, сейчас мама в приличном состоянии. К тому же за ней соседка присматривает, так что не волнуйтесь. А ваш муж – он что, намного старше вас?

– Почему вы так решили? Старше, да. Но всего на девять лет.

– Но у него такая престарелая мама…

– Да, она поздно родила – в тридцать два.

Артём повернулся и задумчиво вгляделся в Нику – чувствовалось, что он считает в уме:

– Подождите… Вы что хотите сказать… Что вам за сорок?

– Сорок пять сегодня стукнуло, – призналась Ника: ей было приятно недоверчивое изумление Артёма.

– Да ладно!

– Могу паспорт показать, хотите?

– Даже паспорт меня не убедит. Никогда не дал бы вам больше тридцати.

Ника рассмеялась:

– Ну и льстец же вы! Знаете, как охмурить женщину, да?

– Нет, не знаю, – очень серьезно ответил Артём. На какую-то долю секунды они встретились взглядами, и у Ники ёкнуло сердце. – Я не по этой части. Сказал, что думал, и всё. Ну вот, порядок. Кажется, кто-то обещал кофе? Или чай!

За чаем они застряли надолго – все разговаривали и разговаривали. Артём рассказал Нике про маму, про девушку, которая его бросила, про свои мечты стать поваром.

– Поваром? – удивилась Ника.

– Шеф-поваром. Вы знаете, что лучшие повара – мужчины? Мне очень нравится готовить, как-нибудь я вас угощу своим фирменным блюдом – чахохбили.

– Вы любите грузинскую кухню?

– Не только грузинскую. Я собираю разные рецепты. Давно, еще со школы. Мама работала много, а я был на хозяйстве. «Кухонный мужичок» – так мама шутила.

– А почему же вы сразу не пошли в повара?

– Не хотел маму огорчать. Она учительница литературы, так что профессия повара ей казалась какой-то… несерьезной. И Ольга Петровна не одобряла. Ольга Петровна – это… сложно объяснить. Ну, скажем, наша родственница, почти бабушка. Тоже учительница, только математики. Ну вот, я и стал программистом. А готовка так, хобби. У меня знаете сколько кулинарных книжек? Даже Молоховец есть! Прижизненное издание, с ятями. Истрепалась вся, правда. Там такие забавные рецепты. Одни названия чего стоят! «Испанский ветер», например. Или «Баба капризная».

– А что это?

– «Испанский ветер» – это такое пирожное: безе с миндалем. Я раз делал, вкусно.

– А «Капризная баба»?

– Булочка сдобная! Как ромовая баба – знаете? А капризная она потому, что трудна в приготовлении. Молоховец пишет, что баба чрезвычайно вкусна, когда удается, но редко удается. У меня вроде как получилась, маме понравилось.

– Вы очень любите маму, да?

– Да. Нас только двое, никого больше нет.

– Ой, а нас много! У меня еще две сестры, племянник.

– А дети у вас есть?

– Дочь. – И Ника вздохнула. – Алина. Сложный ребенок. Мне с ней трудно. Знаете, я выросла в очень теплой семье. Мы все старались помогать друг другу. Даже не надо было просить о чем-то – каждый сам знал, что сделать для другого. Такие дни рождения устраивали, домашние спектакли, сюрпризы, розыгрыши! А когда замуж вышла… Понимаете, я не жду никакой особой благодарности, но… Все, что я делаю, принимается как должное. Мне кажется, меня и замечают только тогда, когда обед не успела сварить, например. Муж меня даже по имени не называет! Так, междометиями обходится. И дочь… Да что это я? Загрузила вас своими проблемами!

– Ничего страшного. Я рад был с вами поговорить. Моя жизнь тоже не слишком веселая. – Артём вдруг поднялся. – Вы знаете, я вспомнил: у меня кое-что есть для вас. Я быстро. Не уходите, хорошо?

– Ладно, – улыбнулась Ника: что он еще придумал? Артём действительно вернулся очень быстро – Ника так и ахнула, увидев у него в руке два больших красных цветка на одном длинном стебле:

– Амариллис! Какой красивый. Откуда вы его взяли? А-а! – догадалась она. – Срезали? Где ж такой расцвел?

– Места надо знать.

– Спасибо! Это так мило. – Ника пристроила цветок в банку с водой и поставила на окно. – Но какой же красивый! Красный цвет – это праздник души, правда?

Она обернулась к Артёму, глаза ее сияли просто нестерпимой синевой.

– С днем рождения! – сказал Артём и поцеловал Нику в щеку, вполне невинно, а Ника, поддавшись порыву, привстала на цыпочки и тоже чмокнула его, попав в уголок рта. И в этот момент с ними случилось что-то странное: пространство свернулось в тугой кокон, притянув их друг к другу. Ника не сразу осознала, что не только позволяет Артёму обнимать ее и целовать, но и сама весьма пылко ему отвечает. С трудом оторвавшись от губ Ники, Артём не отпустил ее – они никак не могли разомкнуть объятий. Потом Ника тихо сказала:

– Лучше всего, если ты прямо сейчас уйдешь. Немедленно.

Артём отступил на шаг и скрылся за дверью, а Ника плюхнулась на стул и некоторое время смотрела в одну точку. Потом кое-как собрала себя по частям и вышла из офиса, осторожно оглядевшись по сторонам: больше всего она боялась, что Артём ждет ее где-нибудь за углом. Но никакого Артёма на горизонте не наблюдалось, и Ника беспрепятственно добралась до машины. Она села за руль, рассеянно посмотрела на ключи, зажатые в руке, и задумчиво сказала сама себе: «День рождения явно удался!» А потом вдруг рассмеялась.

Немного успокоившись, Ника поехала домой, но всю дорогу переживала: зачем она целовалась с молодым человеком – пусть и милым, но совершенно незнакомым? Зачем столько рассказала ему о себе? Зачем жаловалась на дочь и мужа? А кому ей еще пожаловаться? Только незнакомцу. Словно случайному попутчику в поезде. Может, они больше и не увидятся. Хотя… Он же сказал, что зайдет в понедельник! Какой ужас.

Ника действительно почти ни с кем не обсуждала свою семейную жизнь. Со школьной подругой Нонной они виделись редко: та меняла мужей как перчатки и растила троих детей от разных отцов. Только с сестрой Анечкой Ника была откровенна, но Аня в последнее время что-то неважно себя чувствовала, и Ника старалась ее беречь. После того давнего «квартирного кризиса» Ника совсем перестала рассказывать что-либо родителям: все хорошо, все нормально, все в порядке. Но все было далеко не в порядке: когда Алине исполнилось три года, Ника узнала об измене мужа. Они не развелись, но так и не смогли толком наладить отношения, даже разошлись по разным спальням. После вселения свекрови им пришлось снова существовать в одной комнате, и обоим это давалось тяжело. К тому же Миша страшно храпел. Он почти не бывал дома, отговариваясь делами, а в последние года полтора стал совершенно невыносим: срывался в ответ на малейшее замечание и постоянно пребывал в мрачном настроении. Ника решила, что у него какие-то неприятности в бизнесе, но на все ее осторожные расспросы муж огрызался, и Ника отступилась. Она подозревала, что Миша по-прежнему ей изменяет с какой-нибудь секретаршей, но не пойман – не вор.

Гораздо больше огорчений доставляла Нике дочь. Долгожданная, выстраданная, обожаемая Алина, такая красивая и способная! Она словно забрала все самое лучшее от обоих родителей: высокая и длинноногая, как отец, черноволосая и синеглазая, как мать. Свои длинные волосы Алина теперь собирала в хвост, а ведь еще совсем недавно Ника с такой нежностью расчесывала густые тяжелые пряди и заплетала дочурке косички! Теперь Алина справлялась сама и только по большим праздникам позволяла матери заплести ей какую-нибудь особо сложную французскую косу. Алина вообще с младенчества была весьма самостоятельна и настойчива, даже упряма, и умела добиваться своего: да и как отказать такому прелестному ребенку? Но прелестный ребенок с возрастом превратился в капризную, своенравную и весьма эгоистичную девицу. Алина все больше отдалялась от матери и замыкалась в собственном мире. Что с этим делать, Ника не представляла. Она не понимала, почему у нее с дочерью не сложилось таких теплых и доверительных отношений, как с сестрами или родителями.

Не сразу Ника осознала, что Алина – другая. Первые звоночки начались еще в детстве: Алина все время фантазировала. Все дети любят что-то сочинять, выдумывать несуществующих друзей, но истории Алины были какими-то уж очень фантастическими – и реальными одновременно. Настолько реальными, что в первый момент было трудно не поверить. Потом-то Ника научилась сразу опознавать выдумки Алины, но поначалу просто впадала в ступор. А как еще реагировать, если воспитательница детского сада с участливым видом расспрашивает тебя о самочувствии: пятилетняя Алина на полном серьезе, со слезами на глазах рассказывала всем подряд, что мама тяжко больна и вот-вот умрет, а папа их бросил, так что Алине придется жить с бабушкой, которая ее кормит только хлебом и водой! Ника долго разговаривала с девочкой, даже ходила с ней к психологу, но ничего не помогло. В отличие от свекрови, черты которой Ника с содроганием узнавала в собственной дочери, Алина не получала никаких выгод от своего вранья, которое рано или поздно разоблачалось: проверить ее выдумки было раз плюнуть.

– Зачем? – с тяжким недоумением спрашивала Ника. – Зачем ты сказала учительнице, что папа перекупил «Макдоналдс»? Ты же знаешь, что это не так.

Алина только моргала с невинным видом и в следующий раз сочиняла еще что-нибудь настолько же неправдоподобное. Училась она хорошо, хотя Ника подозревала, что пятерки ей часто ставят незаслуженно: красавица Алина прекрасно умела манипулировать взрослыми. Но только не матерью – Ника видела дочку насквозь, чувствуя, что именно поэтому та и отдаляется. Так горько было осознавать, что произвела на свет ребенка, из которого получился совершенно чужой человек.

Подъезжая к дому, Ника остановилась у супермаркета и купила все-таки тортик, бутылку красного вина и большой букет алых роз, таких же алых, как амариллис, оставшийся на работе. Дома, как ни странно, были все: муж сидел у компьютера и одновременно говорил по мобильнику, свекровь дремала перед телевизором, Алина с кем-то болтала по скайпу и при виде матери тут же свернула окно.

– Вы ужинали? – спросила Ника, любуясь дочерью. Невозможно было не любоваться такой красоткой: черная блестящая челка, ангельский взгляд. И капризный голосок:

– Папа в городе поел.

– А ты?

– Да ела я, ела.

«Отстань!» – так и слышалось Нике.

– А бабушка?

– Какую-то кашу хомячила, я видела.

– А я тортик принесла. Пойдем попьем чаю?

– Ну, ма-ам, ты же знаешь, мне вредно мучное и сладкое. Ты нарочно, что ли?

Фигура у Алины была великолепная, но она упорно придерживалась версии, что с огромным трудом поддерживает идеальные формы, сидя на жесткой диете и занимаясь фитнесом. На самом деле она могла слона съесть без ущерба для стройности, унаследовав эту особенность от матери.

– Ладно, не хочешь – мне больше достанется.

И Ника в полном одиночестве расположилась на кухне – поставила в центр стола вазу с розами, открыла вино, отрезала себе внушительный кусок торта… И тут зазвонил мобильник. Это был отец, который виноватым тоном поздравил Нику с днем рождения, а потом передал трубку маме. «Что-то они слишком взволнованы!» – подумала Ника, но тут позвонила сестра Таня из Рима, потом Курзик, потом подруга Нонна, коллеги Левины и даже секретарша Ксюша – всех как прорвало к вечеру. Ника запивала вином телефонные поздравления и закусывала тортом. Настроение у нее становилось все лучше и лучше. Пока Ника наслаждалась жизнью, Алина, которой на самом деле страшно хотелось тортика, прискакала на кухню, увидела розы, вино и услышала, как мать говорит по телефону. Ой! И Алина побежала к отцу:

– Па-ап! Там мама вся в цветах! Пьет вино! Тортик купила! Ей все звонят! Слушай, у нее же день рождения. А у меня подарка никакого вообще нет.

– День рождения? А какое сегодня число? Точно… Вот черт! Погоди… Сколько же ей исполнилось?

– Папа, сорок пять! Помнишь, прошлый раз все шутили на эту тему?

– Ну да: сорок пять – баба ягодка опять. Надо же, как неловко. А, погоди! У меня есть кое-что! Сейчас…

И отец извлек из ящика стола небольшую фирменную коробочку – Алина ахнула:

– Папа! Это что – от Fendi? Из новой линии? Я тоже такие хочу.

– Рано тебе такими духами пользоваться.

– Ну, па-ап.

– Алина, отстань. Мы маму поздравляем, забыла?

Ника была весьма удивлена такому подарку – Миша сроду не дарил ей духов. Наверное, Алина надоумила, решила Ника. В конце концов, день рождения на самом деле удался: розы, пусть и купленные самой именинницей, благоухали, вино плескалось в бокалах, а тортик исчезал с невиданной быстротой. К семейному чаепитию присоединилась и проснувшаяся свекровь – в полном убеждении, что празднуют ее именины. Но даже это недоразумение не могло сбить Нику с радостного настроя: она только посмеялась. И если бы кто-нибудь ей сказал, что это последний праздник в семейном кругу, она бы искренне удивилась, потому что все-таки решила собрать завтра вечером гостей и долго не могла заснуть, придумывая, как их угостить. Проснулась Ника посреди ночи, как от толчка. Она села, прислушалась – Миша не храпел. Ну да, его попросту тут нет – соседняя постель была пуста. Ника встала и отправилась на кухню – страшно хотелось пить. На кухне и обнаружился Миша в одних трусах и с мобильником, в который он тихо и страстно бормотал:

– Ну, прости, прости. Я знаю, что обещал. Люсь, ты пойми: у нее завтра юбилей, гости придут. Не могу я слинять, никак не могу. Да поговорю я с ней, поговорю. Но не завтра, хорошо? Надо правильно выбрать время. И вообще. Ну, заинька! Я прошу тебя! Ты же знаешь, как я тебя люблю!

– И как? – спросила Ника, а Миша подскочил от неожиданности. – Как ты ее любишь? Значит, заиньку зовут Люсей?..

Ника прошла к холодильнику, открыла дверцу, посмотрела рассеянно, забыв, зачем полезла. Увидела недопитую бутылку вина, налила себе в первую попавшуюся чашку и залпом выпила. Миша следил за ней с растерянным взглядом, а в трубке все бился встревоженный женский голосок.

– Ты ответь девушке-то. А то вон как надрывается, – заметила Ника.

– Я перезвоню, – буркнул Миша в трубку и отключил телефон. – Послушай, я тебе все объясню.

– Да не надо мне ничего объяснять. И так все ясно. Я спать пошла, а ты как хочешь.

Ника легла, а Миша, судя по звукам, доносившимся из темноты, оделся и ушел – Ника услышала, как хлопнула входная дверь. Она снова встала, зажгла свет, посмотрела – да, ушел. Ника села на кровать, прикусив губу и тупо глядя в пространство… К утру у нее в голове сложилась вся картинка: началось это года полтора назад – именно тогда Миша и стал таким нервным. А духи явно предназначались неведомой Люсе. Ника вспомнила, что этот аромат она почувствовала от Миши где-то полгода назад – он страшно смутился, когда Ника спросила, чем от него так приятно пахнет, и тут же сказал, что пахнет туалетной водой, которую ему подарили на работе. Давно подарили, еще на Новый год, да вот только сподобился открыть. На следующий день он принес домой эту туалетную воду: «От Fendi, о!» – с почтением в голосе произнесла тогда Алина. Ника в брендах не очень разбиралась, но то, что с тех пор количество туалетной воды в фирменном флаконе не уменьшилось, заметила: Миша вообще-то никогда в жизни не пользовался никакой туалетной водой.

Значит, Люся. Интересно…

Вдруг Нике пришла в голову одна странная мысль, и прямо с утра она отправилась проверять это безумное предположение: нет, не может Миша быть таким мерзавцем! Или может? Она приехала на Чистые пруды к одиннадцати и долго сидела в машине, собираясь с духом. Потом решительно направилась к подъезду старого дома, так хорошо ей знакомого. Поднялась на лифте и, чуть помедлив, нажала на звонок. Через пару минут дверь распахнулась: на пороге стояла высокая, очень красивая молодая блондинка в пестрых легинсах и свободной блузе-тунике. В руке она держала ложку. Блондинка вопросительно посмотрела на Нику, потом на ее лице появилось выражение ужаса – она явно знала, кто такая Ника.

– Люся? – осведомилась Ника и шагнула в прихожую.

– Миша! – истошно закричала блондинка, прижавшись к стене. – Миша! Она пришла!

В дверном проеме показался Миша. На руках он держал ребенка, совсем маленького, с румяной мордочкой, перемазанной каким-то бледно-зеленым пюре. Некоторое время Ника с Мишей смотрели в глаза друг другу, потом Миша сунул ребенка Люсе и шагнул к Нике.

– Послушай…

– Это не то, что я думаю, да?

– Ника…

– Все, с меня хватит. Я подаю на развод. Немедленно. И прошу освободить эту квартиру! Завтра же! Мы с дочерью будем жить здесь. А пока переедем к моим родителям. Прямо сегодня. Всего хорошего.

– Ника, подожди!

– Как ты мог так подло со мной поступить? Я не хочу тебя больше видеть! Все кончено, прощай.

– Ника…

– Ах да! Я забыла! Возвращаю вам духи. Я немножко подушилась, уж простите. Я ж не знала, что они для вас. – И Ника кинула флакон на пол к ногам Люси. Та испуганно шарахнулась.

По дороге домой Ника просто пылала от ярости: нет, какая же сволочь! Поселил любовницу в квартиру, принадлежащую жене! Сэкономил! Конечно, поэтому он и маму не хотел туда возвращать. Поэтому и возражал против домработницы, чтобы Ника, занятая домашними делами, как можно меньше вникала в его жизнь. Сволочь, сволочь! И Ника заплакала, с силой ударив несколько раз руками по рулю. Сзади загудели, и она рванула вперед, с силой нажав на клаксон – вот вам!

Вернувшись, Ника сразу же пошла к дочери – Алина сидела перед монитором и неохотно повернулась к матери: недовольное личико в обрамлении блестящих черных волос, ярко-синие глаза, капризный рот… Синий маникюр на длинных ногтях – и как только они не мешают Алине стучать по клавишам? Тесная короткая футболка, туго обтягивающая молодую грудь и не скрывающая белый живот с пирсингом в пупке – предмет страданий Ники. И длинные ноги, обтянутые почти такими же легинсами, какие были на этой проклятой Люсе. Каждый раз, видя дочь, Ника искренне удивлялась, как ей удалось произвести на свет столь совершенное существо. Ну, если не считать пирсинга. Вот и сейчас она почувствовала привычную гордость и нежность, быстро сменившуюся тоже привычным раздражением: в комнате у дочери царил бардак. Стараясь не смотреть по сторонам, Ника села на кровать:

– Алина, нам надо серьезно поговорить.

– Что опять не так?

– Дело в том… Послушай, ты не могла бы отвлечься от компьютера?

– Ну, ма-ам. Вечно ты…

– Алина!

Алина надула губы и прищурилась на мать:

– Да слушаю я, слушаю.

Ника начала рассказывать про измену мужа – сердце у нее колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет. Но Алина, как ни странно, нисколько не взволновалась – Ника запнулась на полуслове и нахмурилась:

– Ты что… Ты знала?

– Я случайно узнала, правда! Совсем недавно. Я все думала, говорить тебе, нет…

– Что ж, тем лучше. Собери свои вещи – самое необходимое, остальное возьмем потом. Я сейчас тоже соберусь, и мы поедем к бабушке с дедушкой, поживем там, пока отец не освободит ту квартиру.

– Почему?

– Что значит – почему? Потому что я развожусь с твоим отцом. Я не стану это терпеть, хватит.

– Ну вот! Я так и знала! Ты не могла подождать, пока я доучусь? Мне что, менять школу накануне выпускных?

– Не надо менять, зачем?

– И что, мне через всю Москву в школу ездить? На метро?

– Я буду тебя отвозить. И забирать. В чем проблема?

– Ну да, знаю я тебя! Пару раз отвезешь, а потом…

– Хорошо, что ты предлагаешь?

– Ма-ам, давай все останется по-прежнему, а?

– Алина, прежнего больше не будет! Как ты себе это представляешь? Делать вид, что ничего не произошло?

– А что такого? Все так живут.

– Не знаю, как все, а я так не живу. Твой отец меня предал, если ты не поняла. Завел другую семью. У него там ребенок!

– Ну и что? Может, у него любовь. Может, он всегда хотел сына. И я тоже мечтала о братике. А ты не захотела больше детей. Ты и меня-то не хотела, я знаю. И вообще, ты никогда папу не любила. Вышла за него из-за денег. Всегда только о себе и думала.

– Алина… Что ты говоришь? – Ника так растерялась, что не находила слов.

– Никогда! – кричала Алина. – Ты никогда меня не понимала! Ни меня, ни папу! Только пилишь нас без конца! Конечно, ты такая правильная! А мы все ничтожества, да? Никуда я с тобой не поеду, мне и тут хорошо. А ты катись куда хочешь!

Ника вскочила и отвесила дочери мощную пощечину. Впервые в жизни. И заплакала, закрыв лицо руками – заревела и Алина. Опомнившись, Ника попыталась обнять дочку:

– Ну прости меня, детка, прости. Я сгоряча. Больно? Давай холодный компресс приложим?

– Отстань! – Алина с ненавистью взглянула на мать и оттолкнула ее руку.

– Хорошо, я отстану. – Ника выпрямилась и гордо подняла голову. – Но прежде, чем уйду, я все-таки скажу. Не знаю, откуда у тебя в голове такие мысли – подозреваю, что бабушка постаралась. Мы поженились с Мишей по любви. Он просто обожал меня, на руках носил. А я без него жить не могла, пылинки сдувала. Никаких денег не было и в помине – в девяносто первом году мы потеряли почти все. Как раз ты родилась, а тут – денежная реформа. Потом дефолт, потом бабушка вложила, что осталось, в МММ. Мы начинали с пустого места. И я всегда помогала твоему отцу, всегда! Так что его бизнес – и мое детище тоже. Я очень хотела большую семью, много детей. Но не получилось. До тебя у меня было два выкидыша, я долго лечилась, а когда наконец забеременела – такое счастье было! Такое счастье…

Ника улыбнулась сквозь слезы. Она не смотрела на Алину, а та исподлобья мрачно поглядывала на мать.

– И от токсикоза страшно мучилась, и целый месяц на сохранении лежала – буквально. Месяц лежала на спине. Все равно – счастье! Только бы ребенок здоровенький родился. Бабушка была против – такое тяжелое время, а они ребенка заводят. А мне уже под тридцать… Господи, какая ты была крикунья! Целый год спать нам не давала. Ночи напролет тебя укачивала, ходила по квартире туда-сюда, туда-сюда… И болела ты много… Да, тяжело пришлось. Но я не жалуюсь. Я благодарна судьбе за свою чудесную девочку. Но больше я рожать не могла, понимаешь? Физически не могла.

Чудесная девочка опустила голову. Ника смотрела на нее с болью в душе:

– Когда тебе было три года, твой отец мне изменил. Я простила. Он клялся, что больше никогда. Теперь я не могу простить. Все кончено. Я ухожу, а ты как хочешь. Прости, что ударила. Мне так же больно, как тебе.

Ника вышла из комнаты дочери, постояла, сжав кулаки – внутри у нее все мелко тряслось от напряжения. Она накормила обедом свекровь, позвонила родителям – предупредила о своем приезде, потом Нонке и прочим друзьям – отменила празднование дня рождения и отправилась собирать вещи.

Ника снесла все вниз и запихнула в машину, потом вернулась за сумочкой, ноутбуком и норковой шубкой. Ах да! Она сгребла из ванной свою косметику и ссыпала все в пластиковый пакет. Потом прошла в комнату, постояла, посмотрела по сторонам, вздохнула, с трудом стянула с пальца обручальное кольцо и положила в хрустальную пепельницу: прощай, Миша. Все это время Алина не показывалась из своей комнаты, и Ника, не выдержав, крикнула из прихожей:

– Алина, я ухожу!

Увидев мать с норковой шубкой, перекинутой через руку, Алина вытаращила глаза:

– Ты что, правда, уходишь?

– А ты думала, я шучу?

– А как же я?

– Ты сделала свой выбор. Надеюсь, Люся будет тебе лучшей матерью, чем я.

– Ну, ма-ама!

– Что?

– Как может какая-то Люся заменить тебя, ты что? Ты… Ты больше не любишь меня, да-а? – Алина страдальчески подняла брови, и слезы ручьями полились из ее синих глаз. – Ты меня теперь ненавидишь, да-а?

– А тебе нужна моя любовь?

– Нужна-а! Очень нужна! Мамочка, прости меня! Я наговорила тебя всякой херни… Ой…

Алина испуганно прикрыла рот рукой, а потом зарыдала, некрасиво распустив губы и сморщившись:

– Прости меня-а… Я больше не буду-у…

– Ах ты, господи! Горе ты мое! Ну, как я могу тебя разлюбить, не выдумывай. Иди ко мне. Ну, что ты, детка. – И Ника обняла «детку», которая была на голову выше матери, но рыдала вполне по-детски, горько и отчаянно. – Маленькая моя, не плачь. Я все равно тебя люблю. Ты моя девочка…

Наконец, Алина успокоилась и заискивающе заглянула матери в лицо:

– Ты меня простила?

– А ты меня?

Алина закивала, и Ника несколько раз поцеловала соленые от слез щеки дочери:

– Солнышко мое.

– Мамочка, ну пожалуйста, можно я останусь здесь? Школа рядом, все друзья тут, и вообще… И тебе не надо будет меня возить, время тратить!

– Но мы же с тобой уже все решили.

– Так я остаюсь, да?

– Будем надеяться, ты уживешься с Люсей.

– А если не уживусь, папа купит мне квартиру.

Ника, вздохнув, покачала головой:

– Алина, я умоляю, ты только не расслабляйся. Впереди экзамены, помни. Если что – сразу звони. Я всегда рядом. Для нас с тобой ничего не изменилось, все по-прежнему. Хорошо? Ах, я забыла! Подожди-ка…

Ника сунула дочери мешавшую ей шубку и вынула из ушей маленькие бриллиантовые сережки, которые Миша подарил ей на сорокалетие – Алине они всегда страшно нравились. Вернее, Миша дал денег, а купила сама Ника, да еще и сэкономила на очередную куклу Götz, по которым Алина тогда просто сходила с ума.

– Вот, возьми. Теперь будут твои. Давай я помогу надеть…

Алина ахнула – слезы мгновенно высохли, и она, покраснев от удовольствия, уставилась на себя в зеркало:

– Класс! Светка удавится от зависти. Спасибо, мамочка!

– Носи на здоровье. Ты не позвонишь папе? А то я не могу.

– Хорошо-хорошо, я позвоню!

– Веди себя прилично. Не опаздывай в школу.

– Мам, да ладно тебе. Я справлюсь.

– Хочешь, разбужу тебя в понедельник?

– Ты что – приедешь? – изумилась Алина.

– Нет, не приеду, – улыбнулась Ника: так далеко ее материнская любовь не простиралась. – Я позвоню.

– Не надо! Я поставлю будильник. Должна же я привыкать к самостоятельности.

– Вот именно. Да, и не забудь проследить, чтобы бабушка поужинала и не легла спать одетой.

– Бабушка! – ахнула Алина: она только сейчас осознала все последствия материнского ухода.

Ника поцеловала растерянную дочь и ушла. Алина постояла в задумчивости, потом полюбовалась на себя в зеркало и наконец набрала отцовский номер:

– Па-ап! Приезжай домой! Мама ушла. Совсем. Я ей ничего не говорила, честно. Она сама как-то узнала. А-а, вон что! Не знаю. Сейчас посмотрю. – Алина побежала в комнату родителей и проверила шкафы. – Все забрала, ага! Только кольцо оставила обручальное. Пап, а вы разведетесь, да? Ужас какой! Пап, а я с тобой останусь, мама разрешила. Что? К своим поехала, к бабушке с дедушкой. Да только что ушла, минут пять назад! Папа?

Но папа уже отключился – звонок дочери застал Мишу в машине, он как раз ехал домой. Он тут же позвонил Нике, но она сбрасывала его звонки, а потом прокричала в трубку: «Я не хочу с тобой разговаривать! Все кончено» – и вырубила телефон. «Твою мать!» – Миша надбавил газу. Он был на полпути к Зубовскому бульвару, но развернулся в другую сторону и в результате приехал к дому родителей Ники гораздо раньше – сама она довольно долго рыдала в машине, потом приводила себя в порядок, да и ехала весьма медленно: куда ей теперь торопиться-то? Некуда. Увидев подъезжающий «Мини-Купер», Миша вылез из машины, но Ника, не останавливаясь, прошла мимо, так что Мише пришлось схватить ее за рукав.

– Оставь меня в покое, – Ника отдернула руку.

– Давай поговорим. Я тебе все объясню.

– Я буду разговаривать только с твоим адвокатом. В понедельник подаю на развод.

– Я не хочу с тобой разводиться!

– И что ты предлагаешь? Шведскую семью? Всю жизнь мечтала! Дай мне пройти.

И Ника, решительно оттолкнув мужа, скрылась в подъезде, а Миша беспомощно посмотрел ей вслед, потом вернулся в машину – посидел, глядя пустым взором на полутемный двор, потом резко дал по газам и рванул в сторону дома.

Глядя на себя в зеркало, висевшее в кабине лифта, Ника изо всех сил старалась успокоиться. В квартиру родителей она вошла, улыбаясь, но улыбка продержалась недолго: ей открыл испуганный Курзик, а в кухне она нашла заплаканную маму и расстроенного отца. В доме явно пахло бедой – и валерьянкой. Оказалось, что еще в пятницу Анечку увезли на «Скорой» в больницу: что-то в животе заболело, как сказал Курзик. Сегодня их к Анечке не пустили, велели до понедельника не приходить. Все трое смотрели на Нику с надеждой, по привычке ожидая, что она сейчас все объяснит и решит. Ника стала звонить на Пироговку – оказалось, что у Анечки сдвинулся камень в желчном пузыре и ей в срочном порядке сделали лапароскопию.

– Это очень несложная операция, правда, под общим наркозом. Поэтому и не пустили: Анечка в реанимации, – успокаивала Ника родных, между делом накрывая на стол. – Ничего страшного, она поправится. Все будет хорошо.

К концу чаепития мама улыбалась, отец заметно повеселел, а Курзик совершенно успокоился. На фоне Анечкиной операции известие о разводе Ники не вызвало особенно бурных эмоций, хотя мама, конечно же, ахнула, а отец мрачно сказал: «Этот твой Миша никогда мне не нравился!»

В трехкомнатной родительской квартире места хватило всем. У Анечки была собственная жилплощадь, и Ника сначала было решила, что поживет там вместе с Курзиком, но потом подумала, что вместе у родителей им будет лучше. В конце концов они договорились, что по утрам Ника будет отвозить Кузьму в школу, а забирать его после занятий станет отец. А в воскресенье они – назло врагам! – все-таки отпраздновали Никины сорок пять.

– Да, ягодка ты моя! Хорошенький подарок тебе муж приготовил! Вот козел, – сказала подруга Нонна, помогая Нике прибирать со стола.

– И не говори.

– И что, прямо разведешься?

– Да. Нон, а что делать? Ведь это второй раз. А может, и двадцать второй – только я не знала. Нет, все – хватит с меня.

– Алина-то какая засранка, ты подумай!

Но Ника ничего не ответила, отвернувшись к раковине, и Нонна вздохнула: она тоже удивлялась отношениям Ники с дочерью – ее собственные дети просто обожали Веронику Валерьевну.

Глава 2

Красный амариллис

В понедельник Вероника Валерьевна металась по Москве, как угорелая белка: отвезла Курзика в школу, позвонила в офис и перенесла часть встреч на другое время, потом подала, как и собиралась, документы на развод и съездила к Анечке в больницу. Выглядела та бледно, но улыбалась и рвалась домой. От бесконечной езды по городу у Ники разболелась голова, она приняла пару таблеток, после чего тут же заболел желудок: она так нигде и не пообедала, так что пришлось просто выпить кофе в конторе. Наконец этот суматошный день подошел к концу. Прибирая бумаги, Ника по привычке обдумывала, надо ли заезжать в магазин и что приготовить на ужин, а потом опомнилась: какой ужин? Сейчас она поедет на другой конец Москвы, к родителям! Может, позвонить Алине? Но сегодня утром Ника уже звонила ей, чтобы разбудить в школу – пожалуй, дочь взбрыкнет.

Ника вздохнула и опустила голову на руки. «Жизнь дала трещину», – уныло думала она, чувствуя, как тоска накрывает ее с головой. Внезапно раздалось деликатное покашливание – Ника обернулась и ахнула: в дверях стоял Артём. В руках у него было ярко-желтое пластмассовое ведерко, полное разноцветных тюльпанов. Ника совершенно забыла и про Артёма, и про пятничный поцелуй, но сейчас, увидев его смущенную физиономию, вдруг ужасно обрадовалась – так и вспыхнула от неожиданного всплеска счастья:

– Ой! Это мне?

– Ну да, с днем рождения! С прошедшим.

– Какая красота! Спасибо! Я так мечтала о тюльпанах, но не попались – пришлось розы купить.

Ника сунула нос в тюльпанное разноцветье и блаженно зажмурилась, а Артём смотрел на нее со странным выражением лица: он прекрасно понял, что Ника сама себе подарила розы. А сейчас она просто сияла от радости: щеки горели, глаза сверкали синевой…

– Что ж такое-то, – пробормотал Артём, забрал из рук Ники ведерко с тюльпанами и поставил его на подоконник.

Ника открыла было рот, но так и не произнесла ни слова. Артём сдвинул бумаги на край стола, вынул Нику из компьютерного кресла – она только изумленно пискнула, – посадил на стол, обнял и стал целовать. И опять пространство свернулось тугим коконом, так сильно прижав их друг к другу, что дышать стало трудно.

За всю более чем двадцатилетнюю жизнь с мужем Ника ни разу не испытывала ничего похожего! Ее сознание, похоже, пребывало в глубоком обмороке, так что тело весьма успешно действовало самостоятельно. Они с Артёмом даже не вспомнили, что хорошо бы запереть дверь, но никто не заглянул, не постучал, никто не позвонил по телефону. Мир забыл о них…

Наконец волшебный кокон, в котором они были стиснуты, развернулся и выпустил их на свободу – растерзанных, тяжело дышащих, изумленных. Ника неловко слезла со стола, оттолкнув руку Артёма, и отвернулась к стене, приводя себя в порядок. У нее за спиной Артём занимался тем же самым, а потом стал подбирать бумаги, которые они скинули на пол в порыве страсти. Ника не могла взглянуть на Артёма. Она так и стояла у стены, закрыв лицо руками: «Боже мой, что я наделала! Как я могла? С практически незнакомым человеком! На столе! Я сошла с ума, не иначе». Чувственное потрясение, которое она только что испытала, не шло ни в какое сравнение с потрясением душевным. Больше всего ей хотелось, чтобы Артём немедленно исчез, провалился сквозь землю, улетучился. И тогда она как-нибудь справится со стыдом и раскаянием и попытается примириться с этой новой Никой, о существовании которой даже не подозревала. Но Артём никуда не исчез – он подошел, обнял Нику и поцеловал в шею, прошептав:

– Перестань. Не надо.

Ника вздрогнула: даже сейчас, в разгар душевных терзаний, его объятие и поцелуй вызвали мгновенный отклик ее тела. «Да что же со мной такое?» – чуть не взвыла она.

Артём подхватил Нику на руки и сел в кресло, усадив на колени. Они довольно долго молчали – Ника решительно не знала, что надо говорить, поэтому тихонько вздыхала, положив голову Артёму на плечо. Несмотря на смятение, Нике было так уютно в этих сильных объятиях, что она начала успокаиваться. Наконец Артём, который все это время нежно поглаживал ее спину и плечи, сказал:

– Знаешь, такая неприятность – у тебя колготки порвались. На коленке. Я куплю тебе новые.

Он взял ее ногу за щиколотку, слегка приподнял и, нагнувшись, поцеловал колено, белеющее в дыре черных колготок. Ника ответила дрожащим голосом:

– Ничего страшного. У меня есть запасные.

– Как ты? – спросил Артём, целуя ее в висок.

– Не знаю… Ужас какой-то… Что ты теперь обо мне думаешь?

– А ты обо мне что думаешь? – вздохнул Артём.

Ника невольно выпрямилась и взглянула ему в лицо – такая постановка вопроса ее озадачила:

– Но ты же мужчина!

– И что? Знаешь, я вообще-то не склонен набрасываться на малознакомых женщин. Со мной еще никогда ничего подобного не случалось.

– Нет, так нечестно! – воскликнула Ника. – Это я должна была говорить, а не ты. Это со мной никогда ничего такого не случалось.

– Послушай, да не расстраивайся ты так. Знаешь, что я думаю? Ты – женщина, лишенная любви. А я тоже… одинокий мужчина. Вот нас и притянуло друг к другу. Я совсем не предполагал ничего такого, когда шел к тебе с цветами. Хотел извиниться за пятницу. Я все выходные переживал, между прочим. Обычно я так нагло себя не веду, а тут… Просто как лавиной накрыло! Точно, давай будем относиться к этому как к стихийному бедствию?

– Не понимаю, что со мной такое! Мы ведь даже не влюблены. Просто поговорили один раз, и все.

– Мы вообще-то долго разговаривали. А представляешь, были бы влюблены – да от твоей конторы вообще ничего не осталось бы!

Ника невольно рассмеялась.

– Ну вот, слава богу! Но признайся: неужели ты никогда не мечтала о сексе с незнакомцем, а? Правда же, в этом есть что-то такое… возбуждающее?

– Да ну тебя. Ты меня смущаешь.

– А ты мне всегда нравилась. Когда видел тебя в лифте или в холле, каждый раз думал: какая хорошенькая маленькая женщина. Просто куколка. И взгляд как у ангела.

– Никакой я не ангел. И вообще, ты все это сейчас сочинил.

– Клянусь! Знаешь, я тут подумал… Я пойму, если ты не захочешь меня больше видеть. И постараюсь не попадаться тебе на глаза. Но… Может быть… Что, если мы продолжим наши отношения? А? Как ты считаешь? Такого потрясающего секса у меня еще не бывало.