Небосвод несвободы. Стихи

Читать онлайн Небосвод несвободы. Стихи бесплатно

© Александр Габриэль, 2017

ISBN 978-5-4485-8641-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Из точки Б в точку А

Клочок

  • Воспоминанья – как к обеду пряники.
  • Спой, Кашепаров, нам про палисад…
  • Податься бы к себе в киномеханики,
  • две трети жизни прокрутив назад,
  • когда дела не превращались в навыки,
  • а жизнь пилась взахлёб и натощак —
  • бесспорна, как закон термодинамики
  • и липкий чад студенческих общаг.
  • Нестройная картина мироздания
  • стройней, когда в душе поёт Орфей…
  • И я шагал с не первого свидания,
  • как будто в жизни не было первей.
  • Лишь помнится, как старый клён сутулился,
  • а я всё шёл – взволнованный, хмельной…
  • И что-то сонно бормотала улица,
  • набухшая рассветной тишиной.
  • Не странно ль то, что нынче, в снежной замети,
  • где дремлет кучер, сев на облучок,
  • волной выносит на поверхность памяти
  • кусочек жизни, скомканный клочок.

1977

  • Морожко, фрукты – рядом, дёшево.
  • На пляже – тел беспечных крошево.
  • Все – вместе. Невозможно врозь.
  • Парник. «Спидола» беспечальная.
  • И море, как вода из чайника,
  • на блюдце бухты пролилось.
  • Семидесятые бровастые…
  • И чайки тучные, горластые
  • съестное припасают впрок.
  • Жара – как в пасти у Горыныча.
  • А в двух шагах от пляжа – рыночный
  • малороссийский говорок.
  • И серебристый пух качается,
  • и юность ниткой истончается,
  • над нами приговор верша,
  • и, сердце искушая, дразнится:
  • ведь дочь хозяйки, старшеклассница,
  • так обморочно хороша…
  • С момента миросотворения
  • на всё кинематограф времени
  • наносит шедевральный грим,
  • чтоб снова ожила архаика:
  • июль.
  • Посёлок Николаевка.
  • Ничейный полуостров Крым.

Каа

  • Стародавнее ломится в сны, прорывается изнутри,
  • и попробуй остаться чистеньким, в стороне…
  • На подъездных дверях было внятно написано: «Жид, умри!»
  • А когда я стирал эту надпись, то думал: «Не мне, не мне…»
  • Ну, а время вползало в души, хотело вглубь,
  • изменяло фактуру судеб, как театральный грим…
  • А отец собирал каждый лишний и даже нелишний рупь,
  • чтоб свозить и меня, и усталую маму на остров Крым.
  • Мы пытались продраться сквозь засыхавший клей,
  • оценить недоступных книг глубину и вес…
  • Жизнь казалась длиннее, чем очередь в Мавзолей,
  • но размытою, как повестка съезда КПСС.
  • Мы Антонова пели персидским своим княжнам,
  • исчезали по каплям в Томске, в Улан-Удэ.
  • Всё, что думалось нам, что однажды мечталось нам —
  • по стеклу железом, вилами по воде…
  • Притерпевшись давно к невеликой своей судьбе,
  • я смотрю и смотрю, терпеливый удав Каа,
  • как скрипучий состав, дотянувший до точки Б,
  • задним ходом, ревя, возвращается в точку А.

Кусочек детства

  • Ах, детство ягодно-батонное,
  • молочные цистерны ЗИЛа!..
  • И небо массой многотонною
  • на наши плечи не давило.
  • Тогда не ведали печалей мы:
  • веснушки на носу у Ленки,
  • ангинный кашель нескончаемый,
  • слои зелёнки на коленке.
  • Вот дядя Глеб в армейском кителе
  • зовёт супружницу «ехидна»…
  • И так улыбчивы родители,
  • и седины у них не видно,
  • картошка жареная к ужину,
  • меланхоличный контур школы,
  • да над двором летит натруженный,
  • хрипящий голос радиолы.
  • Вот друг мой Ким. Вот Танька с Алкою.
  • У Кима – интерес к обеим.
  • А вот мы с ним порою жаркою
  • про Пересвета с Челубеем
  • читаем вместе в тонкой книжице,
  • в листочек всматриваясь клейкий…
  • И время никуда на движется
  • на жаркой солнечной скамейке.

Так же

  • Был тем же запах книг и мяты,
  • и лето виделось во сне нам,
  • когда продрогших туч стигматы
  • водоточили мокрым снегом.
  • И дней похожих вереницы
  • летели в чёрно-белом гриме,
  • и осени с зимой границы
  • не охранялись часовыми.
  • И ночь такой же меркой точной
  • нам вымеряла грусть по росту,
  • и был наш мир чуть видной точкой
  • в чистовике мироустройства.
  • Тот мир включал и лёд, и пламень
  • под хоровод дождей и снега,
  • где прошлое – размером с камень,
  • а будущее – весом с небо.
  • И так же зябко брёл прохожий,
  • плохой прогноз вводя в обычай…
  • Всё было так похоже, боже! —
  • хоть верь, что не было отличий.

Квас

  • Солнце по́ небу плыло большой каракатицей
  • и, рассеянно щурясь, глядело на нас…
  • Ты стояла в коротком оранжевом платьице
  • близ пузатой цистерны с названием «Квас».
  • Разношёрстные ёмкости, банки да баночки
  • были хрупким мерилом безликой толпе,
  • что ползла к продавщице, Кондратьевой Анночке,
  • кою взял бы в натурщицы Рубенс П. П.
  • Солнце с неба швыряло слепящие дротики,
  • ртутный столбик зашкаливал в адовый плюс,
  • и казалось: подвержен квасной патриотике
  • весь великий, могучий Советский Союз.
  • Сыновья там стояли, и деды, и дочери
  • с терпеливыми ликами юных мадонн…
  • И пускал шаловливые зайчики в очередь
  • в чутких пальцах твоих серебристый бидон.
  • Всё прошло, всё ушло… А вот это – запомнилось,
  • тихий омут болотный на всплески дробя…
  • Мне полгода тому как двенадцать исполнилось,
  • я на год с половиной был старше тебя.
  • И теперь, в настоящем – сложившемся, чековом —
  • голос сердца покуда не полностью стих…
  • «Где ты, где ты, Мисюсь?» – повторить бы за Чеховым,
  • но надежд на ответ всё равно никаких.
  • Только тени витают, и тают, и пятятся,
  • и завис в эпицентре несказанных фраз
  • призрак счастья в коротком оранжевом платьице
  • близ пузатой цистерны с названием «Квас».

Каховская, 43

  • Ты видел то, что возводил тщеславный Тит,
  • владенья Габсбургов, Рейкьявик и Лахор;
  • внушал себе, что в небеса вот-вот взлетит
  • как будто лебедь, белопенный Сакре-Кёр.
  • Ты видел, как верблюдов поит бедуин
  • и как на Кубе культивируют табак,
  • бродил в тиши меж древнегреческих руин,
  • где статуй Зевса – как нерезаных собак.
  • А небо зрело, становилось голубей,
  • был день парадно и возвышенно нелеп,
  • и на Сан-Марко продотряды голубей
  • у интуристов изымали лишний хлеб.
  • Ты в Сан-Хуане католический форпост
  • шагами мерял, сувениры теребя;
  • и выгибался томной кошкой Карлов Мост
  • над шумной Влтавой, выходящей из себя.
  • Ты видел Брюгге и скульптуры Тюильри,
  • поместье в Лиме, где когда-то жил Гоген…
  • Но —
  • Минск,
  • Каховская,
  • дом номер сорок три —
  • фантомной болью бередит протоки вен.
  • Так получается: сменив с пяток планет,
  • приблизив истины к слабеющим глазам,
  • ты ищешь родину, которой больше нет,
  • и для которой ты давно потерян сам.

Antique

  • О, как античны времена, где устье Леты
  • почти сроднилось с пустотою Торричелли!..
  • Нам говорили про крылатые ракеты
  • и пели песни про крылатые качели,
  • когда внушали нам, что каждому – по вере,
  • и называли льдом мятущееся пламя,
  • когда трехмерные границы двух империй
  • соприкасались автоматными стволами,
  • когда мы верили незыблемым культурам,
  • и в крымской полночи, гудя, висели мошки,
  • а злая очередь за финским гарнитуром
  • рвала подмётки за отметку на ладошке,
  • когда Нью-Йорк казался дальше Ганимеда,
  • и были страшно молодыми мама с папой,
  • когда на кухне полуслышная беседа
  • нам души гладила, как кот мохнатой лапой,
  • дым сигаретный выплывал ладьёй в оконце
  • из коммунального одышливого плена…
  • И как пижонисто сияло в небе солнце
  • в своём блистающем костюме из кримплена!

Крокус

  • Ладно, червяк на леске, лопай свой чёрствый бублик…
  • Помнишь Союз Советских собранных в сплав республик?
  • Как далека Европа! Брежнев нахмурил бровки…
  • Мы – огоньки сиропа в дьявольской газировке.
  • Утром – батон да каша. Ярок на клумбе крокус…
  • Что ты так, юность наша, страшно смещаешь фокус,
  • что ты нас рвёшь на части, соль растворяешь в ранках,
  • сделав возможным счастье в полутюремных рамках?
  • Библией был и Торой в тесной тоске балконов
  • голос любви, в которой нет никаких законов.
  • В царстве тревог и гари песни какие пелись! —
  • «Lasciatemi cantare», «Living next door to Alice»…
  • Нынче ж серьёзней лица; свёлся баланс по смете.
  • Мы перешли границу, даже и не заметив.
  • Жизнь обернулась снами, ранящей вспышкой света…
  • Было ли это с нами? Было ли вовсе это?
  • Время итогов веских, время осенней дрожи…
  • Где ты, Союз Советский, въевшийся нам под кожу?..
  • Но в ностальгии – проку-с? Даже на входе в Лету
  • сердце, как в марте крокус,
  • рвётся и рвётся к свету.

1986, Минск, конец апреля

  • Мне приснился я сам,
  • окончивший БПИ
  • Аполлон Бельведерский:
  • очёчки, острые рёбра…
  • И в двадцать четыре я говорил себе: «Потерпи.
  • Недолго еще, недолго.
  • Ўсё будзе добра».
  • А воздух тогда дурманил, как будто хмель,
  • и важным я был элементом
  • в этногенезе…
  • В зрачках оседал
  • скупой на тепло апрель,
  • а в теле —
  • непостижимый доселе цезий.
  • Катился по рельсам
  • набитый людьми трамвай,
  • весеннему подчинясь озорному тренду.
  • А жизни так было много,
  • что хоть сдавай
  • избыток её нуждающимся
  • в аренду.
  • И помнятся слухи,
  • соседский угрюмый взгляд,
  • тревожные би-би-си на волнах эфира,
  • и как был спокоен будущий лауреат
  • Чернобелевской
  • Премии Мира.

В границах заколдованного круга

Дыши

  • Если тлеет свеча, всё равно говори: «Горит!»,
  • ты себе не палач, чтоб фатально рубить сплеча,
  • даже ежели твой реал – не «Реал» (Мадрид),
  • и команде твоей нет ни зрителей, ни мяча.
  • То ли хмарь в небесах, то ли пешки нейдут в ферзи,
  • то ли кони устали – что взять-то со старых кляч?
  • Коль чего-то тебе не досталось – вообрази
  • и внуши самому, что свободен от недостач.
  • Уничтожь, заземли свой рассудочный окрик: «Стой!»,
  • заведи свой мотор безнадёжным простым «Люблю…»
  • Этот тёмный зазор меж реальностью и мечтой
  • залатай невесомою нитью, сведи к нулю.
  • Спрячь в горячей ладони последний свой медный грош,
  • не останься навек в заповедной своей глуши.
  • Даже если незримою пропастью пахнет рожь —
  • чище воздуха нет. Напоследок – дыши.
  • Дыши.

«Будет солнечный луч освещать на две трети гамак…»

  • Будет солнечный луч освещать на две трети гамак,
  • будет время ползти колымагою из колымаг,
  • будет плющ на стене прихотлив, как движение кобры.
  • И не станет границ меж понятьями «то» и «не то»,
  • на мигающий жёлтый по трассе промчится авто,
  • кот почешет о дерево старые жалкие рёбра.
  • Невозможно поверить, что это и есть пустота,
  • ведь нейроны твои регистрируют звук и цвета,
  • и вдыхаемый воздух наполнен весной и прохладой.
  • Но тебя подменили. Ты тусклая копия. Клон.
  • Жизнь в тебе существует, но вяло ползёт под уклон,
  • и оброком становится то, что казалось наградой.
  • Вариантов не счесть: можно в синее небо смотреть,
  • можно в микроволновке нехитрый обед разогреть,
  • полежать, наконец, на продавленном старом диване,
  • безнаказанно вжиться в любую привычную роль…
  • Но в тебе изнутри гангренозно пульсирует боль,
  • как в подопытной жабе под током Луиджи Гальвани.
  • И отчаянно хочется думать о чём-то другом.
  • Сделай музыку громче. Пускай наполняет весь дом
  • голос мистера Икса, а может быть, мистера Отса…
  • Только свет не проходит сквозь шторы опущенных век.
  • Ничего не случилось. Всего лишь ушёл человек,
  • не оставив и малой надежды на то, что вернётся.

Привет из старого июля

  • Твои губы доверчиво пахли смородиной;
  • плыл июль. Не обычный. У счастья украденный.
  • Насекомо вползала пугливая родинка
  • в золотую твою подколенную впадину.
  • Мне хотелось тебя в каждый миг, в каждый сон нести,
  • разучившись прощаться. Вот верьте, не верьте ли,
  • но, взлетев в небеса, состоянье влюблённости
  • обретает на миг состоянье бессмертия.
  • Только свет. Только солнце. Ни ночи, ни темени
  • в вечном полдне, забывшем про век электроники,
  • где живёшь и живёшь в остановленном времени,
  • в ярко пойманном кадре своей кинохроники.

Неразделённое

  • Ты, если даже входил в аллею, то чтобы учуять её следы.
  • Она же была равнодушней и злее, чем воин монголо-татарской орды.
  • Ты имя её прогонял по венам, ты сам себе говорил: «Терпи!»,
  • она же ровняла своим туменом покорный абрис чужой степи.
  • Бесстрастно сидя в глубинах тента, она врастала в военный быт,
  • легко находя замену тем, кто в бою был ранен или убит.
  • И взгляд её был прицельно сужен, и лести плыл аромат кругом…
  • А ты совершенно ей не был нужен:
  • ни злейшим другом, ни лучшим врагом.
  • Ты слеплен был из иного теста. Как о богине, мечтал о ней…
  • Но был для неё ты – пустое место. Пыль на попонах её коней.
  • Ты зря сражался с тоской и мраком у сумасшествия на краю
  • и под её зодиачным знаком провёл недолгую жизнь свою.
  • А та причудлива и искриста – будь царь ты или простолюдин…
  • Сюда бы бойкого беллетриста, он два б сюжета связал в один:
  • на то сочинителей лживая братия, чьи словеса нас пьянят, как вино…
  • Но Ты и Она – это два понятия, не совместившиеся в одно.
  • Ходи в отчаянье, словно в рубище, живые дыры в душе латай.
  • Поскольку любящий и нелюбящий произрастают из разных стай;
  • ну, а надежда – какого лешего? Покрепче горлышко ей сдави —
  • и не придется её подмешивать
  • в бокал нелепой
  • своей любви.

Пока влюблён

  • Опершись безупречной ножкой о парапет,
  • она говорила: «Ну, зачем тебе знать о том,
  • кто со мной до тебя? Ну, Володя, ну, пара Петь,
  • был и Саша, твой тёзка, и залётный старлей Артём.
  • Я ведь, в общем, собой недурна вполне
  • и присяги не приносила монастырю.
  • Ты спросил – и я лишь поэтому говорю.
  • Но ведь это на дне. Это прошлое – всё на дне».
  • Всем известно: в излишнем знании есть печаль,
  • ибо ежели меньше знаешь, то лучше спишь…
  • Но тогда я ушёл. Дома пил, обжигаясь, чай
  • и глядел, ничего не видя, в ночную тишь,
  • где с трудом шевелил листвою античный клён,
  • где дождинки окошко метили, как слюда…
  • Если ты идиот – то это не навсегда,
  • а всего лишь на дни или годы, пока влюблён.

Только ты

  • Только ты, только ты. Ибо если не ты, то кто?
  • Поэтесса с горящим взором из врат ЛИТО?
  • Дрессировщица из приблудного шапито,
  • вылезающая порой из тигриной пасти?
  • Мне б сказали одни, попивая шампань: «God bless!»,
  • и сказали б другие: «Куда же ты, паря, влез?!»
  • Наше счастье, по правде сказать, это тёмный лес,
  • и гадать на него успешно – не в нашей власти.
  • Только ты, только ты. Если я не с тобой, то где?
  • Менестрелем, шестым лесничим в Улан-Удэ
  • с хлебной крошкой в спутанной бороде,
  • налегающим на алкоголь грошовый?
  • Или вдруг, авантюрный сорвавший куш,
  • я б петлял, как напуганный кем-то уж,
  • уходя от вечного гнёта фискальных служб
  • в оффшоры?
  • Всё могло быть иначе. Грядущее – не мастиф,
  • уносящий в зубах ошмётки альтернатив.
  • И куда-то б, наверное, нёсся локомотив,
  • и какие-то б, видимо, длились речи…
  • Только ты, только ты. Ибо если не ты, то кот,
  • никогда не пустующий невод земных невзгод,
  • ну, и ангел. Гладкий ликом, как Карел Готт,
  • и всегда отворачивающийся
  • при встрече.

Save

  • Мы с двух сторон над той же пропастью во лжи,
  • и нас друг к другу не приблизишь, хоть умри.
  • Я сохраню тебя в формате джей пи джи,
  • я сохраню тебя в формате эм пи три.
  • Мир полон счастья. Птиц взволнованный галдёж —
  • как дробь горошин в гладь оконного стекла…
  • Здесь в виде рифмы так и просится «Не ждёшь»,
  • что будет правдой. Рифма здесь не солгала.
  • Судьба бестрепетно вращает жернова.
  • Когда ж становится совсем невмоготу,
  • то пустота преобразуется в слова,
  • а те, взлетая, вновь уходят в пустоту.
  • В ладони – вишни, а в стакане – «Каберне»,
  • заходит солнце за разнеженный лесок…
  • А мысль о том, что ты не помнишь обо мне,
  • голодной крысою вгрызается в висок.
  • Кому пенять, что не совпали два пути,
  • что рухнул дом, как будто сделанный из карт…
  • Я сохраню тебя в формате эйч ар ти,
  • что, как известно, сокращённое от «heart».

Приходи на меня посмотреть

  • Неизвестно, какого числа,
  • кем бы ты в этот век ни была,
  • и в какой ни вошла бы анклав ты —
  • приходи на меня посмотреть,
  • я стал старше и тише на треть,
  • и меня не берут в космонавты.
  • Приходи, беззаботно смеясь,
  • чтоб исчезла причинная связь
  • между странным вчера и сегодня.
  • Не спеша на покой и на спад,
  • улыбнётся тебе невпопад
  • наше прошлое, старая сводня.
  • Пусть былое не сбудется впредь —
  • приходи на меня посмотреть,
  • да и я на тебя – насмотрюсь ли?
  • Вдруг исчезнут года и молва,
  • и смешаются грусть и слова,
  • как речные течения в русле.
  • Мы, пропав, снова выйдем на свет.
  • Мы не функции времени, нет,
  • мы надежды хрустальная нота.
  • Неизвестно, какого числа
  • нас с тобой отразят зеркала
  • и в себе нас оставят.
  • Как фото.

Не расставайтесь

  • Любви земной скрепляя нити (увы, любая нить тонка!),
  • своих любимых окружите дверями о семи замках.
  • Пусть ваш союз в любую стужу растопит льды, развеет тьму,
  • но нос высовывать наружу любимой вашей ни к чему.
  • Не подносите ей на блюде тревоги собственной души:
  • ведь там, снаружи, ходят люди. Они порою хороши.
  • Чужих не подпускайте к дому! Глядите в оба круглый год!
  • А то любимая к другому с улыбкой радостной уйдёт.
  • Чужак – он дьявол. Мефистофель. Он гадость сотворить не прочь.
  • Пусть только ваш чеканный профиль любимой светит день и ночь…
  • Мир окружающий – как Голем. Он только усложняет суть.
  • Ведь всё должно быть под контролем. Но вашим, а не чьим-нибудь!
  • Смелее! Действуйте нахрапом. Что вам людской досужий суд?!
  • Пускай вас назовут сатрапом. Пусть полицаем назовут.
  • Либерализмом зря не майтесь, не ставьте счастия на кон…
  • С любимыми не расставайтесь. Ведь с глаз долой – из сердца вон.

Нужно

  • А нужно-то всего? Пускай в телеокне
  • парадный генерал в глаза не смотрит мне
  • и мне не говорит, что делать должен я,
  • чтоб в лапы не попасть вранья и воронья.
  • А нужно-то всего? Спокойный взгляд вперёд,
  • где нерождённый внук глаза сонливо трёт,
  • в края, где мы себя навек себе вернём,
  • в края, где тихий пруд и лебеди на нём.
  • А нужно-то всего? Шумливый хор друзей,
  • прохладный Пантеон, могучий Колизей,
  • и чтоб не злили глаз различием кровей
  • ни Рамбла, ни Арбат, ни Гиндза, ни Бродвей.
  • Не веря «калашу», а лишь карандашу,
  • чужого не хочу, о многом не прошу.
  • Ведь нужно-то всего? – прохлада и прибой
  • на странном берегу, где вместе мы с тобой.

Лицом к лицу

  • Пред тем, как разлететься на куски,
  • на боль в висках, на неблагие вести,
  • мы стали так отчаянно близки,
  • как два металла, спаянные вместе.
  • Окрестный мир ютился по углам,
  • став пустотой, неразговорной темой
  • нам – близнецам, прославившим Сиам
  • единой кровеносною системой.
  • Мы отрицали приближенье тьмы
  • и восславляли гордое светило…
  • Но как-то поутру проснулись мы —
  • и в лёгких кислорода не хватило.
  • Ни я к высокогорью не привык,
  • ни ты. Нас ослепили солнца блики.
  • О, да, «Ура!» – взобравшимся на пик.
  • «Гип-гип-ура!» – оставшимся на пике.
  • Мы – не смогли экзамен этот сдать,
  • сползли с небес в земную полудрёму…
  • «Лицом к лицу лица не увидать» —
  • как говорил один слепец другому.

Шансы

Когда-то, когда засыпали все, в отместку любым предсказаньям Глоб в мой дом приходила Мишель Мерсье, ладошку мне клала на жаркий лоб… И всё было нежно и комильфо, и тихая ночь превращалась в миг. Я был для неё Франсуа Трюффо, была для меня она Книгой Книг. За окнами – ночи чернел плакат, скрывая на время окрестный смог… О, как же несметно я был богат – сам Баффет мне б чистить ботинки мог. И гнал я печали свои взашей – в края, где въездных не попросят виз. И что-то шептала в ночи Мишель, и сердце летело куда-то вниз. И был я бессмертен. И был я пьян. И был я превыше всех горных круч. Пока Анжелику, Маркизу Ан… не крал беспощадный рассветный луч.

А ты в это время другую роль играла. И страсти крепчал накал. К тебе, говорят, приходил Жан-Поль – заслуженно неотразимый галл. Курился дремотный сигарный дым, и к праздничным звёздам вела стезя… И помню я слухи, что пред таким, по сути, совсем устоять нельзя. Тартинки. Сашими. Бокал бордо. Горячечный воздух. Уютный кров… Да даже фамилия – Бельмондо! Не то что Васильев или Петров. И разум бедовый сходил во тьму и тлел у бокала на самом дне… А впрочем, подробности – ни к чему, и коль откровенно – то не по мне.

Копаешь землицу, ища свой клад, надежды свои возводя в кубы… Не знаешь ты, смертный, каков расклад у карт на картёжном столе судьбы. На дереве жизни всё гуще мох, песок высыпается из горсти… А счастье растёт, как чертополох – да там, где, казалось, нельзя расти. Расклады и шансы горят в огне – их все побивает лихой авось. Мы вместе. Хоть явно могли б и не. Мы рядом. И это честней, чем врозь. Виденья стряхнув, как лапшу с ушей, продолжим вдвоём этот странный путь…

  • И курят в сторонке Жан-Поль с Мишель.
  • Они постарели. А мы – ничуть.

Не сезон

  • Слёзы от ветра шалого вытри
  • в сумрачной мороси дней…
  • Как ни смешай ты краски в палитре —
  • серое снова сильней.
  • Серые зданья, сжатые губы,
  • мокрого снега напев…
  • День безнадёжно катит на убыль,
  • еле родиться успев.
  • Туч невысоких мёрзлые гривы —
  • словно бактерии тьмы.
  • Осень на грани нервного срыва.
  • Осень на грани зимы.
  • И чёрно-белым кажется фото,
  • лужи вдыхают озон…
  • Эх, полюбил бы кто-то кого-то…
  • Но – не сезон.
  • Не сезон.

Зимний разлад

  • Мы словно бузотёры в старших классах:
  • кривились рты в презрительных гримасах,
  • хоть что делить – никто не ведал сам.
  • Два мнения, два вопиющих гласа
  • чадили, словно жжёная пластмасса,
  • взлетая к равнодушным небесам.
  • Была зима. Казался воздух ломким,
  • а каждый шёпот – безобразно громким,
  • как грубый скрип несмазанной арбы.
  • Не видимый банальной фотосъёмке,
  • нам в спины бил змеиный хвост позёмки,
  • вздымаясь, словно кобра, на дыбы.
  • Блуждая между трёх дремучих сосен,
  • мы спорили. И каждый был несносен,
  • стреляя всякий раз до счёта «три»…
  • Был хор фальшив, хоть не многоголосен,
  • и было в целом свете минус восемь,
  • не больше. И снаружи, и внутри.
  • Всё было так нескладно и нелепо…
  • Любовь крошилась, как кусочки хлеба,
  • а ветер острой крошкой лица сёк…
  • И, раненые влёт шрапнелью снега,
  • мы мяли в омертвевших пальцах небо,
  • как школьник – пластилиновый брусок.
  • В границах заколдованного круга,
  • где не было ни севера, ни юга,
  • звенело: «Я так больше не могу…»
  • И наши тени, вскормленные вьюгой,
  • всё дальше расходились друг от друга
  • на жёстком хирургическом снегу.

Он, она и Паоло

  • Он любил её (не пытаясь составить пару
  • и стесняясь своей неловкости, комплексов и очков)
  • в тот утренний час, когда цокали по тротуару
  • мушкетёрские острые шпажки её каблучков.
  • Он думал о ней (по ночам, по утрам, в сиесту;
  • сам себе говорил: «Пропадаю. Ведь так нельзя ж!»).
  • Хоть и жил совершенно рядышком, по соседству,
  • но, встречая её, исчезал и врастал в пейзаж.
  • Ей впору б спешить на пробы к Феллини и Копполе —
  • омут гибельных глаз и татарская резкость скул,
  • лёгкость быстрого шага, балетная стройность тополя…
  • Только он – умирал и не мог подойти. Олд скул.
  • А она, а она тускло в офисной стыла рутине,
  • каждый день был расписан. На всё был размеренный план;
  • а в квартирке на стеночке – фото Паоло Мальдини,
  • гениальнейшего защитника клуба «Милан».
  • За зимою зима, время мчалось, взрослели школьники,
  • Михаэль Шумахер царил на этапах «Гран-При»…
  • Как странно бывает: в любовном простом треугольнике
  • стороны треугольника невидимы изнутри.
  • Мегаполис печально богат разобщённостью жителей
  • и трагически скучной похожестью каждого дня…
  • Своему я герою кричу и кричу:
  • «Будь решительней!» —
  • только он ведь не слышит. Давно как не слышит меня.

Кроссворд

  • Я с ней не был знаком, даже имени я не знал.
  • Чуть припухшие губы, лёгкие босоножки…
  • Был в руках у неё на кроссворде раскрыт журнал
  • с молодою ещё Андрейченко на обложке.
Продолжить чтение