Читать онлайн Путин. Человек с Ручьем бесплатно

Допредисловие

В первую свою командировку с Путиным я вообще-то выехал без Путина. Я тогда не работал в кремлевском пуле. Мы написали тогда с Натальей Геворкян и Натальей Тимаковой книжку «От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным». И я тогда занимался таким эпическим жанром в журналистике, который главный редактор «Коммерсанта» Андрей Васильев называл «путевыми заметками». И, честно говоря, ни о чем таком даже не помышлял – работать в кремлевском пуле.

Мне казалось (самонадеянно, конечно), что после такого времени, проведенного с Владимиром Путиным чуть ли не наедине, да еще после ночных разговоров, стать просто одним из журналистов кремлевского пула – это как-то несерьезно, что ли. И я, честно говоря, после книжки с облегчением вернулся к тем занятиям, которые у меня были до этого. Я писал большие очерки, репортажи размером в полосу-полторы про русский характер. Были у меня заметки о том, например, почему наши люди – те же рыбаки – так бескомпромиссно, прямо в полынью зимой шагают за корюшкой в Финском заливе или едут на своих внедорожниках считай что в воду – подальше, на километр-два от берега, понимая, что даже если они прорвутся туда, в глубь Финского залива, то обратно днем, когда уже все подтает, они уже точно не вернутся никогда.

Корюшка и рыбаки очень похожи. Их привлекают риск и опасность. И у тех, и у других есть шанс. Рыбак ведь может и не оторваться от берега на льдине, а корюшка может и сорваться с крючка…

На бескрайнем льду Финского залива столкнулись две машины, «шестерка» и «девятка». Столкновение было практически лобовое. «Девятке» при этом досталось больше. А еще больше досталось водителю «девятки», которого до крови избил водитель «шестерки». Тот был уверен, что это «девятка» нарушила правила, не уступив дорогу. Водитель «девятки» с риском для жизни утверждал, что почему-то нигде не видел знака «Уступи дорогу», да и вообще склонен был вызывать гаишников. Его машина, как потом выяснилось, была застрахована, и ему позарез нужна была справка для страховой компании.

– Вот это я понимаю! – восхищенно сказал Виктор Иваныч. – Вот это съездили люди на рыбалку!

И вот я писал про русский характер. Почему наши люди такие. Почему они летом тонут. Почему они идут, приняв, купаться, прекрасно зная, что назад уже не вернутся, но все равно идут в воду и тонут в московских водохранилищах. И все это имело под собой конкретное такое объяснение, что это все – русский характер. Вот такой он у нас.

Кстати, Владимир Путин, не стань он президентом, все равно мог оказаться героем моих очерков как раз про этот самый русский характер. Он же, собственно говоря, в каком-то смысле образец русского характера. Тут надо понимать, правда, что такое русский характер. Надо понимать всю его абсурдность, авантюрность, непредсказуемость и при этом потребность человека, великого носителя русского характера, идти во что бы то ни стало и вопреки здравому смыслу чаще всего, идти и побеждать в конце концов в обстоятельствах, в которых победить немыслимо, а главное, чаще всего незачем. Это и есть апофеоз русского характера.

Вспомните, например, полет со стерхами. Это апофеоз русского характера. Ну зачем это было делать? Вот кто это может объяснить? Вот садишься в этот аппарат, принимаешь вид погонщика стерхов и ведешь их как пастух разбредающееся стадо. Для этого, конечно, нужно обладать русским характером.

Минут 15 Владимир Путин кружил в воздухе, управляя дельтапланом. Или нет для этого профессионалов? Почему обязательно самому надо было возглавить стаю стерхов? А очень нравится, сам он объяснил потом, «адреналинчик играет», не то что на истребителе, где ручку управления берешь, делаешь «бочку» (сознательно или скорей несознательно), да и все, дальше автоматика работает…

– Всем рекомендую попробовать, – закончил президент.

Рационального объяснения этому нет, конечно. Можно пытаться объяснить это с точки зрения пиара, но и это не будет объяснением. Никакой идеей пиара это не исчерпывается. Это русский характер – взять и взмыть в небо со стерхами с большим риском приземлиться, как Икар на самом-то деле. И такие поступки были свойственны Владимиру Путину, особенно в начале его президентского пути.

Но это не просто порыв. Это более или менее осознанное, но не до конца осознанное им самим действие. И даже скорее всего до конца не просчитанное, потому что такие действия до конца невозможно просчитать. Все равно остается высокая доля риска.

Что он думает в этот момент? Наверное, что-то вроде: я, во-первых, хочу, во-вторых, должен – но это же надо еще самому себе объяснить, почему ты должен, ведь с точки зрения здравого смысла это бессмысленно; ты это все равно себе до конца никогда не объяснишь. Но ты садишься в этот истребитель или даже в комбайн и, не умея им управлять, но в уверенности, что ты все равно сейчас научишься – ну чему там учиться особо, да? – трогаешься, чуть не наезжая при этом на своего же пресс-секретаря, который спасается просто чудом… Это – русский характер. Что же это еще?…

Была у меня еще заметка про наступление грибов в Воронежской области, которая помимо моей воли на моих глазах почему-то, по мнению многих, превратилась в классику жанра, каковой она, по-моему, не является. Я бы переписал там, например, полностью финал. Он был бы другим, лучше. Мне так сейчас кажется. Хотя, может, еще через полгода мне бы так уже совсем не казалось – и это нормально, наверное. И это, наверное, говорит о том, что моя журналистика не омертвела во мне самом.

И вот я писал спокойно эти заметки и считал, что я в этом жанре себя не исчерпал.

Сосед начальника ГО МЧС Воронежа на днях отравился грибами. К счастью, отравился он не сильно, потому что не успел съесть много, ему промыли желудок и выписали, он очень просился домой.

Зачем же он просился? – спросите вы. А просто он хотел доесть эти грибы, потому что не пропадать же им, в конце концов. А доев, он через несколько дней и умер в больнице.

В городе и области, считай, военное положение. Идет война с грибами. Грибы побеждают. Их запрещено собирать и продавать. Распоряжениями руководства города и области установлены наказания за хранение, употребление и распространение грибов.

Но вот гражданина Денисова наряд милиции задержал с поличным прямо в Центральном парке. И вроде ему деваться некуда: пакет с грибами в руках. У него проверяют документы. Оказывается, это не просто Денисов, а сотрудник станции защиты растений. Ему говорят:

– Как же так, нехорошо, гражданин, вы же лучше других должны понимать, какая обстановка в городе…

А он встает в позу обидевшегося человека:

– Да я всю жизнь эти грибы собираю и собирать буду! Потому что я не только грибник, а и человек, и у меня тоже есть права.

Тогда милиционеры на ходу меняют тактику и говорят:

– Вот мы вам их сейчас и зачитаем. Итак, гражданин, пройдемте в отделение, составимте протокольчик…

Денисов тут бледнеет, как поганка, потому что не хочет провести ночь в КПЗ даже из-за любви к грибам, и тоже тогда меняет тактику:

– Значит, так. Я эти грибы не собирал.

– Как это? – делано удивляются милиционеры.

– Я их… нашел!

Тут уж милиционеры по-настоящему удивляются. Они чувствуют подвох, но не могут его обнаружить.

– А разница-то какая? – честно спрашивают.

– Такая! – с торжеством говорит Денисов. – Нашел всю кучу прямо в пакете, поднял, чтобы посмотреть, нет ли в ней ложных опят и бледных поганок, а тут вы!

– Не хитрите, гражданин, – облегченно говорят ему милиционеры, поняв, наконец, смысл этой уловки. – Вас взяли с поличным.

И тогда Денисов в полном отчаянии решается на крайнюю меру:

– Нет, не взяли. Мне их подбросили, эти ваши грибы!

– Кто?

– Вы!

– Когда?

– Только что! Я сам видел…

И этот разговор продолжается еще долго и заканчивается штрафом в размере трех МРОТ прямо тут, в Центральном парке, хотя мог закончиться и гораздо, гораздо хуже, потому что милиционеры очень обиделись на его последнее предположение.

А еще я отвлекался и на сиюминутные события, которыми страна жила, ездил на репортажи в горячие точки. Но не так, конечно, часто, как в «Московских новостях», где это раньше было моей непосредственной работой. Но тем не менее по мере необходимости и такое тоже было. А потом раз – и поступило предложение от главного редактора Андрея Васильева закрыть брешь, которая образовалась в кремлевском пуле после ухода Вики Арутюновой, которую позвали на ВГТРК, где она до сих пор работает, по-моему, заместителем гендиректора по связям с общественностью, и я согласился. Он меня купил тем, что это хотя бы на две недели, ну, максимум на месяц, пока мы ищем замену Вике – все равно, значит, без тебя с этим никто особо не справится.

До этого была история с «Курском». Когда я, еще не будучи журналистом кремлевского пула, там оказался. Это была сложная история. Ни одного журналиста из этого так называемого кремлевского пула там ведь не было, в Видяеве. Потому что Владимир Путин хотел поговорить с матерями и с женами подводников (а все ведь понимали, что на самом деле со вдовами уже) один на один. Тележурналист Аркадий Мамонтов, именно тогда – и, видимо, насовсем – прославился своими ежечасными, без преувеличения, прямыми эфирами на канале «Россия 1» (тогда он, по-моему, РТР назывался). Он тоже туда не ехал же. Ему тоже сказали, что там ничье присутствие не желательно. Да и там-то, внутри, не было журналистов. И по той же самой причине. Все объясняли это слишком деликатной ситуацией. Хотя эту ситуацию нельзя было считать настолько деликатной, я полагаю, чтобы заблокировать все Видяево от журналистов. Потому что это было то, чем жило не только Видяево – этим жила тогда вся страна. Вся страна умирала вместе с этими моряками и нуждалась хоть в какой-то информации об этом. А ежечасные включения такие заполнить хоть чем-то – да, это был подвиг…

В результате то, как я попал туда, было такой совершенно репортерской историей, конечно. У нас в это время активно работал Российский фонд помощи, который был создан по мотивам существования газеты «Не дай Бог!», функционировавшей в 1996 году, накануне выборов президента России. И в чем-то, а большое количество людей настаивают, что во многом, я считаю, оказавшей влияние на эти выборы. В последнем номере мы напечатали, когда уже было ясно, что победили товарища Зюганова, и притом триумфально, письма людей, которые читали эту газету (а они не могли ее не читать, потому что она распространялась тиражом в 10 млн экземпляров, на прекрасной бумаге, к тому же еще и бесплатно; это было единственное издание, которое лежало во всех почтовых ящиках страны; формата – как тогда называли – «Правды»).

И там был адрес редакции. Люди брали в руки эту единственную доступную им газету, видели этот адрес – а они же еще помнили, что можно написать в газету, и получить ответ, и решить проблему. И мы получали просто мешки писем с просьбами о помощи. И тогда Володе Яковлеву, владельцу «Ъ», пришла в голову светлая идея сделать Российский фонд помощи, которым занялся Лева Амбиндер, работавший в газете «Не дай Бог!» не помню уже даже кем. Сейчас это грандиозная организация, у него там 300 человек работает. Называется она сейчас «Русфонд» – как я понимаю, так короче. Но выросла она оттуда, из Российского фонда помощи.

И, в общем, мы с сотрудником Российского фонда помощи обратились с просьбой взять нас на борт с родственниками, которые летели в Видяево из Москвы.

Просьба была законная, потому что мы реально хотели помочь: мы хотели составить полные списки, которых не было тогда; и благодаря нам, кстати, они появились – точные списки подводников – в общественном пространстве. Они до этого были такие сбивчивые, противоречивые. Даже там, на месте, в Видяеве. И мы занимались тем, что составляли их; и я тоже занимался этим, помимо того, зачем туда приехал.

А вообще, конечно, это было для меня впечатляющее зрелище. Во-первых, мы летели тем бортом только с родственниками. Потом вместе с родственниками сели в два или три автобуса, и – в чем, собственно, впечатляющее зрелище и состояло – эти автобусы выезжают за ворота аэропорта, и я вижу десятки, наверное, даже сотни журналистов, которые стоят по обе стороны автобусов у забора. Стоят, значит, коллеги наши… А я – ну чего говорить, спецкор газеты «КоммерсантЪ» – смотрю на них из-за затемненных окон этого автобуса и еду дальше прямиком в Видяево.

По-журналистски это было, наверное, то, что тогда было нужно. И жили мы вместе с ними на пароходе, и со многими тогда просто породнились, я считаю. И большая часть моей работы там была не журналистская, а именно в качестве сотрудника этого фонда. То есть я не занимал чье-то место. Мы много сделали.

На встрече с президентом Путиным в Доме офицеров гарнизона Видяево рядом со мной сидела немолодая женщина. Она задала несколько вопросов президенту, и он долго отвечал, так долго, что она, мне показалось, потеряла к нему интерес и спросила меня, верю ли я в то, что он действительно отдаст деньги, которые только что пообещал ей и остальным родственникам. «Я, – сказала она, – не верю, потому что такого еще не было». Она была в курсе ситуации в Южно-Сахалинске, когда после землетрясения правительство России пообещало предоставить всем пострадавшим квартиры и даже дома – и почти никому в итоге ничего не дало. Знала, что, когда взорвались дома в Москве, Лужков свои обещания выполнил, а правительство России опять обмануло людей.

Я мог сам привести и другие примеры, но не стал. Потому что дело-то не в этом. Выполнит или не выполнит свои обещания президент? Не знаю. Хорошо бы, конечно. Но я знаю, сколько других людей, кроме него, хотят помочь людям, попавшим в эту страшную беду, но не знают как.

Женщина, о которой я рассказал, потеряла на этой подлодке своего сына. Ему было 19 лет, и за две недели до смерти был день рождения у его отца. Он прислал отцу свидетельство подводника, которое только накануне получил. Он написал, что это единственное, что у него есть, единственный подарок, который он может сделать своему отцу, подводнику с тридцатилетним стажем.

Я сказал ей, что есть Российский фонд помощи, который может помочь, если напечатает в газете «КоммерсантЪ» ее адрес и номер счета в банке. Она, мне показалось, обиделась. Она сказала, что ей не нужны ничьи деньги. Она сказала, что ей нужен ее сын, расплакалась, а потом спросила Путина, когда достанут со дна моря ее мальчика. Путин ответил, что скоро, в течение нескольких недель. Вот с этим она теперь и живет.

Никто из них ни у кого не просит и не попросит помощи. Но если бы вы только знали, как она им нужна. Не стану рассказывать, что представляет собой поселок Видяево, где живет подавляющее большинство семей экипажа «Курска», – на это просто жалко места. Вы поверите, что все там дышит на ладан. Но расскажу про квартиры, в которых они живут по многу лет. Я был в них. Там, конечно, нет горячей воды. Но во многих квартирах нет даже унитазов – не поставили, когда строили, а потом у новоселов так за всю жизнь и не накопилось денег – или просто сломались. Заходить в эти квартиры неловко – боишься обидеть тем, что видишь, как им тут живется. Они нищенствуют и всю жизнь копят на то, чтобы выучить своих детей, которые не должны жить так, как они, и все в душе гордятся, когда их дети выбирают военные училища, то есть ту же нищенскую судьбу.

Да, они обижаются, когда слышат, что им хотят помочь. Но как же им нужна эта помощь!

И вот я узнал, что журналистов никаких не будет, что Путин прилетает. Я поговорил с Алексеем Алексеевичем Громовым, который тогда был пресс-секретарем и который, надо отдать ему должное, сказал: «Да, я знаю, что ты здесь. Но все-таки он бы хотел поговорить с ними один на один». Но прямой просьбы не приходить я не услышал. Честно говоря, не знаю, как бы я действовал в таких обстоятельствах, если бы подобная просьба прозвучала… не могу даже прогнозировать, пошел бы я или нет. Но, поскольку такой просьбы не было, я даже не думал, идти ли.

Дальше все зависело от самого президента. Я сидел во втором ряду. Он посмотрел на меня со сцены, на которую поднялся, – и я просто видел, как с обеих сторон от него люди (в том числе и сотрудники ФСО) ловили его взгляд: вот чуть-чуть бы он по-другому посмотрел, качнул бы головой, сделал бы едва уловимое движение, незаметное, может быть, даже мне, – и меня не было бы уже в этом зале. Но он, видимо, такого движения не сделал, и я остался. Более того, мы записали весь разговор на диктофон. Потом я передал эту запись Максиму Ковальскому в еженедельник «Власть»; они там ее расшифровали – было как-то не очень хорошо слышно, но они разобрались тем не менее с этим. И событием стал не только репортаж о встрече в Видяево, но и через некоторое время публикация в еженедельнике «КоммерсантЪ-Власть» этой стенограммы, которой, разумеется, ни у кого не было и быть не могло.

Получается, что с Видяева в каком-то смысле и началось такое журналистское общение с Владимиром Путиным в качестве президента. И за время этого общения он всегда реагировал на мои вопросы. Даже когда он уходил от ответа – бывало и такое, конечно, как хотя бы на пресс-конференции 2016 года, – все равно он отвечал. Произносил какие-то слова, максимально возможные в той ситуации. Так что у меня вопросов к нему нет.

На самом деле вопросов, как ни странно, еще много. Я, например, все время забываю поинтересоваться, пишет ли он стихи. Потому что таланты открываются последовательно и с интервалом в годы. Вдруг он садится за рояль и начинает играть. Кто бы мог подумать, как говорится. Потом раз – рисует кошку какую-нибудь. Просто на пустом месте. Никогда он о таком своем умении до сих пор не говорил. Никогда таких навыков не демонстрировал. А видно, что есть в нем какие-то способности к этому – к рисованию кошек. А потом начинает петь. Я думаю, что скорее всего выяснится, что и стихи-то он тоже пишет какие-нибудь. Я не исключаю, что в журнале «Русский пионер» мы их и опубликуем первыми. Вообще не исключаю.

Есть, конечно, к нему и еще кое-какие вопросы. Чуть более серьезные. Еще пока что остались. Но я думаю, что будет время их задать.

Предисловие

7 мая 2000 года в Андреевском зале Государственного Кремлевского дворца состоялась церемония инаугурации Владимира Путина. Это была не первая полноформатная встреча президента и журналиста, но первый полноформатный репортаж о такой встрече.

Инициативная группа из ближайшего окружения первого президента России за две недели до мероприятия убедила всех заинтересованных лиц, что церемония должна состояться не в Государственном Кремлевском дворце, больше известном съездами КПСС, а в Большом Кремлевском дворце, еще больше известном торжествами по случаю коронаций царствующих особ. Перенос церемонии из ГКД в БКД, безусловно, соответствовал здравому смыслу и масштабу предстоящего события.

Масштаб удалось сохранить не в последнюю очередь и благодаря тому, что председателю Центризбиркома Александру Вешнякову запретили отдавать удостоверение президента Владимиру Путину прямо в Андреевском зале. Тогда Вешняков исхитрился сделать это вообще на день раньше инаугурации, пока это еще хоть кого-то интересовало.

Была проведена работа и с патриархом Московским и всея Руси Алексием II. Он несколько последних дней перед инаугурацией не скрывал своего твердого намерения тоже принимать посильное участие в церемонии, мотивируя это свое намерение тем, что в прошлый раз, четыре года назад, он ведь уже участвовал, и ничего страшного не случилось. Патриарху в конце концов прямо сказали, что тогда надо приглашать муфтия и всех остальных. Таким образом, и эта проблема была разрешена.

Накануне инаугурации весь кремлевский полк получил трое суток увольнения. Бойцы, говорят, долго не верили; думали, их заставят маршировать на плацу до последней секунды, а уж в последнюю секунду тем более. Но их отпустили вплоть до утра 7 мая.

Все остальные тренировались без выходных. Последняя репетиция состоялась перед самой церемонией. В ней приняли участие все главные действующие лица, кроме Владимира Путина и Бориса Ельцина. Массовку, полторы тысячи приглашенных, исполнял полк специального назначения, подъехавший из ближайшего Подмосковья.

Собственно говоря, на этот раз его назначение состояло в одном: проверить, сколько же человек вмещают три зала Большого дворца. И даже еще у́же: сколько гостей смогут уместиться на полутора метрах по обе стороны ковровой дорожки, по которой пройдет Владимир Путин.

Эксперимент показал, что если не толкаться локтями и не наступать друг другу на пятки, то полторы тысячи человек с комфортом продемонстрируют свое уважение без пяти минут президенту России.

Впрочем, организаторам церемонии именно пятки приглашенных представлялись наиболее уязвимым местом, я бы сказал, ахиллесовой пятой церемонии. «Оттопчут, обязательно оттопчут, и другу другу, и, не дай бог, самому…» – предсказывали скептики. Это дисциплинированные бойцы полка специального назначения стояли, выдохнув раз и навсегда, вдоль этой самой дорожки, доведя тем самым вместимость Георгиевского, Александровского и Андреевского залов до абсолютных значений. А на гражданских надежды не было никакой. Но это был, пожалуй, первый и последний неизбежный риск. В остальном церемонию просчитали с необычайной тщательностью.

Генеральная репетиция прошла хорошо. Единственное замечание в тактичной форме сделали только председателю Конституционного суда Марату Баглаю, длинная речь которого привела в нехорошее замешательство организаторов. Баглаю посоветовали подумать, как сократить выступление в несколько раз, но чтобы оно не утратило первоначального смысла. Для убедительности ему показали секундомер, который в этой церемонии по важности мог сравниться разве что с Конституцией РФ.

На фоне Баглая хорошо смотрелся отсутствующий председатель Центризбиркома. Речь, которую прочитали за него, была ограничена несколькими рублеными фразами, из которых лишний раз следовала неизбежность прихода к власти нового президента Путина. Вешнякову передали «спасибо» и особо поблагодарили за отсутствие в его речи цифр использованного на выборах электората. Таким образом, генеральная репетиция, можно считать, удалась.

Когда все было кончено, близко к полуночи в малоосвещенных залах Большого Кремлевского дворца, никому заранее не сказавшись, появился сам Владимир Путин. В полной тишине он прошел тот путь по ковровой дорожке, который ему предстоял и следующим утром. Показанный результат удовлетворил Владимира Путина. Все было правильно.

По словам очевидцев, спал в эту ночь Владимир Путин, как обычно, хорошо.

Борис Ельцин утром 7 мая встал на час раньше, чем обычно, около пяти. Его дочь Татьяна Дьяченко рассказала, что он очень волновался и сам был немного удивлен этим. Домашние, которым тоже пришлось проснуться, не знали, чем ему угодить, и понимали, что тут уж ничего нельзя поделать и что это волнение закончится теперь только вместе с церемонией.

Борис Николаевич уединился в своем кабинете и несколько раз внимательно перечитал сценарий церемонии. Позавтракав, он долго вместе с дочерью выбирал галстук и костюм. Сначала речь шла о черном костюме, но через некоторое время остановились на темно-синем, черный показался слишком грустным. Первый президент России был готов к отъезду на 15 минут раньше срока и всех поторапливал.

Его волнение передалось и остальным. Пытавшихся сказать, что волноваться нечего, Ельцин тут же одергивал: «Как это нечего?» Впрочем, домашние понимали, что событие и правда не рядовое. Провожали его и Наину Иосифовну, как всегда в самые ответственные моменты, всем домом до самых ворот: дочери, внуки Глеб и Ваня…

Церемония инаугурации заняла всего 30 минут.

Самые страшные опасения организаторов оказались напрасными. Приглашенные на инаугурацию вели себя не хуже военных, тем более что среди самих приглашенных гражданских было не так уж и много. От генеральских звезд на погонах веяло как минимум Днем Победы. Некоторым недоразумением на их фоне выглядел новоизбранный депутат Госдумы из Екатеринбурга Николай Овчинников в мундире полковника.

Владимир Путин вошел в Георгиевский зал как положено, ни раньше, ни позже. Люди, хоть чуть-чуть знающие его, понимают, чего ему это стоило.

Он шел по Георгиевской дорожке очень прямо, немного отмахивая левой рукой и не глядя ни на кого из присутствующих. Многие сочли это за чудовищное волнение, однако ничуть не бывало: Владимир Путин действовал строго по сценарию, в котором его взгляду не отводилось никакой роли.

Он, видимо, и сам хорошо понимал, что стоит ему на кого-нибудь посмотреть, как наверняка придется здороваться, хотя бы кивком головы… и так полторы тысячи раз… Нет, он безукоризненно прошел сквозь строй, не задев никого своим взглядом. А как же им хотелось! Полторы тысячи человек – политики, военные, актеры, музыканты, журналисты – прильнули, аплодируя, к бархатным канатам, отделявшим их от него, и не дождались.

В стороне от всех у самой стены сидел только один приглашенный – бывший шеф Комитета государственной безопасности Владимир Крючков. Старенький человечек невысокого роста, он с трудом мог стоять и поднялся, пожалуй, только один раз, когда заиграл Гимн России. Видно было, что и это дается ему с большим трудом, но он достоял до окончания музыки. После этого он привставал еще несколько раз, чтобы посмотреть на большом телемониторе, что же все-таки происходит, но за спинами гостей ему ничего не было видно.

В Андреевском зале началась тем временем самая торжественная часть. Молодцом показал себя Марат Баглай, своим выступлением заслуживший политическую реабилитацию при жизни, так как речь его была на этот раз неумолимо коротка, но столь же прекрасна, как на генеральной репетиции.

Однако преподнес сюрприз Александр Вешняков, который, наоборот, по сравнению с генеральным прогоном решил внести дополнительную ясность в работу Центризбиркома и с такой холодной страстью и так долго перечислял заслуги своего ведомства в победе Владимира Путина, что поневоле закрадывалось сомнение, а не слишком ли они велики.

Первому президенту России Борису Ельцину пришлось начать свое выступление фактически с импровизации, так как два телесуфлера, которыми должны были пользоваться выступавшие, стояли так неудачно, что на них падали блики от яркого света софитов, из-за которых было совершенно невозможно разглядеть текст на экране.

Борис Николаевич, у которого накануне не было задачи заучивать свою речь наизусть, попал, безусловно, в трудное положение, но грамотно, как и подобает профессионалу, вышел из него. После двух минут импровизации он отступил на несколько десятков сантиметров и нашел такое положение, при котором текст на телесуфлере был хоть как-то виден.

Уж не знаю, успел ли он шепнуть об этой проблеме своему преемнику, но тот не растерялся и сделал все четко.

Впрочем, неприятная неожиданность Путина подстерегла на обратном пути – из Андреевского в Георгиевский зал. Неожиданность имела вид телохранителя, которому накануне сказали, что он должен неотлучно находиться рядом с президентом после того, как тот примет присягу.

В начале своей работы я видел разных сотрудников ФСО. На уровне руководства я, как правило, встречал понимание того, чем я занимаюсь. А вот на уровне более или менее рядовых сотрудников – совсем уж рядовых там не было – все иногда бывало непросто.

Вообще они по-другому вели себя по отношению к журналистам, чем сейчас. Сейчас ты смотришь и удивляешься. Безо всякого преувеличения. Почти у всех у них по два высших образования. Представить себе, чтобы, как раньше, кто-то из них назвал тебя (с плохо скрытым неуважением) «уважаемым», уже невозможно. Этого давно уже нет. Хотя и для этого была причина: «уважаемыми», как правило, называют охраняемых особ. Но они в это слово вкладывали, конечно, свой смысл…

Телохранитель решил не задавать начальству лишних вопросов, решив, что и сам в состоянии разобраться в деталях. И как только президент закончил процедуру приема власти и пошел по живому коридору на выход, он, не раздумывая, начал его охранять. Хорошо еще, что никто не стал ему препятствовать в этот момент в исполнении долга, а то и вовсе не известно, чем бы дело закончилось. И можно ли осуждать его за это?

Так они и прошли через все три зала, сопровождаемые аплодисментами оторопевшей элиты нации, от которой телохранитель и на этот раз надежно уберег своего президента.

В остальном все было красиво и даже эффектно.

Возможно, стоит добавить, что ни до, ни после церемонии Путин не выглядел особенно веселым или хотя бы радостным. Кажется, он начал понимать, что произошло.

Сразу после церемонии передачи под командование Путину кремлевского полка Борис Николаевич и Владимир Владимирович с женами тут же, в Кремле, уединились пить чай. Рассказывают, что Ельцин сказал Путину чрезвычайно красивые слова, смысл которых был такой, что он, Борис Николаевич, не ошибся в выборе преемника.

Вечером в банкетном зале Большого Кремлевского дворца Владимир Путин давал прием в честь своей инаугурации. Опять было очень много гостей.

Я не сразу разглядел в толпе первого и последнего президента Советского Союза Михаила Горбачева. Его тоже пригласили, и он тоже пришел и стоял в вестибюле бывшего Кремлевского Дворца съездов, с которым у него столько связано.

В огромном вестибюле было тесно от настоящего и будущего России, а он стоял один и ни с кем не заговаривал, и с ним почему-то тоже никто, я хотел подойти к нему, о чем-то спросить, да раздумал.

А чего говорить? И так все ясно.

Дальше так и пошло. Владимир Путин при этом не забывал напоминать, что стать президентом ему предложил Борис Николаевич Ельцин.

«Это было неожиданно. Я отказался в первом разговоре. Сказал, что это очень тяжелая судьба. Но потом согласился и увлекся, вошел, так сказать, во вкус…»

Так Владимир Путин обозначал причину, по которой он снова (и снова) становился кандидатом в президенты. Просто вошел во вкус.

Вторая (неуловимо, но неумолимо становившаяся традиционной) церемония инаугурации президента Российской Федерации Владимира Путина прошла как-то просто и буднично. Мне не нашлось места у бархатного канатика, отделяющего гостей от президента России. Поэтому я не увидел Владимира Путина. Зато увидел много другого, чего не увидели прильнувшие к телеэкранам россияне.

К инаугурации все было готово за несколько часов до ее начала. Любые подозрения в том, что такого не может быть, беспочвенны, и я готов доказать это.

На виду у всей Красной площади столицы без устали трудился «Первый канал». Между чудовищных размеров кранами от собора Василия Блаженного до Большого Кремлевского дворца были натянуты тросы, по которым несколько дней катались сложнейшие технические устройства на шариках и роликах. Высокопоставленные сотрудники Кремля (а других там просто нет), выглядывая из окон на необычный в этих местах трамвайный, как им казалось, шум, всякий раз, говорят, инстинктивно приседали из естественного опасения, что эти роботы по какой-нибудь производственной необходимости влетят к ним в окно. Но ничего страшного не случилось. Никто никому никуда не влетел. А просто были опробованы новейшие (для отечественного телевидения) технологии показа такого рода мероприятий.

Организаторы долго готовили парад на лошадях на Соборной площади. Достаточного количества лошадей в кремлевском полку не нашлось, и недостающих привезли из конного полка «Мосфильма». Мне рассказывали, что, когда с лошадьми начали работать, обнаружилась одна трагическая подробность: при первых звуках музыки лошади падали ниц. Хорошо хоть не замертво. Выяснилось, что накануне они участвовали в съемках некоего исторического фильма, и тогда специально обученным дрессировщикам стоило чудовищных усилий уложить их на землю под музыку какого-то марша. Потом все стало, слава богу, получаться, и эпизод с падающими лошадями был отснят на славу. Кто же тогда мог знать, что через короткое время России потребуются лошади, твердо стоящие на ногах? Увы, первое время на Соборной площади лошади под звуки российского гимна продолжали делать то, к чему только-только наконец-то привыкли. В результате до последнего момента уверенность в том, что они устоят на ногах при виде Владимира Путина, отсутствовала. Но смысла лишний раз суетиться уже не было. Накануне инаугурации лошадям задали корма и оставили их в покое.

Не сразу решилась и проблема президентского оркестра. Его тоже пришлось срочно доукомплектовывать. На «Мосфильме», впрочем, свободных единиц, не занятых в церемонии инаугурации, похоже, не осталось. И президентский оркестр пополнили лучшими представителями оркестра Министерства обороны. Когда на Соборной площади я подошел к одному из этих профессионалов и спросил, удалось ли ему сыграться с коллегами, он с непонятной беспечностью ответил:

– А чего там? Репертуар-то один и тот же: «Славься!»

Свое дело сделала и Центральная избирательная комиссия. Удостоверение президента ее сотрудники во главе с Александром Вешняковым вручили Владимиру Путину накануне в более или менее интимной обстановке в Ново-Огареве…

За полчаса до начала церемонии у канатиков, образующих коридор для прохода президента России, не осталось ни одного свободного места. Человек, вставший у этого бархатного канатика, знал, что делал. Во-первых, ему мог, проходя мимо, машинально кивнуть Владимир Путин. Во-вторых, это событие в жизни человека могла зафиксировать телекамера. В-третьих, это могли зафиксировать коллеги. В общем, был смысл держаться за это место.

И они держались. За их спинами на высоте пары метров были укреплены десятка два (в каждом зале) плазменных мониторов. По ним только и можно было наблюдать из Александровского и Георгиевского залов за церемонией инаугурации. За все то время, что она продолжалась, мимо нас по коридору, образованному нами же, пронесли флаг Российской Федерации, герб Российской Федерации и два раза, туда и обратно, прошел президент Российской Федерации. То есть можно с уверенностью сказать, что присутствующие в этих двух залах исполняли роль массовки в этой красочной церемонии. И многие еще дали бы многое, чтобы поучаствовать вчера в этой массовке.

Буквально пара десятков человек из нескольких сотен стояли, повернувшись лицом к мониторам, а не к канатикам. Среди них был кинорежиссер Александр Звягинцев. Я как-то случайно оказался рядом с ним и вдруг понял, как мне повезло. В этот момент начали трансляцию проезда кортежа президента России по Кремлевской набережной к Соборной площади. Количество камер, снимающих это событие, не поддавалось, на мой взгляд, даже приблизительному подсчету.

– Как вы думаете, вы могли бы снять лучше? – шепотом спросил я у него.

– Вряд ли, – с сомнением сказал он. – Понимаете, идее этого изображения подвластно все.

Я не понял, честно говоря, что он имел в виду. Именно поэтому Александр Звягинцев еще больше вырос в этот момент в моих глазах…

– Все американское кино на этом построено, – пожал он плечами.

– Так это мы американское кино смотрим сейчас? – понял я. – Точно! Вот это колесо автомобиля, замирающее прямо у самого объектива… Где-то я это уже видел. В «Крестном отце»?

Он опять пожал плечами.

– Ну а вы, – спросил я снова, – иначе бы все-таки, я чувствую, сняли эту церемонию?

– У каждого свои методы, – вздохнул он. – На самом деле здорово снято. У нас так эти вещи, по-моему, никогда еще не снимали.

Владимир Путин вышел из машины и поднялся по лестнице на второй этаж. Он шел, как мне показалось, точно так же, как и четыре года назад: активно махая одной рукой и прижав другую и почти не глядя на людей, аплодирующих ему. В этом смысле он никому не дал шанса отличиться.

Церемония, как все видели, была довольно короткой. Президент даже не стал надевать тяжелую цепь, символ власти. И правильно: без скипетра она вообще не смотрится.

Я особо не задумываюсь, сохраняю ли я объективность. Более того, да никто, я считаю, не может сохранить объективность. Никакой журналист, сколько бы он ни старался. Даже когда он приводит, как в газете «КоммерсантЪ» считается нужным, второе мнение… считается, что надо… или считалось… Сейчас, как мне кажется, во многом прежние стандарты утрачены. В то же время появились какие-то новые, с которыми тоже нужно считаться. Но я думаю, что, даже выбирая вторую точку зрения, журналист уже все равно для себя примерно понимает, как он оценивает произошедшие события, и вторую точку зрения он, даже может быть подсознательно, выбирает так, чтобы она не противоречила, так сказать, генеральной линии, которая у него в голове уже проложена.

Короче говоря, я не верю в объективную журналистику. Я считаю, что ее не существует, да ее и не должно существовать. Вообще интересна, мне кажется, авторская позиция, авторская точка зрения. Не надо лицемерить – она всегда существует. И не надо ее прятать, да еще от себя самого. Особенно в том типе журналистики, которым занимаюсь я. В репортажной, грубо говоря. В других типах, из которых преимущественно состоит газета «КоммерсантЪ», такая полная отчужденность все-таки более возможна, чем в том, которым занимаюсь я. А в том, чем занимаюсь я, это, может быть, даже и противопоказано.

Зато президент произнес более или менее длинную речь. Из нее можно было понять, что за четыре года наша страна прошла длинный путь. Но путь, который ей предстоит пройти, еще длиннее, зато в конце нас всех ждет счастье. Только свободные люди в свободной стране могут быть по-настоящему успешными, сказал президент. И ни слова о том, что, как он говорил на старте предвыборной кампании, страна эта должна быть конкурентоспособной. Что, уже не должна? Недолго в таком случае у нас была такая интересная национальная идея. А жаль тогда, по-человечески жаль (нас всех).

Когда Владимир Путин закончил свою речь, снова прошел живым коридором и уже принимал парад (приглашенные части оркестра и лошадей не подвели организаторов), гости, стоявшие в этом оцеплении за канатиками, еще минут десять не сходили со своих мест. Чего они ждали? Что президент еще вернется к ним? Или переживали случившееся?

– По-прежнему настаиваете, что красиво? – снова спросил я Александра Звягинцева, который по телевизору, не отрываясь, смотрел на парад коней.

– Да, все было снято очень красиво, – подтвердил он.

Про то, как было сыграно, он ничего не сказал.

* * *

Третья инаугурация президента России оказалась хороша тем, что была коротка. Ничто и никого не отвлекало от церемонии, даже улицы Москвы были девственно чисты. По всему маршруту проезда их тщательно зачистили от людей, очевидно, опасаясь несанкционированных проявлений человеческих чувств.

Гостей и участников церемонии собрали в Андреевском, Александровском и самом простом и демократичном Георгиевском залах. Министров определили, как обычно, в Андреевский, и они в отличие от остальных видели происходящее собственными глазами, а не на экранах, расставленных по всему периметру Александровского и Георгиевского залов.

И я, к примеру, удивился, что только одного министра сослали в Георгиевский зал, к простому народу – спортсменам, олигархам, чиновникам и журналистам. Это был Рашид Нургалиев, министр внутренних дел. Сигнал, а ведь это был сигнал, позволял делать несмелые предположения…

Все залы быстро заполнились; людей было, судя по всему, больше, чем на прошлых инаугурациях: победу Владимира Путина ковали многие и многие – «Общероссийский народный фронт», доверенные лица… Одним из последних в Георгиевский зал прошел бывший министр финансов Алексей Кудрин (но был перенаправлен в Андреевский). Интересно, что бизнесмены Михаил Фридман, Алексей Мордашов и Владимир Евтушенков, к примеру, были определены в Георгиевский зал, а вот Алишер Усманов и Михаил Прохоров оказались удостоены Андреевского.

Считается почему-то, что Владимир Путин не доверяет бизнесу и бизнесменам. А мне кажется, что это вообще не так. Мне кажется, что он окружил себя бизнесменами, которым, наоборот, доверяет. Вот Тимченко, например, разве не бизнесмен, не предприниматель? Он бизнесмен, представитель крупного капитала, я бы сказал, даже крупнейшего. И это только одна фамилия. И это человек, которому он доверяет. Он доверяет ему, хотите вы этого или нет.

Другое дело, что Путин, когда пришел на эту работу, первое, что стал делать – видимо, считал это своей важнейшей задачей, – он начал выстраивать отношения с олигархами. И к достоинствам его первого и второго сроков многие относят равноудаление олигархов. И даже то, что так вышло с Ходорковским, многие считают проявлением жесткого равноудаления (на самом деле, думаю, тут были и другие причины), после чего они все стали для него более или менее чужими. Но не все ведь. Тут, мне кажется, надо понимать, что он далеко не всех олигархов равноудалил, а точнее, сначала всех равноудалил, а потом некоторых опять приблизил.

Мне кажется, у меня есть простое рабочее объяснение тому, почему он это делает. Он считает, что с какими-то задачами, которые он поручает, с конкурсами, которые многим кажутся формальными, поскольку победы в них отдаются людям, считающимся его близкими друзьями, – он уверен, что больше никто с такими задачами не справится. Он ведь прошел этот путь уже… и люди не справлялись, и подводили и его, и тысячи других людей. А Аркадий Ротенберг может, например, построить Крымский мост. А больше никто не может построить. И попытки взяться за это дело есть и у других людей, но они и сами в конце концов понимают, что все это сложно слишком. Очень сложно, потому что санкции будут скорее всего сразу же, а у тебя, может быть, компания, которая торгуется, допустим, на Лондонской бирже, и для тебя это имеет решающее значение, и для людей, которые в этой компании работают, – может, даже тем более.

А для человека, который близко и давно его знает, в конце концов, может быть, решающее значение имеет соображение выполнить задачу. И именно потому, что его попросил об этом Владимир Путин. И даже, может быть, не в первую очередь как президент, а это тоже очень важно, потому что, кроме всего прочего, эти люди тоже умеют считать, в том числе и, как ни странно, такие дружеские услуги. Они понимают: да, в конце концов они тоже могут стать «невыездными» в результате того или иного бизнес-поступка. Но штука в том, что мы все равно знаем, что Владимир Владимирович Путин не забудет об этом. Он нас оценит. Он человек благодарный в этом смысле. И все равно мы получим еще такой контракт, что всем остальным небо с овчинку покажется.

Глава одного федерального ведомства с удовольствием вспоминал подробности инаугурации Дмитрия Медведева:

– Вышли мы потом на солнышко с двумя министрами, не скажу с какими, подошли к моей машине на Васильевском спуске, разложили на капоте рыбку, хлебушек, открыли что полагается, и так хорошо нам было…

Новым по сравнению с прошлой инаугурацией было то, что Владимир Путин вышел из Белого дома. Заработали телевизоры, фиксируя каждый его жест. Как только он начал спускаться по ступеням парадного выхода, в Георгиевском зале вдруг злобно залаяла собака. Многие вздрогнули и начали аккуратно оглядываться. Оказалось, что у актера и каскадера Александра Иншакова так работает вызов телефона. И долго он еще не мог унять своего пса.

Величественный проезд от Белого дома до Кремля был снят, как всегда, безукоризненно: Константин Эрнст никак не отличился в том смысле, что, как и раньше, это была работа на высоте.

– Голливуд, – шептали вокруг, – ну Голливуд же!..

– Да, – сказал кто-то за моей спиной, – теперь, после такого проезда, трудно себе представить, что новый президент может выходить не из Белого дома…

Мимо к выходу пронесли девушку. Она совсем немного не дождалась Владимира Путина: потеряла сознание где-то в начале Георгиевского зала. Придя в себя, она потом рассказывала, что мечтала увидеть живого Путина на инаугурации всю жизнь. Ради этого, подумал я, исполнившись сочувствия к ней, церемонию можно было бы и повторить.

Может, кстати, и повторят.

Ближе всех припал к одному из экранов Рашид Нургалиев. И напрасно: когда Владимир Путин вошел в Георгиевский зал, трансляция вдруг прекратилась. Гости разволновались. Впрочем, я потом выяснил, что проход вступающего в должность президента на экранах притушили специально, видно, чтоб гости не отвлекались на телевизоры, а повернулись к господину Путину лицом, хотя и так ничего не было видно за спинами тех профессионалов, которые заняли место в первом ряду партера, возле бархатных канатиков, часа за два до церемонии.

Но никак не было предусмотрено то, что трансляция не включилась, когда начал говорить Дмитрий Медведев. Слышны были только какие-то странные звуки, похожие на звук скрещивающихся клинков. Можно было предположить, что там, в Андреевском зале, идет какой-то бой.

Потом картинка все-таки появилась (выяснилось, что это была проблема связи только в Большом Кремлевском дворце), Дмитрий Медведев договаривал свои последние мысли по поводу происходящего. Потом Владимир Путин произнес свои. Их оказалось немного, и вот он уже пошел обратно, к выходу, а прохожие из-за канатиков хватали его за руки, словно пытаясь остановить или предупредить о чем-то важном, чего, может, не надо делать… Так, по крайней мере, казалось издали.

Я увидел байкера, лидера «Ночных волков» Хирурга, стоявшего у канатика, с ног до головы в коже и цепях. «Ребята не поймут, если пиджак надену…» – оправдывался он потом на улице (хотя даже медицинский халат на Хирурге выглядел бы в этих стенах, по-моему, уместней).

– Мы просим всех оставаться на местах! – раздалась команда откуда-то сверху.

Так недвусмысленно подобная фраза звучала здесь последний раз в году, наверное, 1937-м.

На улице долго не расходились, как будто ждали чего-то еще (некоторые и дождались: вечернего приема тут же, в Георгиевском зале). Ценные подарки гостям не дарили: памятные медали в этот раз в отличие от предыдущих вручили вместе с приглашениями, чтоб никого в суматохе разъезда не обделить.

– С праздником! – на секунду остановился возле меня главный санитарный врач России Геннадий Онищенко и пояснил, очевидно, уловив в моих глазах недоумение: – С Днем Победы!

Вечером состоялся прием по случаю инаугурации. Здесь снова оказались и спортсмены, и политики, и бизнесмены. Не было только журналистов (и правильно). 20 столов, каждый из которых был накрыт на 30 человек, стояли «свиньей», готовые к отражению любой внешней и тем более внутренней угрозы.

За одним из таких столов выделялась олимпийская чемпионка по прыжкам в высоту Елена Исинбаева. Она казалась такого роста, что могла взять 5,09 и без шеста. И вдруг в какой-то момент неожиданно стала обычного человеческого роста. Туфли с 15-сантиметровыми каблуками стояли под столом взамен шеста.

В ответ на ласковую, даже вкрадчивую просьбу диктора отключить мобильные телефоны и не пользоваться фото- и телеаппаратурой присутствующие начали лихорадочно звонить и фотографироваться, ведь им так кстати напомнили, что у них есть телефоны и фотоаппараты.

Столы были уставлены яствами. Съесть их было невозможно, но можно было хотя бы попытаться сфотографировать, чем гости тоже активно занимались. Здесь по отечественной традиции было все сразу: и бастурма, и рыбная нарезка, и завитушки разрезанных киви, и недоспелая чилийская черешня… Особенно выделялась раскладка из соленых огурцов: по четыре штуки на стол. Вилок тоже было четыре, но не на стол, а на каждую тарелку.

Сияли гербы на тарелках с золотой, а не кобальтовой, как раньше, сеткой.

Огорчало только одно: ни один из телевизоров, которых было развешано больше, чем столов, не работал, как и на самой инаугурации.

После единственного тоста, который произнес вновь избранный президент (за великую Россию, а за что же еще?), началась главная интрига вечера – попытки деликатного прорыва к главному столу, за которым сидели Владимир Путин и Дмитрий Медведев.

У нас был один эпизод, когда мы писали книжку, для меня очень многозначительный. Мы сидели, когда, собственно говоря, книжку «Разговор от первого лица» только закончили, – и ужинали. Он решил с нами поужинать. Такой ужин людей, которые вместе закончили большую, напряженную работу. И это должен был быть, видимо, ужин победителей. Мы понимали, что книжка хорошая будет, что все ее будут читать. И сделали мы ее в рекордный срок. И он понимал, что… против его ожиданий, видимо, даже… что все получилось не так муторно, мучительно, как он предполагал. И ему самому в какой-то момент – а потом еще в какой-то, и еще – было очень даже интересно.

Разговор у нас за столом был оживленный, не пристрастный, как наши разговоры под диктофон, каждый из которых, как я уже рассказывал, начинался с фразы «освободите Бабицкого». И в какой-то момент, мне кажется, Владимир Владимирович Путин, как-то расчувствовавшись и, главное, расслабившись, поднял бокал с вином. Мы тоже взялись за бокалы. И он как-то так неуверенно совершенно говорит, даже с такой вопросительной интонацией слегка, застенчиво: «Ну, – говорит, – за Россию?» Я аж замер из-за этой неуверенности. Он не был уверен, что с этими людьми – с нами – можно и нужно пить за Россию. Что мы способны это оценить искренне.

Ну, мы, конечно, не военачальники, которые еще и троекратным «ура» этот тост встретят, но вот настолько ли мы свои люди, которым можно предложить такой тост? А на самом деле для него это все существенно – то, что происходит с Россией. Он не может просто так взять и бросить это все. Бросить Россию. На человека, на преемника, – ну понятно же, что проголосуют за его преемника, – в котором он не уверен… А в ком можно быть уверенным?.. Ну, мы тогда, конечно, выпили. За Россию грех не выпить. Но, честно говоря, мне даже захотелось как-то приободрить его после этого: да мы нормальные люди, с нами можно пить за Россию. Может быть, мы необязательно встанем, но мы-то Россию тоже любим. Про себя-то я это точно могу сказать.

У тех, для кого попытка прорыва оказалась удачной, в жизни теперь будет меньше проблем: великому тренеру пообещали ледовый театр, великой музейщице – великий музей или как минимум приход на ее великий юбилей… Видимо, не остался без обещания и великий режиссер, но не тот, а другой, то есть Эмир Кустурица.

Владимир Путин уехал с приема только через два часа, но, конечно, не домой, а в спорткомплекс «Мегаспорт» на Ходынском поле, где играли сборные легенд советского и российского хоккея и звезд Любительской хоккейной лиги, которую не так давно придумал, собственно говоря, Владимир Путин. За нее он и выступил в четвертом периоде. За героев спорта играл Герой России Сергей Шойгу, а наблюдал с самой верхней ложи, курируя происходящее, бывший премьер-министр Италии Сильвио Берлускони.

– У нас старый новый президент! – произнес сомнительную фразу диктор, представляя господина Путина, уже выкатившегося на лед.

После нее он, кстати, неожиданно вернулся на скамейку запасных.

Уже через пару минут после начала периода президент, конечно, забил гол. Мог ли он не сделать этого? Лично я гнал эту мысль как безумную.

Владимир Путин на самом деле очень старался. Он достаточно уверенно держится на льду и упал, запутавшись в коньках, только один раз. Впрочем, он, олицетворение в этот момент самой России, встал с колен и бросился в атаку, которая была прервана свистком арбитра: основное время матча закончилось вничью.

Но по буллитам, один из которых опять забил Владимир Путин (хотя вратарь не дрогнул и не сдвинулся с места, когда президент шел на него), выиграла сборная любителей. А вот Герой России не забил, а трибуны так болели за него, крича то ли «Шой-гу!», то ли «Шай-бу!».

После матча я тоже вышел на лед, когда Владимир Путин раздавал автографы игрокам прямо на свитерах, и спросил, что его больше вымотало: инаугурация или игра.

– Конечно, инаугурация, – после некоторого раздумья ответил он.

А ведь мог бы уже и привыкнуть.

Про жизнь и про смерть

В аэропорту Мурманска самолет с семьями членов экипажа АПЛ «Курск» встречали несколько военных и гражданских. Они посадили людей в три автобуса и повезли в Видяево. Я, зная об ажиотаже вокруг этого рейса, удивился было, что возле трапа ни одной телекамеры, но стоило выехать за ворота аэропорта, как увидел их десятки. Самих журналистов, наверное, была не одна сотня. Их просто, как и обычно в те дни, никуда не пустили. На КПП у въезда в Видяево у нас два раза проверили документы. Впрочем, подробные списки пассажиров салонов были составлены еще раньше. Военные пытливо и даже, мне показалось, искренне интересовались, нет ли в автобусах журналистов.

Автобусы остановились на площади перед гарнизонным Домом офицеров. Это центр жизни поселка Видяево. Здесь все собираются и ждут. Ждали и нас. К тому времени в Видяево уже приехали около двухсот родственников экипажа. Приехавшие вышли из автобуса. Многие встретились впервые за много лет.

Попросили зарегистрироваться, потом тех, кому негде было остановиться в Видяеве у родственников, повезли на плавучий госпиталь «Свирь», на рейд подлодок. Была уже поздняя ночь. Курить разрешали только на корме, на вертолетной площадке. Там после ужина собрались человек пятнадцать. Рядом стояла подлодка «Тамбов» с нарисованным на рубке волчьим оскалом. В темноте лодка казалась красивой и даже нарядной. Ее плавные хищные очертания внушали непонятный, но отчетливый оптимизм. И, видимо, не мне одному, потому что на вертолетной площадке среди родственников экипажа царило некоторое даже оживление. Капитан «Свири» обсуждал с ними происшедшее на «Курске».

– Что случилось? – переспрашивал он. – Взрыв, наверное. Такой большой силы… никакая торпеда изнутри не смогла бы так разорвать корпус этой лодки. Поверьте бывшему подводнику, она с кем-то столкнулась, а уж потом взрыв.

– И даже, я слышал, там, рядом, нашли части какого-то другого объекта, – добавил подошедший капитан второго ранга.

– Какого объекта? – переспросил его кто-то из родственников с непонятной надеждой.

– Так ведь никто не знает.

– Они все погибли. Там нет ни одного живого! – громко сказала одна женщина. Она очень хотела, чтобы ей возразили.

– А может быть, и есть, – неохотно ответил капитан. – Может, норвеги поднимут. Все-таки водолазы.

– А может, и лодку поднимут? – спросила эта женщина.

– Нет, не поднимут, – уверенно ответил капитан. – Нет таких средств на флоте.

– А Клебанов сказал…

– Это он теоретически сказал. Правда, говорят, что заводы скоро получат заказы.

– Господи! – воскликнул кто-то в темноте. – Что же они нас так мучают! А трупы они будут поднимать, не знаете?

– Как вы смеете! – закричала девушка лет двадцати. – Какие трупы?! Не знаю, конечно, как ваш там, а мой брат жив!

– Зачем мы здесь? – спросил еще кто-то. – Привезли, жрачки дали, распихали по каютам… Зачем?

– Странный вопрос, – обиженно возразил капитан и ушел.

Но за себя прислал помощника, который скомандовал:

– Сейчас я поставлю перед вами задачу – выспаться.

– Какой же тут может быть сон? – удивленно переспросили его. – Мы уже несколько суток не спим.

– Так, – мне показалось, помощник даже обрадовался. – Если кому для сна нужны специальные препараты, пожалуйста!

– Боюсь, не помогут.

– У нас не помогут? У нас помогут!

Ушел и помощник. Его, правда, тут же сменил еще один капитан второго ранга. Каждый работал с родственниками по десять минут. По ним можно было сверять часы.

– А может, и жив кто-то в этих отсеках, с первого по четвертый? Почему их не обследуют?

– Нет-нет, – поспешно добавил кавторанг. – Сегодня уже и министр выступал, и командующий флотом Попов.

– Что? Что они сказали? – закричали ему.

– Не помню, – смутился он. – Я сам не слышал, не уполномочен, не знаю… Но что-то такое говорили.

– Да знаю я, – устало сказала девушка. – Попов опять наврал, что живых там нет.

Утро началось с того, что по «Маяку», единственному на судне источнику информации, передали песню «Как прекрасен этот мир, посмотри!». Я посмотрел. Было хмуро, холодно и тоскливо. Я подумал, каково сейчас просыпаться тем из них, кто все-таки заснул. Несколько человек опять курили на вертолетной площадке.

– У Сереги, моего шурина, два друга там были. Золотой, так Димку Колесникова из Нижнего зовут, и Рашид откуда-то. Всем по двадцать с небольшим было, женились чуть не перед учениями, а жен видели не больше двух недель.

– Повезло им, не все успели жениться, теперь вдовам пособие дадут.

На «Свири» все родственники делились на две, мне показалось, равные части: тех, кто считал, что экипаж «Курска» давно погиб, и уверенных, что их ребенок, муж, брат жив и ждет, когда его вытащат.

Утром на «Свири» распоряжался контр-адмирал Кузнецов, командир дивизии подводных лодок. Он говорил, что для всех желающих будет организована экскурсия на «Воронеж», напоминал, что пожилым людям не рекомендуется подниматься по крутым трапам лодки, и приказывал выделить группу медобеспечения для этой экскурсии.

Я спросил, что, по его мнению, случилось с лодкой. Адмирал сказал, что не спит пятые сутки, и добавил, что лодка, конечно, с кем-то столкнулась:

– Это 110 процентов. Но с кем? Не знаю. А зачем американцы заказывали док в Норвегии для своей лодки? А англичане приехали к нам не их ли железки со дна собрать? Но меня не это беспокоит, – добавил контр-адмирал. – Люди, которые приехали, что с ними делать?

– А что? – удивился я.

– Они что, теперь жить тут будут? Не вижу смысла. Свозим их в море, наберут водички – и домой. Но поедут ли?

Контр-адмирала в это утро мучили сомнения:

– А ведь подъезжают. Ну как им объяснить, что живых на лодке нет и что достать мы их не можем? У меня самого там друзья… – Он подумал и добавил: – Были. Извини, главком приезжает, мне надо ехать встречать.

Возле Дома офицеров утром этого дня, как всегда, было много людей. Уточнялись списки погибших, составлялись списки на материальную помощь, на возврат денег за проезд в Видяево. Родственники подписывались под письмом президенту России. В нем был пункт о немедленном подъеме лодки, об оставлении ее в списках дивизии, о дислокации в Видяеве, о переименовании дивизии отчего-то в «Русь», о передаче магазина «Мебель» под церковь и об отстранении от должности маршала Сергеева, главкома Куроедова, командующего Северным флотом Попова и начальника штаба ВМФ Моцака. Решались или не решались тысячи мелких вопросов. Но большинство людей пришли к Дому офицеров просто потому, что больше некуда.

На трех этажах распоряжался заместитель комдива по воспитательной работе Иван Иваныч Нидзиев. В кабинете орготдела шло производственное совещание.

– Отставить на время всю работу с семьями, понятно? – командовал он.

– Но мы же не можем…

– Можете. Работать только по направлениям, которые укажу.

И он указывал.

– Где бирка «Центр психологической разгрузки»? Ее нет! А вы знаете, что приезжает главком? И скотчем, скотчем приклеить ее по краям, я уже устал это повторять. А вы метите дорожки, метите, не останавливайтесь! Вымели? Еще раз метите!

Его растерянно слушались.

Тем временем подъехал главком Куроедов. С ним были губернатор Мурманской области Евдокимов и вице-премьер Клебанов. Тут же, на улице, их остановили люди.

– Мы всех достанем, – повторял Клебанов, пытаясь пробиться через толпу. – Нет, оттуда никто не ушел, водолазы работают, мы всех достанем.

Они наконец прорвались через толпу и быстро поднялись на третий этаж. Только кто-то уцепился за рукав губернатора:

– Товарищ губернатор, там такая ситуация… У шестерых подводников… Ну, в общем, они были не расписаны, а некоторые даже с бывшими женами не развелись, и как теперь вдовам-то быть, у них ведь есть дети…

Губернатор машинально кивал. Было видно, что он очень не хочет опаздывать на совещание. Возможно, просто не привык.

Возле кабинета за закрытыми дверями стояла депутат Госдумы Вера Лекарева. Она прибыла полчаса назад и уже попыталась взять ситуацию под контроль. Это был настоящий депутат Государственной думы в полном смысле этого слова. Она привела нескольких родственников экипажа в актовый зал, рассказала, что она в своей жизни много работала с разными семьями и делала это блестяще, как и все остальное.

– Неужели мы и с вашей бедой не справимся? – задавала она риторический вопрос. – Вот, говорят, приехали большие начальники, я к ним сама пойду и все решу. Ну, я пошла!

Но к начальникам ее не пустили, и она стояла злая, с двумя помощниками, и спрашивала у пожилого капитан-лейтенанта:

– Почему? Я же депутат. Вот вы пускаете священника, я вижу! Вот, пустили. Чем же я хуже?

– Чем депутат хуже священника? Сами подумайте.

Лекарева вернулась и заявила родственникам, которых к тому времени собралось уже человек восемьдесят:

– Не волнуйтесь! Найдем средства на оздоровление детей.

– Да их спасать надо! – закричали ей.

– Это я и хотела в целом сказать, – все-таки немного смутилась Лекарева.

– Их же специально топят!

– Ничего, напишем депутатский запрос, я взяла бланки.

Микрофон у нее забрал полковник Сидоров, главный редактор журнала «Ориентир». Так он представился. Сидоров сказал, что вчера вернулся с крейсера «Петр Великий».

– Вы так хотели слышать слова очевидца, – сказал он. – Так вот, слушайте. Место катастрофы там – чистое море. Кто хочет туда, не советую ехать. Мне сказали, что у вас есть желание пойти туда на «Свири», но ведь это тихоходный корабль, 12 километров в час… А метровые волны… Не стоит! – Он уверенно посмотрел в зал. –   Вот вы говорите про командующего Северным флотом Попова, что и он в чем-то виноват… Так вот. Вчера на «Петр Великий» приезжал представитель английских ВМФ, они долго разговаривали, что делать, потом представитель улетел. Был разговор с норвегами: сказали, что ничего не могут сделать.

В зале заплакали.

– Но это еще не все! После этого разговора Попов всех отогнал, встал на корме, сорвал галстук, достал сигарету и долго плакал! Я Попова знаю давно, а теперь убедился, что он достойнейший человек!

– Нам его слезы не помогут, – сказала пожилая женщина.

– И еще я скажу. Там очень трудно работать. Наш матрос упал за борт с катера, но его вытащили. Один спуск норвежского водолаза стоит десять тысяч долларов, об этом тоже надо помнить.

– Да что он нас укачивает! – возмутился кто-то.

– Офицеры на «Петре» без сил! Они работали 12 суток и спят там, где их оставляют эти силы. Два наших офицера чудом остались живы в спускаемом аппарате. Ой, девочки, как это сложно! Я четыре дня назад был в Чечне…