Читать онлайн Зеленый омут бесплатно

ПРОЛОГ

Над рекой стоял зеленый туман. Солнце садилось, малиновым огнем ложась на воду, растекаясь по ней ярким свечением, подкрашивая мутную дымку тумана розовым. От земли шел теплый пар. Густые заросли шиповника на высоком берегу покрылись нежной, по-весеннему свежей листвой.

– Дышит земля. Запах какой… Чувствуешь?

Артур согласно кивнул. Теплый вечерний воздух был полон горьким ароматом первоцвета и сырой травы. С реки тянуло прохладой. Иван зябко поежился. Весеннее солнце не согревало его.

– Выпьем?

– Давай.

Водку закусывали солеными огурчиками, салом, печеной картошкой. Крупно нарезанная домашняя колбаса пахла дымом и чесноком, напоминая Артуру студенческие походы с палатками, легким смехом, беззаботностью юности, закопченными котелками у огромных костров, гитарами и бесконечными спорами, которые стихийно начинались и никогда ничем не заканчивались…

Кроме неподъемных рюкзаков они таскали с собой этюдники, краски, кисти. «Ловили настроение», какие-то лирические пейзажи, необыкновенную, дикую красоту выветренных скал, ярких пятен листвы, цветов.

С тех пор, начиная чувствовать тяжесть застоя, когда кисть становилась неповоротливой, а краски ложились трудно и нерадостно, Артур надолго уезжал в какое-нибудь тихое место, в лес, на реку или в Крым. Крымская весна пахла морскими ветрами, солью, горячей листвой и мимозами. Она возбуждала, вызывала болезненную остроту и взволнованность, смятение чувств. Иногда не хватало именно этого. Но сейчас Артуру хотелось чего-то другого. Покоя. Свободного и легкого дыхания, приятной лени. Умиротворения. Согласия с самим собой и с чем-то непонятным в себе. Он искал новых ощущений, оттенков и переживаний, новых мотивов, зыбких, как речной туман, как полет вечернего облачка на горизонте…

Иван смотрел на реку, на малиновую воду. Сегодня он был странно молчалив. Артур с трудом поймал его взгляд. Дядя Ваня любит поговорить, да только никто ему давно не верит. Кроме Артура. Дед Илья, старый лесник, у которого привык останавливаться художник, не перестает удивляться, как это городской, «по всему видать ученый и приличный человек», может часами слушать «ахинею», которую дядя Ваня выдает безостановочно и с неиссякаемым энтузиазмом. Однако столичный художник Ивана не обрывал, не смеялся над ним, и слушал всегда с неподдельным интересом.

«У этих городских – свои вывихи» – решил дед Илья. Постояльцу он, конечно, ничего такого говорить не стал. Зачем? Взрослых людей учить бесполезно: все равно, что старый пень поливать. Ростков молодых все едино не дождешься, а время и силы зря переведешь. Поэтому лесник так себе посмеивался, да наблюдал, что из всего этого выйдет.

– Дядя Ваня, о чем ты сейчас думаешь? – Артуру стало интересно, отчего это Иван вдруг замолчал. – Где ты пропадал вчера? Я с тобой побеседовать хотел, на ночь глядя. Звал, искал… А ты как сквозь землю провалился.

Глаза Ивана метнулись в сторону, он весь сжался и как будто оцепенел. Наконец, все же решив, что Артур ему зла не причинит, ожил, подумал еще, поморгал глазами и тихо-тихо прошептал:

– Клад я ищу.

Глаза Артура загорелись. Или это солнце, напоследок, полыхнуло в них малиновым отблеском?

– Ты не гляди мне в душу! – рассердился дядя Ваня.

– Да я и не гляжу вовсе. А потом, разве в душу можно заглянуть? Это же непроницаемый омут зеленый… Как думаешь?

Иван оглянулся, как будто в поисках кого-то невидимого, кто не должен был подслушать тайного разговора его с Артуром, заерзал беспокойно. Его одолела досада, что не может уже удержать «это» в себе. Эх, сколько раз он давал себе слово никому ничего не рассказывать! Но Артур – дело особое. Артур всегда слушал его с открытым ртом, не смеялся и не называл его «пришибленным старикашкой», как другие.

– Я теперь уже точно знаю, где он, – произнес дядя Ваня художнику в самое ухо, вплотную придвинувшись, так что Артур ощутил нервную дрожь его тела.

– Кто? – Артур невольно тоже перешел на шепот и оглянулся.

Вокруг стояла торжественная, теплая и неподвижная тишина, нарушаемая только плеском реки.

– Да не «кто», а … клад. Экий ты, братец, непонятливый! Нашел я его. По старинному методу.

– Это как же?

– Лозой! Весь берег проверил, лес прибрежный обошел… и ничего. Ну, думаю, ошибся дядя Ваня, не действует, и все. Ан нет! – Иван замолчал, что-то обдумывая.

Артур сидел, не шелохнувшись, боясь сбить его с мысли.

– Ловлю я однажды рыбу в озере. Ну, ты знаешь наше озеро! – продолжал дядя Ваня. – Спокойное оно, сонное… Я потому и люблю ловить там, что рыба в нем тоже сонная, жирная и ленивая. Сама на крючок просится. Не то, что в реке. Сижу я, смотрю на поплавок, – может, я и уснул тогда маленько… только вдруг слышу голос ниоткуда, тихий такой, сладкий… «Проверь озеро…» И словно эхо пошло над водой.

– Может, тебе приснилось это?

– Может, и приснилось, – охотно согласился Иван. Он всегда соглашался со всем, что ему говорят. А потом продолжал свое, как ни в чем не бывало.

– Вот я и говорю: где лоза-то? Лозу я завсегда с собой ношу. У меня в ватнике внутренний карман есть, огро-о-мный…Там я ее, родимую, и ношу. Нащупал… есть! Ну, с Богом! Тут ее сразу в глубину потянуло. Как магнитом прямо. – Он снова оглянулся и прошептал на ухо художнику: – Указала мне место. Я от страху из лодки-то выпрыгнул, да и поплыл к берегу. Как только выбрался, не знаю! Барахтался изо всех сил, не помня себя… Лежу на берегу, обсыхаю. Тут и заметил, что проснулся.

– Так ты все-таки спал?

– Ну… – дядя Ваня замялся, не находя, что сказать. – Вроде как спал.

– И тебе все это приснилось?

– Ага…

Артур не скрывал своего разочарования. Он-то думал!

– Только…

– Что?

– Так ведь это… проснулся я на берегу, а лодка там. Ну, на середине озера то есть… Как же она там смогла оказаться, если мне все приснилось? А?

– Может, ее отнесло от берега?

– Она завсегда у меня привязана. Пошел я смотреть, а веревка от лодки вокруг дерева обмотана. Если б она сама отвязалась, разве могло б такое быть?

Артуру пришлось признать, что такого, конечно, никак быть не могло. Ему нравилось слушать Ивана и наблюдать за его мимикой, жестами, непосредственными, как сама дикая природа зеленого леса, колдовского озера и этого влажного, пахнущего молодыми травами берега.

– А что потом было?

– Ничего… Пошел я вдоль берега. Кто, думаю, мне голос подал? Русалка длинноволосая, али сам озерной хозяин? Не зря же старые люди это озеро называют «нечистым»! Вода в нем в одних местах прозрачная, а в других мутная. Почему это?

– Не знаю.

– То-то! – обрадовался Иван. – Детей опять же не пускают рыбу в озере удить. А она там крупная, жиру нагуляла, самая вкусная! Давно за этим озером худая слава ведется…

Совсем стемнело. Последние малиновые отсветы на воде погасли. Над лиловым горизонтом зажигались низкие звезды. Похолодало. Но уходить не хотелось.

– Может, костер соорудим?

Артур с удовольствием отправился за хворостом, поднимаясь по густо заросшему деревьями и кустарником склону. Узкая крутая тропинка вилась, петляя между стволами; резко пахло лопнувшими почками, вербой, березовой пыльцой. Прошлогодняя листва мягко ложилась под ноги.

Дядя Ваня уже разжигал сырые сучья, когда художник с огромной охапкой веток спустился к реке. Костер разгорелся, обдавая жаром, рассыпая в темноте искры.

– Так ты, дядя Ваня, теперь разбогатеешь? Достанешь сундук с золотом… – с мечтательной иронией произнес Артур, устраиваясь у огня.

Иван принял его слова всерьез.

– Не так все просто… Озеро то глубокое. Я шестом пробовал, – до дна так и не достал в том месте. Одному мне сундук не вытащить. Может, костюм водолазный понадобится, с баллонами.

Артур не выдержал и рассмеялся. Так нелепо прозвучали в устах дяди Вани слова про водолазов и баллоны.

– Это называется акваланг.

– Ак… Неважно, – смутился Иван, не сумев выговорить незнакомое слово. – Главное, ты меня понял, да?

– Понял, понял, – успокоил его Артур, все еще смеясь.

– Ты денег-то много получаешь, али как? – неожиданно проявил меркантильный [1] интерес дядя Ваня.

– Как сказать…

– Ну, на этот… акла… ак… тьфу ты, язык сломаешь…

– Акваланг?

– Ну да, видишь, ты понятливый какой. Хватит у тебя денег?

– На акваланг с костюмом? Хватит!

Дядя Ваня видимо обрадовался и повеселел. Эта мысль не давала ему покоя, и теперь он обрел уверенность, что клад непременно будет найден.

– Там на дне – огромный железный сундук, и охраняет его сама Царица Змей… Обмануть ее нелегко, да и боязно мне одному. Разве что ты подсобишь, а? Больше ведь меня никто даже и слушать не станет!

Как ни всматривался Артур в глаза Ивана, так и не понял, шутит тот или говорит серьезно. В свете костра окружающий мир казался таинственным и полным причудливых образов, скрытых в густой тени деревьев, за стеной темного непроницаемого леса, кромка которого четко выделялась на залитом луной небе, в жуткой дали которого ухал филин и гулко отдавались странные звуки…

Художник Артур Корнилин приехал погостить к деду Илье, старому, седому как лунь, леснику, забравшемуся в такое глухое место, что до ближайшего шоссе нужно было добираться по разбитым колеям около суток. Артур собирался устроить персональную выставку в Харькове, городе своего детства, ради чего приехал из Москвы, купил небольшой домик с мансардой и засел за работу. Все, казалось, было готово. Но Артур никак не мог прийти к согласию с самим собой. Ему казалось, что самая главная, особенная и потрясающая воображение картина все еще им не написана. Она словно висела в воздухе, жила в его сердце, занимала его мысли, но… никак не могла проявиться в виде форм, образа и настроения… осуществиться хотя бы в его сознании. Мучительное чувство раздвоенности и какой-то необыкновенной внутренней тяжести заставляла Артура метаться от замысла к замыслу, хвататься то за одно, то за другое, безжалостно отвергать сделанное, проклинать свою неспособность, проводить ночи без сна в утомительных блужданиях по темным извилистым путям своего воображения, из непроницаемых далей которого никак не появлялось желанное видение.

Устав от борьбы с самим собой, Артур приехал к деду Илье, поселился в лесной глухомани, подчинившись интуитивному чувству, что каким-то непредвиденным способом идея картины возникнет именно там, в тишине и загадочности вековой чащи, где сам воздух наполнен величавой и мрачной романтикой старинных преданий, легенд, рожденных из самого сердца тайны, из самой укромной ее сути.

– … Он бежал на корабле с огромными сундуками, полными разного добра и книг, на своем корабле, на носу которого морская дева, вырезанная из дерева и покрытая позолотой, смотрела широко раскрытыми глазами в синюю даль моря. Ветры Понта Эвксинского [2] надували полосатый парус, и судно резво летело по соленым волнам в страну медведя… – долетел до Артура голос дяди Вани.

Художник очнулся, посмотрел на старика мутными глазами, переспросил:

– О чем ты, дядя Ваня? Какого медведя?

– Ты, чай, уснул, сынок? Я ж тебе об чем толкую? Об ей, об Змеиной Царице…

– А медведь при чем?

– Страна Медведя… Так называлась наша земля в те далекие времена. – Иван вздохнул.

– А кто на корабле плыл?

– Мудрец один, из теплой страны, полной прекрасных храмов с колоннами, фонтанами и мраморными статуями сказочной красоты.

Артура удивляли познания дяди Вани в совершенно неожиданных областях, и те слова, которые старик находил в своем небогатом лексиконе сельского жителя, ни разу не выезжавшего дальше деревенской околицы.

– Откуда ты узнал эту историю? А?

Иван виновато опустил голову и почесал заросший седыми волосами затылок. Он не мог ответить на этот вопрос. Слова сами лились и выговаривались сами собой, без малейшего его участия. Но разве людям объяснишь такое? Старик покряхтел, да так и не нашелся, что сказать Артуру.

– Ты слухать-то будешь, али как? – спросил он, не поднимая глаз.

– Конечно, буду! Ты говори, не обращай внимания на мое любопытство. Городские, они все такие… недоверчивые.

– А-а… ладно. Тогда вот что… началась страшенная буря. Огромные волны перекатывались через палубу, ломая мачты и смывая за борт матросов. Море кипело, с низко нависшего неба обрушивались потоки воды. Все добро погибло, сундуки утонули, разбитый корабль выбросило на каменистый берег, но… мудрец чудом остался жив. Видать, счастье его такое! Одну только книгу удалось ему спасти, полную таинственных знаков, никому не известных. Деваться некуда – шел, шел мудрец, пока ему не надоело… А вокруг все простор, леса да поля, да реки, в которых рыба сама в сети прыгает. Ну, поселился он в наших местах. Женился. И сын у него был, недалекого ума, – слугой бегал.

Артур вспомнил, как, листая в библиотеке историю лесного края, куда не раз приглашал его дед Илья, наткнулся на легенду об отшельнике, жившем в срубленном им самим диковинном доме в самой глуши, куда ни зверь не добежит, ни птица лесная не доберется. Никто того отшельника не видел, только слухи о нем ходили, да из уст в уста передавались. Не о нем ли дядя Ваня свою сказку придумал?

– Однажды застал его в лесу сильный дождь, – продолжал тем временем Иван. – Куда спрятаться? А тут – пещера между скалистых холмов, мхом вековым поросших. Нырнул туда сын мудреца, не раздумывая, чтоб от дождя укрыться. Да и то сказать, думать-то он вовсе не любил. Так и жил себе, как Бог на душу положит. Ну вот… Огляделся он в той пещере, когда глаза к темноте привыкли, а посередине ее, между гладких валунов, – колодец! Что за диво? Откуда в дикой пещере колодцу взяться? Любопытство его одолело. Подходит…

– А как его звали? – Артуру стало интересно, что ответит дядя Ваня на такой каверзный вопрос.

– Кого?

– Сына мудреца. Ты же о нем рассказываешь?

Иван ничуть не растерялся, и, даже не задумываясь, выпалил:

– Звали неумного парубка Эфесий.

Артур прыснул со смеху: «парубок Эфесий» привел его в неописуемый восторг. Такое нарочно не придумаешь. Иван понял веселье художника по-своему.

– Ну да… Город так назывался в далекой стране, из которой мудрец был родом – Эфес [3]. Тосковал он очень, вот и назвал сына в честь того города.

– Понятно, – вытирая слезы, с трудом выговорил Артур. Давно он так не веселился. – Эфесий, значит… Продолжай, братец, будь любезен!

– Так я и продолжаю, – дядя Ваня не обиделся, а напротив, тоже повеселел. Раз Артур смеется, значит, байка ему по душе. – Подходит сей парубок… глядит в колодец, а воды не видно, только холодом повеяло из глубин непроницаемых. Он ниже наклонился… еще ниже… Ума-то ведь Бог не дал. И свалился так в колодец. Уж он кричал и вопил, да никто его не услышал. Кому там слышать-то?

– Да, я полагаю, что некому, – охотно подтвердил Артур.

– Видишь? Вот и Эфесий это понял, осмотрелся и удивился. Колодец – а воды нету! Сухо там и темно. И только несколько ходов подземных ведут в разные стороны. Задумался парубок. А поскольку умом не вышел, то ничего это занятие ему не дало. Увидел он, что маленький зверек какой-то в один из ходов юркнул, да и пошел за ним. Сколько он так шел, неведомо. Усталый, голодный, Эфесий совсем было отчаялся, желая только одного – сесть и умереть побыстрее. Как вдруг… увидел свет. Горит старинная масляная лампа. Он глядь себе под ноги – а там уж не земля, а пол гладкий, мраморный, как жар сияет. Поднял он голову-то – перед ним дворец подземный! Большой круглый зал, с потолка туман зеленый струится, мерцает и рассеивается… Со всех сторон смотрят лики каменные, с раскосыми очами, сверкают изумрудными зрачками, кривятся зловеще. Оторопь его взяла, ноги подкосились, тело все испариной покрылось, в горле пересохло от страха. Вошел он в коридор, вдоль которого, между малахитовыми колоннами стоят и поддерживают драгоценные своды холодные мраморные фигуры, богато изукрашенные, с жуткими лицами, – жрецы и жрицы неведомых и грозных Богов. Еле шел между ними Эфесий на подгибающихся от ужаса ногах… и подошел, наконец, к трону, который держали с двух сторон страшные каменные женщины со змеиными хвостами, скрученными в тугие блестящие кольца. Лица их, скуластые и недобрые, смотрели отрешенно; на головах тускло светились массивные золотые короны. Спинка трона была покрыта непонятными знаками и символами, а посередине – два наложенных друг на друга треугольника и внутри них огромный, черный и пронзительный Глаз.

– Египетский символ Око Гора [4] в Соломоновом пентакле, – подумал художник, затаив дыхание.

Он с юности увлекался символами, тайными знаками, астрологией [5], всевозможными мистическими учениями средневековой Европы, философиями Востока, магией, спиритизмом [6], оккультизмом [7]. Чего он только не изучал? Чего только не пробовал? Сейчас он слушал, как полоумный сельский старик Иван, сидя у потухающего костра, после нескольких чарок водки, рассказывает ему о подземном дворце, Звезде Соломона и египетских иероглифах, и… не верил ушам своим. Ситуация оказалась до того комичной и неправдоподобной, что Корнилину стало даже не смешно. Он чувствовал себя глупо, и одновременно в нем проснулся жадный интерес к этому примитивному и жутковатому рассказу.

Дядя Ваня тем временем вошел во вкус и так увлекся, что сам воображал себя в заколдованном подземелье.

– И тут… над троном показалось золотистое облачко, легкое и прозрачное, которое неуловимо превратилось в тонкую фигуру девушки с жемчужными спиралями, украшающими ее голову, шею и руки. Сотни тончайших золотых ленточек дрожали и обвивали ее текучее тело. Длинные зеленоватые волосы, спадали сверху вниз причудливыми локонами… Эфесий от неожиданности упал к подножию трона, он боялся смотреть на прекрасную Царицу, но не мог отвести глаз. Ткань ее платья, казалось, вздымалась от его дыхания, клубилась, подобно облаку, струилась изумрудным туманом.

Внезапно Эфесий начал умолять о пощаде, хотя на него никто не нападал. Захлебываясь, он объяснял, что ему ничего здесь не надо, что он попал сюда случайно. Он плакал, ломал руки, извинялся и клялся, что никому ничего не скажет. Хозяйка подземного дворца долго и терпеливо слушала, пока поток его слез и просьб не иссяк.

– Ты пришел сюда не случайно… – ее голос звучал очень нежно, вкрадчиво и мелодично, проникая прямо в сердце испуганного юноши, звеня под высоченными сводами хрустальным колокольчиком. Изумруды в ее огромной и невероятно тяжелой короне переливались густой зеленью, отбрасывая на грудь и плечи мягкие блики. – Никто не может попасть сюда просто так. Случай – всего лишь покорный раб повелителя!

Эфесий с трудом понимал смысл ее речи. Волосы Царицы как-то странно шевелились сами по себе, приводя его в оцепенение. Незадачливый парубок лихорадочно молился про себя всем Богам, которых только смог вспомнить. То тут, то там, в зеленоватых кудрях Царицы расцветали и исчезали нежные лилии, источали странный запах, похожий на запах моря, его глухих соленых глубин. Золотистые ленточки оказались миниатюрными змейками, глазки которых сверкали, как драгоценные камни. На секунду Эфесию показалось, что он сходит с ума, когда вокруг Царицы прямо в воздухе проплыли яркие змееобразные рыбки с разноцветными плавниками и хвостами. Он горько заплакал, жалея себя, и, сквозь слезы, почувствовал себя золотистым и невесомым, затихая в волшебном сне, внутри большого сияющего шара…

Иван замолчал. Молчал и Артур Корнилин, известный и модный столичный художник, экстравагантный, весьма обеспеченный интеллектуал и душа шумных компаний,

«король богемы», как называли его еще со студенческих времен, загадочная и неординарная личность, вызывающая острый интерес публики и критиков.

Над рекой стояла глубокая ночь. Костер давно погас. В черном небе висел призрачный лунный диск.

Спускаться вниз на тропинку в темноте было нелегко. Иван, довольный произведенным впечатлением, шел легко, мягко и грациозно, как кот. Он вообще двигался очень изящно, словно танцевал менуэт. Артур же постоянно спотыкался, хватаясь за мокрые стволы деревьев и ветви кустарника.

Он уже видел свою новую картину. Ту, о которой мечтал нескончаемыми душными ночами, полными неясных снов и томительных предчувствий…

ГЛАВА 1

Гера переходил от картины к картине, замирая от восторга. Он ничуть не жалел, что приехал из Москвы на выставку Артура Корнилина, своего сокурсника и друга. Артур всегда выделялся среди них всех, он действительно был талантлив, ярок и неповторим. Его фантазия, неистощимая и изощренная, какая-то нездешняя, гипнот,ическая, прекрасная и жуткая, брала за душу, никого не оставляя равнодушным. Его или яростно ругали, или поклонялись истово, как умеют поклоняться искусству только славяне.

Выставочный зал Харьковского художественного музея был полон. Слышалась разноязыкая речь; элегантно одетые люди небольшими группами собирались то у одной картины, то у другой, негромко переговаривались. Много внимания привлекали японцы, странно и мрачно одетые мужчины, похожие чем-то на самураев [8]. Было много немцев, французов. Картины Корнилина нравились иностранцам, они охотно и много покупали, что-то громко и бесцеремонно выясняли у жены художника Нины. Самого Артура никто еще не видел, он словно в воду канул. Стая настороженных корреспондентов с утра стояла у входа, в надежде взять интервью.

Нина Корнилина растерянно оглядывалась, близоруко щурясь, высматривала в толпе посетителей Сергея, с которым давно хотела поговорить о муже и обо всем, что ей казалось странным, пугало ее. С того момента, как Артур вернулся из лесного дома деда Ильи, счастливый и одержимый новыми идеями, необычными замыслами и словно околдованный дикой чащей, туманными озерами, пахучими папоротниками в первобытном сумраке, между могучих и сырых стволов, прозрачными родниками, высоким и чистым небом, – он начал лихорадочно писать. Буквально за пару недель до выставки были закончены несколько картин, в том числе жемчужина экспозиции – «Царица Змей».

Нина помнила то оцепенение, почти шоковое состояние, которое охватило ее, когда Артур, на несколько дней закрывшийся в мастерской, питавшийся только водой и хлебом, не сомкнувший глаз, небритый и изможденный, пошатываясь, вышел и позвал ее. Он даже не имел сил говорить и позвал ее жестом. Она нерешительно вошла. В мастерской пахло красками, скипидаром, лаком, холстами и пылью. На картину падал призрачный свет летнего утра – «Царица Змей» не то улыбалась, не то кривилась недовольно, сияла зелеными очами, бездонными, как темные колодцы, блестящими и страшными. Нина почувствовала, как волосы зашевелились у нее на голове. Наверное, она потеряла сознание. Открыв глаза, она увидела Артура, постаревшего лет на десять, с тяжелыми, набрякшими веками, ввалившимися щеками. Он принес ей сердечные капли в рюмочке, смотрел недобро, досадуя на такое ее поведение, неожиданную слабость. Он ожидал восторга, изумления и восхищения, показывая ей первой свой шедевр, а тут вдруг обморок…

С того дня Артур неузнаваемо и окончательно изменился, что-то скрывал от нее. Им овладела странная идея бежать, исчезнуть, спрятаться. От кого? Куда? Нина не знала. Знал ли сам Артур? Ей хотелось поговорить с кем-то, выплакаться, облегчить душу. Когда из Франции позвонил Сергей, она обрадовалась.

Сергей Горский помогал Артуру с организацией и проведением его первых выставок в Питере, был свидетелем на их студенческой свадьбе, самым близким другом в те дни, нелегкие, но по-своему чудесные, полные бурных и непримиримых споров, гуляний по Невскому в серебристом тумане белых ночей, надежд и грандиозных планов. Нина училась на искусствоведа вместе с Сергеем, через нее он и познакомился с Корнилиным. Их неудержимо влекло друг к другу. Сергей угадал в Корнилине недюжинный и мощный талант, будущую известность, блестящие творческие успехи, – именно это привлекало его к художнику.

– Сережа!

Нина оставила двух маститых столичных искусствоведов, которым невнятно пыталась объяснить отсутствие на столь представительной выставке главного действующего лица внезапной болезнью этого самого лица, – что у нее весьма плохо получалось, – и поспешила навстречу старому другу. Сергей был потрясающе красив – спортивная фигура, широкие плечи, модная стрижка. Элегантен, подтянут, безупречен, с лицом, которое не всегда увидишь даже на экране: синие глаза, мужественный подбородок, высокий лоб, губы красивой формы, светлые волосы и такие же светлые усики при темных бровях. Герой-любовник, да и только! Нина подумала, что он стал еще красивее с тех пор, как они в последний раз виделись, хотя теоретически это казалось абсолютно невозможным. Красавца сопровождали две девушки-француженки, которым он служил гидом и переводчиком одновременно.

Французский язык Сергей знал с детства. Его мама работала переводчиком в посольстве, а отец – повар экстракласса, звезда столичных ресторанов, – и вовсе безупречно владел пятью языками. Такая вот интересная семья. Родители Сергея несколько последних лет работали во Франции, куда и устроили сына сначала на практику после института, а потом подыскали ему работу в редакции одного искусствоведческого журнала.

– Нина! Рад тебя видеть! Мадам Корнилина, – представил он жену художника француженкам, которые улыбались, кивали головами и выражали свой восторг по поводу выставки.

Сергей перевел Нине хвалебные отзывы. В другой раз она бы обрадовалась, но сегодня ей было не по себе. Сергей заметил ее нервозность, замешательство.

– Что с тобой? А где Артур?

Нина ждала этого вопроса, и все равно он застал ее врасплох. Она замялась. Не хотелось объясняться при всех.

– Ему нездоровится.

– Что?! – у Сергея при всей его сдержанности едва глаза на лоб не вылезли. Такая потрясающая экспозиция, столько иностранцев, покупатели так и кишат, публика млеет от восторга, корреспонденты жаждут интервью, а дражайшему Артуру, видите ли, нездоровится! Да у него звездная болезнь развилась не на шутку!

– Я тебе потом все объясню, – торопливо пробормотала Нина, опустив глаза. – Вечером будет банкет для избранных. Мы сможем поговорить?

– Без проблем. А что все-таки случилось?

– Случилось. – Нина усиленно сдерживала слезы. Не хватало только расплакаться тут при всех! Она живо представила себе яркие обложки художественных журналов, свое заплаканное лицо на переднем плане, потекшую тушь… Кошмар! Шмыгая носом и отворачиваясь от вездесущих и нахальных корреспондентов, она отправилась отдавать последние распоряжения насчет банкета. Вечером ей предстоит, несмотря ни на что, быть гостеприимной хозяйкой и интересной собеседницей, женой гения, так что ударить в грязь лицом никак нельзя. Злость и раздражение на Артура, свалившего на нее всю эту нелегкую ношу, непроизвольно возникли и так же растаяли, уступив место беспокойству и озабоченности. Все-таки ей стало немного легче. Вечером она сможет поговорить с Сергеем, посоветоваться, просто высказать все, что наболело.

Горский с недоумением смотрел ей вслед. Атмосфера выставки на мгновение показалась напряженной и неспокойной, может быть, опасной, – но только на мгновение. К нему обратилась пожилая пара, по-видимому, англичане, желающие приобрести одну из картин, и Сергей начал объяснять им, как правильно оформить вывоз и отвечать на вопросы. Он оказывался постоянно занят то одним, то другим, переводил, показывал, знакомил, помогал разобраться, что к чему, непонятливым иностранцам, и посмотреть картины без суеты, основательно и со вкусом, как он любил это делать, ему никак не удавалось. Так, беседуя, и мимолетом глядя на работы Артура, он не переставал поражаться удивительному дару этого молодого художника, его роскошному, щедрому, великолепному, неистощимому воображению, филигранной технике, необычной сочности, смелости живописи. Дает же Бог людям! Сергей думал об Артуре без зависти. Восхищение и наслаждение – вот что он испытывал, не будучи в этом оригинален. Большинство посетителей бурно выражали те же чувства.

Он поискал взглядом девушек-француженок, которых привез в Харьков и привел на выставку. Они стояли у одной из картин, оживленно переговаривались. Сергей подошел. «Изгнание из рая» – название, в общем, не особо оригинальное, но вот сама картина… Он невольно застыл, очарованный странным полотном.

…Безупречно, первозданно-чистое небо, синее и ясное. В ореоле кругового золотого сияния – прекрасный и грозный Архангел Михаил с мечом в руке. Суровое и мужественное лицо, ослепительно сияющий меч, могучее тело воина в драгоценных доспехах, алое пятно плаща. Лик его грозен. Он смотрит на женщину… и…Светлые шелковистые кудри волос придают его непоколебимому виду мягкие черты нежного возлюбленного… У Сергея просто челюсть отвисла, настолько откровенный и жаркий намек читался в полуопущенном взгляде стража, стоящего между двух столбов небесных врат.

Сами столбы увиты морскими змеями и драконами, изумрудно-зелеными, с алыми плавниками и хвостами. Слева – Шива [9] в тяжелой золотой короне держит в руке лотос. Справа – восточная богиня любви, красавица Лакшми, вся в пышных гирляндах бело-розовых цветов, в золотом шлеме и с золотым копьем. А на переднем плане – самая обычная современная постель, смятая и скомканная, на которой, обхватив руками голову, скорчившись от нестерпимого ужаса и безнадежности, вниз лицом лежит сильное мускулистое мужское тело…

Сергей невольно оглянулся. Ему отчего-то показалось, что все без исключения посетители выставки забросили свои дела и разговоры и уставились на него. Но ничего похожего на самом деле не происходило. Люди продолжали рассматривать картины, обсуждать что-то, просто сидели и беседовали. Никому не было никакого дела до Сергея. Внезапно возникшее без всякого повода чувство неловкости не проходило, а, напротив, усиливалось. Горский вдруг ощутил себя безумцем, который не понимает, ни где он находится, ни что он представляет собой. Его модная одежда показалась ему нелепым шутовским нарядом. Такие же «шуты гороховые» расхаживали с умным видом вокруг него, высказывали свои мнения, от которых хотелось истерически хохотать, хохотать без остановки…

– Что они все делают здесь? – подумал вдруг Сергей, стремительно утрачивая чувство реальности происходящего. – Кто они? Зачем они пришли сюда? И зачем я сам пришел сюда? Что мне здесь нужно? И что здесь нужно всем этим людям?

Нелепая напыщенность и важность мужчин снова рассмешила его. Он с трудом сдержался. Женщины сплошь поражали глупостью и пустотой взглядов, самодовольным выражением на раскрашенных масках лиц. Внешний лоск таял с неимоверной быстротой, обнажая убогую суть собравшихся. Сергей спохватился, что его нагота, не столько физическая, сколько душевная, тоже станет всем заметна, всем видна, что он больше не сможет ее скрывать ни при помощи интеллектуальных бесед, ни при помощи денег. Он лихорадочно размышлял, чем можно прикрыть ее, и ничего не находил… На лбу выступила испарина, руки задрожали, сердце забилось сильными, неровными толчками, усиливая мучительный и позорный страх, охвативший его. Горский машинально полез в карман, достал носовой платок и вытер лицо. Что это с ним?

Неожиданная дурнота отступила так же внезапно, как и началась. Сергей перевел дыхание, не сразу поверив, что наваждение схлынуло. Запах женских духов, мужской парфюмерии, красок, мастики для пола, холстов, пыльных портьер наполнил легкие тяжестью. Да здесь просто душно! В глазах у него прояснилось, и он снова увидел, что стоит у картины «Изгнание из рая»…

Суровый и одновременно затуманенный страстью взгляд грозного Архангела был направлен на женщину, которую отчего-то Сергей не сразу рассмотрел на картине. Волнистые каштановые волосы рассыпались по ее спине, карие глаза стыдливо опущены, но в них нет и тени страха. Она слегка прикрывает свою классическую, без худобы, обнаженную фигуру, которой золотистое сияние и розовые тени придают пленительный и нежный объем… Между ней и Архангелом словно протекает невидимый мощный ток, соединяющий их в одно целое, поверх всего – Шивы, Лакшми с ее копьем, всех этих драконов в серебряной чешуе, поверх самих небесных врат…

Сергей не успел додумать неожиданно возникшую крамольную мысль, как снова почувствовал сильный жар и головокружение. Может, он болен? Женщина сошла с картины и стояла перед ним, глядя огромными карими глазами… Он провел дрожащей рукой по лбу.

– Что с вами? – голос у нее оказался мелодичный и приятный, губы сложились в улыбку.

Сергей перевел взгляд на картину – там все так же смотрели друг на друга женщина и Архангел, создавая в окружающем пространстве мощные вибрации нежного влечения, выходящие далеко за пределы полотна.

Какой же Артур все-таки гений! – в очередной раз подумал Сергей, в этот раз с особой силой, по-новому признавая талант друга.

– Вам плохо?

Женщина, которая показалась ему сошедшей с картины, все еще улыбалась. Короткая юбка, длинные блестящие волосы, маленькая сумочка через плечо – вполне земное создание.

Сергей, наконец, сообразил, что перед ним – девушка из плоти и крови. Черт! Он сходит с ума на этой выставке. Тут кто угодно сойдет с ума! Он тряхнул головой и рассмеялся.

– Артур просто волшебник! Я решил, что женщина на этой картине – вы!

– А это действительно я.

Непонятно было, шутит она или нет. Сергей подавил новую волну дурноты. Да что же с ним такое происходит? Его замешательство развеселило девушку.

– Артур Михайлович приезжал к деду Илье, в лес, там он меня и уговорил позировать. Долго уговаривал. Я стеснительная очень. – Ее глаза смеялись.

– Правду она говорит, или нет? – подумал Сергей, а вслух спросил. – Дед Илья? Кто это?

– Это мой прадедушка. Ему почти сто лет. Живет в глухом лесу. Похоже на сказку?

– Честно говоря, да.

– А вот и нет. Это чистая правда! – девушка с удовлетворением наблюдала за производимым ею и ее рассказом впечатлением на красивого мужчину, который вполне мог быть покупателем картины.

Артур Корнилин действительно долго уговаривал Алену, правнучку деда Ильи, послужить моделью для задуманной им картины «Изгнание из рая», для которой он так и не смог найти подходящую натуру в городе, перебрав тысячи женщин. Все было далеко от того, что ему виделось, и он почти уже отчаялся… И тут Алена! Ну надо же! Какой красоте дед Илья начало дал! Правду говорят, что он колдун, и бабка его колдунья. Алена отнекивалась, и согласилась только после того, как художник пообещал, что картина будет полной ее собственностью, что она сможет делать с ней все, что захочет.

У Алены была мечта – выучиться на актрису. Она приехала в Киев из своей глухомани и пыталась поступить в театральный институт, что ей, конечно, не удалось. Зато ее потрясающая внешность произвела должное впечатление, и девушка чуть было не выскочила замуж за пожилого ректора, у которого недавно умерла жена, и который совершенно потерял голову от Алены и ее огромных карих глаз. Взбалмошная правнучка деда Ильи вовремя опомнилась, решила, что карьеру можно сделать не только при помощи замужества, но и при помощи денег, и укатила к себе в село, оставив безутешного жениха в тоске и печали. Тут нежданно-негаданно приезжает Корнилин, пишет с нее картину, которая, по его словам стоить будет немалых денег, и которую Алена сможет продать после выставки какому-нибудь иностранцу.

Алена бродила по выставке, размышляя о том, какую цену запросить за полотно, и тут увидела Сергея, которого по одежде и манерам приняла за иностранца. Она решила, что такого покупателя упустить нельзя. Мужчина оказался таким красивым, что у нее, что называется, челюсть отвисла. Пожилой ректор, за которого она чуть было не вышла замуж, показался ей чуть ли не Кощеем, который пытался заполучить такую красавицу, как Алена, всего лишь ценой ее артистической карьеры. Какой будет эта карьера, Алена особо не задумывалась. Она представляла себе, как будет выходить на сцену, в блестящих роскошных нарядах, и играть ослепительных женщин, как зрители в восторге будут осыпать ее цветами, а поклонники толпами поджидать у выхода. Ее лицо появится на обложках журналов, она будет разъезжать на заграничные курорты, а режиссеры будут наперебой предлагать ей умопомрачительные роли в художественных фильмах. На основании чего строились подобные иллюзии, Алена не думала, и думать не собиралась. Зачем? Ее фантазии всегда были полны удовольствий, которые она должна получать. И в них всегда напрочь отсутствовало то, что ей придется отдавать. Мысль, что ей придется что-то делать в обмен на все блага, которые ей грезились во сне и наяву, никогда даже не приходила в ее очаровательную головку.

Сейчас, глядя на Сергея, она пыталась принять решение, сколько запросить за картину. Сумма в тысячу долларов, которую ориентировочно назвал ей Корнилин, казалась ей, выросшей в глухом селе и никогда не видевшей доллара в глаза, фантастической. Она не верила, что кто-то может выложить такие деньги за какую-то картинку, пусть и весьма красивую. Однако, назвался груздем, полезай в кузов, – как говаривал дед Илья. Поэтому Алена зажмурилась и выпалила:

– Хотите купить картину?

– К-купить? – Сергей не сразу сообразил, что ему предлагают.

– Ну да. Разве она вам не нравится?

– Что вы! Очень нравится. Но ведь это собственность художника, а я еще Артура не видел. Во сколько он оценил эту работу?

– «Изгнание из рая» – моя собственность, – заявила Алена уже смелее. Она видела, что Сергею картина понравилась и решила «ковать железо, пока горячо».

– Вот как? – он посмотрел на девушку с интересом. – И сколько же вы просите?

– Тысячу.

Сергей задумался. Картина стоила этих денег. Она стоила гораздо больше. Он сразу согласился. Наличных денег он имел достаточно. Пожалуй, он даже сможет выплатить ей задаток прямо сейчас. Желание владеть этой картиной вдруг стало нестерпимым.

– Договорились.

Алена с трудом подавила удивление тем, как быстро удалось задуманное. Она смущенно опустила глаза, скрывая удовольствие и жадный блеск.

Сергей полез в карман. У него было при себе шестьсот долларов. К ним подошла Нина Корнилина, поздоровалась с Аленой.

– Сделка состоялась? – жена художника знала историю картины. – Довольна, Аленушка?

Алена была довольна. Она взяла задаток и попрощалась. Ходить с деньгами по выставке показалось ей неразумным.

– Посмотри, Сережа, кто это? – в глазах Нины появился испуг.

По залу медленно шел мужчина в черном, недобро разглядывая посетителей, будто разыскивая кого-то. Он остановился у картины «Искушение».

– Тебе он не нравится?

– Он у этой картины уже несколько раз стоял. Смотрел, как безумный.

– Ну и что? На выставках такое бывает, ты же знаешь. У людей психика расстроена. Не обращай внимания.

– Он подходил ко мне, расспрашивал, где Артур. Сказал, что хочет купить картину. Я ему предложила поговорить о цене, а он настаивал, что только с Артуром будет говорить об этом. Мне от его взгляда аж жутко стало. Странный человек, нехороший.

– Ты просто устала. Много было хлопот? – Сергей не хотел признаваться самому себе в том, что отсутствие Артура, настроение Нины, человек в черном, Алена, встревожили его. Вся атмосфера выставки производила на него тягостное впечатление и вместе с тем влекла к себе какой-то гибельной тягой, одновременно ужасной и восхитительной. Он был доволен, что купил «Изгнание», ощущая всем телом непонятную внутреннюю дрожь, словно в преддверии значительных событий, которые перевернут всю его жизнь.

– Да, конечно, – Нина вздохнула. – Ты все посмотрел?

– Почти. А что за девушка эта Алена?

Нина усмехнулась.

– И ты туда же! Артур чуть с ума не сошел, пока уговаривал ее позировать, прямо одержимым стал. А потом написал картину, и успокоился. Как будто сила вся из него вышла, интерес пропал. Совсем.

– И все-таки, кто она?

– Да правнучка деда Ильи, к которому Артур любит ездить. Странная семья. Дед с бабкой, почти столетние, живут в глухом лесу, одни. Рядом деревня, там их дочка живет – баба Надя. Поэма, а не женщина. «Кулак» в юбке! У нее есть единственный сын Иван, который с ней проживает. То ли помешанный, то ли убогий какой. Молнией, говорят, его стукнуло, с тех пор он изменился до неузнаваемости, выглядит стариком, хотя ему еще пятидесяти нету. Жена у него была красавица, сбежала с любовником в город, бросила его с трехлетней дочкой. Это Алена твоя и есть. Баба Надя и ее, и Лиду вырастила.

– А Лида кто?

– Сестра Аленкина. Чудесная девушка. Откуда она у них взялась, непонятно. В деревне говорят, что жена Ивана, шалава непутевая, нагуляла ее в городе, да и привезла Ивану. Они, дескать, с бабой Надей, вырастят. Так и вышло. Обе сестрички уже взрослые: Алене двадцать три, а Лида на пару лет моложе…

Банкетный зал тонул в полумраке. Гости уже основательно подвыпили и развеселились. Сергей никак не мог успокоиться. Нина долго сидела с ним за отдельным столиком и рассказывала об Артуре, о том, что с ним происходит в последнее время. Какие непонятные вещи творятся в их доме на окраине города, какие странные люди приходят к художнику. Не удивительно, что Артур впал в депрессию, стал бояться собственной тени. Вот и на персональную выставку не решился прийти. На что это похоже?

Сергей пришел к выводу, что все выглядит действительно странно и зловеще. Человек в черном успел и к нему подойти пару раз, спросить не предвещающим ничего хорошего тоном, где Артур и когда можно будет с ним поговорить. Какие-то мрачные японцы, какой-то дед Илья. Сами картины и запечатленные на них образы возмущали спокойствие и вызывали неопределенный зуд в душе, манили в запредельное, туманное и волнующее.

Не признаваясь себе в этом, Сергей напряженно искал взглядом Алену. Неужели она не придет? Нина сказала ему, что девушка непременно явится на банкет, только попозже. Такое мероприятие она ни за что не пропустит. Негромкая музыка и сигаретный дым напомнили Горскому небольшой французский городок, где он влюбился в худющую, коротко стриженую Лили, которая курила ментоловые папироски, вставляя их в темный полированный мундштук, изящно держа его длинными пальцами. Она страшно любила серебряные украшения и унизывалась ими, как рождественская елка. Ее духи пахли хвоей и свежестью, а взгляд вечно блуждал, непонятно, где.

Сергей совершенно потерял голову, рассказывал ей о России в снегах, о Троице-Сергиевой лавре, о красных гроздьях рябины, сладких от мороза. Почему именно это? Он в который раз поразился тому, как мало себя знает. Он никогда не был ни сентиментальным, ни, тем более, верующим. Тем более странно, что его глаза наполнялись слезами, когда он представлял себе, как закутает тощую Лили в дорогую шубу и покатит ее на санях по Москве, или по питерской набережной, закрывая от сырого, пронзительного балтийского ветра своим телом, как будет согревать ее холодные узкие ладошки своим дыханием… Боже, какой идиот! Откуда взяться саням? Да и Лили вряд ли оценила бы подобную прогулку. Для этого нужно иметь совершенно другую душу!

Сергей был необыкновенно самолюбив. Когда родители Лили недвусмысленно намекнули ему, что дадут свое согласие на брак, только когда он представит доказательства своей материальной обеспеченности, способности достойно содержать их дочь, – он едва не рехнулся от любви и унижения. В течение года он умудрился в незнакомой стране найти компаньона и наладить свой собственный бизнес в дополнение к той работе, которую ему помогли найти родители. Питерская академия художеств дала ему прекрасную базу, да и сам он если не был талантлив, то, по крайней мере, способностями его Бог не обидел. Дела пошли в гору, деньги потекли, а вот желание жениться непонятным образом испарилось.

Сергей писал статьи об искусстве, помогал западным коллекционерам приобретать понравившиеся им произведения, давал консультации, делал переводы и еще многое другое, что поглощало его целиком. Он любил искусство и умел получать от него не только эстетическое наслаждение, но и неплохой доход. У него появились деньги, и теперь ему захотелось еще и славы. Его противоречивая натура жаждала крайних проявлений. Пускаясь без страха в самые бурные жизненные волны, он умудрялся оставаться холодным и беспристрастным в своей внутренней глубине. Даже любовь к Лили была скорее игрой, ролью, маской, под которой скрывалось равнодушие. Выполнив условия ее родителей, чтобы доказать то ли им, то ли самому себе, что никто не смеет сомневаться в его состоятельности, Сергей ощутил в сердце привычную пустоту. Лили там больше не обитала. Да и обитал ли там на самом деле хоть кто-нибудь? Холодное сердце вновь забилось ровно, как только он добился своего.

Им овладела новая страсть. Не к женщине. Эта страсть называлась по-другому – желание славы. Он решил написать книгу. Бестселлер. Чтобы о нем заговорили. Сергей не понимал, как это многие писатели, которых он знал, предпочитали оставаться в тени, скрывая себя под псевдонимом, избегая прессы и известности. Они не любили публику, и писали скорее потому, что нечто, переполнявшее их, должно было каким-либо образом вылиться, проявиться в видимых формах. Они не могли более держать это «нечто» в себе, и потому переносили его в свои произведения. Сергей желал совсем другого. Внутри него ничего не накапливалось, он, напротив, искал сюжетов у жизни, пытаясь какой-то экстравагантной темой взорвать общество, заставить его говорить о себе и восхищаться собой. Он решил написать роман о ведьмах. Не вымышленных, о которых писали многие, а самых настоящих, которые живут себе среди обыкновенных людей, ни о чем таком не подозревающих, и творят свои темные дела.

Итак, тема была определена. Но вот сюжет, натура… Где взять их? Ведьм он сам ни разу в жизни не видел. И если уж говорить серьезно, то и не слышал ни о чем подобном. Глупые сплетни и пустая, ничем не подкрепленная болтовня – вот и все, что ему удавалось выудить в попытках обнаружить героев для задуманного им романа. Он начал понимать Артура Корнилина, который готов был ехать за тридевять земель в поисках натуры для своих картин. Но Артуру было легче – его воображение давало ему неиссякаемое богатство образов, он видел странные сны, полные чудесных видений, из которых черпал вдохновение и сюжеты для своих необычных картин. Сергей же на этот счет не заблуждался: его фантазии были скромными и бедными, как воображение прилежного клерка, не простирающееся дальше его бумаг и рабочего кабинета. Он был превосходным исполнителем, но никудышним творцом. Горский признавал это за собой с неизменной холодной рассудочностью, которая была его внутренней сущностью, скрытой от глаз людей. Внешне он был способен сыграть любую роль, надеть любую маску с неизменным успехом. У Сергея было, впрочем, еще одно замечательное свойство характера – он никогда не отступал от задуманного, независимо от того, насколько невыполнимым оно казалось ему и другим.

– Нельзя так задумываться! – Нина Корнилина внимательно смотрела на него. – А то леший душу унесет!

Сергею показалось, что она подслушала его мысли, но этого, конечно, не могло быть.

– Откуда ты знаешь?

– Дед Илья рассказывал. Я с Артуром пару раз гостила в деревне, там много чего наслушалась.

– Куришь? – Сергей протянул ей сигареты.

– Спасибо, нет. Год назад бросила.

– А я закурю. Не возражаешь?

– Пожалуйста, – Нина застенчиво улыбнулась. Она была очень милой женщиной, кроткой и терпеливой. Только такая и могла быть рядом с Корнилиным.

– Расскажи мне еще об Алене.

– Ты что, уже влюбился? – она засмеялась. – Быстро она тебя…

– Да нет… – Сергею стало неловко. Он и сам не мог бы объяснить, чем так заинтересовала его Алена. Может, картина эта с Архангелом так подействовала, а может еще что. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Еле удалось спровадить француженок, которые ему еще за несколько дней в Питере, где он водил их по городу, смертельно надоели. У него просто скулы сводило от подавляемой зевоты. И чем это французские женщины так славятся? Он решительно не понимал. Ни в сексе, ни в общении – ничего особенного. Скука и пустота.

– А что же тогда?

– Просто интересно. Давно не был на родине. Белые ночи… Ностальгия. Вот картины Артура душу разбередили. Черт! Сам не знаю.

Сергей говорил это, глядя на себя как бы со стороны. Красивый, умный, обеспеченный мужчина, слегка разочарованный, слегка пьяный, – шикарный. Он сам себе понравился.

– Ну, ладно. – Нине хотелось немного расшевелить его. – Я тебе, конечно, расскажу, но ты с этой Аленой поосторожнее.

– В каком смысле?

– Прабабка у нее самая настоящая колдунья. Ведьма. Слышал о таком? Напоит чем-нибудь, или приворожит – очнешься только в ЗАГСе, с обручальным кольцом.

Сергей едва не подпрыгнул. Вот это удача! Он как чувствовал, когда звонил Нине из Парижа, что ехать надо обязательно. Интуиции ему не занимать. Слова Нины про ЗАГС он пропустил мимо ушей. Такую штуку с ним провернуть будет не так-то просто. Какая бы там ведьма не была!

– Ты серьезно?

– Про ЗАГС? Серьезней не бывает!

– Да нет, про ведьму.

– Если бы ты сейчас на себя посмотрел, то не стал бы задавать мне этот вопрос.

Нина откровенно забавлялась. Неужели Сергей, этот прожженный ловелас, попался на Аленину удочку? Такого карася не каждый день подцепишь! А девочка и впрямь молодец. Не растерялась. Вот тебе и деревня…

– Ну, так что там за семейство? – Сергей сгорал от нетерпения.

– Семейство и в самом деле интересное. Баба Марфа, жена деда Ильи, личность весьма темная и загадочная. Ей уже под сто, а на голове – ни одного седого волоса. Прямая, как молодая сосна, крепкая, а взгляд – не захочешь, перекрестишься. Но по лицу видно, конечно, что лет ей уже немало. Не то, чтобы морщины там, а… не знаю, как и сказать.

– А познакомиться с ней можно?

– Что ты! Они никого чужих не любят. Только Артура принимали, и то я удивляюсь, почему ему такая привилегия вышла? Баба Марфа к родной дочери в деревню не ходит, ни внука, ни правнучек не проведывает. Только если они к ней в гости явятся, тогда она вроде как рада. Не поймешь ее. Ночь беззвездная, а не человек. И дом у них странный, огромный, деревянный, прямо как терем. Две печки. Чердак большущий. Сундуков всяких полно. Они на них и сидят, и спят. Баба Марфа – это… – Нина задумалась, подбирая слова, – мрак таинственный в женском обличье. А вот муж ее, дед Илья, – совсем другое дело. И поговорить, и пошутить, и не страшный совсем. Только он больше молчит и смотрит. Как будто насквозь тебя видит. Это он от бабы Марфы научился. Представляешь, прожить с такой женщиной около восьми десятков?

– Ты шутишь?

– Вовсе нет. Их дочери, бабе Наде – под семьдесят, или больше. У них возраста не разберешь. Выглядят все прекрасно. Только мужчины у них седые да старые – что Илья, что Иван. Между прочим, этот самый Иван и подсказал Артуру идею «Царицы Змей».

– Слушай, расскажи мне все, что знаешь. Иван – отец Алены, как я понял?

– Вот именно. Я же тебе, по-моему, уже говорила.

– У меня все в голове перепуталось. Слишком много информации. – Сергей почувствовал, что нашел золотую жилу. Материал для книги, который все ускользал от него, наконец, сам плывет в руки. – Так его, говоришь, молнией ударило?

– Это вообще целая история. Я тебе лучше все по порядку изложу. – Нина погасила улыбку. Ей был понятен интерес Сергея: он еще со студенческих лет обожал все необычное, из ряда вон выходящее. Да и она сама, когда гостила у деда Ильи, не могла наслушаться всех этих лесных рассказов, от которых веяло стариной, лешими, русалками, духами деревьев, колдовскими травами и всякими древними обрядами, языческой Русью или друидами, Бог знает, чем. Одним словом, гремучая смесь!

Жгучий интерес – вот как можно охарактеризовать то, что переживала Нина во время житья-бытья в затерянной лесной деревушке, куда ее затащил Артур в поисках свежих творческих идей. Теперь, похоже, то же самое ожидает Сергея. Что ж, Париж Парижем, а лесная чаща тоже свою неповторимость имеет…для русской души особенно.

– Баба Надя знаменитая, на которую и взглянуть-то страшно – уж больно грозна да сердита, – была когда-то обыкновенной девчонкой Надькой, с длиннющей косой до пяток и жаркими глазищами. Благодаря бабе Марфе, Надьку иначе как «колдуньиной дочкой», не называли. Мужика она себе выбрала не по возрасту и любви, а по рангу – не больше, не меньше, самого председателя колхозного окрутила, да так, что он и сообразить не успел, как под пятой своей юной жены очутился со всеми потрохами. Вертела она им, как хотела. Деревенские говорят, мужчина он был властный, суровый и несговорчивый, рубил с плеча, и всегда все по-своему повернуть умел. Это распространялось на всех, кроме жены. Перед ней он неизменно робел, терялся, бормотал что-то невразумительное, и, в конце концов, соглашался на все. Смеяться над ним по этому поводу не решались. Во-первых, у него самого характер был крутой, во-вторых, Надьки боялись. Вдруг, матери пожалуется? Тогда жди беды – сухота или ломота изведет, света белого не взвидишь; урожай град побьет, а скотина болезнь худую подцепит, невесть откуда.

– И что, правда эта баба Марфа такая зловредная? – поинтересовался Сергей.

– Да кто его знает? Вроде нет. А молва ходила… Страх – он не обязательно почву под собой имеет.

– Я не согласен. Люди зря бояться не станут.

– Да, наверное. – Нина вздохнула. Она вспомнила панический страх, который вдруг, без видимого повода, овладел Артуром. Должна же быть какая-то причина? Да и сама Нина невольно тоже начала бояться. А спроси, чего? Она и не ответит. Так… страшно, и все.

– Ну вот, родила Надька грозному председателю сына Ивана, под огромным столетним дубом. Шла по дороге, и тут гроза началась – давно такой не видели. Молнии так в землю и били одна за другой. Светло, как днем, и грохот, как в преисподней. А тут женщина на сносях. Там, под дубом, и родила. Отлежалась, завернула сына в передник, и принесла домой – босая, мокрая, грязная, вся в крови, – страшная. Но…все обошлось благополучно. Вырос Иван, женился на красавице, сельской учительнице, родилась у бабы Нади внучка Алена. Муж ее к тому времени умер давно. Так что домом своим огромным и хозяйством она единолично правила железной рукой. Слова поперек не скажи! Как есть гренадер! Домострой такой установила, что во сне не приснится. Невестка и не выдержала, сбежала. А кто говорит, просто гулящая оказалась, – таких не остановишь.

– Так Иван в грозу родился? Под дубом?

– Выходит, да.

– Потрясающе! – Сергей налил себе и Нине коньяк в рюмки. – Выпьем?

– Я пьяная потом как домой доберусь?

– Я тебя на руках донесу. – Сергей сам слегка опьянел, то ли от коньяка, то ли от необычного рассказа, а скорее всего – от предчувствия удачи. – Только расскажи до конца историю!

– До конца?.. – Нина странно улыбнулась, повела плечами. – Это невозможно. Конец неизвестен… А начало ты уже почти все знаешь. Осталось совсем немного. Иван жил с матерью, вел хозяйство – оно у них большое – работал. По-моему, электриком. Однажды он обходил линию, то ли провода проверял, то ли… точно не знаю. Оказался далеко за деревней. И тут разразилась гроза, ужасная, с ливнем и ветром. Иван вмиг промок до нитки и спрятался под тем самым дубом, где родила его баба Надя. Больше он ничего не помнит. Попала ли в него молния, или еще что случилось, а только упал он замертво, и не скоро в себя пришел. А когда очнулся – земля уже высохла, светило солнышко, пели птички, в сочной траве жужжали пчелы, и бабочки порхали с цветка на цветок. Но самое удивительное, по его словам, то, что неподалеку от него играла маленькая девочка, годика полтора – два. Он подумал, что где-то поблизости должны быть ее родители, звал их, кричал, искал. Потом устал, да и вечерело уже. Взял он девочку с собой. Баба Надя как-то оформила все это в сельсовете, и стали они ее растить, как родную дочь и внучку. Люди, правда, говорили, что это Марийка, непутевая жена Ивана, нагуляла девочку и привезла ее бывшему мужу. Как все было на самом деле, никто так и не знает. Девочку назвали Лидией. Это сестра Алены.

– Слушай, это же нарочно не придумаешь! Ну и дела… А эта баба Марфа правда ведьма?

Нина пожала плечами.

– Вон твоя красавица, – она привстала и помахала рукой Алене, которая в полумраке не сразу их заметила. – Я вас оставлю. Так мы с Артуром тебя завтра ждем.

– Хорошо. – Сергей разглядывал Алену по-новому, как бы примеряя ее к рассказу Нины о странном лесном семействе. Жгучий интерес овладел им. Нина оказалась права.

Было уже довольно поздно. Гости потихоньку расходились. Сергей пригласил Алену за свой столик. Поговорить им не удалось. Девушка была задумчива, на вопросы отвечала неохотно. Настроение испортилось, непонятно, от чего. Сергей курил, не зная, как поддержать знакомство, напроситься в гости, в «ведьмину избушку». Разумеется, ничего подобного он вымолвить вслух не смел.

– Я завтра в село уезжаю, – неожиданно сказала Алена. – Хотите со мной? Вам, наверное, интересно будет. Видели когда-нибудь настоящий праздник Ивана Купала?

– Никогда. – Сергей ликовал в душе. Ему необыкновенно везет!

– Тогда поедем?

Сергей помолчал немного, собираясь с мыслями. Завтра ему нужно повидаться с Корнилиным, поговорить. А вечером он свободен. Так он и сказал Алене.

ГЛАВА 2

За окнами джипа, который Сергей нанял, помня предостережения Алены о расхлябанных дорогах, тянулась нескончаемая полоса леса. Теплый летний день клонился к закату, от заросших полынью и цикорием обочин тянуло пыльной горечью, синее небо без единого облачка дышало покоем. Водитель что-то тихонько насвистывал себе под нос.

Сергей невольно вспомнил разговор с Артуром, небритое, изможденное лицо художника, на котором словно отпечаталось ощущение смертельного страха. Корнилин пытался что-то объяснить, бессвязно перескакивая с одного на другое, путаясь и чуть не плача. Сергея неприятно поразила такая перемена в друге, которого он, уезжая в предыдущий раз во Францию, оставил полным творческих планов, надежд, грандиозных замыслов, жажды приключений и открытий, любви к жизни. Куда все это делось за столь короткий срок? И, главное, почему?

Сбивчивый шепот Артура напоминал горячечный бред больного. Эта удручающая картина отчетливо стояла перед глазами Сергея, и ему никак не удавалось отогнать ее мыслями об Алене и том приятном, что ожидало его в заманчивой поездке. В полутемной мастерской, освещенной почему-то керосиновой лампой, стоял запах опасности, невыносимого напряжения и тревоги. Артур бормотал о каких-то символах Книги Тота [10] , – нечто египетское, как подсказал развитый интеллект Горского, – о тайной сущности мира, о том, что люди до сих пор находятся в неведении относительно самого главного…

– Это гораздо серьезнее, чем ты можешь сейчас даже представить, – шептал Корнилин, нервно подергивая небритой щекой. – Осирис [11]… суть мага… его никогда нельзя постичь до конца. Это откровение… Ему подвластно все. Понимаешь?

Сергей согласно кивал, хотя не понимал решительно ничего. Ему казалось, что Артур не в своем уме, что он заговаривается. Взгляд художника, направленный в ведомые ему одному дали, горел лихорадочным огнем.

– Твой дух еще не пришел в движение… – продолжал бормотать Корнилин. – Поэтому для тебя сокрыта цель…

– Ужасно! – думал Сергей. – Что могло так повлиять на него?

Артур рассказывал ему о грозящей опасности, о скорой смерти, о черном человеке, который, якобы, приходил к нему с недобрыми намерениями…

– Приехали! – Водитель обернулся с веселым видом, ему порядком надоело трястись по ухабам и кочкам, вздымая тучи желтой пыли.

Сергей расплатился.

– Обратно как договаривались?

– О кей, шеф! Буду как штык.

Джип развернулся и понесся прочь в облаке пыли. Сергей с сожалением посмотрел на свой шикарный светлый костюм, с недоумением задав себе вопрос: чего он так вырядился? Неужели эта деревенская Алена произвела на него такое впечатление?

Жаркое солнце все еще стояло высоко, когда Сергей подошел к нужному ему дому. Во дворе никого не было. Пахло мятой и цветами, которые росли повсюду – мальвы, дикая гвоздика, резеда, календула; множество кустов шиповника были облеплены жужжащими насекомыми. На большом гладком белом камне лежала кошка и нежилась в оазисе васильков и ромашек. Кошка мурлыкнула, сладко потянулась и неторопливо направилась к гостю, подставляя ему спинку.

– Попался, мил человек! – услышал Сергей позади себя голос, не предвещавший ничего хорошего.

В двух шагах от него, невесть откуда взявшись, стояла высокая дородная женщина, нарядно одетая, с закрученной на затылке толстой косой. Женщина усмехалась, перекладывая из руки в руку вилы. Ему стало не по себе. Все в этом дворе было неожиданным: множество диких цветов, половину из которых Сергей впервые видел, высокий резной деревянный забор, камень посреди двора, колодец с надстроенным сказочным домиком. Сам дом казался большим и, по-видимому, просторным, – каменный, с деревянной отделкой, высоким чердаком, опоясывающим его балконом, на который вела красивая лестница с перилами. Окна застекленной веранды закрыты вышитыми белыми занавесками.

Хозяйка дома смотрела на гостя с интересом, ожиданием и скрытой угрозой, которая читалась в ее улыбке и движениях.

Сергей поздоровался со всей возможной учтивостью, заготовленной им для «приличного общества», и которую он вовсе не собирался демонстрировать в какой-то глухой деревне. Однако жизнь лишний раз показала ему, что не все можно предугадать.

– Меня Алена пригласила, – он улыбнулся с изрядной долей робости и разозлился на себя. Какого черта? Чего он выпендривается перед сельской бабкой?

– Гуляй, гуляй, Ладушка, пушистенькая моя девочка! – проворковала бабка, обращаясь к кошке, направившейся к грядке с шалфеем и вербеной и нюхавшей горячий аромат трав с нескрываемым удовольствием.

– Наркоманка! – подумал Сергей, наблюдая, как кошка, помахивая хвостом и щуря глазки, пробирается в яркую гущу цветов.

Баба Надя, как он уже догадался, вспомнив рассказ Нины, перевела умильный взгляд с кошки на него. Как будто только что заметила гостя. Упоминание об Алене сделало свое дело. Она решила не гнать со двора непрошеного «татарина», как она называла всех без исключения мужчин, с которыми была не знакома.

– Алена дома? – вновь напомнил о себе Сергей. Он чувствовал себя нелепо в модном костюме и галстуке, видя, что не производит должного впечатления, а вроде как над ним даже смеются.

Баба Надя, наконец, удостоила его своим вниманием.

– На Ивана Купала девку у реки искать надо, мил человек, а не по домам шляться! – громко и назидательно проговорила она, окидывая Сергея сердитым и оценивающим взглядом. Он вновь ощутил себя испуганным школьником перед строгой учительницей.

Что ему оставалось делать, как не послушно повернуться и направиться к реке? Если бы он еще знал, где эта самая река находится, было бы неплохо. Баба Надя по-своему истолковала его колебания.

– Ты бы переоделся, сокол, – произнесла она насмешливо. – Куды так нарядился, хлопче? Как бы жалеть не пришлось!

Сергей наотрез отказался сменить одежду. Он не взял с собой ничего, даже спортивного костюма, и теперь это казалось ему ошибкой. Представив себе, что может предложить ему надеть баба Надя, он зажмурился от ужаса и поспешно спросил:

– Куда мне идти?

– Ну, тебе виднее, милок. – Она неопределенно махнула рукой вправо, смилостивившись над незадачливым кавалером. Видать, совсем разум у парубка отшибло, не ведает, что творит. Хоть и городской, а, поди ж ты, с ума спрыгнул от Аленки…

Баба Надя удовлетворенно усмехнулась. Что ж, внучка вся в нее! Она сама такая в молодости была, бедовая – страсть! Сам председатель не устоял.

Пока баба Надя предавалась неожиданно нахлынувшим на нее воспоминаниям юности, Сергей шел вдоль рощи, пока деревья не расступились, и он не оказался на большой цветущей поляне, где несколько девушек плели венки. Зрелище для него, выросшего на городском асфальте, оказалось экзотическим. То есть, он видел, конечно, в кино… Здесь, среди сочной травы, на звенящем чистотой и прозрачностью воздухе, все выглядело иначе. Одна из девушек подняла голову, и он, словно во сне, узнал в ней Алену.

– Я остальные деньги тебе привез. – Сергей с трудом выговорил эти слова, чувствуя себя шутом на чужом празднике. Господи, почему все так глупо складывается?

– У меня кармана нет! – засмеялась Алена.

– Что? – Он не понимал происходящего. Может, это свежий воздух так на него действует? Голова кругом идет…

– Кармана, говорю, нет!

– Ой, девочки, глядите, какой красавец! Может нам его Купалом нарядить, вместо чучела? Чего зря маяться, когда такой экземпляр сам в руки идет?

Девушки захохотали, подбегая к Алене и Сергею.

– Аленка, отдай нам своего парубка, – уж очень красивый! А одет как! Загляденье! Мы его листьями ивы приберем, будет лучше куклы!

– Бежим! – сквозь смех крикнула Алена, хватая Сергея за руку и увлекая прочь от разошедшихся девчонок. С сожалением глядя на его дорогой костюм и представляя, что с ним будет, если они задержатся еще хоть на минуту, она резво бежала впереди. Молодому человеку ничего не оставалось, как, проклиная все на свете, пуститься вслед за ней. Модные туфли скользили в траве. Сергей чувствовал себя идиотом. Что его принесло сюда? Воистину, искусство требует жертв! Захотелось прославиться – вот и терпи, – говорил он сам себе, стараясь не отстать от Алены.

В селе хлопцы таскали между домов ведра, полные то ли жидкой грязи, то ли воды с илом; отчаянно визжали девушки; взрослые выходили к заборам, смеялись и подзадоривали молодежь. Алена с Сергеем еле успели отскочить в сторону, как на одну из пробегавших мимо девушек выхлюпнули полное ведро болота, брызги которого полетели во все стороны. Всю эту дикость сопровождали крики восторга и непонятное, дурацкое веселье.

Сергей просто остолбенел, когда несколько хлопцев и девчат, подхватив ведра с грязной водой, направились к нему. Что это? Они что, собираются облить его этой гадостью? Его костюм от французского кутюрье? Он почувствовал, как на него самого накатывает приступ неудержимого истерического хохота. Так ему, дураку, и надо! Хотел острых ощущений? Получай сполна!

Алене не нужно было больше тащить его за руку, он сам осознал, что нужно бежать без оглядки, иначе… Они летели к дому бабы Нади со всех ног, не думая более ни о чем, кроме спасительного убежища.

– Успели, сладкие мои? – Баба Надя, улыбаясь с ехидцей, закрыла тяжелую дверь, протянула Сергею переодеться: какие-то брюки, рубашку с вышитым воротом. Не новые, но чистые, пахнущие сушеными травами.

Переодеваясь, Сергей почему-то вспомнил предостережения Нины насчет ворожбы и колдовства. Ну нет, ни таким, ни любым другим путем они его в ЗАГС не затащат. Не хватало еще жениться на деревенщине неотесанной! Его аж в дрожь бросило от этой мысли. Ничего у них не выйдет! Он всегда сам придумывает сценарии пьесы под названием жизнь, а все остальные только послушно исполняют предназначенные им роли. Все идет именно так, как он, Сергей, задумал, и не иначе. Он давно решил, что играть будет исключительно по своим собственным правилам. А другие пусть остаются в неведении до поры, до времени. Если они обманутся в своих ожиданиях, что ж, это их вина. Он только расставляет ловушки, а уж попадаются в них те, кто клюнул на приманку. Не надо было… Сергей злорадно улыбнулся про себя.

Он сам был достаточно безрассуден, чтобы идти на таинственный зов не колеблясь, не медля ни секунды. Окунаясь с головой в жизненные водовороты, впитывая жадно необычное и неизведанное, погружался в их остроту без остатка. Но… напитавшись всласть новизной бытия, будучи принят им, – он вдруг срывался, все бросал, уходил в сторону, и, наблюдая все уже со стороны, с ледяным бесстрастием и полной трезвостью, оставался в самой глубине себя спокойным и равнодушным. Его снова влекло куда-то, как будто все плоды благ земных он должен был вкусить, все изведать, всем насладиться и все оставить. Уйти. Куда?.. Этого он не знал.

Сергей любил жить мгновением: взять все, что жизнь дает, использовать и бросить без сожаления. Он не замечал и не жалел никого вокруг. Он ненавидел скуку, и все, кто были склонны грустить, исключались из его игры. Печаль тяготила его. Кто хоть раз сталкивался с ним в жизненных битвах или на дорогах наслаждений, запоминали его холодную несгибаемую силу, безжалостную и влекущую, как смертоносный клинок. Многие продолжали обожать его, как иногда жертва обожает острую сталь, рассекающую ее нежную плоть. Неисповедимы мотивы людских привязанностей, запутанных и мутных земных страстей… Сила разрушения иногда бывает гибельна и прекрасна, как сокрушительный ураган, сметающий все с лица земли, вызывает одновременно ужас и восторг.

Попав неожиданно в деревенский дом бабы Нади, в поисках «дыхания ведьмы», как он сам это называл, Сергей сначала почувствовал себя неловко, словно незваный гость, который, как известно, хуже татарина. Но потом… переодевшись в чужую, незнакомо и приятно пахнущую одежду, он вдруг принял бесповоротное решение: пропустить эти чудом сохранившиеся в лесной глуши первозданные дикости, он ни в коем случае не хочет. Отказаться? Ни за что! Это все для него. Раз уж он попал сюда, – то будет в самом сердце происходящего ритуала.

На него вдруг повеяло скифским степным духом, когда ветер свистит в ушах, а земля поет под копытами летящей конницы; запахами ночных костров, кровью, струящейся по телам каменных идолов, алчущих новых жертв; весной священной, в цветах и хмельном меде… Забытые песни зазвучали в его давно остывшем сердце, грозя растопить его, как жгучие лучи Ярилы-Солнца, зажигающие огонь любви, растапливают зимние снега. Под этими лучами рождается в природе целебная сила: и в травах, и в воде, и в росе. Когда-то он умывался этой росой, ломал березовые ветки, топил баню, бросал в огонь огненную руту… Когда все это было с ним? А может быть, только еще будет?..

Сергей ни в чем больше не сомневался. Он здесь, чтобы испытать все сполна. Все, что ни выпадет ему в эту купальскую ночь! А там… будь, что будет!

Он с интересом рассматривал дом бабы Нади. Полы деревянные, чистые, покрытые плетеными и лоскутными дорожками, безо всяких современных ковров. На окнах повсюду горшки с пышно цветущей геранью, вышитые занавески. Вдоль стен – сундуки и лавки, покрытые гобеленами с бахромой, большой диван с высокой спинкой, без подлокотников. Массивный стол покрыт плюшевой скатертью, на столе – блюда с пирогами, накрытые чистыми полотенцами, глиняный ковш с ключевой водой, большая кружка, вокруг стола – стулья с гнутыми спинками. В доме несколько просторных комнат, и в каждой непременно есть шкаф, набитый добром. На стене в горнице – свадебные фотографии бабы Нади и ее мужа. В углу – красивые дорогие иконы в золоченых окладах, с серебряными лампадками.

– Что-то на жилище ведьмы совсем не похоже, – невольно подумал Сергей. Уж больно добра много, икон. А колдовских атрибутов никаких не видно. Он поймал себя на мысли, что понятия не имеет, какие эти атрибуты должны быть.

В комнате Алены – большие портреты эстрадных звезд и голливудских героев неприятно поразили его, резанув своей неуместностью в этом уютном доме, с выбеленными печками, громоздкими деревянными кроватями и комодами, свечами на серебряных подставках, сухими цветами в глиняных вазах. Как это баба Надя с ее домостроем, позволила такое непотребство?

– Бабушка все время плюется, когда в мою комнату заходит, – словно прочитала его мысли Алена. – А мне нравится. Ну, давай, помоги мне!

Повсюду в комнате девушки были разложены венки из цветов и трав.

– Ты знаешь, из каких цветов венки на праздник плетутся? – спросила Алена. – Смотри! Это рай-цветом величают. – Она показала ему гроздья желтых цветочков. – А это – заря садовая. Красиво, правда? Обычное название – любисток. Между прочим, приворотное зелье именно из него варится.

– А это что? – Сергей показал ей голубые цветы.

– Барвинок! Неужели даже этого не знаешь? Это цветок долгой любви…

– Неужели бывает такая? – усмехнулся Сергей.

Алена пожала плечами. Любовная тема ее не интересовала, она просто рассказывала заезжему гостю о травах. Говорить она была мастерица, но все на простые темы – сплетни всякие, или про одежду. А чем такого гостя развлекать? Слава Богу, бабушка Марфа их с Лидой с детства всякую траву отличать научила. Для городских это интересно.

– А вот это знаешь, что такое? – Она поднесла к носу молодого человека венок из душистой желтоватой травы с мелкими листьями. – Это Иванов цвет!

– По-моему, это зверобой, – нерешительно протянул Сергей.

– Правильно! – обрадовалась Алена. – Ну, давай, складывай!

Они расстелили на полу скатерть и начали складывать венки, которых оказалось слишком много.

На горе у реки их уже ждали. Горели огромные костры, поднимая к небу снопы искр. Запах горячей листвы, венков, дыма, кружил голову. Это была та самая гора, на которой Иван рассказывал Артуру Корнилину о Царице Змей. Ни Сергей, ни Алена этого, конечно, не знали. А жаль… Тогда бы все священное действо приобрело совсем другую окраску. Впрочем, и так было здорово.

Все венки сложили в заранее вырытое и выстланное мятой и листьями папоротника углубление. Алена залезла туда и начала раздавать венки. Весь фокус, как понял Сергей, заключался в том, что она не видела, кому какой венок дает. Если венок попадался мятый, это плохая примета, значит, его обладателя в будущем году ничего хорошего не ждет. Но никто особенно не огорчался. Все были взволнованы, увлечены самим действием – в красноватом свете костров, у реки, над которой стояло бездонное темное небо, полное звезд, которые отражались в почти неподвижной тихой воде.

Сергею казалось, что столетия повернули вспять, к славянским игрищам, к древним, как сама земля, обычаям, к самому дыханию мира цветов и звезд, воды и огня, этих первозданных стихий сотворения. К таящейся на самом донышке души жажде смертного греха… Проклятой и желанной, как истинная свобода сердца.

Алена завязывала кому-то глаза, девушки шептались, посмеивались украдкой. Все были в венках, пышных и ароматных, как сама купальская ночь. Началась игра: кто-то с колокольчиком должен был убегать, а кто-то с завязанными глазами ловить его. Пойманную девушку можно поцеловать. Половина хлопцев и девчат разбрелись, кто куда, водили хороводы вокруг костров, пели:

Сергею забава с колокольчиком показалась слишком простой. Однако, когда ему самому пришлось ловить Алену, все вышло по-другому. Он запыхался, устал и чувствовал себя неловко от того, что так долго не мог поймать ее. Казалось, что все смотрят на него, смеются. Потеряв терпение, он сорвал повязку, растерянно оглянулся: никого нет рядом. Они с Аленой оказались далеко от остальных. Далеко на горе парубки и девчата с визгом и криками прыгали через костры. Где-то в глубине леса кричала ночная птица.

– Эй! – Ему показалось, что он один во всей вселенной.

– Я здесь, – отозвалась Алена и со смехом закрыла ему глаза холодными ладошками.

– Что это?

От реки и костров доносились непонятные ритмичные звуки, мерные, почти зловещие.

– Это Купало играет! – ответила шепотом Алена. – Слышишь? Пойдем…

Сергея возбуждал ее шепот. Он нашел в темноте ее лицо, поцеловал. Пошел за ней, как пьяный.

На горе у костров возвышалась огромная куча сухой соломы, крапивы, каких-то веток. Хлопцы с гиканьем и криками притащили что-то огромное, нескладное, похожее на куклу. Четыре человека с разных сторон подожгли солому. Пламя взметнулось к самой луне, под восторженные крики, визг и хлопанье. Чучело горело, распространяя запах жженой соломы, тряпок и чего-то удушающего и сладкого одновременно. Сергей не мог отвести взгляд от этого жуткого зрелища. Ему вдруг показалось, что Купало не хочет, чтобы его сжигали; на сердце навалилась тоска, голова закружилась…

– Что с тобой? – Алена блестела глазами, ее лицо непрерывно менялось в отсветах пламени.

Теперь уже все подряд прыгают через костер. Девушки и парни, держась за руки, вдвоем. Руки разъединять нельзя, – плохое предзнаменование. Хлопцы посмелее прыгают по одному. Это и страшно, и интересно.

– Прыгай! Купальский огонь очищает от всех болезней, от всех злых помыслов… – шепчет Алена.

Несколько девчат в высоких венках с лентами бьют в небольшие бубны, все быстрее и быстрее. Так вот, что это за звуки! Купало играет… Сергей и Алена прыгают, замирая от страха и восторга; огонь слегка касается ног, очень ласково, почти неощутимо. Приятное тепло разливается по телу.

От повторяющегося ритма, треска костров, запаха горящей соломы, трав, венков, захватило дух. В голове возникла звенящая пустота, наполненная только этим языческим пульсом земли, зеленого леса, реки, извивающейся среди заросших цветущим кустарником берегов. В глазах Алены отражалось горящее купальское чучело. Сергей отшатнулся. Потом крепко обнял ее, целуя, прижал к себе. Искры рассеивались в темном небе огненными хвостами. Легкий ветерок приносил с реки запах ила и ряски.

Все побежали к воде, и Алена тоже. Она зажгла свечу, приладила ее к венку и пустила по течению. Сергей смотрел на нее, страстно желая ее, не понимая, что она делает и зачем это, теряя голову…

– Смотри, – Алена показала ему на плывущий венок. – Достанешь его, тогда…

Она смеется, на губах – свет огня. Звезды качаются на темной воде. Сергей бросается в воду, не медля, не раздумывая. По реке плывет уже не один Аленин венок, но множество венков, мерцая тонкими свечками, чуть покачиваясь. Где же тот, который нужен ему? Глаза разбегаются. Отчаяние сковывает сердце. Он даже не заметил, что плывет в одежде. Ритм на берегу все ускоряется, отдаляясь… Венков становится все больше. Они плывут по реке, справа и слева от него, скапливаясь у небольшой естественной запруды, образованной то ли старым бревном, то ли еще чем. Он уже не слышит купальского ритма, только плеск воды, шум камыша на берегу… Множество венков окружили Сергея. Какой их них он должен принести Алене? Сергей лихорадочно пытается дотянуться до самого первого венка, при этом утопив несколько других. Утонувший венок – знак беды. Но он не думает об этом, не думает ни о чем, кроме Алены, ее глаз, в которых горит купальское чучело…

Как он выбрался на берег, сжимая в руке измятый и мокрый венок, Сергей потом никак не мог вспомнить. Одежда прилипла к телу. Холод пронизал его до костей. Костры и крики девушек остались далеко позади. Где же Алена? Он растерянно оглядывался. Куда идти? Побрел вдоль берега, спотыкаясь и вздрагивая от холода.

– Скажу ей, что это ее венок, – решил Сергей. – Как она сможет отличить его от множества других, таких же мокрых и растерзанных? Только сейчас он обратил внимание, что венок, который он достал из воды, – с лентами. А у Алены были ленты? – Нет, не помню, – с досадой бормочет он. Рука сама собой тянется вверх. Он сам в венке! О, черт!

Сергей в бешенстве срывает с головы венок и отшвыривает его прочь.

– Идиот! – в который раз уже думает он о себе. – К черту такие игры! Где девушка, наконец? Проклятие! Какой же он идиот! Поверил! Как первоклассник, кинулся за дурацким венком… – он сжал зубы и застонал.

– Это мой? – Алена словно выросла из-под земли, протягивая руку к венку. Она улыбалась. В глазах больше не было огня, они были темны, как ночь. – Иди сюда, – прошептала она, заходя в густые заросли. Опустилась на расстеленные ветки. – Тебе надо раздеться, а то простудишься.

Сергей снимал мокрую одежду, Алена ему помогала, посмеиваясь, развешивая рубашку и брюки на дереве.

– Скоро высохнет. Чувствуешь, какая теплынь? – спросила она, прижимаясь к нему всем своим молодым и горячим телом. Он ощутил, как сильно бьется ее сердце, хотел сказать, что ему холодно, но не успел. Она сама поцеловала его, и он забыл обо всем, в том числе и о том, что замерз.

Снова стали слышны купальские ритмы, визг девушек, песни и смех. Парубки шумно прыгали в воду, плыли за венками, громко переговариваясь. Сергей почувствовал, что ему становится жарко. Тело Алены под ним двигалось как-то странно, сбивая его с толку. Он никак не мог приноровиться к ней, ее движения были непонятны. Он почувствовал, что задыхается, не в силах сдерживать свою страсть, что сейчас… Вдруг его осенило. Она двигается в такт ритму, доносящемуся с горы. Вот в чем дело!

Это был ритм Изиды [12], – Женственности, Нежности и Страсти, из которых происходит все – наше начало и наши цели, то, кем мы станем… откуда мы пришли, куда идем. Единство разделилось на две части и сотворило Двойственность: Мужское и Женское. Это Великая Жрица, которая говорит:

– Если хочешь узнать, что скрыто за занавесом, если желаешь постичь невидимое… Когда настанет подходящее время, я открою дверь… и ты постигнешь великий закон Сева и Жатвы, ибо все, что ты делаешь…

Сергей напрягся и сосредоточился, стараясь попасть в такт Алениных движений, одновременно ловя обрывки странных мыслей, звучащих в его сознании как бы ниоткуда. Постепенно это ему удалось. Мысль он потерял, а ритм уловил и вошел в него. Он почувствовал теплоту ночи, ее сладкий аромат мяты и папоротника, ее влажную негу, мягкую и душистую, обволакивающую его ласково и медленно, растворяя в себе и подчиняя себе безраздельно. О, Господи, Господи! – только и подумал он, утопая в ее роскошной и нежной глубине…

Ни разу ничего подобного он не испытывал. Никогда. Купальские огни догорали над тихой рекой. Лунный свет падал на прогретую за день листву. Ночные цветы рассыпались по лесу белыми звездами.

– Как странно, – подумал он. – Это ночь любви Бога Солнца и Богини Зари. Да! Только в эту ночь рождается прозрачная и волшебная роса, которая смывает любую хворь с тела и тяжесть с души. Купальская роса – это слезы счастья, пролитые любовниками. Какие они светлые! Какие чистые! Как они сверкают в утренних лучах! Словно упали с заколдованных небес…

Они с Аленой разжали объятия только под утро, когда Заря расплела свои алые косы, и темное небо начало едва заметно светлеть.

Сергей проснулся от того, что солнце пекло немилосердно. Его одежда давно высохла, хотя вид ее оставлял желать лучшего. Он с трудом сообразил, где он и что с ним произошло. Голова гудела, не то от бессонной ночи, не то солнце напекло. Громко трещали сороки, постукивал дятел, пестрые сойки перелетали с ветки на ветку. Алена исчезла. А может быть, все это, – купальская ночь, костры, венки, хороводы, горящее чучело, зазывный смех, непонятный морок, – ему приснились? Он тряхнул головой, начал одеваться.

Несмотря на жару, над рекой и в лесу стоял густой горячий туман. Между деревьями, там, куда падало солнце, он был золотым. Сергей потянулся, глубоко вздохнул. Какая красота – не верится, что все это наяву! Вокруг ни души, деревья стоят тихие в медовом тумане, как в зачарованной дымке… На яркой, сочной зелени сверкает роса. Узкая тропинка, одна единственная, ведет в темноту чащи. Похоже, особого выбора у него нет, – решил Сергей и направился по тропинке вглубь леса.

Вскоре деревья стали реже, а потом и вовсе расступились. Небольшое озеро, неподвижное и сказочное, блестело темным зеркалом, отражая высокие сосны с желтыми стволами и плакучие ивы, купающие в его прозрачной воде свои длинные ветки. Над озером стоял тот же золотой туман, поэтому Сергей не сразу увидел девушку, совершенно обнаженную. Она сидела на большом плоском камне и смотрела в воду. Длинные русые волосы спускались по спине. Что-то сверкнуло, и Сергею показалось, что серебристо-чешуйчатый хвост изогнулся и скользнул по камню. Он протер глаза… Русалка оказалась обладательницей двух самых обычных женских ног, которые осторожно ступали по дну озера. Девушка неслышно поплыла, разгребая руками листья лилий, среди которых тихо покачивались на воде белые чашечки цветов.

– Мне уже мерещиться стало черт знает, что, – подумал с досадой Сергей, не выказывая, однако, своего присутствия. Ему нравилось подглядывать за ни о чем не подозревающей «русалкой». Она была абсолютно спокойна, плавала в свое удовольствие, сверкая зелеными глазищами. Лицо у нее оказалось узкое и худое, губы небольшие, розовые. Мокрые волосы облепили тело, по которому стекала озерная вода… Русалка посмотрела прямо на то место в кустах, где прятался Сергей, и мурашки побежали по его спине. Стало неловко.

Девушка, впрочем, его не заметила. Она натянула на мокрое тело длинное светлое платье, выкрутила волосы и заколола их узлом на затылке. Постояла немного, подставив лицо солнечным лучам, и пошла себе медленно, опустив голову и что-то высматривая в высокой траве. Сергей не сразу сообразил, что она собирает цветы. Ему пора было идти, но ноги словно приросли к земле. Как будто земля вобрала в себя всю его силу, и он теперь не мог сдвинуться с места.

– Что ж это за наваждение такое? – думал он, снова вспомнив предостережения Нины. – Может, это и есть ведьма, собирающая колдовское зелье? – спросил он сам себя. Его представления о ведьмах и о том, какими они должны быть, совершенно не совпадали с тем, что он видел перед собой. Девушка была тоненькая и нескладная, как подросток, с маленькой грудью, светло русая, зеленоглазая. Какая-то робкая. До ведьмы ей было далеко по всем параметрам.

Пока он предавался своим нелегким раздумьям, «русалка» скрылась между деревьев, и как он ни старался, найти ее так и не смог. Она словно растворилась в тумане. Исчезла. Зато он снова вышел на знакомую тропинку.

– Который час, интересно?

По солнцу он время определять не умел, а часов на руке не оказалось. Сергей вспомнил, что вчера вечером оставил их у Алены.

Алена… Кажется, у них была бурная и долгая ночь любви. Он плавал за дурацким венком, выбился из сил, ужасно замерз, потом… Ему никак не удавалось вспомнить, был ли он у Алены первым мужчиной, или нет.

– Черт, в любом случае жениться они меня не заставят! Ни за что. Никакими силами. Девчонка сама была не против.

Приняв это непоколебимое решение, Сергей увидел вдалеке знакомый резной забор. Дом бабы Нади стоял на самом краю села. Кто-то топил баню. Во всяком случае, из трубы маленького деревянного домика шел дым.

Алена явилась домой под утро, уставшая и довольная. Поездка в Харьков оказалась удачной – картина продана, и за хорошие деньги. Купальская ночь тоже удалась на славу. Опасения Сергея были совершенно напрасны: Алена так давно распрощалась со своей невинностью, что уже и забыла об этом. По старинному обычаю, заниматься любовью в купальскую ночь не только не предосудительно, а, напротив, к счастью. Девушка могла запросто позволить себе это раз в году, и упустить такую возможность считалось плохой приметой. Баба Марфа в жизнь правнучки не вмешивалась, а баба Надя свято верила, что в такую ночь грех не пристанет. Вот если бы Алена себе позволила что-то подобное в другой день, ей бы не поздоровилось. Баба Надя могла и кочергой приласкать, и в погребе запереть на неделю. С ней шутки плохи. Она сама была исключительно строгих правил и требовала того же от Лиды и Алены.

Сергей Горский понравился Алене. Он был молод, красив, при деньгах. Эти качества она считала в мужчине самыми главными. Ночью он тоже не обманул ее ожиданий, несмотря на то, что промок и замерз. Все равно, он оказался лучше, чем любой из сельских хлопцев, с которыми Алена изредка грешила в полное свое удовольствие. Самое интересное, что никто не смел о ней плохого слова сказать – такой страх наводила на всех «лесная бабушка», как они с Лидой называли бабу Марфу. Алену такое положение вещей более чем устраивало. О замужестве она пока не задумывалась. Ее влекла артистическая карьера, театр, поклонники, цветы и рукоплескания. Домашнее хозяйство? Брр-р! Это не для нее. Во всяком случае, не сейчас. К тому же, в процессе семейной жизни обычно появляются дети, а это приводило Алену в самый настоящий ужас. От этого может испортиться фигура… и прощай, сцена!

Пока Сергей прокручивал в уме всевозможные способы избежать женитьбы и вместе с тем «сохранить лицо», Алена беззаботно парилась в бане, ни о чем таком не помышляя. Единственное, чего ей хотелось, – это продолжить понравившееся знакомство. С Сергеем не стыдно показаться ни в селе, ни в городе. Вон, какие взгляды бросали на него другие девчонки! Они все завидовали Алене, и это было очень даже приятно.

Когда Сергей вошел во двор, его встретила баба Надя, со словами:

– Иди мыться, баня натоплена, веники там найдешь, а после пообедаете. Проголодались, а?

После бани, которая доставила ему такое удовольствие, какого он не ожидал, баба Надя накрыла стол во дворе, под старой яблоней. Он боялся встречи с Аленой, но, как оказалось, напрасно.

Горский был поражен, что никаких упреков и намеков Алена ему не делала, вела себя так, как будто ничего не произошло, смеялась, шутила, была сама любезность. Ни тени недовольства или напряжения. Постепенно он успокоился, убедившись в том, что никто не собирается ему предъявлять никаких претензий.

На обед был куриный бульон с домашней лапшой, отбивные, пирожки с картошкой, капустой, ягодами, вареники с творогом и сметаной. Обедали вчетвером – он, баба Надя, Алена и ее отец, молчаливый мужчина, почти совсем седой и старый.

Иван был не в духе, поэтому историй своих не рассказывал, смотрел себе в тарелку и хмурился. Алена с трудом сдерживала игривое настроение, строя Сергею глазки, что неожиданно начало его раздражать. Ему пора было собираться в город. За обедом он думал, что с ведьмами на этот раз встретиться не удалось. Но зато знакомство состоялось, и приглашение в гости он обязательно получит, судя по игривому виду Алены.

Когда за ним приехал «джип», Сергей, уже садясь в машину, поразился тому, что так и не видел Лиду, вторую внучку бабы Нади.

– Однако, это странно, – подумал он, но тут же другие мысли отвлекли его.

Трясясь по пыльным дорогам, заросшим крапивой и полынью, Сергей задумался. Заунывное насвистывание водителя располагало к неторопливым и обстоятельным размышлениям. Вспомнились Нина, выставка, разговор с Артуром, необычные и завораживающие картины, особенно одна, довольно-таки мрачная, которая неприятно поразила его. Как же она называлась? Кажется, «Натюрморт с зеркалом». Да! Именно так. Сергей сначала просто рассматривал необычное полотно, как вдруг одна, незначительная на первый взгляд, деталь, приковала к себе его внимание. На него нашло оцепенение, которое быстро перешло в бешенство. Так, значит, его обманули?! Проклятая Лили! Она все же отомстила ему! Какой идиот! Выложить такие деньги за подделку, за дешевую вещичку, которую может приобрести любой!

– Успокойся, – говорил он сам себе. – Еще ничего точно не известно. Все можно выяснить, разузнать у Артура. Не стоит делать поспешных выводов.

Весь остаток времени, проведенный на выставке, он сильно волновался, с нетерпением ожидая встречи с художником. Только на банкете, слегка выпив, испытывая приятное возбуждение от рассказа Нины, от встречи с Аленой, он немного отвлекся. Впрочем, Сергей отменно умел держать себя в руках и контролировать свои эмоции. Только очень внимательный наблюдатель мог бы заметить его истинное состояние. Ни Алена, ни, тем более, Нина, таковыми не являлись, поэтому ничего и не заподозрили.

Сергей вспомнил лицо Лили, ее огромные на худом лице черные глаза, широко раскрытые, когда она согласилась ему помочь в приобретении какой-то неординарной, необычной вещи на память о Франции. Любовь ко всему экстравагантному, экзотическому, а в последнее время и эзотерическому [13], толкала его на безрассудные поступки. Ему хотелось увезти из Франции нечто магическое, редкое, чего нет ни у кого, а у него, Сергея, будет. Но подобную вещь не приобретешь в магазинах. И тогда… ему, как обычно, повезло. Он везунчик. Он всегда получает то, что хочет.

Лили сказала ему, что знает одну девушку, которая имеет старинные раритеты [14], и которая продает их потихоньку только очень хорошо знакомым людям, с величайшими предосторожностями и в глубокой тайне. Она наотрез отказалась назвать имя этой своей подруги или приятельницы, и предупредила, что если Сергей будет излишне любопытен, то сделка не состоится. Деньги неизвестная дама потребовала вперед, причем довольно значительную сумму. Когда Сергей робко поинтересовался, что же ему предлагают, и нельзя ли на это посмотреть перед тем, как расплачиваться, Лили заявила:

– Или давай деньги и получишь вещь, или договор считается расторгнутым. Никто тебя не уговаривает, дорогой Серж, тебе оказывают услугу, одолжение. Понимаешь?

Он понял. И не стал настаивать. Вся эта таинственность забавляла его, щекотала нервы. Черт с ними, с деньгами! Покупать «кота в мешке» ему еще не приходилось. Он любил риск, и пускался в авантюры с немалым наслаждением.

Вечером в бистро, полном сигаретного дыма и запаха бифштексов, Лили положила ему в карман пальто небольшой сверток. У них был договор, что рассмотреть вещицу он сможет только у себя дома. Сергей едва дождался того момента, когда дверь его квартиры, которую он снимал в небольшом городке под Парижем, захлопнется. С замиранием сердца он развернул сверток…

На ладонь легла старинная подвеска из золота высокой пробы, грубо сделанная, с выбитым на поверхности геометрическим рисунком. Невольно возникшее разочарование сменилось восторгом. Вещь оказалась по-настоящему древней. Сергей был очень хорошим искусствоведом, экспертом по старинным ювелирным украшениям и многим другим раритетам. Он не мог ошибиться. Сама цепочка, на которой висела подвеска, была старой флорентийской ковки, а возможно, еще более древней. Сергей похвалил себя за то, что не пожадничал и заплатил. Вещь того стоила. Она, вероятно, была намного дороже. Продавец снизил цену, потому что сами условия сделки были необычны – таинственность, нежелание назвать себя, невозможность предварительного осмотра изделия, да и многое другое. Горский не сомневался, что приобрел именно то, о чем мечтал.

И вдруг, бродя по выставке Артура Корнилина, он увидел «Натюрморт с зеркалом», мрачная и своевольная эстетика которого странно поразила его. В вытекшем зеркале непонятным образом отражалось красивое, страстное и недовольное лицо женщины, черноволосой, жгучей, с пронзительным взглядом… На ее лбу – золотая подвеска. Не может быть! Сергей подошел поближе. Да нет, он не ошибся. Точная копия купленного во Франции украшения! Он почувствовал, как по спине побежали неприятные ледяные мурашки, а на лбу выступил холодный пот. Неужели его обманули? Где Корнилин мог видеть украшение? Что происходит? Неужели ему всучили подделку?

Сергею даже не денег было жалко, его возмутил хитро подстроенный обман. Лили неплохо изучила его, она знала, на какую приманку он может пойматься. И он не обманул ее ожиданий! Отчасти, ее можно было понять, – в ней заговорила отвергнутая женщина. Такая женщина, оскорбленная и униженная, мечтает о мести, лелеет ее, тщательно готовит, и, наконец, с успехом осуществляет.

– Что ж, поздравляю! – подумал Сергей о Лили с некоторым восхищением. Вряд ли он сам смог бы отомстить лучше. Коварства ей не занимать! Но он-то, он-то каким лопухом оказался! «Бестолковый русский Иван», – как они, наверное, называли его между собой с этой ее таинственной «приятельницей».

Сергей то закипал от бешеной обиды, то готов был расхохотаться. Он умел ценить хорошую игру, пусть даже и чужую. Черт! Как тощие французские девчонки обвели его вокруг пальца!

– Надо уметь проигрывать достойно, – сказал он сам себе и несколько успокоился. Но желание немедленно повидать Артура и поговорить становилось нестерпимым.

Когда после нескольких рюмок коньяка и бесконечных причитаний и жалоб художника, Сергей, наконец, вытащил из кармана и показал золотую подвеску, Артур, что называется, позеленел. Глаза едва не выскочили у него из орбит, он хотел что-то сказать, но закашлялся. Губы его посинели, и Сергею показалось, что он сейчас свалится замертво со стула.

– Г-где ты эт-то взял? – наконец, стуча зубами, выговорил он еле слышно.

ГЛАВА 3

Человек в черном провел на выставке два дня, и ему так и не удалось увидеть Корнилина. Утешало его только то, что он мог досыта налюбоваться портретом Евлалии, который назывался «Искушение». Название очень даже правильное. Она смотрела, откровенно соблазняя, пробуждая запретные желания, делая их невыносимыми. Когда становилось невмоготу, человек выходил на улицу, бродил по засаженному каштанами и кленами скверу, пытался успокоиться, слушая шелест упругой листвы, вдыхая горячий летний воздух. Не получалось. Сама атмосфера Харькова была наполнена тлением, запахом еловых веток, разрытой земли, увядших цветов… Здесь ее похоронили, Евлалию, засыпали навеки ее прекрасное лицо, которое приходит к нему теперь только в снах, душных и тяжелых, тесных, как ее последнее пристанище. Человек сжал зубы от очередного спазма в черепе, жуткой болью растекшейся вниз, до самой шеи. Он хотел пойти на кладбище, и не мог. Вдруг, он не найдет ее могилу? Или найдет? Чего он больше боялся?

Если надо будет вытряхнуть душу из этого Корнилина, он ее вытряхнет! Он вытряхнет душу из кого угодно, чтобы узнать, где они увидели ее? На картине Евлалия как живая. Очень хороша копия, которую он увидел на Арбате, но с подлинником ни в какое сравнение не идет. Проклятый художник – настоящий гений! Он словно подсмотрел в душу Евлалии… понял ее до конца и написал ее такой, какой она была, а не казалась.

Если Корнилин и сегодня не явится, придется искать его, дома или где еще, – не важно. Человек в черном давно разузнал, где живет художник, и теперь дело оставалось за малым.

К ночи улицы опустели, все затихло. Особенно окраины. Даже бродячие собаки улеглись спать в теплых, нагретых за день укромных уголках. Редкие фонари почти не давали света. Человек в черном никогда не позволял себе быть беззаботным. Он оставался незаметным даже на этих пустых и сонных улочках, двигался бесшумно и легко, как тень.

Дом художника был окружен высоким деревянным забором, за которым раскинулся густой дикий сад, залитый лунным светом. Калитка была закрыта на замок. Одинокий прохожий ловко перебрался через забор, не издав ни звука, скользнул вдоль стены. Все окна в доме, кроме окна спальни, были темными. Сквозь зеленые шторы пробивался тусклый свет ночника. В щелку было видно, как Нина, жена художника, расчесывает волосы перед зеркалом; у нее измученное лицо, синие тени под глазами.

Человек в черном ни за что не стал бы пугать женщину. Он повернул за угол, в поисках открытого окна или любого другого способа проникнуть в дом без лишнего шума. Если постучать, Корнилины не откроют. Они чего-то боятся. Интересно, чего? Или кого? Особенно сам Артур. Он вообще не высовывает носа из дому. Даже на выставку так и не пришел. Странно все это и непонятно.

Одно из темных окон оказалось слегка приоткрытым. Честно говоря, незваный гость не ожидал такой беспечности от насмерть перепуганного Артура. Нехорошее предчувствие сжало сердце. Кажется, это окно мастерской… Он помедлил всего мгновение и скользнул внутрь. Это действительно мастерская: пахнет красками, лаками, старым деревом… Глаза проникшего в дом человека быстро привыкли к темноте. Он любил мрак ночи. Это была его стихия. Его ремесло подразумевало покров тайны. Он предпочитал оставаться невидимым.

Незваный гость осмотрелся. Что-то вызывало его беспокойство. Пожалуй, стоит воспользоваться фонарем. Единственное окно, через которое он проник внутрь, было занавешено плотной темной шторой. Человек в черном позаботился, чтобы не было ни малейшей щелочки, и только после этого зажег фонарь.

В помещении был творческий беспорядок – множество подрамников, целые штабеля картона, неоконченные картины, старые этюдники, пыльные драпировки, какие-то вазы, старинная этажерка в углу, сваленные в кучу тряпки, тюбики и баночки с краской, уголь, мелки, карандаши, цветные стекла – чего тут только не было. Непрошеный посетитель медленно освещал деталь за деталью. На низком овальном столике – керосиновая лампа. У стен стояли железные стеллажи, с расставленными на них гипсовыми бюстами, масками, небольшими скульптурами, иконами, фигурными бутылками, разными ящичками, кистями, кусками воска, толстыми свечами и всякой всячиной.

Один из стеллажей упал, да так и валялся на полу. Все, что на нем стояло, рассыпалось вокруг в виде осколков и обломков, среди которых лежал сам хозяин мастерской, художник Артур Корнилин. Человеку в черном даже не нужно было наклоняться, – и так понятно, что знаменитый живописец мертв. И что никто еще этого не знает, даже его супруга. Пришлось все же подойти к трупу поближе: на его виске виднелась темно-синяя ссадина. Незваный гость потрогал рукой в тонкой перчатке углы стеллажа. Острые! Все понятно, кроме одного, – сам упал стеллаж, или кто-то ему помог? В стене, у которой он стоял, зияли глубокие дыры. Оказывается, стеллаж был закреплен, и довольно прочно. Тогда случайность отпадает.

Незваный гость вдруг почувствовал приближение приступа дурноты. Необходимо сесть. Иначе он может свалиться тут, рядом с покойником, и неизвестно, чем это для него кончится. Странный посетитель не боялся мертвых, он боялся приступов головной боли, которые случались у него время от времени. Найдя подходящий стул, он уселся и закрыл глаза. Если немного посидеть так, боль отступит, и он сможет спокойно уйти.

Сознание заволокло мутным туманом, к горлу подступила тошнота, в ушах заложило. Человек судорожно вздохнул и затих. Перед глазами заполыхали огненные круги, переходя в неясные и болезненные картины, смысл которых чаще всего был непонятен. В этот раз ему показалось, что он вновь видит мастерскую, только при свете керосиновой лампы. И вдруг все, что произошло здесь с Артуром Корнилиным, ясно предстало перед ним вполне отчетливым видением…

Корнилин рисует что-то углем на картоне. Он неспокоен. То и дело оглядывается, нервно вздрагивает. Вот подошел, закрыл окно. Подкрутил фитилек лампы так, чтобы она ярче светила… Что это? В самом темном углу мастерской кто-то стоит. Контуры фигуры размыты, лица не разглядеть. Как он сюда попал? Художник его не замечает… Вдруг вскакивает, в страхе смотрит в тот самый угол, закрывается руками, трясется, пятится назад, как раз к злополучному стеллажу… И тут происходит самое невероятное из всего, что доводилось видеть когда-либо человеку, ремеслом которого было убийство по заказу. Стеллаж как бы сам по себе, со страшной силой, вырывая с грохотом и пылью крепления, соскакивает со стены и падает на Корнилина. Тот и пикнуть не успевает, как острый металлический угол с хрустом ломает его височную кость…

В голове немного прояснилось, боль отступила, дышать стало легче, и киллер открыл глаза. Что это ему показалось во время приступа? Кто-то был здесь и убил Корнилина? Но каким образом? Он подошел к такому же точно стеллажу, который упал, и попытался оторвать его от стены. Ничего не вышло. Ему, при его немалой силе, даже не удалось сколько-нибудь расшатать металлическое сооружение. Киллер еще раз осмотрел представшую перед его глазами картину – мертвый художник, упавший стеллаж, куски стены, вырванные «с мясом» крепления, – и задумался. Так и не придя ни к какому выводу, он покинул дом Корнилиных так же, как и проник в него.

Ночь встретила его запахом цветов, шумом ветра в саду, дорогой в лунном свете. Он шел, не спеша, стараясь дышать ровно и прислушиваясь к отголоскам боли в затылке. Все, что он увидел в мастерской столичного художника Артура Корнилина, очень сильно ему не понравилось.

– А вот это, Лидушка, медвежье ушко, – говорила баба Марфа, разбирая травы, принесенные правнучкой. – Это так люди привыкли называть, а есть у этого растения другое имя, красивое – «царская свечка». Почему, знаешь?

Лида отрицательно покачала головой. Ей не хотелось разговаривать. После купания в лесном озере она долго ходила, как во сне.

– Знаешь что, бабушка? Мне сегодня, во время купания, все казалось, будто на меня чудовище лесное смотрит.

– Откуда там чудовища? – усмехнулась баба Марфа. – Их в нашем лесу сроду не водилось.

– Не знаю, а только мне все казалось, что кто-то смотрит, аж в затылке зазвенело.

Баба Марфа развешивала мяту сушиться. Она отвлеклась на минуту, глядя на Лиду, задумчиво прищурилась.

– Судьба это твоя на тебя смотрела, а вовсе не чудовище…

– Как это?

– Придет время, узнаешь, – вздохнула баба Марфа. – Подавай-ка мне мяту, скорее будет. Знаешь, что древние греки считали мяту цветком мертвых?

Лида опустила нос в самую гущу лиловых метелочек мяты и от неожиданности чихнула.

– Фу ты, бабуля, зачем говоришь такое?

– А ты на смерть не обижайся, не бойся ее. Царство смерти – это только пауза перед новым путешествием, что-то вроде привала перед следующим переходом. Великая Волна Жизни катится неостановимо… минералы, животные, растения, человек, дух, – все охватывает она своим течением. Ищи ответы на вопросы, и получишь их. Иди своим путем, и в какой-то момент сможешь прийти к самой себе.

– Как это? – Лида далеко не всегда понимала бабу Марфу, но слушала ее внимательно и с удовольствием.

– Дитя ты еще, силы своей не ведаешь, потому и печалишься. Ничего-то ты о себе не знаешь! – баба Марфа вздохнула легко и погладила правнучку по русой головке. – Я тебе в детстве много сказок сказывала, а одну, самую главную, так и не поведала.

– Это какую же?

– О Царице – владычице земли, звезд, и всего, что есть! У ее ног – зеленый цветущий луг, в ее короне – луна и солнце; она есть везде и во всем, она – неисполненное обещание…

– Вот бы посмотреть на нее, – мечтательно протянула Лида. Рядом с бабушкой Марфой она чувствовала себя маленькой девочкой, верящей в чудеса, которые непременно произойдут, рано или поздно.

– Кто ж тебе мешает? – усмехнулась баба Марфа. – Вон зеркало, иди да смотри, сколько влезет!

– Ай, бабушка, ты шутишь, а я серьезно спрашиваю. Кого же я в зеркале могу увидеть, кроме себя? Мне хочется на Царицу посмотреть!

– Так я тебе и говорю, – иди, да смотри. Ты ж у меня смышленая девочка, неужто не понимаешь?

– Ты хочешь сказать, что это я и есть? – от разочарования и обиды у девушки вытянулось лицо. – Ну, бабушка, это совсем неинтересно даже. Ты бы что-нибудь получше выдумала.

– Ох-хо-хо! – баба Марфа уселась на длинную лавку и положила руки на колени. – Ничего лучше тебя я сроду не видывала. – Она засмеялась негромко. – Ладно, хватит болтать, давай мальву разложим, а потом шиповник. Зимой, небось, пригодится!

Лида насобирала много зверобоя, и стала складывать его на деревянные полочки, специально для этого предназначенные. Она любила эту траву – Иванов цвет. Собранный в ночь на Ивана Купала, он служил надежной защитой от любой порчи, сглаза, чертей и колдовства. Это одно из двенадцати растений розенкрейцеров [15]. Так ей объясняла бабушка. Лида впитывала науку о травах и их необычных свойствах с младенчества, когда баба Марфа брала ее с собой в лес или на луг, показывая всякие цветы и растения, деревья, ягоды и грибы.

Иван любил Лиду сильнее, чем родную дочь, частенько ходил вместе с ней на речку, или к скалам в глубине леса, рассказывая свои фантастические истории о волшебных кладах, леших, русалках, лесном хозяине. В лесу он был как дома, к чему приучил и младшую из своих девочек. Алена была не любительница слушать сказки, а когда выросла, стала открыто стесняться отца, избегать его общества. Его разговоры казались ей глупыми выдумками. Лиду она считала тоже немного полоумной, как и отец, и относилась к ней снисходительно, как к дурочке. Что, дескать, с нее возьмешь? Так она и бабе Наде говорила, и та молча соглашалась.

С Лидой было трудно найти общий язык. Она вроде была робкой и послушной, но до поры до времени. Если ей что-то не нравилось, или она с чем-то была не согласна, то упрямо гнула свое, и никто ничего с ней поделать не мог. Иван кряхтел недовольно, баба Надя выходила из себя, ругалась и пыталась вразумить непокорную внучку, а баба Марфа с дедом Ильей только посмеивались. У Лиды под мягким и покладистым с виду нравом скрывалась несгибаемая воля, которая одна была ее советчицей и руководителем в жизни. Она вынашивала свои идеи под сенью деревьев или на берегу лесного озера, глубоко внутри своего сердца, и не торопилась делиться ими с окружающими. Она казалась скрытной и непонятной. «Не от мира сего», «себе на уме» – такое мнение сложилось о ней у жителей села. Молодежь ее сторонилась, а старики, наоборот, любили и частенько вели с ней степенные, неторопливые разговоры. У Лиды хватало терпения выслушивать их воспоминания о прошедшей молодости, сетования на детей и на современное житье-бытье, жалобы на здоровье и прочее.

Задушевных подруг у Лиды не было. Все сокровенное она хранила в стороне от чужих и частенько недобрых глаз, никому не рассказывала, о чем мечтает долгими зимними вечерами, когда негромко потрескивают дрова в печи, а за окном падает крупный пушистый снег, неслышно опускаясь на землю, на ветки старого сада, на деревенские крыши. Из труб на крышах поднимались к небу сизые дымы. В домах пекли хлеб, пироги, жарили жирных гусей к Рождеству.

Лида любила гаданье на Крещение и Святки, – прабабушка научила ее всем тонкостям этого полузабытого искусства. Многие девчонки, а то и молодые бабы бегали к ней тайком: узнать суженого или как судьба сложится. Лиду приходилось долго упрашивать, но уж если она бралась за дело, то гаданье всегда чудесным образом сбывалось.

Иногда она пыталась узнать свою собственную судьбу, но все предсказания оказывались настолько невероятными и далекими от реальности, от того, чем она жила, и что действительно могло с ней произойти, исходя из ее окружения и людей, с которыми она была знакома и общалась, что казались совершеннейшей ерундой и путаницей. В конце концов, она перестала заглядывать в свое будущее и просто жила, словно в ожидании того несбыточного и волшебного, что непременно должно было с ней произойти, если верить ворожбе. Она как будто спала, подобно заколдованной душе в преддверии пробуждения. Каким оно будет и что принесет с собой? Стоит ли гадать?

Сергей проспал почти сутки, вернувшись из деревни. Ему снились купальские огни, роса на утренних лугах, лесное озеро, над которым стоял зеленый туман, черные в свете костров глаза Алены. Девушки в венках увлекали его к реке, и в лунном блеске он видел у них вместо ног длинные серебристые хвосты. Он пытался плыть, разгребая руками венки со свечами, которые покрывали уже всю поверхность реки, они были повсюду, пахнущие мятой и зверобоем, мокрые и полуувядшие. Он нырнул, чтобы проплыть под ними, и почувствовал, как что-то незримое и сильное не дает ему подняться на поверхность, увлекая все ниже и ниже, на самое дно. Когда он, наконец, достиг этого дна, оказалось, что оно зыбко и не может задержать его движения вниз, куда-то в страшную и бездонную зеленую глубину…

Его разбудил телефонный звонок. Не сразу сообразив, где он, Сергей сел и вытер испарину со лба. Господи! Что это ему снилось? Слишком много впечатлений: сначала Артур с его страхами, выставка, «Изгнание из рая», Алена, потом купленный им во Франции амулет, который непонятно, как, оказался изображенным на картине «Натюрморт с зеркалом», какой-то неприятный человек в черном, купальская ночь, ведьмы… Все это – слишком сильное испытание для его психики. Сон пропал, захотелось выпить крепкого чаю и выйти на балкон, подышать свежим воздухом. Двухкомнатная квартира в Харькове досталась ему в наследство от бабушки. Приехав на выставку, он вместе с француженками остановился в гостинице – так удобнее, да и хлопот меньше. Но после поездки на деревенский праздник вернуться в гостиницу показалось невозможным. Он не мог объяснить, почему.

Бабушкина квартира, за которой присматривала соседка, встретила его чистотой и аскетизмом обстановки. Ничего лишнего – диван, комод, шкаф, стол и холодильник на кухне, пустой и отключенный, – вот и все. Однако, что-то его разбудило? Телефон снова зазвонил. Ну, конечно! Телефонный звонок! Сергей вздохнул с облегчением. Звонила Нина Корнилина.

– Сережа… – она заплакала, тихо и безнадежно, жалобно всхлипывая и шмыгая носом.

– Что случилось?

– Артур…

– Нина, успокойся, прошу тебя. Может быть, мне приехать? Почему ты плачешь?

– Да, конечно, только… – она судорожно вздохнула. – Артур умер.

– Что? – Сергей ожидал чего угодно, но только не этого. Вид Артура и его речи ему очень не понравились, но на смертельно больного человека он был не похож. Напуган, – да, но и только. Он этого не умирают, во всяком случае, молодые и крепкие мужчины. Сердце у него было здоровое, давление в норме. Что за чушь?..

– Он что… – Сергей хотел спросить, не покончил ли Артур с собой сам, но тут же отмел это предположение. Артур вовсе не собирался лишать себя жизни, он, напротив, был озабочен тем, как ему спасти свою жизнь, которой угрожала неведомая опасность, он прятался, он хотел уехать, скрыться. Он и не помышлял о самоубийстве. Но тогда?..

– Нина, как это случилось?

– На него упал стеллаж в мастерской. Ночью. Я спала, ничего не слышала… – она снова заплакала, горько, навзрыд, как плачут маленькие дети.

– Какой стеллаж? – он понимал, что задает глупый вопрос, но ничего другого просто не приходило в голову.

– Железный… Помнишь, на котором маски всякие стояли, бюсты? Там их два, рядом. Оба были прикреплены к стене. Не представляю, как это могло случиться?!

Сергей пытался вспомнить обстановку мастерской Корнилина. Кажется, там действительно были металлические стеллажи. Ерунда какая-то…

– Отчего умер Артур? Я имею в виду…

– Я понимаю. – Нина помолчала, собираясь с духом. Ей было тяжело говорить об этом. – У него разбита голова, – висок. Наверное, угол стеллажа… – она всхлипнула. – Я вызвала скорую, но было поздно. Они сказали… Они… что он умер мгновенно, сразу. Не мучился.

– Я сейчас приеду, только оденусь. – Сергей не стал объяснять, что до сих пор спал мертвецким сном, а Нина не спросила. Ей было не до этого.

– У нас полно милиции…

– Милиция? Но почему?

– Ну… они не знают точно, несчастный случай это, или нет.

– То есть как, нет? Они что, думают…

– Да. Они думают, это может быть…убийство.

– Боже мой, какой абсурд! Кому могло понадобиться убивать Артура? Он что, депутат, журналист, бизнесмен?

– Я тоже так думаю, но он был так напуган последнее время… Он тебе рассказал, чего он боялся?

Сергей только сейчас осознал, что Артур пытался ему что-то объяснить, втолковать, но так и не смог этого сделать. То ли говорил непонятно, то ли Сергей не сообразил, что к чему…

– Ты знаешь, я так и не понял. Я подумал, у него нервный срыв, от переутомления, от работы. С творческими личностями это случается.

– Да… – Нина вздохнула. – Ты видел «Царицу Змей»?

– Конечно! Потрясающая вещь… Как только Артуру это удается?…– он осекся.

– Она твоя.

Сергей не понял.

– Нина…

– Да, Сережа, она твоя. Я имею в виду, он хотел подарить ее тебе, когда выставка закончится. Он говорил, что она должна быть только у тебя.

– Но почему?

– Я не знаю. Но я хочу выполнить последнюю волю Артура. Возьми картину. Пусть будет, как он хотел.

– Хорошо… – Сергей был растерян. – Когда похороны?

– Послезавтра.

Разговор с Ниной казался продолжением кошмарного сна. Сергей приехал в дом Корнилиных с некоторой внутренней дрожью, смятением в сердце. Тело Артура уже увезли. В мастерскую никого не впускали. Несколько милиционеров расспрашивали Нину, соседей, знакомых, приехавших выразить соболезнование. За забором толпились «почитатели таланта» и просто любопытствующие. Слух о внезапной смерти известного художника облетел город мгновенно.

Сергею тоже пришлось отвечать на вопросы, которые в основном сводились к одному: были ли у Артура враги, не одалживал ли он кому-нибудь крупную сумму денег, и не был ли он сам кому-то должен. Расспрашивали об интимной стороне жизни художника, подразумевая ревность как мотив убийства. В общем, извечные алчность, любовь и страх – как самые неукротимые из людских страстей. Учитывая талант Корнилина, могла присутствовать еще и зависть. Ну и, конечно, не исключалось, что на художника мог совершить нападение маньяк. Величайшие шедевры человеческого гения порой оказывались слишком сильным испытанием для нарушенной психики – картины, бывает, режут, обливают кислотой, и прочее. Сам автор тоже может оказаться мишенью для личности, одержимой разрушением.

Ничего существенного Сергей рассказать не смог. Артур жил в ладу со своей женой, денег никому не одалживал и сам в долг не брал. Явных завистников у него не было. За женщинами не ухаживал, некогда было. Впрочем, его это, кажется, не интересовало. Нападение маньяка? Возможно… хотя и маловероятно.

Исходя из фактов, которые удалось выяснить, милиционеры склонялись к версии несчастного случая: стеллаж оторвался от стены и упал. Как? Всякое бывает. Раз в сто лет и незаряженное ружье выстрелить может. Никаких других объяснений не находилось. Следствие будет продолжаться, но… Никто серьезно не верил в то, что удастся установить истину. В конце концов, несчастные случаи как причина смерти занимают не последнее место. Кто сказал, что случайность исключается?

Вечером, когда все разошлись и дом опустел, Сергей решил, что необходимо поесть чего-нибудь, особенно Нине, которая выглядела ужасно – бледная, измученная, одурманенная лекарствами, с черными тенями под глазами. Он порылся в холодильнике, нашел сосиски, сыр и большие куски торта, сварил кофе.

– Съешь хотя бы немного, нам предстоит много работы.

– Да… – Нина отвечала вяло и безучастно. Она пыталась есть, но это у нее плохо получалось.

– Ты поможешь мне продать картины?

– Конечно. Что именно ты решила продать?

– Все. – Она смотрела куда-то в пустоту за окном.

– Не понял.

Сергей подумал, что он ослышался.

– Я хочу продать все – картины, рисунки, наброски, эскизы…все. От всего избавиться. Даже от его личных вещей. Чтобы ничего не напоминало мне об этом кошмаре. Сережа! – Из ее опухших глаз вновь полились слезы, – Эти последние пару лет мы прожили как в страшном сне. Что происходило с Артуром? Ты не можешь мне ответить?

Сергей покачал головой. Он действительно не мог.

– Вот и никто не может… – она помолчала. – Он не спал ночами, все смотрел какие-то свои «видения».

– Какие видения?

– Не знаю, он так это называл. Может быть, это были галлюцинации? Бред больного разума? Но если бы не они… то не было бы его картин. Ни «Магии», ни «Искушения», ни «Лесных ведьм», ни «Царицы Змей», ничего… Он находил свои сюжеты внутри себя, в тайных уголках своей души, темной и непонятной. Я перестала его воспринимать как того Артура, с которым мы целовались на Невском белыми ночами, гуляли до утра по Петербургу. Он говорил, что это город призраков. Пожалуй, он уже тогда был странным, только я этого не замечала. Как ты думаешь?

– Наверное… – Сергей задумался. Артур всегда отличался от всех, он просто был другим, вот и все.

– «И лишь посредственность одна нам по душе и не странна»…

– Что? – Нина словно очнулась.

– Да это Пушкин.

– А…

– Твой кофе совсем остыл. Налить горячего?

Нина отказалась. Ей хотелось рассказать об Артуре все, что она накопила в своей душе тяжким грузом, избавиться от этого внутреннего гнета, выплеснуть его наружу, освободиться. Она говорила, плакала, вздыхала, снова говорила и снова плакала… Это был болезненный и горький поток, который иссяк только к утру.

Сергей помог ей лечь в постель, подождал, пока она уснула тревожным и неглубоким сном, и сел писать статью об Артуре Корнилине и его картинах, о том, каким он был, каким его знали, о выставке. Работа предназначалась для французского журнала. Ему необходимо было чем-то заняться, переключить внимание.

Потом он подумал, как лучше помочь Нине с распродажей, и позвонил Игорю, давнему знакомому. Игорь работал в адвокатской конторе и пообещал оказать содействие в оформлении документов и прочем, что могло понадобиться. Кажется, все.

Сергей обошел дом, поражаясь разнообразию интересов Артура – вещей, вещиц и вещичек было напихано куда только можно и нельзя. Только что с потолка ничего не свисало, а все остальное пространство было уставлено старой мебелью, какими-то мрачными гравюрами в стиле Дюрера [16], декоративными панно, древними картами морей и океанов, глобусами разных размеров, индейскими масками, потемневшими от времени деревянными ларцами, треснувшими вазами, багетными рамами, ритуальными фигурками всех времен и народов, японскими ширмами, изделиями из кости и коралла, раковинами, засушенными плодами экзотических растений… Легче перечислить, чего тут не было.

Библиотека, которая занимала отдельную комнату, была полна редкостных букинистических изданий. Очень много книг по истории искусств, различным эзотерическим практикам, буддизму, спиритизму, астрологии, нумерологии [17], хиромантии [18], оккультизму. Много старых рукописей, пожелтевших от времени, в довольно плохом состоянии, разных свитков, дореволюционных журналов. Где Артур все это раздобыл?

Нина рассказала, что Артур предчувствовал свою смерть. Перед выставкой он несколько раз заводил с ней разговор о том, что с ним может случиться плохое.

– Тогда ты бросай все и беги, – говорил он, нервно вздрагивая и оглядываясь.

– Куда? Зачем?

– Не знаю, куда. В глушь, где никто не найдет. А то они и до тебя доберутся!

Ей казалось, что он сходит с ума. Или она.

– Кто? Что им от нас надо? Артур, прошу тебя, расскажи мне все.

Но он не пускался в дальнейшие объяснения, только давал советы: сменить фамилию на девичью и никому, ни одной живой душе не оставлять нового адреса.

– Но, ради Бога, Артур, почему? Что происходит? Ты кого-то боишься?

– Они нашли меня. Как им это удалось, а? – он спрашивал сам себя. – Что их навело на след? Если бы я знал! Если бы я только знал!

Дальнейшие расспросы ни к чему не вели. Художник замыкался в себе, становился угрюмым и раздражительным. Почти все свободное время проводил в мастерской.

Сергей вспомнил, какое впечатление произвела на Артура золотая подвеска, которую он привез из Франции. Корнилин так и не сказал ему, где видел такую же.

– Погоди, ты ведь нарисовал ее… «Натюрморт с зеркалом»! Значит, видел?

– Ну, видел. Если я скажу, где, ты поверишь?

– Конечно! – у Сергей не было повода не доверять старому другу. Правда, сейчас он в таком состоянии, что…

– Я ее во сне видел, – прошептал Артур, оглядываясь. Эта его новая привычка здорово бесила Сергея.

– Шутишь?

– Ну, вот, я же говорил…

– Ладно, – кивнул головой Горский. – Во сне, так во сне.

– Или не во сне… Я сам не знаю! – Артур смотрел на свои руки, которые мелко дрожали. – Ко мне тут черный человек приходил…

– Негр, что ли?

– Да нет. Не негр. Одет он был во все черное. Как к Моцарту!

– Что? – Сергей не сразу понял, о чем речь. Моцарт и Сальери! Гений и злодейство! Вот оно что! Милейший Артур возомнил себя великим маэстро? Или это такая разновидность сумасшествия – мания величия?

– Черный человек, насколько я понял, заказывал Моцарту «Реквием [19]». А ты по музыкальной части не того… не умеешь. Что ж он от тебя хотел в таком случае?

– А того же, что и ты. Где я видел то, что пишу? Он чуть душу из меня не вынул! Где, говорит, видел ту женщину, что у тебя на картине нарисована? И за горло меня взял, мягко так, ласково. Признавайся, а то задавлю, как цыпленка! Сам не знаю, как от него отделался. Что-то несусветное ему наговорил со страху! Но он мне не поверил. Ушел, и пообещал, что вернется. Напоследок так и впился в меня глазами:

– Без той женщины мне не жить!

Страшно так сказал. Я после этого ночь не спал, все думал…

– О чем?

– Да ты все равно не поймешь.

Сергей в глубине души согласился, что это так. Артур словно стоял на другом берегу, откуда и видится, и слышится иначе.

Все это пришло ему в голову, когда Нина изливала ему свое горе, недоумение и обиду на Артура, на жизнь, на все. Она не понимала, почему это произошло с ней? Все должно было сложиться не так. Прекрасно и счастливо.

– Нина, а ты не помнишь, к Артуру приходил кто-нибудь… – Сергей хотел сказать «подозрительный», но удержался. Впрочем, женщина поняла, что именно его интересует.

– Однажды я пошла к портнихе, она моя знакомая, ну и после примерки мы обычно кофе пьем, болтаем… А в этот раз она куда-то спешила, и я вернулась домой раньше времени. У Артура кто-то был. Вообще-то я не любопытна, но в тот раз… – она замялась. – Мне захотелось подслушать. Не знаю, почему. Интуиция. Всего разобрать не удалось. Поняла только, что они требовали у Артура «не лезть в чужие тайны».

– Ты уверена?

– Да, эту фразу повторяли несколько раз, про чужие тайны. Еще требовали сказать, где он видел…

– Что?

– Не знаю. И еще. Что он за это поплатится. Что мы оба получим по заслугам.

– Ты не видела, кто это был?

– В том то и дело, что нет. Весь разговор мне ужасно не понравился, и я решила во что бы то ни стало посмотреть, кто это. Выход у нас один. Вот я и пристроилась у окна так, чтобы мне дверь входная была видна. Только ничего не получилось.

– Почему?

– Черт его знает! То ли заснула, то ли отвлеклась. Смотрю, времени уже много. Голоса давно затихли, а никто так и не вышел. Пошла к Артуру, а он уже на кухне сидит, коньяк пьет, злой такой, взъерошенный. Аж подскочил, когда я вошла. Ты меня напугала! – крикнул. – Откуда ты взялась? Ты же к Фаине отправилась, я тебя раньше десяти не ждал, как обычно. Я ему объяснила, что Фаина в гости торопилась, и я давно дома. Кто это был у тебя? А он как закричит:

– Не смей меня об этом спрашивать! Никогда не смей меня ни о чем спрашивать!

Я расплакалась, конечно. Мы почти совсем не ссорились, и к грубости я не привыкла. Артур по натуре был мягкий, никогда не кричал. Потом ему стыдно стало, он извинялся… Но осадок неприятный от того случая все равно остался. Может быть, потому он мне так и запомнился.

– Ты так никого и не видела?

– Нет. – Нина с сожалением покачала головой. Она устала, выплакалась и хотела спать.

– Пойди, отдохни. Может быть, удастся заснуть.

– Я боюсь оставаться одна.

– Не бойся, я побуду с тобой. Поработаю. Мне нужно еще статью об Артуре написать.

– Хорошо… – Нина вздохнула. – Сережа, посмотри вещи, книги, во сколько примерно все это можно оценить…чтобы не очень дорого. Я хочу, чтобы это кончилось, и поскорее. Пожалуй, я поступлю так, как говорил Артур – уеду. Никто об этом не знает, кроме тебя.

– Можешь на меня рассчитывать.

Сергей считал делом чести помочь жене друга, да еще в таких трагических обстоятельствах. Он тщательно осмотрел и оценил все предметы, книги, наброски, – составил подробный список. Его удивило одно обстоятельство: никаких личных бумаг Артура в доме не оказалось – ни писем, ни дневников, ни записных книжек. Дневники он мог и не вести, но какие-то бумаги все равно должны были быть. Нина дала ему ключи от стола Корнилина, от секретера, и от мастерской. Единственное место, где он не мог искать, была мастерская, опечатанная милицией. Но они там сами все перевернули вверх дном, и, похоже, с тем же успехом, что и он. Факт странный. Мансарда, которую Сергей осмотрел в последнюю очередь, тоже ничего существенного в качестве информации не добавила. Он спустился на кухню, сварил себе крепкого кофе, вытянул ноги и закурил.

Вспомнилась Алена, ее молодое тело, горячие глаза, постель из трав, темная купальская ночь, утренний золотой туман, русалка, лесное озеро… Когда закончится вся эта канитель с похоронами, распродажей имущества, оформлением бумаг, он снова поедет в село, в дом к бабе Наде.

Сергей почувствовал желание, несмотря на усталость и бессонную ночь, неожиданную смерть Артура. Как он может думать о женщине в такой момент? Вот так обычно и действует колдовство – исподволь, неявно. Тут впору напиться и уснуть мертвецким сном, а ему секс мерещится. Кстати, бабу Марфу ему так и не удалось увидеть, а она, судя по всему, и есть главная ведьма. Он стал раздумывать, какие подходы ему найти к хитрой старухе, чтобы раскрыла она ему свои колдовские секреты. Сюжет несуществующей книги не давал ему покоя. Ни с того, ни с сего вспомнилась «Царица Змей», ее изумрудные очи, темные, как пучина морская… Почему Артур решил подарить ему именно эту картину? Что это? Намек? Предупреждение? Предсказание? Что?…

ГЛАВА 4

Сергею не спалось. Ночь здесь была совсем другая – безмолвная и великая, вечная, как жизнь. И, как жизнь, темная. Непонятная.

Сад затих, уснувший. Дорога простерлась в залитую луной даль, туда, где раскинулись влажные от росы поля. И вселенная, как стоокий дракон, смотрела сияющими глазами звезд на эти поля, на дорогу, на человека на ней…

Вселенной управляют одни и те же законы – как миром видимого, так и миром, который остается незримым для нас. Никто не может их избежать. Поэтому – две короны на голове Фараона, Императора, Повелителя Миров; поэтому два скипетра в его руках. Божество определяется триединством. Если к открытому треугольнику добавить прямую линию, получится квадрат – символ Космоса.

Сергей так задумался, что ушел довольно далеко от дома бабы Нади. Что за странные мысли стали посещать его? Раньше такого не было. Не без того, чтобы он размышлял о чем-нибудь, анализировал…но то совсем другое. В последнее время, вдруг, откуда ни возьмись, в голову приходили невероятные идеи, вот как сейчас. Когда это началось? Если бы Сергей верил в потустороннее, или был склонен к предрассудкам, он бы сделал вывод, что все возникло с появлением у него талисмана – старинной флорентийской подвески, купленной во Франции. Кстати, на ней – именно треугольник, квадрат и круг.

Он вздохнул и осмотрелся. Над землей стояла теплая летняя ночь, пахнущая скошенными травами и цветущей гречихой. Вдалеке черная кромка леса скрывала тайну колдуньи Марфы, за которой вновь приехал сюда Сергей. Он применил все свое умение, чтобы выудить хоть что-то существенное у бабы Нади. Господи! Сколько ему пришлось выслушать! Он едва зубы не раскрошил от бешенства, сдерживая негодование. Но ничего так и не узнал. Чего только она не рассказала… кроме того, что он хотел узнать.

Баба Надя занималась приготовлением обеда, когда приехал городской гость. Она лепила вареники, и Сергея приспособила себе в помощники. Он не посмел отказаться. Вдруг, бешеная баба обидится, и никакого разговора с ней тогда не выйдет?

Баба Надя по ходу дела поведала ему о своей свекрови – царствие ей небесное! – славная была женщина!

– Не бабушка, а настоящая генеральша! – Такую оценку у бабы Нади заслужить было непросто. – И фамилия у нее под стать: Суворина. Она меня научила самому главному: чтобы деньги мужикам ни за что не давать! Это у нее первейшее жизненное правило было. Ну, вот. За полгода до смерти закомандовала она поросят купить, чтобы кормить их к пасхе. Велела выбрать самых лучших, на всем базаре. Иду и думаю: все бабкины идеи – на мою голову! Кто ж за поросятами этими ухаживать будет? У меня своих четверо. Козу, которую она в прошлом году купила, и корову – всех кормить и обихаживать мне приходилось. Так это еще не все! Полон двор курей с цыплятами, утки, гуси, индюки! Все, думаю, – хватит! И так свету божьего не вижу! Ну, и решила пойти пива попить, посидеть в праздности, как это мужики делают, а свекрови сказать, что поросят хороших на всем базаре не нашлось.

– И что же? – поддерживал беседу из вежливости Сергей. Он вымазался в муке и проклинал про себя и бабкину разговорчивость, и ненавистное тесто, которое приклеивалось к пальцам, рвалось и упорно не желало слушаться.

– Ах, антихрист! – завопила вдруг баба Надя. – Ты что ж делаешь, окаянный! Это ж не вареники, а рванина цыганская! Брось сейчас же! Лучше я сама.

Почему «рванина», Сергей понял. Но почему «цыганская»? Переспрашивать ему не хотелось. Он промолчал и возблагодарил провидение, что вареники ему лепить больше не надо.

– Ну, что? – продолжала, как ни в чем не бывало, баба Надя. – Посидела я в той забегаловке, пива напилась, и домой. С рук мне это не сошло, – люди выдали. Ох, и разбушевалась Катерина, свекровь моя! Не разговаривала со мной больше месяца. Она бы и до самой смерти меня не простила, если бы не случай.

– Еще случай! – с ужасом подумал про себя Сергей, но решил бабе не перечить и слушать со вниманием. Авось, это окажется то, что его интересует!

Не тут-то было! Рассказ пошел витиеватый и подробный, но снова про другое.

– Волосы у меня были в молодости – загляденье! Ты, мил человек, в городе своем сроду такой красоты не видел. Диво дивное, а не волосы – косища толстенная и тяжеленная, ниже пояса. Я ее когда расплетала, вся деревня глядеть сбегалась…

– Что за наказанье с этой бабой! – подумал про себя Сергей, вежливо улыбаясь и демонстрируя живой интерес. – Сколько она будет меня морочить? Я ей про одно, – а она мне про другое. Может, это колдовство уже действует? – Ему стало смешно от этой мысли.

– Да ты чего смеешься? Ты хоть раз видел, чтоб волосы по пяток спускались, густые да блестящие, как плащ волшебный? Смеется… а у самого, небось, челюсть бы месяц на место не встала! Так бы и ходил с раскрытым ртом! Эх, молодежь! Убогие вы какие-то…

– Да я вовсе не потому… – неуклюже оправдывался Сергей.

– Не потому! – окончательно рассердилась баба Надя. – Знаю я вас! Ты мне это… мозги не пудри!

Горский не выдержал и открыто рассмеялся, так дико прозвучало новомодное выражение в бабкиных устах. Но сбить ее с мысли оказалось не просто.

– Как мне с этими волосищами тяжело да жарко было, и голова часто болела! Коса мне ее назад оттягивала, а люди думали, что это я такая гордая – вечно с задранным носом хожу. Ну вот… – баба Надя ни на минуту не прекращала ловко лепить вареники, которые у нее получались ровненькие, аккуратные и все один к одному, как близнецы. – Я когда спать ложилась, – косу рядом на тумбочку укладывала, иначе нипочем не уснешь! Она будто змея толстая вилась между мной и мужем… Ну, в один из дней, знойно было, пошли мы искупаться в озере, и Ванюшка с нами. А в озере этом с берега глубоко, он оступился, и сразу ко дну пошел, прямо как камень. Я бросилась за ним… И будто меня кто за ноги вниз потянул, даже вздохнуть не успела! Мужик-то мой видит, что нас нету, – нырнул, намотал на руку всю мою косу, Ваню под мышку взял, да так нас обоих и вытащил на берег. Мальчонка быстро очухался, а я… – она помолчала. – Скорая помощь на этот свет вернула. Никто и не верил уже. С тех пор пришлось мне косу обрезать!

– Почему? – удивился Сергей. Он раздумывал, как половчее перевести внимание бабы Нади на ее мать.

– Ох… мужик мой сказился! Как глянет на косу, так аж зеленеет весь! И зубами скрежещет. Ночью со мной спать не стал, ушел на другую половину дома. Тогда Катерина мне и велела волосы обрезать. Он, говорит, видеть ее не может.

– Кого?

– Ну косу, косу! Она ему скользкой в воде озерной показалась, и живой, как змея. Оторопь его берет. Не может мужик себя пересилить. Противно ему и страшно. Так и обрезала я свои дивные волосы! – баба Надя мечтательно подняла глаза к потолку. Было видно, что косу свою она любила и жалела о ней по сей день. – Больше они у меня так и не выросли…

Она перехватила взгляд, брошенный гостем на ее прическу, уложенную массивной короной на затылке, и махнула рукой.

– Это не то! Куда… мышиный хвост, а не коса. Нет, Бог дал, Бог и взял! – баба Надя с сожалением вздохнула.

– Расскажите еще что-нибудь о бабушке… «Марфе», – хотел сказать Сергей, но баба Надя с готовностью откликнулась, и опять не про то.

– Свекровь моя, Катерина Суворина, жесткая была, как наждак! И властная. Сама велела мне косу обрезать, и сама потом плевалась, на меня глядючи! Испоганила ты себя, Надежда, аж с души воротит, – говорила. Ну, это давно было. А померла она не старая совсем. Сначала дед ее на Рождество отдал Богу душу, а вскоре и она за ним. Огород сажала, да поранилась, – видно, кровь нехорошая стала, попала в нее грязь, ну и…заражение.

– И что, ничего нельзя было сделать? Ваша матушка, кажется, знаменитая травница на всю округу… – Сергей, наконец, получил шанс направить разговор в нужное ему русло.

– Отказалась Катерина наотрез от услуг моей матери! Не велела ее за калитку пускать! А Марфа – она гордая. Нет, так нет.

Сергей отметил, что баба Надя о матери говорит «Марфа», словно о посторонней женщине, с оттенком почитания и некоторой зависти. Ему показалось, что теперь-то он точно услышит нечто интересное и необычное. Но этому не суждено было сбыться. Проклятая баба снова завела свою волынку.

– Слегла Катерина, а все равно домом продолжала командовать до последнего своего вздоха! Созвала всех невесток перед пасхой, и велела кулич испечь на четыре семьи. Да еще прибавила, что у кого кулич самый вкусный получится, самый пышный да сладкий, тот получит все ее наследство, богатство, за всю жизнь накопленное. Я куличи печь вовсе не умела, а наследство бабкино очень хотела получить. Пришлось научиться. Уж как я старалась! Ради такого случая, вечером, в потемках сбегала к матери в лес, ни жива, ни мертва от страха. Та мне секрет кулича пасхального рассказала, что дело не столько в тесте да изюме, сколько в поленьях, которыми печь топится; их, оказывается, по-особому собирать и подготавливать нужно. Кулич вышел огромный, пышный, душистый, сладкий – и на вид загляденье, и на вкус во рту тает! Все ахнули, когда я его внесла в горницу и на стол поставила.

Ожидала я похвалы, ну и денег, конечно, или чего там у Катерины накоплено было. А она мне вручила три рубля! При всех родственниках! Это, говорит, все, что у меня есть. Теперь ты, Надежда, владеть будешь моим наследством как самая искусная и хлебосольная из всех моих невесток! Я от позора не знала, куда мне деваться… Забилась на сеновал и проплакала там до самого вечера. Очень я на Катерину обиделась тогда.

– Жестоко она с вами обошлась, – подтвердил Сергей.

– Да нет, не жестоко. Такой уж она была – генеральша! А после пасхи померла Катерина. Когда пришел ее последний час, никого возле нее, кроме меня, не было. Я ведь любила ее… Она правильная! Порядок знала и умела его в доме поддерживать. – Это прозвучало в устах бабы Нади как наивысшая похвала и признание. – И все мужики ее порядок знали, и дед, и сыны, – никто перечить не смел. А работников она нанимала всегда по одному правилу: если ест много, значит, хороший человек, не ленивый. А если чарку за обедом не пропустит, да анекдот веселый расскажет, дух веселый за столом держит, – тот для Катерины генерал, мужик, что надо…

Сергей ожидал, пока возникнет хоть какая-нибудь пауза, чтобы вставить словечко, с ужасом наблюдая за неудержимым потоком бабкиных речей. «Порядок», судя по всему, был тем самым идолом, которому она молилась. И заставляла молиться других.

Надеждам гостя на перерыв в рассказе бабы Нади не суждено было оправдаться. Она только перевела дух и с новой силой принялась за свое.

– Как почуяла Катерина свой последний час, позвала меня. Говорить-то она уж не могла, так, жестом еле заметным велела подойти. Я наклонилась. Она дрожащей рукой ключ на шнурочке с шеи сняла и дала мне, и сказала шепотом, где богатства спрятаны. Ключом тем самый большой сундук открывался, что на чердаке стоял. Я как глянула – так и обомлела…

– И что в сундуке оказалось? – поинтересовался Сергей из вежливости. Россказни бабкины порядком его «достали», и он с трудом сдерживался, чтобы не запустить в бабу увесистым куском теста.

– Иконы там лежали старинные – много, и все большие и красивые. Каждая завернута в белое полотенце. Я их потом продала и вот этот дом построила. Еще много денег осталось! А из остальных вещей, когда наследство Катеринино делили, я себе только макитры взяла, – девять штук, все с узором по краю и обливные, как жар горят, – уж очень они мне по сердцу пришлись.

К этому времени вареники сварились, в воздухе распространился запах наваристого деревенского борща, и Сергей почувствовал, что он голоден.

Баба Надя поставила на стол глиняные узорчатые глубокие тарелки для первого, огромную миску с дымящимися варениками, тарелки и тарелочки с разнообразной зеленью, сметаной и соусами, холодными солеными помидорами и огурцами, прямо из погреба. Запахло чесноком, зеленым луком, укропом и петрушкой. Из печки она достала кастрюлю с борщом и запеченное с овощами мясо.

Сергей вспомнил, что привез из города торт, коньяк и конфеты, разные сладости. Баба Надя поставила на стол только выпивку и коробку с рахат-лукумом. Все остальное к чаю она испекла сама и считала, что «домашняя еда здоровее и сытнее». Огромный посыпанный орехами торт благоухал ванилью и корицей, дымились пампушки и рогалики, на которых таяла сахарная пудра.

– Садись к столу, гость дорогой! Сейчас я Аленку кликну, да Ивана – обедать будем!

Сергей никогда в жизни не видел такого стола и такого обилия еды. Заграничная прозрачная ветчина, безвкусные пирожки, синий обезжиренный бульон и смертельно надоевшие бутерброды показались вдруг не просто гадостью, а настоящей отравой.

Алена явилась с большим кожаным чемоданом. Вещи баба Надя приобретала исключительно «добротные», прочные и «основательные». Сергей поймал себя на том, что уже почти освоил бабкин лексикон. Однако, куда собралась Алена? Уезжает, что ли? Это его несколько огорчило. Купальская ночь любви странным образом на него подействовала. Ему все время хотелось испытать еще раз нечто подобное… но вот что? Этого он, как ни старался, ни вспомнить, ни осознать не мог. Собираясь в село, надеялся не только выйти на «ведьму Марфу», но и с Аленой поразвлечься, если случай представится. Похоже, последнее ему вряд ли удастся. Ах, какая досада! Была бы хоть какая-то компенсация за выслушивание болтовни проклятой бабы!

Оказалось, что Алена едет в Харьков, где будет то ли готовиться к поступлению, то ли заниматься в какой-то театральной группе. Баба Надя написала письмо своей дальней родственнице, которую лет десять не видела, и та согласилась приютить в своей городской квартире внучку Аленку, возжелавшую непременно стать актрисой.

Иван обедать не явился, и Сергей, чтобы поддержать разговор, поинтересовался, почему.

– Ох, не знаю, – вздохнула баба Надя, набирая борщ в тарелки и обильно сдабривая его сметаной. – Только если он пропадает куда-нибудь, – жди беды! Раз пропал – девочку домой принес, Лидушку нашу. И ведь не добьешься толком, где взял! Второй раз пропал – женщину немую привел. Наказанье, а не мужик!

– Что за женщина?

– А… – баба Надя махнула рукой, – Леся это. Мы ее так сами назвали. Она же ни слова вымолвить не может. Смотрит только и молчит. И где он откопал ее? Он, окаянный, любит к порогам ходить.

– К порогам?

– Ну да, там очень далеко, за лесом, потом еще за дубовой рощей, где камни огромные навалены, река сверху спадает, водопадом. Иван туда ходить повадился. В порогах, говорит, дух реки живет, а он с ним разговаривает. То совета спрашивает, то за помощью обращается.

– Дух реки? Это интересно!

– Да! Поэтому там вода кипит, бурлит, ревет, – это речной дух тешится.

Увлекшую Сергея тему перебила Алена, предлагая гостю мясо и вареники с разными соусами.

– Ты с чесноком будешь? – она не церемонилась и перешла на «ты», а глаза ее все так же игриво посматривали из-под блестящих бровей. Сергей понял, что его шансы все еще велики. Не стоило отказываться от такого лакомого кусочка. Но как же найти ее в Харькове? Он знал атмосферу театральных кружков, богемную, чересчур свободную, распущенную. Алена будет пользоваться успехом. Если не как талантливая актриса, то как женщина. Какой-нибудь провинциальный режиссеришка… Сергей аж скрипнул зубами. Ну нет, ребята! Такую птичку нужно держать в клетке! И он придумает, как это осуществить. Во что бы то ни стало.

Мясо было сочное и таяло во рту, вареники оказались удивительно вкусными, и хозяйка угощала от всей души. Видно было, что она любит кормить, и смотреть, как люди едят. Это доставляло ей неподдельное удовольствие. За столом она излучала радушие: неторопливая, степенная, дородная, – такая и пахать, и блины печь не оплошает. Не баба – воин в юбке, и щиты ее непоколебимы! Весь порядок жизни она держала твердой рукой. Отцу в семье, по ее словам, были почет и уважение, ну а власть – у бабы Нади, полная и безоговорочная.

– Место женщины – на кухне! – поучала она внучек, а теперь и Сергея. – Ее дело – кормить! Чтобы в доме всегда было наварено, нажарено, напечено, чисто убрано, постирано. Огород чтоб был в идеальном порядке, скотина держалась в холе и сытости. Обязательно должны быть во дворе корова, поросята, куры, утки, гуси, индюшки!

Чисто вымытая, обильная и сытая кормушка – вот что представляла собой картина мира в глазах бабы Нади. И если женщина крепко стоит у руля этой кормушки – значит, картина мира незыблема, и все идет как надо!

Алена скорчила забавную гримаску, и Сергей едва сдержался, чтобы не прыснуть со смеху. Уж больно вид был важный и значительный у бабы Нади, когда она все это говорила, с благоговением, будто молитвы читала своему Богу! А Бог у нее один – Порядок.

Сергей вдруг почувствовал себя неуютно за этим ломящимся от еды столом, в этом набитом до отказа добром доме, с чисто выскобленными полами и горками белоснежных подушек на высоких деревянных кроватях. Ему на миг показалось, что он заперт в этой вкусно пахнущей пирогами и борщом, уставленной иконами и хорошей посудой ловушке, которая вот-вот захлопнется… Кусок застрял у него в горле. Он закашлялся, чувствуя, как сдавил шею воротник модной рубашки. Что за черт!

С трудом дожидаясь конца обеда, он больше не слушал болтовню хозяйки, размышляя, как бы ему сделать так, чтобы Алена не выскользнула у него из рук. Нужная мысль пришла неожиданно, так что он снова чуть не подавился огромным куском торта, заботливо положенным ему на тарелку бабой Надей. Сергей так объелся, что стало нечем дышать, все его тело стало тяжелым и неподъемным. Его мучил нешуточный вопрос: как вырваться из-за этого смертельного стола?

Выручила Алена. Ей пора было уезжать. Баба Надя засуетилась, складывая внучке в дорогу огромное количество еды и давая ей наставления, как жить в городе.

– По столовкам не вздумай ходить, язву желудочную себе заработаешь в один миг! – причитала она. – По вечерам дома сиди, не шастай! Себя в порядке соблюдай! Не дай Бог, я что узнаю, от меня и в городе не спасешься!

Алена показала ей за спиной язык, счастливая, что уезжает.

– А где ты жить будешь? – с незаинтересованным видом спросил Сергей.

Девушка сразу помрачнела. Бабка, которая согласилась ее приютить, жила на самой окраине, в старом доме с частичными удобствами. Такое место обитания никак не подходило молодой, красивой, подающей надежды артистке. Да и людей туда не пригласишь. Стыдно. Но ей, как всегда повезло! Сергей предложил свою двухкомнатную квартиру в центре, с телефоном.

– Я могу пожить в гостинице. А там и вовсе за границу уеду, – вот только соберу материал для книги. Так что сможешь жить, сколько понадобится. Мебели там, правда, мало, а пыли много. Но это, я думаю, дело поправимое! – он улыбнулся, бросая многозначительный взгляд на Алену. – Возьми ключи. Мне еще придется задержаться здесь немного – не со всеми познакомился.

Девушка просияла, и, как ни странно, баба Надя тоже. Она не подумала о том, что Сергей может в любой момент явиться в свою квартиру; ее занимало только то, чтобы ее любимой внучке жилось в городе хорошо и удобно.

– Такое дело благословения требует!

Баба Надя вынесла икону Божьей Матери, с драгоценным позолоченным окладом, темную, старую и величественную. У Сергея захватило дух, когда он прикинул, сколько такая вещь стоит. Наверное, из сундука Катерины Сувориной, – подумал он. Да, немалое наследство бабка отхватила, и за что? Кекс какой-то испекла! Что за сюрпризы преподносит нам жизнь нежданно-негаданно!

Алена перекрестилась, поцеловала икону. Сергей смотрел на все это, как во сне. Когда девушка наклонилась, короткая юбка высоко открыла красивые ноги, мелькнули кружевные трусики, и он почувствовал, как сразу пересохло в горле. Какое счастье, что у него оказались при себе запасные ключи от квартиры! Он ведь чуть не оставил их соседке, чтобы она прибралась к его приезду, пыль вытерла, полы помыла. В последний момент остановился. Интуиция!

Проводив Алену к автобусу, он вернулся в дом. Сильно перегруженный желудок неприятно ныл. Глаза слипались. Послеобеденное солнце ложилось на светлые полы, плетеные дорожки, горячими золотыми полосами. Баба Надя постелила на диване, принесла пуховую подушку.

– Ты отдохни, милок, – дневной сон сладкий, как мед! Ложись, я тебя разбужу к ужину.

– Опять заставит есть! – с ужасом подумал Сергей, проваливаясь в приятную дремоту. Под потолком кружилась случайно залетевшая на запах клубничного варенья пчела, монотонно жужжала, убаюкивая…

Перед отъездом в село он улаживал последние дела Нины, связанные с продажей картин и имущества. В адвокатской конторе стояла духота. Через открытые настежь окна влетал тополиный пух.

– Ну, где твоя дама? – спросил нотариус, теряя терпение.

Нины не было уже целый час. Сергей не выдержал и позвонил ей, чего он старался не делать, так как ее сильно нервировали телефонные звонки. Наверное, страх распространяется, как инфекция. Нина заразилась им от Артура, а Сергей от Нины. Не желая сам себе в этом признаваться, он начал с опаской входить в темные подъезды, оглядываться на улицах, неспокойно спать. Никакой видимой причины для этого не было. Милиция определила смерть художника Корнилина как несчастный случай.

Сергей по просьбе Нины ходил в мастерскую, смотрел на вырванные из стены металлические крепления, пожимал плечами. Ему тоже было невдомек, как могло произойти подобное. Он даже попытался оторвать второй стеллаж, но безрезультатно. Парень он был спортивный, далеко не хилый, и то, что ему не удалось даже расшатать железную конструкцию, наводило на размышления. Вряд ли кто-то в силах был сделать это. К тому же, стеллаж нужно было оторвать от стены мгновенно, – ведь не стал бы Артур стоять и терпеливо ждать, пока убийца отдерет это громоздкое сооружение и бросит его. Даже очень сильному человеку такое не по плечу. Видимо, стечение обстоятельств, случайность… одна на тысячу. Всякое в жизни бывает.

Нина ответила на звонок не сразу: ее голос дрожал.

– Сережа, приезжай немедленно. Я так боюсь…

– Что случилось?

Она заплакала.

– Приезжай…

В трубке раздались гудки. Сергей чертыхнулся и вызвал такси. В машине он ругал сам себя за то, что поддается паническому настроению Нины. Женская истерика, не стоит обращать внимания. Он вспомнил, как сегодня утром решил посмотреть на купленную им подвеску, и не смог ее найти. Она хранилась в шкафу на верхней полке. Но на месте ее не оказалось. Что за черт! Он перерыл весь шкаф – безрезультатно. Сердце билось тяжелыми, болезненными толчками. Неужели, кто-то проник в квартиру и украл амулет?

«Амулет» – так назвал подвеску Артур, когда они вместе ее рассматривали. Сергей с ним согласился – вещица явно была ритуального назначения. Для ювелирного украшения слишком проста и, на первый взгляд, неказиста. Но была в ней какая-то сила притяжения, присущая только изделиям, имеющим скрытое значение, наделенным тайным смыслом.

После лихорадочных поисков, сменившихся минутой отчаяния, амулет обнаружился в ванной, висящим на крючке для полотенец. Это уж было совсем невероятно! Неужели Сергей оставил его там? Но зачем? Он вообще не носил его в ванную. Вчера вечером, конечно, он был в изрядном подпитии после поминок… Но не до такой же степени пьян, чтобы не помнить, что он куда кладет? Выходит, до такой.

Такси остановилось у дома Корнилиных. Сергей расплатился и вышел. Сад показался ему заброшенным и опустевшим, хотя внешне в нем ничего не изменилось. Вокруг старой вишни жужжали осы, посреди двора цвели красные и белые пионы. Разросшиеся повсюду любимые Артуром дикие ромашки остро пахли лекарством. Они были примяты автомобильными шинами. Кто-то весьма бесцеремонно въезжал во двор, видимо, в связи с похоронами. А может быть, мебель грузили.

Нина долго не открывала. Наконец, за пыльным стеклом веранды показалось ее бледное испуганное лицо.

– Сережа, ты?

– Открывай, не бойся. Что случилось?

Она вышла на крыльцо, прислонилась к Сергею и заплакала. Плечи ее, накрытые шерстяной шалью, судорожно вздрагивали.

– Мне холодно. Видишь, жара на улице, а я никак согреться не могу. – Она вся дрожала.

– Ты чем-то расстроена? Мы тебя ждали, нужно подписать бумаги…

– Кто-то приезжал сюда ночью, – Нина говорила шепотом, так, что он едва слышал. – Видишь? – Она показала на следы шин. – Я встала утром, и… Кто это, как ты думаешь? Они меня убьют, так же, как Артура! Если бы хоть знать, за что… Что им нужно?

– Кому? Тебе кто-то угрожает?

– Нет…– она растерянно оглядывалась вокруг, как будто никак не могла понять, где находится.

– Пойдем в дом!

Сергей обнял ее за плечи и чуть ли не силой увел со двора. В комнатах было сумрачно и прохладно, пахло еловыми ветками, свечами и увядшими цветами. Печальный запах утраты, невосполнимой ничем. Почти все вещи и картины были проданы, голые стены наводили уныние, в углах висела паутина.

– Я вышла утром, очень рано, часов в пять… никак не могла уснуть. Захотелось подышать свежим воздухом. И увидела… следы шин, прямо посреди двора. Вечером их точно не было, я знаю. Я никому не разрешала въезжать сюда, портить ромашки… Артур их так любил.

– Мало ли, кто…

Она не дала ему договорить; она его не слушала, озабоченная тем, что ей нужно было объяснить, высказать.

– Я спрашивала соседей, никто ничего не знает… Значит, это было ночью. Опять ночью. Артура тоже убили ночью.

– С чего ты взяла…

– Я знаю. – Нина очень серьезно посмотрела на Горского. – Артура убили. Он чувствовал. А я ему не верила…– ее глаза лихорадочно блестели. – Он боялся. Теперь я тоже боюсь.

Она вышла и через минуту вернулась с толстой, очень старой книгой в кожаном переплете.

– Пойдем. Ты будешь держать свечу, а я читать. Одной мне это никак не удавалось. Возьми! – она дала ему в руку желтую церковную свечку.

… Подите вы, силы праведные, к такому-то сякому-то вору, убийце, – забормотала Нина, глядя в книгу, – Будь ты, вор-убийца, проклят моим сильным заговором, в землю преисподнюю, в смолу кипящую, в золу горячую, в тину болотную, в плотину мельничную, в дом бездонный; будь прибит в притолоке осиновым колом, иссушен суше травы, заморожен пуще льда, окривей, охромей, ошалей, одеревеней, обезумей, оголодай, отощай, валяйся в грязи, с людьми не свыкайся, и не своей смертью умри…

Сергей не верил своим ушам. Он ходил за Ниной по опустевшим комнатам, держа горящую свечу, и не понимал, на каком он свете. Где-то невероятно далеко остался Париж с Елисейскими полями, кордебалетом [20] Мулен-Руж, огнями фонарей на набережной Сены, островом Ситэ со знаменитым собором Нотр-Дам, громада которого напоминала ему об Эсмеральде [21] и о любви несчастного уродца, Эйфелевой башней, маленькими уютными бистро, запахом жареных каштанов на узких улицах…

Он вернулся на родину. Свеча потрескивала, и расплавленный воск обжигал ему пальцы. Женщина в шерстяной шали, с тяжелым узлом волос на затылке, бормотала прерывающимся голосом:

– …Пойду, благословясь, из избы дверями, из дверей в ворота, из двора во двор, под красное солнышко, под чистое поле, в чистом поле стоит святая Божия церковь, сами царские двери растворяются, сам раб Божий заговаривается от колдунов, от ведунов, кто на меня лиху думу думает, тот, считай, в лесах лесок, в море песок, а на небе звезды, во веки веков, аминь, аминь, аминь…

Сергею казалось, что он видит заколдованный сон. Между синих елей стоит высокий терем, а в тереме том царь-девица, из окошка ему улыбается, ручкой белой манит… И стоит в том лесу зеленый туман, и пахнет в том лесу то ли смертью лютой, то ли любовью, как стрела, острой, что впилась в сердце молодецкое. И стекает кровь алая по кафтану парчовому, жемчугами заморскими расшитому, стекает в землю сырую, вся, до капли…

– Сережа, что с тобой? – Нина пыталась разжать его пальцы. Свеча догорела почти до конца и жгла ему ладонь, а он не замечал этого. – Я уже закончила. Идем пить кофе.

Запах кофе вернул его к реальности. Напротив него сидела его бывшая однокурсница, искусствовед, современная, интеллигентная и очень интересная женщина, жена, – вернее, вдова его друга, знаменитого столичного художника Артура Корнилина. И все. И никакой мистики.

– А может, это колдовство действует?

– Ты что, Сережа? О чем ты?

Сергей пришел к выводу, что смерть мужа оказала разрушительное действие на психику Нины, что она явно не в себе, и что общение с ней нехорошо влияет на него самого. Поэтому он передал ей все бумаги, все адреса, телефоны, координаты адвоката и нотариуса, с которыми предварительно договорился, и уехал в лесную деревню, к Алене, бабе Наде и прочим интересующим его личностям. В конце концов, ему пора заниматься своими делами! Книга не движется, потому что нет материала. Значит, необходимо предпринять определенные шаги, чтобы таковой появился, и засесть за работу. Хватит болтаться без дела. От лени и праздности всегда чепуха в голову лезет.

– Вставай, гость дорогой, ужин на столе! – медовым голосом пропел кто-то у него над ухом.

Мысль о еде отозвалась тошнотой и судорогами в желудке. Господи, только не это! Сергей не сразу сообразил, где он. Через раскрытое окно доносился птичий гомон, кудахтанье, хлопанье крыльев. Цып-цып-цып-цып… Цып-цып-цып-цып-цып… – выводил кто-то во дворе тонким голосом. Ветер раздувал вышитые крестиком белоснежные занавески, шевелил листья герани, которая пышно цвела на подоконнике. На стене мирно тикали ходики. Интересно, с кукушкой они или без?

Сергей встал и подошел, рассматривая. Только сейчас он обратил внимание на редкостные картинки, вставленные в деревянные неполированные рамочки. Вся стена была в этих картинках.

– Да это вышивки?! – удивился он.

Работы поразили его своей миниатюрностью, изящной тонкостью и необычностью цвета. Он не мог оторвать от них глаз. Все картинки были на одну и ту же тему – цветы и травы. На белом атласе сочная и яркая гладь изображала всевозможные оттенки зеленого: травинки, стебельки, листья, переплетающиеся дивными узорами, образующие всевозможные сочетания – от серебристо-салатового до темно-изумрудного. На этом чудном фоне, словно живые, застыли прозрачные стрекозы, мохнатые и блестящие шмели и пчелы. Но больше всего привлекали взор светящиеся изнутри соцветия вербены, нежно-розовые, с белыми звездочками посередине, маленькие сиреневатые цветочки кошачьей мяты и листья шалфея. Каждый цветочек имел свою собственную золотую, сияющую ауру, крошечную, как росинка. Все вместе они создавали непередаваемое словами ощущение трогательной и чистой прелести зеленого мира, его немеркнущей красоты, которой невозможно пресытиться, сколько бы ни смотрел.

– Это все Лидушка, моя младшая внучка вышивает, – раздался у Сергея за спиной голос бабы Нади.

Он вздрогнул от неожиданности, повернулся.

– Вышивки потрясающие! – он не кривил душой. Вещи действительно уникальные. Как искусствовед, он никогда не видел ничего подобного, а как коммерсант, сразу подсчитал в уме, сколько могли бы стоить такие работы, если их выставить в художественном салоне, особенно за рубежом. Сумма складывалась немалая.

– Марфа их обоих учила вышивать, и Аленку, и Лиду. А получилось только у Лиды. Аленка непоседа – ее разве что привязывать надо было, иначе нипочем не удержишь. Работа очень кропотливая, усердия и аккуратности требует, душевной тонкости. Лиду бывало не оторвешь – как усядется за пяльцы [22], ни есть, ни пить не дозовешься. Она и Лесю потом научила. Но у той натура другая, сумрачная.

– Как это? – не понял Сергей.

– А вот пойдем, покажу, – тогда поймешь! Лесины вышивки я в другой комнате развесила. Здесь не поместились.

Сергей пошел за бабой Надей в другую комнату, где вся стена тоже оказалась увешана вышивками, похожими по исполнению, но совершенно отличными по настроению, подбору тонов. Здесь на каждой картинке в том или ином виде присутствовала вода. Фон темный, и на нем грустные и мерцающие в лунном свете ночные цветы, кувшинки на черном зеркале пруда, желто-коричневые шарики череды, бледно-зеленые, седые листья болотной мяты и тоже вода… Очарованный сон, печальный и изысканный, неподвижный…

У Сергея захватило дух от этой мрачной и торжественной эстетики приглушенных тонов и чувств, под которыми угадывалось кипучее и страстное напряжение сил. Так тихая вода скрывает глубокий омут, откуда нет возврата…

– Нравится? – баба Надя усмехалась, глядя, как вытянулось лицо у заезжего гостя. Видать, «проняло». Это слово имело у нее много разнообразных оттенков смысла. В данном случае имелось в виду, что рукоделие ее внучек произвело впечатление на городского человека. Городские в представлении бабы Нади были людьми бестолковыми, неумелыми, рассеянными, вечно голодными и отравленными ядовитым воздухом. Оттого они такие «чумные», ничего им не втолкуешь, не объяснишь. И еще одна их особенность – спешка. Они постоянно спешат. Вот только куда?

– Очень нравится, – ответил Сергей. – Такая работа немалых денег стоит.

Он уже прикинул про себя, что деревенские девчонки, ничего в коммерции не смыслящие, будут полностью зависеть от него. Так что он сможет неплохо заработать, и они довольны останутся. А те гроши, что они получат за свою работу, покажутся им манной небесной. С этими приятными мыслями он отправился на прогулку к лесному озеру. Проводить Сергея вызвался Иван, который нежданно-негаданно к вечеру явился домой.

ГЛАВА 5

Благословенная земля Тосканы [23], в прозрачной дымке остывающего вечернего воздуха, нагретая горячим итальянским солнцем, источала запахи перезревшего винограда и густой цветочной пыльцы. Флоренция, страстное сердце Тосканы, затихла в преддверии ночи. Отгремела ослепительная рыцарская джостра, триумф отважных, коварных и обольстительных братьев Медичи [24] – Лоренцо и Джулиано. На райские флорентийские сады опустилась влажная темнота, полная таинственных звуков и ароматов. Дивные римские мраморы отражались в освещенных луной бассейнах уснувших фонтанов.

Вдоль сложенной из крупных камней стены, за которой мерцали тусклые кресты и унылые надгробия, осторожно пробирались две закутанные с ног до головы в темные плащи фигуры.

– Сюда!

Неизвестные скользнули в темный проем в стене. Тишина стала еще плотнее, окутав их своим душистым покрывалом. В колючих кустах дикой розы были заранее припрятаны орудия труда – две железных кирки и лопата.

– Скорее…

В глухом уголке кладбища двое принялись раскапывать свежую могилу. Тот, что повыше, все время оглядывался; второй, чуть пониже и поплотнее, быстро копал, тяжело дыша. Земля, жирная и рыхлая, поддавалась легко. Показалось завернутое в плотную ткань мертвое тело. Неизвестные взяли его с двух концов и понесли к забору. Тело оказалось тяжелым и отвратительно пахло.

Недалеко от кладбища, в глубине заброшенного сада, стоял мрачный каменный дом с высокой крышей и узкими окнами. Окованная железом дверь открылась с неприятным скрипом. Двое в плащах втащили мертвеца внутрь дома, заперлись и придвинули к двери тяжелую дубовую лавку. Только после этого тот, что повыше, зажег медный светильник.

– Манфред, ты проверил окна?

– Да,учитель, – почтительно ответил молодой человек, стройный и широкоплечий, удивительно красивое лицо которого имело благородные, полные достоинства черты.

Комната, с высоким деревянным потолком из грубых балок, была почти пуста. У северной стены стоял массивный стол, на который неизвестные положили мертвое тело. У стола, в каменной нише в стене стояли множество склянок и бутылочек с остро пахнущими снадобьями, лежали ножи, пилы и различные железные крючки жуткого вида.

Высокий человек снял плащ, повесил его у двери, и принялся разглядывать мертвеца. Тело принадлежало мужчине лет сорока, худому и длинному, черноволосому, со смуглой кожей, которая приобрела тусклый серо-зеленый цвет. Глаза трупа ввалились, бескровные губы разъехались, волосы прилипли к обтянутому кожей черепу.

Молодого человека едва не стошнило. С трудом преодолевая спазмы в горле, он подошел, помогая учителю разрезать и снять с трупа одежду, в которой уже копошились черви. Мертвых он давно не боялся, но никак не мог превозмочь отвращение к пролежавшим некоторое время в земле трупам. Особенно летом, когда жара, влага и черви быстро делали свое дело.

Манфред старался отвлечься, чтобы тошнота и судороги в желудке не мешали ему помогать учителю, известному врачу и астрологу Луиджи, к услугам которого прибегали самые богатые и знатные флорентийские семейства, Веспуччи и Торнабуони, и даже сами братья Медичи. Чахотка преследовала изысканных и меланхоличных женщин, скучающих в роскошных, блистающих мрамором и позолотой, просторных палаццо. Искусство врача высоко ценилось, ибо болезнь не признавала различий между благородными сеньорами и простыми людьми. Под ярко сияющим небом Тосканы свирепствовали эпидемии холеры, чумы, черной оспы и чахотки. Жизнь становилась призрачной и упоительной, подобной скоротечному сну, готовому прерваться в любой миг. И отношение к ней поэтому было особым, как к драгоценному и пьянящему напитку, кубок с которым нужно успеть осушить до дна. Будет ли завтрашний день? Этого никто не знал.

Луиджи сделал продольный разрез трупа, и вытащил скользкие, покрытые гнилостным налетом, дурно пахнущие внутренности. Манфред смотрел на эти отвратительные останки того, что не так давно было человеком, и содрогался.

Память совершенно неожиданно вернула его к блистательной, яркой и пышной джостре царственных братьев, волшебному видению, с развевающимися знаменами из восточного шелка, которые несли быстрые оруженосцы за каждым участником рыцарского турнира. Отважный Джулиано выступал впереди, в ослепительном наряде из серебряной парчи, разукрашенном жемчугом и рубинами. На штандартах [25] Медичи сияло золотое солнце, символизирующее жар любви, и Минерва [26] в белоснежном одеянии, вооруженная щитом и копьем, взирала на великолепных всадников. Лошади в золотых сбруях, султанах из разноцветных перьев, с изумрудными звездами на благородных лбах, лениво помахивали заплетенными в косички хвостами. Крупные бриллианты жарко горели в лучах полуденного солнца на шлемах рыцарей. С увитых цветами и лентами трибун еще жарче светились глаза прекрасных дам, провожающих тайными и явными взглядами своих возлюбленных…

Перед Манфредом предстали вытянутые к вискам, сонные и загадочные, полные притушенного огня зеленоватые глаза прекрасной генуэзки Симонетты. Она была в бледно-голубом платье, расшитом золотыми и серебряными лилиями, сама такая же бледная, как прозрачный газ на ее хрупкой груди, со сгибающейся от тяжести драгоценного ожерелья длинной шеей. Ее завитые льняные локоны покрыты тончайшей паутинкой золотой сеточки. Изредка она подносила к розовым губам белоснежный кружевной платок. Симонетта была больна, она кашляла, и все чаще на ее шелковых кружевах появлялись зловещие кровавые пятна. Лихорадочный румянец играл на ее нежных щеках, и Джулиано то и дело бросал на нее полные тоски и беспокойства взгляды.

Луиджи почти каждый день, а иногда и ночью посещал в закрытой карете огромный палаццо сеньора Веспуччи, – он пытался если не вылечить красавицу, то хотя бы продлить ее жизнь, которая висела на волоске. Он, как врач, ясно понимал это. «Прекрасная роза Флоренции» умирала, и ничто не могло ее спасти, – ни любовь всесильного, блистательного и храброго Джулиано Медичи, ни напоенный ароматами мирта и лавровишни прозрачный воздух Италии, ни несметные богатства ее пожилого супруга, ни молитвы кардиналов и епископов, ни красота, данная ей Богом, ни обожание поэтичных и порывистых флорентийцев, ни врачебное искусство ее лекаря, лучшего среди лучших.

Манфред иногда сопровождал Луиджи в палаццо Веспуччи, шелка и бархаты которого, диковинные гобелены, мягкие ковры, пышные букеты в заморских вазах, и даже драгоценные мраморы пахли смертью.

Розовый миндаль, благородный лавр и свечи кипарисов, качающиеся на ветру,

Залитые солнцем пинии и дикие белые розы у их подножия,

Загадочные окна дворца, и белое лицо дамы в золотой вуали,

Запах магнолий в прохладной тени – и все это… смерть…

– Видишь? Этот человек умер от болезни сердца, а вовсе не от теплового удара. О чем ты думаешь? – недовольно прервал Луиджи мысли своего самого способного ученика. – Вернись с небес на землю! Туда ты еще успеешь отправиться, и, возможно, гораздо быстрее, чем кажется!

Врач обладал тяжелым характером, постоянно ворчал и был всем недоволен. Угодить ему мог один только Манфред, да и то не всегда. Молодому человеку частенько доставалось от желчного и вечно раздраженного учителя. Но все это было незначительным по сравнению с теми знаниями, которыми был буквально напитан Луиджи. Он знал все о звездах, растениях и минералах, умел приготовить любое снадобье, бальзам, мазь или косметическое средство, и охотно обучал этому Манфреда, полюбив его как родного сына.

Богатые родители молодого человека долго не имели детей. Отчаявшись заполучить наследника и продолжателя рода, они обратились к знаменитому целителю, который пообещал им рождение мальчика, столь же красивого, сколь умного. Однако врач выдвинул странное условие: достигший юного возраста сын славного рода должен стать учеником астролога, алхимика и мага, и перенять все его знания. Только достигнув совершенства в науке врачевания и всех прочих науках, которые пожелает передать ему учитель, он может вернуться под родительский кров и унаследовать все земли, золото и прочее имущество своих отца и матери, продолжая жить так, как он сам захочет. Но до той поры Манфред, как целитель велел назвать мальчика, будет находиться на обучении и в услужении у своего учителя, как обыкновенный подмастерье и беспрекословно подчиняться всем требованиям, которые ему будут предъявляться.

Потерявший надежду иметь наследника отец, который к тому же не был склонен особенно верить докторам, дал необдуманное согласие. А дальше все пошло как по писаному. Прекрасный ребенок родился точно в срок, указанный врачом, и рос здоровым и на удивление смышленым мальчиком, превратившимся в красивого, образованного и весьма учтивого юношу. Пришла пора выполнить данное целителю обещание. И Манфред, оплакиваемый безутешной матерью, отправился во Флоренцию, как было велено, с несколькими грошами в кармане и узелком самых необходимых вещей.

Город поразил его обилием богатых палаццо, фонтанов, площадей, садов и мраморных скульптур. Печальные римские богини отражались в искусственных прудах, овеваемые прохладным ветром с реки, приносящим запах спелого инжира и апельсинов. Солнце нагревало старинные колонны и мускулистые тела мраморных Гераклов [27]. По мощеным камнями улицам гарцевали разодетые всадники, проносились, гремя колесами, кареты знатных сеньоров, на шумных рынках ругались толстые торговки, над площадями медно звонили церковные колокола.

Густо-синее небо лилось сверху, горячее, как раскаленная лазурь. Купол флорентийского собора Санта Мария дель Фьоре царил над морем домов, превращая роскошный и изысканный город в сказочный мираж, блестящую оправу к самым темным, трагическим, зловещим и кровавым страницам своей истории. Этот город – «царство вечного праздника», любезный душам всех дерзких мечтателей, храбрых и отважных кондотьеров [28], знатных патрициев, политиков, проповедников, художников, философов и прекрасных женщин, – околдовывал сразу и навсегда.

Флоренция любила живопись, поэзию, воинскую доблесть, ум и золото, золото, золото… Ее купцы торговали не только в Европе, но достигали Азии и Африки, снабжая горожан товарами самыми изящными и диковинными, редкостными и драгоценными, особенно ценившимися родовитыми сеньорами. Дух легкого и восторженного безумия царил повсюду – под высокими сводами дворцов и в вихре карнавала, на рыцарском состязании, дружеской пирушке и в интеллектуальном споре.

«…счастливы те блаженные духом, которые в своем безумии приятны себе и другим…» Это, пожалуй, было кредо флорентийцев.

Манфред с трудом отыскал неприметный и мрачный дом Луиджи, притаившийся среди одичавших деревьев старого сада. Маленькие окошки были плотно закрыты толстыми темными ставнями, дверь оказалась заперта. Молодой человек долго стучал, и совсем отчаялся, когда, наконец, послышался скрип заржавевших петель и на пороге появился молодой мужчина, очень высокий, крепкого телосложения, с колючим и настороженным взглядом.

Луиджи знал все и обо всем, он был кладезем самых неожиданных сведений, невероятных и чудесных. Манфред, получивший хорошее образование, понятия не имел ни о чем подобном.

Несколько комнат в доме были отведены для производства алхимических опытов, приготовления лекарств, и разных других вещей, о которых Манфреду не было известно. На чердаке Луиджи установил подзорную трубу и подолгу запирался там, рассматривая звезды и планеты. По ночам к нему приходили таинственные незнакомцы, желавшие оставаться неизвестными. Они закутывались в темные плащи и надевали на лица плотные маски, нервно оглядывались, заметно трусили и говорили прерывающимся шепотом. Луиджи выслушивал их просьбы и почти никогда не отказывал. Он что-то выносил им, закрывая полою плаща, и незаметно передавал из рук в руки. Карманы Луиджи всегда были полны золотом, которому он не придавал абсолютно никакого значения, и о котором вспоминал только тогда, когда надо было покупать еду, одежду или составляющие для лечебных снадобий. В углу каминной залы стоял большой резной сундук-кассоне из темного дерева, – в нем тоже было насыпано золото, которое никто не считал. Манфред и Луиджи просто брали оттуда, сколько надо, на свои нужды.

Посудный шкаф был заполнен не тарелками и стаканами, а склянками для микстур, капель и мазей, ступками с пестиками для растирания порошков, ситечками, мерными ложками, разными баночками и бутылочками. В каменных нишах на деревянных полках сушились травы и лекарственные растения.

Луиджи научил Манфреда приготавливать яды, которые в малых дозах исцеляли. Эта грань – порция, не убивающая, а исцеляющая, – была настолько тонка, что перейти ее невзначай ничего не стоило. Искусство врача как раз и состояло в умении отмерить дозу, удержавшись на «лезвии бритвы».

Молодой человек впервые увидел цикуту – страшный и не оставляющий следов яд, убивающий безболезненно.

– Сократ [29] в предсмертные часы не ощущал ничего, кроме холода, – сказал Луиджи, раскладывая на подносе ядовитое растение. Им оказался болиголов пятнистый: Манфред не раз его видел, играя ребенком в зарослях, которыми покрылся старый ров, некогда окружавший замок его предков, а ныне почти сравнявшийся с землей. Мальчишки рубили страшное растение игрушечными мечами, не подозревая о его тайне.

– Как проявляется действие яда? – спрашивал Манфред. Он неизменно получал полный и подробный ответ на любой возникающий у него вопрос. Так случилось и в этот раз.

– Если человек побледнел, не может глотать, и у него постепенно, снизу вверх, отказывают все органы, но сознание ясное, можно подозревать отравление цикутой, – объяснял Луиджи, обычно добавляя от себя еще множество интересного. Например, что лекарство из болиголова готовить нужно, когда растение цветет и у него свежие зеленые листья.

Однажды Луиджи взял с собой Манфреда для сбора цветов болиголова. Место, куда они пришли, оказалось настоящими зарослями ядовитого растения, стволы которого внизу были покрыты отвратительными красными пятнами, напоминающими бурую несвежую кровь. В этом ядовитом лесу, где растения достигали двух метров, резко пахло мышами, от душного чада кружилась голова. Манфреду вдруг стало по-настоящему страшно. Необъяснимая паника нарастала стремительной и тяжелой лавиной. Какое-то время он боролся с ней…

Очнулся он уже на поляне. Луиджи поливал ему лоб родниковой водой.

– Ну, как ты?

– Что случилось? – Манфред ничего не понимал.

– Это с непривычки, яду надышался.

Манфред попытался встать, но голова закружилась, желудок свела судорога, и его вырвало, на горячую от зноя траву.

Цветы и листья болиголова Луиджи насобирал сам, сложил в сумку из бархата, крепко закрыл.

– Вставай, пошли, – сказал он молодому человеку. – Голова кружится?

– Нет.

На самом деле голова была пустой и туманной, сознание мутилось и глаза резало, но признаваться в своей слабости Манфреду не хотелось. Поэтому он поднялся и пошел за Луиджи, удивляясь, как это тому удалось не отравиться ужасным ядовитым чадом и идти, как ни в чем не бывало, насвистывая что-то себе под нос с самым непринужденным видом. Луиджи словно не замечал бледного лица своего ученика, которого все еще тошнило, так что он едва переставлял подгибающиеся в коленках ноги.

– Надо бы его отвлечь, – подумал врач, искоса поглядывая на неверную походку молодого человека. Вслух он сказал:

– Напрасно ты скрываешь свое недомогание. В этом нет ничего позорного.

– Но ведь ты тоже дышал ядовитым воздухом? Почему же на тебя он не оказал никакого действия?

Врач усмехнулся, помолчал, обдумывая ответ.

– Во-первых, я привык. А во-вторых…у меня с ядами особые отношения. Видишь ли, Манфред, – я их понимаю. Поэтому и не боюсь. Вот они и бессильны против меня. Своим страхом ты придаешь им силу. Тебя они наверняка отравят насмерть, а я отделаюсь промыванием желудка. – Луиджи засмеялся.

Непонятно было, шутит он или говорит серьезно. Молодой человек решил не расспрашивать больше, чтобы не выглядеть совсем уж глупо. Но Луиджи как будто читал его мысли.

– Знаешь, в чем твоя беда? Гордый ты больно.

– Что ж, это плохо, по-твоему? – обиделся юноша.

– Вулкан гордости тлеет под пеплом бессилия и неудач, – ответил врач и засмеялся. – Тебе повезло, что ты учишься у меня. Не огорчайся так, я расскажу тебе, как исцеляли розенкрейцеры.

– Кто-кто?

– Потом объясню, – снисходительно похлопал его по плечу Луиджи. Он подошел к огромному дубу и очень уважительно погладил его шершавый, нагретый солнцем ствол. – Посмотри, какой красавец, настоящий Игградсиль.

– Что? – Манфред почувствовал себя маленьким несмышленышем.

– Игградсиль – это дуб древних кельтов [30]. Они считали, что дерево хранит силу богатыря. И если повредить дерево, то непобедимый воин станет беспомощным, словно младенец. Здорово придумано, а? Как ты считаешь?

Луиджи улыбался, и Манфред предпочел не отвечать. Учитель смеется над ним. Ну, ничего, он еще пожалеет. Ученик не только впитает все знания своего учителя, но и станет намного искуснее его. Каким образом это произойдет, Манфред пока не знал. Но то, что он исполнит обещание, данное самому себе, сомневаться не приходилось. Наследник богатого и благородного рода был упрям во всем, что касалось его чести.

Врач удовлетворенно хмыкнул, ему пришелся по душе такой подход к делу. Похоже, мальчику полегчало. Он уже способен злиться и принимать ответственные решения. Что ж, неплохо. Пожалуй, из него выйдет толк.

Луиджи недавно исполнилось двадцать восемь, но он казался сам себе таким старым, таким мудрым, таким равнодушным к перипетиям жизни и смерти, что ему иногда становилось страшно. Его возраст не исчислялся цифрами земных лет, поэтому все происходящее казалось ему такой бесполезной и ничего не значащей суетой, что…

– А мальчик, кажется, влюбился, – подумал Луиджи и прислушался к себе. Нет, вопреки ожиданию, ничто в нем не встрепенулось, не отозвалось приятным волнением, острой болью не резануло по сердцу, сладкой волной не затопило сознание. Увы! Все то же спокойствие, все та же привычная, невыносимая скука. Скука… О, Господи, как же скучно жить на этой земле!

– Хороша жена Маттео Альбицци… – мечтательно сказал врач.

Молодой человек вздрогнул. Откуда Луиджи знает? Он дьявол! От него ничего невозможно скрыть. Даже то, что Манфред тщательно скрывал от самого себя, сразу становилось известным учителю. Как это ему удается? Мысли юноши пришли в смятение. Впервые явно прозвучало то, что он мучительно подавлял в себе, в чем не смел себе признаться. Прекрасная Антония приходила к нему в беспокойных снах, все чаще… Сердце останавливалось и дыхание прерывалось, – Манфред просыпался, долго приходил в себя, открывал узкое окно в ночь, вдыхал запах кипарисов и миндаля…Когда к нему пришла эта болезнь? Во время джостры братьев Медичи он встретился с Антонией взглядом, случайно… Случайно ли?

– В тени божественной Симонетты она невидима. Все взгляды прикованы к генуэзке, и это хорошо для тебя, мой друг. – Луиджи усмехнулся. – Иначе не видать бы тебе ее, как своих ушей!

– Так ты что, полагаешь… – Манфред не поверил тому, что услышал.

– Именно, мой молодой друг. Я полагаю, у тебя есть шанс.

– Ты…

– Не перебивай учителя, нечестивец! – Луиджи потешался, он веселился, как никогда. Нужно же хоть чем-нибудь развлекать себя в этом смертельно скучном мире! – Старый Маттео болен. Ты будешь ходить во дворец Альбицци вместо меня. Иногда…

Сергей Горский почувствовал усталость. В лесу было жарко. Пахло хвоей, сосновой смолой и цветами, над которыми жужжали пчелы. Лес был сухой, смешанный. Деревья росли поодаль друг от друга, и между ними густо цвели травы. Горделиво стояли высокие и сочные папоротники, словно хозяева этого первобытного, древнего царства природы.

Иван шел быстро, не останавливаясь и не оглядываясь. Он как будто торопился. Куда? Сергей хотел спросить об этом, но не мог. Что-то мешало ему. Какое-то неясное, непередаваемое ощущение… томительное, нетерпеливое ожидание, предвкушение… он сам не понимал, чего. Как будто настало время перейти черту. Что за странное настроение? Что за тоска? Может быть, это, наконец, долгожданное колдовство? Он засмеялся над своими мыслями.

– Мы как будто ждем, чтобы занавес открылся, – сказал вдруг Иван, повернувшись к Сергею и ожидая, пока тот догонит его.

– Что?

– В этот мире все самое главное, скрыто за занавесом. Понимаешь?

– Вы о чем? – Сергей ощущал нереальность происходящего, как это происходит во сне. Вроде все, как в жизни, а где-то в глубине сознания есть эта подсказка – что все не наяву, что сон творит свое собственное запутанное, зыбкое бытие. И что потом обязательно наступит пробуждение и расставит вещи по их привычным местам.

– Не все можно открыть человеку в любой миг. На это есть свое подходящее время. Чтобы проникнуть за занавес, нужен ключ.

Сергей смотрел на Ивана, не находя, что сказать. Это было невероятно. Речь и ее смысл настолько не соответствовали облику человека, который стоял перед ним, покачивая головой с боку на бок, как бы оценивая, готов гость его выслушать, или еще нет, что Сергей растерялся. Он устал, ему было жарко и досадно, сердце сжимала ноющая боль, лоб покрылся испариной. Поведение Ивана оказалось неожиданным.

– Какой ключ? Не могли бы вы…

– Ты стоишь на пороге Начала, в котором сокрыт смысл всех вещей, которые тебе еще не известны. Это мост, который приведет тебя… – Иван вдруг дурашливо приложил палец к губам. – Ш-шш… Тише. Смелость и безмолвие идут рука об руку. Иди за мной.

– Послушайте, – Сергей потерял терпение. – Говорите толком… Или не говорите вообще.

Иван согласно кивнул головой и отправился дальше, как ни в чем не бывало. Горскому ничего не оставалось, как следовать за ним, чертыхаясь и проклиная свое любопытство. К счастью, лес ненадолго стал гуще, потом расступился, и путешественники оказались на большой светлой поляне, посредине которой стоял рубленый деревянный дом, с высокой крышей и узкими окнами. Дом опоясывали несколько галерей с резными лестницами и колоннами. Чем-то он отдаленно напоминал жилище бабы Нади, но выглядел гораздо более древним и необычным, непохожим на все, что Сергею приходилось до сих пор видеть. Как искусствовед, он не смог определить стиль и время постройки, что немало его озадачило. Кто мог построить такой дом в глухом лесу? Сколько они шли, кстати? Часы показывали, что не больше двадцати минут. Не может быть! Сергей готов был поклясться, что Иван водил его по лесу не менее двух часов. А может быть, у него просто путаница в голове, от жары? Ну и с непривычки, конечно.

– Так это и есть знаменитая лесная сторожка? – спросил Сергей.

– Не… Сторожка не тут, дальше… – Иван неопределенно махнул рукой куда-то в сторону. А это терем нашей царицы.

– Что за царица? Марфа?

– Пусть будет так, – еще неопределеннее ответил Иван, пряча глаза. – Ну, заходи, коль пришел, гостем будешь.

– Не я пришел, а ты меня привел. Только вот зачем, не пойму. Я озеро лесное посмотреть хотел.

– Озеро тут рядом, успеешь поглядеть. Ну, я пойду…

– Ты что ж, одного меня оставить хочешь? – удивился Сергей. Дом казался необитаемым, хозяев нигде не было видно. Вокруг стояла неподвижная, какая-то настороженная тишина. Прозрачный воздух струился легкими потоками, в которых каждая травинка, каждый цветок и дерево казались хрустально-четкими, ясными, светящимися изнутри особым зеленоватым сиянием.

– Зачем одного? – усмехнулся Иван. – Да ты не робей, парень! Все только начинается, а ты уже на попятный. Почему тогда приехал, если нерешительный такой? А? Иди в дом.

Сергей не хотел показать своего внезапно подступившего страха перед этим деревенским чудаком, и двинулся к дому. У самого порога оглянулся – Ивана нигде не было. Молодой человек глубоко вздохнул и толкнул дверь, открывшуюся внутрь без единого звука.

Чистый коридор оказался коротким и привел его в светлую горницу, с большим деревянным столом и стульями с высокими закругленными спинками. Мебель была по-настоящему древняя, неполированная, гладко оструганная и простая. Стены из бревен медового цвета украшали бронзовые канделябры с оплывшими свечами, что выглядело диковато и не соответствовало развешанным пучкам бессмертника и огромным плетеным сундукам в углах. Старинное зеркало, длинное и узкое, блестело туманно и тускло, словно его поверхность была из серебра. Сергей подошел, с интересом рассматривая собственное лицо, черты которого стали неопределенными и зыбкими. На минуту ему показалось, что из дрожащего тумана выступает незнакомая фигура в бархатной одежде, с черными, слегка вьющимися волосами, массивной золотой цепью поверх одежды. Сердце неистово забилось, и…

– Что вы здесь делаете?

Он едва не подскочил от неожиданности, резко обернувшись и погасив панику. Стыд какой! Чего это он шарахается, как напуганный ребенок в пустой квартире?

За его спиной стояла тонкая невзрачная девушка, высокая, длинноволосая и немного смущенная. Глаза ее, зеленовато-прозрачные, раскосые и удлиненные, какие-то отрешенные и вместе с тем нежные, казались удивительно знакомыми. Где он мог ее видеть?

– Простите… Меня Иван привел. Я… – Сергей с трудом подбирал слова, ощущая дрожь во всем теле, тугой комок в горле. – Мне сказали, здесь живет лесник с женой.

– Это так и есть. А я их правнучка, – девушка застенчиво улыбнулась. В ее улыбке сквозили незащищенность и печаль.

– Вы Лида? – догадался Сергей. Он чувствовал себя как-то странно, словно актер на сцене, внезапно забывший ту роль, которую ему нужно играть.

– Нетрудно догадаться, – снова улыбнулась девушка. – Илья и Марфа вернутся через день. Вы будете ждать?

– Если это удобно.

У Сергея пересохло в горле. Лида рассматривала его с интересом и…жалостью. Это было самое удивительное. Он, уверенный в себе, деловой человек, привыкший вести себя непринужденно в любом обществе, при любых обстоятельствах, вдруг вызвал сочувствие у этой деревенской девчушки. Наверное, он выглядит действительно нелепо.

Разговор, который поначалу не клеился, постепенно наладился и стал, вопреки ожиданию, интересным для обоих. Сергей рассказал, кто он, и зачем приехал. Он как-то незаметно признался, что хочет написать книгу о ведьмах и собирает материал. И что…

– Так вы обо мне писать будете? – то ли в шутку, то ли всерьез спросила Лида.

– А вы ведьма?

– Разумеется! Что же, по-вашему, я тут делаю?

Сергей развеселился. Ему было хорошо, удивительно и тревожно, – непонятно, отчего. Через окна лились медно-красные лучи заходящего солнца, глаза девушки светились от них, ее взгляд ускользал и непрерывно менялся. В какой-то момент она напомнила ему боттичеллиевскую Флору [31]. Ее угловатая и легкая фигурка, неустойчивая и как бы танцующая походка, длинное белое платье из хлопка, вызвали в памяти строки:

«Она бела, и в белое одета…»

Продолжения Сергей не помнил. Он наслаждался необычным ощущением провала времен, погружаясь все глубже и глубже в таинственное и мистическое очарование этой встречи. Его завораживали глаза Лиды, которые жили своей собственной, совершенно отдельной и загадочной жизнью на ее довольно обычном лице с неправильными чертами. Губы явно были великоваты, щеки слишком худы, лоб несколько высок, линии подбородка слабые. Девочка, хранящая непонятную, глубочайшую тайну. Какую? Сергей не знал. Он даже не мог предположить. Но сердце, бьющееся неровными толчками, говорило ему, что такая тайна есть, она существует…

– Может быть, ты и вправду ведьма?

– Может быть. – Ее глаза улыбались, а губы дрожали.

У Сергея слегка закружилась голова. Совершенно неожиданно он рассказал Лиде историю своей первой любви, которую приказал себе забыть и думал все эти годы, что смог это сделать. Но тут, словно и не было всех этих долгих лет, встала перед ним девочка с курносым носиком и огромными бантами, в белых носочках на тонких ногах с выступающими коленками. Чем она так привлекла его? Может быть, зелеными глазами, прозрачными, как лед на реке? Или своим молчанием? Он нес ее портфель, и всю дорогу девочка молчала, потом так же молча брала портфель у него из рук и заходила в подъезд. И его жизнь измерялась теми часами, когда он мог украдкой, во время уроков смотреть на нее, получая двойки и длиннющие замечания в дневник. Но это было неважно. По ночам он мечтал о завтрашнем утре и о том, что увидит ее…

Однажды произошло страшное: ее место справа у окна оказалось пустым. Сначала Сергей подумал, что девочка заболела, но дни шли, а она все не появлялась. Ее родители переехали в другой город. Сергей не мог вспомнить, как он узнал об этом. Новость обрушилась на него с такой силой, что он на некоторое время ослеп и оглох. Он ходил в школу, делал уроки, ел, пил и отвечал на вопросы, но на самом деле все это делал за него кто-то другой. Сам же Сергей застыл, оцепенел и как бы заснул от боли, слишком сильной, чтобы ее выносить.

Он проклинал себя за то, что так и не рассказал ей о своей любви, о том, как она дорога ему, как она много значит для него… Откуда он знал про любовь? Просто знал, и все. Сергей решил написать девочке письмо. Он узнал ее адрес, долго мучился, ночами сочиняя свое послание, самое важное, от которого зависела вся его жизнь. Горский до сих пор помнил, как перехватило от волнения горло и задрожали руки, когда он подошел к выкрашенному синей краской почтовому ящику, чтобы опустить заветный конверт.

Наступили дни ожидания, отчаяние сменялось надеждой, которая все таяла. Прошло томительных пол года бессонных ночей и тоскливых, беспросветных дней. Жизнь стала серой и унылой, как осеннее небо. Потом Сергей понял, что ответа не будет. Никогда.

Мир померк, а переполненное любовью сердце уснуло летаргическим сном, долгим, как вечность. Он принял роковое решение: никогда, никогда и никого, ни одну вероломную женщину, девушку, девчонку – не любить искренне. Он представлял свое сердце растоптанным и истекающим кровью, валяющимся в грязи и пыли, в забвении.

Больше никогда! Ни за что! Они не достойны его любви, его поклонения…

Сергей превратился в мстителя, нанося страшные и болезненные раны направо и налево, разрушая и смеясь, заглушая этим свою боль, которая не хотела уходить. Далекая тонконогая девочка, желанная и ненавистная, закрыла его сердце на ключ, а потом забрала этот ключ с собой. Это она лишила его сострадания, сделала монстром, наглым и спокойным, неотразимым, великолепным, холодным, искушенным и равнодушным. Мертвым. Вот так, пожалуй, будет правильно. Она убила его. Молча и безжалостно.

Лида слушала, не перебивая, сияя глазами, – так, как будто ей все было понятно, как будто она знала о нем и о себе что-то такое, что делало естественной эту исповедь. Сергею стало легче, как будто лед в его сердце тронулся, не сковывая больше его тяжелым панцирем, недоступным для солнечных лучей.

– Хочешь в бане искупаться? – они незаметно перешли на «ты», естественно и просто, как происходит в жизни все самое значительное. – Для гостя в первую очередь баньку истопить надо, а потом уж на стол накрывать.

Баня была срублена позади дома, в кустах можжевельника. Лида наломала свежих веток, бросила в сложенный из гладких камней очаг.

– Эти камни Иван с порогов принес.

Сергей сходил за дровами и помог ей разжечь душистый огонь. Острый запах можжевельника и сухой липы наполнил помещение, в котором становилось жарко. Девушка принесла полотенце и вышитую одежду.

– Ну, теперь ты сам хозяйничай, – она подала деревянный ковшик, показала, где вода, и прикрыла за собой дверь.

Лида была воспитана бабой Надей в лучших традициях, поэтому отправилась готовить ужин. Ведь гостя накормить как следует надо. Сергей ей понравился, он был красив и строен, хорошо одет, вежлив, и совершенно не похож на сельских хлопцев, ни видом, ни манерами. Он был, как бы это сказать… изыскан, изящен, силен и прекрасно воспитан. Его несколько пренебрежительное общение выдавало в нем аристократа, хотел он того, или нет. Что он делает в лесном доме деда Ильи? Зачем пришел? Эти вопросы волновали ее. Лида знала, что ничто не случайно, и за всем стоят скрытый смысл и скрытые причины. Она понимала, что разговор – это просто один из способов сохранять в тайне истинные намерения, – и не придавала особого значения словам. Возможно, Сергей сам не знает, что его привело сюда. Истина порой лежит на самом дне, до нее так просто не доберешься.