Мое безумие

Читать онлайн Мое безумие бесплатно

© Бушуев А., перевод на русский язык, 2021

© Бушуева Т., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Пролог

Уэсли

Октябрь 2014 года

Любовь хранит так много секретов.

Как она нагрянет.

Когда нападет.

Где это будет.

Мы ее игрушки, мы бродим по этому миру, не зная, что в любой момент она нанесет удар.

Даже не пытайтесь подготовиться к нему. Боретесь вы с ней или идете в ее объятья добровольно, любовь опутает вас, и когда это произойдет, вы больше никогда не будете свободны.

Я посмотрел на вентилятор, лопасти которого медленно вращались надо мной. Пора собираться на работу. Я это знал. Но мой разум упорно отправлял меня в путешествие по дороге памяти. Я отказываюсь погружаться в прошлое, отказываюсь обернуться назад, хотя и знаю, что поступаю глупо. Хотя моя кровать была пуста, я видел образ моей жены.

Натянув одеяло по самые плечи, она сладко спала. Кончики ресниц касались ее скул. Одна рука лежала на лбу, другая свешивалась с края кровати.

В тот момент, когда я встретил Викторию, я должен был понять: я обречен. Я должен был это заметить. Должен был почувствовать порыв ветра на шее и мурашки на коже.

Но я не почувствовал.

И поэтому я упал.

И упал больно.

Можно сказать, наша любовь была нереальной.

Буквально все в Виктории было загадочным и все же зачаровывало меня. Ее улыбки говорили о потаенных мечтах, губы обещали в будущем только хорошее. В одной своей ладони она держала свои секреты, в другой – мечты. И взглядом призывала меня выбрать что-то одно.

Проигнорировав и то и другое, я предпочел завоевать ее сердце.

Потом она стала моей женой.

Сбросив одеяло, я встал с кровати и подошел к окну. Рывком открыл жалюзи. Облака закрывали солнце. Опустился густой туман и накрыл все вокруг белесой пеленой. Скрестив руки на груди, я подумал, что туман очень похож на мою жену. Она обволокла меня собой, спрятав все так, чтобы я ничего не видел. Я тянулся к ней, но она была той осязаемой вещью, до которой я не мог дотянуться.

Птиц не было слышно. Ни хлопка входной двери, ни урчания автомобильного мотора. Мир молчал, затаив один большой коллективный вздох, ожидая, чем закончим мы с Викторией.

Я заставил себя отойти от окна и продолжил свой обычный распорядок дня. Я принял душ. Побрился. Оделся.

Будь Виктория здесь, она бы все еще спала.

Я взглянул на часы. Было так много всего, что я хотел ей сказать. Но наше время истекло.

На моем телефоне высветилась сегодняшняя дата. Я ощутил во рту горечь. Руки забегали по клавиатуре, я написал ей короткое электронное сообщение. Я никогда не хотел, чтобы дело дошло до этого. Но Виктория не оставила мне выбора.

Прежде чем я успел передумать, я нажал на «ОТПРАВИТЬ», зная, что при самом большом желании никогда не смогу отменить это решение.

Подойдя к двери, я взял сумку. Моя взгляд упал на пустую кровать, и я на секунду задержался. Я был по-прежнему зациклен на ней. Мне казалось неправильным, почти преступным, что Виктории там не было.

Будь она там, я бы наклонился и поцеловал ее в лоб. Я бы сказал, что люблю ее и что мне пора идти. Она бы ничего не ответила, но ее плечи бы напряглись, и я бы понял, что она меня слышит.

А потом я вышел бы из комнаты. В дверном проеме я оглянулся бы через плечо и напоследок бросил взгляд на ее тело, зная, что никогда не пойму свою жену и то, как работает ее разум.

1

Ноябрь 2015 года

– Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять.

Я резко поворачиваюсь и, продолжая считать шаги, иду в другой конец комнаты. Мои ноги начинают болеть. Обычно я здесь не ношу каблуки. Точнее, никогда. Но ради него я их надену.

Он скоро будет здесь. Он приходит почти каждый вечер, но этот вечер отличается от других тем, что я полна решимости заставить его помочь мне.

Я начала готовиться полчаса назад. Я надела мое любимое платье. Простое черное платье в обтяжку. Оно и его любимое. Я расчесывала волосы до тех пор, пока каштановые пряди не легли идеально мне на плечи. Я подкрасила губы. Брызнула духами на оба запястья.

Я привела в порядок свою комнату, разгладила края простого белого покрывала. Сложила одно из одеял Эвелин и накинула его на спинку кресла-качалки в углу.

Я на пару мгновений прекратила расхаживать по комнате и заглянула в колыбельку. На меня смотрят огромные голубые глаза Эвелин. Она радостно гулит и быстро перебирает ножками. Глядя на нее, я улыбаюсь искренней, естественной и чистой улыбкой. В моей жизни все как будто окутано туманом, разобраться в ней невозможно, но это не касается Эвелин.

Очень нежно я ласкаю ее щечку и убираю со лба прядки светло-каштановых волос.

– Я вытащу нас отсюда. Договорились?

Она широко улыбается, как будто понимает, что я говорю. Я накрываю ее маленькое тельце одеялом и целую в лобик. Еще несколько минут, и она уснет столь же быстро, как гаснет выключенный свет.

Кто-то громко стучит в дверь. Та со скрипом открывается, и входит Кейт, медсестра ночного дежурства. Ей за тридцать. Ее волосы всегда собраны в хвост. Лицо без всякой косметики. Она мать троих детей. Каждый раз, когда я вижу ее, вид у нее рассеянный и скучающий. Как будто Фэйрфакс уже сидит у нее в печенках.

Но Кейт не так уж и плоха. В этом месте есть медсестры и похуже ее.

– Выключи свет, – громко говорит она.

Эвелин приоткрывает глаза. Я бросаю на Кейт испепеляющий взгляд.

– Куда ты так принарядилась? – спрашивает она.

– Просто так.

Кейт прищуривается.

– Ладно. Без разницы. Я паршиво себя чувствую, и у меня дома болеет ребенок. Можешь развлекаться хоть всю ночь, мне все равно.

– Если вам нездоровится, зачем было выходить на работу? Вы можете заразить мою дочь, – говорю я.

Она вздыхает.

– Мы бы этого не хотели, не так ли? – Кейт протягивает пластиковый стаканчик с разноцветными таблетками. – Вот, держи.

Не говоря ни слова, я беру стаканчик и бросаю таблетки в рот. Потом послушно открываю его и высовываю язык. Она почти не смотрит. Она берет у меня чашку и швыряет ее в ванную.

– Тебе следует лечь в постель, – уходя, бросает она через плечо, причем довольно громко.

Воспользовавшись моментом, я выплевываю таблетки. Я перестала глотать их месяц назад. Все три года, что я здесь, я всегда принимала эти таблетки.

Я ни разу не усомнилась в их пользе. Они делали свое дело. Благодаря им я блаженно не осознавала окружающий меня мир. Они подавляли все вопросы, что крутились в разных уголках моей головы. Благодаря им все дни сливались в одну сплошную неразличимую череду.

Но в последнее время вопросы звучали все громче. Так громко, что заблокировать их не могли даже таблетки. Вскоре мое тело сделалось вялым, а движения механическими, как у робота. И все это время в моей голове шла нескончаемая война.

Поэтому я перестала принимать таблетки, думая, что вопросы просто исчезнут. Но от этого стало только хуже. Теперь вопросы сопровождают короткие вспышки воспоминаний. Я понимаю, что в моей жизни так много всего, чего я не помню.

Нет, я помню некоторые моменты, но в основном из детства. Семья. Подростковые годы. Колледж. Вручение диплома. Моя первая работа в качестве медсестры.

Но когда я стала Викторией Донован – тут полный пробел. Вокруг этой части моей жизни возведена высокая стена, и я не знаю, как ее обойти.

И я думаю… нет, я точно знаю: единственный человек в мире, который может мне помочь, это он.

– Ты слышишь меня? – Кейт снова появляется у моей двери. – Тебе нужно готовиться ко сну.

– Я не могу. У меня…

– Знаю. У тебя свидание, – вмешивается Кейт. – Бла, бла, бла. Я проверю тебя через час.

Вероятность того, что она сдержит обещание, невелика, но я киваю и улыбаюсь, чтобы она поскорее вышла из комнаты.

Но как только она уходит, я окликаю ее.

– Кейт? – Она оборачивается. – В следующий раз, когда ты войдешь, ты можешь не шуметь? Я пытаюсь уложить дочь спать.

Кейт закатывает глаза.

– Конечно, Виктория.

Как только за ней закрывается дверь, я отодвигаю от стены кровать и заталкиваю таблетки в маленькую дырочку в стене. Она не больше кончика ластика. Я обнаружила эту дырку случайно, когда уронила за кровать лист бумаги. Я не раз задавалась вопросом, как она там появилась. Мне нравится думать, что какой-то другой пациент выковырял ее и делал то же самое, что и я.

Я сижу на самом краю кровати, постукивая каблуками по линолеуму. Часы на стене медленно тикают, как будто в насмешку надо мной, дразня временем, которое я теряю.

Он будет здесь в любую секунду. Конечно, будет. Я снова и снова напоминаю себе, что должна стоять на своем и не уступать его словам. Если следовать этим двум правилам, он не сможет меня соблазнить. И это при том, что, когда он рядом, я превращаюсь в провод под напряжением.

По коже пробегает ток.

Сердце готово выскочить из груди.

Но не все его визиты приятны. Иногда он приоткрывает темную сторону своего сердца и терзает меня многозначительной усмешкой и загадочными словами.

Проще говоря, он – дурная привычка, от которой я никак не могу избавиться. Зависимость, которой, по мнению окружающих, не существует.

«Ваш муж мертв…» – приходят мне в голову слова врача.

Я обнимаю живот и сгибаюсь, заставляя себя глубоко дышать.

Они все ошибаются.

Он не мертв. Это ложь.

Он настолько реален, насколько это возможно. Моя реакция – тому доказательство. Но здесь мне никто не верит. Неважно, сколько раз я говорю им это.

Я резко встаю и начинаю расхаживать по комнате. Мои каблуки стучат по полу. Я считаю свои шаги. Досчитав до двадцати пяти, я начинаю счет сначала.

Мои веки становятся тяжелыми.

Он скоро будет здесь, и тогда я получу доказательства. Одна из медсестер поймает его, и они отпустят меня.

Потому что тогда они увидят, что я не сумасшедшая.

Верно ведь?

Я устраиваюсь на кровати и как одержимая смотрю на часы. Время идет.

10:45

10:46

10:47

Мои веки начинают слипаться. Я то засыпаю, то просыпаюсь вновь, пока, наконец, усталость не берет надо мной верх.

Дверь тихо открывается.

Я поднимаю голову и вижу, как он входит в мою комнату. Я медленно улыбаюсь. Я не знаю, сколько времени прошло. Может, несколько часов.

Может, несколько минут.

В данный момент важно лишь то, что он здесь. Куда бы он ни вошел, он везде чувствует себя хозяином. Половина усмешки, которая как будто прилипла к его лицу, говорит о том, что он знает, какое влияние оказывает на людей.

Я встаю и смотрю на него. Мои руки теребят подол платья.

Он ничуть не изменился, и я уверена, что он никогда не изменится. Его светлые волосы коротко подстрижены, лицо свежевыбрито. А эти строгие карие глаза!

Хотя свет в комнате выключен, жалюзи открыты, пропуская внутрь полосы серебряного света. Они ложатся ему на лицо, делая его похожим на привидение.

Если бы не морщинки возле глаз, я бы подумала, что он не подвержен времени. Он всегда одет одинаково: белая футболка, джинсы и коричневый пиджак. И неважно, холодно или жарко. Его наряд никогда не меняется.

– Ты скучала по мне, Виктория?

Мои воспоминания то приходят, то уходят, но его голос, его внешность я не в силах забыть. За моими веками возникают яркие картины. Туман слегка рассеивается. Я думаю, что увижу правду, но сцена превращается в старый диафильм. Он мерцает. Мой разум напрягается, пытаясь удержать воспоминание. Появляются черные точки, они становятся все больше и больше, пока не остается ничего, кроме темноты.

Он вновь задает свой вопрос. Но на этот раз в его словах сквозит нетерпение.

Я не спешу с ответом. Какую бы реакцию он ни вызвал у меня, мое сердце и разум всегда будут воевать друг с другом. В одну секунду мне хочется обнять его, умоляя не уходить, а в следующую я борюсь с желанием как можно быстрее убежать от него.

– Да, – наконец отвечаю я.

Я моргаю. Он стоит прямо передо мной. Я застыла в неподвижности. Он так близко, что я чувствую запах его одеколона. Мне хочется уткнуться лицом в его шею, но я останавливаю себя.

– Я тоже скучал по тебе, – говорит он.

Его пальцы скользят по моим рукам и сжимают мне запястья. Одним рывком он заставляет меня подняться с кровати. Его рука обвивает мою шею. Он притягивает меня к себе.

Воздух вокруг нас начинает дрожать. Он притягивает мою голову ближе. Наши губы в паре дюймов друг от друга, и я знаю, что должна решиться: сейчас или никогда. Для того, что я собираюсь сказать, нет ни одной хорошей преамбулы.

– Я ухожу из Фэйрфакса, – выпаливаю я.

Его рука на моем затылке едва заметно напрягается.

Подобное известие должно приносить воодушевление и радость. В Уэсе я не замечаю ни того, ни другого. Он просто улыбается своей самоуверенной улыбкой, как будто знает то, чего не знаю я.

– Почему ты хочешь уйти? Это место – твой дом.

– Уже нет. – Положив обе ладони ему на грудь, я осторожно отстраняюсь. – Они должны тебя увидеть. Им нужно знать, что ты жив. Ты должен мне помочь.

Я смотрю на свои руки и вижу, что они сжаты в кулаки и крепко держат его за рубашку.

Уэс разжимает мои пальцы и отводит мои руки в стороны.

– Я ничем не могу тебе помочь.

– Неправда, можешь. – Мое сердце бухает гулко, как барабан.

Я преодолела первое препятствие. Я не могу сдаться сейчас.

– Я знаю, что ты можешь. Нам с Эвелин здесь не место.

Уэс даже не смотрит в ее сторону. Он сжимает губы и потирает затылок.

– Ты действительно веришь, что если врачи увидят меня, то они тебя отпустят?

– Это подтвердит, что я не лгу.

– Виктория, ты сама довела себя до того, что попала сюда.

– Нет… – Я резко умолкаю. Мне хочется опровергнуть его слова, но, когда я копаюсь в воспоминаниях, я не могу найти дни, предшествовавшие Фэйрфаксу. Там нет ничего, кроме тьмы. Как всегда.

– Ты говорила это еще кому-нибудь? – резко спрашивает Уэс.

Я задумчиво смотрю на него.

– Нет.

– Хорошо. Они ничем тебе не помогут. – Его голос тверд, не оставляя места для споров.

– Тогда кто может? – шепчу я.

Он печально улыбается мне.

– Ни один человек. Никто.

Уэс знает, почему я здесь, у него есть ответы. Я вижу, как они пляшут в его глазах. Если я сумею заставить его слегка приоткрыться, то наверняка смогу уловить небольшую частичку своей правды.

Его руки обвивают мою талию.

– Просто оставайся здесь, – шепчет он мне, прижимаясь губами к моим волосам.

Он прикоснется к тебе, и ты все забудешь, шепчет мой разум. Держись.

Сначала я проявляю силу. Я держусь. Но один поцелуй превращается в два. Потом в три. А к четвертому я позабуду все, что помнила. Любые вопросы, которые я хотела задать ему, уносятся прочь все дальше и дальше. Вскоре я едва могу их различить вдали.

– Ты должен вытащить меня отсюда, – говорю я одними губами.

Он прижимает меня так крепко, что мне становится трудно дышать. Я падаю на кровать, и он тотчас следует за мной. Его тело вдавливает меня в матрас. Он впивается в меня поцелуем. Я пытаюсь все замедлить, но бесполезно. Он с такой силой кусает мою нижнюю губу, что та начинает кровоточить. На секунду я чувствую боль. Он отстраняется всего на дюйм и большим пальцем осторожно стирает кровь.

У меня пересыхает в горле. Его лицо надо мной начинает меняться.

Это медленная метаморфоза.

Его короткие золотистые волосы начинают темнеть у корней. Пряди становятся длиннее, пока не обвиваются вокруг моих пальцев.

Гладкая кожа заменяется черной щетиной, которая трет мне ладони. Очень медленно Уэс поднимает голову. Карие глаза тускнеют, как заходящее солнце, и становятся янтарными. Плечи распрямляются.

Его хватка ослабевает, его руки скользят по изгибам моего тела и останавливаются на талии. Не знаю, что тому причиной, но его прикосновения успокаивают меня, почти защищают. Он улыбается с таким видом, будто – попроси я его об этом – он положил бы к моим ногам весь мир. Я расслабляюсь.

Нет, нет, нет. Так нельзя. Я быстро моргаю, надеясь, что ко мне вновь вернется прежний Уэс. Но лицо не меняется. Мужчина, обнимающий меня, зловещ и опасен, как падший ангел.

– Что не так? – спрашивает он. Голос у него бархатистый и низкий. По моей коже пробегают мурашки. Я в полном изумлении смотрю на лицо незнакомца.

Я зажмуриваюсь и говорю себе, что это просто галлюцинация. Когда я открываю глаза, передо мной вновь лицо Уэса. Однако мое облегчение длится всего лишь мгновение. Я понятия не имею, что произошло только что.

Он хмурится.

– Ты вся дрожишь. В чем дело?

Я глубоко вздыхаю.

– Ни в чем.

Уэс скатывается с меня. Но наши тела разделяются всего на несколько секунд, потому что он тотчас вновь обнимает меня.

– Тебе нужно поспать.

Все, что я вижу – это янтарные глаза.

– Неправда.

– А ты попробуй.

Он переплетает свои пальцы с моими. В комнате воцаряется тишина, но я не могу успокоиться. Внутри меня поселяется отчаяние. Завтра я проснусь и снова буду здесь. И послезавтра. И так до тех пор, пока я с этим что-то не сделаю.

Но время неумолимо уходит. Я слышу вдали слабое тиканье часов. Они отсчитывают мгновения. И все же я понятия не имею, как сломать этот шаблон.

– Помоги мне выбраться отсюда. – Мой голос дрожит. – Пожалуйста.

Он откидывает мои волосы назад и мягко говорит:

– Я люблю тебя. Ты это знаешь. Но я ничем не могу тебе помочь.

«Но я ничем не могу тебе помочь…» Эти слова как будто режут мое сердце пополам. Если вы любите кого-то, разве его боль не должна быть вашей и наоборот? Разве вы не должны делать все, что в ваших силах, чтобы помочь любимому человеку?

Он убирает руку с моей талии, и я глубоко вздыхаю. Голоса начинаются как слабый шепот… я готовлюсь к тому, что вот-вот произойдет. Они превращаются в такие пронзительные крики, что я с трудом понимаю их смысл.

Все, что я слышу, это: «Я ничем не могу тебе помочь».

У меня начинает звенеть в ушах.

Я закрываю уши и зажмуриваюсь.

Матрас слегка опускается. Это он садится рядом. Моей спины касается холодный воздух.

– Останься, – шепчу я в подушку.

Он не отвечает. Я даже не поворачиваю головы. Зачем? Я знаю, что его уже нет.

Голоса становятся такими громкими, что у меня шумит в ушах. Они поднимают такой галдеж, будто пытаются выбраться из моей головы.

Я закрываю глаза. С моих губ срывается стон. До меня начинает доходить: в этом месте есть нечто такое, что делает людей бесполезными. Оно крадет вашу душу и вашу личность.

Я хочу сказать ему именно это, но когда оборачиваюсь, его уже нет.

Но он вернется. Он никогда не покидает меня надолго.

Вполне вероятно, что я схожу с ума. Но еще вероятнее то, что если только я не заставлю голоса замолчать, они сделаются громче и сожрут меня целиком.

При одной только мысли об этом меня охватывает паника и сковывает мое тело. Мои веки сами закрываются, голоса в моей голове усиливаются. Но есть один, который звучит громче других, пока практически не начинает орать на меня. Он прорезает барьер. Слова обволакивают мое сердце. Они делают свое дело, и я чувствую, как мой страх быстро рассеивается.

Я приоткрываю рот, и мои губы мягко шепчут в подушку: задержи дыхание и считай до десяти. Скоро все закончится, еще до того, как начнется… задержи дыхание и сосчитай до десяти. Скоро все закончится, еще до того, как начнется, задержи дыхание и сосчитай до десяти. Скоро все закончится, еще до того, как начнется…

2

– Виктория…

Кто-то бесцеремонно трясет меня за плечо. Я резко открываю глаза и вижу перед собой пару холодных зеленых глаз. Элис, медсестра дневной смены, отдергивает руку, как будто я заразная.

– Пора просыпаться.

Из всех медсестер в Фэйрфаксе Элис хуже всех остальных. С самого первого дня она меня невзлюбила. Ей все безразлично, она бесчувственная, как полено. Как ее держат здесь вот уже столько лет, для меня загадка.

– Ты пропустила завтрак, – сообщает она едва ли не со злорадством.

Я мгновенно сажусь и стираю с глаз сон. Я еще ни разу не проспала. Ни разу. Я люблю встать и одеться до того, как медсестры начнут утренний обход.

– Вы не постучали мне в дверь.

Элис смотрит на меня с едва скрываемым отвращением.

– Я стучала. Но ты не ответила.

Я прищуриваюсь.

Врешь.

У Элис один тон – снисходительный – и три выражения лица: гнев, отвращение и презрение. Она враждебно относится к большинству пациентов, но, клянусь, она как будто задалась целью особенно унизить меня. Думаю, я самая безобидная здесь, но вы никогда так не подумаете, если судить по тем взглядам, которые она бросает в мою сторону.

Я не доверяю тебе, как будто шепчут ее тусклые зеленые глаза. Держись от меня подальше.

– Кроме того, – продолжает она, – ты здесь не первый день и должна знать, когда подают завтрак.

Мне суют под нос еще одну чашку. На этот раз нужно проглотить только одну таблетку, но Элис гораздо настырнее, чем Кейт. Она пристально смотрит мне в рот, поворачивая мое лицо влево и вправо, как будто я кукла.

Я уже готова подавиться таблеткой, когда она, наконец, отпускает меня. Ее взгляд на миг скользит к кроватке Эвелин.

– Одевайся. Я вернусь через несколько минут.

Она уходит, и я слышу, как она бормочет себе под нос:

– Это не место для ребенка.

Как только дверь захлопывается, я вскакиваю с кровати и прячу таблетку в тайнике. Затем оглядываю комнату, нет ли следов визита Уэса накануне вечером.

Я наряжалась специально для него. Я смотрю на свою пижаму и ловлю себя на том, что не помню, когда я успела переодеться. Я бегу к маленькому шкафу в углу. Мое платье висит на вешалке. Прямо под ним – мои туфли на каблуках.

Переодеваясь, я думаю о вчерашнем вечере. Все было слишком реально, чтобы быть сном. В этом нет никаких сомнений. Но у меня нет веских доказательств того, что это так.

Я иду в ванную и умываюсь. Затем поднимаю голову и смотрю на свое отражение. Думаю, мне не помешало бы скрыть темные круги под глазами жидкой пудрой и нанести на щеки немного румян.

Но я этого не делаю. Все это кажется мне мошенничеством, как будто я пытаюсь надеть чужую кожу. Как бы я ни старалась сделать это лицо своим, это мне никак не удается.

Я не знаю, что делает меня той, кто я есть.

Эвелин плачет. Я выхожу из ванной и заглядываю в ее кроватку.

Она плотно завернута в пеленки, но ее ручки сжаты в крошечные кулачки, и она потягивается. Просто удивительно, как такое крошечное существо способно так сильно на меня влиять. Одна ее улыбка, и у меня мгновенно поднимается настроение.

Ее улыбкой я могу любоваться часами.

Я быстро меняю подгузник и надеваю ей чистые ползунки. Закончив с этим, я пеленаю ее, хватаю со стола одну из бутылочек и сажусь в кресло-качалку. Я наблюдаю, как она ест, и тихонько напеваю ей детскую песенку. Она всегда смотрит на меня невероятно яркими голубыми глазами, в которых светятся интерес и доверие, и это самое главное в целом мире. Обожаю такие моменты. Ее маленькое тельце прижато к моему, и я слышу, как стучит ее крошечное сердечко. Меня это всегда успокаивает. Когда она насыщается, я кладу ее себе на плечо и легонько поглаживаю.

Через несколько секунд появляется Элис.

– Готова?

Нет, даже близко нет. Эвелин не отрыгнула. Ребенку нужно отрыгнуть, иначе его будут мучить газики. Но вместо того, чтобы это сказать, я прикусываю язык и нехотя встаю.

– Да.

Элис холодно смотрит на меня. Так, будто я какая-то мерзкая тварь.

– Раз ты проспала, тебе придется пропустить пребывание в комнате отдыха.

– Почему?

– Потому что тебе нужно к доктору.

Моя жизнь здесь течет по расписанию. И оно никогда не нарушается. Завтрак. Комната отдыха. Обед. Терапия. Ужин. Возвращение в свою комнату и немного свободного времени, потому что не успеешь и глазом моргнуть, как медсестры уже идут по коридорам, раздают лекарства и объявляют, что сейчас выключат свет.

По идее, это должно надоесть. Причем очень быстро. Но именно эти моменты вносят разнообразие в унылую рутину этого места. Помогают нам сохранить рассудок.

– Я хочу пойти в дневную комнату.

Все другие в Фэйрфаксе называют это место комнатой отдыха. Помимо приема пищи и групповой терапии, только здесь пациентам мужского и женского пола разрешено бывать вместе.

– Не сегодня. Ты пропустила отведенное тебе время, потому что предпочла отоспаться.

– Я не знала, что у меня есть расписание.

– Так я тебе и поверила.

Я упрямо стою на своем.

– Нет.

– У тебя нет выбора. Ты пойдешь к врачу.

Взгляд Элис говорит о том, что при желании она способна протащить меня за шкирку по коридору. С нее станется.

Я еще ни разу не перечила Элис. Не было причин. Но сегодня она меня довела. Я открываю рот, но, прежде чем успеваю сказать хоть слово, меня прерывают.

– Смотри! Это злопамятная женщина! – Риган, которая ходит кругами вокруг новой медсестры, подскакивает ко мне.

– Риган, что ты делаешь? – произносит Элис своим обычным каменным тоном.

Большинству пациентов этого обычно достаточно, чтобы взять себя в руки. Но не Риган. Она здешняя возмутительница спокойствия. Она появилась здесь всего два месяца назад и уже успела стать рекордсменкой по количеству попыток побега. Она делала это шесть раз.

А ведь на первый взгляд такая безобидная! Зеленые оленьи глаза, нечесаные каштановые волосы до талии. Но в глазах такой безумный блеск, будто она понятия не имеет, где находится. Иногда она носит больничные пижамы с пятнами спереди, но через несколько дней медсестры заставляют ее переодеться в спортивный костюм. В довершение ко всему она обязана носить синий браслет с надписью СКЛОННА К ПОБЕГУ – жирными черными буквами, чтобы было видно издалека.

Сегодня на ней больничная пижама.

Она достает пачку сигарет и постукивает дном пачки по ладони. И, как ни в чем не бывало, достает сигарету. Я изумленно сморю на нее. Как и Элис.

Риган лишь ухмыляется и достает зажигалку. С каждым мгновением она все меньше походит на пациентку и все больше на фокусника. Черт, как же ей удалось пронести мимо медсестер зажигалку?

Перед тем как закурить, она улыбается и вынимает сигарету изо рта.

– Извини. Я не подумала. – Она протягивает мне ту же сигарету. – Народ, кто хочет покурить?

От неожиданности все как будто проглотили языки.

– Элис? Сладкая Мамочка? Никто? – Риган смотрит на Эвелин. – А как насчет тебя, малышка?

Первой приходит в себя Элис.

– Быстро отдай. – Она выхватывает у Риган пачку сигарет и зажигалку и засовывает их в карман. – Ты же знаешь, что в помещении курить нельзя.

– Это кто сказал?

Элис указывает на сестринский пост. На стеклянной перегородке наклеен стикер: КУРИТЬ ЗАПРЕЩЕНО.

Всем известно, что курить можно только после обеда и ужина. И только на улице, на небольшом пятачке и под наблюдением медсестер. Курение внутри здания считается грубым нарушением правил. Риган это отлично знает.

– Хм. Впервые вижу. – Она поворачивается к Элис. – Ты уверена, что эту надпись не наклеили только сейчас?

– Да, уверена, – огрызается медсестра.

– Все ясно. – Риган поднимает руки в знак капитуляции. – Полегче, подруга. Только не надо на меня орать.

– Ты должна соблюдать правила, как и все остальные, Риган, – говорит Элис. Похоже, она нервничает. Она то и дело бросает опасливые взгляды на Риган, как будто перед ней дикое животное, готовое напасть.

– Как же меня достали все эти ваши правила! – сетует Риган.

– Пожалуйся на них своему врачу, – парирует Элис.

– Ты всегда так говоришь. – Язвительность и мрачная ухмылка испаряются с лица Риган. Теперь она по-настоящему зла. Эта девица заводится из-за любой мелочи. – Врачи ничего не делают!

– Ты всегда можешь уйти.

– Я не могу уйти, потому что, как говорит мой врач, я «представляю опасность для себя и окружающих». – Со злобной ухмылкой на лице Риган смотрит прямо на меня. – Послушай, у тебя ведь есть опыт по этой части?

Я отступаю на шаг, затем еще на один. Лишь бы подальше от этой девицы. Вытянув руки, Риган делает шаг в мою сторону.

– Дай мне подержать ребенка, Сладкая Мамочка.

Я пячусь назад. Она наступает на меня.

– Да ладно, – насмешливо говорит она. – Или ты мне не доверяешь? Я хорошая няня. Обещаю, все будет как надо.

Риган смотрит мне прямо в глаза и вздыхает.

– Ладно, проехали. С тобой скучно.

Она медленно пятится. Похоже, она закончила устраивать сцену. Но она быстро выхватывает у Элис сигареты и бежит по коридору. Ее хохот шлейфом тянется за ней.

– Поймай меня, старая карга! – кричит она.

У Элис такой вид, будто она готова убить ее на месте. Она хватает рацию, прицепленную к карману, и зовет на помощь.

– Оставайся здесь, – говорит она мне, а сама бросается вдогонку за Риган.

Я смотрю, как она исчезает за углом.

Я поворачиваюсь в сторону коридора. Похоже, почти никто не обратил внимания на эту сцену. Какая-то женщина высунула голову из своей комнаты и, поглядев по сторонам, снова захлопнула дверь. Обычное явление.

Если Элис думает, что я останусь здесь и буду ее ждать, то она заблуждается. Ее приказ оставаться на месте пробуждает во мне еще больший дух сопротивления.

Держа на руках Эвелин, я спешу по коридору.

Мимо проходит социальный работник. Она разговаривает с одной из самых юных пациенток женского отделения. На вид девушке не больше восемнадцати. У нее испуганный вид.

Она слишком молода, чтобы быть здесь. Меня так и подмывает схватить ее за плечи и сказать, чтобы она поскорее убиралась отсюда. Пока у нее еще есть шанс.

Я ускоряю шаг и оглядываюсь через плечо, чтобы убедиться, что все в порядке. Элис по-прежнему нигде нет. Впереди двери женского отделения, как всегда, закрыты. Чтобы пройти через них, нужен пароль. Я пару секунд паникую, но сквозь стекло вижу, как медсестра набирает код. Я замедляю шаг и смотрю в окно справа от меня, делая вид, что любуюсь видом. Она проходит мимо меня, и как раз перед тем, как дверь вот-вот захлопнется, хватаю дверную ручку.

Я уверенно захожу в свое отделение, как будто быть без сопровождения медсестры – это совершенно нормальное дело. Медсестра за стойкой регистрации даже глазом не моргнула, а та, которая сидит слева от меня, уткнулась носом в любовный роман. Начнись здесь пожар, она бы даже не заметила.

Дневная комната – самая большая комната в Фэйрфаксе. Здесь повсюду расставлены столики и всегда полно пациентов. Она могла бы выглядеть и поярче, и поуютней, но нет, стены здесь выкрашены в уныло-белый цвет. На противоположной стене висит одна-единственная картина – горные вершины на фоне заката. Похоже, она висит здесь с того дня, как это заведение только открыло свои двери. Вдоль левой стены тянется ряд окон. Жалюзи открыты, и внутрь льется солнечный свет, поэтому здесь не так уж уныло.

Помимо столовой, это единственное место, где мужчины и женщины собираются вместе. В больнице мы постоянно чем-то заняты – то сеансы, то терапия, то мероприятия, то прием пищи. Все виды занятий выложены перед нами, и мы должны лишь протянуть руку и взять их. Если же вы решите пойти в свою комнату и побыть в одиночестве, можете навсегда расстаться с мечтой покинуть это место. Медсестры будут стучать в вашу дверь каждые пять минут, чтобы «проверить, как вы там».

Стол, за которым я обычно сижу, пуст, и я спешу к нему.

Телевизор включен, но звук поставлен на минимум, а в нижней части экрана тянутся субтитры. Большинство из нас тратят время на просмотр ток-шоу, где женщины сидят за столом и «обсуждают» темы, но, на мой взгляд, это просто постоянный ор. Мы смотрим игровые шоу. Смотрим мыльные оперы. Смотрим новости. Мы смотрим все и вся, лишь бы не зацикливаться на собственных проблемах.

Не так давно эта комната была моим любимым местом в Фэйрфаксе. Я ходила по ней кругами, время от времени останавливаясь, чтобы Эвелин могла выглянуть наружу. Когда она плакала и капризничала, я напевала ей колыбельную.

Но теперь ни один уголок этой комнаты я не назову моим любимым. Я вижу, что это на самом деле. Тюремная камера. Да, она в оборках и рюшах, чтобы создать впечатление свободы, которой тут на самом деле и не пахнет. Эвелин на моих руках начинает ерзать. Я нежно поглаживаю ее по спинке и быстро целую в щеку.

Входные двери распахиваются. Люди все время приходят и уходят, а я обычно не обращаю внимания. Но сегодня я поднимаю голову и вижу, как входит мужчина. Он приносит с собой свежий воздух. Его порыв проносится по комнате, отчего по моей коже пробегают мурашки. Он идет, засунув руки в передние карманы брюк. Сначала я не обращаю на него внимания. Но затем он поворачивается и смотрит прямо на меня.

Мое сердце застревает в горле.

Это тот самый мужчина, в которого Уэс превратился вчера вечером. Я сажусь прямо. Он быстро моргает. Его брови сходятся над переносицей. Он смотрит с недоумением на меня, и я не знаю почему.

Медсестра за стойкой регистратуры здоровается с ним, но он не смотрит в ее сторону. Пациенты и персонал – взоры всех до единого прикованы к нему. У всех одна и та же мысль: почему он здесь?

На лице медсестры, что сидит за стойкой регистратуры, появляется растерянная улыбка.

Взяв бейджик посетителя, он записывает в тетради свое имя. Хотела бы я быть рядом с ним. Я хочу дать имя этому великолепному лицу.

С тех пор как я попала в Фэйрфакс, я научилась наблюдать за людьми. Главное, делать это незаметно. В таком месте нехорошо быть застуканным. Нет, нужно просто украдкой поглядывать, раз за разом. Мне этого обычно достаточно, чтобы создать историю жизни человека.

В лице этого мужчины я вижу силу. Власть.

Опершись локтями о стойку, он наклоняется ближе к медсестре. Она новенькая. Буквально на прошлой неделе закончила недельный курс подготовки. Как же она пялится на него! Я уже вижу: она отдала бы ему все, лишь бы он продолжил разговаривать с ней.

Он что-то говорит, и она качает головой. Я пытаюсь читать по ее губам, но она говорит слишком быстро. Затем незнакомец улыбается ей. Улыбкой, от которой глупеют даже умные женщины.

Медсестра вздыхает и в знак поражения опускает плечи. Затем украдкой оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что никто не смотрит, наклоняется над стойкой и указывает прямо на меня.

Мужчина смотрит в мою сторону. Его взгляд полон решительности. И силы.

Оттолкнувшись от стойки регистратуры, он идет в комнату отдыха. У него уверенная походка, как будто каждый свой шаг он завоевал в упорной борьбе. Подбородок гордо приподнят, глаза смотрят прямо на меня. Мои руки начинает бить дрожь. Кровь отливает от кончиков пальцев рук и устремляется к кончикам пальцев ног. Мое сердце бухает, как барабан.

Бум-бум.

Бум-бум.

Бум-бум.

Каждый новый удар громче предыдущего. Вскоре мне уже кажется, что все в комнате слышат стук моего сердца. Мужчина останавливается прямо перед моим столом. Я прижимаю к себе Эвелин и откидываю голову назад, чтобы встретиться с ним взглядом. Клянусь, это удар прямо в сердце.

– Могу я сесть, Виктория?

Откуда ему известно мое имя? Я отчаянно пытаюсь понять, что происходит. Неужели меня кто-то разыгрывает? Я оглядываю комнату – вдруг из-за угла выскочит кто-то из докторов и скажет, что это всего лишь проверка.

Я не отвечаю, и тогда он приподнимает бровь и садится напротив меня. Затем кладет руки на стол и переплетает пальцы. Они большие, грубые, с мозолями. Ногти неаккуратно подстрижены. Мой желудок скручивается узлом. Я помню эти руки, они держали меня прошлой ночью. Не руки Уэса. Вот эти.

Мы сидим молча, но что именно я должна сказать? Как мне начать разговор с незнакомцем? Я не знаю.

Он пристально смотрит на Эвелин. Затем его взгляд скользит с моей дочери на меня. Я беру Эвелин так, чтобы ее головка лежала у меня на груди, и нежно поглаживаю ее по спинке.

– Извините, мы знакомы? – Мой голос звучит твердо, но вежливо.

Он наклоняет голову набок и смотрит на меня из-под ресниц. Черный изгиб бровей подчеркивает его глаза.

– Я – Синклер.

Я молча смотрю на него. Я знаю, он ожидает, что я его узнаю. Но нет. Мы с ним никогда не встречались. Не считая прошлой ночи.

– Синклер Монтгомери, – уточняет он.

Это ничего мне не говорит. В ответ я лишь пожимаю плечами. Он закрывает глаза. Его губы сжимаются в ровную линию. Я не знаю его, но боль и досада этого человека очевидны. Я бы рада ему помочь. Но как? Я не могу помочь даже самой себе.

– Ты не помнишь меня, – говорит он. В его голосе нет ни гнева, ни обиды, но в его глазах буйство эмоций. Для меня это уже слишком.

– А я должна?

Его губы растягиваются в грустной улыбке.

– Да. Должна.

Это безумие: кто-то смотрит прямо на вас, и в его глазах мелькают тысячи воспоминаний. Вещи, которые вы даже при самом огромном желании не в состоянии вспомнить.

Безумные и ужасные.

– Ваше имя мне не знакомо, – тихо говорю я. Мой язык как будто слишком велик для моего рта, и все, что я скажу, будет звучать жалко.

Синклер.

Его имя Синклер.

С его внешностью и пристальным взглядом это имя удивительно ему подходит. Он улыбается мне. Улыбка медленно расплывается по его лицу, как будто он знает, о чем я думаю.

– Я знаю, что ты меня не помнишь. Вот почему я здесь, – говорит он. – Нам есть что наверстать.

Это кажется слишком… невероятным. Я еще крепче прижимаю к себе Эвелин.

– Вы меня не обманываете? – шепчу я.

Он наклоняется вперед.

– С тех пор, как мы познакомились, я ни разу не солгал тебе, – заявляет он.

– И давно мы знакомы?

Он сглатывает, и я вижу, как дергается его кадык.

– Два с половиной года.

В моих глазах отражается сомнение. Синклер вздыхает.

– Я знаю, что ты мне не веришь.

– Вы правы, – признаю я. – Не верю. Я здесь уже три года. Мы никогда не встречались.

Синклер хмурится. Его взгляд пару мгновений скользит по комнате и снова останавливается на мне.

– Три года? Ты здесь не три года.

Я, разинув рот, смотрю на него. Я готова твердо заявить, что я права. Кому как не мне знать, как давно я здесь, но, копаясь в воспоминаниях о Фэйрфаксе и возвращаясь к началу, я мало что понимаю. Разве все это было в… 2011 году?

Я начинаю злиться. Какой толк от памяти, если она не работает? Я закрываю глаза и растираю висок. Когда же я снова смотрю на Синклера, его лицо смягчается, как будто он видит кирпичную стену, в которую упирается мой разум.

– Ты здесь всего шесть месяцев.

Меня так и подмывает возразить ему. Мне нужны холодные, неопровержимые факты, но у меня их нет. Три года. Я провела здесь целых три года, и если мы якобы такие хорошие друзья, то почему он не приходил раньше? – спрашиваю я.

– С тех пор, как ты здесь, я стараюсь навещать тебя каждый день. – Его губы сжимаются в ровную линию. – Но каждый раз я получал отказ.

– И ты думаешь, что я в это поверю?

– Спроси любую медсестру. Посмотри вчерашний список посетителей, и позавчерашний, и за день до этого. Ты увидишь мое имя на каждой странице.

Я сглатываю застрявший в горле комок.

Мне никто не говорил ни про какие визиты. Меня душит гнев. Разве не мне самой решать, кто может, а кто не может меня навещать?

– Клянусь, я не лгу тебе. – И прежде чем я успеваю сказать хоть слово, он говорит дальше: – Ты помнишь, что произошло?

Я хмурюсь.

– Вы о чем?

– О твоем прошлом, – прямо говорит он. – Ты помнишь?

Он терпеливо ждет моего ответа. У меня учащается пульс.

– Нет.

– А я помню. – Его голос становится хриплым. – Я могу помочь тебе… если ты не против.

Его предложение и опасно, и соблазнительно. У меня нет доказательств, но я верю, что он знает мое прошлое. Он – его часть.

Я смотрю на стол. Его поверхность покрыта тонким слоем пыли. Я четкими печатными буквами пишу свое имя.

ВИКТОРИЯ.

ВИКТОРИЯ.

ВИКТОРИЯ.

Я ничего не вижу. Просто ряд букв, составленных вместе. Этот человек утверждает, что знает меня, и я невольно задаюсь вопросом, что он видит за моим именем.

– Почему вы думаете, что я вам поверю?

– Ты и моя сестра были когда-то лучшими подругами.

– Были?

Он кивает. Видно, что он колеблется.

– До того, как все случилось.

Он больше ничего не добавил. Неужели это все? Я с трудом подавляю в себе желание протянуть через стол руку и, схватив его за воротник рубашки, потребовать, чтобы он выложил все, как было.

Но вместо этого я просто говорю:

– Тогда почему она не приходит?

– Вначале она пыталась, но, как и меня, ее не пускали.

Сколько же людей не смогли увидеться со мной? Был ли на самом деле такой список? Чья это идея, Уэса или моей матери? Или, может, за этим стоят мои врачи?

– Почему ей не разрешали навещать меня?

Он грустно улыбается мне.

– Потому что это она привезла тебя сюда.

В тот день, когда меня привезли в Фэйрфакс, я помню, как захлопнула за собой дверцу машины и, заслонив ладонью от света глаза, посмотрела на здание. Я помню, как схватила с автомобильного кресла Эвелин. Помню, как подписывала документы о приеме и думала про себя, что, если другие здесь для того, чтобы лечиться, то я здесь для того, чтобы отдохнуть.

Я не помню, чтобы меня кто-то сопровождал.

Похоже, Синклер хочет мне что-то сказать. Он то открывает рот, то закрывает его снова. Его глаза полны воспоминаний. Есть ли в них я?

– Виктория! Что ты здесь делаешь?

Элис. Звук ее голоса подобен скрежету гвоздя по классной доске. Как долго я здесь сижу? Когда она подходит, я вскакиваю со стула. Она смотрит на нас двоих и, наконец, фокусирует взгляд на мне.

– Я велела тебе подождать в твоей комнате. – Не дождавшись ответа, она сурово смотрит на Синклера. – Мистер Монтгомери, вам нельзя здесь находиться. Кто вас впустил?

Синклер встает и, словно башня, возвышается над Элис. Уголок моих губ подергивается, но я борюсь с улыбкой. Приятно наконец-то увидеть, как кто-то стоит лицом к лицу с этой женщиной и не робеет под ее хмурым взглядом.

Он указывает на медсестру за стойкой регистратуры. Та, похоже, готова дать стрекача.

– Она.

– Вообще-то, вам нельзя здесь находиться. Вы должны уйти.

Еще нет. Нет, не сейчас. Впервые за долгое время я чувствую, что кто-то на моей стороне. Я не готова отпустить это чувство.

Эвелин начинает хныкать. Я делаю шаг к Синклеру, но Элис встает между нами. Я спокойный, терпеливый человек, но в этот момент я хочу отпихнуть ее в сторону. Пусть ощутит в себе тот же страх, который она мстительно вселяет в меня каждый день.

Синклер протягивает руку. Его большая ладонь мягко касается моего плеча. Всего на секунду, потому что он тотчас отдергивает ее, но его пальцы все же коснулись моей руки.

– Я скоро вернусь. – Прежде чем повернуться и уйти, он смотрит мне в глаза и тихо говорит: – Если ты никогда не вспомнишь о нас двоих, ничего страшного. Зато я буду помнить всегда.

Сказав это, он уходит.

Элис ведет меня к стойке регистратуры. Она разговаривает с новой медсестрой, явно выговаривая ей за то, что та впустила Синклера. Я пользуюсь моментом, чтобы взглянуть на список посетителей. Его почерк неразборчив, но я отчетливо вижу буквы С и M. Я перехожу к вчерашнему списку и позавчерашнему. Я продолжаю изучать списки, до начала месяца. Его имя есть на каждом листе.

Синклер Монтгомери не солгал.

3

Сегодня у Риган нет вспышки гнева. И никто не ждет меня в комнате отдыха.

Все утро и весь день я до самой последней секунды надеялась, что что-то случится. Но, стоя перед дверью доктора Кэллоуэй, я знаю: мне лучше не оттягивать встречу с ней ни на секунду. Мне не терпится поскорее закончить этот сеанс.

Набрав полную грудь воздуха, я громко стучу в ее дверь.

– Войдите, – громко произносит она.

Я открываю дверь и вхожу в ее кабинет.

У меня нет ненависти к доктору Кэллоуэй. На самом деле она не так уж и плоха. Но я никогда не делилась с ней моим туманным прошлым. И дело не в ней лично. Просто я не доверяю никому из здешних врачей. Они взламывают ваши чувства, и ожидается, что правда выйдет наружу.

Сумасшедший ты или нет, это сложно для любого.

Я не помню, как долго я посещаю ее. Может, несколько месяцев? За это время доктор Кэллоуэй ни разу не пыталась силой вытянуть из меня информацию. В отличие от других врачей, которые до тошноты задают одни те же вопросы. Ваш муж мертв. Расскажите нам, что вы знаете.

Но у всех разные подходы. Некоторые просто мастера разыгрывать меня – сочувственно кивают головой на все, что я говорю, и ведут себя так, будто понимают меня. Мол, да-да. Конечно. Но неизбежно, всегда, всегда наносят последний удар.

В отличие от них она не обращается со мной в лайковых перчатках. В самом начале она задавала общие врачебные вопросы, но спустя какое-то время перестала. Теперь, когда я вижу ее, она непременно спрашивает, как у меня дела. Как поживает Эвелин. Принимаю ли я лекарства. А потом, когда мне больше нечего добавить, она переходит к более легким темам. У нас с ней на самом деле очень хорошие беседы. Как у нормальных людей.

Я знаю, что она была замужем, но теперь в разводе. С первым мужем у нее не сложилось. Уже три года она живет с мужчиной по имени Том. Новое замужество не входит в ее планы. Никаких детей. Она не чувствует себя человеком, пока утром не выпьет чашку кофе. Она ненавидит готовить и часто заказывает еду.

Ей сорок один год, и она любит свою работу.

Ее открытость непривычна. Здесь, в Фэйрфаксе, она исключение. Иногда мы молчим, и это молчание не угнетает и не успокаивает. Это просто… молчание.

Сегодня утром я убедила себя, что, если я скажу доктору Кэллоуэй, что хочу уйти отсюда, все будет хорошо. Теперь же я ужасно нервничаю. Мне боязно озвучивать мои мысли. Вдруг я услышу отказ?

– Доброе утро, Виктория. – Доктор Кэллоуэй слегка поднимает голову, улыбается мне и возвращается к чтению лежащей перед ней бумаги. Не глядя на меня, она указывает на стулья, стоящие под углом друг к другу лицом к ее столу. – Пожалуйста, садись.

Я сажусь, и почти сразу мои ноги начинают нервно дергаться вверх-вниз. Эвелин ерзает во сне, и я перестаю двигать ногами. Я напоминаю себе, что должна это сделать. Должна с кем-нибудь поговорить. Если не ради себя самой, то хотя бы ради Эвелин.

Доктор Кэллоуэй опускает ручку на стол и, наконец, уделяет мне все свое внимание.

– Как у тебя сегодня дела?

Я тотчас покрываюсь испариной. Я не могу дать ей свой обычный ответ: «Все в порядке». Я не в том состоянии.

– Отлично, отлично, – медленно начинаю я. – Можно задать вопрос?

– Конечно.

– Как давно я здесь?

Доктор Кэллоуэй склоняет голову набок.

– Как давно? – повторяет она мои слова.

Я с тревогой киваю. Моя нервозность берет верх. Я прижимаю Эвелин к себе еще крепче и держу ее за ручки.

– Сразу точно не скажу. Надо проверить по документам.

Она смотрит на толстенную папку с историей моей болезни, затем снова на меня, затем на компьютер и улыбается мне.

– Здесь гораздо быстрее.

Ее пальцы летают по клавиатуре. Это занимает всего несколько секунд, но мне кажется, будто годы. Наконец, она разворачивает ко мне экран компьютера. На нем листок моей госпитализации.

Она указывает на самый низ экрана. Я вижу свою подпись и рядом с ней дату: 19.05.2015.

Синклер был прав. Шесть месяцев.

Я снова сажусь на стул, и мой разум начинает работать. Почему я думала, будто я здесь три года? Почувствовав на себе взгляд доктора Кэллоуэй, я поднимаю глаза.

– Почему ты спросила? – деликатно осведомляется она.

– Я думала, что пробыла здесь три года, – честно отвечаю я.

– Три года? – Брови доктора Кэллоуэй ползут вверх. – Это очень долго. Почему ты подумала про три года?

Я пожимаю плечами и отвечаю, что не знаю, но мгновенно слышу голос Уэса. Сначала он очень слабый, но вскоре становится громче. Мне кажется, что его губы касаются моего правого уха, и он говорит: «У нас уже три года совместной жизни…»

Я смотрю доктору Кэллоуэй в глаза.

– Понятия не имею, – говорю я и, прежде чем она успеет спросить что-то еще, быстро меняю тему. – В последнее время мне не дает покоя мысль…

Ну, давай, говори, требует мой разум. Просто скажи, и все!

Доктор Кэллоуэй ничего не говорит, просто терпеливо ждет, когда я продолжу. Боже, мне бы ее терпение. Я нервно облизываю губы.

– Я хочу покинуть Фэйрфакс.

Она воспринимает это спокойно и даже кивает. В ее глазах светится интерес.

– Почему ты готова покинуть Фэйрфакс?

Потому что я чувствую, что схожу с ума. Я хочу вернуть мою жизнь. Хочу снова чувствовать себя нормальной. Нет, я не могу этого сказать.

– Потому что я не хочу быть здесь, – наконец отвечаю я.

Мои слова встречены молчанием. Доктор Кэллоуэй переплетает пальцы и опускает на них подбородок.

– Почему нет? – наконец спрашивает она.

Только ни слова про голоса, шепчет мой разум. Это только все испортит.

Раз уж я решила сказать правду, то должна вести себя осмотрительно. Не хватало, чтобы она решила, то я и вправду чокнутая.

– Может, произошло что-то такое, что подтолкнуло тебя принять это решение?

Я открываю рот и тотчас закрываю снова. Я не могу сказать ей, что перестала принимать лекарства. Так что я сообщаю лишь часть правды.

– Нет. Просто я знаю, что мне здесь больше не место.

Доктор Кэллоуэй пристально на меня смотрит. Я не вижу в ее глазах ни отказа, ни согласия.

– Чтобы уйти отсюда, тебе нужно пройти обследование у меня и у врачебной комиссии, прежде чем мы подпишем документы о выписке. Мы должны убедиться, что тебе значительно лучше по сравнению с тем, какой ты поступила сюда.

Я так и знала. И хотя я была морально готова к тому, какой серьезной будет эта битва, я все равно обескуражена.

Я не говорю ни слова.

Нас окружает молчание. Кстати, это худший вид молчания. Тот, что пожирает меня. Доктор Кэллоуэй выжидающе смотрит на меня, ожидая, что я скажу.

– Если ты уйдешь, я должна быть уверена в том, что с тобой все будет в порядке. Я не возражаю, что тебе, возможно, здесь больше не место, но…

Боже. Ненавижу это мерзкое «но». Может ли хоть одно предложение иметь положительный конец, если начинается с «но»? Вряд ли.

– Но прежде чем ты сможешь достичь этой цели, тебе предстоит потрудиться. Если ты позволишь мне помочь тебе в этом, то я готова.

– Вы хотите, чтобы я открылась и рассказала, как я себя чувствую? – скептически спрашиваю я. Уже от того, что я произношу это вслух, у меня во рту остается горький осадок.

– Нет, не это.

– Тогда что?

– Ничего страшного, Виктория. Я знаю, ты по натуре скрытная. – Она смотрит на Эвелин, и ее улыбка слегка тускнеет. – Ты любишь свою дочь и хочешь защитить ее, но мне нужно, чтобы ты открылась. Мне нужно твое доверие.

Она резко встает. В окно светит солнце, и тень моей собеседницы кажется больше моей. Я машинально вздрагиваю. Доктор Кэллоуэй этого не замечает. Она подходит к шкафу и вытаскивает папку. Сбоку на ней написано мое имя. В ней так много бумаг, что она того гляди вот-вот развалится.

– Это история моей болезни?

Она кивает и открывает папку. Некоторые бумаги скреплены вместе. По краям приклеены красные полоски. К задней обложке прикреплен карман с толстой стопкой фотографий. Она достает несколько штук и держит в руках.

– Я хочу показать тебе несколько фотоснимков.

Я пытаюсь взглянуть на них, но доктор Кэллоуэй прячет их, как будто мы играем в покер.

– Чьи это фотографии?

– Твои. Я начну медленно показывать тебе каждый снимок. Как только ты их рассмотришь, я быстро покажу другие. Если какие-то из них покажутся тебе знакомыми, скажи мне остановиться, и я остановлюсь.

– Откуда они у вас? Кто вам их дал?

Доктор Кэллоуэй опускает снимки.

– Твоя мать. Когда тебя поместили в Фэйрфакс, она дала их твоему врачу в надежде, что ты вспомнишь… что-нибудь.

– Тогда почему я их вижу только сейчас?

– Потому что каждый раз, когда тебе показывали эти фотографии, ты отказывалась на них смотреть.

Я отказывалась? Не могу вспомнить это, но у меня нет причин не верить доктору.

– Ты готова взглянуть на эти фотографии? – мягко спрашивает она.

Когда кто-то хочет повторить свой путь, с чего ему начать?

С начала.

Проблема в том, что я не знаю, где это начало.

Но вот он, мой шанс вторично прожить жизнь через призму снимков.

Я была бы дурой, если бы отказалась, но еще большей дурой, если бы не начала нервничать. Это квантовый скачок из моей повседневной рутины, и я понятия не имею, чем все это закончится.

Я медленно киваю.

– Отлично, – говорит она. – Пора распутать твое прошлое.

Первое фото: мы с Уэсом в день нашей свадьбы. Держась за руки, идем по церковному проходу. Уэс улыбается мне, а я сияю от счастья. Посмотреть на нас – мы идеальная, счастливая пары. По уши влюбленные друг в друга.

Второе: мы с мамой. Сидим на заднем дворе ее дома. Это тот самый дом, в котором я выросла. Мать держит в одной руке тонкую сигарету, в другой – фотографию. Передо мной стопки фотоснимков, а на столе во внутреннем дворике стоят напитки. Мы обе улыбаемся в объектив.

Третье: я в больнице. На мне больничная пижама. Рядом со мной стоит неизвестная блондинка. Я прислонилась к стойке и выгляжу измученной, но очень счастливой.

Как она и обещала, процесс ускоряется. Один за другим возникают новые снимки, все быстрей, быстрей и быстрей. Вскоре цвета начинают сливаться, и я не знаю, где заканчивается одна картинка и начинается следующая.

У меня кружится голова. Я чувствую себя как на американских горках за несколько секунд до крутого поворота. К горлу подступает тошнота. Я опасаюсь, что меня вот-вот вырвет.

– Хватит, – говорю я. Но картинки сменяются еще быстрее. – Я сказала, хватит.

Доктор Кэллоуэй останавливается на фото, на котором изображены мы с Уэсом, но мой разум этого не видит. Он цепляется за все эти воспоминания, цепляется, как голодное животное за еду. Мое сердце бьется со скоростью миля в минуту. Я не в состоянии сделать глубокий вдох. Стены медленно надвигаются на меня, и я чувствую себя в ловушке.

Память затягивает меня, как в воронку, и я с каждой секундой становлюсь все меньше и меньше, в то время как фото увеличивается в размерах и постепенно окружает меня. Кабинет доктора Кэллоуэй тускнеет. Она все еще говорит, но ее слова уже невозможно разобрать.

В моих ушах стоит звон. По краям моего поля зрения возникает яркий, ослепительный свет и вскоре я вижу только его. Я чувствую, что отрываюсь от настоящего и растворяюсь в прошлом. Мой спортивный костюм растворяется, ему на смену приходит летнее хлопчатобумажное платье. Мои волосы блестят, моя кожа начинает сиять. Легкий ветерок щекочет мне кожу. И на моих глазах Эвелин начинает исчезать. Я кричу ей вслед, но, увы, слишком поздно… Меня уже нет.

4

Май 2012 года

В тот день, когда я встретила Уэсли Донована, я понятия не имела, как сложится моя жизнь. Я познакомилась с ним год назад. Мы столкнулись с ним на улице. Буквально столкнулись. Я торопилась, неся букет цветов, который купила у флориста. Я спешила к своей машине и на ходу взглянула на часы. Я хотела вернуться к себе и еще немного прибраться до ужина с мамой. Цветы я хотела поставить в вазу и украсить ими стол, чтобы мать грузила меня хотя бы одной вещью меньше. Знаю, мне следовало позаботиться об этом раньше. Пять часов – худшее время, если вам надо что-то сделать, но у меня в больнице была поздняя смена, и я вернулась домой около шести утра. Я сказала себе, что посплю несколько часов, но в итоге проспала до трех часов дня.

Водители ждали в дорожной пробке. Гудели клаксоны. Радиоприемники орали на всю мощь. Казалось, будто земля дрожит подо мной. Все это жутко раздражало и отвлекало.

А потом я налетела прямо на него. Он тоже торопился, на ходу разговаривая по мобильному. Телефон выскользнул из его руки, упал на тротуар и, пролетев по бетону, остановился рядом с отверстием ливневой канализации. Мои цветы разлетелись в разные стороны.

– Извините, – посетовал он и опустился на колени, чтобы помочь мне собрать все двадцать роз на длинных стеблях.

Одна за другой те вернулись в бумажный пакет. Передо мной был красавец-мужчина, и он бережно собирал мои цветы. Я тотчас оцепенела и уставилась на него. Его белокурые волосы были коротко стрижены на висках и длиннее на макушке. Все пряди лежали волосок к волоску. Светло-каштановые ресницы касались щек, затеняя карие глаза. Он был гладко выбрит, и его скулы четко выделялись на фоне лица. Он взглянул на меня из-под ресниц, и мой мир изменился.

В один миг.

Он смотрел на меня так, словно хотел овладеть каждой частью меня. Безумием было то, что я была не против. Смутившись, я подняла его телефон и передала ему в тот момент, когда он вернул мне цветы.

– Ваш телефон цел?

Он сунул его обратно в карман, пожал плечами и лениво улыбнулся.

– Не имеет значения. Я могу купить себе новый.

Дрожащим голосом я поблагодарила его, а он, прежде чем зашагать прочь, нежно взял меня за руку. В его крупной ладони та казалась такой маленькой, такой хрупкой.

– Уэс Донован, – представился он.

– Виктория Олдридж.

Его пальцы соскользнули с моего запястья, на миг задержались на моей коже, и он пожал мне руку. Одно простое рукопожатие, и мое сердце чуть не выскочило из груди. Я поняла, что хочу увидеть Уэса снова.

Но тут он сказал мне:

– У вас кровь.

Я моргнула, прогоняя туман, которым он меня окружил.

– Что?

Он поднял мой указательный палец, и я увидела, как по его кончику медленно стекает ярко-алая кровь.

– Должно быть, вы укололись о шип розы, – сказал он.

– Думаю, да, – ответила я, чувствуя, как у меня перехватывает дыхание.

Не спрашивая, Уэс нежно взял мою руку и обвязал ее платком с монограммой. Затем, неся мои цветы, проводил до машины. Я уже почти села за руль, когда он прислонился к машине плечом и, нагнув голову ниже, сказал, что хотел бы увидеть меня снова.

Я сказала «да». Конечно, ответила я. Мне казалось, что только полная дура ответит отказом такому мужчине, как Уэс Донован.

Таков был пролог наших отношений.

Уэс был на десять лет старше меня, мне же было двадцать три. Тогда разница в возрасте меня нисколько не беспокоила. Более того, это было еще одно очко в пользу Уэса. Я даже не заметила, как его непоколебимая самоуверенность поглотила меня. В моих глазах Уэс был олицетворением зрелости. Мудрости. Он знал, чего хочет и когда.

У нас было так много общего: книги, даже наше детство. Мы идеально подходили друг другу.

Он был… само совершенство.

Я же хотела быть той, что ухватила себе недосягаемого Уэса. Когда я говорила, он внимательно слушал, впитывая каждое мое слово. Время от времени он выдавал информацию о себе, и когда он это делал, я неизменно чувствовала себя избранной.

Уэс вырос в Маклине, штат Вирджиния. Он сказал мне, что был единственным ребенком в семье. Его родители посвящали ему все свое время. Он усердно учился, закончил Пенсильванский университет. Затем вернулся в Фоллс-Черч, где стал работать в юридической фирме «Хатчинс и Келли». Его целью было стать партнером фирмы.

Через подруг я узнала, что до меня у него было много женщин. Разве меня это беспокоило? Нет. Скорее, я еще больше возгордилась, что он выбрал именно меня. Меня.

Через полгода мы обручились. Мне нравилось быть его невестой. Это было блаженство. Я отказывалась верить, что проведу остаток жизни рядом с ним. Я все время ждала подвоха, что кто-нибудь скажет мне, что все это всего лишь сон.

Мы наметили дату на 18 мая.

Я хвасталась своим обручальным кольцом, с гордостью демонстрируя его всем и каждому. Я ощущала себя победительницей. Возможно, даже слишком высоко задирала нос – я сделала то, чего не смогла до этого ни одна женщина. У меня был Уэс. Но что еще лучше, у меня была его любовь.

Я всегда хотела свадьбу на открытом воздухе, на заднем дворе дома моей матери, вечером, на закате. С белыми стульями и фестонами прозрачного тюля между рядами. В конце прохода будет арка из цветов. Ветви огромных дубов, что росли вокруг нашего участка, будут украшать фонарики.

И я все это получила.

В присутствии сотни наших самых близких друзей и родственников за двумя большими дубами мы сказали друг другу «да». Взявшись за руки, мы прошли по проходу. Казалось, улыбка на моем лице будет сиять вечно. Не знаю, была ли я когда-либо счастливее в моей жизни.

Я замужем.

Мы муж и жена. Мне с трудом в это верилось.

Мои родственники улыбались нам. В толпе гостей были также мои друзья: с одними я вместе росла, с другими познакомилась в колледже. Были там и подруги моей матери по ее клубу. Пришло довольно много друзей Уэса, а вот его родственников можно было пересчитать по пальцам.

Я кивала и улыбалась всем. Мое сердце стучало как бешеное. От счастья я была вся на чистом адреналине.

Идя по проходу, я отсчитывала шаги.

Двадцать четыре шага.

В конце прохода Уэс поднял вверх наши руки с переплетенными пальцами. Фотограф едва успевал щелкать фотоаппаратом, делая снимок за снимком.

Уэс посмотрел на меня. В солнечном свете его белокурые волосы отливали золотом. На лоб упала непослушная прядь. Карие глаза искрились весельем.

Мы оба светились счастьем и даже не пытались это скрывать.

Чего фотограф не уловил, так это того момента, когда мы, пройдя по дорожке, свернули в сторону внутреннего дворика. Кусты роз и прочая зелень на миг скрыли нас от глаз окружающих.

В душе я была этому рада. Единственный миг, когда мы оказались наедине. Я уже коснулась первой ступеньки, когда Уэс схватил меня за руку и, удерживая на месте, прошептал мне на ухо:

– Я буду любить тебя до самой смерти.

5

Июнь 2012 года

– Как поживает счастливая пара?

Я сделала большой глоток лимонада и застенчиво улыбнулась.

– Прекрасно.

– О, Виктория, не красней, – сказала мама, просматривая фотографии. – Теперь вы муж и жена.

Муж и жена. Супруги.

Всего несколько дней назад мы с Уэсом вернулись из медового месяца, проведя две чудесные недели в Париже. Это было блаженство! Мы проводили каждое мгновение вместе, не думая об окружающем мире. Все заботы мы оставили, как только вошли в самолет. И хотя теперь мы снова были дома, вернулись к работе и вновь вошли в повседневную колею, нас все еще окружал заряд электричества. На дежурстве я постоянно смотрела на часы, отсчитывая часы и минуты до того мгновения, когда снова увижу его.

– Взгляни. – Мать подтолкнула ко мне фотоснимок. – Мне нравится, как ты здесь получилась.

Я взяла фото и посмотрела на себя. Я буквально лучилась счастьем.

– Мне тоже.

– А можно его сделать в формате восемнадцать на двадцать четыре?

– Мам, есть целая стопка фотографий, которые ты еще не просмотрела.

– Не имеет значения. Это мое любимое фото. Я уже это вижу.

Моя мать была на седьмом небе от счастья. Она была типичной женой, которая, увы, родилась на свет не в свою эпоху. Когда женщины сжигали бюстгальтеры и боролись за равные права с мужчинами, она мечтала о том, какая у нее будет семья. И она ее получила: мужа, сына и дочь. Идеальную семью. Ей нравилась замкнутая жизнь домохозяйки, и она ожидала, что я захочу того же самого. Она воспринимала мои годы в колледже как некий бунт, кошмарное черное пятно на моей биографии. Она не понимала, почему я не хочу довольствоваться супружеской жизнью. Я же отказывалась понять, почему до нее не доходит, что я уже довольна тем, что у меня есть.

Впрочем, мое замужество нанесло на это позорное пятно слой чистой, белой краски.

Я продолжала просматривать фотографии, улыбаясь каждой из них. Моя мать была более придирчивой. Надев очки, она внимательно рассматривала каждый снимок, время от времени бормоча себе под нос:

– Кто этот человек? Зачем мне здесь фото незнакомца?

– О! Какая прелесть! – Она показала мне фото. Я наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть. Это был черно-белый крупный план меня и Уэса. Он целовал меня в щеку. Я же закрыла глаза и чуть повернула голову влево. – Это я тоже возьму себе!

Я показала предыдущее фото.

– Ты только что сказала, что тебе не нужно смотреть все остальное, потому что эта твоя любимая фотография.

Мать пожала плечами.

– Я передумала.

Она продолжала перебирать фотографии, я же никак не могла сосредоточиться. Я бросила взгляд на безупречный задний двор моей матери. Вдали садовник подстригал кусты. Спринклеры продолжили увлажнять траву. Перед тем как упасть на землю, крошечные бусинки воды зависали в воздухе. Сразу за верандой находился бассейн, его лазурно-голубая вода сверкала на солнце.

Я могла посчитать по пальцам, сколько раз мы пользовались бассейном и задним двором. Моя мать коллекционер, обожает собирать вокруг себя красивых людей и вещи, но никогда ими не пользуется. Она родилась в обеспеченной семье и за всю свою жизнь не работала ни дня. Зато она жизнерадостный и общительный человек. Она скользит от одного события к другому, а когда событий нет, то сама их создает. В детстве я с трепетом наблюдала за ней; она была совсем не такой, как я! Я не любила суету и обитала в собственном воображении.

Но, несмотря на всю свою общительность, она никогда не была близка к своим детям. Она наблюдала за нами со стороны: всегда рядом, но неизменно на некотором отдалении. Думаю, так и должно было быть.

Но она всегда была начеку, зорко оберегала меня и моего старшего брата Митчелла. Наш отец умер, когда мне было семь лет.

– Теперь, когда вы притерлись друг к другу, скажи, когда вы собираетесь подарить мне внука?

Я поперхнулась лимонадом.

– Внука? Мы женаты всего месяц!

Мать посмотрела на меня так, как будто хотела сказать: И что?

– Дети – в планах на будущее, – быстро поправилась я. – Далекое будущее, на расстоянии нескольких световых лет.

– Виктория, я лишь хочу сказать, что скоро тебе станут сниться розовые и голубые комбинезончики. Это все, чем будут заняты твои мысли. К тому же дети превращают жизнь в чудо.

– То же самое можно сказать и про алкоголь, но это не значит, что я должна срочно бежать и начать пить, – парировала я и даже улыбнулась собственному остроумию.

Увы, моя мать его не оценила.

– Я говорю совершенно серьезно.

– Знаю… знаю.

Впрочем, шутки в сторону: мне хотелось детей. Двух девочек. Я без труда представляла, как люблю моих малышек, как вытираю им нос, как прекращаю их ссоры, когда они совсем маленькие, как назначаю им комендантский час, когда они становятся подростками. Я уже заранее заготовила все эти воспоминания для моих будущих детей. Но в том-то и дело: эти воспоминания могли подождать. Пока же у меня не было желания стремиться к ним.

Я потянулась через стол и взяла мать за руку.

– Пока об этом речь не идет.

Она покачала головой.

– Что ж, очень жаль.

– Я не говорю, что мы об этом совсем не думаем. Я хочу детей. Просто пока мне хорошо вдвоем с мужем. Да, я эгоистка, и я хочу, чтобы он был только моим. – Я улыбнулась. – Разве я не могу какое-то время побыть эгоисткой?

Мать улыбнулась в ответ.

– Конечно, можешь. – Мы вновь погрузились в молчание и начали перебирать фотографии. И вдруг моя мать сказала: – Просто я забыла, как это бывает в самом начале.

Я подняла голову.

– Что?

Она подалась вперед и затушила в пепельнице окурок.

– Ну, ты знаешь… свежая любовь. Жизнь новобрачных. – Она вздохнула и запрокинула голову, подставляя лицо солнцу. – Дивное время.

– Еще какое! – прошептала я.

Во время нашего медового месяца мы с Уэсом дали друг другу обещание. О том, каким будет наше будущее и как мы всегда будем поступать правильно. Через несколько лет мы построим дом нашей мечты. Если мы вдруг поссоримся, мы загладим ссору и никогда не ляжем спать, злясь друг на друга. У нас были планы, и я была исполнена решимости выполнить их все до единого.

Я оглянулась на мать и поняла, что она все это время что-то говорила.

– …И тогда у тебя будет семья и дом, как этот, в котором ты выросла. – Она указала на уродливое строение в стиле английского загородного особняка. Расти в нем было все равно что жить в лабиринте. Я постоянно находила новые уголки и тупики. Думаю, именно здесь родилось мое живое воображение. Между моим братом и мной была такая большая разница в возрасте, что в те дни, когда мои друзья не могли приходить и играть, я заводила воображаемых друзей. Они никогда не жаловались. И не ссорились. Они были в восторге от всех моих игр и идей.

Эх, если бы воображаемые друзья оставались с вами в зрелом возрасте! Наверняка все было бы гораздо легче.

Я не знала, почему мать продолжает жить в этом жутком доме. Я выпорхнула отсюда после колледжа, а мой брат покинул его стены на три года раньше меня. Думаю, ее держали здесь воспоминания. Знаю, она хотела того же и для меня, мне же не хватило духу сказать ей, что у меня нет никакого желания иметь такой большой дом, где можно легко потеряться.

– О чем вы двое говорите?

Услышав голос Уэса, я обернулась. Он закрыл за собой заднюю дверь и стоял, улыбаясь мне. Черная рубашка заправлена в такие же темные брюки. Рукава закатаны до локтей. На часах на левом запястье играют солнечные блики. Он подошел ко мне сзади и обнял меня за плечи. Мой затылок теперь упирался в твердые мышцы его живота.

– Да так, – весело ответила мать. – Просто о том, как тебе повезло с моей дочерью.

Уэс схватил стул и, сев рядом со мной, одарил меня своей восхитительной улыбкой. Той, что подобно магниту притягивала меня и никогда не отпускала.

– Да, мне повезло, это верно.

6

Декабрь 2012 года

Она была вся в синяках.

Ее губа была разбита.

Флуоресцентные лампы ничего не скрадывали; наоборот, резко выделяли каждую отметину. Она прижимала правую руку к груди, не давая мне или доктору Пеллетье осмотреть ее. Я была почти уверена, что у нее растяжение связок.

Доктор Пеллетье был пожилой и грубоватый человек. Но если не обращать внимания на его резкость, вы поймете, что на самом деле он внимательный и заботливый. В течение последнего года мне частенько доводилось с ним работать в одной смене.

В таких случаях время пролетало незаметно.

Он в шестой раз спросил ее, что с ней случилось. Но каждый раз он задавал этот вопрос по-разному. Ее ответ был всегда один и тот же: упала с лестницы. Поскользнулась на мокром полу, когда кто-то из детей пролил воду. Ничего серьезного, просто несчастный случай.

За свою жизнь я так наслушалась самых разных объяснений синяков и переломов, что могла бы написать об этом книгу. По хмурому взгляду доктора Пеллетье было видно, что он чувствовал то же самое. Его глаза ничего не выдавали, но его плечи заметно поникли.

Велев ей немного отдохнуть, он вышел из кабинета. Я осталась и, дождавшись, когда закроется дверь, ободряюще улыбнулась ей.

Ее звали Алекс.

Она была лишь на несколько лет старше меня. Но жизнь обходилась с ней не слишком ласково. Желтоватая кожа, глаза пустые, волосы неопрятно спадают на плечи. Будь на то моя воля, я бы заперла ее в этой комнате, пока она, наконец, не согласилась бы уйти от него навсегда.

В таких случаях всегда бывал «он».

Мне давно пора привыкнуть к ситуациям, подобным этой, но я так и не привыкла. Видеть таких женщин было столь же больно, как и в первый раз. В основном потому, что я пыталась помочь им, пыталась залечить их раны. Но я знала: они сразу же вернутся в объятия насилия. Это было ужасное чувство.

– Тебе незачем оставаться с ним, – тихо сказала я.

Алекс даже не подняла головы. Как будто привыкла к таким словам.

– Есть приюты, в которые можно пойти. Можно позвонить по горячей линии. Там тебе окажут поддержку.

Она вздохнула.

– Все не так просто. – Ее голос был едва громче шепота. Мне пришлось наклониться, чтобы услышать ее. – У нас трое детей. Я не могу просто взять и уйти.

На маленьком столике высилась стопка брошюр – о том, как бросить курить, как бороться с депрессией, брошюры про беременность и домашнее насилие.

– Еще как можешь, – с жаром сказала я.

Женщина фыркнула и соскользнула со смотрового стола. Она положила брошюру в сумочку, но я знала: она ее даже не пролистает. Скорее всего, она окажется в контейнере для мусора возле входа.

Она еще вернется сюда.

А может, и не вернется.

Но если вернется, ее история будет еще короче. Ее настороженность лишь усилится, а глаза станут мертвее, чем раньше.

К сожалению, это не последняя женщина, которую я увижу в таком состоянии. Такие встречи никогда не бывают простыми. Я хотела помешать им уйти. Пыталась убедить их, что действительно можно изменить свою жизнь, главное, решиться.

Но я не смогла.

В конце концов, я вышла из комнаты. Эпизод с избитой женщиной был темной стороной моей работы. Я пыталась думать о светлой стороне: о помощи людям. О возможности утешать их. Это помогало мне ощутить себя полезной, как будто я делала то единственное, что должна была делать в этом мире.

Я шла по коридору, мимо пациентов и медсестер. У стойки одна из моих подруг, Тейлор, как раз расписывалась в журнале смен.

– Я надеялась увидеть тебя, – бросила она через плечо.

– Да? – спросила я, заходя на сестринский пункт.

Она кивнула и оперлась локтями о стойку.

– Хотела узнать, свободна ли ты в субботу. Может, пообедаем вместе?

– Ты хочешь сказать мне, что у нас выходной в один день?

– Именно. Чудеса случаются!

Я улыбнулась.

– Звучит заманчиво. Во сколько? – Мы с Тейлор познакомились в колледже. Несобранная и легкомысленная. Если ей что-то дать, она непременно это потеряет. Зато она была самой доброй и заботливой, из тех друзей, которые всегда во всем будут с тобой рядом.

– Пока не знаю. Позвоню тебе позднее.

Она подтолкнула меня локтем в бок и кивнула в сторону коридора.

К нам шагал Уэс. Он подмигнул мне, как будто точно знал, какие мысли крутились у меня в голове.

Моя подруга вздохнула.

– Он слишком хорош, чтобы быть правдой.

Я была вынуждена согласиться. Шесть месяцев замужества, и пока все как нельзя лучше.

– У него случайно нет брата?

– Если бы был, я бы уже давно вас познакомила.

– Не сомневаюсь.

Наш разговор прекратился, так как рядом со мной вырос Уэс. Я подошла, чтобы обнять его, и он покачал передо мной пакетом с едой навынос.

– Проголодалась?

– Ага. Как волк.

Удивительно, но у Уэса был выходной. Он всегда был одержим работой, но стремление стать партнером лишь добавило к его одержимости совершенно новое качество. Он хватался за каждое дело, которое шло к нему в руки, и с головой уходил в него. Сколько раз мы видели друг друга на ходу, когда он только шел на работу, а я возвращалась с дежурства домой. И хотя в этом не было ничего хорошего, это заставляло нас еще больше ценить моменты, когда мы бывали вместе.

Он нежно погладил мое плечо.

– Когда у тебя перерыв?

– Сейчас.

Постоянные переходы из палаты в палату не оставляли времени скучать или голодать. Только когда у меня заурчало в животе, я поняла, что нахожусь на ногах уже много часов.

– Хочешь пообедать со мной?

– Как ты думаешь, почему я пришел сюда? – поддразнил он.

Тейлор оттолкнулась от стойки.

– Ну ладно, – вздохнула она. – Я вижу, что я здесь лишняя. До встречи, Уэс.

Пока мы шли к небольшой комнате отдыха в конце коридора, я выхватила у него пакет с едой.

– Здоровый образ жизни. Мне нравится, – саркастически заметила я.

– Для тебя только самое лучшее, – улыбнулся Уэс.

Хаос, царивший вокруг сестринского поста, был далек от этого места. Здесь всегда было тихо, врачи и медсестры пытались хотя бы несколько минут провести в тишине и покое.

Сейчас в комнате отдыха была только одна медсестра. Она сидела на другом конце стола, не отрывая глаз от лежавшего перед ней журнала. По телевизору, подвешенному почти к самому потолку, шла какая-то «мыльная опера», но звук был поставлен на минимум. На другой стене висела большая пробковая доска с пришпиленным к ней календарем. Прямо перед ней стояла полка со старыми журналами. Слева была мини-кухня, где мы обычно разогревали еду. Возле стены позади меня стояли торговые автоматы.

В этой комнате не было ничего особенного, но, как правило, проходя в ее двери, мы бывали такими усталыми и голодными, что нам было все равно. Мы просто хотели немного посидеть, дать отдохнуть отекшим ногам.

Уэс открыл пакет и начал вытаскивать из него еду.

– Когда ты заканчиваешь работу?

Роясь в сумочке в поисках мелочи, я взглянула на часы.

– Примерно через пять часов. Я сказала тебе сегодня утром, что у меня двенадцатичасовая смена.

– Я помню. Я надеялся, вдруг что-то изменится.

– Нет. – Я подошла к автомату с газировкой. – У нас сегодня нехватка персонала.

От запаха жареного картофеля у меня заурчало в животе. Взяв две бутылочки воды, я вернулась к столу и бросила одну Уэсу. Тот поймал ее одной рукой и сел. На несколько минут воцарилась тишина, мы оба набросились на еду.

Другая медсестра, наконец, встала и, выбросив за собой мусор, ушла. Дверь за ней захлопнулась. Не теряя зря времени, я наклонилась и страстно поцеловала Уэса в губы. Он был явно застигнут врасплох, его губы даже не шевельнулись. Потребовалось несколько секунд, чтобы он, наконец, отреагировал так, как я хотела.

Когда я отстранилась, Уэс остался сидеть с ошарашенным видом.

– Для чего это было?

Я пожала плечами и сделала глоток воды.

– Я не знаю, сколько времени мы будем тут одни, и я решила рискнуть, пока оно у меня есть.

Уэс откинулся на спинку стула и сложил на груди руки. В эти мгновения, сидя с таким серьезным лицом, он выглядел едва ли не трогательно. Честное слово, в какой-то момент я была готова бросить работу и пойти с ним домой.

– И когда же закончатся эти сумасшедшие смены?

– Тогда, когда закончится твоя работа, – поддразнила я.

Он улыбнулся и протянул руку, его пальцы переплелись с моими.

– Я серьезно.

В ответ я мягко сжала его пальцы.

– Я знаю. Но это обычная история. Несколько недель сумасшедших смен. Небольшое затишье, а затем снова череда безумных дежурств.

– Только не переутомляйся.

Мне нравилась его забота.

– Не буду. Обещаю.

– Потому что как только ты почувствуешь, что устала, ты можешь перестать работать, верно?

Я встала и выбросила мусор.

– Зачем мне это делать? – спросила я через плечо. – Я люблю свою работу.

– А я люблю тебя. И хочу, чтобы ты была только моей. В этом мире нет ничего, что я не могу тебе дать.

Я шагнула к нему. Его руки тотчас обвились вокруг моей талии, прижимая меня к его телу. Он сжал мое бедро. Я поцеловала его в макушку.

– Я люблю тебя, Виктория.

Его взгляд говорил: это – правда. Пусть на мне больничная пижама, рядом с ним я чувствовала себя красавицей.

* * *

Какое блаженство вернуться домой после двенадцати часов на ногах!

Я с волнением скинула туфли и босиком прошла мимо них, даже не удосужившись поставить их в один ряд с остальной обувью. На кухне было темно, но в коридор проникал свет из гостиной. Было необычно тихо. Странно. Обычно телевизор был включен, просто ради фонового шума.

– Уэс? – позвала я.

Ответом мне была тишина.

Шагая по коридору, я практически не чувствовала ног. Мне хотелось одного: поскорее скользнуть под одеяло и уснуть.

Войдя в спальню, я моментально рухнула на кровать и прижалась щекой к цветастому одеялу. С тех пор, как мы с Уэсом стали жить вместе, нам пришлось искать компромисс по поводу того, какие вещи оставить, что отправить на хранение, а что – выбросить. Его таунхаус был типичной холостяцкой берлогой – начиная с черной кожаной мебели и кончая картинами на стене. Мне нравились яркие цветовые пятна, обилие цветов. Впервые увидев бледно-желтое одеяло в цветочек, Уэс посмотрел на него с ужасом. В конце концов, он уступил, и холостяцкой квартиры больше не стало. Мы сошлись на чем-то среднем, устраивающем обоих, чтобы создать уютное пространство, которое было нашим общим.

Дверь ванной открылась, и из нее, с обернутым вокруг талии полотенцем, вышел Уэс. Мою усталость волшебным образом как рукой сняло. По его бокам стекали ручейки воды. Влажные волосы падали на лоб, с них скатывались капли и струились по лицу, как слезы.

Он вытер волосы и, наклонившись ко мне, сказал:

– Привет. Наконец-то ты дома.

– Наконец-то! Я подумала, что тебе, наверно, не стоило приходить ко мне, чтобы пообедать вместе.

Он вопросительно приподнял бровь.

– Это почему?

– Потому что я считала часы до окончания смены. Чаще, чем обычно.

Я поедала его глазами. Его тело было поджарым, на животе кубики пресса, грудь широкая. Мускулы на спине туго натянуты под кожей. Он вытащил пару трусов-боксеров и повернулся ко мне. Без тени смущения я продолжала смотреть на него.

– Ты устала? – спросил он.

– Да.

– Тогда перестань так на меня смотреть, иначе мне хочется одного – трахнуть тебя.

Уэс завладел моим вниманием, как только вышел из ванной, но теперь я была сражена наповал. Я медленно села, протянула руку и, зацепив пальцем край полотенца, притянула его ближе и хитро улыбнулась.

– Странно, но я больше не чувствую усталости.

Через пару секунд его теплое тело уже лежало на моем, прижимая меня к кровати. Я с закрытыми глазами улыбнулась потолку и обняла его за шею. Я отчаянно хотела, чтобы он поцеловал меня, но у него были другие идеи. Он поцеловал меня в шею. Затем за ухом. Затем в щеки.

К тому моменту, когда его губы накрыли мои, мои ногти впились ему в кожу, оставляя отметины в форме полумесяца. Дыхание сделалось частым и судорожным.

Выждав еще секунду, он, наконец, поцеловал меня в губы. В отличие от предыдущих поцелуев, в этом не было ни ласки, ни нежности. Он был пылким, как будто Уэс думал, что если поцеловать меня достаточно крепко, то, возможно, тем самым он сумеет укротить наше взаимное всепоглощающее желание. Опершись на локти, я ответила на его поцелуй с неменьшей страстью.

Его руки скользнули мне под рубашку, затем вверх по моему животу и властно сжали мою грудь.

Вот что сводило меня с ума. На публике Уэс держал все свои чувства в узде. Наедине со мной он был совершенно другим: диким, необузданным, почти опасным. Он схватил меня так крепко, что его пальцы буквально впились в мою кожу. Он отдавал команды, и я послушно выполняла их все до одной. Узнавать эту неизвестную его сторону было сродни квесту, от которого захватывало дух.

Наш взаимный голод продолжал усиливаться. Я немного замешкалась, снимая топик. За топиком настала очередь трусов. Я протянула руку, чтобы прикоснуться к нему, и он схватил мои запястья и сжал их так крепко, что я никак не могла вырваться, и поднял их над моей головой.

– Еще рано, – выдохнул он.

Любовная погоня кружила голову, пьянила. Соблазнение было для Уэса игрой, и он отлично в нее играл.

Я улыбнулась, чувствуя, что схожу с ума. Полотенце упало с его талии, и я увидела, насколько тверда его эрекция. Его хватка слегка ослабла. Я высвободила одну руку и обвила его член. Опустив тяжелые веки, Уэс посмотрел на меня. Я сжала пальцы чуть крепче. Его рот приоткрылся, и он резко втянул в себя воздух. Я была не в силах отвести взгляд, даже если бы попыталась.

Уэс всегда стремился быть хозяином всех сторон своей жизни, но в такие моменты хозяйкой была я, и я наслаждалась каждой секундой.

– Я хочу тебя, – простонал он сквозь стиснутые зубы.

Он раздвинул мне ноги и, упершись руками по обе стороны от моей головы, вошел в меня. Я блаженно закрыла глаза и резко втянула в себя воздух.

Боже, как мучительно медленно он входил и выходил из меня! Я уперлась пятками в матрас и выгнулась дугой. А Уэс с собственническим блеском в глазах наблюдал за каждым моим движением.

Внутри меня нарастал экстаз: кровь, словно бешеная, бежала по жилам; кожа стала горячей на ощупь.

Уэс энергично работал бедрами. На его верхней губе и на лбу выступил пот. Его темп ускорился, и на какой-то миг мы ощутили себя единым целым. Наши жизни переплелись, и ничто не могло нас разлучить.

Я закрыла глаза, но за прикрытыми веками видела только Уэса.

7

Ноябрь 2015 года

– Виктория?

Постепенно возвращаюсь в настоящее. Тепло солнечного света на моей коже гаснет. Радость воспоминаний тускнеет и блекнет. На мне снова черные спортивные штаны, серая футболка и халат. Прежний запах исчезает и заменяется запахом лизола.

Это проверка реальности, если такая бывает.

– Виктория? С тобой все в порядке? – Доктор Кэллоуэй с тревогой смотрит на меня.

Я держу свадебное фото.

– Я помню этот день.

– В первый раз?

Я киваю и подробно объясняю, что я увидела. Она все записывает. Ни разу не перебивая меня. Когда я заканчиваю говорить, она кладет ручку и слабо улыбается мне.

Мои руки дрожат, и я с трудом удерживаю Эвелин. Все было так ярко, так реально. Даже не верится, что это было много лет назад, а не сейчас.

– Это замечательно, – говорит доктор Кэллоуэй с широкой улыбкой. – Ты что-то вспомнила.

Я знаю, доктор Кэллоуэй думает о более широкой картине, но мое терпение на исходе. Я готова на все, чтобы выбраться из этого места. Мне нужны мгновенные результаты.

Вытащишь одно воспоминание, вытащишь и все.

– Сколько там фотографий?

Доктор Кэллоуэй перебирает снимки. Явно для показухи. Я знаю: она заранее просмотрела их все до единого.

– Около двадцати.

– Могу я взять те, что вы показали сегодня?

– Конечно. Они ведь твои.

Я кладу фотографии в карман. Я знаю: на фотографии я, но это какой-то сюрреализм – смотреть на запечатленное воспоминание и не помнить момент съемки. Я медленно встаю, не зная, что сказать или сделать. Похоже, Эвелин улавливает мою нервозность. Она смотрит на меня голубыми глазами, выражение ее лица говорит: «Ну как, это тебе вообще помогло?»

Я трусливо отвожу глаза.

– Мы просмотрим все эти снимки? – спрашиваю я доктора Кэллоуэй.

– Если хочешь, то да. Думаю, что они все важны, чтобы помочь тебе вспомнить что-то из твоего прошлого.

Это заставляет меня вновь подумать о том, что я просто обязана к чертям выбраться из этого места. Это солнечная сторона всей этой канители. Я иду к двери. Моя рука зависает над дверной ручкой. Я смотрю на доктора Кэллоуэй, не зная, как выразить свои мысли.

– Что будет, если я вспомню что-то нехорошее?

– Мы разберемся с этим по ходу дела. – Доктор Кэллоуэй улыбается. – Все будет хорошо.

Я киваю и говорю «ладно», но, честно говоря, я настроена скептически. Это три года воспоминаний, спутанных в один клубок. И я должна распутать их все до единого.

Элис ждет за дверью. Не говоря ни слова, я сворачиваю в сторону комнаты отдыха. Она не спрашивает меня, как проходит мой день. Как дела у Эвелин. Или как прошла встреча с врачом. Впрочем, ей всегда все это было до лампочки. Но в данный момент я благодарна ей за это. У меня есть возможность по-настоящему освежить каждое воспоминание. Теперь, когда они вернулись, я ошеломлена тем, что могла все забыть. И если я так легко потеряла приятную часть моих воспоминаний, то что я сделала с плохими?

Я смотрю на свои руки. Теперь я вспоминаю, что когда-то они служили для помощи другим людям: я держала за руки напуганных пациентов, перевязывала раны…

Какая ирония в том, что роли поменялись.

Войдя в комнату отдыха, я сажусь за свой обычный стол, но вместо того, чтобы играть в карты или смотреть телевизор, как все, я разглядываю людей.

Я никогда не задавалась вопросом, как и почему люди попадают в Фэйрфакс.

Новые имена появлялись в списке на дверях ежедневно. Лица приходят и уходят. Я никогда не пыталась познакомиться с ними. Но сейчас это все, о чем я думаю. Вот девушка, раскачивается в углу: неужели она хотела попасть сюда? Или вон та пожилая женщина – кажется, ее зовут Лотти, – которая живет здесь намного дольше меня. Она без остановки поет «Боже, благослови Америку». Что вынудило ее сделать Фэйрфакс своим домом?

Звук телевизора поставлен на минимум. Разговоры медсестер и пациентов почти не слышны. Я всегда думала, что тишина в этой комнате объясняется тем, что мы, пациенты, все вместе затаив дыхание ждем, что будет дальше, но каждый день, когда я здесь без лекарств, я вижу правду.

Здесь нет воздуха.

Мы вдыхаем безумие.

Мы выдыхаем безумие.

А люди вокруг меня? Похоже, им все равно. Никто не ругается с медсестрами и не пытается убежать через окно. Похоже, никто не возражает, что наши движения ограничены, что их отслеживают каждую секунду, чтобы мы никогда не нарушали порядок.

Они сидят и ходят так, будто это нормально.

Не так давно я была такой же, как они. Я закрываю глаза и растираю виски. Всего одно воспоминание, и я уже взволнована. Что будет со мной, когда я верну все свое прошлое? Я уже заранее боюсь.

– Кстати, всегда пожалуйста.

Я так резко отпрянула, что едва не упала со стула. Риган выдвигает стул и садится напротив меня. Сегодня на ней черные спортивные штаны, но она все равно в больничной пижаме. Ее руки сложены на груди и похожи на две тоненькие палки, едва поддерживающие ее. Она выглядит такой хрупкой, как будто в любой момент может сломаться пополам.

– Ты о чем? – спрашиваю я.

Риган закатывает глаза.

– О вчерашнем дне. Я это сделала ради тебя. Это такой прикол, но можешь называть это как хочешь.

– Это было ради меня?

– Более или менее.

Я прищуриваюсь. Проблема Риган в том, что она прикрывает свои слова слоями иронии. Я никогда не могу понять, когда она говорит серьезно. От нее можно ждать чего угодно, что порядком раздражает всех, в том числе и меня. Внезапно она подается вперед, и ножки ее стула громко ударяются об пол. От волнения ее глаза похожи на два темно-зеленых блюдца. Вопреки самой себе, я тоже наклоняюсь вперед.

– Обожаю злить эту чокнутую старую крысу. – Риган поворачивается на стуле и указывает на Элис. Та как раз вышла из комнаты и разговаривает с другой медсестрой.

Риган снова поворачивается ко мне.

– Из-за вчерашнего дня меня заперли в белой комнате.

Я подавляю дрожь. Белая комната – кошмар каждого пациента. Я там не была, но слышала немало жутких историй. Кто знает, вдруг все они были приукрашены для пущего драматизма, но я не жду очереди, чтобы узнать, правда ли это.

– Что ж, – медленно начинаю я. – Спасибо за вчерашний день.

Риган широко улыбается, как будто мы лучшие подруги.

– Не бери в голову.

В этот момент в комнату входит Элис. Риган вскакивает со стула и тычет в нее пальцем.

– О боже! Вот и Аттила-гунн! – театрально кричит она. – Все в укрытие! Спасайся кто может!

Элис сердито смотрит на нее. Хотя ее внимание не направлено на меня, я все равно отвожу глаза.

– Тебе нельзя здесь находиться.

– С какой это стати? – с вызовом спрашивает Риган.

– Из-за того, что ты сделала вчера. Ты потеряла много баллов.

В Фэйрфаксе принята балльная система. Это наша разновидность валюты. Если вы накопите положенные вам десять баллов в день, вы – образцовый пациент. А если потеряете баллы, то потеряете и привилегии. Вы тот, за кем нужен глаз да глаз. Бывали случаи, когда люди срывались из-за потери всего одного балла.

Риган, похоже, наплевать на ее баллы.

– А что я сделала вчера? Что же такого я сделала вчера… хм. – Риган задумчиво постукивает себя указательным пальцем по губам. – Я много чего сделала вчера. Вам придется просветить меня, рассказать, что я такого натворила.

– Вставай.

Не давая ей ответить, Элис рывком поднимает Риган за руку.

– Ну-у-у-у, – ухмыляется Риган. – Если вы и дальше будете так хватать пациентов, то не выиграете конкурс «Лучший сотрудник месяца».

Элис отпускает ее.

– А теперь, прежде чем вернуться в «свою комнату», могу я быстренько курнуть?

– Нет. Ты потеряла право курить.

– Что за фигня?!

– Курение запрещено. Ты знаешь правила, Риган.

Они обе выходят из комнаты, но из коридора все еще доносятся их голоса.

Я нервно смотрю на входную дверь. Это смешно, но я все еще жду, когда в нее войдет Синклер. Я его не помню. По крайней мере, пока. Но я знаю, что он может помочь мне с моим прошлым.

Его глаза преследуют меня.

Прошлой ночью мне снились эти глаза. Они смотрели на меня так же пристально, как и вчера. Но это было не в Фэйрфаксе. Моя память не зафиксировала, где именно. Помню лишь пахнущий цветами воздух и большой стол, разделяющий нас двоих. Его губы шевелились, но я не смогла разобрать ни единого слова. Затем он очень медленно потянулся через стол к моей руке. Все ближе и ближе. Он навис надо мной, а потом я проснулась.

Никогда еще я так отчаянно не хотела вновь погрузиться в сон.

Какая-то часть меня думает, что если он заглянет в гости, то я смогу собрать воедино осколки этого сна. Но время движется вперед.

В этот момент в дверь входит моя мать, как она делает каждую субботу ровно в одиннадцать. Дождь или солнце, она все равно здесь.

Она расскажет мне все последние новости, кроме Фэйрфакса: про друзей, семью, последние события, сплетни. Запретных тем нет. Кроме моего мужа. Стоит мне заговорить про Уэса и его визиты, как она умолкает и пытается сменить тему.

Я вижу, как она записывает свое имя в журнале и направляется к моему столику. Она улыбается мне. Увы, в ней ничего не осталось от той женщины, которая улыбалась мне, когда мы много лет назад рассматривали мои свадебные фотографии. Ее улыбка вымученная, она никогда не достигает ее глаз.

– Рада тебя видеть, дорогая, – говорит мать.

Прежде чем сесть, она подходит ближе и обнимает меня. Меня тотчас обволакивает цветочный аромат ее духов. Затем она отстраняется и придирчиво меня осматривает. В ней ничего не изменилось. Она безупречно выглядит. От черных волос со стрижкой каре, идеально отглаженных черных брюк до темно-синей рубашки и туфель на каблуке.

– Как ты?

– Нормально, – как обычно, отвечаю я.

В глубине души мне не терпится рассказать ей о сегодняшнем дне: о фотографиях, о воспоминаниях. Обо всем. Но если наше прошлое и научило меня чему-то, так это тому, что, по ее мнению, я тоже лгу. Она не верит мне, когда я говорю ей, что Уэс жив.

Она кивает, судорожно сжимая сумочку, как будто другие пациенты выхватят ее у нее из рук.

– Замечательно, – отвечает она.

Она обводит глазами комнату, пару секунд наблюдая, как в углу хрупкая пациентка играет в шашки. Поймав на себе взгляд моей матери, та вскакивает со своего места. Я отмечаю, что подол больничной пижамы доходит ей до колен. Девушка стоит прямо перед моей матерью.

– Бууу! – кричит она.

Моя мать вздрагивает, а медсестра немедленно уводит девушку, велев ей спокойно играть в шашки, иначе с нее снимут баллы. Девушка начинает рыдать. Глубокие, надрывные завывания, от которых болит даже мое сердце. Такие вопли обычно вырываются в коридор, проникают сквозь щели дверей и разносятся по всему зданию. Именно из-за них у психиатрических клиник дурная репутация.

– Я не видела ее там. – Она чистит рукава своей рубашки, как будто пытается стереть с себя сумасшествие.

– Как твои дела? – спрашиваю я.

Мать мгновенно оживляется.

– Превосходно! Вчера был женский обед. Просто прелесть. Тебе бы понравилось.

– Это хорошо, – говорю я, хотя внутри сомневаюсь. Вряд ли бы мне понравилось.

В течение следующих нескольких минут мать грузит меня рассказами обо всем в своей жизни. Если вы думаете, что за неделю мало что изменилось, то вы неправы. Только не у моей матери.

Она вечно перескакивает с одного события на другое.

Я ерзаю на стуле.

– Послушай, я хотела кое о чем с тобой поговорить.

– О чем?

– Просто хотела кое-что узнать о моем прошлом.

– Ну ладно… – медленно соглашается она.

– Какой была моя жизнь до Фэйрфакса?

На ее лице появляется ласковая улыбка. Она протягивает руку через стол и накрывает мои руки своими.

– Она была прекрасной. Абсолютно прекрасной.

Искренность в ее голосе невозможно подделать.

– У меня вчера был посетитель.

Ее плечи напрягаются. Спина становится прямой и жесткой, как шомпол.

– Кто?

– Синклер Монтгомери.

Его имя повисает в воздухе между нами. По ее взгляду видно: она знает, что мне известно про черный список. Но она молчит, не говоря ни слова в свое оправдание.

– У персонала есть список, кто может, а кто не может меня навещать?

– Да, но…

– Кто еще в этом списке? – перебиваю ее я.

Моя мать бледнеет.

– Не поняла?

– Кто еще в этом списке?

– Синклер и Рене.

Я делаю глубокий вдох и пытаюсь сдержать злость.

– А почему ты мне ничего не сказала? Разве ты не должна была сказать мне, что существует такой список?

Она закрывает глаза и трет переносицу.

– Виктория, я просто пыталась тебе помочь.

– Как это могло мне помочь?

В ее глазах мелькает раздражение.

– Ты сказала, что ложишься в Фэйрфакс, чтобы отдохнуть и набраться сил, и я хотела убедиться, что ничто или никто не будет тебе мешать.

– Вообще-то, это решать мне.

– Я знаю, знаю. Извини. Я думала, что поступаю тебе во благо.

Судя по боли в ее глазах, похоже, что она говорит правду. Хочется верить, что она искренна со мной.

– Так. – Она улыбается. – О чем еще мы можем поговорить?

– Мы можем поговорить про Уэса.

– Зачем?

– Потому что я пытаюсь покинуть Фэйрфакс.

Ее лицо озаряет улыбка.

– Прекрасная новость, но при чем тут Уэс?

– При том, что мне никто не верит. Ты постоянно твердишь, что якобы хочешь, чтобы меня отпустили отсюда. И вот он, твой шанс помочь мне это сделать.

Она откидывается на спинку стула, как будто я только что попросила ее пожертвовать мне почку. Я вижу, как мысли стремительно вертятся в ее голове. Она хочет мне помочь. Это хорошо заметно. Но согласится ли она?

Это главный вопрос.

– Виктория, – медленно говорит она. – Не знаю, смогу ли я это сделать.

Я смотрю на Эвелин и нежно глажу ее волосики. Мое сердце трепещет, словно птица в клетке.

– Почему нет?

– Потому что он мертв.

Ну вот, как говорится, опять двадцать пять. С чего я взяла, что на этот раз все будет иначе? Я быстро моргаю, пытаясь сдержать слезы.

Я поднимаю голову и смотрю ей прямо в глаза.

– Неправда, – с жаром шепчу я.

– Правда. Его больше нет. Дорогая… – Мать кусает губы и смотрит на стол. – Я опознала его тело.

Она это говорит не впервые. Я не поверила ей тогда, не верю и сейчас.

– Неправда. Этого не было.

Ее рука тянется через стол к моей руке. Я дергаюсь и отодвигаюсь назад. Она громко вздыхает.

– Ты даже не слушаешь меня.

– Потому что ты мне лжешь. – Я наклоняюсь вперед. – Я все время вижу его.

– Давай остановимся и подумаем о том, что ты предлагаешь, хорошо?

– Ты о том, что я прошу твоей помощи?

Мать демонстративно меня игнорирует.

– Если я уступлю и скажу врачам, что Уэс жив, хотя он мертв, то тем самым подтолкну тебя к тому, что ты уверуешь в это.

Я стучу обеими ладонями по столу. Сидящая у меня на коленях Эвелин начинает хныкать.

– Я все равно буду верить в это, хочешь ты этого или нет. – Моя мать сочувственно смотрит на меня, и это лишь подогревает мой гнев. Я невольно срываюсь на крик. – Он приходит каждую ночь в одиннадцать. Он говорит мне…

Мать озирается по сторонам, как будто за нами наблюдают, затем прерывает меня и тихо говорит:

– Тебе нужно успокоиться, хорошо? Я не хочу расстраивать тебя, поверь мне.

Было ли в вашей жизни когда-нибудь, чтобы кто-то обращался с вами, как с несмышленым ребенком? И это при том, что вы взрослый человек? Ужасное чувство. От обиды мое сердце бешено колотится о грудную клетку. Прикусив щеку изнутри, я мысленно повторяю: я права, я права, я права, я права, я права…

Мы обе умолкаем. Мне больше нечего ей сказать, она же ничего не может сделать, чтобы снять напряжение.

– Мне уйти? – спрашивает она в конце концов.

Часть меня этого ждет. Но другая, большая часть, хочет, чтобы она осталась. Если она пробудет здесь дольше часа, если останется на весь день, то возможно – просто возможно, – она увидит Уэса.

– Тебе не нужно оставаться, если ты не хочешь.

– Хорошо. – Она опускает голову. – Тогда я останусь.

Эвелин продолжает хныкать, поэтому я прижимаю ее к груди. Я знаю: она чувствует мое разочарование и гнев. Я делаю глубокий вдох, и постепенно она успокаивается.

– У меня есть еще один вопрос.

– Виктория, если это снова о Синклере…

– Конечно, о нем. Он приходит сюда и заявляет, что знает меня. А потом я узнаю, что ты не хочешь, чтобы он сюда приходил… – Я глубоко вздыхаю и в упор смотрю на нее. – Что ты знаешь такое, чего я не знаю?

– Я знаю, что от этого человека одни неприятности.

– Но…

– Нет, выслушай меня. – Она наклоняется ко мне. В ее глазах застыли отчаяние и страх. – Улучшение, которого ты достигла здесь, в Фэйрфаксе, пойдет прахом, если ты и дальше будешь видеть его. Ты понимаешь меня?

– Кем он был для меня? – шепчу я.

Моя мать в нерешительности.

– Он был спусковым крючком. Был и остается. Остается корнем всех твоих проблем.

– Прошу тебя, перестань говорить загадками и просто скажи мне, – умоляю я.

– Виктория, у меня этого даже в мыслях нет.

Она встает, и я следую за ней, разочарованная тем, что она отказывается мне помочь.

– Я переживу все, что ты скажешь. Это меня не сломает.

Нет, конечно, я немного преувеличиваю, но что мне еще остается?

Мать улыбается и, обойдя стол, протягивает руку. Она касается пальцами моих щек и заправляет прядь волос мне за ухо.

– Виктория, дорогая, оглянись. Ты уже сломлена, а в моем теле нет ни одной клеточки, которая бы хотела увидеть, что ты страдаешь еще больше.

Теперь между нами только молчание.

– Увидимся позже, – наконец говорит она. Поцеловав меня в щеку, она спешит к двери, как будто сам ад наступает ей на пятки.

– Ты поверишь мне насчет Уэса? – кричу я ей вслед.

Она останавливается и поворачивается ко мне.

– Как я могу? Я знаю правду.

Я сглатываю комок. Мне страшно произнести то, что я собираюсь сказать.

– Если ты мне не веришь, то не возвращайся.

От моих слов она вздрагивает, и я тоже.

– Не поверю, что ты это серьезно говоришь.

– Представь себе. Почти все здесь думают, что я лгу. Мне неприятно, что и ты тоже.

Она высоко держит голову и выглядит столь же величественной и строгой, как и тогда, когда я была ребенком. Губы сжаты в тонкую линию. Единственное свидетельство того, что она сердита, это ее пальцы, то, как они вцепились в ремешок сумочки.

– Хорошо, если тебе так этого хочется, что ж, пусть так и будет.

Не добавив ни слова, она разворачивается на каблуках и выходит за дверь.

8

– Всем успокоиться! – кричит одна из медсестер ночной смены.

Она стоит перед телевизором, держа над собой прозрачную чашу. В чаше – маленькие сложенные листочки бумаги, внутри которых написаны наши имена. В комнате отдыха горят все лампы, кроме двух. Шторы задернуты. Столы отодвинуты в стороны, стулья выстроены в три ряда по восемь штук, все лицом к телевизору. По синему экрану медленно ползет логотип DVD. Последние десять минут я наблюдаю за ним, ожидая, когда он переместится точно в угол.

Как же печально, что меня занимают подобные вещи. Каждый четверг вечером – кино. Если спросите медсестру или врача, они скажут, что большинству пациентов «рекомендуется» пойти на киносеанс. Но «рекомендуется» – это лишь нарядная упаковка для слова «обязаны». Если только у вас не идет кровь из глаз и вы не корчитесь в судорогах на полу, вы должны находиться в дневной комнате на киносеансе.

Все вокруг меня смолкают и смотрят на Сьюзен.

– Сегодня вечером фильм нам выберет… – Сьюзен называет квадратик и опускает чашу. – …Луиза!

Когда несколько дней назад эта роль выпала Риган, она выбрала «Прерванную жизнь». Ее заставили выбрать что-то другое. Следующим ее выбором была «Сибил».

Излишне говорить, что Риган больше ни разу не выбирала фильмы.

– Луиза, какой фильм ты хочешь посмотреть сегодня вечером?

Та остервенело трет руки, обдумывая вопрос, как если бы от ответа зависела ее жизнь.

– «Звуки музыки»! – наконец говорит она.

Раздаются хлопки и восторженные визги, и только Риган громко стонет.

– Опять? Мы уже смотрели его раз десять! Мы знаем: Джули Эндрюс умеет петь.

Медсестра закатывает глаза.

– Не имеет значения. Это выбор Луизы.

– Тогда могу я пойти к себе, пожалуйста?

– Нет.

– Я сказала пожалуйста.

– А я сказала нет.

Риган понуро опускает голову. Из всех стульев она выбрала тот, что справа от меня. Не знаю почему, но она, похоже, ухватилась за меня. Если честно, это даже неплохо. По крайней мере, есть с кем перекинуться словом.

«У тебя есть дочь!» – шипит мой разум.

Мгновенно почувствовав себя виноватой, я поглаживаю Эвелин по спинке. Конечно, у меня есть дочь, но иногда приятно поговорить с кем-то еще. Я обожаю сладкую улыбку Эвелин и ее пухлые щечки. Обожаю, как она смотрит на меня, как будто я – центр ее вселенной. Я люблю в ней все, но мне необходимо хотя бы небольшое общение со взрослыми.

Медсестра вставляет диск с фильмом. Пока идут титры, она начинает раздавать пластиковые стаканы с попкорном. Свет выключается, и шорохи стихают. Все устраиваются поудобнее, но ничто, даже Джули Эндрюс и ее мелодичный голос, не в силах вытащить меня из реальности. Я чувствую на себе взгляд Риган, но спину мне прожигают еще чьи-то глаза. Но сколько бы раз я ни оборачивалась, я так никого и не вижу.

– Что такое? – спрашивает Риган.

Я поворачиваюсь к телевизору. У меня на руках ерзает Эвелин. Я быстро целую ее в щеку.

– Ничего.

Риган подбрасывает в воздух зерно попкорна, наклоняется вперед и ловит его ртом.

– Да ладно тебе. Если лгать, то уж лгать красиво. Ты могла бы сказать, что делаешь упражнение на растяжку.

– И ты бы мне поверила?

– Нет, но я бы восхитилась твоей изобретательностью.

Я улыбаюсь и смотрю на телеэкран.

– Сколько тебе лет? – что называется, в лоб спрашивает Риган.

Как же быстро она умеет перескакивать с одной темы на другую! Я даже не поспеваю за ней.

– Невежливо спрашивать, кому сколько лет, – отвечаю я.

Риган подбрасывает очередное зерно попкорна, но на этот раз попадает в Эмбер, девушку, сидящую перед нами. Эмбер анорексичка и находится здесь примерно столько же, сколько и я.

Она тощая, как жердь, и, похоже, ей никогда не выйти отсюда.

– Невежливо спрашивать у старых, – парирует Риган. – Итак… сколько тебе?

– Двадцать семь. А тебе?

– Восемьдесят пять, – невозмутимо говорит она. – Я как «Загадочная история Бенджамина Баттона».

Я невольно улыбаюсь.

– Мне двадцать три, – серьезно добавляет она.

Ее ответ меня ошарашивает. Ей не дашь больше восемнадцати. Может, все дело в ее конституции. Бледная кожа натянута на невероятно узкие кости. А может, дело в ее смехе. Он совершенно неподдельный, как будто она крадет у жизни все ее удовольствия и использует их на всю катушку.

Нет, она, конечно, сумасшедшая, в этом нет никаких сомнений, но иногда мне хочется быть такой, как она. Всего на несколько секунд.

– Малышке нравится фильм? – спрашивает она, подбрасывая еще одно зерно попкорна. Оно рикошетом отлетает от головы Эмбер. Ее худые плечи дергаются, и я знаю, что она вот-вот взорвется.

Я осторожно смотрю на Риган.

– Прекрати называть ее малышкой. Ее зовут Эвелин.

Риган в жесте раскаяния протягивает руки.

– Прости, прости. Ну, конечно, Эвелин.

Но я не верю ей и прижимаю Эвелин к себе еще крепче.

– Эвелин нравится этот фильм?

– Она младенец. Она не понимает, что происходит.

– В этом я полностью с тобой согласна, – отвечает Риган.

Она подбрасывает новые зерна попкорна, и несколько раз те попадают ей в рот.

– У тебя ведь здесь не так много друзей, верно?

– Да.

– Тогда дружи со мной, Сладкая Мамочка. Вдвоем мы будем здешними folie à deux. Как тебе моя идея?

– Что такое folie à deux?

Риган поворачивается и коварно улыбается мне.

– Безумие, которым страдают сразу двое.

Прежде чем я успеваю ответить, Эмбер оборачивается и бросает на Риган взгляд, полный ненависти.

– Нельзя ли потише?

– Конечно, можно, но какой в этом прикол?

Эмбер выхватывает у Риган попкорн. Увидев это, одна из медсестер встает.

– Девушки, – предупреждает она.

– Молчим, молчим, – говорит Риган и очаровательно улыбается медсестре.

Та снова садится, и впервые за этот вечер Риган на несколько минут умолкает. Думаю, что это ее лучший результат. При всей ее ненависти к фильму, она ни разу не оторвала взгляд от экрана. У меня же никак не получается сосредоточиться на чем-то. Я все думаю о своем сегодняшнем разговоре с матерью. Когда я сказала ей не возвращаться, я очень надеялась, что она уступит и скажет, что верит мне. Что она будет рядом со мной, пока я буду медленно перебирать свое прошлое.

Неужели я ждала от нее слишком многого? Может быть. А может, я просто слишком низкого мнения о себе. И мне кажется, что в одиночку мне не справиться с этим бременем.

– Почему ты напугана? Ты самый храбрый человек из всех, кого я знаю.

Задыхаясь, я оборачиваюсь. Я искренне ожидаю увидеть позади себя Синклера. Но его там нет.

Фильм продолжается. Эвелин крепко спит, и вскоре я тоже начинаю клевать носом. И вдруг за моей спиной раздаются голоса. Один женский, другой мужской. Я мгновенно сажусь прямо и оборачиваюсь. Мне этот голос знаком. Он вызывает во мне отклик.

Мое сердце бухает, как барабан: я вижу перед собой Синклера. Он стоит у двери и разговаривает с одной из медсестер. Он что-то быстро говорит ей. Лицо у Кейт хмурое, но она не прерывает его. Я попросила доктора Кэллоуэй внести его имя в список посетителей, но выполнила ли она мою просьбу? Боже, я так на это надеюсь!

– На что ты смотришь? Ты должна… – Риган оборачивается и, не договорив, умолкает. – А! Высокий, брюнетистый и опасный. Не нужно объяснять.

– Его зовут Синклер.

Вообще-то, я могла этого не говорить, но мне было приятно слышать его имя. Моим губам нравится его произносить.

Мой взгляд перемещается на Риган.

– Ты видела его здесь раньше?

Она кивает.

– Уйму раз.

Я пытаюсь скрыть улыбку, целуя Эвелин в макушку. При мысли о том, что кто-то ищет меня, что кто-то хочет меня видеть, я чувствую себя менее одинокой. Это дарит мне надежду, желание двигаться вперед. Но к этому чувству привязано и что-то еще. Что-то, чего я не осознаю и не могу объяснить.

В комнату входит Сьюзен и жестом подзывает меня. Я встаю. Внезапно я чувствую себя неловко. В меня впились несколько пар глаз, но острее всего я чувствую взгляд Синклера.

От него у меня такое ощущение, что моя кожа вот-вот загорится.

– К тебе пришли, – шепчет Сьюзен. – Но давай побыстрее. Часы посещения заканчиваются в…

– В семь. Да, я знаю.

Она пожимает плечами и возвращается на сестринский пост. Я иду за ней. От яркого света в коридоре я щурюсь. Когда мои глаза привыкают, я смотрю на Синклера. Коридор пуст, и мы здесь одни.

Я не знаю, что сказать. Да, физически я реагирую на него, но это не компенсирует того, что это наша вторая встреча.

Он улыбается. Просто улыбается, но это что-то делает со мной. Это не та улыбка, которой он несколько дней назад одарил медсестру. И это не улыбка друга. Это интимная улыбка, как будто за ней скрываются многие годы моей жизни. Боже, как же это смешно. Немыслимо. Невозможно.

– Как твои дела? – тихо спрашивает он.

Психиатрическая палата 101. Все без исключения будут спрашивать, как у вас дела. Вы же должны найти ответ, который удовлетворит их всех.

Но я не хочу так отвечать Синклеру, поэтому я говорю:

– Мне уже лучше.

На его лице написана искренняя озабоченность.

– В чем дело? Все нормально?

Пациент-мужчина в комнате отдыха поворачивается на стуле и злобно шикает на нас. Я сердито смотрю на него.

Синклер указывает на пространство рядом с дверью.

– Может, перейдем туда?

Я киваю и иду впереди него. Синклер догоняет меня, и теперь мы шагаем плечом к плечу. Тепло его руки перетекает по моей руке прямо к кончикам пальцев. Я смотрю вперед, хотя чувствую на себе его взгляд.

Мой разум мчится со скоростью миля в минуту.

Спроси его о сестре!

Нет, спроси его о себе. Вдруг он заполнит пробелы в твоем прошлом.

Он знал Уэса?

Где он познакомился с тобой?

Это все очень важные вопросы, и я не знаю, с чего начать. Я прислоняюсь к стене и касаюсь плечом доски объявлений. Она вся в листках, напоминающих нам о киносеансе, специальной игре или следующем мероприятии или празднике. Среди ярких объявлений затесалось несколько скучных мотивационных плакатов.

Между нами приличное расстояние, и мой пульс слегка замедляется. Я быстро оглядываю его. Он на добрых шесть дюймов выше меня. Моя макушка находится на уровне его плеч. Мне даже нравится эта разница в росте, хотя на его фоне я чувствую себя карлицей. Рядом с ним меня никто не обидит. Не сделает мне больно. И от этого мое сердце буквально готово петь.

Он в джинсах. Его коричневая куртка застегнута и скрывает рубашку. На пряди черных волос налипли снежинки. Меня так и подмывает протянуть руку и смахнуть снег. А еще я не могу избавиться от ощущения, что я уже когда-то это делала.

– Все нормально? – повторяет он.

Плохо уже то, что я заперта в психушке. Если я скажу Синклеру, что постоянно чувствую на себе чьи-то глаза, что они наблюдают за каждым моим движением, он может больше никогда не вернуться. Я же этого не хочу.

– Все в порядке, – говорю я и поглаживаю ручку Эвелин.

Его плечи расслабляются, и он прислоняется к стене.

– Даже не верится, что я говорю с тобой.

– Я исключила тебя и твою сестру из черного списка. Знай я, что тебя сюда не пускают, я бы попыталась сделать это раньше…

– Я знаю, – перебивает меня Синклер.

Судя по его глазам, это так.

Между нами воцаряется молчание, но не то неловкое молчание, какое бывает между незнакомцами. Его присутствие до боли знакомо мне. Меня не напрягает ни это молчание, ни разговоры о прошлых моментах, когда мы с ним были вместе. Какая-то часть меня уверена: если мы просидим так еще несколько минут, я непременно что-то вспомню о нем. Но я не могу молчать. В ту секунду, как только сегодня вечером он вошел в Фэйрфакс, мое любопытство всплыло на поверхность, задавая вопросы и требуя ответов.

– Твоя сестра когда-нибудь придет снова? – спрашиваю я.

Синклер потирает затылок.

– Рене хотела бы, но… – Он хмурится и задумчиво смотрит на Эвелин. Та в ответ пялится на него. – С тех пор, как ты оказалась здесь, произошло много чего.

Я выпрямляюсь и хмурю брови.

– Например?

Синклер вздыхает и машинально ерошит темные волосы.

– Я здесь не для того, чтобы сбивать тебя с толку.

– Тогда почему ты здесь? – В моих словах проскальзывает намек на отчаяние, но я бессильна его скрыть.

– Чтобы помочь.

Я отворачиваюсь и смотрю на дневную комнату, полную пациентов. Я не хочу проводить здесь дни в ожидании завтрака, обеда и ужина. Я не хочу проводить дни в комнате отдыха, чувствуя, что медленно угасаю. Если я не достучусь до Синклера прямо сейчас, то, значит, не достучусь никогда.

– Я… я пытаюсь вспомнить свое прошлое, – признаюсь я.

Синклер впивается в меня взглядом. У него темные глаза, и они с любопытством следят за всем, что нас окружает. Такие люди, как он, опасны. Да, они тихие и не любят привлекать к себе внимание, зато видят все, что происходит вокруг.

– Это хорошо или плохо? – спрашивает он.

– Вспоминать свое прошлое?

Он кивает.

– Это хорошо. По крайней мере, я так думаю.

Чувство, что за мной наблюдают, никогда не исчезает, и даже сейчас я быстро оглядываюсь. Сьюзен и Кейт сидят на сестринском посту. На нас никто не смотрит.

– Я готова покинуть Фэйрфакс, – признаюсь я.

В его глазах мелькают мириады эмоций, но я вижу только счастье.

– Замечательно.

Я киваю и тщательно подбираю слова.

– В последний раз, когда ты приходил сюда, ты сказал, что пытался навещать меня каждый божий день.

– Верно, сказал, – с чувством подтверждает он.

– Я знаю… Я проверила список на входе. – Я нервно облизываю губы.

Одна его рука касается моей. Меня как будто пронзает током. Я даже вздрагиваю.

Мое тело не слушается меня, и во всем виноват этот мужчина.

– Что ты помнишь обо мне? – спрашиваю я.

– Все. Я помню о тебе все.

Я смотрю на него из-под ресниц.

– Тогда расскажи мне.

Синклер хмурится.

– Когда я был у тебя в последний раз, было видно, что для тебя это потрясение. Я не хочу грузить тебя информацией.

– Ты не грузишь. Это я прошу тебя рассказать мне все.

Синклер усмехается и трет верхнюю губу. Он явно нервничает.

– Да. Ладно. Попробую. – Он прочищает горло и наклоняется вперед. Всего на дюйм. И хотя между нами все еще приличное расстояние, ощущение такое, будто он почти касается меня. – Ты любишь природу и садоводство. Твой любимый цветок – гортензия, и ты терпеть не можешь орхидеи. Твое любимое время года – весна. Ты обожаешь чай. Любишь журналы, где печатают всякие сплетни, и когда ты читаешь хорошую книгу, тебя от нее не оторвать…

Он на автомате продолжает перечислять мои слабости и пристрастия, словно этакая ходячая энциклопедия «Все о Виктории Донован».

То, что он говорит, звучит красиво, но я ничего не могу вспомнить. От беспомощности на глаза наворачиваются слезы.

У меня нет слов. Одна лишь пустота.

Синклер на миг умолкает.

– Хочешь, чтобы я продолжил?

Я думаю, что, если его попросить, он будет и дальше выдавать информацию. Но, отягощенная всеми его фактами, моя голова кажется тяжелой, как свинец.

– Достаточно.

Он все так же пристально смотрит на меня. Почему-то мне кажется, что его вопрос не требует ответа. Но если и требует, я не могу ему ответить.

– Достаточно. – Воздух покинул мои легкие, а мой желудок скрутился так туго, что кажется, будто он никогда не раскрутится.

– Мистер Монтгомери?

Мы одновременно поворачиваем головы к Сьюзен. Она переводит взгляд с него на меня и одаривает нас виноватой улыбкой.

– Часы посещения закончились.

Он быстро кивает ей, на вид спокойный и сдержанный, но я вижу, как его губы сжимаются в прямую линию. Это безумие, но я чувствую легкий трепет от того, что он не готов завершить наш разговор.

– Думаю, мне пора.

В какой-то момент мне кажется, будто он вот-вот скажет или сделает что-то еще. Его глаза ни на миг не покидают меня. Они говорят со мной, произнося: «Попробуй». Попробуй вспомнить меня. Я уже собираюсь, но он прощается и идет к двери.

– Подожди! – Я кладу руку ему на плечо. Тепло, которое передается от его тела моему, подобно удару молнии. И всего от одного прикосновения. Я тяжело сглатываю. – Ты скоро придешь ко мне снова?

Синклер улыбается улыбкой, о которой мечтают все женщины. Той, от которой учащается пульс и пылают щеки.

– А ты как думала? Я не оставлю тебя здесь.

– Хотя я не могу вспомнить, кто ты?

– Тем более что ты не помнишь. Но ты вспомнишь, – уверенно говорит он.

– Откуда ты знаешь?

Синклер пожимает плечами.

– Просто знаю, и все. – На его губах играет тень улыбки. В ней хранится воспоминание, которое я хочу украсть как свое собственное.

Его ответ доставляет мне больше радости, чем я готова признать.

Он снова прощается и уходит. И пока я сижу там, что-то глубоко внутри меня, что-то темное и дремлющее, шепчет мне, что если я хочу восстановить мое прошлое, мне нужен Синклер Монтгомери.

* * *

Позже тем вечером я достаю из кармана фотографии и смотрю на запечатленную на них счастливую пару. Уэс не навещал меня уже два дня. Он как будто знает, что у меня к нему тысячи вопросов, и ему нравится держать меня в напряжении.

Моя дверь открывается медленно и зловеще, и я, не глядя, знаю, что это Уэс.

Наконец-то!

Его тень падает на пол и закрывает половину моего лица. Я как будто каменею и поворачиваю голову в его сторону.

– Как тут моя королева? – спрашивает он. В его словах слышится легкая насмешка.

Мое тело находится в настоящем. А вот мой разум застрял в прошлом, отчаянно цепляясь за воспоминание.

Он стоит, скрестив на груди руки, его пальцы скрыты под бицепсами.

– Ты не собираешься отвечать мне, Виктория?

Я не отваживаюсь посмотреть на него. Такими живыми и яркими были эти воспоминания. От нас двоих у меня перехватывало дыхание, а что теперь? Грандиозное разочарование.

– Нет, – бормочу я.

– Почему нет? У тебя был плохой день?

Все, что он говорит, наполнено осуждением и сарказмом.

Он приседает рядом со мной и смотрит на фотографию. Запах одеколона, который всплыл в моем воспоминании, – точно такой, что сейчас кружит вокруг меня. Я резко втягиваю в себя воздух.

– Ты помнишь тот момент?

Я киваю.

Уэс вздыхает.

– Мы были счастливы.

Жалюзи открыты. В комнату льется серебристый свет и падает на его лицо. В его карих глазах я вижу искренность, смешанную с болью.

– Насколько счастливы?

Уэс не отвечает. Я в отчаянии резко поворачиваюсь к нему. Теперь наши лица на расстоянии всего нескольких дюймов друг от друга.

– Прости, – выпаливаю я.

За что я прошу прощения? Если честно, понятия не имею. Но одно я знаю: случилось что-то плохое, что-то очень плохое, что довело нас до этого момента. Судя по выражению его лица, во всем плохом виновата я.

Неужели все плохое случилось сразу? Или это был медленный спад? Был ли Синклер частью этого плохого? Мой первый порыв – сказать «нет», но я ничего не могу исключать.

– Просто расскажи мне, что случилось с нами, – шепчу я.

Уэс мотает головой.

– Я не могу.

– Не можешь или не хочешь?

– И то, и другое.

Я закрываю лицо руками и борюсь с желанием в крике излить свою боль.

– Почему? – наконец спрашиваю я.

Я поднимаю голову и ловлю на себе его пристальный взгляд. Искренность мгновенно улетучивается, сменяясь возбуждением.

– Спроси у Синклера.

Я мгновенно напрягаюсь. Уэс злорадно усмехается.

– Что? Думала, я не узнаю, что он навещал тебя?

Я не отвечаю.

– Я все о нем знаю.

– Тогда расскажи. Ты же знаешь, что я ничего не помню.

Уэс вскакивает и нависает надо мной. Я пячусь назад, прочь от него.

– Если ты очень хочешь знать, спроси его. – Он смеется над моим потрясением, но этот смех неискренний, фальшивый, как будто он силится скрыть свою боль.

При мысли о том, что, возможно, именно я – причина этой боли, мое сердце сжимается от чувства вины. Я не понимаю, кем я была и чем занималась, но я точно хороший человек. Я это знаю. Что бы ни случилось, я никогда не стану намеренно обижать Уэса.

– Откуда ты его знаешь?

– Это так важно? – бросает он в ответ.

Нет? Да? Я не уверена. В последнее время каждая моя мысль рассечена и растянута так, что я вижу сквозь дыры правду и ложь на другой стороне. Даже тогда я сомневаюсь в себе. Но если Уэс знает что-то о Синклере, пусть даже самую малость, возможно, это поможет мне вспомнить.

– Я знаю о нем все.

– Лжешь, – шепчу я.

– Какая мне выгода лгать?

Мы в упор смотрим друг на друга. Уэс отвечает за каждое слово, которое он произносит. Все это очень серьезно. Я просто не знаю, правда это или нет.

Эвелин плачет, и я вновь выныриваю в настоящее. Я вскакиваю, подбегаю к кроватке и поднимаю ее.

– Мне нужно заботиться об Эвелин. – Я упрямо не выпускаю ее из рук, в надежде, что он поймет намек и уйдет. Воцаряется молчание, и я думаю, что он останется.

Просто чтобы помучить меня. Но он, наконец, кивает. Он целует меня в макушку. Мне хочется верить, что это жест любви. Очень хочется. Но я не верю. Я закрываю глаза и прикусываю щеку изнутри.

– Виктория?

Я оборачиваюсь через плечо.

– Не верь ни единому его слову.

Таких слов не говорят на прощание. Я хочу знать, почему он это сказал, но, прежде чем я успеваю его спросить, Уэс уже выходит из комнаты.

– Просто остановись, пока ты смотришь вперед, – говорит он. – Если ты обернешься и посмотришь на свое прошлое, ничего хорошего не будет.

– Конечно, будет.

– Что именно?

– Моя свобода. То, что мы с Эвелин выберемся отсюда.

Уэс даже не смотрит на Эвелин. Ни разу. Зато не спускает с меня глаз и печально качает головой.

– Если ты так думаешь, значит, ты и вправду рехнулась, – говорит он.

Дверь за ним закрывается. Я остаюсь в тишине, взвешивая его слова.

9

Только то, что часть фотографий вызвала воспоминания, не значит, что новые снимки произведут тот же эффект. Я слишком нервничаю, чтобы поверить в то, что этот метод окажется действенным.

Когда я устраиваюсь поудобнее напротив доктора Кэллоуэй, я слышу, как стучит мое сердце. Даже Эвелин перестает хныкать и на минуту затихает, чтобы посмотреть на нее.

Моя медицинская карта, похоже, поселилась на столе у доктора Кэллоуэй. Она на самом верху небольшой стопки таких же медицинских карт. Знаю, это звучит нелепо и мелочно, но мне приятно, что моя лежит сверху. Это означает, что она важна и для доктора Кэллоуэй и что в ее глазах я не просто сумасшедшая, каких здесь полно.

– Ты готова просмотреть еще несколько фото?

Я нервно дергаю левой ногой вверх-вниз. Доктор Кэллоуэй мгновенно улавливает это движение. Она переплетает пальцы и наклоняется ко мне.

– О чем ты сейчас думаешь?

Я пытаюсь сделать глубокий очищающий вдох.

– О том, что на этот раз фотографии не пробудят никаких воспоминаний.

Продолжить чтение