Читать онлайн Иван Грозный и Девлет-Гирей бесплатно

Пролог

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но смерти не ведает

громкая слава

деяний достойных…

Речи Высокого.76 // Старшая Эдда

В истории русско-крымских отношений, насчитывающих не одно столетие, XVI в. занимает особенное место. Сложившийся в конце XV в. русско-крымский союз, острием своим направленный против Большой Орды, оказался, увы, слишком недолговечным, ибо он основывался на принципе «против кого дружить будем». И когда в 1502 г. государство Ахматовичей окончательно рассыпалось, когда общего могущественного врага, против которого объединились молодые Русь и Крым, не стало, переход от дружественных отношений к открытой враждебности был лишь вопросом времени. Конечно, причины, которые привели к распаду русско-крымского союза, весьма разнообразны, но две из них можно выделить в качестве основных. Прежде всего в Крыму не испытывали особого восторга, наблюдая за стремительным ростом могущества и влияния своего северного партнера, поскольку это мешало реализации той идеи, которую вынашивал в своем сердце «царь» (а именно так именовали на Руси крымских правителей) Менгли-Гирей I, фактический создатель крымской государственности. Суть ее заключалась, по словам А.Л. Хорошкевич, в создании «…огромного государства Золотой орды (Takht Memleketi в крымских документах) под эгидой Крыма, которое бы включало все территории кочевки ее бывшего главного соперника Большой орды…»¹. Сильное Русское государство выступало препятствием на пути реализации этих далеко идущих планов по воссозданию татарской «империи» в ее прежних границах.

Другой, не менее веской причиной, по которой Крым и Русь не могли долго существовать в мире и согласии, был сам характер крымской государственности и его отношений с соседями. Основанное саблей, Крымское ханство поддерживало свое существование саблей же. Отмечаемая современниками воинственность крымцев не была, конечно, их врожденным качеством, но в определенной степени могла считаться необходимым условием существования татарского общества и государства? Интересные наблюдения, позволяющие дать ответ на этот вопрос, были сделаны отечественным историком Н.Н. Крадиным, который отмечал существование определенной зависимости кочевников от земледельцев. По его словам, «номады в принципе могли обходиться без земледельческих рынков и городов. Само по себе кочевое скотоводство является достаточно независимым и сбалансированным типом адаптации в аридных экологических зонах. Другое дело, что такая адаптация вынуждает от многого отказываться. Образ существования «чистых» кочевников всегда более скуден, чем быт номадов, использующих дополнительные источники существования»². Таким образом, кочевники, их правящая элита прежде всего, оказывались перед дилеммой – или смириться с «чистым», но неизбежно бедным и скудным кочевничеством, или же искать способ взаимодействия с соседями-земледельцами. Между тем земледельческие общества, отличаясь от кочевых большей автаркичностью, самодостаточностью, не испытывали особого стремления вступать в экономические и иные контакты с миром номадов (во всяком случае, равноценные, взаимовыгодные). Последние же, нуждаясь в земледельцах, рассматривали их попытки отгородиться от кочевого мира как стремление посягнуть на свою независимость, этническую и культурную самобытность.

К этому стоит добавить и особенности политических отношений в кочевых сообществах. И снова обратимся к мнению авторитетного специалиста. «Если в оседлом земледельческом обществе основы власти покоились на управлении обществом, контроле и перераспределении прибавочного продукта, то в степном обществе данные факторы не могли обеспечить устойчивый фундамент власти. Прибавочный продукт скотоводческого хозяйства нельзя было эффективно концентрировать и накапливать…» – отмечал Н.Н. Крадин. Анализируя особенности функционирования властных механизмов в хуннском государстве, заложившем основы политической традиции, свойственной кочевым государственным образованиям эпохи Средневековья, он писал, что «…власть хуннских шаньюев, как и власть правителей других степных империй Евразии, основывалась на внешних источниках. Шаньюй являлся верховным военачальником Хуннской конфедерации и имел монополию на представление державы во внешнеполитических и иных связях с другими странами и народами. В этом плане он являлся посредником, который перераспределял «подарки», дань и полученную во время набегов добычу. В делах же внутренних он обладал гораздо меньшими полномочиями… Если в военное время могущество правителя Хуннской империи держалось на необходимости руководства военными действиями, то в мирное время его положение определялось его способностями перераспределять китайские подарки и товары…». Попытки же действовать в обход традиции, «…значительное притеснение мобильных скотоводов со стороны племенного вождя или другого лица, претендующего на личную власть, могли привести к массовой откочевке от него»³.

Если заменить в этой длинной цитате шаньюя на хана, а хунну на татар, и совпадение основных позиций будет едва ли не на все 100 %! Внешнеполитическая активность, успешные набеги и регулярное, постоянное поступление извне «поминков» были залогом политической и социально-экономической стабильности в татарском обществе.

Не стоит забывать и еще об одном важном обстоятельстве. Татарам, как и многим другим народам, находившимся на аналогичной стадии развития, был присущ характерный «варварский» этос. Характеризуя его, римский историк Корнелий Тацит, говоря о нравах германцев, писал, что их воинственность подпитывалась представлением, что «потом добывать то, что может быть приобретено кровью, – леность и малодушие». Одним словом, набеги на соседей обеспечивали татар тем, чего им недоставало, давали дополнительный доход, удовлетворяли их страсть к «хищничеству» и способствовали их выживанию в случае хозяйственного кризиса. Не случайно крымский хан Девлет-Гирей I в своем послании Ивану Грозному, предлагая русскому царю мир и союз, писал, что «…только царь даст мне Астрахань, и я до смерти на его земли ходить не стану: а голоден я не буду: с левой стороны у меня литовцы, а с правой – черкесы, стану их воевать и от них еще сытей буду (выделено мной. – П.В.) …»⁴

Наконец, вспомним, что на отношения Крыма с Россией, Литвой или Польшей накладывал свой отпечаток и религиозный фактор – татары были мусульманами, тогда как их северные соседи – христианами. Между тем, как отмечал русский военный теоретик и историк Н.П. Михневич, «…войны однокультурных народов всегда более или менее нерешительны; войны разнокультурных – всегда роковые…»⁵

Исходя из всего этого, предугадать поведение татар по отношению к соседям, учитывая милитаризованный характер кочевых обществ, нетрудно. Неизбежно, рано или поздно, но союз между Москвой и Крымом должен был прекратиться, а отношения дружбы и добрососедства смениться враждой. И как только исчезли факторы, заставлявшие крымских Гиреев искать сближения с московскими Рюриковичами, как только пролилась первая кровь, так отношения между Кыркором, столицей Крымского ханства в конце XV – начале XVI в., и Москвой стали стремительно охлаждаться. Как отмечал отечественный историк В.П. Загоровский, «…в 1504–1506 гг. наметилось, а с 1507 г. определилось принципиальное изменение политического курса Крымского ханства. С этого времени на долгие годы Крым стал врагом России…»⁶ Точкой отсчета, от которой можно вести историю русско-крымского противостояния, растянувшегося почти на три столетия, до 1783 г., когда Крым был включен в состав Российской империи, можно считать 1506 г. В этом году крымский хан Менгли-Гирей I, друг и союзник Ивана III, выдал по старой ордынской традиции (как «царь») ярлык на княжение, и среди прочих городов, пожалованных крымским «царем» великому литовскому князю, были Тула, Брянск, Стародуб, Путивль, Рязань и даже Псков с Новгородом с «люди, тмы, городы и села, и дани и выходы, и з землями и з водами и з потоками»!⁷ Конечно, вслед за С.М. Соловьевым можно назвать эту заявку на великодержавие смешной и нелепой, но это ошибка – такими претензии хана смотрятся только для нас, обладающих послезнанием. Василий же III и его советники пусть и не сразу, но отнеслись к этому ханскому демаршу вполне серьезно. И было почему – ведь после этого заявления дальнейшее развитие событий предугадать было не так уж и сложно. Молодому Русскому государству теперь предстояла долгая борьба с Крымом, борьба «не на живот, а на смерть». И это не преувеличение, не литературная метафора, поскольку никуда не делся старый противник Москвы – Великое княжество Литовское, да и в Казани образовалась сильная прокрымская «партия», настроенная против Москвы. В результате и Казань порвала вассальные отношения с Россией. В итоге Василию III, а потом и Ивану IV пришлось бороться на два, а то и на три фронта сразу, а выиграть такую войну, как показывает исторический опыт, не было суждено никому, даже самому могучему и сильному государству. И Смута начала XVII в. не в последнюю очередь была вызвана тем, что Русское государство надорвалось в этой тяжелейшей борьбе.

Русско-крымское противостояние продолжалось до самого конца XVIII в., пока в 1783 г. Крымское ханство не было включено в состав Российской империи и перестало существовать как независимое государство. К тому времени оно уже пережило само себя и выглядело пережитком глубокой старины, но в XVI в. об этом ничто не говорило. Крымское царство находилось на вершине своей мощи и оказывало самое серьезное воздействие на расстановку сил в Восточной Европе. Конечно, его экономический, людской и военный потенциал не мог сравниться с силой и мощью Московского государства или Великого княжества Литовского, но умело играя на их противоречиях, Крым надолго обеспечил себе место «третьей силы», с мнением которой не могли не считаться и в Москве, и в Вильно. Отнюдь не случайно хан Сахиб-Гирей I, недовольный промедлением «московского» в сношениях с ним, «Великие орды великим царем силы находцем и победителем», писал юному Ивану IV в мае 1538 г., что он вот-вот выступит из Крыма с войском в поход на Москву, и если великий князь хочет спасти себя и свою страну от разорения, пускай немедленно «…своего большего посла с своею казною наборзе бы еси его к Путивлю послал. А перед ним бы еси часа того послал к нам сказати, чтоб в малых днех у нас были». «И будеш по моему слову, – продолжал хан, – ино вельми добро, и мы с тобою, по тебе посмотря, мир учиним». Ну а если Иван, не прислушавшись к голосу разума, по-прежнему будет упорствовать, то тогда, грозил Сахиб-Гирей, «…и ты посмотрит, что мы тебе учиним… более ста тысяч рати у меня есть и возму, шед, из твоей земли по одной голове, сколько твоей земле убытка будет и сколько моей казне прибытка будет, и сколько мне поминков посылаешь, смети того, убыток свои которой более будет, то ли что своею волею пошлеш казну и что сколько войною такою возмут, гораздо собе о том помысли. И только твою землю и твое государство возму, ино все мои люди сыти будут»⁸.

И эта угроза вовсе не была пустым звуком – в Москве хорошо запомнили «Крымский смерч» 1521 г., когда неожиданно объявившийся на Оке крымский «царь» Мухаммед-Гирей I разбил под Коломной русские полки и опустошил окрестности русской столицы. Отдельные татарские разъезды подошли к самой Москве и «…в Воробьеве (а село Воробьево находилось всего лишь в 7 км от Кремля, на Воробьевых горах, в районе нынешнего МГУ. – П.В.), в великого князя селе, были и мед на погребех великого князя пили».⁹ Растерявшийся и упавший духом Василий III (точнее, замещавший бежавшего из столицы великого князя крещеный татарский царевич Петр) был вынужден дать Мухаммед-Гирею грамоту, согласно которой он, московский государь, обязывался стать данником крымского «царя».

Об этом успехе никогда не забывали и в Крыму, и преемники Мухаммед-Гирея на крымском троне не раз пытались повторить его. Ближе всего к этой цели подобрался и едва не превзошел воинственного «Магмет-Кирея царя» его племянник, Девлет-Гирей I, о борьбе с которым и пойдет речь на страницах этой книги. Но прежде чем перейти к описанию событий, более чем 400‑летней давности, несколько слов о причинах, обусловивших наше обращение к этой теме. Нет никаких сомнений, что долгое русско-татарское противостояние наложило неизгладимый отпечаток и на русскую государственность, и на русское общество той эпохи. Ведь во многом благодаря этой непрерывной борьбе Российское государство сложилось, по меткому замечанию отечественного историка А. Смирнова, как «государство сражающейся нации»! Естественным было бы предположить, что история Крымского ханства должна была стать объектом пристального внимания и предметом изучения отечественных историков, однако, увы, этого не случилось. Нет, конечно, сказать, что история Крымского ханства, в особенности его взаимоотношений с соседями, с той же Москвой в первую очередь, отечественных (да и зарубежных) историков не интересовала совсем, было бы большой ошибкой. Напротив, на протяжении двух столетий российские историки, несмотря на сложные условия, в которых они работали, создали немало работ, посвященных истории Крымского ханства и русско-крымских отношений, в том числе и в XVI в.¹⁰. Но вместе с тем стоит отметить, что если в общем и целом история русско-крымских отношений может считаться очерченной довольно полно и точно, то этого нельзя сказать об отдельных ее эпизодах, в особенности тех, что связаны с военным противостоянием России и Крыма.

Почему так получилось? Думается, что это связано с рядом объективных обстоятельств. Свою негативную роль, и немалую, сыграло утрата в предыдущие столетия значительной (если не большей) части документов, так или иначе связанных с историей Крымского ханства. Большие потери понесли и русские архивы. Особенно сильно пострадали документы, так или иначе связанные с историей развития военного дела Крыма и Русского государства в конце XV – начале XVII в. Между тем, как писали еще больше века назад два крупных французских историка, Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобос: «История пишется по документам… Ничто не может заменить документов: нет их, нет и истории»¹¹. Затем, повторяя вслед за западноевропейской исторической наукой основные этапы ее развития, российская историки от создания монументальных исторических полотен (примером которых может служить, вне всякого сомнения, многотомный труд С.М. Соловьева «История России с древнейших времен») и публикации многотомных сборников старинных документов перешли в конце XIX в. к углубленному изучению частных проблем. Проблемы же военной истории России и Крыма среди них явно не были не первом месте. Вообще история военного дела в России в допетровское время (и тем более военного дела Крымского ханства), и в дореволюционное время, и в советское не пользовалась большой популярностью среди отечественных историков и занимались ею они лишь мимолетно, в связи с историей политической, дипломатической и экономической. Очевидно, на это повлияло своеобразное «разделение труда», когда негласно военная история была отдана на откуп историкам в погонах. Последние же в силу разных причин, недооценивали значимость изучения истории военного дела допетровской России и тем более Крымского ханства и, как следствие, не уделяли им сколько-нибудь серьезного внимания. Вот и получилось, что в истории многовекового противостояния России и Крыма осталось еще немало если не совсем «белых» пятен, то, во всяком случае, страниц, степень изученности которых не позволяет их перевернуть со спокойным сердцем хотя бы из чувства уважение к нашим предкам, своими трудами, потом и кровью создававшим государство, в котором мы сегодня живем.

Желание напомнить о славном ратном наших праотцов стало одной из причин, обусловивших наше обращение к этой теме. Другая же причина связана с тем, что за те сто с лишним лет, что прошли с тех пор, когда отечественные историки обратились к истории изучения русско-крымских отношений, история, ее методы не стояли на месте и непрерывно развивались и совершенствовались. Поиски в архивах и библиотеках позволили найти новые документы и материалы, да и сама методика работы с ними, извлечения из них информации стала намного совершенней, чем в те давние времена. Конечно, нельзя сказать, что все проблемы разрешены и на все вопросы сегодня можно дать вполне удовлетворительный ответ – полагать так было бы большой ошибкой. История, как, впрочем, и любая наука, устроена таким образом, что, чем глубже погружаешься в прошлое, тем больше возникает вопросов, тем больше осознаешь, что твои знания недостаточны для того, чтобы ответить на них. Но как не вспомнить здесь знаменитую фразу английского поэта А. Теннисона – «Бороться и искать, найти и не сдаваться»! И прежде чем снова двинуться по бесконечному пути познания, стоит остановиться, подвести некоторые итоги (предварительные, конечно), наметить новые цели. Эта небольшая книга и является таким предварительным итогом научного поиска, длившегося несколько предыдущих лет. Работая над ней, автор стремился составить для себя непротиворечивую картину событий, отдаленных от нас почти на четыре с половиной столетия, и, реконструировав по кусочкам эту историческую мозаику, представить ее на суд читателей – тех, кому небезынтересно прошлое России. Заранее прошу прощения читателей за то, что в тексте будут часто встречаться порой длинные цитаты из летописей, разрядных книг и других документов XVI столетия – они вставлены в текст в первозданном виде для того, чтобы можно было почувствовать «запах» эпохи, услышать язык, на котором говорили наши пращуры. И, прежде чем перейти к делу, хотелось бы выразить искреннюю признательность и благодарность Д.А. Селиверстову за оказанное содействие в поиске материалов для этого исследования и за пожелания и замечания, высказанные в процессе его обсуждения, а также моей супруге Татьяне, благодаря которой эта книга все-таки была завершена.

Глава I

Начало

§ 1. Первая кровь

Отсчет нашей истории мы начнем с весны 1551 г., когда в результате дворцового переворота, осуществленного при деятельном участии и поддержке Стамбула, был свергнут и убит хан Сахиб-Гирей I, энергичный и удачливый правитель и военачальник, управлявший Крымским ханством на протяжении почти 20 лет. Его сменил племянник покойного, внук Менгли-Гирея I Девлет-Гирей I. При новом «царе» татарское государство достигло, пожалуй, вершины своего могущества и влияния, а его долгое правление (а умер Девлет-Гирей летом 1577 г.) вошло в историю ханства как одно из самых ярких и насыщенных событиями. Среди них едва ли не самой запоминающейся страницей в эти годы стало противостояние Москвы и Крыма в конце 60‑х – начале 70‑х гг. XVI в. При Девлет-Гирее оно достигло своего апогея, крымская угроза для Москвы стала как никогда серьезной. Хан лично возглавил 7 походов на Русь (1552, 1555, 1562, 1564, 1565, 1571 и 1572 гг.), еще два планировавшихся им похода, в 1556 и 1559 гг., были им отменены, а в 1569 г. хан принял участие в незадавшейся османской экспедиции на Астрахань. Еще 4 похода (1558, 1563, 1570 и 1573 гг.) осуществил его сын и наследник-калга Мухаммед-Гирей, а в 1568 г. на «крымскую украйну» приходили «царевичи». Таким образом, за 26 лет правления Девлет-Гирей и его сыновья совершили или приняли участие в 13 походах против России¹². Соответственно, и результаты, которых удалось добиться хану, превзошли те, что были достигнуты его предшественниками и тем более преемниками. В мае 1571 г. Девлет-Гирей добился самой громкой победы над русскими за всю историю русско-крымских войн – его воинство сумело нанести поражение полкам Ивана Грозного под самыми стенами Москвы, а затем сожгло столицу Русского государства, подвергнув опустошению ее окрестности.

Казалось, сбылись мечты Менгли-Гирея и его потомков и возгордившаяся Москва признает наконец свою зависимость от Крыма, вспомнит те времена, когда русские князья были данниками и слугами татарских ханов, «держали на голове царское слово». Однако на дворе был XVI, а не XIII в., и времена Батыя, Тохтамыша и Едигея остались в прошлом. События следующего, 1572 г., наглядно это продемонстрировали. Попытавшись закрепить свой неожиданный успех предыдущего года, Девлет-Гирей снова пошел на Москву, рассчитывая на этот раз довести начатое дело до конца и сломить сопротивление «московского». Этим его надеждам не суждено было сбыться – в многодневном «прямом деле» при Молодях, небольшом подмосковном селе, «царево» войско потерпело сокрушительное поражение от полков Ивана Грозного. Разгром был настолько серьезным, что даже в самое трудное для Москвы время, в конце 1570‑х – начале 1580‑х гг., когда король Речи Посполитой воинственный Стефан Баторий отбивал у русского государя город за городом, крымцы не сдвинулись с места, не попытались взять реванш за неудачу 1572 г. Прошло почти 20 лет, прежде чем сын Девлет-Гирея Гази-Гирей II в 1591 г. попытался пройти по следам отца, вышел к самой русской столице и был разбит. После этого татары уже ни разу не угрожали непосредственно Москве, ограничиваясь большим и малыми набегами на русские «украйны». Но до этого было еще далеко. Взошедший на престол уже немолодой по тем временам хан (в 1551 г. ему было 39 лет) оказался перед лицом серьезных внутренних (например, нужно было налаживать отношение с влиятельнейшими главами крымских аристократических родов, от позиции которых во многом зависела дальнейшая судьба хана) и внешнеполитических проблем (ведь Девлет-Гирей пришел к власти в момент, когда расстановка сил в Восточной Европе начала резко изменяться, и не в последнюю очередь из-за действий молодого русского царя Ивана IV, тогда еще не Грозного).

Выход из сложившейся сложной и неустойчивой ситуации крымский «царь» нашел в активной внешней политике. Агрессивный, экспансионистский ее характер объяснялся стремлением Девлет-Гирея отвлечь внимание своевольной татарской знати от придворных интриг, занять ее войной. Не последнюю роль играло также и стремление хана «поправить» экономику Крыма посредством организации грабежа соседей, прежде всего московитов, и вымогания у них за отказ от продолжения набегов богатых «поминков». И, естественно, хан стремился не допустить чрезмерного усиления России, что никак не соответствовало интересам Крыма.

Повод для начала конфликта с Иваном IV представился очень скоро. Венчавшись на царство в январе 1547 г., юный русский государь очень скоро попытался разрешить в выгодном для Москвы ключе «казанский» вопрос. Зимой 1548–1549 и 1549–1550 гг. войска Ивана IV дважды ходили на Казань (русский царь принял личное участие в обоих экспедициях), и хотя в силу разных причин оба похода завершились неудачей, тем не менее в Москве не оставили надежды подчинить ханство своей власти. Отказавшись от лобового штурма Казани, Иван IV и его советники перешли к иной тактике – планомерного, постепенного наступления на непокорных казанцев. Весной 1551 г. в устье реки Свияги русскими была воздвигнута крепость, которая должна была стать базой для царских полков в случае, если они снова двинутся на татарскую столицу. Прямым следствием этого шага стала победа промосковской партии среди казанской аристократии, пригласившей на трон Шах-Али, бывшего касимовского «царя», раньше уже бывшего на казанском троне. Однако новый хан, личность, судя по отзывам современников, малосимпатичная, так и не сумел найти общего языка с казанцами и, в конце концов, весной 1552 г. был вынужден покинуть Казань. По договоренности с московскими симпатизантами его должен был сменить московский наместник, а Казань – войти в состав Русского государства при условии сохранения в неприкосновенности внутренних порядков ханства. Однако противники подчинения Москве сумели сорвать выполнение уже заключенного договора. После этого стало очевидно, что война неизбежна и, как известно, не прошло и полугода, как русские полки начали последнюю осаду Казани, завершившуюся кровопролитным штурмом города 2 октября 1552 г. Казанское ханство перестало существовать.

Все это время Девлет-Гирей, надо полагать, внимательно наблюдал за развитием событий, благо в информаторах он недостатка не испытывал – противники Москвы в Казани волей-неволей должны были ориентироваться на Крым, поскольку только он мог служить надежным противовесом стремлению русских государей подчинить казанский юрт своей власти. Стремясь поддержать «крымскую» партию в Казани и не допустить дальнейшего усиления Русского государства, Девлет-Гирей и его советники приняли решение предпринять экспедицию на север. Обстоятельства как будто благоприятствовали этому замыслу – как показывали позднее плененные татары, хан предполагал, что Иван со своими полками отправится под Казань, и дорога на Москву будет открыта.

Хан не сильно ошибался в своих предположениях – планируя летнюю кампанию в русскую столицу, был вынужден послать часть сил и немалую отправить на восток, против Казани, а часть – как это повелось еще со времен Василия III – на юг, на «берег». Здесь, на правом берегу Оки от Калуги до Переяславля-Рязанского, ежегодно разворачивались конные русские полки в ожидании татарских нападений. Заглянем же в летописи и разрядные книги и определимся с диспозицией русских ратей в этом году.

Прежде всего стоит заметить, что значительные силы были собраны в городе на Свияге: в разрядных книгах отмечалось, что еще в апреле 1551 г. «послал царь и великий князь в Свияжской город на годованье бояр своих и воевод боярина князя Петра Ивановича Шуйсково, боярина Семена Костантиновича Заболоцково, да воевод послал князя Дмитрея Михайловича Жижемсково, Бориса Ивановича Салтыкова, князя Григорья Голову князь Петрова сына Звенигородцково» с детьми боярскими, стрельцами и казаками. Затем, уже в апреле 1552 г., когда стала очевидной невозможность урегулирования казанского кризиса мирным путем, Иван «отпустил» «воевод в судех на Свиягу и велел дела своего беречь и себя государя дожидатца бояр и воевод князя Александра Борисовича Горбатого да князя Петра Ивановича Шуйского и иных воевод». Вместе с ними в Свияжский городок был отправлен также «наряд» (т. е. артиллерийский парк для возможной осады Казани) и припасы¹³. Еще один полк (дети боярские и стрельцы) во главе с князем М.В. Глинским и окольничим И.М. Умным-Колычевым был отправлен на Каму, а на усиление к ним собирались ратные люди в Вятской и Устюжской землях под началом воевод Паука Заболотского и Г. Сукина¹⁴. Туда же, под Казань, в Муроме собиралась 3‑полковая конная рать воевод князей В.С. Серебряного и Д.Ф. Палецкого. Ее должны были составить дети боярские «московских» городов (т. е. главным образом служилых корпораций уездов к востоку от Москвы). Одним словом, против Казани готовилась выступить едва ли не половина (а то и более) ратных людей, которыми располагал молодой русский царь. Сам же Иван со своим двором, выборными (т. е. лучшими) детьми боярскими и ратниками «далних городов, Новагорода Великого и других городов» (очевидно, что в данном случае речь шла о детях боярских северо-западных городов, «силе тверской и новгородской»), готовился выступить на «берег». Здесь, в Коломне, развертывалась 5‑полковая рать во главе с воеводами князьями И.Ф. Мстиславским и М.И. Воротынским и под Калугой 3‑полковая с воеводой князем Ю.И. Темкиным-Ростовским (не считая, конечно, воевод с гарнизонами в «украинных» городах – Туле, Пронске, Мценске и других)¹⁵. В Поле снова были посланы сторожи и заставы, а воеводы украинных городов получили соответствующие предупреждения и наказы «доведыватися про крымского царя полных вестей»¹⁶.

Зачем потребовалось это разделение – недвусмысленный ответ на этот вопрос дают сохранившиеся царские грамоты и разрядные книги: «Помыслив государь царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Русии со своею братьею, со князь Юрьем Васильевичем и со князь Володимером Андреевичем, и с отцом своим преосвященным митрополитом Макарием всеа Русии, и со всеми боляры своими, и приговорил, как ему, государю, дела своего беречь от недруга своего от крымскаво царя и как ему итти на свое дело и на земское х Казани. А самому царю и великому князю, положа на бога упование, итти на свое дело и на земское с Москвы на Коломну в первой четверг, заговев Петрова посту, июня в 17 день. И, пришед ему на Коломну, с людми збиратися, каторым велено быти на Коломне, и ждати ис Крыму вестей». Только в том случае, если на границе будет спокойно, Иван собирался отправиться в Муром, а оттуда – на непокорных казанцев. Интересно, что в царском ответе на 1‑е послание князя А. Курбского есть пассаж, который можно истолковать как жалобу Ивана на то, что для похода на Казань с ним собралось всего лишь 15 тыс. ратных людей¹⁷. И если полагать, что Иван назвал тех, кто был с ним в Коломне, то эта цифра представляется вполне правдоподобной и реальной.

Таким образом, в Москве предприняли все необходимые меры для того, чтобы не допустить неожиданного нападения крымцев на государеву «украйну» и срыва казанской экспедиции. И вовремя – 16 июня Иван отправился со своим двором в Коломну, где его дожидались полки И.Ф. Мстиславского и М.И. Воротынского. По дороге в подмосковное село Остров Иван узнал от прискакавшего из Путивля станичника Ивана Стрельника, что русские сторожи обнаружили переправу «многих людей крымских» через Северский Донец, «а того неведомо царь ли или царевичь». Поняв, что Девлет-Гирей решил выступить на помощь казанцам, царь решил, прежде чем идти на «берег» навстречу татарам, совершить поездку в Троице-Сергиев монастырь. Пробыв там один день, он 19 июня приехал в Коломну. Здесь его поджидал другой станичник, Айдар Волжин, сообщивший, что «многие люди крымские» идут на Русь, а ждут их на Коломну или Рязань, но есть ли среди них сам «царь» – пока неясно. Его сведения подтвердил прискакавший с Поля гонец Василий Александров. Посовещавшись с воеводами, Иван начал расставлять полки у главных бродов через Оку, где татары могли переправиться через реку. Завершив развертывание, царь лично объехал все свои рати, «жаловал и словом утверждал» воевод и рядовых ратников, призывая их (согласно летописи) сразиться с нечестивыми агарянами «за имя святыя Троица и за единородную свою братию православные християне»¹⁸. Ободренные царскими речами и присутствием самого государя в полках, воеводы и дети боярские готовились к «прямому делу», прекрасно понимая – отступать некуда, позади и в самом деле Москва, и что ожидает Русскую землю в случае, если враг одержит на берегах Оки победу. Никто из них не забыл, что случилось тридцать лет назад здесь же, под Коломной.

Тем временем Девлет-Гирей во главе своих полков (а поход, надо сказать, был организован по всем правилам – хан выступил в него со всей своей силой, взяв с собой свой двор, свою «гвардию» – стрелков-тюфенгчи, и артиллерию) подошел вплотную к русским границам. Под Рязанью татарские «резвые люди» взяли в плен нескольких русских станичников, которые на допросе показали, что русский государь дожидается его под Коломной, а хочет за православие прямое дело делати»¹⁹. Эта новость стала для хана и его военачальников неприятной неожиданностью – хотя их войско и превосходило по численности собранное Иваном, тем не менее, предпринимая эту экспедицию, Девлет-Гирей исходил из того, что русские полки уйдут под Казань, а слабые заслоны, что останутся на Оке, будут легко сметены. И тогда можно будет «распустить войну» – разрешить своим воинам вдоволь поохотиться за русским ясырем для продажи на крымских рынках, нахватать «животов» и скота. И тут такая незадача – информаторы крымского «царя» ошиблись: Иван и его бояре рискнули и разделили свои полки, выставив часть (и не самую худшую – как-никак, но на Оке собрался царский двор и воины Владимира Старицкого, выборные дети боярские ото всех «городов») против «царя»! И Девлет-Гирей, памятуя о неудачной попытке своего предшественника Сахиб-Гирея I форсировать Оку в 1541 г. пред лицом собравшихся на правом берегу реки русских полков, решил отказаться от продолжения похода.

Однако отступить, ничего не сделав, означало нанести сильный удар по авторитету хана, и без того не очень уютно чувствовавшего себя на троне. Летописи сообщают (со слов пленных татар), что перед тем, как принять такое неприятное решение, хан созвал своих военачальников и «князей» посоветоваться, что делать в изменившейся ситуации. И, по словам летописца, «князи ему реша: “Аще хошещи срам свой покрытии, есть у великого князя град Тула на Поле, а от Коломны за великими крепостьми и лесы и далеко от Коломны, и ты учинишь тому, что и в Литве Бряславлю”».²⁰ Ослушаться мнения «князей», которые совсем недавно возвели его на трон, Девлет-Гирей не посмел и приказал повернуть к Туле.

Несколько слов о Туле. Строительство крепости в городе было связано с похолоданием русско-крымских отношений в начале XVI в. Первоначально, в 1507 г., было решено возвести каменный кремль, но затем планы были скорректированы, и спустя два года началось строительство деревянной крепости – время не ждало, а деревянный кремль построить было и быстрее, и дешевле. Каменный кремль начали возводить в 1514 г. и завершили к 1520 г. Новая крепость к моменту завершения постройки представляла собой первоклассное по тем временам фортификационное сооружение, позволявшее даже немногочисленному гарнизону успешно отражать попытки неприятеля взять ее. Конечно, к середине XVI в. она уже устарела, но для татар, не обладавших осадной артиллерией и вообще не любивших штурмовать укрепленные города и остроги, она была «крепким орешком». Собираясь атаковать Тулу, хан, видимо, полагался больше на неожиданность и численный перевес, нежели на готовность своего воинства к долгой «правильной» осаде. В любом случае конечный исход сражения зависел от того, как быстро Иван IV и его воеводы поменяют свои планы и отправят помощь осажденным тулянам.

Сказано – сделано, и Девлет-Гирей повернул свои полки к Туле. В Кашире, где к тому времени находился царь, о том, что татары объявились под Тулой, узнали 21 июня. Прискакавший от тульского воеводы князя Г.И. Темкина-Ростовского гонец Г. Сухотин сообщил, что де «пришли Крымъскые люди на Тульскые места к городу х Туле; а чают: царевичь и не со многыми людми». Обеспокоенный таким поворотом событий Иван приказал воеводе И.М. Воротынскому с четырьмя другими воеводами (среди них был и печально известный в скором будущем князь А.М. Курбский) и выборными людьми ото всех полков спешно двигаться к Туле «выведывати» об истинных намерениях татар и «земли от взгонов боронити». Не успели полки выступить в поход, как во второй половине дня из Тулы прибыл новый гонец с новой вестью – «пришли немногые люди, сем тысящь, въевав, да поворотилися из земли»²¹. «Туман войны», о котором писал знаменитый прусский военный теоретик К. фон Клаузевиц, все никак не рассеивался, истинные намерения татар не были ясны. И самым неприятным во всей этой истории было то, что русские воеводы так и не получили ответа на главный вопрос – перед ними сам крымский «царь» с главными силами своего воинства или же речь идет об обычном набеге, предпринятом татарским царевичем на свой страх и риск. Поэтому Иван поторопил воевод с выступлением, наказав им строжайше выслать вперед разведку «доведатца, многые ли люди и мочно ли их доити» и поддерживать с ним, государем, непрерывную связь.

Тем временем Девлет-Гирей с главными силами своей рати рано утром 22 июня 1552 г. (в «первом часу дни») подошел к Туле, разбил лагерь под ее стенами и распустил «в войну» часть своего воинства. Прекрасно понимая, что время не на его стороне, он не стал тратить его на бесполезные переговоры. Как сообщал летописец, описывая события этого дня, «пришел царь к городу х Туле с всеми людми и с нарядом да приступал день весь и из пушек бил по городу и огненными ядры и стрелами стрелял на город, и в многых местех в городе дворы загорелися», после чего хан приказал своим пехотинцам (называемым в летописи «янычанами») идти на приступ. В повести, известной как «История о Казанском царстве», автор, приукрашивая (очевидно, для большей эффектности повествования) картину осады, писал, что «мало в ту нощь не взя град, всех б оградных боицев изби, и врата града изломи, но вечер приспе, и жены яко мужи охрабришася и с малыми детми и врата граду камением затвердиша»²².

Но это литературное произведение, а на самом деле мужественные защитники Тулы во главе с воеводой Г.И. Темкиным не только сумели отбить попытки татар взобраться на стены, но и, совершив вылазку, захватили у них «наряд и зелье».

Пока крымский «царь» тратил время в безуспешных попытках овладеть Тулой, посланные Иваном полки быстрым маршем шли на выручку осажденным – князь Курбский вспоминал, что они за день сделали без малого 70 км от Каширы, подойдя к вечеру 22 июня на расстояние примерно на 10 км от окруженного татарами города. По дороге русские разметали татарские сторожи, которые «утече ко царю, и поведа ему о множестве войска християнского». Девлет-Гирей, узнав, что на подходе главные силы русского войска с самим царем, решил не испытывать судьбу. «Пометав» обоз, «кули» (т. е. боеприпасы) и остатки артиллерии, хан в ночь на 23 июня «от града утече», бросив на произвол судьбы распущенные для грабежа отряды и «истомных конми». К утру крымский «царь» был уже в 40 км от Тулы, и посланные за ним «многие станичники» сообщали, что «царь великим спехом идет верст по 60 и по 70 на день…»²³ Те же татары, что отстали или прибыли с «войны» в брошенный лагерь под Тулой, попали под раздачу. Как писал Курбский, «войска ж татарского аки третина, або вящее, остала была в загонех, и шли ко граду, надеящеся царя их стояща. Егда ж разсмотриша и уведаша о нас, ополчишася противу нас». Схватка была жестокой (Курбский вспоминал, что сам он получил несколько ранений, в том числе и в голову) и длилась, если верить князю, 2,5 часа, но закончилась победой русских – «помог Бог нам, християном, над бусурманы, и толико избиша их, яко зело мало осталось их, едва весть в орду возвратилась»²⁴.

Итак, первый поход Девлет-Гирея на Русь завершился обидной «конфузией». И вряд ли стоит сетовать вслед за В.П. Загоровским, что «…через Поле, через территорию современного Центрального Черноземья татарская армия с пушками и огромным обозом прошла беспрепятственно…» и что «…русские войска не помешали Девлет-Гирею пройти через Поле и при отступлении татар в Крым…»²⁵ В кампанию 1552 г. «берег» был второстепенным театром военных действий, главная цель всех военных усилий Москвы в этом году – Казань, и необходимо было сохранить силы для того, чтобы довести все-таки до конца начатое казанское дело. Организация же выхода большого войска в Поле требовала больших усилий и при отсутствии опыта могла привести к серьезной неудаче, если не к катастрофе. Поэтому решение Ивана и его воевод не пытаться встретить неприятеля в Поле и не «провожать» его в Крым надо признать вполне обоснованным и верным – вряд ли в тех условиях был иной, лучший вариант. Главное – помочь Казани крымский «царь» не смог, и урок, полученный им в июне 1552 г., был им усвоен – когда встал вопрос о помощи Астрахани, хан не рискнул сам идти туда. Он ограничился лишь тем, что послал летом 1552 г. на помощь астраханскому хану Ямгурчи 13 пушек да отправил в Москву послов с требованием бóльших, чем прежде, «поминков». Однако эти требования были отвергнуты Иваном IV в жесткой форме. Он отписал крымскому «царю», что «…дружбы у царя не выкупает, а похочет с ним царь миритися по любви, и царь и великий князь с ним миру хочет по прежним обычаем…»²⁶ Понимая, что после такого ответа за новыми набегами дело не станет, Иван и его бояре приняли решение возобновить строительство крепостей на «украйне», перекрывая городами пути возможного продвижения татар. Еще весной 1553 г. «на шатцких воротех» была поставлена крепость Шацк, за ней последовал Дедилов, а с весны 1555 г. на страницах разрядных книг появляется Болхов. Одновременно Москва привечала адыгских князей, искавших поддержки у нее против агрессивных намерений крымцев, и искусно играла на противоречиях среди ногайских мирз. Летом же 1554 г. русские войска взяли Астрахань, посадив хана там Дервиш-Али, ставленника Ивана IV и союзника русского государя ногайского бия Исмаила.

Все это не могло не вызвать самого серьезного недовольства в Крыму. В поисках союзника Девлет-Гирей обратился к великому князю литовскому Сигизмунду II, предложив тому принять участие в походе на Москву. Одновременно хан поддержал попытку свергнутого Ямгурчи вернуть себе трон, послав ему на помощь пушки и «своего человека Шига багатыря и с ним крымских людей и пищалников» и вступил в переговоры с Дервиш-Али. Последний, тяготясь зависимостью от Ивана и Исмаила, с благосклонностью воспринял заигрывания крымского «царя», о чем очень скоро стало известно в Москве. Одним словом, напряжение в отношениях между Иваном и Девлет-Гиреем продолжало нарастать, узелок, который завязывался в русско-крымских отношениях, становился все более и более запутанным, и развязать его было все труднее и труднее. Самым простым решением было разрубить его мечом, а значит, грозовая туча, собиравшаяся на горизонте, вот-вот должна была разразиться громом и молниями.

§ 2. «Польской» поход 1555 г.

Долго ждать бури не пришлось. В конце 1554 г. Девлет-Гирей и его советники приняли решение предпринять новую экспедицию против Ивана. К ее организации крымский хан отнесся чрезвычайно ответственно. Прежде чем начать кампанию, он постарался поддержать у Ивана и его советников видимость своей готовности продолжать мирные переговоры. Как сообщал летописец, «…того же году (1555. – П.В.), месяца маия, прислал из Крыму Девлет-Кирей-царь гонца Ян-Магмета, а писал о дружбе, а послал послов своих и великого князя посла Федора Загрязского отпустил, а царь бы князь великий к нему послал послов…». Одновременно Девлет-Гирей распустил слух, что собирается совершить поход на адыгских князей. Однако в Москве знали о том, что «царем же бусурманским, яко есть обычай издавна, инуды лук потянут, а инуды стреляют, – сиречь на иную страну славу пустят, аки бы хотящи воевати, а инуды поидут», и на всякий случай готовились ответные меры. Как это повелось еще со времен Василия III, на «берегу» заблаговременно, как только чуть просохла земля и зазеленела первая трава, развернули оборонительную завесу. 5‑полковая рать во главе с воеводами князем И.Ф. Мстиславским и М.Я. Морозовым заняла позиции по Оке, в треугольнике Коломна-Кашира – Зарайск. Как обычно, с 25 марта «на первой срок» были назначены воеводы в крепости «…от поля и по берегу от крымские стороны»²⁷.

Однако только этим в Москве решили не ограничиваться. Как полагал ряд отечественных историков, стремясь отвлечь внимание от адыгских князей и одновременно продемонстрировать возросшую военную мощь Российского государства²⁸, «поустрашить» крымского «царя», 11 марта Иван IV с боярами «приговорил» «…послати на крымские улусы воевод боярина Ивана Васильевича Шереметева с товарыщи…». Конечной целью похода, согласно Никоновской летописи и разрядным записям, был захват татарских табунов, что паслись на так называемом Мамаевом лугу на левобережье Днепра в его низовьях, и одновременно стратегическая разведка намерений крымского хана²⁹. Но в этом ли заключались планы Ивана IV? Хотел ли он ограничиться захватом ханских табунов или же его замысел был более хитрым и изощренным? Попытаемся ответить на этот вопрос, проанализировав состав и численность рати боярина И.В. Большого Шереметева (такое прозвище было у него для того, чтобы отличить его от младшего брата, Меньшого Шереметева, тоже выдающего военачальника времен Ивана Грозного), а также изучим биографии шереметевских воевод.

Для начала посмотрим, что представляло из себя шереметевское войско? Согласно разрядным записям и летописным свидетельствам, перед нами типичное для того времени походное войско «малого разряда», включавшего в себя три полка: большой, передовой и сторожевой. Отметим, что по устоявшейся к тому времени традиции «большой разряд» состоял из 5 полков – в дополнение к названным в него включались полки правой и левой руки. Ну а если в поход отправлялся сам государь, то со времен Ивана IV в это расписание мог еще включаться государев полк и так называемый «ертаул». И тут самое время вспомнить о том, что в русских дипломатических бумагах того времени неоднократно подчеркивалось, что Шереметев руководил ертаулом и был послан в Поле «не со многими людми». Далее, что князь Курбский, характеризуя ертаул, подчеркивал, что это авангардный отряд, составленный из «избранных», лучших воинов³⁰. И то и другое наглядно подтверждается, если посмотреть на состав шереметевской рати.

Итак, каков же был состав шереметевского ертаула? Редкий случай, когда летопись дает как будто точные сведения о численности русского войска того времени, не вызывающие сомнений своей «тьмочисленностью». Согласно Никоновской летописи, для участия в походе под началом Шереметева, представителя старомосковского боярского рода, «мужа зело мудрого и острозрительного и со младости своея в богатырских вещах искусного», было выделено «…детей боярских 4000, а с людми их и казаков и стрелцов и кошевых людей тринатцать тысячь»³¹.

Тем не менее названное число все же вызывает определенные сомнения. Прежде всего, это касается численности казаков и в особенности стрельцов. Ведь стрелецкое войско было образовано совсем недавно и численность его была невелика – на первых порах всего 6 «статей» по 500 человек. Для сравнения, спустя 8 лет после этих событий для участия в походе на Полоцк Иван взял с собой примерно 4–5 тыс. стрельцов³². Также не вызывает сомнения и тот факт, что для этого грандиозного похода Иван IV собрал большую часть своего войска³³. Однако масштабы «Польского» похода Шереметева и полоцкой кампании явно несравнимы, и вряд ли воеводе могли выделить больше 1–2 стрелецких приказов (т. е. не более 1 тыс. стрельцов), посаженных для большей мобильности на казенных коней (своего рода русский аналог западноевропейских драгун). По аналогии с Полоцким походом можно предположить, что несколько больше, чем стрельцов, было и казаков, которые, по замечанию известного отечественного историка А.В.Чернова, до середины XVI в. «…не занимали заметного места в составе русского войска»³⁴.

Таким образом, можно предположить, что примерно 2–3 тыс. ратных людей из состава войска Большого Шереметева составляли стрельцы и казаки. Ядром же рати были, несомненно, дети боярские, выступившие в поход «конно, людно и оружно», в окружении своих послужильцев и кошевых. Сколько их было? Цифра в 4 тыс. собственно детей боярских, названных летописцем, представляется завышенной. Почему? И снова обратимся к разрядным записям. В них отмечалось, что вместе с Шереметевым в поход были отправлены «дети боярские московских городов выбором, окроме казанские стороны», а к ним были добавлены «северских городов всех и смоленских помещиков выбором лутчих людей» (выделено нами. – П.В.)³⁵. Кто именно, представители каких «городов» ушли в Поле тем летом, помогает определить чудом сохранившийся синодик Московского Кремлевского Архангельского собора. Изучив его текст, отечественный исследователь Ю.Д. Рыков пришел к выводу, что под стягами Шереметева сражались выборные дворяне и дети боярские Государева двора, служилых «городов» Вязьмы, Волока Ламского, Каширы, Коломны, Можайска, Москвы, Переяславля, Рязани, Твери, Тулы, Юрьева, а также княжеской служилой корпорации Мосальских. В разрядных записях также указывается, что в походе участвовала и часть двора удельного князя Владимира Андреевича Старицкого. Дополняют эти сведения летописи – так, в Никоновской летописи отмечено, что в 1557 г. среди прочих пленников, взятых при Судьбищах и отпущенных «на окуп» ханом, были и представители семейства Яхонтовых, Яхонтовы же – дети боярские, записанные по Твери и Торжку³⁶.

Получается, что в походе должны были принять участие выборные дети боярские 11 московских «городов», представители государева двора, удела князей Мосальских и Старицкого удела, «выбор» от Смоленска и дети боярские северских «городов», т. е. около 20 служилых корпораций, причем ѕ из них – не целиком, «выбором». Сравним эти данные с теми, что есть у нас относительно Полоцкого похода и знаменитой кампании 1572 г., о которой речь еще впереди. В этих последних приняли участие до 60 служилых «городов», и в полном составе. В первом случае в списках числилось порядка 15–17 тыс. детей боярских, во втором – около 12 тыс. Поэтому принять летописную цифру не представляется возможным – скорее всего, собственно детей боярских было существенно меньше. Насколько меньше – можно только предполагать, однако, на наш взгляд, собственно детей боярских было порядка 1,5 или несколько более тысяч человек. Для сравнения, схожая по составу 3‑полковая рать малого разряда была послана в декабре 1553 г. против восставших казанцев. Судя по данным разрядных записей, в ней насчитывалось порядка 17 «сотен» и до 1,5 тыс. детей боярских без учета их послужильцев³⁷.

Сложные определиться с тем, сколько взяли с собой послужильцев и кошевых (т. е обозных слуг) дети боярские и дворяне. Оживленные баталии вокруг вопроса о соотношении детей боярских и их слуг в литературе, а сегодня и в Internet-пространстве идут не одно десятилетие, но удовлетворительного ответа на него как не было, так и нет до сих пор. Можно лишь с некоторой степенью уверенности утверждать, что в начале века дети боярские, будучи побогаче, позажиточнее, могли выставить на государеву службу послужильцев больше, чем в середине и тем более конце столетия – скажем, двух-трех, а то и больше, вместо одного впоследствии. Выходит, что соотношение детей боярских и их послужильцев на протяжении XVI в. постоянно изменялось и в среднем на одного сына боярского приходился в лучшем случае один-два послужильца и один кошевой. Во-вторых, дети боярские «по выбору» в среднем были способны выставить в поле больше послужильцев и, соответственно, кошевых, чем рядовые мелкопоместные служилые люди. Основанием для такого суждения (во всяком случае, применительно к нашему случаю) могут служить записи в так называемой «Боярской книге» 1556/1557 г. Так, плененный в сражении при Судьбищах Денис Федоров сын Ивашкин выставлял в поход «по старому смотру» 6 чел., в том числе 2‑х в доспехе и 2‑х в тегиляех; Иван Назарьев сын Хлопова отправился в «Польской поход» с 3 послужильцами «в доспесех и в шеломех»; Иван Шапкин сын Рыбина, также попавший в плен, выступил на государеву службу вместе с 5 послужильцами «в доспесех»; Борис Иванов сын Хрущов «сам в доспесе; людей его 3 человеки, в них один человек в бехтерце, а 2 человека в тегиляех…»; Иван Кулнев сын Михайлова (тоже взятый в полон татарами) участвовал в походе с 4‑мя ратниками «в доспесе» и с 3 «в тегиляех», а Андрей да Григорий Третьяковы дети Губина – с 8 людьми «в доспесе» и с 4 «в тегиляех»³⁸.

Из всего этого можно сделать вывод (предположительно, конечно), что приведенная в летописи цифра в 4 тыс. детей боярских включает в себя и самих детей боярских, и их послужильцев. И что самое интересное – именно эту цифру называют русские дипломатические документы. Так, в наказе юрьевскому сыну боярскому И. Кочергину, который в начале 1556 г. встречал литовских послов, было сказано, что если спросят послы о походе Большого Шереметева и о том, сколько людей было под началом воеводы, то отвечать им: «…было с Иваном всякого человека и з боярскими людми с пол-четверты тысячи…» Добавив к 4 (или несколько больше) тыс. детей боярских и их послужильцев стрельцов и казаков, а также кошевых, можно получить максимум 10 тыс. «сабель и пищалей» вместе с кошевыми, которыми реально мог располагать Шереметев. Примечательно, что в одном из списков Степенной книги одна фраза из рассказа о событиях лета 1555 г. может быть истолкована как указание на то, что общая численность рати Шереметева составляла 10 тыс. человек. И для сравнения – в конце 1559 г. 3‑полковая русская рать под Дерптом (6 воевод и еще по меньшей мере один воевода «в сходе») насчитывала, согласно сведениям ливонского магистра, 9 тыс. ратников³⁹. И еще одно обстоятельство, на которое также стоит обратить внимание – Шереметев не получил «наряда», во всяком случае, нигде, ни в одном источнике, не сообщается, что с ним была хоть одна пушка.

Итак, состав и численность полков Шереметева как будто подтверждают наше предположение о том, что перед нами именно «ертаул», передовая рать, составленная из лучших, «выборных» людей. Обратимся теперь к анализу биографий воевод. И, естественно, первым в нашем списке будет сам Большой Шереметев. Безусловно, он был опытным военачальником с хорошим, как бы сейчас сказали, послужным списком. Впервые на страницах разрядных книг его имя появляется в 1540 г., когда он был воеводой в Муроме. В следующем году он был 2‑м воеводой сторожевого полка, что был поставлен во Владимире на случай прихода казанских татар. В последующие годы он медленно продвигался вверх по служебной лестнице, последовательно занимая должности 2‑го воеводы сторожевого полка, 1‑го воеводы передового полка, воеводы передового полка судовой рати. В 1548 г., после возвращения из неудачного похода на Казань, Шереметев был пожалован в окольничие – примечательный факт, говорящий сам за себя. Во время неудачной попытки взять Казань зимой 1550 г. Шереметев был ранен, за что был пожалован царем в бояре и в конце того же года включен в состав «лутчих слуг 1000 человек»⁴⁰.

В последующие годы Большой Шереметев принял активное участие в заключительном акте Казанской драмы, выполняя ряд военно-дипломатических поручений, а в походе 1552 г. занимал должность 2‑го дворового воеводы. В конце 1553 г. он был послан «на луговую сторону и на арские места воевать, которые где не прямят государю» в качестве 1‑го воеводы передового полка. Поход увенчался успехом, и за эту победу большой воевода большого полка князь С.И. Микулинской-Пунков и И.В. Большой Шереметев получили одинаковую награду – «по золотому корабленому». Остальные же воеводы получили по «по золотому угорскому» – награду меньшего достоинства⁴¹.

Однако, несмотря на довольно успешную карьеру и несомненное доверие со стороны Ивана IV, до 1555 г. Шереметев ни разу не выступал в качестве командующего отдельной ратью, все время находясь на вторых ролях – 1‑й воевода передового полка по местническому счету был равен 1‑м воеводам полков правой и левой рук и сторожевого и, безусловно, уступал 1‑му воеводе большого полка. Как отмечено было в разрядных книгах относительно иерархии воевод, «в большом полку быти большому воеводе, а передовово полку и правой и левой и сторожевому полку первым воеводом быти меньши большова полку первова воеводы. А хто будет другой воевода в большом полку, и да тово большова полку другова воеводы правой руки большому воеводе дела и счоту нет, быти им без мест. А которыя воеводы будут в правой руке и передовому полку и сторожевому полку первым воеводам правые руки быти не меньши. А левые руки воеводам быти меньши правыя руки первого воеводы, а другому воеводе быти в левой руке меньши другова воеводы правой руки, да левые же руки воеводам быти не меньше передовова и сторожевова полку первых воевод». Сам же передовой полк, судя по разрядным записям, считался 3‑м по старшинству среди прочих полков после большого и правой руки⁴². Вот и выходит, что поход 1555 г. должен был стать дебютом Шереметева в качестве самостоятельного командующего, однако все же вспомогательным по отношению к другой рати.

На вспомогательный характер войска Шереметева в кампании 1555 г. указывает и состав воевод, которые должны были сражаться под его началом. За исключением князя Ю.В. Лыкова из рода Оболенских, который командовал отрядом детей боярских из Старицкого удела, среди них не было ни одной титулованной особы. Кстати, о князе Лыкове нельзя сказать, что он был опытным военным. Во всяком случае, в разрядных книгах он упоминается только один раз – под 7057 годом (1549 г.), когда он был воеводой в Зарайске.

2‑м воеводой в большом полку, «товарищем», т. е. заместителем Шереметева, был окольничий и оружничий Л.А. Салтыков из старинного московского боярского рода Морозовых⁴³. Казалось бы, на этом месте должен быть опытный военачальник, способный подменить в случае необходимости большого воеводу. Однако послужной список Салтыкова как воеводы не в пример короче, чем у Шереметева. Как военачальник до 1555 г. он упоминается в разрядных записях лишь дважды – в июне 1549 г. он был одним из двух воевод небольшой рати (даже не разделенной на полки), посланной из Нижнего Новгорода «козанские места воевать», да в упоминавшемся выше зимнем походе 1553 г. был 2‑м воеводой передового полка, подчиняясь Шереметеву⁴⁴. Остается только согласиться с мнением отечественного исследователя Д.М. Володихина, отметившего в этой связи, что «…для столь важного похода И.В. Шереметеву Большому дали, прямо скажем, не самого бывалого помощника… Как военный деятель Л.А. Салтыков выглядит человеком не первого и даже не второго ряда»⁴⁵