Читать онлайн Женщина перемен бесплатно

Серия «Психология преступления. Детективы Аллы Холод»

Часть первая

Много лет мне снится один и тот же сон. Детали в нем могут меняться, но смысл всегда один и тот же. Как и ощущения, с которыми я просыпаюсь. Я стою за кулисами, оркестр играет последние такты перед моим выходом на сцену. Сердце бьется учащенно, щеки пылают. Ноздри щекочет густой запах пудры. Поддерживая одной рукой край длинного платья, я делаю шаг на сцену, яркий свет слепит мне глаза. Передо мной — зрительский зал, но я вижу лишь дирижера, мой взгляд сфокусирован на кончике дирижерской палочки. Наступает самое волшебное мгновение. Я вдыхаю полной грудью и… С этого места в моем сне бывает по-разному. Иногда мне снится, что я забываю слова. Выхожу на сцену и начинаю мычать под музыку. Бессмысленный набор звуков, нелепую, бессмысленную абракадабру. Дирижер смотрит на меня с ужасом, из суфлерской будки раздается неистовый шепот, но я не разбираю слов, которые мне подсказывают. Я несу околесицу до тех пор, пока в зале не начинают раздаваться явственные смешки, постепенно переходящие в гомерический хохот. От стыда, отчаяния и ужаса я просыпаюсь. Иногда обстоятельства моего позора бывают другими. Например, начинается второй акт «Севильского цирюльника». Я появляюсь из своей гримерной, полностью готовая к выходу на сцену. В накладных волосах у меня — настоящий испанский гребень, в руках — маленький веер, расшитый черными и золотыми блестками. Я на подъеме, возбуждение достигает своего пика, я испытываю непередаваемое наслаждение от полного единения с музыкой и с образом, который мне предстоит воплотить. Делаю шаг на сцену, и весь остальной мир перестает существовать. В следующую секунду я замираю, видя округлившиеся глаза дирижера и слыша гул голосов, доносящихся из оркестровой ямы. Я не сразу понимаю, в чем дело, и лишь через несколько секунд осознаю, что на мне надета лишь верхняя часть сценического костюма: жесткий лиф с глубоким декольте и стоячим черным кружевным воротничком. Нижней части костюма на мне нет. Я опускаю глаза и вижу себя в тончайших и совершено прозрачных кружевных трусиках и чулках на толстой кружевной резинке. От ужаса я замираю и мгновенно просыпаюсь.

В то утро мне снился сон из этой же серии. Я видела себя в костюме Снегурочки из моей любимой оперы Римского-Корсакова. Я шагнула на сцену и только там поняла, что идет вовсе не «Снегурочка», а «Евгений Онегин», драматический момент арии Ленского перед дуэлью. Я, заплетаясь ногами в полах платья, бегу прочь, так и не поняв, как меня угораздило вылезти на сцену в таком наряде и в чужой опере. И почему сегодня идет «Онегин»? Я ведь только что, сидя у себя в гримерной, слышала по внутреннему радио музыку Римского-Корсакова, а потом голос помрежа пригласил меня к выходу на сцену.

Бывало, что я выходила во сне на сцену и не узнавала музыку, а бывало, что мне снилось, будто я пою, но никто не слышит моего голоса. Я уже привыкла к таким снам, благо они прерываются на самом интересном месте, в самом начале моего позора. Я успеваю только осознать масштаб случившейся со мной катастрофы, но от того, чтобы погрузиться в свое унижение с головой, испытать его в полной мере, меня спасает пробуждение.

Я покрутилась в постели, прислушиваясь к своим физическим ощущениям. Они были неприятными: горло иссохло от жажды, подташнивало. Полдесятого утра, Максима уже давно нет дома, это здорово, не нужно мучиться, дожидаясь, пока он уйдет и предоставит мне возможность улучшить свое самочувствие.

Я прошлепала босыми ногами к платяному шкафу, уверенно отодвинула в сторону вешалки с пиджаками и кардиганами и нашарила сумку, прислоненную к задней стенке. Открыла замок и достала две 250-граммовые бутылочки припрятанного с вечера итальянского брюта. Одну придется выпить теплой, ничего не поделаешь, другую я отнесу в морозилку, и к завтраку, пока я буду принимать душ, она успеет охладиться.

Я налила себе стакан просекко и медленно, со вкусом его выпила. Ну и что, что напиток теплый, зато газики немедленно прогнали жажду, а нежный вкус заставил меня испытать приятное ощущение. Хотя я знала, что это ненадолго.

Алкоголь мне давно уже не помогал. Вернее, на какое-то время расслаблял, делал голову пустой и отрешенной. Это ощущение пустоты поначалу показалось мне спасительным. Я словно поднималась с темного морского дна к солнцу, к свету. Но эти просветленные периоды со временем становились все короче. А действие моего лекарства стало все более привычным и предсказуемым. Целебные свойства алкоголя оказались ложными. Он перестал спасать меня, и на поверхность я уже не поднималась ни без бутылки, ни с нею вместе. Спиртное не стало лекарством, оно стало лишь проводником по нескончаемым, унылым коридорам моей депрессии. Бросить пить означало пойти по этим коридорам одной. В полном, кромешном, беспросветном одиночестве. А так как другой компании у меня не намечалось, я продолжала держать алкоголь за верного спутника, единственного, кто никогда не откажется от меня и не потеряет ко мне интерес.

Бедный Максим, нелегко ему, наверное, терпеть все это. Хотя, как все алкоголики, вынужденные скрывать свой образ жизни, я стала чрезвычайно изобретательной и хитрой. Максим знает, что я употребляю спиртное, скрыть это от человека, с которым живешь бок о бок, совершенно невозможно. Если даже тебя не выдадут глаза или заплетающийся язык, то обязательно выдаст запах. Скрыть его я не пытаюсь и ко всяким глупостям вроде «антиполицаев» и мятной жевательной резинки не прибегаю. Так что Максим знает, что я пью. Но я молю бога, чтобы он не знал, сколько я пью! В холодильнике у меня всегда стоит бутылка текилы, я прикладываюсь к ней и предлагаю ему. Мы лижем соль, чинно выпиваем по небольшому стаканчику, закусываем лаймом. Никакого криминала! Я упорно продвигаю в жизни такую версию: небольшое количество алкоголя благотворно влияет на мою ущербную психику. А соматическому здоровью маленькие дозы помешать не могут. На самом деле я устраиваю эти показательные прикладывания к текиле лишь для того, чтобы оправдать наличие алкогольного запаха. Основные дозы я принимаю сама, мне для этого совершенно не нужна компания. И уж тем более компания Максима. На самом деле, пока он смотрит телевизор, читает или разговаривает по телефону, я могу накидаться так, что буду еле стоять на ногах. Тогда я, чтобы не выдать себя, делаю вид, что читала и заснула с книжкой. Накрываюсь пледом и засыпаю, свернувшись клубком на диване в гостиной. Как правило, он меня не будит. Выключает бра и уходит спать в одиночестве. Иногда я встречаю его недоуменный взгляд: только что жена была трезвая, и вдруг… Это бывает, когда я совершаю какую-нибудь ошибку и выдаю себя своим поведением. Но я стараюсь следить за собой.

У меня множество тайников, в которых я держу алкоголь. Я покупаю в основном маленькие бутылочки. С ними удобно гулять, им нет замены в домашних условиях. Использованную тару я выбрасываю сразу же, как только Максим уходит из дома. В прошлом году я решила посетить клуб анонимных алкоголиков, и там одна средних лет девушка рассказала историю развала своей семьи. Действовала она практически так же, как и я: покупала маленькие бутылочки, выпивала при муже одну, а остальными в гордом одиночестве доводила себя до состояния полного остолбенения. Ее непьющий муж заподозрил неладное, потому что дамочка чуть не каждый вечер ни с того ни с сего принималась буянить и устраивать сцены. Короче говоря, ее супруг случайно нашел стограммовую бутылку коньяка в коробке для специй. Тут его, видимо, осенило, и он перевернул вверх дном сначала шкаф своей жены, затем все, что попалось ему под руку: сумки, косметички, пакеты с бельем. Отовсюду ему в руки сыпались пустые бутылочки. Осознав масштаб бедствия, он поставил вопрос ребром: либо жена лечится, либо развод. Она стала посещать общество анонимов, но не похоже было, что ее намерения серьезны. Как-то раз мы с ней выпили вместе, сидя в скверике. Скучная, пустая особа. Она не понимала, зачем бросать пить, как и не понимала, зачем пьет. Я забросила общество довольно скоро. В глазах каждого из тех, кто посещал мою группу, я видела одно неугасимое желание — желание выпить. Они старались, ломали себя, пытались разобраться каждый в своей проблеме. Но все равно хотели выпить. И, глядя на них, я поняла, что этот путь — не мой. Мне и без них достаточно искушений.

Что нужно лично мне, я не знала. Вернее, то, что мне нужно, попросту неосуществимо. Я не могу повернуть вспять свою жизнь. Не могу вернуться туда, где еще не было никакого алкоголя. Где была подающая большие надежды девочка Любочка. Или туда, где уже царствовала прима оперного театра Любовь Полетаева, яркое лирико-колоратурное сопрано, высокая статная красавица с длинной шеей и пышной гривой блестящих каштановых волос. Та, в которую влюблялись все мужчины, вращавшиеся вокруг ее оси. Умненькая, правильная девочка. Веселая и общительная женщина. Теперь уже трудно представить, что когда-то я была такой.

Мое будущее определилось в тот день, когда в нашем доме получил квартиру дирижер оперного театра. Папа мой был начальником среднего звена в строительно-монтажном управлении, так что жили мы в хорошем по тем временам доме, с отдельными комнатами и раздельным, пусть и совсем крохотным, санузлом. Мама была рядовым университетским преподавателем, преуспевающим на ниве частного репетиторства. О своей жизненной перспективе я не очень задумывалась, полагая, что учиться нужно хорошо по всем предметам, чтобы обеспечить себе более широкий выбор после школы. Петь я любила, как говорится, для себя. И пела все подряд: романсы, песни, все, что брало меня за душу. Роберт Николаевич Серебряков услышал меня, потому что не услышать звонкое сопрано из-за тонких панельных стен было трудно. Сначала подшучивал надо мной, потом стал приглядываться. А в один прекрасный день зашел к нам домой и прямо так, с порога, и заявил родителям:

— Мне нужна ваша дочь, я должен ее послушать, — и увлек в свою квартиру.

Его жена Татьяна Григорьевна уже сидела за фортепиано, они заставляли меня петь гаммы, какие-то нехитрые упражнения, потом Татьяна Григорьевна спросила, что я люблю петь, и мы с ней исполнили «Калитку».

— Вам, Любочка, надо серьезно заниматься, — подытожил наш музыкальный вечер Роберт, — у вас потрясающие данные. Если вы не станете певицей, вы совершите преступление против самой себя.

Его слова перевернули всю мою жизнь. Пение было моей мечтой, недосягаемой и недоступной, никак не связанной с реальностью. Я даже не представляла себе, что обладаю голосом, который достоин того, чтобы звучать с профессиональной сцены. У меня началась другая жизнь. Робкие протесты родителей были подавлены мною решительно и бесповоротно, я стала заниматься день и ночь. Роберт Николаевич отвел меня к педагогу, который должен был подготовить меня к поступлению в музыкальное училище, и папа, поддавшись на уговоры дирижера и видя мое рвение, согласился оплачивать занятия. Я поступила легко и училась с огромным удовольствием, делая большие успехи. Ежегодно наше музыкальное училище давало в областной филармонии отчетный концерт. Это было главное событие года, к нему готовились более тщательно, чем к экзаменам. Участие в отчетном концерте являлось официальным признанием успеха. Оно возводило студента в ранг звезды, не говоря уж о том, что это был билет в вуз. Только лучшие студенты играли с областным симфоническим оркестром, в основном это были пианисты и скрипачи. Вокалистов на отчетный не допускали. Слишком сопливыми для этого были юные исполнители. Пианисты сначала проходят музыкальную школу, многие занимаются музыкой с 5–6 лет. К 18 годам некоторые созревают во вполне взрослых виртуозных музыкантов. Вокалисты в 18 только начинают учиться. На последнем курсе меня удостоили огромной чести — я прошла отборочный тур, и меня с арией Снегурочки поставили в программу отчетного концерта. Это был мой первый выход на сцену перед настоящей большой публикой. В тот день я испытала такой душевный подъем, такое гигантское счастье, ради повторения которого стоило жить. После окончания института искусств я пришла в нашу оперную труппу готовой звездой. Меня ждали, заманивали, опасаясь, что я могу попытать счастья в каком-то более престижном театре. Но мыслей об этом у меня тогда не было. Я была так головокружительно влюблена!

Ничего необычного в нашей с Максимом истории не было: мы оказались в одной довольно пестрой компании на каком-то праздновании. Не помню, у кого и по какому поводу. Он пришел с товарищем, высоченным парнем, который во всем являл Максиму полную противоположность. Максим был немногословный, едва ли выше среднего роста, серьезный, с русыми волосами, тонкими губами и модными очочками на носу. Чем-то он напомнил мне молодого Джона Леннона. Его товарищ Семен имел рост баскетболиста, у него было приятное лицо с широкими черными бровями, сильно вьющиеся темные волосы. Он постоянно шутил, каламбурил и довольно откровенно заглядывал мне в глаза. Кроме того, пил одну за другой, что не мешало ему ловко танцевать твист, совсем как на старых записях безумных шестидесятников. Максим на его фоне казался занудой. Однако когда под конец вечера на балконе он читал мне Пастернака, я посмотрела на него как-то иначе. Его влажные карие глаза были очень серьезными, и каждое произнесенное слово казалось мне каким-то очень весомым и значительным. С тех пор мы с ним не расставались, прилепившись друг к другу намертво. Лучше Максима не было никого на свете. Он слушал, как я пою, любовался моим лицом, развлекал меня, дарил цветы и книги, он был в курсе всех моих дел, от его внимания не могло ускользнуть даже облачко перемены в моем настроении. Он был потрясающе эрудирован, и мне никогда не бывало с ним скучно. Очень скоро я вообще не понимала, как могла жить до него. Он стал для меня верным другом, интересным собеседником, нежным любовником, лучшей подружкой, плакательной жилеткой, советчиком и психотерапевтом. А также внимательным и критичным слушателем и напарником по любому активному времяпровождению. Мы с Максимом стали неразлучны, и решение пожениться пришло само собой. Я знала, что нравлюсь Семену, и Максим был в курсе этого, но верный друг не пытался встать у нас на пути. Он разделял с нами наш досуг, а девушки рядом с ним менялись одна за другой, мы с Максимом даже не пытались к ним привыкнуть.

Максим только что окончил математический факультет и поначалу прозябал на маленьком окладе в закрытом научно-производственном объединении «Созвездие», работавшем на оборонку. Но работа по специальности не прельщала моего мужа, он говорил, что в наше время математик с хорошей головой должен уметь не считать, а просчитывать. И он искал, где мог бы продать подороже свои блестящие умственные способности. Пока он находился в метаниях и поисках, жили мы бедно, но очень весело. Зимой катались на лыжах, летом ездили с друзьями, в числе которых обязательно был и Сема с какой-нибудь очередной пассией, в Крым. Вечерами, если я была не занята в театре, играли в карты, смотрели фильмы, по выходным устраивали кулинарные вечеринки. Максим ходил в оперу, я вместе с ним на рок-концерты. И не было силы, которая могла бы разлучить нас хоть ненадолго. До определенного времени мы были абсолютно, безоблачно счастливы, но хроническое безденежье уже начало потихоньку отравлять нам жизнь. Мы не ссорились из-за денег, но у нас имелся общий повод для расстройства. И хотя мы утешали друг друга, надеясь на лучшее будущее, текущее настоящее, в котором нам приходилось во многом себе отказывать, стало тесным, как сносившийся школьный пиджак. Мы оба, такие талантливые, умные, яркие, топтались на месте, ничем не улучшая свою жизнь в ее потребительском аспекте. И постепенно нас обоих стали угнетать обои, отклеивающиеся то тут, то там, наша старомодная мебель, мои дешевые тряпки, убогая шуба из мутона, машина Максима, по которой давно скучал пункт утилизации. Некоторые наши знакомые уже не по разу съездили в Египет и стали осваивать знаменитые европейские города и курорты, а мы каждый август по-прежнему катили в Крым, отмечая, что компания для этих поездок у нас сужается с каждым годом. И сами каникулы становились все более и более унылыми. Сема, служивший в милиции, переживал те же самые трудности, что и мы. Он по-прежнему заглядывал мне в глаза и украдкой, когда Максим не видел, подолгу пялился на меня, рассматривая так, будто видел впервые. Интересно, почему я тогда выбрала не его, а Максима? Как бы сложилась моя жизнь, если бы я сделала другой выбор? Как бы там ни было, а мне страстно хотелось увидеть мир, я грезила о Милане, о посещении «Ла Скала» и ужасно страдала от того, что нам не по карману даже самое малобюджетное путешествие в Италию. Максим, который не мог обеспечить мне этого, страдал едва ли не еще сильнее. Сема относился к материальным проблемам с присущими ему юмором и легкостью, считая, что это явление временное и у нас все еще впереди.

В конце 2008 года произошли два события, благодаря которым наша жизнь могла измениться в лучшую сторону. Мой умный и терпеливый муж наконец нашел интересную перспективную работу в какой-то частной кредитной организации. Он обрисовал ее лишь в общих чертах, и мне представилось нечто вроде очередной финансовой пирамиды. Я, естественно, испугалась, но Максим меня успокоил, убедив, что пирамиды ушли в прошлое, а кредитование вечно, меняться будет лишь упаковка пакета этих услуг. Я не стала ни спорить, ни пытаться вникнуть, и не только потому, что совсем ничего не понимаю в финансах. В моей жизни тоже наметился сдвиг. Супруга нашего нового губернатора оказалась активной покровительницей муз, и в нашем театре появился новый художественный руководитель. Дирижер столичного уровня и столичной же прописки. Его так и хотелось назвать маэстро: он был высок, статен, носил эспаньолку, изысканные шелковые шарфики под пиджаки, которым не было цены. Он был хорош гордой красотой немолодого испанского гранда. Столь холеного и породистого, что обращаться к нему по имени-отчеству казалось кощунственным. Так и хотелось сказать ему «синьор». Между тем звали его — Эдуард Альбертович Вощак. В городе он находился не постоянно, бывал наездами, решал важные вопросы и снова исчезал где-то в своем звездном пространстве. Однажды он вызвал меня в свой кабинет.

— На ваш счет, Любовь Николаевна, у меня есть особое мнение, — начал худрук, называвший всех солистов по имени-отчеству, — присаживайтесь.

Он отодвинул от стола стул и жестом пригласил меня занять его. От волнения я чуть не плюхнулась мимо, вызвав у гранда едва заметную улыбку.

— Вы обладаете прекрасными данными, Любовь Николаевна, — начал он, заняв место напротив меня, — у вас прекрасный голос, и вы вполне зрелая певица. Кроме того, у вас есть достоинство, делающее вас весьма конкурентоспособной. Я имею в виду вашу внешность. И молодость. Скажу вам искренне: вы поразили меня своей красотой. Такое сочетание бесценно для оперной дивы. Вы понимаете, что я имею в виду? Оперная сцена не переполнена красавицами. Ваше имя вполне достойно показаться на афишах более престижной труппы, чем та, где мы имеем честь сегодня служить. Подойдите к моему компьютеру, прочтите открытую страницу.

Сердце мое колотилось, в горле пересохло. Что это? Пошлое ухаживание? Или он что-то действительно имеет в виду?

Я пересела на начальственный стул и уставилась на экран. Ах, вот он о чем!

— Поняли, о чем я? — сказал Эдуард Альбертович, поднимаясь со стула. — В будущем году в Лондоне будет проходить международный конкурс молодых исполнителей оперной музыки. Туда съезжаются дирижеры ведущих мировых сцен, там заключают контракты крупнейшие студии звукозаписи. Вам надо начинать подготовку немедленно, осталось несколько месяцев, нужно торопиться. Педагога я вам дам. На следующей неделе он сможет приехать. Вы познакомитесь, и мы обсудим конкурсную программу. А пока вы дома тщательно изучите конкурсные требования и все такое.

— Я подумаю, — дрожащим голосом ответила я.

— Нет-нет, я не прошу вас подумать, — возразил дирижер, — вы обязаны принять участие. С вашим голосом и божественной внешностью думать не о чем. Это ваш шанс. Готовьтесь.

Я не решилась сказать Максиму сразу. Судя по его возбужденному виду, надежды на новую работу полностью оправдывались. Правда, он стал приходить позже, чем раньше, но вид у него был возбужденный, настроение приподнятое. Он начал строить какие-то планы, и, хотя не обещал, что они реализуются прямо завтра, кое-какие сдвиги в нашем положении уже наметились. Я перестала экономить на еде. И обувь к осенне-зимнему сезону мы с Максимом купили в дорогом итальянском магазине. «Это только начало», — приговаривал мой муж, он был так окрылен, что я никак не могла решиться сказать ему о том, что поеду на конкурс в Лондон. С момента нашей женитьбы мы не разлучались ни на один день. Лондон — еще полбеды. Вопрос, что будет дальше? Вдруг мной кто-нибудь заинтересуется? Что тогда?

Сказать, конечно, пришлось. Максим не сразу осознал услышанное и глубоко задумался. А потом спросил меня напрямик:

— Ты готова делать карьеру, жертвуя семьей?

— Я не собираюсь жертвовать семьей, Максим, но мне очень важно, чтобы меня признали. Важно достичь этого успеха.

— А зачем тебе здесь звание лауреата? — резонно заметил он.

— Как зачем?! — взвилась я. — Я же человек творческой профессии! Для меня успех — это вершина, к которой я стремлюсь, как всякий, понимаешь, всякий исполнитель! Любой! Любой на моем месте.

Мы спорили, даже ссорились, Максим добивался того, чтобы я подтвердила ему свое желание продолжить карьеру на другом, более высоком уровне. Я отказывалась, но его не убедила. В конце концов он просто сказал «ладно, поживем — увидим», и больше мы эту тему в негативном контексте не поднимали. Максим не досаждал мне, но и не успокоился, я это чувствовала по его настороженному взгляду, по тоскливым проблескам в глазах. Но я старалась ни о чем не думать, не отвлекаться. Я много и усердно работала. И чем больше усилий и вдохновения я вкладывала в проект, тем более замкнутым и отрешенным становился мой муж. Но мне хотелось в Лондон. Мне хотелось блистать. Мне хотелось победить. И я отмела все прочие мысли в сторону.

Несчастье случилось со мной за два дня до поездки в Москву на финальное прослушивание. Я была полностью готова, уверена в себе. Эдуард Альбертович советовал мне употребить последние дни на отдых, прогулки в одиночестве, чтение приятной легкой литературы. Максим смирился с моим решением и тоже по-своему готовился. Мы собирались в выходные совершить поход по магазинам. Платья для выступлений были готовы, но мне требовалась приличная повседневная одежда. Все же ехать в Москву. Потом в Англию. Не в моих же обносках.

У Максима оказалось больше денег, чем я ожидала, и он купил мне тоненькую и почти невесомую курточку из шкурки пони. Она была очень элегантной, ничего подобного у меня до сих пор не было. Еще мы приобрели итальянскую сумку, трикотажный костюм, кардиган и водолазку из черного кружева. В обновках я выглядела великолепно. Особенно в черной блестящей курточке, к которой мы купили дорогущий шелковый шарфик, грязно-розовый, с рисунком. В конце концов мой ослепительный вид обошелся мне слишком дорого.

Я возвращалась из театра не очень поздно, но осенью темнеет рано, и мрак в нашем проходном дворе был кромешный. За мной никто не шел, я бы услышала, откуда выскочил этот проклятый наркоман, я так и не поняла. Я даже боль от удара почувствовала не сразу, сначала был шок. Он ударил меня один раз, потом другой. Из носа брызнула горячая струя крови. У меня перехватило дыхание. От неожиданности и ужаса я не могла ни увернуться, ни попытаться защититься. Я даже не могла понять, откуда, с какой стороны на меня сыплются удары. Я видела только черный силуэт нападавшего — тощий, сутулый, голова покрыта капюшоном. Я упала на колени, он схватил меня и поднял, держа за горло. Потом выхватил из рук сумку и велел снимать шубу. В темноте он принял мою курточку за полушубок. Я сделала все, как он велел, он подобрал мои вещи и собрался было улепетывать, но напоследок схватил меня за горло:

— Не ори, — прошипел он.

От прикосновения его пальцев мое горло больно сжалось. Но он продолжал давить, сжимать его. В моем мозгу успела мелькнуть только одна мысль: «он маньяк», а пальцы продолжали сдавливать мою шею. Я захрипела, забила руками по воздуху, одной рукой зацепила его гнусную рожу, и он вскрикнул от боли. Это раздразнило его еще сильнее. И он, выпустив мою шею, повалил меня на землю и начал остервенело пинать. Я и сейчас вспоминаю это с ужасом. И сейчас, когда страшное воспоминание вспыхивает в памяти, я задыхаюсь, словно мою шею передавливает чья-то рука. Проклятого наркомана спугнули случайные прохожие. Они же подняли меня с земли, попытались допытаться у меня, кто я и где живу. Телефон мой вместе с сумкой остался у грабителя. Я могла лишь пальцем показать на свой дом, затем на подъезд. Как меня довели до дома, я уже не помню, во мраке прошли и события последующих дней, которые я провела, переезжая из одного хирургического отделения в другое. Оказалось, что сломанное ребро воткнулось мне в легкое, у меня случились одновременно пневмо- и гемоторакс. Затем я переместилась в отделение челюстно-лицевой хирургии. Максим был при мне неотступно. Меня оперировали, откачивали кровь из легкого, перевязывали, кололи, лечили, опять оперировали и опять перевязывали. Меня восстанавливали. У Семена обнаружились какие-то влиятельные друзья с обширными связями в медицинском мире, и со мной возились наши светила — сначала хирурги, а потом и психотерапевты. Они исправили сломанную челюсть, сломанное ребро постепенно срослось само собой. Но кое с чем они справиться так и не смогли. Только вернувшись домой после больницы, я осознала всю глубину постигшего меня несчастья. Преступник не повредил мои связки, я могла говорить. Но я больше не могла петь. Мы с Максимом не верили в случившееся. Пробовали — и ничего не получалось. Мы, обнявшись, плакали, не в силах поверить в катастрофу. Потом он заставлял меня пробовать еще и еще. Все бесполезно. Мой голосовой аппарат отказывался подчиняться.

Не знаю, насколько усердно искали преступника, и нашли бы его вообще, если бы судьба не настигла его раньше. Когда я вышла из больницы, меня пригласили на опознание моих вещей. Я узнала свою сумку с почти целым содержимым, телефон. Даже куртку он не успел продать. Исчез только кошелек с деньгами. Сам грабитель к этому моменту был уже неделю как мертв. В полиции мне рассказали, что умер он от передозировки героина, причем у следствия было подозрение, что смертельную дозу он ввел себе не сам. Кто-то был в его квартире. Видимо, еще какой-то нарк. Непонятно только, почему он не взял мою одежду и вещи. Но этим вопросом вряд ли кто-то стал задаваться всерьез. Максим не скрывал мрачного злорадства, мне же было все равно. Какая разница, жив ли он, мертв ли? Главное, что я мертва.

Полгода я усердно посещала врачей, которых мне находили знакомые, коллеги, Сема, Максим и его родственники. Принимала лекарства. Проходила какие-то сеансы. Весной Максим, видя тщетность моих усилий, решил отправить меня на отдых и лечение в Карловы Вары. Он решил, что удаленность от места трагедии, полный покой, новая обстановка успокоят меня. Сам он поехать раньше лета никуда не мог, и со мной отправилась его мама, очень тихая и спокойная женщина. Она мне совершенно не мешала, не лезла с сочувствием, не навязывала свою компанию. Там, в Чехии, я пристрастилась к местному ликеру — бехеровке. Я заказывала в кафе кружку темного пива и рюмочку ликера. Мне нравилось сочетание этих, казалось бы, несочетаемых вкусов. Потом я стала брать две рюмочки, потом три. И обнаружила, что под воздействием алкоголя моя голова заполняется блаженной пустотой. Выпивка притупляла невыносимую боль, делала смазанными страшные воспоминания. Но главное, под воздействием алкоголя меня переставало терзать невыносимое желание. Желание петь. Напившись, я забывалась, ни о чем не думая. Ничего не желая.

На протяжении пяти лет Максим делал множество попыток вернуть мне интерес к жизни. Он предлагал родить или хотя бы усыновить ребенка, освоить новую профессию, но его усилия были тщетны. Максим быстро рос, его дела шли в гору, мы переехали в новую квартиру — огромные, просторные, светлые апартаменты на высоком этаже нового элитного дома. Из наших окон открывался захватывающий вид на водохранилище, храмы, набережную. Единственным, что меня хоть сколько-то радовало, — были путешествия, и в один прекрасный момент Семен разродился гениальной идеей: мне нужно открыть свою собственную турфирму! Он к тому времени наконец женился на хорошенькой девушке по имени Лариса. Казалось, что она целые дни проводит в заботах о своей внешности — у нее были идеальные волосы, кожа, фигура опытной посетительницы фитнес-залов. Лариса была совсем необременительна в поведении, болтала о тряпках и ресторанах, усиленно пила брют, и было совершенно непонятно, как она ухитряется заниматься каким-то бизнесом. Разговаривать о работе и деньгах она категорически отказывалась, и мы просто приняли ее род занятий как некую данность, которая существует в каком-то параллельном измерении. Лариса тоже принялась уговаривать меня насчет турфирмы — это ведь так безумно интересно! Я же прекрасно понимала, что в бизнесе ни черта не смыслю и Максиму придется заниматься делами самому или нанимать исполнителя, который и будет фактическим руководителем. А на меня в фирме станут смотреть как на никчемную дуру, которую трудяга-муж не знает, чем развлечь-ублажить.

Со временем Максим бросил свои попытки увлечь меня хоть чем-нибудь, да ему и некогда было, я думаю. Он действительно сделал большие успехи. Как он зарабатывал деньги, я так и не поняла, знала только, что он дослужился до полноправного партнера в растущей инвестиционной компании. Семен бросил работу в полиции и организовал свой собственный бизнес — охранное агентство, которое тоже росло не по дням, а по часам. Жизнь шла своим чередом. У всех, кроме меня. Для меня она остановилась, превратилась в кучку пепла, которую может развеять самое нежное прикосновение летнего ветерка. Порой мне очень хотелось спросить Максима, любит ли он меня по-прежнему, но у меня не хватало смелости. А если он замешкается в поисках правильного ответа, если станет прятать глаза, если начнет врать? Ведь я же почувствую. И тогда мне не останется совсем ничего.

Чтобы хоть как-то оправдать свое существование, я стала заниматься благотворительностью, помогать фонду «Жизнь», который собирает деньги для тяжелобольных детей. Вместе с другими волонтерами я ездила проверять семьи, обратившиеся за помощью, работала с их документами, вела переписку с медицинскими учреждениями и средствами массовой информации, которые нам помогают. Таких волонтеров в фонде много, и моя работа не отнимала у меня много времени. Я занимаюсь этим, чтобы было что предъявить Максиму, чтобы он верил, что я жива и интересуюсь жизнью. Чтобы не думал обо мне как об инвалиде, которым я, по сути, и являюсь. Это причиняет ему боль, а я не хочу делать ему больно.

Со второй порцией брюта было давно покончено, пора было собираться на улицу. Я выглянула в окно, погода стояла уже по-настоящему осенняя, вода водохранилища дрожала мелкими злыми волнами. Небо было в рваных грязных облаках, но, даже несмотря на явную непогожесть дня, провести его в четырех стенах и напиться в одиночку мне не улыбалось. Я надела пальто и вышла на улицу, в тот момент еще ничто не предвещало, что этот день будет совсем не таким, как бесчисленное число других дней последних семи лет моей жизни.

День выдался ветреный и довольно холодный. Тучи то расступались, ненадолго пропуская яркие, но не греющие солнечные лучи, то снова смыкались, нагоняя ветер, в обнимку с которым кружили вездесущая городская пыль и опавшие листья. Иногда порывы были такими сильными, что заставляли меня остановиться и задержать дыхание; пыль норовила попасть в глаза, и я зажмуривалась, пережидая, пока атмосфера прекратит бесноваться. Люди перемещались по улицам быстрым шагом, высоко подняв воротники пальто, по их озабоченным лицам было видно, что из дома их выгнали исключительно важные дела, которые никак нельзя отложить на потом. У меня не было никакого дела, и я не могла бы ответить, какой черт понес меня на улицу в такую погоду. Проходя мимо какого-то магазина, я засмотрелась на свое отражение в стекле широкой витрины. Там отразилась более чем хорошо упакованная дамочка в удобном теплом плаще от «Барберри» и ботиночках «Балдинини». Длинная стильная челка скрывает тяжеловатые веки. С виду ни за что не скажешь, что со мной что-то не так! Вроде как успешная модная мадам спешит из офиса или бутика к своему припаркованному поблизости авто. При взгляде на меня никому, наверное, и в голову не придет, какое я никчемное беспомощное существо. Слабачка. Алкоголичка, не нашедшая никакого другого способа преодолеть жизненные трудности. Дура, не достойная своего мужа. Угрюмая пессимистка, отторгнувшая всех друзей и подруг только потому, что они живут и радуются жизни. И ведь никто не бросил меня после того, что со мной случилось, напротив, друзья хотели помочь, поддерживали, что-то советовали, но пустота, образовавшаяся внутри меня, со временем вытолкнула все: их заботу, ласку, сочувствие и понимание. Мне нужно было остаться одной в своем горе. Упиваться своей ненужностью и бессмысленностью. Друзья и подруги, вздыхая и пожимая плечами, отдалялись от меня один за другим, одна за другой. И теперь я одна. Разве не этого я хотела?

Я бродила, ежась от осеннего ветра, пока не потекло из носа. Бесцельное шатание по улицам для меня все-таки имеет свою конечную цель: рано или поздно я нахожу заведение, перед которым останавливаюсь. Погожим летним деньком я люблю бывать в чешском ресторане, где с удовольствием пью темное пиво и свою любимую бехеровку, закусывая жареным сыром или теплым салатом. В холодное время года меня может потянуть в большой торговый центр, на последнем этаже которого находится модный ресторан русской кухни. Там я ем борщ, телячьи щечки или щучьи котлеты. И непременно пью водку, стоит ли об этом упоминать? Но чаще всего, если дело белым днем, я делаю свой выбор в пользу европейской кухни — французской или итальянской. И даже не из-за меню, которое, впрочем, меня во всем устраивает, а из-за красного вина. Согласитесь, это очень удобно. Если я выпью днем слишком много крепкого, к возвращению Максима от меня уже мало что останется. А вино действует на меня щадяще, его я могу выпить сколько угодно и не запьянеть. Почти не запьянеть. Более крепкие напитки я оставляю себе на поздний вечер. Они перестали помогать от тоски, но продолжают служить верным средством от бессонницы. Не вырубив себя хорошей дозой виски, я могу прометаться без сна всю ночь.

Атмосферное давление стремительно падало, о чем мне все более настойчиво сообщали сосуды головного мозга. Голову сдавило, к горлу подступила тошнота. Мой организм сигнализировал о том, что ему немедленно требуются большой бокал сухого красного вина и горячая пища. Утром, после душа, никакого другого попутчика, кроме йогурта, шампанское брать с собой не захотело, и теперь я сильно проголодалась. С неба посыпалась мелкая крупа, но я сделала последнее усилие, преодолела последние десятки метров до спасительного уюта моей любимой забегаловки на французский манер. Это приятное кафе, расположенное в самом центре города, называется «Абажур» — на каждом его столике стоит настольная лампа под темно-вишневым покрывалом. На первом этаже за прозрачным стеклом витрины крутятся в медленном танце безе, маленькие пирожные с вишенкой, корзиночки с клубникой и бисквиты. Умопомрачительно пахнет кофе, корицей и свежей выпечкой. В «Абажуре» всегда толчется много народу, и потому первый этаж я проскальзываю бесплотной тенью. Не люблю встречать старых знакомых. Не знаю, все ли люди так устроены или только те, что попадаются на моем жизненном пути, но почему-то все без исключения, встретив кого-то, кого давно не видели, спрашивают: «Ну где ты сейчас?» Это их святой долг. Это их непременный ритуал. Никто не интересуется, «как твое здоровье?», не спрашивает, «как настроение?» «Ну, ты где?» — вот что интересует всех и каждого. Под этим они подразумевают одно и то же — место работы. Так формулируется вопрос «где ты работаешь?». Меня тошнит от этого вопроса. Его задают первым, чтобы понять, имеет ли смысл задавать какие-то другие. О чем разговаривать, например, с мелким служащим? И стоит ли он того, чтобы тратить на него драгоценное время?

Впрочем, мне плевать, что движет другими людьми. Я не осуждаю их, никому не завидую, никого не жалею. Я просто уклоняюсь от общения с ними. Они мне не нужны.

На втором этаже «Абажура» не бывает шумных компаний, лишь у входа в этот зал имеются два столика на четыре персоны, остальные рассчитаны на двоих. Я углубляюсь в самый дальний угол, сажусь к окну, включаю настольную лампу. Здесь всегда играет тихая музыка — популярная классика или французский шансон. Местные официанты уже знают меня и сразу спрашивают, что я буду заказывать, — у меня нет нужды изучать меню.

Я сняла свой утепленный плащ, устроилась за столиком, и через несколько минут передо мной уже стоял пузатый бокал с бордо.

Я заказала крем-суп из брокколи, салат с уткой и в ожидании заказа сосредоточилась на вине. Когда я допью этот бокал, официант принесет мне следующий. Он знает, что я стесняюсь сидеть за столиком в одиночестве с бутылкой вина, поэтому заказываю бокалами. В итоге я выпью не меньше бутылки, а может, и больше. Но одинокая дама с бокалом не бросается в глаза окружающим так, как дама с бутылкой…

Я выбрала крепкий сорт, терпкое тринадцатиградусное вино, благотворно действующее на сосуды, жадно сделала первые глотки и стала смотреть на улицу. Мелкая белая крупа неслась прямо в лица прохожим, асфальт мгновенно стал мокрым, движение машин замедлилось. Если непогода разойдется, скоро в городе начнется транспортный коллапс, такое бывает у нас всегда в дождь и снег.

Сегодня у меня с собой не было ни книжки, ни газеты, которые я иногда читаю для видимости, чтобы не чувствовать себя одинокой там, куда обычно ходят как минимум вдвоем. Да и изображать что-то было не перед кем, собственно говоря. Зал второго этажа был почти пуст. У входа расположилась компания, и через столик от меня сидела такая же одинокая горемычная дамочка.

Как же я допустила, что черная дыра поглотила меня целиком? Я что, одна-единственная во всем мире стала жертвой преступления? Я одна потеряла профессию, которую любила? В мире полно одиноких сирот, инвалидов, потерявших конечности на войнах и в быту, есть тяжелобольные, которые мужественно борются со своими недугами. Есть люди, потерявшие самых любимых и близких и тем не менее находящие в себе силы сопротивляться отчаянию. Почему же я не смогла? Почему опустила руки? Я искала ответ на этот вопрос, и когда-то, уже давно, батюшка в церкви, которую я обычно посещала, сказал мне, что дело не в обстоятельствах жизни, а в моей гордыне, которая повелевает моими мыслями и поступками. Он сказал, что я видела себя только звездой, только примой и не допускала даже мысли о том, что моя судьба может сложиться как-то иначе. Что Господь, возможно, уготовил мне какое-то совсем иное предназначение. Батюшка сказал, что ниспосланное мне испытание должно укрепить мой дух, и, если я хочу вернуться к жизни, я должна усмирить свою гордыню. Он не ругал меня, жалел, велел приходить почаще, но я отвергла и его помощь. Я вовсе перестала ходить в церковь. Во мне только креп стержень саморазрушения — пути, который я выбрала добровольно и почти осознанно. И алкоголь оказался на этом пути очень ценным и эффективным помощником.

Мои мысли бесцеремонно прервала оркестровая тема из «Кармен». Я встрепенулась, отозвавшись на знакомые звуки, которые умолкли так же внезапно, как и возникли. Оказалось, это всего лишь мелодия на мобильном телефоне той дамочки, что пристроилась через столик от меня. Она поспешно ответила на звонок, запустила руку с трубкой под спадающие на плечи прямые волосы и молча слушала собеседника. Сейчас редко кто устанавливает на свой мобильник классическую музыку, и мне в кои-то веки стало любопытно. Мне принесли крем-суп, и я почти прикончила его, пока дама вела беседу по телефону. Вернее, беседой это назвать было трудно, она что-то слушала, вставляя лишь «гмг», «гмг», кивала, потом вдруг спохватилась, вскинулась, бросилась искать что-то в своей сумочке.

— Сейчас, подожди минуточку, у меня нет ручки, — сказала она в трубку.

Женщина устремила взгляд туда, где находится официант, но его на месте не было — он спустился вниз за очередным блюдом. Тогда незнакомка повернулась ко мне.

— Простите, у вас нет ручки? — умоляюще прошептала она. — Мне буквально на минутку.

Я пошарила в сумке и в боковом кармашке безошибочно нашла искомый предмет.

Женщина поблагодарила и стала записывать что-то на салфетке. Ограничившись вместо прощания выражением «ну ладно», она нажала отбой.

— Когда нужна, никогда ее нет, — извиняющимся тоном объяснила она, возвращая мне мою ручку. — Большое спасибо.

— У тебя не только ручки, но и блокнота нет, — заметила я, — впрочем, ты всегда была такой. Ничуть не изменилась.

В первую секунду женщина дернулась, ее рука машинально потянулась к сумочке, похоже было, что она готова сию секунду убежать куда глаза глядят. На ее лице отразился неподдельный испуг, будто она увидела привидение или наемного убийцу. Но по мере узнавания морщинка на лбу стала разглаживаться, женщина облегченно вздохнула.

— О боже, Любочка, это ты, не ожидала тебя увидеть, — смутилась Полина Самохина, моя знакомая из далекого прошлого.

Мы с Полей не дружили какой-то своей отдельной дружбой, но учились на одном курсе музыкального училища, вращались в одной компании, виделись каждый день и знали друг о друге все. Потом, после выпуска, пути наши разошлись. Самохина не стала дальше заниматься музыкой, нашла себя на каком-то другом поприще, мне когда-то рассказывали, на каком именно, но я, признаться, забыла. А может, и не рассказывали, не знаю. Прошлое стало таким расплывчатым, таким зыбким, его черты неузнаваемо исказились в моем теперешнем восприятии, и я уже с трудом могу различить, что было на самом деле, а что мне только казалось. Но я, по всей видимости, осталась узнаваемой, и если бы не Полинины испуг и замешательство, наверное, было бы заметно, что она рада меня видеть.

А вот ее трудно было узнать. Насколько я помню Самохину, она всегда была тоненькой и изящной, но в каждом ее движении ощущались энергия и грация. Она была как натянутая струна, такая же звонкая, живая. Яркая была девушка, компанейская. Кроме того, хорошая пианистка, музыкальная душа. Сейчас из Полинки словно выпустили дух. Она осталась в той же весовой категории, но теперь ее хотелось назвать не изящной, а скорее сухой. Она была элегантно и очень дорого одета, но лицо ее выпустило все сочные краски и как будто подтаяло, оставив на щеках вместо румянца легкую голубоватость прозрачной кожи. Озорные глаза сделались какими-то запавшими, под ними залегли тени. В ее облике появилось что-то такое, что, может быть, и незаметно окружающим, но я чувствую безошибочно. Надломленность чувствовалась в ее осанке и посадке головы, во всем облике ее была какая-то хрупкость или даже ломкость. Кажется, что вот сделай одно неосторожное движение — и Полины не будет, она просто перестанет существовать. Чутьем, натренированным за долгие семь лет, я безошибочно почувствовала в ней жертву. И мне нестерпимо захотелось прижаться к открывшемуся для меня источнику чужого страдания. Я, как изголодавшийся по свежей крови вампир, налетела на нее в надежде припасть губами к чужой тайне, выпить глоток чужой боли, чтобы хоть на мгновение облегчить собственную.

Полина отозвалась на мое приглашение охотно, без уговоров. Пересев на стул за моим столиком, она заметно расслабилась, словно избежав какой-то опасности, и через минуту даже вымученно улыбнулась. Без малейшего намека на эмоции, деловито и коротко я рассказала ей свою историю: о подготовке к конкурсу, о том роковом вечере, когда на меня напал проклятый наркоман, о безуспешных попытках вернуть голос, об отчаянии и смертной тоске, которая охватила меня и не позволила вернуться к нормальной жизни, о своей сегодняшней хронической бесполезности, которую я пытаюсь побороть работой в благотворительном фонде, о пьянстве, которое меня пугает все больше и больше. Во время моего рассказа Полина не поднимала глаз, не задавала уточняющих вопросов, только делала по маленькому глотку белого рома, который я заказала по случаю нашей встречи. Когда я заканчивала, я уже была твердо уверена, что она готова. Как только я умолкну, как только мы, не чокаясь, выпьем, она расскажет мне о себе.

— Тебе легче, — сказала Поля, полностью оправдывая ожидания, — твой муж на твоей стороне, он поддерживает тебя, ничего от тебя не требует.

— А у тебя проблемы с мужем? — осторожно начала я, подталкивая ее к началу рассказа.

— Наверное, это нельзя назвать проблемой, — пожала плечами Поля, — это что-то другое…

Она подняла на меня глаза, в которых было столько отчаяния, что мне на секунду стало неловко от того, что я так жадно жду от нее признаний, и стыдно за свои воспоминания семилетней давности, о которых нормальный человек уже давно забыл бы и жил дальше.

— Мой муж хочет меня убить, — просто сказала Поля, — и я не знаю, проблема это или нет.

Полькина история оказалась, на мой взгляд, совсем не сложной. После музыкального училища она не прошла по конкурсу в институт искусств и решила посвятить год подготовке к осуществлению повторной попытки. Но нужно было на что-то жить и чем-то оплачивать репетиторов, и она устроилась секретаршей в фирму, которую открывал старый приятель ее старшей сестры, Олег Большаков. До тех пор он мотался за шмотками и парфюмерией в Эмираты, держал несколько киосков на мини-рынке. Но в какой-то момент заработанного хватило на участие в более солидном коммерческом предприятии. Первой ступенькой для Олега стала организация официально зарегистрированного, оборудованного мини-рынка. Он произвел благоустройство территории, создал торговые места и стал сдавать их в аренду. Польку он взял работать к себе в офис — крошечную бытовку, где была каморка директора с одним столом и двумя стульями и «приемная», в которой помещался Полькин рабочий стол, стул, шкафчик для бумаг и тумбочка для чайных принадлежностей. Больше сотрудников у Олега не было. Неожиданно для самой себя Полина втянулась в работу: принимала арендаторов, охмуряла пожарных, поила ликерами дамочек из СЭС. Скоро она стала у Олега за все про все, и он повысил ей зарплату. У Полины появились деньги на репетиторов, но стало не хватать времени. А еще чуть позже она с ужасом констатировала, что и желания тоже. Мини-рынок расширялся. Это было такое время, когда народ массово шел в торговлю — зарабатывать в городе, в котором практически встала промышленность, было больше нечем. Через год их совместной с Олегом работы вокруг овощного рынка образовались ряды с непродовольственными товарами — район расстраивался. Место становилось популярнее день ото дня. Работа с Олегом начала приносить Поле реальные деньги, тем более что она взяла в свои руки практически все исполнительное руководство его фирмой. Скоро Олег уже не мыслил себя без Полины. Она держала в своих музыкальных пальчиках все текущие дела, следила, чтобы он вовремя питался и не опаздывал на встречи. Она сделалась настолько незаменимой, что настал момент, когда Олег доверил ей не только работу, но и самого себя. Поля и Олег прожили в браке десять счастливых лет. Они всюду были вместе: на работе, дома, на отдыхе. Полина стала полноправным участником бизнеса, в который вкладывала много сил. Постепенно мини-рынок превратился в довольно большую и популярную в городе торговую площадку, и Олегу стали поступать предложения построить на ее месте крытую торговую ярмарку. После продолжительных торгов и мучительных сомнений было решено предложение принять, и настояла на этом решении именно Полина. Параллельно Олег стал развивать сеть быстрого питания: ставил киоски с упакованными обедами, открывал кулинарные отделы в крупных магазинах. Полине казалось, что общее дело скрепило их с Олегом союз навсегда, она думала, что супруги, живущие общими интересами, — уже больше, чем семья. Правда, в их отношениях никогда не было любовного трепета, но Полина считала, что без бабочек в животе прожить можно. Крепкая дружная семья важнее. Оказалось, это мнение было ошибочным. Олегу требовалась не только боевая подруга, надежное плечо и партнер по бизнесу — в 40-летнем возрасте он влюбился как мальчишка. С Полиной поступил по-честному: выделил ей ее долю — щедрую и честно заслуженную. В общем, Полина, разобравшись в себе, пришла к выводу, что мир не рухнул и жизнь не кончилась. Она молодая обеспеченная дама. У нее есть надежный бизнес, собственность, а крушение семьи — это тоже ведь как посмотреть… Олег прав: романтизма, страсти, порыва в их отношениях действительно никогда не было. Эта область осталась для Поли тайной за семью печатями. Она не была эмоционально холодной, вовсе нет, просто обстоятельства жизни оказались такими.

К началу рассказа о втором браке Полина скисла. То ли начал действовать баккарди, то ли эти события были еще слишком свежи и оттого болезненны. Ее откровения путались, перескакивали с одного на другое, но я поняла главное: Полинка, будучи совершенно неопытной в отношениях с мужчинами, поскользнулась на ровном месте. Ее второй муж, смазливый пижон, разыгрывающий из себя этакого альфа-самца в курятнике, в два счета обвел вокруг пальца разочарованную богатую разведенку. Полинка, никогда прежде не влюблявшаяся, растаяла, поплыла, сочла оргазмы, которыми он ее одаривал, достаточным основанием для того, чтобы доверить ему не только свое сердце, но и состояние. Можно набить руку в бизнесе, но при этом остаться непроходимой дурехой — это Полина поняла довольно поздно, уже после того, как в кризисный период, когда ей требовалось обанкротить одну из своих фирм, оформила часть собственности на второго мужа. Когда выяснилось, что ее сладкий мальчик Славик — проходимец и лжец, одну из сделок ей удалось отыграть назад, остальную имущественную массу она решила возвращать через суд. Муж изображал вечную любовь, клялся в преданности, но, похоже, стал соображать, что из христовой пазухи, каковой для него был брак с Полиной, ему придется выбираться на божий свет, находясь в обнаженном виде. Полина была полна решимости закончить отношения и оставить своего мужа в том же финансовом состоянии, в каком он ей достался, — то есть на полном нуле.

— Он не хочет со мной судиться, — подытожила свой рассказ Полина, — я хоть и дура, но не совсем. Я же имущество ему не дарила, я заключала фиктивные сделки и сейчас все могу отыграть назад. А он бестолочь, танцор, понимаешь, что это такое? Он ничего не смыслит в документах, он в суд даже не сунется!

Полинка опрокинула рюмку рома, а вилку с поддетым кусочком кроличьей печенки до рта так и не донесла — аккуратно положила назад в тарелку. Я решительно отодвинула от нее графинчик.

— Пока ты не поешь, мы замолкаем, и я тебя не слушаю, — решительно заявила я. — Я имею право выпить, я свою порцию почти доела, а ты не притронешься к рому, пока не съешь хотя бы половину.

— У меня с аппетитом как-то слабовато, — промямлила Поля, отодвигая тоненькими пальчиками тарелку.

— Вижу, ты уже вся прозрачная и синяя, как замороженный цыпленок, — согласилась я, — но с этим надо кончать. Ты до чего себя хочешь довести? До больницы? Или берешь прицел сразу на кладбище? Так ему только того и надо.

— Я боюсь есть дома, — призналась Поля, — один раз я уже отравилась. Теперь вот по вечерам почти не ем. Оттого и похудела.

— А почему ты не съедешь от него?

— Так это он должен съехать! А его до развода из моей квартиры ничем не вышибешь.

— А прочему ты решила, что он хочет тебя убить? — осторожно поинтересовалась я. — Это из-за отравления, да?

Полина вздохнула, ее глаза увлажнились, губы задрожали. Я сжалилась и налила ей рюмку, поддела изумительно нежной кусок печенки и протянула. Она выпила, пожевала и прошептала:

— Если бы ты видела его глаза, ты бы сама все поняла. Ну а кроме того…

Недавно Полина пришла домой неожиданно и увидела свою входную дверь открытой. В прихожей горел свет и слышался голос мужа. Через минуту ей стало понятно, что Славик собирается выходить из квартиры и суетится где-то рядом с дверью, попутно разговаривая по телефону.

— Я тебе обещаю, что скоро с ней закончу, — послышался его голос. — Ты мне веришь? Разве я тебя обманывал? Очень скоро все кончится. За меня можешь не волноваться, я же не дурак. Я уже все продумал, тебе осталось подождать совсем немного. Я тебе обещаю.

Полина замерла, затем на цыпочках, чтобы не производить никакого шума, стала пятиться назад, в сторону лестницы. Она успела бесшумно спуститься на два этажа, когда дверь ее квартиры захлопнулась и муж стал проворачивать в замке ключ. Когда они «случайно» встретились, он был уверен, что Поля зашла в подъезд уже после окончания его телефонного разговора.

— Он имел в виду меня, — объяснила Полина, глотая слезы. — То, что он собирается «закончить», — это не что иное, как моя жизнь. Я уже замок в ванной сделала, закрываюсь теперь, когда купаюсь. А то он еще фен бросит в воду — и до свидания.

Выговорившись, Поля стала ковырять вилкой свое блюдо, и я молчала, боясь спугнуть ее аппетит. Неожиданно она в две минуты умяла почти все. Видимо, еда не доставляет ей больше удовольствия, и она просто исполняет необходимую процедуру. Надо же, Поля оказалась такой легко обучаемой, освоила новую сферу деятельности, пусть преуспела в бизнесе не она, а ее первый муж, но ведь и Полькина заслуга в этом была. Как дотошного исполнителя, во всяком случае. Да и потом, оставшись одна, она не растерялась, не прокутила и не растеряла то, что оставил ей Олег, показала выдержку, а тут, перед каким-то сопливым жиголо, сломалась. Исхудала, издергалась, балансирует на грани нервного срыва. И ведь она уже поняла, что он ничтожество, от любви уже не осталось и следа, так почему же она так надломлена? От страха за свою жизнь? Я подождала, пока обнажится дно ее тарелки, и налила нам еще по рюмочке рома.

— Давай съедим чего-нибудь сладенького, — предложила я.

На самом деле я отметила, что мы обе, и я, и Полина, неумолимо пьянеем. А мне нужно было еще донести себя до дома и успеть вздремнуть до прихода Максима.

— Давай, — согласилась она, — закажи на свой вкус.

— Знаешь, Поля, — решительно начала я, подождав, пока официант удалится за пирожными, — так оставлять нельзя. Ты просто не дотянешь до развода и суда. Не знаю, с чего ты взяла, что тебе что-то угрожает, но тебе виднее, в конце концов, это ты с ним живешь, а не я. Может, так оно и есть. А может, ты себя накручиваешь, и угроза существует только в твоем обостренном воображении. Но как бы то ни было, ты должна эту ситуацию прояснить, иначе сойдешь с ума еще до всяких там судов. Ты взрослая самостоятельная женщина, у тебя есть средства, найми частных детективов, что ли! Сейчас на рынке множество подобных услуг. По крайней мере, ты будешь иметь ответ на свой вопрос, действительно он способен на какой-то серьезный поступок в отношении тебя или тебе это кажется. Я бы еще и заявление в полицию написала на всякий случай. Мало ли что? Они же обязаны будут отреагировать, значит, его опросят, он поймет, что ты разгадала его намерения. И побоится что-то с тобой сделать!

Полина слушала меня, и постепенно глаза ее оживлялись. Щеки слегка порозовели.

— Я уже приняла меры безопасности, — сказала она, загадочно улыбнувшись. — А немножко раскисла, потому что пришлось все вспоминать, чтобы рассказать тебе… Ну чтобы тебе было все понятно. Но я не собираюсь сидеть сложа руки и дожидаться, пока он включит мне ночью газ. Или еще что-нибудь сделает.

— Ты уверена? Тебе есть кому помочь? — облегченно вздохнула я.

— Да, — уверенно кивнула Поля, — я в очень на-дежных руках. Ты даже не представляешь, в насколько надежных.

— Ты уже обратилась в полицию? Или к частникам?

— Мне не с чем идти в полицию, — стала объяснять Поля, — у меня одни подозрения. И какие? То, что он смотрит на меня с ненавистью? Что он говорил с кем-то по телефону? Ну допустим, в одной ссоре он угрожал мне практически в открытую, когда сильно разозлился, но эти слова слышала только я. Свидетелей у меня нет. С чем мне идти в полицию? Мною никто не будет заниматься. Меня просто засмеют.

— Но они же обязаны будут его допросить, а значит, он будет знать, что ты в курсе его намерений, — настаивала я. — Он же не идиот, будет понимать, что если с тобой что-то действительно случится, то подозрение падет на него.

— Подозрение, может, и падет. Но если он умело все подготовит, то дальше подозрения дело не пойдет. Своим заявлением в полицию я просто заставлю его как можно лучше и тщательнее все продумать.

— Так кто же тогда тебя защитит?

Полина не спешила отвечать, и я подумала, что у нее, возможно, появился некий друг, на помощь которого она рассчитывает. А рассказывать о нем постороннему человеку ей не очень хочется. И это можно понять. Три года назад Славик тоже казался ей отчаянно влюбленным, а вот что из всего этого вышло. Где гарантия, что история не повторится вновь? Полина, может быть, и уверена, что не повторится, но не убеждать же в этом кого-то еще! Тем более случайную собутыльницу, знакомую из далекого прошлого, которую в следующий раз она увидит еще лет через несколько.

Наша бутылка баккарди между тем почти опустела, и мы, не сговариваясь, стали делать знаки официанту.

— Еще по чуть-чуть? — уточнила Поля. — Под пирожные.

— Давай по чуть-чуть, — согласилась я.

Следующий глоток рома был той самой каплей, которой не хватало для того, чтобы Поля решилась мне довериться.

— Полгода назад я записалась на один тренинг, — начала она, отпив из бокала, — мне тогда было очень тоскливо — я узнала, что Славик мне изменяет, было так больно, что я задыхалась. У меня все плыло перед глазами, такая депрессуха навалилась, что я ничего не хотела делать. Работать не хотела, все валилось из рук. Меня в моем же магазине обули на десять тысяч долларов, а мне было все равно, представляешь? Мой же старший менеджер меня обворовал, а мне хоть бы что! Еще немного, и я потеряла бы все, разорилась бы к чертовой матери. Дальше еще хуже: вставать с постели не хотелось, жрать перестала, в общем, ты меня понимаешь. Бегать по подружкам и лить сопли — не вариант, я быстро всем надоела бы с этим нытьем, у людей своих проблем полно. В общем, кто-то мне подсказал, что есть психологические тренинги, где людей учат выходить из кризисных ситуаций. Ну, я и подумала: чем черт не шутит? А вдруг мне какое-нибудь откровение явится? Может, я в себе чего-то не понимаю? Может, есть какие-то специальные приемы, которые помогают людям побеждать депрессию, обретать себя заново? Короче говоря, я пошла. Вначале, конечно, в шоке была, думала, у меня вообще голова разорвется. Полная чушь, бред, дикость.

— Бросила? — с нетерпением встряла я.

— Подожди, — отрицательно помотала головой Поля. — Вначале я была в ужасе и шоке, и мне хотелось бежать оттуда куда глаза глядят…

Но уйти с курсов Поля не смогла ни через неделю, ни через месяц. Какая-то непонятная сила влекла ее на занятия. То, чем они занимались на уроках, вызывало в ней поочередно то дикое возмущение, то отвращение, то жгучий стыд. Она чувствовала себя то подопытным кроликом, то пустоголовой куклой, она понимала, что ее загружают какой-то чудовищной, опасной ахинеей, которая вызывает сильнейший эмоциональный стресс, но как зомби продолжала вновь и вновь возвращаться на курсы, каждый раз обещая себе, что это занятие будет последним. Поля продолжала негодовать и злиться на себя, но в какой-то момент пришла к неожиданному выводу: она больше не думает об измене Славика. Она перестала, включив «невидимку», заходить в соцсети на профиль его подруги и разглядывать ее фотографии. Она больше не пыталась поймать мужа на лжи, которую он сливал ей, когда бегал на встречи со своей любовницей. Она не обнюхивала его одежду, ища посторонние женские запахи. Дальше произошло нечто еще более удивительное: ее смазливый мальчик Славик перестал казаться ей красивым. Поля была очень привязана к своему первому мужу Олегу, она уважала его, он был ей дорог и близок, но женской любви она к нему не испытывала. Можно обмануть весь мир, но женщину в себе не обманешь. Со Славиком все получилось наоборот: по сути, это был совершенно чужой приблудный парень, моложе нее на пять лет, с которым у нее не было ничего общего. Но она хотела его. Так хотела, как никогда и никого ни до него, ни после. Ее сводила с ума ленивая грация его движений, его восхитительный животный запах. Она дрожала, глядя на его губы, такие чувственные, так красиво прорисованные. Ей хотелось бесконечного поцелуя, бесконечной близости. Ревность, которую она испытывала, узнав, что у Славика есть молодая красивая подружка, была настолько болезненной, что вытеснила все остальные чувства и мысли. Кончилось все это в один день, и Славик безошибочно угадал это по Полиным глазам. Он был все тот же, но волшебство любви исчезло. Она не только перестала его желать, ее стало безумно раздражать его присутствие. И тогда она легко и без предисловий сообщила ему о своем намерении расторгнуть брак. На следующий день Полина уволила своего старшего менеджера и вернулась на работу. За время своей депрессии она сильно похудела, и теперь ей предстояло набрать прежнюю форму, но так, чтобы не перестараться. Ей уже стало казаться, что жизнь скоро вернется в свое прежнее русло, но Славик оказался не так прост. Первым мрачным открытием было то, что он потерял власть над своей женой. Второе сообщили ему юристы. Имущество, которое он уже считал своим, Полина передавала ему на условиях сделки, которую сейчас совершенно спокойно может признать в суде ничтожной. У Славика не оставалось практически никаких шансов выйти из этого супружества с каким-нибудь существенным прибытком. Шикарная квартира в коттедже на четырех хозяев была приобретена Полиной до брака, вся собственность, которую она имела, также досталась ей в результате раздела имущества с бывшим мужем задолго до знакомства со Славиком. Единственное, что второй муж мог оставить себе, — это машину, двухлетнюю «пятерку» «БМВ», которую Поля подарила ему на тридцатилетие. Полинка не стала рассказывать во всех подробностях, почему у нее сложилось стойкое убеждение в том, что Славик замыслил что-то страшное, я и так ей поверила. Морок сошел, передо мной сидела вполне разумная взрослая женщина, но сломленная обстоятельствами, растерянная, лихорадочно ищущая выход из положения.

— Так ты сказала, что знаешь, кто мог бы тебе помочь, — напомнила я.

— Да, — встрепенулась Полина, — я вообще-то не должна этого никому говорить, но тебе скажу. Я вернулась.

— Куда? — не поняла я.

— Понимаешь, курсы для меня тогда кончились, — зашептала Полина, будто ее могли подслушать, — я могла уйти, почувствовав, что моя проблема решена. Но я поняла, что проблема не решена, вернее, решена только часть проблемы, и мне нельзя никуда уходить. Это единственное место, где мне могут помочь. Я закончила первый уровень и теперь могу переходить на второй. И вот я приняла решение. Я останусь там. И там мне помогут. Ты не думай, я не пьяная. Я понимаю, что говорю.

Я с презрением отношусь к тренингам, ко всяким там методикам самопознания и тому подобной белиберде. Я никогда не покупаю ничего распространяемого через сетевой маркетинг. Никому не удастся увлечь меня новейшей теорией сыроедения или еще какого-нибудь оздоровления или очищения организма. Я не боюсь нейролингвистического воздействия, потому что никогда не вступаю в разговор с незнакомцами. Я никогда не обращусь к услугам коуча. Я никому не позволю себя учить, лезть в мою жизнь и уж тем более в мое сознание. Я такая, и если я сама не смогла себя переделать, то и никому другому не позволю. Полинка производит впечатление сугубо практического человека. И то, что она бросила занятия музыкой, чтобы найти себя в торговле, лишний раз это подтверждает. Странно, что она могла попасться на удочку к каким-то шарлатанам. Впрочем, одна мысль все же засела занозой в моей не совсем трезвой голове: Полина ведь смогла избавиться от наваждения, выпасть из зависимости от второго мужа. Она преодолела эту депрессию, и если сейчас она не в лучшей форме, так и проблема у нее нешуточная. Каково это — каждый день возвращаться домой, зная, что там тебя ждет человек, желающий твоей смерти?

Полина категорически отказалась отвечать на вопросы о самом тренинге и о том, что она и другие участники группы делали на занятиях. «На словах это будет выглядеть ужасно, — пояснила она. — Они ломают человека, разбирают его буквально по кускам, а потом собирают заново. Этого не перескажешь. Обо всем нужно судить по результату». А результаты, как она утверждала, были у всех, кто приходил в группу. Понятно, что счастливым и довольным жизнью на курсах делать было нечего, туда обращались люди, имеющие какую-то серьезную проблему, с которой не могли справиться самостоятельно.

— Я не верю во все это, — сказала я, тем не менее внимательно выслушав Полинкину историю. — Но кто знает? Может быть, если бы мне в свое время попались такие вот курсы, я бы тоже смогла что-то с собой сделать.

— А сейчас ты что с собой сделала? — усмехнулась Поля. — Разве сейчас твоя проблема решена?

— Нет, не решена, — честно ответила я. — Я так и не нашла себя ни в какой другой профессии, от всех отдалилась, мне стало скучно жить. Я стала пессимисткой, занудой и алкоголичкой. Когда все это надоест моему Максиму, это будет конец. Я все это понимаю.

— И ты ничего не хочешь изменить?

— Это невозможно, Поля, — покачала головой я, — просто нереально. Я несколько лет угробила на всю эту возню со своими мыслями и чувствами, на попытки восстановиться. Максим из кожи вон лез, чтобы привести меня в чувство. Поверь, я тебя не обманываю. Мне действительно ничего не помогло.

— Твой Максим кто по специальности? — спросила Поля.

— По образованию он математик, работает в финансовой сфере, — объяснила я, — он руководитель и партнер в инвестиционной компании.

— А… — саркастически протянула Полина. — А я-то думала, что он специалист в вопросах кризиса личности.

— Он не специалист, конечно, — парировала я, — но он мой муж, он меня любит и желает мне добра. Это гораздо больше, чем быть специалистом.

— Не думаю, — отрезала Полина. — Откуда тебе знать, может, как раз оттого, что он слишком близко и слишком тебя любит, он не способен тебе помочь? Он щадит тебя, бережет, охраняет. И прежде всего от тебя же самой, от твоих страхов, твоих мыслей. А тебе, может быть, нужно совсем другое. Может, тебе нужна шоковая терапия, может, твою личность нужно полностью разрушить, раз уж она так деградировала, и создать на ее месте новую. Ты об этом никогда не думала? Близкий человек этого не сможет, он тебя слишком любит, чтобы резать по живому.

Ее слова как-то странно во мне отозвались. Вроде бы Полина несла полную ахинею, но что-то заставило меня задуматься. Если терапевтическое лечение не помогает, человек медленно угасает и это становится очевидно, то у него два пути: либо удалить больной орган, если это возможно, либо умереть. Может ли такая же логика работать, если речь идет о душе? Надо признать состоявшимся фактом то, что разрушение моей карьеры уничтожило меня как личность, что моя гордыня не позволила мне сразу признать факт поражения и попытаться начать жить заново, когда это еще было возможно. Я запустила свою болезнь, я упивалась своим безразличием и сломленностью, не понимая, что постепенно дохожу до точки невозврата. Теперь, когда эта точка пройдена, мне остается одно из двух: либо совершить последнюю попытку, либо пустить свою жизнь под откос окончательно. Думаю, закончится все довольно быстро. Я надоела самой себе, а значит, и Максим, скорее всего, держится из последних сил. Долго мое падение продолжаться не может, в один прекрасный день я напьюсь и выпаду из окна своей прекрасной квартиры. Или замерзну на лавочке в сквере, и, когда меня найдут, из кармана моей шубы вывалится пустая бутылка из-под коньяка. Меня передернуло, так живо я представила себе эту картину.

— А если я захочу прийти на эти тренинги, как мне это сделать? — неожиданно для самой себя спросила я.

— Я дам тебе рекомендацию, — отозвалась Полина, — лучше всего сделаем так. Я напишу записку нашему руководителю и отдам ее тебе. Если ты надумаешь, ты пойдешь к ней и покажешь эту записку. Если нет, выбросишь ее в мусорку.

— А пойти с тобой мне нельзя? — робко промямлила я.

— В принципе, можно, но это то же самое, что пойти одной. Я смогу лишь представить тебя, и все. Ты новичок, с тобой будут заниматься как с новым членом. А я закончила первый уровень, у меня теперь другие задачи, и мной будут заниматься другие люди.

— Ты говорила, — кивнула я, — я помню. Но ты не сказала, как твои тренинги соотносятся с твоей новой проблемой. Одно дело, когда тебе нужно победить депрессию, в общем, что-то, связанное с твоей личностью. Но у тебя же сейчас проблемы с другим человеком, с твоим мужем. И проблемы-то больше юридического характера. При чем тут твои курсы, не пойму.

— Я могу объяснить тебе в двух словах, — ответила Полина.

Если коротко, то организация, о которой она мне рассказала, не ограничивается проведением тренингов по преодолению личностных проблем. Люди, которые прошли начальный курс, могут покинуть организацию, а могут перейти на вторую ступень, стать ее постоянным членом, войти в круг избранных.

— Смысл заключается в том, что самые достойные, самые сильные, те, кто захотел перейти на вторую ступень, перестают быть учениками и переходят в следующую категорию — наставников. Смысл в том, что, войдя в эту общность, ты перестаешь быть сам по себе. Тебе помогают. Причем помогают во всем. Это может быть связано с решением любой жизненной проблемы.

— А что требуют взамен? — не удержалась я.

— Все это очень сложно, — уклонилась от ответа Полина, — и в двух словах не расскажешь. К тому же я не имею права об этом говорить. Если ты станешь одной из нас, ты сама со временем все узнаешь. А если нет, то тебе эта информация ни к чему. В общем, давай свою ручку и листок, я напишу тебе записку. А ты подумай и реши сама, нужна тебе помощь или нет. Хочешь ли ты попробовать еще раз.

Я достала из сумки ручку, но чистого листочка ни у одной из нас не оказалось. Мы попросили у официанта счет и чистый лист бумаги. Минуты две Полина старательно выводила буквы, потом сложила листок вчетверо. В углу она мелкими буквами написала адрес.

— Что-то мне подсказывает, что мы с тобой скоро увидимся, — сказала она.

Мне оставалось только пожать плечами:

— Не исключено.

— Подумай, Любочка, — сказала Поля мне на прощание, — хуже, чем сейчас, тебе уже не будет. А в жизни существует множество вещей, о которых мы ничего не знаем и в которых не разбираемся. Но если не знаем, это не значит, что их нет. Я чувствую, что моя черная полоса заканчивается, мне остался один шаг, и я стану свободным человеком. Но огромный путь я уже прошла. И ты пройдешь, если найдешь в себе силы начать.

Она влажно чмокнула меня на прощание, погладила по голове, и мы расстались, каждая сев в свое такси. Я пообещала себе обдумать все на трезвую голову. А пока надо было торопиться домой. Выпить крепкого кофе, залезть под горячий душ, принять невинный домашний вид. К приходу Максима я должна быть в форме.

По дороге домой мне не повезло: я застряла в пробке, в которой меня незаметно развезло, и, выйдя на свежий воздух, я почувствовала себя неуверенно. Рассказ Полины выжигал мне мозг, и, вместо того чтобы выпрыгнуть из такси прямо в свой подъезд, я замешкалась на какую-то минуту, которой вполне хватило для того, что изменить траекторию движения. Отчаянно сопротивляясь ветру, швырявшему мне в лицо хлопья мокрого снега, я побежала к ближайшему магазину, где купила бутылку коньяку. Домой я прибежала с мокрой от влаги и лопающейся от мыслей головой. Быстро приняла душ и заняла горизонтальное положение, предварительно проделав две манипуляции. Я нашла в аптечном ящике биопарокс, чтобы перед приходом Максима пустить ядовитую струю себе в нос — свежим его запах просто сшибает с ног. И перелила коньяк из большой бутылки в пустую стограммовую. На прикроватном столике я создала натюрморт: поставила большую чашку чая, вазочку малинового конфитюра, биопарокс и слегка початую стограммовку. Я оглядела творение рук своих и даже взвизгнула от восхищения собственной изобретательностью. Все выглядело так, будто я пришла домой с непогоды, заметила простудные явления, приняла срочные меры для борьбы с надвигающейся простудой: чай с малиной и коньяком и спрей-антибиотик. Бутылку я спрятала в своем шкафу, предварительно ее почти ополовинив.

Трюк сработал, Максим погладил меня по голове, наклонился, чтобы поцеловать, но я ловко увернулась: мало того что я сопливая, так, может, еще и заразная. Он не стал настаивать.

— А я хотел пригласить тебя завтра в ресторан, — огорченно сказал он, — я предварительно договорился с Панюковыми, они заказали столик в «Русском стиле», думал, ты обрадуешься. Все-таки твой любимый ресторан. Но теперь, видимо, придется все отложить.

— Раз договорился, это уже неудобно, — с сомнением в голосе, которое далось мне нелегко, ответила я, — я не хочу разрушать компанию. И потом, я же не при смерти, правда? Биопарокс на меня очень активно действует, и домашние средства помогают. Я до завтра очухаюсь, вот увидишь. Главное — задушить болезнь в зародыше.

— Ты уверена? — улыбнулся Максим. — Не хотелось бы, чтобы ты для всеобщего развлечения жертвовала своим здоровьем.

— До завтра все пройдет, я приму меры, — пообещала я.

— Хорошо, принимай, души в зародыше свою простуду, а там посмотрим, — согласился Максим.

Пятницу я просидела тихо как мышка. Сема и Лариса Панюковы продолжали оставаться нашими самыми близкими друзьями, и расстраивать компанию мне не хотелось. В последнее время Сема, бизнес которого разрастался, стал пересекаться с Максимом и по работе, я замечала, что они часто обсуждают какие-то общие дела, назначают встречи с одними и теми же людьми. Для меня Сема остался не только самым близким, но и практически единственным другом. К Ларисе я относилась легко, разговаривая с ней, можно было ни о чем не думать, и постепенно я привыкла к ней как к части Семиной жизни. Для меня она была настоящим подарком: во время совместных поездок на курорты и походов в рестораны мне не приходилось грустить, изображать невинность и ждать, когда все это кончится. Лариса пила вместе со мной со вкусом и большим удовольствием, и в ее компании я наклюкивалась на совершенно законных основаниях. Ради того, чтобы Максим не отменил поход в мой любимый ресторан, я вела себя как хорошая девочка. Версию о простуде нужно было поддерживать, и я осталась дома. Это далось мне легко, поскольку вчерашний коньяк, уютно расположившись в платяном шкафу, ждал моего нежного прикосновения. Выходить на улицу было незачем.

Субботний вечер удался на славу, Сема Панюков, большой поклонник русской кухни, всегда заказывает больше блюд, чем может съесть сам, и начинает активно угощать ими окружающих. В общем, наш стол оказался переполнен, и это выглядело достаточным оправданием тому, что водки тоже было много. Мой Максим пьет, как воробей, поэтому доза, рассчитанная на четверых, распределилась практически между тремя. Потом мы еще добавили, и очнулась я только на следующее утро. Благодарение богу, к полудню Панюковы заехали к нам. Семен был за рулем, потому злился, торопился и подгонял жену, которая в моем лице жалобно искала компанию для поправки здоровья. Мы с ней выпили бутылку шампанского, и Лариса наотрез отказалась уходить, уютно расположившись на моем любимом диване. Не достучавшись до жены, Сема поставил автомобиль на ближайшую платную парковку и присоединился к нам.

Субботние возлияния имеют для меня плохие последствия, если выходные Максим безвылазно проводит дома. Квартира у нас большая, нам не приходится сидеть друг у друга на головах, мы имеем и свое личное пространство: у нас общие спальня и гостиная, плюс у каждого есть своя комната. Но Максим в любую минуту может позвать меня смотреть фильм, попросить сварить кофе или пожарить гренки. Или еще что-нибудь. Пить открыто, прямо у него на глазах, я не могу, мне нужно маскироваться, что-то изобретать, придумывать какие-то уважительные причины. Переживать похмелье без лечения алкоголем мне тяжело, так что визит Панюковых пришелся очень кстати. Можно было не маяться в муках, под благовидным предлогом бегая на улицу, чтобы потом бояться притронуться к своей добыче и ходить вокруг нее кругами, прислушиваясь к звукам из комнаты, где Максим смотрел телевизор. Мы перекусили заказанными в ресторане роллами, после чего Максим повез Панюковых домой, а я, оставшись одна, вздохнула свободно.

За окном пошел первый в этом году настоящий снег. Не мерзкие мокрые хлопья, которые швыряет тебе в лицо промозглый ветер — с неба падали ленивые, крупные, искрящиеся в свете фонарей снежинки. Они ложились на асфальт и не таяли, а покрывали его ровным белым пушком. Я отодвинула кухонную штору и невольно залюбовалась зрелищем ясного, спокойного снежного вечера. Поднесла к губам рюмку с ароматным чешским ликером и вдруг горько заплакала. Алкоголь сменил милость на гнев, показал обратную сторону своего воздействия. Неужели в моей жизни больше ничего не будет? Молчаливая жалость Максима меня больше не обманывает. Его любви больше нет, ее поглотило беспомощное сочувствие и ответственность перед человеком, которого нельзя бросить. Куда делась моя собственная любовь, я не знаю, я ее не искала. Первое острое страдание заставило ее потесниться, последующая глухая тоска заполнила остальное пространство. И если прежние чувства еще посылали робкие сигналы, я сознательно глушила их, чтобы не оставлять внутри себя ничего живого.

Я смотрела на падающий снег и плакала. Полина права: хуже, чем сейчас, мне уже не будет. Надо сделать еще одну попытку. Не возлагая никаких особых надежд, чтобы потом не попасть под новую волну отчаяния, не строя никаких планов, ибо они могут оказаться несбыточными. И даже Максиму рассказывать об этом не надо. Я не склонна самообманываться и верить в чудеса. Чтобы все это попробовать, есть только одно, но железное «за»: мне все равно больше нечего делать.

Я представляла себе новое современное офисное здание, возможно, с ужасными синими зеркальными окнами вместо обычных стекол, которые так любят архитекторы нашего города, не имеющие вкуса и фантазии. С парадного входа на этом деловом центре красуются таблички с названиями располагающихся тут контор и фирм, но обязательно имеется и вход со двора. Несколько ступенек, переговорное устройство перед массивной железной дверью. И никакой вывески (кому надо, тот найдет). По адресу, торопливо начертанному Полинкиной уже нетвердой к тому времени рукой, я никак не могла понять, к какому именно зданию относится номер дома. Я хорошо знаю центральную часть города и была уверена, что мне досконально знаком любой переулок. Улица Орджоникидзе — короткая и тихая улочка в историческом центре, как теперь называют еще не попавшую под строительный ковш небольшую часть центрального района. Самые новые здания на этой улице относятся к сталинской эпохе, есть и более старинные постройки, и даже исторические памятники, один из которых являет собой образец того, как необходимо относиться к архитектурному наследию. Это великолепный, идеально отреставрированный жилой дом, который в городе называют «домом с львиными головами». Несколько лет назад его облюбовал один наш местный депутатствующий олигарх. В то время как другие исторические здания чахли и медленно превращались в пыль, он ухитрился заложить в бюджет города какие-то баснословные миллионы на капитальный ремонт, о чем писали в свое время все местные газеты, и эта недвижимость приобрела неподъемную цену. Примеру олигарха последовали детишки каких-то важнейших сановников, потом кто-то еще. Этот дом, пожалуй, самое примечательное место на улице Орджоникидзе. Никаких современных офисных центров я там припомнить не могла.

Я пошла по адресу, не будучи уверенной даже в том, что вообще решусь зайти внутрь. Но оделась на всякий случай строго и дорого, чтобы не производить впечатления дурехи, готовой отдаться на охмурение первому попавшемуся шарлатану. Не стану скрывать, что примерно за пять минут хода до нужного места я стала испытывать волнение, и это давно забытое ощущение подняло из глубин моей памяти воспоминание о минутах, предшествовавших выходу на сцену. Я всегда волновалась, но это было живительное чувство. Мое волнение не было страхом того, что я забуду свою партию или перепутаю мизансцену. Оно было совсем иной природы: оно с бешеной скоростью гнало кровь, вводило меня в особое состояние, предшествующее главному моменту — погружению в мир спектакля. На сцене я уже находилась словно под воздействием наркотика, я была в другом мире. Идеальном, совершенном. Мое волнение было предчувствием необыкновенно сладкого и восхитительного погружения в этот мир. Когда я перестала выходить на сцену, вместе с этими волшебными ощущениями из меня стала уходить жизнь.

Слабый отблеск давно забытого чувства смутил меня. Я прогнала щекотнувшую меня глупую надежду и стала с недоумением осматриваться: дома с нужным номером на улице Орджоникидзе не было. Я прошлась вдоль улицы несколько раз, прежде чем поняла, что между 12-м и 14-м домами есть тропинка, ведущая куда-то вглубь двора. Там и приютился особнячок 12 «а», как было указано в Полинкиной записке. Я ступала по свежевыпавшему снегу осторожно, как ходят, когда стараются не шуметь. Внезапно я ощутила, что к этому небольшому двухэтажному особнячку манит какая-то невероятная сила.

Здание было сложено из кирпича двух цветов — серого и желтого. Отдельные вставки по углам дома и вокруг окон были фигурными, с претензией на какую-то архитектурную мысль. Крыша имитировала черепицу, на ней красовался декоративный флюгер с игривым петушком. В детстве у меня была любимая книжка, она называлась «Площадь картонных часов». Я была совершенно очарована даже не самой историей про картонных человечков, проживающих в картонном городе, и их взаимоотношениями с обычными людьми. Меня завораживали иллюстрации. Я могла подолгу разглядывать какой-нибудь картонный домик с фонарем перед закругленной входной дверью, шторы на окошке и мотылька, вьющегося перед светильником. Девочкой мне казалось, что жилища картонных человечков олицетворяют уют, тепло и безопасность настоящего дома. Я могла часами просиживать над книгой, представляя себе внутреннее убранство этих домиков, витающие в них вкусные домашние запахи. Внезапно на меня нахлынуло детское воспоминание. Нет, особнячок не напоминал иллюстрации в детской книге, но было в нем нечто неуловимо притягательное, что напомнило мне о ней. То ли входная дверь со слегка скругленной верхушкой, то ли форма окон, то ли свет, пробивающийся сквозь плотные шторы. Мне вдруг отчетливо представилось, что там, за этими мягкими занавесками, тепло и уютно, там мягкие ковровые дорожки и тусклые светильники на стенах. Там удобные кресла, пальмы в кадках и пахнет кофе с корицей. И словно в подтверждение моих мыслей в одном из еще не зашторенных окон загорелся свет, и я увидела вошедшую в просторный кабинет женщину, а за ней еще одну. Обе были без верхней одежды. Одна из женщин подошла к стоящему на столе компьютеру, другая открыла дверцу шкафчика и принялась что-то искать. Через несколько секунд она поставила на стол чашки и вазочку, в которую вытряхнула из пакета печенье. «Сейчас они будут пить чай или кофе», — подумала я, и мне вдруг стало ужасно одиноко в этом чужом дворе.

Я решительно извлекла записку, которую мне оставила Полина, и стала нажимать на кнопки телефона.

— Альбина Николаевна? — решительно начала я, когда мне ответил мягкий женский голос.

— Да, я вас слушаю.

— Ваш телефон мне дала Полина Самохина, моя старая приятельница, она передала и записку для вас, — на одном дыхании выпалила я. — Мы могли бы с вами встретиться?

— Минуточку, я посмотрю свое расписание, — ответила женщина. — Завтра в два вас устроит?

— В принципе, да, — разочарованно пробормотала я, но тут же спохватилась. — Но мне бы очень хотелось прийти к вам сегодня. Это возможно? Дело в том, что я нахожусь рядом с вами.

— А завтра вы уже не сможете прийти?

— Смогу, если не передумаю…

— Я вас поняла, — отозвалась Альбина Николаевна. — Рядом — это где? Вы знаете, сколько вам нужно времени, чтобы дойти до нас?

— Я во дворе, я уже пришла, — призналась я. — Если у вас есть свободная минутка…

— Хорошо, — сказала моя собеседница, — я сейчас открою вам дверь, подходите к крылечку.

Я нажала отбой и с неистово колотящимся сердцем зашагала к дверям дома номер 12 «а». Через минуту дверь открылась, и меня пустили внутрь.

Альбина Николаевна благоухала «Герленом», но это все, что я смогла о ней понять. Голос у нее был очень «взрослый», хорошо поставленный, с властными интонациями, но осанка и движения выдавали молодую женщину. Альбина Николаевна завела меня в гардеробную, достала плечики и протянула руку к моей меховой куртке.

— У нас тут чужих не бывает, — улыбнулась она, — можете не волноваться. Мы все здесь раздеваемся.

Одежды в гардеробной было немного: на плечиках висело несколько женских и мужских пальто, пара фирменных спортивных курток, чей-то белый норковый полушубок. Все вещи были дорогими, это бросалось в глаза.

— Сейчас нет групповых занятий, они начнутся через час, поэтому народу у нас немного. Но лучше запомните, где вы повесили свою одежду, потому что скоро придут люди, и вы будете долго искать.

Я повиновалась.

— Групповые занятия у нас проходят на втором этаже, — продолжала Альбина Николаевна, — а индивидуальные собеседования и консультации — здесь, на первом. Следуйте за мной.

Внутри особнячка все было именно так, как я себе и представляла, стоя во дворе. Мягкие ковровые дорожки, светлые ненавязчивые обои, изящные бра на стенах. По обе стороны коридора располагались двери кабинетов. Они перемежались небольшими холлами, в которых стояли кресла и напольные растения. Я насчитала три таких холла, ибо Альбина вела меня в самый дальний конец особняка. Наконец мы остановились перед запертой дверью, моя спутница вынула из кармашка пиджака пластиковую карточку, вставила ее в электронное устройство и посторонилась, пропуская меня внутрь.

— Прошу вас, располагайтесь, — сказала она.

Кабинет у Альбины оказался светлый и уютный. У окна раскинулась огромная пальма ховея, она занимала очень много пространства, но хозяйку кабинета это, видимо, не смущало. Пальме здесь наверняка была отведена своя особенная роль. У Альбины Николаевны был письменный стол с ноутбуком, но судя по идеальной, чуть ли не девственной чистоте, царящей на нем, она пользовалась им не слишком активно. В противоположном от окна углу стоял стеклянный чайный столик необычной формы с двумя мягкими креслами, Альбина Николаевна указала мне на одно из них.

— Вы пришли несколько неожиданно, — сказала хозяйка кабинета, — поэтому я попрошу вас несколько минут подождать, пока я сделаю телефонный звонок.

— Не беспокойтесь, я не спешу, — проговорила я и села. Из кресла я могла хоть немного разглядеть свою собеседницу.

Я отметила, что Альбина одета в деловой костюм, но под ним — не строгая блузка, а довольно легкомысленная маечка. На указательном пальце правой руки я увидела замысловатый перстень: серебряного ягуара, растянувшегося на плоском голубом камне. Пока Альбина Николаевна разговаривала по телефону, я разглядывала деревянную этажерку, стоящую рядом с моим креслом, — на ней покоились толстые, аккуратно сложенные фотоальбомы, стояли сувениры и множество фотографий в рамках. Мое внимание привлекла фотография улыбающегося в объектив мужчины — симпатичного и загорелого, в белой майке и темных очках, поднятых на лоб. Он был запечатлен сидящим в уличном кафе, перед ним на столике стоял бокал красного вина. Позади мужчины высился маяк и блестело под яркими лучами солнца море. Маяк и вообще это место показалось мне смутно знакомым. Я напрягла память, но Альбина Николаевна меня опередила:

— Это Стасик, Станислав Александрович, наш выпускник, — с гордостью в голосе произнесла она, — уехал жить в Грецию в прошлом году. Из какой депрессии мы его вытащили, вы бы знали…

Да, точно, я вспомнила это место — Греция, остров Крит, набережная Ханьи.

Выглядел Стасик абсолютно счастливым.

Альбина Николаевна закончила свои переговоры и сосредоточила свое внимание на мне. Пару секунд она меня внимательно разглядывала, после чего спросила:

— Чем вас угостить? Кофе с ликером подойдет?

Я неловко улыбнулась и кивнула. Хотя сейчас много бы отдала за приличную дозу хорошего коньяка, потому как волнение во мне нарастало с каждой минутой, и я очень нуждалась в том, чтобы приглушить зазвеневшие нервы. Альбина Николаевна словно услышала мой внутренний монолог, потому что оторвалась от шкафчика, из которого собиралась, видимо, достать угощение, и сказала:

— А ликер кончился, прошу извинить. Но есть хороший коньяк.

С этими словами она достала начатую бутылку «Мартеля», вопросительно приподняла брови и, дождавшись моей одобрительной улыбки, поставила ее на столик. Пока кофемашина готовила напиток, она распечатала коробку курабье. Когда все было готово, Альбина Николаевна расположилась в кресле напротив меня и посмотрела мне прямо в глаза долгим изучающим взглядом. Я смутилась, под ее немигающим взором — именно такое словосочетание стоило бы здесь употребить, внутри у меня все сжалось, по телу побежали мурашки.

— Не волнуйтесь, здесь друзья, здесь вам не причинят вреда, — сказала она. — Как мне вас называть?

— Любовь Николаевна, Люба… Меня зовут Люба, — окончательно определилась я.

— Меня вы тоже можете называть без отчества. Просто Альбина.

Женщина отпила маленький глоток коньяка, и я, почувствовав, что теперь мне тоже можно, сделала глоток. Я очень старалась сделать маленький, но не получилось, и напиток мгновенно начал свое магическое действие. Сосуды расширились, внутренний комок разжался.

— Расскажите мне о себе, — предложила Альбина. — Что привело вас к нам?

Она протянула ко мне руку, положила тонкие пальцы на мои и легонько их погладила. А потом сказала:

— Не стесняйтесь, расскажите, выпейте еще коньяку, согласитесь, он прекрасен.

Она отхлебнула еще капельку, я постаралась сделать то же самое, но глоток опять получился большим, и мой бокал опустел. Я виновато посмотрела на донышко и откашлялась.

— Потеря, — наконец решилась я, — вот что меня привело к вам. Много лет назад со мной произошло несчастье, и с тех пор моя жизнь потеряла всякий смысл.

Альбина сменила позу в своем удобном кресле, спина ее напряглась, она подалась ко мне всем телом, и мне показалось, что дыхание ее в предвкушении моего рассказа участилось. Ноздри пришли в движение, что выдало ее волнение, взгляд из мягкого и сочувствующего вдруг сделался пронзительным, она как будто пригвоздила меня к креслу, как беззащитную пойманную бабочку, которую готовят сделать экспонатом коллекции. Мне стало страшно, и по спине пробежала змейка, но я отметила это свое состояние с каким-то мазохистским удовольствием.

— Вы потеряли что-то очень важное? Ребенка? — предположила Альбина.

— Нет, я потеряла профессию, — тихо ответила я, — но вместе с ней потеряла себя.

Я видела, как Альбина насторожилась, и мне показалось, что в ее глазах мелькнуло мимолетное разочарование. Неужели я не оправдала ее надежд? Потерять профессию! Тоже мне, беда. Профессий много, в течение жизни многие люди меняют профессию, и бывает, что даже не по одному разу, и не делают из этого никакой трагедии. Тем более я женщина. Для женщины есть вещи поважнее какой-то там профессии — материнство, например. От мыслей, мгновенно промелькнувших в голове, мне вдруг стало не по себе. Первое, что предположила Альбина, — это потерю ребенка. По сравнению с трагедией такого масштаба мой случай покажется ей блажью дамочки, снедаемой непомерной гордыней. И ведь она отчасти будет права. Правильно ли я сделала, что пришла сюда? Хотя какое значение имеет само событие, повергнувшее человека в пропасть отчаяния? Кто-то более сильный и цельный, чем я, возможно, пережил бы и куда более страшные события и не сломался бы. А я вот не смогла. Так какая разница, что именно стало причиной моего состояния? Какое именно событие опустило меня на дно пропасти? Факт тот, что я на дне. И пришла, чтобы попробовать с него подняться. Альбина будто прочитала мои мысли.

— Если вам трудно, вы можете не рассказывать мне сейчас все подробности, но я должна знать канву тех событий, которые положили начало вашему состоянию. Мне нужно понимать, что именно с вами произошло. Подробности можете пока опустить.

— От этого зависит, в какой группе я буду заниматься, да? — предположила я, чтобы на минуту оттянуть момент начала рассказа. — У вас разный подход к людям с разными проблемами?

— Может быть, вам это покажется странным, но подход у нас ко всем один, — спокойно ответила Альбина. — У нас вместе занимаются люди, пережившие совершенно не похожие жизненные драмы. Какими бы ни были внешние события, через которые им пришлось пройти, причины депрессии, подавленности, неспособности пережить и смириться всегда одни и те же. И они кроются внутри человека. Внешние факторы не имеют к ним никакого отношения.

Я ничего не ответила, потому что никакого мнения на этот счет у меня не было. Я просто рассказала Альбине о событии, которое произошло со мной много лет назад, и о том влиянии, которое оно оказало на всю мою дальнейшую жизнь, о безуспешных попытках бороться и заново обрести себя. Закончила я на своей текущей проблеме — алкоголизме, который засасывает меня, не принося никакого существенного облегчения. Я думала, что после моего признания Альбина смутится, что предложила мне коньяк, но она поступила вопреки моим ожиданиям.

— В том, что вы пьете, нет ничего страшного, — сказала она, — это всего лишь ваша реакция. Вы пытаетесь защититься и, пока другой защиты у вашей психики нет, используете тот эффект, который дает вам алкоголь.

Как будто в подтверждение своих слов, Альбина налила в мой пузатый бокал хорошую порцию «Мартеля», за что я исполнилась к ней невероятной благодарностью. Я вдруг ощутила, что меня здесь не собираются учить тому, что я знаю и без них. Не пей, это плохо. Будь сильнее обстоятельств, потому что так надо. Меня не будут насиловать, не будут подавлять еще сильнее. Я выпила весь коньяк без остатка и почувствовала, что непременно останусь здесь.

— Вы сможете мне помочь? — спросила я.

— Конечно, мы всем помогаем, — уверенно ответила Альбина Николаевна.

— И мой случай не кажется вам безнадежным?

Она улыбнулась, встала с места, подошла к этажерке, которая уже привлекла мое внимание, стала перебирать какие-то альбомы.

— Нет, это не здесь, — буркнула себе под нос и шагнула к письменному столу, выдвинула ящик, пошуршала бумагами.

— Вот, — сказала она, протягивая мне фотографию какой-то женщины, — это Лерочка Авдеева. Ее история — не секрет. Могу рассказать. Лерочка долго не могла родить, но очень мечтала о ребенке. А когда наконец родился первенец, оказалось, что у малыша редкое генетическое заболевание, так называемый несовершенный остеогенез. Это тяжелая патология опорно-двигательного аппарата, при которой наблюдается уменьшение массы костей и их ломкость. Вы не представляете себе, что пережила эта женщина! Видеть, как долгожданный ребенок страдает от невыносимых мук, каждый день наблюдать его уродство, бояться прикоснуться к нему, чтобы не сломать косточку…

Мне стало не по себе, я невольно отпрянула и отвернулась, будто Альбина показывала мне фотографии несчастного малыша.

— Страдания Лерочки были безграничны, но она боролась изо всех сил, хотя никакой надежды на успех не было. Пока ее мать, ее собственная мать, не задушила ребенка подушкой.

— Как?! — вскрикнула я. — Как такое могло быть?!

— Не хотела, чтобы дочь дальше мучилась, хотела спасти от страданий и ее, и обреченного ребенка.

— И что потом?

— Бабушку посадили, — продолжала Альбина, — небольшой какой-то дали срок, но в зоне она умерла от инсульта. А ведь очень сильная и успешная была женщина, банкирша, между прочим. И вот Лерочка пришла к нам. Еле живая, честно говоря. Весила сорок восемь килограммов при росте сто семьдесят. Кожа да кости.

Альбина вздохнула долгим, протяжным вздохом, а я уставилась на фотографию, которую она передала мне. На ней были изображены приятная женщина лет тридцати пяти и мальчуган в красной бейсболке с надписью «Парк Авентура». Они были сняты на легкоузнаваемом фоне знаменитого испанского парка развлечений. Если то, что пришлось пережить Лерочке, и было правдой, то по ее внешнему виду угадать это было совершенно невозможно. У нее был очень здоровый и жизнерадостный вид, казалось, она дышала счастьем, обнимая мальчика за плечи.

— А кто этот мальчик? — не удержалась я.

— Это Лерочкин сын, — ответила Альбина, — не родной, конечно. После того, что произошло, она уже боялась рожать, все-таки генетические патологии… Сами понимаете, ни от чего нельзя быть застрахованным в будущем. Этого мальчишку она усыновила, он полюбил ее как родную мать.

— А где она сейчас?

— Живет полной жизнью, — изрекла Альбина, интонацией дав понять, что на этом закончила экскурс в прошлое, равно как и рассказ о чужой жизни. — Но давайте вернемся к вам. Вы серьезно настроены?

— В каком смысле? — не поняла я.

Она снова присела в кресло и посмотрела мне прямо в глаза очень долгим, внимательным взглядом.

— Поймите, Люба, обращаясь к нам, вы принимаете очень серьезное решение, — сказала она. — Мы не берем скучающих дамочек, которые хотят полюбопытствовать, чем мы тут занимаемся. Мы не берем тех, кто мается от безделья и лени. Более того, как правило, мы не берем тех, в ком чувствуем потенциальную способность справиться со своей проблемой самостоятельно. Мы занимаемся только с теми, кто пытался самостоятельно решить проблему, но не преуспел в этом. У нас есть и облегченный курс — он для тех, кто нуждается в повышении самооценки, в приобретении навыков общения с людьми на работе, в бизнесе или в семье. Это курсы коррекции, и этими нашими клиентами занимаюсь не я. Что касается вас, то ваша проблема, насколько я поняла, послужила почвой для многолетней неудовлетворенности жизнью, то есть это проблема хроническая.

— Все даже хуже, чем вы говорите, — горько усмехнулась я. — Вы выразились по моему поводу очень мягко.

— Да, но мы друг друга поняли, — продолжала Альбина Николаевна. — Вам требуется помощь особого рода, и у нас собраны специалисты, которые занимаются именно такими сложными проблемами. Вы должны понять главное: если вы доверяете нам решение своей проблемы, вы должны полностью выключиться из обсуждения методов этой помощи. Вы просто говорите «да», и на этом ваше участие заканчивается. Дальше начинается наша работа. Ваша задача состоит в том, чтобы безоговорочно слушаться вашего наставника. Ни в чем ему не перечить. Не спорить. Ни о чем не думать. Вам нужно будет полностью ему довериться и шаг за шагом выполнять абсолютно все задания. Вы не должны ничему удивляться, даже если что-то покажется вам странным или вызывающим. Если вы готовы, вы должны будете пройти тесты и подписать документ, подтверждающий ваше согласие.

— Когда можно будет пройти эти тесты?

— Сейчас заканчивается формирование группы, в которую вы еще можете войти, в ней, если не ошибаюсь, осталось два места. Приходите завтра к одиннадцати утра. Позвоните в дверь, назовете свою фамилию, и вас проводят к тому, кто будет завтра вами заниматься. Если вы успешно пройдете тестирование, вам будет предложено заключить договор. После внесения оплаты вы сможете приступить к занятиям. Курс начнется с понедельника, когда группа будет окончательно сформирована. Вам все понятно? Вам известна стоимость наших услуг?

— Нет, но это не имеет значения, — поспешила ответить я, — я буду заниматься в любом случае.

— Хорошо, мне нравится ваш настрой, Люба, — улыбнулась Альбина, поднимаясь с кресла. — Приходите завтра к одиннадцати. И помните, что ваша дальнейшая судьба теперь зависит от того, насколько способной ученицей вы окажетесь.

Я что-то пролепетала в ответ и стала пятиться к выходу. В кабинете Альбины мне вдруг стало жарко и тесно. Кровь прилила к голове, в висках застучало, и мне срочно захотелось на воздух. Альбина Николаевна явно собиралась проводить меня до дверей, но внезапно у нее зазвонил городской телефон, и я, обрадованная этим обстоятельством, уверила ее, что помню дорогу к вестибюлю, и буквально вывалилась в коридор.

Привалившись к стене, я наконец вздохнула свободно и поняла, отчего мне показалось так тесно в Альбинином кабинете. Сначала она произвела на меня впечатление вполне обычной женщины, и она занимала ровно столько места, сколько занимает обычный человек. Но с каждой минутой Альбина как будто раздувалась или распухала, вернее, раздувалось некое пространство вокруг нее. Не аура, нет. Аурой мне представлялось что-то такое особенное, какое-то сияние вокруг личности. А Альбина казалась обычным человеком, однако пространство вокруг нее медленно, но неумолимо заполнялось какими-то подвластными только ей особыми токами. И в последние минуты моего пребывания в ее кабинете, когда она говорила о важности моего доверия и послушания, у меня возникло четкое ощущение, что Альбина заполнила собою все пространство. Оказавшись через дверь от нее, я вздохнула свободнее, хотя и отметила, что мое дыхание до сих пор сильно учащено. По дороге к вестибюлю, в коридоре, где слышны были лишь мои осторожные шаги, у меня слегка кружилась голова. По мере приближения к главному входу тишина таяла, до меня донеслись приглушенные голоса. Оказалось, в гардеробе собралась публика, люди развешивали свою одежду, две женщины причесывались у большого настенного зеркала под часами. Я замедлила шаг, чтобы иметь хотя бы две дополнительные минуты на разглядывание здешней публики. В гардеробе было несколько человек. Двое мужчин уже повесили свою одежду и тихо переговаривались, не глядя друг на друга. Мне показалось, что их взгляды были устремлены на женщину лет тридцати, которая в этот момент устраивала на вешалке свое пальто и одновременно разговаривала по телефону, прижав трубку к уху плечом. Женщина была в обтягивающих черных джинсах, украшенных черными мерцающими камешками, и майке с глубоким вырезом. Длинные гладкие темные волосы спадали ей на плечи. Она убрала телефон в сумку, повернулась ко мне лицом, и даже у меня перехватило дыхание, так она была хороша. Трудно сказать, чем именно, но мужчины, видимо, имели ответ на этот вопрос, потому что дружно повернули головы в ее сторону и продолжали свой разговор, не спуская с нее глаз. Публика показалась мне очень приличной. Участники курсов разговаривали тихо, были хорошо одеты. Я замешкалась перед гардеробом якобы в поисках телефона и отметила, что посетители здесь — разных возрастов: двое плотоядно глазеющих мужчин были явно за сорок, дама, до сих пор стоящая у зеркала, давно разменяла пятый десяток. Навстречу мне из гардеробной двигалась группа из двух молоденьких девушек и парня лет тридцати. Дальнейшее разглядывание незнакомых людей было бы уже неприлично, и я проследовала к вешалке, на которой оставила свою куртку. В это время входная дверь открылась, и в холл вошли еще несколько человек. Какая-то мысль беспокойно закопошилась в моей голове, но я не могла ухватить ее. Стоило только ей подобраться, как мое внимание на что-то отвлекалось, и мысль ускользала, так и не давая мне ее додумать. Тем временем послышался звук открываемой двери, и люди дружно подняли головы вверх. Я поняла, что их приглашают к началу занятий. Как бы мною ни владело любопытство, мне оставалось ретироваться. Я открыла входную дверь, и в лицо мне посыпались колючие снежинки.

— Подождите минутку, не закрывайте дверь, — послышался мужской голос откуда-то сбоку.

Я обернулась — и вздрогнула, потому что обратившийся ко мне парень оказался совсем рядом, ближе, чем я могла себе представить по голосу. Я передала ему дверь из рук в руки, и на какое-то мгновение он задержался возле меня. Поблагодарил и улыбнулся.

У него была внешность падшего ангела. Узкое тонкое лицо, обрамленное длинными темно-русыми волосами, пронзительные глаза. Иконописная правильность в этом лице каким-то непостижимым образом сочеталась с откровенной, смущающей чувственностью. Под его взглядом я на миг оторопела, и как только он перехватил у меня входную дверь, снова вцепилась в нее. Не удержалась и заглянула внутрь. Мне было интересно, побежит ли опоздавший парень вслед за своей группой наверх. Но нет, он, не раздеваясь, направился налево по коридору, в ту сторону, откуда несколько минут назад вернулась я.

«Он-то что здесь делает?» — мелькнуло у меня в голове, и в ту же секунду мысль, которая от меня ускользала, вдруг оформилась сама собой. Я поняла, что мне показалось странным в посетителях особняка. Никто из них не походил на человека, сломленного жизнью. Альбина сказала, что к ним приходят люди с серьезными проблемами, взять хоть бы ту же Лерочку, о которой она рассказывала. Но посетители производили впечатление обычных людей, вполне себе бодрых и в хорошем настроении. Странно. С другой стороны, я ведь, наверное, тоже со стороны произвожу впечатление женщины, довольной жизнью. По мне, наверное, тоже не скажешь, что я жалкая алкоголичка, давно потерявшая всякий смысл существования. Да, скорее всего, это так. Выходя со двора, я была абсолютно уверена в том, что завтра вернусь сюда снова.

— Даже если какие-то вопросы покажутся вам странными, вы должны постараться на них ответить, и ответить предельно честно. От этого зависит, насколько эффективным будет наше сотрудничество, сумеем ли мы вам помочь. Вы ведь никогда не соврете своему врачу, правда? Так же и здесь. Предельная откровенность — обязательное условие. Если на какой-то вопрос вы все-таки не захотите отвечать или не сможете ответить, пометьте его, но ни в коем случае не обманывайте. Ваша анкета является абсолютно закрытым документом, к ней будет иметь доступ только наставник, который будет заниматься непосредственно с вами. Ни другие участники группы, ни какие бы то ни было иные лица не смогут увидеть заполненную анкету.

— Заполнив эту анкету, я автоматически становлюсь вашим клиентом? Или у вас будет право не принять меня в группу?

— Я понимаю резонность вашего вопроса. Вы уже сейчас являетесь нашим клиентом, вы им стали с того момента, когда приняли решение. Внесение оплаты и подписание договора — это формальности. Считайте, что мы уже начали с вами работать. И главное условие нашей совместной работы — это полное доверие. Вы согласны со мной?

— Да, я согласна.

— Отлично, тогда я уступаю вам место за компьютером. Вы будете заполнять анкету в электронном виде. Опросник составлен таким образом, что некоторые вопросы зависят от ответов, данных вами на предыдущие вопросы.

Напротив меня за столом, как учитель перед учеником, сидела высокая молодая женщина с прямой как палка спиной, назвавшаяся Ириной. Голос у нее был механический, и под ее взглядом мне стало как-то не по себе. Не успев ответить ни на один вопрос, я уже как будто дала себя раздеть и даже внимательно разглядеть.

— Я оставлю вас одну на час. Этого времени вполне достаточно, чтобы внимательно изучить и заполнить анкету. Через час назначено другому клиенту, так что постарайтесь уложиться.

С этими словами Ирина встала из-за стола и, не взглянув на меня, вышла из кабинета.

Только теперь я обратила внимание, что заведение, в которое я попала, называется «Центр психологической поддержки». Первые разделы были традиционными: семейное положение, вероисповедание, образование, профессия. Далее шел раздел «финансовый статус». Под этим подразумевалось, сколько зарабатывает мой муж, какими суммами я располагаю на личные нужды, имею ли собственные сбережения, недвижимость и иное имущество, имею ли родственников, могущих оставить мне наследство. Дальше мне необходимо было описать состояние здоровья, упомянуть об имеющихся хронических заболеваниях и перенесенных операциях. На вопрос, касающийся употребления алкоголя, я ответила честно, и мне высыпалось сразу несколько уточняющих вопросов: о том, в каких обстоятельствах у меня появляется желание выпить, о суточных дозах и тому подобное. Далее меня ждали вполне невинные вопросы о том, какие виды отдыха я предпочитаю, какие смотрю фильмы и читаю книги. Минут пятнадцать у меня ушло на то, чтобы предоставить абсолютно посторонним людям полную информацию о своей жизни. Следующий раздел вопросов касался моей личной и половой жизни. Какое количество половых партнеров у меня было, испытываю ли я оргазм, занималась (занимаюсь) ли мастурбацией, имею ли опыт однополых отношений, имеют ли место в моих эротических фантазиях сцены насилия. Дальше следовали вопросы, казалось, не объединенные какой-то общей темой. Например, приходилось ли мне испытывать удовольствие от унижения другого человека, испытываю ли я чувство зависти, случалось ли мне лгать, красть, клеветать. Считаю ли я месть сладким чувством. Принимала ли я когда-либо участие в оккультных организациях, умею ли я гадать на картах, верю ли в сверхъестественные способности человека…

Мне казалось, что этому списку не будет конца. Я посмотрела на часы: с того момента, когда меня оставили одну, прошло 55 минут. Я подумала, что у меня осталось совсем мало времени, и в этот момент список вопросов закончился. Значит, составители анкеты примерно рассчитали, сколько времени требуется человеку на то, чтобы пройти весь предложенный путь. Закончив работу, я почувствовала себя совершенно опустошенной, будто вывернутой наизнанку. Болела спина, кружилась голова, очень хотелось прилечь и закрыть глаза. Еще больше хотелось выпить. Я уже мысленно представила себе большой искристый бокал шампанского, когда дверь открылась, вошла прямая как палка Ирина и своим механическим голосом спросила:

— Вы закончили?

Я кивнула и встала из-за компьютера. Ирина одобрительно улыбнулась и взяла меня под руку.

— Сейчас я провожу вас к Альбине Николаевне, вы подпишете договор и узнаете свое расписание, если его уже составили.

— Я знаю, как пройти к Альбине Николаевне, помню дорогу в кабинет, спасибо. — Я решила отказаться от провожания.

— Ну что ж, хорошо, — согласилась девушка, — тогда идите к ней, она вас ждет.

Я вышла в коридор, огляделась по сторонам. От входа по темному из-за пасмурного дня коридору шел давешний парень. Мне нужно было в противоположную сторону, но я не могла пошевелиться, как будто приросла к месту. Еще секунда промедления, и ситуация станет неловкой. Зачем я его поджидаю? Я начала разворачиваться, когда раздался его голос:

— Здравствуйте, — сказал он. — Вы сюда или отсюда?

Он улыбнулся и сопроводил свой вопрос жестом.

— Отсюда, — ответила я, и в ту же минуту дверь открылась, и Ирина пригласила молодого человека войти. Она сказала только «прошу вас», и я так и не узнала в тот день его имени. Впрочем, теперь это был уже вопрос времени — длинноволосый парень тоже пришел на анкетирование, из чего я сделала вывод, что заниматься мы с ним будем, скорее всего, в одной группе.

В тот день я посетила Альбину Николаевну, подписала договор, заодно узнав, что курс, который я буду проходить, называется «Белая лилия». Или так называлась организация, которая предоставляла услуги? В тот момент это было для меня не важно. Я внесла в кассу весьма приличную сумму за свой «курс психологической поддержки», как тренинг назывался в официальном документе, после чего мне было велено ждать эсэмэс-сообщения, в котором меня уведомят о дате и времени первого занятия. Кроме договора, я подписала бумагу о сохранении конфидециальности, в которой гарантировала неразглашение способов и методик оказания мне психологической помощи в обмен на гарантию сохранить в полной тайне данные моего анкетирования.

Меня предупредили, что ждать начала занятий придется несколько дней, и я обдумывала, как их провести. Очень хотелось рассказать обо всем Максиму, но что-то меня останавливало. В последний раз, когда он предлагал мне какого-то очередного маститого специалиста, у нас вышла сцена. Помню, что я была уже не очень трезва и на его предложение выпалила со злостью:

— Это специалист по возвращению голоса? Он знает, как восстановить голос и гарантирует результат?

— Любочка, ты же знаешь, что причина потери голоса у тебя психологическая, а таких специалистов, как ты говоришь, просто не существует.

— Тогда зачем я буду к нему ходить? — прошипела я. — Чтобы он рассказывал мне, как прекрасно можно прожить и без голоса? Что другие живут без сцены и не умирают? Это он мне будет рассказывать за большие деньги, которые ты ему дашь? Так это я знаю и без него. Я без специалиста знаю, что миллионы людей прекрасно живут без сцены. Но я не отношусь к этим миллионам! Понятно?

После этого монолога меня стали душить слезы, и я убежала к себе в комнату, где сразу же, не мешкая, выпила залпом сто пятьдесят граммов коньяка. Потом я долго плакала, пила, опять плакала. Максим больше не лез ко мне в этот вечер, за что я была ему очень благодарна. С тех пор он перестал искать каких бы то ни было специалистов, и мы вообще прекратили разговаривать на эту тему. Моя депрессия стала неотъемлемой частью нашей жизни. Она жила как отдельное существо, неотступно следующее за нами повсюду. Стоило на минуту забыть о нем, расслабиться, как оно напоминало о себе и жестоко мстило: заставляло меня включить телевизор, забыв про распроклятое шоу «Голос», или выскакивало в Фейбуке ссылкой на триумфальное выступление Анны Нетребко в Берлине. Существо было мстительным, бдительным и, главное, бессмертным. Как сказать Максиму, что я загорелась идеей осуществить еще одну попытку? Почему я пренебрегла его предложением — и откликнулась на рассказ давней знакомой? Это только один вопрос, и не самый главный. Моя затея может обернуться полным провалом. Зачем подавать Максиму надежду, которая, вполне возможно, никогда не осуществится? Я замыслила убить существо, много лет поедающее мою душу, но я ведь знаю, насколько оно мстительно и коварно. Еще не известно, как оно отреагирует на мою попытку свести с ним счеты. И я решила не забегать вперед. Если я чего-то добьюсь, пусть это будет для Максима радостным сюрпризом.

Мне захотелось встретиться с Полиной и поделиться своими новостями, но разговор у нас получился скомканным. Она одобрила мое решение, но сказала, что сейчас очень занята и сможет встретиться со мной только через несколько дней. Голос у нее был тревожный, что, в общем-то, понятно в ее обстоятельствах, но я не стала настаивать и лезть человеку в душу. Больше поделиться мне было не с кем. Я часто думала о молодом человеке, с которым столкнулась в центре, и чем больше я о нем думала, тем более странным мне казалось его появление там. Мне казалось, что такой тип молодых людей не обращается за помощью к тренерам. Я не отношу себя к женщинам, часто обращающим внимание на посторонних мужчин. Более того, моя депрессия поглотила меня настолько, что я вообще перестала останавливать взгляд на мужских фигурах и лицах. Но при второй встрече с безымянным посетителем курсов даже я не могла шевельнуться, пока не разглядела его получше. Парень был высокого роста, худощав, лицо его казалось пугающе притягательным.

Женщины облизывают таких мальчиков с головы до ног, ни в чем и никогда им не отказывая. Такие исключительно редкие экземпляры годам к 20–25 окончательно превращаются в профессиональных разбивателей сердец, законченных негодяев, избалованных и самовлюбленных эгоистов. Хотя почему я решила, что людей можно вот так группировать и обобщать? Я-то что за специалист в данном вопросе?

Возбуждение нарастало во мне с каждой минутой. Была ли это надежда на выздоровление? Или ожидание скорой встречи с незнакомцем, который, чего уж лукавить, заинтересовал меня впервые за долгие годы? Тогда я думала, что имеет место отчасти и то и другое. Мне стали сниться необычные сны. Во мне зарождалось и крепло предчувствие чего-то большого и грозного, способного перевернуть всю мою жизнь. Чего-то волнующего и вместе с тем опасного. Но я точно знала, что какой бы она ни была, эта опасность, я приму ее. Я положу конец бессмысленности своего существования любой ценой, даже если этой ценой будет названа сама жизнь.

Часть вторая

— Откройтесь! Вы должны открыться! Что у тебя за поза, смотри на меня и делай как я!

Голос наставника звучал властно и был, пожалуй, даже слишком громким для нашего относительно небольшого зала.

— Если бы ты не опоздала, если бы не украла этим самым драгоценное время своих коллег, ты бы слышала, что я сказал в самом начале. Но ты опоздала, ты нарушила правило. Ты украла наше время.

Девушка, успевшая побагроветь от стыда и унижения, уже готова была расплакаться, но вместо этого попыталась оправдаться:

— Простите, перед мостом была авария, образовалась такая пробка…

Тренер прервал ее на полуслове, обрушив на наши головы обертоны своего внушительного баритона:

— Меня не интересует, почему ты опоздала. Нам не нужны причины, нам важно следствие — ты нарушила правило. Ты украла наше время. И запомни, ты и все остальные: вы не имеете права говорить без моего разрешения. Я говорю — вы слушаете. Я спрашиваю — вы отвечаете. Не спрашиваю — молчите. Кто-то хочет уйти? Пока еще не поздно. Пока не поздно признаться всем, что ты слабак, ничтожество и не можешь подчиняться правилам. Все остаются? Тогда слушайте меня.

Наставник сел за свой стол, снял очки в модной оправе, потер переносицу, дав нам мгновение, чтобы подготовиться.

— То, что я буду говорить, важно для вас. Вы должны слушать и запоминать каждое мое слово. Думать над каждым моим словом и принимать его как истину. Не пытайтесь выяснить, как называется методика, по которой проводятся наши курсы. Не пытайтесь сравнить ее с другими известными методиками. Это не «Лайфспринг», не «Роза мира» и ничто другое, известное другим людям, информацию о чем вы можете встретить в открытых источниках. Вы можете найти какое-то сходство с уже описанными методами групповой психотерапии, но это будут обманчивые и в конечном счете ошибочные выводы. Вы — приобретатели уникальной методики, аналогов которой нет ни в Йельском университете, ни где бы то ни было еще. Не старайтесь проводить параллели, не тратьте свои внутренние силы на это бессмысленное занятие. Перед нами стоят очень важные задачи, и, чтобы достичь цели, вам нужно полностью мне довериться. Отныне я ваш наставник и проводник в другой мир. В тот мир, где вы познаете, что такое истинная гармония. В тот мир, где вы будете самостоятельно вершить свою судьбу, и никто не сможет вам помешать. В мир, где ваша личная свобода станет ценностью, на которую никто не сможет покуситься. В этом мире вы станете недосягаемы для завистников, недоброжелателей, изменников, предателей и всех, кто желает вам зла. Этот мир находится далеко за пределами их понимания, далеко за пределами их воздействия. Получив новые знания, вы подниметесь на вершину, недоступную простым смертным. Все, кто еще вчера имел влияние на вашу жизнь, мог управлять ею, распоряжаться ею, все, кто мог причинить вам боль и страдание, останутся у подножия. Их невежество, их темнота, покорность предрассудкам, рабство, которого они даже не осознают, не позволят им даже приблизиться к подножию той горы, на которую вам предстоит совершить восхождение. Вместе со мной вы преодолеете сложный путь. На каких-то участках он может показаться вам слишком трудным, вас будут одолевать сомнения и страхи, вы испытаете стыд и унижение. Но это необходимая часть пути. Каждый из вас обладает личностью и обладает сущностью. Личность — это то, что сформировалось в вас под влиянием внешних факторов: воспитания, образования, среды, в которой вы росли, работали и жили до сих пор. Личность затмевает сущность человека, не дает ей свободно развиваться, не дает свободно дышать. Она заставляет вашу сущность молчать, она делает ее покорной рабыней предрассудков, норм и правил, принятых в обществе. Она делает вашу сущность рабыней, бесправной и безмолвной, страдающей и вынужденной молчать о своем страдании. И рано или поздно сущность человека начинает бунтовать, рваться на свободу, просить воли, просить жизни!

Голос наставника звучал как будто сам по себе, заполняя все пространство зала. Мне казалось, что я перестала дышать.

— И вот когда это происходит, с человеком случается то, что мы называем кризисом личности. На самом деле кризис личности — это победа внешнего мира над внутренней сущностью человека. Порабощение этой сущности, подавление ее, а в самых тяжелых случаях — полное уничтожение. Мы должны решить нелегкую задачу. Выявить личность, отделить ее от сущности и обеспечить сущности безоговорочную победу. Мы должны стереть личность с лица земли. Мы должны заставить ее слушаться и покоряться сущности, заложенной в нас создателем. Нам предстоит разобрать себя на кубики и потом собрать заново. И то, что мы соберем, то, что получится, и будет суть того, что сотворил создатель и что уже не сможет испортить ни один смертный. Вам будет трудно, вы испытаете сильные эмоции, вы пройдете своего рода чистилище, вы будете растеряны и испуганы. Но не поддавайтесь слабости. Те, кто пройдет весь путь от начала и до конца, получат бесценное сокровище — свою свободную сущность. И покорную ей счастливую личность. Вы обретете силу и независимость. Независимость от других людей и обстоятельств жизни. Вы будете управлять своей жизнью. Преодолев восхождение, вы окажетесь на вершине, откуда вам откроется мир во всем многообразии его возможностей. Наградой за ваши труды станет счастье. Полное, всеобъемлющее счастье. Я думаю, чтобы получить такую награду, стоит немного потрудиться.

На этих словах тренер впервые улыбнулся нам. Он посидел несколько секунд молча, обводя взглядом всех присутствующих, потом встал, подошел к доске, взял в руку мел.

— Первый этап нашего пути будет самым сложным. Мы назовем его «Разрушение».

Стуча кусочком мела по доске, он вывел крупными буквами это слово.

— Представим, что жизнь человека — это колода карт. У человека, испытывающего стресс, чувствующего себя несчастливым, карты в колоде лежат неправильно. Мы не можем наугад перекладывать их с места на место. Если мы будем так делать, мы рискуем допустить массу ошибок, ведь мы будем действовать вслепую, не зная, как правильно, не зная, как именно должны быть расположены карты, чтобы пасьянс жизни сошелся идеально верно. И пока мы будем примерять разные комбинации, располагать карты в разном порядке и последовательности, может наступить страшное. В слепых поисках правильной последовательности человек может погубить себя. В том числе и в самом прямом, физиологическом смысле этого слова. Мы должны быть уверены, что не подвергнем свои сущности еще большим испытаниям, чем те, что уже выпали на их долю. Мы должны разрушить неправильно собранный карточный домик. Мы должны смешать всю колоду! Уничтожить все связи между отдельными картами. Мы должны своими руками сотворить хаос. И из этого хаоса мы должны будем извлечь одну-единственную драгоценную жемчужину — нашу сущность.

Тренер замер и на секунду замолчал.

— Это будет крошечная песчинка, — возвестил он, выставив вперед руку со сведенными большим и указательным пальцами, — одна малая песчинка. Но она бесценна. Из этой песчинки должен будет родиться свободный человек. Поэтому второй этап наших занятий мы назовем «Чистый лист».

Он снова повернулся к доске и начертал мелом эти два слова.

— Чистым листом будет каждый из вас. Вы можете представить себе что угодно. Например, пустыню, бесплодную и бесконечную. Или девственно чистый холст. Только осознав себя в этой ипостаси, приняв пустоту, незаполненность, девственность, мы сможем начать строить себя заново. Мы не можем написать картину на уже имеющемся пейзаже, не так ли? Чтобы можно было сделать первый мазок, холст должен быть чист. Это очень важное состояние, мы зафиксируем его, осознаем, почувствуем на вкус и запах. И только поняв и приняв его, мы будем готовы к тому, чтобы начать восхождение. Когда мы освободимся от груза, от всего ненужного, всего лишнего, нам станет легче идти. Согласитесь, подниматься в гору, волоча за собой тонну ненужного хлама, не просто тяжело. Это мучительно и, главное, бессмысленно. Мы пойдем к вершине налегке. Вам ничто не будет мешать, ваши шаги станут уверенными, и вы будете ступать твердо. С каждым шагом вы начнете наливаться силой и энергией. Вы познаете себя, а значит, вы познаете суть вещей. Вы познаете суть жизни человеческой. И с этим знанием вы легко преодолеете последние, самые важные ступени. И этот период будет называться «Восхождением».

С этой минуты вы вступаете на дорогу, которая приведет вас к другой жизни. Вы поймете, насколько несовершенен мир и люди, в нем живущие. Вам откроются многие истины, о которых вы раньше не задумывались. Вы станете другими людьми, более совершенными, чем все те, кто вас окружает. Чтобы получить заветную награду, вы должны ступать туда, куда я вам укажу. Каждый ваш шаг имеет огромное значение. От каждого шага зависит успех всего задуманного. Готовы ли вы доверить мне миссию вашего проводника? Да или нет?

— Да. — Хор голосов прозвучал почти в унисон.

— Готовы ли вы безоговорочно слушаться меня, выполнять все задания и ни в чем не сомневаться?

— Да, — повторили мы все.

— Называйте меня учитель, — продолжал тренер, — отвечайте мне: да, учитель.

— Да, учитель, — дружно повторили двенадцать голосов.

— Хорошо, — заключил тренер и снова сел за свой стол, — отныне вы, моя паства, и я отвечаю за вас. Делайте все, что я вам скажу, и награда, которую вы получите, будет бесценной.

— Да, учитель, — снова ответили мы своему гуру.

Выглядел тренер внушительно. Это был рослый, не ниже 190 сантиметров, крупный мужчина. Темные, слегка вьющиеся волосы были коротко подстрижены и тщательно приглажены. На нем был безупречный черный трикотажный кардиган, такого же цвета водолазка и светло-песочные брюки. Черты лица казались строгими: прямой крупный нос, жесткая складка рта, тяжелый подбородок. С первой минуты он внушил мне такой трепет, а скорее даже страх, что я чувствовала, будто перед учителем в «открытой» позе сидит просто некая взволнованная мадам, а я сама сжалась в невидимый глазу микроскопический комок и прилипла к потолку где-то на безопасном расстоянии. Когда я в первый раз встретилась с ним взглядом, он обжег меня до костного мозга, а по спине пробежал холодок. Я с ужасом думала, что этот человек будет обращаться ко мне, давать какие-то задания, возможно, отчитывать за что-то, хотя такую возможность мне не хотелось себе даже представлять. Голос учителя был поставлен идеально, речь его была правильной и выразительной. Закончив предварительную часть, он обвел всех нас взглядом.

В зале находилось десять человек, пятеро мужчин и пять женщин. Насчет длинноволосого парня я оказалась права — он попал в ту же группу, что и я, остальных на первом занятии удалось разглядеть только очень бегло. Когда мне предстоит запомнить в лицо за один раз больше двух человек, я использую простой прием: выделяю в человеке какую-то самую бросающуюся в глаза черту и даю ему прозвище. Ученица, получившая выволочку за опоздание, была молодой тоненькой девушкой с большими перепуганными глазами. Она вжалась в сиденье своего стула и, казалось, боялась даже дышать. Ее я прозвала Школьницей. Еще одна женщина была постарше, за тридцать. У нее была нарушена естественность мимики лица из-за губ, накачанных силиконом. Стройная и элегантно одетая, она, наверное, была бы милашкой, если бы не безобразно раздутый, неестественной формы рот. Ей досталось безжалостное определение Силиконовой Куклы. Следующей по возрасту была женщина за сорок с длинными тонкими волосами и очень близко посаженными глазами. У нее был высокий, тонкий и визгливый голос. Перед началом занятий она говорила с кем-то по телефону на повышенных тонах, и я окрестила ее Истеричкой. Последняя из присутствующих дам производила наиболее сильное впечатление даже с первого взгляда. На вид ей было около шестидесяти, и внешне она напоминала актрису Элину Быстрицкую: такое же чистое, правильное, красивое лицо, царственная осанка, собранные в пучок гладкие черные волосы. Эта женщина ни на кого не смотрела и не произнесла в моем присутствии ни слова. Вид у нее был очень строгий. Однако с ним несколько не вязался перстень, горящий огнем на безымянном пальце ее правой руки. Бриллиант так сверкал, что я невольно обратила на это внимание. Такие кольца, как правило, не носят в повседневной жизни, если только они не представляют собой какую-то особенную семенную реликвию, с которой ее владелец не в силах расстаться ни на минуту. Серьезный, если не сказать суровый, облик женщины не давал никаких оснований для шуток, но для облегчения своего собственного восприятия я мысленно назвала ее Бриллиантовой Вдовушкой.

Парень с длинными волосами при ближайшем рассмотрении полностью разрушил первоначальное представление о себе. У него были очень внимательные, умные глаза, флер рокового сердцееда рассыпался моментально, как только я столкнулась с его пронзительным взглядом. Серьезный, умный молодой человек — таким он мне теперь казался, однако и это открытие не давало ответа на вопрос, что же он тут делает. Может быть, он журналист — мелькнула догадка — и пишет о методиках групповой психотерапии? Это объяснило бы его присутствие. Никакая кличка к нему не приклеивалась, из чего я сделала вывод, что у меня уже сложилось к нему несколько необъективное отношение. Кроме него, в группе были еще четверо мужчин. Совсем молодой парень, с которым я столкнулась перед занятием, приехавший на белом «Порше». У него были девичьи ресницы и по-детски пухлые губки, этакий светловолосый херувимчик с надутым выражением лица сам напрашивался на кличку Мажор. Прозвище Ловелас, впрочем, неизвестно еще, заслуженное ли, я дала мужчине лет сорока, который, как мне показалось, бросал на меня откровенно сальные взгляды. У него были оценивающий взгляд, намечающийся второй подбородок, подчеркнутый высоким и тугим воротником водолазки, и лоснящиеся губы. Еще один персонаж явно относился к моим коллегам или товарищам по несчастью, и я прозвала его Алкоголиком. Лицо у него было приятное, даже симпатичное, но изрядно помятое, веки набрякшие, а взгляд выразительно виноватый. Когда он только появился, он жевал мятную жвачку, призванную, по всей видимости, закамуфлировать запах вчерашнего возлияния. Потом он от резинки избавился, но весь его вид с каждой минутой все красноречивее говорил о том, что ему необходимо похмелиться. Мне было его искренне жаль. Самым старшим по возрасту оказался странноватый мужчина в сером костюме и бабочке, с бородкой клинышком и слезящимися воспаленными глазами. Он был какой-то дерганый, озирался по сторонам, часто подносил к лицу носовой платок. Я назвала его Неврастеником.

— Нам с вами нужно поближе познакомиться, — возвестил учитель, — и вот как мы это сделаем. Мне тут не нужны ваши имена. Имен не будет. Ваши имена — хранители информации, накопленной вами в течение жизни. Это своего рода коды, ключи к вашим личностям. Мы должны забыть о них. Конечно, за пределами этого зала вас по-прежнему будут называть по имени, этого мы изменить не можем, но внутри нашего коллектива мы на время сотрем ваши имена, удалим их из обихода. Здесь они вам не нужны. Поэтому вы все здесь ученики, ко мне вы будете обращаться «учитель», друга друга называть коллегами — на сегодняшний день это слово наиболее верно отражает суть ваших взаимоотношений. Итак, имена вам здесь не понадобятся, но я буду давать вам задания, в том числе и домашние, мы будем обсуждать ход их выполнения, поэтому каждому из вас я присвою своеобразный код. Мужчины будут обозначаться заглавной буквой «М», дамы — «Д». В группе пятеро мужчин и пять дам. К букве будет добавлена цифра, обозначающая участника занятий, и располагаться эти цифры будут по увеличению возраста ученика. У тебя будет код М1.

Учитель указал пальцем на Мажора. И тот, не сообразив сразу, что обращаются к нему, завертел головой.

— Я М1? — уточнил он, вскакивая с места.

— Ты, — подтвердил учитель.

Далее он поднял с места каждого, и каждому был присвоен определенный код. Мне досталось обозначение Д3, из чего я сделала вывод, что дама с накачанными губами младше меня.

Учитель встал с места, прошелся по залу, казалось, о чем-то размышляя.

— Как вам кажется, — он внезапно обернулся к нам лицом и обвел горящим взглядом аудиторию, — самоуважение — это важно?

Никто не торопился отвечать, ученики стали переглядываться, не зная, то ли вопрос был риторическим и нужно продолжать слушать, то ли он обращен был ко всем нам и нам предстоит выразить свое мнение.

— Это не просто вопрос, — помог нам учитель, — это касается каждого. Что такое самоуважение? Это объективная оценка нами самих себя? Или это то, какими мы хотим себя видеть? Или это просто гордыня? Что такое самоуважение? И зачем оно нам? М-один, встань со своего места и подойди ко мне.

Молодой человек нехотя поднялся со своего полукресла и вышел в центр зала.

— Сейчас я дам вам первое задание, — сказал учитель, — будьте искренны и последовательны в своих суждениях. Следите за моей мыслью. Итак, я обращаюсь к тебе, ученик. Сколько тебе лет?

— Мне двадцать четыре года, — ответил Мажор, слегка покраснев.

Учитель подошел к нему и взял за руки, которые молодой человек успел скрестить перед собой.

— Ты скрестил руки, — констатировал гуру. — Почему? Ты встал в закрытую позу, хотя я призываю вас всех максимально открыться. Дай мне свои руки. Почему ты так напряжен? Ты хочешь сделать первый шаг? Кто-то должен сделать первый шаг, почему не ты?

Он насильно развел его руки в стороны, встряхнул парня и велел сесть в кресло посреди зала.

— Не закрывайся, — еще раз напомнил он, — и отвечай на мои вопросы. Отвечай честно и искренне. Не пытайся выглядеть лучше, чем ты есть. Ты здесь не за тем, помни это.

Парень заерзал на сиденье, исподтишка глядя на тренера, который продолжал прогуливаться взад-вперед.

— Итак, тебе двадцать четыре года, — сказал тот, — но ты приехал сюда на очень дорогой машине. Ты приехал на «Порше», я не ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь, — подтвердил ученик.

— Где же ты заработал на такую дорогую машину? — усмехнулся гуру. — Это же очень дорогая машина. Где ты ее взял? Тебе отец подарил эту машину?

— Да, отец, — согласился парень, — а что тут такого? Это же…

— Ты не задаешь вопросов, я задаю вопросы, — оборвал его тренер. — Зачем ты здесь? Что не так в твоей жизни? Тебе двадцать четыре, ты здоров, привлекателен, ездишь на дорогой тачке. Что у тебя не так? Ты не ошибся адресом, придя сюда? Или у тебя есть проблема?

— У меня есть проблема, — с вызовом ответил Мажор, — но я не думал, что придется обсуждать ее со всеми.

— А что ты думал? Что здесь тебе дадут волшебный рецепт, как справиться с неприятностями? Что это таблетка, вроде тех, что вы глотаете в своих ночных клубах? Я тебя разочарую: мы здесь не даем никаких таблеток.

Учитель прервал свою речь и воззрился на молодого человека в упор. Тот съежился под его взлядом, нахмурился, заиграл желваками, но усилием воли заставил себя смолчать.

— Так что ты думаешь о самоуважении? Ты себя уважаешь?

— Да, — не задумываясь, ответил молодой человек.

— Вот как! — воскликнул гуру. — И за что же ты себя уважаешь? Какие у тебя основания относиться к себе с уважением?

— А какие тут нужны основания? Я личность, я человек, этого достаточно.

— Достаточно для чего? Ты человек, и поэтому ты ешь, пьешь, спишь, дышишь… Делаешь все то, что делает человеческая особь. Но это же делают и животные. А чем ты заслужил самоуважение? Что представляет собой эта твоя личность?

Учитель говорил громко, голос у него был поставлен отменно, он прекрасно владел интонацией. Парень окончательно смутился. Было очевидно, что он никогда не задумывался над такими вопросами и сейчас просто поставлен в тупик.

— Мне надо подумать, — промямлил он.

— Хорошо, подумай, — согласился гуру. — Я тебе помогу, хорошо?

Ученик беспомощно кивнул.

— Зачем тебе такая дорогая машина?

— Да при чем здесь вообще машина? — пискнул распинаемый ученик.

— Сейчас поймешь, — ласково ответил тренер. — Итак, я предлагаю тебе несколько вариантов ответа: хорошая машина нужна мне… Первое: потому что я люблю комфорт. Второе: потому что я хочу показать окружающим, что выделяюсь из их серой массы. Третье: я хочу, чтобы на меня обращали внимание девушки. Что же ты выберешь в первую очередь?

— Комфорт, — нехотя промямлил ученик.

— Но есть же и другие машины, тоже очень комфортные, а ты выбрал именно эту.

— Просто она мне нравится.

— Ты не отвечаешь! — рявкнул учитель. — Если ты будешь так работать, ты ничего не добьешься! Ты воруешь наше время. Почему мы должны тратить свое время на человека, который сидит здесь как кукла?

— Ну, про девушек тоже отчасти верно, — согласился ученик, пожав плечами.

— Ты платишь девушкам за секс?

— Еще чего! Я что, урод, чтобы платить деньги? Они сами за мной бегают!

— За тобой или за твоей машиной? Может, они бегают за деньгами твоего отца?

— Может, и так, какая мне разница? Я получаю то, что хочу.

— Вот мы и пришли к некоторым ответам. Ты получаешь что хочешь. Молодец. Можешь расслабиться.

Парень откинулся на спинку кресла, но глаза его метались из стороны в сторону.

Учитель повернулся лицом к аудитории и заговорил. Сначала его голос звучал тихо и вкрадчиво, но с каждым мгновением становился все мощнее и громче.

— Каждый живой организм приспосабливается к окружающим условиям и ищет наиболее легкие условия для своего существования. Из огромного количества животных более шести процентов относятся к виду паразитирующих. Они могут причинять вред организму своего хозяина, а могут существовать и незаметно для него. Различные виды паразитирования встречаются в основном среди низших животных. Животное-паразит маленькое и использует тело хозяина для регуляции своих отношений с окружающей средой…

Лицо ученика, ставшее пунцовым, исказилось до неузнаваемости. Он вскочил со своего места в тот момент, когда учитель развернулся к нему лицом и подошел вплотную.

— Так что мы скажем об этих маленьких друзьях человека и животного? Достойны ли они уважения? В чем состоит стержень их личности?

— Вы ничего обо мне не знаете! — вдруг закричал в полный голос парень. — Как вы можете судить?! Вы считаете меня паразитом только потому, что отец подарил мне дорогую машину? Я подарил ему гораздо больше! Это он мне должен, а я не я ему!

— Говори! Говори!

Учитель смотрел парню прямо в глаза, максимально приблизившись и как будто нависая над ним всей мощью своей крепкой фигуры. Его поза была какой-то незавершенной, застывшей на мгновение в незаконченном действии, правой рукой он делал движения от парня к себе, будто вынимая у него изнутри слова признания.

— Я любил одну девушку, мы учились на одном курсе, — захлебываясь слезами, выпалил тот, — я думал, что мы поженимся! Я считал ее самой красивой и самой доброй девушкой на свете, мне никто больше не был нужен.

— Продолжай! — поддержал тренер. — Что произошло дальше?

— А дальше я привел ее домой, чтобы познакомить с отцом. Мамы у меня нет, только отец. Я хотел, чтобы она ему понравилась, я хотел, чтобы мы поженились…

С этими словами мальчик рухнул в свое кресло и уронил голову на руки.

— Что произошло дальше? — требовал учитель.

— Она понравилась отцу, — сквозь слезы усмехнулся он, — и теперь она с ним. Сейчас они на Борнео, в свадебном путешествии.

Парень снова вскочил на ноги.

— Эта машина, квартира и вообще все… — выдавил он, — так он от меня откупается, лишь бы я его не убил. Но я все равно хочу его убить.

В зале воцарилась тишина.

Ученик сидел, уронив голову на руки, учитель, чуть слышно ступая, делал шаги взад-вперед, словно раздумывая над ситуацией.

— Твоя личность — это ничто, — наконец изрек он, — много внешних понтов — и пустота внутри. Твой отец нанес тебе тяжелый удар, хотя со своей позиции он будет считать себя правым, думая в первую очередь о своей жизни и о своих желаниях. И что в итоге стало с твоей личностью? Во что она превратилась? Что она собой представляет? Ты не перестаешь быть паразитом от того, что это твой ответ на несправедливость и нанесенное оскорбление. А если посмотреть на это с другой стороны? Ты отдал отцу свою девушку в обмен на возможность жить отдельно и ни в чем не нуждаться. Почему бы нам не посмотреть на это именно так? Почему ты позволил своему отцу раздавить свое «я»? Почему ты не убил его, если ты так этого хотел?

Парень по-прежнему молчал, склонив голову.

— А теперь самый главный вопрос: нужна ли тебе эта личность? Дорог ли кому-нибудь тот человек, которым ты сегодня являешься? Твоя личность — это сгусток ненависти и ожесточения. Ты уважаешь себя такого? Зачем ты такой нужен, прежде всего самому себе?

— Если бы я знал, что нужно, я бы сюда не пришел, — тихо ответил юноша.

— Правильно, — согласился учитель, — и мы должны сделать так, чтобы тот, кто сюда пришел, никогда отсюда не вышел. Мы должны стереть его с лица земли.

Затем учитель развернулся от юноши ко всем нам.

— Вам кажется, что я заставил этого юношу испытать унижение?

Мы согласно молчали.

— Вы должны понять одно: то, что вам кажется унижением, является важнейшей частью вашего обу-чения. Осознание своей проблемы стоит слишком далеко от ее решения. Вы это сами знаете, иначе вас бы здесь не было. Но вы любите себя, вы себя жалеете. Но, жалея и любя себя, вы любите и тот мрак, который сделал вас несчастными. На пути к свободе мы должны быть безжалостны. И безжалостны, прежде всего, по отношению к самим себе. Этот ученик, — он указал на юношу, который наконец поднял глаза и испуганно смотрел на нас, — сделал первый шаг. Такой шаг предстоит сделать каждому из вас. А теперь ответьте мне на вопрос: чего достоин этот ученик? Какого чувства?

— Жалости, — произнесла Бриллиантовая Вдовушка.

— Сочувствия, — поддакнул ей Алкоголик.

— Презрения, — громко и четко заявил Ловелас.

Остальные молчали.

— Есть еще мнения, отличные от этих? — спросил учитель. — Или остальные думают так же? Прекрасно, раз вы молчите, значит, других мнений нет. Давайте повторим. Жалость, сочувствие, презрение. Давайте все вместе, итак…

Он поднял руку и сделал жест, какой делает дирижер, дающий вступление оркестру.

— Жалость, сочувствие, презрение, — повторили хором все мы.

— Давайте представим, что каждое из этих слов — скребок, — продолжил тренер, — и этим скребком мы должны отчистить некую поверхность. Представьте себе это. Произнеся это вслух, мы высвобождаем силу, заложенную в слове, делаем ее почти материальной. Мы должны помочь нашему коллеге, отчистить его от слоя, который покрывает его сущность. Он мешает ему жить, он делает его слабым, беспомощным, не способным сопротивляться злу и чужой воле. За одно мгновение у нас это не получится, так сразу мы его не отчистим, потому что слой наносился не один день и не один год. В этом слое спрессованы влияния разных людей и вещей. Поэтому он будет сопротивляться, ведь он так прочно налип на сущность этого человека. Но мы положили начало. Здесь и сейчас мы положили начало этому процессу. Ты начал свой путь, ученик.

С этими словами тренер отпустил еле дышащего юношу и позволил ему сесть на свое место. Дальше я слушала вполуха — все смотрела на Мажора, получившего публичную порку, и думала, как бы я вынесла подобную процедуру. Мальчишка сидел ни жив ни мертв, казалось, что даже фирменные вещи, которые на нем были, превратились в турецкую дешевку.

Стресс, который я испытала на первом занятии, немного встряхнул меня. То ли созерцание прилюдного унижения, то ли прикосновение к чужому несчастью подействовало на меня, то ли предвкушение соприкосновения с другими изломанными судьбами сыграло свою роль, но я как будто немного ожила. Мною постепенно овладевало чувство, которое можно, наверное, назвать мрачным возбуждением. Инстинктивно я чувствовала, что нас всех подвергают какому-то антинаучному, шарлатанскому методу воздействия, но даже эта дикость, во всяком случае на данном этапе, была для меня целительна. Она была лучше пустоты. Она была предпочтительнее того удушающего вакуума, в котором я находилась последние несколько лет. На следующем занятии стало понятно, что тренер будет методично вытряхивать душу из каждого, находя самую болезненную точку и безжалостно на нее нажимая. Впрочем, никакой его гениальной прозорливости это приписывать не стоило, ведь мы все заполняли анкету, а значит, были перед тем, кто ее прочитал, как на ладони.

Признаться, я думала, что Мажор (молодой все-таки!) не вынесет позора публичного обнажения и не придет на следующее занятие. Но он пришел, и мне даже показалось, что осматривал коллег с угрюмым злорадством, как бы говоря: «То-то кому-то сейчас достанется». И я поняла, насколько верен был расчет, сделанный составителем программы: человек, униженный на глазах у других, обязательно придет хотя бы для того, чтобы не остаться наедине со своим унижением. Он захочет посмотреть, как эту процедуру проделают с другими. Следующим на эшафот был приглашен Алкоголик.

Он пришел аккуратно одетым, со свежевымытытой головой, чувствительно надушенный каким-то приятным парфюмом, но его старания не обманули ни меня, ни тренера, не знаю уж, как остальных. Глаза у него все равно были мутными, а пальцы рук ходили ходуном.

— М-три, ты готов пообщаться со своими коллегами? — Тренер сделал ему жест, приглашающий выйти на середину и занять место публичной казни.

— Готов, — ответил ученик, изо всех сил старавшийся придать своему голосу легкомысленный оттенок. Он как бы говорил окружающим: все это игра, шутка, не более того, и я не мальчик, чтобы принимать такие игры всерьез.

Тренер уселся напротив него и ответил на улыбку, приветливо раздвинув уголки рта.

— Как ты себя чувствуешь, ученик? У тебя все в порядке?

— Все неплохо, учитель, — ответил тот, подыгрывая тону тренера.

— А самочувствие? Как твое самочувствие?

— Терпимо, — несколько помедлив, выбирая слово, ответил ученик.

— У тебя нет семьи, ты живешь один, я правильно рассказываю?

— Да, правильно, я живу один.

— Ну, тогда расскажи нам, какие преимущества имеет холостяцкая жизнь, — предложил гуру. — Ты ведь жил семейной жизнью, жил один, ты знаешь, можешь судить о разнице. Что хорошего в одиночестве? Разве оно так страшно, как его малюют?

— Одиночество может быть страшным, а может быть нестрашным, кто как привык, кому что нравится, — ответил Алкоголик, не чувствуя в вопросе никакого подвоха.

— Вот именно, совершенно с тобой согласен, — поддержал его учитель. — Почему же считается, что человек, не имеющий семьи, детей, ущербен? Кто это так решил? Почему все должны жить, следуя этим шаблонам? И чувствовать себя несчастными, если не соответствуют им? Каждый сам должен решить, как ему удобнее и вольготнее живется, я так думаю. Ты со мной согласен?

— Согласен, никто не обязан подчиняться стерео-типам, — охотно кивнул ученик.

— Далеко не всегда люди могут принять другого человека таким, каков он есть по своей природе, — продолжал гуру, — и незаметно начинают ставить условия: если я с тобой живу, то ты должен выполнять такое-то условие. Потом еще одно условие, третье, четвертое… И незаметно человек начинает терять себя. Следование стереотипам, подчинение чужой воле становится привычным. Оно подавляет и угнетает собственное «я» человека.

Тренер встал и, улыбаясь, прошелся по залу.

— Вот, например, считается, что нельзя пить одному, — сказал он, — что если человек хочет расслабиться и пропустить рюмочку-другую, ему для этого обязательно нужна компания. А также определенное время суток, определенный антураж. Например, если вы выпьете в ресторане, вечером, да еще и в компании людей, пусть даже не нужных вам совершенно, это будет считаться нормальным. А если вам захочется сделать то же самое одному, и не вечером, а, скажем, днем… Все, точка. Вас сочтут алкоголиком, изгоем и перестанут принимать всерьез. Думаю, все знают, что это общепринятое правило. А кто-нибудь может мне ответить: почему? Почему, если человек хочет выпить, он обязательно должен искать того, кто тоже испытывает такое желание? Разве кто-нибудь осудит нас за то, что мы пообедали в одиночестве? Разве мы ищем компанию, чтобы посмотреть фильм по телевизору? Почему же человек не может выпить сам? Просто потому что это доставляет ему удовольствие? Как ты считаешь, ученик?

— Я согласен, — кивнул тот, кажется, все еще не чувствуя расставленную ловушку, — это тоже ложный стереотип.

По левой стене зала стояло несколько книжных шкафов и рабочий стол гуру, снабженный компьютером и удобным офисным креслом. Тренер подошел к одному из шкафов, извлек из него бутылку виски, золотистый пакетик и маленькую вазочку.

— Люблю хороший виски, имею такую слабость, — изрек тренер, разглядывая этикетку, будто видел ее в первый раз.

Затем он разорвал пакет, в котором находился, насколько можно было разглядеть с моего места, засахаренный арахис, и высыпал орехи в вазочку. Опять прошелся к шкафу, еще что-то достал и, повернувшись спиной к ученикам, расставил предметы на стеклянном столике, который в силу своей прозрачности располагался возле его письменного стола, оставаясь практически незаметным. Учитель придвинул столик к сидящему посреди зала ученику. На столике красовалась бутылка виски, вазочка с орехами и два маленьких стакана.

— С вашего разрешения, я себе немного налью, — сказал он, обращаясь ко всем нам. — Может, еще кто-то хочет? Не стесняйтесь.

Мы сидели молча, затаив дыхание.

— Как хотите, — сказал гуру и придвинул свой стул к стеклянному столику. — А ты? Ты можешь выпить виски, не стесняясь того, что делаешь это один?

— Могу, почему нет?

— Даже если я предложу тебе сделать это перед коллективом? Даже тогда ты не скажешь мне, что ты так не будешь и тебе это не нравится?

— Если это часть урока, если так надо, то выпью, конечно, — ответил ученик.

Мне хотелось крикнуть ему со своего места: не делай этого! Он же тебя провоцирует, он знает твою слабость и играет на ней. Но я молчала. Это был урок, и каждый должен получить свой.

Тренер налил почти полный стограммовый стакан, подвинул ученику вазочку и отвернулся, как будто собираясь продолжать разговор. На самом деле он боковым зрением следил за тем, как поступит испытуемый. Тот будто засомневался, глядя на стаканчик, который учитель вроде бы налил для себя, но так и не притронулся, но замешательство длилось не более двух секунд, затем он взял свою емкость и одним движением опрокинул ее содержимое в себя, подождал, пока напиток попадет в организм, потом бросил в рот два орешка и блаженно улыбнулся.

— Отлично, — подытожил гуру, — вот видишь, как это просто — не следовать стереотипам и не идти ни у кого на поводу. Это очень хороший виски, тебе понравился?

— Да, это очень хороший виски, — согласился ученик.

Тренер, развалившись в своем полукресле, стал рассказывать нам о том, как два года назад предпринял большое путешествие по Соединенному Королевству и какое неизгладимое впечатление произвели на него изысканные сорта виски, которым его угощали в Ирландии. Он говорил о напитке так, что у меня почти потекли слюни и мучительно, почти нестерпимо захотелось выпить. Я смотрела на бутылку немигающим взглядом и вела с собой ожесточенную борьбу. Предложи он еще раз, и я не выдержала бы. Тем временем ученик, сидящий перед нами, казалось, совершенно забытый всеми, в том числе и учителем, налил себе еще стаканчик. Как будто подчиняясь ходу рассказа, он поднес его к носу, вдохнул аромат дорогого сорта и в два глотка выпил.

«Двести», — отчеканилось у меня в мозгу. На старые дрожжи, которые, несомненно, еще бурлили в организме нашего коллеги, этого было уже больше чем достаточно.

— Но давайте вернемся к теме нашего обсуждения, — словно очнувшись от воспоминаний, заявил учитель и обернулся к ученику, тихонько грызущему сладкий орешек. — Что-то ты совсем не продвинулся, друг мой, такой виски… Грех не полакомиться.

И он налил несчастному еще стакан.

Эта доза, прошедшая и вовсе безо всякой закуски, оказалась для похмельного ученика решающей. На лбу у него выступил пот, глаза заиграли масляным блеском, он решил поудобнее раскинуться на своем сиденье, но локоть его попал мимо подлокотника, и он, промахнувшись, чуть не вывалился из кресла.

— Пардон, — сказал он нетвердым языком.

— Ничего страшного, — ласково ответил учитель, продолжая бессовестно охмурять больного человека. — А теперь вернемся к нашему разговору. Скажи, если бы ты был женатым человеком, обремененным заботой о детях и семье, ты мог бы вот так, как сейчас, выпить в свое удовольствие и не вызвать скандал? Тебе позволили бы провести время так, как ты хочешь? Тебя вообще кто-нибудь спрашивал о том, как лично ты хочешь провести время и что нравится лично тебе?

В ответ раздался пьяный смешок.

— Ага, щас, разбежался, — отозвался со своего места опьяневший ученик. — Я, может быть, и мог бы сделать как хочу. Но скандал был бы точно. И ор, и вопли, и «я на тебя лучшие годы потратила»… Все это было бы, даже к бабушке не ходи.

— Ну а ты что делал в таких случаях? — спросил учитель, старательно изображая неподдельный интерес.

— Когда что, — был ему ответ, — смотря какой скандал. Или уйду, или, бывало, назло ей еще хуже напьюсь.

— Ты не волнуйся, сейчас тебя никто ругать не станет, — успокоил учитель, — сейчас мы проводим эксперимент. Я хочу понять вот что: ты взрослый, образованный мужчина, кроме того, ты обеспеченный человек, на должности. Если ты выпьешь, ты же не потеряешь лицо, правда? Иначе тебя на твоей должности вряд ли держали бы, не так ли?

— Почему это я потеряю лицо? — искренне удивился несчастный Алкоголик. — Если бы я не поддерживал компанию, я никаких вопросов бы решить не мог. Да в нашей сфере все вопросы только так и решаются: за рюмкой, в хорошей компании, глаза в глаза, как говорится. По-другому никак.

Учитель налил ему еще чуть-чуть и протянул стакан. Ученик взял его, покрутил, обреченно выпил. Он, кажется, начинал понимать, героем какой жестокой порки он стал. Через несколько секунд лицо его вытянулось, он начал тереть глаза.

— Вы это специально, да? — спросил он.

— Что специально?

— Напоили меня, — уточнил ученик.

— Я тебя не поил, ты выпил сам, — развел руками учитель. — Я предложил, ты не смог отказаться. Тебе нужно было оправдание того, что ты пьешь один среди бела дня, да еще при людях, я тебе это оправдание предложил, и ты его принял. Ты был рад этому оправданию, потому что оно дало тебе возможность делать то, что ты хочешь. Так давай определимся: может быть, ты счастливый человек? Может быть, в этом и есть твое счастье?

— Какое счастье? — не понял захмелевший ученик.

— Я имею в виду то, что ты сейчас свободен и счастлив. Никто не мешает тебе делать то, что ты хочешь. Разве это плохо?

Ученик молча достал платок, вытер им глаза и спрятал обратно в карман.

— Ты любил свою жену? Сколько лет вы прожили вместе? Какой она была? Красивой, нежной?

Взрослый мужчина, сидящий на стуле, уже глотал пьяные слезы, которые прорывались наружу.

— Но она же мешала тебе, правда? Она постоянно ставила условия, постоянно что-то диктовала, разве не так? А когда родился ребенок, так и подавно. Ей же было мало, что ты стал приносить деньги в дом, ей нужно было, чтобы ты все свое время проводил с ней, и, если ты поздно приходил, она ругалась, что ты разбудишь ребенка. Ты не виноват, кто же выдержит, если его будут целыми днями пилить?

Тренер в упор посмотрел на свою жертву.

— Но ты ведь не бил ее, нет? Разве ты мог поднять руку на женщину, на мать твоей дочери?

— Я бил ее, — вдруг откликнулся ученик, покачиваясь на своем сиденье, словно камыш на ветру, — я ее бил.

— А меня ты смог бы ударить? — вдруг выдал тренер неожиданный вопрос. — Ты не бил ее трезвый, правда? Вот и сейчас ты нетрезв, то есть условия те же. Только ее нет. Но есть я. Я могу ее заменить. Разве я не вызываю у тебя раздражения, разве ты не хочешь меня ударить? Разве тебе не кажется, что я над тобой издеваюсь? Просто глумлюсь перед всеми присутствующими, выставляю никчемным алкоголиком? Разве я не заслужил того, чтобы получить по морде?

Он встал, встал и ученик. Сцена получила совершенно неожиданный для нас поворот, послышался шепот, задвигались стулья, слушатели напряглись, готовые в любой момент отреагировать — кто словом, а кто и действием — на события в центре зала. За моей спиной все явственнее слышался шепот, из которого я поняла, что мужчины заспорили, ударит или не ударит. Алкоголик стоял, глядя на тренера в упор, и лицо его наливалось краской. «Как бы его не шарахнуло у всех на глазах», — промелькнуло у меня в голове, и в этот момент, не говоря ни слова, он резко подался вперед и выкинул руку со сжатым кулаком прямо в лицо учителю. Движения принявшего дозу ученика были неверными и замедленными, тренеру ничего не стоило увернуться от удара. Его противник не удержал равновесие, и учителю пришлось прийти ему на помощь, чтобы спасти от неминуемого падения. Выпоротый ученик громко всхлипнул, махнул рукой и двинулся было к выходу, но тренер удержал его. Тот попытался вырваться, но был остановлен и усажен на свой стул среди других слушателей.

— Итак, что вы скажете на сей раз? Какого чувства достоин этот ученик? — обратился он к аудитории.

И снова первой ответила Бриллиантовая Вдова.

— Жалости, — сказала она.

— Отвращения, — прошамкала надутыми губами Силиконовая Кукла.

— Профессионального лечения, — подал голос длинноволосый парень.

— Есть еще мнения?

— Понимания, — вырвалось у меня.

— Кто-нибудь хочет сказать — симпатии? Нет? Так я и думал. Человек в состоянии опьянения не может посмотреть на себя со стороны, не может оценить себя адекватно, — сказал он и обратился к Алкоголику, который сидел, насупившись, но больше не порывался уйти. — Поэтому я сделал видеозапись сегодняшнего урока. На следующем занятии тебе будет выдана копия, диск, который ты должен будешь просмотреть у себя дома, это будет тебе такое домашнее задание. Обязательно выполни его, это очень важно для тебя.

После окончания занятий ученики не разговаривали между собой, каждый старался побыстрее одеться и уйти. Даже взглядами не обменивались. Видимо, все мы находились в состоянии сильного эмоционального возбуждения, которое предпочитали пока не делить с другими участниками группы. Совершенно случайно я узнала, что молодого человека с длинными волосами зовут библейским именем Илья — так он представился, когда после занятия звонил кому-то по телефону. Он не смотрел в мою сторону, не пытался познакомиться, не проявлял ко мне совершено никакого интереса. Молча приходил, со всеми здоровался, молча уходил. Я была вынуждена констатировать, что испытываю разочарование. Хотя, собственно, на что я рассчитывала? Он на несколько лет моложе меня, хотя дело, конечно, не в этом. Почему, собственно, я решила, что могу представлять для кого-то интерес? С чего взяла, что кого-то способна вдохновить моя депрессивная физиономия?

После двух занятий я была вынуждена признаться самой себе, что прилюдные глумления над учениками вызывают во мне смешанные чувства. Порки были чудовищны, тренер отвратителен в своем цинизме и жестокости. Но где-то в глубине души во мне шевелилось некое подобие непристойного, низменного, почти садистского удовольствия. Гнусавый, дребезжащий голосок внутри меня удовлетворенно отмечал: не ты одна такое ничтожество, посмотри, сколько их, таких же никчемных слабаков, как ты. Мне было жалко выпоротых учеников, но втайне я испытывала удовлетворение, в котором не призналась бы никому.

С Истеричкой тренер разделался двумя пальцами. Кличке, которую я ей присвоила, женщина, как выяснилось, соответствует на сто процентов. Она вышла к группе, полностью убежденная, что даст учителю решительный отпор, всем своим видом демонстрируя лозунг: «Меня голыми руками не возьмешь», и была посрамлена в первые же две минуты. Гуру легко вывел ее из демонстрируемого ею статуса «скептического прагматика» и довел до крайней степени раздражения, когда женщина стала плохо контролировать свои слова, интонации и жесты. Затем он подрубил ее под корень вопросом о постоянном половом партнере. И чем более остервенело сопротивлялась ученица, тем яснее становилось, что истоки ее истерического состояния лежат в сфере половой неудовлетворенности. Так порка выглядит в моем пересказе. В реальности она была жесткой, безжалостной, обнажающей самые сокровенные человеческие тайны. Истерическое состояние выпоротой ученицы передалось залу, ученики впервые за время курса наших занятий начали давать советы: не спорь с учителем, успокойся, посмотри на себя со стороны, тебе хотят помочь и так далее. Кульминацией порки стал вопрос тренера:

— Как ты выбираешь себе сексуального партнера? Каким требованиям он должен отвечать?

Дама, уже доведенная к тому времени до высшей точки кипения, заявила:

— Я выбираю того, кто мне нравится.

— А кто тебе нравится? Должен претендент на твой интерес отвечать каким-то требованиям или ты ляжешь в постель с любым, кто попадется под руку?

— Я никогда не лягу с таким, кто, как вы говорите, попадется под руку!

— Ну а с каким ты ляжешь? Ты главный бухгалтер в солидной фирме, не оборванка какая-нибудь, ты, наверное, уважаешь себя. И как личность, и как женщину. Ты работаешь в строительной фирме, правильно?

— Да, в крупной строительной фирме, — подтвердила женщина.

— Давай представим ситуацию, что твоего внимания домогается… — он делано замешкался, — предположим, финансовый директор. Или возьмем уровень пониже, скажем, юрист.

— Я не могу рассуждать отвлеченно, мне нужно видеть человека.

— Согласен, когда речь идет о юристе, нужно видеть человека, а если, предположим, речь зашла бы о прорабе, который работает на одном из ваших объектов? Или курьере, который доставляет в офис воду для кулера? Тебе нужно было бы видеть этого мужчину или ты сразу, не глядя, не стала бы даже обсуждать такое?

— Не стала бы обсуждать, — гордо пожала плечами ученица.

— И зря! — заключил учитель. — Очень зря. Ты, милая моя, высоко подняла планку, которую просто не можешь перепрыгнуть. Ты даже ногу так высоко не задерешь. Тебе следовало бы выбирать себе мужчину, исходя не из его социального статуса, а из его личной привлекательности. И еще из его желания разделить с тобой постель. Извини, но в твоем возрасте и с твоей внешностью ты уже не можешь рассчитывать на высокий спрос. Почему ты не хочешь посмотреть на вещи реально?

В итоге ученица не вызвала симпатии у коллег и проследовала на свое место, пылающая от стыда и ни в чем не убежденная. Казалось, после этого Силиконовой Кукле ничего не грозит, тренер вволю потоптался на Истеричке и надутую барышню сильно пинать не станет. Он и не стал, он решил с ней поиграть и устроил спектакль, рассчитанный на то, чтобы немного поднять нам настроение.

Оказалось, наша силиконовая коллега — владелица модного магазина итальянской одежды. На первый взгляд, все у нее в порядке: в наличии здоровье, собственность в центре города, дающая уверенность в завтрашнем дне. Но не так все просто. Тренер очень легко вывел ее на откровенность, предложив самой рассказать причину своей неудовлетворенности жизнью. Ученица считала свои мотивы вполне достойными и смело навернулась с головой в пропасть. Оказалось, она стремится к идеалу, который не знает, как достичь. Ее цель была как линия горизонта — сколько она ни старалась к ней приблизиться, ближе не становилось. Она регулярно смотрела светскую хронику по НТВ, ее сводили с ума шикарные рублевские особняки, двухэтажные лондонские квартиры, в которых жили и радовались такие же, как она, поверьте, ничем не лучше! Она сама трудилась не покладая рук, чтобы хорошо выглядеть и носить брендовые вещи, но кто мог здесь оценить ее элегантность? Ее шмотки, накупленные на миланских распродажах, не шли ни в какое сравнение с тем, что носили жены известных футболистов и лондонские светские львицы. И сам факт, что она влачила свои дни в российском захолустье, постепенно стал доводить ее до крайней степени отчаяния. До депрессии. А ведь она делает все, что в ее силах: зарабатывает деньги, улучшает свою внешность, но результата — ноль. Она топчется на одном месте, не в состоянии сдвинуть судьбу с точки, намертво прилипшей к мрачной российской провинции. А годы между тем идут…

— Может быть, тебе уехать из страны? Поселиться где-то в Европе, не везде же цены на недвижимость такие, как в Лондоне.

— Я думаю об этом день и ночь! — с отчаянием в голосе воскликнула ученица.

— Ну и в чем же дело? У тебя не хватает средств на переезд?

— Мои средства ограничены, — согласилась мадам, — я не смогу купить в Европе, там, где мне подошло бы, и бизнес, и достойное жилье. Если я куплю хорошую квартиру, мне придется там чем-то заниматься. Иначе на что я буду жить?

— Ну а как же твой бизнес здесь? — участливо спросил тренер. — Ты же можешь продать его и затем подумать, как вложить эти деньги.

— Мне придется делиться, бизнес не мой полностью, и он дает недостаточно средств.

— То есть все упирается в деньги? Правильно я понял?

— В основном да.

— Людей, которые страстно хотят уехать, это не останавливает. Можно найти там работу, можно выйти замуж, наконец.

И тут носительницу силикона прорвало.

— Как вы себе это представляете?! Какую работу с моими тремя курсами педагогического я могу там найти? С мужем — еще сложнее. Где я его найду, в Интернете? Там либо извращенцы, либо скупердяи, либо старые козлы. Зачем мне такой муж? На курорты все ездят с женами или любовницами, уже опробовано многократно. И первое, что всех интересует, это язык! Я могу сделать покупки и на английском, и на итальянском. Но этого мало! Я же не за продавца хочу выйти замуж. Я обречена! Я не вижу никакого выхода!

Тренер изобразил на своем суровом лице сочувствие.

— А почему ты не учила языки, если так хочешь уехать в Европу?

— Какой язык я, по-вашему, должна учить? Если я, допустим, выучу итальянский, а мне вдруг подвернется приличный немец, я что должна буду с этим итальянским делать, а?

— Может, стоило сначала выбрать страну, освоить язык и затем уже окучивать контингент местных женихов?

— Да, большинство именно так и делает. Но я — не большинство, понимаете? У меня свои переживания, свои мысли и чувства.

— Я догадываюсь, какие именно: ты хочешь, чтобы миллионер свалился тебе на голову. И чтобы он еще и понимал по-русски, так?

Ученица, почувствовав насмешку, обиженно засопела.

— Миллионер — это, конечно, хорошо, но миллионеры — люди капризные, любят молоденьких девушек. Желательно до 25. А тебе уже за тридцать, шансы снижаются. Может, стоить сделать ставку не на свои прелести, а поискать верного друга жизни?

— Мне нужно поверить в себя, обрести уверенность, и тогда все получится. Поэтому я пришла сюда.

— А все остальное, ты считаешь, у тебя уже есть? — удивленно подняв брови, спросил тренер. — Может, все-таки начать с языка?

— Я вижу, куда вы клоните, — нашлась с ответом жертва, — вы считаете меня дурочкой. Но это не так, это далеко не так. Я знаю, какие тупые жены у футболистов, думаете, я не слежу за темой? Когда у «Миссис мира» спросили, что вращается — Солнце вокруг Земли или Земля вокруг Солнца, она не знала, что ответить! Вот она дура, это да. Кстати, жена футболиста. Но я-то не такая дура. Я знала ответы на все, что спрашивал у нее тот журналист, который ее опозорил. Я знаю, что вокруг чего вращается и что Маршак — это детский писатель.

— Ну с Маршаком — это просто. На этот вопрос любой человек ответит.

— Но та не ответила! Я не дура, и не надо меня ловить, я знаю, что Бетховен — это не собака, а слепой композитор…

— Глухой, — поправил ее тренер.

— Кто глухой? — не поняла ученица.

— Бетховен не был слепым, он был глухим.

— Да какая, на фиг, разница, слепой или глухой был Бетховен! Я была на концерте органной музыки, и меня потрясло величие его произведений.

— Поздравляю, но Бетховен не писал произведения для органа, ты, наверное, слушала Баха.

— Вам не удастся меня подловить, не старайтесь, — огрызнулась ученица.

— Я вовсе не стараюсь подловить тебя на невежестве, упаси бог, — развел руками тренер, — хотя думаю, что на самом деле это несложно.

Гуру провоцировал мисс силикон, это было ясно, ей бы самое время постараться сойти со скользкой дорожки, но она приняла позу оскорбленной гордости и раздувала ноздри.

— Ну хорошо, — примирительно сказал учитель, — ответишь на три вопроса, и я соглашусь считать тебя образованным человеком. Что такое канотье?

— Французское пирожное, — с ходу выпалила зазнайка.

— Кто написал «Сказку о царе Салтане»?

— Корней Чуковский!

— Кто такой Боттичелли?

— Известный итальянский кинорежиссер. Это знает каждый.

Когда мадам обвела победным взглядом слушателей, как бы говоря «как я его уделала!», в зале не было ни одного серьезного лица, все улыбались.

— Что ж, вопросов больше не имею, — подвел итог учитель, — хотя напоследок все-таки хочу спросить: зачем ты сделала себе эти ужасные губы?

— Усовершенствовать свою внешность теперь доступно, — объяснила ученица, — это прогресс. Это достижение человечества. Я всего лишь пользуюсь этим достижением, что неясного?

— А после того, как ты проделала это над собой, ты не заметила, что у тебя стало меньше женихов?

— Каких женихов?

— Ну ты же ищешь себе партию, разве нет? — уточнил гуру. — Я именно про этих женихов. Женщины улучшают, как ты говоришь, свою внешность, потому что это, по их мнению, легче, чем улучшать мозги. Меньше усилий, меньше труда. И наоборот, чем меньше у женщины мозгов, тем больше желания улучшать свою внешность. И открою тебе секрет: мужчинам такие преобразования не нравятся. Они выглядят отталкивающе, на силикон неприятно смотреть, и он не стимулирует влечение.

— Это, как говорится, на вкус на цвет. Но у меня-то с мозгами все в порядке.

— Да, все в порядке. Не считая того, что канотье — это соломенная шляпа, «Сказку о царе Салтане» написал Пушкин, а Боттичелли — это итальянский живописец пятнадцатого века.

— Жестко он ее приложил, я имею в виду ту, что с губами, — полушепотом сказала мне девушка, которую я с первого занятии называла про себя Школьницей.

После окончания урока я зашла в туалет, еще на пару минут замешкалась в коридоре, отвечая на телефонный звонок Максима, и в итоге уходила последней из нашей группы. У крылечка топталась Школьница, крутила в руках телефон.

— А мне показалось, что она ничего не поняла, — возразила я, — не осознала, насколько жалко выглядела.

— Вас как зовут? — спросила девушка. — Я Аня.

— А я Люба, — ответила я. — Почему вы не уходите?

— Да если честно, я вас ждала, — несколько смутившись, призналась Аня, — просто очень захотелось с кем-то поделиться, поговорить, а у вас такое лицо…

— Какое? — искренне удивилась я, даже не успев осознать, что девушка мне очень польстила своим доверием.

— Ну, как бы это сказать… располагающее, что ли, — она старалась подобрать слово, — умное и красивое. Я редко ошибаюсь в людях, это у меня такое хобби — читать по лицам.

— И что же вы прочитали в моем лице?

— Пока немного, — ответила Аня, — но вы добрый человек. Хотя и несчастный.

— Это так видно?

— Ну это скорее я додумала, если уж честно. Просто вы красивая, молодая, одеты со вкусом. Вы бы сюда не пришли, если бы у вас было все хорошо.

— Это точно, — кивнула я. — Так что вы предлагаете? Где поболтаем?

— Может, зайдем, тут за углом кафе есть…

— Пошли, — согласилась я. — О чем будем говорить?

Я предполагала, чем вызвано желание девушки с кем-то поделиться: скорее всего, она хотела посоветоваться, как себя вести, когда она сама окажется на месте жертвы. Но Аня меня озадачила:

— Я заметила одну непонятную вещь, я вам расскажу. Не люблю непонятного и еще не люблю, когда меня обманывают.

Мы свернули за угол, и меньше чем в тридцати метрах девушка остановилась, пропуская меня вперед.

— Нам сюда, — сказала она.

Раньше я редко бывала в этом районе и не знала, что здесь есть такое симпатичное и уютное кафе. Я открыла массивную дверь и, оценивающе оглядываясь, вошла в зал. Мы выбрали столик на двоих у окна, Аня сообщила, что в этом кафе меню небольшое, зато отменно готовят практически любое блюдо. Но ни мне, ни ей есть не хотелось, обе мы были слишком взвинчены и остановились на мороженом и виски.

— Мне обязательно нужно выпить, — оправдывалась Аня, — я действительно очень взволнована.

— Можете не оправдываться, — пресекла я ее попытку, — во всяком случае, передо мной. При мне можете пить сколько захотите.

Аня посмотрела на меня с благодарностью. И когда официантка принесла виски «Джеймесон», мы с облегчением сделали по большому глотку, после чего стало ясно, что символические 200 граммов на двоих не будут последними.

— Аня, простите за вопрос, но зачем вы сюда пришли? — начала я. — Не в кафе, я имею в виду тренинги. Чего вы хотите?

— А вы? — выпалила девушка и только после этого, видимо, сообразила, что отвечать вопросом на вопрос неприлично. — Я не в том смысле… Словом, наверное, за тем же, зачем и вы… Хочу скорректировать свое отношение к жизни. Сама не справляюсь.

— То есть с вами ничего такого не случилось? Никакого несчастья или еще чего-то? — уточнила я.

— Это как посмотреть, — сказала Аня и заглянула мне прямо в глаза. — Когда вся жизнь идет не так, как хочется, это несчастье или нет? В том смысле, что никакой трагедии вроде не случилось, но и хорошего-то ведь тоже ничего.

Вблизи я рассмотрела ее внимательнее. Внешность у девушки была неброская, главным образом из-за субтильного сложения и невысокого роста. Но личико оказалось очень милым, с ямочками на щеках, аккуратным носиком, по-детски круглыми глазками, которые, впрочем, смотрели внимательно и даже пытливо.

— Я скажу в двух словах, ладно? Я классическая неудачница. Я пропускаю всех вперед. На должности, замуж. Куда угодно. Всем уступаю место. Сама того не желая, естественно. В конце концов меня просто перестали замечать. Еще чуть-чуть — и меня даже видеть перестанут. Даже мои родители. Не говоря уж о посторонних. Превращусь в невидимку. — Она невесело усмехнулась. — А мне, между прочим, двадцать девять лет, я уже не девочка, просто выгляжу молодо. Я вам потом про себя расскажу, если вам будет интересно. А сейчас я спросить хотела: вам кто эти тренинги порекомендовал?

— Одна старая знакомая, — ответила я, — мы с ней давно не виделись, потом встретились, разговорились, пожаловались друг другу на проблемы, она и рассказала, что ходила сюда. И что собирается продолжить курс на втором уровне.

— Больше она ничего не говорила?

— Может, и говорила, так сразу не вспомнишь, — пожала плечами я. — Говорила, что рассчитывает на реальную помощь в сложной жизненной ситуации. Не моральную, а уже какую-то конкретную помощь имела в виду. Но я, если честно, не знаю, какую именно. Она не рассказала.

— А эта ваша знакомая — состоятельная женщина?

— Полагаю, что да.

— И одинокая?

— А вот это как раз нет. У нее есть муж, но у нее с ним серьезные проблемы…

— …которые как раз тут и должны решить, — закончила за меня фразу Аня.

— Ну как-то так, — согласилась я, — похоже на то. А вас что-то беспокоит? Почему вы спрашиваете?

— Понимаете, я человек сугубо практического склада и до сих пор ни в какие групповухи вроде этой не верила. Считала, что все это обычное выколачивание денег, и не более того. Меня отправил сюда человек, которому я, в общем-то, очень доверяла. Я, наверное, слишком достала его в тот момент, когда он направил меня сюда.

Взгляд девушки затуманился, она умолкла, и мне показалось, что она потеряла нить разговора.

— Так вы думаете, что нас обманут? — я решила вернуть ее в русло.

— Я не знаю, — встрепенулась Аня, — может, я делаю из мухи слона, может, это вообще ничего не значит. Но я сделала одно неприятное наблюдение. Вы в курсе, что нас тут не одна группа и применяется к нам даже не одна и та же методика?

Я подалась вперед и стала вслушиваться в каждое слово.

— Знаете, иметь неприметную внешность иногда бывает очень даже выгодно. Неделю назад, когда мы еще не начинали, я из любопытства прошмыгнула на второй этаж во время вечерних занятий. Там творилось что-то несусветное, честное слово! Они какие-то мантры читали, пели что-то… И тренер у них был другой, огромный какой-то дядька с бородой. Он и наш-то не маленький, а тот вообще имел устрашающий вид! Бррр… Правда, долго мне подслушивать не удалось, пришлось незаметно унести ноги. Но обеспокоило меня совсем не это. Вы проходили собеседование у Альбины Николаевны?

— Да, я с ней имела самый первый разговор.

— И как она вам рекламировала свои услуги? Рассказывала какие-то истории, показывала какие-нибудь фотографии?

— Да, точно так и было, — кивнула я, — она мне показала фото мужчины, который теперь живет в Греции, а раньше был их учеником с тяжелой депрессией. И еще рассказала историю несчастной мамочки, у которой был ребенок-инвалид. Ее фото она тоже показывала. Теперешнее, с усыновленным мальчиком.

— Значит, это ее обычный метод, — сделала вывод Аня и продолжила свой рассказ. — Дело в том, что демонстрация фотографий счастливых и спасенных учеников ничего не значит. В смысле правдоподобности. Можно ведь показать любую фотографию любого человека, правда? Но у Альбины есть большой такой фолиант, где подшиты эти фотографии, это как бы их семейный альбом. Там указаны имена и фамилии, есть подписи к некоторым фото, записки и даже письма, которые эти ученики потом присылали Альбине и которые они якобы даже просили показывать другим ученикам, потерявшим надежду.

— Мне она показывала лишь отдельные снимки…

— Когда я приходила на собеседование, нас было трое. Из этой тройки в нашу группу попала только я, остальные — не знаю. И все мы еще не были на сто процентов уверены, что будем заниматься, цена-то не маленькая все-таки. Поэтому нам провели такую презентацию. Если можно ее так назвать.

— Так что вас все-таки беспокоит, Аня?

— Одна женщина на фото показалась мне знакомой, — ответила девушка. — Альбина рассказала про нее, что она пережила серьезнейшую жизненную драму. Якобы у нее была замечательная семья, но потом ее мужа, которого она боготворила, совершенно неожиданно для нее арестовали и посадили за умышленное убийство. Оказалось, он вел двойную жизнь, участвовал в какой-то там преступной деятельности. Ну и якобы действительно кого-то убил, лично, сам. Женщина эта сразу же лишилась работы, стала изгоем, вскоре у нее обнаружили тяжелое заболевание, в общем, понимаете… Аллес капут по всем фронтам.

— Ну и в итоге ее, конечно, вернули к полноценной жизни и сейчас она процветает где-нибудь с новым мужем или что-то еще такое в этом же роде, правильно? Давайте-ка, Аня, закажем еще виски, а?

— Давайте, — без колебаний согласилась она, — но тогда уж закажем и пирог. Здесь фирменное блюдо — пирог с мясной начинкой, очень вкусный. Или вы на диете?

— У меня хороший обмен веществ, так что диета не очень строгая, иногда могу себе позволить.

Мы позвали официантку, сделали заказ, и Аня продолжила.

— Так вот к чему я все это рассказываю. Мне показалось, что я знаю женщину, про которую говорила Альбина. Во-первых, я узнала ее по фотографии. Может быть, конечно, это какая-то очень похожая женщина, все может быть. Но совпадает и многое из ее истории. Ее звали Валентина, и она жила в доме, где раньше жила моя бабушка. Я там часто бывала, и бабушка не раз обсуждала эту Валентину со своими соседками. У нее действительно произошла история с мужем, его посадили, но не за убийство, а за какое-то крупное хищение. Насколько я помню, он был специалистом по финансам, причем очень востребованным. У следствия вроде бы были все доказательства, кроме самих похищенных средств. Денег у ее мужа так и не нашли. А через некоторое время он умер в изоляторе, не дожив до суда. Про Валентину я подробностей не знаю — правда ли, что она болела, и уж тем более неизвестно, куда и к кому она там обращалась. Но вот финал этой истории не мог быть таким, каким его представила Альбина Николаевна.

— Почему? Вы знаете, как с ней на самом деле вышло?

— Знаю, — подтвердила Аня. — Я не знаю, как попала к Альбине фотография, где и когда она была сделана, но прошлым летом эту самую Валентину нашли мертвой в ее квартире. Она была задушена.

Я остолбенела.

— Как задушена?

— Не знаю как, — ответила Аня, — удавкой, наверное. Или чем там еще людей душат. Это же не в моем доме было, а в бабушкином, так что подробностями не владею. Но никакого хеппи-энда там быть не могло, это точно.

— А убийцу не нашли?

— Не знаю, — пожала плечами девушка. — Самое первое, что тогда приходило всем на ум, что женщину убили из-за тех денег, которых не нашли у ее мужа. Наверное, у него были подельники или как там это называется. Ну а дальше я просто не в курсе. Мне не дает покоя вопрос: зачем Альбина рассказала историю, похожую на историю этой женщины, воспользовалась ее изображением, но опустила печальный конец? Что здесь не так? Мне хотелось бы знать: Валентину убили уже после того, как она отправила свое фото с благодарностью Альбине? Или Альбина использовала историю умершей женщины? Где тут подлог? И главное, зачем он произведен?

— И что ты предлагаешь? Как это узнать?

— Очень просто, — объяснила Аня, — надо проникнуть в кабинет к Альбине и заглянуть в этот альбом. Там должна быть дата. Я ее в тот раз не рассмотрела. Но она там была.

— И как мы можем это сделать? — спросила я, только после сказанного осознав, что употребленное мною местоимение «мы» автоматически означает мое согласие участвовать в сомнительном предприятии.

— Мы не будем ночью проникать в здание, не бойтесь, — успокоила меня Аня. — Мы можем сделать так. Я зайду к Альбине по какому-нибудь вопросу, и в тот момент, когда я буду у нее находиться, ты постучишь и попросишь ее на минуту выйти. Она отвлечется, выйдет за дверь, я в это время загляну в альбом. Он лежит на этажерке, это минутное дело. Надо только придумать повод, зачем приду я. И второе: зачем вломишься ты.

— Это как-нибудь придумается…

— Придумается, но не факт, что Альбина оставит меня одну в своем кабинете, — заметила Аня. — Здесь строгие правила, все кабинеты закрываются электронными ключами. Ты видела хоть раз, чтобы какой-то кабинет был открыт, а внутри никого не было?

— Да я не особенно там хожу, никуда не заглядываю.

— Но я-то заглядывала, вернее, пыталась. Но не тут-то было. Прямо секретный объект какой-то, блин. Что они тут скрывают? Что охраняют, интересно мне знать?

— Конфиденциальность, наверное, — предположила я.

— Ой, брось, пожалуйста! — отмахнулась Аня. — Если бы тут блюли конфиденциальность, нам бы не стали рассказывать истории бывших клиентов, так я думаю. Тут что-то другое.

Мы с Аней уже достаточно захмелели, и я предложила:

— А пойдем сейчас. Завтра на трезвую голову я этого уже не сделаю. Я ужасная трусиха. Кроме того, страдаю от хронической нехватки куража. Я не смогу.

То ли я осмелела от выпитого алкоголя, то ли на меня подействовала роскошь человеческого общения, практически отсутствовавшая в моей жизни в последние годы, но в тот момент мне показалось, что мне по плечу любая авантюра. Любое приключение, способное прорвать серую пелену моих будней, казалось мне архиважным и фантастически захватывающим. Мы дружно помахали руками официантке, подзывая ее, чтобы закрыть счет.

На обратном пути Аня все-таки решилась рассказать мне о себе.

— Я любила одного парня, — начала она без всяких предисловий, — мы строили планы, правда, потом оказалось, что это только я их строила. В общем, это неинтересно. А потом он взял и подсидел меня — получил должность, к которой я шла два года. Это было так неожиданно, так странно, я ведь не знала, что он на нее тоже претендует. И я уже готова была проехать этот момент, все-таки у нас любовь и все такое… Но потом оказалось, что любовью и не пахло, он просто воспользовался мной, когда ему было нужно. Ну чтобы я не путалась под ногами, не мешала ему продвигаться. Усыпил, так сказать, мою бдительность. А потом притворяться было уже ни к чему. Через неделю я узнала, что он и моя подруга подали заявление в ЗАГС. В общем-то ничего особенного, на свете каждый день, наверное, происходит что-то подобное. Но у меня была такая реакция, какой я сама от себя не ожидала. Короче говоря, я стала их доставать. Их обоих. Каждый день что-то изобретала, чтобы испортить им существование, из кожи вон лезла. Все это было мерзко и унизительно, меня осуждали в офисе, и я оказалась на грани увольнения. Ее папаша мне угрожал, его мать меня воспитывала, но я не унималась. Это стало смыслом моей жизни. Я так деградировала, что сама перестала себя узнавать. Вот тогда-то он меня чуть не насильно отвел к Альбине. Я, конечно, наговорила ему кучу всякого дерьма, но пошла и записалась на курсы. Сама-то я понимала, что качусь под откос.

— Ну и как ты думаешь — справишься?

— Наверное, да, — пожала плечами Аня, — дальше катиться уже некуда, надо выбираться.

Она немного помялась. Потом все-таки решилась:

— А ты как сюда попала? Из-за этого дела? — Аня прикоснулась к шее, повторяя жест, которым обозначают пристрастие к выпивке.

— Это уже последствия, — ответила я, — а причина совсем в другом. Несколько лет назад я лишилась любимой профессии. С этого все и началось.

— Профессии? — удивилась Аня. — Это что, так уж страшно? Хотя, наверное, страшно, раз тебя так подкосило. Кем же ты работала, если не секрет? Извини мою нескромность, но просто это несколько необычно для женщины… Ну, такая преданность профессии, я имею в виду.

— Я была оперной певицей, — на одном дыхании выпалила я.

Аня остановилась и воззрилась на меня округлившимися глазами:

— Вот это да! Первый раз в жизни вижу живьем оперную певицу. Круто. Наверное, было из-за чего съехать по фазе.

— Было, — подтвердила я.

До самого дворика мы дошли молча — Аня лихорадочно придумывала предлог, под которым можно было бы ворваться в кабинет к Альбине.

— Наверное, мы ничего не придумаем, — заключила она, — поводов заходить к ней у нас просто нет. Поэтому давай сделаем ход конем и воспользуемся тем, что мы пьяненькие. Можешь изобразить пьяные слезки?

— Поплакать? — удивилась я. — Но зачем?

— Просто ничего другого в голову не приходит, — пожала плечами Аня. — Что, если я зайду к Альбине типа походатайствовать за мою знакомую, которая тоже хочет заниматься? Она меня усадит в кресло, и тут стучишь ты. Приведи лицо в достойный вид. Помаду подразмажь, что ли…

Аня взъерошила мне волосы и прикинула, как я смотрюсь.

— Не надо помаду, — заключила она, — лучше тушь чуток подразмажь. Типа ты в расстроенных чувствах. Альбина станет выяснять, в чем дело, ты помнись там немножко, мне нужно пять минут. Сможешь держать ее дольше, будет хорошо. Сможешь?

— Делов-то! — раздухарилась я.

Можно сказать, что сцена прошла без сучка и задоринки. Через минуту после Ани я постучала к Альбине Николаевне и, не дожидаясь реакции изнутри, приоткрыла дверь в кабинет. Наверное, вид у меня был и впрямь несвежий — Альбина резко повернулась, тут же забыв о девчонке.

— Что случилось? — тревожно спросила она.

— Вы заняты… Извините, — промямлила я и настолько убедительно шмыгнула носом, что Альбина, бросив на ходу: «Я сейчас, подождите минутку», вышла в коридор.

— Что с вами? — ее голос стал строже, когда она почувствовала запах алкоголя.

— Альбина, простите, я не должна была, — запричитала я, — но мне страшно. Учитель очень строгий. Я его боюсь. У меня ничего не получится.

Мне вдруг и впрямь стало так жалко себя, что слезы — самые настоящие, а не притворные — навернулись на глаза.

— С чего вы взяли? Все идет по плану, и у вас все получится.

У меня не было возможности засечь, сколько именно минут я пудрила мозги занятой женщине. Видимо, достаточно, потому что когда я уже стала иссякать, дверь кабинета приоткрылась, и оттуда вышла Аня.

— Я попозже к вам зайду, Альбина Николаевна, у меня ничего срочного. Хорошо?

Альбина недоверчиво взглянула на Аню, потом на меня, еще чуть-чуть, и она догадалась бы, что мы разыгрываем спектакль, но Аня пулей проскочила мимо нас, и я поняла, что мне тоже нужно ретироваться.

— Мне не надо было приходить, — всхлипнула я на прощание, — я совсем неадекватная.

Альбина настороженно промолчала, и я, пробормотав слова прощания, заспешила по коридору. У дверей я не удержалась от того, чтобы обернуться: Альбина так и стояла у своего кабинета, глядя мне вслед.

Я заметила, что моя сообщница выглядывает из-за левого угла здания, увидев меня, она махнула рукой. Но я, не останавливаясь, прошествовала мимо. Вдруг Альбина смотрит в окно? Если она увидит, что мы сматываемся вместе, сразу же поймет, что мы разыграли некую комедию. Аня поняла мой маневр и тоже не стала торопиться представать перед окнами. В наступивших сумерках я увидела ее силуэт не там, где ожидала, — она вышла на улицу через соседний двор.

— Ну что? — в нетерпении воскликнула я.

— Есть! — победно воздев над собой руку с телефоном, отозвалась она.

Мы прошли с полквартала, когда Аня наконец остановилась под уличным фонарем и предъявила мне свой мобильник.

— Я сфотографировала эту страницу, — пояснила она. — Представляешь, сразу нашла! Вот что значит уметь работать с документами! Мастерство не пропьешь!

Она показала мне снимок. Женщина, изображенная на нем, была мне незнакома. Аня сфотографировала и подпись, сделанную с обратной стороны фотографии. Она гласила: «От возрожденной к новой жизни — с огромной благодарностью». Далее стояла подпись и дата: 15 апреля 2014 года.

— Завтра с утра поеду к бабушке, — сказала Аня, — она точно скажет, когда что было: когда у Вали мужа арестовали, когда он погиб, когда ее саму убили…

— Она с ней крепко дружила? — уточнила я.

— Не она, ее соседка.

— И когда у нас теперь занятия? Аж во вторник? Я до этого времени с ума сойду, буду все время думать.

— Я такая же, как ты, — усмехнулась девушка, — нетерпеливая.

— А ты завтра не на работе? Точно сможешь съездить?

— Я в отпуске, — пояснила Аня, — иначе как бы я смогла дневные занятия посещать. Ладно. Давай свой телефон. Позвоню.

Обменявшись телефонами, мы распрощались. Я посмотрела на часы и пришла в ужас: была половина седьмого. Если Максима еще нет дома, он вот-вот появится. Надо будет объяснять, где я болталась, в какой компании выпивала. Он знает, что у меня нет подруг, и в рассказ о том, что я душевно посидела с приятельницей в кафе, просто не поверит. Или мне надо будет рассказать, что это за приятельница и где я с ней познакомилась. Я же пока готова была рассказать Максиму только половину правды — про новую знакомую, но ни слова о том, откуда она появилась. О курсах он пока ничего не должен знать. Достоверно врать я не умею, поэтому лучше пока не говорить вообще ничего.

На мое счастье, Максим в тот день пришел поздно, около девяти вечера. Я успела не только вернуться домой, но и порезать говядину на жаркое. Он явился возбужденный, слегка навеселе — пришлось встречать делового партнера из Петербурга. Так что не заметил ни запаха виски, который от меня наверняка исходил, ни моего странного состояния. Я все время думала о той неизвестной женщине со снимка, Валентине. Действительно ли она посещала курсы и «возродилась к новой жизни», как гласила надпись на обратной стороне фото? Почему так трагически сложилась ее судьба? Кто ее задушил и почему? И когда это случилось — до 15 апреля 2014 года или после?

Аня позвонила в 9 утра, когда я только проснулась и еще не успела привести себя в порядок. Я мирно пила кофе с молоком, не испытывая никакого похмелья, поскольку после вчерашнего посещения кафе больше не притронулась к спиртному. Максим не отпускал меня от себя весь вечер, и мне удалось сделать лишь пару глотков виски из его бутылки, стоящей в баре.

— Ну что?! — в нетерпении выпалила я.

— Какая ты шустрая! — осадила мой пыл девушка. — Только девять утра. И я только собираюсь. А тебе звоню, чтобы спросить: не хочешь поехать со мной?

— Хочу, — ответила я, не раздумывая. — Где живет твоя бабушка? Куда ехать? Где мы встретимся?

Трудно сказать, насколько серьезные надежды я возлагала на посещение курсов «Белой лилии». Я думала, что если не поможет и это, то я смогу считать, что сделала все и чиста перед собой. Пока то, что происходило на курсах, выглядело вызывающим шарлатанством, но я не склонна была делать преждевременные выводы. Официальная медицина мне уже не помогла. Кто знает, может, проблемы, подобные моей, как раз требуют именно такого вмешательства? Аня со своим самодеятельным расследованием взбудоражила меня настолько, что я была вынуждена признаться самой себе, что на сегодняшний день курсы — это, пожалуй, единственное, что вызывает во мне хоть какие-то эмоции. Ну и все, что с ними связано, тоже.

Я быстро съела два больших бутерброда с сыром и копченой индейкой, сбегала в душ, накрасилась и выбрала теплую удобную одежду: черные джинсы, кашемировый свитер и меховую куртку с капюшоном. Сумку решила взять вместительную — никто не знает, как долго мне придется отсутствовать. В нее я положила несколько тонких бутербродов и на всякий случай маленькую бутылочку «Курвуазье». Провозилась я долго и к месту встречи с Аней пешком уже не успевала. Решила вызвать такси, забрать подругу в условленном месте и дальше ехать на той же машине. Но у памятника Пушкину, где меня ждала, переминаясь с ноги на ногу, Аня, облаченная в красную куртку, выяснилось, что она приехала на своей машине. Я испытала легкий укол разочарования. Разумеется, не потому, что пришлось отпускать таксиста. А по той единственной причине, что коньяк, уютно примостившийся на дне моей объемной сумки, разделить будет не с кем.

Бабушка Ани жила совсем недалеко, мы свернули с магистральной улицы и углубились в ту часть центра, которая до сих пор была не тронута строительными корпорациями. Дома тут стояли старые, монументальные, сталинской постройки. На некоторых красовались мемориальные таблички с именами героев и знаменитых людей, почтивших эти места своим проживанием. Со временем сталинские монстры осовременились, замельтешили кондиционерами и спутниковыми тарелками, заблестели чистыми пластиковыми стеклопакетами. В первых этажах пятиэтажек пока еще влачили скудное существование малопосещаемые магазины, скучающие вдали от более престижных и людных улиц. Но все это не могло нарушить грустного ощущения, что жизнь практически покинула эти места.

Парковок здесь не было совсем, а наличие знаков, предупреждающих о работе эвакуаторов, напрочь отбивало привычное желание прибиться к тротуару.

— В бабушкин двор не въедешь, — пояснила Аня, — там ворота, от которых у меня нет ключей. Поброди, я сейчас.

С этими словами девушка нырнула на своей «Шкоде» в какую-то подворотню, оставив меня мерять шагами давно не ремонтированный, в колдобинах тротуар. Через несколько минут я увидела знакомый силуэт в проеме арки и пошла навстречу своей новой подруге. Аня взяла меня под руку и сказала:

— Нам в соседний двор. Если бабушка спросит, почему мы интересуемся, скажем, что ты ищешь потерянную родственницу, по фотографии очень похожую на Валю. Нужны подробности о ней, чтобы проверить твою информацию.

— Для чего это? Твоя бабушка — потомственная чекистка?

— Нет. Она профессиональная приставалка и просто одинокая женщина, — вздохнула Аня. — Легче приврать ей, чтобы что-то объяснить, иначе привяжется с вопросами. Скучает старушка.

Мы вошли в гулкий подъезд с узкими лестницами и перилами, которым невдомек, что жильцы оплачивают ремонт мест общего пользования. Аня нажала на кнопку звонка, и через несколько секунд дверь нам открыла приятная старушка с аккуратно причесанными седыми волосами, отливающими фиолетовым.

— Анечка, деточка, ты не одна! — воскликнула женщина, кажется, обрадованная нежданным посещением. — Проходите, девочки, сейчас будем пить чай и есть беляши.

Квартира у Татьяны Андреевны, Аниной бабушки, была большая, оставив нас раздеваться в прихожей, старушка засеменила на кухню, и откуда-то издалека до нас долетел звук закипающего чайника. Аня не последовала за бабушкой, а пригласила меня в комнату, расположенную направо от прихожей.

— Подожди меня пару минут, — сказала она, — бабушка у нас старорежимная, в кухню гостей не приглашает. Я пойду помогу ей.

В центре квадратной комнаты стоял круглый стол из отличного дерева, совершенно не потертый от времени, хотя ему наверняка было уже немало лет. Я уселась на удобный стул и, как только Аня ушла, потянулась к своей сумке. Неизвестно, сколько времени мы здесь проведем. Кроме того, Аня говорила, что нам может понадобиться помощь соседки, бабушкиной подруги. А я между тем разволновалась не на шутку. Прислушиваясь к движениям в квартире, расстегнула молнию сумки, достала коньяк, ловким движением скрутила крышечку и сделала полноценный глоток. Изысканный французский напиток оказал на меня волшебное действие, как бывает всегда, когда я только начинаю свое первое за день общение с алкоголем. Мне стало тепло и весело, я исполнилась интересом и даже некоторым азартом доморощенного сыщика. Сколько продлится это состояние?

Комната Аниной бабушки напомнила мне детство, хотя мы с родителями жили не в сталинском доме. Но занавески на окнах у нас были почти такие же. И мама, точно так же, как хозяйка этой квартиры, любила обрамлять и вывешивать на стену самые памятные семейные фотографии. Сейчас так уже никто не делает. Я подумала, что давно не навещала родителей. Мы регулярно созванивались, мы с Максимом исправно поздравляли их с праздниками, я привозила домой лекарства и кое-какие продукты, но давно не бывала дома вот так, как сейчас здесь. Чтобы неспешно пить чай с беляшами, никуда не торопиться. Причина лежала на поверхности — мне не о чем было поговорить с родителями по душам. Решись я хотя бы попробовать, они быстро поняли бы, что говорят с мертвым человеком. Я проглотила еще капельку и вовремя спрятала бутылку — на пороге комнаты показалась Аня с подносом, на котором стояли чайные чашки, за ней семенила бабушка, груженная блюдом с беляшами.

Мы предавались мирному чаепитию не менее двадцати минут, прежде чем Аня решилась повернуть разговор в нужное русло. Оказалось, бабушка и сама хорошо помнит ту историю.

— После того, как Руслана Григорьевича посадили в тюрьму, Валя стала сама не своя. Верите — она даже старалась не заходить одна в подъезд, ждала, когда еще кто-то войдет, боялась, что ее могут поджидать на лестнице, что у нее будут искать какие-то деньги. Боялась, что ее убьют. Хотя ничего такого, конечно, никому не говорила.

— Но деньги-то были на самом деле или нет? — поинтересовалась Аня.

— Наверное, были, раз человека в тюрьму упрятали, — резонно заметила Татьяна Андреевна. — Руслан Григорьевич был человеком опытным, главным бухгалтером в конструкторском бюро работал, это не шутки, туда кого угодно не берут, режимный объект. А потом вокруг оборонки много всяких фирм развелось, дочки-внучки, как их там называют… Да и оборонка уже стала не та — все больше мирные заказы выполняли. Вот он и стал директором одной из таких фирм. Ездил на шикарной машине, Валентина норковые шубы меняла…

— А вы близко с ними общались, Татьяна Андреевна? — подала голос я.

— Ну, во-первых, я не старухой родилась, тоже работала когда-то, — напомнила бабушка, — а работала я тоже в конструкторском бюро, как и многие, кто у нас в доме живет. Это же дом ведомственный был когда-то. Тут все про всех знают.

Татьяна Андреевна, как все одиноко проживающие старики, была не избалована вниманием и не собиралась упускать возможности поговорить. Она понимала, что нас интересует строго определенный предмет, но таково было ее негласное условие: хотите узнать то, что вам надо, извольте выслушивать все, что я сочту нужным рассказать. И так бы на ее месте вел себя любой другой человек ее возраста. Аня нетерпеливо ерзала на стуле, не решаясь перебить бабушку. Я обреченно поедала третий беляш, отдавая должное его восхитительному вкусу, а Татьяна Андреевна рассказывала нам о нравах и обычаях, царивших на предприятии, которое для большинства горожан было тайной за семью печатями. Из ее рассказа нам могли пригодиться две важные вещи: предприятие функционировало как государство в государстве, и, если мы захотим навести справки в открытых источниках о его дочерних фирмах, их заказах и тем более об уголовных делах, которые расследовались по фактам хищений в этих организациях, у нас вряд ли что получится. Хотя в газетах об аресте Руслана Звягина писали. Без подробностей, скупо. Для журналистов, видимо, эта территория тоже была труднодоступной.

— Бабуль, а ты помнишь по датам, когда все это произошло? — поинтересовалась Аня.

— Что именно? — уточнила старушка. — И зачем вам такая точность? Вы журналистка?

Последний вопрос был задан самым строгим тоном и был обращен ко мне.

— Нет, — только и смогла промолвить я.

— А кто? Кто вы по специальности?

— Музыкант, — ответила я, не приученная врать без самой острой надобности. — Я певица… Бывшая.

— Почему бывшая? — вскинула брови Татьяна Андреевна, которая, похоже, поверила в мой ответ, ибо такой нарочно, с ходу, не придумаешь. — Вам рано на пенсию, вы же не балерина.

— Бабушка, ну что за допрос! — вмешалась Аня. — Ты ставишь Любу в неловкое положение. У нее проблемы с голосом, она больна. И сейчас временно работает в благотворительном фонде. Она не журналист, с чего ты взяла? Просто история Вали уж больно похожа на обрывочные сведения об одной подруге Любиной мамы. Вот мы и хотим выяснить, она это или нет.

— А… подруги. Ну вот видите, все же не родственницы, — бабушка с удовольствием поймала нас на лжи. Но теперь, похоже, успокоилась, удовлетворенная своей проницательностью.

Она встала из-за стола, вышла из комнаты и через пару минут вернулась, неся в руках какую-то папочку. Татьяна Андреевна достала из футляра очки, пристроила их на нос и заявила:

— Сейчас я скажу вам точно, когда что было. С точностью до месяца, но не до дня.

Она покопалась в прозрачной папке, выудила оттуда конверт, извлекла из него письмо и стала вчитываться в строчки.

— Когда Валю убили, я написала об этом Софье Петровне, — пояснила она. — Помнишь ее, Анечка?

— Смутно как-то… — пожала плечами девушка.

— Она жила на первом этаже, — объяснила старушка, — в 2010-м уехала к сыну в Сочи на постоянное жительство. Зовет меня в гости, мы поддерживаем отношения. Она была очень расстроена, когда узнала, ведь они с Валентиной были в приятельских отношениях. Ага, вот оно…

«…с огромным огорчением узнала от вас ужасную новость о гибели Валечки, — писала неизвестная нам Софья Петровна. — Какая ужасная смерть! Какая трагедия! Невольно поверишь, что существует зависть богов: такая прекрасная была семья, дружная, красивая. Даже если Руслан совершил что-то противозаконное, то Валечка погибла смертью невинного человека. Она не заслужила такого конца».

На этом Татьяна Андреевна закончила чтение.

— Бабуля, какая дата стоит на письме?

— Вот она, дата. — Татьяна Андреевна ткнула сухоньким артрозным пальчиком в лист бумаги. — 10 февраля 2014 года.

Мы с Аней многозначительно переглянулись.

— Значит, убийство произошло еще раньше…

— Пока я написала, пока пришел ответ… — прошелестела старуха и вдруг подняла вверх указательный палец. — Я точно помню, что, когда все это произошло, люди выбрасывали новогодние елки. Когда приехала милиция, у Валиной двери стояла елка — кто-то из соседей приготовился выносить во двор. Вот это я помню точно.

— Значит, она погибла где-то в середине января, — заключила Аня.

— Елки обычно выбрасывают после старого Нового года, — согласилась бабушка.

— Бабуля, посмотри, пожалуйста, на это фото, ты узнаешь в этой женщине Валентину? Это она? — Аня нашла в галерее своего телефона нужный снимок и предъявила бабушке.

Татьяна Андреевна снова нацепила очки и стала вглядываться в фото.

— Это она, Валя, — уверенно сказала она.

— Как ты думаешь, этот снимок был сделан незадолго до ее смерти?

— Думаю, задолго, — не согласилась бабушка. — Посмотри, какая у нее здесь стрижка, волосы хорошо покрашены. После смерти мужа она запустила себя, перестала стричься, красить голову, ходила с хвостиком. И вообще — она здесь улыбается, светится вся. А после того, как Руслана посадили, она в подъезд боялась одна заходить. Я же говорила, запуганная была, съежившаяся вся какая-то… В общем, ничего от нее не осталось.

Мы для приличия посидели еще несколько минут и засобирались. Татьяна Андреевна улыбалась нам на прощание, а я совершенно искренне поблагодарила ее за гениальные беляши.

— Ну и что ты на это скажешь? — вцепилась в меня Аня, как только мы вышли во двор, — Альбина — обманщица, это факт. Но что за всем этим стоит?

— Валя могла заниматься в «Белой лилии» задолго до всех своих драматических событий, — предположила я. — Но тогда нестыковка… Альбина ведь рассказала тебе историю с ее мужем как уже случившуюся… Не соображу вот так сразу…

— Ладно, поехали ко мне, — предложила Аня, — вместе будем соображать.

Аня жила в новом, только что заселенном спальном районе, в свеженькой многоэтажке. В квартире у нее тоже все было свежее и новое: современный дизайн просторного холла, нафаршированная всякой умной техникой кухня в хай-тековском духе.

— Голова кругом, честное слово! — заявила она, снимая с меня куртку и пристраивая ее на вешалку во встроенный шкаф. В домашней обстановке, с волосами, взъерошенными по последней моде, Аня выглядела совсем девчушкой, хотя, судя по всему, давно уже была вполне состоявшимся, хорошо зарабатывающим и мыслящим человеком.

— После бабулиных беляшей есть совсем не хочется, — сказала она, открыв холодильник. — Разве что фруктовый салатик сделать? Ты как?

— Это без меня, — отказалась я, — чувствую полную объетость и до вечера вряд ли смогу думать о еде. Беляши у твоей бабушки знатные. С детства таких не ела.

— Тогда вино, — приняла решение Аня. — У меня хорошее, итальянское, «Неро д’ авола», обожаю его.

— У меня есть коньячок, — ответила я, не смущаясь, — в Анином обществе я уже чувствовала себя расслабленно.

Мы поставили перед собой каждая свой напиток и глубокомысленно замолчали.

— Исходить будем из того, что мадам на фото — все-таки Валя, и история рассказана именно про нее. Бабушка ее тоже признала, не одна я. В апреле 2014 года Валя уже никак не могла подписать свою фотографию, потому что ее не было в живых. Значит ли это, что Альбина совершила подлог? Может ли быть другое объяснение?

— Теоретически — да, — отозвалась я, — самое простое. Валя занималась в центре, когда у нее произошла беда с мужем, иначе откуда Альбине быть в курсе этой истории? Но о том, что через некоторое время убили саму Валю, Альбина просто не знала — выпустили ученицу на все четыре стороны, и дело с концом.

— А фото? Бабушка сказала, что после посадки и смерти мужа Валя перестала за собой следить. Красить голову и стричься, ходила с хвостиком. А на фото — цветущая ухоженная женщина, которая так и светится довольством.

— Она же могла подарить свою более раннюю фотографию, — предположила я.

— Тогда Альбина лжет, — настаивала Аня, — как ни крути, а она лжет. На собеседовании она сказала нам, что ученики, прошедшие курс и вернувшиеся к жизни, оставляют свои фотографии как доказательство того, что к ним вернулась уверенность. Она говорила, что они присылают или сами приносят фотографии именно из своей «новой» жизни, вот в чем все дело. И они просят об этом и других учеников, успешно прошедших курс и доказавших, что они победили обстоятельства.

— Об этом ты мне не говорила, — уточнила я, — но раз так, значит, мы имеем дело с сознательным обманом клиентов. Поведение Альбины — это недобросовестность продавца, впаривающего свой товар любой ценой.

— Как ты думаешь, а зачем им вообще понадобился этот семейный альбом? — задумчиво проговорила Аня. — Все эти душещипательные рассказы про бывших учеников, все эти умилительные фотки. Зачем все это? Если бы они этого не рассказывали, то их и на лжи нельзя было бы поймать.

— Но и доказательств того, что они кому-то помогли, тоже не было бы, — парировала я. — Наверное, такой у них маркетинг — показывать клиентам, что люди, вышедшие из их центра, обретают вторую жизнь.

— Да нет. Ерунда это какая-то, — не соглашалась Аня. — К ним же по объявлениям не приходят, они рекламу не дают. К ним приходят по рекомендациям. Так зачем еще эти дополнительные увещевания? Посмотрите, мол, какая у нас тут семья…

— Может, как раз для этого. Чтобы их стали воспринимать как вторую семью.

— Что-то в этом есть странное, — проговорила девушка, — какое-то у меня чувство… У Вали была проблема с мужем, и потом ее убили. Твоя знакомая, пославшая тебя в «Лилию», тоже имеет проблемы с мужем? Давно вы с ней общались? Может быть, ее уже можно спросить, как ее проблема решается?

— Я думаю, надо еще немного подождать, — осторожно ответила я.

— И какая у нее проблема, она тоже не сказала?

— Да нет, это как раз не секрет, — ответила я, сочтя, что могу рассказать суть, раз две женщины не знакомы между собой. — Она считает, что муж хочет ее убить.

— Убить?! — воскликнула Аня. — Что-то не нравится мне все это. То, что Альбина обманщица, может оказаться самым лучшим вариантом из всех возможных.

— Так может, уйдем оттуда? — предложила я.

— Ну уж дудки! — отозвалась Аня. — Не с моим характером. Это я только с виду такая птичка-невеличка. Пай-девочка. Если меня что-то заинтересовало, я не успокоюсь, пока не докопаюсь до ответа на свой вопрос.

— Я вот сейчас смотрю на тебя и вообще удивляюсь, зачем ты пошла на тренинг, — сказала я. — Не похоже, чтобы ты находилась в ступоре. Или в кризисе. Нормальная современная девушка. Если не секрет, кто ты по профессии, кем работаешь?

— Я специалист по банкротству предприятий, — ответила Аня, — моя работа требует ювелирной точности в каждой бумажке и каждой цифре. Эта специальность требует и других умений. Нужно очень хорошо и быстро работать мозгами. Придумывать нестандартные решения. У нас я считалась как раз большим специалистом по нестандартным решениям.

— Тебе надо просто уйти в другую фирму. Чтобы больше не сталкиваться с твоим бывшим мужчиной и бывшей подругой. Просто забыть о них, и все.

— А я уже ушла, — невесело усмехнулась Аня, — я только сказала, что у меня отпуск, а на самом деле ушла. А из «Белой лилии» не уйду.

— Тебе виднее, — вздохнула я, глядя на дотошную девушку Аню совершенно другими глазами. Ай да Школьница!

— Но ты же можешь сходить к этой своей знакомой под каким-то другим предлогом, — настаивала Аня. — Посоветоваться, как вести себя с тренером, например, поддаваться ли на его провокации, или еще что-нибудь в этом духе.

— Не знаю, — засомневалась я. — Я бы уже давно сходила, но у меня нет ее адреса, только телефон. А по телефону она не очень охотно разговаривает. Или я звоню, когда ей неудобно.

— Если есть телефон, узнать адрес не проблема! — взбодрилась Аня. — Пиши здесь.

Она подсунула мне салфетку и побежала куда-то в холл за ручкой.

— И как ты узнаешь?

— В моей работе приходилось узнавать и более конфиденциальные сведения, — отозвалась Аня, — пиши. Через недельку, когда подкопим впечатлений, сходишь к ней вроде как за советом.

Я нашла Полинин телефон, переписала его на салфетку, и в тот самый момент меня в буквальном смысле с ног до головы пронзило ощущение, что я вляпалась в какую-то темную историю.

Настал мой час.

— Ты любишь своего мужа? — задал мне тренер первый и неожиданный вопрос.

Помимо моей воли, клянусь, что помимо, глаза мои метнулись в сторону Ильи, который вместе со всеми невозмутимо наблюдал за происходящим.

— Да, — односложно ответила я.

— И он тебя, конечно, любит?

— Да, — кивнула я.

— И ни в чем тебе не отказывает?

— Как будто ни в чем, — отозвалась я.

— Идиллическая картина, — подытожил тренер. — У твоего мужа есть мечта?

Вопрос поставил меня в тупик, но я быстро нашлась:

— Он уже не в том возрасте, чтобы мечтать. Ставит себе цели и реализует их. Так поступают самодостаточные мужчины в его возрасте.

— Это он сам тебе сказал? Ты его спрашивала?

— Зачем мне его спрашивать?

— Ну как зачем? — настаивал тренер. — Пока человек сам тебе не скажет, откуда ты можешь знать?

— Я давно знаю своего мужа, мы живем вместе уже много лет.

— А почему у вас нет детей? — выпалил гуру.

К такому вопросу я, пожалуй, была не готова, он поставил меня в тупик.

— Мы здесь откровенны друг с другом, — напомнил гуру, — если есть причины медицинского характера, можешь их не уточнять.

— Не знаю почему, — пожала плечами я, еще не понимая, в какую пучину унижения увлекает меня изощренный ум тренера.

— Как это не знаю? Это не ответ, — оборвал меня учитель. — Нет ни одной женщины, которая не знает, бесплодна она или нет. Ты что, не посещаешь врача?

— Посещаю, — ответила я, чувствуя, как начинаю краснеть.

— И что? Твой врач хоть раз обратил твое внимание на проблему бесплодия? Рекомендовал какое-то лечение?

— Нет.

— Значит, дело не в здоровье. Может быть, ты просто не хочешь ребенка?

— В моей жизни произошли события, которые послужили причиной серьезной психологической травмы. Это не позволило мне думать о зачатии.

— Да что ты говоришь? Серьезной психологической травмы? Вот как? — Гуру уже явно глумился надо мной.

Он походил взад-вперед, как делал обычно, прежде чем опустить человека головой в унитаз, и я приготовилась к худшему.

— Что же такого с тобой произошло, что ты смогла забыть о главной функции женщины — о материнстве?

— Я не думаю, что это главная функция для любой женщины, — с вызовом ответила я, — у каждой женщины своя главная функция.

— И в чем же было, на твой взгляд, твое предназначение?

— Я была оперной певицей, — просипела я, заливаясь густой краской, — очень хорошей певицей. Но я потеряла голос.

— Вот видишь, ты потеряла голос. Но по-прежнему считаешь, что ты вправе сама решать, каково твое предназначение? Функция материнства заложена в женщину Богом. Создатель вложил в женщину, кроме обязанности быть матерью, еще и так называемый инстинкт материнства — то есть собственное, горячее желание иметь детей. Если бы женщины были лишены этого чувства, да еще и, как ты, сами решали вопрос о своем предназначении, жизнь на Земле остановилась бы. Как давно ты потеряла голос?

— Семь лет назад, — выдавила я.

— И за это время ты не успела осознать, что у Господа Бога, возможно, свои виды на твою судьбу? Что он дал тебе единственный шанс осознать и понять, что ты должна стать матерью? Ведь твой муж наверняка хочет ребенка?

— Хотел, — согласилась я.

— И что же ты? Почему же ты не откликнулась на его желание? Почему не захотела исправить свою жизнь, внести в нее смысл? Когда мужчина оказывается на распутье, ему тяжело. Потому что он обязан кормить семью и детей, на нем лежит ответственность. Если женщина теряет профессию, у нее всегда остается выход: вспомнить о самом главном. Вспомнить о том, зачем она создана Господом Богом. Разве нет?

Голос тренера гремел на весь зал.

— Кем ты себя возомнила? Решила, что если мир не услышит твоего райского голоса, то он рухнет? Человечество не обойдется без одной-единственной на весь мир гениальной певицы? Кто, кроме тебя, пострадал от того, что у тебя пропал голос? Уверяю тебя — никто! Люди по-прежнему ходят в театры, они как-то обходились без тебя и будут обходиться дальше. Ничто в мире не изменилось от того, что у тебя пропал голос. А страдаешь ты заслуженно. Ты пошла против своего мужа, пошла против воли Господа, который дал тебе возможность привести в мир нового человека. Оправдать свое существование на этой земле. Бог наказывает тебя за безмерную гордыню. Ты не несчастная женщина. Ты — бесчувственный урод! И страдаешь ты из-за своего уродства.

Тренер долго еще грохотал перед аудиторией, отщипывая от меня куски мяса, я уже его не слушала. Я беззвучно плакала. Спазмы сдавили мое горло так сильно, что еще чуть-чуть, и я бы уже не смогла дышать. Учитель, будь он трижды проклят, был прав. Он был прав: я урод. И заслуживаю того, что испытываю. Я сама обрекла себя на вечные муки. Во мне не хватает какой-то важной хромосомы, которая отвечала бы за любовь к ближним, меня не хватило даже на любовь к своему мужу. Куда там мечтать ребенке!

— Значит, Бог ошибся, когда создавал меня, раз создал такой, какая я есть.

По моему лицу катились слезы. И я не могла найти в себе силы посмотреть на других учеников, чтобы найти в их лицах хоть каплю сочувствия.

— Ну и чего же она заслуживает, по вашему мнению? — обратился учитель с традиционным вопросом. — Только не говорите мне слово «сочувствие». Не говорите, умоляю вас!

Никто и не сказал.

— Хорошего внушения, — отозвалась Бриллиантовая Вдова.

— Вот именно, — согласился с ней Алкаш.

— Мужниной порки, — выдал со своего места Ловелас. Уж он-то наверняка знал толк в таких вещах.

Аня промолчала. Она сама чуть не плакала, ей было меня жаль. Но только ей одной.

Оставшиеся экзекуции волновали меня мало, я уже не вникала в уколы тренера и жалкие, беспомощные кривлянья под иглой его жертв. Я была сторонним зрителем, не испытывающим к ученикам ни неприязни, ни жалости. Злорадства тоже не было. Я думала о словах тренера. Он не прорицатель — все, что нужно, он почерпнул из моей анкеты, которую внимательно прочитал и проанализировал, а потом безжалостно ткнул меня носом в руины моей жизни. Но меня не оставляло чувство, что он — не сомневающийся в своих словах и не боящийся больно ударить — говорил правду. Но правда эта была не в том, что я оказалась слишком слабой, чтобы противостоять жизненному удару. И даже не в том, что я не хочу ничему учиться и искать потерянную жизненную дорогу. Он оказался прав в другом, и это открытие стало для меня внезапно разверзшейся пропастью. Долгие годы я стояла на ее краю и даже не догадывалась об этом. Я лишилась не только голоса — я перестала слышать собственное сердце. Вывод, сделанный учителем, наползал на меня со своей ужасающей неотвратимостью, и как бы я ни сопротивлялась, как бы ни пыталась оттянуть момент, мне пришлось признаться самой себе в том, что я не люблю своего мужа.

Когда я в первый раз предала его? Когда не захотела менять фамилию, сочтя, что Любовь Полетаева будет смотреться на афише лучше, чем Любовь Копейкина? Когда согласилась на участие в международном конкурсе? Когда мечтала о европейских сценах и о лондонских студиях звукозаписи? Когда тщательно следила за тем, чтобы дома не кончался запас презервативов? Когда не захотела даже думать о возможности родить ребенка? Какая теперь разница.

Когда мои мысли улетели достаточно далеко от Альбининой лжи, нашего с Аней расследования и моих планов посетить Полину, она неожиданно для меня позвонила сама. Голос у нее был глухой, как будто она прикрывает трубку или старается говорить так, чтобы ее не слышали те, кто находится рядом.

— Мне нужно с тобой посоветоваться, — сказала Поля, — я уже приняла решение, но просто хочу успокоиться. Когда мы можем встретиться?

Мне хотелось сразу же вывалить ей все, что мы узнали о странной истории бывшей ученицы «Белой лилии» Валентине. Но я понимала, что вот так, без предисловия, да еще и по телефону такую историю не расскажешь.

— Хочешь, я к тебе приду? — предложила я. — Когда тебе удобно, я могу в любое время, когда нет занятий.

— Хорошо, давай сегодня вечером, к семи, записывай адрес.

Адрес я уже знала и так, но решила благоразумно промолчать — иначе как этот факт объяснишь? Но, к моему удивлению, Полина назвала мне совершенно другую улицу и другой номер дома.

— Ой, прости, думала, что запомню, но вряд ли, место незнакомое, — оправдалась я. — Минутку, я только возьму ручку.

Я схватила карандаш и первый попавшийся клочок бумаги.

— Диктуй еще раз, — попросила я.

— Базарная гора, дом 26, — послышалось в трубке. — Так я жду тебя вечером?

— Постой-ка, — прервала я, — ты назвала только номер дома. А квартира?

— Это частный дом, — ответила Поля.

— Так ты же говорила, что живешь в квартире, не в частном доме…

— Все подробности при встрече, — прервала меня она, — мне сейчас не совсем удобно разговаривать, я из квартиры временно сбежала. На Базарной горе у меня лежбище. В общем, приходи, все расскажу.

Полина отключилась, оставив меня в нетерпении дожидаться вечера. Был понедельник, и занятий в тот день не планировалось, наша «рабочая неделя» в «Белой лилии» продолжалась со вторника по пятницу. Меня подмывало позвонить Ане, но я была уверена, что если она узнает о моем сегодняшнем походе, то непременно будет набиваться в сопровождающие, ни за что не захочет терпеть до завтра. Я боялась отказать, чтобы ее не обидеть, но и брать ее с собой не могла — Полина не рассчитывает на присутствие постороннего человека. До семи оставалась чертова уйма времени, и мне нужно было прожить ее, ухитрившись не напиться, сохранить к вечеру ясную голову. Это было трудно, потому что Максим еще утром улетел на несколько дней в Москву, оставив меня без контроля и присмотра. Я нашла для себя компромиссное решение: открыла бутылку сухого красного сицилианского вина. Этим напитком я не напьюсь. Так, по крайней мере, я считала. На случай, если Максим надумает позвонить вечером на домашний телефон, я заготовила оправдание: скажу, что сеанс массажа, который я посещаю, перенесли на 20.00. Ни на какой массаж я на самом деле не ходила. Мне просто нужны были наличные на выпивку, и я придумывала повод, чтобы взять нужную сумму на месяц. Максим мне верил.

Ближе к шести меня начало распирать от нетерпения и какого-то неясного предчувствия. Я не удержалась, отправила вдогонку за сицилийским большую рюмку коньяка и вышла из квартиры. От моего дома до небольшой улочки Базарная гора ехать на такси минут пять-семь. Но если бы я осталась в квартире, я бы непременно еще что-то выпила, возможно, даже влезла бы в свой тайник, а этого делать было пока нельзя — Полинка ждала меня в состоянии вменяемости.

Вчера синоптики, ни одному слову которых уже давно нельзя верить, обещали, что сегодня будет минус два и снег. Прогноз, как всегда, не сбывался: воздух был холодный, злой, с налетающими время от времени порывами ветра, но ни единой снежинки на мою голову не упало. Я редко хожу по улицам одна в темноте, особенно если сезон и погода не располагают к неспешным прогулкам. Город с его голыми деревьями и мрачными закоулками казался мне зловещим и даже пугающим. Мой маршрут проходил вдали от улиц, где много увеселительных заведений, магазинов, административных зданий и остановок транспорта. Я шла территорией Старого города с его запущенными домами и щербатым асфальтом. От первых зданий улицы Базарная гора дорога пошла под откос. Несмотря на близость к центру, дома здесь были старой постройки — нувориши пока не облюбовали эту часть города. Сектор был заселен очень густо, заборы стояли один к одному, видимо, такой роскоши, как приусадебные участки, домовладельцы здесь не имели. Идти мне пришлось недолго, минутах в пяти от начала улицы я увидела нужный номер, прикрепленный к видавшему виды зеленому забору. Дом стоял на перекрестке улиц Базарная гора и Красная. Освещение здесь было получше, имелись уличные фонари, и через забор можно было угадать небольшое одноэтажное здание, в котором светилось одно выходящее на улицу окно. Калитка в заборе была не заперта, я толкнула ее и вошла в крошечный двор, который, скорее, походил на коридор между домом и соседским забором. Свет горел и в окне, выходившем во двор, там, видимо, была кухня. Что заставило Полинку, за последние годы привыкшую к комфортной жизни, оборудовать убежище здесь, где удовольствие от окружающей обстановки могут получать только неприхотливые и не видевшие иного старики? Я предполагала, что ответ кроется в ее страхе перед мужем. Что же произошло, пока мы с ней не виделись? Что напугало ее так сильно, что она была вынуждена прятаться, оставив свою квартиру? Во дворе освещения не было, но света из окна хватило, чтобы различить кнопку звонка. Я нажала ее и не поняла, раздался звук в доме или нет. Нажала еще раз и прислушалась, прислонившись к двери. Оказалось, дверь не закрыта. Значит, я не ошиблась, и звонок все-таки не работает.

— Поля, я здесь, — возвестила я, стараясь быть громче работающего телевизора.

Я вошла в крохотную прихожую, в которой уместились лишь зеркало по левую руку и вешалка для верней одежды по правую. Было непонятно, нужно ли здесь снимать обувь, и если да, то где взять тапочки. Я посмотрела на обувную полку и брезгливо отвела глаза — не хотелось бы мне пользоваться тем, что на ней находилось. Я сделала шаг вперед, в сторону ярко освещенной комнаты, заглянула внутрь.

— Полина, ты где? Я пришла.

Беглый взгляд отметил ковер на стене, телевизор довольно старой модификации, цветные шторки и множество фиалок на подоконнике. В старушечье убранство помещения не вписывалась лишь сервировка стола, накрытого бархатной скатертью. На столе стояли бутылка текилы, две пустые тарелки и посередине — большой набор японского ассорти, в котором были различимы разные виды роллов и суши. Соевый соус, васаби и палочки — все это было в запечатанном виде, из чего я сделала вывод, что еду только что привезли из ресторана.

— Поль, ты где? — снова позвала я.

Поля меня ждет, раз стол накрыт и дверь не заперта. Значит, я пришла вовремя и не нарушила внезапно изменившихся планов. Но где она сама? Я сняла с плеча сумку, чтобы достать телефон и позвонить, когда заметила, что в комнате есть еще одна дверь и она приоткрыта. Свет в соседнем помещении не горел. Я подумала, что там, должно быть, спальня. Неужели Полина в ожидании меня заснула? И ей не помешал работающий телевизор? Я решительно пересекла небольшое пространство и толкнула дверь в темную комнату, но она не открылась, поскольку ей мешало какое-то препятствие. Я толкнула сильнее, и дверь поддалась. Это была спальня одинокой женщины. Свет уличного фонаря, доходивший сюда с перекрестка, обозначил односпальную кровать, полированный шкаф и допотопный комодик, покрытый кружевной салфеткой. Прямо перед ним на полу валялась разбитая ваза. Как странно, что ее никто не убрал, подумалось мне. Я потом долго не могла забыть ощущения, пережитые в тот момент, когда я увидела рядом с осколками вытянутую руку. Тело, распростертое на полу, лежало в неестественной позе, сквозь пелену наползающего на меня ужаса я разглядела вывернутую женскую ногу и слетевшую с нее тапочку. Одна рука была отброшена, другая, напротив, прижата в шее. Женщина лежала лицом вниз, мне были видны лишь разметавшиеся в беспорядке волосы. Полинины волосы. В ту минуту меня охватило такое оцепенение, что я не сумела бы закричать, даже если бы от этого зависела моя жизнь — горло перехватило так, что я не могла набрать в легкие воздуха. Не могу сказать, сколько я простояла в состоянии полной прострации, слушая, как бешено колотится мое сердце, — может быть, несколько секунд, может быть, минуту. Я начинала осознавать, что вижу перед собой труп. Об этом говорило полное безмолвие, неподвижность тела, его не физиологичное положение. Видимо, в какой-то момент я все-таки пошевелилась, и тогда за спиной у меня раздался приглушенный мужской голос:

— Не двигайтесь! Отойдите в сторону!

Ужас взорвался во мне ослепительной вспышкой, и эмоции наконец получили доступ к выходу — я отчаянно дернулась и что было мочи закричала. В ту же секунду крепкая мужская рука в перчатке зажала мне рот.

— Спокойно, не надо кричать, — скомандовал незнакомец и вытолкнул меня из темной комнаты на свет.

— Вы? Что вы здесь делаете? — просипела я, как только он убрал руку с моего лица.

— А вы?

Это был Илья. Он был одет в короткое черное пальто, длинные волосы перехвачены резинкой.

— Давно вы здесь? — спросил он.

— Я только вошла, — ответила я, — мы с Полиной договорились встретиться в семь.

Он бегло посмотрел на свои часы.

— Пять мнут восьмого, — констатировал парень. — Вы ни к чему не прикасались? Постойте минуту, я сейчас.

Он решительно вошел в темную комнату и наклонился над телом.

— Ее задушили, — сказал он, снова появившись на пороге. — Так вы трогали здесь что-нибудь или нет?

— Да нет же! Я пришла, Полинка не отзывалась, я заглянула сюда посмотреть, не заснула ли она.

— Она еще теплая, — сообщил Илья, и от этих слов мне стало совсем худо, по щекам, помимо моей воли, потекли обильные слезы.

— Что же это такое? — пролепетала я солеными губами.

— Убийство, вот что.

Глаза молодого человека лихорадочно метались из стороны в сторону, осматривая помещение.

— Это стол для вас накрыт?

— Думаю, да.

— О вашей встрече кто-нибудь еще знал?

— Я никому не говорила, а Полина — не знаю, откуда мне это знать?

— Как вы договаривались о встрече? Она вам звонила?

— Да, она вчера звонила, — подтвердила я.

— Тогда вас в любом случае будут допрашивать, — сказал Илья и стал подталкивать меня в направлении коридора. — Давайте выйдем на улицу.

Мы вышли из калитки и прижались к забору. Улица теперь выглядела зловеще: ветки деревьев, качающиеся на ветру, отбрасывали тени, сплетающиеся в ритуальном танце, ветер гудел в узком проходе между домами. Когда в одном из соседних дворов завыла собака, нервы мои не выдержали:

— Я еду домой, а вы делайте что хотите, — отрезала я и сделала движение, чтобы уйти.

Илья мягко остановил меня.

— Как вас зовут? — спросил он, смертельно меня обидев.

— Люба, Любовь Николаевна, — с вызовом ответила я.

— А я Илья, — ответил он, не заметив полыхнувшего в моих глазах огня. — Учитывая то, что здесь произошло, оставаться тут, конечно, не нужно. Уходите, Люба, но дальше действуйте так, как я вам скажу.

— С какой стати? — возмутилась я. — Я буду вести себя так, как считаю нужным!

— Люба, я прошу вас, успокойтесь и выслушайте меня, — произнес Илья, приблизившись ко мне настолько, что я чувствовала его дыхание. — Вы вызовете полицию, а мне срочно нужно сделать одно очень важное дело. Полиции вы расскажете все как есть, кроме того, что видели здесь меня. Хорошо?

— Но вы здесь были, — резонно заметила я, — более того, я не знаю, что вы здесь делали, зачем явились и откуда знали Самохину!

Я выпалила все это на одном дыхании, скорее из желания отомстить за то, что он был настолько ко мне безразличен, что даже не узнал моего имени, чем руководствуясь еще какими-то соображениями, но вдруг до меня самой дошел смысл произнесенной тирады. А ведь действительно, какого черта здесь делал этот парнишка? Подкрался ко мне сзади, напугал до смерти… Зачем он сюда пришел? Откуда узнал, что Полина тут квартирует? И вообще, почему он ею интересуется? А что, если он был в доме, когда я туда явилась? Я ведь не заглядывала на кухню, не знаю, кто мог там находиться… Илья словно прочел мои мысли.

— Немного позже я объясню вам все: и что я там делал, и зачем пришел, — торопливо проговорил он, — но сейчас мне нужно сделать одну очень важную вещь.

— Какую? — во мне тоже прорезался тон, не предвещающий никаких поблажек.

— Мне нужно съездить к ее мужу, — ответил Илья, — причем срочно. Труп еще теплый, значит, она умерла совсем недавно. Мне нужно понять, дома ли ее муж, и кое-что у него выяснить.

— Вы думаете, это он?

— Это вы так думаете, — заметил Илья, — а я пока никак не думаю. Но мне нужно кое-что выяснить. Идите домой или куда там еще, звоните в полицию, но обо мне не говорите.

— Какие еще будут указания? — Я почувствовала, как мое лицо перекосило от злости. Какого черта он распоряжается!

— Послушайте, Люба, я обещаю вам все рассказать, но сейчас дорога каждая минута, если я сейчас задержусь, смысла ехать к ее мужу уже не будет, понимаете? Просто сделайте, как я вас прошу. Хорошо?

— Хорошо, а что потом?

— Вас опросят, но на подробный допрос к следователю, который будет вести дело, скорее всего, вызовут завтра, — объяснил он. — После того как вы закончите, можете мне позвонить. Мы встретимся. Если, конечно, вы не будете спешить домой, — добавил он.

— Нет, я не буду торопиться домой, у меня муж в командировке, — сказала я и почувствовала, как вспыхнули у меня щеки и шея.

— Тогда давайте телефон, я запишу вам свой номер.

Вернув мне аппарат, Илья резко развернулся и побежал к перекрестку, преследуемый тенями, которые, казалось, вот-вот дотянутся до него и куда-то уволокут. Через секунду взревел мотор, взвизгнули шины автомобиля, и я осталась совсем одна на слишком пустынной для этого времени суток улице. Пошел мелкий колючий снег, и, подгоняемая порывами ветра, взявшегося тоже неизвестно откуда, я оказалась у начала Базарной горы в мгновение ока. Я пришла в себя, только очутившись у ярко освещенного супермаркета, и почувствовала себя выбравшейся из какого-то зазеркалья. Домой я не собиралась, для меня была чудовищна сама мысль о том, что полицейские приедут в нашу квартиру. И пусть даже Максима нет, но скрыть от него факт пребывания в доме полиции я не смогу. Я набрала номер дежурной части и сообщила о событии, сказала, что в страхе покинула место происшествия, но готова показать, где именно находится труп моей знакомой. За мной приехали только через тридцать минут.

Илья был прав: меня допросил дежурный следователь. Я рассказала, что знала Полину со студенческих времен, что недавно встретилась с ней в кафе, разговорилась, и мы обе захотели продолжить наше прерванное знакомство. Вчера она позвонила мне и пригласила встретиться в доме 26 по улице Базарная гора. Я пришла. Дверь была не заперта. Я увидела накрытый стол, но Полина не отзывалась. Тогда я приоткрыла дверь в другую комнату и увидела лежащую на полу женщину. Нет, я не была уверена, что это Полина, хотя волосы похожи на ее. Нет, я не трогала ее, лишь позвала по имени. Нет, я не была уверена, что она мертва, хотя стопа ее была столь неестественно вывернута, что вряд ли живой человек стал бы мириться с такой позой. Я не сказала ни слова о присутствии Ильи, о муже Полины, которого она боялась, о «Белой лилии», от которой ожидала какой-то помощи. Мне пришлось взглянуть в лицо мертвой женщины, чтобы опознать в ней свою студенческую подругу, и я подтвердила, что это, несомненно, она — Полина Самохина. После этого у меня сняли отпечатки пальцев, взяли подписку о невыезде и предупредили, что более подробно со мной захочет поговорить следователь, который будет вести дело.

Я попросила разрешения вызвать такси и дождаться его на кухне, чтобы не мерзнуть на улице, мне разрешили, но плотно затворили за мной дверь. Дом наводнился людьми: приехали криминалисты с фотоаппаратом и ящичком с инструментами, во дворе курили полицейские в форме. Через пару минут они разбрелись по дворам делать обход, а я осталась стоять у окна. Меня колотил озноб. Такси приехало через пятнадцать минут, я объявила следователю, что уезжаю, еще раз выслушала предупреждение о необходимости явиться по первому требованию, после чего один из сотрудников проводил меня до машины.

Едва переступив порог квартиры, я бросилась к своему платяному шкафу, где у меня хранилась не начатая бутылка «Хеннеси». Я еле открыла ее трясущимися руками, еще раз возблагодарила бога, ниспославшего мне командировку Максима, налила стаканчик и выпила его залпом. Дрожь не унималась, и я поспешила в ванную, где включила на полную мощностью душ и минут десять стояла в кабине под его упругими струями.

Из ванной я вышла разгоряченной, но не успокоенной. Была почти полночь. Я достала из сумки телефон и набрала номер Ильи.

— Ну что? Вас допросили? Вы все сделали, как я просил?

— Да, я ничего о вас не сказала, если вас интересует только это.

— Нет, Любочка, не только это, — отозвался Илья, — я вообще-то давно жду вашего звонка…

— Вы обещали мне что-то рассказать…

— Я не беру свои слова обратно, но уже очень поздно, вы перенервничали, у вас стресс, мне, если честно, сейчас нужно хорошо выпить. А вам, наверное, постараться уснуть.

— Неужели вы думаете, что я смогу сейчас заснуть?! — возмутилась я, испугавшись перспективы провести эту страшную ночь в полном одиночестве. — Я, так же как и вы, буду пить. И это вряд ли поможет мне успокоиться.

— Хорошо, диктуйте свой адрес, я приеду за вами, — снизошел Илья, — но учтите, что сейчас полночь, спиртное не продают, а у меня только одна пол-литровая бутылка коньяка, так что если хотите напиться, берите что-то с собой.

— У меня есть, — заверила я, — записывайте адрес. Когда подъедете, маякните, я спущусь.

Илья пообещал приехать через пять-семь минут, и я стала в спешке собираться. Припудрилась, положила в сумку коньяк. О своем вылете в Москву Максим сообщил мне вчера вечером, так что ужин готовить я и не собиралась, но, понимая, что питье без закуски может плохо кончиться, все же полезла в холодильник. При виде упаковок и баночек перед моим взглядом предстала картина: стол и на нем блюдо с японской едой. Горло немедленно скрутил спазм, и я тут же захлопнула дверцу. Достала из шкафчика две упаковки итальянского сухого печенья с цукатами, и в этот момент мой телефон бодро заиграл Моцарта. Я быстро оделась и, уже готовая к выходу, прямо в сапогах, протопала в гостиную, залезла в наш семейный бар и извлекла оттуда бутылку французского шампанского «Патриарш». Кто знает, вдруг наш разговор затянется и домой я вернусь только утром?

Среди множества ночевавших во дворе безгаражных машин только одна подавала признаки жизни — это была «пятерка» «БМВ», ее фары вспыхнули, когда за мной закрылась дверь подъезда. Ситуация была для меня настолько необычной, что волнение накрыло с головой. Когда я в последний раз бежала среди ночи на свидание с мужчиной? Пусть это свидание вызвано трагическими причинами, пусть у меня нет никакой надежды на то, что мужчина, к которому я иду, хоть сколько-нибудь во мне заинтересован, но сама обстановка — ночь, вспыхнувшие условным маяком фары, знакомый силуэт на водительском сиденье — все это ударило мне в голову сильнее коньяка. Я села рядом и встретилась с Ильей долгим взглядом. Почему я не боюсь его? Он был в доме, где убили женщину, и неизвестно, сколько он там находился. Пришел ли сразу за мной или прятался в кухне? И ведь кроме меня, никто не знает, что он там был, он останется вне подозрений, если я о нем никому не расскажу. Внезапно меня пронзила судорога острого, панического страха. Что я делаю?

— Ну что, поехали? — сказал Илья, едва заметно улыбнувшись кончиками губ, и мне показалось, что он прочитал всю гамму испытанных только что мною чувств.

— Поехали, — ответила я. Судорога оказалась кратковременной, если не сказать — молниеносной.

Илья остановился во дворе относительно нового жилого дома, минутах в пяти езды от моего собственного. Ювелирно припарковался между двумя джипами и открыл передо мной переднюю дверцу:

— Прошу, — сказал он, подавая мне руку.

Мы поднялись на восьмой этаж и оказались в квартире. Илья сразу включил свет везде, где только можно, и стало понятно, что квартира однокомнатная. Его дом был абсолютно безликим и наводил на мысль о съемном жилье. Аккуратный, но без фантазии ремонт, скучная расцветка обоев, типовая мебель и невзрачные шторы. В коридоре имелся небольшой встроенный шкаф, в комнате — рабочий стол с включенным ноутбуком, диван, телевизор. Сразу бросалось в глаза, что в доме нет ни одной книги, ни одного сувенира. Фотографии, милые безделушки, уютные пледы, цветы — все, что делает квартиру домом, здесь полностью отсутствовало. В кухне ситуация была почти такой же. Унылый недорогой кухонный гарнитур, плита, небольшой диванчик. И ни одного предмета, говорящего о том, что это не просто помещение, а любимый хозяином обжитой дом.

— Ты здесь не живешь, — констатировала я, будто не обратив внимания на то, что назвала Илью на ты.

— Почему не живу? — отозвался он. — Живу, просто временно.

— Съемную квартиру сразу видно, — заметила я несколько разочарованно. — А почему ты здесь временно? Ты живешь где-то в другом городе? Или это после развода?

— Я живу в Московской области, в Люберцах, работаю в Москве, — одной фразой лишив меня иллюзий, ответил Илья. — Ты знаешь, как выяснилось, у меня почти нечего есть. Только сыр и ветчина. Ты не против бутербродов?

Я молча достала из пакета две упаковки печенья и бутылки.

— Не против, но есть, честно говоря, не хочется.

— Пить и при этом не есть опасно, — заметил Илья и занялся нарезкой сыра и ветчины.

— Наверное, — отозвалась я, выждала минутку и добавила, не выдержав: — Но я бы выпила. Меня до сих пор всю трясет.

Илья проигнорировал принесенную мною бутылку и налил из своей — она была уже открыта и даже чуть-чуть начата. Коньяк тоже был хороший, армянский.

— Тебе удалось съездить к мужу Полины? — спросила я, выждав несколько секунд.

— Да, и представь себе, он был дома, — ответил Илья, выставляя на стол нехитрое угощение. — К тому же он был пьян. Он явно не выходил из дому в ближайшее перед моим приходом время.

— Ты думаешь, это не он?

— Когда мы пришли, твоя подруга была еще теплая, она умерла совсем недавно, я не эксперт, точно не скажу. Но, — Илья поднял указательный палец, — если это сделал ее муж, он должен был ухитриться очень быстро, просто молниеносно вернуться домой. Я гнал со всей дури и в квартиру попал сразу. Он был совсем тепленький. На столе — картошечка жареная, бутылка почти допитая, сам еле-еле лыко вяжет. К тому же он живет в Северном районе, а там метет не так, как здесь, в центре. Там метет прилично, а куртка у него была совершенно сухая.

— Но он мог…

— Он все что хочешь мог, — оборвал меня Илья, — я просто оценил ситуацию. Но я не следователь и не оперативник.

— А кто ты? — помимо моего желания вырвалось у меня.

— В смысле?

— Ну не следователь, не оперативник, — промямлила я, — но ты пришел в дом к Полине. Ты предвидел, что может произойти что-то плохое? Или она тебя пригласила? Что это было? Кто ты такой? У меня такое ощущение, что и в «Белой лилии» ты появился не просто так.

— Не просто так, — согласился Илья и взял с блюда бутерброд.

— Я что, клещами должна из тебя информацию вытягивать? — обиделась я. Меня стало напрягать молчание человека, с которым меня связало столкновение в столь щекотливых обстоятельствах. — Ты просил ничего не говорить полицейским, я не сказала. Но ты обещал дать мне объяснения. Или нет?

— Извини, — Илья накрыл своей рукой мои пальцы, — я просто не знаю, с чего начать. Это довольно длинная история.

— Ничего, у меня есть время, — успокоила его я, — и коньяка у нас предостаточно.

— Та женщина, которая ходит вместе с нами в группу, ну которую называют Д-5… — начал он.

— А… Бриллиантовая Вдовушка, — подхватила я, не подумав.

— Она вдова, совершенно верно, а ты откуда знаешь? — удивился он.

Пришлось объяснить про прозвища. Илья посмотрел на меня с удивлением, хмыкнул и продолжил:

— Так вот, Евгения Леонидовна — вторая жена моего отца. Он умер много лет назад. Ее второй муж тоже умер, так что она двойная вдова, так сказать. И про «бриллиантовую» ты угадала: ее второй муж обладал большими ценностями, он был коллекционером. Этот бриллиант, который бросился тебе в глаза, ей не следовало бы носить в будничной жизни, ей об этом говорили многие, но это память о муже, и она никого не слушает. А уж тем более теперь.

Илья посмотрел на меня в упор, как бы размышляя, стоит ли мне доверять. Но в его ситуации, видимо, выбора у него не было, и он продолжил:

— Теперь, когда умер Роберт, у нее совсем никого не осталось.

— А кто такой Роберт?

— Это ее сын от первого мужа, то есть от моего отца.

— Твой брат? Сводный?

Илья кивнул и опрокинул в себя полбокала коньяка.

Евгения Леонидовна Семилетова, в первом браке Шаталова, и сейчас сохранила правильность черт и благородство осанки, нетрудно было представить себе, что в молодости она была очень красива. Отец Ильи оставил ради нее семью с маленьким ребенком. То есть с Ильей. Он приходил потом к матери Ильи, каялся, плакал, но никогда не просился назад — слишком уж поглотила его мысли красавица, удивительно похожая на Элину Быстрицкую. В браке с ней родился мальчик Роберт, болезненный, но очень умный и способный. Потом общий отец Роберта и Ильи неожиданно умер от разрыва аневризмы в легком. Его вторая жена вдовствовала не так уж долго. Поклонников у нее было много, бытовые и финансовые нагрузки оказались не по ее нежным плечам, и скоро она вышла замуж за очень состоятельного человека, известного архитектора и коллекционера Павла Иннокентьевича Семилетова. Он был гораздо старше Евгении, но они прожили положенные им судьбой годы счастливо. Павел Иннокентьевич воспитывал маленького Роберта как своего сына, прививал ему вкус к прекрасному, пожил бы он подольше, приемный сын, возможно, смог бы более осознанно отнестись к ценностям, которые имел его отчим. Но в 69 лет Павлу Иннокентьевичу диагностировали рак желудка с метастазами в печень и поджелудочную железу. Умирая, он завещал Роберту значительную часть своих ценностей. Объем семилетовского наследства еще только предстояло определить, истинную цену многих предметов ни Евгения Леонидовна, ни тем более Роберт просто не могли себе представить — одни предметы стоили недорого, другие являлись почти сокровищами. Павел Иннокентьевич коллекционировал старинные офорты и эстампы, картины русских художников XIX века, ювелирные изделия, имеющие художественную, а иногда и историческую ценность, археологические артефакты, иконы, редкие камни. Что-то он подарил областному краеведческому музею, что-то — потомкам художников, полотна которых имелись в его коллекции, что-то завещал дочери от первого брака, что-то — какому-то русскому фонду, что-то — кафедральному собору, но даже после этого в остатках его коллекции кое-что осталось. Тем более что дары заключались чаще всего в произведениях изобразительного искусства и иконах, семье же он оставил ювелирные изделия и камни. Для оплаты работы экспертов и комфортного существования, своего и Роберта, Евгения Леонидовна решилась продать несколько экспонатов, остальное они задумали описать и сохранить в неприкосновенности до тех пор, пока не будет выяснена точная оценочная стоимость каждой вещи. Кроме того, Роберт получил от Евгении Леонидовны задание найти специалиста и прозондировать почву для выхода на европейские аукционные дома. Ценности были помещены в банковское хранилище. Роберт между тем делал вполне успешную адвокатскую карьеру, Евгения Леонидовна жила на средства, которые куда-то выгодно поместила, в общем, никто из них не нуждался. Взаимопонимание между сыном и матерью было нарушено, когда Роберт стал встречаться с «неподобающей» женщиной. Такое определение дала ей Евгений Леонидовна и была в нем непреклонна. Строго говоря, не согласиться с ней было трудно. Девушку звали Лана, но Евгению Леонидовну посещали сомнения в подлинности этого имени. Ей было лет 25, и она имела надутый силиконом зад и выдающийся бюст с тем же содержимым внутри. Как она могла охмурить Роберта, интеллигентного, умненького, домашнего мальчика? Это просто не укладывалось в голове. Но еще непонятнее было, чем мог он сам привлечь девицу такого склада. Евгения Леонидовна взывала к разуму сына, просила ответить на один простой вопрос: зачем юная и симпатичная, в общем-то, девушка вкладывает немыслимые деньги в преображение (интеллигентно выражаясь) своей стройной фигуры? Зачем добивается гипертрофированных форм? Чего она этим добивается? Ведь совершенно очевидно: для нее это не борьба с физическими недостатками, что еще можно было бы понять, а банальное вложение денег. Своего рода инвестиция для привлечения богатых мужчин. Род занятий девушки был написан у нее на лбу, хирургически измененных скулах и губах крупными буквами, которые складывались в слова, трактуемые только одним образом. Ее снимки в Инстаграме подтверждали то, с чем спорить стал бы только законченный глупец. Но Роберт как будто ничего не видел. Он был не избалован женским вниманием и, когда познакомился с ТАКОЙ девушкой, просто съехал с катушек. Внешне Роберт был типичным ботаником: близорукие, постоянно прищуренные глаза, ранние залысины на кудрявой голове, угловатая нескладная фигура. Вечная смущенная улыбка придавала его лицу обаяние и вид невинный и даже девственный, но женщины типа Ланы ищут внимания не таких мужчин. Для нее он — молодой, подающий надежды адвокат — не представлял никакого интереса. Он не ходил по ночным клубам, не тратил деньги на развлечения, ездил на скромной «Мазде» и не источал никакого внешнего лоска. Евгения Леонидовна была уверена, что информация о том, что они с сыном собираются оценить и, возможно, частично продать коллекцию, дошла до людей, заинтересованных в получении семилетовской сокровищницы даром. То есть до криминалитета, который и подсунул ее дураку-сыну ушлую девчонку. Оставалось ждать, когда юная волчица женит дурачка на себе или оберет его полностью, даже не прибегая к официальному оформлению отношений. Но всерьез Евгения Леонидовна забеспокоилась только тогда, когда ее сын внезапно уехал со своей возлюбленной в незапланированный отпуск. Она стала копаться у него в компьютере, помчалась в турагентство, где он, судя по переписке, покупал тур, и пришла в ужас. Ее сын уехал со своей силиконовой девкой на неделю в Амстердам, а оттуда они должны были отправиться в двухнедельное путешествие на Маврикий. Пятизвездочный отель на берегу океана стоил баснословно дорого. До сих пор Евгения Леонидовна и Роберт проводили свой отпуск в небольшом итальянском городке Риччоне, в регионе Эмилия-Романья, на мелководном побережье Адриатического моря, в добротном четырехзвездочном отеле. Оттуда они выезжали во Флоренцию, Венецию, Болонью и Сан-Марино. О таких экзотических и безумно дорогих островах, как Сейшелы или Маврикий, даже не заговаривали. Евгению Леонидовну чуть не хватил удар. Ослепительная, как молния, и страшная догадка пронзила ее. Наиболее ценные предметы семилетовской коллекции хранились в двух банковских сейфах. По договору с банком доступ к одной из этих ячеек имела Евгения Леонидовна, к другой — ее сын. Вдова, не помня себя от ужаса, бросилась в банк проверять свою догадку, благо у нее была такая возможность — ячейки она арендовала в отделении, где одну из руководящих должностей занимала ее добрая приятельница. Знакомая подтвердила, что последний визит в своему сейфу Роберт нанес за месяц до отъезда, об этом в банке имелась соответствующая отметка. Это значило, что сын, не поставив в известность мать, запустил лапу в семейную сокровищницу. И Евгения Леонидовна понимала, что это только начало: Роберт вернется и рано или поздно опустошит свой сейф полностью. Силиконовая девица вытрясет из него все до последнего камешка. Вдове оставалось ждать возвращения наследника, после чего устроить серьезный разговор, обратить внимание на недопустимость пустого разбазаривания семейных реликвий, пригрозить полным разрывом отношений и отлучением от дома. Существовала опасность, что сорвавшийся с цепи Роберт примет вызов и порвет с матерью ради силиконовой проститутки. Ему нужно было доказать, что эта девушка — проходимка. И доказать с фактами в руках.

Евгения Леонидовна предвидела, что объяснение с Робертом будет сложным в любом случае: сын, который еще недавно советовался с матерью по любому поводу, сообщил о своем отъезде скупой эсэмэской, в которой было лишь несколько слов: «Мамуля, срочно уехал в отпуск. Подробности по возращении. Целую, сын». Евгения Леонидовна понимала, что его отпуск не мог быть срочным или непредвиденным, потому что шенгенская виза у Роберта уже закончилась и ему нужно было получать новую. Значит, он планировал свое путешествие заранее. Планировал и скрывал от матери. В такой ситуации рассчитывать на его понимание, на то, что он вдруг одумается, было бы очень наивно. Евгения Леонидовна обратилась в частное сыскное агентство, и для нее быстро выяснили, что девушка Лана, на которую также была оформлена путевка и виза, — это уроженка Рязанской области 24-летняя Светлана Хабарова, имеет законченное среднее образование, не судима, не привлекалась. Больше о ней не было известно ничего. И даже имя ее поддельным было считать нельзя: Лана — вторая часть полного имени Светлана. Евгения Леонидовна сначала предавалась панике, но к концу сыновнего вояжа пришла в себя, все хорошенько обдумала и стала готовиться к объяснению.

Объяснение было трудным, Роберт доказывал, что имеет право распоряжаться своей частью наследства по собственному усмотрению, что мать не должна вмешиваться в его личную жизнь, что он, как всякий мужчина, хочет любви, и ему приятно, когда рядом такая эффектная женщина, о какой он раньше и мечтать не смел. На материнские резоны отвечал лишь, что во все века истинно шикарные женщины стоили дорого и выбирали мужчин с положением и деньгами. Об этом говорит вся мировая классика, так была устроена жизнь во все времена. А он, Роберт, не хочет сидеть, как злобный гном, на сокровищах и влачить при этом жалкое существование. И Павел Иннокентьевич как мужчина понял бы его. Последний аргумент добил мать окончательно — Павел Семилетов, между прочим, тоже женился на красавице. И мамочка выбрала именно его, успешного и богатого, а не какого-нибудь заштатного инженеришку, потому что знала цену своей красоте. Евгения Леонидовна от такого сравнения побагровела, но нашла в себе силы не сорваться на крик, а напротив — ледяным тоном заметила, что она при ее красоте и знании ей цены не была проституткой. Роберт попросил доказательств и не получил их. Мать никак не могла доказать, что его избранница — девка легкого поведения. Евгении Леонидовне ничего не оставалось, как поставить сына перед выбором: или я, или она. Роберт поступил так, как она и боялась больше всего: развернулся и ушел.

Полгода она ничего не слышала о сыне, не пыталась с ним связаться. Переживала свое горе тяжело, но молча и с достоинством. Эксперты, с которыми она сотрудничала, сообщили, что Роберт приостановил общение по поводу оценки коллекции. Евгении Леонидовне оставалось лишь догадываться, что происходит с ее мальчиком, как развивается его личная жизнь, в каком состоянии часть коллекции ее мужа. А летом старый знакомый сказал Евгении, что видел Роберта в совершенно непотребном виде: в стельку пьяным, еле держащимся на ногах. Он пошел за ним и понял, что приемный сын Семилетова снимает жилье в соседнем доме. Потом он снова увидел Роберта — на сей раз спящим на скамейке возле своего подъезда. И опять в стельку пьяным. Евгения Леонидовна решила действовать. Когда сын гибнет, гордость — не лучший подсказчик. Она позвонила Роберту и застала его подвыпившим, заставила назвать его новый адрес и сказала, что завтра же утром, когда сын отдохнет, она непременно придет для разговора по душам. Она не хотела больше ультиматумов, боялась, что Роберт слишком слаб для этого.

Утром следующего дня Евгения Леонидовна пришла по адресу, где квартировал ее сын. Район был новый, надо было еще разобраться, какому дому принадлежит буква «а», а какому «б», к тому же во дворе творилось что-то невообразимое: у одного из подъездов стояла карета «Скорой помощи», две полицейские машины и целая толпа гулко переговаривающихся жильцов. Что-то здесь случилось. Евгения Леонидовна была слишком поглощена своими проблемами, чтобы любопытствовать, поэтому постаралась проскользнуть в подъезд сквозь толпу. На пороге ее остановил сотрудник полиции, вежливо поинтересовался, в какую квартиру она идет. Она назвала номер и по внезапно метнувшимся глазам молоденького полицейского, по аккуратному жесту, которым он придержал ее, вдруг все поняла. Она дернулась в сторону, растолкала зевак и несколько секунд, прежде чем упасть в обморок, стояла как вкопанная.

Расследование обстоятельств смерти Роберта проводили спустя рукава. На кухонном столе он оставил записку со словами: «Мама, прости меня за все». Лист бумаги, на котором было начертано предсмертное послание, был аккуратно оборван, и это наводило на мысль, что на самом деле письмо матери было длиннее, в нем содержалось что-то еще. Или Роберт только сел его писать, и его прервали. Это не было похоже на законченную записку, Евгения Леонидовна была в этом уверена. Оставшуюся часть листа бумаги нигде не нашли — ни в мусоре, ни в бумагах. Так куда, спрашивается, она делась? К тому же Роберт панически боялся высоты, Евгения Леонидовна была убеждена в том, что если бы ее сын задумал свести счеты с жизнью, он избрал бы для этого любой другой способ. Ее доводы не были услышаны. Посторонних, входивших в его квартиру или выходивших из нее, никто не видел (но разве это гарантировало, что их не было?!). Записка в наличии имелась. По свидетельствам знакомых, Роберт переживал тяжелую личную драму — девушка, которая его взволновала, бросила его. И ушла она как-то плохо. Коллеги по работе рассказали, что в последнее время непьющий Роберт сильно злоупотреблял спиртным, якобы он очень хотел помириться с матерью, но боялся даже показываться ей на глаза. Следствие сочло, что все это, вместе взятое, — достаточная причина для того, чтобы слабый духом человек отказался от сопротивления обстоятельствам. Но Евгения Леонидовна не верила в самоубийство сына. От одного из коллег Роберта она узнала, что последнее время, может быть, месяца два или три, он посещал некие психологические тренинги. И коллега даже вспомнил название центра — «Белая лилия». Больше ничего Евгении Леонидовне узнать не удалось.

Я слушала рассказ Ильи с интересом, не перебивая и не переспрашивая. Это была еще одна история человека, связанного с «Белой лилией» и закончившего свои дни трагически. Не слишком ли много смертей вокруг одной организации?

— Ты думаешь, что смерть Роберта может быть как-то связана с «Белой лилией»?

— Пока не знаю, но я должен это выяснить. Меня просила Евгения Леонидовна, Роберт — мой брат.

— А ты что, специалист в области таких расследований? — не удержалась я. — Кто ты по профессии?

— Когда-нибудь я более полно удовлетворю твое любопытство, — уклончиво ответил он, — а пока скажу лишь, что крупным специалистом я, конечно, не являюсь. Но имею некоторый доступ к некоторой информации, назовем это пока так. И я просто не мог ей отказать. Роберт — мой брат.

Он разлил коньяк по бокалам, и только тут я заметила, с какой скоростью убывает содержимое бутылки.

— А ведь это не первая история с таинственной смертью ученика «Белой лилии». Одна девочка недавно докопалась еще до одной. Рассказать?

Илья всем телом подался вперед и воззрился на меня совершенно трезвыми глазами.

Я рассказала ему все, что знала о смерти неизвестной мне женщины Валентины. Как Аня узнала ее по фотографии, как мы стали копать и до чего в итоге докопались. Илья выглядел не ошарашенным, нет, но очень сильно возбужденным.

— Это уже система, понимаешь? Ты сама видишь, что происходит? Мы знаем как минимум о трех людях, связанных с «Белой лилией». У всех трех имелись средства. Все трое переживали жизненный кризис. Все трое погибли. Я не верю в такие совпадения.

— Я тоже, — пискнула я.

Мне очень хотелось расспросить Илью о нем самом: кто он по профессии, почему Евгения Леонидовна поручила расследование именно ему. Но мне казалось, что сейчас он не захочет отвечать. Раз не рассказал сам, значит, еще не окончательно доверяет мне и пока не расскажет. А получать отказ мне очень не хотелось. Но кое в чем я уже чувствовала себя польщенной: я все-таки с самого начала угадала правильно — Илья появился на тренинге не по той же причине, что и все остальные. Может быть, он и не журналист, но его миссия оказалась куда более серьезной, нежели написание репортажа или даже аналитической статьи. «Ай да Любочка! — подумала я про себя. — Не совсем еще скисли твои мозги».

Мы съели бутерброды, выпили чай с итальянскими печеньками, а коньяк все никак не сбивал меня с ног. Но в какой-то момент Илья посмотрел на часы и заключил, что пора спать.

— Что же мы будем делать дальше? Ведь нужно докопаться до истины, теперь уже это дело принципа.

— В таком состоянии мы можем самое большее дойти до спального места, — ответил он. — О дальнейших действиях будем думать на свежую голову.

— Я хочу тебе помочь, — предложила я. — Ты согласишься на мою помощь?

— Если это не будет слишком опасно, — ответил он.

— Это не ответ! — вскрикнула я. — Я теперь не смогу не думать об этом! Погиб человек, который мне доверился, погибли другие люди, мы должны что-то сделать! Мы должны понять, кто имеет доступ к клиентской базе «Белой лилии» и пользуется ею.

— Ладно, иди спать, завтра продолжим этот разговор, — сказал Илья и встал со стула.

Как джентльмен он уступил мне свою кровать, а сам расположился на диванчике в кухне. Я пошла умыться перед сном, думая о том, что, наверное, не смогу заснуть в чужой квартире. Но ошиблась: провалилась в сон в ту же секунду, когда моя голова коснулась подушки. Ночь без сновидений пронеслась как одно мгновение. И встала я, по моим понятиям, чуть свет — в начале восьмого. Мучила смертельная жажда и стыд за то, что я так напилась и даже не попыталась уехать домой. И ведь Илья не сделал ни малейшего шага к сближению, ни на минуту не дал мне понять, что я интересую его как женщина. Зачем тогда я тут завалилась? Да, мне не хотелось оставаться одной в квартире, перед глазами стояло навязчивое видение: мертвая женщина с неестественно вывернутой ногой. Я боялась быть одна, но являлось ли это достаточным оправданием для того, чтобы вести себя как назойливая бродяжка? Что подумал обо мне Илья?

Я тихонько прошла на кухню, чтобы влезть в холодильник, и вздрогнула, когда оказалось, что Илья не спит.

— Ищешь шампанское? — спросил он, широко зевнув.

Я кивнула и посмотрела на него. Заспанный и растрепанный, с обнаженным торсом, выглядывающим из-под толстого махрового одеяла, он был совершенно неприлично, вызывающе сексуален. Видимо, на моем лице отразилось нечто такое, что привело его в замешательство.

— Иди в комнату, я сейчас открою его и принесу.

Я пулей улетела к себе, главным образом чтобы скрыть волнение. Несколько минут слушала звуки, доносящиеся из другой части квартиры: скрипнул диван, значит, Илья встал. Прошипел бачок унитаза, после чего в ванной зашумела вода. Он умывался. Я поняла, что смертельно хочу в туалет, ведь за ночь не просыпалась ни разу. Я быстро посетила его и по дороге в комнату остановилась у зеркала в прихожей. Как ни странно, выглядела я не так уж плохо. Без макияжа и прически, без трагической складки у рта, к которой уже привыкла за последние годы, я показалась себе совсем другой — хорошенькой и даже озорной, потому что в глазах плясали черти. Когда Илья хлопнул дверцей холодильника, я со всех ног бросилась в ванную: умылась, выдавила в рот пасты, пальцем почистила зубы, расчесала волосы. В кухне Илья ждал меня с полным бокалом.

— А ты? — заискивающе спросила я.

Он улыбнулся, понял мою неловкость, взял еще один фужер.

— Будем здоровы, — сказал он.

— Постараемся, — ответила я.

Я с удовольствием пила шампанское, обдумывая, как бы задать ему главный вопрос.

— Илья, ты обещал вернуться к разговору о моей помощи. Я все-таки хочу тебе помочь.

Он оторвался от своего бокала и внимательно посмотрел мне в глаза.

— Зачем тебе это?

— Мне нужно чем-то жить, — ответила я, не раздумывая.

— Что, так плохо? — очень серьезно спросил он.

Я кивнула.

— Не волнуйся, я тебя не брошу, — сказал Илья и протянул ко мне руку. Погладил по волосам, слегка сжал затылок, притянул к себе и осторожно коснулся губами моего виска. Будто не в силах оторваться, он долго еще стоял так, прижавших ко мне губами. Этот поцелуй был самым чувственным поцелуем в моей жизни.

Часть третья

Следующий этап занятий в «Белой лилии» мне вспоминать трудно и не хочется. Мы с Ильей старательно делали вид, что едва знаем друг друга, здоровались скупым кивком головы. Ане я рассказала о трагедии, случившейся с Полиной, а также все, что узнала от Ильи, и видела, что девушка была глубоко потрясена. Она считала, что мы должны рассказать следователю, который ведет дело об убийстве Полины, все, что знаем о других странных случаях гибели людей, связанных с «Белой лилией», но этому воспротивился Илья. Он считал, что если речь идет не о чудовищном совпадении ряда трагических обстоятельств, а о некоем преступном сообществе, использующем кризисные обстоятельства людей, имеющих большие ценности, то преждевременная утечка информации может помочь душегубам вовремя замести следы. Илья был невысокого мнения о расторопности, компетентности и эффективности правоохранительной системы, что наводило меня на мысль о том, что он, скорее всего, знает о ее внутреннем устройстве не понаслышке. Хотя он вынужден был признать опасность того, что самостоятельное расследование может нас никуда не привести. У нас нет доступа к информации, мы не обладаем полномочиями, чтобы задавать вопросы и получать на них правдивые ответы. Все это так, Илья соглашался с нашими доводами, но просил нас с Аней об отсрочке. Он вынашивал какую-то идею. И убеждал нас, что, если она провалится, мы передадим всю имеющуюся информацию в следственные органы. А пока он считал, что удивить следователя нам особенно нечем: убийство Валентины, по всей видимости, так и не было раскрыто, но там следствие придерживалось версии о причастности к преступлению подельников ее покойного мужа. По прошествии такого длительного времени, когда выдохлись все свидетельские показания и упущен момент, следствие без большого восторга ухватится за новые обстоятельства, основанные на ничем не подкрепленных догадках доморощенных сыщиков-любителей, коими мы будем выглядеть в глазах официальных инстанций. Один из доводов Ильи показался нам разумным и очень веским: если вдруг, паче чаяния, нашими изысканиями все-таки заинтересуются, следователи должны будут произвести какие-то следственные действия. Каковы шансы на успех, мы не знаем, а вот то, что в осином гнезде произойдет паника, — это точно. Илья был уверен, что мы лишь вынудим преступников тщательнее замести следы. Он просил нас немного подождать, и мы с Аней согласились. Мы посещали занятия и делали вид, что не общаемся вне стен центра. Между тем внутри происходили события, воспоминания о которых я гоню от себя подальше, словно все это было не со мной. Словно мне навязали некую отвратительную порнографическую книжку, которую я против своих вкусов и принципов все-таки прочла, но никому и ни за что в этом не призналась бы. Наш гуру проявлял чудеса изобретательности, когда ставил перед собой цель разрушить все представления каждого из учеников о том, что можно и чего нельзя. Что хорошо и что плохо. Каждый из нас прошел через свой личный ад и в результате приобрел бесценный, по мнению учителя, опыт: в жизни нет никаких постоянных величин. Любой стереотип губителен для человеческой сущности. В жизни нет ничего важнее желания. Удовлетворение своих желаний — единственный закон бытия, на который стоит обращать внимание. Каждый из нас — центр Вселенной, и это единственная верная из всех непреложных истин, которыми охмуряет себя скованное предрассудками человечество. Порой мы получали задания, которые безропотно выполняли, поражаясь своей способности это сделать. Например, многим из нас пришлось совершать мелкие кражи, мы оскорбляли друг друга и разжигали друг в друге самую низменную похоть. До сих пор воспоминания обо всем этом вызывают во мне тошнотворные спазмы. Однако, как ни странно, до самого окончания курса ни один из нас не бросил так называемый обучающий цикл. И когда мы все прощались с нашим учителем, он сообщил нам, что удовлетворен плодами своей работы, что мы стали свободными людьми, которые готовы впитать в себя все радости предстоящей свободной жизни. И ведь в чем-то он был прав. Я действительно чувствовала себя изменившейся. Я почти не думала о пении, пытки воспоминаниями о блаженных мгновениях, пережитых мною на сцене, отступили. Постепенно рассеялись и мучительные мысли о несостоявшейся жизни. Я как будто стала забывать о своей несбывшейся мечте. А если и думала о ней, то мне уже не было так больно. Хотя в том, что это заслуга гуру, я сильно сомневалась. Во мне скорее сработал эффект вытеснения — меня начали терзать другие вопросы. Думая о ситуации, частью которой я невольно стала, я испытывала жгучее желание проникнуть в тайну и сопутствующий этому страх, от которого я порой просыпалась по ночам. Интерес к Илье пока что был безответным и безотчетным, а история, в которую мы впутались, выглядела все более зловещей и мрачной. Но это было настоящей роскошью по сравнению с той кромешной пустотой, которая жила во мне раньше.

Максим замечал перемены, происходящие во мне. Не знаю, как он их истолковал, но я так и не призналась ему, что посещала «Белую лилию». Мне очень хотелось рассказать обо всем Семену, все-таки он профессионал, бывший милиционер, но тогда пришлось бы открыть ему все то, что я до сих пор утаивала от Максима, а решиться на это было почти невозможно. Семен не удержится и поделится с лучшим другом, в этом можно было не сомневаться. И что тогда? Не сочтет ли Максим мое поведение предательским? О смерти своей давней знакомой я сказала ему в двух словах, не упомянув ни ее имени, ни обстоятельств, при которых об этом узнала. И все же Максим стал смотреть на меня какими-то другими глазами. Ни о чем не спрашивал, но смотрел по-другому. В середине декабря он заявил, что на новогодние каникулы мы едем в Таиланд. Интенсивный курс тренинга заканчивался как раз в конце декабря, и я вполне могла ехать, однако привычной радости почему-то не испытала. Илья на праздники должен был отправиться домой, в Москву, Аня, настроение которой заметно улучшилось, собиралась посетить подругу в Питере. Я все равно осталась бы одна, без компании людей, с которыми в последнее время меня объединяли некие общие интересы. Но мне все же было как-то не по себе, словно я уезжаю, бросая дома тяжелобольного.

— У Панюковых юбилей, пять лет со дня свадьбы, хотят отпраздновать это дело вместе с нами. Как-то неудобно отказывать. Что ты об этом думаешь? — спросил Максим, по тону которого можно было понять, что решение на самом деле уже принято.

— Я не против, — выдавила я, снабдив ответ улыбкой, которую кое-как смогла изобразить на своем лице, — вместе так вместе. Но почему пять лет? Мне казалось, они живут дольше.

— Живут — да, а поженились именно пять лет назад, — объяснил Максим. — Но мне кажется, что Семе просто хочется праздника, не важно, по какому поводу.

На самом деле мне было все равно. Я думала о другом. О Полинке, которая пришла в домишко на Базарной горе с бутылкой текилы и коробкой японских деликатесов. Она позвала меня, потому что хотела о чем-то рассказать. О чем-то важном. Настолько важном, что это стоило ей жизни. Как все это произошло? Она ждала меня к семи, но кто-то явился в дом раньше. Совсем ненамного раньше. И этого кого-то Полина знала, раз не побоялась впустить в дом. Вряд ли это был ее муж, от которого она спряталась. Это был кто-то, с кем она собиралась поговорить до меня. Либо кто-то, явившийся неожиданно. Тело лежало в маленькой спальне спиной к входной двери. Значит, убийца мог войти неслышно и напасть внезапно, но тогда у него должны были быть ключи от входной двери. Кто ее определил в этот дом? Почему жившая в комфорте Полина сделала такой странный выбор? Наверное, следствие сейчас задается теми же вопросами и все проверяет. Чего следователь не знает, так это того, что в доме был Илья. Правильно ли я сделала, скрыв эту информацию? В тот момент, когда мой взгляд, полный ужаса, был прикован к женской ноге, вывернутой совершенно неестественным образом, Илья подкрался ко мне бесшумно. Где он был до этого? Вошел в дом вслед за мной, воспользовавшись, как и я, открытой дверью? Или уже находился в доме в тот момент, когда я туда вошла? Почему я безоговорочно поверила ему? По одной только веской причине, что у него нежное лицо? И я тайно надеялась получить от него нечто запретное? Ответа на этот вопрос у меня не было.

Потом я начинала думать о Роберте, молодом адвокате, который выпал из окна съемной квартиры. О Валентине, которую, как и Полину, задушили… Интересно, ее задушили таким же способом? Если да, то для следствия это могло стать очень существенным фактором, а вовсе не домыслами доморощенных сыщиков, как утверждал Илья. Даже я, не специалист в области криминалистики и уголовного права, понимаю, что между убийствами двух женщин, возможно, есть связь. И эта связь — так называемый modus operandi, или «образ действия» преступника. Для вдумчивого, грамотного следователя это вовсе не пустые слова. Так почему же Илья так старательно отговаривал нас с Аней от посещения следственного комитета?

В этих мыслях пролетели дни приготовления к Новому году. Я пригласила Аню отметить наступающий праздник в итальянский ресторанчик, настояла на том, чтобы самой заплатить по счету, и мы с удовольствием лакомились пастой с изысканным соусом из морепродуктов, жареной рыбой и дорогим красным вином. Я стала замечать, что все реже посещаю винные отделы супермаркетов. Я по-прежнему пила, но совсем не так, как раньше. Мне уже почти не требовались коньяк или виски, я вполне могла выпить сухого красного вина, остаться при этом совершенно трезвой и не помышлять ни о чем другом. Впрочем, праздновать победу было рано. Илья поздравил меня с Новым годом дружеским эсэмэс-сообщением, к которому не смог бы придраться даже ревнивый муж. Я знала, что в середине января он вернется в город и мы встретимся.

3 января мы вместе с семейством Панюковых сели на рейс до Шереметьева, и в аэропорту меня снова посетило ощущение, словно я оставляю дома без присмотра больную кошку или собаку. Мне казалось, что я не имею права на этот отдых, что от моего присутствия в городе что-то зависит. Но среди живых не было нуждающихся во мне. Если таковые и были, то только среди мертвых.

Пхукет встретил нас ослепительным солнцем, нешуточной жарой и неповторимым тайским ароматом, в котором смешаны запахи моря, острых специй, фруктов и тропических цветов. В январе на Пхукете сухой сезон, а я люблю проливной азиатский дождь, который, бывает, встает здесь стеной, не давая глазу различить даже то, что находится на расстоянии нескольких метров. И эти неутомимые потоки небесной воды создают шум, приятнее которого для меня из всех звуков, дарованных природой, только шелест морской волны.

На этот раз я не участвовала, как обычно, в выборе курорта и отеля, Максим преподнес все дело так, будто Панюковы приглашают нас присоединиться к ним в праздничной поездке. Однако облюбованный якобы Панюковыми район Ката был моим любимым местом на Пхукете. Равно как и расположенный прямо на берегу Андаманского моря отель, в котором мы с Максимом уже бывали. В Таиланде все пляжи общественные, и этот отель мне нравился именно из-за его расположения: роскошный, широкий и длинный, удаляющийся на несколько километров пляж начинался сразу за территорией отеля, вернее, гостиница плавно перетекала в него, будто этот пляж — ее собственный, частный. И все это было не на отшибе, куда нужно обязательно добираться на такси, а в самом центре курортной зоны, где множество магазинчиков и фруктовых рынков, два алкогольных супермаркета, рестораны, кафе и ювелирные лавки, торгующие жемчугом. Отсюда легко было добраться в любую точку Пхукета. Максим ворковал, беспрерывно касался меня, что-то шептал, словом, вел себя так, как не вел уже давно. В первый же вечер, когда мы, уставшие после перелета, нашли в себе силы лишь разок окунуться в море и по-быстрому поужинать без особенных изысков в ресторане отеля, мой Максим повел себя не как вымотанный муж с многолетним стажем, а как молодой ненасытный любовник. Засыпая после его старательно исполненных ласк, я подумала о том, что этот отпуск случился неспроста. Мой муж почувствовал, что я ускользаю от него. Пока незаметно, по чуть-чуть, пока признаки моего отдаления были лишь косвенными, но до его острого, ревнивого мужского обоняния самца и владельца самки уже дошел подозрительный запах моей обновленной сущности, которая, быть может, уже успела подпустить слишком близко к себе чуждую и опасную особь другого пола.

Если бы всплеск эмоций произошел в Максиме год назад, я бы, наверное, реагировала по-другому. Вернее будет сказать — я бы хоть как-то отреагировала. Теперь же я еще больше укрепилась в осознании того факта, что моя любовь к Максиму утрачена безвозвратно. Я продолжала ценить его безупречное отношение, комфорт, которым он сумел меня окружить, и ту беззаботность, с которой благодаря ему смотрела в завтрашний день. Я испытывала к нему огромную благодарность, но это чувство было совершенно бесполым. Наверное, Максим почувствовал это. Что ж, очень жаль.

День свадьбы четы Панюковых приходился на 6 января, рождественский Сочельник. На вечер Семен заказал столик в каком-то крутом ресторане на побережье, но праздновать мы начали с самого утра. Панюковы завалились к нам с шампанским еще до девяти, когда мы даже не успели собраться на завтрак. Мы оприходовали две бутылки на четверых, после чего отправились завтракать. За столом мужчины о чем-то шептались, а после объявили, что дают нам на сборы пятнадцать минут, после чего у нас уже заказано такси на ювелирную фабрику. Уговаривать нас с Ларисой не пришлось. Максим никогда не дарит мне украшения сюрпризом. Так повелось давно, с тех пор, когда мы были еще совсем молодыми и совершенно безденежными. Он знал, что для того, чтобы носить какое-то украшение, мне нужно в него влюбиться, поэтому не рисковал покупать сам — вдруг я не влюблюсь, а деньги на что-то другое будут уже не скоро? Я подумала, что Семен хочет сделать Ларисе какой-то особенный подарок, дорогой и памятный, и отделилась от нее, обследуя прилавки по своей программе. Я не претендовала ни на что особенное, но вскоре мой взгляд привлек комплект — кольцо и сережки с черным жемчугом в обрамлении россыпи мелких бриллиантов. Лариса, к моему удивлению, выбрала несколько изделий, все не очень дорогие и в моем понимании не тянущие на памятный подарок. Потом все мы купили себе сумки — кто из ската, кто из крокодиловой кожи, выпили по капельке виски, предложенного менеджером, и, слегка уставшие, но очень довольные, вернулись в отель.

Вечером Семен Панюков меня удивил. Погода была великолепная, стол нам накрыли на террасе, выходящей на берег моря. Все мы были нарядные и в приподнятом настроении, и Сема в изобилии заказал всякую вкуснятину: суп из каракатицы, острую утку, крупных крабов, французское шампанское во льду. Это было не вполне в его духе. Мне казалось, я знаю Сему как облупленного. Он сделался взрослым состоявшимся мужчиной, но по сути своей остался тем же, кем был в день нашей первой встречи, — простым пареньком с окраины, балагуром и шутником, любителем вкусно поесть и выпить в хорошей компании, охотником до красивых женщин. Он не старался казаться умнее и тоньше, чем был на самом деле, не ходил в театры, не участвовал в обсуждении культурных событий. Он не претендовал на изысканный вкус и в одежде предпочитал простоту и удобство, а в еде — сытную, добротную пищу. Только после женитьбы на Ларисе он стал носить джинсы от «Армани», в его гардеробе стали появляться пальто от «Барберри». Я подозревала, что именно жена выбирает мужу одежду. Он сменил кроссовки на обувь от «Балдинини», стал носить стильную стрижку, и вся эта кардинальная смена внешнего облика была целиком и полностью заслугой Ларисы. И хотя выглядеть Сема стал совсем по-другому, а солидные заработки сделали для него доступными шикарные дорогие рестораны, в душе он остался все тем же простым парнем, который больше всего любил сало с чесноком, соленые огурцы и ледяную водку. Я никогда не подозревала нашего Сему в изысканном вкусе и потому в тот вечер была просто шокирована.

Первый тост Панюков произнес, как положено, за свою любимую жену и, заметно волнуясь, даже покраснев от напряжения, преподнес ей свадебный подарок в черной бархатной коробочке. Лариса открыла ее и на какое-то мгновение онемела. А потом уже заохала, заморгала, смахивая с накрашенных ресниц восторженные слезы. Я уже еле сдерживала любопытство, а вот Максим, похоже, был в курсе того, какой сюрприз готовит Семочка своей жене, — он только улыбался, глядя на счастливую чету. Наконец Лариса оторвалась от своего волшебного подарка, и моим глазам предстала изящная подвеска на причудливо свитой цепочке. Она действительно была удивительно хороша: это была русалочка, изготовленная из белого золота, а хвост и волосы были искусно украшены мелкими бриллиантами. В руках русалка держала сапфир цвета глубокого аквамарина. Украшение завораживало своим изяществом, тонкостью исполнения, совершенством линий и сочетанием камней. Я была настолько потрясена увиденным, что, когда Лариса надела подвеску на шею, мой взгляд то и дело соскальзывал на ее декольте.

— Потрясающая вещь! — сказала я, не в силах налюбоваться русалкой. — Но это ты уж точно купил не здесь, не на фабрике. Это какое-то авторское украшение, я угадала?

Сема зарделся пуще прежнего.

— Да, это не простая вещь, не ширпотреб, — констатировал он.

— Нет, ну вы видели это? У меня совершенно потрясающий муж! У меня просто неописуемый муж! Немедленно наливайте шампанского! О боже, какой сапфир! — тарахтела обалдевшая Лариса.

В какое-то мгновение я ей даже позавидовала. Впрочем, я тут же устыдилась своих мыслей. Максим видел, какое впечатление произвела на меня подвеска, и в его глазах я прочла твердое обещание, подкрепленное нежным пожатием моей руки под столом.

Когда мы, опьяненные благоухающим ночным воздухом и шампанским, объевшиеся и веселые, вернулись к себе в номер, я все-таки не удержалась и спросила мужа:

— Где же все-таки Панюков раздобыл такую невероятную прелесть?

— Я не спрашивал, — пожал плечами Максим, — но, если тебя взволновало это украшение, можно поинтересоваться подробнее. И выбрать что-то достойное тебя.

С этим словами Максим приблизился ко мне и стал целовать в шею.

— Как ты прекрасно пахнешь, — прошептал он, зарываясь в мои волосы. — У тебя будет что-то еще более красивое, я тебе обещаю.

Странно, я сама не ожидала от себя, но вещица прямо-таки запала мне в душу. Когда мы с Ларисой были одни, я попросила у нее разрешения еще раз получше рассмотреть подарок, и мы долго разглядывали его, делились мнениями и восторгами. Русалочка была исполнена с необычайным мастерством: ювелир искусно прорисовал каждую черточку на крошечном личике, каждую прядку волос, каждую чешуйку на хвосте. Неслучайным был и выбор камешка — я хоть и не специалист в драгоценных камнях, но красота сапфира, его глубокий цвет и огранка говорили сами за себя.

Мы с Ларисой сидели на веранде их с Семой номера, сокрушаясь, что нет лупы, в которую можно было бы все рассмотреть более тщательно. Но и так было ясно, что ювелир, изготовивший подвеску, мастер высочайшего класса.

— А чья же эта работа? Это ведь, наверное, какой-то известный ювелирный дом? — поинтересовалась я. — Покажи коробочку, там что-то написано? Я думаю, к авторскому изделию, особенно если в него включен подобный сапфир, должен прилагаться какой-то сертификат.

Коробочка оказалась купленной на фабрике здесь же, на Пхукете, Сема, не мудрствуя, выбрал самую нарядную. А русалка прилетела в нее в матерчатом мешочке, который Панюков не счел достаточно презентабельным для торжественного вручения жене. На мешочке был маленький штампик в виде витой буквы «Л», но на какого мастера или дом указывала эта отметка, было непонятно. Такая же витиеватая буковка имелась на обратной стороне самого изделия, она была, по всей видимости, фирменным знаком мастера. Однако никакой сопровождающей бумаги муж Ларисе не предъявил, и это показалось мне странным. Может быть, вещь старинная? Однако если он купил ее на аукционе или в салоне, какая-то бумага все равно имелась бы. Причина моему любопытству была наипростейшая: вещица очаровала меня, и мне очень захотелось чего-нибудь подобного. На мой вопрос, где Семен купил такую прелесть, он ответил предельно лаконично: через агента. Пообещал найти телефон, если, конечно, он его никуда не задевал.

За 12 дней отпуска соленый бриз Андаманского моря выветрил из моей головы неотвязные мысли о Полине и неведомых мне Валентине и Роберте. Пряный воздух Юго-Восточной Азии настраивает меня на определенный лад, заставляет сердце биться медленнее. В этой точке земного шара жизнь для меня останавливается, время замедляет свое течение, размываются контуры реальной жизни. И только в самолете, вглядываясь в черную бездну по ту сторону иллюминатора, я будто углядела очертания сгущающихся надо мной туч. Я выпила виски и то ли спала, то ли дремала, пытаясь не следить за тем, как мучительно медленно течет время в долгом полете, но в какой-то момент, между небом и землей, в кромешном мраке безбрежного пространства за окном, мне вдруг стало страшно. То ли из безмолвия и черноты воздушного океана, то ли из тяжелой спутанной дремы на меня наползло предчувствие чего-то неотвратимого и опасного, какой-то неясной угрозы, способной поставить под сомнение саму мою жизнь. Я попыталась стряхнуть наваждение, выпила еще виски и укуталась пледом в очередной безуспешной попытке заснуть.

Меня ждали. Я не беру с собой в отпуск мобильный телефон, ибо незачем — отвечать на пустые звонки означает ненужную трату денег, а важным звонкам приходить неоткуда. Я и сейчас не взяла телефон, чтобы не вызвать вопросы Максима. Но по приезде первое, что я сделала, — включила аппарат и с жадностью стала его проверять. За это время мне несколько раз позвонили из «Белой лилии», два раза пытался выйти на связь Илья (это было вчера), и Аня оставила эсэмэску: «Как приедешь, сразу позвони». Я откликнулась немедленно, и Аня пригласила меня приехать, как только смогу. Я пообещала явиться завтра с утра. Звонок из «Белой лилии» был от Альбины Николаевны, я набрала ее номер, и она, казалось, обрадованная моим звонком, пригласила меня встретиться, если, конечно, я располагаю свободным временем и желанием повидаться. О, я им располагала! Еще как располагала! Я постоянно думала о том, что сейчас, когда курс занятий кончился, доступ в «Белую лилию» для нас троих практически закрыт. Под каким предлогом можно было бы туда явиться вновь? Как затесаться в доверие к Альбине? Что предпринять, чтобы иметь хотя бы доступ в их помещение? Ничего не придумывалось. Приглашение Альбины так меня обрадовало, что я не могла скрыть своей радости по телефону.

— Я так привыкла ходить в центр, — начала лепетать я в оправдание своего щенячье-радостного тона, — он стал так много для меня значить…

— Тем более! — подхватила Альбина. — Тем более будет приятно повидаться и кое-что обсудить. Для нас наши ученики — величайшая ценность, и нам тоже очень грустно с ними расставаться. Многие идут с нами рука об руку уже не один год.

Илье я перезванивать не стала — думала сначала увидеться с Аней и потому была весьма неприятно удивлена, когда, придя к ней, застала там его. Он открыл мне дверь, улыбнулся, сказал «наконец-то», помог снять верхнюю одежду. Я настолько опешила, что осталась стоять в сапогах, думая, не следует ли мне немедленно прервать этот не начавшийся визит. Если у них закрутился роман, мне здесь делать нечего.

— Аня на кухне, жарит гренки, не может прерваться, — объяснил Илья. — Она вчера позвонила, сказала, что ты вернулась, и я немедленно приехал, чтобы тебя увидеть. Надеюсь, ты не против? Я вам не помешаю?

Я сглотнула ком, и, мне показалось, так громко, что это слышал даже Илья. Он еще — как назло — непонятно чему улыбнулся. Чтобы сгладить неловкость, я протянула ему пакет из дьюти-фри, в котором была бутылка «Курвуазье» и коробка шоколадных конфет с марципаном. Илья не удержался, заглянул внутрь и заметил:

— Уважаю.

Мы с Аней обнялись, словно были подругами не пару месяцев, а всю жизнь, и я стала хлопотать с сервировкой, выполняя Анины распоряжения. Достала чашки и блюдца, заварила ароматный японский чай, в то время как она разложила на большом подносе горячие гренки с беконом, помидорами и сыром.

— Ну что ж, девочки, мы с вами не виделись с прошлого года, давайте поздравим друг друга с наступившим годом, — предложил Илья, и мы с удовольствием выпили коньяка и набросились на горячие гренки.

Мы болтали о том о сем, не зная, как перейти к теме, о которой все трое только и думали. Наконец я не выдержала.

— Пока я была в отпуске, мне звонила Альбина, она приглашает меня встретиться.

— Мы все получили приглашение, — ответил Илья, — они подвели итоги наших занятий, и каждому индивидуально предлагают разные программы дальнейшего обучения. Кому тренинги по личностному росту, кому целенаправленные комплексные программы по различным направлениям.

— Мне предложили личностный рост, — встряла Аня. — Они сочли, что курс по преодолению кризисной ситуации я прошла успешно, но мне не хватает веры в перспективу.

— Я так и поняла, что они хотят продолжать с нами сотрудничать, — заметила я.

— Да уж что тут непонятного? — отозвался с набитым ртом Илья. — Мы курочки, несущие золотые яйца. Причем курочки, уже проверенные и оболваненные. Нам можно впарить что угодно.

— Я так поняла, что их много, этих программ? — спросила я, обращаясь к Илье. — А если и не много, то, во всяком случае, несколько. Но нас-то не очень интересует личностный рост, правда?

— Правда, — кивнул Илья. — Твоя Полина явно шла у них по другой линии. И Роберт тоже.

— Значит, надо пытаться попасть в ту программу, по которой работали с ними, — заключила я.

— Держи карман шире! — хмыкнула Аня.

— Почему же? — не согласился с ней Илья. — Думаю, это возможно, просто для этого нужна легенда.

Оказалось, пока меня не было, Аня и Илья уже нанесли свои визиты в «Белую лилию» — к Рождеству там, оказывается, был устроен праздничный фуршет: шампанское, пирожные, канапе, все как полагается.

Аня вернулась из Питера 4 января, Илья вскочил в поезд сразу же, как только получил приглашение от Альбины, так что оба посетили мероприятие, но практической пользы не вынесли почти никакой. В круг избранных им никак было не попасть. Лучезарно улыбающийся гуру предложил Ане прохождение курса личностного роста и пообещал блестящую карьеру. К Илье отнеслись несколько прохладнее, видимо, как он ни старался, но изобразить личность, переживающую тяжелый кризис, ему не очень удалось. И первоначально выбранная им версия о пресыщенном беспутной жизнью разочарованном плейбое обеспечила ему лишь приглашение на курс углубленного самопознания.

— И ты согласился? — поинтересовалась я.

— А что делать? — пожал плечами Илья. — Выбора-то нет, отойти от них в сторону я не могу. Придется довольствоваться тем, что предлагают.

Потом мы начали спорить. Я утверждала, что вся проблема в том, что у Ильи нет плана действий, он не представляет себе, по какому пути должно идти расследование, а значит, надо вернуться к тому, что мы уже обсуждали, — к обращению в официальные органы.

— Пойми, ты не сыщик, ты несколько месяцев крутишься возле этой «Лилии» и можешь крутиться еще год с тем же результатом! — настаивала я. — Твое присутствие на курсах ничего не дает. Ты не имеешь доступа к их документам, можешь только наблюдать, и больше ничего. Какой во всем этом смысл?

Илья оборвал меня жестом, высоко подняв руку. В пальцах у него был зажат какой-то предмет.

— Ты ошибаешься, — сказал он, — может, я и произвожу впечатление полного лоха, но кое в чем все-таки продвинулся.

С этими словами он положил на стол пластиковую карточку.

— Это ключ от Альбининого кабинета.

— Как ты его достал?

Илья пожал плечами.

— Да так, крутился, крутился и выкрутил.

Я поняла, что мои слова его обидели.

— А что касается твоего предложения об официальном обращении, то я сейчас все тебе объясню. Дело в том, что Евгения Леонидовна категорически против.

Когда погиб Роберт, она настаивала на том, чтобы следствие допросило его подругу Светлану. Долго искать ее не пришлось. Девушка никуда не скрылась, а на вопрос следователя пояснила, что рассталась с Робертом задолго до его трагической гибели. Роберт был сторонником традиционных отношений: хотел познакомить ее с матерью, хотел семьи и детей, слишком интенсивно интересовался, чем она собирается заниматься в жизни. Словом, грузил не по-детски, как охарактеризовала его докучливость девушка. Ей стало скучно, она не понимала, почему мужик, у которого есть деньги, живет в хорошей, но обычной квартире, почему — если у него опять же есть деньги — она должна учиться готовить жратву, лебезить перед его мегерой-мамашей, которая будет ее люто ненавидеть (тут уж сомневаться не приходится). Не для того Лана вбухивала в себя такие деньжищи, чтобы крутить дорогостоящей задницей между духовкой и обеденным столом. О том, каков был у Роберта источник поступления денег, она ничего не знала, о коллекции его отчима, по ее словам, понятия не имела. Он ей просто надоел своим занудством, и они расстались. Да, он еще долго звонил ей, даже преследовал, умолял вернуться и обещал сделать все так, как хочет она, но Лана не видела в этом смысла — к тому времени ее силиконовые прелести уже нашли нового пользователя. Когда выяснилось, что Роберт посещал занятия в «Белой лилии», Евгения Леонидовна попыталась было ухватиться за эту ниточку, но и тут следствие ограничилось формальным опросом кого-то из руководящих работников центра. Альбины, по всей видимости. Между тем предсмертная записка Роберта буквально кричала о том, что ее нельзя рассматривать именно в этом смысле. Это было письмо к матери, и оно лишь начиналось словами «мама, прости меня за все». Роберту было за что просить у матери прощения, даже если бы он не замышлял самоубийства. Но и этот довод следствие не приняло во внимание. Евгения Леонидовна попыталась зайти с другого бока: она настаивала, чтобы были приняты меры по розыску ценностей, пропавших из банковского сейфа. Однако как было доказать, что часть коллекции Павла Семилетова оказалась кем-то похищенной? Роберт посещал банк, видимо, изымал из сейфа некие предметы, но делал это, как показали сотрудники банка, в полном здравии, добровольно, без принуждения с чьей бы то ни было стороны. Договор с банком он не расторгал, в ячейке продолжали храниться несколько безделушек. Куда делось остальное? А кто ж его знает? Роберт — взрослый дееспособный мужчина и волен был распоряжаться принадлежащими ему ценностями по своему усмотрению. Тем более точную стоимость пропавших вещей Евгения Леонидовна назвать не смогла, а значит, следствие затруднилось сделать вывод, мог он прожить и прокутить эти ценности или не мог. Следствие не стало даже пытаться найти ответ на этот вопрос. Евгения Леонидовна была уверена, что предметы из семилетовской коллекции — это не иголка в стоге сена, они обязательно где-то проявятся, где-то всплывут. Если бы смерть ее сына была квалифицирована как умышленное убийство, семилетовское наследство, возможно, продолжали бы искать. Но после формальной процедуры следователь вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, смерть Роберта признали самоубийством, дело закрыли. Евгения Леонидовна не стала писать жалобы в вышестоящие инстанции. Она обратилась в детективное агентство с целью проверить правдивость показаний Светланы. Поставила перед частными сыщиками ряд вопросов и ждала результатов их работы. По другому следу она пустила его, Илью. При этом безутешная мать продолжала находиться в полной уверенности, что ее сына убили. Может быть, если бы Роберт наглотался таблеток, она бы хоть на какую-то долю секунды поверила в его добровольный уход. Но в то, что ее изнеженный трусоватый сынок, панически боящийся высоты, сиганул с восьмого этажа, она поверить не могла ни на одну секунду.

Заключение экспертов не было однозначным. Выходило, что Роберт мог выпасть при каких угодно обстоятельствах. Однако никаких следов борьбы на теле обнаружено не было, и ничто не указывало на то, что телу было придано значительное ускорение. Но мнение экспертов не входило вразрез и с такой версией: ничего не подозревающему Роберту могли помочь упасть, и сделал это человек, которого он не боялся и которому доверял. Если бы нашлись свидетели, которые видели кого-то входящим в его квартиру или слышали голоса, если бы досужие соседки за секунду до его падения дружно задрали головы, если бы на ближайшем балконе какая-то мамочка вывешивала детские вещички, тогда кто-нибудь, возможно, и смог бы пролить свет на картину трагедии. Но ту часть дома, в которой поселился Роберт, заслонял огромный раскидистый тополь, и со стороны детской площадки и лавочек, на которых обретались мамаши и старушки, окна его квартиры видны не были. К тому же был рабочий день, позднее утро, соседи находились на работе. Свидетелей не оказалось. Евгения Леонидовна считала, что следствие — в лучшем случае — пошло по легкому пути. В худшем — сыграло заранее отведенную ему роль, призванную похоронить совершенное преступление. Сам факт наличия записки со словами прощения ее тоже не убедил, скорее наоборот. Роберт мог как раз писать ей в тот момент, когда к нему пришел посетитель. И тот, случайно увидев текст письма, имитировал самоубийство. Почему Роберт писал матери письмо, когда проще было позвонить и прийти покаяться перед ней лично? Сын чувствовал себя виноватым. Он не был у матери уже полгода и явиться к ней так, словно ничего не произошло, просто не мог. Ему было трудно. Он был таким с самого детства: поссорившись с матерью, оставлял дома извинительную записку и не появлялся до тех пор, пока мама ее не прочтет. Евгения Леонидовна говорила об этом следователю, но он не счел это важным, в итоге она перестала доверять следователю, который вел проверку. А по ее окончании перестала доверять следствию вообще. Этим Илья объяснил свое временное нежелание идти в официальные органы. Меня его доводы не убедили.

— Мало ли чего хочет или не хочет твоя Евгения Леонидовна! — возмутилась я. — Ты как знаешь, но для меня ее слово законом не является. Совершено серьезное преступление. И, скорее всего, не одно, а несколько. А мы тут играем в клуб частных сыщиков. Детский сад какой-то.

Илья насупился, и тут меня осенила догадка.

— Ты не хочешь, чтобы я пошла к следователю, потому что не можешь объяснить свое присутствие в доме Полины, так ведь?

— Нет, не так, — тихо, но твердо ответил Илья, — я могу объяснить свое появление в доме Полины. Хочу ли я объяснять его всем подряд — это уж второй вопрос. Но могу.

— Все подряд — это кто? — вспыхнула я, чуть не захлебнувшись удушливой волной острой обиды. — Ты меня имеешь в виду?

— Нет, я имею в виду официальное следствие.

— Что за чушь? Ты что, в розыске?

— Нет, я не в розыске, успокойся, — ответил Илья.

Напряжение между нами возрастало с каждой секундой, мы оба уже готовы были сорваться на крик, когда наконец подала голос Аня.

— Слушайте, у меня такое ощущение, что я вам мешаю, — сказала она. — Давайте сделаем так: мне нужно сходить в магазин, кот просит еды.

Она кивнула в сторону пепельно-серого пушистого котика Тибальда, который немым укором сидел напротив кошачьего набора, состоящего из мисочек для сухого и влажного корма и воды. Миски не были пусты, но те остатки корма, которые в них находились, уже потеряли для кота всякую привлекательность. И он, удивленно и недовольно глядя на заветрившиеся харчи, издавал звуки: сначала тоненькие и жалобные, они становились все более требовательными и настойчивыми.

— Тибальд, прекрати склоку, сколько ты корма переводишь, уму непостижимо! — осадила его Аня. — Успокойся, сейчас принесу.

Потом она обратилась к нам:

— Я вниз, а вы тут пока поспорьте. Но к моему приходу, пожалуйста, придите к какому-то соглашению. Меня не будет десять минут.

Кошачье представление закончилось, как только Аня захлопнула дверь, и в наступившей тишине Илья наконец произнес:

— Извини, мне давно уже надо было с тобой объясниться, все не было возможности.

— Ее при желании можно было найти, — съязвила я. Меня все больше волновал вопрос о присутствии Ильи в доме Полины.

— Разумеется, я был у твоей Полины не случайно.

После смерти Роберта Илья стал разбирать вещи, которые остались в его квартире: одежду, записные книжки. Ноутбука среди них не оказалось, и это обстоятельство поначалу само по себе взывало к версии о том, что в доме находился посторонний, который унес его с собой. Но потом ноутбук Роберта Евгении Леонидовне вернули. Оказалось, что накануне смерти ее сын включил его и с прискорбием обнаружил на экране «черный квадрат Малевича», как называют эту беду айтишники. Сам Роберт в технике разбирался не настолько, чтобы пытаться понять причину поломки, и отволок ноутбук к себе в офис. Там ее собирались починить, вызвав мастера, однако когда случилось несчастье, все об этом, разумеется, забыли. И не вспомнили, пока Илья не спросил у Евгении Леонидовны о местонахождении ноутбука. Она позвонила в офис, ноутбук отремонтировали и передали матери.

Ничего сенсационного выудить из компьютера Роберта Илья не смог, однако несколько любопытных вещей, которые он там обнаружил, требовали осмысления. Все последние дни Роберт прорабатывал вопрос о крупном пожертвовании в благотворительный фонд, и вначале Илья подумал, что пожертвование сделано одним из клиентов фонда, который хочет убедиться, что его деньги действительно пойдут на благотворительность. Но оказалось, что это не совсем так. Роберт изучал условия пожертвования на предмет законности особых условий договора. Некая гражданка Полина Викторовна Самохина собиралась передать в дар благотворительному фонду «Жизнь» крупную сумму денег — 16 миллионов рублей. Но договор с фондом желала составить таким образом, чтобы в любой момент иметь возможность получить эту сумму (за вычетом оговоренных процентов) обратно. Все это показалось Илье весьма странным. Благотворители не забирают назад отданные деньги, да и сумма пожертвования слишком велика. Даже хорошо известные меценаты не дарят такие большие деньги. Илья стал искать Полину в списке клиентов Роберта (а таковой у него имелся), но там она не значилась. Договора с юридической конторой госпожа Самохина не заключала. Оставалось предположить личное знакомство, и этой гипотезе нашлось подтверждение в виде переписки, которую Роберт вел с Самохиной в Фейсбуке. Из переписки нельзя было сделать однозначного вывода о характере их взаимоотношений, и даже понять, на какой почве они познакомились, у Ильи получилось не сразу. Было ясно, что эти двое общаются лично, но периодически, по мере необходимости, выходят в Сеть. В сообщениях несколько раз упоминалось название «Белая лилия», и это дало Илье основание думать, что Полина и Роберт познакомились именно там, посещая занятия в один период времени.

— Давай распрощаемся с Аней и поедем ко мне, — предложил Илья, — я скопировал переписку, может быть, тебе стоит посмотреть на нее свежим взглядом. Кто знает, возможно, какие-то слова ты истолковала бы иначе, чем я.

— Хорошо, поехали, — кивнула я, — надеюсь, Аня на нас не обидится. Кстати, что мы ей скажем? Если правду, она не поймет. Это получится как-то не корпоративно.

— Тогда давай доведем наш визит до конца, посидим еще час, допьем коньяк и поедем. Так пойдет?

— Да, наверное, так будет лучше.

С этого момента меня беспокоила только одна мысль: как сделать так, чтобы мое нетерпение никем не было замечено. Аня вернулась, накормила кота, спросила, все ли у нас в порядке, и мы вновь принялись за прерванную трапезу, словно собрались исключительно для этой цели. Мне уже не интересно было что-либо обсуждать, меня буквально лихорадило от мысли, что очень скоро я окажусь в квартире Ильи. Подавление постоянного желания взглянуть на настенные часы стоило мне большого усилия воли. Как бы я ни старалась, мой взгляд — молниеносный и от того, как мне казалось, незаметный — все равно царапал по циферблату, но я старательно изображала увлеченность беседой, хотя в оставшееся время мой язык существовал отдельно от моего мозга и чувств. Я не помню, что говорила и над чем смеялась. Все мысли занимал весьма актуальный на тот момент вопрос: что произойдет, когда мы с Ильей окажемся наедине? И произойдет ли что-нибудь вообще?

Илья все-таки заметил мое нервозное состояние. То ли меня выдал слишком громкий смех, то ли я не смогла скрыть своего зыркания в сторону часов, то ли я ляпнула что-то невпопад… Так или иначе, Илья почувствовал мое возбуждение. Он остановил на мне долгий взгляд, под которым я задрожала и засуетилась еще заметнее.

— Мне пора, — сказал наконец он, поднимаясь из-за стола, — я могу проводить тебя, Люба, если хочешь.

— Пойдем, — согласилась я, пожав плечами, словно еще сомневалась в том, стоит ли мне уходить вместе с ним.

Аня оценила разыгранную сцену и усмехнулась.

— Мы так ни о чем и не договорились, — заметила она, — придется собраться еще раз, без коньяка.

— Это точно, — ответил Илья, — под хороший напиток думается не о том…

Когда нам сообщили, что такси ждет у подъезда, мы распрощались с Аней, и, когда она захлопнула дверь, Илья вызвал лифт. Лицо мое горело, сердце грохотало в висках и во всем теле, я боялась смотреть ему в глаза, не зная, что в них увижу. Как мы доберемся до его дома? Как окажемся наедине? Как мне смотреть на него? Как сделать так, чтобы не выдать сильнейшего желания, которое охватывало меня с каждой секундой все сильнее?

Илья легонько подтолкнул меня в открывшуюся дверь тесной кабинки и, как только лифт начал движение, взял меня за подбородок и поднял мое лицо к себе. Я встретилась с ним взглядом лишь на короткую секунду, потому что он склонился ко мне и стал целовать. От его запаха у меня помутилось в голове, от нахлынувшей волны острого возбуждения подкосились ноги, и я не помню, как вообще дошла до такси. Кажется, Илья меня поддерживал.

В машине мы устроились на заднем сиденье и повели себя, как студенты, впервые дорвавшиеся до близости: трогали друг друга и целовались.

То, что произошло со мной в тот день в квартире у Ильи, изменило меня самым невероятным образом. Кем я была еще вчера? Некогда красивой глиняной вазочкой, которая от грубого обращения покрылась глубокими трещинами и сколами и за утерей вида и функциональности была определена в темную кладовку без окна. Не выбрасывали ее лишь потому, что у хозяев не доходили руки разобрать старый хлам, покрывшийся от времени слоем пыли и засохшей грязи. А может, из ностальгической жалости — люди часто подолгу хранят ненужные вещи, связанные с какими-то давними воспоминаниями. Однако такой сосуд безнадежен, его больше никогда не наполнят влагой, в него уже не поставят цветов. Он утратил смысл, и, когда дело дойдет до большой уборки, его все равно выбросят, даже если и сопроводят это действие вздохом сожаления. Должно произойти чудо, чтобы глубокие трещины затянулись, исчезли зловещие сколы и сосуд снова стал крепким и прочным. Чтобы густой слой въевшейся в материал пыли вновь обнажил исходный цвет и рисунок. И чтобы сосуд, чудесным образом снова ставший приятным на ощупь и бархатистым, извлекли из чулана и поставили на солнечное окно, наполнив до краев чистой водой и доверив его объятиям дивный букет.

Это чудо произошло. Я совершала преступление против своего брака, против мужа, но мне не было стыдно, потому что близость с Ильей не имела ничего общего с пошлым адюльтером. Напротив, последние годы супружеские отношения с Максимом вызывали во мне ощущение какой-то чуть ли не медицинской процедуры: вот мы принимаем душ, ложимся в постель, производим какие-то действия, призванные вызвать соответствующие реакции в организме. В результате оба получаем необходимую для здоровья разрядку. Ну и сохраняем видимость семьи, конечно. Почему это стало так? И когда именно наступил момент, после которого живые человеческие отношения превратились в брачную процедуру? Наверное, тогда, когда мы пытались вернуться к жизни после того, что со мной случилось. Сначала это не получалось, потому что прошло слишком мало времени. А потом — потому что его прошло слишком много, слишком много с того дня, когда я последний раз обнимала своего мужа, испытывая при этом физическое желание.

Я открылась навстречу Илье каждой клеточкой своего тела и души. Мы наслаждались друг другом то с жадной ненасытностью изголодавшихся хищников, то с прихотливой утонченностью пресытившихся гурманов, но когда мы наконец окончательно обессилели, я ни на секунду не вспомнила про отключенный телефон, не забеспокоилась о своем долгом отсутствии. Я была безмятежна и счастлива. Ко мне вернулась жизнь.

Распрощались мы ближе к полуночи, Илья отвез меня домой на такси, и я вошла к себе в квартиру, ни минуты не размышляя о том, что скажу Максиму. Я не собиралась врать, и мой муж безошибочно прочел это в моих глазах. Он все понял и потому ни о чем не спросил. Наверное, был не готов к возможному ответу.

Все еще ощущая на себе вкус и запах Ильи, я устроилась в гостиной с книжкой, понимая, что не прочту ни страницы и засну прямо сейчас, с нею в руках. В комодике у меня с давних времен была припрятана начатая бутылка виски, к которой я прикладывалась перед сном. Я вспомнила о ней, когда ложилась, скорее по привычке, а не потому, что хотелось выпить. Вспомнила и тут же забыла. Она стала мне не нужна. Я глубоко вздохнула, улыбнулась своим мыслям и сразу же провалилась в сон.

Наутро мои мысли вернулись к открытиям, почерпнутым из переписки Роберта и Полины. Каким-то чудом нам с Ильей удалось не забыть, зачем мы приехали к нему в квартиру, и после душа я, с мокрыми волосами, одетая лишь в его майку, уселась за ноутбук. Илья пристроился у меня за спиной и терпеливо ждал, когда мне понадобится его комментарий. Но мне и так все было более или менее понятно. Из коротких сообщений, пространных излияний души и разных деловых записок сложилась достаточно понятная картина. Второй этап посещения «Белой лилии», кроме продолжения всевозможной псевдо-психологической обработки, включал в себя и сугубо практическую помощь. Теперь Полина называлась уже не учеником, а адептом. Помощь, которую ей предложили в «Белой лилии», была весьма замысловатой. Ей объяснили, что просто изымать из семейного и делового оборота все деньги, на которые мог бы претендовать ее муж, не имеет никакого смысла. В случае развода ему причитается весьма скромная доля Полининого имущества. И мужу Полины это хорошо известно. Именно поэтому он и выбрал другой путь дележа: он поставил себе целью избавиться от жены и получить все, что она имеет. Задачей Полины было «обнулиться» таким способом, чтобы остаться совершенно без имущества и денег, но вместе с тем после развода иметь возможность все это вернуть. Ей было предложено сделать крупный взнос в благотворительный фонд, оформив договор таким образом, чтобы по истечении определенного времени она могла забрать свои деньги обратно. Она потеряла бы лишь определенный, заранее оговоренный процент. Роберт по просьбе Полины изучил юридическую сторону сделки и не нашел в ней ничего противозаконного.

«Ты спросила меня, почему и зачем МНЕ это нужно. Я не смог тебе объяснить, просто не хотел выглядеть дураком в твоих глазах, но сейчас, думая о том, как бы я все-таки ответил на твой вопрос, я ощущаю себя не то что дураком, а законченным идиотом».

Это послание Роберт отправил Полине в десять вечера. Я живо представила себе одинокого неприкаянного парня, судя по описанию Ильи, не очень привлекательного и не слишком обогащенного опытом общения с женщинами. Ему тоскливо, перед ним на компьютерном столе — бутылка виски, два бутерброда на блюдце и яблоко. Он сидит перед своим ноутбуком и пишет женщине, которая — единственная на всем свете — готова разделить с ним этот тоскливый вечер. Пусть даже на расстоянии. И только с ней он может поделиться своими переживаниями, не думая, какое произведет впечатление. Полина была привлекательной женщиной. Когда мы встретились с ней в кафе, она плохо выглядела, но, может быть, так казалось мне — той, которая знала ее задорной хорошенькой девчонкой. Если абстрагироваться от этих воспоминаний, надо признать, что Полина и в свои 37 была интересна. Испуганный вид, синюшная бледность и худоба мне, не привыкшей к ее новому облику, казались неестественными. Но на вкус и цвет товарища нет — мужчинам Полина, скорее всего, легко кружила головы. Мне она казалась затюканной, а кому-то другому — томной. Что ж, очень даже может быть. Я подумала, что Роберт, должно быть, не мог воспринимать свою подругу, полностью дистанцируясь от ее половой принадлежности. И откровенность мог себе позволить только виртуальную, находясь вдали от нее, когда его не смущали ее женские флюиды и запахи. Он потихоньку накачивался «Чивасом», о чем признался в одном из своих сообщений, в его репликах стали появляться характерные ошибки, мысли стали менее стройными, но еще более обнаженными. Я читала переписку, датированную 10 октября.

«Уходя, она сказала, что я урод и зануда, что мне нужно тратить очень много денег на девушку, чтобы она забыла о том, какая у меня внешность и какие у меня манеры. Иначе мои шансы равны нулю. И не только с ней, а вообще».

«Она дура, Роберт! (Это отвечала Полина.) Ты совсем не урод! И не смей так о себе думать. Она просто наглая жадная сучка, забудь о ней, она тебя не стоит».

«Не надо меня утешать, я видел в «Одноклассниках» твои старые фотки с мужем. Он красавчик».

«Красавчик и ублюдок, каких мало».

«Может быть, но мне от этого не легче. Альбина свела меня с человеком, и я не откажусь от этой сделки. Зачем мне все эти цацки? Чтобы сидеть ночью перед ноутбуком, жрать вискарь и проедать мозги привлекательной женщине, которая общается со мной только потому, что рядом с ней существо, еще более никчемное, чем я? Думаешь, меня это утешает?»

«А что тебе предложили?»

«Несколько вариантов готового бизнеса. Мы оцениваем коллекцию, и в зависимости от окончательного результата я останавливаюсь на одном из них».

«А ты уверен, что у тебя получится бизнес? Это не так просто, поверь мне. И не все имеют к этому склонность. Это как уметь рисовать: кто-то может, а кто-то нет».

«В том-то и дело, Полина, дорогая! Человек, с которым я общался, предложил варианты готового бизнеса, который не нуждается в моей опеке. Я юрист и приглядеть за делом всегда смогу, а налаживать бизнес уже не надо».

«Не секрет?»

«Какие у меня от тебя секреты? При встрече расскажу подробнее, готовые проекты у него, он мне пока их не оставлял. При встрече предоставит варианты, мы так договорились. Есть логистика — готовый оптовый склад за городом. Еще кое-что есть, я тебе воочию расскажу, тем более мне нужен будет твой совет».

Сколько я ни вчитывалась в строки, написанные Робертом, ни малейшего намека на суицидальные мысли мне обнаружить не удалось. Молодой, не очень везучий и не очень счастливый в любви парень собирался кардинально изменить свою судьбу. Он не чтил память своего отчима, он хотел жить здесь и сейчас. Хотел гулять по Парижу с красивой девушкой, зная, что его завтрашний день обеспечен и не вызывает беспокойства. Он не хотел быть гномом, хранящим сокровища в банковской ячейке. Он хотел любви, секса, развлечений, путешествий… Разве не все этого хотят?

— Послушай, Илья, — меня внезапно осенило, — а когда погиб твой брат?

— 15 октября, — был короткий ответ.

— Ты понимаешь, что все это значит?

Я отодвинулась от ноутбука, предоставляя Илье возможность разглядеть дату переписки.

— А ты полагаешь, что я до сих пор не обратил на дату внимания? — усмехнулся Илья.

— Так если обратил, это значит, что с предложением о приобретении готового бизнеса к Илье приходил убийца! — воскликнула я, не в состоянии больше выносить его безмятежного спокойствия. — Двадцать пятого Роберт сообщил об этом Полине, но потом его ноутбук сломался, и он отнес его в офис, отдал специалисту. А двадцать восьмого к нему пришли… Кстати, ты ищешь убийцу или ты ищешь драгоценности?

— Я ищу убийцу, — ледяным тоном ответил Илья, — но и драгоценности я тоже хочу найти. Если получится.

Он смотрел на меня, и ни один мускул не выдавал его напряженности.

— Пойми, это улики! Эта переписка — это важнейшая улика! Это непременно нужно отдать следователю! — не унималась я.

— Со временем это попадет на стол следователя, можешь не сомневаться, — заверил Илья. — Но не сейчас.

— Почему? Ну почему?!

Он обнял меня и прижал к себе.

— Ты ошибаешься, если думаешь, что я глупый мальчик и не понимаю, что такое улики, не вижу их значения. Я все вижу и очень трезво оцениваю, но я прошу тебя — просто доверься мне. Ты можешь мне просто поверить? — спрашивал он, целуя меня в глаза, в губы, в висок.

Как я могла не поверить ему после того, что между нами произошло?

Дома я стала напряженно размышлять, с какой легендой прийти в «Белую лилию» во второй раз. Мне нужно самой проделать путь Полины и Роберта. Только так мы сможем выйти на тех, кто воспользовался их бедственным положением. Мне нужна убедительная, правдоподобная легенда, в основе которой будет история о якобы имеющихся у меня больших деньгах, которые мне необходимо скрыть от мужа и вообще от всех. Или о деньгах, которые я вот-вот должна получить, но никто не должен об этом узнать. Да, пожалуй, это правдоподобнее. Если деньги уже есть, они должны оставить где-то свой след. И этот след можно нащупать, проверить. Так же как и отсутствие такового. При их уровне организации, наверное, это очень даже реально. Нет, мне нельзя давать им возможность поймать меня на лжи. Моя история должна выглядеть безупречно.

Я не должна отступать от своей первоначальной версии. Моя жизнь разбита, но я пытаюсь вновь обрести себя. Занятия в «Белой лилии» заставили меня по-новому вглядеться в свой внутренний мир. И понять, что единственное, что может меня спасти, — это полная свобода и новая, начатая с нуля судьба. Я должна избавиться от всего, что напоминает мне о моем несчастье, и выбрать собственную дорогу. Можно облегчить им задачу — чтобы она казалась легко исполнимой, когда они там будут принимать решение, связываться с моим «проектом» или нет. Я должна сказать им, что хочу исчезнуть. Да, моя версия должна быть именно такой! Я узнала о получении крупной суммы в наследство, но не хочу, чтобы кто-либо — и в первую очередь мой муж — был в курсе. Хочу просто попрощаться с ним, ничего не выясняя и не о чем не разговаривая. Планирую купить небольшие двухэтажные апартаменты в Камбрильсе с собственным маленьким бассейном (у меня есть рекламный проспект с этим предложением) и жить там, ничего не делая и ни о чем не заботясь, до тех пор, пока моя душа не окрепнет и не потребует перемен в образе жизни. Я хочу просто пить сангрию и смотреть на море. До тех пор, пока мне это не надоест. И только потом начать планировать свою дальнейшую жизнь. Размер наследства позволяет мне обдумывать такой план, однако я человек, пока еще остро нуждающийся в опеке. Не только юридической и деловой. Если бы так, я просто наняла бы специалистов. Мне нужно, чтобы я исчезла из сегодняшней жизни и оказалась в другой, избежав всех потрясений и сложностей, связанных с подобным перемещением. Мне нужно, чтобы я избежала малейшего намека на стресс — это первое условие. Второе условие — чтобы муж не знал, где меня искать. План показался мне блестящим. О! Я думаю, в «Белой лилии» не откажутся мне это устроить! У них, судя по всему, богатый опыт перемещения людей в неизвестном направлении.

— О чем ты задумалась?

Максим коснулся рукой моего плеча, и я вздрогнула так, будто меня ударило током.

— Что с тобой? Чего ты испугалась? — настаивал он. — Что-то случилось?

Я размышляла, лежа на диване и уже успев принять душ, позавтракать, высушить волосы. В руках у меня была книжка, но я совсем забыла, что держу ее. Мои губы хотели было что-то пролепетать в ответ, но нужные слова не нашлись, в одно мгновение переключиться с темы, которую я обдумывала, не получилось. Мне стало неловко, когда я представила себе, какой, должно быть, жалкий и нелепый у меня сейчас вид.

— Ты больше не любишь Реверте? — улыбнулся Максим, возвращая мне в руки книгу, которая уже съезжала на пол. — Неинтересный роман?

— Интересный, — пискнула я.

— А почему же ты его не читаешь? О чем ты думаешь?

Он взял в свои руки небольшой томик.

— «Терпеливый снайпер», — прочел он название на обложке. — Детектив? О чем это?

— О художниках, которые рисуют граффити, — ответила я.

Максим как-то странно смотрел на меня — в его глазах было сожаление, может быть, даже жалость. Но ни капли просьбы. Если он что-то и заподозрил, то не собирался ни о чем меня умолять. А что собирался? Максим смотрел на меня, слегка щурясь, в своей обычной манере поглаживая себя по волосам. Сейчас он был очень похож на того давнишнего Максима, моего горячо любимого мужа из прошлой жизни. Да он, в общем-то, не особенно изменился: те же волосы, те же внимательные глаза. Может быть, морщинки появились, может быть, овал лица стал более взрослый, резкий. Но запах остался прежним. Таким же, какой был у него, когда мы купались ночью голыми в Черном море, захлебываясь от любви и восторга, а потом лежали на подстилке, ерзая на ялтинской гальке, крепко обнявшись и шепча друг другу клятвенные обещания.

Смогу ли я рассказать ему о том, что со мной произошло? Какими словами? И что говорить? Максим, я изменила тебе, я люблю другого мужчину? Чушь. Я не знаю, люблю ли я Илью. У меня совсем не было времени, чтобы понять это. Пока что я понимаю только одно: жизнь еще возможна. Я не умерла. Я женщина с живыми желаниями и эмоциями. Я могу любить. Но пока только нащупываю эту возможность. Пока это лишь робкая попытка пробиться к свету, к жизни, широко открыть глаза и не ослепнуть. Я еще только прозреваю, только начинаю заново ощущать и чувствовать. Только пытаюсь собрать заново свою жизнь. Будет ли в ней место Максиму? Могу ли я знать это сейчас? И вдруг меня пронзила одна мысль: а вдруг именно сейчас, чтобы создать себя заново, мне отчаянно нужен другой мужчина? Максим был свидетелем моих мучений и бесплодных попыток вернуться в мир живых людей. Может быть, его присутствие на каком-то глубинном подсознательном уровне ассоциируется у меня с поражением, страданием, с болью? Может быть, стремясь всей душой помочь, он на самом деле мешает мне? И в этом нет ни его, ни моей вины.

Я попробовала встряхнуться. Надо жить, как живется. Радоваться новым ощущениям и не торопить события.

— Не пытайся ускользнуть от меня, — неожиданно подал голос мой муж, и я заметила на его лице улыбку, значение которой предпочла бы не раскрывать. В ней было что-то зловещее. Как будто он прочитал мои мысли, все понял и теперь, после стольких лет борьбы, увидел, что я иду к финишу без него, что я в нем больше не нуждаюсь. Мне стало стыдно.

— Что ты имеешь в виду? — невинно пожав плечами, спросила я. — Я никуда не ускользаю, я здесь. Как всегда. И никуда не делась.

— Не знаю, Люба, не знаю, — ответил Максим, — но если ты куда-то и делась, я тебя найду. Ты это знай, моя милая. Я тебя найду, даже если ты будешь по ту сторону жизни. Даже если ты будешь в космосе. Тебе от меня не уйти.

Я вскочила с дивана. Максим не стал меня удерживать, отпустил руки, но от его слов мурашки побежали у меня по спине. Его слова были словами любящего человека, но вместе с тем звучали пугающе. До дрожи пугающе.

На следующий день я проснулась от телефонного звонка. На дисплее высветилось «мама». О боже, только половина девятого! Неужели что-то случилось? Обычно она не звонит мне так рано. Я подскочила на кровати, Максима уже не было, и приготовилась к разговору.

— Что такое, мамуля? Почему спозаранку?

Повисла пауза.

— Дочь, ты забыла, что сегодня твой день рождения? — прозвучал в трубке изумленный голос мамы.

О боже, я действительно забыла про свой день рождения! Хотя нет, неправильно. Не про день рождения я забыла, я просто давно не обращала внимания, какое сегодня число. Дни неслись сами собой, и я не очень следила за их мельканием. Десятое, пятнадцатое, двадцатое… Я просто не заметила, как добралась до 21 января. Я прислушалась: в квартире было тихо, из-за закрытой двери не слышалось ни звука. Значит, Максим ушел на работу, не разбудив меня и не поздравив. Первый раз за все время нашего знакомства. Надо признаться, чувство, кольнувшее меня, было весьма болезненным. Но лишь на мгновение, вслед за которым я испытала облегчение. Так даже лучше.

Я поговорила с мамой, потом с отцом, выслушала их пожелания и пообещала заехать к ним на обед. Потом встала с кровати и поплелась на кухню. Я не ошиблась: в доме было пусто, Максим ушел. Послонявшись немного по квартире, я решила сделать себе кофе и завтрак — и замерла на пороге кухни. На столе красовался огромный пышный букет белых роз, именно таких, какие я больше всего люблю. Горький спазм, вызванный острой обидой, мгновенно улетучился. Розы были прелестны. Рядом с букетом, как и положено, была поздравительная открытка. Коробочку я заметила не сразу, она лежала рядом с яркой открыткой и почти сливалась с ней цветом. Я взяла в руки бархатистый футляр для ювелирных украшений, пытаясь угадать, чем решил поразить меня Максим. Судя по форме футляра, это браслет. Открывать или нет? Пока я раздумывала, пальцы приподняли крышку, и я замерла в оцепенении, не в силах вздохнуть. На черной шелковой подложке покоилось изделие из платины: на плоской цепочке держалась головка птицы с распростертыми крыльями, нижний контур которых был украшен мелкими, но ослепительно яркими и чистыми рубинами. Еще один рубин сиял в глазу птицы, от которого совершенно невозможно было отвести взгляд. Изделие поражало совершенством формы и изяществом исполнения деталей. Рука гениального ювелира прорисовала мельчайшие изгибы и перышки каждого крыла. Каждый камешек стоял строго на своем месте. При близком рассмотрении казалось, будто рубины служат птице украшением, но стоило взглянуть на колье с небольшого расстояния, как становилось понятно, что красные камни — это огонь, пылающий на птичьих крыльях. Я опустилась на стул и долго разглядывала украшение, вертя его в руках то так, то этак. Потом надела его на шею и, прижимая к себе, будто защищая от невидимого посягательства, побежала к зеркалу. Колье было восхитительно. Драгоценная птица со склоненной головкой казалась одновременно гордой и очень уязвимой, и чем дольше я смотрела на очаровавшее меня украшение, тем больше мне казалось, что на ее крыльях не огонь, а кровь. Никогда еще ювелирное украшение не производило на меня такого сильного впечатления. Это была не побрякушка, это было произведение искусства. Невольно у меня возникло воспоминание о русалочке, которую Сема Панюков подарил Ларисе на годовщину свадьбы. Не нужно было быть крупным специалистом, чтобы понять, что эти изделия вышли из рук одного мастера. Значит, Максим не забыл, как тогда в Таиланде я допытывалась у Семена, где он взял это произведение и кто его автор, и как он, Максим, пообещал сделать мне подарок, который затмит покорившую меня русалочку. И Максим не забыл. Максим искал. Максим думает обо мне. Максим любит меня.

Текст на поздравительной открытке был таким: «Надеюсь, что подарок тебе понравился. Жду в «Старом городе» в 20.00.»

Я бросила открытку на стол и побежала в душ, где, наслаждаясь тугими струями слегка теплой воды, размышляла, в пользу чего мне сделать выбор. Моя чудесная птичка прекрасно смотрелась бы и с тончайшим черным кардиганом от «Мессони», и с кашемировым джемпером от Сони Рикель, который я в прошлом году купила в Галерее Лафайет, но так ни разу и не надела. Я завтракала, глядя на новое украшение, потом взяла футляр и перебралась в спальню, где долго и мучительно принимала решение, примеряя разные наряды. В итоге я сделала выбор в пользу черного кашемира и легкой темной юбки, которая будет идеально сочетаться с высокими черными сапогами.

В полдень позвонил Илья. Он, разумеется, не мог знать о том, что у меня день рождения, но мое приподнятое настроение почувствовал по телефону.

— У тебя праздник? — поинтересовался он.

— Почему ты так подумал?

— У тебя такой голос… — Он слегка замешкался. — Я, пожалуй, ни разу не слышал такого твоего голоса.

— Ты хочешь сказать, что обычно я звучу, как старая скрипучая Баба-яга? — беззлобно проворчала я.

— Нет, просто ты девушка томная и несколько меланхоличная, — заметил Илья, — и голос у тебя соответственный.

— Томная и меланхоличная?! — Мне вдруг стало так смешно и весело, что я рассмеялась в трубку. — Никто мне еще не говорил, что я томная девушка.

— Так что за праздник-то?

— Просто день рождения, — сообщила я.

— Поздравляю! — пробурчал Илья. — Могла бы и вчера сказать, я бы хоть подарок тебе купил. Поздравил бы.

Мне показалось, что у него испортилось настроение. Он представил себе, как с утра пораньше меня поздравил муж и как приятно мне это было, раз я щебечу в несвойственной мне манере. Он ревнует, догадалась я.

— Значит, сегодня вечером ты наверняка занята? — спросил он в подтверждение моей догадки.

— В два часа я еду к родителям на обед, — сообщила я, — в восемь муж пригласил гостей, у нас встреча в ресторане. Так что днем у меня уйма свободного времени.

— Ну хоть что-то… Буду рад, если ты выкроишь для меня часок в своем графике.

Обижается и ревнует, утвердилась я в своем мнении. Наверняка он сам был в замешательстве. Между нами что-то произошло, но ни он, ни я пока не могли сказать, что именно, насколько это важно для нас обоих. Возможно, Илья ожидал, что я задам какой-то тон нашему будущему общению, и я не оправдала его ожиданий. А может быть, он боялся последствий того, что между нами случилось, но я своей веселостью нарушила нарисованную его воображением картинку, приведя его в замешательство. Возможно, он ожидал, что я буду умирать от нетерпения и страсти, и побаивался этого, а я вместо того выкраивала для него какой-то жалкий часок своего праздничного дня… Если честно, в тот момент мне не хотелось анализировать чувства мужчины, который мог бы упростить задачу и сам мне о них рассказать. Ну а если не расскажет, значит, не пришло время.

Я отогнала прочь не праздничные мысли и сосредоточилась на себе. Мне хотелось выглядеть на все сто, и через некоторое время я достигла своей цели. В половине первого я вызвала такси и отправилась на обед к родителям. Всю дорогу я ощупывала рукой прохладный металл, покоящийся у меня на шее. Птица с рубиновыми крыльями так заворожила меня, что было даже удивительно, как я прожила столько лет без нее.

Надеюсь, я обрадовала маму и отца, которые смотрели на меня с удовольствием и нежностью. Бедные, они ведь, наверное, так устали от моего бесконечного упадничества, от опущенных уголков губ, от слез, которые — пусть и невыплаканными — постоянно стояли в моих глазах. Мама считала, что я гневлю бога. Пусть он забрал у меня голос, но у меня есть любящий муж, который обо мне заботится, достаток, который позволяет не думать о завтрашнем дне. Мама считала, что я должна родить ребенка. Она была уверена, что он наполнит мою жизнь смыслом, поглотит все мысли и свободное время. Наверное, так и нужно было сделать. Что меня останавливало? Я не пыталась разобраться в себе, чтобы ответить на этот вопрос. Просто инстинктивно чувствовала что-то, чему не могла найти названия. Или оправдания? Но в любом случае момент, когда следовало воспользоваться ее советом, давно прошел. Сейчас начался какой-то другой этап в моей жизни. Пока непонятно, что он мне сулит, но что бы это ни было, это уже не будет глухой тоской. Это не будет судорожным глотанием виски в тишине своей комнаты. А всего остального я не боюсь. Сердце замирало от трепета. У меня было такое чувство, точно я стою на сцене перед плотно закрытым занавесом. Вот-вот зазвучит увертюра, вот-вот тяжелые шторы придут в движение. Мое сердце бьется как сумасшедшее, кровь пульсирует, в висках стучит. Я замираю от волнения: сейчас откроется занавес, и мне откроется зрительный зал. Но я не знаю, какая музыка будет звучать и какую партию мне придется петь.

За праздничным столом я выпила два бокала сухого шампанского, съела утиную ножку с яблоком и ровно в два отправила Илье эсэмэску с адресом своих родителей, чтобы он мог меня забрать. Через полчаса в ответ пришло всего два слова: «карета подана», и я стала собираться. Кончиком пальца я отодвинула штору и увидела на противоположной стороне улицы машину Ильи. Я находилась в полной уверенности, что мои маневры у окна остались незамеченными, но, повернувшись, натолкнулась на встревоженный взгляд мамы.

— Ты умная девочка, — ласково сказала она. — Ты ведь не наделаешь никаких глупостей?

— Не волнуйся, мама, все будет хорошо, — ответила я и поцеловала ее в лоб.

Когда я ушла, мама так и осталась стоять у окна перед шторой. Боковым зрением я заметила или, может быть, почувствовала, что она наблюдала, как я перешла через дорогу и села в машину, в которой меня поджидал незнакомый ей мужчина.

— Сколько у нас времени? — деловито спросил Илья, когда я еще только усаживалась в машину.

— Может, сначала с днем рождения поздравишь, джентльмен несчастный?

— Это опять же в зависимости от времени, — не глядя на меня, пробурчал он. — Если ты уделишь мне драгоценных полчаса, то я, пожалуй, поздравлю прямо сейчас да и поеду. Если больше — тогда повременим с поздравлением.

Пробубнив эту обиженную тираду, он повернулся ко мне лицом и уставился прямо в глаза. В эту минуту он показался мне еще более красивым, чем прежде, и еще больше напомнил образ падшего ангела: его точеные черты, идеальные каждая сама по себе, в совокупности наводили на мысли, далекие от безгрешности. Мне неудержимо захотелось его поцеловать, и я сдержала себя огромным усилием воли.

— Мы можем куролесить до самого вечера, а точнее, до половины восьмого, — сообщила я, чувствуя, как предательски загораются мои щеки, выдавая едва скрываемое желание.

И, спохватившись, добавила:

— Только не очень сильно. Чтобы мне потом не опозориться.

Илья усмехнулся и рванул с места.

Пока мы ехали, начался снегопад, крупные хлопья кружились в воздухе, под ногами, пока мы шли к подъезду, весело скрипел свежевыпавший снег. Съемная квартира Ильи в тот день мне показалась удивительно уютной и обжитой. Мой кавалер, пока я была у родителей, все-таки успел приготовиться. На тумбочке в прихожей стоял замысловатый букет, доминантой которого были орхидеи. Как жаль, что я смогу только полюбоваться им и не смогу взять с собой!

— Это все, что я успел, — как бы оправдываясь, проговорил Илья. — Давай-ка я тебя раздену.

Он снял с меня меховое пальто, такое шикарное, что я очень редко его надеваю (не в питейных же заведениях демонстрировать стриженую итальянскую норку!), вышел за дверь, бережно стряхнул с него снег и повесил на вешалку. Сегодняшний день я сочла достойным этого пальто и уже была вознаграждена за это, ибо Илья смотрел на меня с нескрываемым восхищением. Светлая норка, такая элегантная и воздушная, очень шла мне. В гостиной горели настенные светильники, шторы были наполовину прикрыты — Илья старался создать атмосферу интимности и уюта. Он все-таки кое-что успел: на столе стояли вазочка с красной икрой и тарелка с тончайшими кружевными блинчиками, салат из авокадо с креветками и три бутылки: шампанского, коньяка и красного французского вина. Он даже успел поставить на стол два прибора.

— Я подумал, что после обеда у родителей ты вряд ли захочешь налегать на еду, — засуетился Илья, зажигая свечку в центре стола. — Но ты не беспокойся, я не сам все это готовил.

— Мне такое и в голову бы не пришло, — весело ответила я.

— Я из хорошего ресторана привез, так что все более чем съедобно, — продолжал он, — только вот это я сам купил.

Он кивнул на блюдо, на котором были разложены голубика, половинка папайи, инжир и разрезанный на несколько частей гранат.

— Какая прелесть! — улыбнулась я. — Ты старался.

— К сожалению, это все, чем я могу тебя поздравить, — совершенно серьезно сказал Илья, — ничего другого подарить не могу. Ты замужем, любой подарок будет требовать объяснения и лжи.

— Не переживай, сегодня я не уйду отсюда без подарка, можешь не сомневаться.

Илья вспыхнул, в его глазах промелькнул огонь, такой многообещающий, что у меня загорелось все тело, и неловкость между нами бесследно исчезла.

— Открывай шампанское, — скомандовала я, — иначе я прямо сейчас приступлю к получению своего подарка.

— Я не возражаю, — засмеялся он, но шампанское со стола все-таки взял.

Я вышла в коридор поправить волосы. От внимания Ильи, от его близости, от интимности обстановки и предвкушения наслаждения лицо мое разрумянилось, глаза заблестели. Удовлетворенная увиденным в зеркале, я вернулась в комнату. Илья держал два бокала и улыбался.

— Люба, ты просто фантастически красивая женщина, — сказал он, протягивая мне шампанское, — я счастлив, что встретил тебя.

Он умолк, притягивая меня к себе.

— За тебя, — прошептал Илья, — за то, чтобы ты была счастлива.

— Я уже счастлива, — ответила я, — и… Ты будешь смеяться, но я снова хочу есть.

Мы обнимались, смеялись и тискали друг друга. Илья снял с тарелки верхний блинчик, обильно намазал его икрой, затем свернул в трубочку и протянул мне.

— Как вкусно! — заметила я, шутливо вырываясь из его объятий. — Дай поесть! Ты хочешь, чтобы мое угощение осталось тебе на ужин? Дай мне ложку салата!

Илья потянул меня на диван, и это означало, что трапеза окончена. Последние крошки блинчика я дожевывала, находясь в сильнейшем возбуждении. Он взялся за кончики шелкового шарфика, завязанного на моей шее, потянул их, и шелк легко соскользнул на диван. Внезапно Илья замер и отстранился от меня. Его рука, только что ласкавшая мою спину, выскользнула из-под моего джемпера.

— Что это у тебя? — резко спросил он, и я в первое мгновение не поняла, куда устремлен его взгляд. А когда поняла, испугалась — настолько этот взгляд был страшен.

Внезапно мой любовник так резко отпрянул от меня, будто до сих пор держал в руках змею.

— Что это?! — повторил он свой вопрос.

Взгляд его горящих темных глаз был устремлен на колье, покоящееся на моей шее.

— Это подарок Максима, — выдавила я, изумленная его поведением.

— Максим — это твой муж? Его подарок?

— Да, его, конечно, а в чем дело? Что тебя так смутило? — продолжала недоумевать я.

Илья вскочил с дивана, бросился к праздничному столу, одним движением открыл бутылку коньяка, налил себе полную рюмку и выпил ее залпом. Потом громко вдохнул и устремил на меня тяжелый взгляд.

— Когда твой муж подарил тебе эту вещь?

— Сегодня, это был его подарок на день рождения.

— Как он объяснил происхождение этого изделия? Он сказал, где его купил?

— Нет, он ничего мне не сказал.

Дурное предчувствие накрыло меня тошнотворной волной, губы задрожали, очарование уютной комнаты, праздничного стола, снегопада за окном мгновенно улетучилось.

— Что значит — ничего не сказал? — продолжал настаивать Илья. — А ты не спросила?

— Да в чем дело, в конце концов?! — взмолилась я. — Ты можешь мне объяснить? Зачем ты меня так пугаешь?!!

Видимо, на моем лице отразилась такая паника, что Илья опомнился.

— Извини, если я тебя напугал, — примирительно произнес он. — Ты можешь снять эту вещь? Я хочу ее рассмотреть.

Я послушно сняла ожерелье и протянула ему. С голой шеей я почувствовала мгновенное, острое сиротство — будто я носила это ожерелье всю жизнь и не мыслила себя без него.

— Мы встречали Новый год в Таиланде, — начала объяснять я, — мы ездили туда вместе с нашими старыми приятелями, у них в начале года была пятая годовщина свадьбы, и они хотели ее отметить. Мне очень понравился подарок, который сделал наш друг свой жене, Максим это запомнил, и вот… Я думаю, это изделие той же фирмы, что и то, которое мне тогда понравилось. А сегодня я нашла коробочку с этим колье на столе рядом с букетом. Максим оставил его, потому что уходил, когда я еще спала.

Это было все, что я знала, больше мне добавить было нечего, и я просто наблюдала за тем, что делает Илья. А он повертел мою птичку в руках, затем положил ее на стол и удалился в прихожую. Оттуда он вернулся с лупой в руках.

— Да, я не ошибся, все верно, — сказал он и шумно выдохнул воздух. — И что теперь делать?

Он снова подошел к накрытому столику, налил себе еще одну рюмку коньяка.

— Может быть, ты объяснишь мне, что происходит, наконец? Тебе знакома эта вещь? — не выдержала я.

— Даже не знаю, как тебе сказать, — осторожно начал Илья. — Это ожерелье называется «Опаленные крылья», его автор — Михаил Ляндрес. Видишь вот здесь буковку «Л»? Это его знак. Он умер в начале прошлого века. Был дирижером, композитором и очень увлекался ювелирным искусством. В конце жизни он совсем забросил музыку и полностью посвятил себя созданию украшений из золота, платины и драгоценных камней. Несколько его произведений были в коллекции Павла Иннокентьевича Семилетова, отчима моего сводного брата Роберта. После того как Евгения Леонидовна и Роберт разделили наследство, это украшение находилось у Роберта.

Я смотрела на Илью, и мне казалось, что звук его голоса существует и слышится как будто отдельно от тела. А потом я и вовсе перестала слышать звуки. Еще несколько секунд, и перед глазами поплыло… Сознание я не потеряла, но на некоторое время провалилась в зыбкое состояние между явью и забытьем. Такое же состояние у меня было, когда я отходила от наркоза после операции: вроде бы мир существует, и в нем присутствуют какие-то звуки, и в молочном тумане плавают какие-то фигуры, но себя я при этом не ощущала. Не могла понять, где я и какое место занимаю — в этой реальности или где-то за ее пределами. Илья брызгал водой мне в лицо, шлепал по щекам, но реальность никак не хотела со мной соединяться. Сколько я провисела в полубессознательном состоянии, не знаю, но когда я стала приходить в себя, Илья выглядел очень испуганным.

— О господи, наконец-то, еще чуть-чуть, и я бы стал вызывать «Скорую помощь»!

Через несколько мгновений я встала, пошатываясь, подошла к столу и налила себя коньяку. Илья сделал было какой-то протестующий жест и даже устремился ко мне, но не успел — я в одну секунду опрокинула рюмку.

— Не волнуйся, мне лучше, все прошло, — сказала я. — У тебя есть доказательства?

Илья молча встал и подошел к компьютеру, включил его, нашел нужный файл.

— Есть в файле, но Евгения Леонидовна предоставила мне и распечатку описания коллекции, — сказал он. — Выбирай, как будешь смотреть — на ноутбуке или на бумаге?

Я села к компьютеру, а Илья вытащил из-под шкафа чемоданчик, покопался в нем, извлек оттуда пачку бумаги в прозрачном файле и устроился рядом со мной.

— Вот перечень предметов коллекции, — стал объяснять он, — «Опаленные крылья» значатся третьим номером. Вот, смотри. Тут описание изделия, предполагаемая дата изготовления.

Он извлек из файла лист бумаги, оказавшийся отчетливой фотографией. Беглого взгляда хватило, чтобы понять: на ней запечатлено именно то изделие, которое еще несколько минут назад было у меня на шее. Я выхватила у Ильи бумаги, стала лихорадочно перебирать их, и через несколько секунд моим глазам предстал лист с надписью «Русалочка», который содержал подробное описание подвески в виде русалочки, держащей сапфир. Это была картотека, созданная по всем правилам: здесь имелась информация об авторе изделия, об использованных камнях и металле, их весе и характеристиках. Засунуть карточки назад, в файл, моих сил уже не хватило — руки отчаянно дрожали.

— Что это может значить? — еле шевелящимся языком прошелестела я.

— Пока не знаю, — мрачно ответил Илья, — события могли развиваться по-разному. Давай-ка я заварю чаю, и ты выпьешь чашечку, тебе нужно прийти в себя. Ты совсем бледная и еле держишься.

— Не хочу чаю, дай мне лучше коньяка, — я отмахнулась от его попытки помочь мне встать из-за рабочего стола, — мне сейчас точно не до чая. Так как могли развиваться эти события? Давай подумаем, я уже в состоянии, не бойся, я не грохнусь.

Илья налил в рюмку коньяка, зачерпнул с нарядного блюда горсть голубики и протянул мне. Я вяло поблагодарила.

— Эти изделия были у Роберта, когда они с матерью разделили наследство Павла Иннокентьевича. По настоянию Евгении Леонидовны они были помещены в банковский сейф, — размышлял вслух Илья. — Через некоторое время, как я тебе уже рассказывал, Роберт познакомился с сомнительной девушкой и повез ее путешествовать. Как я понимаю, он оплачивал не только билеты и проживание в отелях, он девушку «гулял» по полной, значит, покупал ей какие-то шмотки, водил в рестораны и так далее. Следовательно, что-то из коллекции он продал.

— Так может быть, эти украшения были проданы именно тогда? — с робкой надеждой спросила я.

— Категорически исключать такую возможность нельзя, хотя она и маловероятна, — безжалостно заметил Илья и продолжил: — Евгения Леонидовна утверждает, что в его части наследства были предметы, которыми Роберт, мягко говоря, не дорожил. И она считает, что если бы он стал распродавать коллекцию, то начал бы именно с них. В частности, это были две очень ценные иконы XVII века, которые Павел Семилетов реставрировал за свой счет и якобы собирался передать в дар епархии. Но Роберт, в отличие от своего отчима, не имел никакого пиетета к официальной православной церкви, и Евгения Леонидовна якобы не раз слышала от него высказывания относительно этих икон. Он считал, что их нужно продать, что нельзя хранить дома иконы, которые кто-то когда-то украл или отобрал у верующих людей. А история у этих икон была именно такая — они были реквизированы в период коллективизации, но не уничтожены, как множество ценностей в тот период, а кем-то сохранены. Я думаю, что в первую очередь Роберт избавился от них.

— Но ведь с момента разрыва с той девушкой и до его смерти прошло какое-то время, — перебила я, — он мог в тот отрезок времени начать распродажу своей коллекции.

— Именно в тот отрезок времени он то активизировал, то приостанавливал работу по оценке своей части наследства, — пояснил Илья. — Установлено, что он обратился к эксперту — не помню, говорил ли я тебе об этом, — и предоставил в его распоряжение каталог. Ювелирных украшений в коллекции Семилетова было не так много, и на тот момент те, что принадлежали Роберту, в каталоге были.

— Что же тогда у нас остается? Получается, у моего мужа не было никаких законных способов купить это ожерелье?

— Могло быть всякое, — пожал плечами Илья, — можно только предполагать, ведь точно мы ничего не знаем. Чисто теоретически он мог быть добросовестным приобретателем. Если допустить, что тот, кто имеет отношение к смерти Роберта, начал распродавать похищенные у него ценности…

— Но сам ты в это не очень веришь, да?

— Не знаю, Любочка, не знаю, — проговорил Илья, подсаживаясь ко мне. — Мне это кажется маловероятным. Прошло слишком мало времени. Нужно быть очень отчаянным человеком, если не сказать — полным идиотом, чтобы не побояться через такой короткий промежуток времени начать в открытую продавать ценности с такой историей. А если мы подозреваем здесь действия какой-то организованной группы — тем более.

— А если мой муж имеет ко всему этому какое-то отношение, почему он не побоялся это сделать? Я имею в виду — открыто подарить сомнительную вещь мне?

Илья отвел глаза. Так делают, когда стараются избежать необходимости сказать человеку что-то очень нелестное или неприятное. Я придвинулась к нему и стала теребить за рукав рубашки, пытаясь насильно повернуть к себе лицом и заставить смотреть на меня.

— Ну же, ну… — настаивала я. — Почему же тогда мой муж не побоялся?

— Хочешь знать мое мнение? — сдался мой друг. — Да просто потому, что твой Максим не боится именно тебя и не ждет подвоха с этой стороны. Ты же немножко не от мира сего, Любочка, не обижайся, но это так. Ты поглощена своими переживаниями, не очень ориентируешься в окружающем мире. Да он тебя и не особенно интересует, так ведь?

— До недавнего времени так и было, — подтвердила я.

— Вот поэтому твой муж не побоялся дарить тебе вещь, имеющую такую историю. Кроме того, твой круг общения узок, он знает это и не чувствует опасности.

— Да, все верно, — согласилась я, — ведь я ничего не рассказывала ему о своей встрече с Полиной, и о посещении «Белой лилии» я тоже ничего не говорила. Он ничего обо мне не знает и вполне может думать, что я и сейчас где-то за облаками.

— Думаю, что да.

Я оставила при себе и не стала облекать в слова еще одно предположение. Наверняка Максим, если он действительно знает о происхождении украшения, подумал, что прием очередного стакана текилы для меня тема куда более актуальная, нежели мысли о происхождении подарка на день рождения. Глупо надеяться, что он, живя со мной бок о бок, не замечал признаков моего прогрессирующего алкоголизма. Максим не дурак и не слепой. Он не устраивал мне скандалов и не пытался лечить, видимо, потому, что считал, что мое пьянство пока не дошло до критической точки. Может, он думает, что пусть я лучше буду тихо пить, чем громко скандалить или искать себе приключения. И наверняка он предполагает, что наслаждаться подарком я буду в одиночестве. Подруг у меня нет, большие компании я не посещаю. Да, ему действительно нечего было бы опасаться, даже и знай он истинную историю красивой вещицы.

— У тебя есть предположения, как могла эта вещь попасть к моему мужу?

— Пока нет, — покачал головой Илья, — я слишком мало знаю о твоем муже. Вернее, вообще ничего не знаю. Кто он? Чем занимается? Каков круг его интересов, друзей, партнеров? Что ты можешь мне о нем рассказать?

Я сжала украшение, которое Илья вложил в мою потную от волнения руку. Оно жгло мне кожу, горело огнем, но я сильнее и сильнее сжимала его, пока нестерпимая боль не заставила меня разжать пальцы.

— Ты с ума сошла! Что ты делаешь! — воскликнул Илья. — Давай я надену его на тебя, и не сопротивляйся, твой муж не должен знать, что у тебя возникли какие-то вопросы.

Я ослабила сопротивление, дала ему застегнуть замочек у себя на шее.

— Я не так много знаю о той жизни, которую ведет мой муж, — начала я. — Налей мне, пожалуйста, коньяк, я расскажу тебе о нем.

— Любочка, ты меня извини, это не мое дело, но ведь тебе еще идти на празднование. Если ты сейчас переберешь с коньяком, может получиться очень неудобно. Не давай ему сейчас поводов задумываться. Очень тебя прошу. Он не должен заметить в тебе никаких перемен.

— А может, пусть лучше заметит? — с вызовом спросила я. — Может, лучше сказать ему правду?

Под правдой я подразумевала наши с Ильей отношения. Но его логика была другой, и мысли его текли в другом направлении.

— Не сейчас, — отрезал он.

— Ты боишься? — усмехнулась я, готовая взять курс на выяснение отношений.

— Боюсь, — подтвердил Илья, — боюсь, и прежде всего — за тебя. Это может быть опасно. Я пока слишком мало знаю. Итак…

Мне стало стыдно, и я начала рассказывать Илье свою историю. Всю, с самого начала. И только сейчас поняла, как мало, в сущности, я знаю о своем муже. В молодости мы проводили вместе все наше время, и у нас не было никаких секретов. Но происшествие, которое перевернуло мою жизнь, изменило и мои отношения с Максимом. Мне всегда казалось, что в нашем отчуждении друг от друга виновата я и только я. Это я оказалось слабой. Когда судьба нанесла мне удар, мой стержень не просто хрустнул, он сломался, и вся окружающая жизнь перестала меня интересовать. А Максим был частью этой окружающей жизни. Он не был ни в чем виноват, но и не мог мне помочь, и страдал, по моему мнению, именно из-за этого. Ему нечего было предложить мне взамен моей профессии, моего призвания, которым я дышала, как воздухом. И он, не способный заполнить возникшую пустоту, стал отдаляться от меня, словно инстинктивно опасаясь, что черная дыра со временем поглотит и его. Наверное, он стал бояться оказаться на моей территории — я распространяла вокруг себя удушливые миазмы обреченности, и можно ли его осуждать за то, что он не хотел задохнуться? Ведь кто-то же из нас двоих должен был оставаться на твердой почве. Кто-то должен был нести ответственность за все. И кто, если не он?

Я рассказала Илье все, что знала о жизни Максима, о том, как он начинал работать, как развивалась его карьера. Илья по ходу моего повествования задавал наводящие вопросы. Например, кто посоветовал мне пойти работать в благотворительный фонд? Максим? Как называется этот фонд? «Жизнь»? Кто первым приобрел изделие ювелира Михаила Ляндреса? Полное имя друга и партнера моего мужа? Семен Викторович Панюков? Не знаю ли я, кем он работал раньше? Или где служил?

На минуту Илья прервался и сел за компьютер.

— Да, так и есть, — проговорил он. — Полина Самохина жертвовала свои деньги благотворительному фонду «Жизнь». Ты знаешь, какое отношение твой Максим имеет к этому фонду?

— Нет, — промямлила я.

Расспросы Ильи наконец утомили меня, я почувствовала себя опустошенной, выжатой, я опять возвращалась в свое прежнее состояние. Боже, как хрупко ощущение радости и полноценности! Еще совсем недавно, пару дней назад, я смаковала давно забытый вкус жизни, который вновь просыпался во мне, радовалась мужчине, который меня оживил, лелеяла внезапно проснувшиеся эмоции, такие яркие и живые, что меня даже стала посещать смутная, робкая надежда — а вдруг и голос вернется ко мне? Но мое кратковременное счастье было слишком призрачным, слишком хрупким, оно не выдержало первого же соприкосновения с действительностью. Очарование рассеялось в одно мгновение, и я вновь стала погружаться в темноту одиночества. Нет, Илья здесь, со мной, я чувствую тепло его руки, сжимающей мой локоть, он гладит меня по голове, осторожно целует в висок. Но у меня такое ощущение, что все это нереально. Дымка, которая может рассеяться в любую минуту.

Илья извинился и снова подсел к ноутбуку, стал вводить какие-то данные в поисковую систему, а я, улучив момент, подобралась к столу и налила себе полстакана коньяка. Я не разобрала его вкуса, не почувствовала, как он обжег горло, ощутив лишь, как внезапно подкатила тошнота и закружилась голова. Я снова как будто только проснулась от наркоза: вокруг все плыло и туманилось. Я сделала еще один большой глоток и поняла, что сейчас провалюсь в пропасть. В этот момент мои манипуляции у стола заметил Илья, он схватил меня на руки и потащил в ванную.

— Тебе нельзя сейчас показывать ему, что что-то не так, — серьезно сказал Илья, когда меня перестало тошнить. — Сейчас ты выпьешь горячего чаю, съешь вкусный блинчик, полежишь и пойдешь в ресторан, как будто ничего не произошло.

— Я не смогу, я не хочу его видеть, — пролепетала я.

— Надо, Любочка, надо, пока у меня слишком мало информации, мне нужно немного поработать. Как только у меня будет какая-то ясность, мы с тобой примем решение. Дай мне немного времени. А пока ты должна быть такой, как всегда. Постарайся не вызвать в нем никаких подозрений. Это может быть опасно.

— Ты серьезно? Как же я буду с ним?

— Ты должна меня слушаться, Люба, это очень серьезно, — уговаривал меня Илья. — Ты не должна давать своему мужу никаких поводов для сомнений и подозрений. Пока ты такая, как всегда, ты в безопасности. Я обещаю тебе, что это ненадолго. Потерпи чуть-чуть, мне нужно поработать.

— Кто ты, Илья? — пробормотала я. — Я ведь и о тебе ничего не знаю. Кто ты?

— Я обещаю тебе все рассказать. — Он улыбнулся и погладил меня по голове. — Полежи, успокойся, отдохни. Потом я вызову такси и отвезу тебя в ресторан. Очень скоро я все тебе расскажу.

В той, прошлой прекрасной жизни мне говорили, что я не только прекрасная певица, но и талантливая актриса. Мне удавались образы, которые я воплощала на сцене, меня хвалили. Но в повседневной жизни я не актриса, я полный ноль. Моя роль мне не удалась. В ресторан в тот вечер я приехала жалкая, бледная и дрожащая, как китайская хохластая собачонка. Гордая птица с рубиновыми крыльями шла мне в тот момент как корове седло. Я появилась в зале, когда Максим и Панюковы (куда ж без них!) уже сидели за столом. При виде меня мужчины поднялись и приветственно заулыбались. В зале ресторана было много пальм в кадках и зеркал. Я заглянула в одно из них, чтобы посмотреть, насколько получилась у меня ответная улыбка, и была шокирована: на меня смотрело перекошенное от страха и отчаяния, покрытое мелкими капельками пота бледное лицо. Гримаса, запечатленная на нем, ничем даже отдаленно не напоминала улыбку. Максим нахмурился.

— Ты плохо себя чувствуешь? — спросил он, усаживая меня в кресло.

— Возможно, заболеваю, — отозвалась я.

— Выпей водочки, и сразу все пройдет! — воскликнула Лариса. — Самый верный способ избежать всех болезней!

— Ты права, — поддакнула я, подвигая рюмочку в сторону пузатого хрустального графина.

На столе уже красовались печеные пирожки, нежнейший копченый палтус, маринованные белые грибы, тарталетки с черной икрой. От аппетитного зрелища меня, большую поклонницу традиционной русской кухни, так затошнило, что я еле сдержалась, чтобы не убежать в туалет. После первой рюмки меня отпустило, но я поняла, что есть не смогу. Я пододвинула себе блюдо с икрой и стала беззастенчиво выковыривать из тарталеток их содержимое.

— Сегодня мне можно все, — ответила я на удивленный, если не сказать ошарашенный, взгляд Максима.

Панюковы рассмеялись, а я вновь подвинула свою рюмку к хрустальному графину.

Не прошло и часа, как я добралась до той кондиции, при которой уже не ощущала, как жгут мне шею крылья гордой платиновой птицы, истекающей кровавыми рубиновыми каплями. Изо всех сил я старалась следовать указаниям Ильи, но по мере возрастания степени опьянения это становилось все сложнее. Такой правильный, такой любящий, такой воспитанный муж! Как же мне хотелось бы спросить тебя: с каких это пор ты покупаешь вещи, ради которых людей отправляют полетать с восьмого этажа? Может быть, ты даже знаешь, кто это сделал?

Я была пьяна, но изображала из себя еще более пьяную, чтобы Максиму не пришло в голову домогаться близости. Оставшись одна в спальне, я написала Илье всего несколько слов. Ничего особенного. Просто пара слов о том, как мне трудно вообще. И как трудно без него в частности. После этого я рухнула в кровать, сунув телефон в тумбочку.

Максим меня не беспокоил. Он вошел в нашу спальню, дотронулся до моего плеча, но я никак не отреагировала. Света из холла было достаточно, чтобы увидеть, что на тумбочке у кровати нет телефона. Наверное, он подумал, что я его потеряла. И, наверное, машинально открыл верхний ящик. Просто на всякий случай, чтобы убедиться, что его нет и там. В своем ответном сообщении Илья просил стереть эсэмэски и соблюдать осторожность. Я не слышала, как пришло его сообщение, я уже спала. Максим открыл крышку, прочитал текст и вышел из комнаты вместе с телефоном. Несколько минут ему потребовалось на то, чтобы скопировать мою переписку с Ильей на свой ноутбук. А ведь Илья предупреждал меня об осторожности. Но я не справилась.

Часть четвертая

— Здравствуйте, Максим Олегович! А Семен Викторович в переговорной, вы можете подождать его у него в кабинете, — лепетала панюковская секретарша Олечка.

При взгляде на нее у Максима всегда сжималось сердце — ему казалось, что хрупкая девушка находится в одном шаге от серьезной травмы, рука сама тянулась предложить ей опору. Максим не представлял себе, как это создание может передвигаться на таких каблуках. Секретарская зарплата не позволяла Олечке приобрести оригинальное изделие французского дизайнера Кристиана Лабутена, и она довольствовалась недорогой и довольно вульгарной имитацией. Это была тоненькая и невысокая девушка, громоздкие туфли совершенно ей не шли. Но выглядела она для любителей подобного рода эффектов привлекательно. Что ж, у Семена не могло быть другой секретарши.

— Вы располагайтесь, я сделаю вам кофе, как вы любите. — Олечка выпорхнула из-за своего стола, и Максим замер в злорадном ожидании: каждый раз ему казалось, что секретарша вот-вот навернется со своих туфель и растянется на полу.

— А Семен Викторович там надолго, вы не в курсе?

— В курсе, ненадолго, — деловито сообщила Олечка, копошась у кофемашины.

Максим прошел в панюковский кабинет и рухнул в кресло. Ему не хотелось ни кофе, ни чаю. «Вызвать, что ли, водителя и выпить?» — мелькнула в голове соблазнительная мысль. Максим знал, что по размышлении отметет ее, найдя с десяток причин, по которым не нужно этого делать, поэтому сразу набрал номер своего водителя и велел ему подъехать к офису Панюкова. Напряжение, так и не давшее ему выспаться, сейчас достигло наивысшей точки. Он не мог спокойно смотреть на свою жену, ему хотелось немедленно потребовать объяснений, и он сдержался огромным усилием воли. Жизнь научила его никогда не поддаваться влиянию минуты, не давать эмоциям взять верх. Он научился управлять своим гневом, страхами и всеми прочими чувствами без ущерба для своего характера, и с годами это стало даваться ему все легче. Однако сейчас накопленный годами опыт не работал. Невыносимая боль разрывала ему сердце, и он ничего не смог сделать для того, чтобы облегчить ее. У Любочки есть мужчина — в данный конкретный момент имеет значение только это и больше ничто.

В кабинете Панюкова Максим мог позволить себе хозяйничать, зная, что не вызовет этим недовольства Семена — они были слишком давно и близко знакомы и давно уже общались без церемоний. Максим открыл шкафчик, несколько секунд поразмышлял над тем, что ему предпочесть — коньяк или виски, и выбрал коньяк. Олечка с чашкой кофе и имбирным печеньем оказалась очень кстати.

Максим не был поклонником алкоголя, он считал, что свою порцию, полагавшуюся на жизнь, он выпил в глупой, веселой и бесшабашной молодости. Сейчас ему перестало нравиться состояние, когда мозг затуманивается, а реакции ослабляются, поэтому выпивал он довольно редко и понемногу. Однако Любочке алкоголь как-то все-таки помогает, может, и ему удастся хотя бы немного расслабиться? Может быть, удушливая волна обиды отступит, а глоток коньяка смоет этот чертов ком, застрявший в горле со вчерашнего вечера? Вряд ли, конечно. Любочка… Все равно его мысли будут неотступно вертеться вокруг нее.

Он обомлел, когда увидел ее впервые. У нее были широкие брови, красивые чувственные губы, роскошная грива волос. Но больше всего Максима поразила Любочкина царственная осанка. Ведь простая девчонка, а держится как королева. Уже потом, когда состоялась ее карьера, это качество трудно было переоценить: когда Любочка выходила на сцену, зал буквально замирал. Только одной ее красоты и стати было бы достаточно, но у нее был еще и волшебный голос… В Любочку Максим влюбился с первого взгляда, еще не зная, что окажется несгибаемым, забубенным однолюбом. Потом сам стал шутить на эту тему и даже писать двустишия, типа такого: «Эх, горькая судьба однолюба — любить одну-единственную Любу». Шутки шутками, но он действительно не хотел других женщин. И даже не потому, что боялся ее потерять, — просто не хотел. Он и Семена, который тоже положил глаз на барышню, предупредил сразу и в резкой форме: мол, на эту девушку рот не разевай, убью. И Семен как-то сразу же поверил, что Максим говорит серьезно, и дал опрометчивое клятвенное обещание. Люба ему раньше нравилась, а может, нравится и теперь, но он никогда не пытался нарушить свое слово.

Потерять Любочку… Такую возможность Максим отказывался даже представить себе. Одна мысль об этом была так мучительна и невероятна, что он не хотел подпускать ее близко, не хотел думать о такой возможности. А ведь один раз нечто подобное чуть не случилось в его жизни. Тогда, много лет назад, когда его жена загорелась идеей участия в международном конкурсе…

Она была поглощена своими планами, перспективами… Да, конечно, Любочка очень талантлива, за первые годы работы в театре ее голос раскрылся, она превратилась в зрелую, высокопрофессиональную певицу. Такое сокровище не должно прозябать в провинциальном театре — разве Максим сам не понимал этого? Понимал. Он гордился ее талантом, ее восхитительным голосом, он желал бы ей самых головокружительных успехов. Если бы не страх. Не ледяной страх потерять ее навсегда. Любочка развивалась более быстрыми темпами, чем он сам. Она уже готова была сделать серьезный шаг в карьере, а он пока только прокладывал себе дорожку, только примерялся к той сфере, в которой решил применить свои собственные способности. Люба жила музыкой, дышала запахом сцены. Она была готова работать с утра до ночи. И при такой самоотдаче она, конечно же, добилась бы своего, стала бы звездой высокого полета. Такой как Анна Нетребко. Или Любовь Казарновская. И неизбежно настал бы момент, когда он, Максим, смог бы увидеть свою Любочку только по телевизору…

Вспоминать об этом было больно, и Максим постарался стряхнуть с себя наваждение. Не получилось. Второй раз судьба заставляла его испытывать тот же самый страх — страх потери любимого человека. Все эти годы жена заставляла его волноваться: она тяжело переживала потерю голоса, тосковала, прекратила общаться с друзьями, стала потихоньку пить, думая, что он ничего не замечает. Прятала по шкафам свои бутылочки, дурочка. Как золотая мишура, с нее слетел былой лоск, исчезла царственность походки, потухли глаза, опустились уголки губ. Но это все равно была его Любочка, его единственная, любимая на всю жизнь жена. Пусть такая, пусть какая угодно — лишь бы с ним. Лишь бы рядом. Максим терпеливо ждал, что когда-нибудь это пройдет, ее боль утихнет, в жизни Любочки возникнут какие-то новые интересы. И вот, кажется, дождался.

— Что за похоронный вид? — раздался за его спиной голос Семы Панюкова.

Максим, смотревший в окно, где в подслеповатом зимнем свете бежал своим привычным чередом будний день, резко обернулся.

— Я тут у тебя немного похозяйничал, — сказал он, указывая на бокал.

— Ты? С утра пораньше и с коньяком? — не поверил своим глазам Панюков. — Не иначе как что-то случилось. В чем дело, старина?

— У Любы кто-то есть, — без предисловий и оби-няков сообщил Максим.

— Не может быть, не верю, — так же мгновенно ответил Сема. — У нашей Любочки? Никогда!

— Этому не надо верить или не верить, — отозвался Максим, — это факт. И меня интересует обладатель вот этого номера телефона.

— Что о нем известно?

— Мне — ничего, — пожал плечами Максим, — кроме того, что его зовут Илья.

Он протянул старому товарищу листок бумаги, на котором был записан номер телефона.

— Все, что возможно, — попросил Максим, — по максимуму.

— Понял, не дурак, — кивнул Семен, на лице которого появилось встревоженное выражение.

Максим знал, что лучше Семы Панюкова с поставленной задачей не справится никто. Семен — бывший мент, давно работающий в частной сфере. Его скромный ЧОП, который он организовал на паях с бывшим сослуживцем, давно вырос в солидный холдинг. Несколько лет назад Семен остался единственным владельцем своей конторы, которой очень гордился, потому что сегодня его «Сокол» оказывал не только услуги по охране объектов, он включал в себя частный сыск, службу экономической безопасности, страховую компанию, коллекторское агентство, группу оценки банковских и страховых рисков и многое другое. На работу он принимал профессионалов, имеющих опыт работы в правоохранительных органах, хороших юристов, много им платил и много от них требовал. К Панюкову можно было обратиться с любой проблемой: оценить подноготную будущего делового партнера, выявить утечку информации, обеспечить личную безопасность — в общем, решить множество всяких деликатных проблем. Максима связывали с ним, кроме личных, тесные деловые взаимоотношения.

— Оля, вызови ко мне Насонова, — обратился он к секретарше, и через несколько минут сотрудник выслушал срочное задание получить максимально возможную информацию о лице, на которое зарегистрирован такой-то мобильный номер.

— У меня еще одни переговоры, — сообщил Панюков, взглянув на часы, — мне надо отойти, но все равно ситуация такая, что я просто не знаю, что тебе сказать.

— Я тебе мешаю? — уточнил Максим. — Могу погулять где-нибудь.

— Нет-нет, это мне придется уйти, — остановил его Семен, — я отойду в переговорную на час, если захочешь, угостись еще чем-нибудь. Перекуси, например. У Олечки все есть.

— Спасибо, я просто посижу с коньячком, — ответил Максим, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

После бессонной ночи он очень быстро задремал и проснулся, только когда Панюков похлопал его по плечу.

— И где она откопала этого плейбоя! — довольно бесцеремонно воскликнул Сема. — Вообще-то его не должно было быть в городе. Что тебе обо всем этом известно?

— Да почти ничего, — пожал плечами Максим.

— Но ты что-то замечал за ней?

— Замечал, но давай я лучше потом тебе об этом расскажу.

— Ладно, — согласился Панюков, понимая, что в подобной ситуации и сам бы проявлял такое же нетерпение. — Но я не про подробности спрашиваю. А о том, сможешь ли ты узнать его по фотографии.

— Да нет же! — воскликнул Максим. — У меня есть только их переписка. И больше ничего.

— Ну тогда слушай.

Друзья устроились друг против друга.

— Этот телефон принадлежит Шаталову Илье Андреевичу, 1981 года рождения, зарегистрированному по указанному вот тут адресу в Москве, — сообщил Панюков. — Но в столице данный гражданин проживает недавно, всего два года, а ранее жил здесь, в нашем с тобой родном городе. И работал, представь себе, в Следственном комитете в должности следователя, в отделе тяжких насильственных преступлений, имеет звание капитана юстиции.

Панюков замолчал, пристально всматриваясь в лицо своего собеседника.

— Ничего не промелькнуло? Никакого воспоминания?

— Нет, — уверенно ответил Максим. — А что, я должен был что-то о нем слышать?

— Не должен был, но мог, — парировал Сема, — и не о нем, а скорее о ситуации, в которой он был участником.

— Рассказывай, — взволнованно произнес Максим, лицо которого покраснело от дурного предчувствия.

— Это была ситуация, касающаяся нашего с тобой общего знакомого. Сергея Ивановича Ярового, — многозначительно гладя на компаньона, продолжил Семен.

Немногим более трех лет назад был момент, когда Сергей Иванович Яровой мог считать себя абсолютно счастливым человеком. И считал, потому что к тому были все основания. Раньше положенного срока спустилась на погоны очередная звездочка, и он получил повышение, которое считал венцом своей служебной карьеры. Он не метил на первую должность, первые лица в их сфере — фигуры политические, и подобные назначения — это другой уровень интриг и другой уровень связей. Должность заместителя руководителя областного следственного управления Следственного комитета РФ он получил вполне заслуженно: на его счету было множество сложнейших раскрытий, успешное руководство отделом по тяжким насильственным преступлениям, молодежь, воспитанная им, уже самостоятельно показывала отличные результаты. Карьера сложилась именно так, как хотел Сергей Иванович: он еще не стар, находится на своем месте, к которому стремился. В его жизни произошло и другое важнейшее событие: он женился на женщине, о которой мечтал. После трудного развода с женой Сергей Иванович несколько лет вел образ жизни разочарованного в женщинах холостяка, заводил партнерш только для поддержания мужского здоровья и о повторной женитьбе не задумывался, пока не встретил Ингу Малышеву. Сергей Иванович любил талантливую молодежь. На самом деле его внимание привлек парнишка из следственного отдела одного из районов города, который очень ярко проявил себя на раскрытии по горячим следам громкого двойного убийства. Мальчик обладал цепким умом, интуицией, аналитическими способностями, был образован шире обязательного юридического курса и стремился к новым знаниям. Парнишку звали Илья Шаталов. По виду никогда не скажешь, что этакий холеный красавчик может оказаться толковым следователем — слишком уж нежной была его внешность. Сергей Иванович таких не жаловал, но для Шаталова сделал исключение — парень был способный без дураков. Ему не хватало умений, которые приходят с практикой, так что с годами, при вдумчивом руководстве, в коллективе опытных коллег, такое природное дарование вполне могло достичь самых больших высот в своей профессии. И Сергей Иванович перетащил его из района в областное управление. А вместе с ним и криминалиста Ингу, интересную такую, изящную девушку, которую непонятно как занесло в столь неромантическую профессию. Ухаживать за сотрудницей много младше себя, да еще и находящуюся в подчинении, было недопустимо, и Сергей Иванович благодаря своим связям смог предложить ей переход на престижную высокооплачиваемую работу. Чем больше они общались, тем сильнее он к ней привязывался, пока наконец не признался и себе, и ей, что любит ее горячо и преданно и готов посвятить ей всего себя и весь свой остаток жизни. Они поженились и прожили год счастливой, безоблачной семейной жизнью. Тем страшнее и оглушительнее оказалось настигшее Ярового жестокое разочарование. Не важно, как именно Сергею Ивановичу открылась правда, но суть ее заключалась в том, что его обожаемая Инга была безумно влюблена в своего бывшего коллегу Илью Шаталова. Какое-то время у молодых людей даже был страстный роман, но после перехода Инги на другую работу он прекратился сам собой. Уже сделавшись госпожой Яровой, Инга попыталась восстановить романтические отношения с Ильей, которого никак не могла забыть, преследовала его, но он избегал близости с женой начальника. Она стала беситься, выдавать себя и свое состояние, которому муж пока объяснения не находил. В какой-то момент Илья все-таки дал слабину, и это было его роковой ошибкой. Случайная близость сделалась достоянием Ярового, он пришел в бешенство, случился дикий скандал, в ходе которого Инга потребовала отпустить ее к любимому. А вот ждал ли ее любимый — это был еще очень большой вопрос. Сергей Иванович не мог прийти в себя не только из-за измены жены, не меньший гнев и обиду он обрушил на парня, которого вытащил из района, учил, холил и лелеял… Такое гнусное предательство не укладывалось в голове, и Яровой поставил Илье ультиматум — выметаться из управления подобру-поздорову, пока он не нашел способ «уйти» его по компрометирующим обстоятельствам. Более того, Яровой предупредил Илью, что отныне в следственных органах ему делать нечего, и он употребит все свое влияние, чтобы уничтожить карьеру молодого человека на корню. Инга билась в конвульсиях, требовала от Ильи того, чего он и не думал ей давать, пока не зашла в тупик. В один прекрасный момент Сергей Иванович, не понимающий, чего дальше от нее ждать, закрыл жену дома. Он еще не принял решения. Ни простить, ни отпустить Ингу он не мог. Кончилось дело печально: Инга приняла смертельную дозу какого-то снотворного. Ужаснее всего было то, что она не собиралась сводить счеты с жизнью, просто хотела продемонстрировать и мужу, и любовнику, насколько серьезно ее состояние. Через приемную она узнала, когда Сергей Иванович выехал из здания, и выпила таблетки в расчете на то, что муж застанет ее еще в сознании. Но Сергей Иванович в тот день не поехал домой, как обещал жене. Он записался на срочный прием к стоматологу. Поняв свою ошибку, Инга пыталась спастись, стала звонить подруге, но было уже поздно…

Вытащить Ингу с того света не удалось, хотя за ее жизнь боролись лучшие врачи. На следующий день после девятин к Илье приехали двое незнакомых ребят, которые кратко объяснили ему, что некий человек требует, чтобы он уехал из города и никогда больше не возвращался. Трудно было поверить, что у заместителя начальника Следственного комитета имеются помощники для деликатных поручений незаконного характера. Они предупредили, что если Илья не примет условие как безоговорочное, то в самое ближайшее время пополнит статистику лиц, пропавших без вести. Пока, заявили они, человек, пославший их, старается избежать кровопролития, но если он не будет понят, пусть Илья пеняет на себя. С тех пор об Илье Шаталове в их городе действительно никто ничего не слышал, и вот теперь он появился снова.

Семен закончил свой рассказ, и несколько секунд приятели молчали, обдумывая информацию.

— А где он теперь работает в Москве? Не удалось выяснить? — спросил Максим.

— Почему не удалось? Удалось, — усмехнулся друг. — В большой частной конторе, вроде моей.

— И он здесь в командировке?

— Такие подробности быстро не узнаешь, но мы это выясним, я тебе обещаю.

— Мне нужно за ним проследить, я должен знать, что он здесь делает. — Максим начал выходить из оцепенения.

— Зачем? Не проще ли отправить его по месту регистрации?

— Не знаю, — покачал головой Максим, — лучше ли это.

— И Яровому пока не рассказывать?

— Давай подождем, — немного подумав, ответил Максим, — мы всегда успеем это сделать.

Из офиса Панюкова Максим вышел в глубокой задумчивости. Пока он был в здании, пошел снежок. Мерное мелькание белых хлопьев успокаивало, настраивало на продуктивные размышления, и Максиму захотелось пройтись пешком. Он даже не сразу понял, кому так отчаянно сигналит водитель черного «Рендж Ровера», припаркованного на выходе из двора офисного центра. И только очнувшись от своих мыслей, сообразил, что это его «Рендж Ровер» и его водитель. Максим махнул ему рукой и не спеша побрел по тротуару, который постепенно покрывался снегом. Слегка подморозило, но он все же решил не садиться в машину. Он не может сейчас ехать в офис, не может работать, не может заставить себя думать о чем-то, не имеющем отношения к ситуации, которая его волнует. Что ему делать? Понаблюдать за этим Шаталовым? Выяснить, что он делает в городе, зачем приехал? Выполняет ли какую-то работу или занят личными делами? Вряд ли московская контора прислала его в командировку, Максиму трудно было представить себе, что за решением вопросов в провинции кто-то обращается в столичное агентство. Зачем? Деньги некуда девать? Могло ли его привести что-то личное? Теоретически — да. У него могли остаться родственники. Кто-то из них мог умереть, в конце концов. Или тяжело заболеть. Панюков установит наблюдение, но что это даст? Допустим, узнают они, зачем он приехал, — и что? Что это знание изменит? Какая разница, что здесь делает этот парень и как он познакомился с Любой? Важен факт того, что это знакомство состоялось и привело к определенным отношениям. И что с этим теперь делать? Что делать ему, Максиму? Жить так, будто он ничего не знает? Позволить жене встречаться с любовником? Мысль об этом была невыносима, ее не хотелось даже допускать. Нет, этого он не сможет вынести, надо искать более реальный вариант поведения. Из переписки, которую он нашел в телефоне, Максим не смог сделать однозначного вывода, на какой стадии находится роман Любочки с этим плейбоем. Слова были нежные, но без каких бы то ни было намеков на сексуальную составляющую в отношениях. Были они уже близки или только собираются? Если есть хоть малейшая надежда на то, что главного между ними еще не произошло, Максим должен сделать все возможное, чтобы предотвратить это. Неужели он совсем не знает свою жену? Как могла она отдалиться от него настолько, что он перестал ее чувствовать? Перестал ощущать опасность, которая, оказывается, подстерегала его?

Подходя к дому, Максим принял решение. Он должен объясниться с Любой и все ей рассказать. История с самоубийством приведет ее в шок. Она же ничего о нем не знает, об этом своем тайном друге, и вряд ли он рассказал ей правду о том периоде своей жизни, из-за которого сбежал из города. Так вот, она должна узнать эту правду. И кто знает — может, еще не все потеряно?

Максим поднял голову. Окна его квартиры не были освещены, и невозможно было понять, дома Любочка или нет. Он не проговорил с Панюковым одну очень важную деталь: как они установят место нахождения Илья Шаталова. Может быть, Семен собирался ловить его на живца, на Любочку? А как иначе узнать, где он остановился? Что, если он не живет в отеле, а снял квартиру частным образом? Максим сунул руку в карман и вытащил телефон. Пальцы совсем замерзли.

— Сема, я оторву еще на минуту?

— Валяй, — отозвался товарищ.

— Как ты собираешься установить его местонахождение? Ты рассчитывал сделать это, когда они с Любой встретятся?

— А что? Ты хочешь что-нибудь предложить?

— Нет, я хочу по возможности избежать такого варианта, — объяснил Максим, — я не хочу, чтобы они встречались.

— Ну это уже от меня не зависит, этому только ты можешь воспрепятствовать.

— Так это возможно?

— Возможно, просто это будет дороже, — отозвался Панюков. — Можно отследить по телефону. Но сейчас за билинг дерут приличные деньги. Сам понимаешь.

— Понимаю, пусть, — согласился Максим, — деньги значения не имеют.

Максим уже собрался войти в подъезд, когда его, как резкая боль, пронзила мысль: а вдруг Любочка сейчас с ним, с этим своим Ильей? Вдруг она уже ушла из дома? Каково это будет — осознавать, что твоя жена в данный конкретный момент находится с другим мужчиной? Каково это — представлять себе, что она сейчас с ним делает? Максим решительно потыкал в кнопки домофона и в несвойственной солидному человеку манере вбежал в подъезд.

— Ты куда-то собираешься?

Люба вздрогнула и обернулась. Максим стоял на пороге ее спальни, в волосах у него таял снег, пальто было расстегнуто, его карие глаза были непроницаемы. Когда-то в далекой молодости Люба говорила, что Максим похож на Леннона. На взгляд самого Максима, вопрос похожести на знаменитого битла был весьма спорным, но сравнение ему было приятно.

— Почему ты дома? В такое время? Что-то случилось? — сыпала вопросами Люба, явно не ожидавшая появления мужа в квартире.

— А что? Я как-то нарушил твои планы? — сбрасывая на ходу пальто, спросил Максим.

— Нет, не нарушил, какие у меня могут быть планы? — пролепетала она, не глядя в глаза.

— Но ты же одевалась, — настаивал Максим, — значит, куда-то собираешься. Вот я и спрашиваю — куда?

Люба резко обернулась и вызывающе вскинула голову.

— Почему таким тоном? Я что, под арестом? Что это за допрос?

Она сама чувствовала, что имеет весьма жалкий вид, отчего пафос ее вопросов становился все менее убедительным.

— Люба, да что с тобой? Я ведь просто спросил, думал, может быть, составлю тебе компанию. У меня выдался свободный день.

Люба окончательно смешалась. Она боялась смотреть Максиму в глаза и оттого не понимала, что происходит. Он издевается над ней? Он что-то подозревает? Или знает? Или вправду случайно оказался дома? Нет, такого не может быть. За долгие годы их совместной жизни такого, пожалуй, не случалось.

— Ну что с тобой, Любочка? Ты растерялась? Ты не хочешь брать меня с собой? Ну ладно, я не навязываюсь. Давай-ка выпьем чаю, если ты не очень торопишься. Или тебя уже время поджимает?

Люба договорилась с Ильей о встрече, до которой было еще полчаса. Через сорок минут Илья, привыкший к ее пунктуальности, начнет звонить. Отправить ему сообщение в присутствии мужа не представлялось возможным. Люба отказывалась представлять себе возможное развитие событий.

— Ну так что, Любочка, сделаешь мне чайку? Или ты в это время суток предпочитаешь какой-то другой напиток? Доставай, — он кивнул в сторону Любиного платяного шкафа, — не надо от меня прятаться.

С этим словами Максим вышел из спальни, оставив жену на несколько секунд в состоянии оглушительной паники. Илья строго-настрого запретил ей говорить с Максимом об украшении и требовать от него объяснений. И если Максим готовит нападение — а судя по его тону, все именно так, — ответить ей будет нечем.

— Любочка! — Его голос раздался со стороны кухни. — Я жду тебя!

Когда Люба вошла в кухню, Максим, сидевший за столом, сделал рукой жест, значения которого она сначала не поняла и лишь несколько мгновений спустя осознала, что он указывает в сторону кофемашины и стоящих рядом с ней кофейных чашек.

— Достань «Бейлиз», давай плеснем в кофеек немного, а то вид у тебя совсем какой-то грустный.

Люба послушно стала делать кофе, вынула из шкафа ликер и пачку печенья. Когда все было готово, она села напротив Максима, лихорадочно обдумывая только один вопрос: что делать, если сейчас позвонит Илья?

— Давай рассказывай, — прервал муж сумбурное течение ее мыслей.

— Максим, что ты от меня хочешь?! — почти выкрикнула Люба.

— Для начала — чтобы ты не волновалась и не нервничала, а спокойно рассказала мне о своих текущих делах, о новых знакомых… А именно об Илье Шаталове.

А ведь Люба не знала Илью по фамилии! Может, он и произносил ее, но она решительно не помнила этого момента. Только сейчас ее пронзила догадка: по всей видимости, Максим проверил ее телефон. О боже, какая она дура! Почему она не стерла переписку? Она мастерица, только если нужно спрятать от мужа следы своего пьянства, хотя теперь стало ясно, что даже эти уловки хорошо известны Максиму, что он прекрасно знает, какая она жалкая алкоголичка. Но до своей связи с Ильей Люба никогда не имела отношений с другими мужчинами, и ей даже в голову не могло прийти, что Максим не доверяет ей, что он может копаться в ее телефоне, проверять или даже следить за ней…

— Я тебя не понимаю, — побелевшими губами прошелестела она.

— Ты все понимаешь, Любочка, хватит, не унижай себя, давай поговорим как взрослые люди. — Максим мгновенно посерьезнел, отчего Любе стало страшно. — Я уже понял, что тебя с этим человеком связывают какие-то особые отношения. Видимо, очень близкие отношения, я прав?

Слезы потекли у Любы из глаз, она сделала глубокий вздох, пытаясь как-то собраться, но стало только хуже.

— Люба, не надо плакать, я пока ни в чем тебя не обвиняю, я только хочу узнать… Пока только узнать, ладно? Илья Шаталов — это кто?

На лице Любочки отразилась мука.

— Зачем ты спрашиваешь? — выдавила она сквозь слезы. — Если ты следишь за мной, ты сам все знаешь, не так ли? Зачем тогда эти вопросы?

— Люба! Сосредоточься! — приказал Максим. — Я спрашиваю не о тебе, о тебе мне все известно. Я задал вопрос относительно Ильи Шаталова и хочу понять, что ты о нем знаешь.

— Я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать! — взвизгнула Люба. — Зачем ты меня мучаешь? Ты хочешь меня в чем-то обвинить? Давай, вперед! Но не надо из меня душу вынимать!

— Неизвестно еще, кто из кого душу вынимает, моя дорогая, — заметил Максим. — Но я не хочу тебя мучить, Любочка, я тебя спрашиваю не для того, чтобы истязать тебя, поверь.

Он протянул Любе руку через стол, и она вложила свои дрожащие пальцы в его ладонь.

— Вот так будет лучше, — успокаивающе проговорил Максим. — Давай сейчас не будем касаться ваших отношений, просто скажи мне, что ты знаешь об этом человеке. Где вы познакомились? Что он о себе рассказывал?

У Любы стучало в висках, одно она понимала точно: рассказывать о том, где они с Ильей познакомились, нельзя.

— Мне нужно немного успокоиться, — сказала она, чтобы просто оттянуть время.

Максим молча поднялся со стула, достал из одного кухонного шкафа бутылку коньяка, из другого фужер, щедро плеснул в него и поставил перед женой.

— Давай, дорогая, выпей, расслабься немного, ты ведь именно так расслабляешься, и ответь мне на простой вопрос, — сказал он вкрадчиво, — где вы познакомились?

— Да нигде… — ответила Люба, когда большой глоток бальзамом растекся по горлу и приятно обжег внутренности. — В кафе. Просто познакомились, ну как это бывает… Просто выпили вместе вина, и все.

— Хорошо, но потом, когда вы уже встречались… — Максим помедлил, подбирая слово. — Поддерживали знакомство, так сказать… Ну пока это не важно… Просто скажи, что он о себе рассказывал? Ты знаешь, кто он по профессии? Где он живет? Постоянно, я имею в виду, — безжалостно добавил он.

Люба издала истерический смешок, поперхнулась и ответила:

— Я ничего о нем не знаю. Я не знаю, кто он. Просто знакомый, и все.

— Просто знакомому ты не говорила бы, что нуждаешься в нем! — оборвал ее Максим. — Я могу допустить, что ты действительно почему-то в нем заинтересована. Не будем сейчас обсуждать эту скользкую тему. Но если он тебе зачем-то нужен, ты должна знать о нем хоть что-нибудь… По логике вещей. Я прав или нет?

— Наверное, да, прав…

— Люба, я подозреваю, что ты в чем-то доверилась этому человеку, может быть, даже влюбилась в него.

Максим резко сжал ее руку, Любе стало больно.

— Так или нет? Люба, будь разумной женщиной, ответь мне, наконец! Что тебе о нем известно?

— Ничего, — опустив голову, тихо проговорила жена.

— Почему-то я так и думал! — торжествующе воскликнул Максим. — Ты ничего о нем не знаешь, но доверяешь ему, готова бросить свою жизнь к его ногам? Ну что ж, это твоя жизнь и твое право ею распоряжаться. Но ты мне, Люба, не чужой человек, ты моя жена, и мне будет очень больно и обидно, если ты уничтожишь эту жизнь своими же руками.

— Максим, прекрати! — взмолилась Люба.

— Так, как это уже сделала другая женщина, — неумолимо продолжал муж, — Инга Малышева. Твой друг ничего не говорил тебе о ней? Нет? А ведь ее смерть у него на совести. Неужели он тебе ничего не рассказывал об этом?

Земля ушла у Любы из-под ног. Вчера, когда она узнала о происхождении ожерелья, она ощутила нечто подобное: увидела себя, как будто болтающуюся в невесомости. Она словно смотрела на себя со стороны. На себя, беспомощную, обнаженную и разрезанную поперек живота. Не человека и не личность. Кусок плоти, из которого вынули душу. Она подняла на Максима глаза, полные слез:

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — прошептала она. — Какая Инга, почему кто-то должен был мне о ней рассказывать?

— Не должен был, я согласен, не должен, — послушно кивнул Максим. — Разве кто-то расскажет о себе такое? Но ты должна узнать правду, хочешь ты этого или нет. Принимай решение с открытыми глазами. Тебе известно, кем работал твой знакомый до того, как уехал из города?

Люба отрицательно помотала головой.

— Он был следователем, работал в следственном отделе какого-то района города и даже подавал какие-то надежды, — начал Максим, — во всяком случае, его считали способным. У него был роман с молодой хорошенькой девушкой Ингой, криминалистом их отдела…

Максим был безжалостен, рассказанная им история не оставляла никаких сомнений в том, что Илья Шаталов — банальный мерзавец, пошляк и трус. Он легко бросил свою девушку из карьерных соображений. Так же легко он воспользовался ею, когда ему захотелось. Не думая о том, что предает своего покровителя, который в него верил, не думая о том, что разрывает душу женщине, которая его любит. Он просто делал то, что хотел в данный конкретный момент. А то, что Инге это стоило жизни, — что ж, в жизни бывает всякое. Она сама виновата.

— Он сбежал отсюда поджав хвост, — закончил Максим, — он персона нон-грата не только для своего бывшего руководителя, но и для всех своих коллег, которые его презирают. Он трус и подлец, и этого человека ты хочешь приблизить к себе?

Максим был предельно осторожен, он ни разу не намекнул на то, что связь Любы и Ильи — уже состоявшийся факт. На факт надо как-то адекватно реагировать, а говоря сослагательно, он как бы давал Любе возможность опомниться и отступить. Не исключено, что потом он изменит свою позицию и Люба понесет наказание, но пока ему нельзя выпустить ее из рук, и это самое главное.

— Мне нужно побыть одной, — сказала Люба, когда рассказ был закончен. — Как это можно осуществить?

— Мне уйти? Я тебе мешаю?

— Ты не мешаешь, но мне лучше побыть одной, прости.

— Нет, милая, я не хочу, чтобы история повторилась.

— Ты думаешь, я могу что-то с собой сделать? — Люба удивленно воззрилась за мужа. — Брось, Максим, я не сумасшедшая. Ничего такого не будет. Просто я хочу побыть одна.

Некоторое время Максим смотрел в лицо жены, пытаясь угадать, что она чувствует.

— Не смотри на меня так и ничего не бойся, — прервала молчание Люба, — я очень виновата перед тобой. И вряд ли мои оправдания покажутся тебе достаточными. Дай мне пережить это в одиночестве.

— Хорошо, — мягко сказал Максим, — я оставлю тебя одну. Но ты должна знать: что бы с тобой ни случилось, я всегда рядом. И так будет всегда, Люба. Всегда.

С этими словами он ушел, хотя и сомневаясь в том, что достиг желаемого, но все же склоняясь к тому, что по меньшей мере близок к этому.

Я не могла дождаться, когда за Максимом захлопнется дверь. А потом не могла поверить, что он действительно ушел, а не притаился где-то, чтобы подслушивать меня. Я выглянула в окно: вот он, топчется возле своей машины, не садится, значит, приехал с водителем. А вот и Владик бежит на всех парах со стаканчиком кофе в руках. Максим милостиво разрешает ему сделать несколько глотков, после чего они уезжают. Ну и что мне прикажете делать? Ответ простой. У Максима в баре стоит новенькая, еще в подарочной коробке, бутылка «Камю». Вот и весь ответ. Напиться. Да так, чтобы ничего не чувствовать. Чтобы завтра болела голова, и борьба с этой проблемой поглощала все мои мысли. Именно так я и сделаю. Напьюсь до синих огней, до беспамятства, чтобы не видеть, как вернется Максим, не разговаривать с ним. Чтобы завтра проснуться и начать день с бутылки шампанского, которая облегчит мое состояние и потянет на новые подвиги. А потом пойти гулять, забрести в какой-нибудь ресторанчик, как раньше… Не выбраться мне из этого порочного круга, нет мне из него исхода. Такой будет расплата за несколько мгновений счастья, за робкую надежду, сверкнувшую за дверью, которая начала передо мной приоткрываться. Но дверь снова захлопнулась, и я снова погружаюсь во тьму одиночества и бессмысленности.

Я открыла коробку, откупорила бутылку, налила себе в пузатую рюмку. Сейчас я сделаю глоток и услышу лязг захлопнутой двери. А ведь еще вчера…

Вчера Максим явно был в настроении, пока не удивился моей бледности, а еще больше — скудных слов благодарности за подарок. Он рассчитывал на большее. Он видел, в каком восторге я была от Ларисиной «Русалочки», он хотел меня поразить. Но не получилось. Он не мог не задать себе вопрос: почему? И искать ответ на этот вопрос он стал вечером, когда мы пришли домой. Какая же я дура! Как я могла оставить сообщения в телефоне, не стереть их? У меня не было даже мысли о том, что Максим может его проверить. Переписка с Ильей была не регулярной, так, редкие эсэмэски, основной смысл которых состоял в том, что мы собираемся встретиться. Никаких любовных признаний, никаких нежностей, никаких ласковых прозвищ, которые дают друг другу влюбленные. Мы еще не дошли до этой стадии отношений. Но в целом общее впечатление переписка производила недвусмысленное, и Максиму сразу стало ясно, что между нами что-то есть. Причем узнать это он мог только вчера ночью, когда я вырубилась, а он залез в мой телефонный аппарат. Однако как быстро он узнал об Илье такие подробности! Значит, с утра поехал к Панюкову и озадачил его. У Семена серьезная контора, большой штат, крупные клиенты. Я только прикоснулась губами к своей рюмке, как меня прон-зило: а ведь Максим так меня ошарашил, что я совсем забыла про колье и тот вопрос, который мучил меня весь вчерашний день. Вопрос, над которым мы с Ильей ломали головы и который именно сегодня он должен был попытаться прояснить у Евгении Леонидовны. Как попало колье из наследства Роберта в руки моего мужа? Вернее, сначала подобное изделие появилось у Семы, потом у моего Максима… Не мог ли Максим что-то заподозрить? Чтобы вычислить, кто такой Илья, значившийся в моем телефоне, им потребовалась пара часов. Нетрудно, наверное, будет определить, где живет Илья, установить за ним плотную слежку. Очень скоро они узнают, над чем Илья работает в нашем городе, ради чего нарушил запрет появляться здесь. Мысли завертелись в моей голове с лихорадочной скоростью. А ведь Илье может угрожать нешуточная опасность…

Я отшвырнула бутылку в сторону, пузатая рюмка покатилась по столу, ее содержимое наполнило воздух удушающим ароматом дорогого конька. Илья говорил мне, что квартира, в которой он живет, съемная, значит, чтобы его найти, специалистам Панюкова нужно либо проследить за мной, когда я пойду с ним на свидание, либо установить местоположение его телефона. Я не особенно вслушиваюсь в разговоры, которые ведут Максим и Семен, когда мы проводим вместе время, но какие-то вещи знаю даже я. Например, что за 100 долларов в сутки можно прослушать любой телефон, хоть сотовый, хоть домашний. Что сотовая компания может по запросу определить местонахождения любого аппарата своей сети. Официальным органам для такого обращения требуется санкция суда, Панюков решает этот вопрос при помощи денег. Ему не нужны юридически правомочные доказательства, ему нужна информация, и он за нее платит. А клиенты, в свою очередь, платят ему. Отшвырнув стул в сторону, я бросилась к домашнему телефону. Если Максим обратился к Панюкову полтора-два часа назад, то сейчас его люди, наверное, уже активно работают над заданием. Вряд ли они так быстро договорились о прослушке, для этого нужно какое-то время, Панюков с кем-то специально договаривается об этих услугах. А вот сколько требуется времени, чтобы запеленговать аппарат, я не знала.

Аня никак не хотела брать трубку, мой домашний телефон был ей незнаком. Звонить с сотового я не хотела — теперь мне это казалось опасным. Домашний мне представлялся более надежным: если мой муж небезосновательно считает меня курицей, не способной даже стереть эсэмэс-сообщения, более сложные конструкции он сочтет тем более недоступными моему интеллекту. На третий раз в трубке послышался недовольный Анин голос.

— Анечка, это я, Люба, ни о чем не спрашивай, произошли некие серьезные события, Илье может угрожать опасность. Позвони ему и попроси его срочно избавиться от мобильного телефона. Пусть быстро собирает вещи и уходит из квартиры. Телефон пусть немедленно выбросит, но скопирует нужные номера. Или вынет симку, я не знаю, что делают в таких случаях. Но главное, чтобы избавился от аппарата. Ты дома?

— Пока нет, — испуганно пролепетала Аня, — но я могу быть дома через полчаса.

— Значит, скажи Илье, чтобы через полчаса был у тебя, я буду звонить либо с домашнего, либо с какого-то другого телефона. На сотовый мне не звоните.

Я повесила трубку, сердце мое бешено колотилось. Правильно ли я сделала? Все ли предусмотрела? Сможет ли Аня срочно найти Илью? Насколько серьезно он отнесется к ее сообщению? Сделает ли все, как я сказала?

Бездействовать, сидя дома, казалось невыносимым, но я боялась выходить на улицу. Что, если Панюков посадил мне на хвост какого-нибудь своего мордоворота, и я приведу его прямиком к Ане и Илье? Что же делать? Оставалось только одно место, куда я могла пойти, не боясь вызвать подозрения. Этим местом был дом моих родителей.

«Пожалуй, это случилось раньше, чем я ожидал. Я был уверен, что у меня в запасе еще как минимум недели две», — думал Илья, вынимая сим-карту из мобильного устройства. Из истерического Аниного полушепота понять можно было только одно: нужно немедленно сматываться. Мысли теснились в голове. Что же произошло у Любы? Что, если она не удержалась и все-таки устроила объяснение со своим мужем по поводу украшения? Или он каким-то образом узнал об их отношениях? Тогда еще вопрос: что именно он узнал. Известно ли ему, где они познакомились? Был также огромный массив вопросов, на которые могла ответить только Люба. И от этих ответов зависело, с чем предстоит столкнуться Илье — с ревностью обманутого мужа или кое с чем посерьезнее.

Илья сложил в сумку только самые нужные вещи, упаковал ноутбук и, не отодвигая шторы, выглянул в окно. Двор просматривался отлично. Второй день сыпал ленивый снежок, на подоконнике переминалась с лапки на лапку синичка. Рябина, украшенная ягодами и белыми шапочками снега, смотрелась очень нарядно. Под ней неистово надрывалась такса, упустившая кошку, которая превосходно устроилась на ветке и не удостаивала истеричку своим вниманием. На детской площадке возились малыши, повязанные теплыми шарфиками, за ними приглядывали мамаши и бабушки. Ничто не нарушало мирную картину будничного зимнего дня. Илья оделся, огляделся последний раз, достал из телефона сим-карту, положил устройство на тумбочку и закрыл за собой дверь. На лестничной клетке никого не было. Он спустился вниз и открыл дверь подъезда. Пусть был свободен. Илья поднял воротник теплой куртки и быстрым шагом пересек двор. До Ани он добрался за сорок минут, движение на заснеженных улицах было ленивое и медленное.

— Люба еще не звонила? — с порога спросил он.

— Пока нет, проходи, но я тоже только что вошла, город стоит в пробках, — пожаловалась Аня.

— Никаких подробностей? Она ничего не объяснила?

— Вообще ничего! У меня такое ощущение, что я вообще отстала от жизни и вы от меня что-то скрываете, — заметила Аня обиженным тоном.

— Да, пожалуй, — согласился Илья. — Сделай чайку, пожалуйста, и я тебе все расскажу. Вчера кое-что произошло.

— Но вчера у Любы был день рождения…

— Да, и она получила один весьма интересный подарок. Анечка, я вымою руки, а ты иди на кухню. Если к чаю будет прилагаться бутерброд, я не обижусь. Я так быстро собирался, у меня маковой росинки с утра во рту не было.

— Зачем бутерброд? У меня есть блинчики с мясом и с печенкой.

— Это вселяет оптимизм, я сейчас, — сказал Илья и скрылся в ванной.

За едой он рассказал Анне о колье из наследства Роберта, о том, что Люба опознала еще одну вещь из каталога. Аня слушала, открыв рот.

— И что все это может значить?

Илья пожал плечами.

— Будем ждать ее звонка, — сказал он. — Либо она все-таки устроила своему мужу разбирательство…

— Нет, нет и еще раз нет! — замахала руками Аня. — Этого просто не может быть! Она не такая отчаянная, она просто не могла этого сделать.

— Но как-то ведь он узнал обо мне…

— Он мог узнать о тебе как о ее сердечном друге, я извиняюсь… — выразительно повела бровями Аня. — Я ведь не ошибусь, если предположу, что между вами имеет место нечто такое…

— Не ошибешься, продолжай, — прервал ее Илья.

— Так может, ему стала известна только эта часть истории?

— И из-за этого она велела мне бросать телефон и выметаться из квартиры?

— Да, это странно, — согласилась Аня. — По телефону можно определить местонахождение человека. И раз Люба предупредила тебя, значит, знает о том, что ее муж жаждет встречи с тобой. Может такое быть?

— Теоретически да, — согласился Илья. — Но Любин муж вроде цивилизованный человек, математик. Мне представлялся скорее ботаник, чем чеченский джигит.

— Да, все это очень странно.

Телефонный звонок раздался, когда Максим доедал последний блинчик с печенкой.

— Люба, ты где?! — закричала в трубку Аня. — Что случилось?

Илья вскочил с места, и через несколько секунд Аня протянула ему трубку.

— Она сама тебе все объяснит, — проговорила она.

— Илья, послушай меня, пожалуйста, — начала Люба, — я очень виновата перед тобой, перед нами всеми…

— Погоди, скажи конкретно, что знает твой муж? Ведь речь идет именно о нем, да?

— Да, о нем. Илья, прости, я подвергла нас всех опасности…

— Да хватит причитать уже! Говори конкретнее.

— Он нашел в моем телефоне твои сообщения, — Люба постаралась унять дрожь в голосе и взять себя в руки, — и установил владельца телефона… В общем, он знает, кто ты.

— Откуда? Он телепат или частный сыщик? Что он знает?

— У него есть близкий друг и партнер, который владеет большим охранным агентством. Но у него не только охрана, у него еще детективные услуги, коллекторы, еще какие-то службы, в общем, большие возможности. Они сразу же установили не только твою фамилию, но и кто ты такой.

— И кто же я такой, черт меня побери?

— В общем, они знают, что ты бывший следователь, — упавшим голосом продолжила Люба. — Мой муж рассказал мне историю, из-за которой ты уехал из города. Она меня не касается, я не пытаюсь тебя ни в чем обвинить. Это муж считает, что ты негодяй и подлец и что по твоей вине погибла та молодая женщина.

Люба замолчала. Илья тоже молчал.

— Ну та, которая покончила с собой…

Потребовалось еще несколько секунд молчания для того, чтобы Любе удалось унять дрожь в голосе и продолжить.

— В общем, Максим наверняка либо установит за мной слежку, либо попытается определить, где ты находишься. Я думаю, что он выберет второй вариант, потому что не захочет, чтобы я с тобой встречалась. Он меня отсечет от любых контактов, я думаю. Пока он не закрыл меня дома и ничего такого, но он может, я знаю. Так что я думаю, что они сейчас вычисляют тебя.

— Где ты сейчас?

— Я у родителей, думаю, что отсюда могу говорить спокойно. Но как нам встретиться, я ума не приложу.

— Та история, которую рассказал тебе муж… В нее были посвящены немногие. Как он мог узнать об этом?

— Это люди Панюкова, я так думаю, — объясняла Люба. — Они выяснили твои данные, и кто-то что-то вспомнил, наверное. У него работают все бывшие: менты, фээсбэшники, в общем, из этой сферы.

— Ясно… — Илья задумался. — А как, ты сказала, фамилия друга твоего мужа? Панюков?

— Да, Семен Викторович Панюков, агентство «Сокол», если это тебе нужно.

— Люба, ответь мне на один очень важный вопрос: вчера вечером ты не пыталась объясниться с мужем насчет его подарка? Ты ни о чем его не спрашивала?

— Нет, я только поблагодарила, но весьма скупо. Не в том я была настроении, чтобы рассыпаться в благодарностях.

— Ты уверена, что это все?

— Ты на что намекаешь, Илья? — воскликнула Люба. — Что я не в себе и не контролирую свои поступки? Что ты имеешь в виду? Что я напилась и ничего не помню? Так вот, ты ошибаешься, я все помню и ничего, ни одного слова на эту тему произнесено не было!

— Не обижайся, — примирительным тоном произнес Илья. — Я не имел в виду алкоголь, я имел в виду твой гнев, ты могла не сдержаться. Хорошо, если ты ничего ему не сказала.

— Скажи честно, Илья, насколько все это может быть серьезно?

— Пока не знаю, зависит от многих факторов.

— У тебя с Робертом одна фамилия? — вдруг спохватилась Люба. — Я всю дорогу сюда думала об этом, а как услышала твой голос, так и забыла спросить. Ведь вы с Робертом братья по отцу?

— По отцу, — подтвердил Илья. — Но мой отец рано умер, и Евгения Леонидовна вышла замуж за Семилетова, когда Роберт был еще маленьким. Роберт носил фамилию отчима, он Семилетов.

— Слава богу! — выдохнула Люба. — А то я боялась, что они быстро докопаются до твоего родства.

— Они и так могут докопаться, — хмыкнул Илья.

— Но сейчас ты опасаешься преследования своего бывшего начальника? Если они знают твою историю, то могут его информировать.

— Обязательно проинформируют, зачем им делать такую работу своими руками? — невесело усмехнулся Илья.

— Так что же делать? Как мы будем держать связь? И как вообще теперь? Мне казалось, мы движемся к разгадке, а теперь тебе придется уехать. Тебе ведь придется уехать?

Ответа на свой вопрос Люба ждала с остановившимся сердцем. Сейчас, возможно, решится ее судьба.

— Я никуда не уеду, — категорически возразил Илья, — об этом не может быть и речи. Я доведу дело до конца, чего бы это мне ни стоило. Спасибо, что вовремя предупредила.

— Как же нам теперь связываться? — вздохнув с облегчением, спросила Люба. — Я боюсь, что, если буду ездить к родителям каждый день, Максим все поймет. Обычно я навещаю их раз в неделю. Да, еще мой муж сказал, что тебя вынудили уехать из города, попросту выгнали, и ты испугался и сбежал.

— Еще что-нибудь он говорил об этом? — уточнил Илья.

— Нет, только это. Что к тебе тогда пришли двое и дали три дня на сборы, после чего ты уехал. Так как же мы увидимся? Нам нужно все это обсудить.

— Он даже знал, что их было двое? Интересно. Я что-нибудь придумаю. Мы сейчас посоветуемся с Аней и перезвоним тебе. Или лучше ты нам. Ты же можешь пока побыть у своих?

— Конечно! — воскликнула Люба. — Я пообщаюсь с мамой, она будет очень рада. Запиши все-таки мой номер…

Илья нацарапал номер Любиных родителей в записной книжке Ани. Теперь им вдвоем предстояло решить, что делать дальше. Ни к кому из тех, кого Илья знал в своем родном городе, он обратиться не мог. Аня была его новой знакомой, и через нее выйти на него было невозможно. Если только они не сделают распечатку его телефонных переговоров, и тогда… Что будет тогда, не хотелось даже представлять, ибо тогда вся его работа окажется как на ладони. Но станут ли его недоброжелатели так углубляться в своих поисках? Пока, кроме адюльтера, им не в чем его подозревать.

За следующий час они с Аней выработали план действий на ближайшее время. Девушка позвонила каким-то знакомым, получила телефон еще каких-то знакомых, которые направили ее еще к кому-то… Через час телефонных переговоров квартира для Ильи была найдена. Вариант оказался не бюджетный — добротная двушка с хорошей меблировкой, но Илья жестами показал, что экономить не надо, ему подойдет. В это время сам он посетил сайт местного аэропорта и забронировал на свое имя билет до Москвы на утренний рейс. На изумленный взгляд Ани сразу ответил:

— Они должны думать, что я уехал из города. Я вернусь завтра же.

— Но если ты собирался уезжать, зачем тогда было выбрасывать телефон? Ведь это нелогично.

— Ничего страшного, — махнул рукой Илья, — я ведь в панике. Так, по крайней мере, они должны думать. А что, если бы они решили проверить мое местонахождение в Москве? Телефон так и висел бы все время в одной точке. Это было бы подозрительно. А просить кого-то, чтобы всюду таскал мою трубку, слишком сложно. Это требует времени и каких-то объяснений. А времени у нас нет.

— А как они узнают, что ты улетел? Вдруг они не предусматривают такой вариант развития событий и как раз не думают, что ты сбежишь?

— Нужно попросить Любу, чтобы она сообщила об этом своему благоверному. А он проверит, тут можно не сомневаться.

— Ну что, тогда поехали? — Аня резко встала и направилась к выходу.

Они быстро собрались и отправились смотреть новое жилье для Ильи. Квартиру оглядели поверхностно. Аня молчала, недоброжелательно косясь на девушку-агента, которая слишком заинтересованно смотрела на Илью, и на корню пресекла ее попытку всучить ему визитную карточку с телефоном.

— Бабы к тебе так и липнут, — ехидно заметила она, — не хотела бы я, не дай бог, в тебя влюбиться… Или иметь такого мужа. Вот так всю жизнь их, как мух, отгонять? Перспектива, однако.

— Что значит, как мух? — возмутился Илья. — Ты на что намекаешь?

— Ни на что, — фыркнула Аня. — Еще скажи, что это само собой у тебя получается. Что они все западают на твою неземную красоту.

— Честно говоря, я об этом никогда не думал…

— Да уж конечно! Не думал он! Вы, мужики, только об этом и думаете, — подытожила Аня.

— Я имею в виду, что никогда не думал, на что именно они западают, — улыбаясь, ответил Илья. — На красоту или еще на что.

— Еще на что, — буркнула Аня. — Зачем ты так на нее смотрел?

— Как так? — искренне удивился Илья.

— Вот-вот, что и требовалось доказать! Ты даже сам не замечаешь, — вздохнула девушка. — Заинтересованно ты на нее смотрел. Хотя ведь ни о чем таком не думал, сто процентов тебе сейчас не до того. А красота — она уж дополняет…

Аня еще повздыхала под смешки Ильи, который клялся, что ничего такого за собой не замечал, и засобиралась домой.

— Ключи у тебя, за харчами спустишься сам. Видел тут магазин за углом? Как вернешься из Москвы, сразу звони.

Она уже собралась уходить, как вдруг ее осенило:

— Так ты совсем без телефона?

— Пока да, — подтвердил Илья, — но это не проблема. В Москве меня встретит приятель, я напишу ему сообщение. А там у меня есть запасной аппарат, по которому меня никак не вычислишь.

— Номер, конечно, не помнишь?

— Конечно, нет, я им почти не пользовался. Но как только я его включу, сразу пришлю тебе сообщение.

Аня посмотрела на него долгим взглядом, вздохнула и ткнулась носом в плечо.

— Надеюсь, с тобой ничего не случится, — пробормотала она.

— Не волнуйся и береги себя.

Илья закрыл за Аней дверь, подошел к окну. Квартира была на втором этаже старого дома сталинской постройки, окна смотрели в унылый дворик с одинокими скрипучими качелями, до отказа забитый припаркованными машинами. Аня быстро прошла через двор и исчезла за воротами. Больше покой этого уединенного места ничто не нарушало.

Илья сбегал в магазин, купил минимальный продуктовый набор, состоящий из хлеба, масла, сыра, яиц и ветчины. Немного подумал и приобрел пачку чая и помидоры. На ужин и завтрак должно хватить, а после возвращения он сделает более основательные закупки. Он взбежал на свой второй этаж, разделся, быстро приготовил яичницу с жареной ветчиной, поел и выпил чаю. Ему предстоят ранний подъем, поэтому лечь спать следовало пораньше. Но впереди был долгий зимний вечер, и его хотелось провести с пользой. Нужно было систематизировать все сведения, которые ему удалось получить за то время, что он находился в городе.

По убийству Полины Самохиной в данный момент готовилось обвинительное заключение. Когда Максим внушал Любе, что Илья Шаталов оставил о себе в следственном управлении очень плохую память, он лгал. Илье многие сочувствовали. В то, что он спал с Ингой уже во время ее замужества, никто особенно не поверил — Яровой внушал подчиненным безотчетный трепет, и вряд ли нашелся бы смельчак, способный бросить ему вызов. Все знали, что Инга от Ильи без ума, но чтобы Илья съехал с катушек — это вряд ли. Она была всего лишь одной из многих, и рисковать из-за ее прелестей карьерой дамский любимчик Илья ни за что бы не стал. На него это было не похоже. Он был не настолько смел и не настолько безрассуден. И любил свою профессию, был нацелен на достижение больших целей. Коллеги скорее поверили бы в то, что Инга обманулась в своем отношении к Яровому. Она хотела сделать его своим орудием, думала этим замужеством возбудить в Илье ревность, но просчиталась. А когда поняла ошибку, было поздно. Сергей Иванович Яровой был не из тех людей, которыми можно манипулировать. Инга же оказалась всего лишь глупой влюбленной девушкой с нестабильным характером. Она делала одну ошибку за другой, и последняя стоила ей жизни. И сейчас, по прошествии более чем трех лет, у Ильи Шаталова сохранились добрые отношения с бывшими коллегами. Открыто никто общаться с ним не стал бы, но этого Илье и не требовалось. Евгения Леонидовна после смерти Роберта потеряла к ценностям покойного мужа всякий интерес и жаждала только одного — узнать, кто убил ее единственного сына. Таким образом, Илья располагал бюджетом, необходимым для того, чтобы получать некоторые сведения от своих бывших коллег, и это значительно упрощало выполнение его задания. Итак, по убийству Полины Самохиной готовилось обвинительное заключение, и под суд должен был пойти ее муж. В ходе следствия всплыло, что он якобы пытался отравить свою жену, о чем она рассказывала подругам. Против него было и то, что перед смертью Полина передала свои деньги в некий благотворительный фонд «Жизнь», и его сотрудница показала, что Полина казалась чем-то сильно обеспокоенной. В конце концов, она не жила дома, снимала частный домик на Базарной горе. Самым очевидным ответом на вопрос, почему она ушла туда, был такой: она боялась своего мужа. Алиби у мужа Полины Вячеслава не было, в момент смерти своей супруги он якобы находился дома, но подтвердить этот факт никто не мог. Он показал, что в тот вечер ожидал приезда адвоката, который вел дела его жены. Тот якобы назначил ему встречу накануне, сообщив, что нанесет визит где-то после 18 часов. И Вячеслав терпеливо ждал его дома. Подтвердить эти слова никто не мог. Следствие допросило адвоката Полины Самохиной, но он отказался от того, что назначал Вячеславу время встречи. Новоиспеченный вдовец был задержан, а затем и арестован судом, избравшим ему мерой пресечения содержание под стражей.

В ноутбуке Роберта Илья нашел переписку с Полиной Самохиной, в которой говорилось о пожертвовании в благотворительный фонд, более того, Полина советовалась на предмет тонкостей этой процедуры, ибо по договору с фондом через некоторое время деньги должны были вернуться к ней за вычетом заранее оговоренного процента. Если эта переписка нашлась в ноутбуке Роберта, она должна была сохраниться и у Полины. Но на предмет юридических тонкостей пожертвования следователем не было задано ни одного вопроса. Не был допрошен никто из сотрудников «Белой лилии», хотя о своем посещении курсов она писала тому же Роберту.

Дела Роберта практически не существовало. Предсмертная записка, как ее трактовал дознаватель, вполне могла быть началом письма к матери. Лист бумаги был аккуратно оторван, и второй фрагмент, по всей видимости, никто не искал. Если бы у Ильи в руках находились материалы проверки… Но ему приходилось довольствоваться информацией, которую — называя вещи своими именами — удалось купить у прежних коллег. Они могли узнать многое, но многое приходилось и додумывать. Во всяком случае, было очевидно, что вопросом исчезновения части коллекции никто не занимался. Евгения Леонидовна утверждала, что предоставляла каталог предметов, и готова была показать, какие именно ценности оставались в распоряжении ее сына. Ее доводы не были приняты во внимание якобы потому, что некоторое, и довольно длительное время она с Робертом не общалась, сын жил отдельно и в этот период мог распорядиться частью наследства по своему усмотрению. Например, продать его. Это действительно могло быть так. Но где тогда деньги? Даже если предположить, что Роберт совершил невообразимую глупость и продал наиболее ценную часть своего наследства по дешевке, это все равно должны были быть хорошие деньги. Где они? За границу он не выезжал, а банально пропить и прогулять за короткий срок огромную сумму просто не мог. Ему было что пропивать и без наследства — он вполне прилично зарабатывал. Не удостоился внимания официальных органов и еще один важнейший, на взгляд Ильи, аспект, а именно — та часть переписки с Полиной, где Роберт просил совета. Из обрывочных текстов можно было сделать вывод, что ему было сделано некое предложение о покупке готового бизнеса. Бизнеса, который уже не надо ставить на ноги. «Я давно мечтал именно об этом, — писал он Полине. — Я не обладаю талантом бизнесмена, и нечего надеяться на то, что смогу начать с нуля и не прогореть. А сидеть на сокровищах, как сказочный гном, — это тоже не про меня. Жизнь проходит мимо, как это ни печально».

Она отвечала, что при принятии решения необходимо более подробно ознакомиться с проектом, выяснить, насколько он зависим от различных рыночных факторов, насколько важно в нем личное участие владельца и так далее. В переписке не было даже намека на депрессию, которой мог страдать Роберт, на суицидальные мысли или хотя бы на разочарование в жизни. Напротив, у Ильи создалось впечатление, что он тяжело переживал разрыв с матерью и неудачи на личном фронте, анализировал свои поступки и пытался найти выход из положения, изменить свое отношение к жизни и свое место в ней. Полине Роберт, в частности, писал: «Я устал быть рафинированным мальчиком, маменькиным сынком. Настало время принимать самостоятельные решения. Тогда и перед матерью мне показаться будет не стыдно». Картина, которая складывалась в представлении Ильи, выглядела примерно так. Роберт принял решение расстаться с коллекцией, не посвящая в это мать, чтобы не встретить ее сопротивления и избежать ее вмешательства. Но не просто промотать деньги, а купить собственный бизнес, который не потребует от него талантов бизнесмена и будет нуждаться лишь в постоянном контроле и пригляде. Таким образом, он рассчитывал получить финансовую самостоятельность и изменить «свое положение в жизни». И ему уже было сделано интересное предложение, которое он с Полиной собирался обсудить после того, как уточнит все детали. Почему Полина не забила тревогу, когда Роберт упал с восьмого этажа? Разве она не заподозрила неладное? Или ничего об этом не знала? Такое тоже вполне могло быть. В «Белой лилии» они больше не встречались, общались только в Интернете. То, что Роберт пропал и не выходит на связь, Полина могла истолковать по-своему. Они же не были близкими друзьями, у нее не было оснований волноваться. По всей видимости, она какое-то время просто ждала от него известий, занимаясь своими нерешенными проблемами. А они были таковы, что Полине и без Роберта хватало о чем думать. Но в ноябре настал момент подписывать бумаги о пожертвовании в фонд, и она, видимо, вспомнила о Роберте, о том, что обещала показать ему окончательный вариант документа. Однако Роберта по-прежнему не было, и документ пришлось подписать без него. Но Полина стала волноваться, искать приятеля, возможно, позвонила ему в контору и узнала страшную новость. Не об этом ли, кстати, она хотела рассказать Любе, когда назначала ей свидание в домике на Базарной горе? И не потому ли она скрывалась в частном домике по адресу, который, как она думала, никому не был известен, что смерть Роберта так испугала ее?

В деле Полины Самохиной следствие пошло по самому легкому и неверному пути. В отношении смерти Роберта оно и вовсе не проводилось — после проверки в возбуждении дела было отказано. Илье хотелось знать, чем это было — банальной халтурой или умышленным сокрытием важных обстоятельств? Для себя он уже ответил на этот вопрос. Оставалось самое трудное, но необходимое — найти доказательства. Не обладая официальными полномочиями, сделать это было чрезвычайно сложно. То, что он был вынужден действовать тайно, стараясь никому не попасться на глаза и не обнаружить свое присутствие в городе, еще больше усложняло задачу. И вот теперь Илья вплотную подошел к вопросу, который мучил его на протяжении нескольких часов. Муж Любы рассказал ей историю, которая имела место более трех лет назад, и Люба затруднилась ответить на вопрос Ильи, откуда эта история стала мужу известна. Она предположила, что об этом знал кто-то из сотрудников Семена Панюкова, друга семьи и владельца частного агентства. Но Илья точно знал, что этого быть не могло.

Самоубийство Инги Малышевой трактовали по-разному. Инга была красивой, но очень неуравновешенной девушкой. Илья охотно поддался ее чарам, но вскоре стал тяготиться их отношениями: у Инги все было слишком всерьез, самым страшным для себя она считала погрузиться в рутину жизни. Если любовь, то до обморока… Но Илья не любил ее. Он любил свою работу, а встречи с девушками были просто приятным провождением времени. Женщинам он нравился, и он не очень задумывался, когда менял одну на другую. Когда в жизни Инги и Ильи появился Сергей Иванович Яровой, все изменилось. В покровительстве столь влиятельного лица Илья увидел свой шанс, окрылился и, когда внимание Ярового к Инге стало слишком заметно, перестал даже думать о ней как о любовнице. А когда Малышева перешла на другую работу, вздохнул с облегчением. Африканские страсти утомили его, а вокруг было много других хорошеньких девушек.

Прожив с Яровым больше года, Инга так и не поняла своего мужа. Ей льстило внимание легендарного человека, как избранница такой личности она купалась в лучах всеобщего внимания. На время это опьянило ее. Но то, чего она добивалась — возбудить ревность Ильи, — оказалось ей не по зубам. Илья не ревновал. Он вообще забыл свою подружку. Встречу, которую Яровой расценил как любовное свидание, подстроила сама Инга. Она не поняла, что шутит с огнем. Не поняла, что ее муж — жесткий, суровый человек — ни за что не станет участником спектакля, который разыгрывает глупая девчонка. Пусть даже любимая. Сцена, которую приготовила Инга, привела Ярового в бешенство. И никакие оправдания Ильи, никакие его доводы он не захотел даже слушать. Илья был в отчаянии, его карьеру в следствии можно было считать оконченной. Но это был еще не конец. На следующий день после разыгранного Ингой лже-свидания она приняла таблетки. А еще через девять дней к Илье домой пожаловали гости…

Славу сердцееда и дамского любимчика Илье заслужить было несложно. Но все, кто знал его более или менее хорошо, понимали, что превыше всего он ставит карьеру. И были правы. Никто не верил, что Илья мог предать своего покровителя ради девчонки, чье место, кстати сказать, пустовало недолго. К тому же Инга, как ни старалась, не была роковой женщиной, не ее это оказалось амплуа. Из-за таких, как она, мужчины не рушат свои карьеры, не бросают семьи, не стреляются. В коридорах следственного управления больше склонялись к мысли, что она покончила самоубийством, не выдержав тирании Ярового. Девочка-бабочка, попавшая в лапы тарантула, — вот на что это было похоже. Яровой, всю свою жизнь проведший в допросах насильников и убийц, просто спалил бабочку огнем собственной ненависти к роду человеческому и присыпал сверху пеплом своего разочарования в людях. Инга не выдержала. Она хотела страстей, эмоций, она хотела жизни во всех ее красках. Яровой всю свою жизнь видел только смерть. Инга просто не смогла жить с таким человеком.

Илья знал, что в кулуарах обсуждается именно такая версия событий. О якобы имевшем место свидании Яровой никогда и никому бы не сказал. Он лучше пустил бы себе пулю в лоб, чем позволил выставить себя в роли рогоносца. О том, что он выгнал Илью из города, тоже не знал никто. Все коллеги были удивлены и шокированы внезапным рапортом и бегством Ильи, не удосужившегося даже проставить отходную. Когда через год он встретил в Москве бывшего коллегу, тот был уверен, что Илью как талантливого и перспективного сыщика переманили в столицу на большие деньги.

Никто не знал истинных обстоятельств его отъезда. Кроме, конечно, тех, кого Яровой прислал тогда к нему домой. Это было на десятый день после смерти Инги. Яровой находился в отпуске, на службе не появлялся. В гневе, ошибочно сочтя, что Илья и Инга возобновили отношения, он потребовал, чтобы Илья немедленно написал рапорт. Но потом произошла трагедия. И Илья Ярового больше не видел, а его непосредственный начальник на эту тему не проронил ни слова, из чего Шаталов сделал вывод, что в подробности смерти Инги никто не посвящен. Илья рапорт написал, но никому не отдал, держал при себе, все еще надеялся, что сможет объяснить Яровому, как все было на самом деле. Хотя даже если он узнает, что Инга разыгрывала спектакль, разве ему от этого станет легче? Разве он сможет после этого спокойно смотреть на своего подчиненного? Единственное, на что надеялся Илья, так это на то, что его сошлют в какой-нибудь райотдел, с глаз подальше, но не лишат любимой работы.

Десятый день пришелся на субботу, Илья сидел дома, после смерти мамы он уже два года жил один. Ни развлекаться, ни встречаться с кем-либо не хотелось, он валялся на диване, отбрасывая одну за другой книжки и переключая каналы. Звякнул домофон, и на вопрос Ильи незнакомый голос ответил: «Я по поручению Сергея Ивановича Ярового». Илья задрожал всем телом: сейчас решится его судьба. Неужели Сергей Иванович понял, что ошибался, что Илья не предавал его, что он уже давно не имел с Ингой ничего общего? В противном случае он вызвал бы его в кабинет и потребовал рапорт. Или это же требование изложил бы начальник отдела. Илья открыл дверь дрожащими руками. На пороге стояли двое мужчин. Вернее, на пороге стоял один, высоченный, баскетбольного роста мужик с кучерявыми волосами, а другой маячил где-то за его спиной. Визитер вошел в квартиру, не дожидаясь приглашения, и вначале Илья, не успевший опомниться, приписал такой напор недостатку воспитания. Однако когда на пороге возник провожатый, тот, кто топтался за его спиной, его в прямом смысле слова взяла оторопь. Это был типичный, синий от наколок урка, судя по походке, манере держаться и намертво въевшейся в испещренное рытвинами лицо кривой усмешке, отмотавший уже не один срок. Тот, кто вошел первым, выглядел вполне цивильно и был похож скорее на мента. Он без церемоний направился в комнату, нашел пульт от телевизора, выключил звук, затем развернул кресло спинкой к телевизору и уселся в него.

— Не будем терять время, — сказал он, в то время как урка бесцеремонным толчком втолкнул Илью в комнату.

Никогда в жизни Илья еще не чувствовал себя так униженно. Он понимал, что, если сейчас попытается дернуться, наткнется либо на ствол, нацеленный в спину, либо на нож.

— Сергей Иванович просил тебе передать, — начал гость, — что очень тобой недоволен. Он велел тебе написать рапорт, но ты этого не сделал, так что мы напоминаем тебе, что рапорт должен быть написан и подан в понедельник в 9 утра. После этого ты собираешь свои вещички и уезжаешь из города. На сборы он тебе дает три дня. Это чтобы ты успел обратиться к риелторам и выставить на продажу свою квартиру, решить, куда поедешь, и все такое.

— Рапорт я написал, и я подам его в 9 утра, но ехать мне некуда, — заявил Илья, — и продавать свое жилье я не собираюсь. Что вы со мной сделаете? Убьете, что ли?

— А ты что, бессмертный, тебя уж и убить нельзя? Хочешь, прямо сейчас проверим? — просипел, усмехнувшись, урка.

— Нет, сейчас не проверим, — оборвал его главный, — сейчас ты пока следователь, тебя убивать нельзя. А вот когда ты подашь рапорт, ты будешь никто, и звать тебя будет никак.

— Почему вы так уверены, что я не сообщу об угрозах?

— Не сообщишь, мы за тобой присмотрим, — пообещал цивильный. — Как только надумаешь куда-то пойти, помни, что мы рядом. Сергей Иванович дает тебе шанс, воспользуйся им. Ты сможешь уехать и жить спокойно где-нибудь еще. Подумай, и ты поймешь, что это лучше, чем смерть.

Урка тем временем подошел к окну, выглянул.

— Высоко, — изрек он. — Но мы научим тебя летать.

— Он прав, — заметил его напарник, — есть много способов пополнить статистику самоубийств. А также пропавших без вести. Можно стать жертвой наркомана, наконец. Ты же следователь, ты знаешь, сколько преступлений остается нераскрытыми. А пропавшие люди? Кто их ищет? Тебя точно не будут искать. Об этом есть кому позаботиться. Короче говоря, я перед тобой долго распинаться не буду. Если в четверг ты все еще будешь здесь, пеняй на себя. Я человек гуманный, а вот он (он кивнул на своего помощника) может научить тебя и летать, и плавать… Он много чего умеет.

Чтобы сказанное лучше впиталось, урка нанес Илье удар в печень. Болезненный, быстрый, точный, от которого он немедленно согнулся пополам, а еще через секунду все поплыло перед глазами, и подступила удушливая тошнота. Пока Илья приходил в себя, его гости ушли, причем урка смачно харкнул на зеркало, висящее в прихожей.

Долгие три года перед глазами Ильи стояли эти лица: злобная, рваная морда гиены, мерзкого падальщика, и его цивильного спутника — высокого крепкого мужика с настороженными глазами цепного пса. Он ни минуты не сомневался, что эти двое исполнят свое обещание. И дело, конечно, не в них, их Илья не знал. Зато знал человека, который отправил их с поручением. Если на подхвате у Ярового есть такие людишки, можно только догадываться, чем он привязывает их к себе. Какими железными тисками держит за причинные места. И то, что они исполнят любое приказание человека, от которого зависят, можно не сомневаться.

Илья забегал пальцами по клавишам, зашел на свою страничку в Фейсбуке. Очень уж не нравилась ему осведомленность этого самого Семена Панюкова. Он ввел его данные: имя, фамилию, город. Панюковых было много, но Семен среди них оказался только один. И хотя фотография была не портретная, Илья мгновенно узнал его. Этого человека он узнал бы и со спины. В рубрике «личные фотографии» он нашел еще несколько снимков: два с каких-то мероприятий и два с отдыха. Сомнений не было. Илья закрыл ноутбук и стал одеваться. В эту минуту он уже считал дело раскрытым.

Безумно хотелось лечь в постель и уснуть, если получится. Илья устроился на диване. У него не было ни сил, ни желания доставать постельное белье, заправлять кровать. Первый рейс на Москву вылетал рано утром, но даже если придется проворочаться в чужой постели полночи, времени еще более чем достаточно — хоть сколько-то, но он поспит.

Телефонный звонок испугал его, и даже не потому, что была уже половина одиннадцатого, просто звонить ему по этому номеру было некому. Разве что это знакомые предыдущих квартиросъемщиков? Из его знакомых квартирный телефон его нового убежища знала только Аня.

— Илья, ты еще не спишь? — прошелестела она в трубку, будто ее кто-то подслушивает. — Я сейчас сойду с ума. Кажется, я придумала, что нужно делать. Нам нужно срочно увидеться. У меня голова лопается, я срочно должна поделиться с тобой своей идеей. Это нужно сделать сейчас, потому что потом будет поздно.

— Хорошо, бери такси и приезжай, — в недоумении ответил Илья.

Аня появилась через сорок минут, возбужденная, с горящими глазами. Движения ее были порывисты, сапоги никак не снимались с ног, пока Илья не помог ей. Девушка скинула в прихожей полушубок и даже не заметила, что он остался лежать на полу. Шарфик ожидала та же участь. Илья собрал вещи, повесил в пустой встроенный шкаф, пахнущий долгим запустением, и последовал за Аней, которая вошла в комнату, включила там свет и принялась метаться из угла в угол. Илья отправился на кухню, чтобы сделать девушке чаю, и на одно мгновение в его голове возникла неприятная мысль: а что, если Аня, не приведи господь, приехала с какой-то совсем другой целью? Он вспомнил, как она смотрела на него днем, как болтала что-то о какой-то неземной красоте и как тыкалась носом в его плечо, прежде чем уйти. Только этого ему сейчас не хватало. Обеспокоенный, Илья вернулся в комнату, неся в руках чашку и блюдце с нарезанным лимоном, и вздохнул с облегчением, взглянув в Анино сосредоточенное лицо.

— Мне звонила Люба, мы очень мало поговорили, не было возможности, но я теперь кое-что понимаю, — сказала она, — про тебя. Знаю, кем ты раньше работал, где ты теперь. Слушай, Илья, может быть, я сейчас в полном сумбуре, но тем не менее у меня есть кое-какие мысли. Ты меня выслушай и реши, дело я говорю или нет. Но сначала ответь на такой вопрос: все, что происходит в «Белой лилии», — это все-таки не наше частносыщицкое развлечение? Это реальные убийства реальных людей?

Илья кивнул.

— В какой-то момент у меня появилась мысль, что, может быть, все это мы сами себе придумали, — отведя глаза в сторону, пробормотала она.

— Как это сами? Люба не находила трупа Полины? А смерть Роберта я просто придумал?

— Ну не так буквально, но, может быть, эти события никак не связаны между собой? Мы находились в непростой жизненной ситуации, — продолжала она, — во всяком случае, я и Люба. Нам нужно было чем-то занять мозги, на что-то отвлечься. Я вдруг задумалась, а действительно ли все эти страшные события — звенья одной цепи? Не мы ли сами подгоняем факты под наши измышления?

— Но ведь ты сама первая обнаружила ложь, — возразил Илья, — ты сама уличила Альбину. Благодаря тебе разрозненные факты стали складываться в цепочку.

— Да, это так, но потом меня стали посещать сомнения, — замялась Аня, — короче, теперь это уже не важно. Последние события показали не только то, что я не ошиблась. Но и то, что все может быть гораздо серьезнее, чем мы думаем.

— Не знаю, как ты, — отозвался Илья, — но я сразу понимал, что речь идет о серьезных вещах. О преступлениях. Причем хорошо организованных.

— Люба рассказала мне о подарке, который сделал ей муж, — объявила Аня и замолчала.

— И что? Что это меняет?

— Ничего не меняет, — ответила Аня, — это лишь приближает весь этот ужас к нам. Это ставит нас под угрозу, тебе так не кажется?

— Кажется, — невесело улыбнулся Илья, — именно поэтому мне придется уехать из города.

Аня сделала большой глоток чая и зажмурилась.

— Я знаю, что нужно делать, — сказала она.

— А я нет, — ответил Илья, — во всяком случае, пока не знаю.

— Послушай меня внимательно и не спорь, — продолжала Аня, повернувшись к нему лицом и очень внимательно глядя в глаза. — Мы не сможем привлечь к ответственности этих людей, потому что у нас нет никаких полномочий, у нас нет возможностей, позволяющих вести официальное следствие, и у нас нет доверия к официальным органам. Теперь я понимаю, почему ты не хотел обращаться в Следственный комитет. Мы можем интерпретировать факты как угодно, но это будут всего лишь наши слова и ничего больше. А твое открытое участие только повредит. А ведь эти люди представляют опасность, Илья. И не только кому-то, кого мы пока не знаем и кого они выбрали себе в следующие жертвы. Они опасны для всех, кто слишком близко подошел к пониманию того, что они делают. То есть для всех нас. Ты согласен?

— Согласен, что дальше?

— А дальше вот что, — впившись взглядом в Илью, проговорила Аня. — Мы никогда не сможем их разоблачить, если не создадим ситуацию, которая принудит их к действию. Мы должны сделать очень серьезный и очень важный шаг, мы должны сами толкнуть их на следующее преступление! Иначе все это может плохо кончиться для нас самих. Рано или поздно они докопаются до твоих родственных связей с Робертом и его матерью. Если ты являешься опасным соперником, муж Любы будет изучать твою личность, можешь не сомневаться. И тогда опасность грозит всем нам. Хотя бы потому, что мы не будем знать о них ничего, а они будут знать о нас все, что им нужно. Мы должны их остановить.

— Есть план?

— Есть план, — ответила Аня, — иначе я не приперлась бы сюда среди ночи. Контора, в которой ты работаешь, — это серьезная организация? Или так, мелкое агентство?

— Более чем серьезная, — ответил Илья. — Если я тебе скажу, кто ее создатель, ты сможешь погуглить и сама поймешь. Но пока можешь поверить мне на слово.

Девушка облегченно вздохнула и даже улыбнулась.

— Ну тогда у нас есть все шансы, — сказала она. — Сейчас я изложу тебе свой план, но обещай, что ты не будешь меня останавливать и махать руками. Он может показаться тебе слишком рискованным, но по размышлении ты поймешь, что выбора у нас все равно нет.

— Ну что ж, Мата Хари, давай докладывай, — усмехнулся Илья, усаживаясь на диван.

— Ты зря смеешься, — заметила девушка. — Если ты думаешь, что женщины способны только…

— Стоп, — оборвал ее Илья, — разве я когда-то высказывался о женщинах уничижительно? Или об их способностях и уме? Не придумывай. Я готов и внимательно тебя слушаю.

Аня набрала побольше воздуха и почти на одном дыхании, в деталях, выложила свою идею. Сначала Илья напрягся и чуть было не нарушил своего обе-щания не прерывать подругу, он в волнении вскочил и заходил по комнате.

План, который предложила девушка, казался рискованным, но не сумасшедшим. Если он тщательно подготовит свою часть, продумает и организует все до мелочей, то риск можно свести к минимуму. Когда Аня закончила, в комнате повисла томительная пауза. Она была такой густой и тугой, что ее, казалось, можно было взять руками и сжать. Наконец Илья нарушил молчание.

— Вызывай такси и поезжай домой, — сказал он.

— Это все, что ты можешь мне сказать? — со звоном в голосе спросила Аня.

— Пока да.

— Значит, ты не согласен?

— Как ни странно это будет звучать, но я почти согласен, — возразил он. — Однако чтобы сделать твою инициативу эффективной и безопасной, мне нужно тщательно все подготовить. Это займет несколько дней. Когда вернусь, я дам знать. И еще. Я могу рассчитывать на то, что ты не будешь обсуждать это с Любой? Во всяком случае, пока я не дам добро?

— Я и сама хотела просить тебя о том же, — оживилась Аня. — Любочка делилась со мной своими размышлениями, она хотела повторить историю Полины, придумать себе достоверную легенду и пройти ее путем. Но теперь это стало невозможно. За ней могут следить, ее муж не даст ей шага ступить. Если она что-то затеет, он мгновенно будет в курсе событий. А мы ведь пока не знаем, как он со всем этим связан, откуда у него украшение из коллекции. Он выследит ее, а потом спугнет того, кто причастен к делу. Одним словом, Любу сейчас вмешивать нельзя.

— Хорошо, что ты сама это понимаешь, — серьезно заметил Илья.

— Понимаю, — тараторила Аня, — поэтому и предлагаю другой способ действия. Меня-то никто из них не знает. И искать связь между мной, тобой и Любой никому не придет в голову.

Илья взял домашний телефон, набрал длинный номер и через несколько секунд заговорил извиняющимся приглушенным голосом.

— Евгения Леонидовна, ради бога, простите, что я звоню в такое время, что разбудил вас, но дело очень срочное. Произошли некоторые события, и мне нужно срочно вас увидеть. Да, именно сейчас. Я бы не настаивал, если бы это могло подождать до утра.

Затем он позвонил в такси и вызывал машину на ближайшее время.

— У тебя ведь была машина, — заметила Аня. — Где ты ее бросил? И как это будет выглядеть, если ты уедешь не на своей машине, а полетишь самолетом?

— Это не моя машина, — ответил Илья, — она была взята в прокате. Пользоваться ею я сейчас не могу. Кстати, о машине. Она оплачена, нужно лишь сдать в офис ключи, сделаешь?

— Без проблем, — кивнула Аня.

— Тогда собирайся, — завершил беседу Илья, — я подброшу тебя до дома, запишу телефон проката и поеду к Евгении Леонидовне. Завтра Люба должна сказать мужу, что я уехал в Москву и больше не вернусь.

— Хорошо, но зачем ты едешь к ней так поздно?

— Чтобы претворить в действие твой план, Евгения должна официально стать клиентом моей фирмы. То есть заключить договор и нанять нас. Иначе я не смогу взять в офисе помощников. Ты же понимаешь, что один я тут не справлюсь, мне будут нужны люди. И вообще, официальный договор дает мне полное право осуществлять деятельность, предусмотренную лицензией. Охрану физического лица, например. Назовем это так.

— Да, это верно, — согласилась Аня, — пока тебя не будет, я тоже начну готовиться. Но что мне все-таки сказать Любе? Она же будет волноваться. Если она спросит, когда ты появишься, что мне ответить?

— Пока ничего, — сказал Илья, — ей придется немного потерпеть, так надо.

— Ты что, ей не доверяешь?

— Просто я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось, — вздохнув, ответил он.

Евгения Леонидовна, немного смущенная тем, что посторонний мужчина видит ее среди ночи неприбранную, с непричесанными волосами, безоговорочно подписала необходимые бумаги, согласно которым она становилась официальным клиентом московской компании «Новые системы безопасности».

— Я полагаю, ты знаешь, что делаешь, — только и заметила она Илье.

— Надеюсь, что так, — подтвердил он. — Я представляю себе, как действует группа, кто обеспечивает ей прикрытие в следственных органах. Но это знание ни на шаг не приближает меня к ее разоблачению. Нужна оперативная комбинация, в которой я не смогу обойтись без группы прикрытия, без поддержки. А мне никто ее не обеспечит, если вы не будете нашим официальным клиентом. Это все, что я пока могу вам сказать.

— А я больше ничего и не требую, — промолвила женщина, и губы ее задрожали, — только прошу, чтобы ты был предельно осторожен. Не нужно никого разоблачать, если цена окажется слишком высока. Ты понимаешь, о чем я. Хватит с меня смерти Роберта. Я не хочу, чтобы и с тобой что-то случилось.

— Успокойтесь, Евгения Леонидовна, — Илья осторожно взял ее руку и поцеловал, ощутив легкое дрожание пальцев, — все будет хорошо. Эти люди опасны, но ведь я знаю, чего от них можно ждать. Я буду подготовлен.

— Иди, — проговорила Евгения Леонидовна, спешно прикрыла за Ильей дверь, прислонилась лбом к прохладному косяку двери и заплакала.

Сегодня утром Илья улетел в Москву. Мне не пришлось врать Максиму, я сказала правду. Илья улетел. Я даже не солгала в том, что не знаю, вернется ли он когда-нибудь. Ведь мы с ним так и не поговорили.

— Откуда ты знаешь, что он уехал? — сухо поинтересовался Максим. — Ты же с ним не виделась, если я правильно понимаю.

— Не виделась, — подтвердила я. — Максим, можно ты не будешь устраивать мне унизительный допрос? Для того чтобы разорвать с человеком отношения, не обязательно с ним видеться. Я нашла возможность сообщить ему, что прекращаю общение.

— И он так сразу, без всяких объяснений, без попыток поговорить, подхватился и уехал? — Максим с сомнением покачал головой.

— У него были здесь какие-то личные дела, он давно их уладил, насколько мне известно. — Я равнодушно пожала плечами. — А то, что вот так сразу «подхватился», как ты говоришь, так что ж тут удивительного? Не так уж ему и надо было, значит…

Я встала из-за стола — мы с Максимом завтракали, — убрала мужнину тарелку из-под съеденного омлета, налила ему еще одну чашку кофе и положила на чистое блюдце два блинчика с творогом. Блинчики я сделала не сама, купила в дорогой кулинарии, которая находилась на первом этаже нашего дома. Максим любил завтракать основательно.

— Дай варенья, — попросил муж.

— Может, тогда чаю?

— Нет, я буду пить кофе, а варенье намажу на блины.

Я подала ему баночку черной смородины без сахара. Мне было все равно, что будет пить и есть мой муж. Единственное, чего мне хотелось, — это чтобы он поскорее ушел.

— Я тебе не лгу, — решила подытожить разговор я, — ты можешь проверить мои слова, если захочешь. Я предлагаю закончить эту тему и никогда больше к ней не возвращаться.

— Хорошо ты устроилась! — хмыкнул Максим. — Закрыть тему, и все. А если мне хотелось бы узнать кое-какие подробности? Я ведь все-таки твой муж. Мне кажется, я имею право знать, насколько ветвистые у меня выросли рога за время твоего общения с твоим… как бы получше выразиться… приятелем.

— Не волнуйся, они не выросли.

— А если я не поверю?

— Можешь не верить, твое дело. Если уж честно, они могли бы вырасти, но этого не произошло благодаря твоей бдительности. Такой ответ тебе понятен?

Максим достал из нагрудного кармашка очки, надел их и внимательно посмотрел на меня.

— Не пойму, — задумчиво проговорил он, дожевывая блинчик, — ты мне хамишь или защищаешься?

— Защищаюсь, — ответила я.

Я не могла больше выносить его победное выражение лица, отвернулась к окну и стала смотреть во двор. Зимняя идиллия кончилась, на улице потеплело, снег утратил свой сказочный вид, скукожился, погрязнел. Небо было хмурое и низкое. Ветер стряхнул с деревьев нарядные снежные шапочки, и теперь ветви раскачивались в такт его завываниям, голые и злые.

— Любочка, я знаю, что тебе нелегко, — вдруг проговорил Максим, подойдя ко мне сзади так близко, что его дыхание защекотало мне шею. — Наверное, тебе было очень одиноко, ведь я так мало уделяю тебе внимания. Но я все исправлю. Мы оба все исправим, правда?

— Да, Максим, иди на работу, ты и так уже припозднился.

Он чувствовал, что продолжать не нужно. Не нужно меня целовать. Не нужно вообще никакой ласки и больше никаких слов. Он знал меня столько лет!

Через несколько минут входная дверь захлопнулась, и еще через пару минут я увидела Максима, пересекающего двор по направлению к своей машине, в которой его уже давно ждал водитель. Он поскользнулся и чуть не упал на раскатанном, обледеневшем снегу, но все же удержал равновесие. Его автомобиль исчез из виду, а я все никак не могла отойти от окна, оторваться от созерцания пустынного, унылого зимнего двора, такого же безликого и безысходного, как мое внутреннее состояние.

Максим потеплел. Он мне поверил, хотя я была уверена, что сообщение об отъезде Ильи он немедленно проверит через Панюкова. Он будет пытаться восстановить наши отношения, возможно, пригласит съездить на уик-энд в Прагу или в Париж. Но он не ослабит бдительность, теперь он все время будет начеку.

По этой причине я считала легкомысленным пользоваться домашним телефоном. Ехать к родителям было еще рано, я никогда не посещаю их в утренние часы, это будет подозрительно, если за мной все-таки кто-то следит. Я посмотрела на себя в зеркало. Последние волнения наложили свой отпечаток на мое лицо, оно казалось усталым, под глазами появились тени. Можно пойти в салон, чтобы заодно привести себя в порядок — голову тоже можно было уже покрасить, но я не была записана, а без этого рассчитывать на прием у парикмахера или косметолога было просто смешно. Побродив немного по квартире, я все-таки нашла приемлемое решение: в двух остановках от нашего дома есть большой медицинский центр, где я бываю, если меня что-то беспокоит. В данный момент меня, как назло, ничего не беспокоило, и я решила сделать цифровую маммограмму. В конце концов, такое обследование должна проходить раз в год каждая женщина. Если Максим спросит, скажу, что последнее время у меня часто ноет грудь.

Я оделась и вышла во двор. Покидая его, я резко обернулась — никто за мной не следовал. Я окинула взглядом припаркованные машины — ни в одной из них не сидел скучающий водитель с газетой. По дороге к медицинскому центру я останавливалась перед витринами, надеясь неожиданно столкнуться с «хвостом», заходила в магазины, останавливалась якобы набрать номер телефона. «Хвост» не обнаруживался. Может быть, его нет?

Зайдя в светлое просторное здание, я приблизилась к ресепшен, чтобы записаться на обследование, сделала это очень быстро, но не могла скрыть разочарования, обнаружив, что городской телефон находится за спиной девушки-регистратора, а за мной уже образовалась небольшая очередь. Обращаться к барышне с просьбой позвонить было неудобно. Тогда я спросила, нет ли сейчас свободного времени у дерматолога, и через минуту меня записали на прием. Я сдала в гардероб куртку, надела бахилы и поднялась на второй этаж. Некоторое время назад я обнаружила у себя под грудью папиллому, она мне не очень мешала, но все-таки это было некрасиво, и мне уже давно хотелось ее удалить. Та часть коридора, которая вела к кабинету дерматолога, оказалась пуста. В очереди не было ни одного человека, и мне пришлось сразу зайти. Я показала предмет моего беспокойства, врач назначила процедуру по удалению, предложив мне пройти ее завтра, я согласилась. Пока доктор что-то писала, я заметила телефонный аппарат у нее за спиной, на тумбочке.

— Простите, это городской телефон? — набралась наглости я.

— Да, городской, вам нужно позвонить? — любезно улыбнулась врач. Еще бы! Ценник в центре был запредельный, на мой взгляд, за такие деньги пациент мог тут не только позвонить, но и попроситься переночевать.

— Мобильный сел, — извиняющимся тоном объяснила я, — я буквально на минутку.

— Пожалуйста, пожалуйста, не торопитесь, — проворковала докторша.

Я набрала Анин мобильный, подруга взяла трубку почти сразу.

— Торговый центр «Престиж», через полчаса, тебе будет удобно?

— Да, я успею, — отозвалась Аня, — где встретимся?

— В парфюмерном магазине.

— О’кей.

Я распрощалась с любезной врачихой и покинула гостеприимную клинику, внимательно оглядев посетителей, толкущихся на первом этаже. Ничье лицо не показалось мне знакомым. Никто на меня не смотрел. Моя идея казалась мне гениальной. Отследить контакт между двумя женщинами в парфюмерном магазине невозможно! Даже совершенно незнакомые люди могут там разговориться, блуждая между витринами с «Гуччи» и «Живанши». Торговый центр, где я назначила встречу Ане, был рядом с ее домом. В такое время у меня был шанс застать ее, и я не ошиблась. Анна на постоянной основе пока не работала, консультировала кого-то за гонорары, так что с утра, как правило, бывала дома, сидела за компьютером. Мне, чтобы добраться до места, требовалось как раз полчаса. Маршрутка пришла практически сразу, и в торговом центре «Престиж» я оказалась через 22 минуты после своего звонка. Аню я разглядела возле витрины с косметикой фирмы «Буржуа», она перебирала флакончики с тушью, советуясь с продавцом-консультантом. Я остановилась неподалеку, у полок со средствами для ухода за лицом. Ко мне тоже подошла девушка в форменном платье, но я жестом отказалась от ее услуг. Через несколько минут Аня оказалась рядом со мной.

— Илья уехал? — спросила я.

— Сегодня улетел, — подтвердила Аня, — вчера мы сняли ему новую квартиру, там есть домашний телефон, я его записала, вот, возьми.

Листок с номером скользнул в карман моей курточки.

— Когда он вернется?

— Он ничего не сказал, — ответила Аня, сосредоточенно разглядывая этикетку на баночке с кремом, — сообщил только, что ему нужно уладить какие-то дела у себя на работе. Велел ждать его и ничего не предпринимать.

— Легко сказать, — прошептала я, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слезы, — я осталась с мужем один на один. И не знаю, что мне делать. Я боюсь, что за мной следят. А он уехал и не знает, когда вернется!

— Тихо, Любочка, тихо, — зашептала Аня, — не месяц же нам его ждать, в конце концов.

— А сколько? — вырвалось у меня. — Сколько?! Почему он ничего не сказал?

— Да может, нисколько, — успокоила меня Аня, — может, он уже вечером будет в городе.

К родителям я поехала вечером, предупредив Максима, чтобы по дороге с работы он забрал меня от них. Телефон на новой квартире Ильи не отвечал. На следующий день я удалила дурацкую папиллому и сделала звонок из медицинского центра. Телефон молчал. Я попросила маму, чтобы она периодически набирала номер, который я записала ей на листочке, и как только кто-то отзовется, сразу сообщила мне. Но и мама на мои вопросы отвечала отрицательно. Так прошло три дня. Потом еще три. От Ильи не было никаких известий. Мы еще раз встретились с Аней, и она ничего не смогла мне сообщить, только мямлила что-то нечленораздельное. Лицо у нее при этом было какое-то виноватое. Эта неделя вымотала меня до последней степени. Я не находила себе места. Не знала, что мне думать и что делать. Максим был корректен со мной, в душу не лез и в постели не приставал. Истекла неделя, и я, стойко державшаяся без спиртного все это время, не выдержала. Когда Максим ушел на работу, я спустилась в магазин, купила себе бутылку коньяка и выпила ее под тарелку яблочных оладий. Уже еле стоя на ногах и размазывая по щекам слезы, доплелась до телефона и, плюнув на конспирацию, набрала чертов номер телефона. «Я набираю этот номер последний раз, — пообещала я себе, — если он не вернулся, я больше никогда его не увижу».

Ответом мне были нескончаемые долгие гудки.

Самолет сел в 9 утра. Утренним рейсом летали в столицу в основном деловые люди. Они были в хороших пальто, несли дорогие портфели. Выйдя вместе с ними в оживленный зал прилетов домодедовского аэропорта, Илья ощутил себя в безопасности. Чувства, еще вчера до болезненности острые, стали стихать, утопая в едином гуле, в котором перемешались приветствия встречающих, выкрики таксистов, объявления, звучащие из репродуктора. Унизительная конспирация, неудобства и суета, связанные с переездом, почти бессонная ночь — все это отобрало последние силы. К усталости примешивалось чувство стыда перед Любой, невозможность все рассказать ей, объяснить. А тут вся эта история с Ингой Малышевой… Она ведь могла подумать черт знает что! Например, что он пошлый хлыщ и трус. И во второй раз сбегает из города просто потому, что у него рыло в пуху и он боится получить по заслугам. Надо было остаться? Тоже не вариант. Если о его пребывании в городе узнали люди, связанные с Яровым, значит, узнает и сам Яровой. И что он может один против них? Вернее, если вдуматься, то может. Но только не один. Ему нужно подготовить ловушку, заманить туда добычу и захлопнуть капкан. Нужно все подготовить, иначе Аню подстерегает большая опасность. Он вдохнул холодный промозглый воздух и стал оглядываться по сторонам в поисках приличного таксиста. Можно было, конечно, дойти до экспресса, который за пятьдесят минут домчит до Павелецкого вокзала, сесть в метро, потрястись 25 минут, потом пересесть на маршрутку. Если не придется ждать ни экспресса, ни маршрутки, которые вообще-то ходят часто, через два с небольшим часа он будет в Люберцах. Один из таксистов заметил его колебания, наметанным глазом вычленил из толпы «своего» клиента и двинулся навстречу. В эту минуту Илья передумал. В данном случае плотная, густая в эти часы толпа в метро безопаснее. Он перебросил сумку через плечо и зашагал по направлению к аэроэкспрессу.

Илья был в Люберцах через два часа и двадцать минут. Зашел в супермаркет, в отделе кулинарии выбрал свекольный салат с чесноком, говяжьи отбивные, сырники, прихватил сметану, хлеб. Чай и кофе дома есть. В аэропорту перед вылетом он перекусил бутербродом и чашкой чая, в полете съел пачку засахаренных орехов, и теперь его желудок терзали сильнейшие голодные спазмы. Илья набрал еще разных пакетиков с орехами, упаковку «Вискаса» для общественной кошки Светки, которая была законно прописана в подъезде, потому что никогда в нем не гадила, и пошел домой.

Светка, названная так в честь подобравшей ее девочки, встретила Илью радостным мяуканьем. Спрыгнула с подоконника, где наводила марафет, старательно вылизывая серую мордочку, потерлась о джинсы. Она давно его не видела, но была уверена, что Илья не может явиться на свидание к ней с пустыми руками. На втором этаже у Светки была оборудована столовая: имелись две миски для еды и одна для питья. Илья раскрыл пачку корма, на что Светка отреагировала существенным тычком головы в руку и громким «мяу».

— Угощайтесь, девушка, — сказал ей Илья и поднялся к себе на третий этаж.

В квартире пахло запустением. Он уехал сразу после новогодних праздников, когда получил приглашение от Альбины на фуршет в «Белой лилии», а квартира уже будто нежилая. Впервые Илья вошел сюда три года назад, когда в состоянии полуневменяемости уехал из своего родного города. Ему было не столько страшно, сколько обидно. Во-первых, его считали виновным в смерти женщины, за которую он не нес никакой ответственности. Он давно не спал с ней, ничего ей не обещал, ее не обманывал. Во-вторых, его обвинили в предательстве человека, который ему верил и его поддерживал. Но ведь Илья никого не предавал! Он не имел шанса оправдаться, его не хотели слушать, и это было больно и несправедливо. Но самое ужасное, что он потерял работу, которую любил. Когда он собирал вещи, он считал, что все, что с ним происходит, — чудовищная ошибка, которая должна разрешиться. Не может же Сергей Иванович полностью игнорировать его доводы, есть же, в конце концов, презумпция невиновности! Илья понимал: ему тяжело и трудно, он только что потерял любимую женщину, а горе — плохой подсказчик в ложной ситуации, но пройдет время, и Сергей Иванович поймет, что допустил ошибку. Он уезжал в Люберцы, к тетке, старшей сестре своей рано умершей мамы, потому что больше ему податься было некуда. У нее, по крайней мере, можно было зацепиться на первое время, пока он не найдет работу или пока — во что Илья все-таки верил — ситуация не разрешится и Яровой не позовет его обратно. Тетка Инесса жила одна, чем-то серьезно болела и Илью приняла с большой радостью — ей становилось все труднее справляться со своей беспомощностью и одиночеством. Она выделила Илье комнату в своей просторной двушке в старом доме с высокими потолками, уютную и светлую. Квартира у нее была выдающаяся: с красивым паркетом, тяжелыми шторами на окнах, старым, но идеально настроенным пианино «Беккер», с канарейкой в клетке и фикусами в массивных кадках, с уютными торшерами, которые по вечерам заменяли Инессе основное освещение. На круглом столе всегда лежала колода карт Таро исполнения знаменитого эзотерика Алистера Кроули, в прихожей гулко тикали старинные напольные часы. Первые дни Илья метался, раздираемый противоречивыми чувствами: он раскаивался в том, что постыдно сбежал, что позволил запугать себя. Вместе с тем он чувствовал, что как бы ни разрешилась ситуация, а в родном городе он уже не будет чувствовать себя так, как прежде. Инга отомстила ему за его равнодушие и за свою поруганную любовь, не при жизни, так после смерти. Ее тень вечно будет маячить у него за спиной, стоит ему оказаться в родном городе. Он не хотел быть с ней при ее жизни, а теперь она не хочет, чтобы после ее смерти он находился рядом с местом ее вечного успокоения. Илья рассказал тетке свою историю, она взялась за Таро и строго-настрого приказала ему ни под каким предлогом не появляться в городе, какой бы острой ни была необходимость. Во всяком случае, в ближайшее время.

Инесса уехала в Москву вместе с мужем, получившим повышение, в начале 90-х и, как оказалось, очень плотно встроилась в местное землячество. У нее была масса знакомых, выходцев из их родного города, многие из которых достигли больших высот на поприще государственной службы, в творчестве и в бизнесе. Она позвонила каким-то знакомым, те еще кому-то… Не прошло и месяца, как Илья устроился на работу в компанию «Новые системы безопасности». Он все еще жил мечтой о возвращении, его по-прежнему глодала обида, но с каждым днем эти чувства переносились им все легче. Новые знакомства, работа, оказавшаяся на удивление интересной, Инесса, которая сочувствовала ему и все понимала… Постепенно мысли о возвращении домой отошли на второй план. А потом тетка заболела. Она и так была очень нездорова, у нее был сахарный диабет, но Инесса следила за собой, придерживалась диеты, принимала препараты. Несмотря на регулярное посещение врача, у нее проглядели начало еще более страшного заболевания, а когда спохватились, то диагностировали уже третью степень рака поджелудочной железы. Илья, раньше мало общавшийся с теткой, почувствовал настоящую боль, ибо в последнее время ближе Инессы у него никого не было. Он старался скрасить ей последние месяцы жизни, баловал ее как мог, но все равно пришлось прощаться — от рака ей было уже не спастись.

Теперь Илья жил в люберецкой квартире один. Канарейку отдал соседке — та дружила с Инессой многие годы и хотела забрать птичку себе на память. Почти все остальное он в память об Инессе оставил так, как было при ее жизни. Усовершенствовал только свою комнату — ту, где жил, когда только приехал в Москву, и где спал по сей день. Повесил на стену плазменный телевизор, обновил мебель. А в комнате тетки было как раньше: и шторы, и пианино, и круглый стол, и уютные торшеры.

Илья достал из ящика рабочего стола новый телефон и сим-карту, в которой были все необходимые ему телефоны — старой симкой решил пока не пользоваться. Осталось занести в список контактов только Любу и Аню, впрочем, их номера он прекрасно помнил наизусть.

— Владик, привет, я приехал, — сообщил Илья, набрав номер своего ближайшего коллеги и прия-теля.

— Ну наконец-то! — обрадованно отозвался тот. — Мы тут совсем тебя потеряли. Босс уже спрашивал, и не раз.

— Ты мне нужен, — прервал его Илья. — Я намерен сейчас поесть и лечь спать, просплю часа три. Потом хотел бы тебя увидеть. Ты будешь в офисе?

— Если приедешь в офис, тебе придется встретиться не только со мной, но и с боссом, — предупредил Владислав, — он тебя ждет. И, по-моему, уже недоволен твоим долгим отпуском.

— Скоро будет доволен, — пообещал Илья. — У нас новый клиент, и я как раз собирался изложить суть новой работы. На этом заказе мне будешь нужен ты и Севка, предупреди его, чтобы тоже был на месте.

— Договорились, до встречи.

Илья разогрел себе отбивные, запил обед большой кружкой мятного чая, задернул шторы и лег спать. Он думал, что отрубится мгновенно, но сон не шел. На расстоянии пятиста километров от Москвы его ждала женщина. Она сейчас думала о нем и ждала, чтобы он хоть как-то дал о себе знать. Но он не был готов разговаривать с ней, даже если бы существовала такая возможность. Он до сих пор не признавал, что в смерти Инги есть доля его вины, но как бы то ни было, она его любила и погибла. Это факты. Связанные или не связанные между собой, но факты. С Любой ничего не должно случиться. Илья пока сам не мог ответить себе на вопрос, что значит для него эта женщина, но в последние месяцы она прочно вошла в его жизнь. Он думал о ней. И сейчас, в полудреме, ему виделась Люба. Необычная женщина. Красота не могла затмить чувство безысходности, которое металось в ее глазах. Она будто стояла на краю и боялась оступиться. Илья чувствовал, что, пока он рядом, она не соскользнет в пропасть, и хотел быть рядом, хотел удержать ее, не дать сгинуть без вести. Воспоминание о Любе было последним на грани бодрствования и сна.

Вадим Вадимович Демьянов был одним из основателей компании «Новые системы безопасности». У них с Ильей была общая родина — в городе, из которого Илья вынужденно уехал три года назад, Вадима Вадимовича хорошо помнили, все-таки он в течение нескольких лет возглавлял ГУВД. В этой должности он дослужился до звания генерал-лейтенанта, после чего его перевели в Москву, на ответственный пост в МВД. Уйдя на пенсию, генерал Демьянов стал активным членом землячества и даже входил в его президиум. Когда ему рассказали о том, что талантливый молодой парень из его родного города ищет работу в Москве, стал наводить подробные справки. Отзывы о следователе Шаталове были самые лучшие, на его счету имелось несколько сложнейших раскрытий, и это несмотря на его совсем юный для этой профессии возраст. Оставалось непонятным, почему амбициозный следователь вдруг бросил государственную службу, и тут разные источники называли две возможные причины. То ли это была личная драма, то ли все-таки имел место конфликт с заместителем начальника СК Сергеем Яровым. Демьянов не стал докапываться до истины. Какая разница? Парень — умница, можно сказать, чистый клад: интуиция, интеллект, глубокое знание законов. А вскоре выяснилось, что живой, ясный ум служит ему хорошую службу и в таком нужном деле, как построение оперативных комбинаций. Вадим Вадимович взял его и ни разу не пожалел. Напротив, через некоторое время повысил зарплату, а затем ввел для него персональный коэффициент — ограниченный контингент наиболее ценных сотрудников, кроме зарплаты, получали существенные бонусы по результатам разработанных ими операций. Когда клиентами «НСБ» были крупные банки, корпорации и отдельные вип-персоны, эти бонусы имели солидное денежное выражение.

Клиента, договор с которым принес Шаталов, никак нельзя было отнести к категории перспективных в денежном отношении. Одинокая вдова, конечно, заплатит по прейскуранту, но на этом все. Демьянов не стал бы даже настаивать на выплате процентов от найденной коллекции, если таковая все-таки будет обнаружена и возвращена законной владелице. В подобных делах работа ведется не за деньги. Во-первых, генерал Демьянов все же был законником, причем законником старой закваски. И понимал: если гибнут люди и их гибель либо не расследуется, либо расследуется официальными органами спустя рукава, значит, дело серьезное. Особенно если это не одно случайное преступление, а целая серия хорошо организованных убийств. Раскрыть организованную преступную группу — таким не может похвастать ни одна частная структура. Во-вторых, дело обещает стать сверхрезонансным. Это, конечно, налагает на них огромную ответственность, но и обещает неслыханное по масштабу паблисити. Причем такое паблисити, которое будет вполне заслуженно и за которое не нужно будет платить рекламщикам. Это означает совершенно новый уровень профессиональной работы. Новую ступень и новый статус организации. Щекотливость ситуации заключалась в том, что по убийству Полины Самохиной ведется официальное следствие и привлечен к ответственности подозреваемый — ее муж. Заход даже одной ногой на территорию деятельности официального следствия чреват крупным скандалом и потерей лицензии, но именно труп Полины Самохиной находится в этом деле как бы боком. Официальный клиент «НСБ» — Евгения Леонидовна Семилетова, которая просит найти утраченные предметы коллекции, принадлежавшие при жизни ее сыну Роберту Семилетову, и обеспечить охрану лиц, которые будут помогать в этой работе. Операция, которую предложил Илья Шаталов, никаким образом не затрагивает сферу деятельности следственных органов. Все-таки парень сам следователь, понимает, где проходит черта, которую нельзя переступать. Задача, которую он ставит, должна иметь целью не только предотвратить совершение преступления, но и дать ход материалам, которым официальные органы до сих пор не дали должной правовой оценки. Но это будет уже не их забота. Их забота — задержать преступника, дальнейшие мероприятия должны проводиться в строгом соответствии с законом. И займется этим местное управление ФСБ, больше некому. Дело серьезное, любая утечка информации равносильна провалу.

Внешне Илья оставался спокойным, докладывал четко и ясно. Анна Борисовна Орешкина будет полностью готова и проинструктирована, риск, которому она подвергнется, будет сведен к минимуму, стремящемуся к нулю. Если, конечно, не возникнет какая-то непредвиденная, форс-мажорная ситуация…

— Но такой ситуации мы не допустим, — закончил Илья.

— Ты не господь бог, — заметил Демьянов, — оперативные комбинации иногда получают такое развитие, что даже опытные опера не в силах повлиять. Бывало, такие матерые менты гибли именно потому, что не рассчитали ситуацию до конца… Или потому что не предвидели всех возможных вариантов поведения преступника. Что, если ваш преступник окажется хитрее и ловчее, чем вы можете предположить? Ты готов рискнуть жизнью девочки? Девочки, которая играет в детектива и вряд ли вообще понимает, насколько серьезна эта игра?

Генерал встал и показал сотрудникам, чтобы не вскакивали с мест.

— Вы уверены, что вы справитесь втроем? Может быть, подключить ФСБ уже на этом этапе?

— Решение за вами, Вадим Вадимович, — ответил Илья. — Я уверен, что мы справимся, но если мы будем понимать, что ФСБ готово вмешаться в любую минуту, то будем чувствовать себя еще более уверенно.

— Значит, все-таки сомневаетесь?

— Нет, товарищ генерал, не сомневаюсь. Мне нужна уверенность не при встрече с преступниками, а скорее при встрече с официальными органами. Есть основания подозревать, что у группы есть прикрытие на высоком уровне в правоохранительной сфере.

— Да-да, ты говорил, — буркнул генерал, — ладно. Все равно, как я понимаю, другого варианта взять преступника с поличным у нас нет. И передать хоть сколько-нибудь доказательные материалы в правоохранительные органы, откуда не будет утечки, тоже нет. Однако если вы его и возьмете, где гарантия, что он приведет вас к заказчикам?

— А нам это уже и не нужно, — улыбнулся Илья, — этим уж пусть фээсбэшники занимаются. Мы сдадим им все наработки, всю информацию — и вперед. Дальше не наше дело. Мы люди маленькие, частная лавочка, так сказать. Не претендуем…

Демьянов усмехнулся. Если операция пройдет успешно, про их частную лавочку узнает вся страна. Но даже не это главное. Возможно, им удастся предотвратить дальнейшие жертвы, а это куда важнее.

— Ладно, действуйте. Постоянная связь со мной лично. Предельное внимание. В случае малейшего отклонения от сценария операция подлежит отмене.

На этом совещание закончилось.

— Сева, с тебя удостоверение корреспондента на это имя. — Илья протянул Севке листок с данными Анны. — Достань такое, чтобы фотографию мы могли вклеить на месте. Газета должна быть либо очень популярной нашей, либо зарубежной, но чтобы название тоже было на слуху. Владик, ты пока оформи досье, все данные я тебе переслал. Сформируй их в распечатанном виде в единую папку. На сборы у нас два дня.

Но через два дня генерал Демьянов отмашку на выезд своим сотрудникам не дал. Начальник местного управления ФСБ находился в командировке в Москве, и Демьянов решил, что проводить операцию в его отсутствие будет неправильно. Мало ли что пойдет не так. Илья вместе со своими сотрудниками смог выехать в свой родной город только через неделю. Ребята находились в приподнятом настроении, потому что оба любили адреналин и закисали на спокойной работе. Севка, по мнению Ильи, был потрясающим психологом, кроме того, хорошо боксировал. Владик — вообще профессиональный спорт-смен, специалист по восточным единоборствам, к тому же актер каких поискать и мастер перевоплощения. Оба легко входили в кураж, и это было главное, что требовалась, по мнению Ильи, в предстоящей работе.

Часть пятая

— Рада вас видеть, Анечка, спасибо, что нашли время зайти, — мурлыкала Альбина Николаевна, принимая у Ани шубку и развешивая на плечиках. — А ведь мы только недавно о вас вспоминали.

— И с кем же вы меня вспоминали, Альбина Николаевна? — Анечка удивленно подняла бровки.

— С вашим учителем, Анечка, с кем же еще? — улыбнулась Альбина. — Мы своих учеников больше ни с кем не обсуждаем. И вы знаете, я как чувствовала, что вы скоро придете к нам снова. Такие люди, как вы — я имею в виду, цельные, сильные личности — никогда не останавливаются на достигнутом. Ваш учитель был о вас очень высокого мнения, он считает, что вы можете достичь больших высот не только в самопознании, но и в улучшении своей судьбы. В самом прямом смысле этого слова. В бытовом, так сказать. Что вам предложить, Анечка, чаю или кофе? Может быть, хотите бокал сухого вина?

— Альбина Николаевна, я никогда не отказываюсь от бокала сухого вина, — сказала Аня, у которой от волнения уже давно пересохло горло и язык буквально прилипал к небу.

— Одну минутку, моя дорогая, — пролепетала Альбина и стала хлопотать у круглого стеклянного столика.

Ане казалось, что она достаточно цинична, опытна и уверена в себе для того, чтобы с улыбкой произнести все то, что должна сказать Альбине. Она была уверена, что у нее не дрогнет голос, не дернется предательски глаз (как это часто случается от волнения), не затрясутся руки. В конце концов, ей предстояло сыграть не такую уж и сложную роль. И только теперь, когда она осталась с Альбиной один на один, Аня поняла, что эта роль дается ей с большим трудом. Неужели она себя переоценила? Но поворачивать назад поздно. Если она выпьет с Альбиной по бокалу вина, поболтает о том о сем, заявит о намерении продолжить курс и уйдет, это будет позор, с которым она вряд ли сможет справиться. Она просто не сможет себя больше уважать. Она сама предложила Илье свои услуги, убеждала его славных мальчиков в том, что отлично сумеет сыграть вымогательницу. И вот теперь, сидя в удобном кресле в Альбинином кабинете, ясно осознавала, что у нее ничего не получается. Она страшно волнуется. Девушка провела ладонью по затылку, якобы поправляя прическу, и с ужасом обнаружила, что пот буквально заливает шею, струится под волосами, стекает под жакет. «Не по Сеньке шапка» — вспомнилась ей старая русская пословица. А ведь еще утром, на последнем инструктаже, она была спокойна и уверена в себе. Или это ей казалось? Или просто хотелось определенным образом выглядеть в глазах двух незнакомых мальчиков, которые приехали вместе с Ильей? Сева — галантный такой, с донжуанской улыбочкой на губах, хотя ей было ясно, что это все показное, это он так резвится, разминается. А Владислав — просто душка, и глазки у него такие зеленые… Интересный парень, гибкий, жилистый, грациозный. Расслабленный. Вообще-то Ане не нравилось, когда мужчины носят длинные волосы, но ему шло. Она, дурочка, и распушила перед ними свой облезлый хвост. А на поверку оказалась ни на что не годна. Аня живо представила себе, как отреагируют ребята на ее позорное возвращение с пустыми руками, и мгновенно приняла единственно возможное решение, способное предотвратить катастрофу.

— А я ведь к вам не просто так пришла, Альбина Николаевна, — выпалила она, — у меня к вам дело.

— Я очень рада, Анечка, — отозвалась Альбина, — с удовольствием помогу вам всем, чем только смогу.

— Давайте не будем забегать вперед, — сказала Аня, напустив в интонацию столько тумана, сколько сочла уместным.

Альбина смотрела на девушку и изображала, как могла, сочувствие, похоже, не ощущала подвоха. Она уютно расположилась в своем широком кресле, закинула ногу на ногу и смирилась с необходимостью уделить какое-то время потенциальной клиентке. В конце концов, это же ее работа.

— Я, Альбина Николаевна, оказалась в непростой жизненной ситуации, — начала Аня.

— Как и все, кто к нам обращается за помощью, — поддержала Альбина.

— Возможно, — согласилась Аня, — но моя ситуация вполне разрешима и без вмешательства психологов, гуру и так далее. Моя жизненная проблема решается только одним способом — с помощью денег.

Я несу отсебятину, думала она, но только так я смогу спасти положение. Наверное, Илья в ужасе. Он не ожидал, что я так перепугаюсь. И я тоже не ожидала. Я могу спасти положение, только изменив тактику. Альбина — опытный психолог, она ни за что не поверит, что трясущаяся, потеющая собачонка — циничная, уверенная в себе вымогательница. Аня поправила на груди жакет, убедилась, что микрофон на месте, и продолжила.

— Я обратилась в «Белую лилию» не потому, что мне была нужна ваша помощь, — заявила Аня и замолчала, чтобы сделать глоток вина.

— Зачем же тогда? Я вас слушаю.

— У меня есть серьезный материал, Альбина Николаевна. Он касается деятельности вашей организации и судеб ваших подопечных. Но материал был бы неполным, если бы я своими глазами не увидела, что здесь происходит, не ознакомилась с вашими методиками, не испытала ваши приемы на своей шкуре, так сказать.

— Вы, собственно, кто? — холодно спросила Альбина.

Аня вынула из портфеля служебное удостоверение и показала собеседнице.

— Вот как? — повела бровью Альбина Николаевна. — Не скрою, я разочарована. И не потому, что не уважаю ваше издание, боже упаси. Но проблемы наших подопечных очень интимные, очень личные, и никто из тех, кто обращается к нам за помощью, не заинтересован в том, чтобы выставлять их напоказ. Поэтому мы не сотрудничаем с прессой. Ваши коллеги интересовались нами, и не единожды, но мы всегда вынуждены были отказывать им в сотрудничестве. По той самой причине, которую я назвала. Мне очень жаль, что вы воспользовались легендой, чтобы попасть к нам. Мы не беспокоимся за нашу репутацию, нам не за что волноваться, но если будет нарушен покой и конфиденциальность наших клиентов, вам и вашему изданию будет предъявлен серьезный иск. Учтите это.

— Вы меня не поняли, Альбина Николаевна, меня интересуют не проблемы ваших клиентов, а то, как вы пользуетесь информацией, которую они вам доверяют. И что потом случается с некоторыми из тех, кто вам доверился.

— Что вы себе позволяете?! Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

Альбина резко вскочила с кресла, на ее лице отразился праведный гнев, точеные ноздри раздувались, лицо вмиг преобразилось, и стало видно, что она уже далеко не девочка. Альбина старела прямо на глазах! Аня, сначала удивленная, а потом и завороженная подобным зрелищем, не могла оторвать глаз от ее лица.

— Не надо, Альбина Николаевна, не поднимайте шум, — тихо сказал она.

Страх, сковавший ее ледяной коркой в тот момент, когда она переступила порог этого кабинета, постепенно начал таять. Вернее, страх никуда не делся, он продолжал незримо витать в этой комнате, но теперь он переметнулся к Альбине.

— Вы забываетесь, девочка, — прошипела хозяйка кабинета, — и вы зря думаете, что мы не можем за себя постоять. Наша репутация безупречна, и мы никому не позволим мешать ее с грязью. Для вас все это будет иметь самые серьезные последствия. Со стороны закона.

— И все равно не такие, как для вас, — стала успокаиваться Аня. — Я никого не убивала, по крайней мере. Так что у закона ко мне претензий быть не может.

Альбина опешила. Она часто заморгала, глядя на Аню, под скулами заходили желваки.

— Да вы присядьте, Альбина Николаевна, — окончательно взяла себя в руки Аня. — Может быть, вам нужно ознакомиться с материалами, чтобы понять, о чем я веду речь? Вот, ознакомьтесь с этой папочкой, будьте так добры.

Альбина тоже взяла себя в руки. Одернула деловой пиджак, отошла к письменному столу.

— Мне незачем знакомиться ни с какими материалами, — заявила она, — у нас респектабельная организация, и мы имеем дело только с достойными и внушающими доверие людьми. Мы законопослушны и считаем шантаж тяжким преступлением. Я прошу вас покинуть мой кабинет, пока я не обратилась к охране и вас не вывели отсюда под руки.

— Какие-то угрозы у вас, Альбина Николаевна, странные, — хмыкнула Аня, начавшая входить в раж. — Подумаешь, выведут под руки… Тоже мне проблема. Не задушат ведь, как Полину Самохину. Или задушат, а?

Аня представила, что сейчас далеко отсюда жадно ловят каждое слово, передаваемое установленным у нее на груди микрофоном. Воспоминание о гибком цепком Владике приятно щекотнуло, и ей отчаянно захотелось, чтобы, слушая ее реплики, Владик думал: ай да девчонка!

Аня поднялась с кресла и придвинулась к Альбине вплотную.

— Хотя у вас работают специалисты широкого профиля, — заметила она, — они могут проявить фантазию. Как в случае с Робертом Семилетовым. Хорошо придумали. Парня бросила девушка, он поссорился с матерью, запил… Самое время спрыгнуть с подоконника, не так ли?

Лицо Альбины стало похоже на восковую маску.

— Дайте сюда, — сказала она, протягивая руку к папке.

— Пожалуйста, я сразу вам говорила, что надо сначала материал посмотреть, а потом уж возмущаться. Это ведь тоже плод напряженной работы, а чужой труд надо уважать.

С первой страницы досье на Альбину смотрела, широко и счастливо улыбаясь, Полина Самохина. Далее шел проект договора о пожертвовании суммы в 16 миллионов рублей благотворительному фонду «Жизнь». Альбина стала жадно пробегать глазами строчки, где были изложены особые условия пожертвования с правками, сделанными рукой, по всей видимости, юриста. Дальше следовало краткое досье на Роберта Семилетова, прилагался каталог коллекции его отчима с подробным описанием ювелирных изделий и других ценностей.

На отдельных листах была скопирована переписка Полины и Роберта в социальных сетях.

— Этого пока достаточно? — прервала Альбинино занятие Аня. — Узнаете знакомых?

— Я не понимаю, при чем здесь мы?! — взвилась Альбина. — Даже если эти люди посещали наши курсы, какое мы имеем отношение к их гибели, скажите, пожалуйста? Мы-то здесь при чем?

— Разберутся, при чем или ни при чем, — буркнула Аня, — мне надоело тратить на вас свое драгоценное время. Это не досье — это справка. Если хотите, презентация. Или мне нужно было притащить в ваш кабинет ноутбук Роберта Семилетова, в котором содержатся данные, которые красноречиво говорят о том, что перед смертью ему была назначена встреча? Ему было предложено купить готовый бизнес под ключ. И он намеревался приобрести его благодаря продаже своего наследства в виде коллекции, доставшейся от отчима. И эту сделку ему предложили в рамках той поддержки, за которой он обратился именно в вашу организацию.

— Почему вы решили, что мне должно быть что-то известно обо всем этом?

— Неизвестно — и не надо, — заключила Аня. — Не люблю, когда люди строят из себя дураков. Я вам уже сказала: у меня есть серьезная проблема, и она решается только с помощью денег. И это единственная причина, по которой я пришла сюда. Не хотите ее обсуждать — не надо, закроем тему и будем считать, что моего предложения не было. Я сделаю свою работу за тот гонорар, который мне заплатят в редакции. А вы идите в петлю, если считаете, что там вам будет удобнее. Дешевле — да. Но удобнее — вряд ли. Да и насчет экономии — тоже вряд ли. Могу представить, сколько с вас будут драть адвокаты, когда начнется вся эта заваруха.

— Хорошо, вы можете оставить эти материалы мне? Вы же сказали, что это справка?

— Презентация — так как-то современнее, — пошутила Аня. — Я сделала ее специально для вас, просто чтобы напомнить о тех персонажах, о которых собран основной материал. Если презентация не состоялась, до свидания.

— Подождите, вы должны понимать, что я не принимаю никаких решений, — остановила ее Альбина. — То, на что вы намекаете, для меня большая неожиданность. Эти люди занимались у нас, но я не знаю, что с ними произошло в дальнейшем. Мне нужно это обсудить. Дайте папку.

— Берите, не жалко, — Аня протянула досье, — ознакомьтесь. Ознакомьте товарищей. Прайс не прилагается. Он обсуждается только на словах. Двести тысяч евро.

Лицо Альбины вытянулось еще сильнее.

— Поймите, Альбина Николаевна, оно того стоит, — продолжала глумиться Аня. — Была бы у меня какая-то фитюлька, я бы столько не просила. А у меня все серьезно. И потом, скажите спасибо, что я всего лишь бедный журналист, а не профессиональный вымогатель, которым вы меня несправедливо обозвали. Я тоже волнуюсь, я тоже живой человек, и у меня серьезные проблемы. Одним словом, я хрупкая девушка, поэтому такая цена. Однако это досье можно перепродать, и цена возрастет в разы. Верите мне? Хотите проверить?

— Как мне с вами связаться? — машинально проговорила Альбина. — Ах да, у меня же есть ваш телефон. Хорошо, я вам позвоню. Сколько у меня времени?

— Мало, — отрезала Аня. — Я бы подождала, но у меня такая проблема, которую нужно решить в самый короткий срок. Поэтому жду до завтра. Завтра в это же время вы дадите мне ответ.

Аня вышла из кабинета, не попрощавшись, и добралась до выхода из особняка на автопилоте. Она не чувствовала под собой почвы, не видела ничего вокруг, слышала только оглушительное биение сердца, которое стучало, казалось, в каждой молекуле ее тела.

Солнечный свет, даже такой тусклый и блеклый, каким был богат непогожий зимний день, больно резанул по глазам. Илья ободряюще шепнул в передатчик: «Ты справилась, ты умница», но Аня не отреагировала на похвалу. Во что она ввязалась? Еще вчера она смотрела на все это как-то иначе. Нет, не как на игру, щекочущую нервы, и не как на забаву — все-таки погибли реальные люди, значит, где-то очень близко есть и вполне реальные преступники. Но еще вчера Аня жила в своем мире, не слишком устроенном и счастливом, но, по крайней мере, понятном и безопасном. Мире, где самым сильным чувством был страх остаться одной, а самым ужасным преступлением — предательство. Размышления о странных событиях, происходивших в «Белой лилии», заставляли ее думать и переживать, они сблизили ее с Ильей и Любой, людьми, которые стали ее друзьями и спасли от тоски и одиночества. В мыслях она не раз представляла себе Полину Самохину — женщину, которую никогда не знала. Обманутую мужем, запуганную, вокруг которой опасные люди сплели сеть обмана, из которого она не смогла вырваться. Она думала о той, которая сама дала себя одурманить, в буквальном смысле слова подставила шею под руки убийцы. Как могла она не почувствовать подвоха, не распознать лжи? А Роберт? Ане представлялся неудачливый в любви, чрезмерно опекаемый мамой молодой мужчина, которому так хотелось жизни, счастья, свободы и радости. Он мечтал стать шикарным и расточительным, кататься с девушками на лыжах и на яхтах. Бедный глупый мальчик! Он оказался так уязвим, так беззащитен, так близко подпустил свою смерть, что ей осталось сделать лишь одно легкое движение… Аня думала об этих людях еще и потому, что некоторое время назад сама считала свой мир рухнувшим, а себя — провалившейся в преисподнюю. Всех кто-то когда-то предает. Но не все умирают от этого. Она не ожидала, что удар, который ей нанесли, окажется таким болезненным, что ей так трудно будет его пережить. Что она будет падать, проваливаться, катиться с бешеной скоростью в бездну отчаяния и самоуничтожения. Она не думала, что потеряет гордость и чувство собственного достоинства, что начнет задыхаться от чувств, которые всегда считала глупыми, непродуктивными и саморазрушительными — ненависти, зависти, жажды мести. Ее спасли, конечно, не тренинги. Ее спасли новые люди, появившиеся в ее жизни. И еще — близость к чужой трагедии. В сравнении с тем, что произошло с Робертом и Полиной, драматизм ее собственной истории померк, потускнел, а затем и вовсе стал забываться как нечто отошедшее на второй план. Болезненное, но не смертельное. Как тяжелая двусторонняя пневмония, которая оставляет осложнения, поддающиеся лечению.

Сегодня Анна переступила черту. Она сделала всего один шаг из своего безопасного мира, где зло и смерть существуют лишь в виде рассказанных кем-то жутких историй, в мир настоящего, не придуманного, подлинного зла. Зла, которое находится на расстоянии вытянутой руки. И сейчас она начинала понимать, что переоценила себя. Пусть бы лучше Илья посмеялся над ней, пусть бы он начал ее презирать, если бы в кабинете Альбины ей так и не хватило пороху начать опасную игру, которую она сама же затеяла. Лучше было остановиться сразу, до старта, ведь все равно она не сумеет довести начатое до конца. В «Белой лилии» ей все-таки хватило смелости произнести роковые слова, а потом появился кураж, и Аня доиграла свою роль до эффектного финала. Но в кабинете Альбины она была в безопасности. Никто не стал бы убивать ее там — средь бела дня, не выяснив даже, стоит ли за ней кто-то или она действует по собственной инициативе. Внезапность состоявшегося разговора служила ей защитой и придавала наглости, но как только за девушкой захлопнулась дверь особняка, ее парализовал страх. В горле прочно встал ком, который будто вмерз туда и только по этой причине до сих пор не превратился в судорожное, истерическое рыдание.

Аня шла по улице, не находя в себе сил обернуться. Пугающая, неизвестная реальность была где-то за спиной, и казалось, что если ее не видеть, то есть шанс избежать худшего. Аня почти физически ощущала, что с каждой минутой нить, привязывающая ее к жизни, истончается. Илья предположил, что сразу после ее ухода Альбина, конечно же, бросится звонить своим хозяевам, обсуждать неожиданный визит шантажистки. И очень многое зависит от того, кем ее сочтут: дилетанткой, выскочкой, зарвавшейся девчонкой? Или участницей серьезной группы вымогателей? Или кем-то еще? Если первое, то, по мнению Ильи, операция не обещает ни особых сложностей, ни великих рисков. Хуже, если хозяева Альбины слишком пристально станут разбираться в том, откуда девчонка могла взять сведения строгой конфиденциальности. Альбининых боссов нужно было направить в неверном направлении, создать у них ложную иллюзию.

В четком соответствии с инструкцией Аня дошла до кафе под названием «Изумруд», направилась в зал, отделанный в зеленоватых тонах, и стала озираться по сторонам, чувствуя, как ужас проникает во все клетки ее тела. Владика нигде не было. Она должна была встретиться здесь со славным помощником Ильи, и они должны были изображать парочку сообщников-авантюристов, но взгляд Ани решительно не находил среди посетителей симпатичного паренька. Наконец из-за столика по правую руку от Ани встал какой-то сутулый худощавый сосунок с противной козлиной бородкой и потянул девушку за рукав куртки. Аня чуть не вскрикнула от страха и неожиданности.

— Ты че, в прострации, мать? — тягучим гнусавым голосом пропел неприятный юноша. — Садись.

Аня отпрянула, вытаращила глаза на наглого приставалу и только тогда поняла, что это и есть Владик. Его длинные светлые шелковистые волосы сделались сальными, на макушке он завязал их в конский хвост, на подбородок приклеил жалкую редкую бороденку, оделся черт знает в какие лохмотья — уродливые мешковатые штаны и куртку с черепом на всю спину. На запястьях у Владика висело множество браслетов, на столике перед ним стояли крутой ноутбук и большая чашка кофе.

До Ани наконец дошло.

— Как все прошло? — осведомился парень.

— Хорошо, — ответила она, с большим трудом подавляя в себе желание посмотреть в окно.

Всю дорогу сюда она преодолевала соблазн вычислить за собой слежку, но ей было велено обернуться только два раза и больше не вертеть головой. Наблюдение за ней осуществлял Сева — он вел ее от дверей офиса, и ему же предстояло вычислить человека, которого пустят по следу Ани. Илья в это же время должен был отследить, куда побежит с докладом Альбина Николаевна. Расчет Ильи был прост: она, конечно, позвонит по телефону, чтобы посоветоваться со своими боссами, но вряд ли доверит ненадежному аппарату столь щекотливую информацию. Если предположения Илья верны и руководство «Белой лилии» находится в городе, то Альбину непременно пригласят для беседы. Куда она пойдет? Ответ на этот вопрос представлялся Илье ключевым.

Аня выложила на стол диктофон и подозвала официантку, чтобы заказать себе чаю и пирожков с мясом. Владик включил диктофон, сунул в него проводок наушника и несколько минут изображал напряженное внимание. Затем он сунул его в рюкзак и углубился в работу на ноутбуке. От страха и нервного напряжения у Ани проснулся голод, и она молниеносно умяла два пирожка, запив их большой порцией чая. Дальнейшее бессмысленное сидение в кафе стало ее угнетать, она чувствовала себя обессилевшей и полностью опустошенной. Наконец Владик улыбнулся и вздохнул с облегчением:

— Все отлично, нас засекли, можем сматываться, — сказал он.

Альбина нервничала. Она набирала номер уже дважды, но абонент не откликался. Наконец трубку сняли.

— У нас неприятности, — сказала Альбина вместо приветствия.

— Что случилось?

— Приходила девочка с папочкой, — стала объяснять женщина, — похоже, нас пытаются шантажировать.

— Что за девочка? Знакомая? Откуда она взялась?

— Наша бывшая ученица, — ответила Альбина, — однако сунула мне корочку какой-то иностранной газеты. Наверняка липовую.

— У нее что-то серьезное?

— Как сказать…

— По телефону никак, — был ей ответ, — немедленно приезжай в офис. Девочка без присмотра?

— Нет, конечно, я послала за ней присмотреть.

— Сейчас тебе позвонит мой помощник, дашь ему контакт того, кого послала за девочкой, а сама немедленно ко мне.

— Буду через пятнадцать минут.

На своей замечательной высокооплачиваемой работе Альбине Николаевне никогда еще не приходилось сталкиваться с какой бы то ни было опасностью. Да это, строго говоря, и не входило в ее обязанности. Ее часть работы была чистой, как крахмальная салфетка на празднично убранном столе. Она с радостью приходила в свой уютный офис, расположенный в самом тихом месте центральной части города, радовалась просторному уютному кабинету, который любовно украшала и холила. На столах и шкафах у нее не было ни единой пылинки, цветы в оригинальных кашпо были ухожены, в воздухе приятно пахло арабикой, а в баре всегда имелся запас разнообразных напитков и закусок — печенья, цукатов, дорогих шоколадных конфет. Альбина до умопомрачения любила свой кабинет. Он был олицетворением сытой, спокойной, достойной жизни, подтверждением ее положения в обществе. Слишком многое ей пришлось пережить, слишком часто и слишком многим она рисковала, слишком резкие виражи делала ее жизненная дорога, в которой много чего было: нищее детство в рабочем бараке, ад жизни с отцом-алкоголиком, сумасшедшая юность, головокружительная карьера бизнес-леди, опасные связи, наезды и разборки, многомиллионные аферы. Шикарные курорты и пытки, о которых не было сил вспоминать. Альбина извлекала уроки из каждого прожитого дня, а полтора года, проведенные в следственном изоляторе, научили ее превыше всего ценить свободу и спокойствие. Работа в «Белой лилии» ее более чем устраивала, поскольку в ее обязанности входило привлечение новых клиентов, контакт с постоянными учениками, оценка их финансового потенциала и установление психологического статуса. Ничего противозаконного она не делала. Обманывала клиентов — да, но уголовно это было не наказуемо. Оценку жизненных ситуаций подопечных, их готовность к более тесному сотрудничеству осуществляли коллегиально, вместе с тренерами, и в этом опять же не было ничего противозаконного. Наиболее перспективных клиентов Альбина выделяла в особую группу. То есть занимались они вместе со всеми, но внимание к ним было повышенным, и досье на них велось более подробное. А дальше скопленная информация передавалась ею для дальнейшей работы другим людям. В случае чего — опять же никакого криминала. Спросят, зачем вела досье и передавала информацию? Так это уж, извините, наше дело, как организовать работу по более эффективной помощи нуждающимся людям. Деньги Альбине платили очень хорошие — фиксированный оклад плюс бонусы. К чему были привязаны бонусы, к каким таким служебным заслугам, никто никому не объяснял. Учредителям виднее, как оценивать службу своих подчиненных. Альбина все знала, но предпочитала не думать об этом. Причем она настолько вжилась в роль солидной респектабельной законопослушной дамы, что стала в нее искренне верить. Даже в мыслях не могла представить себе, что судьба еще раз заставит ее опуститься на дно.

Альбина прибыла в офис даже быстрее, чем за обе-щанные пятнадцать минут, пулей пролетела через приемную, даже не кивнув секретарше, и ввалилась в кабинет, где ее уже ждали.

— Ну, показывай, чем тебя так сильно испугали, — босс был слегка ироничен и не проявлял ни малейшего волнения.

Альбина протянула досье, которое ей вручила Аня. Босс полистал его, на каких-то страницах остановился подробнее.

— Происхождение этого досье у меня сомнений не вызывает, — наконец заключил он. — Когда работали по этому богатенькому буратинке Семилетову, в его квартире не обнаружили ноутбука. Вообще ничего не было — ни планшета, ни стационарного компьютера. При его профессии такое невозможно, нет такого юриста, который не имеет домашнего компьютера. Я тогда еще обращал на это внимание и просил поискать его ноутбук. Но работа была сделана плохо, как мы теперь видим, ноутбук никто не нашел. По всей видимости, он в тот момент находился у кого-то в ремонте, и после гибели Семилетова тот, кто его чинил, забрал его себе. Или скопировал имеющуюся в нем информацию. Что докладывает наружное наблюдение?

— Результаты наблюдения вполне вписываются в эту версию, — сообщил сотрудник, к которому обратился босс. — Сейчас мне сообщили, что девушка встретилась в кафе с парнем, по виду какой-то недоносок — так мне его охарактеризовали. Он прослушал запись разговора с Альбиной с диктофона, и они вышли из кафе. Прогулялись по улице и зашли в бар «Острый гвоздь», дешевое заведение. Заказали водки и пива, что-то съели, сели в маршрутку, идущую в сторону Северного микрорайона. Сейчас они топчутся у стеллажей с алкогольными напитками в гипермаркете «Престиж». По всей видимости, к нему попал ноутбук Роберта Семилетова, он скопировал его содержимое и отдал своей подружке. Вполне возможно, что она действительно журналистка, во всяком случае, ей хватило ума сопоставить факты и предложить своей редакции расследование. Вряд ли она занималась в «Белой лилии» за собственные деньги. Но могла предложить редакции материал о тренингах, а параллельно работала по своей теме.

— Это очень может быть! — неожиданно встряла в доклад Альбина. — Я помню, что однажды она являлась ко мне в кабинет в нетрезвом виде и явно темнила, чего она хотела, я так и не поняла.

— Может быть, у нее тогда уже были какие-то мысли относительно шантажа, — заключил сотрудник.

— Если все так, то ничего страшного, я полагаю, не происходит, — подытожил босс. — Наглая девица и недоносок, как вы изволили выразиться, — беда небольшая. Эту проблему мы решим в рабочем порядке.

— Позвольте мне не участвовать в ее обсуждении, — поднялась из кресла Альбина.

— Тебя никто и не приглашает, — заметил босс, — ты можешь идти, если у тебя больше нет никаких замечаний или наблюдений.

— Пожалуй, нет, — немного подумав, ответила Альбина, — только одно. Придя ко мне, девочка сама была очень напугана. Просто тряслась от страха. Она не профессионал, и никого за ней нет. Она так боялась, что я думала, она обмочит мне хорошее кресло.

— Ладно, Альбина, будем надеяться, что твоя наблюдательность тебя не подводит. Ты можешь идти.

— Мы оставим все это внутри или вы будете доводить эту информацию до других учредителей? — обратился к шефу сотрудник.

— Думаю, пока нет, — ответил начальник. — Хотя один из наших учредителей в общих чертах будет проинформирован. Другому пока говорить не стану. С ноутбуком — это наш просчет, нам и подчищать. Не нужно, чтобы другие знали, что в нашей части работы бывают такие досадные оплошности. Пока нет нужды распространять сведения о наших собственных ошибках. Пришли ко мне Зайца, и пусть все пока останется между нами.

Сотрудник поднялся, совещание на этом закончилось.

Я перестала звонить на тот телефон, и маме сказала, что нужда отпала и звонить больше не нужно. Он больше не появится. Он сказал, что ему нужен один день, но прошла неделя. И за все это время — ни одного сообщения через Аню. Ничего. Пустота. Словно и не было этого человека в моей жизни. А может, его и не было? Может, все это я себе вообразила? Может, на самом деле все гораздо проще? Приехал частный сыщик по своим делам в родной город, застрял ввиду таинственности происходящих в нем событий, заскучал, а тут под руку подвернулась дамочка. Слегка постарше его самого, но, в принципе, сойдет — дамочка еще вполне себе ничего. Дела кончились, все остальное тоже. Может, действительно все обстоит именно так? Илья не говорил мне, что наши отношения что-то для него значат. Не признавался в любви. Не строил никаких общих планов. Так с чего я вообще взяла, что имею для него какое-то значение? Разомлела дурочка под ясными глазками симпатичного мальчика? Хотя какой уж он мальчик? Мне еще повезло, если учитывать, что одна барышня из-за него добровольно на тот свет отправилась…

Как больно… А ведь я думала, что самая сильная, самая страшная боль мне уже известна, и хуже быть просто не может. Но господу зачем-то было угодно сделать испытания, посланные мне, еще более изощренными. Хотя испытывать по большому счету уже нечего. Я уже и так не я. Горстка пепла. Дунь на нее — разлетится по ветру, даже следа не останется.

Сидение дома в четырех стенах доконало меня окончательно. Аня не звонила, и мне, признаться, перестало нравиться наше одностороннее общение, которое имеет место, только если я сама наберу ее номер. И я тоже перестала ей звонить. Я практически перестала разговаривать с мужем, благо он тоже не рвался вступать со мной в общение, видимо, думал, что мне нужно пережить свой позор в одиночестве. В какой-то момент у меня возникло настойчивое желание пойти к Семе и все ему рассказать. Об Илье, о «Белой лилии», о трагических судьбах людей, которые оказались ее жертвами. Но что-то меня останавливало. Вернее, вполне определенное «что-то». Мне не давал покоя вопрос, откуда у Семена, а затем и у Максима взялись драгоценности из коллекции Семилетова. Наверное, стоило задать этот вопрос Семе напрямую — он простой человек и не любит обиняков и недомолвок, но я все еще чего-то ждала. Где-то в глубине души, видимо, продолжала ждать появления Ильи. А ему бы не понравилось, если бы я задавала Семену подобные вопросы. Он хоть и бывший, но следователь и привык, видимо, держать процесс под контролем. Или он Семена в чем-то подозревает? Или боится, что Семен, узнав о сомнительном происхождении вещи, начнет собственное разбирательство? Да, скорее всего.

На девятый день моего одиночества неожиданно выглянуло солнышко, я проснулась с плохим самочувствием, которым была обязана вчерашнему коньяку, и сразу же озаботилась привычной для себя проблемой: как привести себя в порядок. И неожиданно обнаружила, что быть брошенной любовницей — это тяжелее, чем страдать от алкоголизма. Алкоголь вновь показался мне спасителем в трудной ситуации, от него, по крайней мере, знаешь, чего ждать.

Начало смеркаться, когда я, испробовав все виды времяпровождения — шатание по магазинам, обед во французском ресторане и даже посещение выставки экзотических животных — оказалась перед обычной дилеммой. Что делать дальше — где-нибудь выпить или идти домой? Не хотелось ни того ни другого. Я отчетливо представила себе, каким мог бы быть мой день, находись рядом Илья. И когда от нахлынувшей тоски больно сжалось сердце, я увидела его. Живого и невредимого, вполне осязаемого. Сначала я не могла поверить своим глазам: этого не может быть! Илья уехал и еще не возвращался, его просто не может быть в городе! Не может по одной простой причине: если бы он вернулся, я должна была об этом знать. Но он был здесь, и я узнала об этом случайно. Осознание этого факта обрушилось на меня молотом, выбило из меня последние песчинки надежды и развеяло их по ветру. Я никак не проявила себя, хотя Илья находился на расстоянии 20 метров, он вышел из машины, серебристой «Ауди», и спокойно беседовал с кем-то по телефону. Я не стала ждать, когда он закончит разговор и заметит меня. Побежала вперед, как только на светофоре зажегся зеленый свет. Не важно было, куда я бегу и в каком направлении. Главное было уйти от того места, где сейчас находился Илья. Пройдя быстрым шагом квартал, я расслабилась, по моим щекам побежали быстрые горячие слезы. Еще через минуту они превратились в судорожное рыдание, с подвыванием и визгом, и я была вынуждена спрятаться в первую попавшуюся подворотню, чтобы избежать слишком пристального внимания прохожих.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я успокоилась и смогла выйти из своего укрытия. Я вышла на дорогу, подняла руку, довольно быстро остановила такси и назвала адрес офиса мужа.

После половины бокала пива и двух стопок водки, которые Владик чуть не силой влил в Аню, она повеселела — с Владиком все же было легче и не так страшно. Во всяком случае, он не подавал ни малейших признаков страха или паники и даже более того — периодически повторял, что все хорошо и пока идет по плану. Аня верила. Мерзкую козлиную бородку она почти перестала замечать, а когда та слишком уж мешала, старалась смотреть поверх нее — прямо в глаза своему компаньону. Глаза у Владика были светло-зеленые, с черными камешками и загнутыми кверху длинными ресницами.

Они вышли из маршрутки, и Владик потащил ее в гипермаркет.

— У меня все есть, можно пожарить мясо или сделать омлет, — робко возразила Аня.

— Нам нужно купить побольше спиртного, — настаивал он.

— Ты смеешься? — ужаснулась девушка. — Возможно, по нашему следу идут преступники, а ты хочешь напиться? Чтобы они взяли нас голыми руками?

— Думаешь, я ничего не соображаю? — шикнул на нее Владик. — Мы не будем пить. Мы купим спиртное. А ты помалкивай, не утомляй меня, ладно?

Аня больше не спорила. Минут семь они толкались у винных стеллажей и в итоге приобрели литровую бутылку виски, две банки английского эля и шампанское.

«Наши ребятки собираются упиться вусмерть, — сев в машину, прокомментировал их выбор тот, кто вел их по магазину, — будут спать как убитые». «Вот и отличненько, — ответили ему, — нам меньше хлопот».

Я доехала до офиса Максима, когда было уже четверть седьмого вечера. Скоро он засобирается домой. Я сама не знала, чего я хочу от него, но чувствовала, что так дальше продолжаться не может. Мы просто не сумеем жить как раньше. Я постояла немного на морозе, чтобы окончательно высохли глаза, тщательно запудрила следы покраснений и вошла в здание бизнес-центра. Офис Максима располагался на пятом этаже, я поднялась и нажала на кнопку переговорного устройства, и меня тут же впустили.

— Здравствуйте, Любовь Николаевна, — поприветствовал меня охранник. — Максима Леонидовича сейчас нет, он отъехал, но обещал вернуться. Подождете?

Я немного помялась, размышляя. Вновь садиться в чужую машину не хотелось, тем более началось время пробок, и по пути к дому можно было основательно застрять.

— Подожду, — ответила я.

Длинноногих девушек Максим, в отличие от Семена, в приемной не держал, у него работала почтенная дама за пятьдесят, строгая, собранная, безупречная на вид. Она уже собиралась домой и явно расстроилась, увидев меня, — ведь теперь придется меня обслуживать, и неизвестно, когда попадешь домой, учитывая растущую с каждой минутой пробку.

— Я подожду Максима у него в кабинете, — сказала я, чтобы предвосхитить возможные вопросы и предложения. — Я побуду тут. Если у него изменятся планы, поеду домой. Вы мне не нужны. Не задерживайтесь из-за меня.

— Предложить вам что-нибудь?

— Нет-нет, если я захочу кофе, сделаю сама, — сказала я и закрыла за собой дверь кабинета.

Офис Максима отражал сущность своего хозяина. Строгий стиль, такой же скупой на проявления каких бы то ни было вольностей, как сам хозяин. Из мебели — только самое необходимое. Шкафы для книг и бумаг, рабочий стол, большое директорское кресло, стол для совещаний со стульями и у окна — мягкий уголок: диван, два глубоких кресла и стеклянный столик. На стенах минимум украшений: три гравюры с видами Парижа. Я уселась в директорское кресло и закрыла глаза. Зачем я сюда пришла?

Через несколько минут я услышала, как закрылась дверь приемной, это ушла секретарша Максима. Надо было позвонить мужу, узнать, собирается ли он приезжать в офис, но руки не слушались меня. Все тело казалось разбитым и безвольным. Меня одолела такая тягостная апатия, что я еле-еле нашла в себе силы пойти в туалет.

Там я пристально рассматривала себя в зеркало и пришла к выводу, что следы слез, которые душили меня полчаса назад, все еще отчетливо видны. Во всяком случае, от Максима не укроется ни краснота глаз, ни распухший нос. Я смыла пудру и долго плескала в лицо холодной водой, пока до меня не долетел звук захлопываемой двери. Это Максим, подумала я и решила, что пора вернуться к нему в кабинет. Но Максима в кабинете не было, и свет не горел. Я подергала ручку двери, ведущую в общий холл, и обнаружила, что она закрыта. Охранник либо забыл, что я здесь, либо заглянул в кабинет и, не увидев меня, решил, что я тоже уже ушла, а он и не заметил. Меня закрыли в офисе, такая прелесть! Сначала мне стало смешно, потом накатила злость. Теперь уж точно надо было звонить Максиму, чтобы вызволил меня отсюда. Пока я искала, куда бросила свою сумочку, меня посетила неожиданная идея. Максим узнал о моей тайне, всего лишь нажав одну-единственную кнопку на моем телефоне. А ведь я никогда не делала ничего подобного! Не проверяла его телефон, не лазила по карманам, не подслушивала разговоры. Откуда я знаю, что прячет от меня мой безупречный муж? Черти, которые разожгли мое любопытство, заставили начать открывать все шкафчики и ящики подряд. В одном я нашла бар — вот уж не подумала бы, что он нужен Максиму, который почти не пьет! Я достала из него бутылку французского коньяка, налила себе в стакан и продолжила свое занятие. Через пять минут меня одолела тоска — какая смертная скучища рыться в бумагах, где одни цифры, мудреные термины и названия организаций и банков! Личных вещей Максима в кабинете не было. Личным оказался только верхний ящик его стола, это было ясно из того, что поверх бумаг там лежали упаковка таблеток от желудка, спазмалгон и коробочка кофейных зерен в сахаре — любимое лакомство мужа. Я сгребла их и сложила на стол, под ними обнаружилась тонкая прозрачная папочка с несколькими листами. Я взяла ее в руки и обомлела: это был распечатанный каталог коллекции Павла Семилетова, вернее, той ее части, которая принадлежала Роберту! Этот каталог показывал мне Илья, и я помнила, что на третьей странице будет лист с описанием «Опаленных крыльев». Так оно и было. Однако тот вариант, что я нашла в столе мужа, имел и небольшое различие с тем, что я видела в руках Ильи. Здесь, в верхнем ящике стола моего Максима, лежал подлинник каталога, над которым работал оценщик. Рядом с описаниями были карандашом проставлены какие-то цифры, сделаны пометки. Я принялась всматриваться и кое-что даже поняла: напротив описания подвески с изумрудом, которую автор назвал «Майский день», имелось указание на то, что камень с дефектом, и даже было указано, что это за дефект. Прочесть текст я не смогла, написано было очень неразборчиво, но слово «дефект» различалось отчетливо. Я держала документ трясущими руками. Он никак не мог находиться в столе у моего мужа. Этот документ пропал, и выяснилось это, когда погиб Роберт. В глазах у меня помутилось, и я стала лихорадочно перебирать оставшиеся бумаги, пытаясь зацепиться взглядом за какие-то знакомые слова. Но ничего интересного больше не увидела. Документ, принадлежавший покойному Роберту, я отложила в сторону и начала наводить порядок. Когда я складывала бумаги назад, мои пальцы наткнулись на что-то твердое и упругое. Кошелек? Бумажник? Я достала предмет из глубины ящика и застыла на месте. Меня скрутил такой чудовищный спазм, что мне пришлось вскочить с кресла, чтобы вернуть себе способность дышать. Отдышавшись, я снова воззрилась на предмет, извлеченный из стола. Это был мой собственный кошелек. И его никак не должно было здесь быть.

…Столько лет прошло с тех пор, но я прекрасно помню тот день в мельчайших деталях. Помню каждую деталь своего туалета, сумочку, с которой я тогда была. Помню все, что лежало в сумочке. Этот простенький кошелек я тоже помню прекрасно. Он был дешевенький, потому что в то время Максим только-только начал зарабатывать свои первые деньги, и до дорогих кошельков дело еще не дошло. Но я любила его за удобство: в нем было отделение для мелочи, для бумажных купюр и еще для всяких небольшого формата бумажек. В этом отделении лежала старая фотография. Я очень хорошо помню, когда и при каких обстоятельствах она была сделана. Мы отдыхали с Максимом в Крыму, и там кое-где в популярных туристических местах были кабинки: заходишь, позируешь, нажимаешь на кнопочку и забираешь фотографию. В тот день мы с Максимом за обедом напились массандровского вина и купили мне шляпу. Она шла мне необыкновенно, и потому, увидев кабинку, я потянула мужа фотографироваться. Мы дурачились и несколько фоток сразу выбросили. Но одна вышла на славу. Максим стоял у меня за спиной в темных очках, а я высоко подняла голову, одна бретелька легкого летнего сарафана упала с плеча, почти обнажив грудь. Это «почти» получилось очень пикантным, без тени пошлости. И я на этом снимке была похожа на какую-то кинодиву из 60-х годов. Эту фотографию мы оба очень любили и берегли как зеницу ока. И я очень хорошо помню, при каких обстоятельствах она была безвозвратно утрачена: в тот день, когда на меня напал наркоман, фотография находилась в моем кошельке. Потом мне вернули куртку, которую он так и не успел продать, сумку, телефон. Но кошелька в сумке не оказалось. Предположительно деньги преступник потратил, а кошелек за ненадобностью выбросил. Такого мнения придерживалась милиция. И вот сейчас этот кошелек лежал передо мной. А со старой фотографии на меня смотрел другой Максим и другая я. Нет, такое просто невозможно! Как этот предмет мог оказаться в столе мужа? Если его не нашла полиция, но нашел сам Максим, то почему он ничего мне не сказал? И где, при каких обстоятельствах он мог его найти? Это могло произойти только в том случае, если муж обнаружил проклятого наркомана первым, до того, как до него добралась милиция. Но тогда почему он его не сдал? Когда нашли того наркомана, он был мертв уже не первый день, и мне сообщили, что смертельную дозу наркотика он ввел себе не сам, кто-то был с ним в тот момент, кто-то сделал последнюю инъекцию. Выходит, это был Максим? Он сам решил за меня отомстить? Мысли взрывали мою голову. Нет, опять не то. Как Максим, ботаник и книжный червь, мог самостоятельно найти преступника? Пока я лежала в больнице, он неотступно находился рядом, и потом, когда меня уже выписали, он постоянно был при мне. Правда открылась мне во всей своей ужасающей простоте и непостижимой жестокости. Максим мог выйти на преступника, только если сам же его и нанял. Перед моими глазами всплывали одна за другой картины из прошлого… Я сообщаю Максиму о том, что принято решение отправить заявку на мое участие в международном конкурсе. Муж всегда был несколько скуп на проявление чувств, но тогда меня даже несколько обидело, почему он не радуется вместе со мной. Ведь это само по себе уже признание моего таланта и достижений, если такой крупный дирижер, как Вощак, считает меня достойной выхода на международный уровень. Сейчас я вспоминала, как осторожно выспрашивал меня Максим о том, какие перспективы могут открыться передо мной в случае, если я одержу победу на конкурсе. А если я займу второе или третье место? Могут ли мне предложить контракт звукозаписывающие компании? А оперные театры? Не значит ли это, что мне придется полжизни проводить в разъездах? Он спрашивал осторожно, и я относила эти расспросы к естественному желанию мужа знать, как дальше будет складываться моя профессиональная жизнь. Я не видела в этих вопросах ничего необычного. Не понимала, что переживал в тот момент мой муж. А он боялся меня потерять. Считал, что, став звездой, я перестану полностью принадлежать ему. И испугался. Он испугался и предпринял то, что считал единственным способом сохранить меня подле себя: нанял наркомана, чтобы тот поколотил меня перед поездкой в Москву, наставил синяков, сломал ребро или что-то в этом духе. А наркоман перестарался. Этого Максим, конечно, предвидеть не мог. И тогда он явился к нему по поводу окончательного денежного расчета и угостил последней в его никчемной жизни дозой. А кошелек не выбросил только потому, что рука не поднялась. Сделанная в будке фотография не имела и уже не могла иметь копий. Он просто очень ее любил…

Я положила в сумку кошелек и распечатку документов, которые нашла в столе, и стала искать телефон пункта охраны. Здание офисное, здесь наверняка есть круглосуточный пост. В приемной, на столе у секретаря, я обнаружила памятку с перечнем всех телефонов офисного центра. Дозвонившись, пожаловалась, что меня забыли в офисе, и попросила открыть дверь. Чтобы охранник ни в чем не сомневался, показала паспорт, представилась. У нас с Максимом разные фамилии, я показала охраннику штамп в паспорте. Увидев фамилию мужа, он взял под козырек и выпустил меня на свободу.

Если бы рядом находился Илья, мне хотя бы было у кого спросить совета. Но я была одна. В этом городе я осталась наедине со своим мужем, человеком, который изуродовал, сломал мне жизнь. В эту минуту я так ненавидела его, что даже страх, вполне уместный в данных обстоятельствах, отошел на второй план. Зато теперь я начала понимать, почему не согласилась завести ребенка. Это нежелание было неподотчетно моему разуму, оно шло откуда-то изнутри. Это сердце подсказывало мне, что мой убийца не может быть отцом моих детей…

В тот вечер я не нашла в себе сил вернуться домой и поехала ночевать к родителям. Жить с Максимом, словно я ничего не знаю, теперь стало совершенно невозможно. Мне нужно было предъявить ему свое открытие, нужно было видеть его глаза. Долгие годы я смотрела в них, не догадываясь, что это глаза убийцы. Даже не знаю, чего я боялась в тот момент больше: Максима, который, как оказалось, способен на страшные вещи, или саму себя — ведь неизвестно еще, на что окажусь способна я сама.

Возле подъезда Аня и Владик устроили небольшую шуточную потасовку, закончившуюся жаркими объятиями, — нужно было подпустить «хвост» поближе. Облегчить людям выполнение задания. Когда мимо них прошмыгнул мужичонка в нутриевой кепке, Владик шепнул:

— Кажется, можно идти, хотя я еще бы пообнимался…

— Сначала свою мерзкую бороденку сними, — отшутилась Аня.

Панический ужас отпустил ее, рядом с Владиком ей было спокойно. Она старалась абстрагироваться от его жалкого вида и жидкой растительности на лице и постепенно привыкла. У недоноска, которым выглядел Влад, по-прежнему были зеленые глаза и ровные белые зубы. Войдя в квартиру, они включили музыку и свет. Для верности Влад вышел на лоджию с сигаретой и бутылкой виски, открыл настежь окно, сделал вид, что дышит воздухом.

— Долго вы нас ждали? — спросила Аня Илью, когда тот появился на кухне и сел у самой дальней от окна стены.

— Мы здесь полчаса, — ответил Илья, — зашли, когда вы выбирали бутылку.

— Где Сева?

— Он прилег, надеюсь, ты не возражаешь? Нам предстоит ночное дежурство, так что час сна ему необходим.

— Может, тебе тоже стоит поспать?

— Нет, Анечка, я так, как Севка, не умею. Он может спать при свете, при музыке, он — как лошадь — и стоя заснет, если надо будет. Мне же нужен покой и все условия.

Илья был сосредоточен, но некоторые детали выдавали его волнение — например, он крутил в руках чайную ложку.

— Где мой кот, почему он меня не встречает? — вдруг встревожилась Аня.

— С Севкой прилег, — улыбнулся Илья. — Он так орал, что нам пришлось его покормить. Севка кошатник, твой Тибальд это быстро почувствовал. Лежит, мурлычет рядом с ним, как старый холодильник.

— Да, он такой… — улыбнулась Аня. — Тебя что-то беспокоит, Илья? Я же чувствую. Что-то идет не так?

— Не волнуйся, пока все идет как надо. Я думаю о Любе.

— Нехорошо мы с ней поступили, — укоризненно заметила Аня, — она ведь в полном неведении. Представляешь, что она сейчас думает?

В кухне появился Владик, поплотнее прикрыл за собой шторы.

— Кушать будем? — спросил он.

— Будем, — ответила Аня, — иди мой руки.

— А грязными нельзя? — поинтересовался он.

— Нельзя! — сказала Аня и замахнулась на него тряпкой.

Отправив Владика, Аня снова обратилась к Илье.

— Тебе не кажется, что ты поступаешь с ней жестоко?

— Вот это меня и мучает, — ответил он. — Более того, мне кажется, я ее сегодня видел.

— Где? Когда?

— Да на секунду выходил из машины… Не знаю, может, мне показалось. Но вряд ли. И она меня видела. Не могу себе представить, что она сейчас думает.

— Ничего хорошего, — расстроенно проговорила Аня. — Нельзя ей позвонить?

— Пока нет, — категорически отрезал Илья. — Давай-ка покорми нас, мы принесли еду, она в холодильнике.

— И когда мы по плану должны будем типа отрубиться? — уточнила Аня. — Ведь до этого к нам вряд ли кто-то сунется? Правильно я понимаю?

— Правильно, — кивнул Илья. — Типа отрубитесь в полночь. Думаю, они выждут час, не больше. Давай поедим, мы целый день голодные.

В одиннадцать Аня приглушила звуки музыки, а в полдвенадцатого в квартире воцарилась тишина. Ближе к полуночи Владик вышел на последний перекур. Он пошатывался и отпускал вглубь квартиры нечленораздельные реплики. Для достоверности он даже запнулся о порожек, ведущий в кухню, долго и громко матерился, изображая ушиб.

В полночь Анина квартира погрузилась в темноту. Владик лежал с краю кровати, убедительно изображая пьяного. Аня свернулась калачиком и с головой укрылась одеялом. Илье зрелище понравилось, и он решил, что Ане совершенно не обязательно действительно находиться под одеялом. Все равно первым делом исполнитель займется ее напарником — он и лежит ближе к входу в комнату, и сопротивление может оказать, так что его нужно привести в бесчувствие первым. Женщину, тем более такую субтильную, как Аня, усмирить в любом случае легче. Илья был убежден, что, понаблюдав вечером за развязной парочкой, преступники примут решение имитировать либо утечку газа, либо передозировку наркотического средства. Стрелять они не станут, это в данном случае совершенно неоправданный способ действий. Но подстраховаться все-таки следовало. Мало ли что? Вдруг исполнителя что-то насторожит и он изменит план на ходу?

Илья ничего не стал объяснять Ане, а просто закрыл ее в другой комнате, наказав по условному сигналу спрятаться за диваном и не выходить без его разрешения. Она так и сделала. В присутствии Ильи и его помощников она почти ничего не боялась и даже чувствовала себя немножко героиней — не каждому в жизни приходится принимать участие в поимке опасных преступников.

Движение в замке началось после часа ночи. Дверь была снабжена хорошим замком, и исполнителю пришлось повозиться. Впрочем, это длилось не более трех минут. Первым делом исполнитель замер и прислушался. В квартире царила тишина, Тибальда от греха подальше Аня взяла с собой. Двигаясь бесшумно, незваный гость заглянул на кухню, прошел в ту комнату, где пряталась Аня, никого не увидел и заходить не стал. Проследовал коридором и свернул в спальню. Свет фонарей хорошо освещал комнату, и исполнитель вполне удовлетворился увиденным. Парень с козлиной бороденкой спал мертвым сном, широко раскинув руки, девчонка, укрытая с головой одеялом, свернулась калачиком у него под боком. Исполнитель вернулся на кухню, открыл шкафчик, достал из него стакан, поставил на стол. Из кармана он извлек флакон, открыл его и вылил содержимое в стакан. То же самое проделал с другим стаканом. Приготовив смертельное зелье, он пошел в спальню, неся оба стакана перед собой. В спальне витал стойкий запах алкоголя (Илья разбрызгал виски по всему периметру комнаты, не жалея напитка). Исполнитель не мог не почувствовать запаха. Тихо приблизившись к спящему, он осторожно поднял его голову, придвинул к себе.

— Ну что, братишка, давай-ка накатим стаканчик.

Спящий заворочался, стал вертеть головой, и тогда исполнитель взял его в жесткий фиксирующий захват, лишив возможности брыкаться.

— Ну-ну, давай потихонечку, — прошептал он, поднося стакан к губам своей жертвы.

Свет включился в тот момент, когда жидкость уже лилась Владику на лицо, мимо его плотно сжатых губ.

От неожиданности исполнитель на мгновение зажмурил глаза и потерял ценные мгновения. У него еще был шанс боднуть головой того, кто уже стоял позади него, и попытаться вырваться, но он его упустил. Прямо перед ним возник невысокий, но очень плотно сбитый парень, который глумливо играл наручниками.

— Не дергайся, — предупредил он.

Исполнитель нечасто пользовался огнестрельным оружием, не было нужды. Его ценили не за это. Его ценили за другую работу, куда более тонкую, если не сказать — ювелирную. Он работал исключительно руками, без помощи оружия, но пользоваться им, безусловно, умел. Всего какие-то драгоценные доли секунды ушли у него на то, чтобы оценить, обстановку, но этого хватило, чтобы спасительная возможность прибегнуть к пистолету была утрачена. Пьяный выродок одной рукой с неожиданной мощью вцепился ему в предплечье как раз в тот момент, когда исполнитель попытался выхватить пистолет, а другой зафиксировал голову. Преступник оказался полностью парализованным, после чего в спину ночному визитеру уткнулось нечто острое и холодное.

— Поставь стаканы на столик, — скомандовал тот, кто находился сзади, — руки подними вверх. Быстрее, а то я буду стрелять. Владик, можешь не держать его, господину нужны руки. Поставить стаканы — раз. Протянуть руки — два. Повторяю: дернешься — стреляю. У меня нет команды обязательно брать тебя живьем.

Команды, которые звучали из-за спины, отдавались громко и четко. «Спецназ?» — успело промелькнуть в голове ночного визитера в тот момент, когда Сева защелкнул на его руках наручники. С начала сцены не прошло и сорока секунд.

— Положи его, пусть полежит, — скомандовал Илья, и Сева одним ударом под колени свалил исполнителя на пол.

Илья уселся на кровать, нагнулся к лежащему на полу преступнику. Тот только сейчас начал отходить от шока.

— Лицом ко мне, — сказал Илья, и Севка перевернул лежащего на спину.

Лицо исполнителя исказила гримаса.

— Сука! Поганая сука! — заорал он. — Вонючий ментенок, ты знаешь, что с тобой будет? Ты молить о смерти будешь, гнида!

— Узнал, значит, — констатировал Илья. — Я рад, что ты меня помнишь. Я тоже тебя помню. Видишь, встретились вот. Да ты не плюйся, чего ты брызжешь-то?

— Тебя упекут, мразотина, упекут по полной!

Рябое злобное лицо уголовника, который приходил к нему исполнять поручение Ярового, Илья запомнил на всю жизнь и сейчас был не особо удивлен, увидев его.

— И кто же мне в этом поможет? Сергей Иванович? — ерничал Илья. — Не плюйся, твоему работодателю не понравится, что ты так тупо попался.

— Да пошел ты… — просвистел исполнитель. — Кто ты такой? Ты никто! Ты не имеешь права меня трогать!

— Имею, — спокойно возразил Илья, — я предотвращаю совершение преступления. Ты пришел ночью в чужую квартиру, взломал замок, принес с собой яд. Что-нибудь наркотическое, да? На камеру все записано. Попытка убийства налицо, чего ты дергаешься, непонятно.

— У тебя тоже не все в порядке, — огрызнулся исполнитель, — ты частник, ты никто! А угрожал мне пистолетом.

— А кто тебе сказал, что у меня был пистолет? — развеселился Илья. — Детский сад, ей-богу! Я сказал, что буду стрелять, но это не значит, что у меня пистолет. Не было у меня пистолета, дружок. Мы тебя голыми руками взяли.

В ответ исполнитель разразился длинной матерной тирадой.

— Да ты не нервничай, — продолжал Илья, — сейчас мы тебя сдадим, побереги эмоции.

— Меня через день выпустят, и тебе конец, я тебе отвечаю!

— Не бросайся обещаниями, мы тебя сдадим в другую контору, — ответил Илья.

Изрытое шрамами лицо исполнителя, которое он помнил все три года своего отсутствия, стало багровым.

— Заяц — это ты? — подал голос Сева, обративший внимания на татуировку на основании его предплечья. — Ты, что ли, Заяц, спрашиваю? Ладно, не хочешь, не говори. Все равно ты свое отпрыгал.

— Это вы свое отпрыгали, в казематах вас ждут не дождутся! Вы не менты, вы частники, вы не имеете права меня задерживать. И оперативно-разыскной деятельностью вы заниматься не имеете права. Рано радуетесь, хорошо смеется тот, кто смеется последним!

— Это где ж ты, Заяц, так наблатыкался? — присвистнул Севка. — Смотри-ка, Илья, какие нынче урки грамотные пошли!

— У этого урки работодатели грамотные, — заметил Илья, — я его знаю.

— Вот как? — усмехнулся Севка. — Ну что, Заяц, не рад встретить старого знакомца, а?

— Да пошел ты… — отвернулся Заяц.

— Насчет законов я тебе, Заяц, все объясню, — сказал Илья, — чтобы ты не очень сильно обольщался. Мы действительно частники, и здесь никакой оперативно-разыскной деятельности не ведем, что, как ты справедливо заметил, противозаконно. Мы осуществляем физическую охрану лица, заключившего официальный договор с нашей фирмой. Что полностью соответствует заявленной лицензионной деятельности. Как ты, наверное, знаешь, закон обязывает нас немедленно реагировать на любое противозаконное проявление, если мы столкнемся с таковым в ходе осуществления нами мероприятий по охране доверителя. В случае если нарушение закона будет иметь место, мы обязаны немедленно — я подчеркиваю, немедленно — сообщить об этом в правоохранительные органы и оказать им всяческое содействие. Именно это мы сейчас и делаем. Так что не дергайся, веди себя хорошо. И доедешь целым. Будешь рыпаться, придется повредить оболочку.

Илья вышел в коридор и столкнулся с Аней, она стояла в проеме двери и внимательно вслушивалась в то, что происходило в комнате.

— Все прошло как надо? — вымолвила она бледными губами.

— Да, Анечка, все хорошо, пока ты можешь отдыхать. Но не расслабляйся, тебе еще предстоит давать показания.

Девушка бросилась Илье на шею и принялась размазывать слезы по его воротнику.

— Илюша, ты супермен… — бормотала она.

— Владик, прими объект! — обратился Илья к товарищу, и через минуту Аня висела на шее у своего напарника.

— Пора сдавать груз, — заключил Илья и стал набирать номер телефона, по которому велел звонить Вадим Вадимович Демьянов, когда операция будет окончена.

В пять утра Максима разбудил телефонный звонок. Люба вчера не явилась домой, и он принципиально не стал ее разыскивать. Она отключила телефон, значит, разговаривать не желает. Он позвонил всего один раз, больше унижаться он не станет. Максиму казалось, что трещина, которую дал их брак, в последнюю неделю постепенно стала затягиваться. Люба проводила вечера дома, не исчезала в неизвестном направлении. Сема даже пустил ребят походить за ней какое-то время, но слежка не дала никаких результатов. Люба посещала медицинские учреждения, кафе, магазины, салон красоты и родительскую квартиру. Больше она никуда не ходила. То, что она вчера не явилась ночевать, было вызовом, Максим готов был принять его, но на своих условиях. Бегать за ней он больше не будет. Он слишком дорожил ею всю их совместную жизнь. Слишком показывал ей свою безграничную любовь, слишком очевидно трясся над нею. И подлая измена оказалась единственной ее благодарностью. Пожалуй, с него хватит. Максим не стал звонить в квартиру Любиных родителей, он был уверен, что она там. Хочет побыть в одиночестве. Ну и пусть. Пусть знает, что он ее не ищет. Что ему все равно. Что он устал. В конце концов, она виновата перед ним! Не он, а она завела интрижку, она оказалась пошлой изменницей! Она должна чувствовать свою вину и пытаться ее загладить. Она, а не он! Когда эти мысли все же позволили Максиму заснуть, была уже половина третьего ночи. А в пять утра домашний телефон взорвался оглушительным звоном. Максим подпрыгнул на кровати, сердце готово было выскочить из груди. Не существует человека, который ждал бы хорошего от звонка в такое время суток. Неужели с ней что-то случилось? Пока он упивался своей обидой, с Любой могло произойти что-то страшное, а он даже не предпринял никакой попытки ее найти! Когда Максим тянулся к трубке, у него тряслись руки. Он уже готов был услышать незнакомый голос, механически спрашивающий его, кем ему приходится Любовь Николаевна Полетаева… Максим стряхнул с себя наваждение и схватил трубку. Против ожидания, он услышал взволнованный голос Семена.

— Старик, что-то пошло не так, — сказал старый товарищ, — человек не вернулся с задания. Мои люди искали его всю ночь, обзвонили под видом родственников все отделения полиции — его нигде нет. Что-то случилось. У дома нет его машины, телефонную трубку он не берет.

— Ты же говорил, что тут ничего серьезного, — заметил Максим.

— Я бы и сейчас так думал, если бы не все это, — отозвался Панюков.

— А по адресу не заходили?

— Это исключено, — отрезал Семен, — это очень опасно.

— И что теперь?

— Пока пороть горячку рано, хотя раньше за ним такого не замечалось, — ответил Панюков, — но мало ли что… Может, реализацию пришлось отложить. Может, какие-то обстоятельства непредвиденные были.

— Он должен был сообщить о них, — заметил Максим. — Мне все это не нравится.

— Еще слишком рано…

— А когда будет не рано, то станет уже слишком поздно, — воскликнул Максим. — Предлагаю включить аварийный режим.

— У тебя голос какой-то… Ты что, не спал?

— Не спал почти… — буркнул Максим. — Любы дома нет. Не ночевала.

— Только этого сейчас не хватало. Ладно, подождем несколько часов и будем принимать решение. Как только будет возможно, я проинформирую нашего общего друга.

— Он был не в курсе ночной операции?

— Нет, не в курсе, я не хотел его посвящать, счел, что это мелочь.

— Как бы эта мелочь не встала нам крупными неприятностями.

— Не накаркай, — сказал Панюков и отключился.

Заснуть после этого звонка Максим уже не смог. Он вышел на свою просторную лоджию, открыл настежь окно и впустил в дом свирепый февральский мороз. Столбик термометра, еще вчера державшийся на минус семи, за ночь совершил резкое падение и сейчас показывал минус 19 градусов. Окна расцвели расписными узорами, такими причудливыми, что можно было не отрываясь любоваться ими целый день. Максим бессмысленно смотрел на изысканные снежные черточки, не чувствуя ни холода, ни страха. Только теперь он со всей остротой осознал одну-единственную проблему, которая по-настоящему его волновала: Любы не было дома. От вчерашнего настроения не осталось и следа. Виновата она, не виновата — какая разница? Значение имело только одно: она ему нужна, и без нее он не может существовать.

Он в мельчайших деталях помнил тот день, когда она впервые сказала ему, что намерена участвовать в международном конкурсе. Он понял, что это серьезно, не только по ее сияющим глазам. Любочка очень много работала, она готовилась всерьез, рассчитывала на победу. Не сказав ей ни слова, Максим пошел к художественному руководителю театра. Он был проникновенен, очень убедителен в своем порыве помочь жене достичь высот. Он ждал только одного: характеристики, которую даст Любиным способностям большой дирижер. И тот сказал самое страшное.

— Ваша жена, Максим Леонидович, изумительная жемчужина, — рассуждал Вощак, — она настоящий виртуоз, у нее очень легкий и подвижный голос, искристые обертоны. При всем этом она молода и очень красива. У нее сценическая осанка, длинная шея, выразительные черты лица и очень живая мимика. Если она будет четко идти к своей цели, ее ждет мировая слава. Главное, чтобы она не ленилась, верила в себя, но с этим у нее, кажется, все в порядке.

Выслушанный вердикт Максим воспринял как приговор. Он понял, что дальше будет так: мировая оперная сцена приобретет великолепную звезду, и в этот же момент он сам лишится любимой, единственной на всю жизнь жены. Он не смог с этим смириться. Стал преступником, сломал жизнь любимой женщине, невинному человеку. Он изуродовал ее. Но оставил при себе. А дальше? Ему нужно было сделать все, чтобы дать ей возможность найти другой интерес в жизни. Он должен был зарабатывать много денег, чтобы у Любы появилась такая перспектива. И со временем она пришла. Сколько раз он переступил через себя, через свои принципы и свои моральные представления? Он уже не считал. Важно было только одно: чтобы Люба нашла себе занятие. Получала удовольствие от жизни рядом с ним, с Максимом. Но годы шли, а ничего не получалось. Ее ничего не интересовало, она ни на что не реагировала. Только коньяк доставлял ей радость, только он помогал ей удержать равновесие. Она не скатывалась в пропасть, но все время находилась на краю. Красивая, гордая, великолепная женщина. Иногда, когда Максим заставал ее пьяной, спящей с книжкой в руке, его душили слезы. Что же он с ней сделал! Как же он мог уничтожить такую драгоценность! Тогда он осознавал себя мелким, никчемным, низким подонком. Но сделанного было уже не отменить. А потом у них с Панюковым так хорошо стало все получаться. Сема находил бесценную информацию, разрабатывал комбинацию. Максим делал полученные деньги чистыми, как детская присыпка, и заставлял их работать, приносить все больший и больший доход. Сергей Иванович Яровой, с которым Семен был связан уже не один год, сделал их предприятие практически неуязвимым для закона. И вот теперь плоды многолетнего труда оказываются под угрозой. Но главное даже не это. Главное — где Люба?

Когда Семен позвонил в следующий раз, оказалось, что терзаться сомнениями и вопросами уже поздно.

— Альбину достали из теплой кроватки, — сообщил Панюков, — сейчас в «Белой лилии» идет обыск. ФСБ. До нас с тобой осталась пара часов.

— А что произошло ночью?

— Исполнителя взяли на месте, — проговорил Сема. — Это все, что я могу сказать.

— Что ты собираешься делать?

— Ждать гостей, чай заваривать! — рявкнул Семен. — Хочешь моего совета? Вали прямо сейчас, пока у них там идет бумажная работа. Визы есть, если успеешь уехать, еще есть шанс.

— Какой шанс?! — с отчаянием в голосе воскликнул Максим.

— Шанс, что не произойдет задержание и тебя не поместят на казенную койку, — объяснил старый друг. — Шанс, что ты не даешь показания. Вот о чем я говорю. Мы с тобой сейчас тут лишние. Не будет нас — не будет многих ответов на многие вопросы. А без нас тут разберутся. Есть кому, ты же понимаешь. Он сам уладит, со своей высоты. Короче, бабки у тебя есть, визы есть, вали как можно быстрее.

Семен не попрощался. Просто повесил трубку.

Максим понимал, что в трудной ситуации главное — сохранять трезвую голову и не терять скорость мышления. Он быстро собрал вещи, которые необходимы для короткого путешествия, нашел загранпаспорта — свой и Любин, собрал все прочие документы, сложил их в сумку. Наскоро принял душ, почистил зубы, оделся и даже выпил чашку крепкого кофе. Машина замерзла даже на подземной парковке, и ее пришлось какое-то время греть. Он посмотрел на часы: было без пятнадцати девять. Семен звонил полчаса назад, значит, до документов «Белой лилии» уже добрались. Но это не так страшно. Хуже будет, когда они явятся в офис Панюкова. Учредителем «Белой лилии» формально является Лариса Панюкова. Сема еще до их женитьбы зарегистрировал фирму на ее имя, потому что он, офицер, заниматься бизнесом не мог. «Белой лилии» тогда еще не было, но когда она появилась, учредителем сделали Ларису. В офисе Семена фээсбэшники найдут много интересного. Сколько же у него времени?

Как только Максим почувствовал, что машина может ехать, он влился в напряженный утренний поток транспорта. Единственный вариант найти Любу — ехать к ее родителям. Она, конечно же, воспользовалась тем, что они уехали на чей-то юбилей в Питер, и осталась у них, в этом Максим даже не сомневался. Проблема была в другом: как убедить ее ехать с ним? Он не может оставить ее здесь. Во имя чего тогда все это затевалось? Во имя чего он вел эту жизнь?

Максим был у дома на улице Мандельштама в девять утра. Люба, конечно, еще спит. Он быстро поднялся по лестнице и нажал на кнопку звонка. Никто не ответил. Максим выждал несколько секунд, но результата не было. Он позвонил снова, потом еще и еще. Никто не отозвался. Тогда он поступил так, как никогда не сделал бы в обычных обстоятельствах: начал молотить по двери кулаками.

— Открой дверь! Немедленно открой! — кричал он.

В истерическом припадке он начал молотить еще и ногами, но тут дверь открылась, и на пороге возникла Люба. Явно не из кровати, она была уже одета в джинсы и легкий свитерок.

— Ты что, с ума сошел? Хочешь, чтобы соседи вызвали полицию? — спокойно спросила она.

— Нет, не хочу, — ответил Максим, протискиваясь в квартиру. — Быстро собирайся, мы с тобой уезжаем.

— А что собирать? — съязвила Люба. — У меня вроде бы ничего и нет.

— Ну и не надо, — согласился Максим. — Твой загранпаспорт у меня, а больше ничего не надо, все необходимое купим на месте.

— И куда же ты меня приглашаешь? — нарочито жеманно спросила Люба, поворачиваясь к мужу спиной и удаляясь вглубь квартиры.

— В Лондон, мы срочно едем в Лондон!

— А почему срочно?

— Потому что это сюрприз, — удачно придумал Максим. — Давай-давай, Любочка, нам нужно успеть на рейс, который улетает в Москву в 11.20. На дороге гололед, морозище, давай скорей!

— Максим, оставь меня в покое и уезжай сам туда, куда ты считаешь нужным, — сказала Люба, хотя спокойствие в этот момент уже давалось ей с большим трудом. — Так будет даже лучше. Не придется объясняться.

— Я один никуда не поеду, Любочка, хватит, нам с тобой надо постараться абстрагироваться от всего, что произошло с нами в последнее время!

— А от того, что произошло раньше? От этого как абстрагироваться — не подскажешь?

Вопрос Любы сам по себе был как ледяной душ, но когда в руках жены Максим увидел кошелек, о существовании которого давно уже забыл, в его мозгу взорвалась бомба.

— Что ты так смотришь? — бросила Люба ему в лицо. — Это не змея и не скорпион, это тот самый кошелек, который похитил у меня наркоман, которого ты нанял. Наркоман, который лишил меня голоса — самого дорогого, что было у меня в жизни. Тот наркоман, которого ты убил, опасаясь, что он тебя выдаст. Что ты можешь мне на это возразить?

Максим пришел в себя не сразу. Он был ошеломлен, он не ожидал, что она узнает все.

— Этим ты хотел удержать меня возле себя?! — вдруг закричала Люба. — Ты ничтожество, чудовище, для которого нет ничего святого! Убирайся отсюда, иначе я за себя не отвечаю!!!

Глаза ее налились кровью, пальцы судорожно сжимали кошелек.

— Иначе что? — спросил Максим, не глядя в глаза жене. — Если я не уберусь, что будет? Что ты сделаешь?

— Я тебя убью, — с внезапным спокойствием в голосе твердо ответила Люба.

— Или я тебя, — ответил Максим.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, стараясь оценить, насколько серьезен оппонент.

— Что же тебе мешает? — выдавила Люба. — Ты уже сто раз мог это сделать.

— Раньше не мог, потому что ты была моя, — ответил Максим. — Теперь смогу. Я тебя предупреждаю, что я не шучу. Все, что я делал в этой жизни, я делал из любви к тебе. Даже самые ужасные вещи я делал, потому что любил. Тебе никогда этого не понять, потому что ты любила только себя. Свой голос, свою красоту. Ах, какая ты на сцене, ах, как божественно звучит твой голос, ах, как восторгается тобой публика! Ты была отравлена этим наркотиком и не могла без него жить. Тебе были недоступны обычные человеческие радости и печали. Тебе не нужны были дети, не нужен был никто. Только твое «я», безграничное, как космос. У тебя нет души. Твой голос был у тебя вместо нее. Сейчас нам дается один-единственный шанс: раз и навсегда переступить через плохое и перечеркнуть этот этап нашей жизни. Простить друг друга. Люба, у меня нет времени. Я прошу тебя, давай начнем все сначала. Надевай шубу, бери сумку и закрывай дверь. Больше ничего не нужно. Через несколько часов мы будем в Лондоне, немного отдохнем и начнем строить новую жизнь. Вдалеке от всего, что здесь было. У меня есть деньги, ты не будешь ни в чем нуждаться.

— Я не сомневаюсь, что у тебя есть деньги, — усмехнулась Люба, — не за бесплатно же вы убивали всех этих людей… Которых оболванивали в «Белой лилии»… С кого денежки, с кого рубины с бриллиантами. Как в моем ожерелье… «Опаленные крылья» — как красиво звучит, правда? Не в честь ли этого изделия вы приделали крылья Роберту Семилетову? Ну чтобы он полетал с восьмого этажа…

Лицо Максима стало похоже на маску, затвердело, окаменело на глазах. Он резко дернулся, чтобы схватить Любу за плечо, но она вырвалась. Он сделал новое движение, но она снова увильнула от него.

— Ты никуда от меня не денешься, — прошипел он. — Либо ты немедленно собираешься и едешь со мной, либо повторяешь судьбу тех, о ком так сильно переживаешь. Одно из двух.

— Максим, не смеши меня, ты же не сам убивал людей, правда? А вдруг у тебя не получится? Не сможешь? Тогда что?

— У меня нет времени, и я решу вопрос с тобой сейчас, в течение двух минут. Выбор тот же. Либо ты поедешь со мной, либо умрешь — я тебя здесь не оставлю. И если ты думаешь, что у тебя будет другая жизнь, ты ошибаешься. Ее не будет.

— Ты меня убьешь? Как? Я же твоя Любочка, как меня можно убить?

— Не дразни меня, Люба. Не надо.

Телефон Любы был отключен. Илья позвонил на городской телефон ее квартиры, но он молчал. Илья набрал номер родительской квартиры — и там трубка ответила длинными гудками. Впервые за все время проведения операции ему стало по-настоящему не по себе. Он так увлекся своей работой, так упивался своей местью… А что в это время произошло с Любой? Как он мог не подумать о том, что она находится слишком близко к опасности? Возможно, даже в сто раз ближе, чем Аня, вызвавшаяся взять огонь на себя?

В «Белой лилии» шел рутинный обыск. На текущий момент было установлено, что учредителем этой организации является некая Лариса Петровна Панюкова. Жена Семена Викторовича Панюкова, владельца и единственного учредителя компании «Сокол». Информацию Илья получал урывками, дело теперь было в компетенции серьезного ведомства, и докладывать о ходе оперативных мероприятий ему никто не собирался. Но кое-что все-таки просачивалось, особенно когда операм нужна была дополнительная информация по интересующим их вопросам. Илья предусмотрительно выдал им не все, что имел, чтобы обеспечить себе хотя бы приблизительное представление о том, в каком направлении и с какой скоростью движется их работа. Одного он не предусмотрел. Любу. Он так хотел, чтобы она была в стороне от всего этого, так боялся, что она окажется в опасности. Да и не только этого он боялся, чего уж греха таить. Он опасался, что она не выдержит, станет объясняться с мужем, спугнет удачу, разрушит его комбинацию… Он не знал, чего именно нужно бояться. Просто считал, что Люба должна быть в стороне. И только теперь осознал всю глубину совершенной ошибки: она, конечно, должна была быть в стороне. Но на его стороне. А не на той. Он должен был забрать ее из этого окружения. Он должен был сделать так, чтобы эти люди, в том числе ее муж, не могли дотянуться до нее. Чтобы она была вне пределов их досягаемости. Болван, жалкий идиот! Как он мог допустить, что Люба окажется в непосредственной близости к убийцам, загнанным в угол и оттого стократно более опасным, чем раньше?! Как он мог оставить ее в том логове?! Илья был готов заплакать, как маленький мальчик, от бессилия и злости на самого себя. Страх рвался наружу отчаянным криком, он был на грани истерики, но все-таки сумел взять себя в руки. Что толку кусать локти, если Любе это сейчас не поможет? Где она? На этот вопрос нужно ответить в первую очередь. Илья метался вокруг машины, которая никак не желала прогреваться, мысленно прокладывая маршрут. Телефон Любы по-прежнему был отключен. Искать ее вслепую означало бессмысленно терять время, и Илья рванул туда, откуда только что вышел — в помещение, где допрашивали Александра Ивановича Зайцева по кличке Заяц и где временно разместился штаб операции. Через несколько минут он знал, что автомобиль Максима Леонидовича Копейкина в данный момент находится по адресу: улица Мандельштама, дом 6. Это был адрес Любиных родителей.

Я выскочила из квартиры и первым делом ринулась к лифту, но он был занят. Бежать! Только бежать! Только движение спасет меня от перекошенного лица и бешеных глаз моего мужа! Он не на шутку испуган, и не знаю, на что способен в таком состоянии. Я перемахивала через две, через три ступеньки и мгновенно выскочила на улицу. На порожке я поскользнулась — подход к подъезду совсем заледенел. Слишком быстро упала температура воздуха. Все вокруг превратилось в сплошной каток. Ушибленное колено не сразу позволило мне подняться на ноги, я с ужасом поняла, что хромаю и быстро куда-то спрятаться мне не удастся. Пока я размышляла, в какую сторону бежать, дверь подъезда хлопнула, и на пороге показался Максим с моей шубой в руках.

— Одевайся и поехали, хватит ломать комедию, набегалась уже! — бросил он на ходу, с пульта открывая машину. — Времени на выяснение отношений нет. Если захочешь, поговорим потом.

С этим словами он больно схватил меня за локоть и швырнул в салон.

— Не дергайся и не пытайся выбраться, иначе я тебя ударю, — предупредил он, и я поверила ему на слово.

Ничего, у меня еще будет шанс сбежать, думала я. Посадить человека в самолет против его воли нереально. Как он планирует это провернуть?

Разве что уколет меня какой-нибудь дрянью. С него станется. Теперь я уже не знала, чего можно ожидать от мужа. Искать спасения необходимо без промедления, сейчас. Пока он не успел что-нибудь со мной сделать.

Но, кажется, было поздно. Текущий момент я безнадежно упустила. Защелкнулись замки, Максим включил зажигание. Говорят, в последние секунды земного бытия перед человеком в ускоренном режиме пробегает вся его жизнь. Так и есть, я убедилась в этом в тот момент, когда на скользком тротуаре взвизгнули тормоза. Это был даже не калейдоскоп событий, нет. Мне казалось, я обозреваю их все одновременно. Откуда-то из другого измерения, с недосягаемой простому смертному высоты. Мне виделась хорошенькая девочка с косой, которая поет перед зеркалом русский романс. Несчастная с перебинтованным лицом, лежащая на койке в отделении челюстно-лицевой хирургии. Вдруг передо мной ярко возник образ белоснежной кошки Норки, которая жила у нас на Мандельштама, — она была жутко породистой, один глаз у нее был голубой, другой зеленый. Эпизоды и картинки налезали одна на другую. Передо мной мелькали образы, возникали забытые ощущения. И одно вспыхнуло ярче всех прочих. Я видела себя на сцене, в опере Верди «Риголетто», звучал оркестровый аккомпанемент первой арии Джильды, и я очень отчетливо услышала свой голос и первые слова: «В храм я вошла смиренно Богу принесть моленье…» Я обратила свой взгляд в зрительный зал, и там ярко и четко вылепилось одно-единственное лицо: тонкое и чувственное, лицо падшего ангела — таким оно показалось мне, когда я увидела его в первый раз.

Страшный крик Максима, оглушительный визг тормозов и вполне реальное, а не привидевшееся в бреду лицо Ильи, до неузнаваемости искаженное страхом, в тот момент, когда он бросился наперерез нашему джипу. Все. Больше ничего не было. Ни тоннеля, по которому душа якобы должна нестись навстречу яркому свету, ни ощущения, что смотришь на все произошедшее со стороны или с небольшой высоты — и видишь все как на ладони, только уже ни на что не можешь повлиять. Ничего это уже не было. Только темнота.

— Наконец-то ты вернулась! — радостно проворковала Анечка, поднося к своим губам Любину руку. — Мы уже заждались. Соскучились.

Палата оказалась небольшая, но светлая, чистенькая и даже почти уютная. Стены в ней были выкрашены в мягкий розовый цвет, и занавесочки радовали глаз мелким провансальским рисунком. На столике, в простой стеклянной вазочке, стояли белые розы.

— Что произошло? — едва шевеля губами, спросила Люба.

— ДТП, — вмиг посерьезнела Аня, — Илья успел в тот момент, когда твой муж уже выруливал со двора. По всей видимости, он собирался увезти тебя против воли, потому что соседи рассказали полиции, что ты кричала, вырывалась, а он тащил тебя силой.

— А потом?

— Потом его занесло на скользком месте, он не справился с управлением… Я так думаю, что он увидел Илью и поехал прямо на него. Или Илья бросился наперерез, но в итоге джип сильно занесло, он какое-то время проскользил и врезался в столб.

— Мой муж тоже здесь? — прошептала Люба.

— Нет, — замялась Аня, — он умер в машине «Скорой помощи».

— Что с Ильей? — спросила Люба и зажмурилась от страха услышать что-то страшное.

— Он спит, — шепнула Аня и мотнула головой куда-то в сторону.

Люба слегка приподняла тяжелую голову. На стульчике у входа в палату сидел Илья, свесив голову на грудь. Он беспробудно спал.

— Пусть спит, — махнула рукой Аня, — у нас была такая ночь!

Поняв, что сморозила двусмысленность, она поправилась:

— Мы же задерживали преступника. Только ты на него не обижайся, что он тебе ничего не сказал, он за тебя боялся.

— Со мной что?

— Сильное сотрясение мозга. Так врачи говорят, — вздохнула Аня, — и перелом ребра. Но ничего смертельного.

Из угла послышался грохот и последующий возглас. Это Илья неловко шевельнулся во сне и упал со стула.

— Черт! — не удержался он, хотел продолжить тираду, но заметил, что Аня наклонилась к Любе.

— Ты пришла в себя, слава богу! — сказал он и бросился к кровати.

На следующий день Люба чувствовала себя уже почти хорошо, голова болела умеренно и почти не кружилась. Илья обещал прийти к десяти, но появился только после полудня.

— Давал показания, — объяснил он, — даже позвонить не мог.

Он рассказал о ночи, проведенной в квартире Ани. О результатах обысков в «Белой лилии» и в офисе «Сокола», где разрабатывались все криминальные операции.

— Какова же была роль Максима во всем этом? — спросила Люба.

— Он оценивал финансы, давал заключение о том, имеет ли смысл ради них брать человека в разработку, а после проведения мероприятия отмывал деньги через благотворительные фонды, потребительские кооперативы, хозяйства по заготовке зерна, подсолнечника и так далее. Он был финансовым мозгом предприятия. Семен разрабатывал оперативную комбинацию, отвечал за исполнение. Яровой их прикрывал.

— А это кто?

— Потом расскажу, сейчас твоя головка еще слишком слабенькая. Вкратце — это заместитель начальника следственного управления области.

— Не тот ли самый?..

— Тот самый, — кивнул Илья.

— И что с ним? Его причастность докажут? — заволновалась Люба.

— Видно будет, — пожал плечами Илья, — рано говорить. Его фамилию нашли в черной бухгалтерии «Сокола». Это уже что-то. От должности его уже временно отстранили, а вот насчет привлечения вопрос пока открыт.

— А что с Семеном?

— Задержан, показаний пока не дает. Вот, пожалуй, и все.

Люба привстала на кровати. Все, история заканчивается. Илья оказался героем. Она — вдовой с разрушенной жизнью и разбитым сердцем.

— Когда меня выпишут? — спросила она.

— А куда ты торопишься? — ответил он вопросом на вопрос. — На самолет тебе пока рано. В машине по такому гололеду я тебя везти не рискну. На поезде ехать только ночь, но это все равно лишняя тряска. Так что лежи пока. Дома в ближайшие два дня тебя кормить будет некому, я пока очень сильно занят. Через пару дней заберу.

— Я ничего не поняла. Куда мне нужно ехать в поезде?

— В Москву, — пожав плечами, просто ответил Илья, — точнее, в Люберцы. Я в Люберцах живу. У меня там квартирка с высокими потолками, тебе понравится.

— А что мне там понравится?

— Ну, например, фортепиано. У меня есть пианино «Беккер», старое, но очень хорошее. Да мало ли чего у меня там есть… Хочешь, кошку заведем?

— А можно белую, с разными глазами?

— Какую захочешь, — пообещал Илья, — я всяких люблю.

— А разве ты не захочешь теперь вернуться в следствие? На свою прежнюю работу?

— Нет, не захочу, — спокойно ответил Илья.

— Но ведь ты же так ее любил!

— Ну и что? Теперь у меня другая работа, тоже очень хорошая, и ее я тоже люблю. Тогда у меня не было тебя, а теперь есть ты, и это тоже реальность моей новой, другой жизни. Той жизни уже не будет, не нужно по ней тосковать. Нужно любить новую жизнь.

— А что я буду делать?

— Не задавай мне больше этот вопрос, Любочка, — ответил Илья. — Я тебе скажу один раз, и больше эту тему поднимать не будем. Три года назад я потерял профессию, которую любил и которой был предан, ничто в жизни не было для меня так важно, как работа в следствии. Но жизнь сложилась так, что для меня этот этап кончился. А дальше только от меня зависело, во что я превращусь — в разложившийся труп или в человека, который продолжает жить, работать, искать и находить. Сейчас я даже рад, что три года назад все так сложилось. Ведь если бы этого не произошло, я мог бы никогда не встретить тебя. Не так важно, что ты когда-то пела, а теперь не поешь, важно оставаться живым человеком. А жизнь сама тебе подскажет, куда идти дальше. Ты только должна решить, с кем идти.

— Женщина, закройте дверь, вы мешаете! — в неожиданной для себя манере вдруг прикрикнул Илья, обернувшись в сторону двери.

— Кто там? — встрепенулась Люба.

— Да это Анька, с ума сходит девка, просил ведь ее не беспокоить, — засмеялся он. — Будет тебе в столице готовая подружка.

— Как это?

— Они с Владиком с той ночи не отлипают друг от друга, — объяснил Илья. — Я так понимаю, они сегодня едут в Москву. Она же должна тебя чмокнуть на прощание.

— И она туда же! Я очень рада, — просияла Люба.

— Но у меня к тебе будет еще одна просьба, — тихо сказал Илья. — Евгения Леонидовна хочет с тобой поговорить. Она внизу, можно позвонить ей, чтобы поднялась к тебе в палату?

Люба молча кивнула.

Евгения Леонидовна была так же осаниста и величественна, как несколько месяцев назад, когда Люба увидела ее впервые.

— Вы очень отважная девочка, — сказала она, когда за Ильей закрылась дверь в палату.

— Это Аня отважная, — поправила Люба, — а я только так, чуть-чуть…

— Не перебивайте меня, Любочка, — попросила вдова, — я скажу вам на прощание несколько слов. Я потеряла любимого сына, как вы знаете, и я знаю, что такое горе. Поверьте. В жизни имеет значение только сама жизнь — наша и любимых нами людей. Все остальное приходит и уходит. Вы с Ильей нашли любовь, и это самое главное, все остальное не стоит ваших переживаний. Сейчас «Опаленные крылья» проходят как вещественное доказательство по уголовному делу, так мне объяснил Илья, но через некоторое время, когда закончатся формальности, мне вернут предметы коллекции моего покойного мужа. И я хочу, чтобы это украшение осталось у вас. В качестве моей благодарности.

Евгения Леонидовна поцеловала Любу в лоб и молча вышла из палаты. Любе хотелось заплакать, но слез не было. Она отвернулась к стене, демонстрируя возможным посетителям, что ее не надо беспокоить, и задумалась. Обо всех событиях, что ей пришлось пережить, о людях, чьи судьбы невольно коснулись ее судьбы.

Через несколько минут Илья бесшумно вошел в палату, боясь потревожить сон пациентки, осторожно присел на край кровати и залюбовался спящей. Ресницы ее не подрагивали, уголки губ приподнялись, лицо разгладилось и приобрело безмятежное выражение. Это было лицо счастливой женщины.