Читать онлайн Лабрис бесплатно

© Г. Кащеев, текст, 2021

© ООО «РОСМЭН», 2021

Пролог

Гул турбин немного меняет тональность, и это меня будит. Просыпаюсь с ощущением тревоги. Ею просто дышит все пространство вокруг: она пропитала воздух незнакомым резким ароматом, а одежду – липким холодным потом. И даже на языке чувствуется кисловато-железистый привкус страха. Случилось что-то непоправимо ужасное, но я никак не могу вспомнить, что именно.

В темноте за иллюминатором одиноко мигает огонек на крыле. Больше ничего не видно. Абсолютная чернота. Даже звезд нет. Как будто мы летим в облаках. Двигатель вроде работает как обычно. Хотя откуда мне знать – это мой первый полет. Признаться, я не очень-то помню, как и на этот самолет села. Тошнотворное ощущение потери равновесия и головокружение – вот что я чувствую, когда пытаюсь вспомнить, как я тут оказалась.

Поворачиваюсь, чтобы спросить у того, кто сидит в кресле рядом, но там пусто. На всем ряду никого. Нервные мурашки ползут по спине. Рядом со мной точно должен был находиться кто-то родной и близкий. Меня охватывает жалобная беспомощность, как потерявшегося в аэропорту ребенка. Как будто выбили из-под ног единственную точку опоры.

Привстаю в кресле и осматриваю салон. Никого нет!

Вообще никого!

Самолет пуст. Даже стюардесс не видно.

Сердце ускоряется и начинает стучать как барабан. Руки и ноги немеют, слабеют и вмиг становятся ватными. Медленно, двигаясь как зомби или, скорее, сломанная кукла, выхожу в центральный проход.

Где же все люди? А они вообще были? Как мы взлетали? Кто был моим соседом?

Ничего не помню!

Бреду к кабине пилотов. Дверь не заперта – даже отсюда вижу небольшую щель, в которую видны несколько мигающих лампочек. Самое страшное будет, если и там никого не найду. Я тогда с ума сойду.

Когда до перегородки остается всего метра два, дверь неожиданно резко распахивается. На пороге стоит потрясающей красоты женщина. Ослепительно-яркая, загорелая, с длинными вьющимися черными, как крыло ворона, волосами. На ней настолько облегающее платье, что кажется, будто это ее кожа проросла черными чешуйками, как у мутантки из «Людей Икс», но самое удивительное – это ее глаза. Я сразу понимаю, что пропала. Они светятся цветом червонного золота. В радужке поселилось пламя, которое переливается всеми оттенками желтого и оранжевого. Глаза не просто золотые, а именно светятся, как у волка или тигра, вышедшего из джунглей к костру. И ощущения такие же жуткие: сразу понятно, что передо мной хищница, от которой не убежать. До хвоста самолета всего ничего, да и спрятаться тут негде.

Ее взгляд гипнотизирует. Оторваться от него невозможно. Я замерла, как цыпленок перед коброй.

– Ты потерялась, – произносит женщина, не спрашивая, а констатируя факт. – У тебя не хватает ни желания, ни воли, ни смелости, чтобы выбрать, куда направиться, и теперь болтаешься здесь.

От ее голоса по телу дрожь. Она говорит низко, медленно, делая гигантские паузы, растягивая гласные и как будто мурлыкая на каждом слове, как черная пантера Багира из старого мультфильма про Маугли. Создается ощущение, что эта хищница наслаждается звуком собственного голоса. И никогда никуда не спешит. Ее добыча не убежит и не скроется. Руки и ноги парализует. Не могу ни отвести взгляд, ни шагнуть назад. Меня начинает трясти от страха.

Потерялась? Где? Когда? Откуда взялся этот самолет? Главное, откуда в нем взялась я? Почему ничего не могу вспомнить?

Черноволосая продолжает:

– Ты не нужна мне тут. К тому же я презираю трусость. Так что пошла прочь! Сдохни или найди себя и реши, что ты, в конце концов, хочешь, дурашка. Лабрис тебе поможет.

Она подносит ладонь к моему лицу. Успеваю заметить ее блестящие прозрачные когти, как будто состоящие из драгоценных камней. Хищница толкает меня, опрокидывая назад. Я теряю равновесие и падаю, падаю вниз в пустоту и темноту, неведомо как пролетев сквозь пол самолета.

В последний момент, прежде чем потерять сознание, вижу, что черный комок тьмы, окутавший крылья самолета, отрывается от них и устремляется за мной вниз.

Глава 1

Я пришла в себя резко, как от удара, и сразу открыла глаза.

Где я?

На этот раз вокруг было тихо. Я лежала на твердом полу. Перед глазами маячил только деревянный покатый потолок со множеством старых и ржавых металлических трубок. От сквозняка еле слышно шелестели старые, мутные полиэтиленовые шторы, развешенные по всему помещению на этих трубках, как на карнизах.

Ветер тихо насвистывал унылую мелодию, просачиваясь в щели в досках.

Странное место. Больше всего оно похоже на большой старый сарай, если бы не эти странные шторы. Стены без всякого утепления, с огромными щелями – просто грубые, неошкуренные доски в один ряд. За затянутыми дырявыми пленками окнами стоял ясный день. Солнце запустило пальчики-лучи во все прорехи, в отверстия от выпавших сучков и перебирало ими рваные свисающие с потолка пленки. Где-то за пределами этого дома отчетливо слышался плеск волн.

Помещение было достаточно просторным. Как два школьных класса, между которыми снесли перегородку. Входную дверь я не видела из-за этих дурацких клеенок. Напротив меня, у другой стены, стояло несколько старых шкафов. На дощатом не очень ровном полу валялось ржавое ведро. Все вокруг было таким ветхим, что сразу понятно: это место давно и безнадежно заброшено. Интуитивно я ожидала запаха туалета – ведь известно, во что быстро превращаются все пустые помещения, но здесь было непривычно чисто и пахло морем.

Ни разу не была на побережье, но сразу поняла, что это его запах. Йод, водоросли, соль и ощущение свежести и мягкого тепла. Сразу захотелось выбежать наружу и посмотреть на морскую даль. Вскочила на ноги, и тут мое внимание привлек узор на полу. Мои кеды касались самого его края, поэтому я невольно сделала шаг назад. В грубых досках пола как будто гигантским прессом выдавили линии. Несложный лабиринт из полукругов размером где-то два на два метра. Пять дорожек входа и столько же выходов в центре приводили к углам пятиконечной звезды. На конце лучей лежали предметы: блестящая позолоченная застежка или пряжка от какого-то ремешка, кукла, маленькая глиняная лошадка, бумажный самолетик из тетрадного листа и брелок в виде голубого прозрачного дельфина. Около входов в лабиринт можно было разглядеть маленький силуэт топора с двумя полукруглыми лезвиями.

Присела и коснулась пальцами линии у самых ног. Ощущение было странным – борозду в доске в сантиметр глубиной и пару сантиметров шириной, чтобы можно было вести по ней двумя пальцами, не вырезали, не выточили, а именно выдавили. Узор дерева сохранялся. Словно кто-то смог расплавить древесину, приложить к ней огромный штамп, а затем вернуть ей изначальную твердость.

Осторожно шагнула внутрь лабиринта, но ничего не произошло. Сделала еще шаг и оказалась в центре. Дотронулась до куклы и попыталась взять, однако та не поддалась, как будто была намертво приклеена к полу. Попробовала сдвинуть самолетик, но бумага внезапно обрела жесткость стали. Не то что поднять, даже крыло не получилось согнуть ни на миллиметр. С испугом отдернула ладонь, как от горячего утюга.

Мой ночной кошмар продолжался! Живо вспомнился пустой салон самолета и страшная желтоглазая хищница. Я что, снова во сне? Только там обычные предметы ведут себя так, как им вздумается. Так и буду бесконечно просыпаться? Я хочу домой! Что надо сделать, чтобы проснуться окончательно?

Ущипнула себя со всей силы за руку и даже зашипела от боли, но ничего не произошло. Подошла к стене, двинула по ней кулаком и запрыгала на месте, сжимая ушибленные костяшки кулака в другой руке.

Нет, во сне такой боли не может быть. Я бы уж точно проснулась. Но где я тогда? И как здесь оказалась? Не упала же с самолета в самом деле. Однако в памяти осталось только пробуждение в кресле под гул турбин… и все. Лихорадочно пыталась вспомнить хоть что-нибудь, но создавалось ощущение, что вместо воспоминаний одна черная пустая комната. Я только бессмысленно шарю в пустоте руками. Тут меня прошиб холодный пот, а по коже пробежал электрический разряд страха, от которого подогнулись ноги, и я осела на пол. Потому что я задала себе самый главный вопрос и не нашла на него ответа.

КТО Я?

Не помню.

Вообще ничего не осталось. Ни имени, ни возраста, ни воспоминаний о доме, ни даже лица матери. В памяти черная пустота. Чем больше всматриваешься в нее, тем больше кружится голова, а виски сжимает страх. Там ничего нет, кроме бездны.

На глаза навернулись слезы. Что же мне теперь делать? Я неизвестно где и не помню не только дорогу домой, но и вообще есть ли у меня этот самый дом. Из меня словно вытряхнули меня саму. Оставили скелетик с мышцами, как оболочку, а внутри одна пустота. Как у куклы. Меня нет. Все, что составляет личность, стерли. Лихорадочно пыталась вспомнить хоть что-нибудь, хоть одну маленькую детальку, но ни одного воспоминания, ни одной привычки. Ничего. Пустота. Черная бездна.

Следом за страхом пришло отчаяние.

Нет! Нет! Почему это случилось со мной?! Я не хочу! Это еще хуже, чем умереть. Даже быть «овощем» на больничной койке и то не так больно и страшно. Там ты хоть не осознаешь, что с тобой что-то не так, а я бесполезная, беспомощная оболочка человека, которая чувствует боль, страх и отчаяние, а сделать тоже ничего не может.

Забилась в угол, обняла колени руками, уткнулась в них носом и зарыдала. С каждой секундой я все больше осознавала весь ужас ситуации. Мне же никто не поможет, и это было страшнее всего. Мама не придет на плач и не спросит заботливо, что случилось, как бы мне этого ни хотелось! Я же чувствовала, что где-то она есть. Ласковая, теплая, всесильная. Одни ощущения. Только вот даже лица в памяти не найти.

Мне вообще никто не поможет.

Что будет, если я обращусь к прохожему и скажу, что у меня амнезия? Меня отведут в полицию. Там промучают несколько часов, пытаясь помочь вспомнить хоть что-нибудь, а затем вызовут санитаров, которые отвезут меня в психбольницу. Если я оказалась далеко от дома, то никто не опознает меня по опубликованным пару раз в местных газетах фотографиям. Никто не придет на помощь. Я всю жизнь буду видеть только крашеные стены палаты психушки. Состарюсь и умру, так и не выйдя за ее пределы.

Мерзкий внутренний голос, брезгливо наблюдавший со стороны за моими страданиями, равнодушно подметил, что я же помню все вот это: полицию, больницы, газеты… знаю даже, что на самолетах не летала. То есть память покинула меня не полностью.

Почему же самое главное вылетело из головы, как будто кто-то взял ластик и стер из мира конкретно меня? Все вокруг осталось, а вот конкретно от этого человечка – только пустота.

Не знаю, сколько прошло времени. Мне казалось, что целая вечность, но солнце только перешло из одного окна в другое. Часов у меня не было. Да у меня вообще ничего не осталось. Светлое, цвета выбеленной слоновой кости платье до колен да льняные кеды с белой подошвой и шнурками. Ни украшений на шее, ни браслетиков, ни колечек. Ничего, что могло бы стать хоть какой-нибудь приметой или подтолкнуть воспоминания.

Мне хотелось умереть прямо тут от безысходности и горя, но и это тоже было страшно. В голове только крутилась фраза жуткой женщины в самолете, что больше всего она презирает трусость. Да, я трус. Да, мне себя жалко. Жалко до истерики. И я никогда не выползу из этого угла, потому что, что бы ни было дальше, будет только хуже!

Я сдалась укору моего мудрого и циничного второго голоса, который в конце концов заявил, что, сидя в четырех стенах, как в гробу, я ничего не узнаю о себе и уж точно ни на шаг не приближусь к тому, чтобы вспомнить дорогу домой. И уж если я не готова помереть прямо здесь и сейчас, то надо взять себя в руки, оторвать задницу от пола и выползти наружу.

Скрипучая деревянная дверь открылась, я сделала два шага по песку и ахнула.

Море!

Высокие горы окружали просторный залив, и его можно было бы принять за озеро, если бы не казавшаяся отсюда совсем небольшой брешь в скалах, через которую проглядывала синяя бесконечная гладь. Вроде бы такие бухты назывались фьордами – слово неожиданно всплыло в памяти, – только вот от этого названия веяло холодом, снегом и туманами, а здесь плескалось теплое, ласковое море. Ветра не было, и волны высотой с ладошку тихо, ласково шлепали по камешкам на берегу.

Огромная, бесконечная стихия дышала со мной в унисон. Каждый маленький набегающий на берег гребешок как вздох. Шуршит у самых ног, гладя и без того обточенные до блеска камешки. Я подбежала к воде и поздоровалась с морем, протянув пальцы набегавшей волне. Почувствовала нежное, теплое прикосновение, как завороженная, сняла кеды и вошла в воду по щиколотку.

Море шептало: «Успокойся».

Море гладило мои ноги: «Ничего не бойся».

Волны щекотали кожу: «Поиграй с нами».

Никогда не думала, что оно… такое. Бесконечное и вместе с тем родное. Как руки матери, обнимающие младенца.

Я обернулась. На пляже никого не было. Небольшой поселок виднелся чуть выше по склону холма. Странный дом или, скорее, сарай, в котором я очнулась, стоял на берегу один-одинешенек.

Стащила платье, бросила его на большой камень у воды и зашла глубже.

Мне все равно некуда спешить. Что бы там ни ждало меня в городе – оно может потерпеть еще часик, а море – нет.

Оказалось, что плаваю я достаточно плохо, и все же у меня не было страха перед глубиной. Совсем никакого. Ощущение, что я в руках матери, никуда не пропало. Мне здесь ничего не грозит. Я плыла навстречу солнцу, не думая ни о чем. Мне здесь было хорошо. Я не знала, когда захочу повернуть назад, да и захочу ли. Там, на берегу, – проблемы. Здесь – спокойствие и умиротворение. Как будто вернулась в родную стихию. Только откуда такое ощущение, если твердо знаю, что увидела море в первый раз, да и восхищение, которое испытала при виде бесконечной синей дали, тоже было впервые?

Такой восторг просто не мог возникнуть, вырасти я где-нибудь здесь, на берегу, а значит, я далеко от настоящего дома. Как будто самолет не был сном и меня реально сбросили с большой высоты в неизвестные края.

Темное большое тело промелькнуло рядом в глубине. Потом еще одно. Я остановилась и зависла на одном месте. Что это может быть? Вода здесь прозрачная – видно очень далеко. Темный силуэт промчался метрах в пяти, и из воды неожиданно выпрыгнул дельфин, подняв тучу брызг.

Ощущение гармонии тут же пропало. Мое одиночество грубо нарушили эти фыркающие хулиганы. Любопытно им, видите ли. Кружат вокруг, присматриваются. Наглое и беспардонное влезание с ногами, то есть с ластами, в чужое личное пространство.

Немного расстроенная, развернулась и погребла к берегу. Все-таки сколько ни откладывай волнующее и вызывающее страх путешествие в ближайший поселок, но мне придется это сделать. Может, найду хоть какую-то подсказку: если не кто я, то хотя бы где оказалась.

Пока сохла на солнышке и натягивала платье, мой рациональный внутренний голос смилостивился над такой плаксой и тряпкой, как я, проснулся и подсказал, что, возможно, все не так уж и плохо. Куча людей мечтает начать жить с чистого листа, а мне, похоже, предоставили такой шанс в реальности. Кто его знает, какова была та жизнь, о которой я забыла? Может, я предпочла ее забыть? Может, и не надо никуда возвращаться? С другой стороны, альтернатива-то какая? Если не вспомнить и не найти дорогу домой, то что? Жить как бомж в завешенном пленками сарае или сменить его на больничную палату и пожизненное заточение? Нет уж, спасибо. Внутренний голос мудро замолчал. Иди, дескать, девочка, дерзай. Чуть позже поговорим.

Вдоль берега слева направо тянулось шоссе в два ряда. Машин на нем почти не было. Пока натягивала платье, протарахтел только один старенький грузовик. За дорогой, чуть выше, взбирался по крутому склону горы небольшой городок или, скорее даже, деревня. Отсюда она вся просматривалась как на ладони. Несколько десятков домов да кривая церквуха с дырой в куполе. Правее меня залив заворачивал широкой дугой, и километрах в двух-трех на похожем пологом склоне огромной горы виднелся уже настоящий город. До него можно было дотопать за час или даже меньше, но я пока не рискнула туда идти. Лучше посмотреть то поселение, что поближе да поменьше.

Напротив пляжа как раз был Т-образный перекресток, и указатель поворота с шоссе объяснял, что местечко напротив меня называется «Доброта». Что ж, начало позитивное.

Судя по только начавшим желтеть листьям на деревьях и кустах, я проснулась в начале осени. А когда заснула? На такие дешевые приемы пустота в памяти не купилась. Все равно не помню. А вдруг я в летаргическом сне проспала много лет? Слово-то какое выкопала в памяти – летаргический. Нет чтобы что полезное вспомнить.

Интересно, а во время комы растут? Наверняка да. Тогда вряд ли я провалялась без сознания очень долго. Своего лица я еще не видела, но руки были молодыми.

Ближайшие к воде дома оказались пусты. Закрытые ставни с замками и такие же увесистые замки на воротах. Навстречу прошла сгорбленная старуха с мутными, как у зомби, глазами. Небось слепая, да еще и глухая. Чего ее мучить вопросами?

Из двух с виду заброшенных дворов на меня начали лаять собаки. Одна сидела на цепи за высоким забором, и я ее не видела, а вот вторая кидалась на проволочную сетку с такой яростью, что, казалось, вот-вот ее перегрызет. С ощеренных клыков разлетались брызги слюны. Я отскочила подальше и постаралась поскорее миновать этот участок. Чего эта псина на меня так взбесилась? На бабку вон не лаяла.

Людей больше не встречалось. Пришлось пройти метров триста, прежде чем вышла в центр поселка, где была хоть какая-то жизнь. У фасада древнего храма на небольшой площади и протекала вся местная активность. Три старушки пытались продать хоть кому-нибудь разложенные на старых деревянных ящиках овощи. Имелась и пара магазинов – эдакие странные гибриды мелкой лавочки и супермаркета. В воздухе ощущалась всеобщая вялость и расслабленность. Никто никуда не спешил, да и особо ничего не хотел. У продавщиц, похоже, главной задачей являлось отстоять для очистки совести на этом месте до какого-то одного им известного часа и с чувством выполненного долга отправиться домой, потому что ни прохожих, ни тем более покупателей на площади не наблюдалось, если не считать какого-то поддатого дедка, прицепившегося к одной из старушек.

Странно, но я ощущала, что за мной наблюдают. Тяжелый такой взгляд, от которого спина чешется. И все же, сколько ни вертелась, никого, кто смотрел бы в мою сторону, не заметила, да и взгляд все время чувствовался где-то позади.

Возле церкви стоял прислоненный к стене мотороллер. Мельком взглянула на него, но тут же вернулась и долго пристально осматривала, пытаясь поймать какую-то важную промелькнувшую мысль. Чем-то он меня привлек же. И тут сообразила: зеркальце на руле! Жизнь с чистого листа – это, конечно, забавно, но давайте начнем сначала. Я вообще кто?

Подбежала, нагнулась и уставилась на свою физиономию.

На вид я бы дала себе лет четырнадцать-пятнадцать, хотя тут можно и ошибиться. Кто его знает, насколько быстро я взрослела. Что можно было точно сказать – я не проторчала в коме кучу лет. Ну максимум годик.

Из отражения в маленьком зеркальце на меня смотрела совершенно незнакомая худая невысокая девушка. Светло-русые длинные и уже изрядно спутанные волосы. М-да… где бы расческу найти. Еще одна ночь в сарае, и я никогда их не расчешу. Глаза светлые. Не поймешь – то ли зеленоватые, то ли голубые, то ли серые. Какой-то неоднозначный цвет. Губы тонкие и бледные.

Обреченно вздохнула. Я была явно не в своем вкусе и красавицей, к сожалению, назвать себя совсем не могла. В светлой одежде так вообще блеклая невзрачность. Учитывая лохмы на голове – просто пугало.

Плохо было то, что я себя совершенно не узнала. Но ведь у меня не было ощущения, что нахожусь в чужом теле! Руки и ноги двигались так, как давно привыкли. Думаю, окажись я вдруг в теле какой-нибудь здоровой дылды, то точно теряла бы равновесие на каждом шагу и путалась в конечностях. Нет, этот одноместный скелет определенно был моим, родным. Просто я все забыла, включая свое лицо.

Поправила волосы, мешавшиеся перед глазами, завела прядь за ухо и тут же подумала, что жест-то автоматический. Я часто так делала. Привыкла к этой длине волос и к тому, что непослушная прядка все время маячит перед лицом. Все-таки я – это я. Только пустая внутри, как коробка из-под шоколадных конфет. Упаковка осталась, а внутри пустота, и мне надо наполнить ее заново.

Почему-то мне показалось, что стекло мотороллера тонировано. Себя я видела превосходно, но вот дома на другой стороне площади были подернуты темной дымкой. Странный эффект. Жаль, а то я хотела хоть в отражении, не поворачиваясь, присмотреться и понять, откуда такое ощущение чужого взгляда. Оно же как раз с той стороны. Вдруг замечу чье-нибудь лицо в окошке, а тут какое-то темное марево все закрыло.

Отлипла от зеркала и решила обойти площадь. Унылый пожилой мужчина в грязноватой рубашке и неясного бурого цвета штанах с вытянутыми коленками все еще активно спорил с одной из старушек. Подошла поближе и вздохнула с облегчением: я понимала их речь. Больше всего боялась, что окажусь где-нибудь за границей и никому не смогу ничего объяснить. Здесь все-таки говорили на моем родном языке.

Предмет спора мне был совершенно непонятен. Речь шла о каком-то их общем знакомом. Зарежет он петуха к празднику или не зарежет.

Вежливо постояла рядом, раздумывая, что бы спросить. «Простите, не подскажете, в какой я стране?» – так посмотрят, словно на сумасшедшую. Еще полицию позовут. Главное – я была не уверена, что, даже если ответят, мне это название хоть что-нибудь даст.

Да что ж это такое-то! Какой же вопрос задать? Город я и так выяснила. Узнать время или год? И зачем это мне, если я не помню, когда… пропала? Заснула? Исчезла? Узнать дорогу до ближайшего крупного города? Так вон он. Отсюда видать, дальше по берегу залива в часе ходьбы. Вроде все, что нужно, мне и так известно, да вот толку-то.

Я ждала, что они сами меня заметят и как-то среагируют, но тетки были до ужаса невежливыми и невнимательными. У них, можно сказать, покупатель перед носом, а они даже не взглянули в мою сторону. Много они так наторгуют.

К моей ноге подошла кошка и потерлась о щиколотку. Машинально, все еще обдумывая, что бы сказать, наклонилась, погладила ее, а когда выпрямилась, то одна торговка недовольно и как-то рассеянно покосилась в мою сторону и тут же отвернулась.

– Это ваша кошка? – спросила я. Может, ее гладить нельзя?

Ноль реакции. Как будто меня и нет тут вовсе.

– Извините! – громко сказала я. – Как мне пройти к автобусной остановке?

Опять стоят как истуканы. Нарочно, что ли, игнорируют? Ну не слепые же они!

Осторожно тронула ближайшую торговку за плечо. Старуха обернулась, пошарила взглядом, смотря как будто сквозь меня, недоуменно хмыкнула и отвернулась.

По спине пробежал неприятный озноб. Медленно провела рукой у женщины перед глазами, полностью перекрыв ей обзор, но она продолжала смотреть на старика как ни в чем не бывало. Как будто моя ладонь была абсолютно прозрачной. Как будто меня и вовсе не существовало.

Я сделала маленький шаг назад.

Словно загипнотизированная, разглядывала их лица, не понимая, как можно меня не видеть, и только тогда заметила, что у них совершенно мертвый взгляд. То есть эти существа двигали глазными яблоками совсем как люди, только вот радужка была подернута какой-то мутной пленкой. Говорят, что глаза – это зеркало души, дескать, через них видно искру жизни. Так вот, у тех, кто стоял передо мной, души не было. Ее как будто вынули. Так обычно смотрят зомби в ужастиках.

Я непроизвольно отпрыгнула, пока старушки не впились своими желтыми гнилыми зубами в мою руку или шею. Это резкое движение почему-то привлекло их внимание – сразу две торговки невольно стрельнули глазами в мою сторону и тут же опять потеряли ко мне всякий интерес. Хорошо хоть не набросились, как настоящие зомби. Хотя нет. Те мертвые и разлагаются, а эти все-таки снаружи вроде как живые.

В голове всплыла фраза из какого-то документального фильма о том, что лягушки и некоторые рептилии видят только движущиеся предметы, и я тут же все поняла! Это нелюди! Они только прикидывались обычными. Надели человеческое тело, как костюм, но мутный и потухший взгляд выдавал их с головой. Так могла бы смотреть кукла, а не живой человек.

Это какие-то жабы. Рептилоиды. Монстры, замаскировавшиеся под людей!

Развернулась и со всей мочи побежала прочь, назад к берегу. В мозгу пульсировала только одна паническая мысль: скрыться, спрятаться от них хотя бы в том сарае, где я проснулась.

О господи, куда же я попала?

Глава 2

Сидела и дрожала, как осиновый лист на октябрьском ветру. Боялась даже нос на улицу высунуть, а там тем временем сгустились сумерки. Солнце закатилось за темные горы, а в мою дверь постучались проблемы. Точнее, они даже стучать не стали – просто открыли ее ногой и возникли на пороге в виде ушастого концентрата неприятностей. Мальчишке было лет тринадцать. Самый мерзкий возраст, когда мозги еще застряли в детстве, а сил и знаний, чтобы набедокурить всерьез, уже хватает.

– Есть кто? – осторожно спросило рыжее ушастое недоразумение.

Внутри было уже достаточно темно. У меня-то глаза привыкли, а он пока ничего не видел. – Есть, – буркнула я.

– Ау, – повторил он, вглядываясь в темноту.

Этот тоже меня не видел и не слышал. Детеныш рептилоида!

Психанула, вскочила и стремительно пошла к незваному гостю, отшвыривая пленки с пути руками. Тот замер, глаза постепенно округлялись от страха. Подлетела вплотную и крикнула прямо в лицо:

– Пошел прочь!

Паренек отшатнулся, споткнулся о порог, упал на попу и пронзительно закричал. Не знаю, слышал ли он меня, но в последний момент увидел точно. Я же двигалась, причем достаточно быстро.

Рыжее чучело все никак не могло встать. Перебирало ножками, скользя каблуками по доскам, и отползало на заднице. Наконец он додумался перевернуться на живот и рванул прочь, пробежав первые метры на четвереньках.

Посмотрела на фонтанчики песка, которые он поднимал пятками, и удовлетворенно хмыкнула. Меня боялись, и это придало сил и уверенности. То, что эти существа меня в упор не замечали, было… безопасно. Я все боялась оказаться запертой в психушке, но так даже проще. Можно заняться поисками себя и дороги домой, не опасаясь излишнего внимания местных.

Если это вообще возможно – выбраться отсюда.

Вздохнула, когда поняла, что, получается, мне и спросить-то некого, случись такая нужда. Снова стало тоскливо. Утром у меня была одна проблема, а теперь две, и вторая настолько крупнее, что потеря памяти рядом с ней как воробушек на спине бегемота. Даже вспомни я, кто такая и откуда, то как убраться из этого чужого мира?

Теперь я понимала, что самолет был не просто так. Это не сон. Желтоглазая каким-то непостижимым образом увезла меня с Земли в этот далекий и странный мир и выбросила за борт. Как я сюда свалилась и почему не умерла при падении – непонятно. Еще более непонятно, как запрыгнуть на борт обратно, чтобы вернуться домой.

Ночь разливалась по пляжу, словно лужа чернил. Вроде еще недавно можно было даже газету читать, и вдруг резко свет как выключили. Выглянув в окошко, я уже еле-еле различала, где кончается песок и начинается вода. Нужно было подумать о ночлеге. Крыша над головой у меня имелась, но спать на жестком полу не хотелось совершенно. Может, здесь есть местечко поудобнее?

Побрела вдоль берега и минут через пятнадцать наткнулась на закрытое кафе с небольшим частным пляжем. Внутрь не пробраться – окна заколочены фанерными щитами, зато лежаки и клееночные матрасики для них хранились рядом, сложенные стопкой. Пластмассовые шезлонги рачительный хозяин сковал продетой через них цепью, но вот матрасики вытащить из пачки было несложно. Взяла себе парочку. Там же рядом увидела брошенный на произвол судьбы огромный зонт, который летом раскрывался над столиками кафе. Ткань порвалась в одном месте, и весь навес теперь был ни на что не годен. Отодрала тряпку от спиц – сойдет за одеяло. С трудом, отдыхая каждые сто метров, дотащила все это богатство до своего сарайчика. Если застряну тут надолго, то придется найти что-нибудь получше в качестве постели, но я очень надеялась, что обойдусь без этого. Ну день… максимум два – и выберусь. Больше я не выдержу среди этих монстров.

Соорудила себе достаточно мягкую кроватку в том месте, где проснулась утром, – рядом с таинственным узором на полу.

Что же это все-таки за квест, с этими линиями? Попыталась еще раз взять предметы в центре – бесполезно. Хотела наподдать ногой, но испугалась, что сломаю о них палец. Самолетик, брелок, пряжка, кукла и лошадка казались… незыблемыми. Вросшими корнями в саму планету. На миг мне даже показалось, что, отдери я доски от пола, вещи все равно будут висеть в воздухе в этом самом месте.

Да сам узор – это же дурацкий простой лабиринт, рассчитанный на идиотов. Его и ребенок одолеет. Если посмотреть сверху, то он и сам похож на этот самый топор, что нарисован рядом. Центральная линия ведет в середину прямая как рукоять, а остальные четыре, извиваясь, симметрично образуют как будто два полукруглых лезвия. Где-то я видела подобное оружие. Вспомнить не получалось, но в голове то и дело всплывал образ Минотавра и его лабиринта. Только в том подземном сооружении можно было заблудиться, а тут все линии приводят в центр, к этим дурацким предметам. Ни тупиков, ни разветвлений. Запутаться нельзя. Какой это лабиринт, если его невозможно не пройти? Может, с топором – это мое воображение разыгралось? Еще это чем-то похоже на извилины мозга и позвоночник посередине. Или на две ладони, бережно защищающие от внешнего мира то, что находится в центре.

Я чувствовала: лабиринт здесь неспроста. Как посмотрю на эти штуковины, которые лежат в середине, так сердце сжимается. То ли от боли, то ли от радости – не поймешь. Они что-то хотят мне сказать, да только вот я глухая. Не слышу, не помню… только чувствую. Хоть сердце мне оставили.

Уж не тот ли это Лабрис, который, по словам желтоглазой, должен мне помочь? Слово тоже знакомое, только вот где я его слышала?

Легла на клеенчатые матрасики, укрылась тканью зонта и стала смотреть на куколку. Она больше других создавала ощущение спокойствия и безопасности.

* * *

Тысяча отражений моего испуганного лица. Протягиваю руку и натыкаюсь на стекла. Слева, справа, впереди. Мои отражения, глупо улыбаясь, дружно протягивают руки навстречу, ощупывают стеклянные стены перед собой, теряют улыбку и растерянно оглядываются.

Это зеркальный лабиринт, где множество моих копий пытается найти выход. Мечусь из стороны в сторону, но выхода нет. Я заперта среди стекол. Но это невозможно! Как-то же мое тело попало сюда.

Меня ледяными клещами хватает за сердце и виски страх.

Где я настоящая? Вдруг я тоже лишь одна из копий, повторяю за хозяйкой ее движения, думая, что имею свободу выбора? Вдруг живая и настоящая на самом деле где-то там, отделена от меня десятками стеклянных перегородок? Поэтому и нет выхода: я лишь зазеркальный клон. Поэтому и не помню ничего – попросту не имею права на память. Она не моя. Воспоминания принадлежат той, настоящей, а я – всего лишь потерявшееся в зеркалах отражение.

Бью кулаком по стеклу, но куда там. Я не в силах разбить их. Куда ни иду, везде натыкаюсь на другие отражения. Со всех сторон на меня глядят вытаращенные от ужаса глаза с навернувшимися слезами.

Я безнадежно заблудилась в лабиринте. Может, из него совсем нет выхода, и моя судьба теперь сидеть за стеклом и повторять чужие движения?

* * *

Проснулась в холодном поту. Выдиралась из липких объятий сна с мимолетным ощущением надежды, что вот сейчас кошмар закончится и я проснусь дома в своей кроватке, рядом с родителями. Даже поверила в это на краткий миг.

Открыла глаза и заплакала. Снова этот чертов сарай.

Сколько времени пройдет, прежде чем я перестану в полудреме ощущать себя дома? Прежде, чем я свыкнусь с тем, что застряла тут навсегда. Говорят, новая привычка формируется у человека через двадцать один день. Значит, осталось еще двадцать, и я буду спокойно просыпаться тут, в домике с дырявыми дощатыми стенами, и перестану плакать спросонья оттого, что меня вновь обманули ощущения.

Нет, не хочу! Не хочу здесь оставаться так долго!

И тут я замерла: голоса! В моем сарайчике! Так вот что меня разбудило!

Судя по тону – мальчишки. Двое или трое. Подростки, чуть младше меня.

Быстро села на матрасах. Мельком глянула в окно: оттуда через мутную пленку в сарай пытался прорваться яркий солнечный свет.

Шаги приближались. Из-за того, что помещение было завешено толстыми полиэтиленовыми полосами, в лучшие времена бывшими прозрачными, а ныне ставшими мутно-желтоватыми, я пока не видела, кто именно ко мне пожаловал. На всякий случай встала с импровизированной кровати, прошла немного навстречу гостям, прижалась спиной к стене и замерла.

– Может, пойдем отсюда? Рыжий говорил, что тут призраки живут. – Голос мальчика помладше. Он явно дрожит от страха.

– Рыжий – трус. Ворона каркнет – он со страху обосрется. Нет тут никого, видишь? Зато тут нас никто искать не будет. – Второй говорит более хрипло. Голос уже начал ломаться, значит, этому лет четырнадцать. Парень храбрится, но я слышала, что на самом деле он тоже трусит.

Пара мальчишек показалась из-за колышущейся на сквозняке старой клеенки. С возрастом я все-таки ошиблась. Ровесники, и обоим лет по тринадцать. Один пухленький и низенький, а второй высокий, красивый и крепкий. Когда вырастет, будет сильным и мускулистым юношей. Надо же, с виду совсем как настоящие пацаны. Почти как люди. Выдавало их только одно. Они скользили по мне взглядом и в упор не видели.

– А ты знаешь, что тут раньше было? – спросил толстячок.

– Нет. Да какая разница?

– А я слышал. Рыжий говорил, что скотобойня. Потому и пленки везде висят. Чтобы брызги крови со стен не отмывать.

Я с интересом огляделась. А что? Вполне может быть. Больше всего эти свисающие лохмотья ассоциировались у меня с затянутой пленкой операционной или хотя бы с душевой на восемь персон, но скотобойня тоже подходит. Понятно, почему этот сарайчик до сих пор никто не оприходовал под какую-нибудь кафешку.

Старший остановился и с опаской огляделся, невольно ища глазами подтверждение этих слов. Он сейчас стоял совсем рядом. Руку протяни, и можно за ухо ущипнуть. Я едва сдержалась. Соблазн был очень велик, но мне захотелось провести более важный эксперимент. Для этого им надо было преодолеть еще одну завесу из пленки и пройти метра три до того места, где я кое-как оборудовала себе место для сна. Мне было очень интересно, что они увидят на полу.

– Тут знаешь скольких убили! Говорят, что не только коров. Раньше, когда бандиты всем заправляли, здесь и людей разделывали, чтобы потом спрятать трупы. Когда вокруг так много крови, никто лишнюю не заметит, – продолжал пугать полный мальчишка, хоть и сам трясся от страха. – А теперь тут призраки убитых водятся. Вот ей-богу! Рыжий говорил…

– Заткнись! – нервно прикрикнул высокий. Он сам вздрогнул оттого, что получилось так громко, с опаской оглянулся, скользнув по мне взглядом, глубоко вздохнул, набрался смелости и пошел дальше.

Когда вчера прогнала лопоухого, думала, что уж точно обезопасила себя от всей окрестной детворы. Наивная. Похоже, для них тут теперь как медом намазано. Дом с привидениями!

«Три, два, один», – посчитала я мысленно, закрыв глаза.

– Тут что, живет кто-то? – Это высокий увидел мою постель. Вот почему ее видит, а меня нет, а? Как они вообще различают неподвижные предметы, если живое видят только в движении? Эхолокацией пользуются, как летучие мыши?

– Ой… тут рисунок на полу какой-то! – вскрикнул младший.

Они видели лабиринт! Я внутренне возликовала и чуть было не захлопала от радости в ладоши. Значит, это не мой бред! Я не сошла с ума! Он существует на самом деле!

– Может, пойдем отсюда? Тут что-то не так. Может, здесь секта какая собирается? Вон, пентаграмма на полу, – заканючил пухленький.

Старший колебался, разглядывая выдавленные в полу линии.

Ну вот. Они не наклонились и не попытались поднять лежащие на углах звезды предметы. Значит, не видели их. Как жаль! Почему линии видят, а тот же самолетик нет? Странно и непонятно. Все, что я хотела, уже выяснила, так что мне стало неинтересно наблюдать за ними. Настала пора выпроводить непрошеных гостей.

Шумно вздохнула и пошла к центру сарая, раздвигая руками висящие пленки и клеенки. Не знаю, видели ли мальчишки мой силуэт или для них все пришло в движение само по себе.

– Что это было? – пискнул толстячок.

– В… ветер, – неуверенно ответил второй.

М-да. То ли слишком смелые, то ли страшные тугодумы. Придется объяснить конкретнее. Наподдала ногой старое ведро у стены. В окружающей тишине это было как удар грома. Гремя, оно покатилось под ноги парней. Те все стояли на месте, выпучив глаза.

Подошла к старому пустому шкафу в углу сарая и медленно открыла дверцу. Ржавые петли заскрежетали так отвратительно мерзко, что даже у меня кровь в жилах стыла. Видеть, что именно издает такой звук, мои гости никак не могли.

Этого хватило. Толстячок заорал, как недорезанный поросенок, и оба парня бросились к выходу. Решила добавить страху, чтобы уже точно больше никто из их компании сюда не сунулся. Быстро подскочила к двери на улицу и с грохотом захлопнула ее прямо у них перед носом.

Высокий, кажется, заметил мое слишком стремительное движение, уставился куда-то в район моего пупка и теперь медленно кривился в гримасе страха. Выглядел он таким беспомощным и маленьким, что я даже пожалела его. Фокус с дверью, наверное, был лишним. Как бы ему штаны не пришлось теперь менять.

Хотя вот от него я меньше всего ожидала такой паники. Почему всегда так: тот, кто больше всех храбрится и подшучивает над страхами других, на поверку оказывается самым большим трусом. Высокий истошно заверещал, как девчонка, выпучив глаза и стоя всего в паре метров от выхода. Младший же, хоть и с перекошенным от испуга лицом, но шагнул к двери и дернул ручку. Та, понятное дело, открылась. Мальчишка выбежал на пляж и рванул по песку так, что только пятки засверкали. Его другу понадобилось еще три долгих секунды, чтобы осознать, что путь свободен. С трудом переборола искушение опять перекрыть ему выход. Он так и помереть со страху может. Пусть бежит. Такой урок, думаю, надолго запомнит.

Как только сарай опустел, я снова громко хлопнула дверью. Это добавит им прыти.

Вернулась к своему лежбищу, села на него скрестив ноги и уставилась на пентаграмму. Тяжело вздохнула и погладила пальцем крылья самолетика. Вроде бы мягкая тетрадная бумага, а как из камня сделана. О край даже порезаться можно.

Кто и что хочет мне сказать этими предметами? Я чувствовала: лабиринт – это очень важная загадка. Возможно, самая главная. Жаль только, что я совершенно не понимала, как с ней быть. Водила пальцем по линиям, проходя узор снова и снова от предмета к предмету, но никакого толку.

Вспомнила сон с зеркалами и передернулась от страха. Может, и впрямь я не настоящая? Или, может, вот только что родилась? Вдруг меня до этого вообще не было и вчера я просто появилась на полу этого сарая? Ведь все, что про себя помню, так это то, чего точно не делала. Не видела моря, не летала на самолетах… хотя откуда я тогда вообще знаю, что такое самолет?

Окончательно запуталась и поняла, что, пока сижу здесь, ничего не добьюсь и не пойму. Может быть, в большом городе моя память даст еще какие-нибудь подсказки?

Страх перед рептилоидами испарился вместе с убежавшими пацанами. Эти твари не опасны. Я для них невидимка, так что это скорее они меня бояться будут. Но прежде чем идти в город, нужно искупаться. Море опять звало меня шелестом волн, и сопротивляться искушению снова погрузиться в его ласковые объятия я не могла.

Сбросила одежду, даже не оглядываясь по сторонам, – все равно никто меня не видит, что голую, что одетую. Вошла в воду и поплыла на середину залива. Вот, кстати. Плавать-то умею. Плоховато, но движения явно знакомые. Ведь научилась где-то. Хотя вроде новорожденные от природы умеют держаться на воде. Откуда я это знаю? Тьфу, мозг вывихнуть можно.

Как только отплыла подальше от берега, вновь рядом замелькали темные силуэты. Дельфины настойчиво приплыли мешаться. И ведь они-то меня прекрасно видели. Один вынырнул и уставился прямо на мою физиономию.

– Кри-и-ия, – прощелкал зубастый клюв, а в моей голове возникло ощущение. Образ, который тяжело облечь в слова, потому что в нем было сразу много смыслов. «Ты потерялась, отбилась от стаи, уплыла от всех».

Замерла на месте, изумленно глядя в черный лукавый глаз.

Дельфин со мной разговаривал. И, самое странное, я его понимала!

Глава 3

Держалась на воде на месте и разглядывала своего неожиданного собеседника. Как ему ответить-то? Просто кивнула.

– Да, потерялась, – сказала вслух. Ноль реакции. Смотрит и ждет.

Если от его треска в голове рождаются образы, может, так же и отвечать надо?

Закрыла глаза и попыталась вспомнить дом, маму, отца. Как всегда – ничего. Щемящая пустота. Наполнила мысли этой горькой тоской по воспоминаниям о родных и повторила:

– Да, я потерялась.

Дельфин сразу нырнул. Спустя пару секунд на меня смотрело уже две мордочки. Затрещали и засвистели наперебой. Каждый образ, возникающий в мозгу, имел сразу множество значений.

«Стая/семья рядом. Потерялась/уплыла твоя, но в глубине/в море/в доме есть другие. Плыви с нами».

– Глупышки, – грустно улыбнулась я. Они были хоть и разумны, но совсем как маленькие дети. – Я вам не русалка. Мне в глубину нельзя. Я утону.

– Ни-ки-ки, – возразил тот, что осмелился приблизиться ко мне первым.

Решила так его и называть – Никки. Дельфин опустил голову в воду, подплыл, уперся своим большим резиновым лбом мне в грудь и запел.

В этой песне не было слов, но я понимала ее. Это был поток ассоциаций, чистая эмоция, которая проникала сразу в душу, минуя мозг. Никки пел о том, как он рад, что в этой закрытой бухте много рыбы и быстрых шумящих зверей. Он также поведал и о радости встречи со мной. Я первая смешная двухвостая без ласт, которая умеет говорить с ним. Но я не такая, как те, на суше. Они тверже, а я как вода. Настоящая.

Тут я не поняла, что он хотел сказать.

Молодая дельфиниха тут же подхватила песню и поделилась со мной восторгом от того, как она наперегонки плавала с каким-то быстрым катером сегодня рано утром. Я схватила образ из песни и поняла, что это за быстрый твердый зверь носился по бухте – в голове возникла картинка катера.

Протянула руку и погладила ее теплый резиновый бок. Как странно. В мире людей я чужая. Выброшенная на обочину старая пустая кукла, которую никто не хочет замечать. А здесь – своя. Меня понимают, жалеют и хотят помочь.

Они почувствовали мою грусть и поняли. Говорить слова было необязательно. Никки снова спел, что я потеряла свою стаю и теперь живу среди этих странных двухвостых, которые не понимают ни меня, ни дельфинов, и вновь позвал в глубину. Он рассказывал, что только там настоящая радость. И там так много семей, что я точно найду свою.

Тяжело вздохнула и похлопала его по плавнику. Мою потерю точно не найти посреди моря. Вода – моя стихия, это точно. Вон и эти, с лукавыми мордочками, приняли за свою. Это значило, что я, скорее всего, не на Земле. Здесь по суше ходят рептилоиды, а в океане обитают говорящие дельфины. Конечно, я точно не помнила, но почему-то была уверена, что в моем родном мире люди их не понимают.

Никки опять подставил под руку плавник. Я наконец поняла, покрепче обняла его, и мы помчались! Брызги били в лицо, и я с трудом могла вдохнуть, но все равно это был чистый восторг. Дельфин перевернулся на спину, я схватилась сразу за оба плавника и приникла к теплой коже. Никки нырнул вместе со мной и неожиданно выпрыгнул из воды. Мы вместе сделали сальто в воздухе и аккуратно вошли в воду – удара я почти не почувствовала. На проплывающем вдали катере люди чуть не свешивались за борт, показывая в нашу сторону пальцем. Интересно, что они видят? Двух резвящихся дельфинов или же и русалку вместе с ними?

Никки хотел меня развеселить. Он пел, что нельзя же быть такой невыносимо грустной. Вскоре это ему удалось. Я смеялась и визжала, как маленькая девчонка. Мы гоняли по бухте, брызгались друг в друга, ныряли настолько глубоко, насколько у меня хватало дыхания, и даже вместе охотились на медленных и неуклюжих рыб. Он учил меня плавать. Даже не знаю как, но от образов, которые он посылал в мою голову, мышцы сами двигались как надо. Тело изгибалось так, как привыкли плавать дельфины. Я уже могла двигаться под водой, даже не шевеля руками!

Очнулась, только когда солнце перевалило зенит и начало сползать к темным, покрытым лесом горам. Я хотела же город сегодня посмотреть! Похлопала дельфина по боку и попросила отвезти к берегу. На сегодня хватит.

Как сошла на сушу, помахала им рукой.

– До завтра! – крикнула, стараясь передать им радость от встречи и ожидание следующей. Мне показалось, что они поняли.

Чуть обсохла на солнце, надела платье, вышла на неширокое шоссе и потопала в ту сторону, где на склоне горы было рассыпано множество домов.

С противоположной от моря стороны дорога ограничивалась почти вертикальными светло-бежевыми скалами, с которых на старый асфальт постоянно осыпались мелкие желтоватые камешки. Раздавленные в пыль колесами машин, они окрашивали всю дорогу в непривычный бежево-желтый цвет. Прямо дорога из желтого кирпича. Вот только в какой такой изумрудный город она меня приведет и будет ли там Великий Гудвин, который сможет вернуть меня назад к маме?

Редкие домики пригорода постепенно слились в один ряд, а от шоссе появились ответвления вверх. Скорее всего я уже шла по городу. Шлепала по пустым улицам, разглядывая редких, в основном пожилых, прохожих и закрытые в рабочее время магазины и грустнела с каждой минутой.

Этот город умирал. Чтобы поставить такой диагноз, не нужно было быть крутым специалистом. Все было понятно даже с первого взгляда. Слишком много стариков на улицах и табличек «продается» на окнах домов. Судя по выцветшим краскам, многие из них безнадежно зазывали наивных покупателей уже несколько лет. С изобилием объявлений о продаже могли поспорить только не менее старые надписи о сдаче жилья. Найти дом, в котором просто жили люди, не мечтающие избавиться от своей недвижимости, было нелегкой задачей. Жизнь вливалась сюда на летнее время вместе с толпой отдыхающих, заполнявших сдающиеся посуточно виллы, и затихала после окончания бархатного сезона, когда даже хозяева домов паковали чемоданы и перебирались куда-то за горный хребет.

Когда-то город процветал, и это было заметно, но с тех пор какая-то далекая столица или даже, возможно, соседнее государство прогрызли тоннели, дотянулись до него своими щупальцами дорог, опутали и начали высасывать соки. Теперь здесь обитали только постаревшие женщины и усталые мужчины с потухшим взором.

Немногочисленные дети с радостью заканчивали учиться в полупустых классах, паковали вещи, умилялись прощальным слезам на щеках матери, обещали писать и исчезали насовсем. Их забирала к себе столица, чтобы переварить и через несколько десятилетий выплюнуть изнеможенных, опустошенных стариков обратно. Те возвращались в свой родной городок «к корням», как, наверное, они говорили. Приходили сюда доживать и умирать. Вместе с ними постепенно погибал и город.

Я, как детектив или доктор, поняла диагноз по мелким, незначительным деталям и симптомам. Мне не встретилось ни одной детской коляски или площадки для игр, не говоря о беременной женщине. Столько домов прошла и не увидела работающей школы или детского сада. Только одно заброшенное здание без окон и перекрытий, очень похожее на то, где полагалось учиться детям. Конечно, какие-то подростки здесь жили – как минимум уже трех я прогнала из своего сарайчика, но их было неприлично мало для такого большого города. Ни одного детского голоса за всю прогулку я так и не услышала.

Лет через десять это поселение окончательно вымрет. Будь я на Земле, то, возможно, начала бы переживать, но этих, с мутными неживыми глазами, мне было не жаль. Это не мои проблемы. Это не мой мир.

О… только подумала о детях – и вот на тебе. Мальчик лет восьми сидел на бордюре у дороги и плакал. Хотела было подойти, узнать, что случилось, и, только уже сделав пару шагов в его сторону, вспомнила: бесполезно. Не увидит.

Вообще рептилоиды в городе все-таки походили на зомби. Внешне вроде почти как люди, если не считать потухшего взгляда, только вот бродили они как-то бестолково, словно единственной их целью было пройтись привычным, одним им ведомым маршрутом. Да и их пустые, безжизненные глаза пугали меня до холодных мурашек по коже. Словно человек уже умер, выгорел весь, а тело еще не поняло этого и продолжает ходить, есть и испражняться, но ни мозг, ни душа в этом процессе уже не участвуют. Ну или их загипнотизировал кто, и они ходят во сне или под действием какого-то дурмана. Впрочем, пару раз я видела достаточно молодых женщин, которым не страшно было взглянуть в глаза. Совсем как обычные живые люди, но и они меня не замечали, и взгляд даже у них казался каким-то серым. Безжизненным.

Я окончательно расслабилась, поняв, что абсолютно невидима, и без опаски гуляла по городу до вечера. Только когда солнце нырнуло за гору, поняла, что стоит срочно идти домой. Шоссе-то не освещается, и топать по нему в темноте мне совсем не хотелось. Еще, чего доброго, не узнаю свой пляж и пройду мимо.

В городе мне ночевать почему-то совсем не хотелось. Хотя заброшенных домов и полно, но все они были тщательно заколочены досками или закрыты ставнями на замках. Если взломать такое окно, то, скорее всего, у соседей возникнет нездоровый интерес, кто же залез в дом. Вызовут полицию или сами придут проверять. Зачем оно мне? Сарай на берегу был как-то роднее и безопаснее. Спустилась чуть ближе, чтобы увидеть море, сориентировалась, в какую сторону идти, и быстро потопала по улицам туда, где должно начинаться мое шоссе из желтой пыли.

Темнело тут стремительно, а освещение не работало вообще. Идти в темноте было страшновато, но я успокоила себя, что бояться мне нечего. Никакие хулиганы меня не тронут, потому как попросту не заметят.

Настолько привыкла не обращать внимания на редких прохожих, что когда рядом со мной заголосила какая-то тетка, то сначала не придала этому значения. Визжала она уж больно противно, так что я все же обернулась. Сухая, тощая женщина лет шестидесяти в каком-то цветастом халатике с пошлыми розочками вылупилась прямо на меня. Даже пальцем показывала. Помятое лицо, обрамленное жиденькими кудряшками, исказила гримаса такого ужаса, что я сначала сама чуть со страху не померла. Подумала, за моей спиной что-то страшное. Обернулась, но дорога была пуста.

И только тогда поняла, что эта истеричка испугалась меня.

На всякий случай попятилась, приготовившись бежать.

На шум выскочил из соседнего подъезда какой-то мужик. Видимо, муж или сосед. Проследил за теткиным пальцем, тоже вперился в меня взглядом, присмотрелся и побледнел.

Вот тут мне серьезно стало страшно. Лихорадочно пыталась понять, что я сделала не так. Почему они внезапно научились меня видеть и чем же я их так пугаю? Через пару секунд мне стало не до философских размышлений, потому что мужик ненадолго скрылся за дверью и выбежал оттуда с лопатой в руках.

Я взвизгнула и побежала. Оборачиваться было страшно. По грохоту каблуков по мостовой и так было понятно, что преследователь все ближе и ближе. Липкий страх сковал все мышцы. Казалось, ватные ноги еле-еле передвигаются и я бегу, как муха в киселе. Медленно и обреченно. С каждой секундой все отчетливей понимала, что мне не скрыться. Сердце грохотало в груди и грозило в любой момент лопнуть, как воздушный шарик. Каждый вздох превращался в судорожный всхлип, а воздуха все равно не хватало. Еще немного, и я умру, как выкинутая на берег рыба, или споткнусь и упаду, а этот маньяк с разбегу долбанет мне лопатой по голове. И все. Меня не станет. Мамочки!

Метнулась, как заяц, в узкий проем между двумя домами, увидела какую-то лесенку в подвальное помещение, сбежала по ней, присела и замерла. В этом закутке было совсем темно, и я очень, очень надеялась, что преследователь меня не заметит и пробежит мимо. Сердце колотилось до боли, а страх в голове шептал, что не увидеть белое платье на темных камнях невозможно.

Мужчина с лопатой остановился в двух шагах. Он в ярости оглядывался, бешено раздувая ноздри, а я старалась не дышать. Сделать это, если секунду назад несся, как испуганная лань, просто невозможно. Мне казалось, что вот-вот потеряю сознание то ли от удушья, то ли от страха. Откуда-то помнила, что люди чувствуют на себе чужой взгляд, но не могла не смотреть на него. На то, как он медленно поворачивается, опускает голову и смотрит прямо на меня.

И тут я отчаянно завизжала.

Его взгляд скользнул по мне, как по пустому месту. Мужчина отвернулся. Еще раз огляделся по сторонам, плюнул под ноги, выругался и ушел.

Теперь он опять меня не видел и не слышал.

Я решилась вылезти из своего убежища только где-то через полчаса. Руки и ноги все еще дрожали. Мне сразу стало холодно, потому что, оказывается, платье промокло от липкого противного пота. Больше всего пугало то, что я ничего не поняла. Что изменилось? На меня днем не обращали внимания, а ночью чуть не убили.

И тут в голове как будто что-то щелкнуло. Как же я сразу не догадалась?

Ключевое слово «ночью». Какие там органы чувств используют эти маскирующиеся под людей рептилоиды, непонятно, но это и не важно. Они то ли чувствуют тепло, то ли у них ночное зрение, но в темноте эти твари меня видят гораздо лучше. Судя по агрессии и этой погоне, они воспринимают меня как добычу или угрозу. Мужчины уж точно. Нет! Это у людей мужчины, а у этих пусть будут самцы.

Самое главное, что даже в темноте они видят меня только в движении. Если замереть, не шуметь и вообще не шевелиться, то я для них по-прежнему невидимка. Там, на дороге, перед визжащей теткой я же постоянно дергалась. Сначала шла, потом вертелась, оглядываясь, и, как дура, пятилась. Если бы сразу замерла, то, может, мужик меня бы и вовсе не заметил. Отвесил бы бабе подзатыльник за истерику и увел бы с улицы.

Теперь я пряталась и двигалась короткими перебежками. Выглянула, посмотрела, что на улице никого, и – бежать метров сто до следующего укрытия, чтобы сразу присесть и замереть.

К сараю я добралась уже, по-моему, глубоко за полночь. Плюхнулась на матрасы и тут же от таких нервов отключилась.

* * *

За мной мчится чудовище. Я убегаю что есть сил по дороге, стучусь в запертые дома, зову на помощь, но большой город будто вымер. Темные витрины, погасшие вывески, пустые глазницы окон. И абсолютная тишина, разрываемая только грохотом шагов монстра.

Оборачиваюсь и вижу, как страшилище вылетает из-за угла. Добрая сотня лап, острые когти, гигантские жвала. Гигантская металлическая сороконожка еле помещается на широченной четырехполосной дороге.

Я вскрикиваю и мчусь дальше. От ужаса и понимания того, что мне от нее не убежать, ноги резко становятся ватными, а сердце готово разорваться на куски.

Нужно найти переулок. Хоть какой-нибудь проход между домами – туда этот здоровенный монстр точно не втиснется! Но дома, как назло, стоят впритык друг к другу. Лязг металлических когтей по асфальту уже совсем близко.

Я плачу и кричу от страха. Из-за сбившегося дыхания крик больше походит на стон или судорожный всхлип. Наконец вот она – спасительная щель между двух строений. Рвусь туда, но спину, а затем и грудь пронзает страшная боль.

Монстр успевает раньше.

Мир плывет, и через пару мгновений головокружения и тошноты я вижу свое мертвое тело, над которым склоняется сороконожка. Я стою рядом и равнодушно смотрю на все происходящее. Неожиданно чудовище поднимает голову и устремляет на меня свои фасеточные глаза.

Я же призрак! На что она смотрит? Вон оно, мое тело. Я уже стала ее добычей!

Неожиданно сороконожка прыгает вперед, хватает меня – не тело, которое лежит перед ней, а именно меня – своими мерзкими жвалами, и я опять захлебываюсь от боли.

Все повторяется. Теперь на асфальте лежит два тела, а монстр, который, казалось, ошарашен не меньше меня, опять смотрит на то, как я стою рядом.

«Нет!» – кричу я и все-таки прыгаю в спасительную щель между домами.

Металлические челюсти беспомощно щелкают за спиной.

Бежать! Куда бы ни вел этот извилистый переулок, кем бы я теперь ни являлась – все равно бежать прочь как можно быстрее!

* * *

Проснулась в холодном поту, уставшая и выжатая как лимон. Долго лежала на матрасах и пыталась отдышаться, как будто только что пробежала стометровку.

Что ж это за жизнь-то такая, если кошмары преследуют меня и во сне и наяву?

Решиться выползти на улицу было нелегко, после того как меня вчера чуть не убили. Пока я мысленно кричала в панике: «Нехочунебудуникогдатуданепойду!» – более рациональный второй голос зудел, что помирать на бывшей скотобойне он не намерен и когда-нибудь выйти все равно придется. Лучше это сделать днем, пока эти существа плохо видят, чем пытаться повторять ночной эксперимент.

Он победил. Но не потому, что звал на улицу. Лучший способ снять страх – попытаться его логически проанализировать, а именно этим второй голос все это время и занимался. Он трезво рассуждал о случившемся и нашел еще несколько важных вопросов к бытию. Например, почему я понимаю этих существ? На Земле, как только границу пересечешь, так с аборигеном только жестами поговорить и сможешь, а тут вообще какие-то инопланетные существа, только прикидывающиеся людьми, а болтают на моем родном языке. В том, что я говорила на нем с детства, сомнений у меня почему-то не возникало.

По здравом размышлении выходило, что я все-таки на родной планете и, более того, в своей стране. Может, пока я была в отключке, инопланетяне захватили тела людей и готовят большое вторжение? А что, если вторжение уже произошло и я – единственный оставшийся в живых человек? Например, меня заразили каким-нибудь вирусом, который должен был превратить меня в рептилоида, а мой иммунитет его неожиданно победил. Я провалялась без сознания несколько суток, потеряла память, но очнулась собой. У остальных чуда не случилось, и теперь вся-вся Земля заселена вот этими человекообразными жабами, а я последняя выжившая.

Это было так реально и похоже на правду, что я поежилась от пробежавшего по спине холодка.

Но тут возник второй вопрос, который не дал мне испугаться по-настоящему: а почему они меня не слышат? Не видят – ладно, разобрались. Таковы особенности зрения жабо-людей. Но слух! Друг с другом же они разговаривают! И рептилии обладают отличным слухом. Меня что, нарочно игнорируют? Даже те мальчишки: речь почему-то не слышали, а напугали их ведро и особенно скрипящий шкаф, который они не могли видеть из-за занавесей.

Загадки множились с каждым днем, а ни одного ответа я так и не нашла. Просидела, наверное, целый час, ковыряя пальцем линии лабиринта и ворочая в голове новые факты и так и эдак, но ничего толкового не придумала.

Шума моря сегодня вообще не было слышно. Наверное, там царил полный штиль. Представила, как здорово было бы рассекать идеальную, как зеркало, водную гладь, превращая ее в миллиард сверкающих на солнце брызг, вспомнила о дельфинах, и настроение сразу улучшилось. Выбежала на пляж, скинула одежду и с разбега нырнула там, где поглубже. Для меня погружения в соленую воду – это каждый раз чистый восторг. К возможности плавать в море я, наверное, никогда не привыкну.

Не знаю, ждали они меня или почувствовали, что зову их, но приплыли почти сразу. Отвезли далеко от берега и вновь начали играть и учить. Сегодня я плавала уже намного лучше, на мой взгляд, но Никки требовал тренироваться еще, чтобы не быть медленной, как глупая рыба.

Мы резвились, наверное, часа два. С дельфинами было так хорошо, что я позабыла про все ужасы вчерашнего дня. Когда солнце вышло в зенит, я попросила их отвезти меня к берегу, и мы попрощались.

Немного посидела под теплым солнцем и принялась натягивать платье. Кожа еще не до конца высохла, и надевалось оно с трудом. Пока я вообще ничего не видела и пыталась высунуть наружу хотя бы голову, рядом раздались чьи-то шаги.

– Как вода, неужели теплая? – спросил девичий голос.

– Да, сегодня очень! – ответила я на автомате и застыла. Она же не меня спрашивала?! Она же меня не видит?! Я ждала, что кто-нибудь еще ответит этой девочке. Сейчас. Кто-нибудь что-нибудь скажет.

– Тоже, что ли, тогда искупнуться, – с сомнением произнес все тот же голос.

Я лихорадочно завозилась, наконец вынырнула из платья и смогла взглянуть на неожиданную собеседницу. Смуглая девочка лет двенадцати-тринадцати с абсолютно черными волосами смотрела точно на меня угольно-черными глазами.

– Ты чего так уставилась? – спросила она напряженно.

Глава 4

– Ты меня видишь? – не выдержала я, хотя вопрос, наверное, звучал дико и неуместно.

– Еще бы. Ну я же не слепая! Вижу, – возмутилась девочка.

Я в растерянности оглянулась. Может, что-то изменилось в этом мире и меня теперь все будут наконец замечать?

– Ты что, больная? – Она осторожно сделала шаг назад.

– Нет! Нет, не уходи! Просто ты единственная… кто меня замечает. – Я испугалась, что если она уйдет, то у меня больше не будет шансов встретить того, с кем могу поговорить.

– Точно психованная, – прошептала она и отступила еще на пару шагов, с опаской глядя на меня.

– Честно! Проверь! – крикнула я и тут же сообразила, что нужно сказать. – Поспорим? Если я не права, я подарю тебе… деньги. Все, что есть. Давай дойдем до первого встречного, и ты сама убедишься!

Девочка с сомнением оглядела меня с ног до головы.

– Если я права, то ты мне ничего не должна. Просто разреши тогда с тобой поговорить, – добавила я.

– Хм. А много у тебя?

– Ты удивишься, – в принципе я даже не соврала.

– Ну… деньги лишними не бывают. Тем более такие легкие. Пойдем, – кивнула она и тут же добавила, когда я сделала шаг к ней: – Только ты это… иди на расстоянии. А то, кто знает, чего от тебя ожидать.

– Хорошо. – Я пожала плечами. Сейчас спорить и возражать было опасно.

Пошла впереди, а девчонка следовала за мной метрах в трех, буравя мне спину взглядом. Я надеялась повторить фокус с торговками на площади – их-то точно легко найти, – но первым на дороге в поселок попался какой-то древний старик. Хоть бы не слепой.

– Здравствуйте, деда Кристиан, – поздоровалась моя попутчица. – Скажите, а вы эту девушку не знаете?

– Которую? – Мужчина огляделся, хотя я стояла совсем рядом.

– Ну вот эту, – настаивала девочка, хотя результат уже был и так ясен. Видимо, деньги реально были нужны.

– Да где же? – Дед повернулся ко мне спиной.

Тут я не удержалась и схулиганила: поддела с его головы кепку и сунула ему в руки. Старик охнул, вздрогнул, покрепче схватил свой головной убор и растерянно обернулся.

– Ну и ветер-баловник сегодня, – пробормотал он.

Я подмигнула девчонке. Та, не отрываясь, смотрела прямо на меня. Ее и без того большие черные глаза сейчас вообще на пол-лица распахнулись.

– Ну что, теперь убедилась? – спросила я практически над ухом у дедушки. – Он меня и не слышит тоже.

Старик, что-то бормоча под нос, прошел мимо нас, а девочка все стояла и молча пялилась на меня в упор.

– Я невидимка и неслышимка. Для всех, кроме тебя.

– Но как это возможно? Ты же реальная! – Она подошла поближе и осторожно потрогала меня пальцем. – Ты же с него кепку стащила, а он…

– Я для всех пустое место. Представляешь? И в этом городке, и вон в том, большом. Только ты…

– Что значит в большом? Ты что, название не знаешь?

Помотала головой:

– Я и про этот узнала из таблички на дороге.

– А ты вообще откуда? – прищурилась девчонка.

Тяжело вздохнула в ответ:

– Не помню. Вообще ничего не помню, представляешь? Очнулась здесь, вон в том сарае у моря. Попыталась попросить помощи у людей, а меня здесь никто не видит. Вот хожу теперь и не понимаю, что делать. Только ты можешь хоть как-то помочь. Прошу, не бросай меня. Ты какая-то особенная, не такая, как остальные. Наверное, ты первый человек, которого я здесь встретила.

Девочка фыркнула:

– Как это первый? А дед Кристиан тогда кто? А все остальные?

– Рептилоиды, – буркнула я, чувствуя, что сейчас это почему-то звучит смешно.

– Кто?! – Девчонка сморщила нос. – Какие еще репетилоды? Деда Кристиана у нас весь поселок знает. Никакой он не репети… чего-то там. Самый настоящий человек.

– Но он меня не видит. Только если быстро буду двигаться… или ночью. Знаешь, как жабы или змеи – могут разглядеть только то, что шевелится. Это же ненормальное зрение. У людей не так. Вот ты же меня видишь по-человечески.

– Черт-те что, – сказала она, оглядывая меня, будто манекен в витрине магазина. – Как зовут-то тебя?

В ответ я только беспомощно развела руками.

– Ну ты даешь! – выпучив глаза, заявила моя собеседница.

– Я не специально. Все бы отдала, чтобы вспомнить. Уже два дня пытаюсь, а все никак. А тебя как зовут?

– Дара. Слушай, а давай к моей маме сходим и спросим. Она у меня умная. Колдунья.

– Что? – настала моя очередь удивляться.

– Ну ее все так называют, хоть она и открещивается. Бабка ведьмой была, вот и мать тоже такой считают. Соседи говорят, что иначе она бы такого мужа, как мой папа, себе не нашла. Пойдем, она точно подскажет, что делать.

Дара решительно взяла меня за руку и потащила вверх по дороге.

– Только не надо меня в больницу класть! – пробормотала я. – Не хочу в палате всю жизнь жить. Если твоя мама захочет полицию вызвать, я сбегу!

– Сама же говоришь, что тебя никто не видит. Значит, и полиция не найдет. Чего боишься-то?

– Я и сама не знаю. Всего уже боюсь. Всех в этом месте, – пробурчала я в ответ, понимая, что действительно несу чушь.

Мы миновали базарную площадь, старый полуразрушенный храм и несколько дорогих на вид, но совершенно заброшенных особняков. Из ворот очередной шикарной виллы впереди выбежали два пацана. Я сразу узнала их – это были те двое, что еле ноги унесли из моего сарайчика.

– Фу, грязная цыганка! Что ты делаешь возле моего дома? – сморщился высокий, подходя к ней ближе.

Цыганка? Внимательно посмотрела на девочку. А что? Похожа. Волосы черные как смоль. Кожа не очень смуглая, но точно темнее моей. Глаза тоже черные. Мне сразу такая ассоциация в голову не пришла, потому что одета она была как обычный подросток – в джинсы и бело-кремовый свитерок, но может, и в самом деле ее мать или бабка кочевали с табором.

– Домой иду! – буркнула Дара с вызовом, но я видела, что она испугалась.

– Мы же велели тебе ходить другой дорогой! Ты пачкаешь землю у моей калитки! – крикнул парень, наступая на бедную девочку.

Дара в растерянности глянула на меня и закусила губу. Как я ей помогу? Мне и самой было страшновато. На всякий случай отошла в сторону. Мальчишки приближались к ней с двух сторон, собираясь если не избить, то как минимум здорово наподдать. Надо что-то делать! Не могу же я просто смотреть, как девочку будут бить! Но что? Стукнуть их сзади? Страшно. Вдруг они все-таки тогда заметят меня и погонят, как тот мужик с лопатой?

Надо их отвлечь!

Недолго думая схватила с дороги камень и запустила в окно дома. Попала удивительно точно – даже если захочешь, то не повторишь. Решение было импульсивное, и спустя мгновение, когда раздался звон стекла, я уже успела испугаться того, что наделала.

Дара-то видела мой замах, а вот парни нет. Как только раздалось громкое «дзынь», мальчишки растерянно обернулись, а она прыгнула в кусты у дороги и спряталась.

В проеме окна возник усатый мужчина в темно-коричневом жилете, белой рубашке и галстуке. Рожа у него была такая же холеная и противная, как и у высокого парня. Наверняка его отец. Картина, которая предстала у того перед глазами, была красноречивей некуда. Меня он, понятно, разглядеть не мог, так что сердито осмотрел абсолютно пустую дорогу и двух растерянных остолопов, испуганно глядящих на разбитое окно.

– Стефан! – гаркнул хозяин дома. – Быстро сюда!

– Это не я… это не мы! – крикнул тот, но на кого свалить случившееся, с ходу придумать не смог. Он сам видел, что девчонка только испуганно пятилась и уж точно не швырялась камнями. Парень обернулся в поисках Дары, но ее уже и след простыл.

– Я сказал сюда! Быстро! – рявкнул его отец, и оба пацана, повесив головы, поплелись к калитке.

– Ты что сделал-то? – зло спросил тот, кого назвали Стефаном, у своего друга.

– Я? Ты же сам видел, я рядом стоял! – воскликнул толстый.

– Ничего я не видел! Ты за спиной был!

– Вы еще подеритесь! – посоветовала я им, но они конечно же не услышали.

Подошла к кустам, однако там уже никого не было.

– Дара! – неуверенно позвала я.

– Не кричи! Иди сюда! – прошипела она откуда-то дальше по дороге.

Прошла метров двадцать и увидела девочку за углом дома. Как она так быстро пробежала в кустах мимо забора злосчастной виллы? Шустрая, жуть!

– Меня все равно никто не слышит, кроме тебя, – громко сказала я, шагая к ней.

– Ну а вдруг эти слышат?

– Было бы здорово, но нет. Здесь никто, кроме тебя, меня не замечает, поверь. Как будто и нет меня вовсе.

– Нет, ты точно есть. С камнем – это ты супер придумала! Спасибо!

– Что это за гаденыши? – поинтересовалась я, когда мы продолжили шагать вверх по склону горы.

– Сынок главы нашего муниципалитета.

– И чего он к тебе пристал?

Дара промолчала. Сорвала прутик и принялась на ходу с остервенением стегать траву.

– Ничего… в школе ему завтра муравьев в портфель подложу! – мстительно произнесла она.

Мы остановились у одноэтажного старого, но опрятного домика из светло-серого камня. Невысокий забор весь был оплетен розами. На столбиках у калитки стояли еще два небольших горшочка с цветами. Наверное, летом, когда все это цветет, здесь очень красиво.

Дара вошла во дворик, распахнула входную дверь и крикнула, не входя внутрь:

– Ма!

На крыльцо вышла темноволосая смуглая черноглазая женщина. Вот она точно выглядела как цыганка, только одета тоже была не в цветастые шмотки, а в обычный светлый халатик и льняной передник. Судя по тряпке в руке, дочь оторвала ее от уборки в доме.

– Ты чего так рано? Вроде ж прогуляться пошла. И чего в репьях-то вся? Где шастала?

– Да Стефан, будь он неладен.

Женщина нахмурилась, покачала головой и вздохнула.

– Ма, я на самом деле из-за другого пришла. Скажи… только это очень важно. Честно ответь. Ты видишь девочку у калитки?

Я посмотрела на женщину, но тут же поняла, что зря надеялась. Ее глаза слепо обшарили пространство вокруг меня.

– Нет, а что? – осторожно спросила та.

– Ну вот же! – Дара взяла меня за руку и чуть ли не насильно подтащила к крыльцу.

Я споткнулась и случайно опрокинула белый гипсовый декоративный горшок у выложенной светлым камнем дорожки. Не заметить мое присутствие теперь было сложно.

Мать странно посмотрела сначала на лежащий на боку горшок, потом на дочь. В ее взгляде появилась непонятная мне тоска, сочувствие и жалость.

– Не обошел, значит, тебя бабкин дар, – сказала она с тяжелым вздохом, – а я так надеялась.

– Что за дар? Ма, ты о чем?

– Видеть их.

– Кого их-то? – опешила Дара.

Женщина внезапно стала строгой:

– Отведи ее туда, где…нашла. Оставь там и больше никогда с ней не разговаривай! Я запрещаю! Слышишь?!

Дара удивленно посмотрела на меня. С опаской отпустила мою руку и отодвинулась.

– Я все поняла. Сама дойду, можешь не провожать, – тихо сказала я и вышла за калитку, стараясь, чтобы Дара не заметила навернувшиеся на глаза слезы.

Они о чем-то там еще говорили, но я уже не слушала. Брела вниз, к морю, как сомнамбула. Мысли текли вяло, словно густой мед, а вот слезы бежали по щекам куда быстрее. В голове было горько, холодно и пусто.

Меня боялись, потому что я не такая, как они. Если верить Даре и допустить, что все местные жители – нормальные люди, то я тогда кто? Морская тварь, вылезшая на сушу и прикинувшаяся человеком? Может, я вправду родилась только вчера? Выползла из морской пены, еще ничего не осознавая, забралась в сарай и только там пришла в себя. Поэтому и памяти нет.

Может, это я – рептилоид, напяливший костюм человека? Или русалка. Не зря же чувствую себя в море как дома, да еще и с дельфинами говорю. Точно! Как в сказке! Только за ноги я отдала морской ведьме не голос, а возможность быть увиденной и услышанной. Даже ведьму эту самую помню, с золотыми глазами.

Но перед самым пробуждением ведь у меня же был хвостик воспоминания! Тепло маминых рук, уют родного дома. Я не могла этого придумать. Все это было! Да и самолет этот дурацкий. Вряд ли такой есть у морского царя.

Тогда что я?

Дошла до своего сарая, хлопнула дверью, упала на матрасы и зарыдала, закрывшись с головой тканью. Не буду больше выходить! Никогда! Каждое мое соприкосновение с этим дурацким миром приводит к боли, слезам и отчаянию. Буду сидеть здесь… ну и иногда плавать с дельфинами. И все!

Так бы и погружалась все глубже и глубже в трясину обиды на остальных и жалости к себе, если бы дверь сарая не стукнула.

– Ау… ты здесь? – позвал голос Дары.

Я промолчала, но не удержалась и всхлипнула.

Судя по шуршанию пленок, девочка направилась в мою сторону.

– Уходи! Тебе запретили со мной общаться! – крикнула я.

– Вот еще! Мама не может распоряжаться, с кем мне дружить, а с кем нет. Ты меня выручила там, на улице, хотя едва знала. Теперь я должна помочь тебе.

– Ничего ты не должна, – буркнула я.

Она подошла ближе.

– Это ты здесь спишь?! Ужас какой. Давай я тебе одеяло хоть принесу, а то ночи уже скоро совсем холодными станут. Я бы тебя и в дом пригласила, но…

– Не надо в дом. Я буду здесь жить. И за одеяло тебе влетит.

– Ничего, сделаю так, что не заметят.

Возникла неловкая пауза.

– Почему она так сказала? – спросила я. – Почему нельзя со мной водиться? Кто я, по ее мнению?

– Она мне так и не ответила, как я ни пытала. Нельзя, мол, и все. И про бабку тоже рассказывать не собирается. Говорит, что это мне только навредит. В таборе бабулю почитали ведьмой, но это ничего не значит. Вон маму мою тоже колдуньей называют, и что? Она ничего такого не умеет. – Дара вздохнула, присела на пол рядом со мной и тут заметила лабиринт. – Ой! А это что такое?

Она потрогала пальцем выдавленные в дереве линии.

– Не знаю. Когда я проснулась, это здесь уже было. А самолетик вон там, в полуметре от твоей ноги, ты видишь?

– Какой самолетик? – Дара растерянно поерзала и огляделась.

– Понятно, – вздохнула я, – ты их тоже не замечаешь.

– Да кого?

– Предметы в центре лабиринта.

– Лабиринта?

Дара вскочила на ноги и посмотрела на пол.

– Ничего себе. А где, ты говоришь, лежат предметы? Здесь? Ой! – Она попробовала ткнуть пальцем в звезду в центре и замерла.

– Что?

– Не пускает! – сказала она, ощупывая невидимую преграду в воздухе.

Тут уже я вскочила с матраса и подошла к ней. Провела рукой над пентаграммой и ничего не почувствовала. Дара же двумя руками обозначила границу, через которую не могла пробиться. Полусфера чуть более полуметра диаметром накрывала центр лабиринта, как надежный железный таз.

– Вроде не твердое, а как будто через мягкую резину пытаюсь руку просунуть. Вначале еле чувствуешь сопротивление, но чем больше давишь, тем больше отталкивает, – проговорила она.

– Наверное, поэтому и не видишь ничего.

– Там что-то спрятано именно для тебя, раз ты спокойно можешь это потрогать. А взять можешь?

– Нет, – вздохнула я, – они как приклеены. Даже бумажный самолетик твердый как сталь. Ни сдвинуть, ни поднять, ни согнуть.

– Как интересно! – мечтательно и радостно сказала Дара. – Обожаю загадки.

– Терпеть их не могу, – буркнула я, хотя и не помнила, так ли оно на самом деле. Но вот эта головоломка уже выбешивала. Если ее создали специально для меня, то зачем? Мой внутренний голос равнодушно заметил, что еще неплохо было бы знать, кто именно ее создал. Уж не желтоглазая ли? И что мне грозит, если я ее так и не разгадаю, но еще интереснее – что случится, если я когда-нибудь решу эту задачку?

– А что там еще лежит?

Кратко описала ей все пять предметов.

– Мне кажется, они для тебя должны что-то значить. Может, благодаря им ты сможешь вспомнить, кто ты и откуда?

– Но я пялюсь на них уже второй день и ничего не происходит!

– Значит, ты что-то делаешь не так!

– Ну а как надо?

– Не знаю, – стушевалась Дара.

– Вот и я не знаю, – пробурчала я.

– А ты пробовала пройти лабиринт? – тут же оживилась девочка.

– В смысле, пройти? Линия шириной в два пальца. Как по ней пройдешь? Рукой по ним водила от начала до конца, и ничего не произошло.

– Плохо, – погрустнела она.

Некоторое время мы сидели молча, разглядывая узор на полу.

– Слушай, а где тут туалет? – спросила Дара. – А то я дома не сходила.

Я пожала плечами:

– Да нет тут никакого туалета.

– То есть как нет? А ты-то куда ходишь? – спросила она.

– Ну как-то не приходилось еще… – смутилась я.

– За два дня?! – смешно сморщив нос, спросила Дара.

Задумалась. Действительно, как-то странно получалось. Вроде как должна была захотеть-то.

– Прости за такой вопрос, но мне уже любопытно, а когда ты последний раз ела? И вообще, чем ты питаешься? – вкрадчиво спросила девочка.

Холодные мурашки поползли по спине. Молча смотрела на нее, а страх запускал ледяные пальцы под платье, сжимал виски и подбирался к сердцу.

– Что ты так смотришь? – испуганно спросила Дара и прижала ладошку ко рту. – Ты и не ела до сих пор, да?

Кивнула, не в силах произнести это вслух. Леденящая мою душу пауза тянулась, наверное, бесконечность.

– Но ты хоть хочешь кушать? Наверное, умираешь с голоду, да? – с надеждой, заглядывая в глаза, спросила девочка.

Медленно покачала головой в ответ.

– Что со мной? – спросила я, чувствуя, что в горле возник горький, мешающий дышать ком, а в глазах появились слезы.

Дара настороженно смотрела мне в глаза, а потом ее веки дрогнули, зрачки расширились, и она невольно отшатнулась.

– Что?! – не выдержала и отчаянно крикнула я, испугавшись, что девочка сейчас сбежит, ничего не объяснив.

– Все живое должно чем-то питаться. Иначе не бывает, – растерянно оглядывая меня, прошептала Дара.

– А я что? Неживая?! – снова крикнула я.

Она помолчала, разглядывая мое лицо, как будто в первый раз увидела.

– Теперь все понятно, – выдохнула она. – Ты мертвая.

Глава 5

Когда ты умираешь, все упрощается. На многое смотришь уже по-другому. Легче, что ли. Больше всего человек боится именно смерти. Не ходи по темным переулкам ночью, не ешь много жирного, не сиди на краю обрыва, не суйся на мороз без шапки… Все эти запреты подразумевают одно-единственное продолжение: «А то можешь умереть». Если эта неприятность с тобой уже произошла, то ты впервые ощущаешь себя полностью свободным от условностей и запретов.

Ну умерла, и что?

Именно так шептал мне мой внутренний голос, в то время как я пыталась справиться с паникой.

– Но я же жива! Чувствую себя. Мне больно, если ущипнуть. У меня в груди бьется сердце! И ты же сама видела – я могу перетаскивать предметы. Хочешь, оплеуху дам, сразу почувствуешь, какая я мертвая!

– Ты не чувствуешь холода, ты не ешь и не… в общем, туалет тебе тоже не нужен… – начала перечислять Дара.

– Как это не чувствую холода?! – воскликнула я.

Девочка двумя пальцами приподняла мое одеяло из ткани для пляжного зонтика:

– Ночью на улице меньше десяти градусов и сильный ветер с гор, а ты спокойно спишь под тряпочкой в продуваемом насквозь сарае. Я в теплом доме утром под одеялами зябну.

Дара была в свитере. Если припомнить, то все местные тоже одевались далеко не по-летнему. Я же как очнулась, так и ходила в тонком платьице. При этом еще купалась и сохла на ветру.

– Понятно же, почему тебя никто не видит и не слышит. Ты – привидение! – наконец завершила свою мысль девочка.

Я сидела на полу, молча глядя перед собой. Внутри была пустота. Все сошлось, как пазл. Все факты, которые я не могла понять, повернулись, как шестеренки, и неожиданно совпали, сложившись в идеальную картину, которая объясняла все. Это не мир каких-то чужих, инопланетян или рептилоидов. Мне наконец стало понятно, сколько противоречий было в этой теории. Это я – чужая для этого мира. Теперь ясно даже, почему меня видят только ночью. Мужик, который гнался за мной с лопатой, просто хотел отогнать призрака от своей жены.

Все как-то резко потеряло смысл. Еще утром больше всего на свете хотела вспомнить, кто я, и найти дорогу домой, к маме, но сейчас… у меня в голове крутился один вопрос: «Зачем?» Какой может быть дом у привидения? А мама… мама меня даже не увидит. И хорошо, если не увидит, потому что иначе я буду для нее кошмаром и принесу только мучения.

Куда идти, чего добиваться, когда все самое плохое уже случилось? Да и хорошее тоже осталось где-то в прошлой жизни.

– И что же мне теперь делать? – спросила я вслух саму себя.

– М-да… дела… – протянула Дара и села рядом.

Минуту мы обе молчали.

– Скажи, а ты-то меня не боишься? – спросила я.

– А чего тебя бояться? Ты хорошая. Не злая, как некоторые живые. Ты вон помогла мне. Можно сказать, спасла.

– Ну я все-таки… мертвая.

– Мама правильно сказала. Это у меня от бабушки. Сейчас вспомнила: ее называли «говорящая с духами». Она тоже могла видеть призраков и общаться с ними. Если она вас не боялась, то чего я должна?

– Нас… – вздохнула я. – Нечисть.

– Прости, я не хотела, – быстро сказала Дара, заглядывая мне в глаза, – правда. Ты… лучше, чем многие живые. Давай будем дружить?

– Не надо. У тебя что, нормальных друзей нет?

– Нет, – грустно шепнула она.

– Почему?

Она помолчала, ковыряя пальцем линию лабиринта у своих ног.

– Потому что мать цыганка. Она полюбила отца и ушла из табора пятнадцать лет назад. Поселилась здесь, в его доме, но своей для местных так и не стала. Все шепчутся за спиной, что она моего отца околдовала и до сих пор своим ведьмовством такого красавца возле себя держит. Вот и меня тоже дразнят. Цыганка, грязная. Взрослые этого вслух не говорят, но думают, а дети за ними повторяют. Стефан с Борисом вообще прохода не дают. Из-за них приходится от моря такого крюка давать через гору, лишь бы мимо их домов не ходить. А папаша Стефана при встрече улыбается, здоровается, скотина такая, но понятно, о чем они с женой на кухне говорят. Вот и нет у меня друзей.

– Вообще? Ну не могут же все себя так вести.

– Ну есть пара одноклассниц, которые нос не воротят, но они из города. У нас тут школы нет, и я туда хожу. Все остальные уже лет десять как закрыли, только одну оставили. Ни учеников, ни учителей не хватает. Нас даже со старшими объединили и все равно еле-еле класс собрали. Моего возраста там всего три девочки. Раньше я с ними иногда еще гуляла, а теперь все. Мать меня к самой школе доводит и обратно встречает. Так что какая тут дружба, если общаешься только на переменках?

– Тебе мама не доверяет? Ты провинилась, что ли, чем?

– Нет. Как дети в городе стали пропадать, так она за меня боится. Встречает сразу после уроков. В город, говорит, одна ни ногой. Тут у нас вроде как безопасно еще.

– Что значит, дети пропадать стали? – насторожилась я.

– А вот так. Трое уже исчезло. Правда, все мальчики. Когда первого не нашли, думали, что утонул в море. Дело в августе еще было, все купались. Что-то из его одежды на пляже нашли. Потом через две недели второй пропал, Марко, из моего класса. Ну а в начале этого месяца еще один, из класса постарше, домой из школы не вернулся. Тут уж все испугались. Детей теперь у школы встречают.

– А полиция?

– Ну что они… ищут. Объявления о пропаже детей расклеили. Смешно. Как будто в городе есть кто-то, кто не в курсе. Да только у нас той полиции – пенсионер-начальник, заместитель, четыре постовых и одна собачка. Чего они найдут-то? Ну так как? Ты будешь со мной дружить? Не побоишься, что я внучка ведьмы?

Я внимательно посмотрела на Дару. Она очень серьезно смотрела мне в глаза.

– Привидение, которое боится, это что-то новое. Конечно буду.

– Здорово. Теперь ты не одна, – взяла меня за руку новая подруга.

– А я и так не совсем одна, – улыбнулась я. – Только мои друзья сюда зайти не могут.

– Это что? Другие призраки? – Дара с удивлением оглядела сарай.

– Нет. Дельфины. Плаваю с ними каждое утро. Они меня видят, как и ты. И разговаривают, а я почему-то их понимаю.

– С ума сойти! Ты говоришь на их языке? – Девочка выпучила глаза от удивления.

– Не так чтобы говорю… Мы скорее мысленно общаемся, но друг друга понимаем.

Дара почесала переносицу.

– Ты прямо как русалка! Слушай… я же что-то такое слышала! Про призраков, связанных с водой. Читала где-то. Надо дома в книжке посмотреть. Пойдем со мной. Может, там подсказка будет, как помочь тебе вспомнить.

– Зачем? – грустно спросила я.

– Что зачем? – искренне удивилась она.

– Зачем вспоминать? Так только больнее будет. Может, меня лишили памяти из милосердия?

Дара опять задумалась, опустила подбородок на колени и поковыряла пальцем узор на полу.

– Нет. Тебе же дали лабиринт. Значит, ты что-то должна сделать. Не сидеть же тут вечность. Без информации ты ничего не поймешь и не будешь знать, как действовать.

Задумалась. Слово «вечность» теперь для меня было не какой-то абстракцией. Умереть от старости я уже не могу. Призраки срока годности вроде как не имеют. Есть же замки, где они и по пятьсот лет живут, если верить всем россказням. Просидеть в сарае я действительно могу очень и очень долго. Дара состарится и умрет, а я все буду пялиться на чертов лабиринт и думать, что же мне с ним делать. Нет, так дело не пойдет!

– Но твоя мама запретила мне появляться у вас… – предприняла я последнюю робкую попытку сопротивления.

– А как она узнает, если я с тобой вслух при ней разговаривать не буду? Мама же тебя не видит.

– Ну да. Хорошо, пойдем.

Дара вскочила первой и потянула меня за руку. Я поднялась на ноги, а она все смотрела на свою кисть.

– Странно. Я же чувствую твое тепло. Конечно, я ничего про призраков не знаю, но вроде в сказках всегда говорят про могильный холод, а ты теплая.

– И сердце стучит. Вот, послушай. – Я приложила ее ладонь к груди.

– Да… действительно. Не понимаю, – растерянно произнесла она.

– Вот и я тоже не понимаю, – вздохнула я.

Пока мы топали в гору, далеко обходя злосчастную виллу со злыми мальчишками, я все-таки включила режим почемучки и замучила Дару вопросами. Оказалось, что очнулась я… или, правильнее сказать, появилась? Воскресла? Что там с призраками происходит? Короче, ни год, ни страна, ни название ближайшего большого города мне ровным счетом ничего не сказали. Ничто не екнуло в сердце, как бывает, когда кто-то произносит название твоего родного места. Либо память стерли слишком хорошо, либо я все-таки далеко от тех мест, где жила и умерла.

Признаться, я достаточно быстро устала идти в гору. Пришлось даже попросить Дару остановиться и отдохнуть.

– Как ты можешь уставать? У тебя же мышц нет. Ты же призрак! – возмутилась она.

– Ну да, нет. Пощупай. – Я согнула руку в локте, подставив ей под нос свой хиленький бицепс.

– Ты же вообще летать должна уметь! И сквозь стены проходить!

Я задумалась: действительно, ведь привидения всегда парят над землей. Подпрыгнула несколько раз и попыталась зависнуть в воздухе. В последнем прыжке неудачно приземлилась стопой на камень, подвернула ногу и грохнулась на колени. Зашипела от боли в щиколотке и принялась массировать ее.

– Ой. Смотри, у тебя кровь идет! – воскликнула Дара.

Посмотрела на коленку. Действительно, из небольшой ссадины появились красные кровавые бисеринки.

– Ты совсем как живая… – пробормотала подруга.

– Только дохлая, – буркнула я, поднялась и попробовала наступить на больную ногу.

– Идти сможешь?

– Предпочла бы лететь, конечно. Смогу. Уже почти не болит, – ответила я.

Дальше, слава богу, мы свернули на узенькую грунтовую тропинку, и дорога пошла под уклон. Через минут пять мы оказались возле дома Дары.

– Иди ближе ко мне, чтобы мне не пришлось придерживать для тебя двери, – прошептала она, открыв калитку.

Внутри дом оказался не очень большим. Из маленькой прихожей Дара сразу потащила меня наверх, к себе в комнату, но я успела заглянуть в гостиную. Кухня, на которой хозяйка колдовала над ужином, находилась там же. Дальше по небольшому коридору была еще одна дверь – видимо, в спальню отца и матери Дары – и вход в туалет или ванную.

– Дарён, ты, что ли? – На пороге гостиной возник высокий и большой мужчина с пышными усами. Голос у него гудел, словно контрабас. Даже если он пытался говорить тихо, то соседи, должно быть, все равно могли разобрать каждое слово.

Я прижалась к перилам лестницы и замерла.

– Да, пап. Вспомнила, что уроки надо доделать! – крикнула Дара, нарочито громко топая по ступенькам вверх.

Я поспешила вслед за ней, стараясь ступать потише, но старая деревянная лестница отчаянно скрипела. Как подруга ни старалась, но, когда одна из ступенек повторно скрипнула под моей ногой, мужчина, уже возвращавшийся в гостиную, обернулся и удивленно посмотрел в мою сторону. Я замерла. Он прислушался, в задумчивости пригладил усы и все-таки ушел из коридорчика.

Стараясь двигаться плавно и бесшумно, как кошка, я скользнула наверх.

На втором этаже было две комнаты. Вторая, как я узнала от Дары, принадлежала ее бабушке по отцу. Та умерла пару лет назад, и ее спальню сейчас использовали как кладовку для всех тех вещей, которые выбросить вроде и жалко, но и в хозяйстве они особо не нужны. Комнатка подруги оказалась совсем небольшой – из-за ската крыши выпрямиться в полный рост получалось только в центре. Сидя за узким письменным столом, если наклониться вперед, можно было лбом в крышу упереться. С кровати тоже не рекомендовалось резко вскакивать.

– Вот моя светелка, – тихо сказала Дара. – Садись на кровать, а я сбегаю вниз за книгами. Скажу, что нам сочинение по славянским мифам задали.

Она быстро вернулась с двумя увесистыми томами. Шмякнула их на стол, включила настольную лампу и принялась листать. Я решила ей не мешать – все равно не знаю, чего она там ищет. Осмотрела комнату более внимательно. В углу, на полочке у кровати пылились несколько плюшевых мишек и кукол. Дара была в том сложном возрасте, когда к игрушкам еще относишься слишком серьезно, чтобы убрать в глубину шкафа, но и играть в них кажется уже слишком по-детски и несолидно. Медалька на стене. За какие соревнования непонятно. Видно только, что второе место. Рядом пришпилена двумя кнопками вырванная из журнала страница с какой-то нелепо одетой девушкой. Скорее всего певицы – актрисы и модели обычно выходят на фото красивее. Обычная спальня подростка.

– Вот! Нашла. Ты навка!

– Что? – встрепенулась я, встала с кровати, врезалась темечком в балку на потолке и зашипела от боли.

– Аккуратнее ты, а то башку проломишь. Кстати… у тебя идет кровь, если ранить, а сейчас небось и шишка вскочит, да?

Я помяла пальцами место ушиба. Не так, чтобы совсем все плохо, но небольшая шишка действительно наливалась. Кивнула.

– Это очень странно. Очень-очень, – нахмурилась Дара. – Получается, что тебя можно покалечить, а значит, и… убить?

– Но ты же сама сказала, что я уже мертвая.

– Вот это и странно. Может быть, ты сразу оживешь? А раны у тебя как заживают?

Я с содроганием вспомнила свой сон с ужасной сороконожкой. Та тоже убивала меня раз за разом. Дара в это время соскочила со стула и присела у моей коленки. Царапина как была на месте, так и осталась.

– Я ничего не понимаю. Тут написано, что навку ни ранить, ни убить нельзя.

– Да что за навка-то?

– Навка, или мавка, – это дух умершей девушки. Ходит по суше, но очень любит воду и общается с любыми морскими и речными жителями. Типа русалки, но без хвоста. Важно другое – я вот почитала, – зачем именно они приходят.

– И зачем же? Что у тебя за манера такая – самое главное никогда сразу не говорить?

– Они являются, чтобы отомстить за свою смерть! – страшным замогильным голосом произнесла Дара, для пущей выразительности испуганно вытаращив глаза.

– Отомстить?! – Я задумалась. – Но для этого я, как минимум, должна помнить, как умерла. Ну и того, кто в этом виновен.

– А вот и нет! Тут написано, что навка не может отличить обидчика от остальных и мстит всем, губя всех встреченных молодых парней.

– Но я не хочу никого губить. Да и к парням нормально отно…

Тут я вспомнила, с какой злостью прогнала пацанов из своего сарайчика. Может, у меня действительно какая-то нездоровая реакция на них?

– Дай сюда. – Я забрала книжку у Дары и принялась читать сама.

– Вот. Тут написано, что у этих мавок-навок спины нет и все внутренности видны. У меня же не так! – и демонстративно повернулась к подруге спиной.

– О боже! – Дара испуганно прикрыла рот ладошками.

– Что там?! – Я в ужасе бросилась к небольшому зеркалу у двери.

Она звонко рассмеялась:

– Купилась!

– Тьфу на тебя! – фыркнула я и все-таки посмотрела в зеркало. – Кстати, расческу не одолжишь? А то я какое-то пугало огородное. Если еще и лишняя резинка для волос есть, то вообще супер… – Я замолчала, потому что заметила в отражении нечто странное.

Дальний от меня угол комнаты был окутан тьмой. Обернулась и увидела, что в реальности он совершенно обычный. Опять посмотрела в зеркало. Густая черная тьма медленно просачивалась сквозь стену тонкими как волосы струями-щупальцами. Она двигалась медленно, еле заметно, но мне показалось, что все-таки ползет в мою сторону. Или это оптическая иллюзия такая? Вспомнила, как смотрелась в зеркальце мотороллера. Тогда мне казалось, что на нем какая-то хитрая тонировка, но, видимо, дальнюю сторону площади заслоняла именно эта темнота. Тогда она была ближе или дальше? Вроде дальше, но я не была уверена. Выглядело все это жутко, но пока не очень опасно.

Обернулась и взглянула на подругу. Дара смотрела на меня выпученными глазами.

– Что? – спросила я.

– Ты попросила расческу, а в книге написано, что навки всегда требуют у юношей гребень для своих длинных зеленых волос. Только откупившись им, парень может спастись.

– Да ну тебя! Ты уже бредишь! Ты не юноша, и губить я никого не собираюсь. Любая бы попросила расческу, проведя две ночи в сарае.

– Дара! Ты там с кем разговариваешь? – послышался из-за двери женский голос.

– Ни с кем! Я одна! – крикнула в ответ подруга и прижала палец к губам, давая мне знак молчать, хотя даже если бы я тут пела оперные арии, ничего особо не изменилось бы.

Лестница проскрипела унылую мелодию в ритме медленного вальса, и хозяйка дома открыла дверь. Оглядела комнату и внимательно посмотрела на сидящую над книгой дочь.

– Чего хохочешь тогда? – нахмурившись, спросила она.

– Да смешное прочитала, – спокойно пожала плечами Дара.

Мать поджала губы. Мне показалось, что она все поняла, но повода усомниться в правдивости дочери не было.

– Через час за стол. – Она покачала головой и пошла вниз, проигрывая на ступеньках лестничный вальс в обратном порядке.

– Хорошо, мам! – крикнула Дара.

Когда шаги матери стихли в гостиной, она тихо сказала мне:

– Теперь будет прислушиваться, так что давай не шуметь.

– Хорошо. Короче, никакая я не навка! Мстить никому не собираюсь. Волосы у меня не зеленые, и кишки из спины не торчат.

– Но ты же мертвая и с дельфинами общаешься, как русалка.

– Только у меня кровь из ран идет, сердце стучит и шишка на башке. Такая себе мертвая нечисть.

– Бред какой-то, – заявила Дара и подперла подбородок кулачками.

– Расческа-то есть? – спросила я после долгой паузы.

– А… да, конечно.

Она открыла ящичек у зеркала, достала щетку для волос и вытряхнула на стол резинки и бантики.

Тьма в отражении за все это время вообще не сдвинулась, и я окончательно успокоилась. Наверное, это такая особенность моего зрения – в зеркалах мерещится то, чего нет на самом деле.

– Интересно, а что увидят другие? – задумчиво проговорила Дара, глядя, как я закрепляю хвост на затылке. – Эта резинка для них будет в воздухе летать?

Я замерла. А правда? Что, если я надену, например, пальто? Его же наверняка увидят! И вот спущусь сейчас, а для той женщины ярко-красная резинка дочери гордо проплывет к входной двери.

– Оставайся сегодня у меня ночевать! – заявила Дара, видимо, подумав о том же, о чем и я. – А завтра подумаем и поэкспериментируем. У меня тут для мягкости два матраса. Один тебе на пол положу. Одеяло запасное в шкафу.

– А мать не заметит, когда будить придет?

– Меня утром папа будит. Он ко мне не заходит. В дверь стучит, дожидается, что я отвечу, и спускается завтрак делать. Хоть ему уже и не надо вставать так рано – завод-то закрыли, – но все равно вскакивает. Привычка.

Дара сходила на ужин, мы еще немного поболтали, а затем улеглись спать.

Спать на мягком матрасе, пусть даже и на полу, да еще под нормальным одеялом было настоящей роскошью. Я как легла, так сразу и заснула.

* * *

Я сижу в голове зверя. Двуногого зверя. Обычно хищники охотятся ночью, но этот предпочитает день, когда беспечная добыча проходит в метре от него – только руку протяни.

В этом городе людишки уже всполошились. Он забрал нескольких, и остальные стали осторожнее. Но ему пока мало, внутри него сидит голод и постоянно требует новых жертв. Зверь старается не попадаться: не более пяти-шести успешных охот в каждом месте, после чего выбирает другие угодья. Там, где людишки еще не пуганные, а дети гуляют одни без присмотра.

Сейчас он сыт. Недавняя добыча заставила голод отступить в глубину души, где он тихо ворочается, вынуждая зверя гулять по улицам и присматриваться. Жертва потребуется совсем скоро, и зверь ходит, улыбается, заглядывает в лица и прикидывает: кого сожрать следующим.

* * *

Проснулась я опять в сарае.

Глава 6

Вскочила и растерянно уставилась на мои клеенчатые матрасики и валяющуюся рядом ткань от пляжного зонта. Как же это? Я же точно помню, что заснула в спальне Дары. Провела рукой по волосам: ни хвоста, ни резинки.

Меня словно перезагрузили ночью. Хотя память осталась, но, видимо, каждое утро я обречена просыпаться именно в этом месте, потеряв все, что не успела дотащить до сарая. Кстати, почему я сплю вообще? Призраки же не должны отдыхать. А меня просто вырубает после полуночи. Судя по всему, это нужно для перезагрузки. Кстати, и платье чистое. Когда пряталась от мужика с лопатой, то намочила подол в грязной луже, а вчера, когда коленку рассадила, еще и зеленое пятно от травы осталось. Теперь платье опять идеально чистое, как в день появления здесь. Посмотрела на коленку: вчерашней болячки как не бывало.

Интересно, что же Дара подумала, когда меня не нашла утром?

Выбежала на пляж, преодолела искушение поплескаться с дельфинами и рванула по дороге вверх. Я была у дома Дары всего дважды, и оба раза мы шли разными дорогами, поэтому пришлось поплутать, прежде чем нашла нужную калитку. Недолго думая открыла ее, прошла через сад и распахнула дверь в дом.

Тихо. Где-то в гостиной работал телевизор, но ни голосов, ни шагов слышно не было.

Поднялась на второй этаж по скрипучей лестнице и заглянула в спальню подруги. Кровать убрана, никаких следов моего пребывания. На столе возле книг, которые мы листали вчера вечером, лежит свернутая красная резинка. Значит, когда я ночью исчезла, она так и осталась лежать на полу. Это хорошо, ведь у меня были опасения, что все предметы на мне во время этой странной перезагрузки могут исчезать.

Нужно будет это учитывать в будущем. Что бы я ни держала и ни надела вечером, все это будет потеряно и останется там, где меня сморит сон. Но где же Дара?

И тут я хлопнула себя рукой по лбу! Точно! Вчера было воскресенье, значит, сегодня она в школе. Часы на стене показывали девять утра. Мать ее отвезла и сейчас, наверное, едет обратно. Надо будет пойти в город и успокоить подружку, когда она выйдет из школы. Часов до двенадцати мне делать нечего.

Из чистого упрямства взяла резинку и снова сделала хвост.

Вышла из двери комнаты и остолбенела: отец Дары стоял внизу лестницы и внимательно смотрел прямо на меня.

Пауза затянулась.

– Надья сказала мне, что дочь встретила неупокоенного! – грозно сказал усатый мужчина. – И я знаю, что ты тут. Говорю тебе, отстань от Дары! Не смей сюда приходить! Вон из моего дома, иначе я позову священника!

Я быстро сдернула с головы резинку и бросила ее в коридор второго этажа. Мужчина стоял внизу, загораживая выход с лестницы. Миновать его было невозможно. Как он хочет, чтобы я убралась отсюда, если сам не дает этого сделать?

Спустилась на несколько ступенек, вызвав у них протяжный стон. Думала, может, это его напугает, но нет. Он только сдвинул брови и насупился. Ну и что мне делать?

Теперь было понятно, что он меня не видел. Просто смотрел на источник звука и слепо шарил свирепыми глазами по лестнице. Ну что ж. Это давало мне шанс его обмануть.

Громко топая, вернулась наверх. Пусть знает, что я ушла. Постояла в небольшом коридоре перед дверью Дары, думая, что же делать дальше. Ступеньки снова заскрипели – хозяин дома поднимался за мной. Тогда я подошла к двери в бывшую спальню его матери и, как только он показался, распахнула ее, с грохотом захлопнула, а сама бесшумно отпрянула к противоположной стене.

Как и думала, он отправился выгонять призрака в кладовку. Прошмыгнула за его спиной и быстро сбежала вниз. Нет, решено! В жилых домах больше появляться не буду! В следующий раз так может не повезти. Что было бы, начни он махать лопатой или ножом? Если у меня кровь из разбитой коленки шла, то проверять, что будет, если ножиком пырнут, я не собиралась.

Распахнула входную дверь, выбежала за калитку и помчалась обратно к морю. Настроение было таким дерьмовым, что даже дельфины не исправят. Еще, не дай бог, и их тоже расстрою. Поэтому купаться не стала, а просто пошла вдоль берега, повесив кеды на шею и шлепая по воде босиком. Времени до полудня еще полно, а делать все равно нечего. Это люди озабочены с утра до вечера поисками пропитания или зарабатыванием средств на его покупку, а у призраков есть преимущество. Нам не страшны ни холод, ни голод. Полная свобода, если не считать той невидимой цепи, которой я прикована к сараю.

Мной овладела странная решимость и отвага. Я была уверена, что и раны, и шишки – это всего лишь моя фантазия. Просто мне так кажется, что после падения на содранной коленке должна возникнуть болячка, вот она и появляется. Реально мне ничего не угрожает. Ведь нельзя второй раз убить того, кто уже мертв.

С этими мыслями я миновала очередной пляж и уперлась в далеко выступающий в море скалистый мыс. Обойти его посуху было невозможно. Автомобильная дорога, которая в основном бежала вдоль берега, в этом месте взбиралась на гору и уходила в тоннель, соваться в который мне совершенно не хотелось. Карабкаться на эту скалу означало проверить свою теорию о телесных повреждениях на практике. Обойтись без ссадин тут точно не получилось бы.

Оставалось море. Берег в этой бухте везде резко уходил на глубину – пять шагов и тебе уже по шейку, – так что обойти мыс вброд не вариант. Придется плыть. Думала сначала снять платье, но отмахнулась: зачем? Замерзнуть же не могу, а на внешний вид вот уж точно плевать. Ну намокнет, ну будет потом в разводах – и что? Перед кем красоваться? А завтра все равно станет как новенькое.

С грустью подумала, что смерть влечет за собой не только свободу от дурацких ограничений. У меня больше не будет никого, кому захотелось бы понравиться. Никогда. Свирепо и ожесточенно топая и вздымая тучу брызг, направилась на глубину. Платье высохнет на мне, пусть это займет весь день из-за этой пасмурной и влажной погоды. К тому же если оставить его на песке, то придется возвращаться. А вдруг мне не захочется, потому что найду на той стороне что-нибудь интересное? Стараясь держать кеды над водой, я поплыла вокруг скалы.

Ветер дул в лицо, я загребала одной рукой и поэтому плыла очень медленно. Скала разворачивалась ко мне морской стороной неторопливо, так что черный провал пещеры проявлялся неспешно, как в замедленном фильме. Конечно, я подплыла ближе. Хоть какое-то приключение. Таинственный проход, который можно было заметить только с моря.

Волны плескались у самого входа пещеры, но внутри было сухо – каменный пол высокой и подозрительно ровной ступенькой возвышался над водой. Мне даже сначала показалась, что эта платформа у входа рукотворная, но нет. Все-таки это скала такой причудливой правильной формы.

Я зависла на месте, подгребая руками. Черный проход в скале выглядел страшновато. С другой стороны, чего мне бояться? Кто и что мне сделает? Да и ничего опасного внутри быть не может. Пещеру отлично видно из проносящихся по заливу катеров, наверняка туристы уже облазили ее вдоль и поперек. Самое ужасное, что меня может там ждать, так это запах общественного туалета да кривые надписи «Здесь был Стефан» на стенах.

Подплыла поближе, села на ступеньку у входа, кое-как отжала платье, надела обувь, чтобы не распороть ногу о битые стекла, которые наверняка есть внутри, встала и пошла внутрь.

После яркого неба над морем в пещере поначалу было так темно, что пришлось остановиться. Врезаться лбом в какой-нибудь уступ совсем не хотелось. Когда глаза привыкли, я разглядела, что дыра в скале куда глубже, чем казалось, и похожа действительно скорее на узкий проход, который ведет в абсолютную черноту. Туда без фонарика уж точно нельзя соваться.

Осторожно сделала еще пару мелких шагов, но тьма в конце тоннеля не расступилась. Я тяжело вздохнула и собралась было отвернуться, чтобы выйти на свет, но в ответ на звук моего дыхания тьма шевельнулась! Это было странное ощущение – еле заметная вибрация на самом краю поля зрения, но она точно была! Как можно разглядеть движение тьмы? Там же ничего не видно!

Небольшой выступ на стене на самой границе света и мрака внезапно исчез. А затем темнота из глубины прохода начала медленно приближаться, ощупывая стену… тонкими волосками-щупальцами. Где-то я уже это видела! В зеркале. Те же черные мерзкие извивающиеся червяки. Эта тьма двигалась замедленно, неуверенно, словно только почуяла мой вкусный аромат и принюхивалась, оценивала, но она точно ползла в мою сторону! Я ощущала это ледяными иголочками в своем позвоночнике. Ужас сковал руки и ноги, и я почему-то не могла двинуться. Черный шевелящийся комок черных червей парализовал меня, лишил воли и возможности убежать. Не моргая, я смотрела, как медленно тьма поглощает стены и пол и приближается, приближается ко мне, чтобы сожрать.

– Ки-ки-ки! – раздалось со стороны входа.

Крик дельфина выдернул меня из оцепенения, как разряд тока. Я развернулась на месте и, коротко разбежавшись, сиганула рыбкой в воду. Никки тут же подставил свой плавник под руку, и мы помчались прочь от страшной пещеры, поднимая фонтаны брызг.

Ему тоже было страшно. На ходу он спел, что дельфины боялись этого места и никогда не подплывали близко. Тьма поселилась там недавно, но распугала всех морских обитателей. Даже ежи отползли от тех камней подальше.

Я так и не смогла почувствовать из его песни, что же там пряталось. Он пел только о чистом первобытном страхе, который знаком любому живому существу на планете. Ужасу не быть.

Когда Никки домчался до берега, меня трясло, как от озноба, но холодно не было. Кожа, наоборот, горела. Покидающий тело страх заставил дрожать руки и ноги так, что я даже стоять не могла. Проползла по пляжу несколько метров, легла на песок возле своего сарайчика и лежала, приходя в себя, наверное, часа два.

Пока не раздались голоса.

Лениво повернула голову и посмотрела, кто же нарушил мое уединение. Двое мужчин. Один низенький, в грязных брезентовых штанах, клетчатой рубашке, рабочей жилетке-разгрузке и почему-то в каске. Второго я знала. Это был отец Стефана. Тот самый, который орал на сына через разбитое мной окно. Сейчас он показывал рукой то на мой сарайчик, то на линию берега и что-то объяснял рабочему.

Мне это не понравилось. Очень не понравилось. С трудом встала на ноги, подошла поближе и прислушалась. Даже не сразу поняла, о чем речь, но когда смысл дошел до меня, то только что испарившийся страх тут же вернулся опять.

Они собирались снести мой сарай!

Весь этот пляж и даже часть поселка оказались включены в территорию нового многоэтажного отеля, который собирался построить этот хлыщ в костюме-тройке. И, судя по всему, бульдозеры собирались пригнать уже на днях, потому что, дескать, его сын начал нести какую-то ахинею про обитающих тут призраков. Поэтому, вопреки плану, начать снос нужно именно с этого места.

Мой сарайчик! Где я буду просыпаться утром, если его снесут? А как же лабиринт? Пусть я не разгадала, зачем он нужен и что делать с предметами в центре, но он точно важен! Без него все пропало! Я чувствовала это с болезненной ясностью – сломают лабиринт и все. Может быть, исчезну, может быть, наоборот, застряну тут навсегда и потеряю надежду вернуться.

Надо было что-то делать.

Попробовать напугать отца так же, как и сына?

Подошла к двери сарая, открыла ее и громко хлопнула. Мужчины посмотрели в мою сторону.

– Ветер, – пожал плечами низенький.

Ах ветер?! Ну я вам покажу!

Пошла уверенным шагом прямо к ним. Вот тут обладатель костюма уставился мне на ноги, и я поняла: следы. Для него они появлялись сами по себе. Ускорила шаг – они же кое-как видят меня, когда я двигаюсь быстро, и вот тут рабочий вытаращил глаза и попятился.

– Прочь! – закричала я им, но они не услышали. Зачерпнула полную горсть песка из-под ног и швырнула отцу Стефана в лицо.

– Это тоже ветер?! – крикнула я со злостью.

Кажется, он так уже не думал, только пятился, пытаясь протереть глаза от песка.

Не удержалась и подставила ему подножку. Он грохнулся на спину, порвав о камни дорогой костюм. Тогда я повернулась к рабочему, который медленно отступал к машине, стоявшей на обочине, и отчаянно крестился. Ага, религиозный. Кстати, бульдозерами-то будет управлять он, а не этот хлыщ. Толстячка и надо пугать! Сделать что-то такое, чтобы даже близко не появлялся со своими машинами! Подскочила и натянула ему каску на лицо. Быстро огляделась: так, что еще? Взгляд наткнулся на небольшой холмик в траве у самой дороги.

Подбежала к муравейнику, смахнула верхушку ногой, щедро зачерпнула кишащую насекомыми землю и в два прыжка вернулась к рабочему. Половину отправила ему за шиворот, а вторую кинула в лицо мужчине в костюме – тот все никак не поднимался с песка, таращась на то, что творилось с его подчиненным.

Только после этого незваные гости наконец решили меня покинуть. Но отпускать их пока было рано, и я со всех ног помчалась к машине. В забеге по песку низенький, кстати, опередил босса. История повторилась. Уж не его ли сынок точно так же удирал из сарая, обогнав высокого друга?

Я оказалась у машины почти одновременно с ними. Как только отец Стефана заскочил внутрь и попытался воткнуть ключ в зажигание, вырвала брелок из руки и, широко размахнувшись, зашвырнула его в море. Потом понеслась к разоренному муравейнику, зачерпнула еще горсть и швырнула в машину – на колени водителю.

Вот теперь достаточно. Парочка взрослых мужиков мчалась прочь вверх по дороге на своих двоих, периодически панически оглядываясь.

Хотя нет… нужно еще пару штрихов. Во мне было слишком много злости, а в крови после недавнего приключения в пещере еще бурлил адреналин. Взяла камень поострее и нацарапала на капоте: «Стефан – урод!» Жаль, так и не узнала, как отца зовут.

Порядок. Почему-то теперь была уверена, что никаких бульдозеров в ближайшие дни не будет. Может, и зря так ярко продемонстрировала свое существование, но что они мне сделают? Вернутся с полицией? Ну-ну.

Отошла к своему сараю и села на песок. Что-то я сама от себя такой агрессии не ожидала. У меня внутри словно бомба разорвалась и разум отключился. Сейчас даже стыдно было за такие выходки. Что вообще на меня нашло? Неужели я была при жизни такой же злой? Или наоборот? Теперь творю то, на что раньше никак решиться не могла, но очень хотела?