Читать онлайн Под управлением любви бесплатно
- Все книги автора: Булат Окуджава
«Часики бьют так задумчиво…»
- Часики бьют так задумчиво,
- медленно, не торопясь.
- И в ожидании лучшего
- жилка на лбу напряглась,
- хоть понимаю, естественно,
- счастья желая себе:
- сложится все соответственно
- вере, слезам и судьбе.
«У Спаса на Кружке забыто наше детство…»
- У Спаса на Кружке забыто наше детство.
- Что видится теперь в раскрытое окно?
- Все меньше мест в Москве, где можно нам погреться,
- все больше мест в Москве, где пусто и темно.
- Мечтали зло унять и новый мир построить,
- построить новый мир, иную жизнь начать.
- Все меньше мест в Москве, где есть о чем поспорить,
- все больше мест в Москве, где есть о чем молчать.
- Куда-то все спешит надменная столица,
- с которою давно мы перешли на «вы»…
- Все меньше мест в Москве, где помнят наши лица,
- все больше мест в Москве, где и без нас правы.
«Как время беспощадно…»
- Как время беспощадно,
- дела его и свет.
- Ну я умру, ну ладно —
- с меня и спросу нет.
- А тот, что с нежным пухом
- над верхнею губой,
- с еще нетвердым духом,
- разбуженный трубой, —
- какой счастливой схваткой
- разбужен он теперь,
- подкованною пяткой
- захлопывая дверь?
- Под звуки духовые
- не ведая о том,
- как сладко все впервые,
- как горько все потом…
Проводы у военкомата
Б. Биргеру
- Вот оркестр духовой. Звук медовый.
- И пронзителен он так, что – ах…
- Вот и я, молодой и бедовый,
- с черным чубчиком, с болью в глазах.
- Машут ручки нелепо и споро,
- крики скорбные тянутся вслед,
- и безумцем из черного хора
- нарисован грядущий сюжет.
- Жизнь музыкой бравурной объята —
- всё о том, что судьба пополам,
- и о том, что не будет возврата
- ни к любви и ни к прочим делам.
- Раскаляются медные трубы —
- превращаются в пламя и дым.
- И в улыбке растянуты губы,
- чтоб запомнился я молодым.
«О, фантазии на темы…»
В. Войновичу
- О, фантазии на темы
- торжества добра над злом!
- В рамках солнечной системы
- вы отправлены на слом.
- Торжествует эта свалка
- и грохочет, как прибой…
- Мне фантазий тех не жалко —
- я грущу о нас с тобой.
«На Сретенке ночной надежды голос слышен…»
- На Сретенке ночной надежды голос слышен.
- Он слаб и одинок, но сладок и возвышен.
- Уже который раз он разрывает тьму…
- И хочется верить ему.
- Когда пройдет нужда за жизнь свою бояться,
- тогда мои друзья с прогулки возвратятся,
- и расцветет Москва от погребов до крыш…
- Тогда опустеет Париж.
- А если все не так, а все как прежде будет,
- пусть Бог меня простит, пусть сын меня осудит,
- что зря я распахнул напрасные крыла…
- Что ж делать? Надежда была.
Романс («Стали чаще и чаще являться ко мне…»)
- Стали чаще и чаще являться ко мне
- с видом пасмурным и обреченным
- одна дама на белом, на белом коне,
- а другая на черном, на черном.
- И у той, что на белом, такие глаза,
- будто белому свету не рады,
- будто жизни осталось на четверть часа,
- а потом – всё утраты, утраты.
- И у той, что на черном, такие глаза,
- будто это – вместилище муки,
- будто жизни осталось на четверть часа,
- а потом – всё разлуки, разлуки.
- Ах, когда б вы ко мне заглянули в глаза,
- ах, когда б вы в мои поглядели, —
- будто жизни осталось на четверть часа,
- а потом – всё потери, потери.
«Как хорошо, что Зворыкин уехал…»
Кириллу Померанцеву
- Как хорошо, что Зворыкин уехал
- и телевиденье там изобрел!
- Если бы он из страны не уехал,
- он бы, как все, на Голгофу взошел.
- И не сидели бы мы у экранов,
- и не пытались бы время понять,
- и откровения прежних обманов
- были бы нам недоступны опять.
- Как хорошо, что уехал Набоков,
- тайны разлуки ни с кем не деля.
- Как пофартило! А скольких пророков
- не защитила родная земля!
- Был этот фарт ну не очень-то сладок.
- Как ни старалась беда за двоих,
- всё же не выпали в мутный осадок
- тернии их и прозрения их.
- Как хорошо, что в прозрении трудном
- наши глаза застилает слеза!
- Даже и я, брат, в моем неуютном
- благополучии зрю небеса.
- Что же еще остается нам, кроме
- этих, еще не разбитых оков?
- Впрочем, платить своей болью и кровью —
- это ль не жребий во веки веков?
«Гомон площади Петровской…»
О. В. Волкову
- Гомон площади Петровской,
- Знаменка, Коровий вал —
- драгоценные обноски…
- Кто их с детства не знавал?
- Кто Пречистенки не холил,
- Божедомки не любил,
- по Варварке слез не пролил,
- Якиманку позабыл?
- Сколько лет без меры длился
- этот славный карнавал!
- На Покровке я молился,
- на Мясницкой горевал.
- А Тверская, а Тверская,
- сея праздник и тоску,
- от себя не отпуская,
- провожала сквозь Москву.
- Не выходят из сознанья
- (хоть иные времена)
- эти древние названья,
- словно дедов имена.
- И живет в душе, не тая,
- пусть нелепа, да своя,
- эта звонкая, святая,
- поредевшая семья.
- И в мечте о невозможном
- словно вижу наяву,
- что и сам я не в Безбожном,
- а в Божественном живу.
О Володе Высоцком
Марине Владимировне Поляковой
- О Володе Высоцком я песню придумать решил:
- вот еще одному не вернуться домой из похода.
- Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил…
- Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.
- Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потом
- отправляться и нам по следам по его по горячим.
- Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон,
- ну а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем.
- О Володе Высоцком я песню придумать хотел,
- но дрожала рука и мотив со стихом не сходился…
- Белый аист московский на белое небо взлетел,
- черный аист московский на черную землю спустился.
Еще один романс
- В моей душе запечатлен портрет одной прекрасной
- дамы.
- Ее глаза в иные дни обращены.
- Там хорошо, и лишних нет, и страх не властен
- над годами,
- и все давно уже друг другом прощены.
- Еще покуда в честь нее высокий хор поет хвалебно
- и музыканты все в парадных пиджаках.
- Но с каждой нотой, Боже мой, иная музыка
- целебна…
- И дирижер ломает палочку в руках.
- Не оскорблю своей судьбы слезой поспешной
- и напрасной,
- но вот о чем я сокрушаюсь иногда:
- ведь что мы сами, господа, в сравненье с дамой
- той прекрасной,
- и наша жизнь, и наши дамы, господа?
- Она и нынче, может быть, ко мне, как прежде,
- благосклонна,
- и к ней за это благосклонны небеса.
- Она, конечно, пишет мне, но… постарели
- почтальоны,
- и все давно переменились адреса.
«Летняя бабочка вдруг закружилась над лампой полночной…»
- Летняя бабочка вдруг закружилась над лампой
- полночной:
- каждому хочется ввысь вознестись над фортуной
- непрочной.
- Летняя бабочка вдруг пожелала ожить в декабре,
- не разглагольствуя, не помышляя о Зле и Добре.
- Может быть, это не бабочка вовсе, а ангел небесный
- кружит и кружит по комнате тесной с надеждой
- чудесной:
- разве случайно его пребывание в нашей глуши,
- если мне видятся в нем очертания вашей души?
- Этой порою в Салослове – стужа, и снег, и метели.
- Я к вам в письме пошутил, что, быть может, мы зря
- не взлетели:
- нам, одуревшим от всяких утрат и от всяких
- торжеств,
- самое время использовать опыт крылатых существ.
- Нас, тонконогих, и нас, длинношеих, нелепых,
- очкастых,
- терпят еще и возносят еще при свиданьях
- нечастых.
- Не потому ли, что нам удалось заработать горбом
- точные знания о расстоянье меж Злом и Добром?
- И оттого нам теперь ни к чему вычисления эти.
- Будем надеяться снова увидеться в будущем лете:
- будто лишь там наша жизнь так загадочно
- не убывает…
- Впрочем, вот ангел над лампой летает…
- Чего не бывает?
«Не успел на жизнь обидеться…»
Ю. Даниэлю
- Не успел на жизнь обидеться —
- вся и кончилась почти.
- Стало реже детство видеться,
- так, какие-то клочки.
- И уже не спросишь, не с кого.
- Видно, каждому – свое.
- Были песни пионерские,
- было всякое вранье.
- И по щучьему велению,
- по лесам и по морям
- шло народонаселение
- к магаданским лагерям.
- И с фанерным чемоданчиком
- мама ехала моя
- удивленным неудачником
- в те богатые края.
- Забываются минувшие
- золотые времена;
- как монетки утонувшие,
- не всплывут они со дна.
- Память пылью позасыпало?
- Постарел ли?
- Не пойму:
- вправду ль нам такое выпало?
- Для чего? И почему?
- Почему нам жизнь намерила
- вместо хлеба отрубей?..
- Что Москва слезам не верила —
- это помню.
- Хоть убей.
Кухня
- Рожденье бифштекса – само волшебство.
- Брильянтовых капель без счета.
- А эта, которая жарит его,
- похожа на рыжего черта.
- И этот, из пара родившийся черт,
- азы про себя повторяет,
- и жарит, и парит, и льет, и печет,
- и фартуком лоб утирает.
- Она в ароматы смолы и огня
- себя погрузить не страшится,
- и плавно святая ее пятерня,
- как розовый ангел, кружится.
- И если в окно заглянуть со двора —
- какая бесовская штука:
- в чугунной ладье громоздится гора
- под кольцами белого лука.
- Там все перемешано в соке его,
- в прожилках его благородных:
- и гибель, и жизни моей торжество,
- и хриплые крики голодных.
Из стихов к роману «Свидание с Бонапартом»
- Вдали от собственного дома,
- на льдине из чужой воды —
- следы осеннего разгрома,
- побед несбывшихся плоды.
- Окончен бой. И в нем, жестоком,
- мы проиграли. Генерал
- на льдину хрупкую упал.
- Войны таинственным итогом
- пренебрегая, мертвым оком
- последний подает сигнал
- прощанья перед встречей с Богом.
- И юношеские года,
- и лет покойных череда —
- все кажется минутным вздором.
- Лишь лед Зачанского пруда
- (во сне иль наяву) всегда
- перед его потухшим взором.
- Нам преподало Провиденье
- не просто меру поведенья,
- а горестный урок паденья;
- и за кровавый тот урок
- кому тут выскажешь упрек —
- пустых словес нагроможденье?
- Ну хорошо. Он бездыхан.
- А мы-то как же, молодые,
- пусть вшивые, но ведь живые?
- Неужто из горячих ран
- себе соорудим карьеру
- и будем хвастаться не в меру
- под батальонный барабан?
Август в Латвии
- Булочки с тмином. Латышский язык.
- Красные сосны. Воскресные радости.
- Все, чем живу я, к чему я приник
- в месяце августе, в месяце августе.
- Не унижайся, видземский пастух,
- пестуй осанку свою благородную,
- дальней овчарни торжественный дух
- пусть тебе будет звездой путеводною.
- Не зарекайся, видземский король,
- ни от обид, ни от бед, ни от хворости,
- не обольщай себя волей, уволь:
- вольному – воля, гордому – горести.
- Тот, кто блажен, не боится греха.
- Бедность и праведность перемежаются.
- Дочку отдай за того пастуха,
- пусть два источника перемешаются.
- Между удачей, с одной стороны,
- и неудачею жизнь моя мечется
- в сопровождении медной струны
- августа месяца, августа месяца.
«У поэта соперников нету…»
- У поэта соперников нету
- ни на улице и ни в судьбе.
- И когда он кричит всему свету,
- это он не о вас – о себе.
- Руки тонкие к небу возносит,
- жизнь и силы по капле губя.
- Догорает, прощения просит:
- это он не за вас – за себя.
- Но когда достигает предела
- и душа отлетает во тьму…
- Поле пройдено. Сделано дело.
- Вам решать: для чего и кому.
- То ли мед, то ли горькая чаша,
- то ли адский огонь, то ли храм…
- Все, что было его, – нынче ваше.
- Всё для вас. Посвящается вам.
«С последней каланчи, в Сокольниках стоящей…»
Б. Сарнову
- С последней каланчи, в Сокольниках стоящей,
- никто не смотрит вдаль на горизонт горящий,
- никто не смотрит вдаль, все опускают взор.
- На пенсии давно усатый брандмайор.
- Я плачу не о том, что прошлое исчезло:
- ведь плакать о былом смешно и бесполезно.
- Я плачу не о том, что кануло во мгле,
- как будто нет услад и ныне на земле.
- Я плачу о другом – оно покуда с нами,
- оно у нас в душе, оно перед глазами,
- еще горяч и свеж его прекрасный след —
- его не скроет ночь и не проявит свет.
- О чем бы там перо, красуясь, ни скрипело —
- душа полна утрат, она не отскорбела.
- И как бы ни лились счастливые слова —
- душа полна потерь, хоть, кажется, жива.
- Ведь вот еще вчера, крылаты и бывалы,
- сидели мы рядком, и красные бокалы
- у каждого из нас – в изогнутой руке…
- Как будто бы пожар – в прекрасном далеке.
- И на пиру на том, на празднестве тягучем,
- я, видно, был один, как рекрут, не обучен,
- как будто бы не мы метались в том огне,
- как будто тот огонь был неизвестен мне.
«Ну что, генералиссимус прекрасный…»
Ю. Карякину
- Ну что, генералиссимус прекрасный,
- потомки, говоришь, к тебе пристрастны?
- Их не угомонить, не упросить…
- Одни тебя мордуют и поносят,
- другие всё малюют, и возносят,
- и молятся, и жаждут воскресить.
- Ну что, генералиссимус прекрасный?
- Лежишь в земле на площади на Красной…
- Уж не от крови ль красная она,
- которую ты пригоршнями пролил,
- пока свои усы блаженно холил,
- Москву обозревая из окна?
- Ну что, генералиссимус прекрасный?
- Твои клешни сегодня безопасны —
- опасен силуэт твой с низким лбом.
- Я счета не веду былым потерям,
- но, пусть в своем возмездье и умерен,
- я не прощаю, помня о былом.
Воспоминание о Дне Победы
- Была пора, что входит в кровь, и помнится,
- и снится.
- Звенел за Сретенкой трамвай, светало
- на Мясницкой.
- Еще пожар не отгудел, да я отвоевал
- в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.
- Живые бросились к живым, и было правдой это,
- любили женщину одну – она звалась Победа.
- Казалось всем, что всяк уже навек отгоревал
- в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.
- Он нашей собственностью был, и мы клялись
- Арбатом.
- Еще не знали, кто кого объявит виноватым.
- Как будто нас девятый вал отныне миновал
- в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.
- Какие слезы на асфальт из круглых глаз катились,
- когда на улицах Москвы в обнимку мы сходились —
- и тот, что пули избежал, и тот, что наповал, —
- в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.
«Приносит письма письмоносец…»
М. Козакову
- Приносит письма письмоносец
- о том, что Пушкин – рогоносец.
- Случилось это в девятнадцатом столетье.
- Да, в девятнадцатом столетье
- влетели в окна письма эти,
- и наши предки в них купались, словно дети.
- Еще далече до дуэли.
- В догадках ближние дурели.
- Все созревало, как нарыв на теле… Словом,
- еще последний час не пробил,
- но скорбным был арапский профиль,
- как будто создан был художником Лунёвым.
- Я знаю предков по картинкам,
- но их пристрастье к поединкам —
- не просто жажда проучить и отличиться,
- но в кажущейся жажде мести
- преобладало чувство чести,
- чему с пеленок пофартило им учиться.
- Загадочным то время было:
- в понятье чести что входило?
- Убить соперника и распрямиться сладко?
- Но если дуло грудь искало,
- ведь не убийство их ласкало…
- И это все для нас еще одна загадка.
- И прежде чем решать вопросы
- про сплетни, козни и доносы
- и расковыривать причины тайной мести,
- давайте-ка отложим это
- и углубимся в дух поэта,
- поразмышляем о достоинстве и чести.
Несчастье
- Когда бы Несчастье явилось ко мне
- в обличии рыцаря да на коне,
- грозящем со мной не стесняться, —
- я мог бы над ним посмеяться.
- Когда бы оно мою жизнь и покой
- пыталось разрушить железной рукой
- и лик Его злом искажался, —
- уж я бы над Ним потешался.
- Но дело все в том, что в природе Оно
- неясною мерою растворено
- и в тучке, и в птичке взлетевшей,
- и в брани, что бросил сосед на ходу,
- в усмешке, мелькнувшей в минувшем году,
- в газете, давно пожелтевшей.
- Но в том-то и дело, что нам не видать,
- когда Ему выпадет нас испытать
- на силу, на волю, на долю.
- Как будто бы рядом и нету Его,
- как будто бы нет вообще ничего —
- а раны посыпаны солью.
- Нельзя быть подверженным столь уж всерьез
- предчувствиям горьким насмешек и слез,
- возможной разлуки и смерти…
- Гляди: у тебя изменилось лицо!
- Гляди: ты боишься ступить на крыльцо,
- и пальцы дрожат на конверте!
- И все ж не Ему достаются права,
- и все же бессильны его жернова:
- и ты на ногах остаешься,
- и, маленький, слабый, худой и больной,
- нет-нет да объедешь Его стороной,
- уйдешь от Него, увернешься.
- Наверно, в амбарах души и в крови
- хранятся запасы надежд и любви
- (а даром они не даются).
- И вот, утверждая свое торжество,
- бывает, срываешь погоны с Него…
- Откуда и силы берутся?
«Черный ворон сквозь белое облако глянет…»
- Черный ворон сквозь белое облако глянет —
- значит, скоро кровавая музыка грянет.
- В генеральском мундире стоит дирижер,
- перед ним – под машинку остриженный хор.
- У него – руки в белых перчатках.
- Песнопенье, знакомое с давешних пор,
- возникает из слов непечатных.
- Постепенно вступают штыки и мортиры —
- значит, скоро по швам расползутся мундиры,
- значит, скоро сподобимся есть за двоих,
- забывать мертвецов и бояться живых,
- прикрываться истлевшею рванью…
- Лишь бы только не спутать своих и чужих,
- то проклятья, то гимны горланя.
- Разыгрался на славу оркестр допотопный.
- Все наелись от пуза музыки окопной.
- Дирижер дирижера спешит заменить.
- Те, что в поле вповалку (прошу извинить),
- с того ворона взоров не сводят,
- и кого хоронить, и кому хоронить —
- непонятно… А годы уходят.
- Все кончается в срок. Лишней крови хватает.
- Род людской ведь не сахар: авось не растает.
- Двое живы (покуда их вексель продлен),
- третий (лишний, наверно) в раю погребен,
- и земля словно пух под лопатой…
- А над ними с прадедовых самых времен —
- черный ворон, во всем виноватый.
Работа
- Жест. Быстрый взгляд. Движение души.
- На кончике ресницы – влага.
- Отточены карандаши,
- и приготовлена бумага.
- Она бела, прохладна и гладка.
- Друзья примолкли сиротливо.
- А перспектива так сладка
- в зеленом поле объектива.
- Определяю день и час,
- события изобретаю,
- как ворон, вытаращив глаз,
- над жертвою очередной витаю.
- Нелепо скрючена рука,
- искажены черты и поза…
- Но перспектива как сладка!
- Какая вызревает проза!
- Уж целый лист почти совсем готов,
- и вдруг как будто прозреваю:
- как нищ и беден мой улов,
- не те цветы ищу я и срываю.
- И жар ловлю не от того огня,
- и лгу по мелочам природе…
- Что стоит помолиться за меня?
- Да нынче вам не до молитвы вроде.
- И вновь:
- Я. Злость. И трепет у виска.
- И пот… Какой квартет отличный!
- А перспектива так близка,
- и сроки жизни безграничны.
Песенка о молодом гусаре
- Грозной битвы пылают пожары,
- и пора уж коней под седло.
- Изготовились к схватке гусары:
- их счастливое время пришло.
- Впереди – командир, на нем новый мундир,
- а за ним – эскадрон после зимних квартир.
- А молодой гусар, в Амалию влюбленный,
- он все стоит пред ней коленопреклоненный.
- Все погибли в бою. Флаг приспущен.
- И земные дела не для них.
- И летят они в райские кущи
- на конях на крылатых своих.
- Впереди – командир, на нем рваный мундир,
- а за ним – тот гусар покидает сей мир.
- Но чудится ему: по-прежнему влюбленный
- он все стоит пред ней коленопреклоненный.
- Вот иные столетья настали,
- и несчетно воды утекло,
- и давно уже нет той Амальи,
- и в музее пылится седло.
- Позабыт командир – дам уездных кумир.
- Жаждет новых потех просвещенный наш мир…
- А юный тот гусар, в Амалию влюбленный,
- опять стоит пред ней коленопреклоненный.
Надпись на камне
Посвящается московским
школьникам 33-ей школы,
придумавшим слово «арбатство»
- Пускай моя любовь как мир стара, —
- лишь ей одной служил и доверялся
- я – дворянин арбатского двора,
- своим двором введенный во дворянство.
- За праведность и преданность двору
- пожалован я кровью голубою.
- Когда его не станет – я умру,
- пока он есть – я властен над судьбою.
- Молва за гробом чище серебра
- и вслед звучит музыкою прекрасной…
- Но ты, моя фортуна, будь добра,
- не выпускай моей руки несчастной.
- Не плачь, Мария, радуйся, живи,
- по-прежнему встречай гостей у входа…
- Арбатство, растворенное в крови,
- неистребимо, как сама природа.
Арбатские напевы
1. «Все кончается неумолимо…»
- Все кончается неумолимо.
- Миг последний печален и прост.
- Как я буду без вас в этом мире,
- протяженном на тысячи верст,
- где всё те же дома и деревья,
- и метро, и в асфальте трава,
- но иные какие-то лица,
- и до вас достучишься едва?
- В час, когда распускаются розы,
- так остры обонянье и взгляд,
- и забытые мной силуэты
- в земляничных дворах шелестят,
- и уже по-иному крылато
- все, что было когда-то грешно,
- и спасаться от вечной разлуки
- унизительно мне и смешно.
- Я унижен тобою, разлука,
- и в изменника сан возведен,
- и уже укоризны поспели
- и слетаются с разных сторон,
- что лиловым пером заграничным,
- к меловы́м прикасаясь листам,
- я тоскую, и плачу, и грежу
- по святым по арбатским местам.
- Да, лиловым пером из Риеки
- по бумаге веду меловой,
- лиловеет души отраженье —
- этот оттиск ее беловой,
- эти самые нежность и робость,
- эти самые горечь и свет,
- из которых мы вышли, возникли.
- Сочинились…
- И выхода нет.
2. «Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант…»
Ч. Амирэджиби
- Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант.
- В Безбожном переулке хиреет мой талант.
- Вокруг чужие лица, безвестные места.
- Хоть сауна напротив, да фауна не та.
- Я выселен с Арбата и прошлого лишен,
- и лик мой чужеземцам не страшен, а смешон.
- Я выдворен, затерян среди чужих судеб,
- и горек мне мой сладкий, мой эмигрантский хлеб.
- Без паспорта и визы, лишь с розою в руке
- слоняюсь вдоль незримой границы на замке
- и в те, когда-то мною обжитые края
- все всматриваюсь, всматриваюсь, всматриваюсь я.
- Там те же тротуары, деревья и дворы,
- но речи несердечны и холодны пиры.
- Там так же полыхают густые краски зим,
- но ходят оккупанты в мой зоомагазин.
- Хозяйская походка, надменные уста…
- Ах, флора там все та же, да фауна не та…
- Я эмигрант с Арбата. Живу, свой крест неся…
- Заледенела роза и облетела вся.
«Я горой за сюжетную прозу…»
- Я горой за сюжетную прозу,
- за красотку, что высадит розу
- под окошком, у самых дверей.
- Она холит ее, поливает,
- поливает, как будто справляет
- день рождения розы своей.
- Распускается каждая ветка.
- А потом появляется некто
- неизвестно зачем, почему.
- Выбрав время, и место, и позу,
- наша барышня красную розу,
- розу красную дарит ему.
- Дверь распахнута. Пропасть разверста.
- Всё там есть, и всему там есть место:
- и любви, и войне, и суме…
- И бушует житейское море,
- и спасается кто-то от горя,
- но стреляется кто-то во тьме.
- К сожалению, все отцветает.
- Наша жизнь – она тоже ведь тает,
- и всегда невпопад, как на грех.
- Даже если решенье не близко,
- все зависит от степени риска,
- от таланта зависит успех.
- Не ищите сюжеты в комоде,
- а ищите сюжеты в природе.
- Без сюжета и прозы-то нет.
- Да, бывает, что всё – под рукою:
- и идеи, и мысли – рекою,
- даже деньги…
- Но нужен сюжет.
«Всему времечко свое: лить дождю, Земле вращаться…»
- Всему времечко свое: лить дождю,
- Земле вращаться,
- знать, где первое прозренье,
- где последняя черта…
- Началася вдруг война – не успели попрощаться,
- адресами обменяться… Не успели ни черта.
- Где встречались мы потом? Где нам выпала прописка?
- Где сходились наши души, воротясь с передовой?
- На поверхности ль земли? Под пятой ли обелиска?
- В гастрономе ли арбатском? В черной туче ль грозовой?
- Всяк неправедный урок впрок затвержен и заучен,
- ибо праведных уроков не бывает. Прах и тлен.
- Руку на сердце кладя, разве был я невезучим?
- А вот надо ж, сердце стынет в ожиданье перемен.
- Гордых гимнов, видит Бог, я не пел окопной каше.
- От разлук не зарекаюсь и фортуну не кляну…
- Но на мягкое плечо, на вечернее, на ваше,
- если вы не возражаете, я голову склоню.
Прогулки фраеров
Оле
- По прихоти судьбы – Разносчицы даров —
- в прекрасный день мне откровенья были.
- Я написал роман «Прогулки фраеров»,
- и фраера меня благодарили.
- Они сидят в кружок, как пред огнем святым,
- забытое людьми и богом племя,
- каких-то горьких дум их овевает дым,
- и приговор нашептывает время.
- Они сидят в кружок под низким потолком.
- Освистаны их речи и манеры.
- Но вечные стихи затвержены тайком,
- и сундучок сколочен из фанеры.
- Наверно, есть резон в исписанных листах,
- в затверженных местах и в горстке пепла…
- О, как сидят они с улыбкой на устах,
- прислушиваясь к выкрикам из пекла!
- Пока не замело следы на их крыльце
- и ложь не посмеялась над судьбою,
- я написал роман о них, но в их лице
- о нас: ведь все, мой друг, о нас с тобою.
- Когда в прекрасный день Разносчица даров
- вошла в мой тесный двор, бродя дворами,
- я мог бы написать, себя переборов,
- «Прогулки маляров», «Прогулки поваров»…
- Но по пути мне вышло с фраерами.
Парижская фантазия
Т. Кулымановой
- У парижского спаниеля лик французского короля,
- не погибшего на эшафоте, а достигшего славы
- и лени:
- набекрень паричок рыжеватый, милосердие в каждом
- движенье,
- а в глазах, голубых и счастливых, отражаются жизнь
- и земля.
- На бульваре Распай, как обычно, господин Доминик
- у руля.
- И в его ресторанчике тесном заправляют полдневные
- тени,
- петербургскою ветхой салфеткой прикрывая от пятен
- колени,
- розу красную в лацкан вонзая, скатерть белую
- с хрустом стеля.
- Этот полдень с отливом зеленым между нами
- по горстке деля,
- как стараются неутомимо Бог, Природа, Судьба,
- Провиденье,
- короли, спаниели, и розы, и питейные все заведенья.
- Сколько прелести в этом законе! Но и гру́сти порой…
- Voila!
- Если есть еще по́зднее слово, пусть замолвят его
- обо мне.
- Я прошу не о вечном блаженстве – о минуте
- возвышенной пробы,
- где возможны, конечно, утраты и отчаянье даже,
- но чтобы —
- милосердие в каждом движенье и красавица
- в каждом окне!
«Нужны ли гусару сомненья…»
Ю. Давыдову
- Нужны ли гусару сомненья,
- их горький и въедливый дым,
- когда он в доспехах с рожденья
- и слава всегда перед ним?
- И в самом начале сраженья,
- и после, в пылу, и потом
- нужны ли гусару сомненья
- в содеянном, в этом и в том?
- Покуда он легок, как птица,
- пока он горяч и в седле,
- врагу от него не укрыться:
- нет места двоим на земле.
- И что ему в это мгновенье,
- когда позади – ничего,
- потомков хула иль прощенье?
- Они не застанут его.
- Он только пришел из похода,
- но долг призывает опять.
- И это, наверно, природа,
- которую нам не понять.
- … Ну ладно. Враги перебиты,
- а сам он дожил до седин
- и, клетчатым пледом прикрытый,
- рассеянно смотрит в камин.
- Нужны ли гусару сомненья,
- хотя бы в последние дни,
- когда, огибая поленья,
- в трубе исчезают они?
Полдень в деревне
(поэма)
Вл. Соколову
1
- У дороги карета застыла.
- Изогнулся у дверцы лакей.
- За дорогой не то чтоб пустыня —
- но пейзаж без домов и людей.
- Знатный баловень сходит с подножки,
- просто так, подышать тишиной.
- Фрак малиновый, пряжки, застежки
- и платочек в руке кружевной.
2
- У оврага кузнечик сгорает,
- рифмы шепчет, амброзию пьет
- и худым локотком утирает
- вдохновенья серебряный пот.
- Перед ним – человечек во фраке
- на природу глядит свысока
- и журчанием влаги в овраге
- снисходительно дышит пока.
- Ах, кузнечик, безумный и сирый,
- что ему твои рифмы и лиры,
- строк твоих и напевов тщета?
- Он иной, и иные кумиры
- перед ним отворяют врата.
- Он с природою слиться не хочет…
- Но, назойлив и неутомим,
- незнакомый ему молоточек
- монотонно стрекочет пред ним.
3
- Вдруг он вздрогнул. Надменные брови
- вознеслись неизвестно с чего,
- и гудение собственной крови
- докатилось до слуха его.
- Показалось смешным все, что было,
- еле видимым сквозь дерева.
- Отголоски житейского пира
- в этот мир пробивались едва.
- Что-то к горлу его подступило:
- то ли слезы, а то ли слова…
- Скинул фрак. Закатал рукава…
- На платке оборвал кружева…
- То ли клятвы, а то ли признанья
- зазвучали в его голове…
4
- И шагнул он, срывая дыханье,
- спотыкаясь о струны в траве,
- закружился, цветы приминая,
- пятерней шевелюру трепля,
- рифмы пробуя, лиру ломая
- и за ближнего небо моля.
- Он не то чтобы к славе стремился —
- просто жил, искушая судьбу…
- И серебряный пот заструился
- по его невеликому лбу.
- Ручка белая к небу воздета.
- В глазках карих – ни зла, ни обид…
5
- Заждалась у дороги карета,
- и лакей на припеке храпит.
Дорожная песня
- Еще он не сшит, твой наряд подвенечный,
- и хор в нашу честь не споет…
- А время торопит – возница беспечный, —
- и просятся кони в полет.
- Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга,
- не смолк бубенец под дугой…
- Две вечных подруги – любовь и разлука —
- не ходят одна без другой.
- Мы сами раскрыли ворота, мы сами
- счастливую тройку впрягли,
- и вот уже что-то сияет пред нами,
- но что-то погасло вдали.
- Святая наука – расслышать друг друга
- сквозь ветер, на все времена…
- Две странницы вечных – любовь и разлука —
- поделятся с нами сполна.
- Чем дольше живем мы, тем годы короче,
- тем слаще друзей голоса.
- Ах, только б не смолк под дугой колокольчик,
- глаза бы глядели в глаза.
- То берег – то море, то солнце – то вьюга,
- то ангелы – то воронье…
- Две вечных дороги – любовь и разлука —
- проходят сквозь сердце мое.
Настольные лампы
Арсению Тарковскому
- Обожаю настольные лампы,
- угловатые, прошлых времен.
- Как они свои круглые лапы
- умещают средь книг и тетрадей,
- под ажурною сенью знамен,
- возвышаясь не почестей ради,
- как гусары на райском параде
- от рождения до похорон!
- Обожаю на них абажуры,
- кружевные, неярких тонов,
- нестареющие их фигуры
- и немного надменные позы.
- И путем, что, как видно, не нов,
- ухожу от сегодняшней прозы
- и уже настоящие слезы
- проливать по героям готов.
- Укрощает настольные лампы
- лишь всесильного утра река.
- Исчезает, как лиры и латы,
- вдохновенье полночной отваги.
- Лишь вздымают крутые бока
- аккуратные груды бумаги,
- по которым знакомые знаки
- равнодушно выводит рука.
- Свет, растекшийся под абажуром,
- вновь рождает надежду и раж,
- как приветствие сумеркам хмурым,
- как подобье внезапной улыбки…
- Потому что чего не отдашь
- за полуночный замысел зыбкий,
- за отчаяние, и ошибки,
- и победы – всего лишь мираж?
«Глас трубы над городами…»
- Глас трубы над городами,
- под который, так слабы,
- и бежали мы рядами,
- и лежали как снопы.
- Сочетанье разных кнопок,
- клавиш, клапанов, красот;
- даже взрыв, как белый хлопок,
- безопасным предстает.
- Сочетанье ноты краткой
- с нотой долгою одной —
- вот и все, и с вечной сладкой
- жизнью кончено земной.
- Что же делать с той трубою,
- говорящей не за страх
- с нами, как с самой собою,
- в доверительных тонах?
- С позолоченной под колос,
- с подрумяненной под медь?..
- Той трубы счастливый голос
- всех зовет на жизнь и смерть.
- И не первый, не последний,
- а спешу за ней, как в бой,
- я – пятидесятилетний,
- искушенный и слепой.
- Как с ней быть? Куда укрыться,
- чуя гибель впереди?..
- Отвернуться?
- Притвориться?
- Или вырвать из груди?..
Примета
А. Жигулину
- Если ворон в вышине,
- дело, стало быть, к войне.
- Если дать ему кружить —
- значит, всем на фронт иттить.
- Чтобы не было войны,
- надо ворона убить.
- Чтобы ворона убить,
- надо ружья зарядить.
- А как станем заряжать,
- всем захочется стрелять.
- Ну а как стрельба пойдет,
- пуля дырочку найдет.
- Ей не жалко никого,
- ей попасть бы хоть в кого,
- хоть в чужого, хоть в свово…
- Во, и боле ничего.
- Во, и боле ничего.
- Во, и боле никого,
- кроме ворона того:
- стрельнуть некому в него.
«Поздравьте меня, дорогая: я рад, что остался в живых…»
- Поздравьте меня, дорогая: я рад, что остался
- в живых,
- сгорая в преддверии рая средь маршалов и рядовых,
- когда они шумной толпою, в сиянии огненных стрел,
- влекли и меня за собою… Я счастлив, что там
- не сгорел.
- Из хроник, прочитанных мною, в которых —
- судьба и душа,
- где теплится пламя былое условно, почти не дыша,
- являются мне не впервые, как будто из чащи густой,
- то флаги любви роковые, то знаки надежды пустой,
- то пепел, то кровь, а то слезы – житейская наша
- река.
- Лишь редкие красные розы ее украшают слегка.
- И так эта реченька катит, и так не устала катить,
- что слез никаких и не хватит, чтоб горечь утрат
- оплатить.
- Судьба ли меня защитила, собою укрыв от огня!
- Какая-то тайная сила всю жизнь охраняла меня.
- И так все сошлось, дорогая: наверно, я т а м
- не сгорел,
- чтоб выкрикнуть з д е с ь, догорая, про то,
- что другой не успел.
«Внезапно сник мороз, и ртутный столб взлетел…»
- Внезапно сник мороз, и ртутный столб взлетел.
- Узкоколейка санная
- коробится манерно.
- Неужто это то, чего я так хотел?
- А впрочем, это самое
- из нужного, наверно.
- Вот обрубают лед ленивым топором,
- и ручейками хилыми
- стекает он в овраги.
- А я пишу стихи отточенным пером
- лиловыми чернилами
- на меловой бумаге.
- Во всем видны судьба и пламень, и порыв.
- И с замятями снежными
- разделаться несложно.
- Надеюсь, что не зря все, чем я жил и жив…
- И я живу надеждами.
- Иначе невозможно.
Перед телевизором
- Слишком много всяких танков, всяких пушек
- и солдат.
- И военные оркестры слишком яростно гремят,
- и седые генералы, хоть не сами пули льют —
- но за скорые победы с наслажденьем водку пьют.
- Я один. А их так много, и они горды собой,
- и военные оркестры заглушают голос мой.
«Кого бояться и чего стесняться?..»
- Кого бояться и чего стесняться?
- Все наперед расписано уже.
- Когда придется с критиком стреляться,
- возьму старинный лефоше[1].
- За позабытым Спасом, что на Пе́сках,
- разметим смертный путь.
- Средь аргументов между нами веских, —
- ему прицелюсь в грудь.
- Вот он стоит, похожий на лакея,
- уставясь трехлинеечкой в меня,
- хозяин и Арбата, и Лицея,
- и прошлого, и нынешнего дня.
- Он не спешит, заступничек народный,
- на мушку жизнь мою берет,
- и лефоше мой, слишком благородный,
- не выстрелит, я знаю наперед.
- Я как последний юнкер безоружен,
- в лакейскую затею вовлечен…
- Но вот курок нажат, Арбат разрушен,
- кто прозевал свой выстрел – обречен.
- Там, за спиной – чугунная ограда
- кругла как мученический венец…
- А благородство – это ль не награда
- в конце концов за поздний сей конец?
«Все глуше музыка души…»
- Все глуше музыка души,
- все звонче музыка атаки.
- Но ты об этом не спеши:
- не обмануться бы во мраке,
- что звонче музыка атаки,
- что глуше музыка души.
- Чем громче музыка атак,
- тем слаще мед огней домашних.
- И это было только так
- в моих скитаниях вчерашних:
- тем слаще мед огней домашних,
- чем громче музыка атак.
- Из глубины ушедших лет
- еще вернее, чем когда-то, —
- чем звонче музыка побед,
- тем горше каждая утрата,
- еще вернее, чем когда-то,
- из глубины ушедших лет.
- И это все у нас в крови,
- хоть этому не обучали:
- чем выше музыка любви,
- тем громче музыка печали,
- чем громче музыка печали,
- тем чище музыка любви.
«Под Мамонтовкой жгут костры…»
- Под Мамонтовкой жгут костры
- бродяги иль студенты…
- Ах, годы детства так пестры,
- как кадры киноленты!
- Еще не найдена стезя
- меж адом и меж раем,
- и все пока в живых друзья,
- и мы в войну играем.
- Еще придет пора разлук
- и жажда побороться.
- Еще все выпадет из рук —
- лишь мелочь подберется.
- Но это все потом, потом,
- когда-нибудь, быть может.
- И нету сведений о том,
- ч т о Время нам предложит.
- Еще придет тот главный час
- с двенадцатым ударом,
- когда добром помянут нас
- и проклянут задаром.
- Еще повеет главный час
- разлукой ледяною,
- когда останутся от нас
- лишь крылья за спиною.
«Как наш двор ни обижали – он в классической поре…»
- Как наш двор ни обижали – он в классической поре.
- С ним теперь уже не справиться,
- хоть он и безоружен.
- А там Володя во дворе,
- его струны в серебре,
- его пальцы золотые, голос его нужен.
- Как с гитарой ни боролись —
- распалялся струнный звон.
- Как вино стихов ни портили —
- все крепче становилось.
- А кто сначала вышел вон,
- а кто потом украл вагон —
- все теперь перемешалось, все объединилось.
- Может, кто и нынче снова хрипоте его не рад,
- может, кто намеревается подлить в стихи елея…
- А ведь и песни не горят,
- они в воздухе парят,
- чем им делают больнее – тем они сильнее.
- Что ж печалиться напрасно: нынче слезы
- лей – не лей,
- но запомним хорошенечко и повод, и причину…
- Ведь мы воспели королей
- от Таганки до Филей,
- пусть они теперь поэту воздадут по чину.
Мой почтальон
- Всяк почтальон в этом мире, что общеизвестно,
- корреспонденцию носит и в двери стучит.
- Мой почтальон из другого какого-то теста:
- писем ко мне не приносит, а только молчит.
- Топчется в темной прихожей в молчании строгом,
- круг оттоптал на пороге у самых дверей.
- Радостный день и объятия там, за порогом,
- горестный мрак и утрата в пещере моей.
- Мой почтальон презирает меня и боится,
- жаждет скорей от меня отбояриться, плут.
- Там, за порогом, мелькают счастливые лица,
- там ни о чем не жалеют и писем не ждут.
- Вот наконец, изгибаясь и кланяясь, что ли,
- будто спасаясь, спешит по обратной тропе.
- Как он вздыхает легко, оказавшись на воле,
- как ни о чем не жалеет, теряясь в толпе.
«По Грузинскому валу воинственно ставя носок…»
- По Грузинскому валу воинственно ставя носок,
- ты как будто в полете, и твой золотой голосок
- в простодушные уши продрогших прохожих струится.
- Но хотя он возвышен, и ярок, и чист, и высок,
- не успеешь моргнуть – а уже просочился в песок,
- и другими уже голосами гордится столица.
- Как чиновна она, неприступна она, брат, с крыльца,
- и не сходит уже позолота с ее, брат, лица,
- так что в тесном квадрате двора поспевай, брат,
- вертеться.
- Где уж годы беречь, если сыплются дождичком дни,
- и тяжки и горьки, как свинцовые пульки, они,
- и ложатся один за другим возле самого сердца.
- И фортуна твоя, подбоченясь, глядит из окна,
- ослепленная мыслью, что ей перспектива видна
- меж домов и дворов… Будто это и есть перспектива.
- И дорога твоя от рожденья – то мир, то война,
- и привычные с детства горят вдоль нее письмена:
- то «Вернись!», то «Ступай!», то «Прости!»,
- то «Прощай!», то «Счастливо!».
- По Грузинскому валу к финалу рабочего дня,
- заломив козырек, ошалев от обид и вранья,
- независимый облик храня, прогуляться неплохо…
- Навостриться бы мне разводить своих братьев
- плечом,
- научиться бы мне, чтобы так не жалеть ни о чем,
- да, как видно, уже не успеть до последнего вздоха.
«Пока от вранья не отвыкнем…»
- Пока от вранья не отвыкнем
- традиции древней назло,
- покуда не всхлипнем, не вскрикнем:
- куда это нас занесло?! —
- пока покаянного слова
- не выдохнет впалая грудь,
- придется нам снова и снова
- холопскую лямку тянуть.
«Шестидесятники развенчивать усатого должны…»
Лену Карпинскому
- Шестидесятники развенчивать усатого должны,
- и им для этого особые приказы не нужны:
- они и сами, словно кони боевые,
- и бьют копытами, пока еще живые.
- Ну а кому еще рассчитывать в той драке на успех?
- Не зря кровавые отметины видны на них на всех.
- Они хлебнули этих бед не понаслышке.
- Им все маячило – от высылки до вышки.
- Судьба велит шестидесятникам исполнить этот долг,
- и в этом их предназначение, особый смысл и толк.
- Ну а приказчики, влюбленные в деспота,
- пусть огрызаются – такая их работа.
- Шестидесятникам не кажется, что жизнь
- сгорела зря:
- они поставили на родину, короче говоря.
- Она, конечно, в суете о них забудет,
- но ведь одна она. Другой уже не будет.
«Славная компания… Что же мне решить?..»
- Славная компания… Что же мне решить?
- Сам я непьющий, – друзья подливают.
- Умирать не страшно – страшно не жить.
- Вот какие мысли меня одолевают.
- Впрочем, эти мысли высказал Вольтер.
- Надо иногда почитывать Вольтера.
- Запад, конечно, для нас не пример.
- Впрочем, я не вижу лучшего примера.
Памяти брата моего Гиви
- На откосе, на обрыве
- нашей жизни удалой
- ты не удержался, Гиви,
- стройный, добрый, молодой.
- Кто столкнул тебя с откоса,
- не сказав тебе «прощай»,
- будто рюмочку – с подноса,
- будто вправду невзначай?
- Мы давно отвоевали.
- Кто же справился с тобой?
- Рок ли, время ли, молва ли,
- вождь ли, мертвый и рябой?
- Он и нынче, как ни странно —
- похоронен и отпет, —
- усмехается с экрана,
- а тебя в помине нет.
- Стих на сопках Магадана
- лай сторожевых собак,
- но твоя большая рана
- не рубцуется никак.
- И кого теперь с откоса
- по ранжиру за тобой?..
- Спи, мой брат беловолосый,
- стройный, добрый, молодой.
Гимн уюту
А. Пугачевой
- Слава и честь самовару —
- первенцу наших утех!
- Но помяну и гитару —
- главную даму из всех.
- Вот он – хозяин уюта,
- золотом светится медь.
- Рядом – хозяйка, как будто
- впрямь собирается спеть.
- Он запыхтит, затрясется,
- выбросит пар к потолку —
- тотчас она отзовется
- где-нибудь здесь, в уголку.
- Он не жалеет водицы
- в синие чашки с каймой, —
- значит, пора насладиться
- пеньем хозяйки самой.
- Бог не обидел талантом,
- да и хозяин как бог,
- вторит хозяйке дискантом,
- сам же глядит за порог:
- там, за порогом, такое,
- что не опишешь всего…
- Царствуй, хозяин покоя:
- праведней нет ничего.
- Слава и честь самовару!
- Но не забудем, о нет,
- той, что дана ему в пару,
- талию и силуэт.
- Врут, что она увядает.
- Время ее не берет.
- Плачет она и сгорает,
- снова из пепла встает.
- Пой же, и все тебе будет:
- сахар, объятья и суд,
- и проклянут тебя люди,
- и до небес вознесут.
- Пойте же, будет по чести
- воздано вам за уют…
- Вот и поют они вместе,
- плачут и снова поют.
«Не сольются никогда зимы долгие и лета…»
- Не сольются никогда зимы долгие и лета:
- у них разные привычки и совсем несхожий вид.
- Не случайны на земле две дороги – та и эта,
- та натруживает ноги, эта душу бередит.
- Эта женщина в окне в платье розового цвета
- утверждает, что в разлуке невозможно жить без слез,
- потому что перед ней две дороги – та и эта,
- та прекрасна, но напрасна, эта, видимо, всерьез.
- Хоть разбейся, хоть умри – не найти верней ответа,
- и куда бы наши страсти нас с тобой ни завели,
- неизменно впереди две дороги – та и эта,
- без которых невозможно, как без неба и земли.
«Ну чем тебе потрафить, мой кузнечик?..»
Ю. Киму
- Ну чем тебе потрафить, мой кузнечик?
- Едва твой гимн пространства огласит,
- прислушаться – он от скорбей излечит,
- а вслушаться – из мертвых воскресит.
- Какой струны касаешься прекрасной,
- что тотчас за тобой вступает хор
- таинственный, возвышенный и страстный
- твоих зеленых братьев и сестер?
- Какое чудо обещает скоро
- слететь на нашу землю с высоты,
- что так легко, в сопровожденье хора,
- так звонко исповедуешься ты?
- Ты тоже из когорты стихотворной,
- из нашего бессмертного полка.
- Кричи и плачь. Авось твой труд упорный
- потомки не оценят свысока.
- Поэту настоящему спасибо,
- руке его, безумию его
- и голосу, когда, взлетев до хрипа,
- он неба достигает своего.
Письмо к маме
- Ты сидишь на нарах посреди Москвы.
- Голова кружится от слепой тоски.
- На окне – намордник, воля – за стеной,
- ниточка порвалась меж тобой и мной.
- За железной дверью топчется солдат…
- Прости его, мама: он не виноват,
- он себе на душу греха не берет —
- он не за себя ведь – он за весь народ.
- Следователь юный машет кулаком.
- Ему так привычно звать тебя врагом.
- За свою работу рад он попотеть…
- Или ему тоже в камере сидеть?
- В голове убогой – трехэтажный мат…
- Прости его, мама: он не виноват,
- он себе на душу греха не берет —
- он не за себя ведь – он за весь народ.
- Чуть за Красноярском – твой лесоповал.
- Конвоир на фронте сроду не бывал.
- Он тебя прикладом, он тебя пинком,
- чтоб тебе не думать больше ни о ком.
- Тулуп на нем жарок, да холоден взгляд…
- Прости его, мама: он не виноват,
- он себе на душу греха не берет —
- он не за себя ведь – он за весь народ.
- Вождь укрылся в башне у Москвы-реки.
- У него от страха паралич руки.
- Он не доверяет больше никому,
- словно сам построил для себя тюрьму.
- Все ему подвластно, да опять не рад…
- Прости его, мама: он не виноват,
- он себе на душу греха не берет —
- он не за себя ведь – он за весь народ.
«После дождичка небеса просторны…»
- После дождичка небеса просторны,
- голубей вода, зеленее медь.
- В городском саду – флейты да валторны.
- Капельмейстеру хочется взлететь.
- Ах, как помнятся прежние оркестры,
- не военные, а из мирных лет!
- Расплескалася в улочках окрестных
- та мелодия… А поющих нет.
- С нами женщины. Все они красивы.
- И черемуха – вся она в цвету.
- Может, жребий нам выпадет счастливый:
- снова встретимся в городском саду.
- Но из прошлого, из былой печали,
- как ни сетую, как там ни молю,
- проливается черными ручьями
- эта музыка прямо в кровь мою.
Памяти Обуховой
Е. Камбуровой
- Когда б вы не спели тот старый романс,
- я верил бы, что проживу и без вас,
- и вы бы по мне не печалились и не страдали.
- Когда б вы не спели тот старый романс,
- откуда нам знать, кто счастливей из нас?
- И наша фортуна завиднее стала б едва ли.
- И вот вы запели тот старый романс,
- и пламень тревоги, как свечка, угас.
- И надо ли было, чтоб сник этот пламень тревоги?
- И вот вы запели тот старый романс,
- но пламень тревоги, который угас,
- опять разгорелся, как поздний костер у дороги.
- Зачем же вы пели тот старый романс?
- Неужто всего лишь, чтоб боль улеглась?
- Чтоб боль улеглась, а потом чтобы вспыхнула снова?
- Зачем же вы пели тот старый романс?
- Он словно судьба расплескался меж нас,
- всё, капля по капле, и так до последнего слова.
- Когда б вы не спели тот старый романс,
- о чем бы я вспомнил в последний свой час,
- ни сердца, ни голоса вашего не представляя?
- Когда б вы не спели тот старый романс,
- я умер бы, так и не зная о вас,
- лишь черные даты в тетради души проставляя.
«Мне не в радость этот номер…»
- Мне не в радость этот номер,
- телевизор и уют.
- Видно, надо, чтоб я помер —
- все проблемы отпадут.
- Ведь они мои, и только.
- Что до них еще кому?
- Для чего мне эта койка —
- на прощание пойму.
- Но когда за грань покоя
- преступлю я налегке,
- крикни что-нибудь такое
- на грузинском языке.
- Крикни громче, сделай милость,
Продолжить чтение
