Читать онлайн Надежды маленький оркестрик бесплатно
- Все книги автора: Булат Окуджава
Песенка о ночной Москве
Б. Ахмадулиной
- Когда внезапно возникает
- еще неясный голос труб,
- слова, как ястребы ночные,
- срываются с горячих губ,
- мелодия, как дождь случайный,
- гремит; и бродит меж людьми
- надежды маленький оркестрик
- под управлением любви.
- В года разлук, в года сражений,
- когда свинцовые дожди
- лупили так по нашим спинам,
- что снисхождения не жди,
- и командиры все охрипли…
- Тогда командовал людьми
- надежды маленький оркестрик
- под управлением любви.
- Кларнет пробит, труба помята,
- фагот, как старый посох, стерт,
- на барабане швы разлезлись…
- Но кларнетист красив, как черт!
- Флейтист, как юный князь, изящен…
- И вечно в сговоре с людьми
- надежды маленький оркестрик
- под управлением любви.
На Тверском бульваре
- На Тверском бульваре
- вы не раз бывали,
- но не было, чтоб места не хватило
- на той скамье зеленой,
- на перенаселенной,
- как будто коммунальная квартира.
- Та зеленая скамья,
- я признаюсь без вранья,
- даже в стужу согревала
- непутевого меня.
- А с той скамьи зеленой,
- с перенаселенной,
- случается, и при любой погоде
- одни уходят парами
- дорожками бульварными,
- другие в одиночестве уходят.
- Та зеленая скамья,
- я признаюсь без вранья,
- для одних недолгий берег,
- для других дымок жилья.
«Эта женщина! Увижу и немею…»
- Эта женщина! Увижу и немею.
- Потому-то, понимаешь, не гляжу.
- Ни кукушкам, ни ромашкам я не верю
- и к цыганкам, понимаешь, не хожу.
- Напророчат: не люби ее такую,
- набормочут: до рассвета заживет,
- наколдуют, нагадают, накукуют…
- А она на нашей улице живет!
«Неистов и упрям…»
Ю. Нагибину
- Неистов и упрям,
- гори, огонь, гори.
- На смену декабрям
- приходят январи.
- Нам все дано сполна —
- и горести, и смех,
- одна на всех луна,
- весна одна на всех.
- Прожить лета б дотла,
- а там пускай ведут
- за все твои дела
- на самый страшный суд.
- Пусть оправданья нет
- и даже век спустя…
- Семь бед – один ответ,
- один ответ – пустяк.
- Неистов и упрям,
- гори, огонь, гори.
- На смену декабрям
- приходят январи.
Синька
- В южном прифронтовом городе на рынке
- торговали цыганки развесной синькой.
- Торговали цыганки, нараспев голосили:
- «Синяя синька! Лиля-лиля!»
- С прибаутками торговали цыганки на
- пустом рынке, в рядах пустых,
- а черные мужья крутили цигарки,
- и пальцы шевелились в бородах густых.
- А жители от смерти щели копали.
- Синьку веселую они не покупали.
- Было вдоволь у них синевы под глазами,
- синего мрака погребов наказанья,
- синего инея по утрам на подушках,
- синей золы в печурках потухших…
- И все же не хватало им синего-синего,
- как матери – сына, как каравая сытного,
- а синька была цвета синего неба,
- которого давно у них не было, не было.
- И потому, наверное, на пустом рынке,
- пестрые юбки по ветру кружа,
- торговали цыганки (чудеса!) синькой,
- довоенной роскошью, без барыша.
Сентиментальный марш
- Надежда, я вернусь тогда,
- когда трубач отбой сыграет,
- когда трубу к губам приблизит
- и острый локоть отведет.
- Надежда, я останусь цел:
- не для меня земля сырая,
- а для меня твои тревоги
- и добрый мир твоих забот.
- Но если целый век пройдет,
- и ты надеяться устанешь,
- Надежда, если надо мною
- смерть распахнет свои
- крыла, ты прикажи, пускай тогда
- трубач израненный привстанет,
- чтобы последняя граната
- меня прикончить не смогла.
- Но если вдруг когда-нибудь
- мне уберечься не удастся,
- какое б новое сраженье
- ни покачнуло шар земной,
- я все равно паду на той,
- на той единственной гражданской,
- и комиссары в пыльных шлемах
- склонятся молча надо мной.
Веселый барабанщик
- Встань пораньше, встань пораньше, встань
- пораньше,
- когда дворники маячат у ворот.
- Ты увидишь, ты увидишь, как веселый
- барабанщик
- в руки палочки кленовые берет.
- Будет полдень, суматохою пропахший,
- звон трамваев и людской водоворот,
- но прислушайся – услышишь, как веселый
- барабанщик
- с барабаном вдоль по улице идет.
- Будет вечер – заговорщик и обманщик,
- темнота на мостовые упадет,
- но вглядись – и ты увидишь, как веселый
- барабанщик
- с барабаном вдоль по улице идет.
- Грохот палочек… то ближе он, то дальше,
- сквозь сумятицу, и полночь, и туман…
- Неужели ты не слышишь, как веселый
- барабанщик
- вдоль по улице проносит барабан?!
«Время идет, хоть шути – не шути…»
- Время идет, хоть шути – не шути,
- как морская волна вдруг нахлынет и скроет…
- Но погоди, это всё впереди,
- дай надышаться Москвою.
- Мало прошел я дорогой земной.
- Что же рвешь ты не в срок пополам мое сердце?
- Ну не спеши, это будет со мной,
- ведь никуда мне не деться.
- Видишь тот дом? Там не гасят огня,
- там друзья меня ждут не больным, не отпетым…
- Да не спеши! Как же им без меня?
- Надо ведь думать об этом.
- Дай мне напиться воды голубой,
- придержи до поры и тоску и усталость…
- Ну потерпи, разочтемся с тобой —
- я должником не останусь.
«Женщины-соседки, бросьте стирку и шитье…»
- Женщины-соседки, бросьте стирку и шитье,
- живите, будто заново, все начинайте снова!
- У порога, как тревога, ждет нас новое житье
- и товарищ Надежда по фамилии Чернова.
- Глаза ее суровы, их приговор таков:
- чтоб на заре без паники, чтоб вещи были собраны,
- чтоб каждому мужчине – по паре пиджаков
- и чтобы ноги – в сапоги, а сапоги – под седлами.
- Прощайте, прощайте, наш путь предельно чист,
- нас ждет веселый поезд, и два венка терновых,
- и два звонка медовых, и грустный машинист —
- товарищ Надежда по фамилии Чернова.
- Ни прибыли, ни убыли не будем мы считать —
- не надо, не надо, чтоб становилось тошно!
- Мы успели всяких книжек сорок тысяч прочитать
- и узнали, что к чему и что почем, и очень точно.
«Не верь войне, мальчишка…»
- Не верь войне, мальчишка,
- не верь: она грустна.
- Она грустна, мальчишка,
- как сапоги тесна.
- Твои лихие кони
- не смогут ничего:
- ты весь – как на ладони,
- все пули – в одного.
«…И когда удивительно близко…»
- …И когда удивительно близко
- остается идти до тебя,
- отправляется нежность на приступ,
- в свои тихие трубы трубя.
- И поротно, и побатальонно
- льется в душу она сгоряча,
- и ее голубые знамена
- на твои упадают плеча.
- Знаешь, Оля, на улочке этой,
- где старинные стынут дома,
- в поединках сходились поэты,
- гимназистки сходили с ума.
- Продолжается жизни движенье
- вдоль по улочке. Век непочат.
- Продолжается листьев круженье,
- каблуки по асфальту стучат.
- И за щедрой твоею рукою
- что-то брезжится мне впереди,
- и в груди назревает такое,
- что уже не хватает груди.
«Глаза, словно неба осеннего свод…»
- Глаза, словно неба осеннего свод,
- и нет в этом небе огня,
- и давит меня это небо и гнет —
- вот так она любит меня.
- Прощай. Расстаемся. Пощады не жди!
- Все явственней день ото дня,
- что пусто в груди, что темно впереди —
- вот так она любит меня.
- Ах, мне бы уйти на дорогу свою,
- достоинство молча храня!
- Но старый солдат, я стою, как в строю…
- Вот так она любит меня.
Голубой шарик
- Девочка плачет: шарик улетел.
- Ее утешают, а шарик летит.
- Девушка плачет: жениха все нет.
- Ее утешают, а шарик летит.
- Женщина плачет: муж ушел к другой.
- Ее утешают, а шарик летит.
- Плачет старушка: мало пожила…
- А шарик вернулся, а он голубой.
«Не бродяги, не пропойцы…»
- Не бродяги, не пропойцы,
- за столом семи морей
- вы пропойте, вы пропойте
- славу женщине моей!
- Вы в глаза ее взгляните,
- как в спасение свое,
- вы сравните, вы сравните
- с близким берегом ее.
- Мы земных земней. И вовсе
- к черту сказки о богах!
- Просто мы на крыльях носим
- то, что носят на руках.
- Просто нужно очень верить
- этим синим маякам,
- и тогда нежданный берег
- из тумана выйдет к вам.
Ванька Морозов
А. Межирову
- За что ж вы Ваньку-то Морозова?
- Ведь он ни в чем не виноват.
- Она сама его морочила,
- а он ни в чем не виноват.
- Он в старый цирк ходил на площади
- и там циркачку полюбил.
- Ему чего-нибудь попроще бы,
- а он циркачку полюбил.
- Она по проволке ходила,
- махала белою рукой,
- и страсть Морозова схватила
- своей мозолистой рукой.
- А он швырял в «Пекине» сотни,
- ему-то было все равно.
- А по нему Маруся сохнет,
- и это ей не все равно.
- А он медузами питался,
- циркачке чтобы угодить.
- И соблазнить ее пытался,
- чтоб ей, конечно, угодить.
- Не думал, что она обманет:
- ведь от любви беды не ждешь…
- Ах, Ваня, Ваня, что ж ты, Ваня?
- Ведь сам по проволке идешь!
«Нева Петровна, возле вас – всё львы…»
А. Шуб
- Нева Петровна, возле вас – всё львы.
- Они вас охраняют молчаливо.
- Я с женщинами не бывал счастливым,
- вы – первая. Я чувствую, что – вы.
- Послушайте, не ускоряйте бег,
- банальным славословьем вас не трону:
- ведь я не экскурсант, Нева Петровна,
- я просто одинокий человек.
- Мы снова рядом. Как я к вам привык!
- Я всматриваюсь в ваших глаз глубины.
- Я знаю: вас великие любили,
- да вы не выбирали, кто велик.
- Бывало, вы идете на проспект,
- не вслушиваясь в титулы и званья,
- а мраморные львы – рысцой за вами
- и ваших глаз запоминают свет.
- И я, бывало, к тем глазам нагнусь
- и отражусь в их океане синем
- таким счастливым, молодым и сильным…
- Так отчего, скажите, ваша грусть?
- Пусть говорят, что прошлое не в счет.
- Но волны набегают, берег точат,
- и ваше платье цвета белой ночи
- мне третий век забыться не дает.
«Мне нужно на кого-нибудь молиться…»
О. Батраковой
- Мне нужно на кого-нибудь молиться.
- Подумайте, простому муравью
- вдруг захотелось в ноженьки валиться,
- поверить в очарованность свою!
- И муравья тогда покой покинул,
- все показалось будничным ему,
- и муравей создал себе богиню
- по образу и духу своему.
- И в день седьмой, в какое-то мгновенье,
- она возникла из ночных огней
- без всякого небесного знаменья…
- Пальтишко было легкое на ней.
- Все позабыв – и радости, и муки,
- он двери распахнул в свое жилье
- и целовал обветренные руки
- и старенькие туфельки ее.
- И тени их качались на пороге,
- безмолвный разговор они вели,
- красивые и мудрые, как боги,
- и грустные, как жители земли.
Вобла
- Холод войны немилосерд и точен.
- Ей равнодушия не занимать.
- …Пятеро голодных сыновей и дочек
- и одна отчаянная мать.
- И каждый из нас глядел в оба,
- как по синей клеенке стола
- случайная одинокая вобла
- к земле обетованной плыла,
- как мама руками теплыми
- за голову воблу брала,
- к телу гордому ее прикасалась,
- раздевала ее догола…
- Ах, какой красавицей вобла казалась!
- Ах, какою крошечной вобла была!
- Она клала на плаху буйную голову,
- и летели из-под руки
- навстречу нашему голоду
- чешуи пахучие медяки.
- А когда-то кружек звон,
- как звон наковален, как колоколов перелив…
- Знатоки ее по пивным смаковали,
- королевою снеди пивной нарекли.
- …Пятеро голодных сыновей и дочек.
- Удар ножа горяч как огонь.
- Вобла ложилась кусочек в кусочек —
- по сухому кусочку в сухую ладонь.
- Нас покачивало военным ветром,
- и, наверное, потому
- плыла по клеенке счастливая жертва
- навстречу спасению моему.
«На белый бал берез не соберу…»
- На белый бал берез не соберу.
- Холодный хор хвои хранит молчанье.
- Кукушки крик, как камешек отчаянья,
- все катится и катится в бору.
- И все-таки я жду из тишины
- (как тот актер, который знает цену
- чужим словам, что он несет на сцену)
- каких-то слов, которым нет цены.
- Ведь у надежд всегда счастливый цвет,
- надежный и таинственный немного,
- особенно, когда глядишь с порога,
- особенно, когда надежды нет.
Песенка о солдатских сапогах
- Вы слышите: грохочут сапоги,
- и птицы ошалелые летят,
- и женщины глядят из-под руки?
- Вы поняли, куда они глядят?
- Вы слышите: грохочет барабан?
- Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней…
- Уходит взвод в туман-туман-туман…
- А прошлое ясней-ясней-ясней.
- А где же наше мужество, солдат,
- когда мы возвращаемся назад?
- Его, наверно, женщины крадут
- и, как птенца, за пазуху кладут.
- А где же наши женщины, дружок,
- когда вступаем мы на свой порог?
- Они встречают нас и вводят в дом,
- но в нашем доме пахнет воровством.
- А мы рукой на прошлое: вранье!
- А мы с надеждой в будущее: свет!
- А по полям жиреет воронье,
- а по пятам война грохочет вслед.
- И снова переулком – сапоги,
- и птицы ошалелые летят,
- и женщины глядят из-под руки…
- В затылки наши круглые глядят.
Король
Б. Федорову
- Во дворе, где каждый вечер все играла радиола,
- где пары танцевали, пыля,
- ребята уважали очень Леньку Королева
- и присвоили ему званье короля.
- Был король, как король, всемогущ.
- И если другу станет худо и вообще не повезет,
- он протянет ему свою царственную руку,
- свою верную руку, – и спасет.
- Но однажды, когда «мессершмитты», как вороны,
- разорвали на рассвете тишину,
- наш Король, как король, он кепчонку, как корону —
- набекрень, и пошел на войну.
- Вновь играет радиола, снова солнце в зените,
- да некому оплакать его жизнь,
- потому что тот король был один (уж извините),
- королевой не успел обзавестись.
- Но куда бы я ни шел, пусть какая ни забота
- (по делам или так, погулять),
- все мне чудится, что вот за ближайшим поворотом
- Короля повстречаю опять.
- Потому что на войне, хоть и правда стреляют,
- не для Леньки сырая земля.
- Потому что (виноват), но я Москвы не представляю
- без такого, как он, короля.
Ангелы
- Выходят танки из леска,
- устало роют снег,
- а неотступная тоска
- бредет за ними вслед.
- Победа нас не обошла,
- да крепко обожгла.
- Мы на поминках водку пьем,
- да ни один не пьян.
- Мы пьем напропалую
- одну, за ней вторую,
- пятую, десятую,
- горькую десантную.
- Она течет, и хоть бы черт,
- ну хоть бы что – ни капельки…
- Какой учет, когда течет?
- А на закуску – яблоки.
- На рынке не развешенные
- дрожащею рукой,
- подаренные женщиной,
- заплаканной такой.
- О ком ты тихо плакала?
- Все, знать, не обо мне,
- пока я топал ангелом
- в защитной простыне.
- Ждала, быть может, слова,
- а я стоял едва,
- и я не знал ни слова,
- я все забыл слова.
- Слова, слова… О чем они?
- И не припомнишь всех.
- И яблочко моченое
- упало прямо в снег.
- На белом снегу
- лежит оно.
- Я к вам забегу
- давным-давно,
- как еще до войны,
- как в той тишине,
- когда так нужны
- вы не были мне…
Первый день на передовой
- Волнения не выдавая,
- оглядываюсь, не расспрашивая.
- Так вот она – передовая!
- В ней ничего нет страшного.
- Трава не выжжена, лесок не хмур,
- и до поры
- объявляется перекур.
- Звенят комары.
- Звенят, звенят
- возле меня.
- Летят, летят —
- крови моей хотят.
- Отбиваюсь в изнеможении
- и вдруг попадаю в сон:
- дым сражения, окружение,
- гибнет, гибнет мой батальон.
- А пули звенят
- возле меня.
- Летят, летят —
- крови моей хотят.
- Кричу, обессилев,
- через хрипоту:
- «Пропадаю!»
- И к ногам осины,
- весь в поту,
- припадаю.
- Жить хочется!
- Жить хочется!
- Когда же это кончится?
- Мне немного лет…
- гибнуть толку нет…
- я ночных дозоров не выстоял…
- я еще ни разу не выстрелил…
- И в сопревшую листву зарываюсь
- и просыпаюсь…
- Я, к стволу осины прислонившись, сижу,
- я в глаза товарищам гляжу-гляжу:
- а что, если кто-нибудь в том сне побывал?
- А что, если видели, как я воевал?
Полночный троллейбус
- Когда мне невмочь пересилить беду,
- когда подступает отчаянье,
- я в синий троллейбус сажусь на ходу,
- в последний,
- в случайный.
- Полночный троллейбус, по улице мчи,
- верши по бульварам круженье,
- чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи
- крушенье,
- крушенье.
- Полночный троллейбус, мне дверь отвори!
- Я знаю, как в зябкую полночь
- твои пассажиры – матросы твои – приходят
- на помощь.
- Я с ними не раз уходил от беды,
- я к ним прикасался плечами…
- Как много, представьте себе, доброты
- в молчанье,
- в молчанье.
- Полночный троллейбус плывет по Москве,
- Москва, как река, затухает,
- и боль, что скворчонком стучала в виске,
- стихает,
- стихает.
Медсестра Мария
- А что я сказал медсестре Марии,
- когда обнимал ее?
- – Ты знаешь, а вот офицерские дочки
- на нас, на солдат, не глядят.
- А поле клевера было под нами,
- тихое, как река.
- И волны клевера набегали,
- и мы качались на них.
- И Мария, раскинув руки,
- плыла по этой реке.
- И были черными и бездонными
- голубые ее глаза.
- И я сказал медсестре Марии,
- когда наступил рассвет:
- – Нет, ты представь: офицерские дочки
- на нас и глядеть не хотят.
Новое утро
- Не клонись-ка ты, головушка,
- от невзгод и от обид.
- Мама, белая голубушка,
- утро новое горит.
- Все оно смывает начисто,
- все разглаживает вновь…
- Отступает одиночество,
- возвращается любовь.
- И сладки, как в полдень пасеки,
- как из детства голоса,
- твои руки, твои песенки,
- твои вечные глаза.
«Настоящих людей так немного!..»
- Настоящих людей так немного!
- Всё вы врете, что век их настал.
- Посчитайте и честно, и строго,
- сколько будет на каждый квартал.
- Настоящих людей очень мало:
- на планету – совсем ерунда,
- на Россию – одна моя мама,
- только что ж она может одна?
Песенка об открытой двери
- Когда метель кричит как зверь —
- протяжно и сердито,
- не запирайте вашу дверь,
- пусть будет дверь открыта.
- А если ляжет дальний путь,
- нелегкий путь, представьте,
- дверь не забудьте распахнуть,
- открытой дверь оставьте.
- И, уходя, в ночной тиши
- без долгих слов решайте:
- огонь сосны с огнем души
- в печи перемешайте.
- Пусть будет теплою стена
- и мягкою скамейка…
- Дверям закрытым – грош цена,
- замку цена – копейка!
Песенка о Фонтанке
- По Фонтанке, по Фонтанке, по Фонтанке
- лодки белые холеные плывут.
- На Фонтанке, на Фонтанке, на Фонтанке
- ленинградцы удивленные живут.
- От войны еще красуются плакаты,
- и погибших еще снятся голоса.
- Но давно уж – ни осады, ни блокады —
- только ваши удивленные глаза.
- Я – приезжий. Скромно стану в отдаленье.
- Слов красивых и напрасных не скажу:
- что я знаю?
- Лишь на ваше удивленье
- удивленными глазами погляжу.
Московский муравей
- Не тридцать лет, а триста лет иду, представьте вы,
- по этим древним площадям, по голубым торцам.
- Мой город носит высший чин и звание Москвы,
- но он навстречу всем гостям всегда выходит сам.
- Иду по улицам его в рассветной тишине,
- бегу по улочкам кривым (простите, города)…
- Но я – московский муравей, и нет покоя мне —
- так было триста лет назад и будет так всегда.
- Ах, этот город, он такой, похожий на меня:
- то грустен он, то весел он, но он всегда высок…
- Что там за девочка в руке несет кусочек дня,
- как будто завтрак в узелке мне, муравью, несет?
«Часовые любви на Смоленской стоят…»
- Часовые любви на Смоленской стоят.
- Часовые любви у Никитских не спят.
- Часовые любви по Петровке идут неизменно…
- Часовым полагается смена.
- О, великая вечная армия,
- где не властны слова и рубли,
- где все – рядовые: ведь маршалов нет у любви!
- Пусть поход никогда ваш не кончится.
- Признаю только эти войска!..
- Сквозь зимы и вьюги к Москве подступает весна.
- Часовые любви на Волхонке стоят.
- Часовые любви на Неглинной не спят.
- Часовые любви по Арбату идут неизменно…
- Часовым полагается смена.
«Мой мальчик, нанося обиды…»
Ст. Рассадину
- Мой мальчик, нанося обиды,
- о чем заботятся враги?
- Чтоб ты не выполз недобитый,
- на их нарвавшись кулаки.
- Мой мальчик, но – верны и строги —
- о чем заботятся друзья?
- Чтоб не нашел ты к ним дороги,
- свои тревоги пронося.
- И все-таки, людьми ученый,
- еще задолго до седин,
- рванешь рубаху обреченно,
- едва останешься один.
- И вот тогда-то, одинокий,
- как в зоне вечной мерзлоты,
- поймешь, что все, как ты, двуноги,
- и все изранены, как ты.
«Дома лучше (что скрывать?)…»
- Дома лучше (что скрывать?),
- чем на площади холодной:
- здесь хоть стулья да кровать,
- там – всего лишь флаг бесплодный.
- Здесь, хоть беден, хоть богат,
- остаюсь самим собою.
- Здесь я – барин, там – солдат,
- и разлука за спиною.
«Жизнь моя – странствия. Прощай! Пиши!..»
- Жизнь моя – странствия. Прощай! Пиши!
- Мне нужно выяснить не за рубли:
- широки ли пространства твоей души,
- велико ль государство моей любви.
«Эта женщина такая…»
- Эта женщина такая:
- ничего не говорит,
- очень трудно привыкает,
- очень долго не горит.
- Постепенно, постепенно
- поднимается, кружа
- по ступеням, по ступеням
- до чужого этажа.
- До далекого, чужого,
- до заоблачных высот…
- и, прищурясь, смотрят жены,
- как любить она идет,
- как идет она – не шутит,
- хоть моли, хоть не моли…
- И уходят в норы судьи
- коммунальные мои.
«Я ухожу от пули, делаю отчаянный рывок…»
- Я ухожу от пули, делаю отчаянный рывок.
- Я снова живой на выжженном теле Крыма.
- И вырастают вместо крыльев тревог
- за моей человечьей спиной надежды крылья.
- Васильками над бруствером, уцелевшими от огня,
- склонившимися над выжившим отделеньем,
- жизнь моя довоенная разглядывает меня
- с удивленьем.
- До первой пули я хвастал: чего не могу посметь?
- До первой пули врал я напропалую.
- Но свистнула первая пуля, кого-то накрыла смерть,
- а я приготовился пулю встретить вторую.
- Ребята, когда нас выплеснет из окопа четкий приказ,
- не растопчите этих цветов в наступленье!
- Пусть синими их глазами глядит и глядит на нас
- идущее за нами поколенье.
«Из окон корочкой несет поджаристой…»
Е. Рейну
- Из окон корочкой несет поджаристой.
- За занавесками – мельканье рук.
- Здесь остановки нет, а мне – пожалуйста:
- шофер в автобусе – мой лучший друг.
- А кони в сумерках колышут гривами.
- Автобус новенький, спеши, спеши!
- Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный
- в любую сторону твоей души.
- Я знаю, вечером ты в платье шелковом
- пойдешь по улицам гулять с другим…
- Ах, Надя, брось коней кнутом нащелкивать,
- попридержи-ка их, поговорим!
- Она в спецовочке, в такой промасленной,
- берет немыслимый такой на ней…
- Ах, Надя, Наденька, мы были б счастливы…
- Куда же гонишь ты своих коней!
- Но кони в сумерках колышут гривами.
- Автобус новенький спешит-спешит.
- Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный
- в любую сторону твоей души!
Песенка о комсомольской богине
- Я смотрю на фотокарточку:
- две косички, строгий взгляд,
- и мальчишеская курточка,
- и друзья кругом стоят.
- За окном все дождик тенькает:
- там ненастье на дворе.
- Но привычно пальцы тонкие
- прикоснулись к кобуре.
- Вот скоро дом она покинет,
- вот скоро вспыхнет бой кругом,
- но комсомольская богиня…
- Ах, это, братцы, о другом!
- На углу у старой булочной,
- там, где лето пыль метет,
- в синей маечке-футболочке
- комсомолочка идет.
- А ее коса острижена,
- в парикмахерской лежит.
- Лишь одно колечко рыжее
- на виске ее дрожит.
- И никаких богов в помине,
- лишь только дела гром кругом,
- но комсомольская богиня…
- Ах, это, братцы, о другом!
Искала прачка клад
- На дне глубокого корыта
- так много лет подряд
- не погребенный, не зарытый
- искала прачка клад.
- Корыто от прикосновенья
- звенело под струну,
- и плыли пальцы, розовея,
- и шарили по дну.
- Корыта стенки как откосы,
- омытые волной.
- Ей снился сын беловолосый
- над этой глубиной.
- И что-то очень золотое,
- как в осень листопад…
- И билась пена о ладони —
- искала прачка клад.
До свидания, мальчики
- Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
- стали тихими наши дворы,
- наши мальчики головы подняли —
- повзрослели они до поры,
- на пороге едва помаячили
- и ушли, за солдатом – солдат…
- До свидания, мальчики!
- Мальчики,
- постарайтесь вернуться назад.
- Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,
- не жалейте ни пуль, ни гранат
- и себя не щадите,
- и все-таки
- постарайтесь вернуться назад.
- Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:
- вместо свадеб – разлуки и дым,
- наши девочки платьица белые
- раздарили сестренкам своим.
- Сапоги – ну куда от них денешься?
- Да зеленые крылья погон…
- Вы наплюйте на сплетников, девочки.
- Мы сведем с ними счеты потом.
- Пусть болтают, что верить вам не во что,
- что идете войной наугад…
- До свидания, девочки!
- Девочки,
- постарайтесь вернуться назад.
«На арбатском дворе – и веселье и смех…»
- На арбатском дворе – и веселье и смех.
- Вот уже мостовые становятся мокрыми.
- Плачьте, дети!
- Умирает мартовский снег.
- Мы устроим ему веселые похороны.
- По кладовкам по темным поржавеют коньки,
- позабытые лыжи по углам покоробятся…
- Плачьте, дети!
- Из-за белой реки
- скоро-скоро кузнечики к нам заторопятся.
- Будет много кузнечиков. Хватит на всех.
- Вы не будете, дети, гулять в одиночестве…
- Плачьте, дети!
- Умирает мартовский снег.
- Мы ему воздадим генеральские почести.
- Заиграют грачи над его головой,
- грохнет лед на реке в лиловые трещины…
- Но останется снежная баба вдовой…
- Будьте, дети, добры и внимательны к женщине.
«Не вели, старшина, чтоб была тишина…»
- Не вели, старшина, чтоб была тишина.
- Старшине не всё подчиняется.
- Эту грустную песню
- придумала война…
- Через час штыковой начинается.
- Земля моя, жизнь моя, свет мой в окне…
- На горе врагу улыбнусь я в огне.
- Я буду улыбаться, черт меня возьми,
- в самом пекле рукопашной возни.
- Пусть хоть жизнь свою укорачивая,
- я пойду напрямик
- в пулеметное поколачиванье,
- в предсмертный крик.
- А если, на шаг всего опередив,
- достанет меня пуля какая-нибудь,
- сложите мои кулаки на груди
- и улыбку мою положите на грудь.
- Чтоб видели враги мои и знали бы впредь,
- как счастлив я за землю мою умереть!
- …А пока в атаку не сигналила медь,
- не мешай, старшина, эту песню допеть.
- Пусть хоть что судьбой напророчится:
- хоть славная смерть,
- хоть геройская смерть —
- умирать все равно, брат, не хочется.
«О чем ты успел передумать, отец расстрелянный мой…»
- О чем ты успел передумать, отец расстрелянный мой,
- когда я шагнул с гитарой, растерянный, но живой?
- Как будто шагнул я со сцены в полночный
- московский уют,
- где старым арбатским ребятам бесплатно судьбу
- раздают.
- По-моему, все распрекрасно, и нет для печали
- причин,
- и грустные те комиссары идут по Москве как один,
- и нету, и нету погибших средь старых арбатских
- ребят,
- лишь те, кому нужно, уснули, но те, кому надо,
- не спят.
- Пусть память – нелегкая служба, но все повидала
- Москва,
- и старым арбатским ребятам смешны утешений
- слова.
«Горит пламя, не чадит…»
- Горит пламя, не чадит.
- Надолго ли хватит?
- Она меня не щадит —
- тратит меня, тратит.
- Быть недолго молодым,
- скоро срок догонит.
- Неразменным золотым
- покачусь с ладони.
- Потемнят меня ветра,
- дождичком окатит…
- А она щедра, щедра —
- надолго ли хватит?
«Сто раз закат краснел, рассвет синел…»
- Сто раз закат краснел, рассвет синел,
- сто раз я клял тебя, песок моздокский,
- пока ты жег насквозь мою шинель
- и блиндажа жевал сухие доски.
- А я жевал такие сухари!
- Они хрустели на зубах, хрустели…
- А мы шинели рваные расстелим —
- и ну жевать. Такие сухари!
- Их десять лет сушили, не соврать,
- да ты еще их выбелил, песочек…
- А мы, бывало, их в воде размочим —
- и ну жевать, и крошек не собрать.
- Сыпь пощедрей, товарищ старшина!
- Пируем – и солдаты и начальство…
- А пули? Пули были. Били часто.
- Да что о них рассказывать – война.
Тамань
- Год сорок первый. Зябкий туман.
- Уходят последние солдаты в Тамань.
- А ему подписан пулей приговор.
- Он лежит у кромки береговой,
- он лежит на самой передовой:
- ногами – в песок, к волне – головой.
- Грязная волна наползет едва —
- приподнимется слегка голова;
- вспять волну прилив отнесет —
- ткнется устало голова в песок.
- Эй, волна! Перестань, не шамань:
- не заманишь парня в Тамань…
- Отучило время меня дома сидеть.
- Научило время меня в прорезь глядеть.
- Скоро ли – не скоро, на том ли берегу
- я впервые выстрелил на бегу.
- Отучило время от доброты: атака,
- атака, охрипшие рты…
- Вот и я гостинцы раздаю-раздаю…
- Ты прости меня, мама, за щедрость мою.
«На мне костюмчик серый-серый…»
- На мне костюмчик серый-серый,
- совсем как серая шинель.
- И выхожу я на эстраду
- и тихим голосом пою.
- А люди в зале плачут-плачут —
- не потому, что славен я,
- и не меня они жалеют,
- а им себя, наверно, жаль.
- Жалейте, милые, жалейте,
- пока жалеется еще, пока
- в руке моей гитара,
- а не тяжелый автомат.
- Жалейте, будто бы в дорогу
- вы провожаете меня…
- На мне костюмчик серый-серый.
- Он весь – как серая шинель.
«Магическое “два”. Его высоты…»
- Магическое «два». Его высоты,
- его глубины… Как мне превозмочь?
- Два соболя, два сокола, две сойки,
- закаты и рассветы, день и ночь,
- две матери, которым верю слепо,
- две женщины, и, значит, два пути,
- два вероятных выхода, два неба —
- там, наверху, и у меня в груди.
- И, залитый морями голубыми,
- расколотый кружится шар земной…
- …а мальчики торгуют голубями
- по-прежнему. На площади Сенной.
Песенка про Черного кота
- Со двора подъезд известный
- под названьем «черный ход».
- В том подъезде, как в поместье,
- проживает Черный кот.
- Он в усы усмешку прячет,
- темнота ему как щит.
- Все коты поют и плачут —
- этот Черный кот молчит.
- Он и звука не проронит —
- только ест и только пьет,
- грязный пол когтями тронет
- как по горлу проскребет.
- Он давно мышей не ловит,
- усмехается в усы, ловит нас
- на честном слове,
- на кусочке колбасы.
- Он не требует, не просит,
- желтый глаз его горит,
- каждый сам ему выносит
- и спасибо говорит.
- Оттого-то, знать, не весел
- дом, в котором мы живем…
- Надо б лампочку повесить —
- денег всё не соберем.
«Рифмы, милые мои…»
Б. Ахмадулиной
- Рифмы, милые мои,
- баловни мои, гордячки!
- Вы – как будто соловьи
- из бессонниц и горячки,
- вы – как музыка за мной,
- умопомраченья вроде,
- вы – как будто шар земной,
- вскрикнувший на повороте.
- С вами я, как тот богач,
- и куражусь и чудачу,
- но из всяких неудач
- выбираю вам удачу…
- Я как всадник на коне
- со склоненной головою…
- Господи, легко ли мне?
- Вам-то хорошо ль со мною?
«Раскрываю страницы ладоней…»
- Раскрываю страницы ладоней,
- молчаливых ладоней твоих,
- что-то светлое и молодое,
- удивленное смотрит из них.
- Я листаю страницы. Маячит
- пережитое. Я как в плену.
- Вот какой-то испуганный мальчик
- сам с собою играет в войну.
- Вот какая-то женщина плачет —
- очень падают слезы в цене,
- и какой-то задумчивый мальчик
- днем и ночью идет по войне.
- Я листаю страницы, листаю,
- исступленно листаю листы:
- пережитого громкие стаи,
- как синицы, летят на кусты.
- И уже не найти человека,
- кто не понял бы вдруг на заре,
- что погода двадцатого века
- началась на арбатском дворе.
- О, ладони твои всё умеют,
- все, что было, читаю по ним,
- и, когда мои губы немеют,
- припадаю к ладоням твоим,
- припадаю к ладоням горячим,
- в синих жилках веселых тону…
- Кто там плачет?
- Никто там не плачет…
- Просто дети играют в войну!
Три сестры
- Опустите, пожалуйста, синие шторы.
- Медсестра, всяких снадобий мне не готовь.
- Вот стоят у постели моей кредиторы
- молчаливые: Вера, Надежда, Любовь.
- Раскошелиться б сыну недолгого века,
- да пусты кошельки упадают с руки…
- – Не грусти, не печалуйся, о моя Вера, —
- остаются еще у тебя должники!
- И еще я скажу и бессильно и нежно,
- две руки виновато губами ловя:
- – Не грусти, не печалуйся, матерь Надежда, —
- есть еще на земле у тебя сыновья!
- Протяну я Любови ладони пустые,
- покаянный услышу я голос ее:
- – Не грусти, не печалуйся, память не стынет,
- я себя раздарила во имя твое.
- Но какие бы руки тебя ни ласкали,
- как бы пламень тебя ни сжигал неземной,
- в троекратном размере болтливость людская
- за тебя расплатилась… Ты чист предо мной!
- Чистый-чистый лежу я в наплывах рассветных,
- белым флагом струится на пол простыня…
- Три сестры, три жены, три судьи милосердных
- открывают бессрочный кредит для меня.
Бумажный солдатик
- Один солдат на свете жил,
- красивый и отважный,
- но он игрушкой детской был:
- ведь был солдат бумажный.
- Он переделать мир хотел,
- чтоб был счастливым каждый,
- а сам на ниточке висел:
- ведь был солдат бумажный.
- Он был бы рад – в огонь и в дым,
- за вас погибнуть дважды,
- но потешались вы над ним:
- ведь был солдат бумажный.
- Не доверяли вы ему
- своих секретов важных,
- а почему?
- А потому,
- что был солдат бумажный.
- А он, судьбу свою кляня,
- нетихой жизни жаждал.
- И все просил: «Огня! Огня!» —
- забыв, что он бумажный.
- В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?
- И он шагнул однажды,
- и там сгорел он ни за грош:
- ведь был солдат бумажный.
«…И когда под вечер над тобою…»
О. Батраковой
- …И когда под вечер над тобою
- журавли охрипшие летят,
- ситцевые женщины толпою
- сходятся – затмить тебя хотят.
- Молчаливы. Ко всему готовы.
- Окружают, красотой соря…
- Ситцевые, ситцевые, что вы!
- Вы с ума сошли: она ж – своя!
- Там, за поворотом Малой Бронной,
- где окно распахнуто на юг,
- за ее испуганные брови
- десять пар непуганых дают.
- Тех, которые ее любили,
- навсегда связала с ней судьба.
- И за голубями голубыми
- больше не уходят ястреба.
- Вот и мне не вырваться из плена.
- Так кружиться мне, и так мне жить…
- Я – алхимик.
- Ты – моя проблема
- вечная…
- тебя не разрешить.
Джазисты
Ст. Рассадину
- Джазисты уходили в ополченье,
- цивильного не скинув облаченья.
- Тромбонов и чечеток короли
- в солдаты необученные шли.
- Кларнетов принцы, словно принцы крови,
- магистры саксофонов шли, и, кроме,
- шли барабанных палок колдуны
- скрипучими подмостками войны.
- На смену всем оставленным заботам
- единственная зрела впереди,
- и скрипачи ложились к пулеметам,
- и пулеметы бились на груди.
- Но что поделать, что поделать, если
- атаки были в моде, а не песни?
- Кто мог тогда их мужество учесть,
- когда им гибнуть выпадала честь?
- Едва затихли первые сраженья,
- они рядком лежали. Без движенья.
- В костюмах предвоенного шитья,
- как будто притворяясь и шутя.
- Редели их ряды и убывали.
- Их убивали, их позабывали.
- И все-таки под музыку земли
- их в поминанье светлое внесли,
- когда на пятачке земного шара
- под майский марш, торжественный такой,
- отбила каблуки, танцуя, пара
- за упокой их душ. За упокой.
Арбатский дворик
- …А годы проходят, как песни.
- Иначе на мир я гляжу.
- Во дворике этом мне тесно,
- и я из него ухожу.
- Ни почестей и ни богатства
- для дальних дорог не прошу,
- но маленький дворик арбатский
- с собой уношу, уношу.
- В мешке вещевом и заплечном
- лежит в уголке
- небольшой,
- не слывший, как я, безупречным
- тот двор с человечьей душой.
- Сильнее я с ним и добрее.
- Что нужно еще? Ничего.
- Я руки озябшие грею
- о теплые камни его.
Живописцы
- Живописцы, окуните ваши кисти
- в суету дворов арбатских и в зарю,
- чтобы были ваши кисти словно листья.
- Словно листья, словно листья к ноябрю.
- Окуните ваши кисти в голубое,
- по традиции забытой городской,
- нарисуйте и прилежно, и с любовью,
- как с любовью мы проходим по Тверской.
- Мостовая пусть качнется, как очнется!
- Пусть начнется, что еще не началось.
- Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется…
- Что гадать нам: удалось – не удалось?
- Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы,
- наше лето, нашу зиму и весну…
- Ничего, что мы чужие, – вы рисуйте!
- Я потом, что непонятно, объясню.
Песенка об Арбате
- Ты течешь, как река. Странное название!
- И прозрачен асфальт, как в реке вода.
- Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое призвание.
- Ты – и радость моя, и моя беда.
- Пешеходы твои – люди не великие,
- каблуками стучат – по делам спешат.
- Ах, Арбат, мой Арбат, ты – моя религия,
- мостовые твои подо мной лежат.
- От любови твоей вовсе не излечишься,
- сорок тысяч других мостовых любя.
- Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое отечество,
- никогда до конца не пройти тебя!
«Над синей улицей портовой…»
- Над синей улицей портовой
- всю ночь сияют маяки.
- Откинув ленточки фартово,
- всю ночь гуляют моряки.
- Кричат над городом сирены,
- и птицы крыльями шуршат,
- и припортовые царевны
- к ребятам временным спешат.
- Ведь завтра, может быть, проститься
- придут ребята, да не те…
- Ах, море – синяя водица!
- Ах, голубая канитель!
- Его затихнуть не умолишь —
- взметнутся щепками суда.
- Земля надежнее, чем море, —
- так почему же вы туда?
- Волна соленая задушит —
- ее попробуй упросить…
- Эх, если б вам служить на суше
- да только б ленточки носить!
«А мы швейцару: “Отворите двери!..”»
- А мы швейцару: «Отворите двери!
- У нас компания веселая, большая,
- приготовьте нам отдельный кабинет!»
- А Люба смотрит: что за красота!
- А я гляжу: на ней такая брошка!
- Хоть напрокат она взята,
- пускай потешится немножко.
- А Любе вслед глядит один брюнет.
- А нам плевать, и мы вразвалочку,
- покинув раздевалочку,
- идем себе в отдельный кабинет.
- На нас глядят бездельники и шлюхи,
- Пусть наши женщины не в жемчуге,
- послушайте, пора уже,
- кончайте ваши «ах» на сто минут.
- Здесь тряпками попахивает так…
- Здесь смотрят друг на друга сквозь червонцы…
- Я не любитель всяких драк,
- но мне сказать ему придется,
- что я ему попорчу весь уют,
- что наши девушки за денежки,
- представь себе, паскудина брюнет,
- они себя не продают.
Каравай
- Вы видели, щиток приоткрывая,
- в задумчивой и душной глубине
- прищуренные глазки каравая,
- когда он сам с собой наедине?
- Когда очнуться не хватает мочи,
- когда румяный край – под цвет зари…
- О чем он думает? О чем бормочет,
- ленивые глотая пузыри?
- А в нем живут сгоревшие поленья,
- старанья мастериц и мастеров.
- Он, как последнее стихотворенье,
- и добр, и откровенен, и суров.
- И задыхается на белом блюде
- от радости рожденья своего…
- И кланяются караваю люди
- и ломтики уносят от него.
«Разлюбила меня женщина и ушла не спеша…»
- Разлюбила меня женщина и ушла не спеша.
- Кто знает, когда доведется опять с нею встретиться.
- А я-то предполагал, что земля – это шар…
- Не с кем мне было тогда посоветоваться.
Старый пиджак
Ж. Б.
- Я много лет пиджак ношу.
- Давно потерся и не нов он.
- И я зову к себе портного
- и перешить пиджак прошу.
- Я говорю ему шутя:
- «Перекроите всё иначе.
- Сулит мне новые удачи
- искусство кройки и шитья».
- Я пошутил. А он пиджак
- серьезно так перешивает,
- а сам-то все переживает:
- вдруг что не так. Такой чудак.
- Одна забота наяву
- в его усердье молчаливом,
- чтобы я выглядел счастливым
- в том пиджаке. Пока живу.
- Он представляет это так:
- едва лишь я пиджак примерю —
- опять в твою любовь поверю…
- Как бы не так. Такой чудак.
«Мы стоим – крестами руки…»
О. Б.
- Мы стоим – крестами руки —
- безутешны и горды,
- на окраине разлуки,
- у околицы беды,
- где, размеренный и липкий,
- неподкупен ход часов,
- и улыбки, как калитки,
- запираем на засов.
- Наступает час расплаты,
- подступает к горлу срок…
- Ненадежно мы распяты
- на крестах своих дорог.
«Тьмою здесь все занавешено…»
Г. В.
- Тьмою здесь все занавешено
- и тишина, как на дне…
- Ваше величество женщина,
- да неужели – ко мне?
- Тусклое здесь электричество,
- с крыши сочится вода.
- Женщина, ваше величество,
- как вы решились сюда?
- О, ваш приход – как пожарище.
- Дымно, и трудно дышать…
- Ну, заходите, пожалуйста.
- Что ж на пороге стоять?
- Кто вы такая? Откуда вы?!
- Ах, я смешной человек…
- Просто вы дверь перепутали,
- улицу, город и век.
Старый дом
- Дом предназначен на слом. Извините,
- если господствуют пыль в нем и мрак.
- Вы в колокольчик уже не звоните.
- Двери распахнуты. Можно и так.
- Всё здесь в прошедшем, в минувшем и бывшем.
- Ночь неспроста тишину созвала.
- Серые мыши, печальные мыши
- все до единой ушли со двора.
- Где-то теперь собралось их кочевье?
- Дом предназначен на слом. Но сквозь тьму,
- полно таинственного значенья,
- что-то еще шелестит по нему.
- Мел осыпается. Ставенька стонет.
- Двери надеются на визит.
- И удивленно качается столик.
- И фотокарточка чья-то висит.
- И, припорошенный душною пылью,
- помня еще о величье своем,
- дом шевелит пожелтевшие крылья
- старых газет, поселившихся в нем.
- Дом предназначен на слом. Значит, кроме
- не улыбнется ему ничего.
- Что ж мы с тобой позабыли в том доме?
- Или не все унесли из него?
- Может быть, это ошибка? А если
- это ошибка? А если – она?..
- Ну-ка, гурьбой соберемся в подъезде,
- где, замирая, звенит тишина!
- Ну-ка, взбежим по ступенькам знакомым!
- Ну-ка, для успокоенья души
- крикнем, как прежде: «Вы дома?.. Вы дома?!»
- Двери распахнуты. И ни души.
Черный «мессер»
- Вот уже который месяц
- и уже который год прилетает
- черный «мессер» —
- спать спокойно не дает.
- Он в окно мое влетает,
- он по комнате кружит,
- он как старый шмель рыдает,
- мухой пойманной жужжит.
- Грустный летчик как курортник…
- Его темные очки
- прикрывают, как намордник,
- его томные зрачки.
- Каждый вечер, каждый вечер
- у меня штурвал в руке,
- я лечу к нему навстречу
- в довоенном «ястребке».
- Каждый вечер в лунном свете
- торжествует мощь моя:
- я, наверное, бессмертен —
- он сдается, а не я.
- Он пробоинами мечен,
- он сгорает, подожжен,
- но приходит новый вечер,
- и опять кружится он.
- И опять я вылетаю,
- побеждаю, и опять
- вылетаю, побеждаю…
- Сколько ж можно побеждать?
«Я жалею собак с нашей улицы…»
- Я жалею собак с нашей улицы:
- очень грустно сидеть на цепи…
- Все они белозубы и умницы,
- только им не хватает степи!
Песенка о Сокольниках
- По Сокольникам листья летят золотые,
- а за Яузу – лето летит.
- Мы с тобою, Володя, почти молодые —
- нам и старость в глаза не глядит.
- Ну давай,
- как в канун годового отчета,
- не подумав заняться другим,
- мы положим на стол канцелярские счеты
- и ударим по струнам тугим.
- И разлукой, и кровью, и хлебом мякинным,
- и победой помянем войну:
- пять печальных костяшек
- налево откинем,
- а счастливую – только одну.
- Все припомним, сочтем и учтем,
- и, конечно,
- непохожи на сказку и бред,
- побегут под рукой
- за колечком колечко
- цвета радостей наших и бед.
- Ах, потери, потери – с кого мы их спросим?
- Потому,
- разобравшись во всем,
- два печальных колечка налево отбросим,
- три веселых направо снесем.
- …По Сокольникам сумерки сыплются синим,
- и домишки старинные спят.
- Навсегда нам с тобою, Володя Максимов,
- Каждый шорох за окнами свят.
- Навсегда-навсегда,
- меж ночами и днями,
- меж высокой судьбой и жильем
- мы вросли,
- словно сосны,
- своими корнями,
- в ту страну, на которой живем.
Осень в Кахетии
- Вдруг возник осенний ветер, и на землю он упал.
- Красный ястреб в листьях красных словно
- в краске утопал.
- Были листья странно скроены, похожие на лица, —
- сумасшедшие закройщики кроили эти листья,
- озорные, заводные посшивали их швеи…
- Листья падали на палевые пальчики свои.
- Называлось это просто: отлетевшая листва.
- С ней случалось это часто по традиции по давней.
- Было поровну и в меру в ней улыбки и страданья,
- торжества и увяданья, колдовства и мастерства.
- И у самого порога, где кончается дорога,
- веселился, и кружился, и плясал хмельной немного
- лист осенний, лист багряный, лист с нелепою
- резьбой…
- В час, когда печальный ястреб вылетает на разбой.
По Смоленской дороге
Ж. Б.
- По Смоленской дороге – леса, леса, леса.
- По Смоленской дороге – столбы, столбы, столбы.
- Над Смоленской дорогою, как твои глаза, —
- две вечерних звезды – голубых моих судьбы.
- По Смоленской дороге – метель в лицо, в лицо,
- всё нас из дому гонят дела, дела, дела.
- Может, будь понадежнее рук твоих кольцо —
- покороче б, наверно, дорога мне легла.
- По Смоленской дороге – леса, леса, леса.
- По Смоленской дороге – столбы гудят, гудят.
- На дорогу Смоленскую, как твои глаза,
- две холодных звезды голубых глядят, глядят.
Дежурный по апрелю
- Ах, какие удивительные ночи!
- Только мама моя в грусти и тревоге:
- – Что же ты гуляешь, мой сыночек,
- одинокий,
- одинокий? —
- Из конца в конец апреля путь держу я.
- Стали звезды и круглее и добрее…
- – Мама, мама, это я дежурю,
- я – дежурный
- по апрелю!
- – Мой сыночек, вспоминаю все, что было,
- стали грустными глаза твои, сыночек…
- Может быть, она тебя забыла,
- знать не хочет?
- Знать не хочет? —
- Из конца в конец апреля путь держу я.
- Стали звезды и круглее и добрее…
- – Что ты, мама! Просто я дежурю,
- я – дежурный
- по апрелю…
О кузнечиках
- Два кузнечика зеленых в траве, насупившись, сидят.
- Над ними синие туманы во все стороны летят.
- Под ними красные цветочки и золотые лопухи…
- Два кузнечика зеленых пишут белые стихи.
- Они перышки макают в облака и молоко,
- чтобы белые их строчки было видно далеко,
- и в затылках дружно чешут, каждый лапкой шевелит,
- но заглядывать в работу один другому не велит.
- К ним бежит букашка божья, бедной барышней
- бежит,
- но у них к любви и ласкам что-то сердце не лежит.
- К ним и прочие соблазны подбираются, тихи,
- но кузнечики не видят – пишут белые стихи.
- Снег их бьет, жара их мучит, мелкий дождичек
- кропит,
- шар земной на повороте отвратительно скрипит…
- Но меж летом и зимою, между счастьем и бедой
- прорастает неизменно вещий смысл работы той,
- и сквозь всякие обиды пробиваются в века
- хлеб (поэма), жизнь (поэма), ветка тополя (строка)…
«Когда известный русский царь в своей поддевочке короткой…»
- Когда известный русский царь в своей поддевочке
- короткой,
- усмешкой странной на губах и журавлиною походкой
- напоминая давний свой портрет в ореховом овале,
- входил в присутствие, то все присутствующие
- вставали.
- В присутствии вставали все, хоть на царе была
- поддевка.
- Неважно, что таилось в ней: дань старине или
- издевка.
- Не думая, как взглянем мы на них – с надеждой
- или болью,—
- они вставали, словно лес, и ран не посыпали солью.
- Присутствующие тех лет, предшествующих тем
- и прочих,
- не оставлявшие следов достойных у порогов отчих,
- стремятся в райские врата, все гимны скопом
- прооравши,
- киркой, лопатой и пером ни разу рук не замаравши.
- И мы, присутствуя при сем со дня рожденья и
- до смерти,
- так расточительны подчас и так жалки в своем
- усердье,
- что лишь по нашему труду, по нашей лишь
- недоброй воле
- растет, растет цена на соль тем более, чем больше боли.
Песенка о московских ополченцах
- Над нашими домами разносится набат,
- и затемненье улицы одело.
- Ты научи любви, Арбат,
- а дальше – дальше наше дело.
- Гляжу на двор арбатский, надежды не тая,
- вся жизнь моя встает перед глазами.
- Прощай, Москва, душа твоя
- всегда, всегда пребудет с нами!
- Расписки за винтовки с нас взяли писаря,
- но долю себе выбрали мы сами…
- Прощай, Москва, душа твоя
- всегда, всегда пребудет с нами!
Гитара
- Усталость ноги едва волочит,
- гитара корчится под рукой.
- Надежда голову мне морочит,
- а дождь сентябрьский льет такой…
- Мы из компании. Мне привычны
- и дождь и ветер, и дождь и ты.
- Пускай болтают, что не типичны
- в двадцатом веке твои черты.
- Пусть друг недолгий в нас камень кинет,
- пускай завистник свое кричит —
- моя гитара меня обнимет,
- интеллигентно она смолчит.
- Тебе не первой, тебе не первой
- предъявлен веком нелегкий счет.
- Моя гитара, мой спутник верный,
- давай хоть дождь смахну со щек.
«Непокорная голубая волна…»
Л. Лужиной
- Непокорная голубая волна
- все течет, все течет, не кончается.
- Море Черное, словно чаша вина,
- на ладони моей всё качается.
- Я все думаю об одном, об одном,
- словно берег надежды покинувши.
- Море Черное, словно чашу с вином,
- пью во имя твое, запрокинувши.
- Неизменная среди всяких морей,
- как расстаться с тобой, не отчаяться?
- Море Черное на ладони моей
- как баркас уходящий качается.
Песенка веселого солдата
- Возьму шинель, и вещмешок, и каску,
- в защитную окрашенные краску.
- Ударю шаг по улицам горбатым…
- Как просто быть солдатом, солдатом.
- Забуду все домашние заботы.
- Не надо ни зарплаты, ни работы.
- Иду себе, играю автоматом…
- Как просто быть солдатом, солдатом.
- А если что не так – не наше дело:
- как говорится, «родина велела».
- Как славно быть ни в чем не виноватым
- совсем простым солдатом, солдатом.
«В саду Нескучном тишина…»
- В саду Нескучном тишина.
- Встает рассвет светло и строго.
- А женщину зовут Дорога…
- Какая дальняя она!
Песенка о московском трамвае
- Раскрасавец двадцатых годов,
- позабывший про старость и раны,
- он и нынче, представьте,
- готов нам служить неустанно.
- Он когда-то гремел и блистал,
- на него любоваться ходили.
- А потом он устал и отстал,
- и его позабыли.
- По проспектам бежать не дают,
- в переулках дожить разрешают,
- громких песен о нем не поют,
- со смешком провожают.
- Но по улицам, через мосты
- он бежит, дребезжит и бодрится.
- И с горячей ладони Москвы
- все сойти не решится.
«Допеты все песни. И точка…»
- Допеты все песни. И точка.
- И хватит, и хватит о том.
- Ну, может, какая-то строчка
- осталась еще за бортом.
- Над нею кружатся колеса,
- но, даже когда не свернуть,
- наивна и простоволоса,
- она еще жаждет сверкнуть.
- Надейся, надейся, голубка,
- свои паруса пораскинь,
- ты, хрупкая, словно скорлупка,
- по этим морям городским.
- Куда тебя волны ни бросят,
- на помощь теперь не зови.
- С тебя ничего уж не спросят:
- как хочется – так и плыви,
- подобна мгновенному снимку,
- где полночь и двор в серебре,
- и мальчик с гитарой в обнимку
- на этом арбатском дворе.
«Всю ночь кричали петухи…»
- Всю ночь кричали петухи
- и шеями мотали,
- как будто новые стихи,
- закрыв глаза, читали.
- Но было что-то в крике том
- от едкой той кручины,
- когда, согнувшись, входят в дом
- постылые мужчины.
- И был тот крик далек-далек,
- и падал так же мимо,
- как гладят, глядя в потолок,
- чужих и нелюбимых.
- Когда ласкать уже невмочь
- и отказаться трудно…
- И потому всю ночь, всю ночь
- не наступало
- утро.
Песенка о пехоте
- Простите пехоте,
- что так неразумна бывает она:
- всегда мы уходим,
- когда над землею бушует весна.
- И шагом неверным
- по лестничке шаткой спасения нет.
- Лишь белые вербы,
- как белые сестры, глядят тебе вслед.
- Не верьте погоде,
- когда затяжные дожди она льет.
- Не верьте пехоте,
- когда она бравые песни поет.
- Не верьте, не верьте,
- когда по садам закричат соловьи:
Продолжить чтение
