Читать онлайн 100 великих творцов моды бесплатно
- Все книги автора: Марьяна Скуратовская
Вступительное слово
Является ли мода искусством? Сложный вопрос, на который существует множество ответов. Но то, что мода – разновидность творчества, сомнению не подлежит. И, пожалуй, оно наиболее близко нам, поскольку мы пользуемся его плодами каждый день.
Можно не задумываться над этим, можно не уделять особого внимания своему гардеробу, можно считать, что вы далеки от моды. А можно, наоборот, тщательно продумывать все детали. Но каким бы ни был ваш выбор, нужно помнить – за каждой вещью, которая хранится в вашем шкафу или висит на вешалке в магазине, стоит длинная история.
А история – это не только факты и даты, это и имена. На протяжении столетий портные молча, в безвестности, создавали прекрасные костюмы, которыми мы можем любоваться на портретах или читать их описания в книгах. Но всё меняется, и теперь на слуху десятки и сотни имён тех, кто посвятил себя созданию одежды. Безусловно, в моде, как в любой области, есть ремесленники. Но есть и таланты. И даже гении. И плодами их творчества можно восхищаться в неменьшей степени, чем произведениями писателей и поэтов, скульпторов и художников.
И пусть сегодня наша одежда куда проще, чем сто, или триста, или пятьсот лет назад, пусть вместо юбок со сложной отделкой на громоздких каркасах мы носим юбки куда более простые, например, «мини», без одних не возникло бы других. И мастерство многих наших современников заслуживает восхищения не меньше, чем их коллег из минувших эпох (а ведь ещё есть так называемая «Высокая мода»!).
Эта книга – не о «портных» или «обувщиках». Она о «творцах», самых разных. Кто-то был гением кроя, и какими-то его наработками пользуются вот уже несколько поколений, а какие-то до сих пор так и остаются загадками. Кто-то был гением стиля, и мы воплощаем его идеи, даже не задумываясь о том, кто предложил их первым или кто сделал их популярными. Кто-то создавал и создаёт немыслимо сложные, а кто-то – изумительно-простые вещи, однако и в тех, и в других равно чувствуется талант.
В одиночку пустить моду по иному пути невозможно – это не под силу никому, даже гению. Но вот внести свой вклад, подтолкнуть, опередить, напомнить о прошлом или прозреть будущее, оказаться в нужное время в нужном месте и предложить то, в чём мир нуждается именно сейчас – можно. И эта книга – о людях, которые смогли это сделать.
А ещё она – не только о тех, чьи имена, как говорится, известны каждому. Увы, в нашу эпоху, когда потоки информации на нас изливаются с самых разных сторон, иногда создаётся ложное впечатление, что «самый известный» и означает «самый достойный». Что, конечно же, не так, и касается, разумеется, не только истории моды, но и её тоже. Так что на этих страницах встретится немало имён, которые ничего не говорят большинству из нас, но поверьте – они достойны того, чтобы их помнить. Достойны того, чтобы их извлекли из забвения и отдали им должное.
С другой же стороны, здесь, к сожалению, не встретятся многие имена – но, увы, нельзя объять необъятное…
Так что вот они, перед вами, люди, вкладывавшие весь свой талант, всю свою жизнь в то, что мы называем «одеждой», в то, что кому-то кажется недостойным особого внимания, в то, что другие готовы возвести в ранг искусства. Не будем спорить, кто прав – дело не в нас, тех, кто её потребляет, а в тех, кто её создаёт.
И, знаете, именно «создаёт», а не просто «делает». Не просто рисует, кроит, шьёт… А творит.
С них начиналась мода
(XVIII–XIX века)
Роза Бертен
(1747–1813)
Пролистаем воображаемый альбом по истории моды назад. Вот Франция, последняя треть XVIII века. Прихотливо отделанные платья с огромными юбками, воланы драгоценных кружев, искрящиеся украшения, высокие парики и пышные перья. А вот наряды, наоборот, воздушные, лёгкие, обманчиво простые… Мир дам, чьё убранство не менее изящно и хрупко, чем у фигурок из севрского фарфора. Мир женщин, которые напоминали то фруктовые корзинки, то райских птиц, то сказочных фей. Кто же правил страной, где они блистали?
Король Людовик XVI? Его министры? Нет-нет, несомненно, министр финансов или военный министр играли важную роль. Но для королевы Марии-Антуанетты, супруги Людовика, а также для множества других женщин не было министра важнее, чем «министр моды»…
В парижском магазине на улице Сент-Оноре, открывшемся в октябре 1773 года, женщины теряли голову, а мужчины – значительную часть своего состояния. Достаточно было взглянуть на нарядные витрины, украшенные всевозможными аксессуарами – шляпками, шалями, перчатками, веерами, и вот уже очередная дама, заворожённая, входила в высокие двери, которые распахивал разряженный лакей. А внутри… Что ж, магазин недаром носил название «Великий могол» – с одной стороны, весьма претенциозное, намекающее, что внутри вас ожидала вызывающая роскошь, как у правителей восточного государства, с другой – правдивое. Правдивое, потому что магазин напоминал шкатулку из сокровищницы. Потолок украшали роспись и позолота, стены – картины в нарядных рамах; дорогая изящная мебель, множество светильников, и, наконец, огромные зеркала, которые ещё больше множили находящееся там дамское счастье: бесчисленные рулоны дорогих тканей – шёлка, атласа, парчи, газа, и готовые наряды, которые создавала из них хозяйка этого заведения со своими помощницами. Элегантно одетые девушки-продавщицы предлагали свою помощь, ведь в таком месте у любой покупательницы, даже самой взыскательной, просто-напросто разбегались глаза. А кто же был хозяйкой всего этого великолепия?
Роза Бертен
Аббевиль, маленькое местечко в Пикардии – там, в 1747 году, в семье более чем среднего достатка (отец служил в конной страже, мать была сиделкой), родилась Роза Бертен. В Аббевиле она и росла, там получила первое образование, там стала швеёй. Но настоящей школой для неё стала модная мастерская мадемуазель Пагель в Париже, куда Роза переехала, по-видимому, в конце 1760-х, а по другим сведениям, в начале 1770-х. Вот где открылись таланты новоиспечённой модистки – ловкие руки, внимательный, подмечающий все детали взгляд, и уверенность в своих силах. Так что не стоит удивляться тому, что всего через несколько лет из рядовой ученицы Роза превратилась в делового партнёра мадемуазель Пагель, а вскоре открыла собственное дело.
Сохранилась легенда о том, кто и почему помог молоденькой Бертен встать на ноги – якобы хозяйка однажды отправила юную Розу отнести заказ принцессе де Конти. Прихожая была слабо освещена, и, увидев там некую женщину, Роза приняла её за одну из местных горничных и принялась с ней беседовать, весьма вольно и весело – ведь она была уверена, что говорит с равной! Однако женщина оказалась самой принцессой де Конти. Роза настолько ей понравилась, что она взяла её под своё покровительство, и даже заказала ей приданое для своей племянницы, дочери герцога де Пентьевра. одной из самых богатых наследниц Франции.
Нам неизвестно, правда это или нет, уж слишком обросла легендами жизнь легендарной французской модистки. Однако мадемуазель де Пентьевр, ставшая герцогиней Шартрской, и её невестка, принцесса де Ламбаль, действительно стали клиентками Розы Бертен, и именно они представили её своей подруге, королеве Марии-Антуанетте…
Королева, про которую графиня Виндишгретц, подруга её матери, императрицы Марии-Терезии, ещё недавно писала, что та «весьма плохо одета», всего за несколько лет превратилась в женщину, страстно обожающую наряжаться, настоящую королеву моды. А у королей должны быть министры.
Таким министром, наперсницей во всём том, что касалось туалетов, и стала Роза Бертен. Неслыханный взлёт! От скромной мастерицы из провинции до модистки королевы Франции!
Была ли Бертен кутюрье в нынешнем понимании этого слова, человеком, который создаёт моду, задаёт её направление? Скорее нет, чем да. «Роза Бертен не создавала моду в одиночку. Скорее мода была результатом дискуссий между королевой и её дамами, а Бертен превращала их замыслы в реальные наряды». Зато она отлично умела превратить неопределённое дамское щебетание «хочу что-нибудь с цветами» в розы из шёлка и муслина, в которых можно было разглядеть каждый лепесток, каждую тычинку…
В 1776 году выходит новое государственное постановление – теперь модистки могли образовать свою собственную гильдию, отделившись от торговцев дорогими тканями. Отныне Роза Бертен, которая, конечно же, немедленно вступила в новый синдикат, чувствовала себя ещё более уверенно – ведь теперь у неё было не только неофициальное признание, как любимой модистки королевы, но и официальное, «профессиональное». В «Великом моголе» работало тридцать продавщиц, а ведь ещё были мастера, исполнявшие заказы (около двадцати) и торговцы, с которыми Бертен заключала договора на поставки (не менее сорока) – портные и портнихи, шляпные мастерицы, вышивальщицы, кружевницы, белошвейки, красильщики, торговцы тканями и перьями… Были времена, когда число её сотрудников доходило до ста и более. Как написал один из биографов Марии-Антуанетты, Бертен «сама стала “великим моголом моды”». И правила ею твёрдой рукой.
Теперь среди клиенток Розы Бертен были не только самые знатные дамы Франции, но и множество иностранок, в том числе королевы Испании и Швеции, русские княгини… Даже герцогиня Девонширская, законодательница английской моды, надела платье от Бертен – подарок Марии-Антуанетты. Но, конечно, на первом месте оставались француженки. И даже когда в 1777 году Людовик XVI потребовал, чтобы скандально известный французский дипломат и тайный агент шевалье д’Эон, человек, который сначала жил в образе мужчины, а затем в образе женщины, вернулся домой, именно Розе Бертен королева заказала полный комплект женского «приданого», выказывая ему своё расположение.
А Бертен почувствовала свою силу. Отныне над магазином «Великий могол» висела нарядная вывеска – «Модистка королевы». Роза Бертен могла сама выбирать себе клиентов – она предпочитала аристократок. Однажды она отказалась принять заказ у «жены простого юриста из Бордо» – подумаешь, прокурорша, ведь Бертен навещают герцогини и принцессы! Сама же она оставалась при этом дочерью простого жандарма, но… об этом предпочитали не вспоминать ни сама модистка, ни обожавшие её клиентки. А вот остальные не упускали случая заметить, что Роза Бертен ведёт себя совершенно несоответственно своему положению в обществе, учитывая её низкое происхождение.
Бертен же была не просто модисткой королевы, а её наперсницей в том, что касалось моды. Дважды в неделю королева принимала её, и они обсуждали будущие заказы. Её приглашали на все частные приёмы и представления в Версале, и Бертен даже сняла квартиру неподалёку от дворца, чтобы быть поближе к королеве. Когда же Мария-Антуанетта переехала в Малый Трианон, она зачастую вообще не отпускала Бертен, чтобы та всегда была наготове – помочь с нарядом. Некий памфлетист писал в 1781 году, что «королева работает с Бертен так же, как её августейший супруг со своими министрами. ‹…› Счастлива была бы Франция, будь Людовик XVI так же благоразумен в выборе министров, как Антуанетта! Разве можно сравнить Сюлли, Кольбера и Ришелье в ловкости и хитрости с Бертен!» Так модистка Роза Бертен и получила прозвище, под которым вошла в историю моды – «министр моды». Правда, ещё её называли «министром безделушек»…
Власть моды – жестокая власть. Мадам Кампан жаловалась, что королева «разорит всех молодых женщин Франции», ведь, стремясь подражать ей, и заказывая всё новые наряды, тысячи из них, как писали современники, растрачивали на них даже своё приданое, и были «не менее счастливы заполучить новый пуф, чем мужа». А один журналист пошёл ещё дальше и обвинил королеву в моральном разложении народа – ведь у мужей не хватало денег, чтобы исполнять все прихоти жён, и на сцену выходили любовники…
Средний годовой счёт за наряды королевы к середине 1780-х годов составлял около 100 000 ливров (более полумиллиона долларов в примерном пересчёте на современные деньги). В 1785 году, к примеру, она потратила 100 000 только на аксессуары, а всего на наряды королевы ушло, вместо запланированных 120 000, почти 270 000, из которых ровно треть ушла на оплату счетов из мастерской Бертен…
Клиенток, кроме королевы, у именитой модистки было множество – в её сохранившихся счетах упомянуто 276 человек, но, как верно отметили исследователи, это только те, от кого Бертен удалось получить деньги, на самом деле их было гораздо больше. Весь её «бизнес» был выстроен на системе кредитов – свои наряды она зачастую продавала под долговые расписки, а сама, в свою очередь, точно также, под расписки, приобретала материалы для новых нарядов. Даже очень богатые клиентки не всегда были в состоянии оплатить свои счета в «Великом моголе». Ещё бы, ведь платье «от Бертен» стоило от одной до двух тысяч ливров, в приблизительном пересчёте на сегодняшние деньги – от пяти до десяти тысяч долларов. К тому же Бертен зачастую продавала в кредит свои товары замужним женщинам, не требуя на финансовых документах подписи их супругов, как это было принято, и множество мужей затем поджидали неприятные сюрпризы в виде огромных счетов!
Несмотря на подобный кредитный круговорот, Розе Бертен всё же удалось наладить не только бизнес, но и свой собственный быт. В 1782 году она купила небольшое поместье и регулярно навещала его, точно так же, как её клиентки-аристократки, которые часть года проводили в Париже, а часть – в своих владениях. А в столице она приобрела дом на улице Ришелье, где разместился и магазин, и её личные апартаменты, а часть дома отдали под квартиры, сдававшиеся внаём. В загородном доме жила не только сама Бертен, но и её братья со своими супругами и детьми. Племянниц тётушка Роза обеспечила приданым – довольно приличной суммой, приносившей ежегодный доход. Словом, позаботилась обо всех.
Однако вскоре началась революция. Что означала она для прославленной модистки? Что она потеряет множество клиентов (кто попадёт в тюрьму, а затем на эшафот, кто бежит из страны), в том числе и свою королеву…
Согласно воспоминаниям парикмахера королевы, Мария-Антуанетта однажды призналась своей модистке, что ей снился страшный сон: «Вы, моя дорогая Роза, принесли мне ленты всех цветов, и я выбрала несколько. Однако как только я взяла их в руки, они стали чёрными, и я в ужасе бросила их обратно в коробку. Я выбрала другие, зелёные, белые и лиловые, и как только взяла их, цвет снова сменился на цвет смерти. В этом сне я ощущала себя более слабой, чем обычно; я начала плакать, и Вы плакали тоже».
Даже в тюрьме Тампль королева продолжала оставаться клиенткой Бертен. 21 января 1793 года на эшафот взошёл бывший король Людовик XVI, «гражданин Капет», а 26 января Мария-Антуанетта, теперь уже просто «вдова Капет», отправила последний заказ в магазин своей модистки – два вдовьих чепца, три косынки, две пары кожаных перчаток, одни шёлковые, и веер. Всё это было чёрного цвета, как ленты во сне королевы – теперь ей предстояло носить траур… Но недолго. 16 октября гильотина положила конец некогда столь блестящей жизни. Марии-Антуанетты не стало.
Но её «министр моды» осталась. Ещё в 1792 году она получила разрешение покинуть Францию. Сначала она отправилась в Кобленц, затем во Франкфурт, а осенью добралась до Лондона. Что ж, знаменитую модистку охотно принимали везде, потому что везде находились дамы, жаждавшие красоты и роскоши. А сама она пыталась убедить революционные власти, что отправилась за границу только для того, чтобы заработать денег и выплатить долги многочисленным «санкюлотам», которые на неё работали.
Бертен смогла вернуться на родину только спустя восемь лет, в 1800 году. К тому времени сменилось всё, от государственного строя до моды. Та, что некогда стояла возле трона и на протяжении многих лет не просто одевала Её Величество, а в буквальном смысле руководила модой Франции и подавала пример всей остальной Европе, тихо умерла в своём доме в Эпине-сюр-Сен в 1813 году, незадолго до того заложив последние свои драгоценности. «Так проходит мирская слава?» Нет, лучше вспомним другую мудрую фразу, ту, которую приписывают самой Розе Бертен. «Новое – это хорошо забытое старое». Не в этом ли вся сущность моды, в которой так разбиралась Бертен, её министр?
Луи-Ипполит Леруа
(1763–1829)
Как «маленький корсиканец» Наполеон Бонапарт покорил Францию, став даже не королём, а императором, и попытался покорить остальной мир, так и его современник, Луи-Ипполит Леруа, покорил французскую моду, воцарившись и в моде Европы. И если Розу Бертен, модистку Марии-Антуанетты, называли, пусть и язвительно, «министром моды», то он удостоился даже более лестного прозвища, став богом, «богом шифона»…
Нам, к сожалению, мало что известно о ранних этапах его жизни. Считается, что Луи-Ипполит Леруа родился в 1763 году в Париже, в семье одного из рабочих сцены парижской Оперы. Мир ярких театральных костюмов, видимо, произвёл на маленького Луи-Ипполита огромное впечатление и пробудил в нём интерес к этой стороне жизни. Он стал парикмахером, и, как упоминал в своих мемуарах один из французских писателей XIX века, Ипполит Оже, Леруа даже был допущен ко двору и делал причёски придворным дамам королевы. А затем…
Великая французская революция повергла прежний мир в хаос, и одежды это тоже касалось. Многие приверженцы монархии спасали себя, демонстрируя даже своим внешним видом, что они, на самом деле, за революцию. Это, безусловно, касалось не всех, и, как ни странно, не касалось Леруа.
Дело, было, видимо, не в нелюбви к революции, а в любви к изящной моде дореволюционной эпохи. Как рассказывают, разряженный в пух и прах, словно щеголь уже уходящих времён, Леруа однажды едва не попал в тюрьму, обратный путь из которой зачастую вёл уже только на гильотину. Его вызвали на одно из заседаний Конвента, что, надо думать, привело беднягу в ужас. Правда, оказалось, что от него, как и некоторых других, разбиравшихся в моде и искусстве людей, ожидали деятельности, которая могла бы принести революции пользу – разработки костюмов новой эпохи. И Леруа перешёл на другую сторону баррикад.
Впрочем, не совсем – его любовь к роскоши и красоте никуда не делась, просто на время он придержит эту страсть. И если поначалу он работал над моделями, которые были подчёркнуто «революционными», выполненными в соответствующей цветовой гамме, с «идеологической» отделкой, то, когда в 1794 году в результате так называемого термидорианского переворота якобинская диктатура пала и была установлена Директория, он смог развернуться в полную силу.
Платье от Луи-Ипполита Леруа
На смену старой моде с её жёсткими корсетами и пышными юбками приходила новая – псевдоантичная, с платьями с завышенными, под грудью, талиями, в основном из белых или светлых тончайших тканей… Относительно простые, воздушные наряды всё равно могли выглядеть роскошно, поскольку многие дамы добавляли к ним драгоценные украшения – браслеты, кольца, тиары – в античном же стиле. Развиваясь, подобный стиль превратится в «ампир» – целую эпоху в искусстве, получившую название от слова «империя», поскольку расцвёл он во времена правления императора Наполеона I. И одним из его законодателей – в области моды – стал Леруа.
Во второй половине 1790-х он открыл собственный салон на улице Пти-Шан, где модники той поры (а никакие общественные потрясения не в силах отвратить человека от интереса к одежде) могли приобрести и платья, и шляпки, и все необходимые аксессуары. С присущей ему любовью к изысканности Леруа дополнял простые – особенно по сравнению с предыдущей эпохой – фасоны вышивкой и всевозможной отделкой. Как писала в своей книге одна из исследовательниц его биографии, Анни Латур, человеком он был, по всей видимости, достаточно беспринципным, поскольку в борьбе за успех не стеснялся почти ничего – переманивал у конкурентов мастеров и продавщиц, не упускал случая покритиковать и высмеять этих же конкурентов, а когда с помощью новой компаньонки, известнейшей модистки мадам Рембо открыл новый роскошный салон в более престижном месте, на улице Ришелье, приложил все усилия, чтобы вытеснить её и остаться единственным полновластным хозяином. Так же он сумел и стать доверенным лицом Жозефины, первой супруги Бонапарта – поначалу действовал через её окружение, поставляя приближённым первой дамы Франции те или иные модные товары, а потом вытеснил соперницу, модистку Жермон, и стал фактически единственным человеком, на которого легла вся ответственность за гардероб будущей императрицы.
Когда его клиенткой стала сама Жозефина, перед Леруа открылись огромные возможности. Все приближённые к ней дамы, все жительницы столицы мечтали о том, чтобы одеваться у мастера, которому покровительствует супруга Наполеона. В ателье Леруа можно было приобрести что угодно – от белья до шляпок, от перчаток до духов. Из торговца модными товарами он быстро превратился в законодателя мод, чья фантазия была, казалось, неисчерпаемой, а вкус множеством современников признавался безупречным. Он оказался отличным дельцом, но при этом считал себя – и имел для этого все основания – арбитром изящества.
Наверное, одним из самых важных событий в карьере Леруа стала коронация супругов Бонапарт в 1804 году. Он, конечно же, рассчитывал, что создавать наряды для церемонии поручат именно ему; так и получилось, однако не совсем. Наполеон поручил разработать эскизы костюмов ученику знаменитого художника Давида, Изабе, и Жозефине, как говорили, едва удалось уговорить обиженного Леруа сшить костюмы по чужим эскизам. В конце концов он взялся за это, и, можно сказать, именно в тот момент родилась заново роскошная придворная мода – с всё тем же силуэтом с завышенной талией, однако с использованием роскошных тканей и драгоценной отделки. Кроме того, Леруа стал активно использовать элементы моды прошлого – стоячие воротники и рукава с буфами, напоминавшие об эпохе Ренессанса, длинные шлейфы, и так далее.
Счета от именитого кутюрье, как говорили, производили больше переполоха, чем любовные письма, и множество мужей, надо полагать, только вздыхало, оплачивая их. Но как устоять и не заказать очередное необыкновенной красоты платье или шляпку? В эпоху, когда модные силуэты были жёстко определены, много внимания уделялось отделке, именно она менялась часто и быстро. И Леруа не повторялся, всё время придумывая что-нибудь интересное.
Он ввёл традицию, из которой потом вырастут модные показы, – устраивал своеобразные выставки своих работ для числа избранных клиентов, которые получали личные приглашения. Попасть на них просто так, без личного позволения Леруа, было невозможно, что, конечно, только подогревало интерес. На одной из таких выставок были продемонстрированы роскошные туалеты Жозефины, его самой главной клиентки.
Их отношения были очень близкими, она советовалась с ним по поводу всего своего гардероба. Даже когда Наполеон развёлся с ней ради брака с австрийской эрцгерцогиней Марией-Луизой, которая должна была подарить ему наследника, и Жозефина переселилась в Мальмезон, Леруа, несмотря на то, что ему пришлось, разумеется, обслуживать и новую императрицу, остался верен предыдущей и постоянно навещал её. Говорят, что ещё долгое время после смерти Жозефины в 1814 году её многочисленные живописные и скульптурные портреты в доме Леруа оставались завешенными чёрным крепом…
Леруа говорил: «Среди моих клиенток были две императрицы и все коронованные головки Европы». Он, конечно, преувеличивал, но не намного. Сёстры Наполеона, среди которых были королева, герцогиня и принцесса, племянницы и невестки, придворные дамы… Сохранились бухгалтерские книги Леруа, и в одной из них есть сведения о 603 клиентах за период с 1812 по 1821 год, и половина из них каким-либо образом связана или с французским двором, или с дворами иностранными – австрийским, английским, русским, испанским, баварским, шведским и т. д. Есть сведения, что платья Леруа дошли даже до Америки – первая жена Жерома Бонапарта была американкой, они поженились в Балтиморе в 1803 году, и платья для невесты заказали, разумеется, у самого знаменитого французского портного.
Карьера Леруа продолжалась и после падения Наполеона. Когда на престол в 1814 году вновь взошёл представитель династии Бурбонов, Людовик XVIII, он всё так же создавал великолепные туалеты. Но шли годы, Леруа старел, а мода менялась… Постепенно он переложил управление своим ателье на племянницу, а сам всё больше проводил время в уединении. В 1825 году он снова вернулся в моду, чтобы создать очередные туалеты для очередной коронации, на сей раз – Карла X, но, если верить воспоминаниям Оже, «не придумал ничего нового, ничего элегантного». Так ли это было на самом деле? Угас ли талант Леруа или он просто больше не соответствовал новому времени? Второе для творца не менее страшно, чем первое…
В 1829 году великого мастера не стало. Кто помнит о нём теперь? Почти никто, кроме немногих специалистов. Но, глядя на великолепные портреты начала XIX века, давайте не забывать о том, кто делал тогдашних дам столь блистательными – Луи-Ипполит Леруа.
Чарльз Фредерик Ворт
(1825–1895)
Можно было бы начать с того, что, как художника Франца Винтерхальтера, писавшего портреты цвета европейской аристократии середины XIX века называли «королём художников и художником королей», так и Чарльза Фредерика Ворта (в платьях от которого, заметим, дамы часто позировали Винтерхальтеру) можно было бы назвать «королём портных и портным королей». Но дело не в этом. И даже не в том, что он был очень талантливым человеком, создававшим настоящие шедевры. А в том, что он был… первым. Первым модельером. Первым дизайнером. Первым кутюрье. Все, кто работал до него, делали ту одежду, которую хотели клиенты. А Ворт стал первым, кто стал диктовать моду, кто стал задавать её направления, создавать собственные стили. Так родилась Высокая мода, а он стал её отцом.
Чарльз Фредерик Ворт
Чарльз Фредерик Ворт родился в 1825 году в Борне, небольшом городе в английском графстве Линкольншир. Их семья могла бы считаться вполне приличной – отец, Вильям Ворт, был местным стряпчим. Но когда Чарльзу было одиннадцать, отец разорился, бросил семью, и матери с пятью детьми отныне нужно было как-то справляться самим. Возможности платить за школу больше не было, к тому же надо было зарабатывать на жизнь, и Чарльза отдали работать в типографию. Мизерное жалованье, тяжелый, изматывающий труд, постоянное сознание своего бедственного положения, унижения, которые приходилось переносить его семье, – до конца дней своих он будет всё это помнить. И тогда, когда на вершине славы он сможет позволять себе всё, что угодно и его часто будут обвинять в стремлении обустроить свою жизнь с кричащей, безвкусной роскошью, – всё это будет просто отголоском тех дней, когда он, наоборот, ничего не мог себе позволить…
Работа в типографии была ему ненавистна, и в конце концов Чарльзу удалось убедить мать отпустить его в Лондон, где он смог бы найти себе что-нибудь более подходящее. Так в 1838 году он попал в «Сван и Эдгар» (по другим сведениям – «Маршалл и Снелгроув»), магазин на Риджент-стрит, торговавший галантерейными товарами. Там он и провёл следующие несколько лет, сначала в качестве подмастерья, а затем и счетовода. Мир, полный красивых дорогих тканей, элегантно одетых клиентов, мир богатого лондонского Вест-Энда разительно отличался от того скромного, а порой и жалкого мира, где Чарльз проводил время, когда заканчивал работу. Впрочем, на работе он проводил основное время – как гласит легенда, иногда он даже спал под прилавком. Что ж, зато он получил бесценный опыт – научился разбираться в тканях, в нарядах, в ведении дел.
А ещё огромное влияние на него оказала живопись – магазин находился неподалёку от Национальной портретной галереи, и в свободное от работы время Чарльз отправлялся туда (или в другие музеи), чтобы снова и снова смотреть на великолепные портреты старых мастеров, на которых кавалеры и дамы прошлого представали в тщательно выписанных костюмах. Наверное, можно сказать, что интерес к моде, и именно к женской одежде, зародился у будущего именитого кутюрье именно тут, в залах галереи, когда он рассматривал мельчайшие детали, что-то зарисовывал на память, что-то запоминал, чем-то восхищался…
В 1845 году Чарльз перешёл на работу в другое место, «Льюис и Алленби», торговцам шёлковыми тканями, которые, помимо прочего, были поставщиками королевского двора. Там он проработал меньше года. К тому времени он уже точно знал, что хочет заниматься именно модной одеждой, но Лондон казался для этого неподходящим местом. Париж! Вот истинная столица моды – ведь именно Франция в течение долгих десятков лет задавала тон всей основной Европе, и где же можно было найти что-то новое и посвятить ему себя, как не там?
И молодой человек – Чарльзу тогда как раз исполнилось двадцать лет – отправился в Париж. Ему удалось отложить немного денег, и на переезд через Ла-Манш и дорогу до Парижа хватило, зато на жизнь в городе почти ничего не осталось. А если ещё учесть, что он не знал языка… Словом, человек, которому предстояло покорить этот город, а вслед за ним и весь мир, прибыл туда совсем не триумфально. Но разве не так начиналось множество историй со счастливым концом?
Ему относительно повезло – он устроился на работу в магазин тканей «Ля виль де Пари» («Город Париж»). Да, работа была тяжёлой и довольно однообразной, но ведь надо же было с чего-то начинать! Он учил язык, экономил, как мог, и прошло почти два года, прежде чем ему удалось получить место служащего в известном доме моды «Гагелин» – а вот это было уже куда ближе к исполнению мечты! В этом месте продавались всевозможные ткани, аксессуары и готовые дамские наряды, куда за ними приезжал цвет парижского общества.
Аксессуары демонстрировались на хорошеньких молоденьких продавщицах, и одна из них, Мари Верне, привлекла внимание Чарльза. Он начал ухаживать за Мари, а кроме того, шить для неё простые, но вместе с тем очень элегантные наряды. А около 1850 года ему удалось убедить руководство магазина позволить ему открыть при доме моды швейное ателье. Казалось бы, ничего особенного, но на самом деле решение было новаторским – раньше пошив одежды и продажа тканей, аксессуаров и готовых нарядов существовали совершенно раздельно, никому в голову не приходило объединять их под одной крышей. Ворт был первым. Очаровательная Мари, которая в его платьях демонстрировала покупателям всевозможные накидки и шали, послужила прекрасным доказательством его способностей, и… Ворт получил разрешение.
Год спустя, в 1851-м, когда в Лондоне проходила первая Всемирная выставка, выяснилось, что это было правильное решение. В выстроенном специально ради этой выставки Хрустальном дворце разные страны демонстрировали свои достижения, и дом моды, в котором работал Ворт (к тому времени он сменил хозяев и название), представил свою продукцию, среди которой были и наряды от Ворта. И получил за это золотую медаль! Начиная с этого момента, дом моды уже рекламировал себя не только как место, где можно купить аксессуары и готовую одежду, а и как место, где можно заказать себе наряд. А летом того же года англичанин Чарльз Фредерик Ворт и француженка, уроженка Оверни, Мари Верне поженились. И как выяснилось, жене предстояло стать не просто хозяйкой и матерью (их сын Гастон-Люсьен родился в 1953-м, а Жан-Филипп – в 1856 году), а и в какой-то мере партнёром своего мужа, оказывая поддержку в его начинаниях.
С одной стороны, дела Ворта тогда шли неплохо. Если когда-то он начинал с роли простого служащего, одного из многих, то теперь стал одним из компаньонов. С другой стороны, те нововведения, которые он предлагал ввести, не вызывали у остальных компаньонов энтузиазма. И в 1858 году Ворт решает рискнуть своим уже, казалось бы, упрочившимся положением и начать с нуля, на сей раз – самостоятельно. Вместе с молодым, но преуспевающим шведским предпринимателем, торговавшим мануфактурой, Отто Бобергом, они открыли собственное дело, ателье на рю де ля Пэ (это партнёрство распадётся только в 1870 году, когда, после падения Второй империи, Боберг вернётся в Швецию, а Ворт тогда станет полновластным хозяином).
Первые полтора года прошли относительно спокойно и не без успеха, однако настоящий прорыв случился, как считается, в 1860 году, и история эта со временем стала легендарной. Ворт мечтал заполучить в клиентки самую знатную даму Франции, супругу императора, красавицу Евгению. Но как это сделать?…
Однажды к Полине Меттерних, супруге австрийского посла во Франции князя Меттерниха, явилась незнакомая женщина, которая предложила показать княгине эскизы нескольких модных платьев. И упомянула, что эскизы принадлежат её мужу, англичанину Чарльзу Фредерику Ворту. Модницу-княгиню возмутила сама мысль о том, что англичанин осмеливается что-то предлагать парижанкам (кто лучше них знает толк в моде?), и она уже готова была выставить посетительницу, но нечаянно взглянула на эскизы… и уже не смогла от них оторваться. Мари Ворт объяснила, что некогда её муж работал в одном из модных домов, а теперь основал собственное дело, и предложила княгине заказать у него два платья, и при этом самой назначить за них цену. Та решила заказать два платья, дневное и бальное, каждое за триста франков. Когда Ворт прославится, княгиня будет вздыхать о том, что никогда больше не могла покупать его роскошные наряды так дёшево… Императрица, восхитившись бальным платьем княгини, велела передать мастеру, что ожидает его у себя на следующий день. И с этого момента Ворт превращается в полновластного диктатора моды.
То, что его клиенткой, наконец, стала сама императрица Евгения, было подобно тому, как если бы он вдруг наткнулся на золотую жилу. Впрочем, почему наткнулся – чтобы найти её, он работал долго и упорно… Императрице постоянно нужны были новые наряды для всевозможных событий при дворе, а вместе с ней – и её придворным дамам.
Евгения страстно увлекалась модой, но, тем не менее, ограничивала себя – по крайней мере, в одном определённом аспекте. Ворт вспоминал: «Императрица пришла в восторг от предложенных мною моделей. Однако она сказала: “Месье Ворт, вряд ли я буду в восторге от того, что мне предстоит показаться на публике в таком новом костюме. Придётся подождать, пока кто-нибудь другой наденет это. В моём положении я должна не задавать моду, а следовать ей”».
Что ж, в желающих приобрести роскошные наряды от Ворта недостатка не было. Вопрос был только в деньгах – его наряды стоили очень дорого. Но даже тавтология тут уместна – они того стоили! Среди его клиенток был весь свет… и полусвет. Например, Полина Меттерних, женщина, с лёгкой руки которой и началась дорога Ворта к настоящей славе, обожавшая его наряды и даже не ставшая возражать, когда кутюрье однажды самоуверенно воскликнул: «Подумать только, ведь тот, кто вас придумал, – это я». Русские великие княгини, в частности Мария Николаевна, дочь Николая I и сестра Александра II, императрица Мария Фёдоровна, супруга Александра III (говорят, что она настолько доверяла его вкусу, что просто посылала ему телеграмму, а уж он сам решал, какую модель и какую ткань выбрать). Императрица Австро-Венгрии Елизавета, прелестная Зисси – в частности, Ворт сделал для неё великолепный наряд в венгерском народном стиле, в котором она была коронована как королева Венгрии; что касается знаменитого портрета, где она изображена в белом платье, усыпанном серебряными звёздочками и со звёздами из бриллиантов в волосах, то, хотя точных сведений не сохранилось, можно предположить, что и это был наряд от Ворта. Придворные дамы. Супруги послов. Демимонденки, дамы полусвета – говорят, одна из них, придя к мастеру, заявила: «Некоторые дамы требуют от своих портных, чтобы те одевали их, как кокоток. Я же пришла к вам, чтобы вы одели меня, как знатную даму».
Кутюрье, чья слава росла очень быстро, одинаково (и порой очень небрежно) обращался и с графинями, и с куртизанками, и с супругами банкиров. Жан-Филипп Ворт, написавший впоследствии биографию своего знаменитого отца, упоминал, что тот ставил себя на третье место – сразу за Богом и императором… Он никогда не заканчивал работу, пока не доводил очередной наряд до совершенства, но когда оно достигалось, знал только он сам, и решение его было непререкаемым. Став «арбитром изящества», он диктовал свою волю всем – и тем, кто на него работал (что, впрочем, нормально), и тем, кто хотел стать его клиентом (а вот это было тогда ещё непривычным).
Словом, он шёл по пути, по которому когда-то шла Роза Бертен, – считал себя главным авторитетом в вопросах моды и не стеснялся давать понять некоторым клиентам, что относится к ним свысока, как министр моды к подданным королевства. Это, конечно, не могло не вызывать нападок, порой весьма едких. Однако никакие насмешки над чересчур важными манерами, никакие издевательства над страстью Ворта к роскоши, никакие сетования на то, что дамской модой стали заправлять мужчины, словом, ничто не могло поколебать авторитет Ворта, подорвать его власть. Почему? Да потому что он и в самом деле был необыкновенно талантлив и как кутюрье, и как предприниматель. Эрнест Фейдо, известный беллетрист той эпохи, писал о Ворте так: «Месье Ворт известен сегодня во всём мире, и это заслуженно. Он ни в чём не нуждается для поддержания своей репутации. Его публично обвиняли, высмеивали, ему завидовали, как всем новаторам, многие талантливые люди хотели бы быть на его месте».
Одним из самых известных изобретений Ворта считается кринолин, а сам он говорил, что в моду его ввела императрица Евгения, желая скрыть в 1856 году свою беременность (по иронии судьбы, первый каркас для юбок, появившийся в конце XV века тоже, как гласит легенда, был надет именно по этой причине). Однако на самом деле введение металлического каркаса, который поддерживал бы пышные дамские юбки, которые начиная с конца 1820-х годов неуклонно расширялись, было вопросом времени – нижние накрахмаленные юбки и плотная юбка из ткани с конским волосом (слово «кринолин» соединяет в себе два французских слова, «конский волос» и «лён») уже не выдерживали ставших совсем широкими юбок верхних. И Ворт не вводил кринолин – скорее он популяризовал его. Но, учитывая его огромное влияние на моду, кажется естественным, что ему заодно приписали и изобретение кринолина.
Предложил он и такой вариант юбки, при котором её клинья были широкими внизу, но узкими вверху – это давало возможность сделать юбку пышной, но при этом избавиться от лишних складок в районе талии, и юбка приобретала более гладкие очертания.
В 1863 году Ворт начал разрабатывать модель платья, у которого не было шва на поясе, отделяющего лиф от юбки (этот фасон он введёт в моду позднее, лет через десять). Кроме того, по предложению императрицы, которая обожала прогуливаться вдоль берега моря, он начинает делать немного укороченные дневные платья. Когда дама в таком платье шла по улице, внешне это выглядело абсолютно пристойно, щиколотки были закрыты, но при этом подол не волочился по земле, собирая грязь. Первой в таком платье появилась, конечно же, Мари Ворт, демонстрируя окружающим практичность этой модели (Мари продолжала работать в качестве модели ещё полтора года – в дальнейшем тяжёлый хронический бронхит заставил её отказаться от этого). Тогда же Ворт начал предлагать всевозможные шляпки, которыми предлагал заменить капоры, которые к тому времени – правда, конечно, в разных видах – держались в моде более полувека.
С 1869 года Ворт предлагал своим клиенткам турнюр, которому предстояло заменить кринолин – у таких платьев были две юбки, и верхняя собиралась сзади в пышные складки, сзади же юбки поддерживались специальной накладкой. Поначалу накладка представляла собой нечто вроде подушечки, набитой конским волосом, а затем уже и всевозможные конструкции из ткани, пружинок, металлических прутьев, деревянных планок и так далее – содержание было не столько существенным, существеннее было то, как это смотрелось снаружи. Княгиня Меттерних, верная поклонница Ворта, раньше охотно носившая кринолин, теперь, когда он решил изменить стиль, поддержала его и первой, как считается, появилась в платье с турнюром (затем и турнюры выйдут из моды, правда, только затем, чтобы в 1880-е вернуться обратно, став ещё более пышными).
Одним из его нововведений было и то, что он стал демонстрировать свои наряды не на манекенах, а на живых моделях. Нечто подобное делали и раньше, этим занималась и его жена до их свадьбы – однако прежде подобным образом демонстрировали только аксессуары, а Ворт предпочитал показывать публике, как будет выглядеть весь ансамбль целиком. Так что первой в истории манекенщицей можно считать Мари Ворт, глядя на которую клиенты загорались идеей заказать и себе такой же очаровательный наряд.
Ворт к тому же сумел, что называется, индустриализировать процесс. Заказов его дом получал огромное количество, от пяти тысяч платьев в год. И несмотря на то что, к примеру, к 1870 году у него работало более тысячи двухсот швей, всё равно они бы не справлялись, если бы продолжали работать только вручную. Только к одному балу он внезапно мог получить заказ на тысячу платьев! Так что большая часть работ выполнялась на швейных машинках, и только вышивка и сложная отделка делались вручную.
Кроме того, он разработал систему, при которой одну деталь туалета можно было заменить другой – скажем, лиф от одного платья можно было сочетать с юбкой от второго, рукава третьего с лифом первого, и так далее. С одной стороны, фантазия и вкус, которые проявлял Ворт при создании нарядов, позволяли каждый раз получать отличный результат, но, с другой стороны, такой подход экономил время и деньги.
Во время франко-прусской войны (она длилась с июля 1870 по март 1871) Ворт закрыл свой дом моды, в его ателье разместились военные госпитали. Сначала Ворт оставался в Париже; его сын Жан-Филипп потом вспоминал, как во время осады города знаменитый художник Камиль Коро давал ему уроки рисования. Он вновь открыл свой дом в марте 1871-го, но затем, с началом волнений во времена Парижской коммуны, особенно после того, как стал свидетелем кровавого столкновения на улице де ля Пэ, где был расположен его дом моды, спешно уехал вместе с семьёй из города. И только в июне, когда всё утихло, окончательно вернулся обратно. И всё вновь завертелось.
В 1874 году к нему присоединились сыновья – Гастон занимался финансовыми и организационными вопросами, а Жан-Филипп, как и отец, стал заниматься непосредственно дизайном. В последовавшие за этим годы Ворт работал всё ещё очень плодотворно. В начале 1870-х он ввёл в моду фасон, над которым давно работал, – эти платья плотно облегали талию и бёдра, у них не было поперечного шва на поясе, и это, соответственно, визуально делало фигуру более стройной. Фасон получил название «принцесса» и активно используется до сих пор. А начиная с середины 1880-х он начал работать над платьями, в которых было меньше швов, чем обычно, – для этого он использовал крой по косой и эластичную, немного тянущуюся шерстяную ткань.
Словом, Ворт работал почти до самого конца. Зимой 1895 года, простудившись, великий кутюрье слёг, у него началась пневмония, и вскоре он скончался… Его похороны были обставлены с необыкновенной пышностью, на них присутствовали мэр Парижа и президент Франции, не говоря уже о толпах клиентов, боготворивших Ворта все эти годы. Его вдова Мари, которая пережила мужа на несколько лет, получила множество соболезнований от самых разных людей – от коллег по цеху до представителей почти всех королевских дворов Европы. Для многих это стало огромной потерей, и своеобразным утешением послужило то, что Гастон и Жан-Филипп, а потом и сыновья Гастона продолжили дело великого мастера (хотя, конечно, до былой славы им было далеко).
Однако, хотя Чарльз Фредерик Ворт ушёл, осталась Высокая мода. Его история закончилась, её история только начиналась…
Прекрасная эпоха
(конец XIX – начало XX века)
Жак Дусе
(1853–1929)
О нём будут вспоминать не просто как о талантливом кутюрье, авторе восхитительных нарядов восхитительной эпохи в моде, а как об одном из тех, кто стоял у истоков моды Высокой. А ещё – как о человеке, который в юности мечтал стать художником, однако пошёл по стопам семьи, начал заниматься одеждой, и сумел подняться до таких высот мастерства, что художником его можно назвать с чистой совестью.
В отличие от многих известных модельеров, Жак Дусе не был основателем своего дома моды. История началась задолго до его рождения, когда в 1815 году (по другим сведениям – в 1816-м или даже годом спустя) парижанин по имени Антуан Дусе вместе со своей супругой Адель (в девичестве Жерар) открыл небольшой магазинчик, где торговали кружевами – чепцами, косынками-фишю и прочими милыми вещицами, без которых был немыслим туалет модниц XIX века. Торговля шла успешно – Антуан оказался талантливым дельцом, и вскоре его магазин переехал в более престижное место, на бульвар Бомарше, а в 1824-м – и на рю де ля Пэ, улицу, которой в своё время суждено будет стать одной из самых знаменитых в мире парижской (а значит – и мировой) моды. Спустя двадцать лет Антуан открыл при своём заведении прачечную и отдел мужского белья – остроумное и своевременное решение в ту эпоху, когда мужской костюм уже отказался от украшений и отделки, стремился к единообразию и одну из важнейших ролей в ансамбле играла рубашка. Она должна была быть как можно более белоснежной, в меру накрахмаленной, безупречно выглаженной, с изящной отделкой; рубашки от Антуана Дусе вскоре стали пользоваться огромным спросом, привлекая массу парижских щёголей, включая и двор, и коронованных особ.
У Дусе и его жены было шестеро детей, второго по старшинству сына звали Эдуардом. Он принимал особенно активное участие в отцовском бизнесе, и в начале 1850-х, когда ему было около тридцати, встал во главе семейного дела. Кружева, бельё, вышивки, ткани – в магазине Дусе каждый покупатель мог найти то, что ему по вкусу. А в 1853 году родился тот, кому суждено было не просто продолжить традицию дома, а и прославить имя семьи – Жак, сын Эдуарда Дусе.
Жак Дусе
Наверное, от других членов семьи Жака отличала сильнейшая тяга к прекрасному, к искусству, к живописи. Он и моду, которой изначально не планировал заниматься, будет воспринимать именно как возможность воплотить в жизнь очередную мечту о красоте. Однако ему пришлось продолжить семейное дело, и в начале 1870-х он стал заведующим отделом дамской одежды (по другим сведениям, это произошло около 1874 года). Также нам точно неизвестно, когда именно он начал свою деятельность именно в качестве кутюрье – ещё долгие годы после этого и в деловой переписке, и на ярлычках на одежде стояло просто имя «Дусе», что могло относиться как и к старшему, Эдуарду, и младшему, Жаку.
Следует заметить, что Жак пошёл по иному пути, чем его ровесник и коллега, а заодно и друг детства Жан-Филипп Ворт. Несмотря на то, что он стал посвящать значительную часть времени работе кутюрье, искусство продолжало играть в его жизни огромную роль. В течение долгих лет он коллекционировал книги по искусству и по истории искусства, и его личная библиотека легла в основу Библиотеки по искусству и археологии, одной из лучших библиотек Франции – она названа в его честь. Его излюбленной эпохой был XVIII век с его очаровательно-прихотливым стилем рококо, и Жак Дусе стремился окружить себя им настолько, насколько мог – коллекционировал живопись (от Антуана Ватто до Франческо Гварди), обставлял свой дом соответствующей мебелью, собирал всевозможные предметы старины, от зеркал до безделушек. Его коллекция была великолепной, за долгие годы своего увлечения он стал настоящим специалистом по этой эпохе. Позднее, удалившись от дел на некоторое время и вернувшись вновь, в 1912 году он попытался отказаться от прошлого и продал своё собрание. Это произвело сенсацию и принесло ему огромные деньги, но, надо думать, это стало очень сложным решением, ведь Дусе продал не просто вещи, а значительную часть своей жизни…
Но пока до этого было ещё далеко, и XVIII век активно являл себя во второй главной для Жака Дусе области, в моде. Он был равнодушен к веку XIX, был равнодушен к новшествам и, работая, стремился создавать нечто роскошное, изысканное, прихотливое. Позднее будут говорить, что дочери, которые стремились ко всему новому и «модному», оставались равнодушны к его работам, зато их матери приходили в восторг. Кружева, кружева, кружева, можно сказать, одновременно семейное наследие и один из характерных элементов костюма эпохи рококо; нежные пастельные тона той поры, которые он вновь ввёл в моду в конце XIX века; тончайший или, наоборот, плотный шёлк; вышивки, особенно с цветочными рисунками; изящные оборки… Дусе, помимо прочего, собирал коллекцию старинных костюмов и своё вдохновение зачастую черпал в них. Отсюда во многом и любовь к роскоши, которую он воплощал при создании великолепных вечерних нарядов – своей славой дом Дусе в значительной мере обязан именно им.
Среди клиенток, которых привлекал стиль Дусе, было множество известных дам – знаменитые актрисы Сара Бернар и Габриэль Режан (с последней Жак Дусе был особенно дружен и создал для неё огромное количество туалетов, которые она носила как в повседневной жизни, так и на сцене), танцовщица Айседора Дункан, куртизанки Лиана де Пужи и Каролина Отеро, и многие другие, включая представительниц самых знатных семейств Европы и богатых американок. Дусе был крайне внимателен к каждой, с виду самой незначительной детали, умел выбрать для клиентки подходящий именно ей образ, и был не только прекрасным кутюрье, но и стилистом с тонким вкусом.
Надо сказать, что хотя дом моды Дусе славился своими вечерними нарядами, там, конечно, делали не только их. Так, именно он, как считается, популяризовал женский костюм – юбка и жакет, наряд, который стал чрезвычайно популярен в конце XIX – начале XX века. Кроме того, ещё одним нововведением стала одежда из меха, при которой с мехом обращались так, как обычно обращаются с тканью, и результатом были, в частности, приталенные меховые пальто.
На рубеже веков дом моды Жака Дусе был одним из самых больших и успешных в Париже, с годовым оборотом в тридцать миллионов франков. Там работало немало хороших мастеров, но двух из них нужно выделить особо, поскольку им, в свою очередь, предстояло сыграть важную роль в истории костюма, и своей известностью сначала сравняться, а потом превзойти своего учителя – это Поль Пуаре, который работал у Дусе с 1896 по 1900 год, и Мадлен Вионне, работавшая у него с 1907 по 1912 год.
Пуаре так описывал своего учителя в мемуарах: «Он был безупречно красив и элегантен, необычайно ухожен и тщательно одет. Его шелковистая бородка уже была седой, хотя в то время ему исполнилось лишь сорок пять лет. ‹…› Дом месье Дусе весь был увешан старыми гравюрами и картинами XVIII века и уставлен мебелью, редкой и старинной, но строгой и подобранной с безупречным вкусом. Обивка кресел и шторы были из бархата исключительного качества, приглушённо-зелёные либо красно-лиловые».
С 1912 года вкусы Дусе совершенно изменились. Он переехал на авеню дю Буа, в комнатах больше не было ничего, напоминавшего о XVIII веке, над интерьером поработали Поль Пуаре и художник, с которым он тесно сотрудничал, – Поль Ириб. На стенах висели работы Ван Гога, Сезанна, Мане и Моне, Дусе начал также покровительствовать тем художникам, которые были пока малоизвестны, но которым предстояло обрести всемирную славу – Пикассо, Матисс, Брак. Увлекался он также и литературой и, в частности, творчеством Гийома Аполлинера и Жана Кокто, Марселя Пруста и Поля Валери. Среди его знакомых было множество художников, писателей и поэтов. Словом, даже сменив область интересов, Жак Дусе оставался покровителем искусств.
После Первой мировой войны успех дома Дусе, с его пристрастием к кокетливой роскоши, пошёл на спад – участь, ожидавшая многих, в том числе и его ученика Пуаре. Жак Дусе скончался в 1929 году, его дом моды слился с другим, а спустя три года закрылся окончательно. Эра, когда творили Ворт и его сын, Дусе, и другие, менее известные их коллеги, ушла в прошлое. Вокруг возникал «дивный новый мир». Но не будем забывать, кто стоял у истоков моды этого только кажущегося новым мира… И Жак Дусе занимает в этом ряду одно из самых почётных мест.
Надежда Ламанова
(1861–1941)
Россия подарила миру не так уж и много гениальных мастеров в такой причудливо-яркой области творчества, как мода, и первым именем в этом списке, наверное, должно идти имя Надежды Ламановой. Имя, которое некогда знала вся страна и которое теперь с трудом можно отыскать на скромной надгробной табличке…
Надежда родилась в 1861 году в деревне Шутилово под Нижним Новгородом. О матери нам, к сожалению, известно очень мало – только то, что её звали Надеждой Александровной. Хозяйка поместья, жена военного, мать пяти дочерей… Отец – Пётр Михайлович Ламанов (ударение – на первую «а»), потомственный дворянин, правда, из обедневшего рода. Он в своё время выбрал карьеру военного, служил на Кавказе, прошёл через Крымскую войну, и к тому моменту, как родилась Надя, первый ребёнок, был в чине полковника.
Несмотря на благородное происхождение, семья была небогата, если не сказать больше, и, окончив гимназию, Надежда стала перед выбором – что делать дальше. Просто остаться дома, не имея перспектив вступить в достойный брак? Быть просто ещё одним членом семьи, которого нужно содержать? Это было не по ней, натуре деятельной и твёрдой, и она отправилась на московские курсы кройки и шитья. Проучившись там два года, в 1879 году Надежда устроилась «моделистом» (закройщицей) в довольно известное ателье Войткевичей.
Созданные ею наряды сидели безупречно – она предпочитала работать, драпируя, подкалывая и разрезая ткань прямо на теле клиенток, что, конечно, было для них весьма утомительно, но результат того стоил. Это была эпоха возвращения в моду турнюров – специальных накладок, которые крепились сзади ниже талии и на которых юбки собирались пышными живописными складками. И тут уже одного только умения раскроить и сшить ткань недоставало – всё зависело от вкуса портнихи, от её фантазии; на основе одной и той же выкройки можно было сделать платье и изящное, и несуразное. Тут-то талант Ламановой и проявился в полной мере – она показала себя настоящим, пусть и молодым, мастером.
Постепенно среди её клиентов появлялись не только обеспеченные дамы-буржуа, которые могли позволить себе услуги хорошей портнихи, а всё больше представителей российской богемы, способных оценить и мастерство, и изысканный стиль Ламановой. Так что как только у неё появилась возможность, Надежда забрала к себе сестёр, а в 1885 году, наконец, смогла открыть собственное дело.
О личной жизни она и не задумывалась, главным для неё было вырастить и выдать замуж сестёр, ведь после смерти родителей она осталась главой семьи. Однако любовь она всё-таки нашла… в собственной мастерской. Актёр Вронский как-то зашёл в ателье, сопровождая свою возлюбленную, актрису Гликерию Федотову, а ушёл оттуда полностью очарованный хозяйкой. Позднее он признался Ламановой, что «Вронский» – это псевдоним, а на самом деле его фамилия Каюров. Андрей Павлович (так звали поклонника Ламановой) учился на юриста, но из университета его выставили за неуспеваемость, и он решил попробовать себя на сцене. Молодой, обаятельный, очень привлекательный внешне, он жил сегодняшним днём, но встреча с Надеждой всё изменила. Они обвенчались, по настоянию жены он вернулся в университет, доучился и стал впоследствии вполне преуспевающим юристом – в частности, был управляющим московского страхового общества «Россия». Брак оказался очень удачным – будучи совершенно разными по характеру, супруги уравновешивали друг друга. А, главное, Каюров понимал, насколько важна для жены её работа, и не настаивал на том, чтобы она оставила её и посвятила себя семье. И в историю Надежда войдёт не под фамилией мужа, а под своей собственной. Сегодня мы не видим в такой ситуации ничего особенного, но для конца XIX века это было необычно, непривычно, и многими осуждалось. Но супругам до этого не было никакого дела! Они оба много работали, а то, что у них так и не появились дети… что ж, сёстры Надежды, а потом и племянники тоже требовали заботы, а ведь ещё были ученицы, которым она покровительствовала и для которых была «мамой Надей»… Словом, семейная жизнь Ламановой была насыщенной и достаточно счастливой.
Карьера продолжала развиваться, и очень успешно. Среди её клиенток было множество самых блестящих дам того времени, от аристократок до балерин и писательниц. Часто пишут, что в 1890-е над её ателье красовалась гордая вывеска: «Поставщик двора Его Императорского Величества»; на самом деле информации об отношениях Ламановой с императорским двором не сохранилось, однако это ничуть не преуменьшает её талант, не делает её роль в мире российской моды менее значительной. Многие из её работ той эпохи можно назвать настоящими шедеврами.
В 1901 году Константин Сергеевич Станиславский, который восхищался её творчеством, пригласил Ламанову в Московский Художественный театр. Сотрудничество с этим театром продлилось до самой её смерти. Надо сказать, что в её круге общения давно уже преобладали люди творческие – что ж, Ламанова и сама была художником… В 1911 году Валентин Серов начал писать её портрет. Ей было тогда пятьдесят лет – очень статная, с идеальной осанкой (она сохраняла её даже без корсета!), с пышной короной тёмных волос, в скромной белой блузке и тёмной юбке… Это мог бы быть великолепный портрет, но остался только эскиз – Серов скончался осенью того же года. Зато мы можем хоть как-то представить себе, как выглядела Ламанова, находившаяся тогда в зените своей славы.
Надежда Ламанова. Рисунок В.А. Серова. 1911 г.
Она никогда не останавливалась на достигнутом. Первой в России она оценила идею, которую популяризировал Поль Пуаре, – обходиться в женском костюме без корсета, и работала в этом направлении со второй половины 1900-х годов. Позднее сам Пуаре так вспоминал о ней: «Мысленно проезжая по Москве, не могу не остановиться у дома мод мадам Ламановой, знаменитой портнихи тех прекрасных времён, с которой я дружил и о которой всегда вспоминаю с тёплым чувством. Она открыла мне всю фантасмагорию Москвы, этого преддверия Востока».
Но фантасмагория рухнула под натиском Октябрьской революции и Гражданской войны, а, вернее, переродилась. Многие бежали в страхе перед переменами, подчас чрезвычайно жестокими, а Ламанова, которой, безусловно, нашлось бы место в том же Париже, а, может быть, Нью-Йорке, покидать родину не захотела. Состояние с мужем они потеряли, дом моды был разгромлен, саму Ламанову арестовали и продержали в Бутырской тюрьме несколько месяцев – ещё бы, мастерица, одевавшая стольких аристократок, и сама дворянского происхождения! Её спасли друзья, среди которых, в частности, был и Максим Горький. И всё-таки Ламанова и Каюров остались. Почему? Быть может, потому, что она ещё могла здесь пригодиться… Позднее она напишет: «Революция изменила моё имущественное положение, но она не изменила моих жизненных идей, а дала возможность в несравненно более широких размерах проводить их в жизнь».
Ещё до ареста при Главнауке была, по её инициативе, организована Мастерская современного костюма, а, кроме того, Ламанова активно участвовала в разработке учебных программ – «Устав Сокольничьих советских учебных художественно-промышленных мастерских», «Положения о Центральном институте швейной промышленности». После выхода из Бутырки, пребывание в которой, к счастью, её не сломило (как-никак к тому времени Ламановой было уже пятьдесят шесть лет), она вернулась к активной работе. Теперь она придумывала платья совсем для других клиенток – простых работающих женщин.
И, несмотря на то, что речь шла уже не об индивидуальных заказах, а о массовой, готовой одежде, тем не менее Ламанову всегда беспокоил вопрос, как костюм будет соответствовать конкретному человеку. Недаром в одной из своих статей она писала: «Мода нивелирует людей, не считаясь с особенностями и недостатками их телосложения (вспомним хотя бы кринолин или моду на “спеленутые” юбки). Но всякий человек, несмотря на все недостатки его тела, от природы или от образа жизни, имеет право быть гармоничным».
Много времени Ламанова посвящала разработке новых моделей на основе русского народного костюма, умело соединяя красоту и целесообразность, и с 1924 года она руководила мастерской, которая выполняла заказы Кустэкспорта. Лёгкость в изготовлении, простота силуэта, и в то же время своеобразная элегантность – вот что влекло Ламанову к соединению народного, крестьянского стиля и одежды нового, рвущегося вперёд мира. Она полагала, что подобный подход может сформировать новое направление в российском моделировании. Увы, внести серьёзные изменения в массовое производство одежды ей так и не удалось, но тем не менее Ламанова смогла реализовать себя и как теоретик (в журналах «Ателье» и «Красная Нива» публиковались её статьи «Русская мода», «О современном костюме», и другие), и как практик.
В 1925 году вышел альбом «Искусство в быту» – Вера Мухина, известная художница и скульптор, будущая создательница знаменитой фигуры «Рабочий и колхозница», подружившаяся с Надеждой Петровной, зарисовала модели Ламановой, а та дополняла их рекомендациями по пошиву. Можно сказать, в творчестве обеих женщин было нечто общее – Ламанова, как и Мухина, была скульптором, творцом, который много думает о форме и воплощает её в жизнь. Только, в отличие от Мухиной, Ламанова работала с тканью.
С 1922 года она стала членом Академии Художественных наук (в кустарной, то есть прикладной секции). Она приняла участие в первой Всероссийской художественно-промышленной выставке, а на международной выставке в Париже в 1925 году её модель получила Гран-при за «за национальную самобытность в сочетании с современным модным направлением». Коллекция Ламановой произвела в Париже фурор… Вот только награждать модельера пришлось заочно – саму Надежду Петровну в Париж всё-таки не пустили, видимо, опасаясь, что она может передумать и там остаться, так что вместо неё ездила Мухина (она привезла Ламановой французскую парфюмерию, а та всегда ценила изысканные ароматы, полагая, что они не менее важны, чем аксессуары; с этого момента, можно сказать, и завязалось их дружеское общение). С 1926 года она работала над моделями в духе народных костюмов Русского Севера, позднее создала коллекцию меховых изделий для выставки в Лейпциге, а в 1929 году приняла участие (разумеется, вновь заочное) в выставке в Нью-Йорке. Модели Ламановой пользовались на Западе очень большим успехом.
Её работа в Кустэкспорте продлилась до 1932 года, пока Советская власть в очередной раз не выплеснула вместе с водой очередного ребёнка – Ламанову лишили избирательных прав «как кустаря, имевшего двух наемных мастериц»… Может быть, это было не так уж и неожиданно, но, несомненно, несправедливо. Она пыталась бороться, трогательно писала в своём заявлении: «Я совсем не являюсь портнихой в общепринятом смысле этого слова. Я работаю в деле пошивки женского платья как художник, то есть я создаю новые формы, новые образцы женской одежды… Мои искания направлены к тому, чтобы создать такие формы и образцы женской одежды, которые были бы приспособлены по своей простоте, удобству и дешевизне к нашему новому рабочему быту и в которых нашли бы широкое применение наши современные кустарные вышивки и материи». Но, видимо, это больше не было нужно.
Что ж, у неё по-прежнему была её частная практика (сколько жён советских чиновников и актрис хотели одеваться у «самой Ламановой»!), а, главное, работа в театре и кино. Помимо Московского Художественно театра, Надежда Петровна работала в театре Вахтангова, в частности, создав костюмы для спектакля «Принцесса Турандот» в 1921 году из вещей из собственного гардероба. Для Станиславского она была «незаменимой» и «драгоценной», он называл её «Шаляпиным своего дела».
Она принимала участие в разработке дизайна костюмов для таких знаменитых фильмов, как «Аэлита» (1924), «Цирк» (1936), «Александр Невский» (1938). Сергей Эйзенштейн так писал о Надежде Ламановой и Якове Райзмане (создававшего костюмы к его фильму «Иван Грозный»: «…Так строга лепка их костюма, так поразительно сбалансированы в них живописные массивы… Ибо мастера эти не только облекают фигуры тех, кто счастлив попасться им в руки. Они создают и пересоздают его облик, исправляют дефекты, убирают аномалию или, ухватив ее, не замалчивают, но возводят ее средствами искусства в завершенный образ характерности. Именно поэтому так давно пришла Ламанова от «светского» костюма к костюму театральному, где еще больший простор игре индивидуальностей, чем в комедии салонов и гостиных».
В 1935 году Надежда Петровна лишилась самого близкого ей человека, мужа, Андрея Павловича. Они прожили вместе столько лет, и в радости, и в горе, и с его уходом в жизни пожилой дамы – а она всегда была дамой, несмотря ни на что – возникла страшная пустота. Исчезала и та радость, которую давало ей творчество…
История её смерти, как и история её жизни, обросла легендами. Рассказывают, что когда в октябре 1941 года шла спешная эвакуация москвичей – немцы подошли уже совсем близко, – Ламанова должна была уехать вместе с Художественным театром. Но, поскольку она прощалась с тяжело больной сестрой, опоздала и не пришла к назначенному времени на сборный пункт. Тогда она спешно направилась к Большому театру, где тоже шёл сбор, и, видимо, устав – всё-таки ей было уже восемьдесят, – присела на скамейку в сквере. Там её и нашли…
Её забыли на несколько десятков лет и вновь вспомнили только в 1970-х, в 1990-х её именем назвали конкурс молодых художников-модельеров, а настоящий интерес вернулся только в последние годы. Вот только могила Надежды Петровны на Ваганьковском кладбище, где она похоронена вместе с несколькими членами своей семьи, настолько заброшена, что найти её можно с трудом.
И если вы однажды придёте туда навестить любимого поэта или актёра, положите несколько цветов и Надежде Петровне Ламановой, славе русской моды, одному из немногих наших мастеров, сумевшему добиться международного признания. Женщине, которая сумела сделать это в две разные эпохи. Она это заслужила.
Люси, леди Дафф-Гордон
(1863–1935)
Она родилась в эпоху, когда дамы носили пышные юбки с огромными кринолинами, а ушла из жизни, когда дочери и внучки этих дам открыли для себя юбки короткие и узкие. Она, англичанка, отважно вторглась в мир моды, где почти безраздельно царили французы. Она ввела в этот мир многое из того, что нам сегодня кажется само собой разумеющимся. Она придумывала великолепно-изысканные, смелые наряды и бельё. Она добилась огромного успеха, будучи женщиной, – и это в те времена, когда женщине полагалось быть хрупким цветком, украшающим жизнь мужчин. И, наконец, она была на «Титанике» – и выжила…
Люси Кристиана, дочь инженера-строителя Дугласа Сазерленда и его жены, канадки Элинор Сондерс, родилась в Лондоне, в 1863 году. В жилах девочки смешалась шотландская, ирландская, английская и французская кровь. Семья переехала на Джерси, там родилась младшая сестра Люси, Элинор (которая в будущем станет достаточно известной писательницей). Когда старшей девочке было два года, а младшей всего два месяца, мистер Сазерленд скончался, и миссис Сазерленд, забрав дочерей, вернулась в Канаду к своим родителям, в город Гелф. Бабушка со стороны матери, в чью честь назвали Люси, немало вложила в воспитание и внучек, стараясь вырастить из них настоящих леди. Люси затем напишет в своей биографии, что интерес к моде появился у неё уже тогда, в детстве – она сама шила платья для кукол, а позднее для себя и сестры, так что первой настоящей клиенткой будущей «Люсиль» можно считать Элинор.
Люси, леди Дафф-Гордон
Когда Люси было восемь лет, а Элинор шесть, их мать вышла замуж во второй раз, и они вернулись на Джерси. Обычная, спокойная, ничем особо не примечательная жизнь семьи, которая принадлежала к верхнему слою среднего класса, – вот разве что когда в 1875 году сёстры навестили своих родственников в Англии и возвращались обратно, их корабль едва не потерпел крушение. И это будет первая корабельная катастрофа в жизни Люси – к сожалению, не последняя.
В двадцать один год Люси Сазерленд вышла замуж, став миссис Уоллис, через год у неё родилась дочь Эсме. Увы, брак сложился неудачно – муж Джеймс оказался алкоголиком и зачастую изменял жене, несмотря на то, что Люси была очаровательной молодой дамой. А она… она стала отвечать ему тем же. В 1890 году, прожив вместе шесть лет, супруги разъехались, а ещё спустя три года развелись. Люси осталась одна с ребёнком и, как многие другие молодые женщины в её положении, вынуждена была искать способ зарабатывать на жизнь.
Тут-то и пригодились навыки, полученные в детстве и юности. Она начала шить на заказ, причём настолько успешно, что всего через год после развода уже смогла открыть в самом центре лондонского Вест-Энда собственный салон, «Мэзон Люсиль», который быстро стал популярным. Уже в 1897 году Люси, отныне «Люсиль», смогла снять более просторное помещение, а всего за первые девять лет своего существования салон, расширяясь, переезжал четыре раза.
В чём же секрет успеха Люсиль, ведь хороших портных было много? В немалой степени – в индивидуальном подходе. Позднее она скажет: «Я никогда не проектировала платье, не учитывая характера женщины. Я полагаю, что оно должно обязательно доставлять удовольствие своей владелице, стать частью ее индивидуальности». Таким подходом в наше время никого не удивишь, но тогда это было новаторством! Более того, Люсиль могла не просто сшить платье, но и создать весь образ в целом, включая аксессуары, причёску, шляпу… Сегодня мы назвали бы это работой стилиста – и это тоже было совершенно новым подходом в то время.
Кстати, что оно собой представляло в том, что касалось моды? Начало нового, XX века, эпоха, которую назовут «эдвардианской», в честь короля Эдуарда VII, который сменил на престоле свою мать, королеву Викторию, в 1901 году – это время узких силуэтов, длинных, туго затянутых корсетов, плавно расширяющихся книзу юбок, больших шляп, светлых тонов, изысканных кружев, тонких тканей… Этому миру было суждено просуществовать совсем недолго – «настоящий, некалендарный XX век» должен был вот-вот начаться, и вместе с прежним образом жизни уйдут в прошлое жёсткие корсеты, десятки крошечных пуговиц, длинные подолы, словом, всё то, что сковывало женское тело.
Люсиль же смогла сделать то, что удавалось немногим – создавать то, что нравится сегодня, и предугадывать то, что понравится завтра, а зачастую и придумывать это «завтра» самой. Не в этом ли и заключается мастерство настоящего кутюрье? Именно поэтому, как писали о Люсиль, «мир женской моды годами лежал у её ног».
В своих воспоминаниях, опубликованных в 1932 году, она писала: «Я обрушилась на поражённый Лондон, Лондон фланелевых ночных рубашек, шерстяных чулок и объёмных нижних юбок, каскадами шифона, драпировками, столько же прекрасными, как в античной Греции».
Полупрозрачные ткани, многослойность, изящные складки, пышные рукава, глубокие декольте, нежные тона в разных сочетаниях – Люсиль создавала наряды и для званых вечеров, и для балов, и для будуаров, и для спален. Она убрала жёсткие кости из корсажей и отказалась от корсетов, и вдруг оказалось, что женщина может быть соблазнительной, даже если не стягивать её талию до предела. Наряды Люсиль делали женщину сексуальной – и для той поры это было вызывающе… Но так привлекательно! Старые леди возмущались, молодые спешили сделать очередной заказ.
До Люсиль бельё в основном делали из батиста, она же предложила кружево, прозрачный тюль и шифон. В газетах писали: «Так уходят в прошлое серые фланелевые ночные рубашки, которые обожали наши бабушки, и на смену им приходят восхитительные творения Люсиль». Сорочки, пеньюары, нижние юбки – смелая леди не стала ограничиваться рекламными рисунками, как это было принято раньше, а соблазняла всё новых и новых клиенток фотографиями, на которых привлекательные молодые девушки демонстрировали тончайшие произведения портновского искусства. Можно сказать, это были первые фотомодели, показывавшие бельё!
Но Люсиль не стремилась к эпатажу, она, по её словам, пыталась «выразить душу женщины» через то, что та на себя надевает, и пусть это будет неглиже, почему нет? Она создавала наряды, в том числе и для будуара, у которых были собственные имена, – на них Люсиль вдохновляли театр, литература, живопись, да и просто жизнь, кипевшая вокруг неё.
Кого только не было среди её клиенток! Великая балерина Анна Павлова, герцогиня Мальборо, королева Испании, королева Румынии, наконец, супруга наследника Эдуарда VII, впоследствии Георга V – Мария Текская, не говоря уже о десятках и сотнях других, не таких известных дам. И все они хотели заполучить очередной прекрасный наряд с необычным романтическим названием, в котором можно было позировать для портрета или принимать гостей, освободившись от узкого корсета, но чувствуя себя при этом красивой и желанной.
В «Мэзон Люсиль» открылась «Розовая комната», в которой выставлялись соблазнительное белье и экзотические духи – настоящее царство соблазна. О, Люсиль знала толк в белье… Фрэнсис, графиня Варвик, любовница короля Эдуарда, принимавшая его в спальне с чёрным шёлковым бельём и таким же пологом, заказала у Люсиль неглиже из чёрного атласа и чёрных же кружев, а супруга премьер-министра – сорочки и панталоны из фиолетового атласа. Её клиенткой стала и принцесса Эна, которая готовилась к свадьбе с королём Испании, – всё приданое было сделано из белого атласа с аппликациями из белого кружева, украшенного кое-где крошечными букетикам из флёрдоранжа, атрибута юной невинной невесты. Сегодня мы можем только вздыхать, глядя на эскизы, читая описания и рассматривая сохранившиеся вещи, которые неутомимо придумывала и воплощала для своих клиенток, от аристократок до представительницы богемы, Люсиль, Люси Дафф-Гордон.
Да, у неё теперь была другая фамилия. Люсиль была талантливым кутюрье, но вот в финансовых вопросах разбиралась плохо, так что когда некий баронет, сэр Космо Дафф-Гордон, предложил помочь разобраться с ними, она с удовольствием приняла это предложение. А вскоре последовало и второе – руки и сердца, и успешное деловое партнёрство переросло в не менее успешное супружество. В 1900 году Люсиль стала леди Дафф-Гордон. Правда, несмотря на то, что супруг был, что называется, настоящим британским аристократом, вращалась она в основном всё же не в аристократических кругах, а богемных.
В немалой степени это было обусловлено тем, что Люсиль создавала наряды не только для реальной жизни, но и для жизни на сцене. Она начала сотрудничать с лондонскими театрами; так, одной из самых известных постановок с её костюмами была «Весёлая вдова», лондонская премьера которой состоялась в 1907 году. Позднее она будет одевать и участниц знаменитого шоу «Девушки Зигфельда», и киноактрис, когда появится кино.
Именно театры и фильмы принесут Люсиль мировую известность. Красавицы актрисы, певицы, танцовщицы, выступавшие на сценах Парижа и Нью-Йорка, фланировавшие по их улицам, принимавшие местных поклонников, верные клиентки Люсиль, заказывавшие у неё всё, от вечерних платьев и манто до белья и шляп, вызывали восхищение и стремление подражать. И это было возможно – достаточно обратиться к леди Люси Дафф-Гордон, Люсиль…
Филиалы её модного дома появлялись в других городах и странах, в 1912 году её личный доход составлял четыреста тысяч долларов в год, а к 1918 году – два миллиона в год. Много? Но всё это было заслуженно. Люсиль трудилась изо всех сил.
Она устраивала новаторские показы, на которых манекенщицы демонстрировали наряды, с 1897 года. Со временем эти показы становились всё более эффектными, и, конечно, от современных, где высокие худые девушки решительной особой походкой быстро проходят туда и обратно по длинному подиуму в зале, битком набитом прессой, были очень далеки. Это были изысканные мероприятия, на которые рассылались приглашения немногочисленным избранным гостям. В салоне, убранном, как роскошная гостиная в частном доме, тихо играл оркестр, тщательно отобранные красавицы с пышными сценическими именами – от Гебы до Коризанды – изящно скользили перед сливками общества, а завершалось всё традиционным британским чаепитием. И можно сказать, что если благодаря Чарльзу Фредерику Ворту появилась профессия манекенщицы, то с помощью леди Дафф-Гордон появился прообраз супермоделей – тех, которыми восхищаются, чьи фотографии в прессе восхищённо и жадно рассматривают…
Кроме того, Люсиль была первым представителем Высокой моды, который пошёл на сотрудничество с производством готовой одежды и с рассылкой по почте одежды, заказанной по каталогам. Под её покровительством в ателье, разбросанных по Европе и США, работали талантливые молодые модельеры, которым в своё время предстояло прославиться самостоятельно – скажем, Норман Хартнелл, чьими услугами долгие годы будет пользоваться британская королевская семья, автор коронационного наряда Елизаветы II. Под маркой «Люсиль» начала появляться не только одежда, но и обувь, аксессуары, духи, предметы интерьера, приятные мелочи – словом, всё то, что сегодня столь привычно для нас появляется в дополнение к основным коллекциям модных дизайнеров; но этого до неё не делал почти никто. Другие кутюрье тоже одевали известных женщин, но именно Люсиль одевала тех, кому остальные хотели подражать, – то есть, как сказали бы сегодня, «трендсеттеров», тех, кто задаёт направление в моде. И оказалось, что влиятельность кутюрье определяется, помимо прочего, и тем, кто его клиент! И что важно не только создавать красивые вещи, но и делать так, чтобы о них узнавало как можно больше людей – по сути, пиар. Да, она во многом была первой… Ей приписывают даже изобретение слова «шик»!
В 1910 году Люсиль придумала юбку с разрезом, чем, конечно, потрясла множество чопорных дам. Но сама она считала: «Пусть бы я даже больше ничего и не сделала в жизни, но я показала, что женская ножка может быть воплощением красоты, а не только “частью тела”, о которой можно говорить только шёпотом, в примерочной».
Она восхищалась красотой: «Как скульптор, который видит, что его мечты воплощаются в линиях, я видела воплощение моих – в летящей шифоновой драпировке, в ниспадающих складках атласа… Меня опьяняло то, что я брала мерцающие шелка, лёгкие, как паутинка, кружева, изящные ленты всех цветов радуги, и создавала из них такие чудесные наряды, что их могла бы носить принцесса из волшебной сказки».
И при этом Люсиль сама была чрезвычайно эффектной женщиной. Небольшого роста, изящная, с рыжими, тициановскими, волосами, она, умевшая, как никто, подобрать клиенткам то, что будет им к лицу, умела подать и себя. Изысканные наряды, длинные нити жемчуга, роскошные головные уборы – недаром её часто называли «женщиной, которая одевается лучше всех в мире». Она была, как сказали бы сейчас, «иконой стиля». Её фотографировали, у неё брали интервью, о ней писали. Она и сама писала – конечно же, о моде (скажем, для журнала «Харперс Базаар»), и к кому прислушиваться, как не к той, кто одевает королев и звёзд сцены и кино, к той, чьи коллекции покорили Париж, столицу моды.
К Люси, леди Дафф-Гордон, пришла настоящая слава. Правда, в один непрекрасный момент она оказалась достаточно скандальной и связанной вовсе не с тем, что она делала, а где побывала…
В 1912 году они с мужем отправились в Нью-Йорк, не подозревая, как и все остальные пассажиры, что роскошному новому судну не суждено довезти их до места назначения. 14 апреля «Титаник» столкнулся с айсбергом… Сэр Космо, Люси и её секретарь были среди тех, кому достались места в спасательных шлюпках. А после того как выживших пассажиров спасли, начали распространяться слухи, что сэр Космо подкупал членов команды, чтобы те не брали в шлюпку людей, оказавшихся в воде, и не перегружали её (хотя на самом деле он просто предложил им материальную помощь на будущее). Пресса раздувала скандал, чете пришлось выступать в суде; сэр Космо был признан невиновным, но подозрения, оскорбления и связанные с этим переживания стоили им обоим здоровья.
Их частная жизнь вскоре разладилась – муж обнаружил, что у Люсиль есть молодой любовник. Если честно, он был не первым за эти годы… А несколько лет спустя Люсиль снова оказалась вовлечённой в судебное разбирательство, и на этот раз дело касалось её модного бизнеса. Её американский рекламный агент в 1917 году обвинил леди Дафф-Гордон в нарушении условий соглашения и выиграл дело. Впрочем, этот процесс оказался не последним.
Империя моды, которая процветала столько лет, внезапно начала расшатываться, и Люсиль теряла над ней контроль, причём это касалось как финансов, так и творческой стороны дела. Быть может, дело было и в том, что она уже не была так молода, как раньше, и у неё просто не хватало сил добиться своего? Это когда-то, как она говорила, чем больше она чувствовала сопротивление, тем решительнее рвалась вперёд, а теперь, когда ей было за пятьдесят… В 1923 году Люсиль была вынуждена объявить о своём банкротстве.
Но это не означало, что она покинула сцену. Люсиль продолжала выполнять заказы некоторых своих клиентов в частном порядке, держала магазин готовой одежды, продолжала писать о моде для журналов. В 1932 году вышла её автобиография – очень увлекательное чтение.
А в 1935 году Люси, леди Дафф-Гордон, не стало – у неё был рак груди, однако умерла она от пневмонии. Мужа своего она пережила на четыре года.
Эпоха, когда Люсиль царствовала в моде, к тому времени давно прошла, но многое из того, что она придумала, продолжало развиваться, равно как и многое, из того, что она сказала, верно до сих пор. Ну, например, нужно ли пытаться следовать моде? Выбор за вами: «Мода – для большинства, стиль – для немногих».
Жанна Ланвен
(1867–1946)
Её дом моды был основан более ста лет назад, и сейчас он – старейший из существующих. Однако о его основательнице, женщине, которую Карл Лагерфельд как-то назвал «великим, великим модельером», забыли надолго, и только в последнее время начали как бы открывать заново один из самых ярких талантов первой трети XX века. Быть может, дело в том, что, хотя во многом она предвосхитила то, как ведут дела в современных домах моды, себя, свою личность, свой образ жизни она не стремилась рекламировать и популяризовать, предоставив говорить за себя своим работам…
Жанна Ланвен родилась в Париже, в 1867 году, в семье выходца из Бретани, журналиста Константина Бернара Ланвена. Она была первым ребёнком, впоследствии у Жанны появилось девять (по другим сведениям – десять) братьев и сестёр. Уровень доходов семьи был более чем средний, и в тринадцать лет старшей дочери нашли работу – у мадам Бонни. Начинала Жанна девочкой на побегушках. Порой, когда ей выдавали деньги, чтобы она доехала к очередному клиенту и отвезла пакет, Жанна предпочитала дойти пешком – она стремилась сэкономить каждую монетку, чтобы хоть как-то увеличить свой скромный заработок. Она проработала там три года, а в 1883 году перешла к мадам Феликс, чьё ателье было расположено на углу улиц Фобюр Сент-Оноре и Бюсси д’Англез – придёт время, и в этом здании расположится дом моды Жанны Ланвен, заняв все этажи и даже соседнее здание. Не случайно она выберет то место, где юной девушкой работала, постигая азы отделки шляпок и пошива одежды…
Жанна Ланвен
Своё первое шляпное ателье, правда, просуществовавшее совсем недолго, Жанна открыла в 1885 году, но в том же году восемнадцатилетнюю мастерицу приняли в известный тогда дом моды мадам Марии-Берты Валенти в… Барселоне. Это было далёкое путешествие для девушки, которая ни разу не выезжала за пределы родного города, не говоря уже – родной страны, но пожалеть о принятом решении ей не пришлось. Мадам Валенти оказалась прекрасным мастером и, что ещё более важно, отличной наставницей, а затем стала и настоящим другом (даже после того как Жанна её покинет, они будут и переписываться, и регулярно навещать друг друга). В её ателье специализировались на одежде как для взрослых, так и для детей, и Жанна прошла там отличную школу. Первоначально контракт был заключён на три месяца, а в результате она осталась там почти на пять лет, и вернулась в Париж в 1890 году. Она смогла сэкономить сорок франков, а ещё триста взяла в кредит (для сравнения – её начальное жалованье у Валенти составляло двести франков в месяц), и на улице Бюсси д’Англез, 16, открыла собственную небольшую шляпную мастерскую.
Что касается личной жизни, то легенда гласит, что однажды на послеобеденной прогулке Жанна встретила элегантного всадника, итальянца Анри-Эмиля-Жоржа ди Пьетро. Они поженились в феврале 1896 года, а полтора года спустя родился их первый и единственный ребёнок, Маргарита Мари-Бланш. Ни один мужчина в жизни Жанны, ни один друг не сыграл, наверное, такой огромной роли, не оказал такого сильного влияния на её творчество, как Мари-Бланш. Кто знает, быть может, Ланвен так и ограничилась бы головными уборами, если бы не дочь, и тогда её звезда в мире моды не вспыхнула бы… Сам же брак оказался недолгим, и в 1903 году супруги развелись. Забегая вперёд, скажем, что в 1907 году Жанна вновь вышла замуж, за журналиста Ксавье Меле – этот союз был заключен не столько по любви, сколько по расчёту; Меле упрочил своё финансовое положение, а Жанна избавилась от статуса матери-одиночки, который в то время очень не приветствовался. На людях они выглядели вполне счастливой супружеской парой, и вплоть до самой своей смерти в 1953 году, особенно выйдя в отставку (Меле какое-то время провёл на дипломатической службе), муж поддерживал свою становившуюся всё более известной жену.
А истинной радостью, гордостью, музой, вдохновительницей Ланвен стала дочь. Именно она была причиной того, что, как говорила подруга Жанны, та так много и тяжело работала. Мари-Бланш была хорошенькой девочкой, очень одарённой музыкально, но Жанна бы любила её в любом случае. А ещё ей хотелось, чтобы дочь была очень нарядной… И она создавала для неё прелестные наряды, и, наверное, ни в Париже, ни во всей Европе не было девочки, которую наряжали бы с такой тщательностью (даже часто повторявшийся в узорах мотив в виде маргариток намекал на её первое имя, «Маргарита»). И всё это не покупалось, а создавалось благодаря фантазии её матери.
Свою карьеру в моде Ланвен начала с головных уборов, и много позже, когда она занялась и дизайном одежды, аксессуары, в частности шляпки, продолжали занимать в её творчестве важное место. Именно благодаря им сформировался круг постоянных клиентов. Годы шли, менялась мода, а вместе с нею менялись и головные уборы. Но, что бы ни предлагала Жанна Ланвен своим заказчицам, это можно было смело называть настоящим произведением искусства. Очаровательные треуголки и двууголки, на которые её вдохновлял XVIII век, сложные украшения, похожие на короны египетских цариц, головные уборы в китайском или японском духе, арабском или греческом, миниатюрные и с широкими полями, из шёлка, бархата, меха, соломки, бамбука, с кружевами, перьями, бисером, вышивкой шёлком или металлической нитью…
Неудивительно, что шляпки от Ланвен пользовались огромной популярностью. А затем клиенты стали обращать внимание и на очаровательные платьица и костюмчики Мари-Бланш, которая немало времени проводила в ателье матери. Сделанные для маленькой девочки, они тем не менее отличались своеобразной изысканностью, которая делала их интересными и для взрослых. А в ту эпоху, когда элегантно одетая жена служила своеобразной выставкой достижений мужа, хорошо воспитанный и хорошо одетый ребёнок играл точно такую же роль при своей матери. Восхищение клиентов, понимание того, что детская одежда и в самом деле будет пользоваться спросом, поощрение со стороны близких людей и привели к тому, что в 1908 году в доме Ланвен начали делать не только аксессуары, но и одежду для детей. Мари-Бланш потом вспоминала, что она часто играла роль маленькой манекенщицы, на которой мать пробовала новые идеи, и порой ей приходилось переодеваться по четыре раза в день. Но ей это нравилось! И она уже была достаточно взрослой для того, чтобы понимать, насколько её мать талантлива (ещё одной популярной моделью была кузина Мари-Бланш, Марианна, которая вместе со своей матерью, сестрой Ланвен, часто фигурировала на фотографиях с новыми модными нарядами). Изображение матери и дочери, с лицами, обращёнными друг к другу, тема, повторяющаяся и в иллюстрациях, и в фотографиях, стала знаковой для дома Ланвен.
Детскую одежду от Ланвен отличало высочайшее качество исполнения, внимание к деталям и использование хороших тканей. Повседневная одежда, нарядные платьица, шляпки и муфты, даже маскарадные костюмы – там можно было подобрать для ребёнка всё. В то время одежда для детей являлась лишь немногим более упрощённым вариантом одежды для взрослых, но с годами, когда взрослая мода сама пойдёт по пути упрощения и облегчения, детская последует за ней.
А начиная с 1909 года Жанна занялась одеждой и для взрослых дам, зачастую создавая ансамбли одновременно и для матери, и для дочери, и присоединилась к Синдикату Высокой моды, став полноправным кутюрье. Первая мировая война на время притормозила развитие модного дома, но сразу после её окончания его деятельность развернулась с новой силой, и слава пришла к Жанне Ланвен именно в 1920-х годах. К 1918 году она полностью заняла то здание на Фобюр Сент-Оноре, где когда-то работала. Там размещалась и её квартира, и ателье, и мастерские – в частности, две вышивальные мастерские, что было новинкой в ту эпоху (чаще всего дома моды отдавали сложные в работе заказы, обычно вышивку или другую отделку, куда-нибудь на сторону, что облегчало работу подражателям и откровенным плагиаторам). Начиная с 1915 года, с посещения Всемирной выставки в Сан-Франциско, она регулярно приезжала США – как и другие кутюрье, Ланвен быстро осознала важность американского рынка для парижской моды. Её дела шли более чем успешно, и к началу следующего десятилетия она была уже богатой дамой. Чем же так привлекал даже самых придирчивых клиентов её модный дом?
Незадолго до смерти она сказала: «Уже много лет те, кто видел мои коллекции, пытаются определить стиль Ланвен. Я знаю, что это часто обсуждается; тем не менее я никогда не стремилась ограничиться каким-то определённым типом одежды, не стремилась разработать определённый стиль. Наоборот, я прилагала массу усилий, чтобы уловить настроение каждого нового сезона и использовать собственную интерпретацию происходивших вокруг меня событий, чтобы превращать очередную мимолётную идею в нечто осязаемое». Несмотря на то, что в её доме моды клиентам предлагали самые разные модели, полагая, что выбор должен быть богатым – тогда каждая сможет подобрать именно то, что ей по душе, её работы всё же узнаваемы. Чистые, строгие линии силуэта и декоративная отделка, в которой, при всей своей кажущейся прихотливости, ясно прослеживаются определённые закономерности.
Её дом моды, в частности, и прославился вышивкой и отделкой. Использование сутажа, бисера, всевозможных бусин, аппликаций, сложной вышивки, в том числе прорезной, лент, роскошных цветов делало даже самые простые в том, что касается кроя, наряды от Ланвен изысканными. «Дизайн неизбежно отражает художественные мотивы, которые хранятся в вашей памяти, – говорила она, – и извлекает на поверхность наиболее живые, свежие и в то же время могущие дать наиболее плодотворный результат».
Несмотря на то, что в целом силуэты выпускаемой ею одежды подчинялись общим течениям в тогдашней моде, она могла, если считала необходимым, отступить в сторону и предложить что-то другое. Яркий пример – «robe de style», что можно перевести как «старинное платье» или «стильное платье», и то и другое отражает суть этого стиля. В 1920-е годы, когда в моду вошли тоненькие, почти мальчишеские женские фигурки, с маленькой, почти плоской грудью, неявно выраженной талией и узкими бёдрами, далеко не все женщины (даже если они пытались похудеть) могли с изяществом носить новые наряды, рассчитанные на тонких «гарсонеток». И тогда Жанна Ланвен предложила другой вариант… Как писали в журнале «Вог» в 1923 году, «наряды с портретов Винтерхальтера вновь очаровывают нас, и вершина успеха Ланвен – создание похожих платьев для женщин средних лет». С годами некоторые детали менялись, но основные элементы «старинного платья» оставались всё теми же – заниженная талия, пышная юбка, отсутствие рукавов или очень короткие рукавчики. Юбка была пышной по бокам, но относительно плоской спереди и сзади, навевая воспоминания о XVIII веке с его юбками на фижмах и о портретах кисти Веласкеса с его инфантами в широких юбках. Менялись цвета, ткани (то слои полупрозрачных тюля и шифона, органзы и кружев, то золотое или серебряное ламе), ширина и длина юбки – то всего на несколько сантиметров выше носочков туфель, то до середины икры, но романтические наряды по-прежнему носили с удовольствием не только зрелые дамы, но и их дочери. Они оставались в моде до конца 1930-х годов.
Ланвен очень много внимания уделяла цвету. Так, в историю моды вошёл великолепный оттенок синего, «синий Ланвен», источником вдохновения для которого, согласно одним сведениям, послужил цвет, который встречается на фресках фра Анджелико, выдающегося мастера раннего Возрождения, а согласно другим – синий кобальт средневековых витражей, вернее, окрашенные в синий лучи, падавшие сквозь них. Нужно заметить, что часто в поисках новых цветов она обращалась к искусству живописи – Фрагонар, Фантин-Латур, Дега, Ренуар… В 1923 году Ланвен открыла несколько собственных фабрик по окраске тканей, стремясь добиться нужных ей оттенков – скажем, розового, названного в честь её дочери «розовый Полиньяк», или зелёного – «зелёный Веласкес».
В течение долгих лет Ланвен собирала картины, скульптуры, предметы гардероба, экзотические ткани – всё это вдохновляло её, и в 2006 году огромная коллекция, тщательно каталогизированная, была выставлена на одном из аукционов. Ланвен, как отозвалась о ней писательница Элизабет Барилль, подобно пчеле, пробовала всё, чтобы в результате получился великолепный мёд…
В 1925 году, когда в Париже проходила Всемирная выставка, посвящённая «ар деко», мадам Ланвен была назначена вице-президентом «Павильона элегантности» – признание коллегами её заслуг. А год спустя она была награждена орденом Почётного легиона (в 1938 году она стала офицером ордена). К тому времени дело Ланвен представляло собой уже целую империю – более восьмисот сотрудников, двадцать три ателье, магазины в Париже, Довилле, Биаррице, Барселоне и даже Буэнос-Айресе. В 1925 году она выпустила свой первый аромат, став одним из первых дизайнеров, запустивших парфюмерные линии, – соблазнительный «Мой грех» пользовался огромной популярностью, особенно в США. В доме Ланвен начали делать мужскую одежду, а также открыли отделы белья и меховых изделий.
Первый брак очаровательной Маргариты Мари-Бланш оказался неудачным, но в 1925 году она вышла замуж за графа Жана де Полиньяка, и аристократические связи её новой семьи ещё больше способствовали продвижению дома Ланвен. Впрочем, к тому времени он уже не очень в них нуждался. Его репутация и без того была устоявшейся.
При этом заметим, многие из коллег Ланвен – например, Поль Пуаре и Мадлен Вионне, Коко Шанель и Эльза Скьяпарелли – много общались с клиентами и потенциальными клиентами, превращая собственный образ в необходимую составляющую образа своего дома моды. Однако Ланвен предпочитала вести куда более замкнутый образ жизни. У неё было немало друзей, особенно среди французской богемы той поры, однако она редко посещала светские мероприятия. А если это всё же происходило, то целью было не общение, не самореклама, а наблюдение – что носят? К чему стремятся? Что нового можно будет предложить? Однако тихая частная жизнь привела к тому, что о Шанель сегодня знают едва ли не все, а о Жанне Ланвен – только специалисты…
Стараясь идти в ногу со временем, она тем не менее полагала, что «кутюрье не должен быть слишком практичным, слишком следовать за сегодняшним днём». В одном из интервью она признавалась: «Я действую импульсивно и доверяю своим инстинктам. Я не обдумываю заранее свои платья. Меня ведут чувства, а технические познания позволяют превращать мою одежду в нечто реальное». Как было верно замечено в одной из её биографий, рабом моды она не была никогда…
В 1946 году Жанны Ланвен не стало – она тихо скончалась в окружении своей семьи в возрасте семидесяти девяти лет. Люсьен Лелонг, глава парижского Синдиката Высокой моды, который был её близким другом, сказал в своей надгробной речи: «Вы, молодые сотрудники, знали её только как “гранд-даму”, в драгоценностях и мехах, окружённую редкими произведениями искусства. А знали вы, сколько труда, решимости, сил она вложила, чтобы стать воплощением высочайшей культуры и красоты? Знали вы, сколько бесчисленных дней и ночей посвятила она тому, чтобы овладеть всем этими художественными познаниями?…»
Дело возглавила её дочь, Мари-Бланш де Полиньяк, а впоследствии – внучатый племянник Бернар Ланвен, потом и другие владельцы. В доме моды сменилось несколько дизайнеров, и до сих пор можно приобрести прекрасные вещи, на которых стоит известнейшее имя. Жанна Ланвен, великая труженица, незаслуженно забытая, до сих пор с нами.
Жанна Пакен
(1869–1936)
Почему, несмотря на то, что эта женщина возглавляла один из крупнейших домов моды Франции на рубеже веков, мы, если и вспоминаем о той эпохе, то думаем прежде всего о Чарльзе Ворте или о Поле Пуаре, а не о ней? И не о некоторых других незаслуженно забытых дамах? Как полагает один из историков моды, дело именно в том, что они были… дамами. Женщинами. Ведь это так естественно, обычно, повседневно – «женщина и одежда». Мужчины, которые начали вторгаться в мир женской моды в XIX веке, – вот что было необычным, вот что запоминалось. И к тому же мужчины умели громко говорить о себе. А женщины должны были вести себя скромно и сдержанно… Именно так вела себя и она. Но зато за неё говорили её работы, что и позволило ей не затеряться среди сотен тогдашних парижских мастериц, а заслужить признание и уважение всех тех, кого занимала мода.
Жанна Мари Шарлота Бекерс родилась в пригороде Парижа, в 1869 году, в семье врача. Ещё подростком её отправили изучать швейное дело в небольшое ателье, а несколько лет спустя она получила место в доме моды «Руфф», где прошла длинный путь от одной из множества мастериц до главной портнихи, возглавлявшей ателье. В 1891 году она вышла замуж; муж, Исадор Рене Жакоб Пакен, тоже имел непосредственное отношение к моде. Начав с небольшого магазинчика мужской одежды, унаследованного от родителей и открытого ещё в 1840-х, благодаря своей кипучей энергии он смог затем открыть небольшой дом моды «Пакен Лялян». Теперь, объединившись, Жанна и Исадор вкладывали все силы в детище, которое стало их общим. Дом моды, который отныне назывался просто «Пакен», переехал на улицу де ля Пэ.
О мадам Пакен говорили так: «Она хороша собой, она талантлива, она очаровательна. Все без ума от мадам Пакен». Именно Жанна была дизайнером, именно она создавала наряды, прославившие их дом, в то время как Исадор работал с клиентами. И когда его не стало в 1907 году, а руководство перешло к её сводному брату, Жанна по-прежнему занималась творческой стороной работы, и положение дома не поколебалось, наоборот. Словом, Исадора Пакена можно поблагодарить за то, что он своим капиталом и своей энергией дал жене возможность проявить свой талант…
Жанна Пакен была женщиной, которая твёрдо уверена в том, что она делает. Её младшая коллега Мэгги Руфф, которая считала Жанну своей наставницей, вспоминала: «Я до сих пор слышу хрустальный голос мадам Пакен, которая говорит о том, что мода должна постоянно обновляться, не проявляя слабости или страха, и делать это с дерзостью». Мода, полагала она, должна отвечать современному образу жизни и современным же представлениям о красоте.
Жанна Пакен
Вскоре работы Жанны стали настолько популярными, что среди её клиенток появились представительницы не только аристократических, а и монархических семей – например, королевы Испании, Португалии, и Бельгии. Одевались у неё и известные куртизанки, признававшиеся одними из самых красивых женщин эпохи, – Прекрасная Отеро и Лиана де Пужи. Впрочем, в доме Пакен были рады любому клиенту, который мог себе позволить там одеваться. О супругах писали: «С самого начала эта умная и яркая молодая пара начала следовать новой системе. Никакой высокомерной замкнутости, никаких закрытых дверей».
Что же отличало работы мадам Пакен и делало их такими популярными? Она не была «модным диктатором», указывающим, что её клиенты должны носить, а полагала, что дело кутюрье – следить за изменениями в одежде «женщин с улицы», и постепенно стала внедрять эти новинки. Как сказали бы сейчас, «наблюдать за уличной модой», «следовать за трендами». Она не старалась постоянно придумывать что-то новое, однако умела делать нововведения удобными и практичными. Прекрасный пример – «хромые юбки», введённые в моду одновременно и Леоном Бакстом, и Полем Пуаре, юбки, настолько узкие внизу, что женщинам приходилось передвигаться маленькими шажками. Что ж, дом Пакен тоже начал предлагать клиентам эту новинку, вот только Жанна дополнила их скрытыми складками, и хотя юбка была узкой, как того требовала мода, ходить в ней было удобно.
Много внимания Пакен уделяла цвету. Если в начале своей деятельности она использовала в основном нежные, пастельные тона, которые вошли в моду на рубеже веков, то затем стала обращаться к цветам более сочным. Так, например, она начала активно использовать красный, а затем и чёрный. Чёрный в ту пору ассоциировался с трауром, но Пакен, можно сказать, вдохнула в него новую жизнь, отделывая им вещи светлых и ярких тонов, украшая чёрную одежду вышивкой и кружевами, используя яркие подкладки – например, красные для чёрных пальто. Пакен умело играла на контрастах – и цветов, и фактур; так, скажем, тонкие шелка и шифон она зачастую отделывала мехом.
В 1907 году в её коллекции прослеживались японские мотивы – скажем, вечерние накидки, напоминавшие кимоно; в 1908 году она ввела в моду «стиль директории» – платья с завышенными, под грудью, талиями. Словом, можно сказать, она как минимум шла в ногу с новатором Полем Пуаре, а временами и опережая его. В 1912 году она представила коллекцию пальто и юбок для занятий спортом и путешествий, в том же году открыла в своём лондонском магазине отдел с одеждой для занятий гольфом, охотой, вождения автомобиля – заметим, до того времени, как женщины начнут в массовом порядке садиться за руль, ещё добрый десяток лет! А ещё в этих костюмах, с одной стороны, было удобно двигаться, однако и не стыдно было показаться, допустим, в ресторане, как писали в одном из модных обозрений.
В 1913 году Пакен представила платья для танго – мода на этот танец начала захватывать Европу. Туника и двойная юбка, нижняя из шифона, верхняя с разрезами, складками и вставками, сделанная так, чтобы обеспечить свободу движения – наряды, показанные на великолепном шоу в Лондоне, имели огромный успех! В том же году она предложила платье, достаточно строгое, чтобы носить его в дневное время, и достаточно изысканное, чтобы надевать его вечером. Можно сказать, что такой наряд был первым в своём роде, предвосхитившим подобный подход к одежде, который массово войдёт в моду позже. Как писала одна из исследовательниц творчества Пакен, если эта дама становилась новатором, то обычно это было вызвано практическими соображениями.
Жанна полагала, что мода – это часть общего культурного контекста, и считала, что модельеры должны сотрудничать с представителями других творческих профессий – живописцами, театральными художниками, архитекторами. Заметим, что это была достаточно оригинальная точка зрения, которую не поддерживали такие именитые её коллеги, как, например, Редферн и Дусе. И когда в 1912 году возникла идея нового журнала мод, иллюстрации к которому делали Поль Ириб, Жорж Барбье и другие, Пакен, вместе с другими парижскими кутюрье, приняла в этом участие. Выступления русского балета, знаменитые дягилевские «Русские сезоны», заворожили её своей красотой, и она создала ряд костюмов по эскизам Леона Бакста и Поля Ириба. Однако при этом она никогда не забывала о практической стороне дела, и один из журналистов писал о мадам Пакен в 1913 году: «У неё подход художника, однако мы знаем, что она самый коммерчески успешный художник из ныне живущих».
Да, при всех творческих талантах Пакен была женщиной, которая умела позаботиться о своих интересах. Когда в 1906 году два журнала опубликовали фотографии её новых моделей до показа коллекций, она немедленно подала на них в суд. Выиграла она дела и против двух других домов моды, которые беззастенчиво копировали её модели.
Дом Пакен был среди первых, начавших как следует заботиться о своих сотрудниках. Их было много, к началу XX века там работало уже около двух тысяч человек (а на пике популярности – чуть меньше трёх). В популярной тогда песенке «Революционный марш портних» были такие слова: «Что нужно девчонке на посылках от домов Пакен и Ворта? Побольше денег, поменьше работы». Что ж, работы у Пакен было немало, но, к примеру, Жанна и Исадор приобрели красивую виллу за городом, куда их работницы могли отправиться отдыхать. Можно сразу, пусть и забегая вперёд, сказать, что когда в 1917 году те, кто работал в модной индустрии, устроили в Париже забастовку, Жанна Пакен была на стороне бастующих (что не могло не вызвать недовольства многих её коллег).
В 1896 году открылось ателье дома Пакен в Лондоне (именно там потом некоторое время работала совсем молоденькая Мадлен Вионне) – они оказались первыми, кто решился на открытие филиала за границей. Вслед за Лондоном последовали Буэнос-Айрес, Нью-Йорк, Мадрид. Жанна разрабатывала эскизы, они рассылались по зарубежным ателье, и местные швеи шили по ним соответствующие наряды.
В 1900 году Пакен принимала активнейшее участие во Всемирной выставке, проводившейся в Париже, – ей доверили ответственность за раздел, посвящённый моде, что было несомненным признанием заслуг Жанны Пакен её коллегами. Она отвечала за всё – отбирала модели, которые будут представлены, организовывала показы. Даже статуя, которая возвышалась над входом на выставку, которую прозвали «Парижанкой», была в одежде от Пакен (кстати, один из восковых манекенов, на которых демонстрировали изысканные наряды от парижских кутюрье, изображал саму мадам Жанну). Пакен неоднократно принимала участие в международных выставках, особенно в период с 1910 по 1915 год. Так, например, павильон Пакен в виде греческого храма на выставке в Турине в 1911 году имел такой огромный успех, что пришлось ввести плату за вход, чтобы хоть как-то контролировать нескончаемый поток посетителей.
К тому времени Жанна Пакен ещё больше отдавала себя работе – их брак с Исадором оказался прекрасным союзом, который позволял обоим супругам реализовать свои способности, они очень нежно относились друг к другу, и вдруг… В 1907 году он заболел и вскоре скончался. Ему было всего сорок пять лет. Тридцативосьмилетняя Жанна осталась вдовой, с тех пор она всегда одевалась только в чёрное и белое. В память мужа она учредила награду «Приз Исадора Пакена», которую вручали молодым талантливым художникам.
С началом Первой мировой войны дом моды Пакен не прекратил работу, однако пришлось осваивать новые рынки сбыта, и четыре лучшие манекенщицы в сопровождении жены сводного брата Жанны (он заведовал магазином Пакен в Нью-Йорке) отправились в турне по США. Цены на билеты со временем подняли почти в два раза, но число желающих посмотреть на работы знаменитого дома моды не уменьшилось.
Успех Пакен был не только коммерческим. В 1913 году она первой из женщин-модельеров получила орден Почётного легиона. Она тогда сказала: «Я рада, что правительство выразило мне признательность за работу, не обращая внимания на мой пол. Мой феминизм не заходит дальше. Я просто хочу справедливости, хочу, чтобы в какой области женщина бы ни работала, её заслуги были бы признаны». А с 1917 по 1919 год Жанна Пакен занимала пост президента Синдиката моды.
Но постепенно она начала уставать… В 1920 году Пакен уступила должность главного дизайнера своего дома Мадлен Уоллис, окончательно отошла от дел в начале 1930-х годов, и скончалась в 1936-м (дом Пакен закрылся ровно двадцать лет спустя).
И пусть её современников-мужчин вспоминают чаще, ничто не отменит того факта, что Жанна Пакен, первая известная женщина-кутюрье, долгое время была королевой парижской моды!
Мариано Фортуни-и-Мадрасо
(1871–1949)
Можно ли назвать этого человека модельером? Пожалуй, нет, это было бы слишком узкое определение. Несмотря на то, что родился и жил он в Новейшее время, его скорее можно назвать человеком эпохи Возрождения, настолько обширны были его интересы и разнообразны таланты. Изобретатель, художник, дизайнер, коллекционер, он обращался то к скульптуре, то к фотографии, то к архитектуре, то к театру. Его вдохновляли Восток, Древняя Греция, Египет, Индия… И всё же в историю он войдёт в основном как человек, создававший изумительные платья, которые обессмертил в своих романах Марсель Пруст…
Мариано Фортуни-и-Мадрасо
Мариано Фортуни-и-Мадрасо родился в 1871 году в Испании, в Гранаде, в творческой семье. Отец, в честь которого его и назвали, был известным художником, мать, Сесилия, была дочерью художника Раймундо де Мадрасо, который был в то время директором Королевского музея. Год спустя родители переехали в Рим, где у Мариано-старшего была мастерская, а затем делили время между Римом и Парижем. В 1874-м, когда сыну было всего три года, отец скончался – Мариано Фортуни-и-Марселя унесла малярия, когда ему было всего тридцать шесть лет. Это стало огромной потерей как для коллег и тех, кто восхищался его творчеством, так и для семьи – Мариано-младший всю жизнь будет трепетно хранить память об отце. Тот оставил ему прекрасное наследство, которым сын воспользуется в полной мере – талант художника, страсть к восточной экзотике и коллекцию тканей и редкостей.
Сесилия решила жить в Париже, вместе с сыном и дочерью. Художественные способности проявились у Мариано достаточно рано – в семь лет он уже увлечённо рисовал. Что ж, Париж предоставлял великолепные возможности для образования в этой области, и Мариано не упускал случая побродить по музеям, наслаждаясь работами старых мастеров. Увы, выяснилось, что у него проблемы со здоровьем – астма и, что ещё больше осложняло положение, сенная лихорадка; аллергические приступы вызывали лошади, а если учесть, что в ту эпоху они были основным средством передвижения… И в 1889 году, забрав Мариано и его сестру Марию-Луизу, Сесилия уехала в город, в котором фактически не было лошадей, в Венецию с её водными каналами.
Великий город станет главной любовью Фортуни и будет для него главным до конца жизни. Семья поселилась в одном из палаццо на Большом Канале, палаццо Мартиненго. По вечерам Мариано посещал занятия в Академии, где усердно копировал работы старых мастеров. Однако спустя несколько лет судьба направила его не по пути живописца, как уже можно было предположить…
В 1892 году Фортуни посетил знаменитый оперный Байрейтский фестиваль, который проходил в театре, специально построенном для вагнеровских опер. Великолепное зрелище так его заворожило, что он увлёкся театром, вот только театр ему нужен совсем другой, новый, представляющий собой плод сплочённой работы целой команды, – Фортуни полагал, что дизайнер должен разбираться во всём и работать совместно с теми, кто непосредственно выполняет его задания. Он превратился одновременно и в инженера, и осветителя, и архитектора, и художника-декоратора. Он постоянно экспериментировал, и ему удалось создать систему, которая позволяла менять декорации с куда меньшими затратами и требовала меньше рабочих рук, – так называемый «панорамный купол Фортуни». В частности, в 1922 году такой купол был установлен и в знаменитой миланской опере «Ла Скала». Всего же список изобретений Фортуни весьма длинный, их более двадцати.
В 1897 году, в Париже, Фортуни повстречал женщину, которая станет и верной подругой, и музой, и женой – Анриэтту Негрин. Мать не одобряла этот брак – Анриэтта уже успела побывать замужем и развестись. В 1902 году она переехала в Венецию, и они с Мариано поселились отдельно, в палаццо XIII века Пезаро Орфеи. Комнаты, в которых они жили, были достаточно небольшими и скромными, а более просторные помещения были отведены для работы и размещения коллекции тканей и всевозможных редкостей – унаследованное от отца собрание Фортуни постоянно пополнял, это, наряду с работой, было его страстью.
Считается, что с модой он соприкоснулся где-то около 1906 года. Он нарисовал эскизы нескольких костюмов для спектакля «Франческа да Римини», которые получили вполне благожелательный, но не восторженный отзыв. Куда больший успех ожидали созданные немного позже так называемые «кносские шарфы». Это были прямоугольные куски тонкого шёлка с геометрическими, асимметричными узорами, на которые Фортуни вдохновило искусство Киклад. Их можно было использовать в качестве аксессуаров или костюмов – создавались они для одного балета, поставленного на парижской сцене, и позволяли окутанному им телу свободно двигаться. Считается, что именно с того времени можно отсчитывать начало карьеры Фортуни в качестве творца моды.
Чтобы проявить особенную, необычную красоту «кносских шарфов», нужны были подходящие наряды. И около 1907 года Фортуни создаёт разновидность платья, которое навсегда войдёт в историю моды, – «Дельфос». Покрой был прост – длинное платье с короткими рукавами «летучая мышь» мягко облекало тело, подчёркивая его линии, но при этом не стесняя, – в патенте на наряд говорилось, что носить его и подгонять под фигуру очень просто. Главная же прелесть была в ткани…
До сих пор не очень ясно, каким образом Фортуни создавал на ней мелкие складки, которые были очень изящны и отлично держали форму, – и в наши дни эта плиссировка выглядит почти так же, как полвека и век назад. В историю эта технология вошла как «плиссировка Фортуни». Чтобы сберечь её, платья хранились свёрнутыми, как мотки пряжи. По бокам, вокруг отверстий для головы и рук, вшивались шёлковые шнуры, на которые были нанизаны бусины муранского стекла – они утяжеляли лёгкие платья и заставляли их не парить отдельно от тела, а следовать за его контуром. Окрашивались «Дельфосы» в разные оттенки – каждое по отдельности, порой несколько раз, отчего цвет приобретал особую глубину.
Об этих необычных нарядах писали: «Платья Фортуни надеваются через голову, вырез для головы – единственный, и с помощью шёлкового шнура, продёрнутого вокруг него, вырез можно делать больше или меньше. Платья бывают цвета чёрного золота и тонов старинных венецианских красок. У вас может быть целая дюжина, и всякий раз, в любом окружении, платье будет выглядеть очень живописно, хотя эпикуреец счёл бы, что лучше всего они выглядят, когда их специально подбирают к окружающей обстановке. Чёрные платья от Фортуни потрясающе шикарны, и смотрятся отлично с длинными серьгами в восточном стиле и ожерельями из цепочек и бусин, по меньшей мере с одной нитью, спадающей до пояса».
Каждый «Дельфос», разумеется, создавался исключительно вручную, как и все материалы, которые были для него нужны, – все, кроме бусин, которые делали в знаменитых мастерских на венецианском острове Мурано, издавна славящемся своими великолепными изделиями из стекла. Разумеется, у таких платьев не было карманов, и Фортуни предлагал своим клиенткам к ним небольшие сумочки из бархата.
Эти наряды были крайне далеки о того, что предлагала женщинам тогдашняя мода, с её многослойностью и жёсткими корсетами. Поначалу, разумеется, их носили только дома, например, как платья для неофициальных домашних приёмов, однако в этом качестве они пользовались большим успехом. Парижские кутюрье не признавали Фортуни своим коллегой, а вот та часть публики, что шла в ногу со временем, с радостью приняла его работы, которые одновременно отвечали определённым чаяниям общества – в частности, стремлению сделать одежду более удобной, – и были вне времени благодаря своей классической красоте. Дань ей отдавали и великая актриса Сара Бернар, и танцовщица Айседора Дункан, и многие другие.
Мастер свои эксперименты с текстилем начал с китайского и японского шёлка, который приобретал неокрашенным, а затем стал работать и с бархатом который выписывал из Франции, из Лиона. Он углублялся в самые разные источники, в том числе и старинные, посвящённые окраске тканей, и в результате получал цвета, редкие по красоте. Для нанесения узоров на ткани Фортуни использовал разные технологии – и набивку с помощью деревянных валиков, и ручную роспись, и шаблоны. Шёлковые и бархатные платья, плащи, покрывала, чехлы для подушек, светильники с шёлковыми абажурами, аксессуары – работы Фортуни стали пользоваться всё большим успехом, и, начав с открытия магазинчика на первом этаже своего палаццо, он открыл ещё несколько; кроме того, эти вещи можно было приобрести и в определённых местах за пределами Венеции, в том числе и в Париже, где Фортуни действовал через торговых агентов.
Нельзя сказать, чтобы его интересовала мода как таковая. Он действительно был не модельером, а художником, и создание одежды послужило продолжением интереса к цвету, рисунку, ткани. Его не интересовал модный бизнес и всё, с ним связанное. Попытки приписать Фортуни к тому или иному художественному направлению тоже не очень осмысленны, поскольку он с головой уходил в свою работу, мало обращая внимания на то, чем занимаются его современники. Словом, случай Фортуни совершенно уникален в истории моды…
После Первой мировой войны его наряды оказались не менее востребованными, чем раньше, – теперь осмелевшие женщины могли носить их в качестве вечерних нарядов, и «Дельфосы» отлично вписались в моду эпохи джаза. Кроме того, Фортуни открыл фабрику – туда доставляли качественный хлопок, сделанный в Англии из египетского сырья, и печатали на нём узоры. Эти ткани пользовались огромной популярностью, в частности, в Америке, где открылся специальный магазин.
А вот следующее десятилетие оказалось для мастера тяжёлым. В 1932 году умерла его мать, в 1936-м – сестра. В 1933 году он из-за долгов едва не лишился своей фабрики, и только с помощью Элси Макнейл, американского декоратора, которая и занималась продажами продукции Фортуни в США, ему удалось выкупить её обратно. Во время Второй мировой фабрика вновь закрылась, а когда открылась, то производство значительно сократилось. В 1949 году Мариано Фортуни не стало…
Его забыли почти на тридцать лет, и интерес к его работам вновь вспыхнул только в 1980-е. Зато он не утихает до сих пор… Ведь, как написал один из его биографов, Фортуни удалось «создать моду вне моды, моду, которая не меняется, моду как искусство».
Поль Пуаре
(1879–1944)
Пресса назвала его «королём моды», и многие восторженно ей вторили. Этот титул может показаться чересчур пышным и нескромным, но слава этого человека действительно была велика, а влияние на моду – огромно. Он создавал удивительные вещи, а потом представлял их так, что они вызывали желание ими обладать – мастерство, которое только развивалось в то время! В немалой степени именно благодаря ему укрепилась и развилась тенденция, при которой модельеры занимаются не только непосредственно дизайном одежды, а и выпуском парфюмерии, и производством множества очаровательных мелочей, которые дополняют очередной образ. Он создавал не просто одежду или аксессуары, а стиль жизни. Он был смелым реформатором. Он пытался соединять моду и искусство… И у него это получалось.
Поль Пуаре
Поль Пуаре родился в 1879 году в «самом сердце Парижа», как писал он в своей автобиографии. Его отец был хозяином суконной лавки под романтическим названием «Эсперанс» («надежда»), и можно сказать, что надежда на то, что всё задуманное исполнится, не покидала Пуаре почти никогда. Благосостояние семьи с годами росло, родители переехали в более престижный район и стремились украсить своё жильё – правда, как будет признаваться Пуаре, «не всегда покупки были такими уж изящ-ными, но в них чувствовалось стремление к совершенствованию, постепенному развитию чувства прекрасного». И поучительно добавлял: «Культуру нельзя нажить за один день».
Поль учился, сменив несколько школ. Как он писал, учился довольно неважно, мог быть первым по одному предмету, зато последним по другому, и его больше увлекала литература, чем математика. «Мечтал ли я уже тогда о тканях и нарядах? Пожалуй, да. Меня живо интересовали женщины и их туалеты; я прилежно листал каталоги и газеты, надеясь узнать, что теперь в моде». Он описывал, как увлечённо наблюдал за актрисами и дамами в ложах театров, которые любил посещать, подмечая малейшие детали их туалетов.
После окончания школы отец, не дав Полю самостоятельно определиться, «с испугу отдал меня в учение к одному своему приятелю, фабриканту зонтов». Работа была неинтересной и неблагодарной, и Поль только и мечтал о том, как когда-нибудь оттуда вырвется.
"Сёстры подарили мне маленький деревянный манекен, высотой в сорок сантиметров, и я накалывал на этот манекен кусочки шёлка и муслина из моей коллекции. Какие чудесные вечера я проводил в обществе этой куклы, я превращал её то в пикантную парижанку, то в императрицу! А ещё я рисовал причудливые туалеты. Это были не проработанные эскизы, а беглые зарисовки тушью, но я помню, что в них всегда был чётко виден замысел, всегда присутствовали какая-нибудь оригинальная деталь и нечто такое, что притягивало к себе внимание». (Скромностью Поль Пуаре не отличался, это верно, зато у него было много других достоинств.)
Однажды он отнёс эти рисунки Мадлен Шерюи, которая тогда была совладелицей дома моды «Раудниц и компания». Эффектная дама произвела огромное впечатление на Поля, а ещё большее впечатление оказало на него то, что она согласилась купить двенадцать рисунков и заплатила за них довольно высокую сумму. Этот успех укрепил его уверенность в собственных силах, и он начал предлагать свои рисунки в знаменитые модные дома Парижа, в том числе и Жаку Дусе, и в 1896 году Дусе предложил Пуаре работать только на него.
Работая в доме Дусе, он учился у известного мастера – Пуаре всегда гордился, что ему посчастливилось побывать его учеником, а также мог наблюдать вблизи «всех звёзд и знаменитостей той эпохи». Его первым настоящим триумфом стало манто, сшитое им для знаменитой актрисы Габриэль Режан, которая надела его, выступая в главной роли в пьесе «Заза» Бальзака. Его работы отмечали всё чаще, а однажды, как рассказывал Пуаре, Дусе сказал ему в дружеской беседе, мол, он слишком редко бывает на людях: «Мне бы хотелось, чтобы вы посещали театральные премьеры, бывали на скачках, и в разных шикарных местах с какой-нибудь милой подружкой, которую вы будете одевать по вашему вкусу и которой поможете найти свой стиль». Начинающий модельер последовал этому совету и следовал ему всю жизнь, осознав, что известности в мире моды, будучи отшельником, добиться трудно, и мало создать хорошую вещь – нужно уметь её подать.
С Дусе он, однако, вскоре расстался – причиной тому было слишком сумасбродное поведение молодого человека, который открыл для себя увлекательный мир женской красоты и пикантных приключений; к тому же его возлюбленная заказала у портнихи несколько нарядов по его эскизам, жалуясь на то, что одеваться у известных кутюрье очень дорого. Это дошло до Дусе и, как писал Пуаре, стало ещё одним поводом, чтобы избавиться от него.
А затем он почти год провёл на военной службе. Его отправили в Руан, и время, проведённое в казарме со всеми её «прелестями», казалось Пуаре, привыкшему к обеспеченной и даже изысканной жизни, просто бесконечным. Ни о каком служебном рвении речи не шло, и бедняга только и ждал того момента, чтобы вырваться на волю.
Когда это, наконец, произошло, он решил вновь попытать счастья в мире моды. От Гастона Ворта, сына знаменитого Чарльза Фредерика Ворта, он получил следующее предложение: «В наше время принцессы иногда ездят на автобусе, а то и ходят пешком. Когда я предлагаю брату Жану создать небольшую коллекцию простых и практичных платьев, он неизменно отказывается, говоря, что это не его дело. А между тем клиентки спрашивают такие платья. Наша фирма как знаменитый ресторан, где не желают подавать ничего, кроме трюфелей. Поэтому нам необходимо открыть отдел “жареного картофеля”». У Ворта Пуаре проработал несколько лет – в то время как Жан-Филипп создавал роскошные изысканные наряды, Пуаре делал повседневные костюмы, которые хотя и не вызывали симпатий у Жана и большинства его сотрудников, зато пользовались большой популярностью у покупателей. Трюфели – это прекрасно, но без жареной картошки тоже не обойтись!
А когда Пуаре почувствовал, что готов работать самостоятельно, он, по его словам, пришёл к Гастону Ворту и сказал: «Я доволен своей работой, вы, я надеюсь, тоже. Но запах “жареного”, похоже, многим здесь мешает. Поэтому я решил обосноваться в другом квартале и жарить картофель самостоятельно. Хотите оплатить мне “сковородку”?» Финансовой помощи от Ворта он не получил, только пожелание удачи. Что ж, удача ему тоже была нужна.
И в 1903 году, воспользовавшись финансовой помощью от матери (отец к тому времени скончался), Пуаре открыл небольшой дом моды, чьи ярко разукрашенные витрины привлекали внимание парижан. С этого времени он стал сам себе хозяином, а вскоре станет хозяином определённых направлений в моде…
«Тогда ещё носили корсет. ‹…› И вот я, опять-таки во имя свободы, упразднил корсет и ввёл в обиход бюстгальтер, с тех пор утвердившийся окончательно». Следующим его нововведением стали узкие юбки: «Да, я освободил бюст, зато ногам стало тесно».
Заметим сразу, что все уверения Пуаре в том, что он изменил то или это, хотя и имеют под собой основания, но не являются истиной в последней инстанции. Потому что, как верно заметит полвека спустя другой великий кутюрье, Кристиан Диор, один человек не в состоянии изменить моду. Он может одним из первых откликнуться на назревшие в обществе нужды, проложить более широкую дорогу новым веяниям, однако по своей прихоти повернуть моду в ту или иную сторону не может. Пуаре сам это отлично сознавал – позднее в одной из своих лекций, в Чикаго, сказал: «Мы не монархи и не диктаторы. Мы лишь слепо повинуемся воле Женщины, всегда стремящейся к переменам и жаждущей новизны. Наша задача – уловить момент, когда ей надоест привычная одежда, и предложить взамен нечто новое, отвечающее её желаниям и потребностям. Поэтому в моей профессии требуется не деспотизм, а, напротив, собственное чутьё, и я сейчас говорю с вами не как властелин, а как раб, желающий проникнуть в ваши потаённые мысли». Да, талант модельера и состоит в том, чтобы вовремя откликнуться на даже ещё не озвученный призыв. Пуаре действительно был новатором… но мода постепенно обновлялась бы и без него. К тому же он лучше, чем другие, умел подчеркнуть свои заслуги. Скажем, такие кутюрье, как Люсиль Дафф-Гордон и Мадлен Вионне, тоже боролись с корсетом, но их заслуга в этом деле почти позабыта, и мы помним только о Пуаре, который громко заявлял о себе.
Важным событием в его жизни стала женитьба – эту девушку он знал с детства, и многие сочли её неподходящей парой для молодого, но уже достаточно преуспевающего кутюрье. Она не была парижанкой, у неё не было приданого, не было изысканных манер. Но Пуаре пошёл по пути Пигмалиона, который создал свою Галатею: «Я смотрел на неё намётанным глазом кутюрье и видел её скрытые достоинства. ‹…› В ней открылись новые качества, она удивлялась самой себе. Ей предстояло сделаться одной из королев Парижа. Теперь, когда жена появлялась в модных местах, на неё обращали внимание, несколько раз она даже произвела сенсацию». Жене Дениз, урождённой Буле, суждено было стать одновременно и музой Пуаре, и моделью для самых смелых его экспериментов.
«Некоторые утверждали, будто я оказал огромное влияние на свою эпоху, будто моими идеями вдохновлялось целое поколение. Скромность не позволяет мне согласиться с этим утверждением, но всё же, оглядываясь назад, я не могу не признать, что в период, когда я начинал свою деятельность в мире моды, на палитре художников совсем не осталось красок. Пристрастие к изысканным тонам XVIII века испортило женщинам вкус, под видом утончённости в моде воцарились блеклость и безжизненность. Все нюансы “бедра испуганной нимфы”, оттенки сиреневого, бледно-фиолетового, нежно-голубого, тускло-зелёного, сливочно-жёлтого, палевого – короче, всё слащавое, пресное и невнятное – такая цветовая гамма была тогда в чести. А я пустил в эту “овчарню стаю волков” – насыщенные оттенки красного, зелёного, ярко-синего, и всё сразу заиграло».
Справедливости ради нужно отметить, что особенно яркими красками работы Пуаре заиграли после огромного успеха «Русских сезонов» в Париже, которые своими потрясающими костюмами и декорациями буквально взорвали мир парижской моды. Сам Пуаре будет всячески отрицать, что работы русского театрального художника Льва Бакста как-то повлияли на его творчество, что он был модельером с устоявшейся репутацией и до «Русских сезонов»… Но и Бакст, и Пуаре как минимум шли параллельными путями, используя в своих работах богатейшую палитру ярких, чистых оттенков. И авторство «хромой юбки» – очень узкой, настолько, что дамам приходилось передвигаться в ней мелкой, семенящей походкой – приписывают то одному, то другому. Где же истина? А она в том, что всё взаимосвязано!
Между 1906 и 1911 годами он работал над возрождением завышенной талии – силуэта, популярного ровно за сто лет до того. Женщины, свободные в таких нарядах от корсета и нижних юбок, казались стройными, как античные колонны, а сочные тона Пуаре делали эти наряды особо экзотическими.
Он писал: «Да, я оживил краски и предложил новые фасоны, но всё же, думаю, моя главная заслуга не в этом. Гораздо важнее, что я вдохновлял художников, создавал театральные костюмы, умел понять потребности новой эпохи и сумел удовлетворить их». Он, в частности, познакомился с художниками Жоржем Лепапом и Полем Ирибом, и результатом их сотрудничества стало появление в 1908 году альбома акварелей «Платья Поля Пуаре для Поля Ириба» и в 1911-м – альбом Лепапа «Вещи Поля Пуаре». Как писал Пуаре, «я всегда любил художников, они очень близки мне; ведь мы, в сущности, занимаемся одним и тем же ремеслом, и я воспринимаю их, как собратьев». А журналы, посвящённые искусству, публиковали статьи, посвящённые Пуаре, что способствовало восприятию моды как одного из вида искусств.
В 1912 году он открыл художественную школу для девочек, названную в честь одной из своих дочерей, «Мартин», где они изучали природу, учились рисовать, занимались декоративно-прикладными искусствами. Как говорил Пуаре, его роль состояла в том, чтобы развивать их вкус, но ни в коем случае не влиять на них, и они оказывали на него «куда большее воздействие, чем я сам на них».
В 1911 году он основал парфюмерную и косметическую линии, названные им в честь другой дочки – «Розин». Он был одним из первых, кто пополнил ассортимент товаров своего модного дома подобным образом, и, как верно было подмечено исследователями истории моды, выпуск парфюмерии не раз впоследствии помогал многим домам моды держаться на плаву в трудные времена.
Но тогда дела Пуаре шли настолько хорошо, что он переехал в старинный особняк на Фобюр Сент-Оноре – одновременно и в центре Парижа, и сохраняющий определённое уединение. Как он вспоминал, его убеждали, что, перенеся свой дом моды туда, он потеряет всех клиентов – кто будет сворачивать с оживлённого пути главных «модных» улиц Парижа? «Через месяц после открытия стало ясно – я победил. У меня успел побывать весь Париж». Покорив столицу моды, Пуаре решил вместе со своими манекенщицами отправиться в турне по Европе – он честно признавался, что теперь жаждал всемирной славы. Они посетили Франкфурт, Берлин, Варшаву, Москву, Санкт-Петербург (с русским мастером Надеждой Ламановой Пуаре подружился и вспоминал о ней всегда очень тепло), Бухарест, Будапешт, Вену, Мюнхен… Везде показы проходили с большим успехом.
Турне по Северной Америке, где Пуаре выступал с лекциями и вёл деловые переговоры с местными закупщиками (ведь фактически вся тогдашняя американская мода опиралась на парижскую), оказалось едва ли не ещё более успешным. На этот раз он не брал с собой манекенщиц, так что нельзя сказать, что публику привлекали эффектные девицы в потрясающих костюмах. Он демонстрировал всё, что хотел показать, прямо на манекене, на который набрасывал ткань, драпировал, подкалывал – словом, создавал наряд прямо на глазах восторженно наблюдавшей за этим публики. Именно тогда местная пресса наградила его громким титулом «король моды».
И он действительно стал таким королём. У входа в его кабинет висела табличка: «Осторожно! Опасно! Прежде чем постучать, трижды спросите себя: “Так ли мне необходимо его беспокоить?”» Сам он писал об этой табличке не без юмора, и всё же она была показателем того, что Пуаре воспринимал себя и своё влияние на моду весьма серьёзно. Он относился к своим клиенткам с симпатией, но горе той, которая вызывала его недовольство! Множество женщин терпеливо сносили диктат своего повелителя – он скорее напоминал не короля, а восточного султана, окружённого множеством женщин, – и они готовы были носить всё, что он им предлагал.
Источников вдохновения у Пуаре было множество – то его увлекала Япония, то Ближний Восток, то Северная Африка, то античность, то старинные гравюры. Так на свет появлялись свободные блузки-туники, пышные юбки-брюки, вечерние пальто, напоминавшие кимоно, платья-рубашки, тюрбаны…
Он нередко устраивал роскошные балы-маскарады, посвящённые определённой тематике. То это была «Тысяча и вторая ночь» (как тут не вспомнить балет «Шахерезада» «Русских сезонов», имевший сокрушительный успех) – Пуаре выступал в роли султана, в окружении чернокожих слуг; то играл роль грозного Юпитера с золотой бородой и волосами, в роскошном плаще, на празднике в Версале. Эти роскошные гулянья стали неотъемлемой чертой его стиля жизни и продолжались до тех пор, пока он мог себе это позволить. Иногда казалось, что он не просто кутюрье, возглавляющий дом моды, а импресарио и режиссёр некоей театральной труппы. Впрочем, так оно и было – Пуаре соединял воедино моду и живопись, моду и театр, моду и прикладные искусства…
Его модели, разумеется, вызвали волну подражания, а то и прямого копирования. Особенно это бросилось ему в глаза во время турне по Америке, и в 1914 году он основал Синдикат по защите французской Высокой моды. А в 1916–1917 годах он стал выпускать менее дорогие варианты своих популярных моделей для массовой продажи, чтобы остановить поток копий.
В это же время он попал в армию по призыву – для Пуаре, пожалуй, это стало не меньшим потрясением, чем когда-то в юности, настолько там всё отличалось от того капризно-прихотливого, заботливо создаваемого им вокруг себя мира, к которому он привык. Он работал в военно-хозяйственном управлении, потом заведовал мастерскими по пошиву шинелей и мечтал о том, как война наконец закончится.
Она закончилась, но… Но мир после Первой мировой войны изменился, и мода тоже стала меняться, идти по пути упрощения. А Пуаре… что ж, он стал резко терять популярность.
Новая женщина активно двигалась, работала, водила автомобиль, занималась спортом, словом, стала другой. А Пуаре не хотел этого признавать, не хотел менять свой прихотливый стиль. Он стал его заложником. «Как вы думаете, можно ли такому человеку не иметь искажённого представления о собственной ценности? Он живёт в искусственном мире, в роскошной фантасмагории, ему очень просто стать марионеткой, быть одураченным собственной славой…» Именно так и произошло, ему казалось, что он по-прежнему король моды, но он не чувствовал того, что его, на самом деле, уже низложили – как и многих настоящих монархов того времени. Он критиковал Шанель, но на самом деле её время пришло, а его – ушло.
Это стало печальным сражением с ветряными мельницами, которое усугублялось тем, что Пуаре никогда не умел экономить. В 1929 году он был вынужден закрыть свой дом моды, этого не смогли предотвратить ни его собственные усилия, ни усилия его друзей. В начале 1930-х он ещё продолжал работать – в частности, делал дизайны для известной лондонской компании «Либерти», но на самом деле это был уже конец. Растратив все деньги, Пуаре, знававший толк в роскоши, совершенно обнищал. Когда в 1937 году парижский Синдикат Высокой моды решил учредить для него пенсию, Жак Ворт, внук Чарльза Фредерика Ворта, наложил на эту инициативу вето. Одинокий – с Дениз Пуаре развёлся ещё в 1928 году, больной (у него началась болезнь Паркинсона), он умер в 1944 году всеми позабытый.
Историк моды Каролина Милбанк писала: «Экзотичность работ Пуаре не будет казаться современной вплоть до начала XXI века, когда Высокая мода вновь не станет вызывать отклик, как один из самых ярких видов искусства». И действительно, интерес к его творчеству проснулся спустя почти век после «эпохи Пуаре в моде», и выставка нью-йоркского Метрополитен-музея (2007 год), на которой его работы вновь предстали во всём подзабытом блеске, называлась «Пуаре – король моды».
Что ж, может, он и не был королём. Но уж точно был одним из министров.
Сёстры Калло
(1895–1937)
Имя этих женщин сегодня почти забыто, а ведь когда-то они возглавляли один из крупнейших и известнейших домов моды во Франции, где создавали великолепные наряды, украшенные исключительно изящной отделкой, вышивкой и кружевом, предмет восхищения множества женщин. И мужчин – название этого модного дома даже упоминается в одном из романов Пруста, большого ценителя женской красоты и её прихотливой оболочки.
Их было четверо, сестёр Калло – Мари, Марта, Регина и Жозефина. Их отец, Жан-Батист, был антикваром, художником, словом, человеком, отлично разбиравшимся в искусстве, а мать, Евгения, была кружевницей, родом из семьи, в которой кружевами занимались уже несколько поколений. Словом, можно сказать, что в своей профессии сёстрам в какой-то мере удалось объединить склонности, унаследованные ими от обоих родителей.
Все они в своё время вышли замуж – Мари стала мадам Жербер, Марта – мадам Бертран, Регина – мадам Теннисон-Шантрель, и Жозефина – мадам Кримон. И, однако же, все они при этом сохранили и свою девичью фамилию, прибавляя к ней фамилию супруга. Так они и вошли в историю моды – сёстрами Калло.
В 1879 году отец определил трёх младших на работу в небольшой открытый им модный магазин. Искусство шитья и плетения кружев Марта, Регина и Жозефина изучали дома, со своей матерью, которая была отличной мастерицей. В магазине продавались в основном кружевные вещицы, в частности, изысканное бельё. Помимо нового кружева, сёстры часто использовали сохранившиеся старинные роскошные кружева XVIII века, которыми украшали сшитые ими вещи (Пруст даже отмечал, что сёстры Калло слишком уж увлекались кружевами). Использовали они и машинное кружево, о котором старшая из сестёр, Мари, говорила как о «триумфе имитации и прощании с прошлым». Сама Мари, мадам Жербер, работала в это время главной портнихой в модном доме «Раудниц и компания». А в 1895 году они начали общее дело под именем «Сёстры Калло». Правда, вчетвером они оставались недолго – два года спустя самая младшая, Жозефина, покончила с собой… Однако эта трагедия не остановила остальных.
Сестры Калло
Поначалу они продолжали уже начатое – отделывали кружевами и лентами бельё, дамские блузы; затем начали делать платья из шёлка с цветочным рисунком в стиле Людовика XV. XVIII век, с его обильной отделкой из тканей, оборками, кружевными воланами и косынками как нельзя больше соответствовал тогда вкусу сестёр Калло. Дела их шли успешно, и к 1900 году у них работало уже более двухсот сотрудников. В том же году прошла Всемирная выставка, чьи павильоны привлекали огромное количество посетителей, и на волне её успеха уже через год у Калло работало в три раза больше сотрудников, а доходы удвоились.
Их платья представляли собой воздушные произведения искусства, однако при этом они были удобными. В эпоху, когда корсет туго стягивал женское тело, придавая ему S-образный силуэт, сёстры Калло вслед за некоторыми другими своими коллегами объявили корсету войну и начали создавать наряды, для которых корсет больше не был нужен. Они ввели в моду такое сочетание, как строгий костюм и кружевная блузка. А позднее одними из первых станут использовать для вечерних платьев золотое и серебряное ламе, ткань с использованием металлических нитей. Как заметил один из исследователей, «сложно сказать, что было больше свойственно работам сестёр Калло, консервативность или радикальность, так умело объединяли они эти два полюса». Их работы нередко отличались экзотичностью; так, скажем, в них прослеживались восточные мотивы. Можно даже сказать, что Восток, вошедший в моду в начале XX века, и Ближний, и Дальний, находил своё отражение в работах сестёр Калло более изящное, чем в работах их коллеги, Поля Пуаре, куда более кричащих.
Неофициальным главой дома была самая старшая из сестёр, Мари, мадам Жербер, о которой говорили, что на ней держалась европейская мода. Как писала затем знаменитая Мадлен Вионне, чьей наставницей Мари была несколько лет, «она была великой женщиной, которая полностью отдавала себя своему делу – не делать одежду, а украшать женщин». Вионне полагала, что, если бы не работа с мадам Жербер, ей самой никогда бы не удалось достигнуть таких высот в моде. Жербер не была просто портнихой – она была именно дизайнером, создававшим новые модели. Она накалывала и драпировала простой муслин на манекенщице (учитывая стоимость роскошных тканей, которые использовались для их платьев, это было разумным и, заметим, новаторским шагом), а затем предоставляла своей главной портнихе воплощать её замыслы в жизнь. Вионне, которая проработала в доме сестёр Калло с 1901 по 1906 год, вспоминала о Жербер: «Уносимая вдаль своим творческим гением, она не отягощала себя повседневными заботами».
Модели сестёр Калло пользовались огромной популярностью, что не могло не вызвать волны подражания, особенно в США. Конечно, копии были сделаны с несравнимо меньшим мастерством, однако не все клиенты настолько хорошо разбирались в моде, чтобы распознать подделку, особенно если видели заветный ярлычок с названием знаменитого дома моды. Его, конечно, тоже подделывали… И сёстрам пришлось опубликовать список американских компаний, которые официально закупали модели Калло в Париже, а затем отправляли в Америку. В конце концов мадам Жербер начала официально регистрировать некоторые свои модели, пойдя по пути, который в скором времени проложит для всех остальных её гениальная ученица, Мадлен Вионне, боровшаяся за охрану авторских прав дизайнера.
В 1914 году сёстры Калло открыли свои филиалы в Лондоне и Буэнос-Айресе, а наличие большого количества клиентов из США позволило их модному дому пережить Первую мировую войну, когда количество заказчиков, что естественно, резко упало – миру было не до кружев и вышивок. В 1919 году они переехали на улицу Матиньон. Их дела по-прежнему шли успешно, но… В 1920 году скончалась мадам Бертран, вторая по старшинству, а третья сестра, Регина, решила отойти от дел – она недавно потеряла своего мужа и решила посвятить себя сыну. Мадам Жербер осталась одна.
Она говорила: «Платье должно быть частью женщины, а не женщина – частью платья». Её работы – дом по-прежнему назывался «Сёстры Калло» – отвечали новым веяниям, хотя и не полностью им следовали, смягчая линии и делая их более женственными. А сочные цвета, сложнейшая вышивка шёлком и бисером, внимание к деталям, которыми работа сестёр Калло отличалась с самого начала, делали эти наряды вполне достойными музейных залов, где многие из их платьев теперь и хранятся.
Мадам Жербер не стало в 1927 году, и дом перешёл к её сыновьям, Пьеру и Жаку. Жак больше внимания уделял парфюмерной линии, и, несмотря на то, что клиентов по-прежнему было вполне достаточно, хотя и не так много, как раньше, финансовый кризис, грянувший в 1929 году, сильно подорвал дела. В 1937 году дом моды Калло был поглощён домом Кальве (он же, в свою очередь, закрылся в 1952 году).
О сёстрах Калло мир сейчас почти забыл, но он был бы не так прекрасен, не будь в нём изысканных их творений…
Мадлен Шерюи
(?-1935)
Порой, размышляя о значимости того или иного человека для истории, мы склонны полагаться на то, насколько его имя на слуху, и нередко ошибаемся. Сколько имён незаслуженно забыто, сколько имён незаслуженно помнят! Её имя тоже почти забыли, а ведь в своё время она была одной из первых женщин, возглавивших свой дом моды! И проложила тем самым дорогу многим другим.
Когда точно родилась Мадлен Шерюи, нам неизвестно, как неизвестно ничего и о её семье. В 1880-х годах её приняли на работу в дом моды Эрнеста Раудница (несмотря на немецкое имя кутюрье, это было чисто французское заведение – и кого, к примеру, заботило то, что король парижской моды, Чарльз Фредерик Ворт, был англичанином?). Там она начинала с самой скромной должности, там училась искусству шитья, там проявился её талант, который в результате сделал её одной из совладелиц дома.
Опять-таки нам точно неизвестно, занималась ли Мадлен Шерюи дизайном одежды исключительно сама или же её идеи воплощали – под её руководством – другие сотрудники. Как бы там ни было, в «прекрасную эпоху», на рубеже XIX и XX веков, изысканные, сдержанно-элегантные модели Шерюи стали пользоваться огромной популярностью. Судя по всему, в этом же доме моды работала и её сестра, о которой практически ничего неизвестно, и в начале 1900-х на этикетках одежды стало появляться не только имя Раудница, но и их имена. А около 1905 (по другим сведениям – 1906) года Мадлен Шерюи стала там полновластной хозяйкой.
Мадлен Шерюи
Её салон располагался в самом сердце Парижа, в роскошном особняке начала XVIII ве-ка, на знаменитой Вандомской площади – позднее его выкупит Эльза Скьяпарелли. В первое десятилетие нового века там работало уже около сотни сотрудников, дела Шерюи шли более чем успешно. В 1910 году во французской прессе писали: «Мадам Шерюи, с её вкусом, самобытностью, изысканностью, с её характерным подходом, вывела свой дом моды на высший уровень, причём не только в Париже, но и во всём мире». Роскошные вечерние и свадебные платья, прогулочные костюмы, бельё, детская одежда, меха и аксессуары…
А лучшей рекламой своим работам была сама Мадлен, которая выглядела в них не хуже своих клиенток-аристократок, – статная, эффектная, утончённая. В 1915 году один журнал «Вог» писал о Шерюи как о Людовике XVI в женском обличье – «поскольку её отличает изысканность, экстравагантный вкус, шарм и мастерство тех французских женщин, что радостно шествовали по жизни в дореволюционную эпоху».
Дом моды Шерюи стал местом, с которым так или иначе судьба сводила модельеров, которым, в свою очередь, предстояло стать известными. Так, юный Поль Пуаре, которые предлагал свои эскизы известным парижским кутюрье, пришёл и к Мадлен Шерюи. Встреча с этой роскошной дамой его поразила, и он даже описал в своих мемуарах элегантный синий костюм, в котором она была в этот день. Однако главным было то, что она купила его рисунки, тем самым придав уверенности, – тогда, в 1898 году, можно сказать, и началась карьера одного из самых знаменитых дизайнеров за всю историю моды. Луиза Буланже, которая впоследствии откроет собственный дом моды «Луизбуланже», постигала основы мастерства у Шерюи и потом работала у неё много лет.
В 1912 году мадам Шерюи вместе с другими известными парижскими кутюрье той эпохи – среди них были и Жак Дусе, и Поль Пуаре, и Жанна Пакен – начали выпускать новый журнал мод, «Ля Газетт дю Бон Тон» (он выходил до 1925 года). Иллюстраторами там работали прекрасные художники той эпохи, в том числе Эрте, Поль Ириб, Жорж Барбье, так что благодаря им до нас дошло множество изображений моделей Мадлен Шерюи (она в основном сотрудничала с Пьером Бриссо) и её коллег. Искусство кутюрье и искусство художников, объединившись, подарили нам прекрасные образцы «ар деко».
Во время Первой мировой войны многие дома моды, в том числе и известные, прекратили работу. Отправился на войну Поль Пуаре, закрылся дом Мадлен Вионне, закрылись и многие другие, менее известные. Однако не все! Шерюи заявила: «Война там или не война, женщинам нужна одежда. А тем, кто делает её, нужно иметь возможность зарабатывать себе на жизнь. Мы не закроем свои двери и будем делать всё, что в наших силах». А ещё, по слухам, сюжет фильма «Мрачное путешествие» о двух секретных агентах, снятый в 1937 году, главную женскую роль в котором исполнила Вивьен Ли, основан на реальных событиях, и, в частности, на истории романа между Мадлен и высокопоставленным немецким офицером. Что ж, почему бы и нет?
С послевоенным упрощением моды модели Шерюи были уже не столь востребованы, и в 1923 году она отошла от дел. Однако её модный дом ещё некоторое время продолжал работать, и, в общем, небезуспешно. Её не стало в 1935 году, тогда же и он закрыл свои двери. И пусть имя Мадлен Шерюи теперь вспоминают в основном в связи с Полем Пуаре, как человека, давшего ему «путёвку в жизнь» моды, тем не менее она достойна того, чтобы помнить о ней как о ней самой.
Между двух войн
(1920-1930-е)
Мадлен Вионне
(1876–1975)
Её мастерство было такого высочайшего класса, что многие талантливые модельеры по сравнению с ней могли казаться всего лишь подмастерьями. «Архитектор моды», она не нуждалась в роскошных тканях, ярких цветах, прихотливых узорах и всевозможной отделке, чтобы создать шедевр. Королева моды, она была вместе с тем революционеркой, чьи начинания когда-то казались чересчур новаторскими, теперь же без них невозможно обойтись. А ещё она была очень скромным человеком, отчего её имя теперь помнят разве что специалисты, хотя славы она заслуживает куда больше, чем многие из её коллег…
Мадлен Вионне родилась в местечке Шайер-о-Буа в 1876 году. Семейная жизнь её родителей не заладилась – они стали жить раздельно, когда девочке исполнилось всего два года. Проще говоря, мать сбежала с другим мужчиной… Отец был сборщиком налогов, семейные доходы были более чем скромными, и одна из знакомых отца, когда Мадлен было всего то ли одиннадцать, то ли двенадцать, убедила его, что дочери нужно пойти работать (что, впрочем, было обычным для той эпохи). Мол, нечего девочке тратить время на учёбу, чтобы потом стать учительницей. И Мадлен, несмотря на то, что училась она отлично, забрали из школы, прямо посреди учебного года. Много лет спустя она с горечью вспоминала об этом; получить приз за хорошую учёбу, на который она так рассчитывала, ей оказалось так и не суждено.
Её отдали учиться плести кружева, кроить и шить в мастерскую портнихи в пригороде Парижа, которая была хорошей знакомой её отца. В восемнадцать лет Мадлен вышла замуж за Эмиля Дейрото – брак оказался коротким, и по весьма печальной причине; она родила девочку, но та умерла вскоре после рождения… Позднее Вионне даже утверждала, что забыла и имя первого мужа, и то, как он выглядел. Наверное, желание всё изменить и оставить прошлую жизнь позади и привело к тому, что Мадлен рассталась с ним и уехала не просто в другой город, а в другую страну. В 1896 году двадцатилетняя портниха приехала в Англию. Ей пришлось там нелегко – без связей, почти без денег. Мадлен пробовала одну работу за другой, от швеи при больнице вплоть до стирки белья, но, наконец, удача ей улыбнулась, и сначала она получила работу в английском отделении дома моды Жанны Пакен, а затем и место в ателье на Довер-стрит, хозяйкой которого была Кэти Рэйли. Там делали копии великолепных парижских нарядов – обеспеченные английские дамы полагались во всём на моду французскую. Это место стало для Мадлен прекрасной школой, и она так хорошо проявила себя, что вскоре уже возглавляла отдел, в котором работало двенадцать швей. Нередко её посылали в Париж, и она возвращалась, привозя оттуда модные новинки, которые затем воспроизводились в лондонском ателье.
Мадлен Вионне
В 1901 году она решила вернуться домой. Отец нуждался в том, чтобы дочь была рядом, ей часто приходилось приезжать к нему, что было очень утомительно, ведь морские путешествия Мадлен переносила плохо. И она приехала, правда, не в родную провинцию, а в Париж. Талантливая молодая женщина получила место главной портнихи в известнейшем модном доме сестёр Калло, чьими нарядами тогда восхищалась вся Франция, а вслед за ней вся Европа и даже Америка. Наставницей Мадлен в деле высокого мастерства стала старшая из сестёр, мадам Жербер, и впоследствии Мадлен с благодарностью вспоминала: «Мадам Жербер научила меня делать роллс-ройсы. Без неё я делала бы разве что форды». А ещё мадам Жербер, как говорила Вионне, была «истинной портнихой, а не художником или декоратором, как это зачастую бывает в наши дни». И, надо сказать, Вионне всегда будет полагать, что настоящим мастером в моде можно считать только того, кто сам умеет шить…
Однако о творческой свободе речь не шла, и её Мадлен сможет обрести только тогда, когда, пять лет проработав у Калло, она перешла к не менее именитому кутюрье Жаку Дусе. «Сравнивать мадам Жербер и Дусе – всё равно что сравнивать пышное великолепие с изящной безделицей», – говорила она. Однако Дусе полагал, что талант Вионне сможет внести новую струю в работу его дома моды, и предлагал ей делать всё, что она захочет. Вионне не устояла! Но, как отмечалось в одной из её биографий, Дусе получил больше, чем рассчитывал… Её коллекция 1907 года была слишком смелой и слишком революционной даже для Парижа – вдохновляясь образом и танцами Айседоры Дункан, которой Вионне восхищалась, она представила платья, которые носились без корсета, а манекенщиц выпускала босоногими. Правда, нашлась и поклонница – актриса Женевьева Лантельм, которая восхищалась работой Вионне, её «дезабилье, которое можно носить пуб-лично». К сожалению, она вскоре погибла, иначе Вионне удалось бы с её финансовой поддержкой и протекцией открыть свой дом моды на несколько лет раньше.
«Я сама никогда не переносила корсеты. Зачем бы я стала надевать их на других женщин?!» Да, это были годы постепенного освобождения женщин от корсета. Зачастую все заслуги приписывают Полю Пуаре, но он был далеко не единственным, кто стал предлагать новые платья, не требующие утягивать тело под ними. Люсиль, Мариано Фортуни с его «греческими» платьями, Вионне, некоторые другие модельеры – все они внесли свой вклад, и не имеет смысла рассуждать о том, чей больше – в одиночку моду не изменить. Но усилия, которые прилагала Мадлен Вионне, чтобы избавиться от корсета, достойны особого внимания, и она первой начала говорить о том, что не корсет должен формировать и поддерживать женское тело, а физические упражнения…
Говорят, Дусе однажды сказал ей: «Вы строите новый дом». На что Вионне ответила: «Я зажгла небольшой огонёк, но он может скоро погаснуть в густом воздухе этого старинного дома». Доходило до того, что сотрудницы дома предлагали клиенткам даже не обращать внимания на модели Вионне!
Пришло время стать самостоятельной, и, покинув в 1912 году дом Дусе, она открыла собственный, с помощью одной из своих клиенток, на улице Риволи. У неё был огромный творческий потенциал, а вот деловой сметки не хватало, поэтому первое время, хотя её платья начали пользоваться популярностью, дела шли далеко не так успешно, как могли бы. А затем началась Первая мировая война, и модный дом Вионне, как и многие другие в то время, закрылся. После закрытия Вионне помогла многим из своих сотрудниц найти новую работу, так что, когда её дом вновь открыл свои двери в 1918 году, многие с удовольствием к ней вернулись. Одна из клиенток, очаровательная аргентинская дама, помогла найти средства, и Вионне начала всё сначала.
Дела пошли столь успешно, что всего несколько лет спустя, в 1922 году, она уже смогла приобрести прекрасный особняк на авеню Монтень, число её сотрудников постоянно росло и вскоре достигло тысячи двухсот человек, которые работали в двадцати шести ателье, – немало даже для популярного дома моды! А Мадлен, закрываясь в своей мастерской, наконец, могла спокойно заниматься тем, чем хотела всегда – творить. Создавать платья. Не просто шить, а именно создавать… Что же делало модели Вионне столь популярными, что вознесло её на самую вершину моды 1920-х годов?
«Моя голова – словно рабочая шкатулка. В ней всегда есть иголка, ножницы и нитки. Даже когда я просто иду по улице, я не могу не наблюдать за тем, как одеты прохожие, даже мужчины! Я говорю себе: «Вот тут можно было бы сделать складку, а там – расширить линию плеча…» Она постоянно придумывала что-нибудь, и некоторые из её идей стали неотъемлемой частью того, что мы сегодня понимаем под словами «мода» и «модная индустрия».
Зачастую её называют изобретательницей кроя по косой, кроя, который позволяет добиваться мягких облегающих силуэтов. Нет, крой по косой был известен и до неё, правда, использовался он в основном для воротников, манжет и отделки. Вионне показала, что с его помощью можно добиться потрясающих результатов, раскрыла все его возможности и сделала его популярным. И это ни в малейшей степени не преуменьшает её заслуг, пусть даже Вионне и не «придумала» его.
Техника, которую она оттачивала годами – Вионне предпочитала работать с тканью, оставляя общение с клиентами и все остальные дела на своих помощников, – давала потрясающие результаты. На первый взгляд её платья казались необыкновенно простыми, буквально возникшими сами по себе, с изящно струящимися складками, которые буквально летели по воздуху при движении. Однако эта простота была кажущейся. Много лет спустя известный модельер Азеддин Алайя потратил около месяца, изучая одно из платьев Вионне, и «расшифровывая» последовательность действий! В 1970-х изучению платьев Вионне много времени посвятила Бетти Кирк, и в результате многие особенности работы Вионне, остававшиеся тайной для её младших коллег (хотя она не была скрытным человеком и охотно давала мастер-классы), прояснились.
Очень часто в основе её работ лежали простые геометрические формы – круг, прямоугольник, треугольник, и платья строились так, чтобы «опираться» только на плечи и талию, свободно струясь и ниспадая. Иссей Мияке однажды сказал: «Одежда Вионне основана на динамике движения и никогда не отступает от этой основополагающей идеи». Однако раскрой при этом мог быть очень сложным (при этом Вионне, однако, старалась избегать ненужных разрезов, делая их только там, где считала абсолютно необходимыми – ткань сама вела её за собой).
Платья Вионне мягко очерчивали женское тело и не стесняли его, однако это вовсе не означало, что их было просто носить. Во-первых, они требовали очень стройной фигуры, поскольку подчёркивали… да абсолютно всё; заметим, что Вионне, в отличие от многих своих коллег, делала наряды не для себя самой, не ориентировалась на собственную фигуру и собственный стиль – она была невысокой и полноватой, походила, как говорили её сотрудники, на деревенского священника, а её платья были рассчитаны на высоких, стройных, но при этом вовсе не плоских женщин – правда, тут нужно сказать, что клиенток, которые не отвечали её эстетическим запросам, она просто-напросто не принимала… Во-вторых, раскрыв коробку с новым нарядом и разложив его на кровати, клиентка могла обнаружить, что просто не знает, что с ним делать – разрезы и складки превращались на теле в изумительно гармоничный наряд, но ведь его сперва нужно было надеть, а как? И, расстроенная, она звонила или приезжала к Вионне, где ей давали подробную инструкцию…
Вионне работала с небольшими деревянными манекенами, накалывая и драпируя ткань прямо на них. Она признавалась, что не умеет рисовать, а даже если бы и умела, то с началом работы старалась бы об этом забывать, поскольку её подход был совершенно иным. Эскизы платьев создавались уже после того, как они были сделаны!
Главным для Вионне была ткань. Приступая к работе, она тщательно изучала её свойства, рассчитывая, как материал будет вести себя в работе и в готовом платье. Для её целей ткани нужны были более широкие, чем обычно, и она специально их заказывала; кроме того, ткани должны были быть пластичными и хорошо драпироваться; креп, крепдешин, атлас, джерси… В 1918 году её поставщик Бьянчини-Ферье создал для неё особенный креп, в состав которого входили шёлк и ацетат, нежного, бледно-розового цвета. Чтобы изучить материал для очередного наряда, ткань прикреплялась к стене, и, наблюдая за тем, как она ниспадает, Вионне решала, как именно лучше её кроить. Заметим, что, если сейчас вещи, скроенные по косой, с годами зачастую деформируются, и подол платья может стать неровным, то с моделями Вионне, даже много лет спустя, такого не происходит – предугадывая, как поведёт себя ткань, она где-то могла добавить при раскрое пару сантиметров, где-то убрать, и в результате крой получался сложным, зато результат превосходил все ожидания.
Её роскошный особняк, отделанный и обставленный одними из лучших мастеров той поры, называли иногда «Храмом моды», где восторженные клиентки едва не молились на своего кумира. Однако Вионне была равнодушна к почитанию и восхищению, она была слишком скромна для этого. И слишком занята. В том числе – обеспечивая хорошие условия тем, кто работал на неё. Все мастерские, просторные, полные света и воздуха, отлично освещались, чтобы сотрудники не портили глаза. Сидели они не на табуретках, а на стульях со спинкой, чтобы не уставала спина, и работали за большими столами. К их услугам были столовые, ясли, гимназия, кабинет дантиста и больница, куда можно было обратиться в случае проблем со здоровьем. В работе делались перерывы, чтобы люди могли отдыхать. Заболевшим или получившим травму выплачивалось пособие. Отпуска были оплачиваемыми. У Вионне даже было своё туристическое бюро, которое помогало организовывать эти отпуска! Мадлен Шапсаль, её крёстная дочь, однажды сказала: «Я никогда не слышала, чтобы она использовала это слово, но, несомненно, она была феминисткой до мозга костей».
Кроме того, вспоминая своё давнее бесправие в начале карьеры, она стремилась защитить свои работы от копирования, положив начало системе авторского права в индустрии моды. Каждую модель фотографировали у трёхстворчатого зеркала, так, чтобы она была видна со всех сторон, и альбомы с этими фотографиями и описанием каждой модели вошли затем в коллекцию парижского Музея моды и текстиля.
Среди её нововведений был не только косой крой. Так, характерной чертой многих её платьев были воротники-хомуты, с тех пор вошедшие в моду (иногда их называли «капля Вионне»). Она открыла возможности шарфа, как составляющей детали наряда – завязанного вокруг шеи или бёдер, обмотанного вокруг запястья, с бантом или свободно свисающими концами. Она создавала платья с градуированной окраской, когда один цвет плавно перетекал в другой, что достигалось особой обработкой ткани. Цвету она придавала куда меньшее значение, чем крою, и в основном использовала нежные, светлые тона. Что касается отделки, она была сведена к минимуму – учитывая красоту драпировок нарядов от Вионне, они сами по себе были изысканнейшей отделкой. Если же использовалась вышивка, то она обычно была по краю, чтобы не нарушать структуру ткани и не ломать линии, которые образовывались в движении, не утяжелять платья.
Её творения были востребованы и в 1920-е, и в 1930-е, сама Вионне при этом без всякой симпатии относилась к новым веяниям в моде, к изменениям силуэта и тому подобному. «Говорить о школе Вионне можно, только учитывая, что я являюсь врагом моды. В этих сезонных, всё время ускользающих переменах в моде есть что-то поверхностное, изменчивое, что оскорбляет моё чувство прекрасного». «Я никогда не создавала моду. Я никогда не наблюдала за модой. Я не знаю, что такое мода. Я делала одежду, которая мне нравится».
Времени на личную жизнь у неё фактически не было. В 1923 году она, в сорок семь лет, вышла замуж за русского белогвардейского офицера, который был на восемнадцать моложе неё, – что ж, его можно понять, в это время Вионне была уже необыкновенно популярна и стала обеспеченной дамой. Брак продлился достаточно долго, вплоть до 1943 года. Впрочем, помощи от мужа было немного, и иногда Вионне, посмеиваясь, называла себя его банкиром. Главным в её жизни всегда была работа – создавать красоту и облекать в неё красивых женщин.
Дом моды Вионне закрылся в 1939 году, причём произошло это после ряда судебных разбирательств – один из её компаньонов предложил продавать копии моделей Вионне и других кутюрье, что вызвало у неё, разумеется, бурю возмущения. Суд она выиграла, а вот контроль над собственным домом проиграла, и в 1940 году он был ликвидирован окончательно. Сама она прожила ещё долгую жизнь, всего года не дотянув до столетнего юбилея.
Хотя она уже не работала, тем не менее Вионне всегда была готова помочь советом своим младшим коллегам – её мнение высоко ценилось, а техника по-прежнему вызывала восторженное уважение. Когда она перестала подниматься с постели, сам великий Баленсиага сделал для женщины, чей гений безмерно ценил, красивый розовый стёганый шёлковый костюм-пижаму, в котором она принимала посетителей. Её не стало в 1975 году…
Платья от Мадлен Вионне носили одни из самых прекрасных и известных женщин в мире. Множество современных модельеров, чей талант признан и уважаем, включая Иссея Мияке, Хальстона, Джона Гальяно, Азеддина Алайя и других, испытали на себе её влияние. Она вложила в моду многое из того, что сегодня кажется нам само собой разумеющимся. А одно из наиболее известных высказываний Вионне гласит: «Платье не должно висеть на теле, оно должно следовать за его линиями. Оно должно сопровождать хозяйку, и когда женщина улыбается, её платье тоже должно улыбаться».
Она создавала платья, которые умели это делать.
Огюста Бернар
(1886–1946)
Как и её более известная коллега, Мадлен Вионне, она тоже начинала карьеру с того, что копировала роскошные наряды известных парижских ателье, однако впоследствии сама стала модельером такого уровня, что её работы копировали другие. И это стало настолько широко распространённым явлением, что и привело к закрытию её прекрасного дома моды…
Огюста Бернар родилась во Франции, в Провансе, в 1886 году. Юность она провела, как и многие из будущих известных кутюрье той эпохи – сначала училась основам мастерства у местной портнихи, затем работала в ателье, где и занималась копированием модных нарядов. Своё первое ателье она открыла в 1919 году в Биаррице – модный курорт, полный изысканной публики, был весьма подходящим местом для того, чтобы начать карьеру. В 1922 году (по другим сведениям – в 1924-м) Огюста переехала в Париж, где на улице Фобюр Сент-Оноре открыла свой дом моды. Поскольку и имя, и фамилия у неё были достаточно распространёнными, то, чтобы не возникало путаницы, она предпочла в названии дома слить их в одно слово: «Огюстабернар». Так он и войдёт в историю моды (этому же примеру последуют и её современница и коллега Луиза Буланже – «Луизбуланже», и Мейн Руссо Бокер – «Мейнбокер» – кутюрье, который искренне восхищался работами Бернар).
Огюста Бернар
Лилиан Фарли, ассистентка Мейнбокера, работавшего тогда во французском «Воге», так описывала Огюсту: «Её внешность, вплоть до цвета щёчек, была внешностью молодой деревенской девушки. Она собирала кудрявые каштановые волосы в узел, и всегда, всегда носила один из своих строгих костюмов без всякой отделки». Как и Вионне, Бернар избегала светского общества, полностью отдавая себя работе. Как писали, её не заботило, насколько соответствует моде обстановка её салона; она не пыталась играть гранд-даму моды, которая милостиво принимала или не принимала клиентов, и её вполне можно было застать ползающей на коленях и подгоняющей подол очередного платья. И при всей своей простоте и скромности Огюста Бернар была отличным мастером.
Свои модели она создавала, накалывая одежду на манекене, и тоже, вслед за Вионне, начала активно использовать крой по косой. В этом она добилась таких успехов, что создаваемые ею наряды были фактически безупречными с технической точки зрения. Отличительной особенностью её стиля была элегантная простота. Бернар полагала, что силуэт и ткань должны говорить сами за себя, поэтому избегала любой ненужной, с её точки зрения, отделки – вышивки, бахромы, аппликаций, пайеток и прочего, хотя у других модельеров в это время роскошная отделка пользовалась немалой популярностью. При создании повседневной одежды она обычно обращалась к твиду – ткани, популярной в её родной провинции, а вот вечерние платья шила обычно из атласа, шёлка, крепа, выбирая чаще всего бледные тона. Белый, бледно-серый, бледно-голубой… Иногда она комбинировала в одном наряде два оттенка одного и того же цвета. Порой она дополняла свои наряды шлейфами, лёгкими воланами и оборками (иногда – с фигурными, зубчатыми краями), шарфами, которые обвивали шею или бёдра, собирала ткань в изящные складки – словом, украшением наряда служил сам материал. Скромное на первый взгляд, закрытое вечернее платье могло иметь почти полностью открытую спину, и недаром о тончайших нарядах Бернар, особенно в 1930-е, когда она увлеклась античной модой, говорили, что они порой демонстрировали больше, чем самые смелые тогдашние купальные костюмы.
Эти туалеты пользовались огромной популярностью у светских дам и актрис. Богатые американские клиентки Бернар обожали эту кажущуюся простоту, потому что на её фоне особенно выделялись роскошные каскады их драгоценностей. Нельзя сказать, чтобы клиентов было много – нет, но все они принадлежали к верхушке тогдашней элиты.
Настоящая слава пришла к Бернар в 1930-е. Так, известная светская красавица, маркиза де Пари, выиграла главный приз за элегантность на конкурсе в Сент-Морице – на ней было декольтированное платье от «Огюстабернар» из серебряного ламе. Маркиза была постоянной клиенткой Бернар – например, на одной из иллюстраций в «Воге» она позирует в роскошном тёмно-фиолетовом наряде, который тоже вполне мог бы получить приз за элегантность… В 1931 году обозреватель «Виндзор мэгэзин» писал, что, наверное, «никто в этом году не продемонстрировал такие восхитительные наряды, как «Огюстабернар», а в 1932 году «Вог» провозгласил платье в неоклассическом стиле от «Огюстабернар» лучшим платьем года! Увы, до наших дней, к сожалению, дошло совсем немного нарядов, сделанных этим прекрасным мастером.
Несмотря на популярность и признание, с финансовой точки зрения дела Бернар шли не очень хорошо. Недаром Мадлен Вионне так боролась за охрану авторских прав дизайнера, это было более чем насущной необходимостью. Наряды Бернар беззастенчиво копировались, что, естественно, лишало её дохода. А Великая депрессия тоже пошатнула дела «Огюстабернар» – учитывая, что многие из её клиентов были из Северной и Южной Америки и внезапно выяснилось, что им нечем оплачивать счета… Словом, в 1934 году, в разгар своей известности, этот дом моды закрылся, и причиной послужили, по-видимому, именно финансовые проблемы.
Сама Огюста Бернар ушла из жизни в 1946 году. Её карьера в мире моды была относительно недолгой, но след в истории моды она оставила столь же изысканный, как шлейфы её изысканных нарядов…
Жан Пату
(1880–1936)
Ему не повезло. И при жизни, и после смерти его затмевала Коко Шанель – что ж, против её напора устоять трудно, а уступить ему не стыдно. И в истории моды его дом будет в основном ассоциироваться с самыми дорогими духами и женской спортивной одеждой. На самом же деле всё было куда сложнее – и интереснее.
Жан Пату
Жан Пату родился в 1880 году в Нормандии, в обеспеченной семье. Отец, Шарль Пату, был кожевником, и, в частности, большой популярностью пользовались его кожаные обложки для книг роскошных, сочных цветов – можно сказать, что чувство цвета, которое так пригодится младшему Пату, когда он станет заниматься одеждой, он унаследовал от старшего. Однако продолжать семейный бизнес Жан не захотел. В 1907 году он начал работать у своего дяди, который занимался мехами, потом несколько раз пробовал начинать собственное дело, и результатом всех этих усилий стал «Мэзон Перри», «дом Перри», который он открыл в Париже в 1912 году. Это было небольшое ателье, где постепенно начал формироваться его стиль в качестве кутюрье.
Заметим, что, в отличие от многих своих коллег, Пату не столько придумывал модели, сколько подбрасывал своим помощникам новую идею, а уж те её реализовывали. Однако при этом он тщательно контролировал каждый этап, вносил необходимые поправки, нещадно критиковал и добивался того, чтобы готовый результат его удовлетворял.
Много позднее Пату признавался: «Я не могу рисовать, а ножницы в моих руках превращаются в грозное оружие». Но тем не менее это не мешало ему творить. Так, именно к тем далёким довоенным годам относятся элегантные женские жакеты, напоминающие мужские смокинги – именно мужские костюмы и вдохновили Пату на их создание. Через полтора года после открытия Пату получил крупный заказ от закупщика из Нью-Йорка, что придало ему уверенности в собственных силах, и он уже даже был готов открыть дом моды под собственным именем…
Но в 1914 году началась война, и тридцатичетырёхлетний Пату отправился на фронт. Он не отсиживался в тылу, не занимался военным бытом, а сражался, проведя на войне пять лет. Потом муж его сестры, человек, который стал Пату очень близким другом, будет полагать, что именно эти военные годы и укоротили жизнь Жана. Но что поделать! Он был не первым и не последним, кого постигла такая судьба. И ему ещё повезло – он выжил.
В 1919 году он вернулся домой, полный решимости начать всё фактически заново, и на улице Сент-Флорентин открылся дом моды «Жан Пату». Уже его первые работы – коллекция того же года, платья в стиле «пастушка» с заниженными талиями, и коллекции 1920–1921 годов в народном «русском» стиле, украшенные вышивками, – имели определённый успех. Однако славу дому Пату принесли не они.
В 1921 году известная теннисистка Сьюзан Ленглен появилась на Уимблдонском турнире в необычном, но крайне привлекательном наряде – прямой белый кардиган без рукавов и короткая белая шёлковая юбка в складку, открывавшая стройные ноги. Костюм произвёл сенсацию! И носить что-нибудь в этом духе захотели отнюдь не только женщины, которые действительно увлекались спортом и нуждались в удобной и красивой одежде, а те, кто хотел им просто подражать. В послевоенной моде тон задавали тонкие и звонкие женщины со стройными, подтянутыми, почти мальчишескими фигурами, которые много двигались – танцевали, занимались спортом, плавали, загорали, водили машины, словом, вели образ жизни несравнимо более свободный, чем всего за каких-то десять лет до того. И пусть не все готовы были это делать, но выглядеть так хотели все – все, кто хотел быть современным и следовать за модой.
Можно сказать, что талант Пату и заключался в том, чтобы почувствовать, чего требует эпоха, и дать это. Женщины хотели выглядеть так, как будто они ведут активный образ жизни – и он предложил им то, в чём при этом они чувствовали себя уверенными, уверенными как в собственных силах, так и в собственной привлекательности. Тем, кто действительно занимался спортом – допустим, плаванием, – он предоставлял удобные купальные костюмы, которые плотно облегали тело и нигде не морщили, а тем, кто хотел не столько плавать, сколько прогуливаться по берегу – чуть менее удобные, зато более эффектные ансамбли. Спортсменки с удовольствием играли в теннис в его костюмах, а зрительницы щеголяли в спортивного вида пуловерах, украшенных его элегантной монограммой (Пату первым из кутюрье стал использовать свою монограмму в качестве торгового лейбла, а заодно и элемента отделки). Среди клиенток его модного дома были и кинозвёзды – такие, как Мэри Пикфорд и Луиза Брукс, и светские дамы, и спортсменки, скажем, знаменитая женщина-авиатор Рут Элдер.
В 1924 году он выпустил «кубистские» свитера – дань царившему тогда стиль «ар деко». К ним предлагались подходящие юбки, шёлковые шарфы и платки в том же духе. Этот стиль продержался в моде достаточно долго, чтобы теперь, вспоминая о Пату, вспоминали прежде всего именно об этом. Предлагал он и юбки, подол которых заканчивался у колен, очень смелый вариант в то время. Однако женщины, стремившиеся походить на мальчишек, носили их с огромным удовольствием – ещё бы! В 1925 году он открыл бутик, каждая из комнат которого соответствовала определённому виду спорта – от верховой езды до гольфа, от плавания до тенниса. Там клиентки могли одеться с ног до головы, приобретая целый ансамбль, в который входила не только одежда, но и всякая «ерунда», как говорил Пату, то есть аксессуары. Причём можно было обзавестись целым специально разработанным гардеробом, в котором одни вещи отлично сочетались друг с другом и могли быть заменены другими из того же ансамбля – удобно, практично, эффектно. И на всех вещах стояла заветная для тогдашних модниц монограмма – «JP», «Ж(ан) П(ату)».
Кроме Парижа, Пату открыл свои бутики в Монте-Карло, Довилле и Биаррице – известных курортах. В сущности, где лучше всего было демонстрировать вещи от Пату? Именно там! А затем он начал осваивать и американский рынок. В ноябре 1924 года в тамошней прессе появилось объявление, что французский кутюрье объявляет конкурс (кастинг, как сказали бы сегодня) на три места манекенщиц в его доме моды в Париже. Контракт предполагалось подписать на год. Успех превзошёл все ожидания – на объявление откликнулось более пятисот девушек! Так что количество мест немного решили расширить, до шести. Спортивные длинноногие американки как нельзя лучше соответствовали представлениям Пату о новой женщине, для которой он творил, и он сам приехал в Нью-Йорк, чтобы, вместе с редакторами журнала «Вог», провести отбор. Как вспоминала позднее Лилиан Фарли, которая успешно прошла конкурс, прежде всего французский модельер обращал внимание на ступни и щиколотки, а затем на бёдра – никаких пышных изгибов, этот силуэт уходил в прошлое! Первый же показ с их участием – пятьсот моделей продемонстрировали всего двадцать манекенщиц – имел огромный успех, в том числе, конечно же, и в США.
В 1925 году он выпустил свои первые ароматы, причём каждый из них предназначался женщинам с определённым цветом волос – блондинкам, брюнеткам и рыжеволосым. В 1929 году вышел «Le Sien» («Лё сьен») – первый аромат, предназначенный одновременно и для мужчин и для женщин. А в 1931 году появился один из, наверное, самых известных ароматов дома Пату, «Joy» («Джой»), который с момента появления рекламировали как самые дорогие духи в мире (для производства всего одной унции (28,6 г) требовалось 10 600 цветков жасмина и 336 роз).
К концу 1920-х Жан Пату стал одним из самых известных и влиятельных французских дизайнеров, соперничать с которым могла – и делала это более чем успешно – Габриэль Шанель. И это соперничество в какой-то мере подстёгивало творчество обоих, а ещё, как порой отмечают историки костюма, с современной точки зрения между этими двумя прекрасными дизайнерами было много общего. Быть может, это ощущали и они сами? И постоянно подчёркивали разницу в своих подходах, в результатах своей работы именно потому, что ощущали – они играют на одном поле?…
Пату, как и Шанель, полагал, что одежда должна быть и красивой, и функциональной одновременно. Его силуэты были простыми, простым был и крой, однако много внимания уделялось ткани, цветам, отделке. В каждой коллекции было минимум два новых цвета, и, экспериментируя с окраской материи, Пату удавалось добиться удивительно красивых, необычных оттенков, которые затем копировались его подражателями. Декоративная отстрочка, вышивка и прочие детали делали его модели изящными, несмотря на кажущуюся простоту. Кроме того, многие его спортивные модели делались с помощью вязальных машин, что, с одной стороны, оживило соответствующее производство, с другой, оказалось очень выгодным с экономической точки зрения.
В 1929 году Пату произвёл очередную мини-революцию – завысил талию (последние годы она была заниженной) и удлинил юбки почти до пола. Свидетели рассказывали, что модельер всё время первого показа оставался в своём кабинете и волновался куда сильнее обычного, ведь то, что он предложил на этот раз, резко отличалось от «мальчишеского» стиля последнего десятилетия. Как примет это публика? А публика смотрела на моделей в новых нарядах и незаметно для себя самих натягивала свои укороченные юбки на колени, как бы пытаясь их скрыть… Пату выиграл! И новый силуэт был немедленно подхвачен остальными модельерами, в том числе и Шанель. А ещё Пату предложил – в виде альтернативы маленькому чёрному платью от Шанель, которое терпеть не мог за излишнюю простоту, особенно когда его использовали в качестве вечернего наряда – белое длинное вечернее платье из атласа, скроенное по косой. Так рождалась мода 1930-х годов…
Однако это десятилетие оказалось для его дома отнюдь не таким успешным, как 1920-е. Грянула Великая депрессия, что не могло повлиять и на такую важную составляющую жизни общества, как мода. Финансово Пату был всё ещё независим, хотя, конечно, то, что США перестали закупать одежду на европейском рынке, не могло не сказаться на его доходах. Дело было не в этом. Мода стремительно менялась – любовь Пату к эффектной простоте оказалась внезапно ненужной. Через это проходил не только он, а многие его знаменитые коллеги, в том числе и Габриэль Шанель, и Жанна Ланвен…
В 1936 году Жана Пату не стало – ему было всего пятьдесят шесть, совсем немного. Считается, что причиной смерти стал апоплексический удар. Как сказал муж его сестры, «у него просто больше не было сил»…
Пату никогда не был женат, несмотря на многочисленные романы. Один из его биографов писал: «Возможно, именно потому, что Пату не был тесно связан с одной-единственной женщиной, это и позволяло ему смотреть на женщин объективно, однако с симпатией, и благодаря этому создавать, причём с очевидной чуткостью, одежду, в которой чувствовался новый дух свободы, и которая вместе с тем казалась мужчинам привлекательной». А если предстояло бы назвать главную женщину в его жизни, то это была бы не очередная возлюбленная, а та, которая была с ним с самого начала и до самого конца, его муза, его помощница, его сестра – Мадлен Пату, в замужестве Барбас. И она, и её муж Раймон в течение всей карьеры Пату были рядом с ним, работали, и именно они позволили его дому моды удержаться на плаву, когда не стало его основателя.
Среди дизайнеров, которых впоследствии приглашали работать туда, были и Марк Боан, который потом возглавит дом моды Кристиана Диора, и Карл Лагерфельд, и по сей день работающий в доме Габриэль Шанель, и Кристиан Лакруа… Не говоря уже о других, не менее известных, которые начинали там свою карьеру – скажем, Жан-Поль Готье.
Теперь имя Жана Пату известно в основном благодаря парфюмерии – знаменитый «Joy» даже был назван в 2000 году «Ароматом века» (среди его соперников был, разумеется, и не менее знаменитый аромат «Шанель № 5»), выходят и новые, тоже пользующиеся популярностью. А вот заслуги Пату перед миром моды оказались почти забытыми…
Нина Риччи
(1883–1970)
В отличие от своих знаменитых коллег, Габриэль Шанель и Эльзы Скьяпарелли, она не была новатором. Нет. Она просто старалась делать женщин безупречно женственными, а разве этого мало? А её дом моды в результате оказался одним из немногих, возникших в ту эпоху и существующих по сей день.
Мария Аделанд Ньелли, которую в семье обычно называли «Ниной», родилась в Турине, в 1883 году. Её отец был сапожником, и вскоре после рождения Нины он перебрался в Монте-Карло, надеясь, что в этом популярном месте дела его пойдут лучше, чем в родном городе. Когда девочке было пять лет, семья перебралась во Флоренцию, а, прожив там семь лет – ещё дальше, во Францию, так как отец скончался, и Нине и её близким пришлось самим о себе заботиться.
Нину устроили в ателье портнихи, когда ей не было ещё тринадцати лет, но для девочек из бедных семей было обычным делом начинать работать в этом возрасте, и даже раньше, а Нина уже в десять шила отличные платья для своих кукол. Она училась, работала, помогала матери в галантерейном магазине, а вскоре смогла устроиться и в небольшой дом моды. Аккуратная, исполнительная, с отличными способностями к швейному делу, Нина быстро поднималась от одной должности к другой – так, она стала главной мастерицей, когда ей было всего восемнадцать лет, а в двадцать уже была полностью ответственна за эскизы, по которым создавались наряды.
В 1904 году Нина, которой как раз исполнился двадцать один год, вышла замуж. Её избранником был соотечественник-итальянец, ювелир Луиджи Риччи. Вскоре у них родился сын Роберт, и именно ему, а не мужу было суждено стать настоящей поддержкой Нине. Брак вскоре распался, Роберт, разумеется, остался с Ниной, а ещё у неё осталась фамилия супруга, так что в историю моды она войдёт под именем «Нины Риччи».
Нина Риччи
В 1908 году она начала работать в доме моды «Раффен», и оставалась там в течение целых двадцати лет, став со временем одной из совладелиц. Своему сыну она смогла обеспечить достаток, как и мечтала когда-то, хотя для этого ей приходилось очень много работать. Однако усилия были вознаграждены – Нина Риччи стала вполне состоятельной дамой. И когда в конце 1920-х дом моды пришлось закрыть из-за финансовых проблем – то же происходило и со многими другими домами в то время – Нина собиралась на этом остановиться. В конце концов, она была уже немолода.
Зато Роберт был молод, полон сил и энергии, и он полагал, что матери, с её талантом, ещё рано на покой. И ему удалось уговорить её открыть собственный дом моды. В 1932 году, когда Нине было уже сорок девять лет, открылся дом «Нина Риччи». Кто сказал, что в таком возрасте поздно начинать собственное дело?…
Как и многие из её замечательных коллег, Нина Риччи работала методом наколки, драпируя и подкалывая ткань прямо на манекенщице. Её модели были воплощением не вызывающей, знающей себе цену спокойной женственности. Безупречный крой, сдержанная расцветка, потрясающее внимание к деталям – всё это отличало их и заставляло всё новых и новых клиенток стучаться в двери нового дома моды. Нина старалась, чтобы абсолютно всё в её нарядах, от формы декольте до длины юбки, от защипов и складок до расцветки, подчёркивало женскую красоту. Она использовала высококлассные материалы, изящную отделку, добивалась идеального силуэта и гармоничной цветовой гаммы. Стиль Нины можно, вероятно, охарактеризовать как «сдержанную элегантность», и одним из её любимых высказываний было такое: «Быть элегантной всегда – это легко!» С помощью Нины Риччи – несомненно, легко.
Ну и ещё одна, немаловажная деталь. Она ценила свою работу в достаточной мере, однако цены у неё всё равно были в два, а порой и три раза ниже, чем у коллег, – в конце концов, это были нелёгкие времена, Великая депрессия только-только осталась позади.
Что ж, именно такой подход оказался востребованным женщинами той эпохи. В то время, в 1930-х, многие дома моды закрывались, а у «Нины Риччи» дела шли всё лучше и лучше. Через семь лет число её сотрудников увеличилось в десять раз и достигло 450, компания занимала теперь три здания. Всей деловой стороной занимался Роберт, оставляя на долю матери то, что она умела лучше всего – делать женщин элегантными.
А в 1940-х годах к продукции дома добавилось то, что прославит его не только во Франции, а и во всём мире – ароматы. Выпущенный в 1945 году «Coeur de Joie» имел большой успех, а последовавший за ним «L’Air du Temps» стал классикой и радует нас и сегодня. Нина отошла от дел в 1950-х, а Роберт продолжал развивать их общее детище, и с большим успехом.
«Королевы», как её называли сотрудники, не стало в 1970 году. Но дом моды с её именем по-прежнему существует, хотя известен он сейчас в основном благодаря парфюмерии, а не одежде. Быть элегантной на самом деле не так легко, когда Нины Риччи нет рядом…
Габриэль Шанель
(1883–1971)
Она родилась в XIX веке, стала одним из самых известных и влиятельных дизайнеров XX века, и сегодня, в веке XXI, имя её столь же знаменито. Через несколько лет её дом моды отпразднует столетний юбилей, а стиль, который она предложила много лет назад, всё так же узнаваем и любим. Да, гениальность её заключается не в том, что она была мастером кроя и отделки. Она – мало кем превзойдённый мастер стиля…
Коко Шанель
О Габриэль «Коко» Шанель написано бесчисленное множество статей и огромное количество книг. Её биографам приходилось нелегко, поскольку, как однажды сказала Коко, «я придумала свою жизнь». Что-то она скрывала, что-то изменяла немного, что-то полностью, что-то приукрашивала – особенно это касается её детства и юности. Так что каждый раз, читая очередную версию, нужно помнить, что это вовсе не обязательно, как говорится, истина в последней инстанции. Что ж, человек, способный настолько изменить стиль одежды и стиль жизни, имеет право изменить по собственному вкусу и свою биографию, если считает это нужным. «Люди, имеющие легенду – сами по себе легенда», – говорила она. Шанель давно ею стала, во всех смыслах, а у каждой легенды есть свои варианты… И про неё написано так много, что мы остановимся только на самых главных моментах.
Она родилась в Сомюре, в 1883 году (а не в 1893, как утверждала – но кому из женщин не хочется казаться моложе?). Отца звали Анри Шанель, мать – Эжени-Жанн Деволль, и поженились они, только когда Габриэль было уже больше года. Родители занимались уличной торговлей, жили довольно бедно, и брак этот счастливым, судя по всему, не был. Мать умерла, когда девочке было всего двенадцать лет, и отец навсегда оставил семью, отправив сыновей работать, а трёх дочерей, в том числе и Габриэль, в монастырский приют. Там она и оставалась до 1900 года. Впоследствии Шанель рассказывала, что провела эти годы у своих тёток, стесняясь своего приютского прошлого… Затем последовал город Мулен, где она жила в пансионе, тоже благотворительном, и где ей предложили место в магазине нижнего белья. По вечерам она пела в местном кабаре и, по всей видимости, именно тогда и получила своё прозвище «Коко», из-за одной песни, которую она любила и часто исполняла.
Что же было дальше? Многие из её биографов пишут о том, что молодость Шанель провела, будучи фактически «дамой полусвета» – женщиной, которая получала основную поддержку, в том числе и материальную, от своих возлюбленных, и что именно деньги и связи этих мужчин и помогли ей настолько быстро открыть своё дело, бурно развивать карьеру, и подниматься всё выше и выше по ступенькам социальной лестницы. Безусловно, если бы у неё не было врождённого таланта, никакая поддержка не позволила бы Шанель оставаться на плаву, во всяком случае, долго, но если бы не она, то таланту пришлось бы пробивать себе дорогу куда дольше. Коко Шанель вошла в историю моды как «Мадемуазель», она так никогда и не вышла замуж. Мужчин же в её жизни всегда было немало, а тогда, в молодости, каждый из них становился не просто источником дохода, о нет, это было бы слишком примитивно и пошло; они помогали ей, вдохновляли её, она дарила им себя, а они ей – себя, и недаром считается, что именно мужская мода стала источником вдохновения для элегантного стиля, который ей предстояло сотворить. Её первым мужчиной был Этьен Бальсан, в поместье которого она переселилась и начала там делать и продавать шляпы – подругам друзей Этьена нравились её простые, но милые соломенные шляпки, и они начали заказывать их Коко. Когда Этьен переселился в Париж, она последовала за ним туда и открыла шляпную мастерскую прямо в его квартире. Вскоре она повстречала Артура Кейпела, по прозвищу Бой – о замужестве речь вновь не шла, но он, вместе с Этьеном, помог ей открыть своё шляпное ателье, а в 1913 году и магазин в Довилле, где она начала продавать и одежду.
Легенда гласила: «Однажды я надела мужской свитер, просто так, потому что мне стало холодно». Она подвязала его то ли платком, то ли шарфом – так родилось её первое платье из джерси. Джерси, которое тогда женщины не носили. Как писал один из биографов Шанель, который был близко с ней знаком, «её гениальная идея заключалась в том, чтобы трансформировать английскую мужскую моду в женскую. Причём, как она уже это проделала со шляпами, с таким вкусом, который исключал малейший намёк на двусмысленность. Она преображала всё, к чему прикасалась. Жакеты, блузки с запонками, галстуки – всё, что она заимствовала у мужчин, благодаря ей превращалось в ультраженственное». В 1915 году она открыла в Биаррице ещё одно ателье, а год спустя представила там свою первую коллекцию, которая имела большой успех, – пресловутый свитер в комплекте с юбкой в складку, костюмы из джерси цвета хаки, жакет которых был сделан по образу военного мундира, платья из джерси тёмно-синего и серого цвета, и т. д.
В 1919 году Шанель перенесла свой дом моды на рю де Камбон – улицу, которая с тех пор ассоциируется с её именем. Она вела активную светскую жизнь, её новым возлюбленным сначала стал великий князь Дмитрий Павлович Романов, двоюродный брат Николая II, затем – герцог Вестминстерский; она знакомилась с людьми, которым суждено было войти в историю, – от Пабло Пикассо до Сергея Дягилева, от Жана Кокто до Игоря Стравинского. И посвящала себя моде.
1920-е были десятилетием Шанель, которая, вместе с Жаном Пату, сделала многое для того, чтобы упростить женскую одежду. Она делала её более удобной и… более маскулинной. «Женщин больше нет. Всё, что осталось – это мальчишки, которых создаёт Шанель», – писал один из тогдашних денди. Свитера, короткие юбки, платья с заниженной талией, маленькие шляпки… Чёрный цвет долгое время считался в основном траурным, а Шанель сделала его модным, сочетание же чёрного и белого она считала «идеально гармоничным». Она ввела в моду загар, который стал признаком не того, что человек много работает на открытом воздухе, а того, что много на этом воздухе отдыхает. Заимствования из мужской моды продолжались – бриджи и брюки (она их охотно носила, но при этом не выпускала брючных костюмов), блейзеры и свитера – строгих цветов, из «мужских» тканей вроде твида и джерси, они становились воплощением новой, освобождённой от оков корсетов и оборок женственности. Костюм от Шанель, состоявший из двух или трёх предметов, с блузкой, сшитой из той же ткани, из которой сделана подкладка костюма, элегантный и очень удобный, станет классикой. Впоследствии она говорила: «Я против моды, которая быстро проходит. Это у меня мужская черта. Не могу видеть, как выбрасывают одежду, потому что пришла весна». И ещё: «Женщины хотят меняться. Они не правы. Я за счастье. А счастье в постоянстве, и в том, чтобы не изменяться». «Маленькое чёрное платье», созданное для того, чтобы женщина могла надевать его и днём, и вечером, и в качестве повседневной, и нарядной одежды, до сих пор является почти неотъемлемой частью женского гардероба. Да, Шанель предлагала стиль, основа которого не менялась и при этом оставалась востребованной.
1930-е тоже прошли под знаком Шанель – к тому времени число её сотрудников превысило четыре тысячи человек, и в год выпускалось лишь немногим менее тридцати тысяч платьев. Костюмы, пальто, платья, прекрасная костюмная бижутерия, которую она сделала популярной и которая своей броской роскошью оттеняла элегантную, скромную простоту нарядов, великолепные ароматы… Знаменитый аромат «Шанель № 5» вышел ещё в 1922 году, и духи от Шанель стали такой же неотъемлемой частью образа женщины, которая следовала за модой, как и её костюмы и аксессуары.
Вторая мировая война стала тяжёлым испытанием для множества людей. Свой дом моды Шанель была вынуждена закрыть и оставила только бутик, в котором продавались аксессуары и ароматы. У неё появился очередной возлюбленный, немецкий офицер Ганс Гюнтер фон Динклаге, и отношения с нацистами – как личные, так и деловые (есть даже версия, что она была немецким информатором) – обошлись ей дорого. В 1945 году, побывав некоторое время под стражей за связи с немцами, она переехала в Швейцарию и вернулась обратно только почти пятнадцать лет спустя – в 1954-м.
Как верно было замечено одним из её биографов, если бы её карьера закончилась в 1939 году и она не попробовала бы вернуться в моду снова, то мы сейчас помнили бы Шанель только как одного из дизайнеров эпохи между двумя мировыми войнами. А возвращение и новая волна успеха были чудом. Например, её сопернице 1930-х годов, экстравагантной Эльзе Скьяпарелли это не удалось, а Шанель выстояла. Её первая послевоенная коллекция – заметим, мадемуазель Шанель было тогда уже за семьдесят лет! – не имела успеха, и французская пресса презрительно писала о «призраках её платьев 1930-х годов», но Шанель не сдавалась никогда, даже если её загоняли в угол. Стиль Диора, Баленсиаги и других кутюрье, царивших тогда в моде, она с негодованием отвергала и заявляла, что раз уже однажды «освободила женщин» от одежды, которая их сковывала, то теперь «сделает это снова». Можно сказать, что все элементы стиля Шанель зародились ещё до войны, но только теперь она собрала их в единое, эффектное целое. Европа ещё сопротивлялась, но Америка, где удобную одежду ценили больше, пала почти сразу. И к тому времени, как вышла её третья коллекция, журнал «Лайф» писал: «Шанель создаёт нечто большее, чем моду, она совершает революцию».
Её костюмы, её аксессуары и бижутерия, её сумочки и духи – всё становилось классикой. А сама она – иконой, модной иконой, иконой стиля. Её секрет был не просто в том, что вещи, которые она предлагала, были удобными или элегантными, а в том, что элегантность была… «повседневной». Шанель изобрела «повседневный шик», как говорила впоследствии знаменитая модель Инес де ла Фрессанж. При этом Коко Шанель считала, что «элегантность не в том, чтобы надеть новое платье. Элегантна, потому что элегантна, новое платье тут ни при чём. Можно быть элегантной и в юбке, и в хорошо подобранной фуфайке. Было бы несчастьем, если бы надо было одеваться у Шанель, чтобы быть элегантной. Это так ограничивает!»
Шли годы, Шанель старела, и постепенно её стиль стал ассоциироваться с дамами зрелыми. Её не стало в 1971 году, и во многом молодому Карлу Лагерфельду, который пришёл в этот дом моды в 1983 году, мы обязаны тем, что он вдохнул в него новую жизнь и молодое поколение тоже увидело прелесть Шанель.
Можно ли считать, что созданный ею стиль «вечен»? Она говорила: «Шанель не выходит из моды. Стиль продолжает существовать, пока он соответствует своей эпохе. Если возникает несоответствие между модой и духом времени, всегда проигрывает мода». Так что знаменитый стиль будет продолжать существовать, пока мы будем в нём нуждаться.
Мэгги Руфф
(1896–1971)
В чём состоит истинная элегантность? В том, чтобы во всех ситуациях быть одетой уместно и к лицу. Казалось бы, просто – но в то же время необыкновенно сложно. Именно так полагала Мэгги Руфф, один из самых известных модельеров 1930-1940-х годов, автор книги «Философия элегантности», всю свою карьеру посвятившая созданию лаконичных, но очень женственных образов. И безупречно элегантных!
Маргарита Безансон де Вагнер родилась в Париже, в 1896 году. Её родители были тесно связаны с модой. В год её рождения барон Кристоф Дреколль, бельгиец по происхождению, открыл в Вене модный салон, в котором стали одеваться сливки венского высшего общества, включая дам императорского двора, а в 1902 году открылся филиал в Париже. Мадам Безансон де Вагнер стала главным дизайнером, её супруг занимался финансовыми вопросами, а позднее они возглавили парижский дом Дреколль.
Так что мир модного салона с его эскизами костюмов, ворохами тканей, изысканными нарядами и требовательными клиентами был для Маргарет родным – там она фактически и росла, а платья для своих куколок шила с трёх лет; и неудивительно, что уже в шестнадцать она присоединилась к родителям. В 1920 году, когда ей было всего двадцать четыре, она стала директором салона, но затем пути дома Дреколль и Маргарет разошлись. В 1929 году было официально объявлено о банкротстве популярного салона – увы, не все клиенты, заказывавшие дорогие наряды, могли их оплатить; чтобы сохранить имя, дому Дреколль пришлось объединиться с другим модным домом, а Маргарет, вместе с мужем Пьером, решила отделиться.
Мэгги Руфф
Так возник дом моды «Мэгги Руфф». Как в своё время отец Маргарет занимался финансовой стороной дела, в то время как его супруга посвящала себя творчеству, так теперь поделили обязанности и Пьер с Маргарет (кстати, фамилию мужа она брать не стала, оставшись Безан-сон де Вагнер, – примечательно, что одна из их двух дочерей тоже не стала менять фамилию после замужества, и была известна как Анна-Мари Безансон де Вагнер).
К тому времени Мэгги была уже опытным модельером со своими представлениями о том, в каком направлении развивается мода и что она сама может в неё привнести. Как полагала Мэгги, новизна без вкуса – это просто эксцентричность, а вот шик – это новизна плюс вкус. Она стремилась к лаконичности, к тому, чтобы выбрать для каждого создаваемого ею наряда одну определённую точку и подчеркнуть именно её, не нагромождая детали и отделку. Если у вечернего платья была сложная драпированная юбка, то лиф и рукава были простыми, а у платьев с простыми юбками могли быть пояса контрастного цвета или большие воротники. Всё дело в акцентах! Она очень любила драпированные детали – скажем, шалевый воротник со складками или складки сбоку на юбке. Порой она обращалась к моде предыдущих эпох – пышные рукава-жиго, или драпировки сзади на юбке, напоминающие о турнюре, или завышенные талии в вечерних платьях… То асимметричный вырез на платье, то контрастные пояса, то броши или шёлковые цветы или необычные пуговицы, то контрастные сочетания цветов и фактур, то стёганный вручную жакет (Мэгги часто использовала технику «трапунто», стёганые, с набивкой, объёмные узоры на ткани), то необычный крой – её модели всегда были интересными, своеобразными, но при этом оставались роскошно-сдержанными. Всё было сбалансировано, всё было в меру.
Вечерние наряды, повседневные костюмы, верхняя одежда от Мэгги Руфф – всё это пользовалось большой популярностью поначалу во Франции, а вслед за тем – и в других странах. В 1937 году открылся филиал в Лондоне, в 1938-м она написала первую из трёх своих книг.
С началом Второй мировой войны её дом не прекратил свою деятельность. И в оккупированном немецкими войсками Париже она писала вторую книгу о философии элегантности. Странное и неуместное, как сочли многие, время для рассуждений на подобные темы, но сама Мэгги считала, что как раз наоборот – в тяжёлое время можно и нужно стремиться к красоте…
Люди стремились – когда в феврале того же 1942 года Мэгги собралась показывать свою новую коллекцию, то собрались такие толпы, что некоторые постоянные клиенты и друзья даже не смогли попасть внутрь – пришлось извиняться перед ними и обещать, что коллекцию буду показывать каждый день.
В августе вышла замуж за Жака Бордо её дочь Анна-Мари, которая и станет продолжательницей дела матери (другая дочь к тому времени была уже замужем за виконтом Д’Анкур). И несмотря на пресловутые «тяжёлые времена», свадьбу постарались отпраздновать красиво – конечно, на невесте было платье, сшитое в доме «Мэгги Руфф», из вышитого батиста и органзы – пышная юбка, но строгий закрытый лиф с воротником-стойкой, застёгивавшийся впереди на маленькие пуговицы. Сама же Мэгги, эффектная стройная женщина в свои сорок шесть, была в огромной шляпе с вуалью; это был броский роскошный аксессуар, но известный кутюрье умела правильно расставить акценты, и в сочетании со светлым длинным строгим жакетом и длинной узкой юбкой она выглядела чрезвычайно элегантно. Куда там жёнам нуворишей, сколачивавших состояния на чёрном рынке, которые в основном и были клиентами парижских модных домов в годы войны…
После войны Мэгги продолжала работать. Она начала активно использовать в своих коллекциях меха, начав сотрудничество с одним из известных меховщиков, придумывала роскошные вечерние платья, по которым так изголодались измученные войной женщины, продолжала выпускать духи, что начала делать ещё в 1930-е, словом, была очень активна.
Но в 1948 году она всё же решила уйти на покой, передав дом другим людям, в частности, дочери Анне-Мари, которая тоже стала модельером. И в течение 1950-1960-х дом Мэгги Руфф продолжал существовать, хотя теперь ему приходилось только следовать за модой, а не создавать её самому – Анне-Мари пришлось потрудиться, прежде чем она нашла свой собственный стиль. Особенно сложно стало в 1960-е – там сменилось несколько дизайнеров, предпринимались попытки выпускать линии готовой одежды, ориентироваться, как теперь было принято, на молодёжь. Но фирменным почерком дома Мэгги Руфф всегда была элегантность…
Самой же Мэгги, как оказалось, было бы слишком скучно вообще не работать, поэтому она написала ещё одну книгу, выступила в роли художника по костюмам в нескольких фильмах и продолжала оставаться женщиной, к чьему мнению прислушивались – Мэгги стала кавалером ордена Почётного легиона.
Она успела увидеть, как в 1965 году дом моды «Мэгги Руфф» закрыл свои двери. Пережила она своё любимое детище на шесть лет и умерла в 1971 году.
Хэтти Карнеги
(1889–1956)
Должен ли человек, стоящий во главе целой модной империи, человек, чей вкус в течение нескольких десятков лет влиял на стиль американских женщин, человек, чьё имя войдёт в историю моды, уметь шить? Пример Хэтти Карнеги показывает, что вовсе не обязательно. Она не была дизайнером, а вот творцом моды – была. Её талант заключался в безупречном вкусе, в умении выбрать лучшее из того, что делали другие, и донести это до окружающих.
Генриэтта Хелен Каненгайзер родилась в 1886 году в Вене, в еврейской семье. Отец, Исаак Каненгайзер, был портным. Увы, из-за ограничений, накладываемых тогда на евреев, он далеко не всегда и не везде мог работать, поэтому семья едва сводила концы с концами. Маленькая Генриэтта, обожавшая отца, очень интересовалась его работой, которую тот часто был вынужден брать на дом. Правда, она не могла понять, почему ему приходится шить только мужские костюмы. Они такие скучные! Вот делать нарядные женские платья было бы куда интереснее. Одним из самых любимых детских воспоминаний уже знаменитой Хэтти Карнеги станет сюрприз от отца на один из дней рождения – он сшил одинаковые розовые платьица для дочки и для её любимой куклы.
Хэтти Карнеги
Возможно, семья так никуда бы и не уехала, если бы в их доме не случился пожар. Будучи и без того достаточно бедными, теперь они лишились почти всего. И, поняв, что снова встать на ноги здесь, в Австрии, им вряд ли удастся, они, как и многие другие, решили перебраться в США (уже на корабле оказалось, что мать, Ханна (Хелен) беременна седьмым ребёнком). Будущая законодательница американской моды отправилась туда, имея в своём скудном багаже всего три платья. Согласно легенде, именно тогда, во время длительного морского путешествия, и родился её псевдоним. Девочка, полная любопытства, расспрашивала, пока ещё на ломаном английском, и пассажиров, и команду корабля о жизни в Америке. А одного, с виду преуспевающего господина, спросила, кто самый богатый человек в этой стране. И тот, подумав, назвал имя известного предпринимателя, Эндрю Карнеги. «Моя фамилия тоже будет Карнеги», – решила Генриэтта.
Они поселились в Нью-Йорке, в Нижнем Истсайде, Исаак вскоре нашёл работу по специальности. А Генриэтте, которая была ещё подростком, тоже, как и её старшему брату, пришлось пойти работать. Пока она ещё плохо говорила по-английски, это была самая, что называется, неквалифицированная работа, именно такая, какую могла получить бедная еврейская девчонка, например, мытьё полов. Родители тем не менее настаивали, чтобы она учила язык и историю их новой родины, и порой она так и засыпала, с книгой в руках. А через некоторое время Хэтти смогла получить работу, которая была уже гораздо ближе к тому, о чём она мечтала – это было место в одном из крупных известных универмагов, чем родители очень гордились. Но Хэтти, как её стали называть на работе, хотелось большего – например, открыть собственное дело.
На работе она познакомилась с молодым человеком, они с Джоном влюбились друг в друга, но браки в еврейских семьях в то время заключались по сговору, и родители сообщили, что уже выбрали для неё жениха. И тут Исаак Каненгайзер внезапно скончался… Уважая волю отца, Хэтти вышла замуж за выбранного им жениха, а её любимый, Джон Цанфт, поступил на военную службу. Семейная жизнь с избранником родителей, Фердинандом, не сложилась – через несколько лет они расстались, потом несколько раз сходились и снова расходились, и годы спустя, наконец, развелись окончательно, при этом, правда, оставшись близкими друзьями (к тому времени у Хэтти уже было собственное дело, и, согласно тогдашним законам, муж имел право отобрать свою часть, но, конечно, Фердинанд благородно не стал этого делать). Забегая вперёд, скажем, что с Джоном они впоследствии всё-таки поженились, хотя произошло это уже только в 1928 году.
Вскоре после первого расставания с мужем Хэтти сделала первую же попытку открыть собственное дело и, будучи ещё совсем молоденькой – девятнадцати лет – наивной девушкой, недавней эмигранткой, потерпела неудачу. Человек, с которым она познакомилась и который завоевал её доверие тем, что, как оказалось, многое знал об их с Джоном отношениях, предложил ей совместно открыть магазин. Хэтти сняла со счёта в банке все свои сбережения и, доверяя «партнёру», ничего не стала фиксировать в документах. А он скрылся со всеми деньгами… Это было серьёзным ударом, но она не собиралась сдаваться – вернулась обратно на работу в универмаг, снова стала откладывать деньги, и через четыре года попробовала снова.
В 1909 году Хэтти, вместе со своей близкой подругой Розой Рот, открыла небольшой магазин, который они назвали «Рот-Карнеги – дамские шляпы». Девушки потратили на него все сбережения, но и их не хватило бы, если бы их знакомые не согласились сдать им три комнаты за невысокую арендную плату. Район был совершенно не престижным, но им было всё равно. Рози шила платья, Хэтти делала шляпки (этим она занималась ещё в детстве, делая шляпки для матери, а потом временами подрабатывала этим в Нью-Йорке), а ещё вела все дела магазина, работала продавщицей и, заодно, манекенщицей.
Как ни странно, успех пришёл очень быстро – быть может, потому что к тому времени у Хэтти был уже многолетний опыт работы, знакомства, которыми она обзавелась во время работы в престижном универмаге, и… талант! Ещё будучи подростком и ничего, казалось бы, из себя не представляя, она, глядя на витрину с чёрным, расшитым бисером вечерним платьем подсказала, что оно лучше смотрелось бы с белыми меховыми манжетами и воротником. И платье, когда к нему добавили эти детали, стало гораздо лучше продаваться! У Хэтти Карнеги оказалось отличное чутьё.
Партнёрство Хэтти и Рози продолжалось тринадцать лет. Дела магазина шли неплохо, через несколько лет они смогли перебраться в более подходящее для модного магазина место, и Рози это полностью устраивало, а вот Хэтти хотелось большего. И когда Рози, которая была достаточно талантливым дизайнером и хотела полностью отдать себя моделированию одежды, а не заниматься магазином, пригласили в другое место, посвятить себя исключительно шитью, она согласилась. А Хэтти с радостью выкупила у Рози её долю, чтобы стать полновластной хозяйкой и далее вести дела так, как она сама считает нужным. Рози при этом настаивала, чтобы её имя продолжало сохраняться на вывеске, пока Хэтти не выплатит ей всю сумму, что должно было занять немало времени, но уже через два месяца Хэтти не выдержала и изменила название на «Хэтти Карнеги Инкорпорейтед» – она чувствовала, что это было уже её, и только её детище. И Рози, давний друг, не стала возражать.
В те времена главным источником вдохновения для местных модниц был, разумеется, Париж, так что Хэтти изучала парижские модели. Шить она не умела, рисовать тоже, а вот доносить до окружающих свои мысли, общаться с людьми умела очень хорошо. Так что она объясняла нанятым мастерицам, что именно хочет, а те воплощали всё это в жизнь. В 1919 году, когда Хэтти Карнеги стала хозяйкой своего дела, она в первый раз поехала в Париж, что на протяжении ближайших двадцати лет будет делать по шесть-семь раз в год! Там она покупала платья, изысканные произведения парижской Высокой моды, а в Америке либо продавала их, либо сначала переделывала, либо на их основе создавала что-то своё. Так поступали многие, вся американская мода базировалась на французской, но вкус и чутьё Хэтти позволяли ей выбирать только лучшее из лучшего, а внимание к деталям позволяло внести дополнительную изюминку. Так что клиентов с каждым годом становилось всё больше, и среди них постепенно появлялось всё больше представительниц высшего света Америки, чьи высокие требования Хэтти Карнеги могла удовлетворить.
Кроме того, она стала приглашать на работу молодых талантливых дизайнеров, которые, проработав у неё какое-то время, потом, как птенцы из гнезда, выпархивали на свободу и создавали собственные дома моды, многие из которых приобрели широкую известность. В сущности, американская мода в немалой степени благодарна Хэтти Карнеги именно за это. Среди её ассистентов в своё время были Норман Норелл, Клер Маккарделл, Джеймс Галанос и другие.
