Читать онлайн Мост бесплатно

Все книги автора: Ася Михеева

Цвет текста

Цвет фона

Шрифт

Иллюстрации Дарьи «Kilgarra» Гурьевой

В оформлении обложки использована иллюстрация Алисы Плис

* * *

«Мир «Моста» органично сплавляет фэнтези с твердой фантастикой, суровость скандинавской саги с романтикой гриновских городов. Самая увлекательная среди умных книг и самая умная среди увлекательных, с неожиданными гендерными перевертышами, головоломными сюжетными твистами и нежностью ко всем ревущим зверям вашего подсознания».
Майя Ставитская, колумнист LIVELIB

«Инициация в индейских племенах была обычаем жестоким; но только пройдя через боль, непонимание и растерянность ребенок становится взрослым. Книга Аси Михеевой жестока к читателю, автор ничего не разжевывает и не поясняет, с первых страниц отсекая ленивых умом и бедных воображением. Зато прошедших посвящение ждет небывалая награда: многомирье, многослойность, многомерность; произведение, которое нельзя поставить на полочку с ярлыком; необычайная книга, не имеющая аналогов; японский югэн в русской литературе».
Тимур Максютов, писатель

«Ася Михеева не единственная, но, пожалуй, лучшая в этико-психологической фантастике. В «Мосте» она ломает границы и наводит мосты между противоположным, а порой вроде бы несовместимыми пространствами, темами и героями. Михеева впрягает в чарующе сложный, но очень крепко и ладно сбитый сюжет приключенческое фэнтези, твердую космическую фантастику и актуальную прозу про нас про нынешних. Линий, поворотов и героев компактной трилогии хватило бы на десяток циклов. Автор в той же спокойной, убедительной манере превращает читателя в соавтора, которому интересно самому додумать подробности или поразмышлять над книгой. Она того стоит».
Шамиль Идиатуллин, писатель

I
Родители королей

– Знаешь, отец, мы все уже столько раз проговорили… Но мне как-то не по себе.

Отец отставляет чашу и задумчиво стучит худыми старческими пальцами по столу.

– Тебя смущает то, что ты вынужден создавать женщине проблемы? Толкать ее в беды, вместо того чтобы пронести через них на руках?

Сын отворачивается, чтобы подумать, затем медленно кивает.

– А как еще ты можешь дать ей понять, что ее ждет, – мягко говорит отец, – если она испугается… или не справится… Она ничего не потеряет. Вернется туда, где она сейчас.

Отец молчит, внимательно глядя на сына.

– Или тебя пугает именно такая возможность?

Сын криво улыбается и встает.

– Пора. Когда-нибудь надо начинать.

– И что же будет первым? Любовь? Материнство?.. – спрашивает отец.

– Честь, – отвечает сын.

1. Ускорение

С моей точки зрения, началом этой, еще неоконченной, истории является Мирей. Если бы не ее застарелое одиночество, незаметно перешедшее в остервенелость, возможно, ничего бы и не было. И двадцать шесть детей Петеана Навигена по-прежнему спали бы в щели каменного подвала, свернувшись единым комком плоти, и в Городе над Мостами по-прежнему правил бы узурпатор; но тридцатипятилетняя женщина, прекрасная, как певица, по имени которой я ее зову, была одинока. А это, само собой, никогда просто так не кончается, что бы ни говорила нам статистика, лживая, как и положено любой науке, служащей посторонним интересам.

А мы работали – и, надо сказать, работали неплохо. Непосредственное начальство только и знало поднимать планку средних норм, склад отпускал, бухгалтерия считала, курьеры успевали с бумагами, а грузовой отдел – с товаром. Нет, понятно, что без накладок не обходилось. Но мы решали текущие проблемы играючи, потому что мы были командой, и любое подразделение нашего филиала могло спокойно договориться с другим, а все вместе – с головным офисом. Исключением была служба инспекции склада. А точнее, представитель этой службы по нашему городу. А точнее – Мирей.

Я младше ее на три года и тоже на тот момент одинока, почему смотреть на нее и слушать от коллег об очередном ее закидоне было просто страшно. Как становятся такими, прости господи, суками? Ведь не в один же момент?

Ну и, собственно, в тот день она приперлась на несчастный новогодский склад учитывать полугодовым учетом ровно то, что она – молчите, люди, – ровно позавчера закрыла как учтенное квартальным учетом. Я забежала к новогодским, чтобы мне поскорее погрузили все, что должно было быть отгружено еще в первый день предыдущего учета, увидела ее в коридоре, и меня затрясло. Если Мирей опять здесь – все, конец складу еще на неделю. Клиент меня уроет и, натурально, будет прав.

Она шла, надменно закинув голову, по скромному беленому коридору мне навстречу. Свет из окна у меня за спиной падал на бледное лицо под гладкой французской челкой и играл на пачке распечаток, прижатых к пиджаку. После того, что она наговорила мне и моим ребятам на предыдущей проверке, здороваться не приходилось и думать – поняв, что недостачи на базе отсутствуют как класс, Мирей додумалась обвинить нас в подделке документов – вроде как «слишком чисто». Ну а после того как я отъехалась по ней и ее «сомнительному профессионализму» всей тяжестью скорпионьего ехидства, понятно было, что и она со мной вряд ли поздоровается.

Мы встретились глазами за два шага до того, как столкнуться, и решение проблемы случилось само собой. Это было похоже на то, как человек решается на убийство – иногда желание освободиться от нарастающего идиотизма становится настолько сильным, что о последствиях уже не думаешь.

Я схватила Мирей за плечи, прижала к стене (шурша, посыпались мультифорки с документами) – испуганные глаза – и крепко поцеловала ее. Черт побери, – думала я, уходя в пространство ее отчаяния и недоверия, – черт побери, кто-то же однажды должен это сделать, пока нож в ее кухонном столе еще не заточен – ах, он заточен? – тем более, – если мужчина ее мечты все еще курит ганджу и пускает дым в форточку дома нелюбимой, но такой предсказуемой толстухи и не идет через большой город туда, где может встретить Мирей, – кто-то же должен упереться плечом и стать тем, кого она сможет не бояться… Почему бы не я? Если пальчик ни одного мальчика не поднимается на то, чтобы заткнуть струйку небытия, которое точится сквозь плотину по имени Мирей… Ну, значит, это будет девочкин пальчик.

Она даже пыталась вырваться. Первые пару минут. Я чувствовала вкус ее крови из рассаженной губы, мягкая сладость вишневой помады растворилась в горечи – она недавно пила кофе, настоящий вареный кофе без молока и сахара, – ее зубы столкнулись с моими и отступили, ее язык осторожно прикоснулся к моим губам.

Она поверила.

«Где ты был столько времени?» – спросили ее глаза, когда я посмотрела на нее.

«Я пробивался сквозь леса и горы, любимая, и я успел», – ответил тот, кого она видела во мне.

– Поехали домой. Забери эти бумажки, и уезжаем, – сказала я, – работа подождет до завтра.

На лицах людей, мимо которых я вела Мирей за руку, вспыхивало такое облегчение, что мне показалось: ни один из них даже не заметил помады, размазанной по нашим лицам, и известки на дорогом пиджаке Мирей. Кстати, потом оказалось, что так оно и было.

Я засунула Мирей в первое попавшееся такси – где ты живешь? – да, езжайте, только не туда, куда она сказала, а в ближайший к тому месту супермаркет, – ее трясло в кольце моих рук, не женщина, воробушек, лицо белее молока, – и вот я сую таксисту пятисотку, фиг с ней, со сдачей, заберите себе, – и вот я тащу ее за руку по непривычно полупустым переходам гипермаркета, ржаные булочки, и топленое молоко, и сыр, и пучок укропа, и карамельный пудинг, и молотый кофе, и шоколадные пирожные на утро…

Да, я буду твоим домом и твоим обетованием, черт возьми; если Господь не прислал тебе кого-либо более подходящего, пусть не ворчит, что все срастается не так, как нужно… И все, что я чувствую, это иронию берсерка в прыжке через борт вражеского драккара, и ничего, кроме свиста заносимого над головой топора. Делай, что должен.

Она действительно совершенно не умеет готовить. Она сидит, поджав ноги к подбородку, и завороженно смотрит, как я шурую вокруг плиты. Она все время зябнет – когда я не обнимаю ее. Она дуется, выгребая мои носки из-под кровати (я запихиваю их туда каждый вечер, преодолевая желание поднять и сложить в ящик со стиркой), и она гладит мою одежду, «потому что у тебя все равно так не выйдет». У нее огромные голубые глаза, робкие и полные нежности.

Да, работу ей пришлось поменять. С понижением в должности, с изрядной потерей в зарплате – но кому, скажите, нужна в бизнесе безмятежно улыбчивая женщина, склонная уступать и соглашаться?.. Но по большому счету она не потеряла по деньгам. Я покупаю еду и плачу за квартиру.

– Вот что, – говорит мне Хэм, когда я как-то забегаю в паб без Мирей, – ты позволишь мне задать от лица всей компании пару идиотских вопросов? Мне, конечно, страшно, но я человек поживший, уже не сказать, что безвременно погибну, верно?

Я невольно фыркаю.

– Ну, в крайнем случае я тебя пивом оболью.

– Идет, – быстро отвечает Хэм, – вот скажи, ты помнишь, в ту пятницу Гершеле приходил с женой?

– Да-а-а-а, – отвечаю я и невольно улыбаюсь, – какая же обалденная у него жена! Кудри, э-э-э, обводы… Глаза зеленые…

– О да. А вот теперь скажи – ты когда на нее обратила внимание?

– Как когда? Ну вот, Гершеле подходит к столу нашему и говорит, что-де вот, знакомьтесь, супруга…

– Ло, – говорит Хэм веско, – открою тебе небольшой секрет. В этот момент большинство мужиков перестали ее видеть. Объяснять надо?

Я молча качаю головой.

– Второй идиотский вопрос, – объявляет Хэм и глядит в стакан, – а твоя подруга ты знаешь куда смотрела в это время?

Я задумываюсь. Нет. Не знаю. Где она сидела, конечно, знаю – а куда смотрела?

– Так вот, Ло, она смотрела на тебя. И когда ты увидела гершелевскую женушку, то начала бледнеть. А вот когда ты попялилась в свое удовольствие, а потом встала и ушла с Джонсоном за киями, порозовела обратно.

– И что ты хочешь этим сказать?

– И ты, и твоя девочка такие же лесбиянки, как я испанский летчик, – припечатывает Хэм; – просто то, что происходит в ее голове, понять можно – она считает тебя мужиком и во всем исходит из этого. Я бы так бледнел, когда ты с Джонсоном играешь – Джонсон плечистый и развелся недавно.

Я пожимаю плечами.

– А что происходит в твоей голове, я не понимаю. И, как я вижу, ты мне тоже не объяснишь.

Молча киваю.

Я ношу ее на руках и утешаю, когда ей снятся кошмары, я встречаю ее у метро после работы. Она начала заговаривать о ребенке. Иногда – отстраненно – я понимаю, что, стоит мне задуматься о том, что же ожидает меня, ту, кем я себя всегда считала, – и я закричу. Но все это – где-то далеко, за стеной дождя, за стеклянной призмой, а берсерк все летит в прыжке, и верный топор рассекает воздух навстречу перекошенным в ужасе вражеским лицам… И будь что будет.

Мы отдыхаем в моей компании – свою она забросила с тех пор, как одна из ее подруг попыталась меня склеить. Я, натурально, засмеялась прямо той мадаме в лицо, но Мирей перепугалась всерьез и больше в те края ни ногой. У нас же все проще – и как-то подинамичнее, то одна новая физиономия, то другая, кто понравится, те задерживаются, и наших становится больше. По пятницам в пабе сдвигают три стола вместе и не сажают туда посторонних.

Герхардта привел, кажется, Джонсон, но я уже не помню. Забавный мрачноватый парень, серьезно относящийся к проигрышам в русский бильярд, особенно когда его «делает» женщина. На Хэма и Гершеле он не напрягался, а меня несколько раз звал на «еще раз» в надежде отыграться. Мирей уехала на три недели к матери (и, как я подозреваю, пройти профилактику в родном Центре планирования семьи), и мне стало непросто удерживаться в роли. Герхардт, по счастью, был для меня неинтересен: ну что за ребячество – всерьез дуться из-за пятничного проигрыша? – а друзья уже записали меня в «правильные мужики» и не беспокоили.

А потом вернулась посвежевшая на провинциальных харчах, розовая и веселая Мирей. Герхардт в ближайшую пятницу крепко озадачился, едва не сломав об нас глаза. Похоже, кто-то из ребят ввел его в курс ситуации, чем нагрузил еще больше. Было, конечно, ощущение, что Герхардт что-то задумал. Но – честно сказать – все его задумки беспокоили меня не больше политических дрязг в телевизоре, что висит в пабе под самым потолком. Пошумят-пошумят, а потом опять футбол. Поэтому в следующую пятницу, когда Герхардт позвонил Хэму и спросил, можно ли прийти с шефом, я ничуть не подумала, зачем бы ему это понадобилось.

Герхардтовский шеф ухмылялся, глядя на меня сверху, и раскачивался на носках, повторяя мое имя.

– Значит, вот так? Спасибо, Герти, я буду сюда захаживать, конечно, с вашего позволения, джентльмены…

Герхардт слегка нахмурился в ответ на такое обращение, но не скуксился – и вообще вел себя непривычно спокойно, неторопливо выпивал, отказался играть с Джонсоном – «ты что, не знаешь, что в бильярде я полный дятел?».

От присутствия шефа (как его зовут, конечно, всем сказали – только я умудрилась не услышать, а переспрашивать было почему-то неловко) я переставала понимать, что в пабе происходит. В накуренной шумной комнате был он, его движения, его голос, отзывавшийся у меня в груди холодным эхом, алкоголь у меня в крови – на удивление быстрый и настойчивый, – кажется, надо попросить кофе. И, кстати, Мирей должна уже почувствовать неладное и испугаться. Как это я потеряла ее из виду?

К счастью, она отошла, танцует. Герхардт? Хы, молодчина. Я-то с Мирей не танцую – нечего демонстрации разводить, а с парнем она пойдет не со всяким.

Следующую неделю Мирей была тиха и предупредительна так, что я начала беспокоиться. Что-то не того со здоровьем? Что-то задумала?.. А в пятницу вечером, после упоительного турнира, на котором я дважды сделала Джонсона, Гершеле управился против меня всего один раз, а герхардтовский шеф не выколотил из меня ничего, кроме ничьей, – прямо перед закрытием я увидела, как Мирей плачет в плечо Герхардта, а он смотрит на меня холодным взглядом победителя.

Она подбежала ко мне и запнулась на последнем шаге. Испуг, беспомощность, стыд – голубые заплаканные глаза.

– Прости меня… Прости.

Берсерк внутри меня расхохотался и со звоном сломал оружие того, кто бежал по скользкой палубе ему навстречу.

– Ласточка моя, ведь это не ерундовое увлечение? Я верю. Пусть будет так. Я справлюсь. Ты знаешь – я сильная. Лети.

Я взяла ее руку и поцеловала пальцы, затем подняла и выпустила. Не смотреть на Герхардта. Пусть он видит влагу на моих глазах, но пусть не догадывается, что это слезы облегчения. Мирей будет его трофеем – и тем бережнее он будет с ней обращаться. Я развернулась и выскочила на улицу. Валил снег, окутывая фонари пляшущими облачками. Лицо вскоре стало мокрым. Сигарета кончилась в три затяжки.

Значит, я все сделала правильно? Любимая женщина – востребованная женщина? Стрижи не взлетают с земли, их надо подбросить – лети, ласточка. Тебе тоже не нужно видеть моего облегчения.

На мои плечи легла теплая сухая ткань – и две ладони.

– Что, дело сделано? – Шепот взъерошил мне волосы на затылке. – Сосватала сестренку?.. Может, теперь и о себе вспомнишь?

Руки скользнули по моим локтям, оставив куртку согревать меня, – и исчезли.

– Да, запомни, – сказал он перед тем, как сесть в машину, – меня зовут Бран. Я хочу, чтобы ты это не забыла. Повтори.

– Бран, – шевельнула я губами.

– Вот так. Я думаю, ты меня найдешь.

Снег вился вокруг фонарей, а я стояла в куртке, рукава которой доходили мне до колен, и молчала. Берсерк опустил окровавленный топор и вытер лицо. Легко касаясь разрубленной ключицы, валькирия приподнялась на цыпочки и прижалась к его щеке.

2. Инерция

Женщина (нет, девушка. Совсем молоденькая девушка) стоит на виадуке, крепко держась за перила обеими руками. Перила с виду стеклянные.

Виадук выныривает из путаницы домов, садов и улочек, возносится над городом и возвращается в улочки, сады и дома. Ничего такого, что требовало бы обхода поверху, девушка под виадуком не видит, хотя разглядывает город уже довольно долго. Наконец она выпрямляется. Тяжелая копна волос падает с плеча на спину, девушка слегка теряет равновесие и неловким жестом перекидывает длинные волосы вперед.

Город, если смотреть не прямо вниз, а оглядеться пошире, – вовсе не город. Это мост, соединяющий мысы глубокой бухты, наполненной парусными кораблями. Огромный мост, по которому параллельно протянуты шесть – нет, семь! – улиц и несчетное число переулков бежит от внутренней балюстрады к внешней.

Над городом-мостом пылает солнце, и океан отливает нежным, почти золотистым цветом. Бухту окружают лесистые холмы, обрывающиеся в воду коричневато-серыми скалами. Вода в бухте, там, где ее затеняют скалы и мост, темно-зеленая, как малахит. Мир вокруг – медленный, едва движущийся, однако становится быстрее и подробнее с каждым вздохом и с каждой мыслью. Девушке кажется, что она словно еще толком не проснулась.

Один из кораблей, стоявших в бухте, выбирает из воды поблескивающую якорную цепь, расправляет паруса и начинает медленно двигаться. Девушка присматривается к кораблю. С высоты виадука он кажется игрушкой, но игрушкой тонкой и подробной: узкий изящный корпус, три мачты, лепестки парусов и паутина такелажа. Корабль скользит все быстрее. Девушка отводит взгляд и медленно, прихрамывая, идет вдоль перил к ближайшему спуску. Хотя, если присмотреться повнимательнее, до обоих спусков идти одинаково. Сама о том не зная, она стояла ровно посередине.

Едва глянув на лестницу, девушка цепляется обеими руками за перила и для надежности прижимается к ним боком. Полупрозрачные поблескивающие ступени, без единой площадки идущие вниз, и вниз, и вниз – в кроны деревьев и красные черепичные крыши, – кажутся кошмарно скользкими.

Однако с каждой ступенькой девушка смелеет. Подошвы словно прилипают к стекловидной поверхности; и захочешь, не поскользнешься. Девушка оглядывается. Корабль идет прямым курсом к мосту. Вскоре он исчезает под садами внутренней набережной.

Меньше чем через полчаса девушка ступает на брусчатку моста. Оглядевшись, она выбирает тот конец переулка, в котором виднелось открытое море, и направляется к набережной.

Там ветрено. Голос океана, едва слышный с виадука, становится громче. Девушка наклоняется над шершавой каменной оградой набережной и смотрит вниз.

Вокруг черной громады, уходящей прямо из-под рук в пену и мельтешение волн, вьются далеко внизу белые искорки. «Чайки», – поразмыслив, говорит себе девушка. Примерно кварталом правее вдоль кромки моста виднеется вторая уходящая в воду громада. Между ними свободно движутся темно-малахитовые волны. Корабля не видно. Девушка проходит пару сотен шагов влево, чтобы увидеть другой проход между быками моста, но корабля нет и там.

Она присаживается на ограду и ждет.

Чайки не поднимаются выше середины быков. Их крики можно услышать, только когда ненадолго стихает ветер. А ветер стихает редко. Резкие порывы растрепывают распущенные волосы девушки. Наконец она не выдерживает, кое-как разбирает их на три пряди и заплетает косу. Завязать кончик все равно нечем, девушка растерянно теребит косу в руках и наконец засовывает под воротник.

Даже когда тень от скалы на правом мысе накрывает больше половины города-моста, корабль все еще не показывается из-под моста. Девушка вздыхает и уходит по ближайшему переулку в глубь города.

Ее хромота кажется такой же непривычной, как и длинные светлые волосы. Девушка то упирается носком более короткой ноги, то заваливается набок, никак не умея поймать наиболее удобную походку.

И первое же, что ей доводится увидеть в городе, заставляет девушку остановиться вовсе. На противоположном углу перекрестка мелко семенит существо, похожее на старую худую курицу: седые волосы под круглой шапочкой, черная поблескивающая мантия с коротковатыми рукавами, худые ноги в стоптанных туфлях и высоченная стопка книг.

Девушка невольно улыбается, но из-за угла прямо на старушку выбегает женщина средних лет с собачкой на руках. Толкнув старуху – книги разлетаются по всему тротуару, – женщина, даже не обернувшись, сворачивает на широкую улицу и уходит. Хромоножка замирает, схватившись руками за косу. Тем временем улицу переходит молодой мужчина и проходит мимо старухи прямо по книгам, ступая так, как будто тротуар… ну, просто неровный. Немногие прохожие на разных сторонах перекрестка не ведут и бровью. Старушка за все это время не издает ни звука, только неловко опускается на колени, собирать книги.

Девушка перебегает перекресток наискосок, сердито вытягивая носок неудобной ноги, и становится на колени рядом со старушкой. Та поднимает на неожиданную помощницу взгляд – и вдруг девушка понимает, что перед ней вовсе не старушка. Старичок. Да даже, быть может, не совсем еще старичок – просто пожилой худой мужчина с узкими плечами и запястьями, с седой косицей и буклями и детским, беспомощным выражением лица. Действительно, похож на черную курицу.

Девушка откладывает больше половины книг в отдельную стопку и помогает старичку утвердить на руках стопку поменьше. Затем поднимает свою стопку, злорадно прижав книгами косу на груди – хоть этой докукой меньше, – и улыбается.

– Куда идти?

Старичок недоуменно моргает и робко улыбается в ответ.

– Вы хотите меня проводить? Впрочем, вы же действительно… Удивительно. Удивительно. Да, конечно! Вы очень, очень облегчите мне дорогу до дому.

И верно. Едва девушка начинает помогать старичку, как прохожие словно спохватываются, и хоть больше никто не начал помогать, но разбросанные книги по крайней мере уважительно обходят, не порываясь наступать. Дорогу нагруженным книгоношам вежливо уступают, без преувеличенного внимания, но и без грубости.

– Вы, я полагаю, не местная? – приветливо говорит тем временем старичок. – Не то я, разумеется, о вас бы знал… Полная невосприимчивость, я даже рискну предположить, что отсутствие магических способностей, судя по вашему будущему…

– А что с моим будущим? – заинтересованно спрашивает девушка, поправляя расползающиеся книжки.

– Насколько я могу видеть, – торжественно отвечает старичок, – детерминация близка к нулевой. Как бы не нулевая вообще. Феноменально, да.

– Что-что близко к нулю? – беспокоится девушка. Слово было какое-то смутно знакомое, не то чтобы близко… но слышанное.

– Определенность близка к нулю. Ничего про ваше будущее сказать нельзя.

– А про ваше, что ли, можно? Оно же – будущее! – удивляется девушка.

Книголюб вздыхает.

– Меня зовут Петеан Навиген, – тихо говорит он девушке.

Она беспомощно шевелит губами и резко выдыхает.

– Извините. Извините, Петеан Навиген… Я забыла, как меня зовут.

Старичок внимательно смотрит на девушку, на миг останавливает взгляд на ее ногах, вздыхает и тихо говорит:

– Ничего страшного, деточка. Судя по всему, вас просто еще никак не зовут. Так что незачем извиняться.

До дома Петеана (Навиген была, как оказалось, его фамилия) они идут довольно долго. Расстояние немаленькое, и нога у девушки быстро устает, приходится останавливаться.

– Боюсь, что само ваше появление является частью одной из ранних детерминаций. Да еще и виадук. Ой, как меня беспокоит виадук, – бормочет старичок, поправляя высокую стопку книг подбородком.

– А давайте вы мне все объясните с самого начала?

– Вопрос, что считать началом.

– Ну… как будущее может быть определенным?

– Как-как. Через детерминанту. Чем больше у человека магии, тем определенней его будущее. Вы знакомы с легендой о Мерлине?

– Да, – не задумываясь, отвечает девушка.

– И Мерлин знал, что Нимуэ его заточит. И Нимуэ знала. И все знали. Но Мерлин все равно доверился Нимуэ.

– Он же ее любил.

– Одно другому не помеха, – улыбается Петеан, – просто детерминанта сбудется в любом случае. Огромное количество детских книг посвящено поучительным историям о том, как некий властелин пытался погубить того, кто должен был его победить, и только становился посмешищем или жупелом.

– Царь Ирод, – едва слышно шепчет девушка.

– А? Похвальная начитанность, – старичок поднимает брови, – нечастый пример, да. Тем более что Ирод-то, как и вы, сам по себе детерминанты никакой не имел, просто пытался вмешаться в чужую…

Девушка фыркает.

– Вот спасибо! Нашли с кем меня сравнить. Премного благодарна!

Петеан недоуменно моргает.

– Вы недовольны тем, что имеете столь низкую детерминанту? Совершенно зря. Я вам скажу, что просто слабая детерминанта, конечно, ничего хорошего, но вот близкая к нулевой – очень, очень интересно!

Девушка качает головой.

– Не в этом дело. Мне просто очень несимпатичен царь Ирод.

– А, – говорит Петеан и некоторое время молчит, задумавшись, – да, хм… О чем я? Ах да. Высота детерминанты прямо пропорциональна суммарной магической емкости личности. Ну, просторечно – «магическим способностям». Исследования конца позапрошлого века убедительно показали, что детерминированность магбудущего прямо связана с магкоэффициентом подуниверсума, то есть чем менее магична реальность, тем меньше ее потребность в детерминации.

Девушка морщится.

– Не могу сказать, что я все поняла. Но мне кажется, я всегда жила там, где магии не бывает. И никакой детерминации тоже нет.

– Вы все поняли совершенно правильно, – с энтузиазмом начинает Петеан и роняет-таки две верхние книжки. Поправив стопку с помощью собеседницы, он продолжает: – А здесь коэффициент магии очень высок. Ну, э-э-э… проще, да? То есть магия мало того что бывает, она бывает очень даже существенной. И без детерминации маги просто разнесли бы реальность на клочки, натравили бы какую-нибудь неутомимую собаку на недогонимого зайца – и конец, петля логики. Детерминация обеспечивает невозможность таких событий, вот и все.

– Вон лавочка, – говорит девушка, – давайте посидим.

Дом Петеана стоит у самой внешней набережной, в облаке старых лип и яблонь, прислонясь одним боком к большому дому соседей. Липы держатся твердо, а яблони свесили усталые ветви на металлическую оградку сада и через каменную балюстраду моста. На переулок выходят два окна и дверь на первом этаже и три окна на втором.

– Как красиво, – говорит девушка, пока Петеан возится с ключами от ограды.

Петеан вздыхает.

– Бедной Реми тоже нравилось. Я оформлял дом по ее вкусу. И к лучшему, если бы я тогда построил дворец, меня бы, конечно, заставили все переделать. Потом.

– Вы вдовец, – уверенно говорит девушка.

– О да. Да, конечно. И уже давно.

Зайдя в дом, Петеан ставит книги на стол, зажигает лампу, за ней вторую, поменьше. Водружает маленькую лампу на стопку книг, поднимает, на некоторое время задумывается, ставит лампу и книги назад на стол, манит спутницу за собой, снова берет стопку книг с лампой наверху и бочком уходит в узенькую дверь. Девушка послушно несет свою половину книг следом. Они проходят маленькую уютную кухню, узенький тесный коридор с двумя рассохшимися дверями (то ли чуланы, то ли заброшенные комнаты) и входят в какое-то гулкое помещение. Свет маленькой лампы выхватывает то ряды книг, то кресло, то кусок не занятого ничем ковра. Наконец хозяин с удовлетворенным вздохом ставит книги на низенький столик, протягивает руку и щелкает выключателем.

– Ставьте сюда, я позже разберу.

Девушка неловко оборачивается, рассыпав книги, но едва замечает это. На стенах, полностью заполненных полками, полками, полками с книгами, вспыхивают ослепительным полуденным светом высокие стрельчатые окна. Узкие леса, огибающие библиотеку по периметру, соединяются этаж за этажом ажурной лестницей. На потолке красуется многофигурная фреска – кто-то приносит кому-то клятвы; развевающиеся знамена; дующие в трубы зефиры; склоненные фигуры и фигуры, благосклонно простирающие руки; и просто наблюдатели; и множество кораблей на заднем плане.

– Мне позволили оставить пару комнат в прежнем виде… – тихо говорит Петеан, – простите, я не хотел вас напугать.

– Я не напугана, – рассеянно отвечает девушка, – вы знаете, Петеан… она прекрасна. Я хотела бы здесь жить.

Старичок краснеет.

– Но… не подумайте обо мне плохо… Нет, я просто подумал… Вы понимаете, я все ужасно запустил, я детей не будил уже месяца три, это такой стыд, но я правда не могу один управиться, а мальчики бывают дома так редко, и с малышами от них все равно толку никакого, то есть, разумеется, я не имею в виду использовать вас как прислугу, упаси боже, и тем более, я подумал, вы все равно в городе никого не знаете, а у меня пропадает столько свободного места, – окончательно запутавшись, он жалобно вздыхает и продолжает совсем тихо: – К тому же я совсем не умею готовить.

Девушка невольно смеется.

– Ну… спасибо за приглашение! – Она несколько секунд молчит, справляясь со смехом, и с усилием переходит к тону благовоспитанной дамы: – Оно очень кстати. Ведь я действительно никого не знаю в городе… А вы голодны? Покажите мне… кухню, там, что у вас есть из припасов… посмотрим, насколько умею готовить я. Потому что я, честное слово, не помню.

На следующее утро, после завтрака, Петеан осторожно интересуется у девушки, как она относится к возне с маленькими детьми.

– Не помню, – беспомощно отвечает она, – но… думаю, неплохо. А где у вас дети?

– В щели, – невпопад отвечает старичок и достает из шкафа керосиновую лампу, – я как раз вчера вечером починил лифт, быть может, мы их не только покормим, но и искупаем? Реми купала мальчиков довольно часто, как я помню. А я… тут я даже и не брался.

Лифт затянут по стенам и потолку темно-зеленым бархатом, а сам размером с небольшую гостиную. В углу лифта высится пирамида из четырех огромных корзин. Петеан, войдя вслед за девушкой в лифт, оглядывается, морщится и сердито распоряжается:

– Под подвал.

Двери лифта величественно закрываются, лифт дребезжит (Петеан морщится еще раз и стыдливо косится на спутницу), после чего двери открываются вновь. Перед ними в сером каменном массиве зияет неровная расселина.

Девушка следует за старичком, прихрамывая и спотыкаясь о россыпи камней и щебня. Откуда-то с большой высоты просачивается дневной свет. В некоторых местах расселины шелестит сквозняк и отчетливо пахнет морем.

Петеан оглядывается и с сомнением смотрит на спутницу.

– Вы знаете… это не очень… приятное зрелище. Быть может, вам лучше пока сходить за корзинами?

– Зачем вам эти корзины? – удивляется девушка.

– Для детей, конечно, – спокойно отвечает старичок и разувается. Стоптанные черные туфли встают рядом с ногами в полосатых носках. – Идите, пожалуйста, – твердо говорит Петеан, расстегивая воротник мантии, – мне придется раздеться, а я вас стесняюсь.

Девушка кивает и поворачивает назад, к лифту.

Сложив все четыре корзины рядом с одеждой, аккуратно свернутой на туфлях, девушка окликает старичка:

– Я принесла, что теперь?

– Теперь подойдите сюда, поможете мне отлепить, – кряхтит из темной трещины невидимый Петеан.

Она наклоняется и приглядывается. В трещине дышит и вздрагивает что-то живое, телесное, не имеющее видимых границ. В темноте, в дальней части живого месива блеснули глаза Петеана, раздается что-то похожее на шлепок, и девушка принимает из голых старческих рук спящего ребенка, на вид месяцев шести от роду.

– Кладите в корзину, – распоряжается из трещины Петеан, – и подходите за следующим. Так быстрее получится.

Уложив в корзину одного за другим четверых одинаково сонных мальчиков, девушка замечает, что живая масса в трещине становится все более оформленной. В ней проступают ножки, спинки, пушистые головы с розовыми раковинами ушей.

– Сколько их? – спрашивает она, бережно принимая из рук Петеана сладко посапывающего малыша.

– Двадцать шесть, – отвечает он, – и давайте поскорее, минут через пятнадцать они начнут просыпаться. Я их будил последний раз два месяца назад. Они очень, очень голодные.

– А что они едят? – на всякий случай уточняет девушка.

– Ну, я их кормлю геркулесовой кашей и молоком. И морковный сок на сладкое. У меня этого много, и готовить несложно, разогрел упаковку, и можно сразу кормить.

– Хорошо, – говорит она, подумав, – а в чем мы будем их купать?

– Я думаю, можно напустить теплой воды в бассейн на крыше.

– На крыше простудим, – твердо возражает девушка, укладывая следующего ребенка в корзину, – надо в доме.

– Тогда придется по одному, в ванне. А справимся? – вдруг сомневается Петеан.

– Конечно, – уверенно отвечает девушка и улыбается про себя, – кажется, я помню, как это делается.

3. Мощность

К полудню Фенрир окончательно расклеился, и его пришлось взять на ручки. Мелькнула мысль привязать его по-цыгански; но я подумала и решила, что возможность быстро отшвырнуть ребенка с простреливаемого пространства дороже свободных рук. Тем более что его сил хватало, чтобы цепляться обеими руками за мою шею, освобождая мне правую руку для оружия.

Из-под завалившегося на обломки деревьев бетонного блока вынырнул Вали.

– Можно пройти примерно два квартала. Только там практически один проход, и все. Много завалов.

– Боишься, что обложат?

Вали неопределенно пожал плечами. Любое место, из которого имелось меньше пяти разведанных выходов, представлялось ему опасным. Что же, у парня были на то основания.

– А что там дальше?

– Пустая улица, узкая, метров пятнадцать. Автобус перевернутый посередине. А потом дома, почти целые. Я пролежал там минут двадцать – вроде тихо.

– Пойдем.

Вали прижал автомат худым локтем, коротко мазнул взглядом по личику брата и исчез между развалинами блочного дома.

Насколько мальчишка в порядке?.. Всего два дня назад их было двое, два близнеца, боевое подразделение в миниатюре. Все, чем он смог помочь Нари, – добить его. Тело нашли всего минут через пять после нашего ухода – мы слышали крики радости. Нари помог нам даже в этот раз, потому что на него отвлеклись. Мы оторвались от погони, пока с его телом что-то делали. Мне не хочется думать – что.

Два квартала по разведанной тропе, меж осколков стекла и мучительно растянутых струн железобетона. Быстро. Вали – хороший разведчик. Идя по его следам, не хрустишь и не спотыкаешься. Он оглядывается и замирает.

– Тут направо холодильник. В нем несколько банок консервов целых. Возьмем?

– А что сразу не взял?

– Смысл туда-сюда таскать?

– Бери, только проверь, не вздулись ли.

Этот город цвел и смеялся всего два месяца назад. Все это – дело моих рук.

Элементарная дезинформация.

«Встретимся в любом месте, удаленном не более чем на сто километров от Тронхейма».

Сказано очевидным союзникам по защищенному каналу. Мне ли не знать, как внимательны и чутки мои противники?

Они купились. Они сочли, что я здесь.

Купились и наши немногочисленные друзья, не знавшие, что я разменяла их на кое-какие выигрыши.

Два месяца Тронхейм убивал сам себя, освобождая мне дорогу в глубину фьорда. В сердце города. К Камню Тинга.

Сейчас основные бои перешли в другие места. Никому и в голову не придет, что в Тронхейме рискнет появиться человек с моими приметами. Впрочем, тут я тоже предприняла кое-какие меры.

Два квартала – тихо. По улочке прямо перед нами проходит патруль. За патрулем-то самое безопасное место и есть. Они никогда не оглядываются. Им страшно. Они боятся, что того, кто оглянулся, заподозрят в том, что он боится.

Я улыбаюсь. Я обожаю молодых мужчин в форме. Мои губы заново трескаются после каждой улыбки, и я привычно облизываю кровь.

– Переходим.

Два дома спустя Вали иголочкой из пневматического пистолета снимает дежурного на перекрестке.

– Поворачиваем.

Придется пройти метров триста вбок, чтобы наш курс не вычислили по трупу.

– Сколько у тебя зарядов в пневматике?

– Один.

– Потом выбрось.

Вали кивает.

Фенрир начинает тихонько хныкать.

– Сейчас, сынок, сейчас. Найдем место потише, и попьешь. А пока молчи.

Надо где-то остановиться. Десять минут вдоль бывшего переулка; тут, похоже, шпарили «Градом» – но тел нет. Тел нет нигде, и это очень, очень, очень плохо, это значит, что у меня почти не осталось времени. Но остановиться надо.

Мы садимся прямо в кучу мусора в тени у невысокой стены. Бутылка молока – предпоследняя. Фенрир пьет, неохотно заедая шоколадкой. Мы с Вали открываем консервы. Черт, горошек. Зато во второй голубцы. Хотя бы немного мяса. Мы жадно жуем консервы – последние сутки еда у нас была только для Фенрира.

– Слушай, – вдруг спрашивает Вали, – а почему ты все время кормишь его, а сама ешь, только когда находим? Если ты свалишься – нам-то точно не спастись.

– Потому что его не уговоришь потерпеть. Нам он нужен именно такой, как сейчас, – усталый и сытый. Потому что бодрый или голодный ребенок – это шумный ребенок. Придется поить снотворным. А после него дети просыпаются не всегда.

– А, – кивает Вали.

– А ты думал, я как обычная мамашка? Всё в дитя, а сама подстилкой?

Вали вдруг мрачнеет.

– Имей в виду, – жестко говорит он, – ты мне не мама.

– Даже не претендую.

– А кто ты мне теперь?

– Ну… мама твоего брата по отцу. Мачеха, видимо.

Вали передергивает.

– Зови по имени, – советую я, – не ошибешься…

Ночью по городу мечутся лучи прожекторов. Мы спим в очередной развалине, мимо нас с писком мчатся несколько теней.

Штатские. Идиоты, не поверившие эвакуаторам.

Глаза Вали сверкают в темноте, он тянется к автомату.

Я шлепаю его ладонью.

– Пусть их.

Он опускает руку и с усмешкой слушает грохот башмаков вооруженной погони.

– Ты права. Пусть сами себя поубивают.

– Парень, тебя заносит, – замечаю я, укутывая сопящего Фенрира, – нет никакой необходимости их ненавидеть.

Он задыхается от обилия возражений, скакнувших на язык одновременно.

– Но!..

– Их тоже можно понять. Они жили себе и жили, это мы с ними случились. А им, конечно, хочется, чтобы все стало как раньше… Можно пожалеть. Кроме того, ненависть – отличное средство для манипуляции тем, кто ненавидит.

– Мне – их – жалеть?

– Главное, понимать. А там как карта ляжет. Не путаются под ногами – можно и пожалеть. Тем более раз они нас не заметили, то и выдать не могут. А со своей ненавистью… твои выстрелы патруль бы услышал.

Подросток облегченно вздыхает. Этот довод ему понятен. Больше пока не нужно, больше ему не вынести. Кроме Нари, у Вали совсем недавно была еще и мама. Через нее пытались достать меня. Не достали.

На рассвете мы выясняем, что четыре квартала оцеплены. Будь они неладны, эти штатские! До парка, в котором стоит на бетонном пьедестале Камень, – от силы час ходу. Но максимум в полдень надо быть там.

К восьми утра мы с Вали ощупали периметр по всей линии. Он смотрит на меня спокойными доверяющими глазами. Я – проверенный боем командир, хоть и женщина. Он меня признал.

– Может, лучше я Фенрира понесу? – предлагает он. – Ты же лучше меня стреляешь?

– Рискованно. Я привыкла вес распределять. К тому же будет ли он у тебя спокойно сидеть?

Женщина с ребенком и подросток.

Против нас три группы взрослых мужчин, одна прямо перед нами, две по сторонам – но подтянутся при первом же шуме.

Вали проверяет автомат. Я все-таки приматываю Фенрира к себе, проложив между обмоткой и ребенком наш единственный бронежилет. Малыш спрятан в пуленепробиваемой ракушке, одни ноги свисают.

Вали бесшумно отходит налево, за угол.

Поехали.

Группа передо мной вскакивает и в полном составе мчится в сторону улицы. Расчет верен – в руинах города патрулируют одни ополченцы. Идиоты не лучше штатских. Я кручу рычаг, натягиваются наспех протянутые проволоки. В доме одна за другой вылетают рамы окон, патруль палит по верхним этажам. С висящего на соплях балкона падают, как последние дождинки, все три наши гранаты.

Вали выныривает из щели между блоками. Я мчусь за ним следом. Время десять двадцать. Бежать придется, пока будут нести ноги.

Правой, свободной рукой я поливаю из автомата бегущих наперерез мужчин. Еще три шага… Все, мы в проулке. Который, правда, неизвестно куда идет, мы снова с хвостом, но если у них нет поблизости вертолетов, то это неважно. По лицу течет кровь. Задели-таки.

Вали машет рукой и сворачивает вправо, я бросаюсь следом, смахивая кровь, натекающую с брови на правый глаз.

Мы бежим параллельно парку, лучше заранее не показывать, что именно является нашей целью. Там, прямо – музей, набитый всякой магической дребеденью. Но меня интересует не сила. На Камне Тинга женщина может потребовать безопасности для себя и своих детей, и асы клялись следить, чтобы это право не было нарушено.

Пора сворачивать. Я хлопаю Вали по плечу, он лихо тормозит, и вдруг выражение его лица становится другим.

Посреди площадки на уровне второго этажа, заваленной тем, что совсем недавно было торговым центром, стоит и смотрит на нас вооруженный мужчина. Пространство, которое надо преодолеть до бурелома, – бывшего парка, простреливается. Чтобы видеть проулок, откуда мы пришли, мужчине надо сделать всего пару шагов вверх.

Мужчина демонстративно опускает оружие дулом вниз.

Я бью ладонью по дулу автомата Вали, очередь проходит по осколкам витрин и чудом уцелевшим манекенам.

– Ты что, не видишь – он не стреляет?

– Мало ли кто не стреляет.

– Он мог. Но не выстрелил.

Мужчина мягко спрыгивает на асфальт и приближается. Быстро, но без лишней торопливости. Он внимательно смотрит на кулек, из которого торчат ножки Фенрира в синих джинсовых ботиночках.

– Это и есть ребенок, который защитит Землю от взрыва Сверхновой?

– Ты ас, – говорю я и недоуменно смотрю в его лицо. Странно, но я действительно его не знаю.

– Я Бор, отец Всеотца, – говорит он, – у меня тут вертолет, давайте по-быстрому.

– Ты помогаешь мне? – удивляюсь я.

– Очень важно отличать вещи, которых можно избежать, от вещей, которых избежать нельзя. Все изменится и все погибнет – вовсе не одно и то же. Уж кому это понимать, как не женщине, родившей ребенка от горя. Вперед!

– Твои дети считают иначе.

– Ну, недаром я не захотел править сам, – ухмыляется он, – власть очень портит зрение. Во всех смыслах. Я когда еще говорил Одину… Пойдем, Локи.

Я киваю и иду вверх – по полуразрушенной лестнице торгового центра. Вали, помедлив, следует за мной.

Рагнарёк состоится.

4. Напряжение

Светловолосая девушка рывком садится на постели и тяжело дышит.

Комната вокруг нее заставлена мебелью. Вокруг кровати притиснуты один к другому шкафы, тумбочки, трюмо, кресла – только узкий проход ведет к двери. Кровать застелена нежнейшими шелковыми простынями, одеяло из мягкого серебристого меха валяется в ногах. Мех побит молью и пахнет сундуком.

Девушка сползает с кровати и медленно, прихрамывая, идет из комнаты прочь. Сначала – лишь бы отсюда; но сквозь темный узкий коридор сочится полоска света и тянет теплым запахом.

На кухне за антикварным, застеленным свежей клеенкой столиком сидит Петеан Навиген и ест суп из кастрюли, которую держит на коленях.

Девушка некоторое время смотрит на Петеана. Тот смущается и откладывает ложку. Потом осторожно ставит кастрюлю на стол. На коленях у него обнаруживается свернутый плед – подложен, чтобы не обжечь колен горячей кастрюлей сквозь ночную рубашку.

– Э-э-э… извините, – робко говорит он, – я так соскучился по горячей еде…

Девушка механическим жестом достает из шкафа глубокую тарелку и поварешку, наливает суп и убирает кастрюлю на плиту. Все с тем же замершим выражением лица она нарезает хлеб, достает с ледника початый брусок масла и ставит перед Навигеном.

Он робко придвигает тарелку поближе и продолжает есть.

– Видите ли… Он мне приснился, – говорит Петеан Навиген, – я проснулся и заплакал. А потом понял, что на кухне действительно есть настоящий суп…

Девушка аккуратно кладет ладони на стол и утыкается в них лицом.

Петеан медленно ест суп, слушая ее рыдания.

– Это сон… Такой ужасный сон, – говорит она, немного проплакавшись, – дорого бы я дала, чтобы видеть во сне еду…

– Если я хоть что-то понимаю, – отвечает Петеан и шумно втягивает с ложки веточку цветной капусты, – то, что вы сейчас видели, сном не является.

Девушка смотрит на него с ужасом.

– А что же это?

– Похоже на то, что отставшие части вашей личности постепенно вас догоняют. Вы стали… глубже. Менее прозрачной. Кстати, что вы, собственно, видели? Возможно, я смогу что-нибудь посоветовать.

– Вы хотите сказать, что это… это было мое прошлое? – тихо спрашивает девушка.

– Я думаю, дитя мое, что это есть ваше настоящее, – спокойно говорит Петеан, – поэтому попробуйте все же рассказать мне.

Девушка некоторое время молчит, невидящими глазами уставившись в стену за ухом Петеана, потом начинает рассказывать.

– И что же в этом сне, э-э-э… собственно, было кошмаром? – вежливо спрашивает старичок, дослушав. – Людям часто снится, э-э… стрельба. Приключения.

Девушку передергивает.

– Кошмарнее всего… – она задумывается, тщательно подбирая слова, – было то, что я несла ужасный выбор… Нет. Я сама была ужасным выбором. Или погибнут многие, и изменится всё – или погибнут все… хотя ничего не изменится.

– Будущее всегда ужасно, доченька, – ласково говорит старичок, – к этому просто надо привыкнуть.

– Доченька? – Девушка недоверчиво улыбается, удивленная изменившимся тоном Петеана.

– У меня такое ощущение, – говорит Петеан и тоже улыбается, – что вы моя невестка…

Поздним утром Петеан Навиген и хромая девушка сидят на широкой веранде, посередине которой из всех стульев, что нашлись на втором этаже, выстроен большой детский манеж. Малыши ползают и возятся с игрушками на пушистом ковре, привезенном на лифте из библиотеки.

– Я вообще-то хороший маг. Сильный, но лишенный политических амбиций. Много лет это сочетание давало мне и работу, и покой. Я служил королю, а потом его сыну, когда старый помер, – как мы все служим королям последние пару сотен лет, – не из преданности, но из консерватизма. Если истинный Король еще не рожден – какая разница, кто сидит на троне?.. Предыдущая обетованная династия прервана еще в прошлую войну… При моем прапрапра- и еще два раза прадеде.

– Долгий срок, – говорит девушка, – хорошо тем, кто воюет редко.

– Мы все так же думаем. – Петеан улыбнулся и кивнул, но снова помрачнел. – Король позволил мне. Понимаете, дитя мое, если бы я экспериментировал втайне – другое дело. Но я работал открыто и спрашивал позволения… Не вдаваясь в подробности, я изобрел усилитель магического потенциала индивида. Ап! – и вы вдвое более маг, чем были до того.

Девушка смеется в кулак.

– Ну, про вдвое я загнул, – конфузится Петеан, – но весьма, весьма ненулевой эффект. И… вот. Текущие проверки были окончены. Несколько человек согласились участвовать и ушли, э-э-э… весьма довольными. Его величество пожелал пройти процедуру лично… но внезапно попросил меня непосредственно перед этим применить ее к себе самому… при дворе, публично. Во избежание, вы же знаете королей. Я согласился, благо материалов у меня было в избытке. Разумеется, как только мой потенциал вырос, у меня изменилась детерминанта. В сторону увеличения, разумеется. Я ожидал этого эффекта, в сущности, он наблюдался у каждого, кто проходил мою процедуру…

Петеан печально качает головой.

– С того самого момента я – дед короля, которому суждено основать следующую, восьмую по счету, Великую династию. И тогда же у бедняжки Реми начались преждевременные роды. Из счастливого супруга, отца двух сыновей, мага на приличной придворной должности я превратился во вдовца с двадцатью восемью детьми, из которых только двое могут о себе позаботиться, да еще и попал в серьезнейшую опалу. Так оно, ставить опыты на самом себе…

– Но почему же в опалу?

– Чтобы, во-первых, не мозолить глаза королю и всему двору – кому приятно видеть напоминание о собственном конце? Чтобы не суметь набрать сторонников. И наконец, чтобы мои сыновья как можно дольше оставались бездетными. Отменить детерминанту не в королевской власти. Но ее действие в данном случае можно отложить.

– И как давно это случилось? – зачарованно спрашивает девушка.

– Сорок шесть лет назад, – медленно отвечает маг.

Они одновременно поворачиваются к играющим в манеже детям.

Один из малышей недовольно кряхтит.

Девушка подхватывает его и уносит менять ползунки.

Петеан печально качает головой.

Солнце заливает веранду, брызгает по игрушкам, разбросанным в манеже. Дети жмурятся на свету.

Малыш в новых штанишках получает новую погремушку и охотно возвращается в манеж.

– Они действительно… как-то умнее обычных младенцев, – говорит девушка, – они так мирно играют… не мешают друг другу. Но сорок шесть лет!

– Мне приходится держать их в щели, хотя бы на то время, пока я готовлю еду, отдыхаю… А в щели они не растут.

– Теперь мы можем дежурить поочередно, – твердо говорит девушка, – хватит этого… хватит.

– Конечно, – с обидой отвечает старичок, – вы-то можете пойти в лавку и купить двести пар штанишек, и сто кофточек, и десять литров свежего молока. И если будет нужно, наймете нянек! А мне как было справляться?

Девушка поднимает брови.

– А в чем дело?

– Меня же не видит никто… это часть опалы. Чем сильнее… э-э-э… магпотенциал человека, тем менее вероятно, что он меня заметит. Ну, и что-нибудь мне продаст. Или окажет помощь.

Девушка размышляет некоторое время и спрашивает:

– Так здесь немагов, получается, и нет вовсе?

– Ну да. Мост такое место. Даже побыть здесь пару недель – обычно дает некую силу… ненадолго. А рожденные на Мосту маги все до единого. Устойчивость к временному влиянию обычно имеют люди, попавшие на Мост в центре или сверху… Поэтому, кстати, воздушный транспорт у нас не одобряется.

Девушка искоса смотрит на Петеана. В глазах ее пляшут искорки.

– А теперь признавайтесь, откуда были книги?

Петеан густо краснеет.

– Между прочим, скопировав, я отношу их обратно в университет!

Ветер из бухты осторожно касается туго заплетенной косы девушки, чистой косицы старика, гладит детей по мягким бязевым шапочкам.

Петеан встает у края веранды и смотрит в глубину бухты, где разворачивается и встает на якорь большой парусный корабль.

– Да, – говорит маг, – похоже, сроки исполняются. Смотри, доченька, – Колум вернулся.

– Кто такой Колум?

– Мой старший сын. Колум Навиген. Капитан Колум.

Девушка смотрит на корабль.

– Действительно. Как они пережили все это?.. Старшие дети?

– Один, как видишь, демонстративно не сходит с судна… И не пускает туда женщин. Другой защитился так же, как я защищаю младших… Он не взрослеет. Он то крутится при дворе, то шляется по университетам. За обоими, конечно, следят. Следили, по крайней мере, когда я видел их в последний раз.

Девушка зябко ежится.

– А когда… ваша жена была беременна – вы знали, что ждете близнецов?

– Мы ждали одного ребенка.

Девушка молча смотрит на старичка, ожидая продолжения.

– Все, что я могу предположить, – невесело говорит Петеан, – это то, что для них тоже уготована судьба. Дяди короля, которые никогда не ссорятся между собой… В Городе-на-Мосту ровно тринадцать сил, которыми руководят военные: семь флотов, три бригады пехоты, городская охрана, разведка и дворцовая гвардия. Не понимаете? Ах да. У каждого подразделения есть командир, назначаемый королем, и его заместитель, назначаемый самим командиром и равный ему по правам и ответственности. Итого двадцать шесть. Во все века военные грызутся между собой, перетягивая милости власти, как игрушки.

Девушка долго смотрит на мирно играющих малышей. Ближайший тянется за погремушкой, которую трясет его сосед. Сосед отдает погремушку и спокойно берет другую.

– Давайте-ка отведем детей в дом, – говорит она, – пора поить их молоком.

Ближе к вечеру тихий переулок перед домом Навигенов взрывается грохотом. Карета, еще карета, всадники, бесчисленное множество кричащих пеших – капитан Колум Навиген получил высочайшее позволение на посещение отца.

Он входит, огромный и шумный, его шляпа, брошенная на кухонный стол, занимает столешницу целиком. Он не ввел в дом ни единого человека из свиты.

– Привет, сестра, – небрежно кивает он девушке, стоящей в дверях библиотеки, поднимается по лестнице на второй этаж и кричит на ходу громовым голосом: – Отец! Отец, я женюсь!

Петеан выбегает на площадку и падает в объятия сына – как чижик в когти ястреба.

– Колум, Колум…

Капитан Навиген быстро говорит:

– Она какая-то племянница короля, миленькая, но совершеннейшая шельма… Я подмигнул ей пару раз, все остальное ее работа… Вокруг меня во дворце целая собачья свадьба, даже с тебя позволили снять завесу на пару часов. Отец, вы что, с ума сошли, девочка открыто живет в твоем доме и ухаживает за малышами… Я со своей принцессой оттяну внимание на себя, но это дня два-три, не больше. Где он?

– Я не знаю… – чуть не плачет Петеан.

– Сестренка, – кричит капитан Колум девушке, – распорядись, чтобы моей команде подхалимы дали выпить и закусить! Отличить просто – подхалимы те, которые в каретах. Жратва у них с собой.

Девушка спускается по лестнице, хмурясь и улыбаясь одновременно. Она больше не хромает – Петеан научил ее обращаться со станком, и она сама выточила себе толстую деревянную подошву – и приклеила ее к башмаку.

– Ничего, – бормочет она, – детей обиходить, ботинок починить, команду накормить. Проблемы решать по мере поступления. Я вам не кукла с ресницами…

К каретам она пробивается с решительностью, которая еще два дня назад поразила бы ее саму. Придворные недовольны тем, что приготовленные для семейного ужина яства раздаются толпе, но мало что могут противопоставить словам «Капитан распорядился, и не вам менять его распоряжения». Смуглый красавчик в расшитом кружевами камзоле, попытавшийся приобнять девушку, отскакивает и невольно морщится. Она ухмыляется, вспомнив, что у тяжелой обуви есть свои достоинства.

Мостовая возле дома и небольшой кусок набережной превращаются в пиршественный зал.

С каретных крыш под присмотром девушки снимают призывно булькающие бочонки и корзины с бутылками.

Через несколько минут, заполненных суетой и шумом, она стоит на ограждении высокой цветущей клумбы и внимательно оглядывает мужчин, группками сидящих – кто на ограждении набережной, кто прямо на мостовой, кто на корточках, кто на подстеленных камзолах – вокруг корзин с едой и выпивкой. Похоже, порядок.

Чьи-то руки ласково берут ее за талию и ставят на мостовую. Девушка сердито оборачивается и невольно хохочет.

Рядом с ней – парнишка лет пятнадцати; вытянувшийся во взрослый рост, но пока узкоплечий и хрупкий. На подбородке у него клочками пробивается что-то, что язык не поворачивается назвать бородой, на голове – не менее клочковатая прическа.

– Ты так рада меня видеть? – ломким юношеским баском спрашивает юноша.

– Ой, не могу… какой… димабилан, – смеется девушка.

– Кто? – Он немного сбит с толку.

По лицу девушки проплывает тень.

– Не знаю. Но смешно.

– Я рад, что тебе со мной весело. Слушай, милочка, выходи за меня замуж?

– У меня вчера родилась двоюродная сестра, – весело говорит девушка, – наверняка ты ей понравишься, если немножко повзрослеешь!

– Да нет, – говорит он, и лицо его вдруг перестает быть смешным. Наверное, из-за выражения глаз – словно изголодавшихся. – Я не шучу.

Несколько секунд они молча смотрят друг на друга.

– Извини, мальчик, – говорит девушка, – но я обещала другому.

– Кому?

– Я… не помню, – говорит она, – но это не важно. Важно, что я – его. Ты очень славный, прости.

– Ты от меня никуда не денешься, – с лисьей ухмылкой говорит юноша.

Девушка улыбается спокойной взрослой улыбкой и по-товарищески хлопает его по плечу.

– Все правильно делаешь, приятель. На кого другого – глядишь, и подействует.

Юноша смотрит на дом Петеана, машет рукой выходящему из дверей Колуму Навигену, ухмыляется снова и исчезает в толпе.

5. Работа

– Держи меня за руку, пожалуйста.

Качаю головой. Какое держи, когда пролежни обмыть надо.

Его голос едва слышен. Но мне ли привыкать.

– Не сейчас. Когда я буду умирать. Мне очень надо.

Я осторожно поворачиваю его на бок. Простыни в пятнах. Черная гангренозная жижа.

– Только не уходи, пока точно не умру. Я боюсь один. Я видеть тогда не стану, ты держи и говори. Я слышать тогда не стану, ты держи.

Он умный, ученый человек, Ринат Амиров. Куда образованней меня. Но сейчас он говорит не чище, чем испуганный лимитчик. Русский язык сползает с него, как мясо с костей. Тридцать лет назад он женился на москвичке. Двенадцать лет назад жена ушла. Он не женился снова.

Его некому забрать.

Я унесу грязное и приду назад. Успокаивающе глажу Рината по ногам, укрытым простынкой.

– Только вернись скорей, Алексеевна!

Всяк в коридоре шарахается в сторону. Простыни из-под Рината пахнут смертью.

Сестра-хозяйка отпирает передо мной дверь хозблока.

– Засовывай сразу в машинку, я запущу.

Она смотрит от двери.

– Алексеевна, сегодня ж не твоя смена?

Я молчу.

Она качает головой.

Я мою руки над облупленной ванной.

Кому объяснишь, что тот, над кем я полгода просидела – сначала в двести тридцатой, потом в одиночной палате – да, в той, где сейчас ждет Ринат, – что человек, памятник которому занесен снегом на Клещихе – до второй развилки прямо, потом направо почти до опушки, – так вот, он обещал вернуться. Он вернется здесь же, где умер.

Я узнаю его.

Когда я задумываюсь, то понимаю: я старуха, ополоумевшая от горя. Да только почему бы нет? Лучше верить в чудеса, чем кататься старыми костями по полу и выть или смотреть часами в окно, как там происходит чужая жизнь. Мое сумасшествие дает мне силы и к тому же полезно людям. В любом случае много думать об этом мне не стоит. Не дай бог, оно пройдет.

Пловцов, заведующий отделением, когда я вернулась в больницу, не стал смотреть на меня с вопросом, не стал задумчиво шептаться с другими за моей спиной. Он велел, чтобы меня оформили санитаркой по уходу. Пусть их шепчутся. Бабам не пошептаться – как мужикам не похвастаться. Пусть их.

Ринат спит.

Умаялся. Все ж таки полстакана водички сладкой выпил. Помылся. С полчаса еще поспит.

– Ох, мамань, как же ты вовремя, – вздыхает Кирилл, когда я заглядываю в тридцатую, – я уж запарился звать. И как нарочно, парней никого.

Ну да. Ходячие вечно в курилке. Сестру позвать – а она им что скажет: сами подложите.

А они ж и сами не здоровые. Тяжело им, большой Кирилл. А мне разве тяжело? Своя-то ноша не тянет. А как не своя, когда мамой называет?

Буфетчица Ниночка высовывается из раздаточного окошка.

– Алексеевна, поди позавтракай! Обед скоро, а я тебе все берегу, не мою тарелку.

Надо и то, поесть, пока Ринат уснул. Я снова мою руки. На умывальнике стоит полупустой тюбик крема для рук. Пусть стоит, девчонкам больше останется. Моим ли рукам мыла бояться?

_{Вот и ем я геркулесовую кашу и бутерброд с сыром, а Ниночка мне все вздыхает да пересказывает, как у ней вечером Валерка опять бухой с базы вернулся и как меньшой снова болеет, в сад не ходит, и хорошо, с одной-то стороны, что Валерке сегодня не в смену, да вот какая из похмельного нянька…}

_{Знать бы ей, дурышке, какая она счастливая. Какой ни на есть Валерка, а свой, тоже бьется как может; и девочка ее в третий класс пошла. Ведь как вспомню свою квартиру, двухкомнатную, гулкую и страшную – деток если Бог не дал, да милого отнял, на кого жаловаться? Вот я и молчу, да на Ниночку смотрю, и она вдруг осекается.}

_{– Да, правда, все ж Ленуся со школы вернется, приглядит за обоими…}

В коридоре останавливаюсь и медленно оглядываюсь.

Он здесь.

В этом здании.

На этом этаже.

Из одиночки выходит дежурная сестра с пустым шприцем.

– Амиров-то все тебя зовет, Алексеевна, – говорит она, проходя к процедурному.

Я иду сквозь твердый холодный воздух. Огромный свет льется в высокое окно в конце коридора.

Где Он?

В операционной, за поворотом. Я знаю это так же точно, как знала долгие годы ночью – что это он, а не кто-то другой дышит рядом со мной.

Я захожу в одиночку.

Ринат смотрит на меня удивительно ясными глазами, словно Марина и не вкатила ему полную ампулу из шкафчика, содержимое которого пересчитывают трижды в сутки.

– Алексеевна, скорей принеси какую-нибудь книжку, – тихо, но твердо говорит он.

Он тяжело вздыхает, видя мое изумление.

– Ты сама не говори. Ты мне книжку почитай. А я тебя за руку буду держать.

Я чувствую, что можно было бы и быстрее соображать – но Он же здесь, рядом, и что он делает в операционной? Плановые на сегодня давно окончены, стало быть, его оперируют спешно? Так. Ринату нужен голос. Ринату нужна книжка. Книжка точно есть у Кирилла.

Пока я торопливо иду к двести тридцатой, присутствие того, чью могилу я не навещала с конца ноября, слышно как звон в ушах; как тонкий звук, издаваемый стареньким телевизором на три этажа окрест. Он здесь. Он вернулся.

Кирилл охотно кивает, когда я показываю пальцем на книжки. Немного удивляется, но протягивает верхнюю, заботливо обернутую в пеструю рекламную газетку. Ходячие ребята смотрят на меня удивленно. Ничего.

Тяжелый, тревожный взгляд Рината прикован к двери. Он боится, что я не успею. Ничего, я уже здесь.

Книжку обопрем на тумбочку – глаза мои на старости лет уже стали дальнозорки, – листать буду левой рукой. Правой я беру холодную ладонь Рината. Он облегченно вздыхает и закрывает глаза.

– Читай, апа… Все равно про что, только читай…

«Обратно в землянку Синцов вернулся только через час», – читаю я. Как странно снова слышать свой голос. Он глуховатый, словно запылившийся.

«Потом понемногу стала подтягиваться в метели рота Чугунова. Люди сильно замерзли, и надо было вместе с Чугуновым поскорей разместить их, чтобы отогрелись. Левашов, который пришел вместе с Чугуновым, доложил самое необходимое на ходу, в окопе, и пригласил пройти в землянку…»[1]

Все это одновременно.

Голос старой женщины в маленькой тихой комнате.

Медленное исчезновение внешних ощущений, покой, опускающийся на исхудалого пятидесятилетнего башкира.

Тревога, то вспыхивающая, то притухающая – в мыслях того, кто вернулся, потому что обещал.

Для меня это все имеет одинаковую силу.

Ринат теперь не увидит меня, даже если захочет. Но он не хочет. Голос, доносящийся из огромной дали, качает его на старой отцовской лодке, что плывет по Белой, а мама держит его за руку. Нет, не мама. Светочка. Нет, не Светочка. Она же в Москве. Витя. Он приехал. Или все-таки мама?.. Хорошо, что она здесь. Она проследит, чтобы все было в порядке. Можно не беспокоиться. Можно поспать.

«Синцов не ответил: услышал близкую очередь из немецкого пулемета и вскочил. Но продолжения не было. Просто кто-то из своих пробовал немецкий пулемет.

– У вас личное оружие есть? – спросил он у Гурского.

– Есть какая-то пукалка дамского образца, выбрал по принципу наименьшего веса. А что?

– Еще не исключена возможность, что немцы контратакуют…»

Что он делает в операционной?.. Почему не по плану? Внеплановая операция ничего хорошего не означает, это либо запущенный вконец случай, либо резкое ухудшение; а ни с тем ни с другим долгого не обещают.

– Ох, – сказала Марина и вынула руку Рината из моей, привычно прощупывая пульс, – а я удивляюсь – кто это говорит в одиночке?

Она несколько секунд молчит.

– Возвращай книжку, Алексеевна.

Да… Действительно.

С книгой, крепко сжатой в левой руке, я выхожу в коридор и иду к широкой двери операционной. Слышны голоса – бодрые, скорее даже довольные. Саня с Максимом выкатывают каталку.

Я провожаю взглядом белое лицо с трубкой, выходящей из носа.

Не он.

Неужели оперировали двоих?

Я провожаю каталку взглядом и вдруг понимаю, что на меня смотрят.

Он стоит передо мной, медленно снимая зеленый колпак и марлевую маску. Хирургический халат самого большого размера ему мал и тянет под мышками. Он сед, как и я. У него короткая округлая борода. На носу у него блестят золотые очки.

– Богдан Петрович! – кричит Марина от поста. – В какую палату записывать?

– В двести восьмую, – говорит он, не отрывая от меня взгляда.

– Богдан Петрович? – Я медленно шевелю губами, как будто говорю вовсе и не я, а кто-то во мне – за мной, – кто вовсе и не вдовая пенсионерка Горелова, кто-то… Другой. – Богдан, значит?

– Нашла, – говорит он.

– Нашла и вспомнила.

– Значит, пойдем?

– А что будет… здесь?

Он странно дергает ртом – не то жует губами, не то пытается ухмыльнуться.

– А то будет, что именно сегодня врач Пловцов понял, как проводить именно эту, дотоле не удававшуюся операцию… А еще прямо сейчас в Домодедово садится самолет из Певека, а в нем сидит Виктор Амиров. Старший сын. Вчера он получил письмо от отцовой соседки.

– И что?

– А то, что он будет здесь через три часа. Маринка ему все расскажет. После похорон он заберет Алексеевну на Север, и его дети будут звать ее бабушкой… Еще четыре года.

– А потом?

– Потом она поскользнется, сломает бедро и быстро умрет от пневмонии. Дома. Среди семьи.

Я киваю, соглашаясь.

– Иначе ты бы осталась. – Он не спрашивает.

Я молча смотрю на него.

– Я люблю тебя, – говорит пожилой толстый хирург маленькой сгорбленной санитарке.

– Я тоже люблю тебя, Бран, – отвечает она.

Сестра, стоящая в дверях операционной, судорожно вдыхает и берется обеими руками за грудной карман халата.

6. Энергия

Два пятнистых тюленя вспарывают пронизанную светом воду. То один, то другой вырывается вперед, то уходя в глубину, то с плеском и брызгами вылетая сквозь зеркальную границу в воздух. Совсем рядом с ними вода ревет и темнеет, бьется о громады быков Моста. Но тюлени не приближаются к Мосту, двигаясь вдоль него к известной только им цели. Большой тюлень толкает самку носом, затем одним гибким движением отплывает подальше. Сперва она для виду бросается за ним, но вдруг переворачивается и кидается наутек.

Под водой хорошо видно, как навстречу им из глубины поднимается каменный гребень, риф, протяженный от одного из быков Моста в глубину бухты. Только в одном месте верх каменного гребня прорезает зеркало поверхности, сминает его вокруг себя в мелкую рябь.

Большой тюлень, заранее разогнавшись, рассчитанным движением высоко выпрыгивает из воды и плюхается животом на маленький гранитный островок с плоской вершиной. Самка высовывает голову из воды и оглядывается. Островок поднимается из воды отвесно, залезть на него не залезешь. Она коротко гневно кричит.

Большой тюлень перекатывается с живота на бок и кричит в ответ.

Тюлениха прямо в воде превращается в женщину, которая легко подтягивается на руках и забирается на камень.

Ее муж лежит на плоском, вылизанном водой камне на спине, широко раскинув руки.

– Действительно, уединенное местечко, – смеется женщина, ложась рядом с ним.

Полнеба над ними закрывает темная изнанка Моста. Между черными глыбами быков вдали просвечивает густо-синее небо.

– Смотри, с той стороны словно вечер, – говорит женщина.

– Там вечер и есть, – отвечает мужчина, на мгновение приподняв голову, – мы же как раз за центральным курсом.

Она подпирает руку локтем и всем видом выражает готовность слушать.

– Ой, – смеется он, – ты же и этого не знаешь… Центральные ворота Моста ведут не в наш океан. А в океан-напротив.

– А назад?

– Заходишь в бухту-напротив через крайние ворота, разворачиваешься, проходишь через центральные ворота в океан-здесь, разворачиваешься, проходишь через крайние ворота и попадаешь снова сюда.

Женщина задумывается на несколько секунд.

– А если входить в бухту сквозь центральные ворота?

– Попадешь невесть куда. Об этом к Колуму. Он у нас столько америк открыл, да еще и карты привез и лоции проходов написал… Но в основном через Мост торгуют две стороны. Та – и эта.

Она восхищенно качает головой.

– А он старый, Мост?

Он пожимает плечами.

– Кто знает? Только за последние полторы тысячи лет город дважды сжигали дотла. Причем в предпоследний раз, насколько я понимаю, посредством ядерного оружия. До того, по некоторым источникам, Мост был прозрачным. Как хрусталь.

– Он и сейчас красивый, – задумчиво говорит женщина и, следуя неведомой мужчинам логике, тут же спрашивает: – А почему ты построил мне такой дурацкий облик? Мало хромой ноги, но эти косы…

– Поверь, любимая, – лениво отвечает мужчина, – это совершенно не важно.

– Женское любопытство и следует утолять только по совершенно неважным вопросам.

– Действительно. Ну… видишь ли, я видел тебя брюнеткой с бильярдным кием, рыжей с автоматом и седой в белом халате. Хотелось посмотреть, какова ты будешь блондинкой.

Она смеется, и в смехе ее чувствуется полное доверие.

– Действительно. А с хромотой я почти справилась.

– Человек, воплощаемый не сразу, всегда обретает неисправимый физический недостаток. Такие вещи лучше продумать заранее, чтобы, ну например, ты не получилась одноглазой. А остальное… Ну какая мне разница, как ты выглядишь, если в любой момент это можно переиграть? Лишь бы тебе самой было комфортно.

Она долго лежит молча и смотрит, как чайки ловят рыбу, оглушенную ударами волн о быки Моста.

– Что же ты пытался выяснить, делая со мной… то, что ты делал?

– Ничего я не делал, – лениво говорит он – она слышит, как рокочет его голос в груди, прежде чем выйти изо рта словами, – ты сама шла к тому, что нас здесь ждет; оно тебе и показывалось.

Она вдруг чувствует, как ему стало холодно.

– Отец Королей – это именно я. И я не доживу до коронации.

Он прижимает женщину к себе.

– Пока ты не пришла, я был бессмертен. Нельзя умереть, не исполнив судьбы. Знаешь, сколько раз я прыгал в воду с Моста?..

– А теперь? – тихо спрашивает она.

– Зачав с тобой ребенка, я исполню судьбу. И стану смертен, как всякий. Даже более. Насколько я не доживу до коронации? Минуту? Или умру, даже не дождавшись рождения ребенка?.. Короче, я искал женщину, которая сможет стать матерью Королей.

– Долго искал? – с трудом улыбается женщина.

– Сорок шесть лет.

Он садится, скрестив ноги по-турецки, и смотрит на жену. Мальчишеская ухмылка высвечивается на его лице, как он ни пытается остаться серьезным.

– А ты думала, история – это как ты меня искала? Ты начала искать меня, когда я окончил искать тебя. И, найдя меня, ты попала вместе со мной в начало совсем другой истории. Это просто жизнь. Тут ничего не начинается с нуля и не заканчивается окончательно.

Впереди у нас огромное приключение, из которого нам обоим не выйти живыми, – он тихо смеется, – но сейчас мы вне историй. Маленький перерыв. Немного времени друг для друга.

И пусть будущее подождет.

II
Карты Моста

В тот день, когда вдове Брана Навигена отрубили руки, я вообще не собирался выходить из дома. Тем более идти к Печальной площади, в ту толпу, которая вечно собирается у эшафота. Если бы не мой троюродный брат…

Пожалуй, лучше о нем сначала расскажу.

Нам было лет по пять или шесть, когда Ванг начал со мной водиться. Кому-то, кто напомнил ему, что со мной играть как-то не к лицу юному герцогу, брат ровно ответил, что сам выбирает себе друзей и я его устраиваю. Он учил меня лазать по чердакам, перебираясь с дома на дом; я пересказывал ему сюжеты старинных саг (чем, насколько я помню, здорово выручал его на уроках истории). Он прятался в моей комнате под кроватью, когда разъяренная бонна наших общих кузин носилась по всему замку. Он плакал на моем плече, когда ему впервые отказала женщина. Надо сказать, впоследствии Ванг относился к таким вещам хладнокровнее; да и случались они нечасто. Мой брат хорош собой.

Я оторвался от работы с сожалением (напомните мне позже, я обязательно должен о ней рассказать) и пошел открывать брату дверь. Ни секунды не сомневаясь, кто именно стучит. Ванг, собственно, не столько стучал в дверь, сколько тряс всю переднюю стену дома, используя для этого и кулаки, и сапоги, и витиеватые моряцкие загибы.

– Во-первых, поздравь меня с капитанством, – выпалил он, ввалившись в дверь, – во-вторых, спрячь-ка меня, и жрать хочу. В-третьих, нужна твоя помощь.

Он швырнул на стол в моей узенькой прихожей треуголку, облепленную до невидимости модными перьями, кружевами и завитушками, обнял меня за плечо и потащил к кухне. Я с тоской подумал о том, что в чернильнице еще осталось не меньше двух столовых ложек водостойкой туши, – и мысленно списал их. К моменту, когда Ванг меня выпустит из когтей своей очередной авантюры, содержимое чернильницы успеет окаменеть. Ну… не судьба. Разведу новое.

– Что стряслось? – спросил я Ванга.

– Это все Гайверы, – ответил он, – ты понимаешь, сейчас на стапелях стоит только один трехмачтовик. Остальное – мелочь для прибрежного курсирования. А экзамены проходило пятеро – пятеро, и только один не выдержал, да и то его нельзя винить, человек заболел. И у меня, само собой, испытания удались лучше всех, я шел первым.

– Ну, это же хорошо? – осторожно уточнил я.

– Старый Гайвер пошел к его величеству и выпросил, чтобы его младший принимал капитанскую присягу первым. Я узнал случайно. Присяга завтра.

– И его величество позволил?

– Не позволил, а, понимаешь ли, распорядился!

Я бы на месте Ванга тоже ушел в нырок. Капитан, принявший присягу, сам выбирает, какой из новых кораблей он поведет в свое первое плавание. Но как так? Всего одно серьезное судно? Обычно наоборот, капитаны полной выслуги – штучный народ, работа тяжелая и опасная, предварительно учиться надо многие годы – Ванг ходил гардемарином чуть ли не с тринадцати лет, и, и… Не понимаю. Почему не строят новые корабли?

– Так что ты сделал?

– Я пошел туда, где он обмывал экзамен, обхамил его, принял вызов и проткнул ему левое запястье.

– Ах ты ж, – невольно покачал я головой. Пробитая левая рука не относится к «увечьям, лишающим дворянина возможности служить Короне». И сквозная рана заживет со временем без далеко идущих последствий. Но выстоять присягу с астролябией в левой руке и палашом в правой Гайвороненок, конечно, не выстоит. – То есть тебе надо просто исчезнуть и вынырнуть только на завтрашнюю церемонию?

– И, собственно, добраться до церемонии.

Ванг прошел на кухню и быстренько отыскал там горшок с еще теплой кашей и ложку, но садиться и тем более доставать тарелку не стал – завернул горшок в полу, крышку оставил на столе и вот так, с кашей наперевес и полным ртом, двинулся в мой кабинет.

Все, что я успел предпринять, – это заслонить собой стол. Не то чтобы там лежало что-то секретное, но с Ванга станется плюхнуть горшок прямо на полтысячелетнюю карту.

Но брат не заинтересовался стулом, а прошелся вдоль шкафов, внимательно читая надписи на ящиках.

– Та-а-ак… Нет. Я сам не найду, а главное, ничего не пойму в этих древних закорючках. Где у тебя карты переходов внутри Моста?

– Да нет же таких, – изумленно ответил я.

– Ну, ты мне же сам сто раз рассказывал, – нетерпеливо сказал Ванг, – что внутри Моста множество переходов, и что они даже где-то обозначены, и, главное, ради чего я, собственно, к тебе и прибежал, – что совершенно точно есть переходы от твоего подвала и совершенно точно есть переход, который заканчивается под Адмиралтейством?

– Ы-ы! – взвыл я. – Они, конечно, на карты-то наносились! Но отдельно карты переходов нет! Просто на старых картах есть обозначения входов и… и… ну как это назвать, мест прибытия. И, кстати, половина из них уже там помечены как недействующие.

– А мне та половина и не нужна. Черт, мне надо всего два работающих перехода. Первый – отсюда куда-нибудь. Ты же не думаешь, что Гайверы выпустят меня из твоего дома? Ха-ха. Да не озирайся, к тебе-то в дом они, конечно, не вломятся, да им и незачем. И второй – откуда-нибудь до Адмиралтейства, ну я уж считаю, что Гайвер достаточно умен, чтобы отслеживать прилегающие к нему улицы на случай, если я как-то слиняю из твоего дома. Ну и, в идеале, желателен еще переход от первого где-нибудь до второго где-нибудь. Но без него я обойдусь, Мост большой, весь его шпиками не набьешь.

Ванг вообще-то очень неглуп. Переходов, если судить по отметкам на картах Моста достаточно преклонного возраста, были сотни. А нам-то и нужно два или три. Осталось два вопроса – где у меня лежат достаточно старые карты городских районов Моста; и второй, более сложный – почему примерно триста лет назад переходы перестали картировать. Действовать-то они так и действуют, в основном. Я сам был в трех. Два привели меня туда, куда и обещала карта, третий оказался завален щебнем.

Хочу как-то объясниться, ведь вы же не знаете еще ни меня, ни моих, скажем так, обстоятельств. Я не люблю приключения. Мне по уши хватает таинственности в моей собственной жизни. Я люблю карты и чертить. И я люблю порядок. Мне удалось собрать более или менее полный список действующих типов карт Моста и некоторых его окрестностей… что, вообще-то, насколько я знаю, до меня никто не пытался. Особенно учитывая то, что только вариантов Северного берега, с которыми на сегодняшний день идет активный обмен товарами и путешественниками, четыре. А неактивных – то ли ошибочных, то ли исчезнувших, то ли к которым закрылись пути – ну, у меня есть четырнадцать. Только Северный берег. Не лоции морей за Мостом. Не Южный берег. Только Северный.

И еще карты самого Моста, которые тоже, мягко говоря, не совпадают в зависимости от того, идете вы с Севера на Юг или наоборот. И многие карты уже в удручающем состоянии. Вот я и копирую их, по возможности. Так что бегать по старинным переходам – это, извините, не ко мне. Куда мне по ним идти, в конце концов?

Что же было дальше? Дайте вспомнить, день был хлопотным, непросто восстановить все по порядку. Итак, первым делом я убрал работу, достал и расстелил три карты середины Моста примерно того времени, когда переходы еще отмечались, но уже многие не работали. В целом между картами была очень небольшая разница во времени, другой вопрос, что одна из них предназначалась для служб уличной охраны, вторую, судя по всему, заказывал бонефикус. Немагические объекты приходилось скорее угадывать – хорошо еще, что на Мосту полно ну очень больших и узнаваемых магических объектов.

Назначение третьей карты было на ней написано большими каллиграфическими буквами, только вот для какого использования она предназначалась – уже и не узнать.

Что значит «Пути, подлежащие закреплению, по рекомендации Союза Навигаторов Моста»? Были ли они – что бы это ни значило – закреплены? Что означают синие печати в нижней части карты? Что означает смазанная, судя по всему, тоже печатная, колонка цифр поперек заголовка?

– Я вскипятил чайник, – сказал у меня над ухом брат, – у тебя есть кофе, чай, какао или что ты обычно кладешь в горячую воду?

– Кофемолка на верхней полке, – ответил я, – пакет с зернами там же. Только не кипяти, умоляю.

– Я умею, – фыркнул Ванг, – я же все четыре года в юнгах варил Навигатору кофе.

– Ну, тогда же он еще не был Навигатор, – рассеянно уточнил я, – хотя и собственная фамилия была какая-то похожая?

– Навиген он был сначала, – из кухни отозвался Ванг.

«Алиана Навиген, Орт Навиген», – значилось на третьей карте прямо под названием – там, где обычно подписываются создатели карт. Что же, у Вангова опального адмирала, видимо, достаточно старая семейная история.

Подвал моего дома – очень старый. Как и все подвалы здесь, он старше дома. Гораздо старше. Напрямую из него можно спуститься к общей площадке у основания быка и маленькому причалу – Ванг сказал, что там-то его точно должны поджидать и соваться туда не стоит. И еще можно было подняться на этаж между собственно подвалом и первым этажом моего дома, и вот оттуда шли два сухих узких прохода: один – который я не смог пройти, заваленный где-то шагах в двухстах от начала; и второй, который за сорок шагов выводил к башне Библиотекаря, расположенной, если идти по улице, в доброй полумиле.

Я, кажется, уже говорил, что Мост – очень непростое место.

Когда я показал Вангу, как маркировались точки переходов и как понять, где у перехода точка выхода, я с чистой совестью оставил его с картой улиц, а сам углубился во вторую. От Адмиралтейства с разных этажей, если считать с подвалами, отходило не меньше пяти путей, наверняка и подходило не меньше.

Ванг нашел на своей карте два прохода к Адмиралтейству, оба начинались довольно далеко от Библиотекарского прохода, затем Ванг снова заварил кофе, затем нашел проход от Библиотекарского прохода туда, где можно было нырнуть к Адмиралтейству, потом два часа слонялся вокруг меня и стонал, что мы теряем время.

– Слушай, ты, без одного росчерка капитан, – наконец разозлился я, – ты вообще помнишь, что мы работаем сейчас не с лоцией? Эти карты никто даже не проглядывал столетиями, почему ты вообще думаешь, что им можно верить? Я вот могу твердо надеяться только добраться до Библиотекарской, а дальше – чем больше у нас рассчитанных путей, тем больше вероятность тебе быть завтра в полдень на церемонии! Или тебе не так уж и нужен этот корабль, черт возьми?

В конце концов я отправил брата поискать в кладовке, из чего можно было бы соорудить ужин, а сам углубился в карты. Чего я хотел? Найти кратчайший маршрут Библиотекарская – Адмиралтейство и построить альтернативные маршруты от каждой точки. Получалось что-то похожее на дерево или речную дельту, немного сужавшуюся кверху – к Адмиралтейству подходили всего четыре условно рабочих хода.

Ванг на кухне уронил полку с горшками или что-то такое же звучное, шипел и ругался. Я на всякий случай подробно описал маршруты движения по поверхности от конца каждого перехода до начала следующего (иногда они были совсем рядом, но только иногда). Сухая карта шуршала под рукой, я вспомнил, что собирался ее скопировать еще полгода назад и отвлекся на едва различимую копию Южных пристаней, которая едва дожила до конца копирования – я даже перепроверить уже не смог, осыпалось все, что не растрескалось.

Наконец я завершил дело и отставил в сторону опустевшую тушечницу. С листом в руках я дошел до кухни. Полка с горшками висела на месте, светясь свежими деревянными подставками, чисто перемытые горшки выстроились на ней по размеру. Ванг разделся по пояс и гарцевал вокруг плиты с длинной ложкой.

– Я тут у тебя кой-чего повыкидывал, – буркнул он не поворачиваясь, – в пшене жучок, жир… не знаю, что за жир, но он протух; а что было изначально в полосатом горшке, я даже не понял.

– Спасибо, – искренне ответил я. С той поры, как двор перестал присылать мне прислугу, я научился многому, но вот разобрать кухню руки так и не дошли. Всегда можно дойти до харчевни со своим горшком, набрать полный свежей еды и беспокоиться только о том, чтобы донести до дома целым. Меня вечно кто-нибудь да толкнет.

С плиты тянуло теплым сладковатым духом.

– Сейчас, – проворчал брат, – погоди, теперь надо все время помешивать.

Я пришпилил маршрутный лист к подставке для чтения во время еды и вернулся в кабинет. Надо убрать карты, снова разложить работу… Хотя, пожалуй, надо еще позаботиться, где будет спать Ванг. И на чем.

Ванг, морская косточка, подскочил еще до рассвета, гремел тазами в помывочной, раскочегарил плиту и насвистывал, ходя туда-сюда мимо спальни. Я не выдержал и встал, почти на ощупь нашел мантию и туфли и поплелся на кухню.

– Кофе налей.

– Выйдем пораньше, – распорядился брат, сидя полуголым в коридоре с жестянкой ваксы и суконкой, – если быстро доберемся до Адмиралтейства, лучше посидим в ухоронке.

– Согласен, – вяло отозвался я.

Только тем фактом, что брат поднял меня ни свет ни заря и вытащил из дома, не дав даже толком проснуться, можно объяснить то, что я вообще поперся вместе с ним. С вечера я был уверен, что отдам ему маршрутный лист и вернусь к карте.

Увы. К карте я вернулся не скоро.

* * *

До Библиотечной мы добрались вообще без приключений. Поверху там надо было перейти улицу, нырнуть в переулок, ведущий к внешнему парапету, пробраться на задворки присутствия Двухсеверной торговой компании и спуститься в подвал. На мой невнимательный взгляд, вокруг было практически безлюдно, но Ванг беспокойно озирался и прищелкивал языком.

– Куда они все прутся?

– Кто они? – ответил я, ощупывая замок. Может, и правильно, что я пошел с братом, эта система запоров была забыта уже лет двести назад, а я-то освоил их, еще когда искал в университетских хранилищах первые рисунки Моста. А Вангу бы пришлось ломать дверь, наверное. Не то чтобы он не справился, но шум…

– Так не бывает, чтобы утренние прохожие все дружно шли в одну сторону, – просветил меня Ванг, втискиваясь в приоткрывшуюся дверь.

– А эти идут?

– Идут.

– Интересно, – сказал я и прикрыл дверь за собой, предварительно проверив, смогу ли я открыть ее изнутри, если понадобится.

Второй переход оказался таким же будничным, как первый. Полста шагов, пыльный пол, тусклый свет через маленькие щели в потолке, ступеньки, узкая каменная дверь, простой двусторонний засов. Если и дальше все так – совершенно непонятно, чего ради переходы были заброшены? Через Мост ежедневно прогоняются многие тысячи грузов, и вовсе не все они громоздкие; да и гонцы сейчас толкаются на общих мостовых или, в самое загруженное время, гребут в лодочках под быками Моста – когда можно было бы переходами срезать дорогу как бы не вдесятеро.

Мы проскочили через скат для бочек на самом южном спуске, уже почти у причалов, забрались в кухню какой-то маленькой таверны, куда меня одного ни за что не пустили бы, а Ванг ласково окликнул по имени огромную кухарку, пообещал ей поцелуй и все царства мира, и мы юркнули в подвал, пока она еще смеялась. Дверь открылась так же легко, как и предыдущие, но Ванг внутрь не пошел. Только сунув нос в приоткрывшуюся щель, брат отпрянул и пробормотал:

– Не будет удачи.

Он отшагнул и мотнул головой.

– Пойдем другим путем. Сюда… не надо.

Я едва перевел глаза с брата на темный промежуток между дверью и косяком, как Ванг налег на дверь всем телом и захлопнул ее. Но мне хватило. Ванг быстро обернулся, поймал меня в локте от пола и усадил на пол.

– Что ты чувствуешь?

– Однако как удачно, что я помочился перед тем, как выйти, – выдохнул я.

– Страх? Я тоже, – быстро сказал Ванг, – я тоже испугался, ничего стыдного. В мореходке учат, что страх еще полезнее, чем боль, – это сигнальный огонь тела разуму. Не стыдись, не надо.

– Да я не… Ванг, я не от стыда. Тошнит. У меня чуть сердце не выскочило.

– А ты что-то видел конкретное?

– Нет. Только дурнота.

– А сейчас?

– Сейчас ничего.

– Посидим, – решил брат и плюхнулся рядом со мной.

Мы молча посидели, тяжело дыша. Едва стук крови в ушах приослаб, я понял, что Ванг шуршит маршрутной картой, пытаясь что-то разглядеть в полутьме.

– Отсюда самый короткий путь к Печальной площади, оттуда к Белой башне, а оттуда уже к Адмиралтейству, – подсказал я.

– Эх. Три вместо одного, – подытожил Ванг, – хорошо, что заранее вышли.

И мы двинулись искать проход к Печальной площади.

Мы перебежали рысцой два переулка, обогнули зады большого склада и снова нырнули в переход. За небольшим исключением это оказалось забавно – выскакивать на поверхность то там то сям; кто бы ни следил за братом, вряд ли они сейчас имели понятие о том, где Ванг находится. От выхода до следующего входа надо было перебежать всю площадь наискосок, я только хотел спросить брата, как пойдем – осторожно обходом по стеночке или метнемся напрямик, – как врезался в спину затормозившего Ванга.

– Так вот куда они все шли, – с отвращением сказал брат.

– Что такое?

– Казнь сегодня.

Мы выбрались из выхода; на нас таращилось человек сто. Эшафот посреди площади не был ничем украшен, стало быть, казнили не дворян. На эшафоте и вокруг него было пусто. Это значит, пока все начнется да пока закончится, толпа не разойдется. Вариант обходить отпадал – слишком много времени займет толкаться по краю площади.

– Если у самого заграждения пройти, будет быстрее всего, – заметил я.

– Похоже на то.

И мы начали проталкиваться в центр площади. Люди охотно подавались в стороны при виде треуголки и яркого кителя; мостовые вообще уважают моряков. Я тихонько шел в фарватере.

– Кого казнят-то? – специальным капитанским голосом возвестил Ванг.

Вокруг зашумели желающие оказать офицеру услугу. Версии не сходились, в толпе заспорили. Ванг, не переставая уточнять, продирался вперед.

– Зачем детей-то сюда тащите? – ругнулся он на кого-то впереди меня.

– А сообщники ее сбежали, – сообщили у меня прямо над ухом.

– Один сообщник.

– Откуда ты знаешь?

– Так объявляли!

Ванг притормозил и недоверчиво переспросил:

– Зачем подрывать королевские ясли?

Меня передернуло.

– Сколько погибших?.. Ничего себе, – тихо добавил брат и остановился, задрав голову к эшафоту. Там кто-то ходил, снизу почти невидимый.

– И еще двое детей похищено, – добавили сбоку.

Ванг оглянулся на меня.

– Однако! Я даже похожего ничего не припомню.

Ванг непреклонно проталкивался, обходя эшафот, между толпой и невысоким ограждением. Между грубыми досками и коваными прутьями забора было шагов десять совершенно свободного пространства. Вот, шаг за шагом, мы обошли угол и начали было углубляться в толпу, когда над нами заорал герольд.

Я опять ударился о ставшую твердой спину брата. Он с трудом повернулся, глядя над моей головой на герольда.

Ни разу в жизни не видел брата таким. У него тряслись губы.

– Не может быть. Да не может быть.

– …к казни через обезглавливание немедленно после поимки! – возвестил герольд. Толпа вздохнула.

Я толкнул Ванга в плечо.

– До полудня осталось часа полтора, не больше, а нам еще вон куда пробиваться. Потом, все это потом.

– Со снисхождением к женской слабости приговаривается к отсечению обеих рук ниже локтя!

Ванг уцепился за меня, как за спасательный круг.

– Навигатор и королевские ясли? Зачем?..

– Не знаю, – толкнул я его снова, – его все равно здесь нет, слышал же – после поимки. Идем.

Толпа вокруг жадно тянулась к тому, что происходило у нас за спиной, а Ванг бубнил:

– Локи Хромоножка… Где ж я это имя слышал-то.

За спиной раздался даже не вскрик, а какое-то рычание, вокруг нас люди дернулись вперед, потом почему-то назад, меня крутнуло, и я увидел, как светлая голова поднимается над краем эшафота, плечи, сложенное на груди… что-то. Фигура, пошатываясь, подошла к краю – она действительно была женская. Миг постояв спокойно, фигура качнулась, но не упала, а между ней и толпой – казалось, прямо в меня – полетело что-то, разбрасывая мелкие красные брызги. Передо мной завизжали.

– Нате, подавитесь, – негромко послышалось сверху, фигура качнулась еще раз – я вдруг понял, что для пинка, и в толпу полетела вторая кисть. Рядом с женской фигурой появилась мужская, обхватила, потащила. Площадь притихла. И тут между мной и эшафотом завизжали снова, уже несколько голосов, истошно. Толпа дернулась. Нас с Вангом понесло.

Те, кто стоял далеко, еще хотели смотреть, но те, кто оказался ближе нас к упавшим обрубкам – чем бы они ни были, – хотели только уйти как можно дальше от этого места. Мы оказались на вершине целой реки убегающих, я вцепился в китель брата, как клещ, но меня и так вдавило в него лицом и грудью. И тут спина и китель поехали вверх. Я почувствовал, как мои туфли отрываются от глади Моста.

– Давай руку, – прохрипел Ванг откуда-то сверху, я вытянул руку не глядя. Меня дернуло вверх еще, ладонь прижалась к металлическому пруту, за который я ухватился, как только мог. – Ну, лезь же! – Ванг дернул меня за мантию, и я каким-то чудом оказался сидящим верхом на балюстраде крошечного балкончика, наполненного разгневанными нарядными людьми. Ванг висел головой вниз и тащил за руки визжащую женщину. – Помогай!

Я наклонился и схватил ее за руки ниже Ванговых кулаков. Она взлетела из хрипящей толпы, как пробка, мы втроем повалились на хозяев балкона, Ванг вскочил и рявкнул:

– Уходите все на другую сторону дома! Девку эту заберите! – И пока я вставал на ноги, путаясь в полах мантии, брат снова свесился вниз, выпрямился с ребенком лет пяти на руках, сунул ребенка, не глядя, кому-то в руки и снова наклонился вниз. – Тяни, тяни, тут же сейчас кого послабее просто об стену затрут!

Только сейчас я осознал, с какой скоростью нас перетащило через всю площадь и едва не разбило о стену.

Я наклонился и протянул руки вниз. На меня практически вытолкнули бледную старуху, я с трудом вытянул ее на балкон и снова перегнулся вниз. Вдвоем с братом мы выдернули какого-то парня в матросской рубахе, который тут же встал с обратной стороны от Ванга и перегнулся, готовый тащить. Но хрип снизу утихал – большая часть толпы проскочила мимо в переулок, в центре площади уже не осталось людей, а эшафот… Эшафот, скрипя, медленно заваливался в нашу сторону. С треском выскакивали из конструкции и съезжали вниз доски.

На черной глади Моста медленно расширялись, сливаясь, два светло-серых круга. В центре одного из них, того, что чуть больше и чуть ближе к нам, зашевелилось, зашуршало, открылась и начала расширяться воронка. В центре второго круга то же самое случилось чуть позже, каждый из кругов был уже шагов двадцати в диаметре и продолжал расти, и серое, серый песок, которым становилась стеклянистая твердь Моста, ссыпался вниз, а за песком съезжали вниз обломки одного из углов эшафота.

– Какое, однако же, счастье, что ее не обезглавили, – сказал Ванг рядом со мной, – мы бы все уже в заливе плавали.

Тем временем второй угол эшафота начал сползать в дыру. Серая пыль взметнулась столбом, который не опал, а расширился, поднялся и стоял посреди опустевшей площади.

– Ветер дует с изнанки Моста. Насквозь прогорело, – заметил брат все тем же стеклянным голосом. Я хотел было уточнить, с чего он взял… Но спохватился и сказал совсем о другом:

– Такими темпами дыра дойдет до двери прохода через полчаса.

Ванг быстро глянул на меня, отер лицо ладонью и ответил:

– Спасибо, штурман. Побежали.

И мы побежали.

По краю опустевшей Печальной площади (она как никогда соответствовала своему названию), в переулок, вниз по ступенькам, сто шагов по пыльному проходу, бегом мимо Белой башни, сорок шагов – и мы вышли на узкую галерею на третьем этаже Адмиралтейства. Ванг осторожно глянул через перила, моргнул и снова потер лицо руками.

– Слушай, ущипни меня.

– Что такое?

– Смотри вниз. Там должен стоять адмиральский стол, стол комиссии, столик протоколиста, лавки с родственниками и зеваками, сами присягающие, кораблестроительская делегация и еще до черта народу.

Я глянул вниз. Широкий мозаичный пол. Блики света из высоких окон первого и второго этажей. Ни души. Ни звука. Хотя нет, кто-то то ли кашлянул, то ли сдвинул стул.

– Слышишь?

– Слышу, – хищно ответил брат и кинулся к лестнице. Я подобрал полы мантии и ссыпался следом.

На первом этаже у единственной стены без окон стояли две тяжелые деревянные лавки. На лавке сидел и читал книгу очень толстый старик с белыми моржовыми усами. Одна нога его была в сапоге, вместо второй ниже колена шла деревяшка.

– Капитан Грюнер! – кинулся к нему брат.

– А, сынок, – обрадовался тот и торопливо, насколько это было возможно, встал. – Капитан Вангиун Бирланд, поздравляю вас с назначением и имею честь вручить вам патент, подписанный его величеством, – выпалил старик и протянул Вангу сложенный вдвое лист дорогущей непромокаемой бумаги.

– Так… – затормозил Ванг, – а… присяга?

– Считается принесенной.

Ванг взял лист, развернул его и углубился.

Старик с выдохом облегчения сел обратно.

– А что, собственно, произошло? – Ванг стрельнул глазами в старика и продолжил чтение. – Так, патент в порядке.

– Если кратко, – сказал старик, нахмурился и откашлялся, – если кратко, так. Вчера именным указом его величество подарил последний корабль Абигайлу Гайверу. В связи с чем Совет Капитанов объявил себя самораспустившимся и… э-э-э… изрыгая устные выражения недовольства, разошелся по домам. Вчера здесь тебя ждал капитан Рори. Сегодня ждал я. Мы были уверены, что ты придешь, как-нибудь, переодетый, с неба свалишься, но придешь без опоздания.

Старик посмотрел на часы.

– Да, с неба и без опоздания.

– Последний корабль? – тихо переспросил я.

– Да, последний, – капитан Грюнер посмотрел на меня, нахмурился, – лоция к Третьему Северу окончательно перестала работать два года назад.

– А… – сказал Ванг, что-то посчитал на пальцах и тоже поскучнел, – а сухопутный лес?

– В Казиме корабельного не осталось, – ответил старик, – новое сажали и сажают, но тому расти еще до кондиций лет двадцать. Сынок, – он кивнул Вангу, – ты бы нас… познакомил, что ли.

Я сглотнул. Ну вот. Брат кисло на меня посмотрел. Обижать старика не хотелось, а проходить весь круг заново – тоже удовольствие из средних.

– Капитан Грюнер, – мягко сказал Ванг, – это мой штурман.

Я оторопел. Ай да Ванг, ведь может и сработать.

– А звать-то тебя как, штурман? – ласково уточнил старик. Что ж. Не сработало.

Ванг вздохнул, сморщился и пожал плечами.

– Видите ли, у него врожденная детерминанта такая. Ни лица, ни фигуры, ни имени никто не может запомнить. Так что, собственно, никак не звать.

– «Эй ты» отлично годится, – вставил я, – кроме шуток, это самое удобное. Я отзываюсь.

Капитан открыл рот, сделал брови домиком и завозился, вставая. Мы с братом дружно застонали.

– Большая честь быть знакомым с вами лично, ваше высо… – начал капитан.

– Напоминаю вам, капитан Грюнер, что титулование потомков, не признанных официально, запрещается и приравнено к оскорблению Короны, – поспешно перебил его Ванг.

– Да-да, – добавил я.

– Плевал я сегодня на Корону, – встопорщил усы старик, – впрочем, понимаю. Штурман капитана Ванга. А что ж вы с такой детерминантой…

– Только не в магию, – снова перебил я его, – поверьте, были причины. Только не это.

– А не пойти ли нам к капитану Рори? – вдруг сказал капитан Грюнер. – Старая кочерга ведь тоже волнуется.

И мы пошли к капитану Рори. Дорогой обсуждали исключительно вопросы корабельного леса, в которых я совершенно ничего не понимаю, так что с удовольствием не вмешивался. Почему я не пошел домой? Только потом я смекнул, что слово «штурман» привязало меня к Вангу крепче, чем мы оба могли предположить. Ведь впервые – если не считать запрещенного «ваше высочество», обо мне кто-то сумел сказать хоть что-то определенное. Кто бы в моем положении не пошел?

Капитан Рори оказался таким же бодрым стариком, как Грюнер, только не кругленьким, а длинным и мосластым. Нас всех троих накормили, меня снова кое-как представили, Рори, к счастью, не вспомнил о королевском конфузе почти тридцатилетней давности, а Ванг и Грюнер не стали напоминать. На Мосту множество людей с большими и неудобными детерминантами, и многие из них не желают заниматься магией. Мой случай, конечно, самый забористый, но пониманию вполне подлежит. Мало ли кому как не повезло. Бывает, люди день своей смерти с детства знают – и ничего.

Уже ближе к полуночи, где-то на сороковой истории о том, как экзаменовались сами старики у каких-то древних капитанов и как они сами драли восемь шкур, уже выйдя с морской службы в заседатели, капитан Грюнер вдруг озадаченно замолчал на полуслове.

– Слушай, Рори, – сказал он негромко, – ты помнишь, мы же учили двенадцать лоций сопровождений лесовозных барж. Пальцы и уши.

– Пальцы и уши, да, – засмеялся Рори, – было, было.

– Третий Север; Вторая Арка и на созвездие Оленя; Вторая Арка, назад в Первую Арку, снова во Вторую и Север, Третья Арка, на созвездие Бочки, летняя лоция.

– Вторую Арку и на Юг забыл, – вставил Рори.

– Черт, точно.

Они долго спорили, загибали пальцы и хватались за уши. Ванг сбегал куда-то за бумагой и чернилами – этот дом был ему явно знаком, – старики сели записывать. Двух лоций они не помнили оба. Оба были страшно смущены. Ванг, казалось, немного напуган. Я осторожно уточнил, а какие еще бывают лоции, на меня высыпали список в полчаса длиной и, кажется, ни разу не повторились. Моряки Моста плавали отнюдь не только за лесом.

– А других лоций тоже много… Нерабочих? – осторожно спросил я.

– Сотни, сотни, – ответил Грюнер.

– И переходы, – сказал я Вангу.

– И дыра в Мосту, – меланхолично буркнул брат.

Старики не обратили на наши слова никакого внимания. Две забытые лоции – это для них было слишком. Рори полез на верхний ярус библиотеки за какими-то конспектами, Грюнер строго велел нам принести добавки всего из кухни, чем мы и занялись.

– Слушай, а ведь действительно, какое множество всего не работает, – сказал я Вангу.

– Да что может вообще работать при таком правлении? – желчно ответил брат, нарезая холодное мясо. – Мы, конечно, махнули рукой и разошлись, но это же… как можно взять корабль и подарить? Он же не королевская собственность.

– А чья же? – усомнился я.

– Ну, торговые и причальные сборы, десятина с каждого фрахта – все это идет в Канцелярию Мореплавания, а там уже распределяется – что на ремонт верфей, что на закупки всякие, что на мореходное училище, что конкретно на новые корабли.

– А разве канцелярии все не королевские?

– Вообще-то нет, по-моему. Королю ежегодно вносят… слушай, не знаю сколько, каждый дом на Мосту, и, кажется, еще на каждом берегу в бухте за дома платят, только поменьше. И за пользование сухими въездами. А канцелярии Короне денег не дают. Прямо, по крайней мере. Я когда у наследника в адъютантах ходил, поневоле всего этого нахватался.

– Тогда да, неправильно. А что ж никто не возмущается?

– Навигатор возмущался – и где он теперь? – ответил вопросом на вопрос Ванг, составил несколько блюд одно на другое, прижал рукой с зажатым в ней кувшином и двинулся к гостиной.

Я взял второй кувшин, корзинку с хлебом и поплелся следом.

К нашему возвращению из кухни два пожилых капитана выкопали в горе старых роривских конспектов одну из утерянных лоций. Я сам ее тоже, право сказать, забыл бы с удовольствием – на выход она требовала шесть раз нырнуть туда-сюда между быками Моста, при этом не запутаться в арках, да и возвращение с нее к Мосту было не лучше.

Я и раньше знал, что Мост сложен. Но мне даже не приходило в голову, что сложность его простирается на десятки миль сложенного вокруг него в бумажный фонарик океана. Сложность берегов заканчивалась съездом на наружные стороны южного и северного мысов; если уж ты выбрал определенную дорогу на развилках после спуска на землю – ты уже не перепутаешь Второй Север с Третьим. В океане же ты попадал в другое море и приходил к другим берегам, просто выйдя из-под не той арки или взяв не то направление. Ну и даже если попал в то море, в которое собирался, – надо было знать тамошние берега, тамошние порты, тамошние рифы и отмели и товары, которые стоило туда везти и там покупать.

Так или иначе, оставалась последняя недостающая лоция. Мне казалось, что бурная активность по тому, чтобы ее во что бы то ни стало найти, это была непроизвольная реакция людей, неспособных смириться с тем, что в действительно важных событиях последних дней от них ничего не зависело. Так что трое капитанов без кораблей, один свежеиспеченный и двое отставных, допили и доели все, что было на столе, и засуетились, надевая кители. Рори осторожно предложил мне гражданский плащ. Дело шло к вечеру, я согласился.

– Куда мы? – спросил я, вприскочку поспевая за стариками (Грюнер на своей деревяшке скакал так, что молодому впору) и Вангом.

– В университетскую библиотеку, в архив. Там есть отдел списанных лоций.

– А не поздно? – удивился я.

– Так она же круглосуточная, – просветил меня брат, – я сколько раз туда спать ходил. Под стол заберешься в углу, и вася-кот.

– А свет?

– Ну, маги сами светят, а моряки обычно белый фонарь берут, его обычно как раз на ночь же хватает.

Я заткнулся. С одной стороны, я уже достаточно устал, чтобы пойти домой, с другой – куда девать Рорин плащ? И что они будут делать, когда найдут ту самую лоцию?

На последний вопрос ответа я не получил. Нужной книги – точнее двух – в библиотеке не было.

Старики с Вангом на побегушках перерыли четыре шкафа, прежде чем сдались и кликнули дежурного младшего архивариуса. Сонный архивариус посоветовал перебрать каталожные карточки выданных на руки изданий и канул в глубь библиотеки.

Карточки нашлись, но старики, кинув на каждую по взгляду, дальше уже смотрели на них как на повестки в суд. Или на тот свет. Ванг покрутил обе в руках.

– Выдано на руки три месяца и… э-э-э… год и два месяца назад. Одному и тому же человеку, адрес указан. Кстати, это недалеко. Утром я могу к нему сбегать.

– Да как бы тебе сказать, сынок, – неловко ответил Рори, – я был уверен, что этого человека казнили… э-э-э-э… пятьдесят три года назад. Я в какой-то момент подумал, может, родственник, но у него почерк характерный.

– А я вообще забыл, что я его знал. А я ведь знал. Он-то был магом, а вот его отец – мой первый капитан. Но я действительно о нем никогда не думал. Вообще никогда. С… с какого же года? Да, пятьдесят три, точно, – сказал Грюнер, – как-то это вообще неестественно. Мы же с ним… и вдруг ни одной мысли за столько лет. Ни разу не вспомнил. Я… я о себе лучше как-то думал.

– Пошли навестим, пока еще не ночь? – предложил Ванг. – Тем более есть веский повод, а угощения купим по пути.

– Да само собой, – твердо сказал Грюнер, – ну как же так? У него же дети были… два уже взрослых парня… – Усы Грюнера повисли, он медленно повернулся к Рори. – Подожди. Подожди. Ведь наш мальчишка – Навигатор – это его старшенький же.

– Что? – спросил Ванг. – ЧТО?

Дом, в котором жил таинственно забытый читатель библиотечных книг, действительно был недалеко. Через каменную ограду из материала Моста (что означало – дом очень, очень старый) перегибались ветви деревьев. Над маленьким крылечком покачивался на ветру яркий белый фонарь. Грюнер поднялся на крыльцо и заколотил в дверь.

Послышались старческие шаркающие шаги. Дверь приоткрылась, из-за нее пролился желтый свет, в свете нарисовалась худенькая фигурка в длинном платье. Нет, в мантии, подпоясанной домашним фартуком.

– Петеан, живой, – продребезжал не своим голосом Грюнер.

– Живой! – более бодро отозвался Рори. – И не разъелся ни на унцию, глиста в стакане.

Старичок в фартуке совершенно не удивился, но очень растрогался. Немедля ввел всех через узенький коридорчик в библиотеку (которая на вид была не меньше дворцовой), примерно указал направление, где искать университетские книги, а сам перестал улыбаться и заторопился куда-то обратно в коридор. Из приоткрытой двери я расслышал женский стон.

Петеана не было с минуту, вернулся он смурной, но, глядя на Грюнера и Рори, вновь нежно заулыбался.

Когда Грюнер начал рассказывать о своей и Рориной жизни, старичок благодушно его прервал, сообщив, что он-то все знает, и за их жизнью поглядывал, и вообще. Рори обиженно уточнил, почему тот не давал о себе знать, старичок все с тем же благодушием сообщил, что заклятие незамечаемости, под которым он жил сорок с лишним лет, всегда приравнивалось к гражданской казни… Тут он извинился и снова убежал.

– У него болеет кто-то? – осторожно спросил Грюнер.

– Ну, спроси, – буркнул Рори.

Старичок вернулся. Рори спросил.

– Рори! – встрепенулся старичок. – А ведь… ведь вы же бывали… Как лечат людей, на которых не действует магия? У нее обе руки опухли… И красные пятна почти до плеч. И лихорадка. И… она уже не бредит, только стонет.

– Петеан, осел ты старый! – взревели буквально в один голос наши старики. – Что ж ты молчал?

– Точно магия не действует? – уточнил Грюнер.

– Никакая. Никогда. Семь лет ее знаю – ни разу ничего.

– Это ранение? Какая рана? – уточнил Грюнер.

– Обе руки ей отрубили, – тихо ответил Петеан, – сегодня утром. Культи перевязали, конечно. Но кровь сочится, остановить я не могу.

Ванг со свистом втянул воздух.

Грюнер оглянулся.

– А-а, сынок. Отлично. На втором причале северной стороны стоит ашмианское судно, их привел капитан Вурген прицепом. Они собирались еще с неделю расторговываться. Беги туда сломя голову, приведи их корабельного доктора. Скажешь ему – ампутация, сепсис. Неси его хоть на руках с его чемоданчиком. Иначе девчонка умрет к утру.

– Что сказать? – уточнил Ванг.

Грюнер медленно и раздельно повторил. Ванг кивнул и исчез в темноте – только звякнули подковки на сапогах.

– Ты думаешь, есть надежда? – спросил Петеан.

– Надежда, не более, – хмуро ответил Грюнер, – много времени прошло. Они что же, не учли, что девчонка невосприимчива?

– Откуда мне знать, – тихо ответил Петеан.

– В недетерминированных морях вообще магией не лечат, кто там долго жил, тех берет тоже плохо… – добавил Рори. – Она приезжая?

– Она даже не приезжая, – ответил Петеан, – она поднятая.

– Ой, нет, нет, – замахал Грюнер руками, – давай договоримся, что приезжая. А что с ней случилось-то? – Он осекся, посмотрел на выход, где уже и след от Ванга простыл, перевел взгляд на меня. – Э-э-э-э… э-э-э… Вы же… вы же что-то рассказывали с Вангом, вы оба были на казни сегодня утром?

– Мы мимо шли, – неловко ответил я, – а не смотрели. И я толком так и не понял, за что ее казнили и при чем тут Вангов Навигатор. И каких-то детей похитили из королевских яслей… И погибли люди… И подорвали ясли. Это что в толпе говорили.

– Подорвали ясли? – недоуменно спросил Рори.

– Не сами ясли, конечно, – со вздохом сказал Петеан, – а стену в подвале. Чтобы внутрь попасть. Про погибших не знаю, Колум убежал с малышами на корабль и тут же уплыл, конечно. А Локи же бегать не может. Она… отвлекала, как я понимаю, погоню, как умела. Так что могли быть погибшие. Увы.

– А зачем ей королевские дети? – не выдержал я.

– Почему королевские? – растерянно ответил Петеан. – Ее дети. Эрик и Уна.

Послышался слабый стон, старичок встрепенулся и исчез за дверью.

Капитаны переглянулись.

– Что ни новость, то прелесть, – подавленно заметил Рори.

– То есть раз она совсем к магии нечувствительна, – уточнил я, – то она ни сама руки не отрастит, и никто ей не отрастит?

– Да она вообще помрет сейчас, – сказал Грюнер, – если твой капитан за час не обернется. И да, конечно, даже в самом лучшем раскладе рук у нее больше не будет. Никогда.

– А людей, нечувствительных к магии, на Мосту никогда не казнили, не ранили?

– Да ранили, наверное, – пожал плечами Грюнер, – сколько раз в кабаках-то. Всякое бывало.

Я подумал и рассказал капитанам, что произошло с упавшими на мостовую руками Хромоножки.

– Когда мы уходили с площади с Вангом, дыра была сквозная и в четверть площади. Но росла уже очень медленно. Не знаю, что там сейчас.

Рори медленно подвигал челюстью.

– Так. Сейчас мы не будем ни о чем спрашивать Петеана. Ему не до того. Идем в библиотеку и ждем возвращения мальчика. После того как что-то определится с девочкой, можно будет обсуждать, что происходит.

Они медленно и вдумчиво нашли свою недостающую лоцию. Медленно выписали ее на лист. И молча сидели за столом в библиотеке, вздрагивая каждый раз, когда из темного коридора слышались торопливые шаги Петеана или стон. Старичок бегал туда-сюда, что-то носил: то питье, то мокрые полотенца сбивать лихорадку. Ожидание тянулось.

Я услышал топот издалека – еле слышные звуки в темноте. Звякали подковки на сапогах Ванга, глухо стучали чьи-то подошвы. Второй бежал вместе с братом. Я поспешил открыть дверь им навстречу.

– Где она? – рявкнул чисто выбритый мужчина в блузе, похожей на крестьянскую.

На топот выглянул Петеан, закивал, поманил за собой. Мужчина оглянулся, ткнул в меня пальцем:

– Ты иди с нами, поможешь.

В комнатке, где лежала прямо в пропитанной кровью одежде женщина, прижав к груди обрубки рук, доктор оглянулся и выругался сквозь зубы.

– Принеси все чистое, – сказал он мне, – и лучше бы отутюженное.

– Не-не, я сам принесу, – вклинился Петеан и убежал.

– Тогда срезай с нее одежду, вот, ножницы возьми, – распорядился он, раскладывая свой чемодан на столе, – прямо разрезай рукава и все остальное потом. Не бойся.

Я резал. В комнате запахло чем-то резким, доктор наклонился рядом со мной над Хромоножкой и прижал к ее руке выше локтя флакон с зеленоватой жидкостью. Из флакона высунулись остренькие ножки и вонзились в распухшую покрасневшую кожу. Он слегка сжал флакон, ножки втянулись. Доктор приподнял руку Хромоножки и приложил флакон с другой стороны.

– А ты режь, режь, не зевай, – строго сказал он мне, – все с нее срезай. Обкалывать буду, пока антибиотика хватит, по ампуле на руку, третью в шею. А там, может, уже и пить сама начнет. У вас тут стрептококк непуганый, должно быстро взять.

К тому моменту, когда я окончательно стащил с беспамятной девушки остатки рубашки, а доктор бросил на стол пустой флакон и вытащил второй, стало заметно, что та ее рука, что до плеча покрылась мелкими проколами, чуть побледнела и выглядела не такой распухшей. Я приободрился.

Пришел Петеан со стопкой белья, доктор велел ему сложить все на стол и выгнал прочь.

– Нечего тут смотреть. Дочка оклемается, тогда придешь. Иди, дед, иди.

Он впрыснул в левую руку, плечи и подмышки Хромоножки второй и третий флаконы, показал мне, как постелить чистую постель под бесчувственного человека, не поднимая его, закапал что-то Хромоножке в глаза и с сомнением поглядел на меня.

– Сейчас буду шить культи. Если обещаешь не падать в обморок, можешь остаться помочь.

Я пообещал не падать.

И не упал.

– Нить не дергайте, она сама рассосется, – размеренно объяснял доктор, втыкая изогнутую иглу прямо в тело, – ничем не мажьте, ничем не присыпайте местным, я дам раствор, омывай им и после каждый раз оборачивай в чистое и утюженное. Грязное с нее все выброси. Болеть будет у нее адски. Дам шарики, растворяй по одному в воде, давай пить. Шарик в день, не больше, а то умрет. Больше не давай, пусть лучше покричит. Хорошо, что сейчас не в себе, а то мы б с тобой намучились держать и шить.

Он ловко обмотал каждую культю чистой тканью, приподнял голову Хромоножки и влил ей чего-то в рот. Едва глоток.

– Ничего, по слизистой рассосется… Очнется, раз в час давай вот этого по глотку. Больше не надо. Простой воды, чуть подсоленной, давай побольше, сколько выпьет. Давай выхаживай ее теперь. Звери у вас тут власти… Ладно, я пошел.

Он аккуратно сложил в чемоданчик пустые флаконы, иглы, скальпели и страшный резак, которым выравнивал концы костей. Потрепал меня по плечу, ободряюще улыбнулся и исчез.

Я никогда больше не видел этого человека.

Хромоножка перестала стонать и дышала ровно. Я пошел искать кухню, чтобы приготовить воды к тому времени, когда она очнется.

В библиотеке на двух сдвинутых лавках спал Ванг, укрытый моим, то есть на самом деле Рориным, плащом. Я вернулся в коридор и толкал каждую створку, пока за чем-то, что в жизни не отличить от шкафчика, не показался свет.

Петеан и старые капитаны занимали крошечную кухоньку полностью; деревяшка Грюнера не поместилась и высовывалась в проход.

– Что, что?

– Спит, – сказал я, – доктор ушел, велел пить побольше и дал два лекарства, поить понемножку. Лихорадки нет уже.

– Чудо сущее, – восхитился Петеан и дернулся на выход, но не смог протиснуться мимо Грюнера.

– Не чудо, а знание, – флегматично отозвался Рори, – как твоя магия, просто по-другому.

– Выпусти меня, Морри, – сказал Петеан, – надо положить принца спать и отнести девочке воды.

Я слишком устал даже для того, чтобы поморщиться. Спать. Великолепная идея.

Кажется, это была собственная кровать Петеана, я не стал уточнять. Разулся, стащил заскорузлую мантию – утром надо будет постирать, – упал, укрылся и успел вздохнуть, и тут настало утро.

Окно маленькой комнаты выходило прямо на океан, и солнце простреливало всю комнату насквозь. Никаких занавесок. Кровать, нелепо большой одежный шкаф, умывальник, белые стены. Это я-то считал свою спальню скромной. На табуретке у изголовья лежала свернутая темная одежда. Моей грязной мантии на полу не было. Похоже, Петеан дал мне что-то свое переодеться.

Вообще-то только по оттенку ткани и можно было отличить то, что я снял вчера, от того, что надел утром. Мы с Петеаном, видимо, были одного роста и одной толщины. Значит, я вот такой – хрупкий по сравнению с другими. И то сказать, на брата я уже много лет смотрю снизу.

Я обулся и медленно выбрался из спальни. Куда идти? Я толкнул первую попавшуюся дверь, открылась светлая зала с мягким ковром на полу. У дальней стены стоял низкий шкаф с… с игрушками? Множеством игрушек. Я попятился и закрыл за собой дверь. Детская во дворце меньше раз в пять, и игрушек там… тоже меньше. Кто такие дети Хромоножки?

Тут я понял, что вдоль стены лежали сложенные матрасики. Пара десятков, не меньше. Зачем двум детям столько? Значит, их было не двое?..

Я почувствовал, что устал от загадок и хочу домой. Но… я же не сказал Петеану, какие лекарства и по скольку давать Хромоножке. «Больше шарика в день – умрет», – вспомнил я слова доктора. О, только бы он не напоил ее чем-нибудь не тем. Я повернулся к пустой детской спиной и пошел искать.

Быстрее всего нашлась спальня Хромоножки. Она полулежала на высоко сложенных у изголовья подушках, укрытая по пояс одеялом, в чистой одежде, и пила с ложки воду. Петеан оглянулся на меня:

– Вы уже проснулись? Вы помните, что доктор велел ей давать? А то я не знаю и боюсь напутать.

– Конечно, помню, – сказал я с облегчением, – вот этого по глотку в час, а если будет сильная боль, то разводить шарик и один в сутки спаивать. Больше нельзя, опасно.

Петеан кивнул, отлил в ложку часового питья и дал девушке. Она поморщилась, но проглотила.

– Где вы тут нашли хирурга? – спросила она. Голос глуховатый, как будто сорванный.

– Капитаны знали какой-то внешний корабль, – ответил я, – Ванг сбегал за их врачом.

– А, понятно, – хмыкнула она, – что ж, повезло. Или… не повезло. Я-то думала, шансов нет.

– Локи, – с упреком сказал Петеан.

Она улыбнулась и закрыла глаза. Петеан подержал ложку на весу и тихо опустил в стакан.

– Спит, – сказал он, – спасибо вам, ваше высочество…

– Ох, пожалуйста, не называйте меня так. Лучше никак.

– Но… Понимаю. М-м-м. Видите ли, кроме того, что я вам так благодарен за помощь доктору… Я не знаю, как вас просить, насколько это вообще уместно, – он замялся, – видите ли, когда с вами произвели эту… злосчастную манипуляцию, я был под заклятием. Мало того что моего мнения никто не спросил, никто меня даже не предупредил, что мои записи вообще остались во дворце. Вы не откажете мне… внимательно посмотреть вашу детерминанту?

Я пожал плечами.

– Вы, наверное, последний бонефикус Моста, который ее еще не разглядывал. Конечно, смотрите.

Петеан встал, укрыл Хромоножку по плечи и на цыпочках вышел из комнаты. Я двинулся следом.

Петеан заглянул в библиотеку, задумчиво почмокал и попятился. Тихонько прикрыл дверь и постоял перед закрытой.

– Здоров спать молодой моряк-то, – сказал он, – пойдем на кухню тогда. Пара листов и перо у меня там есть, вдвоем не тесно.

– А где капитаны? – полюбопытствовал я.

– Вечером обещали вернуться. Нам хоть уже и немного надо спать, но все ж таки совсем без сна нельзя.

Старичок вынул из какого-то ящичка свернутую в рулон бумагу, вытащил из хлебницы пару металлических перьев и чернильницу и со всем этим забрался в угол за столом.

– Мне… э-э-э… надо бы поглядеть вас в движении. Вы не могли бы, м-м-м, например, кофе нам сварить? Как раз я буду уже… м-м-м… готов что-то сказать.

Однако. Предложение выгодно отличалось от традиционного «Повернись. Наклонись. Подними руки. Еще повернись». Зажечь плиту. Набрать воды в чайник из малой колонки. Хорошо Петеану-то, я хожу за водой на дворовую колонку. Поставить чайник на кованую решетку над огнем; найти коробку с намолотым кофе, соль, корицу, выставить печенье на стол… Сполоснуть кофейник кипятком, насыпать кофе в сетку, залить кипятком, зажечь спиртовку и поставить на нее кофейник, налить в чайник новой воды, чтобы зря плита не прогорала. Что еще? Достать чашки.

Петеан улыбнулся, указал мне глазами на второй стул и продолжил быстро-быстро писать.

– Две минуты. Как раз кофе настоится, – пробормотал он.

Я стал смотреть в окно, на деревья в маленьком дворике, узкую улочку, глухую стену противоположного дома. Кажется, на втором или третьем этаже там были-таки окна, но из-за листвы не разглядеть. Наверное, уже пора. Я закрыл спиртовку и налил кофе в чашки.

– Спасибо, – сказал старичок, перечитывая написанное, – да. Вам интересно?

Я вытаращился на Петеана.

– Вообще-то вы первый, кто предлагает мне что-то рассказать. Обычно меня после осмотра, наоборот, уводили.

– Ну еще бы, – кисло пробормотал Петеан.

Он задумчиво откашлялся.

– Начиная сначала… Где-то около шестидесяти лет назад, будучи вполне профессионально успешным магом, я имел, м-м-м-м… неосторожность разработать прием, позволяющий увеличить магическую емкость. Само собой, бонефикусы к этому приему внимания не проявили, а вот для торговцев, моряков… для домовладельцев, караванщиков… в общем, для людей, у которых профессия предполагает пользование одним-двумя заклинаниями, это бывало важно. А приращение детерминанты для такой емкости – в общем, ничем опасным не грозит.

– А почему маги не заинтересовались? – удивился я.

– У них обычно детерминанта и так жить мешает. А поскольку ее приращение, само собой, пропорционально росту емкости, то желающих и не было. Два раза по небольшому неудобству – можно принять, а вот большие хлопоты не хочется еще наращивать. Плюс к тому какой бонефикус признается, что ему не хватает умения распорядиться имеющейся емкостью?

– Ясно, – сказал я и выжидательно посмотрел на Петеана. Со мной-то, насколько я знал, никаких манипуляций не производили, я сразу оказался неведомой зверушкой. Няньки говорили, думая, что я не слышу, отец не сразу разрешил мне пуповину перевязать.

– Ну и, поскольку мои манипуляции производили… очень небольшие изменения в судьбах… заказчиков… я о некоторых побочных эффектах и знать не знал. И когда его величество ваш дед захотел сам получить небольшое приращение магической емкости, я посоветовался с коллегами из гильдии, они осмотрели несколько человек, уже получивших такое приращение, манипуляцию признали безопасной и даже как-то начали намекать, чтобы я попытался подать заявку на патент в гильдию…

– Мой дед? Так он вроде бы всю жизнь свечку-то затушить не мог? – удивился я.

– Так он и не стал подвергаться. Мы все приготовили, я сделал довольно-таки высокой концентрации питье… У вашего деда была емкость очень небольшая, ее можно было и втрое вздуть безопасно… Но я не столько, конечно, рассчитывал, я вообще обычно больше четырех десятых по контуру не задавал… Я понятно выражаюсь? Если емкость представлять как… как, собственно, емкость, – он приподнял и показал мне кофейник, – то, увеличивая поверхность, вздувая, мы заметно увеличиваем объем.

– Угу, – сказал я.

– Ну вот, его величество внезапно решил проверить, не желаю ли я его отравить. И всю чашку… споили мне. Со словами «будет все хорошо – еще сваришь».

– А вы-то маг.

– Да. И у меня магическая емкость возросла пропорционально, – печально сказал Петеан, – и детерминанта, само собой, тоже.

– Ой.

– Ой… Это верно. У моей жены – я был женат – немедленно начались преждевременные роды. И она умерла. Детерминанты моих взрослых сыновей тоже выросли, немедленно.

– То есть ваша манипуляция действует сразу и на потомков?

– Именно, – подтвердил старичок, – так вот, именно этот момент и не учел ваш отец, взойдя на трон тридцать лет назад. Я не мог его проконсультировать, поскольку сидел под забвением; а те, кому достались мои записи, явно не удосужились сопоставить. Ваш батюшка приобрел, насколько мне известно, ряд полезных для правителя умений и довольно скромные ограничения по детерминанте. А вот на то, что королева, ваша матушка, была в тот момент в тягости, никто не обратил внимания.

Я со свистом втянул воздух.

– Ваша матушка сама из очень талантливой семьи, – сказал Петеан, – и вы были явно в нее. Ваша собственная, естественная магическая емкость должна была быть большой на грани уникальной. С тем, как ее вздуло… Вы, наверное, можете… бури останавливать.

– Наверное, могу, – гадливо сказал я.

– Простите, – Петеан долго мялся, подбирая слова, – вас, э-э-э… пытались учить?

Меня непроизвольно передернуло.

– Кто? – свирепо спросил Петеан.

Я назвал три имени. Петеан скрючил пальцы, окно распахнулось, непрогоревшие дрова вылетели в окно и рассыпались в воздухе на дымящие щепки, вспыхнули белым огнем и исчезли.

Потом вздохнул и сказал мне:

– Извините.

Я криво улыбнулся. Старичок и так был мне скорее симпатичен, но вот за эту реакцию мне захотелось его обнять. И, наверное, заплакать. Он посмотрел на меня, покачал головой и вдруг спохватился.

– Ой, надо бы Локи навестить. Вы… подождете? Мне еще многое надо вам рассказать. И, кажется, о многом спросить.

Он набрал в маленький кувшин воды и поплелся по коридору, бурча себе под нос что-то вроде «да как бедняжка в своем уме-то остался, не пойму…».

Я невольно рассмеялся. Услышанное совершенно соответствовало моим собственным ощущениям. Как я в своем уме остался за год обучения – сам не знаю. Тяжелая глухая ярость охватила меня, поднялась к горлу кислота, я скрючился, ударившись лбом о столешницу.

Ненавижу.

О, как я их ненавижу…

– Эгей, ты… Ты чего? – спросил надо мной голос Ванга.

Я поднял голову, брат подскочил, обхватил меня рукой за плечи.

– Что такое? Она умерла?

– Ох, нет, – улыбнулся я, – нет-нет. Это мы тут с Петеаном… магию обсуждали.

Ванг плюхнулся за стол и схватил недопитую старичком чашку, отхлебнул из нее.

– Фу, остыл. В кофейнике есть еще?

– Есть, наливай, – кивнул я.

Ванг налил полную чашку, набил рот печеньем и вообще стал так быстро и весело жить у меня на глазах, что детские воспоминания потихоньку притухли и истаяли.

– Так что у нас с Хромоножкой-то?

– С утра воду пила, разговаривала. Вот сейчас Петеан от нее вернется, может, что скажет.

– Отлично, – сказал брат и прищурился, – так, что у нас возят в Ашмиан?

– Что?

– Я думаю, чем отблагодарить доктора, – твердо ответил Ванг, – денег он не спросил, ушел молча.

Я растерянно пожал плечами.

– Да что ж такое, я ж их учил, – забормотал Ванг, – Ашмиан, Ашмиан… парфюмерия, эфирные масла… мебель… кожаная одежда, украшения. О! У меня есть пара отличных кожаных плащей. И кольцо с изумрудом.

– Доброе утро, молодой человек, – приветливо сказал Петеан, заходя в кухню, – что это вы тут обсуждаете?

– Хочу доктору что-нибудь отнести, вот соображаю, что там у них ценится.

– И что именно?

Ванг оттарабанил.

– Хм, – сказал Петеан и исчез.

Мы с Вангом переглянулись.

– А пожрать есть что? – спросил Ванг.

Еды не было.

Мы крикнули Петеану, что пошли купить поесть, брат нашел в карманах какие-то деньги, я взял пару пустых чистых горшков с крышками, и мы двинулись в сторону ближайшей харчевни. Уже на пороге я сунул Вангу горшки и сбегал за еще одним, поменьше.

– А это зачем?

– Попрошу бульону сварить, для Хромоножки.

– Здорово придумал, – одобрил брат, и мы отправились искать еду.

На Мосту много кормилен – поток людей, движущихся с Севера на Юг, обратно или с одного Севера на другой, не останавливается ни днем ни ночью, и очень многие хотят поесть. Так что люди, у которых нет слуг и которым недосуг готовить самим, часто идут купить еды из большого котла в свою кастрюльку.

В харчевне брат тут же встретил знакомого, на вид мичмана, и, отдав все горшки подбежавшему половому («Бульон? Куриный, варим, через несколько минут принесем. Рагу с бульоном или сразу? Хлеб тоже с собой завернуть?..»), Ванг уселся за стол и дернул меня за рукав.

– Слышал, – спросил мичман, – Четвертая Арка отказала?

– В смысле отказала? – насторожился Ванг.

– Ну, ты слыхал уже, что в Мосту дыру-то прожгли?

– На Печальной площади?

– Ну да, – кивнул мичман и энергично зажевал, чтобы продолжить, – а Четвертая Арка как раз под той площадью же. И вот один корабль ночью не прошел, второй – ну, просто на другую сторону переплываешь, и все, а пути-то и нет, выходишь из-под Арки, а созвездия все те же. А к утру смекнули, что ни одного судна и не пришло.

– Как-то все это очень быстро, – сказал Ванг, – то одно, то другое. Сейчас вообще все обсыплется… Ой, Жур, а ты не слышал, что дыра-то?

– Говорят, растет, – подавленно сказал мичман, – лучше расскажи, правда, что тебе патент без присяги дали? Наши все передрались уже спорить.

– Дали, – кивнул Ванг и бережно вытащил патент из внутреннего кармана кителя, – вот, сам гляди. Без присяги да без корабля что толку-то от него.

– Ну, с патентом все равно оно лучше, чем без патента, – с легкой завистью ответил мичман, – не в наш, так в чужой флот возьмешься, с мостовым патентом везде возьмут. К Навигатору тоже уйти можно, ты ж вроде у него служил.

– Так он же теперь того… вообще под казнью?

– А, лови его. Он по закрытой лоции ушел опять. У нас с его командой пил один, говорил, они буквально за одним поворотом на каком-то острове верфь поставили и мимо Моста себе ходят. Но, правда, без самого Навигатора никто не может, за ним лоция закрывается следом. Караваном – ничего, а по отдельности никак.

Ванг встряхнулся и посмотрел в сторону кухни.

– И если что, ты имей в виду, утром тут один с гайверовского праздника вернулся. У них же был бал, вся цыганочка с выносом, как положено, – сказал мичман.

Ванг пожал плечами.

– Так и я б за корабль проставился, чего тут. Пусть празднуют.

– Так я не о том, что они празднуют. А о том, что Гайвороненок надрался и хвастался, что скоро тебе ноги выдернет и никто не пикнет.

Ванг прыснул.

– Он-то да. Он такой.

– Это бы фигня. Хуже то – мой-то приятель сказал, – что сразу после того примчался сам старый Гайвер и надавал младшему по сусалам. И в фонтан его головой макал.

– Да ладно, – начал брат и вдруг задумался, – а ведь ты прав. Ладно, я твой должник.

– Сочтемся, капитан, – согласился мичман и встал из-за стола.

Мы вернулись в дом Петеана, нагруженные горшками, лепешками, сыром и мягким пузырем какого-то вина, которое половой порекомендовал для выздоравливающих. У Ванга осталась только горсть медяков по карманам, и я ломал голову, как бы так дать ему денег, чтобы не обидеть, – у меня-то от содержания, которое приносил ежемесячно курьер из дворца, оставалась едва ли не половина, дома лежат горкой в ящике.

Дома вкусно пахло. Грюнер прислал еды и записку, что они с Рори ушли смотреть дыру в площади.

Петеан схватил бульон, сказал, что мы молодцы и что шкатулка для доктора на столе в библиотеке.

Ванг, любопытная душа, составил горшки на стол, отломил себе и мне по куску хлеба и двинулся в библиотеку. Шкатулка, обычная, резная, из какой-то коричневой древесины, с единственным красным камнем посреди крышки. Никакого засова, крышка просто откинулась, Ванг взялся за что-то, лежавшее сверху, – и поднял все, что в шкатулке было. Путаница розовато-желтого металла, белых и красных камней, металлических нитей, сквозных алых бусин. То ли нагрудник с капюшоном, то ли что. Мы с Вангом недоуменно переглянулись – на нашей памяти ничего похожего никто не носил.

Ванг ссыпал украшение в шкатулку, закрыл ее и понес на кухню. Там поставил на полку повыше, порылся по ящикам, достал пару ложек и царственно обвел рукой стол.

– Ты что будешь? Я кулеш. Давай из горшка, тарелки искать неохота.

Я кивнул и пошел разжигать плиту и наливать чайник. Вангу надо, чтобы наесться, больше, чем мне, а из одного горшка он непроизвольно ест ложка за ложкой в очередь, так что пусть начнет один.

Мы пили кофе, когда пришел Петеан с пустой кружкой из-под бульона.

– Пришлось дать ей обезболивающего, – сказал он, – теперь уснула. Ох, сколько еды. Чистая ложка есть?

Он тоже пренебрег тарелкой.

– Шкатулку нашли? – спросил он, быстро, но деликатно работая ложкой.

– Нашли, только не поняли, что это. Что доктору сказать?

– А где она?

Ванг кивнул в сторону полки. Старичок доел кашу из маленького горшочка, потянулся за шкатулкой и поставил на столе перед собой.

– Такое уж, наверное, скоро семьдесят лет, как не носят, – задумчиво сказал он.

Он покопался в шкатулке, ухватил и потянул с двух сторон одинаковые розетки с прозрачным камнем в центре, чуть нахмурился, и груда цепочек, резных деталей и завитушек начала расправляться прямо в воздухе, обтекая невидимую женскую голову и плечи. Диадема с розетками на висках (за которые Петеан и вытащил ее из шкатулки), от розеток несколько нитей пробегали под подбородком, резные узоры шлемом покрывали затылок, ложились на плечи, сходились впереди на груди бусами во много переплетенных рядов. Вот уж точно капюшон с нагрудником.

– Розовое золото, корунды, белый изумруд, алмазов немножко – их тогда не носили, а у меня белых изумрудов не хватало, я внизу через один пустил…

– А кто это носил? – спросил я.

– Реми, – ответил Петеан и бережно ссыпал сверкающую груду в шкатулку, – тогда женам магов тоже полагалось носить черное. Но дозволялось одно украшение. Вот мы и… изгалялись. Молодые были, глупые. Она его не очень любила, тяжелое все-таки и волосы приминало.

Ванг кивнул.

– Да уж, тут с моим кольцом чего и соваться… Штурман, пойдешь со мной?

Я отказался. Я очень хотел домой. У меня лежала неоконченная работа.

– Только, пожалуйста, зайдите ко мне еще… завтра или послезавтра, – вдруг сказал Петеан, – нам надо еще многое обсудить.

Меня передернуло. Но – сам того не желая – я вдруг понял, что приду. Ведь Петеан был со мной одного поля ягода – тот, кому без его согласия насыпали в жизнь чудес и проклятий. И он же как-то с этим справлялся. И он, и его дети.

– А почему в детской столько матрасиков? – непроизвольно спросил я.

– Так я же говорил, – рассеянно ответил старичок, – что бедняжка Реми умерла родами. Их родилось двадцать шесть. Двадцать шесть. Я… я даже имен им не давал, пока не появилась Локи и не начала мне с ними помогать. Я их держал в теле Моста, спящими. Это… долгая история, мальчики. Они сейчас с Колумом, уже большие.

– Юнги Навигатора? – спросил Ванг. – Я о них слышал. Но им же… Им же лет по тринадцать.

– Так они же в Мосту не росли, – ответил старичок, – сорок с лишним лет. Теперь растут чуть быстрее обычного, конечно.

– Ох, нет, я домой, – сказал я нервно.

– Я отнесу шкатулку и вернусь сюда, – решил Ванг, потом покосился на меня, – а завтра жди. Мне что-то от тебя надо, но сам не соображу пока что.

Я пожал плечами.

– Завтра – не знаю, но я приду, – сказал я Петеану. Он понимающе кивнул.

И я ушел домой. Как был, в Петеановой мантии.

Я спал почти сутки. Просыпался, нетвердым шагом доходил до кухни, выпивал кружку ледяной воды из ведра, шел назад, ложился и еще не касался подушки, как передо мной вставало искаженное гневом лицо Вигера.

– Идите к морскому черту, – мягко говорил я, – к морскому, морскому, морскому, черту, черту, черту…

Тут я снова вставал – выпитая вода просилась наружу, за ставнями белел следующий день, Вигер оставался в прошлом. Я ведь был уверен, там и тогда, что он меня убьет. Это было что? – попытка самоубийства? Окончательная потеря страха тем, кому было нечего терять. А Вигеру было что терять? Не знаю. Все, что я мог, это держать в себе ровное, холодное безмолвие, не давая взлетающим искрам сконцентрироваться ни во что пригодное к движению. Здесь нет никакой магии. Никаких энергий. Только огромная ледяная пустота. Нечего зажечь. Нечего встряхнуть. Нечем закрутить вихрь. Я не буду тем, кем вы меня хотите сделать. Пусть вода горит в ваших ртах, пусть лодка рассыпается под вашими ногами.

Я снова отправился пить. Вигер – это не такие плохие сны, последний из трех учителей просто пытался заставить меня сделать хоть что-нибудь. Не знаю, чего добивались первые двое. Не знаю, для чего можно начинать обучение подростка магии с удушения кошки узлом воздуха. Нет, я не буду думать об этом в подробностях. Не буду. Возможно, все это затеяли затем, чтобы слушать историю, теорию и методологию магии было как можно радостнее? Не думаю, что кто-то из моих знакомых способен воспроизвести наизусть весь пакет документации, подлежащий подаче при заявке в Конклав на визирование новой манипуляции. А я могу.

Вигер тряс меня за плечи, я висел в воздухе, голова болталась.

– Идите на дно, – бормотал я между позывами рвоты, – идите на дно…

Когда я окончательно проснулся, вечерело. На кухне была только каша, которую варил брат – уже не знаю, сколько дней назад. Я ее понюхал и отставил в сторонку. Раз все равно выходить из дома, пойду-ка я к Петеану.

Я добрел до первой попавшейся харчевни, набрал еды в долг – меня тут хорошо знают, как это ни забавно звучит, – и бегом вернулся домой. Не сейчас. Надо переварить предыдущий вдох сведений обо мне. Пока самым значимым казалась легкость на месте вины перед его величеством. Я больше не огромное разочарование, не позор семьи, не неудачный первенец и даже не тот, кто отказался от учебы, хотя были предоставлены все возможности… Я продукт отцовских экспериментов, плата за кое-какие выгоды.

Наконец уже можно не стыдиться за то отвращение, которое я испытываю ко всему, что относится к королевскому дому. Я поел в темной кухне, зажег над рабочим столом белый фонарик – тот горел хорошо, успел набраться света за те дни, когда я не работал; вернулся развести еще туши, сел и стал работать.

И вот наконец можно обсудить мою работу. Я собираю как можно более полную карту Моста и окрестностей. Меня не интересуют лоции, их сбором и каталогизацией есть и кроме меня кому заняться. А вот карты сухопутных окрестностей Моста не систематизировались несколько сотен лет. Насколько мне известно, акциз на ввоз и вывоз товаров с Моста нерезидентами был введен как раз где-то полтысячелетия назад, во время предпредыдущей династии. Что, по всей видимости, радикально обогатило семьи перекупщиков и постепенно сузило поток сквозных путешественников. Соответственно, упала нужда в сквозных картах. Карты местностей за Южным и Северным мысом купить всегда было легко, а на Мосту люди предпочитали брать проводника из местных. Карта дорога. А главное, конструирование такой карты, которая была бы верной при смене направления движения, на Мосту совсем не просто. Даже если говорить о Белой башне и стоящей прямо напротив нее Принцессиной (когда-то, может быть, там действительно жила какая-нибудь принцесса; сейчас там ювелирный магазин и охраняемый склад на верхних этажах). Если обходить Белую башню, идя с юга, по внутренней стороне Моста, то башни там нет. А стоит очень небольшое зданьице, в котором торгуют тканями и бумагой.

Я знаю около трехсот таких мест. В большую часть из них я сходил. Люди совершенно не удивляются, когда кто-то с незапоминающимся лицом спрашивает у них дорогу, на Мосту все время кто-то спрашивает дорогу. Так вот, на тушевых, одноцветных картах накладывающиеся строения так и рисуют – одно на другом, двумя очень разными пунктирами, причем шрифт пунктира зависит от того, с какой стороны следует подходить, чтобы найти искомое здание. На цветных картах, которых у меня всего две, пунктир еще будет зеленым или синим, в зависимости от того, с Севера или с Юга мы должны подходить. Красным помечались небольшие объекты, трудно судить сейчас, по какому принципу. Основной цвет рисунка даже на цветной карте был черный, обычно лаковой тушью, которая еще сто лет назад считалась самым надежным красителем. Требования к бумаге и краске сильно упростились с появлением ламинирующего устройства – два валика, сквозь которые несколько раз осторожно пропускают едва высохший документ, пропитывают его гибкой липкой прозрачной субстанцией. После прохождения сквозь валики документ развешивают на солнечном месте. Прищепки тоже нужны особые, с очень плоскими и гладкими сжимающимися поверхностями, и за несколько суток сушки их следует несколько раз переставлять. Если все сделать аккуратно, то документ можно топить, бросать в огонь, складывать в несколько раз, и он не утеряет ни единой буквы.

Ламинатор я купил около шести лет назад, он был слегка неисправен, но удалось починить. Для этой покупки мне пришлось выгрести все свои запасы и обратиться за одолжением в финансовую канцелярию Короны. Ссуду мне дали, причем беспроцентную, но мое содержание с тех пор уменьшилось вдвое – канцелярия сама себе возвращает занятые у нее деньги. Я не возражаю.

Карты же купить удается редко – там, где их хранят, они обычно знаменуют собой древность семьи либо какие-то семейные же обстоятельства. Где их не хранят, их нет. Запас университетских карт находится в вопиющем состоянии, и, собственно, первой моей работой было копирование с предоставлением ламинированной копии карт библиотеки университета. Нужно ли говорить, что в этом случае я делал две копии. И ламинировал, само собой, обе.

Примерно три с половиной квадратные мили в отношении 1:10 000 спустя ко мне зашел судебный протоколист и потребовал подписаться под амнистией. Амнистии бывают примерно раз в три-четыре года, а по закону амнистию дарует королевская семья в целом (чтобы избежать возможности смены решения при переходе царствования), так что Принц-Затворник там тоже значится. Законом никак не оговаривается существование не признанных юридически королевских детей, так что отменить амнистию у меня никаких шансов нет, но подмахнуть ее я должен. Не то чтобы именно эта обязанность меня как-то тяготила.

Между тем амнистировали-то не кого иного, как Колума Навигатора. Протоколист в ответ на осторожно выраженное недоумение скрипнул зубами и сообщил, что семьи моряков, оставшихся за Четвертой Аркой, и приезжие, нуждающиеся в возвращении за нее, несколько дней писали прошения, толклись на всех приемах и добились-таки своего, так что было достигнуто неофициальное соглашение – Навигатор пробивает закрытые лоции, разводит всех застрявших по домам и больше ничего не взрывает, ну а ему амнистию. Минус приемную принцессу Алкесту выносят навечно из признанных королевских детей, так что – протоколист этого не сказал, но я подумал – нас с ней становится двое. Малышка Алкеста вышла замуж очень рано, лет в восемнадцать, и как-то скоропостижно, до меня доносились очень смутные отголоски, ну и Ванг, как всегда, со своими песнями о том, как прекрасен Навигатор и какая они чудесная пара. Он ее старше на чертову прорву лет, но моряки, особенно кто ходит далеко, стареют медленно.

Я подумал, не сходить ли к Петеану – обрадовать; но решил, что ему и без меня скажут, а видеться я был еще не готов. Чувствовать себя стремительно собирающейся головоломкой в чем-то даже приятно, но сильно теряется ощущение себя самого. А тому, кто не может даже узнать себя в зеркале, ощущение себя важно как никому. Если я себя потеряю, никто не найдет.

И что вы думаете? Он сам ко мне пришел.

Он не просто так пришел, а принес две карты, да. Карту этажей третьего и четвертого быков. На ней был номер, из которого легко было догадаться, что таких карт было столько же, сколько Арок, и входящие и исходящие стрелки со знакомыми обозначениями переходов. Нам, похоже, с Вангом еще повезло, что в походе к Адмиралтейству нас ни разу не выкинуло в заблокированный этаж. О втором подвальном этаже, между, собственно, обычным подвалом и этажом выхода к причалам у подножия быков, я вообще слышал впервые. Разметка лестниц стандартная; разметка тяжей, внутри Моста связывающих быки, стандартная; большие полусферы-выступы на обращенной к океану части быков опутаны (видимо, изнутри) сеткой тяжей похожего типа и-и-и… и обозначены как маяки. Это что же, они светились когда-то?

Вторая карта… Тут я поднял голову и обнаружил, что сижу на кухне, передо мной стоит чашка с горячим кофе, а Петеан наливает кофе себе в какую-то баночку, кажется из-под горчицы. Я сказал ему, где стоит запасная чашка (Ванг вечно ставит ее на самую верхнюю полку), и уткнулся обратно.

Итак, вторая карта, сложенная в несколько раз, испещренная неизвестными мне значками, помеченная как личная собственность королевского мага, с правом доступа членам королевской семьи и членам Совета Навигаторов…

– А откуда она у вас?

– Забыли забрать. Меня же даже из должности не выводили, не то чтобы дела передать. Его величество собрал срочный совет магов, в ту же ночь меня засунули под забвение, и все. Ну а вы член королевской семьи, я так и думал, что вы ее увидите.

– То есть она с защитой?

– Конечно, – спокойно ответил Петеан.

Карта в довольно-таки мелком разрешении охватывала не только Мост и берега, но и всю глубокую бухту до самого водопада. Чтобы ее увидеть всю, нам с Петеаном пришлось встать и держаться за верхние края через всю кухню.

– Смотрите, – сказал Петеан, – красная сплошная штриховка означает запрещение селиться. Красная пунктирная штриховка – запрещение селиться магам.

Красным были обведены глубины бухты, чем ближе к водопаду, тем гуще. И оба острова в бухте, где сейчас стояли особняки членов совета магов, тоже светились красным. Пунктира было больше, чем заливки.

Карта была сделана триста лет назад, скопирована с оригинала… Нет, с другой копии, семисот… семисотшестидесятитрехлетней. А та была скопирована с копии, у которой, видимо, дата отсутствовала, поскольку в легенде карты не значилась.

– А что, ее не хватились за полста-то лет? – удивленно спросил я.

– Я ее вообще нашел между протоколами, – мрачно ответил Петеан, – сложенную, как видите, в шестнадцать раз, хорошо еще, что бумага крепкая.

– Скопировать оставите? – жадно спросил я и задумался. Один к одному в ламинатор она не пройдет. Можно, конечно, отдельными листами, пронумеровать и сшить уже заламинированные…

– Это конечно, – терпеливо сказал Петеан, – у меня, собственно, к вам, э-э-э… вопрос. Вам не попадались карты расселения бухты? За любой период? А то, как вы видите, все красно, жилья всего ничего, из причалов только каменные, возле самого Моста. А вот кое-какие ингредиенты… которые сейчас фактически только на столах маги выращивают, видите, вот, вот? Целыми огородами же обозначены.

Действительно, вдоль узеньких полосок пологого берега, что лежали кое-где выше линии прилива, тянулись пометки, не похожие ни на жилье, ни на склады, ни на любые другие современные постройки. Кому сейчас в голову придет тратить место у Моста на огороды, когда можно поставить еще один склад или гостиницу? Или закрепить причал?

– Мне бы сравнить, – извиняющимся голосом сказал Петеан, – когда на берегу начали жить, а лучше – когда люпину и антисии перестало хватать магии.

– С первым, наверное, помогу, – сказал я, повспоминав, – что-то такое было. Надо вспомнить только, в каком ящике. А вот насчет второго я даже не знаю, о чем вы.

Петеан жалобно заозирался, ища слова, и вдруг уставился в окно.

– Да-да, – сказал он, приободрившись, – как удачно. Давайте карту сложим, и я вам покажу кое-что.

Мы бережно в четыре руки сложили карту, я отнес ее вместе со схемой этажей в кабинет и там убрал в ящик с неоткопированным материалом.

Вернувшись, я обнаружил, что старичок влез на табурет и откручивает верхний шпингалет старой деревянной рамы.

– А вы ее на себя не уроните? Я, хм… вообще не знаю, открывается она или нет.

– Должна открыться, – пропыхтел Петеан, – только петли затянуло… Вот, все. Интересно, что вас поселили в доме окнами в бухту. Магам вообще-то нежелательно.

– Я не маг, – сказал я.

– Ах, дело же не в профессии, а в уязвимости. Впрочем, я думаю, сейчас эта традиция… Скорее пережиток, и все по той же причине.

Он поманил меня рукой, мы встали у окна плечом к плечу. Действительно, мы с ним были примерно одного роста. Надо запомнить – я небольшой.

Петеан смотрел в окно на бухту. Я тоже посмотрел туда – привычный пейзаж, – затем недоуменно поглядел на него.

– Так, – сказал он, – они вас даже смотреть не научили? Чем они занимались с вами? Ой, простите, простите меня, дурака старого…

Он быстро повернулся к столу, схватил и подал мне недопитый кофе. Я выпил, лязгнув зубами о край чашки.

– Ой, ой, – горестно пробормотал Петеан.

Мы помолчали.

– Так, – сказал он еще раз, – так… Пожалуй… Вы когда-нибудь ощущали встречный ветер? Лицом и телом?

Я покосился на него. На Мосту невозможно выйти из дома, чтобы не попасть в ветер.

– Так вот, лицом и всем телом. Только не осязание, а зрение. Лицом и всем телом. М? – Он приглашающе показал на бухту.

– Это правда не сложно. Смотрите.

Ну, я и посмотрел. И ничего не получилось. Все те же светло-коричневые обрывы, все та же зеленоватая вода. День был не солнечный, так что золотистых бликов по воде не бежало. Все та же белая полоска водопада в дальнем конце бухты. Но… Белизна падающей воды была какая-то не белая. Как будто немного светло-зеленого, то есть светло-сиреневого… нет, светло-зеленого. Нет, темно-фиолетовый, такой темный, что белее белого. И разводы, кляксы этой фиолетовой белизны тянулись почти до островов. Как молока налито в зеленую тушь.

Я заморгал – фиолетовое резало глаза.

– Ну вот, – пожал плечами Петеан, – всего-то делов.

Вокруг него вились длинными прозрачными лентами цепочки символов, знаки и пунктиры, вращающиеся по разным орбитам, отливая то серебром, то нежной холодной зеленью, то искря темно-фиолетовой белизной.

– Ага, – добавил он, – и это тоже легко. Только читать их вы пока не умеете, но и это совершенно не сложно. Но как? – Он запнулся. – Нет, нет. Вернемся к окну. Океанская вода быстро разрушает заряд магии. Сейчас отлив, и то едва-едва доходит до островов. А на картине в Совете Капитанов изображен корабль, подходящий к Мосту извне, и между быками вода не зеленая, а белая.

– А-а, – сказал я и прищурился, – тогда же… Этого должна была бы быть полная бухта? Нам в детстве строго запрещали кататься на лодке в бухту глубже островов. Оно… Токсичное?

– Чем больше магическая емкость, тем сильнее, – ответил Петеан, – наша Локи могла бы под струю водопада засунуть руку… пока у нее была рука. И ничего бы не ощутила, кроме воды. А вот вам, я думаю, даже близко подплыть бы не удалось, там же взвесь висит в воздухе.

– Красный пунктир, – сказал я.

– Вот-вот, – ответил старичок.

– А что оно делает с Мостом, когда доходит до него? – спросил я, нахмурившись. Едва видимые разводы текли между островами, исчезая в тени берега.

– Думаю, что кормит, – тихо ответил Петеан.

В коридоре послышался шум, кто-то барабанил в дверь. Хотя, впрочем, не кто-то, а совершенно ясно кто.

– Брат пришел, – сказал я Петеану, – вы не поставите еще воды для кофе, пока я схожу открою?

В дверь ввалились сразу трое: Ванг и пара мичманов, один без треуголки, второй висел у брата на плече и был бледен как полотно.

Ванг пропустил мичманов вперед, обернулся и запер дверь.

– Вот теперь мы точно уйдем только по переходу, – сказал он, – слушай, штурман, а… о, бонефикус Навиген! Как кстати! У Айрена нехорошая рана, вы не посмотрите?

– О, конечно, – ответил Петеан с каким-то явным облегчением, – несите-ка… Где можно положить?

– В спальню, – отозвался я.

Раненого мичмана уложили на мою кровать, Петеан размял руки и вытянул их над мичманом.

– Экхм, кхм, да… Да… Ого, это ведь, наверное, больно… Держитесь, юноша, так… А теперь дайте-ка ему что-нибудь закусить…

Ванг высунулся у меня из-за плеча и воткнул раненому в рот свернутый комком рукав кителя.

Раненый взвыл и выгнулся дугой, застонал, скрючился и вдруг заплакал.

Петеан погладил его по голове с победным видом.

– Все, все, сейчас он отлежится полчаса и будет как новенький. Но нужно покормить, кровопотеря большая. Боль сейчас пройдет.

Он посмотрел на меня и сконфузился.

– Извините. Я после… После беды с Локи так разуверился в собственных навыках. Ничего ведь не лечил годами, кроме разбитых коленок и носов у младших.

– Ванг, – сказал я, – пожрать тогда есть только раненому. Но еще печенье.

– Печеньки, – жадно ответил брат, – печеньки!

Взрослый человек, капитан с патентом. Печеньки.

Бывший раненый умылся и с аппетитом ел мой ужин, Ванг разливал кофе, второй мичман – я его вспомнил, Жур – подбрасывал угля в огонь под чайником. Петеан тихо улыбался из дальнего угла, предусмотрительно держа в руках чашку и печенюшку. Мне досталась та самая баночка из-под горчицы, ну хоть кофе был свежим и горячим. Жур с непередаваемой улыбкой вытащил из-за пазухи мешочек, достал из него плоский цилиндрик, крутнул, нажал – и получил стакан.

– Что случилось-то? – спросил я.

Петеан как-то незаметно отобрал у Жура стаканчик и внимательно его складывал-раскладывал. Ванг быстро выхлебал кофе и отдал чашку бывшему раненому. Жур налил кофе в нее и в чашку Петеана, то есть Вангова чашка откочевала к раненому, а Петеанова (то есть, собственно, моя) – к Журу.

– Мы ходили в театр, – натянуто сказал Ванг.

Жур заржал.

– Если бы ты просто сидел в своей ложе, капитан, – сказал он ехидно, – а не шуршал за кулисами…

– Или если бы ты шуршал за теми кулисами, откуда уже не уходил со скандалом, – добавил бывший раненый, блестя глазами над стремительно пустеющей миской.

– Или хотя бы выкидывал того, кто завелся в гримерке на твоем месте, не через сцену.

Ванг пожал плечами.

– Если бы она не повисла на мне с криком «Ты вернулся!» – я бы просто ушел. Ну чего, место занято, я порядок знаю же.

Я не выдержал и тоже засмеялся. Сто первая история о том, как девушки вышибают брата из своей жизни, но при первом же его появлении на горизонте падают к нему назад в объятия, иногда ставя его в ужасно неудобное положение.

Ванг – человек-происшествие, так что девушек нетрудно понять… В обоих смыслах.

– Но как эти веселые вещи привели к проникающему ранению в живот? – сухо спросил Петеан.

– Тот парень, который полетел на сцену, оказался компаньоном Гайверов, – ответил Жур, – так что на нас сразу навалилась целая компания их, м-м, поддержки.

– В мое время даже за удар кинжалом повязали бы всех участников прямо на месте, – все таким же неприятным голосом продолжал маг, – а я сейчас работал с ударом шпагой, который невозможно нанести исподтишка. Среди бела дня. Офицера. Ударили шпагой. И… и вы бежали, то есть ни одна служба охраны Моста не вмешалась?

Ванг и его друзья переглянулись.

– Вмешалась, – ответил Жур, – мы от них, собственно… и бежали. Этих-то мы бы сами.

– Кто нынче начальники городской стражи?

– Слониф и этот, как его… Эбиен, – ответил Жур, – ну и Слониф ведь когда еще женил сына на гайверовской дочери, так что тут чего и спрашивать.

– Вот как-то такого-то я не ожидал, – пробормотал Петеан, – а, мальчики, кто-нибудь из вас имеет какие-нибудь… м-м-м… предположения, что по поводу такого положения дел на Мосту думают его величество и их высочества?

Мичманы переглянулись с Вангом.

– Наследника я знавал, нормальный парень, толково организовал охрану всего Южного побережья, у него там мышь не пискнет, можно с золотом ночью пьяным ходить. Жена у него из каких-то очень простых, кстати, они там и живут, на Втором Юге недалеко, он их на Мост не возит.

Петеан кивнул.

– Авель, третий принц, – капитан, тоже вполне адекватный, – добавил Ванг, – а младшему еще только двадцать, вроде как где-то учится на выезде; где – мы не знаем.

– Почему Авель третий? – недоуменно спросил Жур.

– Потому что Принц-Затворник – первый.

– Ой, – сказал Жур и осторожно на меня покосился.

– Они не готовятся к царствованию, – тихо сказал Петеан, – и, значит, отец им все объяснил. Но другим домам Моста – нет, не объяснил. Это для меня новость.

– Не объяснил чего? – сузил глаза Ванг.

– Чем Истинный король отличается от обычного? – переспросил Петеан тоном учителя.

– Детерминанта у него на правление, – чуть ли не в один голос ответили мичманы.

– И еще рядом характеристик, но да, это – самая важная. Так вот, ближайший Истинный король – кто-то из детей Локи. Мы пока не знаем, кто именно, и его величество не знает. Конечно, он как мог старался, чтобы ее дети вообще на свет не появились или появились бы попозже… С этим, кстати, удалось довольно долго тянуть. Но они рождены, они растут, детерминанта определена добрых пятьдесят лет назад. Королевский дом не будет бороться с детерминантой, они жить хотят. А Гайверов подставить – почему бы нет? Вот чего я не ожидал. Нет, не ожидал…

– Ничего не понимаю, – ошарашенно пробормотал Ванг.

Мичманы переглянулись и дружно кивнули.

– Мы тоже не понимаем.

– Это… Та история со старым королем? – уточнил я.

– Ну конечно, – ответил Петеан, – это все даже не тайна, ну от кого можно на Мосту скрыть детерминанту?

– А нам, – сварливо сказал Ванг, – нам объяснить?

Петеан вздохнул.

– Никто не знал, что магическая манипуляция по увеличению магической емкости, которую я когда-то придумал, увеличивает ее не только самому подопытному, но и всем его уже существующим, – он покосился на меня, – потомкам. Когда меня заставили этой манипуляции подвергнуться самому, мне стало никогда не поймать рыбу. Это, собственно, ерунда. Я ж не рыбак. А мой второй сын стал будущим отцом Истинного короля. Он был еще подростком тогда. Сидел на занятии, бонефицента Гердина посмотрела на него и упала в обморок. Ну, и с младшим… младшими детьми тоже все стало сложно.

Молодые моряки хором выдохнули.

– Ничего себе! И?

– Ну, меня тут же, в ту же ночь, сместили с должности королевского мага и накрыли заклятием забвения. Детям разрешили меня навещать… Тем более у меня в ту же ночь умерла жена, было очень… сложно. Колума это не сильно задело, он как ходил тогда мичманом – как вы сейчас, – так и дальше ходил, собственно.

– Это Навигатор? – спросил Жур. – Так это… А у вас для МОЕГО отца не найдется этой вашей манипуляции? Я тоже хочу лоции открывать!

Петеан вытаращился на Жура, потом потер лоб.

– А вот не знаю. Может быть. А может быть и нет. У нас в фамилии Навигаторы и раньше были, и не по одному в семью.

– И у меня был в семье Навигатор, – похвастался бывший раненый, – но давно так. Портрет у отца в кабинете висит.

– Так это что – способность такая, а не титул? – удивился Ванг.

– Конечно, – тоже удивился старичок.

– А у кого детей еще нет? – жадно спросил бывший раненый.

– Если точно-точно нет детей, то пожалуйста, рискуешь только собой, – вежливо ответил Петеан.

– Я хочу!

– Айрен, тебе ж говорят – просто емкость растет, а выскочит ли вот какая конкретная способность – никто не обещает, – осадил его Ванг.

– Да, да, – согласился Петеан.

– То есть про Навигатора я примерно понимаю, – сказал Жур, – а второй ваш сын?

– Бран. Он и учился на мага. И был очень, очень талантливым. И… когда на него это свалилось, его, в сущности, выгнали с учебы.

Петеан помолчал.

– Магом-то он стал. Но… Совершенно не тем, что мы обычно называем «маг». Долго объяснять. Как он нашел Локи – тоже отдельная история. И дети в итоге все-таки родились. И два года назад мы нашли его мертвым. На пороге нашего дома. Мы так и не знаем, кто его убил.

Айрен потряс головой.

– Если у него была детерминанта стать королем…

– Не стать королем. Стать отцом короля, – быстро уточнил Жур. – А кто из детей?

– А у них детерминанта у обоих очень маленькая. Такая, средняя моряцкая, как у Колума. Неудивительно, мать-то у них совсем не детерминирована. Так что неизвестно, кто из них. Король, ну, по его словам, собирался усыновить обоих. Я точно не знаю, может быть, он планировал их переженить со своими внуками.

– А что вы тогда их забрали? – удивился Айрен.

– Нас очень тревожили те люди, которые служат в яслях последнее время. Это… не лучшие люди.

Жур, который долго молчал и хмурился, наконец сказал:

– То есть королевский дом действует по принципу «не можешь выиграть – сделай, чтобы другие проиграли»?

– Похоже на то, – отозвался Петеан.

– И… хм… если детерминанта была только на вашем покойном сыне… а на детях ничего не видно… То теперь Гайверы могут понять, что их толкают на рожон… только если им кто-нибудь скажет? Причем кто-то такой, кому они поверят?

– Причем с последним вообще-то негусто, – хмыкнул Петеан, – в целом в уме его величеству не откажешь.

– Но раз у детей отцовская детерминанта, – уточнил Айрен, – им же ничего не грозит?

– Одному из них не грозит смерть до коронации, – сухо ответил Петеан, – и мы не знаем кому.

Ванг задумчиво почесал лоб.

– Так я лучше понимаю, что делают король и наследник, а то это последнее время выглядело как… как приглашение к перевороту какое-то. Но я все еще не понимаю, что в этом раскладе делать нам. Мы же служивые, нам надо делом заниматься. Я уже готов на внешний корабль наняться, сколько уже сижу на Мосту.

– А чего тут думать, – вмешался Айрен, – раз есть Истинный король, так надо ему идти служить.

– А кто?

– Дык какая разница, – спокойно добавил Жур, – кто из детей, если они оба у Навигатора. К нему и надо идти как к регенту.

– Ну, это вы как-то махнули, – возразил Петеан, – действующее царствование еще никуда не делось.

Жур спокойно на него посмотрел.

– Да вы сами-то в это верите?

– Но… – растерялся старичок.

– Не бойтесь, – успокоил его Ванг, – мы же не злоумышляем. Вон, штурман свидетель, никакого зла королевской семье не желаем. А к кому пойти служить – так это дело добровольное. Разве что если война… – Тут он посмотрел на Петеана и совсем другим голосом добавил: – Так это для тех, кто присягу давал!

Пока Петеан, потеряв дар речи, таращился на Ванга, брат окинул соколиным оком стол, убедился, что закончилось даже печенье, и решил:

– Однако с провиантом беда. Надо отступать. Штурман, ты мне покажешь, как там в твоем переходе замки открывать? От Библиотекаря две линии к бухте – офицерский дом, там наймемся в нужную сторону.

– А как ты к Библиотекарской-то отсюда попадешь? – недоверчиво спросил Айрен.

– У меня тут есть лоцман по Мосту, – веско ответил брат, – туда попасть не хитро, хитро наняться куда нужно, лоция-то закрыта.

– Ну, я знаю одного парня, который знает одного перекупщика, который регулярно с Навигаторской верфи продает товар, – высказался Жур, – если ты именно об этом.

– Я об этом, – твердо сказал Ванг.

– Колуму-то я и написать могу, – вмешался старичок, – но вы уверены, что вам именно туда нужно?

Моряки уставились на него.

– А…

– Я просил Колума прислать мне двух-трех молодых людей, моряков или караванщиков. А он все говорит, что у него свободных рук нет. Так что… можно просто представить себе, что вы туда съездили и вернулись.

– А что делать? – серьезно спросил Жур.

Я отметил для себя, что с какого-то момента их тон в разговоре с Петеаном изменился. Он все еще был для них сухоходом. Но еще час назад с ним говорили как со знающим, но сторонним консультантом. А сейчас – как с представителем какого-то штаба. Он не отдавал приказов, но в его вводных уже не сомневались. Конкретно за этим столом царствование уже сменилось. Кстати, еще вопрос, заметил ли это сам Петеан. С таким-то сомнамбулическим говорением правды направо и налево как он оказался в королевских магах, интересно?

Продолжить чтение