Читать онлайн На тихой улице бесплатно

Seraphina Nova Glass

ON A QUIET STREET

© 2022 by Seraphina Nova Glass

All rights reserved, including the right of reproduction in whole, or in part in any form. This edition is published by arrangement with Harlequin Enterprises ULC.

Эта книга – художественное произведение. Имена, персонажи, описываемые места и события являются плодом авторского воображения или простым совпадением. Любое сходство с реальными лицами, как ныне живущими, так и усопшими, событиями и местами действия является случайным.

© Рокачевская Н. В., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Три женщины. Три преступления. И объединяет это все одна маленькая улица в идеалистическом пригороде, где каждому есть что скрывать. Одна трагедия запускает цепочку событий, которые приводят героинь к совершенно непредсказуемому финалу. Как для них, так и для нас.

Алина Лесняк, редактор

* * *

Серафина Нова Гласс – американская писательница, доцент кафедры педагогики и постоянный драматург в Техасском университете в Арлингтоне, где она также преподает киноведение и драматургию. Имеет степень магистра драматического искусства в Колледже Смита и вторую степень магистра режиссуры в Университете Айдахо.

Ее роман «На тихой улице» был номинирован на премию «Эдгар», назван New York Times «Лучшим летним чтением» и стал бестселлером Amazon в категории «Триллер». Bustle также назвал «На тихой улице» одной из «10 книг, которые необходимо прочитать», а по версии Boston Globe – это один из «10 лучших триллеров, которые стоит прочитать на летних каникулах». Publisher’s Weekly назвало Серафину «автором, за которым стоит следить».

Недавно она продала права на экранизацию «На тихой улице» компании Marvista Entertainment. В настоящее время Серафина работает над своим шестым романом, живет в Далласе, штат Техас, со своими любимыми собаками и мужем.

* * *

Дианне Нова и Джули Лерер

Пролог

В Брайтон-Хиллз никогда ничего не происходит. Во всяком случае, ничего такого, что можно заметить. Все случается за закрытыми дверьми и произносится шепотом, бурлит в водовороте слухов и косых взглядов, хотя поверхность остается зеркально гладкой. А под ней – отчаявшиеся жены, которые предпочитают не замечать интрижки своих мужей, чтобы одеваться в «Гуччи» и носить сумки «Биркин», и мужья, покупающие у старшеклассников дурь, чтобы хоть немного расслабиться и продержаться на выматывающей душу, ненавистной работе.

Под ней Эбби Розен, чья няня украла бриллиант в три карата и продала его, подменив на циркон, о чем Эбби так никогда и не узнала. Под ней Мартин Лэндри, сбежавший с семнадцатилетней падчерицей. В этом одиноком, непостижимом месте миллион подобных историй. Кто знает, какие из них правдивы? Люди выглядят слишком блеклыми и пластиковыми, чтобы вызывать интерес, но за вылизанным фасадом и впрямь что-то происходит. Когда идешь по улицам Брайтон-Хиллз, понимаешь, какие они зеленые, опрятные и… лживые. Люди вежливые, и здесь всегда так тихо, однако в эту ночь случилось очень громкое событие.

Калеб просто хотел поговорить, но вместо этого он заорал, давясь слезами: ему требовалась помощь. Дождь лил как из ведра, и пришлось перекрикивать гром, но Калеб не пытался угрожать. Просто так прозвучало. И стоя перед машиной под дождем, он молил сидящего внутри человека о понимании. Извинялся, но этого все равно было мало.

Кажется, прозвучал выстрел. Кто стрелял? Калеб словно находился вне собственного тела и не мог понять, что произошло на самом деле.

Он лишь видел, как в темноте стремительно надвинулись яркие фары. Человек за рулем нажал на газ, по мокрому асфальту завизжали шины, устремившись к Калебу. Бежать времени не было, все случилось слишком быстро. Он ощутил, как бампер всем чудовищным весом врезался в бедро, подбросив его в воздух.

Калеба впечатало в землю с такой силой, что даже не подскочила голова. Он почувствовал, как треснул череп, а потом у затылка собралась теплая лужица крови. Темные струи дождя заливали лицо, и он закрыл глаза, говоря себе, что все будет хорошо, он не умрет. Когда машина уехала, появилась другая – видимо, въезжала в квартал, и Калеб решил, что ему помогут. Он верил, что его еще можно спасти. Машина притормозила. Они остановились, чтобы помочь! Хлопнули дверцы, и он услышал голоса двух человек, мужской и женский.

– Боже мой! – вскрикнула женщина. – Звони… Ох, господи, позови кого-нибудь на помощь!

Как раз в этот момент завыли сирены, замелькали огни, а значит, к нему уже едут!

– Лучше отсюда убраться, – произнес мужчина.

– Что?!

Женщина опустилась на колени перед Калебом, он хотел протянуть к ней руку, но не сумел. Мужчина оттащил свою спутницу.

– Кто-нибудь ему поможет. Нам лучше уехать.

Калеб чувствовал, как она колеблется, но вдруг понял, что ее уже нет. Машина уехала. В уголках его глаз собрались слезы, но их смыл дождь. Может, соседи услышали выстрел и вызвали полицию? Они наверняка уже едут. Он ждал, такой одинокий, дрожа от проникающего сквозь одежду холода.

– Прости, – прошептал Калеб, но умер, так и не дождавшись помощи.

1

Год спустя

Пейдж

Пейдж поливает бархатцы в палисаднике и удивляется тому, какие они уродливые. Эти оранжевые, как мякоть батата, цветы напоминают диван 1970-х годов, и она вдруг начинает их ненавидеть. Пейдж нагибается, желая вырвать их с корнем, и удивляется, зачем вообще посадила такое уродство рядом с идеальной перовскией, и тут у нее перехватывает дыхание от воспоминаний. Пикник на День матери, когда Калеб был в шестом классе. Какой-то идиот надолго оставил картофельный салат на солнце, и Калеб отравился. Все дети выбирали цветы в подарок маме, и хотя Калеба рвало майонезом, он настоял на том, чтобы тоже выбрать цветок. Он с гордостью вручил матери цветы в маленьком пластиковом горшочке, и она пообещала посадить их во дворе, чтобы всегда любоваться этими особенными бархатцами. Как она могла забыть?

К горлу подступают слезы, но Пейдж их проглатывает. Подбегает ее такса Кристофер и обнюхивает руку: он всегда чувствует, когда хозяйка вот-вот расплачется, а после смерти Калеба это происходит постоянно. Пейдж целует пса в макушку и смотрит на теперь уже прекрасные бархатцы. Ее отвлекает мальчишка, разносящий газеты, – он въезжает на велосипеде в тупиковый переулок и бросает свернутую газету прямо в спину малышу Кристоферу.

– Чокнутый урод! – вопит Пейдж, подскакивая, и швыряет газету обратно в мальчишку. Газета попадает ему прямо в голову и сшибает с велосипеда.

– Леди, вы совсем свихнулись? – выкрикивает он, забираясь обратно на велосипед.

– Это я-то свихнулась? Ты чуть не прибил мою собаку! Смотреть надо, куда кидаешь!

Он корчит рожу и налегает на педали, но Пейдж хватает шланг и поливает мальчишку, пока достает струей.

– Ах ты, говнюк мелкий! – кричит она ему вслед.

Через полчаса к ней в дверь звонит полиция, но Пейдж не открывает. Она сидит на заднем дворе, пьет кофе из кривой керамической кружки, на которой маленькими пальчиками вырезано слово «мама». Пейдж гладит Кристофера по голове, смотрит, как по кирпичной стене гаража вьется плющ, и гадает, насколько это опасно для фундамента. Когда она снова слышит звонок, то кричит:

– Я не собираюсь к вам выходить! Если вам надо поговорить со мной, я на заднем дворе.

Она с удовольствием заставляет полицейских обогнуть дом и надеется, что по пути в них вопьется ядовитый сумах.

– Доброе утро, миссис Моретти, – здоровается женщина-коп по фамилии Эрнандес.

Затем в разговор вступает белый. Пейдж терпеть его не может. Миллер. Ну конечно, послали Миллера с этими жуткими усами. Он больше похож на педофила, чем на полицейского. Как кто-то может воспринимать его всерьез?

– Поступила жалоба, – говорит он.

– Правда? А других дел у вас нет? Посерьезнее? – спрашивает Пейдж, по-прежнему лаская собаку и не глядя на полицейских.

– Вы напали на пятнадцатилетнего паренька.

– Ничего подобного, – огрызается она.

Эрнандес садится напротив нее:

– Может, расскажете, что произошло?

– А если не расскажу, вы меня арестуете? – спрашивает она, и полицейские молча переглядываются.

Пейдж ничего не может прочитать по их лицам.

– Его родители не хотят выдвигать обвинений, потому что…

Пейдж не отвечает. Потому что жалеют ее, нет нужды разъяснять.

– Мы не можем постоянно приходить сюда по таким поводам, Пейдж, – говорит Миллер.

– Вот и хорошо, – твердо произносит Пейдж. – Может, у вас появится время, чтобы заняться настоящей работой и узнать, кто убил моего сына.

Эрнандес встает.

– Вы же знаете, что не мы расследуем дело…

Но прежде чем Эрнандес успевает закончить фразу, Пейдж прерывает ее, не желая слышать оправдания:

– И может, предъявите обвинение идиоту, который чуть не убил мою собаку. Как вам такое, а?

Не дожидаясь ответа, Пейдж встает и идет в дом. Она слышит, как полицейские о чем-то бормочут между собой по пути к выходу. Пейдж не может сдержаться или вести себя любезнее. Раньше она была доброй, но теперь мозг словно перепрограммировали. Там, где раньше обитало сочувствие, поселилась защитная реакция. Даже полицейская форма вызывает раздражение, напоминая о той ночи, а красные мигающие огни – словно кошмарные стробоскопы [1] из кинофильма. Из фильма ужасов, а не из реальной жизни. Ведь это не может происходить в реальности. Пейдж по-прежнему не желает с этим смириться.

Люди в форме говорят с ней снисходительно и отстраненно, называют «мэм» и задают глупые вопросы. От одного их вида всплывают прежние сожаления. Непонятно, почему так происходит, но при виде полицейской формы она возвращается к той ночи и сожалеет об упущенных возможностях – как многое она не успела сделать с Калебом, – и горюет о времени, проведенном вместе. Материализуются фрагменты воспоминаний: например, когда ему было шесть, он захотел пони из мультика «Дружба – это чудо». Она была розовой, с фиолетовыми цветами в гриве, и Пейдж не купила игрушку, чтобы его не высмеяли в школе. А теперь ругает себя за это.

Она старается не думать о том, как заснула на диване, когда они вместе смотрели «Ох уж эти детки!». Калеб был тогда совсем малышом, и Пейдж проснулась от его крика, потому что он упал с дивана и ударился головой о журнальный столик. Он не пострадал, но могло быть и хуже. Калеб мог засунуть палец в розетку, продавить сетку в окне, упасть со второго этажа и разбиться насмерть или напиться отбеливателя, стоящего под раковиной! Когда Пейдж вспоминает об этом, то немедленно встает и делает глубокий выдох, чтобы стряхнуть с себя стыд. В тот день из-за ее неосторожности Калеб мог умереть. Она так и не рассказала Гранту. Однажды она поделилась переживаниями с Корой, и та сказала, что с каждым родителем случается нечто подобное, такова жизнь. Люди засыпают. Но Пейдж так и не простила себя. Она любила Калеба больше жизни, а теперь сомнения и сожаления врываются в ее мысли. Пейдж постоянно чувствует себя несчастной и встревоженной.

Она не сидела дома, как Кора, а практически жила в ресторане. Пейдж управляла им много лет. Калеб рос, делая домашние задания в комнате отдыха рядом с кухней, помогал вытирать столы и разносил меню. И похоже, ему это нравилось. После школы он не смотрел целый день телевизор, а общался с новыми людьми, многому учился. А может, она твердит это себе, только чтобы облегчить чувство вины? Может, ему было бы лучше вести обычную жизнь? Когда в первый день в детском саду Калеб вцепился в ее ногу, надо ли было заставлять его идти? Стоило ли позволять ему столько раз менять специальность в колледже? Был ли он счастлив? Правильно ли она его воспитывала?

И откуда на месте трагедии взялся пистолет? Может, Калеб попал в беду? Были ли у него друзья, о которых она не знала? Пейдж считала, что сын рассказывал ей обо всем. Они были близки. Но вдруг это не так?

Подойдя к кухонному окну, чтобы поставить чашку, она видит, как подъезжает Грант. Еще не выйдя из машины, он качает головой при виде копов.

Он не упоминает о встрече с полицейскими, когда входит в дом. Просто молча наливает кофе и выходит в сад, куда поспешно скрылась Пейдж. Грант протягивает ей «Таймс», оставляя себе только страницу с кроссвордом, и склоняется над ним в очках.

Грант молчит, пока к нему не подбегает с приветствиями Кристофер.

– Кто хочет печеньку? – ласково спрашивает он, достает из кармана рубашки печенье для собак и улыбается, глядя, как малыш Кристофер его поглощает.

Так происходит уже много месяцев с тех пор, как Грант и Пейдж пережили непреодолимую утрату. Возможно, с ней удастся в конце концов справиться, но, как однажды Пейдж сказала Гранту после очередного спора об их будущем, наверное, не вместе. Гранту хотелось только сидеть в старом кожаном кресле в гостиной, с Кристофером у ног, смотреть на дрова в камине, пить виски и впитывать тишину и неподвижность.

А Пейдж хотелось орать на каждого встречного. Хотелось оскорблять полицейских, потому что они не нашли того, кто сбил Калеба. Хотелось целыми днями расклеивать листовки, в которых она предлагала вознаграждение любому, кто располагает информацией, хотя и знала, что только в восьми процентах случаев находят виновного в наезде на пешехода. Когда окружающие не отреагировали так, как ей казалось правильным, она перестала управлять их маленьким ресторанчиком, а просто сидела дома и громко возмущалась при просмотре телевикторин и сериалов. Ей было необходимо стать громкой и заметной. И Пейдж, и Грант не выносили то, каким образом скорбит другой, поэтому в конце концов Грант переехал в маленькую квартирку над их итальянским ресторанчиком «У Моретти» и предоставил Пейдж необходимое пространство.

Сейчас, почти год спустя после того трагического дня, Грант по-прежнему приходит к ней каждое воскресенье – убедиться, что коробки из-под еды убраны, мусор вынесен и она не забывает привести в порядок себя и дом. И чтобы поцеловать ее в щеку перед уходом и сказать, как он ее любит. Он не делает замечаний, ничего не предлагает, только мягко комментирует заголовки последних новостей или новое блюдо в ресторане – свежеиспеченные мостаччоли [2].

Грант замечает бинокль на столике рядом с ее креслом. Нет нужды лгать и говорить, будто она наблюдает за птицами или еще какую-нибудь ерунду. Гранту известно, что она считает убийцей сына кого-то из соседей. Пейдж в этом уверена. Это закрытый район, и мало кто сюда приезжает и уезжает, кроме местных жителей. Особенно поздно вечером. Камера на въезде оказалась предусмотрительно отключена, поэтому Пейдж думает, что это не просто несчастный случай, а спланированное преступление. Рядом с телом Калеба лежал пистолет, но ее сына не застрелили, огнестрельного ранения у него не было. Все это выглядит очень подозрительно, и если полиция не докажет, что произошло убийство, Пейдж сама выяснит, у кого из мерзких соседей был мотив.

Она повторяла это Гранту тысячу раз, а он умолял ее сосредоточиться на работе или взять отпуск – что угодно, лишь бы не эта одержимость; предупреждал, что она разрушает свое здоровье и их отношения, но несколько месяцев назад перестал реагировать на подобные конспирологические теории.

– Что нового? – только и спрашивает он, отвернувшись от бинокля к своему кроссворду.

Пейдж пренебрежительно отмахивается, как бы говоря: «Я знаю, что ты не хочешь об этом слышать». Но спустя несколько мгновений все-таки отвечает:

– Дэнни Хауэлл из дома 6758. Он уже несколько месяцев не ездил на своем «Мерседесе».

Она бросает на Гранта торжествующий взгляд, но тот как будто и не слышит.

– Ясно, – говорит он, вписывая в кроссворд слово «страус».

– Поэтому я проникла в его гараж, чтобы узнать, в чем дело, и обнаружила на бампере вмятину.

– Ты вломилась в его гараж? – встревоженно переспрашивает Грант.

Он знает, что у Хауэллов пять машин, а вмятина за последний год могла появиться по миллиону причин, но не спорит.

– Да, и правильно поступила. Вернусь туда и сделаю фото. Посмотрим, сможет ли полиция определить, сбила эта машина человека или нет. – Она знает, что в голосе звучит отчаяние, но продолжает себя накручивать. – Как думаешь, они смогут это понять? Например, если вмятина от наезда на столб, то там будет видна краска, царапины или еще что-то, верно? Наверняка они могут различить.

– Стоит попробовать, – отвечает он. Пейдж прекрасно понимает, что именно он хочет сказать, и также знает, что Грант не будет тратить слова понапрасну, убеждая ее не вламываться в гараж во второй раз, чтобы сделать фото. Он меняет тему: – Я подыскиваю кого-нибудь, чтобы помогал с рестораном несколько дней в неделю – в основном играть на пианино по вечерам, а заодно и вести бухгалтерию, – говорит он, пытаясь отвлечь ее, но Пейдж не проглатывает наживку.

– Ладно, давай. Надеюсь, ты кого-нибудь найдешь, – отвечает она, и они вместе глядят на деревья в саду.

– Плющ совсем разбушевался, – отмечает Грант через несколько минут молчания.

– Думаешь, он испортит фундамент?

– Не-а, – отвечает он и на несколько секунд кладет ладонь на ее руку, лежащую на подлокотнике кресла, а потом встает, собираясь уходить.

По пути к двери чмокает ее в щеку и говорит, что любит. Потом ставит тарелки в посудомойку и выносит мусор, прежде чем сесть в машину. Пейдж видит, что Гранту не хочется уезжать: он предпочел бы остаться и чтобы все шло по-другому.

Когда Грант выезжает за ворота и звук мотора стихает, Пейдж воображает, как звонит мужу на мобильный и просит вернуться за ней, чтобы они вместе поехали в «Моретти», и она сама займется бухгалтерией, даже научится играть на пианино, лишь бы его порадовать. А когда вечером разойдутся все посетители, они вдвоем разопьют бутылочку кьянти за столом с клетчатой скатертью, в полумраке дальнего уголка. Поужинают лингвини с моллюсками, как двое влюбленных, и снова будут счастливы.

Но Пейдж этого не делает. Она идет в гостиную, закрывает шторы, которые раздвинул Грант, и преграждает путь солнечному свету. Потом заползает под растрепанный плед на диване, пахнущий скисшим молоком, и молит о сне.

2

Кора

Никто не будет есть оладьи с шоколадной крошкой, но они хорошо дополняют завтрак на столе. Если убрать желтки из запеканки, это компенсирует калорийность оладий. Апельсиновый сок тоже никто не будет пить, но он красиво смотрится в стеклянных стаканах рядом с кофе. Сегодня воскресенье, черт возьми, поэтому все должно выглядеть красиво, даже если нас всего трое и я единственная, кого это волнует. Это все равно что заправлять постель по утрам. Нельзя же оставить белье скомканным только потому, что вечером снова придется ложиться в постель. Когда проходишь мимо комнаты, все должно выглядеть аккуратно, упорядоченно и абсолютно идеально.

Мия прибегает на кухню во фланелевых пижамных штанах, хватает тост и идет к двери.

– Куда это ты? – спрашиваю я.

Я и не жду, что кто-то восхитится завтраком, но можно ведь хотя бы сказать «доброе утро».

– К Саше.

– В этом? – спрашиваю я, и она смотрит на пижамные штаны, но явно не видит никакой проблемы.

– Ну да. Можно взять машину?

– Сегодня воскресенье, – говорю я, стараясь сдержать раздражение в голосе.

Она знает неписаное правило: даже если мы не едим вместе на неделе, когда Финн поздно возвращается домой, а она занимается волейболом, по воскресеньям мы находим на это время. Мия смотрит на стол.

– Я думала, ты снова на диете, – как ни в чем не бывало произносит она.

Она не хочет меня обидеть. Я на диете, но, видимо, бесполезно объяснять, что даже на диете надо чем-то питаться. Мия разглядывает стопку оладий с шоколадной крошкой и подходит, чтобы подхватить одну сверху.

Я отдаю ей ключи от машины. Честно говоря, приятно видеть, что она выходит из дома, чтобы повидаться с друзьями. После расставания не то с Джошем, не то с Джоном, как там его звали… Мия уже несколько месяцев хандрила. Уму непостижимо, как она умудряется встречаться с парнем так недолго, что я даже его имя не успеваю запомнить, а страдать по нему целую вечность.

– Можешь взять машину, но помоги мне кое с чем.

– С чем? – спрашивает она, уперев руку в бедро в готовности отказать любой моей просьбе.

– На следующей неделе благотворительный прием. В ресторане Пейдж и Гранта. Помоги мне с аукционом, или накрыть столы, или еще что-нибудь.

– М-м-м…

Вот и все, что я от нее получаю.

– Будем считать, что это «да». Вернись домой к ужину. Будем есть все вместе.

Когда Мия уходит, я быстро бросаю взгляд на свое отражение в стеклянной двери, выходящей на террасу. Не успев проверить, есть ли толк от диеты, я замечаю во дворе неуловимую Джорджию Кинни, которая попадается на глаза так же редко, как снежный барс в дикой природе. Я выбегаю на террасу и включаю камеру на телефоне, увеличивая изображение, чтобы рассмотреть ее как можно ближе. Она сажает ребенка в пластмассовые качели с отверстиями для ног и перекладиной и рассеянно раскачивает. Джорджия не воркует с дочерью, но и не торчит в телефоне. Просто с отсутствующим видом смотрит вдаль.

Если б я выглядела так же потрясающе, то была бы на седьмом небе от счастья. Носила бы лишь топы на бретельках, не беспокоясь о том, что на спине торчат жировые складки, напоминающие упаковку с печеньем, которой хлопнули о прилавок, чтобы открыть. Волосы цвета солнечного света я бы носила распущенными и никогда не выставляла бы фарфоровую кожу под солнце, ни за что. Конечно, она моложе меня лет на пятнадцать – как, впрочем, и ее муж, – видимо, самая молодая мамочка в округе. На вид ей около двадцати пяти.

Наверное, я выгляжу жалко, но не понимаю, почему Джорджия не хочет ни с кем подружиться. В смысле, это довольно заносчиво с ее стороны. Финн пару раз тусовался с ее мужем Лукасом, поэтому я знаю, что она из Англии. Может быть, считает себя лучше нас, раз она англичанка, и вероятно, так и есть: она называет сотовый мобильным телефоном, и это звучит так элегантно. Они живут напротив нас уже больше года, а Джорджия ни разу не поздоровалась. Даже не прислала записку с благодарностями за торт из маскарпоне, который я принесла, когда они переехали. А он, на минуточку, выиграл приз на ярмарке штата! Она могла хотя бы вернуть тарелку. Тем не менее выглядит Джорджия изумительно, а ее муж – судья, и я завоюю ее дружбу.

– Ты за ними шпионишь? – удивленно фыркает Финн, и я подскакиваю, хватаясь за грудь.

Потом оборачиваюсь и вижу, как он ухмыляется, стоя в дверном проеме.

– Нет! Конечно, нет.

Я прохожу мимо него и закрываю дверь, слегка раздражаясь из-за того, что меня прервали.

– Тогда чем ты занимаешься? – весело спрашивает он.

– Финн! – твердо говорю я, как будто это ответ на вопрос.

Защелкиваю крышку кофемашины и слушаю, как она плюется и капает кофе.

– Ты только посмотри! – восклицает Финн, садясь за стол, и накладывает на тарелку яичную запеканку.

Я ставлю перед ним кофе и сажусь, беря себе оладьи.

– Я думал, ты снова на диете.

Сжимаю зубы и закатываю глаза к потолку, а потом громко и раздраженно выдыхаю.

– Прости, – взмахивает он руками в защитном жесте.

Я решаю сменить тему, чтобы не начинать день с перепалки.

– Просто меня раздражает, что они такие необщительные. До приезда Кинни здесь одиннадцать лет жили О’Брайены, и они постоянно ходили в гости. Мне как-то… даже не знаю… некомфортно, что они не ведут себя как все. Мне нравится знать своих соседей. Мы все должны дружить, присматривать друг за другом.

– Лукас нормальный мужик, – замечает Финн. – Ну, мы всего лишь пару раз выпили пива, но он вполне ничего. Мне кажется, Джорджия… как там он говорил? Социофобка.

– Чего-чего? – смеюсь я.

– У нее эта фобия, когда боятся выходить из дома.

– Агарофобия?

– Точно! – говорит он, намазывая тост маслом.

– Хм. Погоди. Ты что, шутишь? Лукас правда тебе так сказал?

– Ага. Ну, кажется, он не употребил это слово, но что-то вроде того.

Я шлепаю Финна по руке.

– И почему ты мне этого не рассказал? Ты серьезно? Повтори в точности, что он сказал.

– Господи, Кора. Да не знаю я! У нее была какая-то травма, и теперь Джорджия, типа, не делает больше пары шагов от дома, иначе у нее начинаются приступы паники.

В два укуса Финн съедает треугольник тоста и достает телефон.

– Финн… Ох, боже ты мой! Это же… Лукас тебе это рассказал, а ты молчишь?

– Мы пили пиво. Я забыл. Не я же на ней зациклился, так что это не показалось мне такой уж важной новостью, чтобы стремглав нестись к тебе и рассказывать.

– То есть он вдруг ни с того ни с сего разоткровенничался и рассказал тебе это?

– Ну… нет… Не знаю. Кажется, я предложил им зайти к нам или его жене встретиться с тобой, вот он и назвал причину, по которой она не может.

– Ох, боже мой! – восклицаю я и тоже беру телефон.

– Не надо, Кора, – останавливает меня Финн.

– Что – не надо?

– Не говори Пейдж. Просто…

– Я и не собиралась, – лгу я, кладя телефон. – Но это хотя бы достойная причина. А я-то думала, что она просто стерва.

– Может, и стерва. Стерва с агарофобией. Тебе-то что за дело?

– Ты собираешься снова встретиться с Лукасом? Наш дом как раз в паре шагов от их дома, верно? Может, Джорджия сможет сюда прийти. Ну, вдруг это еще комфортное расстояние.

– Не знаю, как это происходит, но, судя по его словам, вряд ли получится.

– Так ты собираешься опять с ним встретиться?

– Мы говорили о гольфе через пару недель. В клубе будет любительский турнир. Я его пригласил.

– Ага! И когда это будет? Я могу пригласить Джорджию к нам. Будет причина завязать разговор. «Раз мальчики нас бросили ради гольфа, ты могла бы зайти на бокал вина». Что-то в этом роде. Идеально. Так когда, когда, когда? – наседаю я, и Финн пожимает плечами и бормочет с полным ртом, что точно не знает.

– Можешь проверить?

– Сейчас?

Финн смотрит на меня со смесью раздражения и удивления.

– Да, пожалуйста.

– Ты точно на ней зациклилась, – вздыхает он, но кладет салфетку в уже пустую тарелку и идет за ежедневником.

Финн из тех, кому нужно все записывать аккуратным почерком, настоящими чернилами в блокнот; он не доверяет телефону, потому что успешный человек всегда должен подстраховываться. Финн возвращается, снова садится и потягивает кофе, листая ежедневник.

– Турнир в клубе девятнадцатого. Но все-таки, Кора, может, ты поймешь намек, что она не хочет заводить подруг?

– М-м-м. К твоему сведению, ей очень повезет, если она со мной познакомится. Я знаю всех учителей в начальной школе, люди записываются в лист ожидания в мой книжный клуб, и я могу рассказать ей, какие семьи в нашем районе хорошие, а кого лучше избегать…

– Так она вроде хочет избегать всех, так ведь? – прерывает меня Финн.

Я пару секунд смотрю на него, а потом встаю и начинаю убирать со стола.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – спрашиваю я.

– Нет. Просвети, – ухмыляется он, и меня это начинает всерьез злить.

– Ты слишком быстро сдаешься, как только сталкиваешься с чем-то… действительно сложным.

– С каких это пор ты так считаешь? – отзывается он, хотя и слушает вполуха.

Финн возвращается к просмотру рабочей почты на телефоне. Он не из тех, кого легко вывести из себя.

– С тех пор… даже не знаю… Всегда.

– Например? – спрашивает Финн, теперь уже глядя на меня.

– Тебе нужен пример?

– Да, хотелось бы. – Он закидывает ногу на ногу и скрещивает руки на груди, одновременно забавляясь и бросая мне вызов.

Я перестаю счищать остатки еды с тарелок и переключаю внимание на него.

– Собака, которую ты вернул, после того как она несколько раз написала в доме.

– Мы взяли ее на время. Чтобы посмотреть, годится ли она для нас. И она не только писала в доме, она…

– Ладно. Университетская баскетбольная команда, из которой ты ушел после первой же тренировки.

– Не хотел получить сотрясение мозга, Кора.

– Ладно, – повторяю я. – Уроки испанского, уроки тенниса, строительство сарая на заднем дворе, ремонт ванной внизу…

– Ну хорошо, – останавливает меня Финн, и я перестаю перебирать список, хотя могла бы продолжить.

Я хотела закончить список словами «и наши отношения». Ты сдался, когда сделал то, что сделал. Хотя Финн по-прежнему все отрицает, а я притворяюсь, будто верю ему.

– Прекрасно, если хочешь донимать Джорджию Кинни, живущую напротив, дело твое. Только меня не впутывай.

– Вот спасибо, – улыбаюсь я. – Я ее не донимаю, это называется «приложить усилия».

Но моя улыбка быстро вянет, когда я откладываю полотенце и подхожу к Финну, чтобы чмокнуть его в макушку. Я вижу в его ежедневнике запись на сегодня: «Выпить с К».

Финн сказал, что сегодня вечером его не будет, потому что Бенни Уолтер выходит на пенсию и все из офиса собираются это отметить. Я спросила, почему в воскресенье, и он объяснил, что сегодняшний день всем подходит. А потом продолжил разглагольствовать, как же все-таки странно, что посиделки именно в воскресенье, а не в четверг вызывают удивление. Все равно ведь завтра на работу. Я не стала дальше расспрашивать.

Что за «К»? Это не Кора, потому что, естественно, меня не пригласили. Кэрри, Клэр? Я знаю кого-нибудь с именем на К? Одну его помощницу вроде бы зовут Келли. Или Кэтти? Я чувствую, как пылает лицо, а по спине поднимается жар.

– Все нормально? – спрашивает Финн и берет кофе, чтобы отправиться в кабинет.

– Да, – вру я, он улыбается и идет наверх. Я пытаюсь успокоиться. Наверняка «К» значит «коллеги». Да, определенно так. Хотя странный способ записи, выглядит как имя. Скорее как «выпить с Конни» или что-то в этом духе. Странно. Почему он не написал «корпоратив по поводу выхода Бенни на пенсию»? Что-то здесь не то.

Если б я знала, где проходит корпоратив, то могла бы пойти туда и сама все выяснить, но Финн предусмотрительно не стал выдавать никаких подробностей – после того случая, когда я устроила сцену и унизила его, нанеся непоправимый урон его репутации. Спросить я тоже не могу. И не стану, потому что не хочу возвращаться на путь, по которому мы шли пару лет назад. Я чуть не угробила наш брак, обвинив Финна, и была не права. Я зациклилась на том, чтобы поймать его с поличным. Может, сейчас он подколол меня, сказав, что я зациклилась на Джорджии.

Когда я в прошлый раз начала об этом задумываться, это чуть не закончилось крахом. Я глубоко вдыхаю. Глупости. Я гляжу на лежащий на столе ежедневник. Я его не открою. Но все же делаю шажок ближе. Может, все-таки открыть по-быстрому? Сажусь на место Финна за столом и смотрю на ежедневник. Задумчиво поднимаю руку… И в этот момент откуда ни возьмись появляется Финн.

– Господи!

Я хватаюсь за сердце.

– Полегче, – смеется он, забирая со стола ежедневник. – Ты точно хорошо себя чувствуешь, Кора?

– Да, отлично. Просто ты меня до смерти перепугал, – говорю я, и он идет обратно к лестнице.

Он приходил убедиться, что я не загляну в ежедневник?

– Погоди! – окликаю я мужа.

Финн оборачивается.

– Я хотела пойти куда-нибудь поужинать сегодня. Что думаешь?

– Ох, ну я же сегодня вечером занят. Я тебе говорил.

– Наверное, я забыла. И куда ты идешь, напомни?

– На корпоратив. Пьянка по поводу дня рождения.

– Ах, ну да. Кажется, ты мне говорил.

Финн исчезает на лестнице, а я сижу за кухонным столом. Уши горят, а руки трясутся. Он лжет. Он забыл, о чем уже наврал. Это же проводы на пенсию, Финн, говнюк ты эдакий, а не день рождения. Снова то же самое. И кто эта «К», будь она проклята?

3

Джорджия

Если нельзя развлечься за пределами дома, время тянется медленно. Даже когда в октябре дни становятся короче, а воздух приятнее, я по-прежнему натираю уже сверкающие поверхности, успокаиваю тревожность с помощью приготовления пирогов и расхаживаю взад-вперед. Преподаватель актерского мастерства в колледже говорила, что не следует бесцельно ходить по сцене, потому что в реальной жизни люди так себя не ведут. У человека должна быть причина идти в ту или иную сторону. Это клише, сказала она. Но я именно так себя и веду.

Я наблюдаю за дремлющей Эйвери. Она наконец-то спит всю ночь, а днем ее сон становится короче. Мне больше нравится, когда она бодрствует, но я стараюсь не сильно ее тревожить, когда выношу на веранду и укладываю в установленный там манеж. Я сижу на качелях на веранде и смотрю, как Пейдж Моретти из дома чуть дальше по улице сгребает кучи мокрых листьев. Она отправляет свою таксу погадить на лужайке Карлсонов и дает ей печенье из кармана, когда та подчиняется. Я мысленно улыбаюсь. Я сочувствую Пейдж из-за ее утраты, и мне хотелось бы как-то помочь или что-то сказать. Официально мы даже не знакомы. Ведь все в квартале знают, что со мной что-то не так. Только та блондинка, которая однажды принесла мне кекс, постоянно заглядывает к нам, но думаю, моя замкнутость и ее уже оттолкнула.

Так было не всегда. Всего три года назад летом я работала на роскошном курорте юга Франции. Подавала напитки в баре у бассейна с видом на Средиземное море. Я была загорелой и стройной и неплохо зарабатывала, наливая «Розе рояль» загорелым и подвыпившим клиентам. А по вечерам плавала в бассейне с соленой водой, ела бёф бургиньон и гужеры [3] под мерцающими гирляндами на пляже и знакомилась с очаровательными людьми со всего света, приехавшими на отдых.

Лукас был одним из тех очаровательных людей. Американец, работающий в известной крупной компании. Ну, во всяком случае, меня он очаровал. Он навещал родителей, которые переехали во Францию, когда вышли на пенсию, и устроил им неделю массажа и посиделок в баре отеля. Тогда я была совершенно нормальной. Даже более того. Полной энергии. У меня были сверкающие волосы, платья, блеск для губ и оптимистичное отношение к жизни. Тогда, в двадцать шесть, я планировала вернуться в аспирантуру в Лондоне, проработав еще год на курорте и накопив денег. Лукас увидел меня таким человеком – каким я тогда и была.

Однажды вечером, когда уже стемнело и все клиенты давно покинули пляж, я сидела в длинном свитере на шезлонге. Там стояло много пустых шезлонгов, я придвинула один из них прямо к черным волнам и смотрела на воду. Появление Лукаса застало меня врасплох. Чуть раньше я видела, как он болтал с несколькими парочками у бассейна. Лукас явно меня заметил, но не подошел и ничего не заказал, поэтому, хотя он показался мне опасно привлекательным, я не придала этому значения.

– Добрый вечер, – поздоровался Лукас, и я машинально огляделась, удостоверившись, что успею сбежать в безопасное место, если он окажется маньяком. Это инстинкт, которым точно обладают все женщины на земле. К Лукасу это не имело отношения, просто автоматическая реакция, как от удара молоточка по коленке, но он заметил.

– Прости. Я не хотел тебя напугать. Я просто… – Он показал на берег, и тут я заметила шорты для бега и наушники. – И увидел тебя. Ты же работаешь в баре у бассейна, верно?

После этого мы проговорили целый час. Потом я принесла бутылку красного и два пластиковых стаканчика, а он прихватил пару полотенец с пляжной стойки, в которые мы укутались как в пледы, и я влюбилась по уши. Лукас оказался старше меня на тринадцать лет, и если б родители были еще живы, то наверняка задумались бы. Мои друзья сначала посчитали такую разницу в возрасте необычной, но решили, что это так сексуально – богатый и пылкий американец. Однако меня в нем привлекло не это. Конечно, поначалу это сыграло свою роль, но каким-то непостижимым образом в его присутствии я чувствовала себя как за каменной стеной.

Полгода спустя Лукас сделал мне предложение, и даже не в виде вопроса. Он снова приехал в Марсель, а пока его не было, мы много ночей разговаривали по видеосвязи. Он был таким уравновешенным и приземленным – в отличие от меня. После колледжа я несколько лет путешествовала по миру, работая, к примеру, в баре у огромного бассейна. Я хотела путешествовать и быть свободной, все мое имущество умещалось в один чемодан и ручную кладь, я никогда не задерживалась нигде надолго, чтобы создать настоящие связи с людьми, и это становилось утомительным. Лукас был полной противоположностью: занимался хедж-фондами, инвестициями в недвижимость, ходил на званые ужины, и я была готова изменить свою жизнь.

Лукас взял отпуск на несколько недель, отчасти для того, чтобы провести время с родителями, купить им кондоминиум и отремонтировать дом. Он так и сделал, а я в это время расторгла свой контракт на курорте. Мы устроили скромную свадьбу на пляже с его семьей и несколькими моими друзьями с работы. Это было слишком хорошо, чтобы являться правдой. Мне следовало догадаться, что все происходящее чересчур похоже на сказку, так не бывает и обязательно случится беда.

Но вскоре после переезда в его страну, где мне нечем было заняться, одним вечером случилось нечто ужасное, и все изменилось. Я изменилась.

Я смотрю на улицу, и взгляд останавливается на воротах у въезда в квартал, где громоздятся друг на друга почтовые ящики, и гадаю, как докатилась до такой жизни. Кажется совершенно невероятным, что еще совсем недавно я могла просто выйти за дверь, завести машину, зайти в ресторан или магазин, сесть на самолет и в одиночестве улететь в другую страну, что я была свободна как ветер, а теперь не представляю себя в мире за пределами района.

– О господи!

Появившаяся откуда ни возьмись гостья возвращает меня к настоящему.

– Ой, прости, я не хотела тебя напугать!

Это та женщина из дома напротив. Не помню, как ее зовут, но, похоже, она постоянно приносит тарелки с выпечкой.

– Э-э-э… Ничего, я просто… Все в порядке, – запинаюсь я, машинально попятившись и озираясь через плечо, как будто мы занимаемся чем-то противозаконным.

Вот какой я стала. Дерганой. Напуганной.

– Прости, я не видела, как ты подошла, – говорю я, и это правда, хотя и трудно поверить.

Она вся такая сияющая, всегда в топах с блестками и гладкими волосами со стрижкой каре. Когда она болтает с другими соседями или выходит из машины, то вечно напевает что-то себе под нос или смеется. Наверное, она самый счастливый человек, которого я видела в жизни. Пытаюсь вспомнить ее имя. Вроде бы Кэролайн.

– Брауни Бетти, – улыбается она, протягивая мне тарелку.

– Бетти Брау… Мне казалось, тебя зовут К…

Я смущенно запинаюсь. Она так громко смеется, что я смотрю на манеж Эйвери – не проснулась ли дочь.

– Кора, да. Нет, я говорила о яблочном брауни «Бетти».

– Ой.

Я краснею и беру протянутую тарелку.

– Там коричневый сахар и сливочное масло, но ты такая худышка. Тебе не страшно, – хихикает она.

– Это так мило. Спасибо.

Кора не уходит, и от ее присутствия мне становится не по себе. Надо постараться выглядеть нормальной. Как бы поступила прежняя, нормальная я? Наверное, пригласила бы ее войти. Но я не могу.

– Я бы пригласила тебя, но… – указываю на Эйвери.

Увидев ее, соседка радостно взвизгивает и подходит поближе, чтобы лучше рассмотреть.

– Конечно, конечно. Какой ангелочек.

– Спасибо.

Я улыбаюсь и гадаю, получилось ли у меня поставить точку в разговоре. Кора не смотрит на меня, а продолжает ворковать над Эйвери.

– Ох, меня так умиляют младенцы. Моей семнадцать, и я тоскую по малышам с тех пор, как она начала ходить. Сколько лет этой милашке?

– Почти семь месяцев, – отвечаю я.

Я никуда не хожу с дочерью и не привыкла, что бы ей кто-то восхищался. И это приятно, хотя бы ненадолго.

Кора оборачивается:

– Она… просто совершенство. Если тебе понадобится помощь с малышкой, ты знаешь, к кому обратиться. Бесплатно, мне просто хочется зацеловать ее маленькое личико, – воркует она над спящей Эйвери тоненьким голоском и снова поворачивается ко мне. – Может, нарежешь кекс и мы посидим здесь?

Она пытается взять у меня тарелку, словно собирается немедленно пройти через дверь, как у себя дома, и поискать на кухне вилки и тарелки. Я на автопилоте отбираю тарелку.

– Ой, прошу тебя, сядь, – прошу я, потому что выбора у меня нет.

С трясущимися руками вхожу через сетчатую дверь и босиком иду на кухню. Пока я неуклюже копаюсь в ящике в поисках вилок, мне в голову лезут безумные мысли. А вдруг она из тех женщин, которые крадут младенцев из-за… как это называется, когда страстно хотят детей? Я заставляю себя не бежать стремглав обратно, чтобы проверить. Это же бред. Кора буквально излучает сияние. Но погодите-ка, а разве социопаты не такие – выглядят нормальными, даже слишком милыми? Стоп. Соберись. Вот дерьмо. Ладно.

Я приношу приборы и тарелки и сажусь на край плетеного шезлонга напротив Коры, поскольку она заняла мой стул. Она быстро берет все на себя. Как будто не может не играть роль хозяюшки, хотя она у меня дома. Кора отрезает щедрые порции… как там называется этот кекс? И раскладывает по тарелкам, слизывая излишки с большого пальца, когда протягивает мне тарелку. Мне хочется, чтобы Эйвери проснулась и захныкала, чтобы появился повод унести ее в дом и прекратить этот визит, но малышка спокойно лежит, с прилипшими к голове идеальными влажными завитками волос, розовый ротик постоянно сморщивается и распрямляется – видимо, ей что-то снится. Интересно, какие сны могут быть у младенца?

Мы сидим напротив друг друга. Я понимаю, что надо похвалить брауни, но, на мой вкус, американские десерты слишком сладкие и мне не хочется глотать еще один кусок.

– Замечательно, – лгу я.

– Спасибо. Старинный семейный рецепт.

– Как мило, – отзываюсь я, и мы молча едим.

– Белый сахар, – хихикает Кора, и ее круглые щеки краснеют.

– В смысле?

– Секрет в белом сахаре. Вместо коричневого. Так что надо бы назвать кекс Белой Бетти. Ах да, и капелька апельсинового сока.

– Понятно, – улыбаюсь я.

– Наверное, никакого секрета здесь нет. Могу дать тебе рецепт, если хочешь.

– Ой вообще-то я не люблю печь, но так мило с твоей стороны предложить, – отзываюсь я, и она машет рукой – мол, ничего страшного.

Мы снова молчим. А потом…

– Знаешь, наши мужья несколько раз тусовались вместе, а мы с тобой вроде бы впервые, – замечает Кора.

Я и не догадывалась, что мы «тусуемся». Больше похоже, что я пытаюсь выбраться из западни. Но я согласно киваю – ответить все равно нечего.

– Просто… Я видела, как ты целыми днями ездишь туда-сюда, и решила, что у тебя куча дел, – выдавливаю я, как сказал бы нормальный человек, чтобы поддержать разговор.

– Ох, боже мой! Просто Мия занимается буквально всем. Волейбол, игра на скрипке, танцы. А еще родительский комитет, сбор продуктов и игрушек для бедных, и это круглый год, между прочим. Длиннющий список, но ты права, у тебя голова может пойти кругом, если все время смотреть, как я мотаюсь туда-сюда целый день. – Кора смеется, и ее щеки снова краснеют. Похоже, она нервничает. – Но для соседей у меня, конечно, всегда найдется время, – добавляет она.

– Это все звучит так интересно, – тяну я, и тут выражение ее лица меняется.

– О нет. Нет. Вообще-то… это ужасно скучно.

Кора опускает взгляд на тарелку и вилкой возит по ней крошки. Вот черт. Она знает. Наверное, Лукас рассказал ее мужу или еще кому-то, что я не выхожу из дома. Она пришла из жалости и считает меня чокнутой.

– Ну, одна птичка нашептала, что твой Лукас через пару недель собирается поиграть в гольф с моим Финном. И я решила: приглашу-ка я тебя и сладкую малышку Эйвери на пирог и вино. Конечно, ты можешь назвать это и вечерним чаем. – Эту фразу Кора произносит с дрянным британским акцентом и смеется над собственной шуткой. – Ой, погоди, вы же называете обед ужином, а ужин – чаем, – со смехом говорит она.

Я не знаю, что на это ответить. Если Лукас рассказал ей обо мне, тогда почему Кора считает, будто я могу к ней прийти? Вероятно, он объяснил, что я могу погулять в маленьком сквере за нашим домом, но только когда там никого нет, а иногда способна дойти до почтового ящика, не испытав панической атаки, и Кора думает, что всё между этими двумя точками – вроде как дом, а значит, ничего страшного не случится. Я много об этом размышляла. Как Лукас будет объяснять знакомым. И что они подумают.

Кора ведет себя очень любезно, хотя и слегка назойливо, и я до сих пор не понимаю, как справиться с этим разговором. Она ставит тарелку на пол у своего кресла и стряхивает крошки с длинной юбки. А потом выжидающе смотрит на меня. Я не могу соврать, что должна проверить свое расписание – нет ли у меня других дел. Лукас отобрал у меня эту отговорку, рассказав все ей.

Кора замечает, что я слишком долго не отвечаю. Чувствую, как в груди разливается жар, и вдруг Эйвери начинает плакать с визгливым воем. Я подбегаю к ней и беру на руки, покачивая на своем бедре и воркуя.

– Ладно. – Кора встает, воспринимая это как намек, что пора уходить. – Просто дай мне знать, дорогая, – мягко произносит она, касаясь моей руки, но выглядит разочарованной, и я не могу не задуматься: какое ей вообще дело?

Я ведь просто странная незнакомка, живущая напротив. Ради чего столько усилий? Кора берет маленький кулачок Эйвери большим и указательным пальцем и целует.

– Ну какая же сладкая, – умиляется она и неожиданно добавляет: – Оставь себе брауни, а тарелку я заберу как-нибудь в другой раз.

И уходит.

Глядя, как Кора идет к себе, я стараюсь не думать о том, что она получила повод вернуться. Она машет Пейдж и гладит соседскую кошку, нежащуюся на солнышке у крыльца, а потом из ее дома выбегает девочка-подросток, сует Коре сумочку и кричит, что они опаздывают. Видимо, это Мия. Они садятся в «Лексус» и уезжают.

Я наблюдаю, как задние габаритные огни сворачивают к почтовым ящикам у ворот и дальше на шоссе. Целую Эйвери в головку и закрываю глаза. И даю молчаливое обещание, что мы с ней тоже будем похожи на них: мать и дочь, беззаботно едущие на футбольную тренировку. Я найду способ выбраться из личного ада, в который каким-то образом себя втянула, и Эйвери, возможно, даже никогда не узнает, что я была такой.

4

Кора

На следующий день, опрокинув на диван корзину с постиранной одеждой, я думала о Джорджии. Складывая вещи, разрешаю себе посмотреть сериал, поэтому не тороплюсь. Сегодня Марко Девайн очнулся от комы и узнал, что его гнусный брат-близнец Блейз выдал себя за него, пока тот спал, и украл возлюбленную. Поэтому я подбираю носки с особой тщательностью, чтобы узнать, разберется ли Бьянка Лаврайт, кому принадлежит ее сердце. Даже когда она рыдает у постели Марко, узнав, что он жив, мне все равно трудно сосредоточиться. Джорджия казалась такой яркой и экзотической, но теперь не знаю, что о ней думать. Она выглядит… мне хочется сказать «нездоровой».

Не могу представить, как могла бы целый день сидеть в четырех стенах дома. В сущности, мы живем на побережье Орегона по противоположной причине. Наши тсуги [4] и туи затмевают соседские, а под их величественной кроной маленькие домики напоминают жилища хоббитов. У домов на нашей стороне дороги задние дворы поросли деревьями и полого спускаются к берегу озера. Длинные причалы тянутся к прозрачной воде, и у большинства стоят прогулочные лодки для неспешного плавания по выходным в загородный клуб на другом берегу озера в нескольких милях от нас. Со стороны Джорджии задние дворы выходят к лесу из тсуг; там есть поляна со столом для пикника и качелями в небольшом парке. В воздухе вечно пахнет замшелой корой деревьев, сандалом и хвоей, и я считаю это место просто райским. Как она может бояться всего этого и не выходить из дома – уму непостижимо.

Интересно, что за травму перенесла Джорджия. И какой странный способ справиться с травмой она выбрала. Я смотрела «Я вешу шестьсот фунтов», и там все были травмированные, а потом они утешались картошкой фри с сыром и говяжьей грудинкой, пока их не вынесли из дома с помощью погрузчика и не отправили в Хьюстон на операцию по шунтированию желудка. Это я могу себе представить. А еще есть барахольщики, у которых дом как мусорная свалка – с кучей мягких игрушек и девятнадцатью кошками, но без кошачьего туалета. Я даже и это могу понять: вроде как необходимо набивать дом вещами, которые тебя успокаивают. Но бедняжка Джорджия! Ни говяжьей грудинки, ни игрушечных медвежат, чтобы ее утешить. Она целыми днями одна. Конечно, у нее есть ребенок, но маленький. Ничего не понимающий человечек не может служить утешением. Скорее, наоборот. Да, я люблю детей. Никто не любит детей больше, чем я, но нет ничего хорошего в том, чтобы сидеть вот так взаперти без помощи.

Я могла бы ей помочь. Конечно, Джорджия слегка странная, но, наверное, я могла бы достучаться до нее и вытащить из дома. На втором курсе я изучала социальную психологию и, мне кажется, умею проникать в душу. Не хочу хвастаться, но общение с людьми – мой конек. Я годами выслушивала жалобы подруг. Они приходили именно ко мне: даже в колледже я бесчисленное количество раз придерживала их волосы в туалете грязного бара, когда подруги напивались и их тошнило после расставания с каким-нибудь сокурсником.

Я забирала их из квартир, где подруги проводили ночь со случайным любовником, чтобы они избежали позора, а теперь, когда мы стали старше, кому звонит Конни Уилкинсон, если ее сын сбежал из реабилитационного центра и надо объехать весь район в его поисках? Кому звонит Вивиан Флетчер, когда Стив уходит в запой? А школа, когда нужно сшить костюмы для осеннего спектакля или испечь булочки для продажи на волейбольном турнире? Все полагаются на меня. Осталось только придумать, как показать Джорджии, что она тоже способна на многое.

Пока я пытаюсь решить, что приготовить, пирог из ревеня или лимонное безе, чтобы отнести Джорджии и завязать новый разговор, из еще теплого банного полотенца, которое я встряхиваю, выпадает маленький хрустящий предмет. Я смотрю на половинку свернутого косяка, лежащую на диванной подушке, и в груди все сжимается. Сажусь и поднимаю его, рассматривая. По краю – слабый розовый кружок губной помады. Я не знаю, какой вариант хуже: что Мия курит травку или что у Финна есть любовница.

Когда в январе я нашла в гараже пакетик с травкой, Мия сказала, что его забыла подруга, и поклялась никогда не пробовать. Может, она и соврала, хотя тогда мне так не казалось. Однако Мия не пользуется губной помадой. У нее есть блеск для губ, но бежевый.

Может ли помада принадлежать этой «Выпить с К»? Кладу косяк на кофейный столик и глубоко вдыхаю, потому что у меня слегка дрожат руки. Если тот пакетик и впрямь принадлежал подружке Мии, может, эта же подружка красит губы розовой помадой. Логично. Будь рациональной. Это не объясняет, каким образом косяк оказался в нашем белье, но это вероятно в той же степени, как и то, что он принадлежит любовнице Финна, верно?

Однажды я неправильно все поняла, и меня занесло. И довело до беды. Нельзя слишком остро реагировать. Я знаю, к чему это приводит. Пару лет назад, увидев сообщение в телефоне Финна, я прыгнула в кроличью нору. В эсэмэске значилось: «Привет, детка, с нетерпением жду завтрашнюю встречу». Жена, прожившая с ним двадцать два года, имела полное право отреагировать на подобное сообщение как угодно, но он объяснил, что эсэмэс от Джанет Палмер, лесбиянки из бухгалтерии, которая всех называет «детками» и с нетерпением ждет встречи с ним на корпоративе, потому что они хотят подшутить над остальными.

Надо отдать Финну должное, если он и наврал, то выдумал все очень быстро и детально. Тогда я рыдала и кричала на него, требуя рассказать правду. Когда он спросил, не хочу ли я посмотреть прежнюю переписку – там, где он спрашивал Джанет, купил ли Энди Кит все необходимое и не нужно ли ему еще что-нибудь взять, – я оттолкнула его и швырнула в него телефон, а затем побежала наверх и заперлась в ванной.

Финн хотел доказать, что переписка была совершенно невинной, но я упустила свой шанс узнать наверняка. А теперь гадаю, действительно ли он собирался показать мне переписку. Он знал, что у меня началась истерика и как я реагирую в таком состоянии. Вряд ли он планировал показать мне сообщения. Финн нашел бы способ выкрутиться даже в разгар ссоры, размахивая телефоном перед моим носом и все отрицая. Не знаю как, но уверена, что выкрутился бы.

Я так это не оставила. Пришла к нему на работу и удивила его, пригласив на обед. Пыталась заглянуть к «лесбиянке» Джанет, но мне это так и не удалось. Финн, конечно, видел мои попытки: когда он ужинал с коллегами, а я заглядывала в окно – убедиться, что там действительно коллеги, как он и говорил; или провожала его в спортзал только для того, чтобы подождать на парковке и посмотреть, не ушел ли он с какой-нибудь мускулистой девицей. И всякий раз Финн еще сильнее отдалялся, и мы громко ссорились каждый вечер.

Разные мелочи, которые складывались воедино – все эти «Выпить с К», когда на самом деле там должно быть «Вечеринка в честь выхода на пенсию». Однако всегда находилось объяснение, а я вечно оказывалась просто свихнувшейся подозрительной женой. Во всяком случае, мне так казалось. В промежутках между обвинениями я рыдала и просила прощения, после того как он доказывал свою невиновность. Я говорила себе, что была неправа и если хочу сохранить брак, то должна забыть об этом, но в глубине души меня постоянно грызли сомнения, и стремление поймать мужа с поличным превратилось почти в одержимость.

А однажды вечером Пейдж прислала сообщение. Она покупала вино для ресторана в маленьком магазинчике с дегустационным залом в центре города и сфотографировала Финна, сидящего с рыжей девицей за столиком при свечах. В этот момент я сидела в спальне, выщипывала брови и попивала имбирный чай. Меня буквально парализовало. Я уставилась на фотографию. У Финна был слегка остекленевший неуверенный взгляд – такой, который сопровождается дергающимся кадыком и нервным смехом. Я знаю этот взгляд. Неуверенность, замаскированная под самоуверенность. Я смотрела на бокалы с вином, на их руки, лежащие слишком близко друг к другу, а потом на серебряные часы, которые подарила ему на вторую годовщину свадьбы, и на невероятно тонкое запястье этой женщины. И потеряла рассудок.

Я почти не помню, как ехала в бар. Просто знала, что это был мой единственный шанс поймать его на месте преступления. Я оказалась права. Все время была права, и это наконец случилось. Вспоминая, какой коровой, должно быть, выглядела, ворвавшись туда в махровом халате и мягких тапочках, я готова умереть со стыда. Не говоря уже о том, что я не накрасилась, а под глазами остался неразмазанный крем.

– И ты будешь назвать меня сумасшедшей? Я по-прежнему брежу? – выкрикнула я, шагнув к их столику у окна.

Это был маленький и мрачный бар с несколькими столиками, и, конечно, все посетители отвлеклись от своих занятий и уставились на меня. А мне было все равно. Зрение затуманилось от слез, и перед глазами промелькнула будущая жизнь матери-одиночки, вечная печаль и всеобщая жалость.

– Кора, давай выйдем. Пошли, – сказал Финн, тут же вскочив на ноги, как будто я съехала с катушек и ему постоянно приходится с этим разбираться.

Он стрельнул в свою рыжеволосую извиняющимся взглядом, и тут я окончательно вышла из себя.

– Не смей ко мне прикасаться! – заорала я, выдергивая запястье из его руки. – Лгун! Он вонючий лгун! – крикнула я женщине, которая застыла с бокалом вина в руке и разинутым ртом. – Вы в курсе, что он женат? Да, этот сукин сын женат, и у него ребенок. Он об этом упомянул?

– Кора! – рявкнул Финн и попытался опять схватить меня за руку.

Подошел официант и начал задавать дурацкие вопросы, типа «Все хорошо?», точно не помню.

Рыжая девица схватила сумочку и пролепетала:

– Может, я…

Но я вырвалась из рук Финна и перевернула стол. Оба бокала с красным вином разбились, забрызгав ее светлую шелковую блузку. Осколки стекла прорезали ткань и впились в кожу на плечах. Изумленная девица молча села. Выглядела она как заколотая жертва маньяка, которая еще не успела рухнуть замертво. Официант заорал на Финна, чтобы тот вывел меня, а кому-то другому крикнул, чтобы вызвали скорую. Официант хотел позвонить в полицию, но рыжая его отговорила. И внезапно я оказалась на улице.

Финн затолкал меня в машину и пригрозил, что, если я не буду сидеть тихо, сам вызовет полицию и выдвинет обвинения, и меня отправят в психушку. Я сидела в машине и рыдала, колотя по приборной панели, а он пошел обратно в бар, чтобы позаботиться о своей шлюшке. Вернулся он только через полчаса, заявив, что отвезет меня домой на своей машине, потому что я не в состоянии сесть за руль. Он долго не смотрел на меня и молчал. Только когда мы уже почти подъехали к дому, Финн рявкнул:

– Да что на тебя нашло?!

Я не ответила.

– Тебе повезло. Она не будет выдвигать обвинений. Но стекло… Все могло быть куда хуже. Ты могла…

Он умолк и сделал глубокий вдох, а потом покачал головой.

– Мне плевать, – с вызовом произнесла я, глядя в окно. – Сегодня тебе лучше ночевать не дома.

– Ну, я так и собирался.

– Вот и хорошо, – сказала я, и снова установилась тишина.

– Ты понимаешь, что твоя выходка обошлась мне в прорву денег? Ты вела себя как психопатка. Она одна из основных наших клиентов, и мы обсуждали расширение ее компании. Для меня это стало бы крупным проектом. Поверить не могу, что ты такое натворила. Какой ты стала? Ты только посмотри на себя!

Он хлопнул по рулю, а я с болью осознала, что, когда в огромном халате и с кремом под глазами опрокинула стол, то напоминала растолстевшую Зену, королеву воинов. Я поняла, что натворила, и подозрения сменились стыдом.

Честно говоря, после этого мы уже не были прежними. Я пошла к психотерапевту, и через несколько месяцев молчания Финн наконец-то простил меня. Наверное, потому, что рыжая отделалась царапинами и в итоге все-таки заключила с Финном контракт. Видимо, из жалости. Не сомневаюсь, они насмехались над горемычной женой, которую ему приходится терпеть. Тем не менее жизнь потихоньку почти вошла в нормальное русло.

Теперь, два года спустя, я не осмеливаюсь спросить Финна, не принадлежит ли косяк той рыжей, то ли взаправду клиентке, то ли нет, или, может, той «Выпить с К».

Вместо этого решаю спросить Мию. Вскоре после того, как несколько месяцев назад я нашла пакетик с травкой в гараже, она попала в аварию. Врезалась в столб на парковке у супермаркета. В то время она выглядела какой-то рассеянной и отстраненной. Может, солгала насчет косяка? Что-то с ней явно происходило.

Я бросаю груду белья и иду наверх, чтобы заглянуть в ее комнату. На столе стоит открытый ноутбук, но я говорю себе, что не буду смотреть – не хочу переступать эту границу, вторгаться в ее личное пространство, пока не считаю, что у нее серьезные проблемы. Кроме того, у меня нет пароля. Иначе, если быть честной, я бы, наверное, посмотрела. Конечно, только чтобы проверить, все ли у нее в порядке. Но, не успев подойти к столу, я слышу поворачивающийся в двери ключ и шаги по лестнице. Едва успеваю выпрыгнуть из комнаты, как Мия оказывается передо мной, бросает рюкзак на пол и останавливается, глядя на меня.

– Привет! – говорю я слишком громко, со слишком широкой улыбкой.

– Почему ты так странно себя ведешь? – спрашивает она, осматривая меня с головы до пят.

Мне ничего не приходит в голову, и дочь пожимает плечами.

– Ладно, я иду к себе, – снисходительно произносит она, как умеют подростки, и плюхается на кровать, уже с телефоном в руке.

Вспоминаю, что сегодня у нее онлайн-урок. Она явно не заподозрила, что я шпионю за ней, и пришла точно в этот момент не для того, чтобы спрятать наркотики.

Я стою у двери, держа в руке косяк, который она еще не заметила, и жду, пока Мия оторвется от телефона. Она наконец чувствует мой взгляд и поднимает брови.

– В чем дело?

Я машу перед ней косяком.

– О боже! Ты что, куришь травку?

Она садится на кровати, скрестив ноги, и таращится на меня, одновременно в смятении и с восторгом.

– Я… Что? Нет. Мия. Я нашла его в постирочной.

– Думаешь, стоит курить то, что взялось непонятно откуда? – как ни в чем не бывало спрашивает она. – Там может быть примешана какая-нибудь дрянь.

– Откуда ты знаешь, что к наркотикам примешивают всякую дрянь? – спрашиваю я громче, чем намеревалась.

– Ну… Мне же семнадцать, и у меня есть пульс. Мне кажется, это единственные необходимые опции, чтобы знать о примесях в наркоте. Теперь ты на меня орешь за то, что я это знаю?

– Я на тебя не ору. Просто спрашиваю, твое ли это.

– Ты вроде сказала, что это твое.

– Господи, Мия… – Я останавливаюсь, театрально вздыхаю и продолжаю медленно говорить в раздражающей материнской манере: – Уж точно не мое. Я нашла косяк в постирочной. И спрашиваю, твой ли он.

– Нашла в моем белье? Быть такого не может.

– В постирочной. Ты можешь просто ответить?

– И ты сразу решила, что это мое. Но ведь в доме живу не только я.

– Это не ответ, – замечаю я, стараясь держать тон под контролем. – Когда я в последний раз проверяла, мы с твоим отцом не курили.

– Ты уверена? – спрашивает Мия, откидываясь на изголовье кровати, и снова берет телефон.

– Это еще что значит?

Я забираю у нее телефон.

– Косяк не мой. Я не курю травку. Хочешь знать почему? Потому что от травки хочется жрать все подряд, а когда жрешь все подряд, становишься жирной. По-твоему, я жирная?

Я бормочу себе под нос «боже ты мой» и отдаю ей телефон.

– Либби Паттерсон, типа, подсела на травку и теперь одевается как полное убожество и набрала вес. Как-то на уроке Энни Брюэр назвала ее Либби Чизбургер, и прозвище к ней прилипло. А потом кто-то оставил в ее шкафчике гамбургер. Думаешь, я хочу стать такой же? Ни за что в жизни. Тебя должно больше волновать, пью ли я, а про травку забудь.

Она бросает на меня взгляд, подкрепляющий ее монолог, и возвращается к телефону.

Я ничего не отвечаю. Просто стою, пытаясь все осознать. А потом разворачиваюсь и ухожу, зная, что Мия говорит правду. И понимая, что это значит. Выбрасываю косяк в большой мусорный бак за гаражом и возвращаюсь разбирать белье. Я пропустила, какого из близнецов выбрала Бьянка Лаврайт, но мне плевать.

Позже тем вечером я беру бутылку пино-гриджо, иду к Пейдж, и мы сидим на шезлонгах у нее в саду – наша традиция пару раз в неделю. После трагической гибели ее сына это стало происходить реже, но я все равно стараюсь заглядывать к ней, хотя и пытаюсь почувствовать ее настроение, прежде чем устроиться поудобнее. Пейдж никогда не говорит со мной о Калебе.

То есть я знаю, что она считает его гибель убийством, подозревает всех соседей и шпионит за ними в поисках улик, но Пейдж никогда не говорит о нем. Калеб на всех фотографиях, стоящих на всех книжных полках и камине в доме: Калеб в высокой траве в сумерках со светлячком в банке; Калеб, который был одаренным художником, но не хотел рисовать, пил «Маунтин дью» на завтрак и сломал левое запястье, прыгая с причала в кемпинге «Орлиный утес»; Калеб, который был звездой школьной футбольной команды, но при этом смотрел вместе с матерью «Золотых девочек» [5]; Калеб, который ненавидел хулиганов и собирал упаковки от конфет в виде забавных зверюшек. Пейдж никогда не говорит о нем, по крайней мере, со мной.

Мы молча наблюдаем, как рыжий кот по имени Арни балансирует на деревянном заборе. На закате в нашем районе тихо, как и всегда. Только мобиль из ракушек позвякивает на ветру, а вдалеке лает собака. Я наливаю два больших бокала охлажденного вина и ставлю бутылку на бетонную плитку рядом со своим креслом. Мне хочется рыдать.

– Думаю, он мне изменяет, – говорю я деревьям, делаю глубокий вдох и с силой выдыхаю.

– Ох, милая, – выдыхает Пейдж, глядя на меня.

– На этот раз по-настоящему. Я нашла среди белья косяк со следами помады. Нет, его оставила не Мия. Он бледно-розовый, как пуанты. А Мия ненавидит розовый. Но я все равно ее спросила. Так что я ничего не воображаю.

– Кора, меня убеждать не надо. Я тебе верю.

– Правда?

Я смотрю на Пейдж, и меня накрывает теплая волна. Кажется, облегчения.

– Конечно. Если ты не застукала его в прошлые разы, когда подозревала, это еще не значит, что ты не права. Ты нутром чуяла. Это не значит, что ты все выдумала. Ты просто смотришь в корень.

Она кладет свою ладонь на мою и сжимает.

– Спасибо, – говорю я и делаю большой глоток вина.

– Почему ты просто не бросишь говнюка?

– О нет. Он не… Я ведь могу ошибаться. Да, могу. Может, все дело во мне. Не знаю, вдруг это не…

– Что?

– Ну, все не так просто, – произношу я, а Пейдж качает головой и фыркает.

– Ну конечно.

– У нас брачный контракт… – осторожно начинаю я.

Пейдж морщит губы.

– А! – восклицает она, словно теперь поняла и мне нет нужды продолжать, но я все-таки продолжаю.

– Это не то, что ты думаешь. Я сама этого хотела. Хотела добавить пункт о том, что… – показываю пальцами кавычки, – в случае неверности будет выплачена значительная сумма.

Пейдж выглядит одновременно потрясенной и впечатленной.

– И с чего вдруг безумно влюбленная девчонка двадцати с чем-то лет о таком просит?

– Весной, еще до свадьбы, я застукала его, когда в три часа ночи Финн тайком выходил из комнаты моей подруги в общаге. У меня просто появилось какое-то нехорошее чувство, насчет его… натуры, так мне кажется.

– Его натуры. Так мы это теперь называем? – спрашивает Пейдж без улыбки, но больше не задает вопрос, почему я до сих пор замужем за ним. – А сколько конкретно составляет эта «значительная сумма»?

– Ну, в итоге речь идет где-то о полумиллионе долларов.

– Если он тебе изменяет? – уточняет она.

– Да, а если я уйду без видимых причин, то вроде бы должна получить половину, однако я никогда не работала, ну, не считая работы по дому, и Мия уедет в колледж, так что останусь только я, которая не внесла в семью ни гроша. Все записано на его имя… и Финн может заплатить лучшим адвокатам. Однажды я разговаривала с адвокатом. Я могу остаться почти ни с чем. А это, как ты понимаешь, никуда не годится.

– Если я правильно помню, ты бросила карьеру в журналистике, чтобы переехать сюда и заботиться о семье, – замечает Пейдж, потягивая вино и глядя на чернильный вечер.

– Не хочу, чтобы это звучало, как будто… Так, как прозвучало… Я сама так решила и, возможно, ошибаюсь насчет него, – говорю я, и мы просто слушаем пение цикад.

Это был мой выбор. В то время никто не ожидал, что я стану мамой и домохозяйкой. Но я решила, что если у меня будет стабильное положение и я смогу заниматься только ребенком, то ничто не сделает меня счастливее. И когда я встретила Финна, звезды каким-то образом сошлись.

Мама воспитывала меня одна. Днем она работала в магазине, разбрызгивая духи на посетителей, ночью дежурила в доме престарелых «Тенистый ручей», а выходные проводила на диване, с бокалом яблочного вина, приходя в себя после напряженной недели. Моя жизнь – полная противоположность. Я каждый день помогаю людям. Устраиваю благотворительные мероприятия и работаю волонтером. Это кажется более полезным существованием, чем пихать микрофон кому-то в лицо, чтобы оказаться первым стервятником, взявшим интервью только ради продвижения по карьерной лестнице. Это и правда так. Я делаю что-то важное. Я не какая-то назойливая помеха для всех, жаждущая славы, какой могла бы стать в мире журналистики. Пейдж считает, я говорю это, только чтобы смириться с банальной жизнью домохозяйки, но это неправда. Я серьезно. Я никогда не жалела о том, что отказалась от карьеры ради такой жизни.

Однако если Финн нарушил брачные клятвы, его жизнь продолжится, а я потеряю все. У него останутся карьера, деньги, дом. Все. Мой вклад, как мы договорились, – это забота о семье, но по бумагам я ничего не стою, верно? Это невероятно жестоко и несправедливо. Измена – это предательство, но и лишить меня всего – тоже. Я вздыхаю и потягиваю вино, а затем говорю:

– Вряд ли я ошиблась.

– В чем? – уточняет Пейдж.

– Насчет него. Вряд ли я ошиблась.

– Ну, тебе не очень хорошо удается ловить его на месте преступления.

– Потому что, вполне возможно, я ошибаюсь и просто психую.

– Так, погоди. Давай отмотаем немного назад. С какой стати Финн в двадцать с чем-то лет согласился на такой пункт?

– Главным образом из-за другого пункта – что ему достанутся всякие инвестиции. После колледжа его карьера уже шла в гору, и ему хотелось обезопасить свои деньги, но и мне тоже полагался пункт в договоре. Кроме того, он знал, что его вроде как застукали с подружкой из общежития. Я даже чуть не отменила свадьбу. Для того возраста это были странные переговоры, ты права, но именно так все и развивалось в те несколько месяцев, когда я была готова его бросить. Забавно, я думала, его подпись под этим пунктом доказывает, что он не спал с моей подругой, как он и утверждал, но… теперь мне кажется, Финн просто знал, как обвести меня вокруг пальца. Или, может, уговорил бы меня остаться, если б я его застукала. Я уже не понимаю.

– Мне жаль, Кора, – вздыхает Пейдж.

А что еще она может сказать?

– Я даже припрятала кое-какие деньги, чтобы нанять частного сыщика. Господи, какое безумие, правда?

– Но еще не наняла? – уточняет она.

– Нет, потому что это кажется… Даже не знаю… Как будто пересекаешь черту. Я просто… Не знаю.

– Может, я тебе помогу, – предлагает Пейдж, глядя на меня.

Опешив, я поворачиваюсь к ней:

– Что, правда?

– Грант считает, мне нужно какое-нибудь хобби, – отвечает она, и мы обе смеемся. – Возможно, сосредоточиться на чем-то другом хотя бы на какое-то время не такая уж плохая мысль.

– Ладно, – скептически соглашаюсь я. – Только не знаю, чем ты поможешь. Я уже все перепробовала.

– Постарайся отнестись к этому без предубеждения, – произносит Пейдж с таким видом, как будто хочет сообщить плохие новости.

Я поднимаю брови.

– Хорошо… – Я жду продолжения.

– Я могу за ним проследить. В смысле, тебе не понадобится нанимать какого-то незнакомца. Неизвестно, можно ли ему доверять. И я могу устроить… нечто вроде ловушки.

– В каком смысле? Как ты это сделаешь?

– Ну, поначалу буду за ним следить, вдруг застукаю. А если ничего не обнаружу, то попробую… в общем, обольстить его. Посмотрим, клюнет ли он, – заявляет Пейдж как ни в чем не бывало.

Моя ладонь невольно взлетает к губам, я чувствую прилив нервного возбуждения.

– Ты что, шутишь?

– Тебе нужны доказательства? У меня будет камера и рассказ из первых рук. Бац! – говорит она, явно увлекшись этой идеей.

Я на мгновение задумываюсь. Пейдж, с ее спортивной фигурой и копной длинных каштановых волос, наверняка могла бы соблазнить кого угодно. До этой минуты я не ревновала к ее красоте, пока не представила в постели с Финном. Моим Финном.

– Я не собираюсь заходить далеко, – добавляет она, словно прочитав мои мысли. – Только чтобы добыть доказательства, которые тебе нужны.

Я не спрашиваю, какие именно доказательства и где та грань, за которую она не переступит. Просто потрясенно сижу несколько минут и молчу. И мне хочется знать. Мне нужно знать. Зайдет ли он так далеко, что изменит мне с самой близкой подругой? Готов ли выкинуть все, что у нас есть, всего за несколько бокалов и сексуальные заигрывания? Если да, я хочу об этом знать.

– Это просто… какое-то безумие, – вздыхаю я.

– Ага, – соглашается Пейдж тоном человека, которому больше нечего терять, хотя такая она и есть. – Подумай об этом.

Она наливает себе еще один бокал.

Мы оставляем эту тему и болтаем о белках, ворующих из птичьей кормушки, и о том, не слишком ли темно под дубом, где Пейдж расстелила рулонный газон.

Я размышляю, насколько ее подкосило горе. Ей даже пришлось бросить работу. Когда-то они с Грантом владели сетью ресторанов. Они заплатили за этот дом наличными, купили пляжный домик на побережье. Отдыхали в Таиланде и на Фиджи. А теперь? Единственный оставшийся ресторан позволяет им держаться на плаву, и то лишь потому, что не надо платить ипотеку, но одни только налоги на недвижимость доставляют им проблемы. Может быть, у них есть еще какие-то деньги, о которых я не знаю, но все равно лучше заплатить ей, чем незнакомцу. Это кажется менее опасным – больше похоже на акт солидарности. И тут я ни с того ни с сего говорю:

– Хорошо! Да!

Пейдж хихикает и делает еще один глоток.

– Если найдешь доказательства, я заплачу тебе, как заплатила бы детективу.

– Ты заплатишь только в том случае, если я их добуду.

– Согласна.

Если все пойдет не так, как хотелось бы, деньги мне и самой пригодятся. У меня дрожат руки, и я должна отвергнуть ее предложение, сказать, что это полное безумие, но мне кажется, это мой единственный шанс. И поэтому трясущимися руками я поднимаю бокал и чокаюсь с ней.

– Ладно. Я в деле, – твердо говорю я.

5

Джорджия

Иногда я совершенно забываю, что нахожусь в тюрьме, которую сама для себя создала. Прямо сейчас, разрывая хрустящую обертку на пакетике чая «Английский завтрак» и ставя чайник на плиту, я забываю об этом и чувствую себя нормальной хотя бы на мгновение. Счастливой женщиной с привлекательным, заботливым мужем и чудесным новорожденным ребенком. Я живу в огромном доме и должна только радоваться и ни о чем не беспокоиться. Но такое состояние длится, как правило, всего несколько секунд. Или иногда, когда просыпаюсь утром, мне удается зацепиться за обрывки сна и задержаться между сном и реальностью, и я забываюсь на чуть большее время.

Пытаюсь вспомнить, кем была до того, как превратилась в эту версию себя. Вспышки давнего счастья приходят разрозненными всплесками. Я помню долгожданный день рождения в Скейтвилле, когда мне было двенадцать: зашнурованные бежевые ролики, хотя мне хотелось белые, маленькие пиццы «пепперони» и «Доктор Пеппер» в ларьке, головокружительные световые точки, движущиеся по катку. Я помню, как тайком уходила из дома, чтобы всю ночь сидеть с друзьями у костра на пляже в Корнуолле, под персиковое вино и смех. Помню дом родителей в городе и последнее Рождество перед их смертью. Мы пили имбирное вино и смотрели «Эту замечательную жизнь». Помню день, когда продала свой любимый «Фольксваген Джетта» 1997 года выпуска, потому что собралась покорять мир. Степень бакалавра в области гостиничного бизнеса и туризма сначала обеспечила меня полугодовым контрактом в Кордильерах [6] и могла привести куда угодно.

Я отгоняю воспоминания и сажусь на стул, чтобы сделать глубокий, осознанный вдох и взять себя в руки. Но тут же разочарованно ворчу, когда вижу корзину для грязного белья у двери в подвал. Я планировала заняться стиркой пораньше, чтобы к вечеру любимое одеяло Эйвери было чистым, то самое, на которое ее недавно вырвало. Без него она не уснет.

Дочь улыбается мне из манежа, установленного перед телевизором. Там идут «Телепузики» и играет песня, которая звучит как в тот момент в фильме ужасов, когда оживает злая кукла и всех убивает. Я хочу выключить эту песню, но Эйвери визжит от восторга и поднимает в воздух пухлые кулачки, пытаясь пританцовывать. Я говорю ей, что сейчас вернусь, и нерешительно иду к корзине для белья. Распахиваю дверь в подвал и спускаюсь по крутой лестнице в темноту. Нащупываю цепочку, включающую верхний свет, и дергаю. В этих старых домах все отремонтировано и сверкает как новенькое – огромные открытые пространства и кухонные острова с белыми кварцевыми столешницами, но в подвалах все равно царит полумрак. Я уверена, что единственная причина, по которой Лукас не удосужился перенести прачечную на первый этаж, как это делают в каждой телепередаче о ремонте и дизайне, заключается в том, что сам он не стирает, так зачем ему это?

Ступаю осторожно, и корзина с бельем подпрыгивает на каждой ступеньке, пока я спускаюсь. Это просто белье. Обычное белье. Я закину его в стиральную машину, нажму «пуск» и уйду. Я останавливаюсь у подножия лестницы. На стене справа есть шаткие деревянные полки, вероятно висящие здесь еще с постройки дома. Они заставлены ржавыми банками с краской и древними канистрами с маслом, среди прочего ненужного барахла. Стиральная и сушильная машины находятся в дальнем конце комнаты с бетонными стенами, под оконцем, через которое в подвал почти не проникает свет, потому что его загораживает куст голубики. Я смотрю на открытую стиральную машину, затем оглядываюсь на лестницу. Это не иррациональный страх перед призраками или даже насильниками, прячущимися в тени. Я не боюсь без причины. Но вдыхая этот кислый запах подвала и грязной воды из-под швабры, я снова оказываюсь в той комнате. И кричу. И умоляю выпустить меня, я…

В раковине возле сушильной машины засор. В ней стоит бурая вода. Часть перелилась через бортики, и там, где она стекала по наклонному полу к металлическому сливу в центре комнаты, цемент стал влажным. Я задыхаюсь. И вдруг теряю контроль. Я не могу вдохнуть. Мне не хватает воздуха. Открываю рот, чтобы закричать, но ничего не выходит. У меня невольно начинают течь слезы, и каждый приступ паники сопровождается икотой. Я бегу, а скорее, ползу наверх по крутой лестнице. Слышу визг чайника на плите, из-за чего Эйвери хнычет, и могу сосредоточиться только на том, чтобы перевести дыхание, прежде чем идти к ней. Стоя на четвереньках на верхней ступеньке лестницы, я пытаюсь остановить приступ паники. Пытаюсь вдохнуть.

Внезапно Лукас открывает дверь гаража, и его встречают вопли ребенка, свист чайника и я на полу, хватающая ртом воздух.

– Господи!

Он роняет вещи, бросается ко мне и обнимает, помогая сесть.

– Все хорошо. Все ведь хорошо? Дыши. Все хорошо, все хорошо.

Мы сидим так несколько секунд, пока он не убеждается, что я успокоилась. Тогда он бежит к свистящему чайнику, хватает Эйвери из манежа и возвращается, чтобы сесть на пол рядом со мной.

– Видишь? Все хорошо, – говорит он Эйвери детским голоском, как она любит. – Все прекрасно, верно? – Лукас покачивает ее на колене, она перестает плакать и с улыбкой хватает его за нос. – Да, вот так.

Он чмокает Эйвери в щеку, и она смеется.

– Что случилось? – спрашивает Лукас.

Я не могу ответить, потому что ничего, в сущности, не случилось.

– Не знаю, – отвечаю я, вставая, и нетвердой походкой иду к стулу в столовой.

Лукас привык к таким ответам и знает, что больше ничего из меня не вытянет. Я протягиваю руки, чтобы он отдал мне Эйвери.

– Да ничего, ничего, – успокаивает он. – Тебе лучше отдохнуть пару минут.

Он сажает Эйвери обратно в манеж, и она тут же возвращается к просмотру мультиков.

– Теперь уже все в порядке, – добавляю я.

Лукас пристально смотрит на меня. Я знаю, что вечером показывают какой-то футбольный матч. Лукас несколько раз говорил мне об этом, и я пытаюсь отвлечь его футболом.

– Правда. Лучше бери пиво и посмотри свою игру. Со мной ничего не случится. Сейчас начну готовить ужин.

– Почему бы тебе сначала не принять ванну, немного расслабишься? Это всегда помогает.

Вот только ни черта не помогает, но я этого не говорю. Лукас уже идет переодеться в домашнее и по пути наполнить ванну.

Приняв ванну и переодевшись в чистые легинсы и безразмерный джемпер, я готовлю на ужин индийское карри с рисом «жасмин» и лепешками наан из магазина. Вечер прохладный, дует легкий ветерок, и мы сидим на открытой террасе. Лукас выносит наружу высокий стульчик Эйвери и кормит ее морковным пюре, а я расставляю тарелки на маленьком столике. Мы молча едим. Хотя Лукас записывает игру, он часто подходит к сетчатой двери и смотрит на экран телевизора, услышав радостные крики болельщиков или возбужденные голоса спортивных комментаторов.

Мне хочется обсудить с ним визит Коры, ее приглашение зайти как-нибудь с Эйвери, но я молчу, потому что это невозможно. Пусть даже я и фантазирую, как создам маленький безопасный уголок в границах переулка и начну хоть с кем-то общаться, если уж не могу выйти в мир, как нормальный человек. Здесь же замкнутое пространство. Безопасно. Но я слишком устала для такого разговора. Лицо, похоже, опухло от слез, и я не справлюсь с таким разговором, только не сегодня.

После ужина отвожу Эйвери в сквер за домом и качаю ее на детских качелях. Даже не оглядываясь на дом, я знаю, что после случившегося Лукас будет время от времени посматривать в окно, проверяя, все ли в порядке. Но я никогда не подвергну опасности Эйвери, так что в этом нет необходимости.

Я вижу подростков у пруда. Они проделывают трюки на скейтбордах и пьют что-то из банок, обернутых бумажными пакетами. Лукас всегда твердит, что парк превратился в место для тусовки наркоманов и нужно быть осторожнее, но я никогда не видела здесь ничего подобного. Щурю глаза от косых лучей солнца и пытаюсь разглядеть, чем занимаются подростки, и тут один из них направляется ко мне. Я невольно бросаю взгляд в сторону дома, чтобы проверить, там ли Лукас. Когда парень подходит ближе, я останавливаю качели и встаю перед Эйвери. Он старше, чем я думала: лет семнадцать или восемнадцать. С одной стороны голова выбрита, а с другой волосы спускаются на глаз.

– Здрасте, можно задать вам вопрос?

– Нет, – сурово отвечаю я, беру Эйвери и сажаю ее в коляску.

– Да ладно! – Он по-ребячески усмехается. – Даже спросить ни о чем нельзя?

– Ты что-то продаешь?

– А вы хотели бы? – ухмыляется он.

– Только те, кто что-то продают, говорят незнакомцам: «Можно задать вам вопрос?» Например, парень из киоска в торговом центре, который продает солнцезащитные очки, или тот, что стоит перед супермаркетом и спрашивает, кто ваш телефонный провайдер. Я не собираюсь покупать диски вашей группы, но все равно спасибо.

– Капе-ец… У богатой дамочки свои причуды. Не-а, я ничего не продаю. – Он вытаскивает из кармана шортов крохотный пакетик с травкой, только на мгновение, чтобы я увидела.

– И с чего ты решил, что можешь вот так подойти, причем когда я с ребенком, и попытаться продать мне травку? Совсем сбрендил?

– Цыпочки вроде вас – мои лучшие клиентки. А для вас сегодня вообще бесплатно. Только один раз.

Парень озирается и протягивает ладонь с пакетиком. Я стою, положив руку на бедро, и на его лице отражается нетерпение. Он осторожен, осматривает окрестности – нет ли где копов или зевак.

Я хочу взять эту травку. Она мне нужна. Но вдруг Лукас сейчас смотрит? Как я это объясню? Да еще в присутствии Эйвери. Я не могу. Не могу ее взять.

– Сунь мне в карман, – быстро шепчу я.

– Что-что?

– Сунь мне в карман! – рявкаю я.

Парень смеется и острит, что знал, как мне нравится травка, но выполняет просьбу. После чего я возмущенно поднимаю руки и отхожу подальше. На всякий случай, вдруг Лукас смотрит. Выглядит так, будто меня принудили, даже напали. Понимаю, это немного слишком, но так надо.

Парень снова ухмыляется, подмигивает и уходит, сказав, что мы еще увидимся. Сую пакетик в лифчик и быстро иду домой, а сердце колотится в груди.

Это может многое изменить. Может изменить все.

6

Пейдж

Пейдж сидит за компьютером в темном кабинете наверху и просматривает видеозапись с камеры наблюдения за домом Холмонов. Время от времени останавливает запись и увеличивает изображение, желая убедиться, что ничего не пропустила, хотя ничего примечательного там нет. Холмон производит впечатление скользкого типа, который тайком выпроваживает любовницу через заднюю дверь, пока ни о чем не подозревающая бедняжка Кора входит в парадную после заседания книжного клуба, слегка навеселе и болтая о своих впечатлениях. Она даже не заметит, как он застегивает брюки и приглаживает волосы.

А Финн хорош, не может не признать Пейдж. На этой неделе она каждый день поджидала его на парковке у офиса и следила за ним после работы. Три вечера он шел прямо домой. Однажды отправился в шикарный стейк-хаус, но его проводили в зарезервированный отдельный зал, и после этого она ничего не видела. Ну что за человек снимает отдельный зал в ресторане? Конечно, Финн мог бы сказать, что обхаживает важных клиентов и нужно иметь возможность слышать друг друга – именно так он наверняка это и объяснил. Возможно, все было вполне невинно, но не факт. И никак не выяснить.

А позавчера вечером после работы он пошел не домой, а в бар. Может, с коллегами или клиентами. Пейдж наблюдала за ним в бинокль, поставив машину на дальней стороне парковки. С ними была симпатичная брюнетка в обтягивающей юбке. Пейдж сняла ее на свой новый «Никон-D850», купленный специально для этой цели. В общем, пока все довольно разочаровывающе.

Внезапно Пейдж замечает в кадре кое-что странное и отматывает назад, наклонившись поближе, чтобы рассмотреть движение у мусорных баков. Проклятый енот, и только. Она так поглощена работой, что не слышит шаги на лестнице и не замечает стоящую в дверном проеме фигуру, пока не осознает, как кто-то дышит. Пейдж в ужасе разворачивает кресло и вскакивает, хватаясь за сердце.

– Черт возьми, Грант! Ты испугал меня до жути!

Но Грант не отвечает. Он стоит с кучей коробок для еды на вынос и заглядывает Пейдж за спину, смотря на экран.

– Ой, только не надо нравоучений, – просит она, прежде чем Грант успевает открыть рот. – Если б год назад я записывала на камеру соседей, мы бы не оказались в такой ситуации. И вообще, что ты здесь делаешь?

– Спагетти путтанеска [7], – отвечает он, с невинным видом поднимая пакет.

Они едят внизу, на темной кухне, под звуки программы новостей, едва доносящиеся из гостиной. Пейдж обычно включает телевизор фоном, чтобы составлял компанию.

– Ну как? – с надеждой спрашивает Грант.

– Отлично. Как всегда, отлично.

– Это для благотворительного приема завтра вечером. Я нашел хорошие анчоусы. Можешь определить марку? – спрашивает он.

– «Мартель»?

– «Мартель»? Думаешь, они мартелевские? Нет, «Дельфино». Банка в четыре раза дешевле, а попробуй найди разницу.

Пейдж знает, что это анчоусы «Дельфино», но она любит подзадорить мужа. Ей до сих пор нравится, что он так увлечен своей готовкой. Пейдж улыбается, и Грант понимает: она шутит. Она предлагает мужу вино, но он отказывается, и она ставит чайник.

– Правда отлично, – повторяет Пейдж, сжимая его плечо, когда достает из шкафчика две кружки.

Поев, они сидят на террасе в креслах-качалках. Кристофер запрыгивает Гранту на колени, и тот поглаживает старого пса по голове, прихлебывая чай. Стоит безветренный вечер, в квартале тихо. Пейдж наливает себе в чай капельку джина и укутывает ноги пледом.

– Будь осторожна, – вдруг ни с того ни с сего говорит Грант.

– С чем? – огрызается Пейдж.

– С этой мерзкой слежкой, которой ты занимаешься, вот с чем.

– Мерзкой слежкой? – с презрением повторяет она.

Грант не реагирует, и Пейдж просто отмахивается от его замечания и фыркает.

– Я помню Калеба в последний вечер, – произносит Пейдж. – Помнишь, как в прошлом году он поздно вернулся с какой-то вечеринки и смеялся, потому что увидел Финна Холмона в стоящей на улице машине и тому делали минет? – спрашивает Пейдж.

– Что-то я такого не припоминаю, – отвечает Грант с коротким смешком.

– Может, ты был в ресторане, но Калеб сказал, что люди, которые давно женаты, ничем подобным уже не занимаются.

– Я же говорил ему, что молодежь просто уверена, будто старики не занимаются сексом, а Коре к тому же всего тридцать девять.

– Он утверждал, что это была не Кора. А когда я спросила, откуда он это взял, он просто ответил: «Уж поверь», – и пошел спать. Ему это показалось забавным.

– Ладно, – сказал Грант, не понимая, к чему клонит жена.

– Я предположила, что это Кора, но теперь, поразмыслив, считаю, что Калеб был прав. Это наверняка была не она.

– А нам-то какое дело?

– Кора моя подруга. А этот сукин сын ей изменяет.

– Вот так ты теперь проводишь время дома целыми днями? – спрашивает он, а затем вздыхает, и Пейдж понимает, что Грант предпочел бы не говорить о том, как она проводит время. – Я просто беспокоюсь, – добавляет он.

Ему не нужно перечислять причины: он беспокоится, что Пейдж не в себе, или слишком замкнута, или слишком долго скорбит, или слишком много спит, – список можно продолжать бесконечно – поэтому, прежде чем Грант скажет что-нибудь еще, они просто оставляют эту тему, как уже привыкли, иначе разговор перерастет в яростный спор, как бывало сразу после смерти Калеба. Возможно, если б они научились этому раньше, то до сих пор были бы вместе и не наговорили бы друг другу тех ужасных вещей.

– Кстати, а почему ты больше не проводишь время с Финном? Вы раньше постоянно играли в гольф и смотрели футбол, – интересуется Пейдж.

Грант лишь пожимает плечами.

– Все меняется, – отвечает он, и больше им особо не о чем говорить, только о том, что Кристофер слегка растолстел, морозилка в холодильнике по-прежнему гудит, а Гранту пора подстричься. Пейдж предлагает сама этим заняться, когда он зайдет в воскресенье.

На следующее утро Пейдж просыпается поздно, как часто бывает в последнее время. Она плетется вниз в спортивных штанах и вытянутой майке и варит кофе, но тут видит из кухонного окна, как Финн кладет клюшки для гольфа в багажник «Лендровера». Недолго думая, Пейдж решает за ним проследить. Она засовывает ноги в шлепанцы, хватает сумочку и бежит к гаражу. Она открывает дверцу гаража как раз в тот момент, когда раздается звук отъезжающей машины Финна.

Уже на улице Пейдж сожалеет, что не налила кофе в походную кружку и не переоделась. Вряд ли ей удастся получить ценную информацию на гольф-поле. Меньше всего ей хочется всю субботу проторчать на парковке гольф-клуба, но она на работе и решает отвести этому хотя бы час.

Когда Пейдж видит, как Финн сворачивает в сторону Гринбрайара, ее пульс учащается, а ладони внезапно становятся липкими. Гольф-клуб в шести милях дальше по дороге, за Лейквью. Может, Финн решил заправиться. Тоже хорошо. Она успеет взять кофе, пусть даже и выглядит как бомж. Не важно, что о ней подумают, лишь бы получить дозу кофеина. Финн проезжает мимо заправки «Коноко», мимо магазина матрасов, кофейни и закрытого ресторана «Тако белл», и Пейдж не может поверить в свою удачу. Он едет в мотель «Роел Инн».

Пейдж немного притормаживает, потому что Финн наверняка оглядывается по сторонам. Скорее всего, он выбрал такое место, а не «Хилтон», потому что здесь никто не останавливается, кроме проституток и нерадивых туристов, и вряд ли он встретит кого-нибудь из знакомых. Ну и ну, она его раскусила. Пейдж паркуется у антикварного магазина через дорогу, чтобы Финн ее не заметил, и разглядывает мотель в бинокль. Финн по-прежнему сидит в машине.

Мотель «Роел Инн» уж точно не выглядит королевским [8]. Это одноэтажное здание на десять номеров, с низкими потолками и сломанным автоматом «Пепси» перед дверью, которое выглядит так, будто стоит здесь еще с восьмидесятых. В комнаты можно попасть сразу с парковки, и на них не написаны номера. Все отличие – в дверях разных ярких цветов. У желтой двери слоняются несколько девиц – курят и пялятся в телефоны.

Пейдж гадает, почему Финн еще в машине. Женщина, с которой он должен встретиться, уже в номере или еще не приехала? А потом, минут через десять, Пейдж видит, как одна из девиц бросает окурок, взбивает волосы и идет к его машине.

– Вот же мать твою, – шепчет Пейдж себе под нос, с ужасом наблюдая за происходящим.

На девице обтягивающее мини-платье леопардовой расцветки, в точности такое, какое надела бы студентка на Хеллоуин, изображая стриптизершу. Только на этой девице не сексуальные сапоги на высоких каблуках, а грязно-розовые шлепанцы. Она наклоняется к машине Финна, и с минуту они разговаривают. А потом…

Пейдж не верит своим глазам. Она правда это видит? Девица берет руку Финна, высовывающуюся из окна, и засовывает себе в трусы. Пейдж хочется заорать, но вместо этого она делает снимок «Никоном». Потом еще несколько, пока Финн и девица смеются. Затем он идет на стойку регистрации, находящуюся в крошечном здании рядом со входом, – видимо, чтобы заплатить за номер. Девица возвращается к своим подружкам, закуривает еще одну сигарету, забирает сумочку, и через несколько минут после того, как Финн входит в комнату с зеленой дверью, следует за ним. Пейдж снимает все это.

Она с улыбкой отъезжает от захудалого мотеля и возвращается на главную дорогу. Она получила то, за чем приехала. Ей следовало бы сразу отнести снимки Коре и оставить все как есть. Но Пейдж не станет этого делать, потому что у нее более масштабные замыслы. Свои планы на Финна Холмона. Фотографий проститутки недостаточно.

Дома ее одолевают одышка и тревога. Пейдж готовит кофе и садится за компьютер, чтобы посмотреть видео на «Ютубе», как перенести снимки с камеры в папку на рабочем столе под названием «Финн Холмон».

Пейдж до сих пор не могла в это поверить. Не то чтобы она не доверяла чутью Коры, но ожидала увидеть какую-нибудь робкую секретаршу, на которую Финн с легкостью произведет впечатление или запудрит мозги, но не проститутку из мотеля, одетую в платье леопардовой расцветки. Что он вытворяет? Если тебе надо именно это, зачем вообще жениться? Больше Пейдж ни о чем не могла думать.

Он всегда был из тех, кто обращал внимание на задницу официантки или красивую прическу блондинки, ведущей новости. И как бы невзначай отпускал по этому поводу комментарии, от которых любая женщина в его компании чувствовала себя неполноценной. Иначе зачем вообще что-то говорить? Кого волнует, отчего у тебя стоит? Уж точно не его жену. Никого не интересует, кому ты хотел бы присунуть. Но именно это и подразумевают подобные комментарии, такие заявления делает определенный тип людей – нарциссы, а все окружающие чувствуют себя неловко.

Пейдж припоминает, как однажды в их с Грантом ресторане, пока Кора отлучилась в туалет, Финн заявил, что ноги у молоденькой официантки – «прямо дорога в рай». Грант так и не издал вежливого смешка или хмыканья, на которые рассчитывал Финн. В таких случаях Грант всегда менял тему или делал вид, будто не расслышал.

Пейдж знает, что за тип Финн. Зачем ей знать больше? Может, она все-таки свихнулась?

Тем вечером Пейдж звонит Коре, хотя и понимает, в каком возбужденном состоянии та находится каждый раз, когда помогает устраивать очередное благотворительное мероприятие. Кора живет ради них, и все должно пройти безупречно. Пейдж сомневается, что Финн будет присутствовать, потому что это мир Коры, по крайней мере, так он всегда говорил и редко ее сопровождал. Но где он будет, вот вопрос.

– Привет, я просто звоню спросить, не нужна ли тебе экстренная помощь, – говорит Пейдж, молясь, чтобы Коре ничего не понадобилось.

– Ой, это так мило, но пока что все под контролем.

– Финн к тебе присоединится? – переходит Пейдж к сути дела и слышит сомнения в голосе Коры.

– Наверное, нет. Он собирается встретиться с приятелями… Кажется, за пивом в «О’Салливане». – Пейдж записывает название. – Мию я освободила от участия, так что…

– Хм… И во сколько? – уточняет Пейдж.

– В смысле?

– Пиво в «О’Салливане»?

Кора некоторое время молчит.

– Пейдж, я… – начинает Кора, но ее прерывает Мия. Некоторое время слышен приглушенный разговор, а потом Кора говорит: – Слушай, мне пора, но ты ведь будешь вечером в «Моретти»?

– Вообще-то, мне немного нездоровится, – лжет Пейдж. – Посмотрю, вдруг полегчает.

Отключившись, Пейдж чувствует себя ужасно. Сегодня вечером она должна быть рядом с Грантом, нужно отменить этот безумный план с Корой. Это была нелепая идея, на которую Кора согласилась от отчаяния, а теперь Пейдж этим пользуется. Но все же в глубине ее души что-то зарождается, меняется, как каприз непостоянного ветра. Горе должно приходить постепенно, но ее горе длится непрерывно, от него перехватывает дыхание. Мир как будто накренился, и пришлось вцепиться ногтями в землю, чтобы не соскользнуть, – эти всепоглощающие усилия приходится прилагать каждый день, каждую секунду. Конечно, Пейдж понимает, насколько ужасно, что она находит проблеск надежды – неужели? – в Финне Холмане, муже Коры, но она знает, что ей это необходимо.

Пейдж идет в салон, чтобы сделать маникюр и укладку, а затем в бутик на Шестой улице – посмотреть, не висит ли еще на витрине та шикарная шелковая блузка.

Когда Пейдж приезжает в бар «О’Салливан», там многолюдно. Она надела джинсы в обтяжку, туфли на каблуках и ту самую черную шелковую блузку с витрины. Пейдж говорили, что волосы у нее как у Сандры Буллок, и когда она приводит себя в порядок, то становится сногсшибательной. Она уже многие недели не вылезала из спортивных штанов, не пользовалась косметикой и затягивала волосы в хвост. Пейдж уже и не помнит, когда было по-другому – кажется, в последний раз она прилагала какие-то усилия, чтобы выглядеть прилично, на похоронах Калеба.

Сегодня она чувствует себя другим человеком, да просто чувствует себя человеком… Нет, даже больше – желанной. Ей плевать, желает ли ее кто-нибудь, это нужно только для дела, но все равно это придает уверенности, улучшает настроение. Новая задача – загнать Финна в ловушку – каким-то образом вдохнула в Пейдж жизнь. Она пересекает темный паб и садится у стойки бара. Здесь пахнет застарелым пивом, годами проливавшимся на ковер, с легкой примесью сигаретного дыма, от которого за долгие годы, пока еще не запретили курить в помещении, пожелтели стены.

Пейдж не теряет времени зря. Заказав пиво, она залпом опустошает половину, в меньшей степени чтобы набраться смелости, а в большей – чтобы казалось, будто она здесь уже давно, а не преследует Финна. Пейдж замечает его у бильярдных столов, с парой незнакомых мужчин. Она ждала, что он будет с женщиной, но даже Финн не стал бы так открыто изменять в пивной у дома. Пейдж берет свое пиво и смотрит в телефон, делая вид, будто что-то пишет, пока идет к ним. Именно Финн должен ее заметить, а не наоборот, так будет естественнее. И он замечает. Конечно же, невозможно было не заметить, уж она постаралась. Пейдж останавливается у их столика, якобы поглощенная чем-то в телефоне.

– Пейдж! – кричит он, сложив ладони рупором у губ, чтобы было слышно сквозь шум бара.

Он поднимает бокал с пивом и с немым вопросом пожимает плечами: «Что ты здесь делаешь?»

– А, Финн. Привет! – откликается она, отбрасывая волосы с лица, и убирает телефон в сумочку.

– Привет. Что ты тут делаешь? Я никогда раньше тебя здесь не видел.

– Да просто встречалась с подругой, чтобы выпить пива, но ей позвонила няня, вроде у ребенка поднялась температура или что-то в этом роде, и ей пришлось уйти.

Ей нравится, как легко и гладко удается лгать: она вошла в роль, и это вдохновляет. Финн не спрашивает, почему Пейдж не в ресторане Гранта, и она тоже не задает вопросов. Они ведь оба должны быть там, поддерживать своих супругов. Хотя Пейдж с Грантом разъехались. Это снимает с нее часть обязательств. Отсутствие вопросов выглядит уместным в данной ситуации.

– Тогда присоединяйся к нам, – предлагает Финн с широкой улыбкой.

– Нет-нет, не стоит. У вас, похоже, мальчишник. Не буду мешать.

– Слушай, я знаком с этими задротами еще с колледжа. Мы не можем рассказать друг другу ничего нового, а если я снова услышу, как стервозная жена Джесси не разрешает ему заниматься регби, то все равно уйду. Давай, ты будешь глотком свежего воздуха. Я угощаю, – настаивает он.

– Э-э-э… ну ладно. Наверное… можно выпить по одной, – соглашается Пейдж, и Финн машет миниатюрной блондинке, которая держит поднос с невероятным количеством бутылок и стаканов с пивом.

– Когда повезет дождаться своей очереди, – ухмыляется он и неопределенно крутит пальцем. – Стакан…

Он смотрит на Пейдж.

– А, «Хейнекен», – отвечает она, официантка кивает и исчезает в море людей, выглядящих рядом с ней гигантами.

Они сидят на высоких табуретах за столом рядом с бильярдной зоной. Его друзья начинают игру, а Финна больше интересует футбол, который показывают на многочисленных экранах, развешенных по всему бару. В надетой козырьком назад бейсболке он похож на подростка. Финн пялится в телевизор и набивает рот жареной картошкой. Пейдж завороженно наблюдает за ним. Почему-то ее сердце трепещет. Финн поворачивается к ней.

– Что-то не так? – спрашивает он с полным ртом.

– Н-ничего.

Она улыбается и нервно смотрит вниз, на картонную подставку, которую теребит в руке, пока не принесли пиво.

Пейдж делает вид, будто заинтересована происходящим на экране, и издает восторженные или разочарованные возгласы, когда это уместно, хотя надеялась разговорить Финна где-нибудь в более тихом месте. Он уже прилично набрался, судя по тому, как часто поднимает ладонь в ее сторону – «дай пять». А еще не замечает, как она находит способ отливать свое пиво в пустые стаканы, когда приносят новую порцию. Ей нужно сохранять трезвость ума.

Когда толпа редеет и друзья Финна уходят, Пейдж понимает, что время уже позднее. Весь вечер она провела под удары кружек о столы и свистки судей, и это не входило в ее планы, но Финн, похоже, не слишком разговорчив. Она не знает, как поступить. Слишком откровенный подход может быть опасен, но теперь, когда Финн мил и раскован, она пытается флиртовать, хотя, похоже, уже забыла, как это делается.

– Могу поспорить, ты играл в футбол в школе, – произносит она, и ей хочется посмеяться над тем, как неуклюже это прозвучало.

– Нет. Я был фанатом театра, – отвечает он, и Пейдж чуть не выплевывает свое пиво.

Она даже чувствует жжение в носу, когда втягивает пиво обратно.

– Прости, – смеется Пейдж. – Этого я никак от тебя не ожидала. Совсем. Кора никогда такого не упоминала.

Черт, вот о Коре говорить не следовало. Уж точно не стоит напоминать ему, что они подруги.

– О да. Я хотел стать кинозвездой. Все почему-то думают, будто это нечто сверхъестественное, но большинство великих актеров начинали в школьном театре, – как ни в чем не бывало продолжает Финн, и Пейдж просто не может такого представить.

Она пялится на него, слегка приоткрыв рот.

– В чем дело? – улыбается он.

– Ни в чем, это… это круто.

Пейдж в растерянности. Она видела, только как он играет в гольф или баскетбол или дурачится под пиво, когда приходил посмотреть игру к Гранту.

– А я играла в школе в мюзикле «Энни», – говорит Пейдж, потому что больше ничего не приходит в голову.

– Правда? Какую роль?

– Это и ролью-то не назовешь. Каждый вечер я два часа сидела за кулисами, а во время эпизода с уборкой пересекала сцену с ведром и шваброй. Видимо, это и отвратило меня от театра.

Финн смеется.

– Что произошло с твоей актерской карьерой? – спрашивает Пейдж, придвигаясь чуть ближе.

– Ну, знаешь, как бывает: собираешься изучать в колледже искусство и вдруг понимаешь, что никогда в этом не преуспеешь и только опозоришь родителей, поэтому меняешь специализацию на что-нибудь более респектабельное, вроде менеджмента или программирования.

Финн одновременно поднимает стакан и брови, и Пейдж кажется, что она уловила нотки разочарования в его словах.

– Ясно. Ну, твоя жизнь сложилась неплохо, так что…

Он быстро поднимает пиво и чокается с ней, уже в сотый раз за вечер.

– Да и у тебя. Владеешь рестораном.

– В прошлом. Я это забросила, – поправляет Пейдж, и на его лице появляется то выражение, какое бывает у всех, когда они вспоминают ее сына и как после его смерти развалилась ее жизнь. – Но все равно, – добавляет она, прежде чем настроение разговора успевает измениться. – Я занималась финансовой стороной, а Грант отвечал за творческую составляющую, он же шеф-повар, – объясняет она, снова мысленно пнув себя за упоминание супруга.

Финн, похоже, этого не замечает, и они продолжают болтать о пустяках: кто сыграл бы их в кино об их жизни, почему невозможно найти приличных рабочих для ремонта ванной и зачем Джейни Новак с соседней улицы подкармливает всех кошек в округе; но они смеются гораздо чаще, чем она ожидала, а порой Пейдж даже забывает, зачем пришла, и просто получает удовольствие в обществе этого удивительно приятного мужчины. Однако потом она приходит в себя и чувствует, как лицо заливает краска стыда.

Он же актер, размышляет она, когда Финн уходит в туалет. Вот оно что. Когда он возвращается за столик, то слегка покачивается.

– Давай я подвезу тебя домой, – предлагает Пейдж, зная, что в паб его привез Зак, а обратно он собирался ехать на такси.

– Да не надо, не хочу тебя утруждать.

– Мы ведь живем по соседству, – улыбается Пейдж. – И я вполне в состоянии вести машину, – добавляет она.

Финн бубнит: «А, тогда ладно», что-то показывает взмахом локтей, а потом хватается за стол для равновесия и собирает вещи.

Столы обходит женщина с отсутствующими передними зубами и в футболке с ироничной надписью «Скажи нет наркотикам». В руках у нее ведерко, полное одиноких роз в целлофановой обертке.

– Роза для вашей розы? – повторяет она каждому мужчине, мимо которого проходит.

Большинство отмахивается от нее. Один парень в майке и с хипстерской бородкой покупает розу для своей миниатюрной девушки с тонюсенькой талией и бордовыми волосами. Он тянется, чтобы обнять ее, касаясь подмышечными волосами, и при виде белых точек дезодоранта на волосах, прямо у лица девушки, Пейдж подташнивает. Тут прямо у нее перед носом появляется шелестящий целлофан. От неожиданности Пейдж шлепает по нему ладонью.

– Черт, – ругается Финн, убирая розу, которую собирался ей подарить.

– Прости, прости! Я… ты меня напугал. Что это?

– Я всегда считал, – отвечает он, прижав руку к сердцу, – что в присутствии прекрасной дамы нельзя отказываться от розы за два доллара.

Он вручает Пейдж розу, и она не может не рассмеяться от нелепости происходящего. Она вдруг снова чувствует себя студенткой младших курсов: в вонючем баре ей приходилось иметь дело с пьяными мужиками, которые считали себя очаровательными. Пейдж пытается подсчитать, сколько таких роз завяло на ее приборной панели после ночных посиделок в баре в те дни.

– Что такое? – спрашивает Финн.

– Нет, ничего. Спасибо. Это так мило с твоей стороны. – Проклятье, она позволила настоящей Пейдж вклиниться в роль Пейдж, это все испортит. – Правда мило.

По дороге Финн переключает радиоканалы, пока не находит песню группы «Goo Goo Dolls» из девяностых, и его ладонь слегка касается бедра Пейдж. Финн задерживает руку на мгновение. А затем, словно впервые заметив Пейдж, говорит:

– Сегодня ты так классно выглядишь.

Она невольно смеется, а потом…

– Э-э-э… спасибо.

В любом другом случае она ответила бы «заткнись» и шлепнула его по руке, потому что от комплиментов ей неловко. А кроме того, Финн мог так сказать из вежливости, сообразив, что ее давно уже никто не видел не в домашнем халате, кричащей на курьеров и мальчишек, разносящих газеты. Вполне возможно, это совсем не флирт. У нее получается вовсе не так хорошо, как она воображает.

– Ты тоже, – выдавливает она.

Пейдж чувствует, как он пялится на нее, когда она останавливается на темной парковке у дома.

– Что такое? – спрашивает она, переключая передачу в положение «парковка», и улыбается.

– Ничего. Просто ты такая горячая штучка. Тебе к лицу веселье, Пейдж Моретти, – говорит Финн и, щелкнув ремнем безопасности, приподнимается, чтобы открыть дверь.

Пейдж внезапно охватывает страх упустить эту возможность, поэтому она кладет руку на внутреннюю сторону его бедра.

– Тебе необязательно уходить, если не хочешь, – произносит она, сама не веря своим словам.

Финн тоже ошарашен. Он широко распахивает глаза, а потом смеется. Смеется! Смеется, черт бы его подрал, и это приводит Пейдж в бешенство.

– В чем дело? – вскрикивает она.

– Да ни в чем, просто… Ты…

– …горячая штучка, – повторяет она в попытке пошутить, притягивает Финна к себе и целует.

Он пылко отвечает на поцелуй, и они тискают друг друга над коробкой передач, пока Финн вдруг резко не останавливается и, к ужасу Пейдж, опять смеется.

– Стой. Так, похоже, ты все-таки выпила лишнего и надо было взять такси.

Пейдж совершенно трезва и крайне раздражена.

– Я не пьяна.

Она снова начинает его целовать, и на мгновение он позволяет, но потом отстраняется и поправляет рубашку. Опускает козырек с зеркалом и проверяет, нет ли на лице следов помады. Определенно отработанный жест.

– Ты же лучшая подруга моей жены. А это… Не знаю, о чем мы думали. Этого не будет.

– А кто ей расскажет? – возражает Пейдж.

– Капе-ец… – отзывается он, и язык подростков из уст сорокалетнего с хвостиком, солидного мужчины звучит нелепо.

Пейдж старается не показывать раздражения.

– Ну, это небезопасно, – тянет Финн. – Она узнает.

Вот и проговорился, думает Пейдж. Все это кажется для него таким обычным делом. Он почти признался, что согласился бы, если б на месте Пейдж оказался кто-то другой, не такой близкий для его семьи человек.

– Ну, то есть я бы вообще не стал, – быстро поправляется он. – Я знаю, что вы с Грантом, ну… разъехались, и, видимо, тебе одиноко, но…

Не дав Финну сказать очередную глупость, Пейдж прерывает его, сбрасывая бретельки, а за ними спуская и блузку, и обнажает грудь.

– Боже мой! – преувеличенно восклицает Финн, зажмуривается, а затем открывает глаза. – Чего ты от меня хочешь?

– Предложение в силе, – твердо произносит она, быстро натягивая блузку обратно и жестом разрешая ему уйти, чтобы сохранить хоть толику приличия. Но Финн решает поговорить.

– Пейдж, – мягко произносит он, – мне кажется, ты…

Вот же дрянь! Он что, собирается отвергнуть ее, сказав что-то вроде: «Мне кажется, ты…» Как там дальше?

– Ты потрясающая, но мне кажется, сейчас ты просто одинока и потом пожалеешь об этом, – самодовольно заявляет он.

Пейдж потрясенно разевает рот, а Финн выходит из машины и машет на прощанье, прежде чем перейти на другую сторону улицы к своему дому.

– Это что, шутка такая? – возмущается она уже после его ухода.

От внезапной тишины машины звенит в ушах. Финн спал с проституткой в огромных серьгах-кольцах и платье леопардовой расцветки, а ее отверг?

Пейдж привела себя в порядок, купила новую косметику и мучилась в баре, забитом настоящими неандертальцами, растеряла все достоинство, стараясь выглядеть сногсшибательно, а он ее отверг?

Ну уж нет, Финн Холмон. Так не пойдет. Она не примет отказ.

7

Кора

Ресторан «Моретти» расположился под пологом красной ольхи и крупнолистного клена. В верхушках деревьев клубится ватный туман, и на фоне прибрежных скал ресторан кажется неуместным, хотя изнутри он всегда напоминал мне итальянский ресторанчик из кино. Кирпичные стены и печь для пиццы придают ему деревенский вид, но огромные бокалы для вина на каждом столике и белые гирлянды, расчерчивающие потолок, добавляют нотку изысканности. Сегодня вечером за каждым столиком сидят люди, заплатившие по двести долларов каждый, а бо́льшая часть выручки пойдет на местную акцию по продовольственной помощи нуждающимся.

Из динамиков раздается песня Тони Беннетта «The Very Thought of You», а пары в вечерних платьях и смокингах звенят бокалами при свечах и тихо переговариваются над тарелками с пастой.

Несколько представителей благотворительной организации поднимаются к микрофону на крошечную сцену рядом со старым пианино «Стейнвей», чтобы поблагодарить гостей и рассказать о миссии организации. Я сижу за столом аукциониста и контролирую работу горстки других волонтеров, которые убирают тарелки и разливают напитки. Мероприятие проходит как нельзя лучше. Вот только я не могу перестать думать о Пейдж. И о Финне. И возможно, о них вдвоем.