Читать онлайн Игрушки дома Баллантайн бесплатно

Книга первая

Игрушки дома Баллантайн

I

Кэрол

– Брендон, посмотри на меня! Я же вижу: ты меня слышишь. Посмотри на меня!

Она не просит – требует. Голос хриплый, нервозный, вот-вот сорвется на визг.

«Ты никогда не умела спокойно говорить с людьми, Кэрол», – думает Брендон. И против своей воли открывает глаза.

В окно за спиной Кэрол бьет яркое солнце. Рама открыта, трепещет на ветру грязная занавеска. Вдалеке видны дымящие фабричные трубы. Слышится гудок автомобильного клаксона, цокают копытами лошади, влекущие конку. Брендон следит за проплывающим над крышами серым облаком и только потом переводит взгляд на Кэрол.

Бледное лицо, сетка ранних морщин в уголках фанатично сияющих глаз, тусклые, неприбранные волосы. Кэрол подносит руку к губам – неловкий жест человека, отвыкшего улыбаться. Кожа напоминает пергамент, покрытый темными пятнами чернил и ожогами от химикалий.

В школе она никогда не нравилась ему – нелюдимая, слишком умная, чтобы тратить себя на общение со сверстниками. Брендон настолько привык, что она смотрит на всех свысока, что опешил, когда в старших классах гордячка Баллантайн начала проявлять к нему интерес. Несколько встреч из любопытства и поцелуй на выпускном балу так и не разбудили в Брендоне нежных чувств к ней. А после он всячески избегал Кэрол.

Он быстро женился после окончания школы на юной прелестнице из университета и зажил спокойно и счастливо. А в сочельник, накануне своей двадцать первой зимы, Брендон поскользнулся на улице и угодил под колеса автомобиля. И последняя его мысль была о Кэрол: «Ты меня прости…»

И вот повзрослевшая Кэрол Баллантайн глядит ему в лицо глазами той самой влюбленной старшеклассницы.

«Откуда ты здесь?», – хочет спросить Брендон, но из его горла вырывается лишь шипение, словно кто-то крутит ручку настройки радиоприемника.

– Ты умер, – говорит Кэрол. – И я тебя вернула.

Брендон усилием склоняет голову и смотрит на свои руки. И видит выше белых перчаток металлические трубки и шестеренки в радужных разводах машинного масла. Пальцы гнутся плохо – он тратит не меньше минуты на то, чтобы расстегнуть пуговицы на белой сорочке. Мертвенно-бледную кожу пересекает вертикальный шрам. Брендон в ужасе разглядывает грубые стежки и заплату из темной ткани на животе. Кэрол никогда не опускалась до изящного шитья.

– Больше я тебя не потеряю, – то ли смеется, то ли всхлипывает она и обнимает Брендона. – Ты теперь навсегда со мной.

Брендон вскакивает со стула, шатаясь, делает несколько шагов и слышит, как скрипят железные сочленения его ног. Зеркало в человеческий рост отражает высокого молодого человека с искаженным от ужаса лицом. У него нет шеи: сразу под подбородком начинается система трубок и шлангов, соединяющая голову с грудной клеткой. Рубаха распахивается, Брендон успевает увидеть металлические штыри и поршни, вживленные в куски плоти плеча. Кэрол Баллантайн заключает Брендона в объятья.

– Не смотри. Неважно, какой ты теперь. Ты есть. Ты со мной.

Он кричит – долго и беззвучно. Руки в белых перчатках нежно гладят худую спину девушки, воскресившей мертвеца.

– Поцелуй меня, – просит Кэрол.

Теперь ее приказы не обсуждаются.

– Ты привыкнешь. Успокойся.

Кэрол берет из вазы яблоко. Надкусывает, кладет на стол.

– Ты должен постоянно находиться при мне. Без меня ты не сможешь, Брендон. Только я способна о тебе позаботиться.

Он лежит на кушетке и смотрит в одну точку. Кэрол сидит рядом и, едва прикасаясь, обводит пальцем черты его лица. Жесткая, накрахмаленная манжета платья царапает щеку Брендона. От запястья девушки пахнет розовым маслом. Тяжелый, сладкий аромат.

…Вспоминается смолистый запах пихты, нотки зимней свежести. Эти духи отец привез ей на совершеннолетие. Брендон помнит, как она волшебно пахла. Она пролила их на свадебное платье. Он помнит, как она неловко прятала почти подсохшее пятно в складках юбки.

Ее зовут Кимберли. Не Кэрол.

– Успокойся. У тебя такой взгляд, будто я призрак. Все хорошо. Ты дома. Ты со мной. Я тебя люблю.

Кэрол Баллантайн склоняется над ним, касается поцелуем губ. Это не нежность. Это хозяйская печать. Ее право распоряжаться им. Право кукловода.

– Обними меня. Я так долго мечтала о том, что ты однажды вернешься и останешься со мной навсегда. Я так долго к этому шла.

Шуршит плотная темная ткань платья, удушливо пахнет розами. Брендон обнимает девушку, глядя в одну точку поверх ее плеча. Служанка, моющая пол в гостиной, сплетничает с дворецким и экономкой. Все сходятся во мнении, что юная леди Баллантайн помрачилась рассудком после смерти родителей и водит знакомство с дьяволом.

Брендон вызывает у слуг лишь одно чувство – страх. Тщательно скрываемый за напускным равнодушием или вежливыми улыбками. Ему избегают смотреть в глаза. Проще бояться и оставаться в стороне. Проще лелеять свой собственный страх, чем увидеть в чужих глазах ужас.

– Не волнуйся. Они привыкнут к тебе, – шепчет Кэрол. – Они скоро поймут, насколько ты дорог мне. Ты – мое сердце. В тебе моя жизнь, моя вера, моя любовь.

Брендон качает головой. Кэрол Баллантайн, ты тоже ничего не хочешь видеть.

Ночью ему снится синяя шаль на плечах Кимберли и первые шаги синеглазой Фэй.

На следующий день к обеду прибывает в гости опекун Кэрол, мистер Джозеф Хейст. Дом Баллантайнов оглашается зычным басом. Мистер Хейст в свои пятьдесят семь полон энергии и идей. Брендон хорошо его помнит. Совладелец автомобильного завода и разработчик нескольких моделей машин, в школе Хейст преподавал им математику.

– Кэрол, дитя, прекрасно выглядишь! – слышится его голос из вестибюля. – Счастлив видеть румянец на твоих щеках. Чем сегодня порадуешь старого дядюшку? Рисовый пудинг и рябчики? А из новостей? Иду-иду, конечно.

Каблуки туфель Кэрол стучат по коридору второго этажа. Распахивается дверь в спальню, девушка влетает, глаза ее радостно сияют. Брендон отрывается от чтения книги.

– Пойдем! – Девушка хватает его за руки, тянет за собой. – Пойдем, я покажу тебя мистеру Хейсту!

Брендон качает головой, в глазах мелькает испуг. Меньше всего ему сейчас хочется показываться на глаза тому, кто знал его с детства. Но Кэрол неумолима:

– Не упрямься! Брендон, что за фокусы? Идем же!

Снова приказной, капризный тон. Против своей воли Брендон следует за Кэрол в гостиную. Джозеф Хейст отрывается от беседы с дворецким, оборачивается… и столбенеет.

– Дядюшка, я полагаю, вас друг другу представлять не нужно? – озорно спрашивает Кэрол и смеется как девчонка.

Брендон смотрит в пол и лишь сжимает и разжимает кулаки опущенных рук. Кэрол встает на цыпочки, обнимает его за плечи и нежно целует в щеку. Мистер Хейст подходит ближе. Вынимает из внутреннего кармана сюртука пенсне.

– Боже правый… Брендон? Кэролайн, что ты наделала? Как…

– Книги родителей, собственные познания в механике, детали ваших машин, – гордо перечисляет она. – Три с половиной года работы, желание стать счастливой. Мечты сбываются, дядюшка Джозеф!

Мистер Хейст с ужасом смотрит на Брендона. Взгляд скользит по переплетению трубок и металлических скоб шеи, по лицу, рукам. Кэрол указывает Брендону на кресло, он послушно садится. Встречается глазами со старым учителем и снова отводит взгляд. Джозеф Хейст присаживается рядом с ним на корточки. Долго молчит, потом обращается к сияющей Кэрол:

– Моя дорогая девочка, если бы я знал, чем на самом деле ты занимаешься, я никогда бы не стал тебе помогать. Что ты наделала?

– Воскресила любимого человека, – с вызовом отвечает девушка и кладет ладони на плечи Брендона.

– Кэролайн! Да взгляни же на него! Ты создала чудовище! Ну почему я в свое время не сжег эти проклятые книги!

Джозеф Хейст берет Брендона за руку. Задирает рукав, щелкает ногтем по металлическому запястью.

– Чем вы оба платите за это, Кэрол?

Кэрол Баллантайн гордо выпрямляет спину.

– Тем же, чем платили мои родители за тайное знание, дорогой дядюшка Джозеф. Кровью. Частью души. Годами своей жизни. Я добилась того, чего не смогли добиться они. Это победа над смертью. Мой Брендон со мной. Это счастье.

– А чем платит он?

Кэрол оставляет этот вопрос без ответа.

– Брендон, – зовет Джозеф Хейст. – Ты меня слышишь?

Он еле заметно кивает.

– Ты меня помнишь?

Брендон смотрит на учителя Хейста и отвечает одними губами: «Да». Джозеф вздыхает, качает головой.

– Кэрол, давай-ка выйдем и поговорим. Брендон, мы тебя оставим ненадолго.

Они выходят из комнаты, спускаются в палисадник. Кэрол молчит и натянуто улыбается правым уголком рта. Мистер Хейст нервно раскуривает трубку, затягивается.

– Моя дорогая воспитанница, – начинает он, – до сего дня я тобой безмерно гордился. А сейчас, мой дорогой гений, я жалею, что не могу ударить тебя. Кэрол, ты что натворила?! Кого ты вернула? Ты в глаза ему заглядывала? Брендона нет, девочка! Есть полумеханический мертвец с пустым взглядом. И это – счастье?

– Вы ничего не понимаете, дядюшка! – звонко кричит Кэрол. – Я его действительно вернула! Я люблю его, он живой! Ему тяжело понять, что произошло, но нужно лишь время! Он привыкнет!

Джозеф Хейст стискивает трубку в кулаке, обжигает пальцы, вскрикивает и обрушивает на воспитанницу весь свой гнев:

– Кэролайн Баллантайн, замолчи! Брендон никогда тебе не принадлежал, у него семья! Забыла? Напоминаю: у него жена и дочь! Если у Брендона сохранилась хоть крупица памяти, он помнит их! И захочет вернуться. Что увидят родные, похоронившие его три с половиной года назад?

Кэрол бледнеет, резко выдыхает. Шаг в сторону с мощеной дорожки. Ветер треплет русые пряди, глаза темны от злости, плечи гордо расправлены.

– Запомните одну вещь, дядюшка: Брендон – мой. Я люблю его, я его вернула и никогда не отпущу! У него больше никого нет. Только я.

Учитель Хейст хватает девушку за локоть, подтаскивает к себе.

– То, что ты вытворяешь, для него хуже, чем смерть, – с горечью говорит он. – И если карой твоим родителям за их деяния были болезнь и гибель, то свое наказание ты выбрала сама. Девочка, он никогда тебя не простит.

Хейст отталкивает Кэрол и уходит прочь. У ворот останавливается и бросает через плечо:

– Через неделю жду тебя на ужин к пяти вечера. Тобой заинтересовался сын моих старых друзей. Пора бы тебе замуж, Кэролайн.

Брендон сидит в кресле и слушает, как отсчитывают время старые часы на комоде. Этот звук заменяет ему биение собственного сердца. Он представляет себе, будто ритмичные удары доносятся из его грудной клетки. Будто бежит по сосудам кровь и легкие гоняют туда-сюда воздух. Иногда Брендон забывается и ощущает себя живым. В такие мгновения он вспоминает о жене и маленькой дочери. «Обязательно летом свожу их к океану», – думает он, и улыбка трогает бескровные губы.

– Иди ко мне, – мурлычет сонная Кэрол из-под одеяла.

Улыбка гаснет.

Брендон садится в изголовье кровати и гладит Кэрол по волосам. Ей нравится, когда он перебирает пряди, касается ее тела. Ей нравится, когда он приносит ей в постель завтрак. Брендон идеально готовит. Брендон заботливо сопровождает мисс Баллантайн на вечерних прогулках. Брендон прекрасно вальсирует под мелодию музыкальной шкатулки, изготовленной Кэрол.

Он ненавидит вальсы.

– Ты же счастлив со мной, да? – спрашивает Кэрол, не открывая глаз.

Брендон знает, что сейчас она не смотрит на него, но все равно кивает. Так нужно Кэрол Баллантайн.

– Если бы ты только мог знать, как я по тебе скучала эти годы… Я думала лишь о том, как тебя вернуть. Я перечитала сотню книг по механике, я перетаскала в лабораторию тонны деталей с дядюшкиного завода. Я отыскала в домашних тайниках запретные отцовские книги. Брендон… Как мне было плохо от этих знаний и от страха, что я не смогу с ними совладать!

Плечо девушки под его ладонью напрягается. Кэрол садится в постели, хмурится. Проводит пальцем по щеке Брендона, трогает губы.

– Я люблю тебя. Потому и лишила голоса, – говорит она, глядя в сторону. – Больше всего на свете я боялась, что по твоим первым словам пойму: у меня ничего не вышло.

Руки в белых перчатках замирают. Брендон вслушивается в тиканье часов, начинает считать за ними. Сейчас ему хочется слышать только часы.

– Мистер Хейст старается убедить меня в том, что я сделала ошибку.

Шелестит легкая ткань ночной сорочки. Кэрол подходит к окну и впускает в комнату утро. С улицы пахнет горячей выпечкой, мальчишки звонко выкрикивают заголовки утренних газет. Девушка стоит лицом к окну, мягкие изгибы тела просвечивают сквозь тонкие кружева. Брендону не хочется ни ее тела, ни свежей сдобы. Если б Кэрол пожелала, то услышала бы, как посвистывает воздух в трубках его горла. Так бывает, когда Брендоном овладевает отчаяние.

– Ты же любишь меня, Брендон?

Конечно же, он кивает и закрывает глаза. Они могут выдать.

– Тогда докажи.

Он уходит в библиотеку и приносит оттуда музыкальную шкатулку. Заводит, ставит ее на комод рядом с часами и протягивает Кэрол руку. Девушка смотрит на него с печальной усмешкой.

– Да, ты уяснил, что мне нравятся вальсы.

Железные суставы и шестеренки поскрипывают в такт мелодии. Руки в белых перчатках бережно придерживают Кэрол за талию. Брендон смотрит вверх и улыбается. Когда-то давно он читал, что так делают все счастливые влюбленные.

В груди становится горячее, воздух в трубках горла свистит все громче.

Дома тихо. Слуги собираются обедать, Кэрол уехала на очередной раут. Вернется поздно, будет плакать. Брендон знает это наверняка. Раз за разом повторяется одно и то же. Она приезжает, разувается в вестибюле и несется по лестнице, коридорами, шурша пышным платьем и размазывая тушь по бледным щекам. Зовет Брендона, бросается к нему в объятья и долго-долго кается, с кем танцевала, какие комплименты от кого получила и как ей гадко сейчас.

– Я не хочу… Я тебя люблю… – всхлипывает маленькая девочка Кэрол Баллантайн.

Брендону все равно, кто проявлял к ней внимание. Все равно, в каких танцах ее кружили. Она ему не принадлежит. И ему не нужно, чтобы принадлежала. Единственное желание, которое испытывает Брендон, желание, растущее в нем день ото дня, – вернуться домой. Неважно, как и зачем. Он помнит, где его дом. Он знает, что его место – не здесь.

Брендон кладет на стол книгу. Встает. Снимает со спинки стула фрак. Одевается и выходит в коридор. Он старается ступать как можно тише и быстрее. Ковер под ногами приглушает его тяжелые шаги. Он спускается в вестибюль и останавливается перед входной дверью. Прислушивается к отзвукам голосов с кухни, к доносящемуся снаружи уличному шуму. Поворачивает дверную ручку и выходит.

Улица встречает Брендона сильным, таящим запах океана ветром. Играют на тротуарах дети. Желтый лабрадор подбегает, тычется носом в обтянутую перчаткой ладонь, шлепает хвостом по коленям Брендона. Добрая морда лучится радостью, и Брендон улыбается в ответ. Он присаживается на корточки и гладит лабрадора. Общение с собакой дарит ему небывалый покой и умиротворение. Но радость длится недолго: лабрадора свистом подзывает хозяин, и пес убегает.

Брендон идет по улице прочь от дома Кэрол Баллантайн. Смотрит на гуляющих прохожих, на детей, гоняющих обручи по мостовой. Разглядывает парящий среди туч дирижабль, пытается вспомнить, что это может быть за рейс. Раньше он знал расписание полетов наизусть. Старший брат работал диспетчером аэровокзала, и маленький Брендон часто бегал к нему после школы. Смотрел в небо, провожая взглядом гигантские туши дирижаблей, как сейчас…

Идущая навстречу леди бросает на Брендона странный взгляд, и он тут же тянется поправить воротник. Прячет шею. Улыбка исчезает с его лица, шаг замедляется. Порыв ветра прибивает к ногам обрывок газеты.

«Кто я теперь?», – с ужасом думает Брендон.

Он сворачивает с Лайон-стрит в узкий переулок, останавливается и прислоняется к серой шкуре чужого дома. Тело наливается свинцом, кружится голова. Брендон отчетливо понимает, что не сможет вернуться в свою семью.

«Что я теперь?..»

Первые капли падают на запрокинутое вверх лицо. Мгновение – и небо обрушивает на Брендона поток дождя. Ледяные струи забираются под одежду, змеятся по коже. Холодно. «Вернись домой!», – грозно выстукивает ливень по крышам и подоконникам. Брендон выходит из переулка и, пошатываясь, бредет прочь.

Два часа спустя дворецкий осторожно сообщает мистеру Джозефу Хейсту, что видит у ворот привидение. Джозеф в домашних туфлях спешит на улицу и обнаруживает Брендона сидящим на тротуаре под проливным дождем. Ни слова не говоря, мистер Хейст ведет его в дом. Дворецкому строго-настрого велено держать язык за зубами.

– Как ты здесь оказался? – спрашивает Джозеф Хейст Брендона. Тот кутается в плед и качает головой. – Я дам тебе бумагу и перо. Мы сможем так говорить?

«Да», – отвечает он беззвучно.

Хейст кладет на стол раскрытую тетрадь, ставит рядом писчие принадлежности. Брендон садится. Механические суставы плохо слушаются, движения даются с трудом.

– Пиши, – сурово говорит Джозеф Хейст. – Что произошло?

Брендон медленно покрывает лист чернильными каракулями, протягивает написанное мистеру Хейсту. «Я шел домой».

– Ты поссорился с Кэрол?

Он качает головой, снова тянется к перу. «Я не могу с ней. Невыносимо».

Джозеф мрачнеет.

– Я почему-то думал, что все не так плохо. Надеялся, что ошибаюсь. Послушай… Тебе нельзя домой. Если ты любишь свою семью – пощади их.

«Я не вернусь к Кэрол».

– Прости. Я уже послал за ней. – В голосе старого учителя звучит покаяние.

Брендон складывает на столе руки, как примерный школьник, и утыкается в них лицом. С мокрых волос капает вода. Расплываются чернила на исписанном листе. Джозеф Хейст выходит из комнаты и прикрывает за собой дверь. Он спускается на первый этаж, раскуривает трубку и дожидается приезда Кэрол, расхаживая по коридору взад-вперед. На душе тяжело, давит ощущение неверности принятого решения.

Звякает над входной дверью колокольчик, и Кэрол Баллантайн переступает порог. Отряхивает забрызганную грязью малахитово-зеленую юбку и умоляюще смотрит на мистера Хейста.

– Здравствуй, Кэролайн, – сухо приветствует ее хозяин дома. – Ты быстро.

– Ваш посыльный прибыл в тот момент, когда я собиралась идти искать Брендона. Что с ним, дядюшка?

Ее голос звенит от волнения, пальцы нервно сжимают ручку зонта. Джозеф давит вздох, разводит руками.

– Это у тебя надо спросить, что с ним. Не торопись. Сперва я хочу выяснить некоторые детали. Во что ты превратила того, кого я знал озорным, улыбчивым мальчишкой, а позже – любящим мужем и отцом ребенка моей ученицы?

– Брендона надо срочно кормить, – упрямо отмахивается Кэрол. – Топливная смесь, питающая его двигатель, должна была закончиться часа два назад!

Джозеф Хейст неумолим.

– Две минуты подождет. Я не стану говорить в его присутствии. Это унизительно для него. Кэрол, стой. Я хочу услышать ответ на один вопрос: как проходит ваш день вместе?

Девушка смотрит на него с вызовом, потом напористо отвечает:

– Просыпаемся, я его одеваю, кормлю, умываю. Он помогает мне одеться, присутствует рядом, когда я завтракаю или работаю над очередным вашим заданием, мистер Хейст. Вечером мы вместе выходим на прогулку. Да, я теперь работаю быстрее, и благодаря мне ваши автомобили становятся лучше и надежнее, не так ли?

– Так, Кэрол. Скажи, ты общаешься с Брендоном? Знаешь о его желаниях, настроении?

– Нет. Он нем, дядюшка, если вы еще не успели этого заметить. Мне достаточно просто того, что он рядом. Я его люблю, он любит меня. Зачем слова?

– Кэролайн, за все это время ты хоть раз поинтересовалась…

– Достаточно! Мистер Хейст, мне нужна моя кукла. Сейчас же! – почти кричит она.

Не дожидаясь разрешения хозяина, Кэрол проходит дальше по коридору.

– Иди в мой кабинет, – говорит Джозеф Хейст ей в спину и следует за ней.

В кабинете Кэрол бросается к Брендону, обнимает его.

– Брендон, милый, почему ты такой мокрый? – шепчет она. – Тебе же нельзя под дождь, ты что натворил? Просыпайся. Сядь ровно, я принесла еды. Давай, не упрямься!

Он медленно выпрямляет спину, опускает руки вдоль туловища, садится, как велела Кэрол. Учитель Хейст наблюдает от двери кабинета, как девушка быстро расстегивает пуговицы на мокрой рубахе Брендона, пышным рукавом платья обтирает влагу с его тела. Порывшись в сумочке, Кэрол достает миниатюрную отвертку и бумажный пакет размером не больше пудреницы. Долго возится, подцепляя край заплаты на груди Брендона, вывинчивая какую-то деталь, потом бережно открывает маленькую топку и закладывает в нее бумажный пакет. Минута на возню с отверткой, и Кэрол удовлетворенно кивает:

– Все, теперь у тебя снова много сил. Посмотри на меня, Брендон. Я на тебя очень сердита.

Он открывает глаза, но смотрит не на Кэрол. Брендон не сводит взгляда с учителя Хейста. И от этого взгляда хозяину дома не по себе.

– Брендон, куда ты ходил? – строго спрашивает Кэрол. – Зачем ты ушел на улицу? Кто тебе разрешил покидать дом?

Она садится перед ним на корточки, заглядывает в лицо.

– Милый, ты соскучился по мне? Ты пошел меня искать, правда же?

В ее голосе Джозеф Хейст слышит тщательно скрываемый за нежностью страх.

– Брендон, ты меня искал?

– Кэролайн, оставь его в покое, – не выдерживает Хейст.

Брендон встает, бережно вешает мокрый плед на спинку стула. Отвешивает учителю легкий поклон. Равнодушно смотрит в глаза Кэрол, четко артикулирует: «Нет». И получает крепкую, злую пощечину.

– Чудовище, – цедит Кэрол сквозь зубы. – Как ты можешь так со мной поступать? Как ты вообще смеешь?

Она все же берет себя в руки, улыбается немного нервно.

– Наверное, это дождь. Ты слишком промок, милый. Поедем домой. Я тебя переодену, высушу, и, уверена, все придет в норму. И не смей больше один выходить из дома. Это приказ! Дорогой дядюшка, спасибо вам за заботу и своевременное извещение. Мы вынуждены вас покинуть, простите. Брендон, иди за мной.

Хейст стоит у окна и смотрит, как они уходят. Он старается не думать, чем все это может закончиться.

Близится осень. Меняется ветер, ночи становятся сырыми и холодными. Кэрол Баллантайн любит спать с открытым окном, и Брендону приходится подниматься несколько раз за ночь, чтобы поправить ее одеяло. Брендон мало спит, потому что во сне он не в силах контролировать свою память. Он сидит у окна и слушает ночь.

Дыхание ветра доносит далекие гудки пароходов, ритмичное постукивание монорельса. Цокают по брусчатке конские копыта, поскрипывает припозднившийся экипаж. Проходит полицейский патруль, невидимый в темноте. Если долго вглядываться в небо над городом, замечаешь, что к западу, где находятся крупные нью-кройдонские заводы, оно светлее.

Проходит час, другой – и небо бледнеет, будто линяет. Постепенно проступают из темноты контуры домов, гаснут фонари. Стучат по тротуарам каблуки спешащих на работу горничных, цветочниц, разносчиков свежих газет. Лайон-стрит пробуждается, наполняется привычным гомоном, суетой, обретает прежние краски.

Просыпается Кэрол. Брендон подает ей завтрак, помогает одеться, расчесывает и укладывает в высокую прическу ее темно-русые волосы. Вот уже несколько недель она не разговаривает с Брендоном и касается его только тогда, когда открывает маленькую дверцу в его груди и кладет туда порцию топлива. После завтрака Кэрол покидает дом, не говоря Брендону ни слова.

Брендон ходит по комнатам, читает книги в библиотеке и слушает, о чем судачат горничные. Они уже не боятся его и не смолкают при нем. «Не так уж я и страшен», – думает Брендон и улыбается экономке, мисс Эббот. Она помнит его живым. Ему хочется узнать о своей семье, он написал бы свой вопрос на бумаге, но Кэрол строго-настрого запретила мисс Эббот общаться с ним. Брендон присаживается в кресло и делает вид, что увлеченно читает свежую газету.

– Куда хозяйка в этот раз? – спрашивает мисс Эббот вошедшую в гостиную горничную Мэри.

– Сказала, что сегодня у нее ипподром.

– Она же терпеть не может скачки! – морщится экономка.

– И полеты на дирижаблях, – вторит горничная. – И выставки в галерее. И походы в гости к опекуну и дальним родственникам…

Она перечисляет и перечисляет. Мисс Эббот в очередной раз делает вывод, что хозяйке надо замуж. Мэри что-то щебечет о высоком усатом господине, что трижды привозил мисс Баллантайн домой на своем автомобиле. Брендон откладывает газету, прикрывает глаза и дремлет. Горничная обмахивает его лицо веером из перьев, и Брендон улыбается, не открывая глаз. Мэри бережно гладит его по голове и говорит, что его светлые кудри напоминают ей о младшем братишке.

Вечером начинается дождь, а Кэрол все не идет. Брендон ходит по дому, поскрипывая железными суставами, подолгу задерживается у окон. Он немного волнуется, но не за Кэрол, а за себя. Что его ждет, если хозяйка не вернется?

У парадной останавливается двуколка, запряженная каурой лошадью. «Странно, – думает Брендон. – Последние две недели Кэрол приезжает на автомобиле. Но не сегодня». Лошадь встряхивает мокрой гривой и фыркает. Брендон пытается вспомнить, как пахнут кони, но навязчивый запах машинного масла мешает ему.

Кэрол взбегает по залитым водой ступенькам, и через минуту ее шаги уже звучат на втором этаже дома. В коридоре между библиотекой и спальней она спотыкается, наступив на юбку, и падает. Брендон считает до двадцати, не спеша выходит из спальни и встречается с Кэрол взглядом.

На щеках потеки туши, мокрые спутанные волосы разметались по плечам. Она сидит, неловко поджав под себя ноги, и рукавом размазывает по лицу слезы.

– Явился! – Ее лицо искажает злая гримаса. – Чего ты ждешь? Приказа помочь мне?

Брендон осторожно поднимает ее с пола, ставит на ноги и ведет, поддерживая под руку. Кэрол молчит и позволяет отвести себя в спальню. Там она садится на кровать, и Брендон расшнуровывает ее грязные ботинки. Кэрол молчит слишком долго, и Брендон решается взглянуть ей в глаза.

От вспышки гнева не осталось и следа. Взгляд Кэрол Баллантайн полон разочарования.

– Как же я ошиблась, – говорит она глухо. – Мне хватило знаний и умения воскресить мертвеца, но я не смогла вернуть любимого. Ты просто кукла, Брендон. Живой мозг в жестянке с шестеренками. Ты исполняешь все мои просьбы, целуешь меня, ласкаешь, но только потому, что так хочу я. И когда ты нашелся у мистера Хейста, я сперва подумала, что ты сам захотел уйти. Но такого быть не может. У тебя нет своей воли, да, Брендон? Это не ты. Это мое отражение, мои желания и тайная наука. Я потратила почти четыре года на бездушную механическую куклу.

Брендон выпрямляется, встает перед ней в полный рост. «Я не кукла», – хочет сказать он. Свистит в горле пар.

– Я прикажу – ты исполнишь. Как послушная дрессированная собака, – чеканя каждое слово, продолжает Кэрол. И выкрикивает: – Уйди!!!

Брендон отходит к комоду. Там рядом с музыкальной шкатулкой лежит растрепанный блокнот Кэрол и чернильный карандаш. Руки в белых перчатках заводят шкатулку и касаются бумаги.

– Я хотела бы тебя ненавидеть, Брендон. Но в том, что я убила столько лет на иллюзию, виновата лишь я сама. Я изучила сотни книг по механике, химии, анатомии, оккультизму. Я знаю столько, сколько не знает никто в этой стране, и завидую тебе, который не стоит и моего ногтя! Ты успел жениться и стать отцом. Конечно, ты ничего не помнишь, тебе теперь все равно. Куклы не испытывают чувств. Только мне не все равно. Я живая женщина, Брендон. Мне нужна семья и хоть немного тепла.

«Я не кукла. Я помню дочь. Ее зовут Фэй, у нее глаза цвета океана. Просто я никогда тебя не любил. К этому невозможно принудить», – торопливо пишет Брендон.

Он поворачивается к Кэрол, протягивает ей исписанный чернильным карандашом листок и видит в ее руках револьвер, направленный ему в грудь. Кэрол не смотрит на листок, она глядит Брендону в глаза.

– Я хочу успеть, – говорит она. – Я исправлю свою ошибку.

Первый же выстрел разносит маленькую топку в груди Брендона. Еще четыре превращают его в груду бесполезного металла и мертвой плоти. Последний заряд Кэрол тратит на шкатулку, играющую вальс.

II

Алистер

Слух возвращается внезапно – будто кто-то щелкнул тумблером. Тишина вдруг обретает объем и глубину, перестает быть забвением. Где-то капает вода, бьется о стекло насекомое. Шуршит по бумаге грифель карандаша. И совсем рядом кто-то порывисто, взволнованно дышит.

Потом возвращаются запахи: керосиновая лампа чадит, легкий сквознячок напоен свежестью снега. Машинное масло, травы. Чуть заметный привкус озона в воздухе.

Свет. Потолок кажется то выше, то ниже. Зыбкие тени колеблются и пульсируют. Их едва уловимые движения завораживают, гипнотизируют. Слегка кружится голова.

С легким стуком падает на стол карандаш. Скрипит отодвигаемый стул, слышатся приближающиеся шаги.

– С возвращением, Брендон! Я знал, что у нас получится. Ты крепкий парень.

Над Брендоном склоняется мужчина лет двадцати трех, темноволосый, с карими глазами и аккуратно подстриженной щегольской бородкой. Широкие скулы, линия рта и огонек в глазах кажутся Брендону смутно знакомыми.

– Давай проверим, все ли работает. Сперва руки.

Брендон подчиняется, сгибает пальцы, сжимая кулаки.

– Теперь очередь ног. Только не вскакивай сразу.

Он поочередно сгибает в колене правую ногу, затем левую. Садится, опираясь на руку. Мир перед глазами качается, плывет пятнами.

– Отлично. Суставы работают, слух и координация в порядке. Зрение я тебе поправлю чуть позже. Ты удивительный счастливчик! – Голос молодого человека звенит от восторга и гордости. – Попробуй сделать вдох. Я немного доработал твой двигатель. Теперь затраты топлива должны уменьшиться.

Брендон глубоко вдыхает и чувствует, как его наполняет энергия. Становится легче двигаться, рассеивается дурман в голове. Он обводит взглядом помещение, в котором находится, и не узнаёт его. Потолок высокий, покрытый разводами и засохшими брызгами самого разного цвета. Вдоль стен – полки и стеллажи, заставленные колбами, банками и ретортами, заваленные растрепанными книгами, коробками, пучками трав. Высокие узкие окна занавешены плотными шторами. Громоздятся по углам странные приборы, закрытые мешковиной и плотными кожухами. Параллельно друг другу стоят три массивных мраморных стола – на одном из них и сидит сам Брендон.

– Лаборатория, – поясняет кареглазый мужчина, проследив его взгляд. И осторожно спрашивает: – Помнишь, кто ты?

Брендон медлит мгновение и кивает. Кареглазый протягивает ему руку:

– Я – Алистер. Алистер Баллантайн.

Он жмет широкую ладонь. Взгляд останавливается на чернильном пятне, въевшемся в когда-то белую перчатку.

Брендон все помнит. Баллантайн…

Он медленно спускает ноги со стола, встает, шаткой походкой идет к стеллажу, на котором лежат карандаш и бумага. Минуту стоит неподвижно, затем пишет на листе единственное слово и протягивает бумагу Алистеру.

«Зачем?»

Тот выглядит слегка растерянным. Трет переносицу, скрещивает на груди руки. Брендон прекрасно понимает, что его обескуражил этот вопрос, и не собирается отступать. Он смотрит в лицо Алистеру Баллантайну и ждет ответа.

– Я вижу, что ты не в восторге от возвращения, парень. Тогда нет смысла скрывать причины содеянного мной. Я хотел посмотреть в глаза тому, кого моя мать любила всю свою жизнь.

Он умолкает, складывает в папку бумажные листы со стола. Его пальцы чуть заметно дрожат.

– Брендон, я знаю, что ты хочешь спросить. Давай пойдем в дом. Я чертовски замерз тут. Я все тебе расскажу за чашкой чая.

– Она умерла, когда мне исполнилось одиннадцать лет. И сдается мне, болезнь поразила ее задолго до моего рождения. Эта болезнь – безразличие. Сколько я себя помню, мать либо смотрела в окно, либо читала книги. Я пытался добиться ее внимания, но однажды услышал от нее: «В тебе нет искорки таланта, ты ничего не достигнешь в жизни». И все. Через год она угасла. Отец отослал меня учиться за границу и тихо спился за два года. Когда я вернулся, мне достался ветшающий дом и распустившиеся слуги, потихоньку распродающие наше имущество.

Алистер ставит на стол опустевшую чашку и откидывается на спинку кресла. Брендон смотрит на его профиль и видит все больше сходства с Кэрол. Ее скулы, ее решительная линия рта. И пальцы Алистер складывает так же, когда нервничает.

– Разбирая вещи матери, я нашел ее дневники. Там не было ни единого упоминания обо мне или об отце. – Алистер говорит медленно, словно взвешивая каждое слово. – В ее жизни существовал только Брендон. Милый Брендон, ангел Брендон. Вечный возлюбленный Брендон. Я сжег эти записи. Я нашел тебя в лаборатории и уничтожил бы тоже, но что толку ненавидеть теперь? Если б мать любила отца и меня, а ты пришел бы и украл ее у нас… А отца она не любила. Настолько, что дала мне свою фамилию.

Брендон отрицательно качает головой. Алистер хмурится, достает из кармана растрепанный блокнот и карандаш, протягивает Брендону.

– Не согласен? Пиши, я хочу понять, что не так.

«Ты неискренен. Что-то утаиваешь», – выводит Брендон неровным почерком.

Баллантайн пожимает плечами, усмехается в сторону. Он подходит к окну, касается пальцами витой отопительной трубы, поплотнее задергивает шторы. Снаружи бушует метель, снежные волны бросаются на стены дома.

– Ты чувствуешь холод, Брендон?

Брендон кивает и пишет: «Там, где я – плоть, остались все ощущения. Я чувствую не только тепло и холод, но и вкус, запахи, боль».

– И как личность ты вполне сохранен. Как мать могла принять тебя за неодушевленного болвана?

«Не юли. Зачем я тебе понадобился?»

Алистер смеется, будто Брендон удачно пошутил. Тянет время, обдумывая ответ.

– Ладно. Причина проста и стара, как мир. Мне нужны деньги. На дом, на жизнь, на женитьбу. И с твоей помощью я смогу хорошо заработать. Ты нужен мне в качестве компаньона, парень.

Брендон откидывается на спинку дивана. Его очередь усмехаться.

«Компаньона, – говорит его насмешливый взгляд. – Алистер Баллантайн, тебе некого больше было взять в оборот? Ты думаешь, что сумеешь так легко убедить меня помогать?»

Часы в гостиной торжественно провозглашают полночь.

– Здравствуй, новый день! – театрально восклицает Алистер, воздев руки. – Брендон, мы можем сделать этот день точкой отсчета в истории нового мира! Ты только вдумайся: мы избавим человечество от смерти, от горечи потерь, от ужаса одиночества! Ты станешь Адамом нового поколения!

Глаза Алистера возбужденно блестят, он захвачен своими идеями, он сияет, как рождественская елка. Он говорит и говорит, а Брендон слушает и никак не может понять, кто же перед ним: одержимый фанатик или расчетливый делец.

– Подумай только: мы сможем вернуть людям их близких, радость, смысл жизни. Мы сделаем мир счастливым! И он щедро возблагодарит нас, вот увидишь!

Брендон грустно улыбается, и Алистер воспринимает это как знак согласия.

– Я знал, что ты меня поддержишь! Мы войдем в историю!

Брендон берет карандаш, заносит руку над раскрытым блокнотом, медлит – и кладет карандаш на место. Когда выбора нет, лучше молчать.

Метель за окнами улеглась, и из низких туч мягкими перьями падает снег. Он такой густой, что за его пеленой не видно даже городских огней. Брендон стоит у окна в гостиной и вспоминает.

«Эти окна выходят на Лайон-стрит. Первый особняк принадлежит главному судье Нью-Кройдона. За ним левее – дом семьи Хаммерсмит. У мистера Хаммерсмита были настолько волосатые уши, что детьми мы всерьез считали его оборотнем. Ниже по улице живут немцы Миттерданки и маршал Коулс. Живут. Или жили?.. За перекрестком Лайон-стрит и Нью-Лайт-авеню – мой дом. Моя семья».

Брендон хмурится. Сколько прошло лет с его второго рождения? Что с его родными? Жив ли хоть кто-то из тех, кого он любит и помнит? Повинуясь внезапному порыву, Брендон выходит из гостиной и идет к парадной лестнице. Ковровые дорожки на полу чуть приглушают его тяжелые шаги. Он спускается в вестибюль, тянется к дверной ручке… и замечает свое отражение в старинном зеркале на стене.

Из мутного мрака амальгамы, чуть подсвеченного керосиновой лампой в руке Брендона, на него смотрит призрак в лохмотьях. Сквозь прорехи в тряпье тускло поблескивают механические суставы и трубки. Брендон остолбенело изучает худое лицо с заострившимся носом, прямой линией рта, синяками под глазами и обтянутыми кожей скулами. Лицо мертвеца.

«Что я им скажу?..»

Утром Алистер находит Брендона в вестибюле. Тот спит, сидя на нижней ступеньке мраморной лестницы и уткнувшись лицом в механические ладони. На полу перед зеркалом стоит потухшая керосиновая лампа.

– Эй, парень! – Алистер трясет спящего за плечо. – Давай, просыпайся. Что ты тут забыл? Перепугал горничную до слез. «Ах-ах, мистер Алистер, у нас в доме дьявол!»

Алистер раскатисто смеется, Брендон сонно моргает, выдавливает улыбку. Из-за балюстрады на втором этаже на хозяина и гостя с любопытством таращатся слуги. Брендон поднимается и следует за Алистером в его кабинет. Проходя мимо зеркал, он смотрит под ноги.

– Уж не болен ли ты лунатизмом, дорогой компаньон?

У Алистера хорошее настроение, он весь – бодрость и кипучая энергия. В хитрых карих глазах искрится кураж. В кабинете он садится в кресло, забрасывает ноги в начищенных ботинках на стол и делится планами на день:

– Я распорядился подыскать тебе подходящие брюки и рубашку на первое время. Через два часа подадут экипаж, поедем одевать тебя, как положено молодому аристократу. Чтобы выбить из общества деньги, надо произвести на него впечатление. В полуистлевшем тряпье и развалившихся башмаках ты похож на… – Алистер осекается, поняв, что говорит не то, и торопливо продолжает: – Пока подыскивают одежду, я велел Абби привести тебя в порядок. Ты что-то хочешь сказать?

Брендон кивает, и Алистер бросает ему блокнот и карандаш. Спустя минуту на стол ложится записка со словами «Я хочу знать о своей семье», именами и коротким адресом.

– Без проблем, компаньон, я наведу справки.

Абби, смуглая миниатюрная девушка с восточным разрезом глаз, ничуть не боится странного гостя дома Баллантайнов. Ловкие руки бережно управляются с пузырьком шампуня и кувшином воды, возвращая волосам Брендона прежний цвет и блеск. Ее касания легки и приятны, Абби негромко напевает незамысловатую песенку. Закончив с волосами, девушка очищает кожу Брендона ватой, смоченной в лосьоне, потом аккуратно втирает крем. Брендон улыбается, прикрыв глаза, хочет сказать заботливой Абби что-то приятное, но вспоминает, что не может говорить. И он просто продолжает улыбаться.

К полудню мистер Алистер и «механический господин» отбывают за покупками в центр Нью-Кройдона. Обслуга дома Баллантайнов собирается в одной комнате и долго обсуждает внезапное увлечение хозяина. И только Мэри Перкинс, немолодая молчаливая горничная, не участвует в разговорах. Она помнит леди Кэрол. Она слишком хорошо помнит то, что происходило в этом доме двадцать пять лет назад.

– Прекрасный кофе, господин мэр! Кто ваш поставщик?

Фарфоровая чашка в пальцах Алистера настолько тонка, что падающий из окна свет делает ее нежно-розовой, словно раковина рапаны изнутри. Горьковатый запах арабики щекочет ноздри. Печенье на покрытом вышитой салфеткой подносе посыпано сахаром и корицей. Если немного склонить голову, на крупинках сахара начинают плясать крошечные солнечные искры. Шелковый шарф на шее мешает, от него греются трубки, но надо терпеть. Улыбаться уголками рта и делать слегка скучающий вид.

– Кофе я привожу себе сам раз в год из Колумбии. Мистер Баллантайн, давайте все же вернемся к делу. Вы настаивали на срочной аудиенции, и я полагаю, что цель вашего визита важнее обсуждения кофе.

Майкла Уодсворта сложно увести от темы. Когда тебе хорошо за пятьдесят, ты безошибочно определяешь, о чем с тобой хочет поговорить очередной молодой эсквайр с хитрыми глазами. И внутреннее чутье, благодаря которому ты в свое время занял пост мэра Нью-Кройдона и по сей день удерживаешь его, точно подсказывает, что дело пахнет деньгами.

Алистер напускает на себя серьезный и деловой вид. Ставит на блюдце кофейную чашку и начинает говорить:

– Мистер Уодсворт, много ли средств из городского бюджета тратится на содержание наемных работников?

– Конкретнее, мистер Баллантайн.

– Дворники, грузчики, трубочисты, почтмейстеры, садовники, рабочие на заводах и мануфактурах.

– Не все заводы и мануфактуры – собственность муниципалитета, мистер Баллантайн.

– Я прекрасно осведомлен об этом, – кивает Алистер. – В данный момент мы говорим лишь о тех гражданах, что наняты муниципалитетом и выполняют работу, не требующую высокого интеллекта. Физический труд, подай-принеси, обточи деталь.

– Даже учитывая невысокую оплату их работы, средств они вытягивают много, да. Те же выплаты на лечение, по утрате кормильца, на рождение детей. Получаются весьма солидные расходы, – соглашается мэр.

– Стало быть, если бы люди болели и увечились реже, жили бы дольше и м-м-м… плодились меньше, Нью-Кройдон сэкономил бы немалые деньги. Деньги, которые пошли бы на иные, несомненно, достойные дела. Верно?

Алистер говорит неторопливо, делая паузу после каждой фразы, давая мэру возможность обдумывать сказанное.

– Верно, мистер Баллантайн. У вас есть какие-то идеи, как сэкономить?

– Господин мэр, я могу дать вам работников, не требующих оплаты труда. Не болеющих. Высоконадежных. – Он снова делает паузу. – И практически бессмертных.

Брендон хмурится. «Вот, значит, для чего…» Умница Алистер, все хорошо просчитал. И его, Брендона, роль в этом спектакле очевидна. Больше всего на свете ему сейчас хочется, чтобы мэр расхохотался, объявил Баллантайна прохиндеем и выставил их обоих из своего дома. Но мэр внимательно слушает Алистера, и весь его вид выражает заинтересованность.

– Это хорошая идея, мистер Баллантайн. Но она недостижима.

Алистер подается вперед, на губах играет хитрая улыбка.

– Я здесь и сейчас докажу вам, что я не просто мечтатель, господин мэр.

Майкл Уодсворт с усмешкой разводит руками. «Попробуйте меня удивить», – говорит его взгляд. Алистер поворачивается к Брендону:

– Компаньон, вы позволите?

«Нет», – качает головой Брендон. И жестами просит карандаш и блокнот, что лежат в кармане жилета Алистера. Молодой Баллантайн делает вид, что не понимает, но лисья улыбка исчезает с его лица.

– Мистер Уодсворт, я прошу прощения. Мне надо сказать компаньону пару слов. С вашего позволения.

Мэр напускает на себя равнодушно-скучающий вид и доливает себе в чашку кофе из механической кофеварки. Алистер подходит к креслу, в котором сидит Брендон, и встает так, чтобы мэр не видел их лиц.

– Послушай, парень, – говорит он едва слышно. – Давай оставим выяснение отношений на потом. Я не хочу давить на тебя, но я могу и приказать, Брендон. Я знаю, как это делала мать, и не хочу, понимаешь? Но я не позволю тебе мне мешать. Уясни.

«Блокнот и карандаш», – жестами повторяет Брендон, не сводя с Алистера злого, напряженного взгляда.

– Иди за мной, – цедит Алистер сквозь зубы и поворачивается к Уодсворту: – Господин мэр, мы с компаньоном готовы.

Брендон встает и вслед за Алистером подходит к мэру. Уодсворт выжидающе смотрит на двух одетых с иголочки молодых людей, неторопливо отхлебывает кофе.

– Мистер Уодсворт, моего компаньона зовут Брендон. Кроме того, что он ничего не говорит, вы не видите в нем ничего особенного, не так ли? Как вы думаете, мистер Уодсворт, сколько ему лет?

– Ну… восемнадцать-двадцать?

– Нет, – широко улыбается Алистер. – И не угадаете. Но он примерно ваш ровесник. Брендон, сними перчатку.

Глядя в одну точку, тот стягивает новую белую перчатку с левой кисти. Звякает о блюдце чашка в руках мэра.

– Брендон, вторую перчатку, – продолжает Алистер.

Он повинуется.

– Вы заменили человеку обе руки механизмами? – удивляется Уодсворт.

– Смотрите дальше. Брендон, шарф.

Свистит в горле пар, руки слушаются с трудом. «Я не хочу давить на тебя, но я могу и приказать». А что же ты сейчас делаешь, по-твоему, Алистер Баллантайн? Распускается изящно повязанная широкая шелковая лента, скользит на пол белой змеей.

– Боже милостивый… – шепчет Майкл Уодсворт.

– Расстегни жилет и сорочку.

Алистер распахивает рубашку на груди Брендона, спускает ее с плеч. Мэр Нью-Кройдона роняет чашку на дорогой паркет. Вдребезги.

– Вы видите все своими глазами, мистер Уодсворт, – деловым тоном говорит Алистер. – Вот что я готов предложить городу. Это обойдется вам довольно дорого, но на обычных рабочих вы потратите куда больше. Мои куклы окупятся с лихвой уже на третий год службы. Вас заинтересовало мое предложение?

Мэр подходит к Брендону, касается его руки, рассматривает маленькую дверцу в груди, места, где механизмы переходят в человеческую плоть. Желая получше разглядеть шею, мэр берет Брендона за подбородок. Стальные пальцы тут же смыкаются на его запястье, и Майкл Уодсворт встречается с Брендоном глазами. И отчетливо видит в них ненависть.

«Не трожь».

– Брендон, убери руки! – рявкает Алистер.

Мэр Нью-Кройдона потрясен.

– Мистер Баллантайн, он не… Нет, он же определенно разумен! – восклицает Уодворт.

– Господин мэр, Брендон – мой компаньон. Полноправный. Ему м-м-м… не очень нравится, когда к нему относятся как к неодушевленному предмету. Прошу понять его правильно.

Майкл Уодсворт отходит в сторону, потирая запястье. Брендон рывком надевает рубаху, быстро застегивает ее, затем поправляет жилет, возвращает на место обе перчатки.

– Мистер Баллантайн, вы – великий ученый! – В голосе мэра восхищение смешано с тщательно скрываемым испугом. – Я не знаю, как вам это удалось, но я готов принять ваше предложение. Есть лишь два момента, заставляющие меня колебаться. Так как ваши создания имеют разум, они могут быть опасны…

– Степень свободы их разума полностью контролируется, господин мэр! – перебивает его Алистер. – Относитесь к ним с долей уважения – и они отплатят вам почтением и послушанием. Я гарантирую это. К тому же их можно изначально программировать, вкладывая определенные приказы и запреты.

– Каким образом?

– Немного оккультной магии, господин мэр. Все в вашем присутствии, дабы убедить вас в том, что я не замышляю ничего противозаконного.

– Хорошо. Тогда второй момент: вы понимаете, что церковь точно не одобрит такого новшества? Это… противоестественно, греховно!

Алистер смотрит на него с иронией.

– Мистер Уодсворт, мы с вами живем в светском государстве. Здесь и сейчас. Наука до сих пор не нашла фактов, подтверждающих существование Всевышнего. И, бесспорно, создание разумных кукол не входит в список тех грехов, что невозможно отмолить.

Мэр долго молчит и меряет шагами кабинет. Брендон напряженно смотрит на Алистера. На губах Баллантайна играет тень победной улыбки. Солнце сверкает на осколках фарфоровой чашки на паркете.

Наконец мэр нарушает молчание:

– Хорошо, Алистер. Давайте обсудим финансовую часть соглашения. Сколько вы хотите за пробную партию в полсотни кукол и что вам для этого нужно?

– Слушай, ну хватит уже! – вскипает Алистер. – Решил уморить себя тоской и голодом? Ну давай! Истерик!

Брендон лежит на мраморном столе в лаборатории, закрыв глаза, и никак не реагирует на его вопли. С тех пор как они получили грант и вернулись с деньгами из банка, прошла неделя. Все это время Брендон не покидает лабораторию, отказывается потреблять топливо и ни с кем не общается. Два дня назад эйфория Алистера несколько поутихла, и он полностью переключился на компаньона.

– Не заставляй меня приказывать, Брендон, – ярится Алистер. – Я же и по-другому могу. Тебе хочется по-другому? Нравится, когда тебя принуждают?

Брендон не реагирует. «Приказал один раз – прикажешь и другой», – думает он холодно. Ему приятно видеть Алистера не самодовольным и напыщенным, а разозленным его протестом. Даже если это окажется бунт до первого приказа, Брендон даст понять Алистеру, что не будет соглашаться с каждым его действием.

– Компаньон, ну прекращай. Давай, открывай глаза, поговорим и заключим мир. Брендон, а?

Алистер осторожно касается рубашки на груди Брендона, но тот в очередной раз не дает ему добраться до дверцы топки, перехватывая руку.

– Значит, все же слышишь. – В голосе Алистера отчетливо звучит облегчение.

Брендон открывает глаза и садится. Не отпуская руки Алистера, он ищет по его карманам блокнот и карандаш. Не находит. Тогда он отталкивает Алистера, встает, покачиваясь, подходит к столу, заваленному чертежами и книгами, ворошит их, безжалостно спихивая на пол. Находит кусок мела и криво корябает прямо на стене: «Я не вещь!» Ноги перестают его держать, он оседает на пол.

– Не вещь, не вещь, – миролюбиво ворчит Алистер, торопливо вкладывая в топку Брендона пару маленьких брикетов. – Ты меня прости. Я не должен был так с тобой перед мэром. Не знаю, что на меня нашло. Эта сделка очень важна для меня, Брендон. И я… Я виноват. Я прошу прощения. Такого больше не повторится.

Брендон смотрит ему в лицо. «Баллантайн, ты понятия не имеешь, что собираешься сделать», – говорит его взгляд. Алистер не понимает, каково это – быть живым и мертвым одновременно. Существовать без смысла, подчиняясь чужой воле и не имея права на свою. Алистер не понимает, поэтому ни за что не отступится от своих планов.

– Парень, я не такой тупой кретин, каким тебе кажусь. Я же вижу, что ты от меня ничего хорошего не ждешь. Ты ошибаешься. И раз уж мы с тобой теперь повязаны, давай искать компромисс. И увидишь: даже такая жизнь, как твоя, может быть вполне приемлемой. Давай руку, вставай, Брендон. Пошли домой. У меня есть для тебя небольшой подарок.

В вестибюле их встречает Абби. Брендон видит ее осторожную улыбку и теплый взгляд, и ему становится легче. Он улыбается ей уголками рта и спешит за Алистером.

– Компаньон, на втором этаже есть несколько пустующих комнат, – говорит Алистер, не оборачиваясь и не сбавляя шага. – Занимай любую на твой выбор. Только давай заглянем на минуту в мой кабинет.

В кабинете в руки Брендона ложится объемистая книга и какой-то прямоугольный, почти плоский предмет, завернутый в папиросную бумагу. Брендон долго шелестит упаковкой и наконец извлекает тонкую доску для письма и стило. «Спасибо», – пишет он на планшете, двигает сверху вниз металлическую планку, и она стирает написанное. Он поворачивается к Алистеру и вопросительно кивает на книгу.

– Это труды французского учителя Лорана Клерка, – поясняет Алистер. – Язык жестов. Тебе будет что поизучать долгими зимними вечерами, компаньон. И возьми еще вот это.

Он протягивает Брендону толстую кожаную папку с бумагами.

– Документация по нашему делу. Договора об аренде помещения, о найме людей. Расценки, сроки, поставщики материалов. Я хочу, чтобы ты был в курсе всех наших дел. Мне очень нужна твоя помощь, Брендон. Ты – связующее звено между людьми и совершенно новыми существами.

«Меньше пафоса», – пишет Брендон и ухмыляется. Алистер довольно хлопает его по плечу.

– Пошли заселяться, парень. В кровати ночевать все ж удобнее, чем на мраморном столе.

– Брендон, проснись. Ты мне нужен. Просыпайся же.

Он открывает глаза, щурится от света. Алистер в мятых брюках, старой куртке и видавшей виды шляпе стоит у его кровати с фонарем в руке.

– Одевайся попроще. Едем в порт.

Брендон дотягивается до блокнота на прикроватном столике, быстро пишет карандашом: «Что случилось?»

– В одном из доков Солта рухнули строительные леса. Дальше расскажу по дороге. Жду в машине, торопись.

Несколько минут спустя Брендон выходит из дома и садится на сиденье рядом с Алистером. Автомобиль вздрагивает, чихает и, ускоряясь, катится по ночной улице. Алистер нервничает, хмурится.

– Лучше было бы нанять кеб, но лишние свидетели ни к чему, – говорит он. – Брендон, я весь вечер провел на фабрике, распоряжался, проверял… неважно. Леса рухнули у наших соседей через улицу. Погиб один из рабочих. За его телом мы и едем. Я завез в лабораторию все, что мне понадобится.

Он на секунду отрывается от ночной дороги и бросает на Брендона быстрый взгляд.

– В чем дело, компаньон? Что за гримаса, черт возьми? Не нравится то, что я собираюсь сделать?

Брендон качает головой, жестами просит повернуть назад, смотрит на Алистера с ужасом.

– Слушай, уймись! – раздраженно отмахивается Алистер. – Поможешь мне погрузить тело, доедем до дома – и спи хоть неделю напролет.

«Нет!», – беззвучно кричит Брендон, в отчаянии хлопает себя по карманам куртки, надеясь найти блокнот и карандаш. «Нельзя, – хочется сказать ему. – Не делай этого!»

Алистер резко останавливает машину у обочины. Делает глубокий вдох, медленно выдыхает.

– Если ты сейчас же не уймешься, компаньон, – с нажимом на последнее слово цедит он, – я верну тебя в состояние хлама, которым ты пробыл последние двадцать пять лет. Брендон! Мне нужен этот чертов труп или черта с два я чего добьюсь в жизни! Я должен сделать все сам! Не восстанавливать готовое по записям матери, а сделать сам свою куклу! Уясни и либо помогай мне, как и положено компаньону, либо заткнись! Заткнись и сиди смирно!

Алистер выходит из машины, раздраженно хлопает дверцей.

– Я докажу, что могу! Себе! Тебе! Ей! Всем! – орет он в темноту улиц.

Где-то лает разбуженная собака, в окнах дома напротив мелькает огонек свечи. Алистер стоит, задрав голову к зимнему небу и сунув руки в карманы куртки, и что-то тихо шепчет. Брендон подходит к нему, касается плеча.

– Иду, – глухо отвечает Алистер Баллантайн.

Весь оставшийся до Солта путь он молчит и смотрит на дорогу. В мелькающих отсветах фонарей видно, как играют на его скулах желваки. Брендон смотрит на щетку-дворник, сметающую со стекла снег, и старается ни о чем не думать.

У въезда в док их встречают трое мужчин. Алистер отдает одному из них пачку купюр, обменивается несколькими фразами и машет рукой Брендону: «Иди за мной». Они проходят за коренастым угрюмым сторожем в пристройку между ангарами. Там на сваленных в углу досках лежит накрытое тело. Алистер приподнимает край брезента, и Брендон видит лицо разбившегося рабочего.

Лицо мальчишки лет четырнадцати. Чумазое от угля и машинного масла, с дорожками от слез на щеках.

– Может, и выжил бы, – задумчиво басит сторож. – Иногда те, кто ломает спину, выживают. Не свезло Кевину.

– Иди сюда, компаньон, – зовет Алистер. – Завернем паренька в брезент и донесем до машины.

Вдвоем они разворачивают полотнище на полу, поднимают тело мальчишки, перекладывают. Алистер наклоняется над трупом, задирает темную от крови штормовку, кивает Брендону на зияющие раны.

– Упал на штыри. Прошило здесь и здесь. Видишь? Мучился долго, бедняга.

Брендон отводит глаза, мягко отстраняет Алистера и бережно заворачивает парнишку в брезент. Тело легкое, Брендон несет его до машины один. Баллантайн открывает перед ним дверь и помогает уложить ношу на заднее сиденье.

– Спасибо, компаньон, – сухо благодарит Алистер, усаживаясь за руль.

Брендон садится рядом, и машина отъезжает. Снова мелькают отсветы фонарей, темные окна домов, одинаковых в ночи. Щетка-дворник смахивает со стекла снег. Алистер Баллантайн молчит. Брендон широко раскрытыми глазами смотрит в одну точку. Сквозь хаотичную пляску снежных хлопьев ему видится лазурное летнее небо за окном комнаты Кэрол, проплывающий дирижабль и облако дыма над фабричной трубой вдалеке.

«Она меня – так же, в брезенте? – мелькают обрывки мыслей. – Кто позволил ей, кто помогал? Три с половиной года… Господи, как же это…»

– Компаньон, ты что? – негромко окликает Алистер.

Брендон не отвечает, и Алистер оставляет его в покое.

Дома они выгружают тело мальчишки из машины, Брендон относит его в лабораторию, пока Баллантайн ставит автомобиль в гараж. Снег тихо падает, заметая следы на дорожках. Мороз крепчает, затягивая оконные стекла узором. В лаборатории мягко светятся газовые лампы. Брендон сидит на мраморном столе рядом с завернутым в брезент парнишкой, обхватив себя за плечи. Взгляд его рассеянно блуждает по сваленным на полу горой металлическим деталям и разложенному на соседнем столе хирургическому инструментарию. Входит переодетый в черную шелковую рубаху и брюки босой Алистер, и Брендон протягивает ему планшет с исписанной панелью.

– «Как она сделала это со мной?», – читает вслух Алистер Баллантайн и умолкает надолго. Смотрит на Брендона устало и с сожалением. – Компаньон, мне сейчас очень и очень нехорошо. И не окажись тебя сегодня рядом, было бы гораздо хуже. Брендон, я тебе честно признаюсь: мне страшно. Видишь все это? – Он обводит лабораторию жестом. – Мать создавала тебя три с половиной года. Она была больна, потому что лишь безумец мог решиться на такое. Безумец или гений.

Алистер подходит к столу, осторожно разворачивает брезент.

– Я тебя очень прошу, Брендон: иди в свою комнату и ложись спать. Я не хочу, чтобы ты видел то, что я буду делать. Не лезь в это. Мне придется повторить ее путь, и мне заранее тяжело. И я не знаю, хватит ли мне сил, умения и того, что она отдала ради… Я не знаю, какую цену придется за это платить мне.

Он смотрит Брендону в лицо, и в глазах Алистера мечется страх.

– Уходи, прошу. Я должен остаться с этим один на один.

Алистер возвращается в дом лишь к обеду. Проходит в библиотеку, зовет дворецкого и распоряжается принести крепкого кофе и бренди.

– И попроси компаньона зайти, – добавляет он, когда дворецкий уже собирается уходить.

Брендон волнуется, с самого утра ходит по дому, прислушивается, не пришел ли Алистер. Его тревожность передается Абби.

– Что-то случилось? – тихо спрашивает она, заглядывая Брендону в глаза.

Он качает головой, отмахивается, но Абби не так просто обмануть.

– Я же вижу – вас что-то мучает. Вы не спали ночью – постель не тронута. Чем я могу вам помочь, сэр?

Брендон садится на софу, пишет на планшете: «Обращайся ко мне на „ты“», – и отдает его Абби. Она кивает, подбирает подол пышной юбки и усаживается рядом.

– Мистер Баллантайн велел помогать тебе во всем. Если только что-то нужно – напиши.

«Все хорошо», – отвечает он на амслене.

– О, ты делаешь успехи! – оживляется Абби. – Скажи еще что-нибудь!

Брендон думает несколько секунд, потом плавно жестикулирует: «Как-то ночью, утомленный, я забылся, полусонный, над таинственным значеньем фолианта одного…» Карие глаза Абби в изумлении округляются.

– Подожди-подожди, я не все понимаю… Что это?

«Стихотворение Эдгара Аллана По», – пишет Брендон. И добавляет на амслене: «Выучил за ночь. Практикуюсь».

– А можно дальше? – просит Абби и смущенно краснеет.

В этот момент раздается негромкий стук.

– Мистер Алистер хочет видеть вас в библиотеке, – сообщает из-за двери дворецкий и, помедлив, добавляет: – Сэр.

Брендон обменивается с Абби коротким взглядом и спешит в библиотеку.

Алистер дремлет, откинувшись на спинку массивного резного кресла. Лицо бледное и осунувшееся, под глазами залегли глубокие тени. Брендон проходит в библиотеку, деликатно постукивает по книжному стеллажу.

– Я тебя слышу, – отзывается Алистер, не открывая глаз. – Проходи и садись.

Брендон повинуется, присаживается за письменный стол из мореного дуба. Теперь он готов слушать.

– Вчера ты спросил, как происходило твое перерождение. – Голос Алистера звучит глухо и устало. – Я не знал, что тебе сказать, потому что починить было проще, чем создать самому. Я нашел тебя в лаборатории, когда вернулся из-за границы и стал хозяином в доме. До сих пор гадаю, почему мать не избавилась от тебя. Знаешь, – он открывает глаза, усаживается поудобнее, – мне кажется, она до самой своей смерти чего-то ждала. Какого-то чуда, которого не произошло.

Он берет со стола кофейную чашку, делает глоток, морщится.

– Горькая дрянь! Я отклонился от темы, прости. Так вот. Теперь я могу сказать тебе, что такое перерождение.

Алистер встает, подходит к Брендону и склоняется так, чтобы смотреть ему в глаза.

– Попробуй представить себе колодец. Темный. Без дна. Это ты. Это весь ты – от и до. Ты смотришь сам в себя и слышишь вопрос: «Отдашь?» Ты не знаешь, сколько и чего, но отдаешь. И дьявол ли, бездна ли, вечность – тот, кто вопрошает, – черпает из твоего колодца. Столько, сколько надо. Оно предопределено. Это та цена, которую ты готов отдать за возвращение. Тот кусок твоего времени, жизни, души, которым ты готов поделиться.

«Сколько?», – спрашивает Брендон на амслене, не отводя взгляда.

– Я не смог дать много. Я не люблю этого мальчишку так, как моя мать любила тебя. Но теперь я знаю, почему она умерла так рано.

Алистер выпрямляется, трет виски ладонями.

– Я не стал давить парню волю. Хочу посмотреть, что произойдет. И впредь буду работать исключительно с помощниками. Я хочу дожить до внуков, компаньон. Пусть своим колодцем делятся те, кому дороги их близкие. Мальчишка скоро проснется. Процесс заживления занимает куда меньше времени, чем я думал. Компаньон, мне надо вернуться в лабораторию. И мне бы не хотелось быть там одному. Я так устал, что боюсь уснуть и пропустить все на свете. – Он смотрит на Брендона умоляюще и добавляет: – Я убрал все в лаборатории. Чтобы тебе не… ну, ты понимаешь.

Брендон кивает и направляется к выходу из библиотеки.

В лаборатории отчетливо пахнет кровью. Алистер начисто вымыл столы и пол, но запах остался. Мертвый мальчишка, по горло укрытый старым пледом, лежит там, куда его уложил Брендон. Только ресницы у него едва заметно вздрагивают.

Алистер кладет ладонь мальчишке на лоб, ерошит густые темные волосы.

– Подойди, Брендон. Смотри, как спокойно он спит.

Брендон замечает за ухом мальчика металлический отблеск, приподнимает край пледа и отшатывается прочь, в ужасе глядя на Алистера.

– Ты что, компаньон? – удивленно спрашивает Баллантайн.

«Зачем ты?», – с трудом вспоминая слова, жестикулирует Брендон.

– Что «зачем»? – не понимает Алистер.

Вместо ответа Брендон указывает на свою шею, потом на мальчишку.

– А-а-а, – тянет Алистер. – Всего-то… Я его делал по твоему образу, компаньон. Оставил максимально сохранным сознание, но с телом особо не мудрил. Сделал все так же, как мать. По ее записям. Черт возьми! – взрывается он внезапно. – Да не смотри ты на меня так! Кэрол несколько лет все выверяла! Я что – должен был за эту ночь придумать, что куда воткнуть, чтобы работали голосовые связки? Потроха ему оставить?

Мальчишка шевелится, сонно моргает. Алистер тут же прекращает крик и склоняется над перерожденным.

– С возвращением, Кевин. Ты меня слышишь?

Парнишка судорожно хватает ртом воздух, давится, пытаясь вдохнуть, мечется на столе. Алистер старается удержать его, бормочет что-то успокаивающее. Мальчишка замирает под его руками, лишь шарит по сторонам бессмысленным взглядом. Брендон стоит поодаль, сжимая и разжимая механические кулаки.

– Кевин, тихо. Смотри на меня. Не надо бояться. Тише. Вот так, да. Садись, я тебе помогу. Потихоньку.

Бряцает о мрамор металл. Мальчишка с ужасом рассматривает свои руки, ощупывает тело. Его лицо искажает такая гримаса, что Брендона накрывает тоской и безысходностью. «Алистер, что ты наделал…»

– Кевин, послушай. Меня зовут Алистер, а это Брендон. Мы тебе поможем. Ты привыкнешь…

«Успокойся. Ты привыкнешь», – шепчет память голосом Кэрол. И как наяву Брендон видит большое румяное яблоко в ладонях, покрытых пятнами от химикалий.

Перерожденный Кевин с силой отталкивается от края стола, вырывается из рук Алистера и бежит со всех ног прочь из лаборатории. Брендон и Баллантайн бросаются за ним. Мальчишка ядром врезается в дверь, почти срывая ее с петель. Поскальзываясь на механических ногах, несется к ограде, с неожиданной ловкостью перелезает ее и стремглав летит прочь по Лайон-стрит.

Алистер выдыхается примерно через триста ярдов, Брендон бежит за мальчишкой, уклоняясь от машин и экипажей, сбивая с ног прохожих. Кричат женщины, испуганно ржут кони. Кевин несется напрямик, потом сворачивает к набережной. На мосту Брендон почти нагоняет его, но мальчишка шарахается в сторону и в мгновение взлетает на широкое каменное ограждение.

Секунды оборачиваются вечностью. Взгляды двух перерожденных встречаются. «Нет, – умоляет Брендон. – Не надо!» Мальчишка застывает, раскинув руки, и в его глазах Брендон видит только одно – желание покоя. Миг – и Кевин уже летит вниз. Лед Фармингтона с треском проламывается, и река принимает в себя соединенные плоть и металл.

Брендон с трудом пробирается назад сквозь толпу и видит Алистера. Тот неподвижно стоит посреди улицы, и взгляд его темнее и холоднее вод Фармингтона.

– Никакой свободы воли, – ровно говорит Баллантайн, когда Брендон подходит ближе. – Кукла должна быть куклой.

Проходит три месяца, срок сдачи муниципального заказа все ближе. В городе бушует весна, в парках цветут магнолии и ранние розы, улицы заполоняют хорошенькие цветочницы с корзинами хрупких ирисов, ярких тюльпанов, ароматных нарциссов. Зазывалы на Сансет-авеню и Лайон-стрит не умолкают, приглашая совершить облет весеннего Нью-Кройдона на прогулочных дирижаблях. Солнце, преломляясь в гранях массивной хрустальной вазы на окне, осыпает комнату Брендона фейерверками радужных бликов.

Брендон сидит у открытого окна и учит амслен – язык жестов, разработанный Лораном Клерком более полувека назад. День Брендона полностью расписан. Два часа с утра он тратит на самообразование, после приходит Абби, и они на пару практикуются в амслене. Девушке нравится общаться с Брендоном, она с удовольствием помогает ему. У нее милая улыбка, а прикосновения ее рук весьма приятны. Она следит за чистотой в комнате Брендона, содержит в идеальном порядке его одежду, помогает с умыванием. С ней изучение языка жестов продвигается гораздо быстрее.

К полудню Брендон и Абби садятся в экипаж и едут в Солт. Там Алистер Баллантайн арендует громадный гулкий ангар. Раньше в нем кипело производство механизмов для дирижаблей, но год назад прежние владельцы переехали в другой район, и муниципалитет предоставил здание Баллантайну. Здесь идет работа над куклами: днем собирают механические конечности и маленькие паровые двигатели, а ночью сюда приезжает Алистер в сопровождении нескольких человек, и начинается совершенно иной процесс. Алистер Баллантайн соединяет механизмы с мертвыми телами и возвращает их к жизни. Брендон не участвует в работе оккультистов и анатомов. Их с Абби обязанность – обучать механических кукол амслену.

Это тяжелая работа. Первое поколение кукол Алистера Баллантайна не похоже на Брендона. Они покорны, погружены в себя и с трудом поддаются обучению. В них максимально подавлена воля. Их вид угнетает Брендона – равнодушные, одетые в дешевые робы. На изготовление их пошли тела людей из городских низов – нищих, бродяг, портовых рабочих. Это только мужчины, они предназначены для обслуживания линий грузоперевозок. Широкие плечи, мощные механические конечности, ничего не выражающие лица, полное отсутствие желаний. Амслен для них слишком сложен, они с трудом усваивают простейшие слова-жесты. Брендон и Абби бьются с ними по шесть часов в день, повторяя одно и то же сотни раз, но обучение движется слишком медленно.

Однако Алистер достижениями удовлетворен.

– Компаньон, не принимай все так близко к своему чугунному сердцу! Они – не ты, ты элита, ты оригинал, они лишь жалкие подобия, стадо для выполнения грязной работы. Достаточно того, что они владеют парой десятков жестов.

Брендон печально качает головой. Абби старается его утешить, шепчет что-то ласковое. Брендону она напоминает кошку, которая приходит, когда хозяину грустно, залезает на колени и мурлычет. Но кошкам не решить человеческих проблем.

«Я становлюсь похож на них, – жестами говорит он Абби, когда экипаж вечером везет их домой. – В них нет жизни. Они – бездна, которая поглощает наши силы».

Экипаж останавливается у моста через Северн. Здесь, за углом Обливион-стрит, живет Абби. Она всегда выходит именно у моста и дальше идет пешком. Брендон несколько раз порывался подвезти ее до самого дома, но она отказывалась. «Меня не поймут», – сказала она однажды. Она оставляет букеты весенних ирисов, что иногда дарит ей Брендон, у него в комнате. Он не обижается. Для него это просто дань вежливости, не более того.

Алистер этим вечером дома. За последние несколько месяцев те ночи, которые он провел не в ангаре на другом конце города, можно сосчитать по пальцам одной руки. Он возвращается на рассвете, усталый и раздражительный, вышвыривает за дверь своей комнаты пропитанную дымом и какими-то резкими запахами одежду и спит до полудня. С Брендоном они общаются мало и в основном по деловым вопросам. Сегодня же Алистер свеж, чисто выбрит, волосы его аккуратно уложены, на дорогом черном костюме – ни пылинки.

– Прекрасный вечер, компаньон! – восклицает он радостно. – У тебя полчаса, чтобы переодеться в чистое и подкинуть топлива. Как раз подадут экипаж.

«Я устал. Сильно. Не обижайся», – жестикулирует Брендон и улыбается виновато уголками губ.

– Твой амслен ужасен, я тебя не понимаю! – машет руками Алистер. – А если серьезно, то никаких отказов. Мы едем к Крейтонам.

Он извлекает из кармана маленькую бархатную коробочку и на ладони демонстрирует ее Брендону:

– Догадываешься, что это? Потому никаких «устал». Собирайся быстрее.

Брендон поднимается на второй этаж и, проходя мимо, ненадолго останавливается у двери спальни Кэрол. Касается потемневшей бронзовой ручки и прислушивается. В комнате тикают часы на комоде. Брендон стоит и ждет еще чего-то. Звука ли, воспоминания… И, не дождавшись, идет к себе в кабинет.

Спустя полчаса экипаж отъезжает от дома Баллантайнов. Брендон откидывается на обитую бархатом спинку сиденья и закрывает глаза. Он действительно устал. Опустошен. И единственное, чего он хотел бы сейчас, – оказаться в своей постели. Алистер же наоборот – возбужден и разговорчив.

– Ты слышал, какой слух гуляет по Нью-Кройдону? Будто я – пособник дьявола! Будто в ритуалах я использую кровь детей. Глупцы! Никто в городе не знает столько, сколько знаю я! – При этих словах Брендон вздрагивает. Он уже слышал их раньше. – Вот она – слава, парень! Они боятся меня, они признаю́т мою силу!

«Это просто сказки напуганных рабочих. Никто пока не видел твоих кукол в действии. Рано радуешься. Помни о Кевине», – жестикулирует Брендон.

– Ты прав. То ли еще будет, когда они увидят, на что я способен! Такие сказки мне только на руку. Отец Виктории сам пригласил меня на встречу. Этот напыщенный денежный мешок заинтересовался мной, понимаешь?

«Я рад за тебя».

Брендон отвечает ему, не открывая глаз. Лишь порхают в темноте экипажа кисти рук, обтянутые белыми перчатками.

– Да. Я забыл. – Тон Алистера становится серьезным. – Я навел справки о твоей семье. Утром пришел ответ из городского архива. Родители умерли. Отец скончался пятнадцать лет назад, мать пережила его на семь лет. Твоя жена Кимберли осталась без содержания после того, как ты умер. Какое-то время она работала гувернанткой, но три года спустя была уволена из-за скандала. Ее имя далее всплывало в реестрах работного дома, но в итоге след затерялся. О судьбе твоего ребенка ничего неизвестно. Такие дела, парень. Как думаешь, пойдет ли моей синеглазой невесте кольцо с семью сапфирами?

Тело наливается свинцом. Бездна заботливо заглядывает Брендону в глаза, щерится рваными краями хищной пасти. Вечность склоняется над ним и целует в лоб.

«Ты теперь навсегда со мной», – слышит он голос Кэрол Баллантайн.

Из вечера, проведенного в доме Крейтонов, Брендон запоминает только обращенный на него взгляд красавицы Виктории – взгляд опытного, расчетливого оценщика.

Пять лет спустя куклы Алистера Баллантайна на улицах Нью-Кройдона становятся привычными, как бороздящие небо дирижабли, дребезжащие по мостовой автомобили и постепенно вытесняющие конку трамваи. Тихие, послушные, неутомимые, не требующие за свою работу ни еды, ни денег – достаточно, чтобы им периодически подбрасывали топливные брикеты в чугунное нутро. Куклы входят в моду, лучшие рестораны и отели города заказывают швейцаров, официантов и портье на фабрике Баллантайна.

Алистер не только занимается типовыми куклами, но и берет частные заказы. Он возвращает умерших родных в богатые семьи – и получает за это баснословные деньги. Число желающих вернуть близких с того света увеличивается. Бизнес Баллантайна вырастает в империю.

Алистер часто выезжает за границу. Говорит, что подправить здоровье и посмотреть достопримечательности, но причина куда проще. В Нью-Кройдоне он больше не ощущает себя в безопасности. Церковь объявила его пособником дьявола, на улице перед его домом то и дело собираются группки пикетчиков с лозунгами «Верни нам наши рабочие места!» и «Дай жить живым!». У ворот постоянно дежурит вооруженная охрана.

Нью-кройдонская элита души не чает в Алистере. Когда он в городе, в его доме не прекращаются светские рауты, или же наоборот – чета Баллантайнов посещает то один прием, то другой. Алистер, дарящий бессмертие, становится живым символом города.

Брендон работает. Обучать растущее поголовье кукол все труднее. Каждый день один и тот же маршрут, одна и та же информация, которую он старается вложить в головы «второго поколения». Никакого удовлетворения, только усталость. Дома неуютно. То шумные полчища гостей, то Алистер привозит на частные уроки амслена кукол знакомых аристократов.

– Ты лучший учитель города, Брендон, – подбадривает его Алистер. – Только представь себе, скольких механических детей ты обучил языку жестов за прошедшие годы!

Брендон не хочет об этом думать. О чем угодно, только не об этом. Мысли о растущем поголовье возвращенных мертвых вызывают у него оторопь.

«Они не такие, как я, – говорит он Абби. – Баллантайн плодит безвольных, пустых существ. Я говорю с ними, а они ничего не чувствуют. У них нет желаний, они не видят снов. Зачем Алистер возвращает их к такой жизни?»

«А богатые? – спрашивает Абби жестами. Они полностью переходят на амслен, когда не хотят быть услышанными. – Те куклы, что мистер Баллантайн делает для частных клиентов, они такие же, как фабричные?»

«Нет. Но большинство из них несчастны».

«Почему?»

«У нас нет будущего. Бессмертие отбирает у нас способность к деторождению. Нормальную речь. Даже возможность наслаждаться едой и напитками. Мы не меняемся, мы застыли во времени».

«Но разве вечная жизнь – не предел мечтаний?»

«Нет. Когда вечность выбирает тебя – это ад. А о нашем выборе никто не спрашивает».

«Тебе нужно найти смысл. Только тогда жизнь – это жизнь. Определись, для чего Господь вернул тебя обратно».

Брендон качает головой. Не Господь его вернул, а прихоть эгоистичной гениальной женщины. Но он не хочет спорить с Абби и потому прекращает разговор на неприятную тему. Однако вода точит камень, и Брендон все чаще возвращается к заданному однажды вопросу: для чего он здесь?

«Скажи, зачем ты держишь меня рядом с собой?», – спрашивает он Алистера.

– Глупый вопрос, компаньон, – пожимает плечами Алистер, тасуя колоду карт. – И я не понимаю, чем он вызван. У тебя слишком много свободного времени или ты чувствуешь недостаток внимания? Ты член семьи, ты мой партнер по бизнесу. У тебя свой счет в банке. Что не так?

«Зачем? – повторяет Брендон. – Какой во мне смысл?»

– А это – определять тебе.

Колода летит на стол, карты рассыпаются по мореному дубу столешницы веером.

– У тебя огромное число вариантов, парень. Наука, искусство, магия, путешествия. Но я бы не хотел, чтобы ты покидал Нью-Кройдон и вообще дом. Неспокойно становится.

«Ты запираешь меня тут?», – спрашивает Брендон, иронично улыбаясь.

– Ни в коем случае. – Алистер наливает в бокал немного коньяка и отходит к окну. – Ты вообще газеты читаешь? Радио слушаешь?

Брендон отрицательно качает головой. Весь его день уходит на обучение фабричных кукол, вечера он просиживает в домашней библиотеке, читая книги, принадлежавшие Кэрол. Его не покидает странная надежда, что в этих книгах он найдет что-то, что развеет его тоску.

– Парень, так ты совсем одичаешь. Хорошо, давай обратимся к очевидному. Пикеты у дома видишь? Мирные голодранцы трясут плакатиками, ничего опасного. Но это лишь потому, что дом охраняется. Отойди на квартал – там уже можно и перо в бок словить. Брендон, не все одобряют наше дело. Мне завидуют, меня ненавидят. А пострадать может моя семья и ты. Виктория, и та старается лишний раз не выходить из дома. Понимаешь?

«Виктория на сносях, куда ей в город. А для себя я опасности не вижу. Каждый день мы с Абби ездим через весь город на фабрику и обратно. Все спокойно. У тебя мания преследования, компаньон».

– Да-да, я забыл, что ты бессмертен! – В голосе Алистера звучит тщательно скрываемое раздражение. – Черт с тобой. Лучше сыграем партию в экарте. Ставлю десять тысяч серебром! Раздавай.

За спиной Брендона закрывается дверь учебного зала. Занятие по амслену на сегодня закончено. Сейчас он дождется, пока Абби в кабинете управляющего быстро попьет чаю и поест, затем они сядут в экипаж, и можно будет считать день завершенным. Тогда он наконец-то расскажет ей новость.

За окном – серая морось. Осень в Нью-Кройдоне всегда тосклива. Дожди словно слизывают краски с городских улиц, и все становится серым и безжизненным. Сырой ветер с океана пронизывает насквозь. Механические суставы плохо гнутся, Брендон чувствует себя старым ревматиком. Он даже ходит, прихрамывая и опираясь на дорогую трость – подарок Алистера.

Скорее бы домой. Там сейчас тихо и спокойно. Никаких посторонних. Только попискивает в колыбели крохотный Байрон – первенец Алистера. С его появлением многое изменилось. Алистер чаще стал бывать дома, чопорная и надменная Виктория смягчилась и еще больше похорошела. Брендон – один из немногих, кого молодые родители подпускают к сыну. Он часто подменяет Викторию, когда той надо отдохнуть, качает младенца в колыбели, носит его на руках по комнате.

«Брендон, случиться может всякое, – сказал ему на днях Алистер. – Кому мне доверять, как не тебе. Я хочу, чтобы ты был его гувернером, а если понадобится – то и отцом».

Вот и Абби. Брендон улыбается ей, подает плащ. Она смущается – больше по привычке – и укоряет его в том, что господину не пристало помогать служанке.

«Мы с тобой равны, – возражает Брендон. – Ты мой единственный друг. Могу я помочь другу одеться?»

Она улыбается, и они вдвоем спешат через двор к ожидающему у ворот экипажу. Алистер давно пересел в автомобиль, но Брендон по старинке пользуется двуколкой с лошадьми. Кучер открывает дверь перед Абби, девушка ловко запрыгивает внутрь. Брендон возится дольше, кляня сырость и свою неповоротливость. Наконец все усаживаются, повозка трогается с места.

«Я хотел рассказать тебе, – начинает Брендон. – Этой ночью я закончил собирать радио. Сам, Абби! Оно работает! Оно транслирует музыку! Представляешь, у меня получилось! Еще я предложил Алистеру проект передатчика на радиоволнах. Через него можно отдавать приказы сразу целой группе кукол. Абби, я наконец-то нашел себе дело!»

Он сияет, как ребенок, получивший новую игрушку. Никогда еще Абби не видела его таким бодрым и возбужденным. Она бережно стирает платком дождевые капли со лба Брендона, улыбается.

– Видишь, все оказалось возможным. Когда ты нашел время?

«Маленький спал, я принес в его комнату детали и стал работать. Первым, что я поймал на этом приемнике, была колыбельная. Божественное пение…»

– Возможно, тебе стоит подумать, как вернуть себе голос? – тихо предлагает Абби.

Брендон с жаром кивает.

«Я найду способ! Я очень хочу говорить с тобой не только руками. Твое имя так прекрасно звучит: Абби».

– Я тебя и без слов понимаю, Брендон. Но да, я очень хотела бы услышать однажды твой голос.

Экипаж вздрагивает, слегка кренится влево и спустя несколько секунд останавливается. Мост через Северн.

Брендон спускается на мостовую, подает Абби руку.

«Разреши проводить тебя сегодня».

Она смотрит на него, качает головой. В тусклом свете газовых фонарей очень трудно разобрать выражение ее лица.

– Дома муж, он не поймет. Прости.

«Хотя бы до угла. Позволь, прошу».

– Но только до угла. Я очень боюсь, что соседи заметят.

«Муж ревнивый?»

– Нет. Просто он знает, кто ты. И ему это не нравится. Пойдем.

Брендон жестами объясняет вознице, чтобы дождался его, и спешит вслед за Абби. Они идут вдоль улицы, держась друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Лицо Абби скрыто капюшоном плаща, но Брендон точно знает: она улыбается.

Позади них звучат шаги, и мужской голос восклицает:

– Куда спешишь, механическое отродье?

Брендон слышит отчетливый щелчок взводимого курка и оборачивается. Крик Абби и два выстрела сливаются воедино, громом отдаются в ушах. Брендону кажется, что он двигается очень медленно. Он падает, увлекая девушку за собой, и краем глаза успевает заметить несколько силуэтов, исчезающих в подворотне. Где-то рядом свистит полисмен.

«Абби! Абби! – Брендон забывает, что не может говорить, лишь шевелит губами. – Ты не ранена? Как ты?»

– Все хорошо. Все в порядке. – Она садится, опираясь на руку, улыбка на лице – жалобная, перепуганная. – Я цела. Брендон, как ты?

Он кивает, морщится от боли над правой лопаткой.

«Все в порядке. Просто упал неудачно. Абби, как хорошо, что ты цела. Вставай, мы с тобой в самую грязь… Как хорошо, что ты цела».

Брендон поднимается сам, подхватывает девушку и помогает ей встать. Подбегает полисмен, спрашивает, что случилось и кто стрелял.

– Они убежали туда, – еле слышно шепчет Абби. – Трое. Брендон, проводи господина полицейского. Я тебя дождусь. Я тут посижу. Мне надо прийти в себя.

Брендон кутает девушку в плащ, помогает взойти по ступенькам под козырек подъезда.

«Я мигом, Абби. Я покажу, куда они скрылись».

– Да, да, мой хороший.

Минута туда, минута обратно. Даже если бежать, опираясь на трость. Когда он возвращается, Абби уже не дышит. Лежит на ступеньках, свернувшись, как эмбрион, и дождь барабанит по ее приоткрытым глазам.

Алистер Баллантайн и двое полицейских входят без стука в дверь тесной комнатушки. Ее хозяин – плечистый смуглый креол – сидит на заправленной кровати, спрятав лицо в ладонях, и жутко, монотонно воет. На столе, отодвинутом от стены, лежит Абигайль Томсон, обернутая в чистые белые простыни. Ее плащ и мокрое платье бесформенной грудой свалены у ног Брендона. Он стоит рядом с девушкой и гладит ее по голове. За стеной в соседней комнате тихо поет колыбельную мать Абби. Алистер видел ее, когда заходил в дом: страшная, почерневшая от горя старуха.

– Брендон, идем, – негромко окликает Алистер. – Поедем домой.

Брендон его не слышит. Он гладит черные кудри Абигайль и не замечает Алистера. Баллантайн выжидает минуту, другую.

– Брендон, я за тобой приехал. Пойдем же, – повторяет он громче.

Быстрый, еле уловимый жест одной рукой: «Нет». Алистер теряет терпение.

– Хорошо. – Он поворачивается к полисменам: – Господа, будьте добры, перенесите тело в машину.

Мужчина, сидящий на кровати, смолкает и медленно поднимается. Он подходит к Алистеру и произносит:

– Нет.

На стол ложится пачка купюр. Вторая. Третья.

– Мы ее забираем, – твердо говорит Алистер Баллантайн вдовцу и обращается уже к Брендону: – Для тебя.

И получает кулаком в лицо.

– Убийца! – ревет креол. – Это ты должен в землю лечь, не она! Свою жену на чучело выпотроши, ублюдок!

Алистер промокает платком разбитую губу, полицейские протискиваются мимо него к креолу. Брендон делает шаг и встает между ними.

«Уезжай. И не трогай ее. Не смей».

– Прошу прощения, – цедит Баллантайн сквозь зубы, обращаясь больше к полисменам. – Инцидент исчерпан.

Он кладет на пачки купюр горсть топливных брикетов и уходит. Полицейские следуют за ним.

– Сам вернется, – уверенно говорит Алистер, садясь в машину. – Здесь у него больше ничего не осталось.

III

Байрон

Зыбкое пламя свечей отражается в зеркалах. В комнате стоит удушающий запах духов и курящихся благовоний. Окна открыты, но тяжелые шторы задернуты так плотно, что воздух с улицы почти не проникает. На высоком ложе среди разметанных подушек сплетается в объятьях обнаженная пара. Темноволосая пышногрудая женщина жалобно стонет и время от времени коротко вскрикивает. Мужчина хрипло дышит сквозь стиснутые зубы. Он причиняет женщине боль, но это лишь возбуждает обоих.

На полу у ложа извивается девушка. Ее тело стянуто шелковыми шнурами, впивающимися в кожу, рот заткнут ее же собственным чулком. Вывернутые за спину кисти рук побелели, голова притянута за волосы к связанным щиколоткам. Искаженное гримасой боли лицо залито слезами. Девушка с мольбой смотрит в темный угол комнаты. Там в кресле неподвижно сидит светловолосый парень лет двадцати в строгом сером костюме. Его руки в белых перчатках покоятся на резных подлокотниках кресла. В глазах отражаются огоньки свечей. Он смотрит в образованную зеркалами анфиладу арок, и его лицо ничего не выражает.

Пара на ложе выгибается в экстазе, ногти женщины оставляют алые полосы на спине мужчины. Мгновенье – и он сбрасывает ее с себя, тяжело дыша. Затем спускается с ложа, подбирает с пола шелковый черный халат и пристально смотрит на связанную девушку.

– Больно, голубка? – Его голос вкрадчив и обманчиво мягок. – Это тебе первый урок. Не усвоишь – будут и другие.

Мужчина склоняется над захлебывающейся слезами жертвой и резко дергает один из шелковых узлов. Шнур врезается девушке между ног, она приглушенно кричит. Мужчина берет со столика нож с тонким лезвием, крутит его в длинных пальцах.

– Порченый товар – неприятности, – с опаской замечает с ложа темноволосая женщина.

– Заткнись, – обрывает ее мужчина. – Я купил ее время у сутенера и могу делать с нею, что хочу. Как, впрочем, и с тобой.

Лезвие ножа оставляет вдоль ребра девушки длинную кровоточащую линию. Несколькими резкими движениями мужчина рассекает шелковые путы. Девушка обессиленно вытягивается на полу, вздрагивая от рыданий.

– Вставай, – командует мужчина. – Одевайтесь, обе, и вон отсюда. Через три дня желаю видеть вас здесь же. Проверю, как эта юная строптивица усваивает уроки.

Он возвращается на ложе, отвешивает темноволосой звонкий шлепок по ягодице и наблюдает, как проститутки поспешно одеваются. Перехватывает взгляд заплаканной девушки и морщится:

– Как тебя… Хлоя! Зря ты ждешь от него помощи. Брендон служит только мне. Это мой ангел. – В последних словах звучит странная нежность.

Полуодетые девушки поспешно исчезают за дверью. Когда в коридоре стихает топот бегущих ног, Брендон откидывается в кресле и закрывает глаза.

Мужчина облачается в халат, приглаживает длинные темные волосы, потягивается и раздвигает тяжелые шторы. В душную комнату льется ночная прохлада.

– Женщины, – с презрением цедит он. – Они чересчур мягкие и бесформенные. Как тряпье. И стремятся превратить в тряпки всех, с кем имеют дело. Отец тоже размяк из-за матери, за что и поплатился. Женщины… Они вызывают желание мять, скручивать, придавать форму, твердость. Жаль, у некоторых слишком хрупкие кости.

Он обходит кресло, в котором сидит Брендон, кладет руки ему на плечи, склоняется, почти касаясь виска губами, и шепчет:

– С тобой я так никогда не поступлю, ангел мой.

Брендон поднимает руку и гладит Байрона Баллантайна по щеке. Его глаза все так же закрыты, на лице – тень равнодушия.

Иногда днем, когда Байрон заседает в сенате, Брендон уходит бродить по городскому парку. Нынешний Нью-Кройдон – самый безопасный и чистый город в мире. Здесь нет ни одного бродяги или попрошайки, а шанс наткнуться на грабителя среди ночи стремится к нулю. Порядок в городе обеспечивается громадной армией полицейских. Большая часть из них – механические.

«Городом правят закон и порядок», – говорит Байрон. Это не так. Нью-Кройдоном вот уже восемь лет правит страх. С тех самых пор, как сменивший во главе кукольной империи Алистера сын жестоко подавил бунт против механических работников. Кукол из зачинщиков беспорядков он создавал собственноручно. И далеко не все эти люди были мертвы к моменту переделки.

Теперь, отчаявшись выбить кукол со своих рабочих мест, люди хватаются за любую вакансию, требующую большего, чем могут механизмы. Нью-Кройдон расцветает обновленными фасадами, фонтанами, новыми зданиями трех вокзалов, линиями монорельса-надземки. Становятся популярными изделия ручной работы, ремесленникам нет отбоя от учеников. В Нью-Кройдон охотно едут туристы и любители приморского отдыха. И никто из приезжих не задумывается, что́ стоит за всем этим лоском.

Фабрика Баллантайна получает заказ за заказом. Встает проблема: неоткуда взять столько мертвых тел. По просьбе Байрона собирается совет Нью-Кройдона, результат долгих дискуссий – ужесточение меры наказания преступникам. Число приговоренных к смерти или к «принудительной механизации» растет. Но и это не решает проблему, и Байрон переходит на создание полностью механических кукол. Брендон работает над усовершенствованием «аппарата восприятия»: программирует кукольные души, проводит месяцы над созданием перфокарт. С преподавания амслена его снял еще Алистер, направив деятельность Брендона в иное русло.

«Работай, компаньон. Это единственный способ сохранить видимость того, что ты нужен», – сказал Алистер. Он надеялся, что в делах Брендон забудет Абби.

Брендон помнит. Вот уже тридцать первый год помнит все, как будто это случилось вчера. Ему проще забыть собственное имя.

Он опускается в траву на берегу Фармингтона и смотрит на детей, играющих в бадминтон с гувернантками. Волан легко порхает от ракетки к ракетке – быстрый и светлый, как электрическая искра. Рядом носится рыжий спаниель, лает весело. Брендон срывает травинку, пробует стебелек на вкус. И замечает заинтересованный взгляд юной девушки, сидящей на скамье с книгой. Брендон отвечает ей легким наклоном головы и вежливой улыбкой. Пока на нем перчатки и шейный платок, никто не видит в нем куклу. В такие моменты можно позволить себе побыть просто молодым человеком лет двадцати, среднего роста, подтянутым, с серыми глазами и светло-русыми волосами.

Девушка мгновенно краснеет и смущенно утыкается в книгу. Брендон тоже отворачивается, пряча улыбку. Он научился ценить такие мгновения. Их в его жизни очень мало.

Брендону нравится быть просто прохожим. Человеком из толпы. Человеком. Нравится ходить на вокзал, изучать расписание поездов, вдыхать запах креозота. Смотреть на провожающих и встречающих. Сидеть в зале ожидания и читать утреннюю газету. Ему нравится бродить по центральным улицам, слушать веселую болтовню городских кумушек, наблюдать за тем, как меняется мода, растут дети. Для Брендона теперь время течет по-другому. Он живет от прогулки к прогулке. Раз в неделю, иногда раз в месяц он позволяет себе насладиться иллюзией самостоятельности.

Когда Байрон дома, Брендон вынужден находиться рядом с ним постоянно. Сыну Алистера Баллантайна опасно перечить. Металлические суставы Брендона отлично проводят электрический ток, а плоть по-прежнему чувствительна к боли.

– Ангел мой, у меня прекрасные новости!

Брендон подходит к Байрону и поправляет выбившиеся из-под хирургической шапочки длинные темные пряди. Байрон откладывает ранорасширитель в сторону, берет пилу для ампутаций и снова склоняется над распростертым на мраморном столе телом. Кажется, это была женщина.

– Ты слушаешь меня, конечно? Так вот. Император заказал мне механическую армию. Десять тысяч солдат, Брендон!

В цинковый таз на полу падают ошметки плоти. Брендон старается смотреть в стену перед собой. Сколько лет уже он присутствует при работе Байрона, а привыкнуть никак не может.

– Душа моя, что-то ты неважно выглядишь, – хмурится Байрон. – Ты же так сладко спал ночью, что с тобой?

Он кладет пилу на стол, снимает резиновую перчатку и гладит Брендона по щеке. От трупного запаха Брендона мутит, он судорожно сглатывает.

«Байрон, мне тяжело здесь», – жестикулирует он.

– Бедняга. Напоминает о том, каким ты был, да?

Брендон молчит, смотрит в стену. Байрон отступает в сторону, делает приглашающий жест:

– Иди сюда, ангел мой. Я расскажу тебе, что именно делала моя бабка с твоим телом. Встань рядом, я сказал! Смотри сюда! – Его тон резко меняется на спокойный и повествовательный: – Начнем с брюшной полости…

Три часа спустя Брендону разрешено покинуть лабораторию. Он медленно поднимается на второй этаж и не может отделаться от ощущения, что он сам только что поднялся с залитого кровью мраморного стола. Выпотрошенный, пустой, мертвее мертвого.

Раньше он говорил Байрону, что ему не нравится, что тот творит. Байрон улыбался, обнимал его и произносил покаянно, как в детстве: «Прости меня, мой ангел. Я больше так не буду». Баллантайну эти спектакли доставляли удовольствие. Прошло несколько лет, и вместо лживых извинений Брендон начал получать язвительные упреки в трусости. «Ангел мой, а не из бабской ли плоти тебя собрала Кэрол?»

Брендон запирает дверь в своей комнате, сдирает с себя одежду. Трупный запах мерещится ему всюду, от него хочется пятиться, бить себя по лицу, стараясь избавиться, как от морока. Брендон распахивает окно, задевает кипу листов, лежащую на подоконнике. Ветер врывается в комнату, швыряет в лицо исчерканные страницы с формулами и схемами. В воздухе наконец-то появляется другой запах: будет дождь.

Собрав листы, Брендон надевает резиновые перчатки, берет кувшин и осторожно умывается. Алистер заменил его железные суставы нержавеющими еще двадцать лет назад, но привычку беречь себя от влаги Брендон так и не поборол. Он набирает немного воды в рот – просто для того, чтобы помнить ее вкус; сплевывает. Набросив домашний халат, он ложится на жесткий диван. Сон не идет, но хочется забыться хоть ненадолго.

Он думает о Байроне. Пытается понять, как случилось, что из баловня и любимца родителей выросло чудовище. Хочет вспомнить тот момент, когда в характере любознательного и способного к естественным наукам мальчишки прорезались первые ростки жестокости.

Вспоминается иное.

Букет желтых ирисов в высоком стакане на столе. Теплые руки Абби, касающиеся его лица. Ее неторопливые движения, танец пальцев: «Б-р-е-н-д-о-н. Вот так твое имя будет на амслене. Назови теперь ты меня». Капли воды, сверкающие на плаще в свете фонарей. Абби – вот она, совсем близко – только протянуть руку и коснуться, ну не спеши же… «Не надо. Меня не поймут».

Брендон качает головой, отгоняя воспоминания. Сегодня они не успокаивают, а наоборот – будоражат, поднимают внутри волну холодного протеста. Нельзя. Байрон обязательно почувствует.

«Ты же любишь меня, мой ангел? А любящий не измышляет зла любимому. Это предательство. За такое наказывают».

Брендон со вздохом встает, закрывает окно и садится за массивный письменный стол. Поздно вечером, в прохладе работать немного легче. Брендон кладет перед собой стопку перфокарт и тетрадь со своими записями. Работа над программами для механических солдат империи возобновляется.

Ночью в дверном замке тихо щелкает ключ, в комнату входит Байрон. Смотрит на уснувшего прямо за столом Брендона, и тень улыбки трогает его узкие губы. Байрон укутывает Брендона снятым с кресла пледом, приоткрывает окно и уходит, погасив в комнате свет.

Раут в честь восьмидесятилетия мэра. Фонтан, бьющий дорогим вином. Механические певчие птицы, неотличимые от настоящих. Шелест бальных платьев, блеск драгоценностей. Мужчины в смокингах, обсуждающие дела у огромного макета Нью-Кройдона. Невзрачные механические официанты с одинаково приветливыми лицами, снующие среди гостей.

Брендон играет в покер с внучкой мэра Эрикой, племянником лорда Крейтона Саймоном и виконтессой Амалией Дальгрен. Брендону везет вот уже по третьему разу, и он чуть заметно улыбается. Юная Эрика кокетничает с полноватым Саймоном. Виконтесса смотрит на Брендона с неприкрытым обожанием. Ходят слухи, что Амалия проглотила толченый изумруд для того, чтобы сенатор Баллантайн сохранил ее тело в расцвете красоты. Поговаривают также о невероятном сексуальном аппетите виконтессы. Как бы оно ни было на самом деле, Брендон равнодушен к ее красноречивым взглядам. К себе подобным он не испытывает ни малейшего влечения.

Саймон сморкается в батистовый носовой платок и небрежно бросает его на пол. Механический слуга тут же убирает за ним.

– А скажи нам, любезный Брендон, – начинает Саймон, слегка гундося. – Не собирается ли жениться наш многоуважаемый сенатор?

Брендон вспоминает игрища в спальне Байрона и отрицательно качает головой.

– Пора бы ему подумать о наследнике, – продолжает Саймон. – Обидно будет, если империя Баллантайнов не достанется никому. Вот я как раз озабочен поиском второй половины.

Услышав эти слова, внучка мэра нежно рдеет щеками.

– Пока ты азартно шаришь под юбками, дорогой Саймон, сенатор Баллантайн трудится на благо империи, – отпускает ехидное замечание подошедший Байрон. Он заглядывает Брендону через плечо и громко объявляет: – Фул-хаус, господа!

Брендон кладет карты на стол, вежливо улыбается игрокам, отвешивает легкий поклон Амалии и уходит с Байроном. Они идут через танцевальный зал, через сиреневую гостиную, через холл третьего этажа. Байрон слегка касается левой рукой спины Брендона и рассказывает вполголоса:

– Ангел мой, тебя пожелал видеть наш заказчик. Сэр Уильям Раттлер, верховный главнокомандующий. Правая рука императора. Поторопись, ну!

Сэру Уильяму за пятьдесят. У него аккуратно подстриженные седые волосы, военная выправка, тяжелая поступь и взгляд сытого хищника. Он дожидается возвращения Байрона Баллантайна, рассматривая неторопливых тропических рыб в огромном аквариуме.

– Господин верховный главнокомандующий, – окликает его Байрон.

– Быстро вы, мистер Баллантайн. – Голос главнокомандующего спокоен и размерен, как рокот прибоя. – Это и есть тот самый ваш помощник?

– Да, сэр. Это и есть мой Брендон.

Главнокомандующий долго и пристально смотрит Брендону в лицо. Под таким взглядом становится неуютно. Брендон чувствует себя подопытным в психологическом эксперименте.

– М-да, – разочарованно выдыхает сэр Уильям. – Ожидаешь талантливого программиста, а тебе являют сопливого юнца.

Брендон замечает, как напрягается Байрон. Похоже, слова главнокомандующего задевают его куда сильнее, чем Брендона.

«Мне восемьдесят девять лет, сэр», – говорит он на амслене. Лицо главнокомандующего вытягивается.

– Это что – розыгрыш? Ты кукла, парень?

Брендон сдержанно кивает.

– Быть такого не может. Самой старой кукле… – Он смотрит в потолок, припоминая, щелкает пальцами.

«Не больше сорока семи», – уточняет Брендон.

– Около сорока семи лет, сэр, – с улыбкой переводит Байрон. И добавляет: – Брендон был и остается первым среди них.

Главнокомандующий удивлен. Он приглашает Брендона присесть в кресло напротив, потом долго подбирает слова.

– Я не ожидал. Я и подумать не мог, что ваш программист, Байрон, окажется куклой. Да и с виду он, м-м-м… не похож. Совершенно. Но какой талант! Все твои программы работают идеально. Где ты учился, парень?

«Я самоучка. Программирование осваивал, когда мы работали вместе с Алистером Баллантайном, покойным отцом мистера Байрона».

Байрон открывает рот, чтобы перевести, но главнокомандующий машет на него рукой.

– Не надо, мистер Баллантайн. Я знаю амслен не хуже вас. – Он снова поворачивается к Брендону: – Значит, восемьдесят девять… Расскажи-ка мне о себе поподробнее, парень.

Брендон растерянно пожимает плечами. Он уже и не помнит, когда его просили о подобном.

«Я не знаю, что может заинтересовать вас в моей биографии. Родился в Нью-Кройдоне, жил тут же, здесь же учился на юриста, женился. С перерождения постоянно нахожусь в доме семьи Баллантайн».

Сэр Уильям долго ждет, когда Брендон продолжит, но тот молчит. Главнокомандующий поглаживает чисто выбритый подбородок, смотрит в сторону.

– Вот что… Сенатор Баллантайн, вы не оставите нас на пару минут? Или нет. Скорее, мы вас покинем. С вашего позволения. Пойдем, Брендон.

Он выходит в холл, Брендон следует за ним. В дверях Брендон оборачивается и встречается взглядом с Байроном. Сенатор Баллантайн в этот момент похож на ребенка, у которого выманили игрушку.

Они стоят у входа в танцевальный зал, отступив в тень, и Уильям Раттлер негромко рассказывает Брендону:

– Она моя младшая. Поздний ребенок, слабый, любимый. Я был против ее брака, как чувствовал. Надо было оставить ее при нас, но начались «я его люблю», истерики, протесты. И через год ей рожать. Пытались справиться втроем с мужем и акушеркой, долго не посылали за врачом. Она истекла кровью. Если бы мне сказали раньше… На пару часов! Был бы шанс.

Брендон долго смотрит в одну точку, потом спрашивает:

«Кто ее возвращал? Когда?»

– Сенатор Баллантайн, два года назад.

«Она проходила программу адаптации? Училась общению?»

– Нет. Амсленом с ней занималась мать, но дочь очень неохотно общается.

Со своего места Брендон видит только спинку кресла, уложенные в высокую прическу темные волосы и наброшенный на плечи сиреневый шифоновый шарф. Шею скрывает глухое колье, больше похожее на ошейник.

– Попробуй. Вдруг ты знаешь о ней что-то, чего не знаем мы. – Верховный главнокомандующий поворачивается к Брендону, смотрит на него с надеждой. – Я не поверил в то, что ты кукла, потому что ни в одном из перерожденных нет того, что есть в тебе. Нет искры жизни.

Брендон пожимает плечами. «Искра жизни, – думает он. – Она есть в каждом. Но не всем дано желание противостоять».

«Что она любила раньше?»

– Она божественно танцевала.

Секунда на раздумье.

«Сэр, попросите музыкантов сыграть либертанго».

Легкий поклон – и Брендон переступает порог танцевального зала. Подходит к сидящей в кресле девушке. Чуть касается руки в длинных черных перчатках. Девушка поднимает голову и смотрит на него без малейшего интереса.

«Долорес, позвольте пригласить вас на танец».

Короткий жест: «Нет». Брендон не собирается отступать.

«Я прошу только один танец. И, клянусь, я вас более не побеспокою».

«Нет».

«Мне надо показать вам нечто очень важное. Для вас, Долорес».

Она колеблется. Брендон осторожно тянет ее из кресла. И она идет с ним – не из любопытства, а покорившись чужой воле.

– Танго, – говорит Брендон одними губами.

Долорес Раттлер едва заметно кивает.

Танго подхватывает их мгновенно, окутывает жаркой волной. «Читай по губам, – просит Брендон. – Смотри на меня. Слушай музыку».

Шаг – и, подчиняясь движению партнера, девушка идет следом. Шаг, еще шаг, поворот. Руки вторят губам: иди, доверяй, отрешись. Есть только музыка и цепочка шагов до следующего поворота, от которого могла бы закружиться голова, но руки держат, а музыка ведет.

Двоих. Вместе.

Дышать в унисон, поддерживать, направляя, подчиняя своим рукам. Почти касаясь губами щеки, плавно вести по залу, кружа в водовороте настоящей страсти, то отпуская, то резко привлекая к себе. Замри, Долорес, видишь – тело помнит все твои желания. Стань ближе. Доверься. Смотри, Долорес, – кружится потолок, сияют огни. Вспомни, Долорес! Что было дорого тебе – по-прежнему с тобой. Проснись, Долорес! Ты можешь танцевать. Ты чувствуешь ритм, ты помнишь этот танец, ты можешь… Танцуй. Улыбайся. Отталкивай меня. Борись. Живи.

– Мы. Не. Мертвые.

Кружится в центре зала юная пара. Бледная тоненькая девушка в летящем сиреневом платье и светловолосый юноша в строгом костюме с воротником-стойкой. Движения их потрясающе синхронны, сочетанию ленивой грации и жара страсти удивляются даже хорошие танцоры. Глаза юноши сияют, на губах девушки расцветает улыбка. Затаив дыхание, элита Нью-Кройдона наблюдает, как танцуют танго две механические куклы. Танцуют на зависть живым. Танцуют в свое удовольствие.

Байрон Баллантайн тоже смотрит. И с каждой секундой мрачнеет все сильнее. Как только смолкает музыка, он поворачивается и уходит. Весь оставшийся вечер он играет в преферанс с аристократией и изо всех сил гонит прочь из памяти взгляд Брендона, обращенный к дочери верховного главнокомандующего.

«Виктория, уезжайте…»

Она не смотрит на Брендона. Сидит на корточках, подобрав к коленям подол траурного платья, и поправляет цветы, посаженные на могиле. К пальцам прилипла грязь, тонкие стебли неразлучника льнут к теплым ладоням. Густые, остриженные до середины щек каштановые волосы перебирает слабый ветерок. Жарко.

Виктория может сидеть на солнцепеке часами. Молча, поглаживая мраморное надгробие или перебирая комочки земли. Брендону кажется, что под ее руками земля на могиле Алистера становится пуховым одеялом.

Он склоняется над женщиной, вежливо касается ладонью плеча.

– Да-да, – поспешно, словно оправдываясь, выдыхает Виктория. – Иду, Брендон.

Шелестит черная тафта юбки, играет на солнце отблесками. Миссис Баллантайн встает, поправляет платье, и Брендон снова жестикулирует, глядя ей в глаза:

«Уезжайте, Виктория».

– Ну куда я отсюда уеду? – У нее тон матери, разговаривающей с ребенком. – Тут мой дом, семья…

«Виктория, уезжайте на материк. Вы погибнете здесь».

Она не знает, что с того дня Брендон готовит еду для нее сам. Или пробует все, что приготовлено не им. Он боится. Он точно знает, от чего умер Алистер, но не может ничего доказать. И знает, что Байрон не станет делить свой трон ни с кем.

«Уезжайте. Он убьет вас, Виктория».

Она качает головой, опускает темную вуаль.

– Он мой сын, Брендон. И немного твой тоже. Кто растил его, пока Алистер был в разъездах? Но ты же его не боишься?

Брендон не отвечает. Чего бояться за себя, когда ты уже мертв?

Они медленно возвращаются к автомобилю, водитель открывает дверцу перед Викторией. Она садится, зовет к себе Брендона.

– Будь рядом. Мне так спокойнее. Ничего не случится.

Через неделю Брендон находит в ее завтраке ртуть.

«Виктория, уезжайте!!!»

Она напугана, но быстро берет себя в руки.

– Нет-нет, я поговорю с сыном, я заставлю его объясниться… Это же мой сын, мой мальчик.

Байрон поднимает ее на смех и доводит до слез. А вечером вызывает на разговор тет-а-тет Брендона.

– Ангел мой, зачем тебе матушкины лакомства? – Голос мягок, глаза смеются. – Если хочешь сладкого – просто скажи мне. Я когда-нибудь отказывал тебе в удовольствиях?

Неделю Брендона никто не видит в доме Баллантайнов. Потом он возвращается – сильно хромающий на левую ногу, еще более бледный, чем обычно. Виктория в ужасе. За обедом она гневно требует от сына объяснений. Байрон спокойно доедает бифштекс и отвечает:

– Куклы на то и куклы, чтобы в них играли. И если ими долго не пользуются, они забывают, для чего предназначены. Пусть знает свое место.

Она забирает Брендона на автомобильную прогулку, пытается разговорить его, узнать, что произошло. В ответ получает только одно:

«Виктория, уезжайте…»

– Я не поеду без тебя. Я тебя здесь не оставлю! – плачет она, уткнувшись ему в грудь. От маленькой, замаскированной под шрам дверцы топки исходит почти живое тепло.

«Уезжайте. Он отравит вас. Или подстроит несчастный случай. Со мной он не сделает ничего плохого», – убеждает ее Брендон.

– Я тебя увезу. Вчера я заказала документы на твое имя. Ты единственный в своем роде, у кого будут все бумаги, необходимые гражданину.

Брендон грустно качает головой.

«Я не смогу уехать. Есть три вещи, которые я никогда не сделаю. И не потому, что не захочу. Вы же знаете, что нас создают не только с помощью механики, Виктория. Вуду никогда не даст мне уйти от Баллантайнов, причинить им вред или убить себя. Я свободен в своих действиях ровно до того момента, пока кто-то из рода Баллантайн не отдаст мне приказ».

Виктория растерянна. Она вытирает слезы и быстро-быстро хлопает ресницами. Брендон улыбается одними губами и пытается ее ободрить:

«Не бойтесь за меня. Я крепкий. Я почти железный. Пожалуйста, уезжайте. С Байроном я все улажу. И я почувствую себя гораздо спокойнее, если буду знать, что вы в безопасности».

– Он же тебя доломает, Брендон…

Он беззвучно смеется.

«Нет, он этого не сделает. Но если вы останетесь, он будет ломать нас обоих. С двойным удовольствием. Лишите Байрона зрителей – и спектакль, который он разыгрывает, потеряет смысл».

Виктория провожает взглядом проплывающий над парком дирижабль и молчит. Брендон осторожно приподнимает ее вуаль, смотрит ей прямо в глаза и уверенно артикулирует:

«Уезжайте. Так вы спасете нас обоих».

– Чему ты улыбаешься? – в бешенстве орет Байрон. – Чему ты радуешься, тварь лживая?

Брендон сгибает колени, подается вперед, опираясь на носки и обвисая в цепях. Не касаться спиной стены – и можно снова улыбаться. Пройден тот порог, когда тело прекращает реагировать на боль, когда перестаешь с ужасом ждать следующего действия человека, чьей воле подчиняется целый город. Человека, у которого есть над тобой власть, но нет сил убить в тебе желание улыбаться.

Байрон мечется по лаборатории, как раненый хищник. Летят на пол фолианты в ветхих переплетах, с жалобным хрустом гибнет под сапогами тонкое стекло.

– Как ты смеешь так поступать со мной? Ты, мертвяк, существующий лишь благодаря мне!

Губы Брендона бесшумно двигаются, тщательно артикулируя: «Не тебе». Он думает о Кэрол, эгоистичной и так страшно любившей, что отняла его у смерти. Он думает об Алистере, подарившем ему третье рождение. Об Абби, что вдохнула в него жизнь. О Виктории, от которой каждый месяц приходит по письму из разных уголков мира вот уже одиннадцатый год подряд. О дочери верховного главнокомандующего, которая на глазах у всех перестала быть бездушным предметом. Брендон думает о них и медленно соскальзывает в водоворот беспамятства. Тяжелеют веки, гаснут звуки, отдаляется лаборатория с ее атмосферой боли и безысходности. Отпускает…

Байрон оборачивается на лязг натянувшихся цепей и смолкает на полуслове. Он смотрит на Брендона и вдруг отчетливо понимает, что ни пытки, ни тайные знания и ритуалы, ни угрозы не смогут его подчинить. И нет у Байрона в руках той нити, за которую стоит дернуть – и кукла твоя.

Потому что этой нити вообще не существует.

За сенатором Баллантайном с грохотом захлопывается дверь. В каменных коридорах, соединяющих дом и лабораторию, долго не смолкает эхо его тяжелой поступи.

Среди ночи за Брендоном приходят двое телохранителей Байрона, снимают его с цепей и переносят в кабинет на втором этаже особняка Баллантайнов. Брендон спит тяжелым, глубоким сном и не слышит, как до рассвета в покоях Байрона исходит криком молодая женщина. Ей некому помочь: слуги в этом доме давно привыкли к подобным вещам.

Утром Байрон Баллантайн приходит в комнату Брендона. Он садится рядом со спящим на жесткий, неудобный диван и касается кончиками пальцев бледного лба перерожденного. От Байрона отчетливо пахнет потом и кровью, под глазами лежат темные тени, лицо печально.

– Прости меня, – шепчет он хрипло. – Прости меня, мой ангел.

Брендон отодвигается ближе к стене, не открывая глаз. Байрон ложится рядом с ним, обнимает одной рукой, с силой прижимает к себе, целует в висок, в сомкнутые губы.

– Прости, – шепчет он покаянно. – Это ревность. Слепая, больная ревность. Я все исправлю, мой ангел. Только не покидай меня, не отворачивайся от меня…

Солнце лениво играет бликами на гранях хрустальной вазы на столе. Брендон думает о танго и каплях дождя на плаще Абби. Это его спасение, его сокровища, отнять которые не в силах никто на свете.

Газетные заголовки пестрят сводками с фронтов. Материк раздирает очередная война. Письма от Виктории идут дольше, но содержание их по-прежнему спокойно. Брендон надеется, что маленькую страну, в которой Алистер Баллантайн купил старый замок в горах, война обойдет стороной.

Империя поддерживает войска союзника, поставляя на фронт механических солдат. По приказу императора каждая кукла Нью-Кройдона, имеющая мужской пол, – военнообязанная. Брендон не исключение. Под рубахой на цепочке висит стальная пластина с номером семь-два-восемь-пять. В любой момент в доме Баллантайнов может раздаться телефонный звонок, после которого…

– Ты никуда не пойдешь, мой ангел. – Байрон говорит настолько уверенно, будто он – верховный главнокомандующий. – Если императору угодно, пусть делает пушечное мясо из членов своей семьи. Ты останешься в Нью-Кройдоне. Со мной.

Байрон Баллантайн – самый влиятельный человек Нью-Кройдона. Неофициально. Но грядут выборы мэра, и Байрон уверен в своем успехе.

– Я могу купить этот город с потрохами. Брендон, неужели у меня не хватит денег, чтобы не отдавать тебя на фронт?

Брендон слегка кивает, не отрываясь от чтения газеты. С одной стороны, кому хочется на войну? А с другой – ему все равно, погибать ли под траками танков или оставаться любимой забавой Байрона. И то и другое одинаково тошнотворно.

– Через неделю открывается новая фабрика в Нортонхилле. Надеюсь, ее производительности хватит, чтобы выкупить тебя у государства.

Байрон самодовольно улыбается и кидает в Брендона виноградиной. Ягода не долетает, катится по полу маленьким лиловым мышонком.

– Отвлекись ты от этой белиберды, ангел мой! Все, о чем они пишут, далеко и несущественно. Мы вне их игр. Мы над ними.

Брендон складывает газету, встает из кресла и прохаживается по кабинету. Байрон сидит за его столом, закинув ноги в дорогих ботинках на разбросанные по столешнице записки, схемы и перфокарты.

«Ты меня удивляешь, – обращается к нему Брендон. – Тебе сорок пять, ты нажил громадное состояние, делаешь успехи в политике. Но, черт тебя возьми, Байрон, когда ты научишься ценить хоть что-то, кроме денег? Там люди гибнут, горят города, а ты думаешь лишь о том, сколько будет стоить вольная для твоей куклы».

– Я мыслю масштабнее. Я спасаю лучшего программиста императорской армии, – иронично отвечает Байрон. – Служу отечеству, так сказать.

Заходит дворецкий с чашкой чая и плиткой горького шоколада на подносе. Ставит их на стол рядом с Баллантайном, кланяется и удаляется. Брендон смотрит ему вслед и морщится: обилие в доме смазливых юнцов с кроткими глазами его раздражает. Но что ж поделать, Байрону не нравится женское общество.

«Скажи, кому ты оставишь свою империю? Не пора ли подумать о наследнике?»

– Как вы мне все надоели с этим наследником! – раздраженно отмахивается Байрон. – Надо будет – ты займешь мое место. Или я стану жить вечно. Только отстаньте от меня со своей моралью!

Вечером – очередной банкет в честь крестин чьего-то внука, и снова Байрон – в центре внимания. Одетый с иголочки, холеный, подтянутый, он не знает отбоя от молодых хорошеньких женщин. Каждая знатная семья Нью-Кройдона мечтает породниться с Баллантайнами. Только Байрону этого не нужно.

– Ах, мистер Баллантайн, расскажите нам о вашем новом проекте! – щебечет блондиночка лет восемнадцати, кокетливо поправляя медальон на груди.

– Сэр, это правда, что ваши новые куклы смогут управлять паровым самолетом? – вопрошает ее подруга – темноволосая пышногрудая красавица, утянутая в кожаный корсет.

– Сенатор Баллантайн, а на вашей фабрике можно заказать для себя механическую лошадь? – улыбается третья претендентка на руку и сердце.

Байрон зевает, прикрывая рот платком. Ему откровенно скучно.

– Дамы, отвечу всем и сразу. Масштаб и подробности нового проекта юным леди не по уму. Куклы не настолько тупы, чтобы не справиться с управлением самолетом. И механическая лошадь плохо приспособлена для любовных утех. Найдите себе кавалеров, они растолкуют вам подробнее. Прошу меня извинить.

Легкий поклон – и Байрон удаляется от стайки девушек в сторону бильярдной. Юные прелестницы густо краснеют и хихикают. Они настолько глупы, что неприкрытое хамство воспринимают как тонкий юмор.

– Брендон, а вы потанцуете со мной? – Блондинка взирает на Брендона как на последнюю надежду.

Он разводит руками. Конечно, мисс, с превеликим удовольствием. Брендон подает девушке руку, увлекает ее в зал и кружит под звуки вальса. Блондиночка нежно рдеет, глаза ее сияют. Для нее Брендон – легенда: вечно юный, молчаливый, окутанный флером таинственности. Она же для него – очередная девушка, попросившая о танце на очередном светском рауте.

Смолкает музыка, Брендон коротко кланяется блондинке, провожает ее к подругам и идет искать Байрона в бильярдную. Там вовсю обсуждается возможность продажи технологии изготовления перерожденных за границу. Байрон привычно отшучивается, что мозги иностранцев невосприимчивы к оккультным знаниям, а толковых механиков кругом хватает.

– Зачем нам утечка прибыльных технологий из страны? – белозубо улыбается Байрон. – Кто не в состоянии выращивать виноград, покупает вино у винодела. Хороший винодел всегда востребован. А при попытке воровать чужое можно получить дробью в задницу и судебный иск. Не так ли, господа?

Конечно же, с ним соглашаются. И вдруг кто-то спрашивает:

– Сенатор Баллантайн, а вы поддерживаете отношения с вашей дочерью?

Лицо Байрона каменеет.

– Простите?.. – переспрашивает он, чеканя слоги.

– Ну… Поговаривают, что у вас есть внебрачный ребенок.

Богема Нью-Кройдона расступается, пропуская вперед долговязого хлыща с неприятным цепким взглядом. Байрон ставит на бильярдный стол бокал с недопитым коньяком и цедит сквозь зубы:

– Кто вы такой?

– Я Ричард Сомс, эсквайр и независимый журналист, – бодро рапортует долговязый, обрадованный вниманием.

– Кто дал вам право приносить в приличное общество грязные слухи? – Слова Байрона звучат как приговор судьи.

Молодчик нагло пожимает плечами.

– Я привык говорить то, что думаю.

– Плохое качество для человека, желающего произвести впечатление умного.

– Все лучше, чем компрометировать себя подобным образом, сенатор.

– Мой вам совет, эсквайр: катитесь отсюда к чертовой матери прямо сейчас. Хотите делать карьеру журналиста на грязных сенсациях? Тренируйтесь подглядывать за женой мясника, живущего через дорогу. Возможно, она согласится лишить вас девственности за ваш компромат.

Слова Байрона вызывают взрыв хохота у собравшихся, и ответ Сомса слышат только сам Баллантайн и стоящий за его левым плечом Брендон:

– Шлюхи в этом городе доступны не только вам, сенатор. И не всех женщин, которых вы истязаете в своем доме, потом собирают по кускам, выловленным из Северна. Некоторые, к вашему сожалению, выживают.

Байрон мечется по дому, как одержимый, оставляя за собой груды осколков старинных ваз и круша о стены стулья. Слуги в ужасе попрятались, мажордом лелеет выбитую челюсть. Один Брендон относительно спокоен среди этого хаоса. Он сидит в своем кабинете и делает вид, что поглощен расчетами для очередного проекта. На самом деле он просто ждет.

Когда стихает грохот, Байрон сам появляется на пороге кабинета. Раскрасневшийся, всклокоченный, но уже не опасный.

– Я засужу эту скотину! – восклицает он.

Брендон одобрительно кивает.

«Успокойся. Ты отлично держался на людях. Не давай им повода усомниться в том, что этот жалкий идиот все выдумал».

Байрон устраивается на диване, выдерживает долгую паузу, потом нарушает молчание:

– Похоже, не выдумал. Была у меня любимица, которую я заказывал несколько раз, прежде чем она сбежала. Нельзя исключать, что речь о ее отпрыске. Я уже распорядился с утра привезти ко мне ее сутенера. – Байрон перехватывает настороженный взгляд Брендона и добавляет: – Никакого насилия. Я лишь наведу о ней справки.

«В моем присутствии», – настаивает Брендон.

Байрон думает о чем-то своем и не отвечает.

Утром в вестибюле дома Баллантайнов объявляется сутенер. Он испуган, помят, с мольбой в глазах смотрит на телохранителя сенатора. Байрон встречает его как родного:

– О! Генри, дорогой! Что-то ты постарел. Поистрепался по своим девочкам?

– Время, мистер Баллантайн. Оно только к вам благосклонно, – лебезит сутенер. – Прекрасно выглядите.

– Веду здоровый образ жизни, – улыбается Байрон и делает приглашающий жест в сторону парадной лестницы: – Прошу. Поговорить надо.

– Мистер Баллантайн, я очень тороплюсь, сэр…

Байрон разочарованно качает головой.

– Я не думал, что ты такой трус, Генри. Хорошо, раз ты предпочитаешь говорить на пороге, пусть будет по-твоему. Разговор недолгий.

Баллантайн отсылает телохранителя и присаживается на широкий подоконник. Брендон садится на ступеньки лестницы. Сутенер смотрит на них попеременно и теребит белое кашне.

– Скажи мне, дорогой Генри, – неторопливо начинает Байрон. – Здоровы ли мои прежние любимицы? Роксана? Шарлотта?

– Роксана здравствует и ныне, а Шарлотту пять лет как зарезали в подворотне.

– А Джеральдина?

– Ей повезло. Вышла замуж, сэр. У нее три рыжих мальчонки. Все в отца.

– Это хорошо, – Байрон подается вперед. – А как дела у Хлои?

– Она отошла от дел, устроилась…

Байрон хлопает в ладоши. Сутенер вздрагивает и смолкает.

– Браво, Генри! Какие подробности! А не ты ли говорил мне, что она сбежала?

Сутенер молчит, горбится и комкает шарф.

– А я так переживал, дорогой Генри! Ну как же, моя любимая шлюха – и сбежала! – Байрон театрально воздевает руки. И тут же продолжает спокойно и серьезно: – Адрес, Генри. Если хочешь жить и иметь свой бизнес в этом городе – адрес. Немедленно.

– Фарбиан-стрит… Тридцать шесть… Третий этаж, комната справа, – лепечет сутенер, стремительно бледнея.

Лицо Байрона озаряет счастливая улыбка. Он подходит к Генри, похлопывает его по плечу, сует ему в карман несколько крупных купюр.

– Дорогой Генри, у тебя прекрасная память! Ты уж ее береги и пользуйся ею аккуратно. Лишнего запоминать не нужно. Ты меня понял?

– Да-да, мистер Баллантайн! – кивает сутенер, пятясь к выходу. – Я вас очень хорошо понял! Я вас всегда прекрасно понимал, правда же?

– Правда, – глухо отвечает Байрон, захлопывая за ним дверь.

С минуту он стоит, опершись ладонями на дверной косяк. Потом поворачивается к Брендону.

– Ангел мой. Могу ли я доверять кому-то больше, чем тебе?

Байрон смотрит ему прямо в глаза, и по выражению его лица Брендон понимает все.

«Нет. Я этого не сделаю», – говорит он.

Сенатор Баллантайн поднимается по ступенькам. Останавливается у балюстрады и небрежно бросает через плечо:

– Сделаешь. Просить тебя я не собираюсь. Это приказ. Иди за мной.

IV

Элизабет

– Дамы и господа, монорельс следует до станции Канви-парк, – объявляет приятный женский голос из динамиков, и вагон, дрогнув, плывет дальше мимо домов.

Пятый час пути с одного края города на другой. Два часа между пересадками с поезда на поезд. Усталый Брендон исподтишка рассматривает попутчиков. Двое молодых мужчин в высоких цилиндрах читают свежие газеты. Полная дама в старомодном чепце комкает в руках черную шаль. Группа из пяти студентов что-то бурно обсуждают, смеются. Девушка лет семнадцати с этюдником через плечо. Пожилой джентльмен в сопровождении девочки-подростка; они говорят между собой на амслене, и Брендон думает, что девочка – перерожденная. Но подходит кондуктор, спрашивает у них билет, и девочка что-то отвечает, протягивая два маленьких картонных прямоугольника.

Монорельс, покачиваясь, скользит над улицами на уровне третьих этажей, и Брендон успевает увидеть фрагменты чьих-то жизней. Старушку, поливающую цветы на подоконнике. Усатого мужчину, бреющегося у окна перед зеркалом. Седого музыканта со скрипкой в длинных тонких руках, играющего на балконе. Кошек и голубей на крышах. Дважды среди облаков мелькает громада дирижабля.

«Выполнишь приказ – немедленно возвращайся, – велел Байрон. И добавил: – Только попробуй не подчиниться. Пытка электричеством покажется тебе лаской, мой ангел».

Поезд останавливается, голос в динамиках объявляет конечную станцию. Юноша в форме рядового императорских войск с ранцем за спиной и винтовкой через плечо покидает вагон последним. Пересекает посадочную платформу, слегка прихрамывая, и исчезает в людском водовороте на Брикс-авеню.

Размеренные шаги гулко отдаются по мостовой, и Брендону кажется, что внутри его стучит сердце города. Гигантское сердце Нью-Кройдона, часть которого – он сам. Город живет. Зеленщик на перекрестке громко хвалит лучший салат и свежайшие яблоки. Кукла-швейцар приветливо улыбается, распахивая дверь ресторана перед костлявой дамой в платье с открытой спиной. Мальчишка-сапожник натирает ваксой туфли джентльмена в строгом костюме и насвистывает. Его клиент смотрит на часы и чему-то улыбается.

«Ты это сделаешь, Брендон. Ты же любишь меня. Я в тебе не сомневаюсь».

Стайка детишек на углу Брикс-авеню и Авер-Кросс приманивает голубей хлебными крошками. Сизари опасливо хлопают крыльями, вытягивают шеи, торопливо хватая корм. Мальчуган лет пяти в заношенной кепке то ли отца, то ли старшего брата с воплем прыгает и пытается поймать птицу. Голуби взмывают в небо, дети хохочут. Когда Брендон проходит мимо них, мальчик лет десяти вытягивается в струнку и отдает ему честь.

У Брендона нет сил даже на улыбку. И видеть играющих на улице детей ему больно. Ему безумно хочется повернуть назад, добраться до дома, а там пусть хоть что творит чертов Байрон, лишь бы…

Приказ отдан Баллантайном. И нет возможности уклониться, не выполнить. Такие приказы не обсуждаются.

«Ты сможешь, мой ангел. Моя воля сделает это за тебя. Ты – лишь орудие».

Он проходит вдоль длинного промышленного здания на Уинсор-стрит, видит указатель на Фарбиан-стрит. «Тридцать шестой дом, – услужливо шепчет память. – Третий этаж, комната справа». Грохочет над головой монорельс. «Видно ли ее окно из вагона?», – думает Брендон и отгоняет эту мысль.

Дом номер тридцать шесть похож на сотни других домов Нью-Кройдона. Трехэтажное строение, втиснутое между заводской оградой и лавкой сапожника. Стены, покрашенные грязно-желтым. Горшки с геранью в подвесных ящиках на окнах. На ступеньках подъезда умывается пестрая кошка. Намывает гостей.

Брендон останавливается. Сердце города гремит в висках, голова раскалывается от боли. Ребенок. Там ребенок. Девочка. Уходи, Брендон. Возвращайся к Байрону, и пусть лучше он тебя убьет.

«Ты не можешь меня ослушаться, мой ангел. Иди».

Он поднимается по ступенькам, открывает дверь подъезда.

«Пожалуйста, пусть их не будет дома! Господи, если ты есть – пожалуйста!», – шепчет Брендон одними губами.

Он медленно идет по лестнице на третий этаж, и деревянные ступени едва слышно поскрипывают, пружиня под его ногами. Перед дверью Брендон останавливается. В круглом оконце под крышей сияет солнце, заливая лестничную площадку янтарным закатным светом. Ладонь, обтянутая белой перчаткой, несколько раз бьет по двери.

– Открыто! – откликается звонкий женский голос, и Брендон слышит топот бегущих детских ножек.

Дверь открывается, и сердце города замирает. Брендон делает шаг через порог.

Он помнит женщину, что стоит перед ним. Помнит обращенный к нему умоляющий взгляд. Шелковые шнуры, впившиеся в побелевшую плоть. Лезвие ножа, пляшущее вдоль ребра.

– Кто вы? – удивленно спрашивает Хлоя.

«Бегите…», – беззвучно шепчут губы Брендона.

Она узнаёт его. Отливает от щек краска, зрачки от ужаса становятся огромными, женщина давится собственным криком, отшатывается назад. Туда, где выглядывает из комнаты любопытная кроха, недавно научившаяся ходить. Брендон смотрит на ребенка и видит свою маленькую Фэй. Белое кружевное платьишко; темные кудри выбились из-под легкой летней шапочки. Девочка мусолит кулачок и изучает Брендона синими, как у матери, глазами.

Шаг. Еще шаг. «Бегите же, гос-с-споди!..» Рука тянет с плеча «Ли-Энфильд», Брендон изо всех сил пытается сжать пальцы в кулак. Отчетливо щелкает затвор.

За плечом Брендона мелькает тень, и тут же на затылок обрушивается удар. Короткая вспышка перед глазами – и темнота. Милосердная и глубокая, как омут.

Орет ребенок. Орет обиженно, оглушительно, выводя немыслимые для маленьких легких рулады. Каждый вопль кажется гвоздем, забиваемым в черепную коробку. Брендон морщится и открывает глаза.

Он лежит на полу лицом вниз, руки стянуты в локтях и запястьях за спиной. Щиколотки и колени тоже связаны, потому перевернуться на бок не удается. Получается только повернуть голову.

Дитя смолкает, привлеченное его возней. Со своего места Брендону видно угол стоящего на полу манежа, в котором возится девочка, и выход в прихожую.

– Раз Бри затихла, значит, чем-то заинтересовалась, – слышит Брендон женский голос, и кто-то заходит в комнату.

Он не видит, кто это, в поле его зрения попадают только стройные голые ноги в разбитых пыльных ботинках. Ботинки останавливаются в нескольких дюймах от лица Брендона.

– Ну что, рядовой номер семь тысяч двести восемьдесят пять, очухался?

Обладательница антикварной обуви переворачивает Брендона на спину, толкая ногой в плечо. Его взгляд автоматически скользит по ее голеням, коленкам, бедрам. Юбка у дамы настолько пышна и коротка, что Брендон поспешно поднимает глаза к лицу.

И понимает, что перед ним – дочь Байрона Баллантайна.

Ей не больше семнадцати. Русые волосы острижены чуть выше плеч, тонкие руки, украшенные металлическими браслетами, крепко сжимают здоровенную чугунную сковородку. Нос у девчонки чуть вздернутый, мамин, а серые, как сталь, глаза и упрямая линия губ – Байрона. И ухмыляется она, как отец – правым углом рта.

– Ма-а-ам! – зовет она, повернувшись к двери. – Иди сюда! Очнулся!

В комнату заходит Хлоя, настороженно смотрит в сторону Брендона и садится на низкий диван рядом с манежем. Дочь Баллантайна присаживается на корточки, откладывает сковороду в сторону и рассматривает Брендона с любопытством.

– А он хорошенький! – хмыкает она и тут же напускает на себя серьезный вид. – Ну что, я говорю, а ты слушаешь и киваешь, соглашаясь?

Брендон соглашается и кивает. Что толку требовать диалога, когда у тебя связаны руки?

– Мама говорит, что ты – отцовский любимчик, да? – Получив утвердительный кивок, она продолжает – нараспев, как отец: – Значит, рядовой, звать тебя Брендон? Так что, сероглазый, будешь разыгрывать дурака и скажешь, что к нам случайно зашел?

Он качает головой. Девушка устраивается рядом с ним по-турецки и продолжает допрос дальше:

– Значит, не случайно. Что – папаша прислал тебя справиться о мамином здоровье? Я не угадала? Попробую еще раз. – Ее голос звенит от сдерживаемых эмоций, глаза становятся узкими и злыми, как бойницы. – Зачем ты пришел в наш дом с оружием, рядовой? За маленькой Бри? Нет? За мамой? Так, значит, я тебе нужна, да?

«Да», – кивает Брендон и тут же получает крепкую, злую пощечину.

– Ну, возьми! На!

Девчонка лупит наотмашь, еще и еще. Вскакивает, с размаху бьет ногой в бок.

– Элизабет, хватит! – не выдерживает Хлоя. – Достаточно! Прекрати!

Дочь не слышит, и Хлоя срывается с места, хватает ее за руки и тащит от Брендона прочь. Девушка плачет, брыкается, потом обнимает мать и тихо хлюпает ей в плечо.

– Он же тебя… и Бри… чуть-чуть бы… Мам…

– Успокойся. Ты успела. Ты пришла вовремя. – Хлоя гладит дочь по голове и смотрит на Брендона с опаской. – Все хорошо, все живы.

Брендон кое-как садится, приваливается к стене. Страшно болит голова, ломит плечи. Он сидит и ждет, пока выплачет свой страх Элизабет Баллантайн.

– Что будем с ним делать? – спрашивает девчонка у матери, успокоившись.

Хлоя вынимает из манежа малышку, приглаживает ей волосы гребнем.

– Отпускать его нельзя, – отвечает она и умолкает.

Элизабет меряет комнату шагами, потом выходит в прихожую и возвращается с винтовкой.

– Ты что! – испуганно ахает Хлоя. – Если кто услышит выстрелы…

– Мам, – голос девушки звучит укоризненно. – Я ж не дура.

Она подходит к Брендону, перехватывает винтовку поудобнее и заносит руку, метя прикладом в висок. Брендон смотрит ей прямо в глаза.

«Давай. Ну, давай же. Бей», – спокойно говорит он про себя.

Элизабет медлит. Опускает руки. Плюет ему в лицо и выбегает из комнаты.

– Сам сдохнет, когда топливо кончится, – слышит Брендон из прихожей.

Ночь Брендон проводит все в том же углу под окном. Хлоя и Элизабет спят вместе на разобранном диване, малютка Бри сладко сопит между ними. Брендон долго возится, пытаясь принять более-менее удобную позу, и засыпает лишь к утру. Ему снится, что вагон монорельса везет его по бесконечному коридору и пункт прибытия все не объявляют и не объявляют…

Просыпается он от холода: Элизабет открыла окно. Она ходит по комнате в длинной ночной сорочке и убирает в шкаф постельное белье с дивана. Хлои с малюткой дома нет. Брендон пытается подняться, но тело онемело настолько, что он его совсем не чувствует. Заметив, что он проснулся, Элизабет выходит в соседнюю комнату и возвращается уже в юбке, тонкой белой блузе и кожаном корсете, зашнурованном под грудью.

– Что рыпаешься? – сердито бурчит Элизабет. – Поговорить хочешь? А не о чем нам с тобой разговаривать.

Брендон мотает головой, морщится, показывая, что ему не разговор нужен. Девчонка смотрит на него, что-то прикидывая, затем приносит из прихожей винтовку и нож. Быстро перерезает веревки, стягивающие запястья Брендона, и, отпрыгнув на безопасное расстояние, хватается за винтовку. Брендон беззвучно охает, пережидает приступ боли в плечах и, помогая себе руками, садится в углу.

– Отдохнешь, и я тебя опять свяжу.

«Где мать?», – спрашивает Брендон. Плечи ломит, руки плохо слушаются, говорить тяжело.

– Пошла на рынок с Бри. Тебе-то что?

«Когда?», – игнорирует презрительный тон Брендон.

– Вернуться уже должны.

«Элизабет, меня обязательно хватятся. И придут сюда. Скоро. Собери вещи, дождись мать. Бегите отсюда».

– Без тебя догадались, – фыркает она и смотрит в сторону окна: – Вон, идут. Все в порядке.

Внезапно Элизабет меняется в лице. Одновременно с улицы доносится отчаянный детский плач, возбужденные голоса и крик Хлои:

– Пустите-е-е! Люди, помогите же!

– Мамочка… – шепчет Элизабет и, передернув затвор винтовки, бросается к окну.

Брендон понимает, что времени у него нет. Что сейчас девчонка откроет стрельбу по людям Байрона, и шансов у нее не останется. Он подкатывается к ней под ноги и резко дергает на себя. Элизабет падает, роняет оружие, визжит и принимается вырываться. Брендон подминает ее под себя, зажимает рот ладонью. «Нет, нет, нет, – повторяет он, надеясь, что девушка умеет читать по губам. – Молчи. Нет. Не поможешь».

Наконец ему удается прижать ее и отшвырнуть винтовку подальше. Девчонка пускает в ход острые коленки и зубы, дерется, как разъяренная тигрица. Брендон дотягивается до ножа, режет веревку на ногах, и в этот момент Элизабет выворачивается из-под него. Она бежит к входной двери… и останавливается в прихожей, словно налетев на невидимую стену. С лестничной площадки доносятся тяжелые шаги и голоса, в дверь что-то глухо ударяет. Элизабет несется обратно, хватает винтовку, закидывает ее на плечо, одним прыжком взмывает на подоконник. Брендон, не раздумывая, следует за ней. Держась одной рукой за раму, девушка резко отталкивается от подоконника и перелетает на пожарную лестницу в двух футах от окна.

Входная дверь трещит под ударами. Не давая себе времени передумать, Брендон прыгает за Элизабет. Единственное, чего он боится сейчас, – что перепуганная девушка доберется до крыши и столкнет его вниз. Но нет: они оба уже на крыше, несутся к противоположному краю. Жесть гремит под ботинками. На краю Элизабет перекидывает ремень винтовки через припаянный к ограждению металлический трос, уходящий косо вниз, оборачивает ремень вокруг запястий, отталкивается от парапета и прыгает. Брендону приходится надеяться только на свои руки. Секунды скольжения, краткое ощущение полета – и ноги снова стоят на земле. И опять Брендон бежит за улепетывающей девицей.

Она ныряет в один закоулок, другой, перескакивает через горы мусора, перелезает через одно ограждение, другое, третье… Еще один поворот – и Элизабет Баллантайн, с грохотом опрокинув мусорный бак, вылетает на улицу. И натыкается на патруль. Полисменам очень интересна растрепанная девушка с «Ли-Энфильдом» через плечо.

– Эй, мисс! – окликает ее один из полицейских.

Элизабет стоит и тяжело дышит. Эта гонка ее вымотала. И, похоже, она ее проиграла.

Брендон, прихрамывая, появляется из переулка, подходит к девушке, бесцеремонно обнимает ее за талию, задирая и без того короткую юбку, и по-хозяйски привлекает к себе. Мягко забирает винтовку, машет полицейским: все в порядке, молодежь развлекается.

– Солдат, шлюхам оружие не доверяй – без яиц оставят! – добродушно гогочет патруль.

Элизабет обмякает, утыкается лбом в его плечо. Брендон ведет ее вниз по улице до ближайшей подворотни. Здесь девушка садится у стены на корточки и с трудом переводит дыхание.

– Что теперь? – безжизненно спрашивает она.

Брендон пожимает плечами.

– Куда забрали маму и Бри?

«Я не знаю».

Элизабет трет глаза тылом кисти, прячет лицо в ладонях.

– Как ты меня убьешь? Задушишь? Сломаешь шею?

Он отступает от нее на шаг, ждет, когда она перестанет прятаться и посмотрит на него.

«Я тебя не трону. Поверь», – говорит он, прекрасно понимая, как глупо выглядят его слова.

– Не тронешь? – переспрашивает она ядовито. – У тебя, рядовой, программу переклинило?

«Я объясню тебе после. Если захочешь. Сейчас нет времени, надо уходить отсюда. И я пойду с тобой».

– С чего это?

Элизабет поднимается, отряхивает юбчонку. Страх ушел, теперь с ней можно говорить.

«Если я вернусь, Байрон найдет способ развязать мне язык. Так или иначе, он узнает, где мы с тобой расстались. Это первое. И второе: девушка с винтовкой вызовет куда больше подозрений, чем девушка с винтовкой и молодым человеком. Ты только что видела сама. – Он медлит, думая, стоит ли это говорить, и все же добавляет: – Я не хочу возвращаться».

– Ты мне не нужен, – отрезает Элизабет и решительно направляется на улицу. Брендон следует за ней.

Больше двух часов они пробираются по трущобам и переулкам Нью-Кройдона. Проходные, задние дворы, закоулки, бастионы промзоны мешаются в голове Брендона, как в калейдоскопе. Он понимает, что выбраться из этого лабиринта ему уже не под силу. Элизабет шагает, не оборачиваясь, ее пышная юбка мелькает впереди, как кроличий хвост. Брендон не сомневается в том, что девчонка прекрасно знает, что он идет за ней, но ничего сделать не может. Или не хочет.

Очередной заваленный мусором проулок выводит их на маленькую замусоренную площадь. Она застроена домами так тесно, что кажется, будто ветхие многоэтажные лачуги держатся друг за друга и лишь потому не рассыпаются. Элизабет заходит в один из домов, на пороге все-таки оборачивается. Похоже, пришли.

Дверь им открывает миловидная пампушка лет сорока со смеющимися глазами и плохо прокрашенной рыжей копной волос.

– Фанни! – жалобно восклицает Элизабет и бросается даме на шею.

– Что такое, девочка моя? – У дамы приятный, чуть хрипловатый голос. – У тебя неприятности? И кто этот парень?

– Люди сенатора забрали маму и Бри, – всхлипывает девушка. – А должны были меня… А этот… Он со мной.

Фанни смеряет Брендона оценивающим взглядом и вздыхает:

– Заходите. Передохнёте у меня, а я пока подумаю, где вас спрятать.

Выплакавшись, Элизабет Баллантайн засыпает прямо за столом в кухне рыжей Фанни. Хозяйка квартиры смотрит на нее с умилением, потом командует Брендону с нарочитой строгостью:

– Ну, чего ждешь? Или мне ее до кровати нести? Да не бойся, не проснется! С двух рюмок граппы эта девочка будет в отрубе до утра.

Брендон аккуратно подхватывает спящую девушку и переносит в хозяйкину спальню. Там он укладывает ее в постель, разувает, укрывает лоскутным одеялом и тихо возвращается на кухню.

– Давай теперь ты рассказывай, – жуя вот уже четвертый бутерброд, просит Фанни.

Брендон пожимает плечами, показывает Фанни разорванные на ладонях перчатки и жестами просит нитку с иголкой.

– Давай сюда, сама зашью, – усмехается хозяйка. – А ты не увиливай, рассказывай. Я и сама поговорить люблю, но сейчас хочу слушать.

Он долго молчит, наблюдая, как снует туда-сюда стальная игла в умелых руках. Потом все же решается.

«Я не смог ее убить».

Фанни смотрит на него искоса, не отрываясь от штопки.

– Под приказом? – уточняет она.

«Да».

– Мальчик, ты дуришь мне голову, – с укоризной говорит Фанни. – Насколько мне известно, приказа ослушаться невозможно. Вы запрограммированы.

«Все так, но к куклам, которые сделаны для семьи, это меньше относится. У фабричных кукол воля подчинена полностью, у частных присутствует. Но вы правы. Противиться приказу крайне сложно».

– Какие тонкости!

«Я сам это программировал по приказу императора».

– Хитер! А для себя оставил лазейку, да?

«Нет. Просто отданный мне приказ пошел вразрез с… Я не могу убить принадлежащего к роду Баллантайн. Так повелось изначально. Судя по всему, Байрон об этом не знал».

Фанни делает грустное лицо и гладит металлическую руку Брендона.

– Сильно тебя корежило, бедняга?

Брендон усмехается одними губами.

«Нет. Элизабет меня сковородой приложила. Пока лежал без сознания, переключение произошло, видимо».

От хохота Фанни дребезжит стакан в подстаканнике.

– Ну, вы и парочка! Ой, не могу!

«Мы не парочка», – отрезает Брендон и отворачивается.

После заката Фанни будит Элизабет:

– Встаем, спящая красавица, приводим себя в порядок – и со мной на выход!

– Куда? – сонно моргает девчонка. – Зачем?

– Камни лучше всего прятать в мостовой, деревья – в лесу! Рядовой, к тебе это тоже относится.

Фанни долго прихорашивается перед старым мутным зеркалом, напевает что-то веселое. Брендон наблюдает за хозяйкой вполглаза и думает, что он катастрофически отвык от женского общества. Элизабет грызет яблоко и мрачно созерцает дыру в носке башмака. Дождавшись Фанни, они втроем выходят из дома, долго петляют по трущобам и наконец оказываются на хорошо освещенной людной улице, где Фанни ловит такси.

– Обливион-стрит, – говорит она, и Брендон вздрагивает, услышав название улицы.

«Абби», – горько усмехается память. Все возвращается.

Элизабет садится рядом с водителем, Фанни и Брендон располагаются сзади. Между ними завязывается диалог на амслене.

«Один из моих хороших друзей – помощник капитана на трансатлантическом лайнере. Можно попробовать устроить девочку туда».

«У меня есть деньги. Скажите, сколько нужно».

«Мальчик, нужно очень много. Слишком много».

«Столько, сколько помещается в ранце, хватит?»

Брендон коротко кивает на перекинутую через плечо сумку и радуется про себя, что успел пошарить на банковском счету, уходя. У Фанни округляются глаза.

«На это можно корабль купить!»

«Не надо корабль. Нужно сделать так, чтобы Элизабет добралась до Гельвеции. Там ее встретят. Я передам письмо».

Автомобиль едет вдоль берега Северна. Начинается знакомый Брендону район. Вот дом, в котором жила Абби. В окне на первом этаже горит свет. Там давным-давно другая семья. И, скорее всего, уже далеко не первая, сменившая тех, кого помнит Брендон. Мелькают огни. В свете электрических фонарей прогуливаются парочки.

– За поворотом останови, – командует Фанни таксисту.

Они выходят возле четырехэтажного особняка с большими окнами. Здание ярко освещено, из раскрытого окна слышен задорный женский смех. У входа стоит высокий перерожденный в ливрее. Швейцар? Вышибала?

– Фанни, ты гений! – оживляется Элизабет.

Она птицей взлетает по ступенькам и исчезает за дверью. Через мгновение Брендон слышит радостные возгласы. Он вопросительно смотрит на Фанни.

– Бордель, – коротко поясняет она и обворожительно улыбается. – Лучший в городе!

Хозяйка борделя – Роксана, статная высокая брюнетка лет пятидесяти, размещает Элизабет и Брендона на четвертом этаже в одной из самых отдаленных комнат.

– Чтобы девочки не мешали вам, а вы – им, – подмигивает Роксана. – И в комнате есть люк, ведущий на чердак. Если у моего старого друга Байрона возникнет желание поискать вас здесь, вам будет где укрыться.

Она придерживает Брендона за локоть и тихо добавляет:

– Если хоть что-то плохое случится в этом заведении, я тебя, ангел мой, собственноручно развинчу на детали. Понял, красавчик?

Брендон резко дергает руку, смотрит на Роксану прямо и зло. «Попробуй», – читается в его взгляде.

Оказавшись в комнате, Элизабет первым делом лезет на чердак.

– Ой, тут здорово! Пыль, все загажено голубями, полно всяких сундуков и сломанных кроватей!

Брендон слышит, как стучат по чердачным доскам разбитые ботинки девчонки, потом она сама свешивается из люка вверх тормашками:

– Значит, так. Я сплю на кровати, а ты – где угодно подальше от меня. Можешь тут, если залезешь.

Брендон не удостаивает ее ответом. Он думает о Байроне.

Чего ждать теперь? Люди Баллантайна их с Элизабет не видели. Только слышали, как они удирают. Байрон не знает девушку в лицо – это хорошо. Значит, если их не увидят вдвоем, велика вероятность, что ее не найдут. «Посадить ее на корабль и отправить к Виктории», – думает Брендон. Эта мысль, вернее, возможность ее осуществления, его успокаивает. Фанни обещала договориться на неделе. Значит, надо запастись терпением и ждать.

Могут ли их здесь найти? Вряд ли, если не найдется осведомителя среди здешних завсегдатаев. Судя по всему, Элизабет тут знают, и это немного беспокоит Брендона. Чем она занимается? Сомнительно, что Роксана будет рисковать репутацией заведения из-за смазливой несовершеннолетней девахи. Сутенер Генри говорил, что Хлоя отошла от дел. Но когда? Неужели таскала дочь с собой на «работу»?

«Сама все расскажет, – подумал Брендон. – Торчать тут придется долго, не будет же она все время молчать».

Он ошибается. Элизабет игнорирует его ровно настолько, насколько это возможно. Они почти не разговаривают. Днем девушка отсыпается, зарывшись в подушки, а вечером надевает туфли на высоченном каблуке, укладывает волосы перед зеркалом, облачается в шелковое длинное платье и уходит на первый этаж. Возвращается к утру, пропахшая сигаретным дымом и коньяком, переодевается за ширмой и снова ныряет в кровать. Сны ее беспокойны. Девушка что-то бормочет, иногда плачет. В такие дни Брендон тихо сидит рядом с ней в кресле, обитом дешевым бархатом. Ему кажется, что обязательно произойдет что-то плохое. Будто монстры из снов Элизабет могут выбраться в реальность.

«Элизабет, я волнуюсь, – говорит он ей вечерами. – Нам нельзя показываться чужим. Тебе лучше сидеть здесь, зачем ты уходишь? Куда?»

– Я, в отличие от тебя, работаю, – высокомерно фыркает девушка. – Роксана – не благотворительный фонд, за ее услуги надо платить. Я отрабатываю свою еду и теплую постель.

«Ты… спишь с мужчинами за деньги?», – пытается смягчить вопрос Брендон.

От ее взгляда покраснел бы даже камень.

– Рядовой, мне месяц, как шестнадцать! В таком возрасте если с кем и спят, то по любви. И не все сюда ходят, чтобы… – Она изображает пальцами нечто неприличное и продолжает: – Некоторые тут общаются, слушают музыку. Здесь работает прекрасная виолончелистка Камилла. Кстати, перерожденная. Очень тобой интересовалась.

«Я тут не для того, чтобы амуры крутить», – обиженно отвечает Брендон.

Элизабет смеется, утыкается лицом в подушку, потом выныривает и спрашивает:

– А для чего, рядовой? Что тебя здесь держит?

Он долго молчит. Собраться с силами и сказать правду оказывается нелегко.

«Я переправлю тебя за границу и вернусь к Баллантайну. Если возвращусь раньше, Байрон вытянет из меня всю информацию о том, где ты находишься. А когда ты покинешь Нью-Кройдон, он не сможет тебя достать».

– Он тебя убьет? – спрашивает Элизабет серьезно.

«Думаю, да. Но не сразу».

Она хмурится. Садится в постели, обнимает подушку руками и ногами.

– Никогда не подумала бы, что я это скажу, но… Мне будет тебя жаль.

Брендон делает вид, что пропускает ее слова мимо ушей, и утыкается в газеты, которые Элизабет приносит ему по утрам. На этот раз новости с фронта щедро разбавлены материалами, посвященными предстоящим выборам мэра. Газеты в один голос предрекают сенатору Баллантайну победу. Брендон хмурится.

«Эти люди хоть немного представляют себе, что их ожидает, если Байрон официально займет пост главы города? Ненормальные», – думает он раздраженно. Нью-Кройдон, гигантский город-порт, вторая столица империи, промышленное сердце государства, неужели ты добровольно сдашься тирану? За что, за какие заслуги Байрону такая роскошная игрушка?

Брендон переворачивает страницу – и холодеет. В Солте найден труп маленького ребенка. Девочка с перерезанным горлом, опознать не удалось. Подброшена в мусорный контейнер. Где-то в глубине души тлеет надежда, что это не Бри, но Брендон слишком хорошо знает Байрона. Он складывает газету и, пользуясь тем, что Элизабет ушла позавтракать, прячет ее под матрас на кровати.

Когда девушка возвращается, они одновременно начинают:

«Я тут решил…»

– Послушай, я тут подумала…

И умолкают. Элизабет прыскает в кулачок, Брендон прячет улыбку.

– Что ты решил?

«Сперва ты скажи».

Она подает ему небольшой сверток.

– Вот. Роксана нашла где-то. Посмотри.

Брендон разворачивает пеструю тряпицу. В ладони ему ложится шкатулка, на пол падает маленький ключ. Шкатулка музыкальная, вся состоит из затейливо переплетенных механических деталей, шестеренок, зубчатых колесиков, пружин и рычажков. Гладкая лишь ее крышка, на которой грубо выгравировано имя мастера и штрихами намечен четырехлистник клевера.

– Это мое детство, – с неожиданным теплом говорит Элизабет. – Раньше она пела. Теперь не заводится. Я почему-то решила тебе показать. А то мне кажется, что тебе тут скучно в четырех стенах.

«Спасибо. Я посмотрю. Вряд ли я сумею ее починить, но попробую».

– А что ты собирался мне сказать?

«Я хотел бы сопровождать тебя сегодня вечером. Если твоя работа терпит мое присутствие».

На лице девушки снова появляется отцовская усмешка.

– Так и быть, рядовой. Подержишь свечку!

В салоне накурено и душно от пряного запаха парфюма, и даже легкий ветерок, гуляющий между распахнутыми окнами, не освежает воздуха. Кокетливо смеются девушки Роксаны, разодетые в вызывающие наряды. Посетители играют в карты, из соседнего зала слышится костяной стук бильярдных шаров, пожилой господин в длиннополом пиджаке обсуждает с Роксаной городские новости. Брендон напряженно вслушивается в их беседу, надеясь, что никто не вспомнит о найденном в Солте теле малышки.

– А я вам говорю, дорогая, что Баллантайну не взять мэрское кресло. Он слишком дорог нашему императору в качестве сенатора.

– Я думаю, сэр, что через каких-то пять дней мы увидим, кто из нас был прав, – уклончиво отвечает Роксана и подливает собеседнику коньяка в бокал. – Скажите, а что вы думаете о строительстве автомобильного завода к северу от города?

– Это хорошее дело, дорогая. Новые рабочие места для людей, а не для проклятых кукол, – с жаром откликается собеседник.

Брендона по щеке слегка похлопывает маленькая, словно у ребенка, ладошка.

– Дружочек, ты как будто не здесь, – капризно восклицает сидящая у него на коленях девушка.

«Прости, Джун, – поспешно отвечает Брендон. – Никак не могу расслабиться с непривычки».

Нежные губы оставляют на его щеке ярко-розовый оттиск помады.

– Не волнуйся, – мурлычет Джун. – Наш диван гостям практически не видно, да и я тебя неплохо прикрываю. Это правда, что перерожденные не умеют целоваться?

Она хитро улыбается и прикусывает нижнюю губу острыми зубками. Брендон вместо ответа кивает и напряженно всматривается в зал. Он не видит Элизабет, и это беспокоит его куда серьезнее, чем собственная безопасность.

Джун осторожно начинает расстегивать на Брендоне рубашку. Он мягко отводит ее руку в сторону.

– Ты меня совсем не хочешь? – шепчет она.

«Совсем», – отрезает Брендон. Он уже мечтает, чтобы девица оставила его в покое и нашла себе кого-нибудь посговорчивей.

– Дружочек, я с тебя денег не возьму, – обиженно говорит девушка. – Ты же гость Роксаны, так что…

«Лучше займись одним из тех, кто приходит сюда целенаправленно за сексом».

Девушка поджимает губы и, шурша платьем, сползает с колен Брендона. Он провожает ее холодной улыбкой и равнодушным взглядом. «Научился», – сказал бы Байрон. Джун уходит, но ее место тут же занимают две другие штатные красотки.

– Скучаешь, милый? – жарко шепчет на ухо блондинка лет двадцати пяти.

Брюнетка-перерожденная просто молча улыбается, садится рядом с Брендоном и жмется к его плечу.

– Ты так нас стесняешься? – хихикает блондинка. – Какой скромный молодой человек!

«Дамы, я очень рад вашему вниманию. Но вынужден вас огорчить: мне не до развлечений», – без улыбки объясняет Брендон.

«У тебя грустные глаза и усталый вид, – жестикулирует брюнетка. – Мы всего лишь хотим помочь».

«Где Элизабет?»

– Ах, вот оно что! – нараспев произносит блондинка. – Мы ждем другую… Жаль, жаль.

«Она придет, не волнуйся. Скорее всего, с кем-то общается. Вон Камилла вышла с виолончелью, Лиззи садится за пианолу. Значит, сейчас и Элси появится», – плавно говорит на амслене брюнетка. Брендон впервые видит куклу, настолько красиво жестикулирующую. Ее руки словно танцуют.

Наконец откидывается край тяжелой бордовой портьеры в углу зала, и появляется Элизабет. На ней длинное бирюзовое платье, бархатные черные перчатки и крохотный сверкающий кулон на цепочке. Обычно растрепанные волосы уложены в аккуратную прическу. Девушка кажется куда старше, чем есть на самом деле.

Лицо Элизабет сосредоточенно и очень серьезно. Она проходит, становится между Лиззи и Камиллой и скользит взглядом по залу, словно ищет кого-то. Лиззи начинает тихонечко наигрывать на пианоле, но Элизабет качает головой, и музыка стихает. Смолкают и разговоры в зале, из соседних комнат подтягиваются люди. Мужчины смотрят на Элизабет с обожанием, девушки улыбаются. Все ждут.

– Так получилось, что сегодня я буду петь не то, что обычно, – негромко говорит Элизабет. – Прошу простить меня за лирическое настроение. Маленькая предыстория. Жила-была девочка, которой когда-то давно мама подарила музыкальную шкатулку. Шкатулка замолчала. Мамы, возможно, у девочки уже нет. Но песня из этой шкатулки живет.

Она оборачивается на виолончелистку, и Камилла берется за смычок. Плавная мелодия постепенно набирает силу, и, словно бутон цветка, распускается нежнейший голос Элизабет:

Брендон ошеломлен. Он завороженно слушает голос невероятной, кристальной чистоты и безмолвно шепчет: «Уста праведника измышляют мудрость, и язык его произносит суд… Блажен человек, переносящий испытания… Испытанный, получит он венец жизни…»

Откуда она знает эту молитву? Кто учил ее латыни? Голос, пробуждающий внутри самое живое, давно забытое, потаенное… Брендон слушает ее и понимает, что ее голос, ее песня его никогда не отпустит. Не покинет. Она станет его сердцем – живым сердцем в давно мертвой груди.

Элизабет поет, и само время замедляет свой ход, чтобы послушать. Чтобы взглянуть из глаз застывших в изумлении людей и кукол на то, как поет в кругу света худенькая девушка в бирюзовом платье. И смолкает за окнами ветер. Стихают все звуки. Лишь едва слышно посвистывает пар в горле перерожденного столетнего мальчишки, впервые увидевшего чудо.

– Слушай, ты меня пугаешь. Ну, брось уже эту рухлядь, отдохни!

Брендон упрямо качает головой. В сотый раз он перебирает механизм музыкальной шкатулки и все никак не может понять, почему она молчит. Все детали исправны, шестеренки, зубчатые колеса и крошечные штифты подходят друг к другу идеально, но вещица мертва.

– Поспи, а? – почти жалобно просит Элизабет. – Ну нельзя же так…

Стиснуть зубы и в сто первый раз снять крышку. Вынуть сердце шкатулки – цилиндр, потом – стальную гребенку. Прочистить, аккуратно отполировать ветошью. Осмотреть, все ли штифты цилиндра на месте. Брендон уже помнит наизусть, где какой и сколько их всего. Снять одну за другой четыре пружины. Прочистить шкатулку изнутри, еще раз посмотреть, не засорились ли какие детали, нет ли где царапин, сколов. Убедиться, что все в порядке. Прикрыть на несколько секунд глаза. Расслабиться, чтобы не дрожали руки. Плечи устали, пальцы плохо слушаются. Зрение плывет. Хочется швырнуть шкатулку об пол, но Брендон сосредоточивается и бережно-бережно пристраивает все детали обратно. Одну за другой, внимательно проверяя, хорошо ли они подогнаны друг к другу.

Защелкнуть крышку. Вставить в отверстие маленький резной ключ. Повернуть.

Шкатулка мертва.

В сто второй раз снять крышку…

На его запястье ложится ладонь Элизабет. Она берет его руку со шкатулки и отодвигает злосчастный предмет в сторону. Брендон поднимает голову и смотрит девушке в лицо. Элизабет выглядит взволнованной.

– Ну ты что? Третий день с ней возишься, с ума сойти можно… Рядовой, у тебя глаза дурные совсем. Ты что это, а?

«Я хочу, чтобы она звучала. Чтобы жила», – отчаянно жестикулирует Брендон.

– Слушай, ну… Ну это же вещь! Просто вещь.

«Она тебе дорога».

– Дорога, угу. Но я переживу без нее. Или… или ты просто хочешь, чтобы была эта песня?

Он чуть заметно кивает и закрывает глаза. Элизабет с облегчением выдыхает и слегка касается его плеча.

– Я сама тебе спою. Не ломай себя. Ты-то не шкатулка…

«В ней пользы больше».

– Хорош прибедняться! С тобой хоть в карты сыграть можно. Слу-ушай! А давай в карты? – оживляется Элизабет и тут же радостно добавляет: – На раздевание! Давай-давай, не маши на меня руками! Надо встряхнуться.

Она сбрасывает с ног ботинки, запрыгивает на кровать. Раскладывает по сторонам алые и белые подушки, усаживается по-турецки. Шлепает ладонью по шелковому покрывалу:

– Иди сюда! Играем!

Брендон присаживается на край. Элизабет раскидывает по шесть карт и принимается объяснять:

– Так, все просто. Старшая карта бьет младшую, но шестерка бьет туза. Кто в конце игры остается с картами на руках, снимает одну вещь. Обратно отыгрывать тряпки запрещается. Ага?

Брендон пожимает плечами, бросает на центр покрывала трефовую семерку. Элизабет улыбается, приподнимая правый уголок рта, и кидает десятку треф. Бьет.

– И чтобы честно! – со всей серьезностью говорит девушка.

Клонит в сон. Усталость убаюкивает, рассеивает внимание. Первую игру Брендон проигрывает. Элизабет довольно улыбается:

– Рядовой, не спи на посту! И вообще снимай что-нибудь.

На ворох подушек летит левая белая перчатка. Вторую игру проигрывает Элизабет, и вслед за перчаткой отправляется пояс с тяжелой латунной пряжкой. Девчонка надменно фыркает:

– И не думай радоваться! Я сейчас тебя сделаю!

Она откровенно жульничает, подглядывает в карты и бурно радуется, оставив Брендона без второй перчатки и куртки.

– Э-эй! А еще говорят, что новичкам везет! – весело хохочет она.

«Лиз, не наглей, – предупреждает Брендон. – Сама сказала, что играем честно».

– Не называй меня «Лиз», – фыркает Элизабет. – Бесит.

На следующем кругу девчонка расстается с корсетом и притихает. Бьется азартно, стараясь отыграться, но снова проигрывает.

– Отвернись, рядовой, – командует она.

Шелестит, скользя по бедрам, ткань, и юбка Элизабет пополняет копилку проигранного. Девушка натягивает тонкую сорочку чуть ли не до колен.

– Раздавай! И пощады не жди!

Брендон снова раскидывает по шесть карт. Игра начинает захватывать, и двигает им не стремление выиграть, а желание не проиграть. Уступать насмешливым серым глазам совсем не хочется.

– Ха-ха-ха! Я вышла! – бесится девчонка, прыгая на подушках. – Сколько у тебя там осталось? У-у-у, рядовой, это прямо-таки фатальный проигрыш! Мне даже жаль, слушай!

Он пожимает плечами и развязывает шейный платок. Элизабет следит за каждым его движением, как уличная кошка за птахами. В глазах скачут шальные искорки. Пляшут в пальцах карты, тасуется колода. Брендон смотрит на нее и понимает, что пора остановиться.

«Хватит», – говорит он девушке.

Она хохочет:

– Командовать будет тот, кто выиграет! Что, страшно?

Брендон молчит. Потому что она права: ему страшно. Он сам не понимает, чего боится. Уже два дня его не покидает ощущение, что он идет по льду. Лед тонкий, трещит под ногами. И невозможно предсказать, когда он проломится.

Падает на алое покрывало карта.

– Бей, не спи!

Он бросает одну из своих карт – не глядя.

– Рядовой, ну кто так козырями разбрасывается? Тебе крыть больше нечем? Э-эй! – хихикает Элизабет.

«Извини».

Она выигрывает у него рубашку. Пока Брендон выпутывается из рукавов, девушка смотрит на него с напряженным любопытством. И больше не смеется.

– О-ой… – выдает она изумленно. – Как оно… Кто ж тебя так изрезал?

«А чего ты ожидала? – Брендон смотрит на девчонку прямо и зло. – Ящика с проводами? Музыкальной шкатулки?»

– Это не болит? – Элизабет тянется к неровному шву, идущему через весь живот.

Металлическая ладонь, раскрытая, как щит, останавливает ее руку.

«Нет. Играть хотела? Играй».

– А ты не злись! На, сам раздавай!

Она обиженно швыряет ему колоду и садится на свое место среди подушек. Брендон раскидывает по шесть карт, начинается очередной круг игры. Бьются молча и зло, кроя карты, словно парируя удары. Элизабет кусает губу, Брендон смотрит только на ее руки.

Последний ход ее. У нее козырной король, у Брендона – червовая семерка.

– Вот и все, – глухо произносит девушка, глядя в сторону. – Ты проиграл. Раздевайся.

«Зачем тебе это?», – спрашивает он, перехватив наконец ее взгляд. Печальный взгляд победителя.

– Умей проигрывать, – отвечает она со вздохом. – Давай.

Брендон отходит в глубь комнаты, отворачивается от Элизабет. Расстегивает брюки.

Легкие шаги за спиной. Прикосновения горячих ладоней. Пальцы – бесстыжие, нетерпеливые – скользят по бедрам, избегая касаться грани между плотью и металлом. И нет сил противостоять. Это сильнее, чем приказ. Хватит уже, Элси. Пожалуйста, хватит…

– Брендон, – тихо зовет она. – Посмотри же на меня.

Девушка выныривает из-за его плеча и обнимает за шею. Такая теплая сквозь тонкую ткань рубашки… Брендон склоняет голову и прижимается лбом к ее щеке. Элизабет ловит губами его губы. Левый чулок цепляется за механическое колено, рвется так легко. Пуговицы проскальзывают между непослушными пальцами, живая плоть льнет к стальным ладоням.

Страшно. Сладко. И невозможно уже остановиться.

Custodi et serva, Domine…

Теплое августовское солнце рассеянно бродит по комнате, заглядывая в зеркала, трогая блестящие пуговицы, пряжки на одежде, касаясь стеклянных подвесок в светильниках. Полоска света лежит на щеке Брендона, едва касаясь ресниц. Притворяясь спящим, он уже полчаса наблюдает, как Элизабет греется у открытого окна.

Она сидит на стуле, положив на подоконник ноги и подставив теплым лучам босые пятки. Тихо напевает что-то и красит ногти на руках перламутровым лаком. Солнечная искра сияет в маленьком кулоне на шее Элизабет, отражаясь в латунных пуговицах куртки Брендона. Кроме этой расстегнутой куртки на девушке больше ничего нет, и Брендон с иронией вспоминает кем-то метко сказанное: «Мужская рубашка на женщине – словно флаг победителя над поверженной крепостью». Даже если это куртка, а не рубашка.

С улицы доносятся голоса мальчишек-газетчиков, дребезжание автомобилей по мостовой, нестройное пение гуляк. С реки тянет прохладой. И не хочется ни о чем думать.

– Я чувствую, что ты не спишь, – не оборачиваясь, говорит Элизабет. – Знаешь, чего народ на улице так оживился? Мой папаша выборы проиграл.

Брендон приподнимается на локтях, тая в глазах удивление. Неожиданно. Элизабет оборачивается, услышав скрип кровати.

– Ага, угадала. Не спишь.

«Кто у нас теперь мэр?», – спрашивает Брендон, щурясь от солнечного света.

– Погоди.

Элизабет встает, вывешивается в окно, в чем была, и вопит:

– Э-эй! Кто нами теперь крутит?

Ей отвечают восторженным свистом, кто-то кричит:

– Саймон Крейтон! Спускайся к нам, куколка! Отпразднуем!

Девушка отходит от окна, садится на кровать рядом с Брендоном.

– Слышал? Ты его знаешь?

Он кивает.

– И чего от него ожидать?

Брендон садится, опираясь спиной на подушку, и отвечает:

«Ничего. Скорее всего, кто-то будет через него руководить городом. Как политик он абсолютно никто».

– А с Баллантайном он в каких отношениях?

«Родня по линии матери».

Элизабет молчит, глядя в пол. Брендон надевает перчатки и осторожно проводит пальцами по спине девушки.

– Не трогай, – со вздохом говорит она. – Я думаю. И то, о чем думается, мне не нравится. Оденься пока, не отвлекай.

Брендон пожимает плечами и оставляет девушку в покое. Она хмурится, трет виски ладонями. Встает, сбрасывает куртку, собирает свои раскиданные по полу вещи.

– Чулки в мусор, – с сожалением говорит Элизабет. – А вообще было здорово. И не так страшно, как я думала.

«Погоди. Так ты…», – Брендон замирает, подбирая слова.

– Ну, интересно же было. Мне тут все уши прожужжали, как это необычно – с перерожденными, – улыбается Элизабет, заливаясь краской. – Эй, ты чего?

Брендон одевается, не глядя на нее. И ответить ему нечего. Все и так понятно.

– Брендон? – окликает девушка.

Она подходит к нему, пытается обнять, заглянуть в лицо. Он смотрит поверх ее головы и все сильнее стискивает зубы.

– Ты что, рядовой? Влюбился, что ли? – испуганно спрашивает Элизабет. – Ой, дур-ра-ак…

Она отходит в дальний угол комнаты, быстро надевает рубашку, юбку, застегивает под грудью корсет. Пока ищет ботинок, Брендон перехватывает ее руку.

– Ну что? – нервно вскрикивает Элизабет.

Металлические пальцы разжимаются.

«Спросить хотел. Когда отходит твой корабль?»

– Через три недели. Выдержишь?

В ее голосе ему мерещится издевка. Брендон усмехается и отвечает:

«Конечно. В этом заведении мне скучать не дадут».

Элизабет садится в кресло, шнурует ботинки. Бросает на Брендона взгляд, в котором скользит непонятное ему выражение, и быстрым шагом идет к двери. На пороге она останавливается, гордо вскидывает подбородок и заявляет:

– Местные шлюхи обойдутся. Делиться хорошим любовником с другими будет только последняя дура.

Проходят две недели, кажущиеся Брендону бесконечными.

Газеты смакуют публичное выступление Байрона Баллантайна, в котором он рвет, мечет и обвиняет всех подряд в подтасовке результатов. Новый мэр отвечает ему в весьма ехидной манере. Байрон публикует в газете открытое письмо, где предрекает городскому главе и его соратникам множество неприятностей. Пресса азартно науськивает сенатора и мэра друг на друга. Напряжение в Нью-Кройдоне нарастает. Все ждут вмешательства императора, но тот в длительном отъезде.

Элизабет днем где-то разгуливает, возвращается усталая, затемно. И даже когда работает по ночам, утром уходит снова. Брендон пытается говорить с ней, но всякий раз тщетно.

«Элизабет, зачем? Где ты бываешь? Ты понимаешь, чем все может кончиться?»

Она молчит. День, другой, третий, десятый. Потом не выдерживает и срывается в истерику:

– Ну что ты от меня хочешь? Чтобы я сидела с тобой круглосуточно, как мышь в норе? Это тебе идти некуда, а я мать ищу! И сестру! И я переверну весь Нью-Кройдон, но я их найду, понял, ты! И не смей останавливать меня, не смотри на меня так! Я не могу тут! Не могу!

Он обнимает ее, прижимает к себе, гладит растрепанные грязные волосы, пропахшие угольной пылью и помоями. Она утыкается ему в грудь и ревет так громко и отчаянно, что в комнату заглядывает обеспокоенная Роксана. Она обменивается взглядами с Брендоном, тот сокрушенно качает головой, и Роксана уходит. Ну что они могут сделать…

Постепенно девушка успокаивается и льнет к Брендону то ли в отчаянии, то ли просто в попытке забыться. Исчезает ядовитая и независимая дочь Баллантайна, остается просто Элси – нежная, теплая, уязвимая.

Каждую ночь они занимаются любовью, и Элизабет засыпает в объятьях Брендона, умиротворенная и разомлевшая от ласк. Брендон кладет себе под руку край одеяла, чтобы холодный металл не тревожил спящую девушку. Даже сквозь ткань прикосновение к ней переполняет Брендона нежностью и желанием.

Утром она одевается и уходит, не сказав ни слова. И так две недели подряд. Потом все меняется в одночасье.

Ночью Элизабет долго не может заснуть. Тихонечко дремлет, уткнувшись в плечо Брендона, и ей кажется сквозь сон, что она слышит, как стучат два сердца. «Это не часы, – думает она рассеянно. – Это он и я…» Элизабет потягивается, как кошка, прижимается к Брендону животом. Луна выходит из-за облака и заливает комнату молочным рассеянным светом. Девушка приподнимается на локте и долго смотрит перерожденному в лицо.

Он просыпается внезапно, резко садится в постели и сжимает виски ладонями. Страшно болит голова. Хочется кричать. Проходит минута, другая. Испуганная Элизабет обнимает его за плечи, успокаивает, гладит.

– Тише-тише, это сон. Это просто сон тебе приснился, – шепчет она.

Боль накрывает новой волной. Брендон откидывается на подушку, утыкается в нее лицом. Постепенно боль трансформируется в приказ, звучащий в голове голосом Байрона Баллантайна:

«УБИВАЙ. ГОРОД ПРИНАДЛЕЖИТ НАМ».

– Брендон, ты что?

Элизабет осторожно трясет его за плечо. Он отмахивается от нее, и она отлетает так легко, ударившись о пол обоими коленями. Капают слезы… Металлическая рука хватает ее за волосы, девушка в ужасе визжит, как подстреленный заяц.

Боль бьет в виски молотом, крушит волю, ломает сопротивление.

– Брендон, не-е-е-е-ет!!!

Он разжимает пальцы, девчонка падает, поднимается и бросается к нему с перекошенным от страха лицом.

– Не надо! Это же я! Брендон, не надо!

Элизабет обнимает его за плечи, плачет, он отталкивает ее руки. Больно. Приказы не обсуждают. Как объяснить ей…

– Я прошу тебя, не пугай меня так! – умоляет она, виснет на его локте.

Он качает головой, пытается стряхнуть Элизабет, но девчонка цепкая, как клещ.

– Брендон, смотри на меня! – орет она, размазывая слезы по лицу. – Не смей! Мне больно, прекрати!!!

Она – Баллантайн. И это ее приказ.

«Говори, – просит он ее одними губами. – Говори со мной».

Девушка обхватывает его за плечи так, что он не может поднять рук. Смыкает пальцы в замок. Оба падают на пол. Элизабет срывает с кресла покрывало, набрасывает его на себя и Брендона, пеленает обоих алым шелком. Боль становится тише, отступает, скалясь и огрызаясь.

– Ты же не убьешь меня… Ты же меня слышишь… – всхлипывает Элизабет, дрожа.

Он кивает и пытается улыбнуться.

«Говори…»

Девушка понемногу разжимает руки, не сводя с Брендона перепуганных глаз.

– Я сейчас отойду, мы с тобой оденемся, и ты расскажешь, что слу…

Она замирает, не окончив фразу. Этажом ниже слышатся дикий визг, крики, мольбы о помощи. Девушка выпутывается из покрывала, быстро набрасывает на себя сорочку, помогает Брендону подняться.

Снова накатывает боль. В этот раз слабее, ей можно противостоять, если думать об Элизабет.

– Брендон, что происходит? Быстрее одевайся!

На улице кто-то кричит, слышен быстрый топот ног, один из бегущих спотыкается. Визжит женщина.

Брендон быстро натягивает брюки, набрасывает куртку.

«Ранец, – просит он. – Найди скорее!»

Пока девушка в темноте ищет сумку, Брендон быстро придвигает кровать к входной двери. Не запереться, в комнатах борделя замки – нонсенс.

– Что происходит? – спрашивает Элизабет севшим от страха голосом.

«Приказ. Байрон велел убивать».

– Почему люди кричат? Кого убивать?

«Куклы будут убивать всех. Я тоже, Элизабет».

– Нет-нет! – Она снова готова плакать. – Ты же не… Почему?

«Есть прибор, который разработал я сам. Он подчиняет нас всех. Байрон его активировал. Я пока держусь, но долго не смогу. Тебе надо бежать».

Девушка стоит посреди комнаты с ранцем за спиной. Растеряна, напугана. Смотрит на Брендона, беспомощно моргает. Он швыряет на кровать одно кресло, второе. Хватает девушку, вскидывает на плечо, поднимает к люку в потолке. Снаружи по двери барабанят чьи-то кулаки. Элизабет толкает крышку вверх, Брендон подсаживает ее на чердак. Мгновение – и она уже там. Свесившись вниз, тянется к нему.

– Руку! Давай, я тебя втащу!

Он подает ей винтовку, отходит к двери. Поднимает с пола массивный медный подсвечник. Кладет на кровать рядом с собой и только после этого говорит на амслене, глядя на девушку:

«Беги, Элси. Будет резня. Прячься».

На минуту возня в коридоре утихает, потом возобновляется. Снаружи по двери долбят чем-то тяжелым, дерево трещит и понемногу начинает поддаваться. На чердаке Элизабет двигает вещи, баррикадируя люк.

Брендон отходит от окна и рывком отодвигает кровать от двери. Перехватывает поудобнее подсвечник. Дверь распахивается, на пороге Камилла. Светлые волосы растрепаны, в глазах пустота. На рваном подоле платья подсыхают багровые брызги. Механические руки сжимают горлышко разбитой бутылки.

«Уходи», – просит Брендон, загораживая кукле вход в комнату.

Камилла улыбается и качает головой.

«У людей есть лекарство. От боли. Ты же знаешь…»

«Уходи».

Она делает шаг вперед, медленно заносит руку для удара. Брендон разворачивается всем корпусом, пропуская Камиллу вперед, и резко бьет ее тяжелым подсвечником в затылок. Перерожденная падает, Брендон бьет еще раз. И еще. И лишь спустя минуту понимает, что хватило бы одного удара.

Дурнота подкатывает к горлу, кружится голова. «Убей, – навязчиво пульсирует в висках. – Только так тебе станет легче». Брендон смотрит на то, что было Камиллой, медленно пятится. В коридоре спотыкается о тело. Немолодой грузный мужчина в одних кальсонах, его живот распорот. На щеке – алый след пятерни, рот распахнут в немом крике.

Перед глазами встает белое лицо Алистера. Сведенные судорогой пальцы, беспомощный, непонимающий взгляд. Виктория мечется, падает на пол стакан с водой. «Пей, компаньон, – умоляет Брендон. – Пей!» Удушье. Закатившиеся под лоб глаза. Медленно разжимается рука, стискивающая запястье Брендона. Байрон прикрывает рот ладонью и отворачивается.

Брендон помнит улыбку, которую он прятал.

Коридор качается, как вагон монорельса. «Куда мы едем? Машинист, почему пассажиры лежат на полу?» Болит голова. Страшно болит голова… Под ногами скользкое и липкое. Лучше не думать об этом. Не смотреть.

«Сколько нас здесь? – силится вспомнить Брендон. – Я, Камилла, швейцар… Еще шесть или семь. Где искать?»

В воздухе – запах дыма. Слабый пока, но…

Брендон выходит на лестницу. Навстречу ему поднимаются две куклы. Обе полуодеты, атласные корсеты и руки заляпаны алым. Обе вооружены: у одной каминная кочерга с заостренным концом, вторая держит массивный канделябр. Девушки видят Брендона, их лица на мгновение теряют выражение оглушенной покорности.

Тоненькая невысокая брюнетка, уже знакомая Брендону, отдает канделябр подруге и говорит на амслене:

«Наверху есть люди? Надо еще лекарство».

Ее руки порхают, как бабочки. С пальцев летят темные брызги. Брендон поднимает с пола оброненную кем-то трость со стальным набалдашником и качает головой.

«Идем на улицу, – зовет брюнетка. – Здесь все быстро сгорит».

Из коридора этажом ниже выходит третья кукла. В ее руках – пылающая рубашка, намотанная на ножку от стула. Девушка подносит импровизированный факел к шторам на окне, затем к закрывающим стены гобеленам. Огонь с радостью принимает новую пищу. Кукла улыбается и проходит дальше.

За спиной Брендона слышится топот. Он оборачивается и видит Элизабет. Она кашляет от дыма, закрывает рот и нос оторванным от сорочки рукавом.

«УБЕЙ!», – с новой силой вспыхивает в сознании. Брендон замирает, оглушенный, почти парализованный приказом Байрона. Куклы на лестнице переглядываются и идут к Элизабет. Единственное, что успевает сделать Брендон, – шагнуть им навстречу.

«Не трогать!»

Занесенные для удара подсвечник и кочерга со звоном сталкиваются с тростью. Брюнетку Брендон сбивает на пол ударом ноги в колено, вторая девица отпрыгивает в сторону и швыряет подсвечник, метя в голову. Брендон уворачивается, канделябр лишь немного задевает плечо. Элизабет бросается к балюстраде, прячется за массивными мраморными вазами. Брендон перехватывает трость, изо всех сил бьет куклу по рукам. Удар ломает механические сочленения, перерожденная беззвучно кричит, отступает. Брендон вцепляется в упавший канделябр, замахивается… и ему в живот упирается острый конец кочерги. Одновременно он подается назад, а брюнетка с импровизированной пикой всем телом наваливается на него. Острие рвет куртку и проходит по телу вскользь. Брюнетка падает на Брендона, он обхватывает ее руками, и оба катятся вниз по мраморным ступенькам.

Проходит несколько мгновений, Брендон с трудом приподнимается, опираясь на руки. Садится. Смотрит на распростертое тело рядом. Глаза куклы широко раскрыты, на виске вмятина.

«Все», – облегченно думает перерожденный и оборачивается на движение за правым плечом. Сухо рявкает выстрел, и в лицо Брендону летят темные брызги. Тело швейцара мешком валится на мраморный пол. Элизабет Баллантайн опускает руку с револьвером, садится на ступеньки и заходится кашлем. Брендон поднимается, бредет к ней, присаживается рядом.

«Ты цела?»

Девушка кивает и утыкается Брендону в плечо. Всхлипывает. Он касается ладонью ее волос.

– Мне страшно, – шепчет Элизабет. – Я винтовку бросила. Там патроны кончились…

«Вставай. Надо бежать отсюда».

Она сует ему в руку револьвер.

– Возьми. У меня есть еще один. Только не смей стрелять в меня.

«Тогда лучше держись за мной».

Они спускаются, осторожно ступая между телами. Элизабет останавливается лишь однажды и закрывает глаза лежащей в багровой луже Роксане. Целует ее руку и тихо шепчет: «Прощай…»

«Скорее», – подгоняет ее Брендон.

В дыму почти ничего не видно, Элизабет бредет, закрыв глаза и держась за Брендона, кашляет. Воздуха слишком мало. У девушки подкашиваются ноги, она падает, пытается вдохнуть, хрипит. Брендон взваливает ее на плечо, волочет до ближайшего светлого проема – окна. Выбивает стекло и переваливается через подоконник, бережно прижимая девушку к себе. Падение смягчает подстриженный самшитовый куст. Брендон оттаскивает Элизабет на несколько шагов и укладывает на истоптанную траву.

«Дыши», – шепчет он беззвучно и бьет девушку по бледным щекам.

Она делает судорожный вдох, заходится кашлем, хватается за Брендона. Тот переживает очередной приступ дурноты, слабо улыбается.

«Я с тобой. Я тебя не брошу. Дыши. Мы выберемся».

– Выберемся, – еле слышно отвечает она. – Со мной ты не пропадешь. Я тебя защищу…

Небо над Нью-Кройдоном цветет пожарами. По всему городу гремят выстрелы, плачут дети. Испуганные люди мечутся в темноте в поисках убежища или спешно укрепляют свои дома. В богатых кварталах куклы повсюду. Вооруженные чем придется, смертоносные, молчаливые.

Элизабет и Брендон не останавливаются ни на миг. Перебегают из подворотни в подворотню, поднимаются по лестницам, спускаются с крыш, пробираются закоулками. Натыкаются то на перерожденных, то на вооруженных людей, ныряют назад во тьму. Здесь и сейчас у них не может быть союзников. Весь Нью-Кройдон превратился в гигантскую ловушку.

Брендон начинает уставать, заметно хромает.

– Потерпи, – просит Элизабет. – Иди за мной. Мы выберемся.

«Куда мы идем?»

Она молчит, потому что боится ответить ему правду. Она не знает места, где было бы безопасно. Просто бежит, гонимая страхом.

Всюду на улицах мертвецы. Припозднившиеся прохожие, выброшенные из окон жители окрестных домов. Старики. Дети. Задушены. Забиты до смерти. Зарезаны. Расстреляны. Мостовые скользкие от крови, воды Северна несут прочь мертвые тела.

Девушкой овладевает отчаяние. Она мечется от дома к дому, стучит в закрытые двери и запертые ставни, плачет.

– Люди, помогите! Кто-нибудь! Помогите, прошу!

Брендон догоняет ее, хватает за руку и с сожалением качает головой: «Никто не выйдет, девочка. Не зови».

«Идем. Веди же».

– Я не знаю, куда идти, Брендон! – всхлипывает она.

Он садится на ступеньку, тянет девушку за собой.

«Тогда слушай меня. Надо найти место, в которое не проходит радиосигнал. Лучше всего под землей. Возможно, там ты будешь в безопасности».

Элизабет думает недолго.

– Я знаю такое место. Пошли.

Они поворачивают обратно. Пробираются через промзону, через трущобы. В этом районе тихо. Беднота не в состоянии оплатить воскрешение родного человека, потому и кукол здесь почти не попадается. А те трое или четверо, что встретились по пути, – обычные угольщики и грузчики. Одного из них Элизабет убивает из револьвера, от остальных удается ускользнуть.

К рассвету они выходят к месту слияния Северна и Фармингтона, бредут по бесконечному пустырю к железнодорожному мосту, виднеющемуся далеко впереди. Брендон передвигается с трудом и реагирует только на приказной тон. Ноги вязнут в песке, голова гудит и кружится, звуки доносятся, словно сквозь толстый слой ваты. Элизабет из последних сил тянет его за руку.

Вот и мост. Люди на фоне гигантской конструкции малы и ничтожны, как блохи. Под опорами шумит поток, волны пенятся на перекатах. Элизабет заходит в реку по щиколотку, падает на колени, умывается и долго-долго пьет, набирая воду в пригоршни. Вернувшись на берег, она шагает к железнодорожной насыпи. Оборачивается, зовет Брендона:

– Скорее же! Мы пришли!

У самого подножья моста в насыпи виднеется неприметная серая дверь. Элизабет тянет за ржавую скобу, скрипят несмазанные петли. Девушка открывает дверь и скачет вниз по каменным щербатым ступеням. Брендон, пошатываясь, следует за ней. Крутая лестница ведет в узкий коридор, выложенный обтесанными каменными плитами. В противоположном конце его – еще одна дверь. Элизабет шарит ладонью по стене, щелкает выключателем, и под потолком загорается тусклая лампа. За второй дверью – бетонный куб с высоким потолком и электрическим освещением. Вдоль одной стены – деревянный настил с ворохом полуистлевшего тряпья, в углу – отгороженное под туалет место. На полу обрывки проводов, под ногами хрустит бутылочное стекло.

Элизабет закрывает дверь, кладет ранец на нары.

– Все, Брендон. Здесь мы и останемся.

Он садится на настил, ищет в карманах ранца топливный брикет. Вынимает последний, усмехается. Элизабет садится рядом, протягивает ладонь.

– Можно, я сама?

«Можно», – отвечает Брендон и снова улыбается уголками рта. Раньше его «кормила» Кэрол, потом Алистер усовершенствовал двигатель, стало удобнее питаться самостоятельно. Теперь вон и Элизабет со своим любопытством…

Девушка скользит по его груди кончиками пальцев, находит маленькую выемку, подцепляет ногтем за край.

– Теперь потянуть, да? – спрашивает она неуверенно.

Он кивает. Элизабет осторожно тянет дверцу топки, вкладывает брикет. Прежде чем закрыть, задерживает ладонь над отверстием.

– Пульсирует, как сердце… Надолго тебе этого хватит?

«На пару дней».

– Брендон, тебе здесь легче?

Он прислушивается к себе и с удивлением понимает, что боль притихла. Теперь он ощущает лишь кромешную усталость и легкий туман в голове.

«Все хорошо. Видимо, сюда радиоволны не добивают».

– Давай отдохнем? У меня ощущение, что я умру прямо сейчас. Все болит, – неловко признаётся девушка.

Брендон расстилает тряпье на нарах, сворачивает свою куртку подобием подушки, подкладывает под нее ранец. Они с Элизабет ложатся, прижимаются друг к другу и засыпают мгновенно.

Неизвестно, сколько времени проходит, когда Брендон снова открывает глаза. Плечо затекло, хочется повернуться на другой бок, но для этого придется тревожить спящую Элизабет. Он бережно касается губами ее щеки. Девушка кажется ему обжигающе горячей. Брендон хмурится, трогает ее еще раз, приподнимается на локте, заглядывает в лицо. Скулы Элизабет пылают нездоровым румянцем, дыхание слабое, сердце частит, как от бега. Жар.

Он пытается разбудить ее, но девушка не просыпается. Жалобно стонет, сворачивается в зябкий комочек. Вспоминается Абби на ступенях чужой парадной. Брендона охватывает ужас. Он понимает, что неспособен ничем ей помочь.

Брендон берет с нар тряпку, смачивает водой, бегущей из проржавелой трубы. Обтирает лоб Элизабет, щеки, затем все тело. Девушка от каждого прикосновения вздрагивает, как от боли.

Время меняет ход. Колотится, как бабочка меж оконных рам, не в силах лететь дальше. Ничего не происходит. Стонет в тяжелом то ли сне, то ли бреду Элизабет. Журчит в трубе вода.

«Пить. Ей надо обязательно пить», – вспоминает Брендон. В бункере нет ничего, куда можно было бы налить воду. Поить девушку, выжимая грязную тряпку, опасно. Механические ладони пропускают жидкость, как сито. Брендон набирает воду в рот и понемногу поит Элизабет, прильнув к ее губам. Она жадно глотает, утихает ненадолго лихорадочная дрожь. Потом все начинается заново.

Мокрую ткань на лоб. Обтереть холодной тряпкой. Набрать в рот воды, напоить. Вынуть из-под Элизабет мокрое тряпье. Дойти до реки, выполоскать. Сушить на себе. Сидеть рядом с девушкой, трогать губами горячий лоб. Снова обтирать, поить…

И лишь когда Брендон начинает двигаться с трудом, он понимает, что пошел третий день и топлива больше нет. Он поит Элизабет, надевает на нее ранец, ложится рядом, обнимает ее и, прижавшись лицом к мокрым от пота волосам, закрывает глаза.

«Я останусь с тобой. Ты проснешься, Элси. Все будет хорошо…»

V

Брендон

По коридору госпиталя Святой Инесс неторопливо шествуют две женщины. Одна – высокая, с красивым бесстрастным лицом, тщательно хранящим тайну ее возраста, – одета в форму сестры милосердия. Второй даме около сорока, она небольшого роста, полновата, рыжие волосы собраны в высокую прическу.

– Ее нашли гвардейцы пять дней назад, – рассказывает высокая дама. – Вошли в бункер у железнодорожного моста и обомлели. Рассказывают, что девочка лежала в объятьях куклы. Солдаты говорят, что это было похоже на чудо.

– Сестра Кимли, когда я смогу забрать ее отсюда? – спрашивает рыжая.

Высокая женщина пожимает плечами.

– Лихорадка миновала, – отвечает она размеренно. – Но девочка очень слаба, и врача волнует ее душевное здоровье.

– Я думаю, со мной она быстро пойдет на поправку. Хоть и не родной дом, но все же лучше, когда рядом близкие люди. Разрешите мне побыть с ней?

– Конечно, мисс Фанни. Через час освободится наш доктор, и вы с ним сможете поговорить. Вас проводить?

– Спасибо, сестра Кимли, я помню дорогу.

Женщины вежливо прощаются, и Фанни почти бегом направляется на второй этаж госпиталя. Лестница, анфилада коридоров, череда залов, в которых на кроватях, на скамьях, на полу лежат люди. Им повезло. Они пережили Нью-Кройдонский апокалипсис. Они будут жить.

Еще один зал – и Фанни у цели. На цыпочках она проходит между наспех сооруженными лежаками к кровати у окна. Девушка сидит к ней спиной, сутулая и неподвижная. Фанни осторожно подкрадывается и закрывает ей глаза ладонями.

– Брендон, – тихо шепчет Элизабет Баллантайн.

– Не угадала! – смеется Фанни. – Это твоя ворчливая тетушка!

Она обнимает Элизабет, целует в русоволосую макушку и садится на койку рядом.

– Ну, дорогая, чем ты меня сегодня порадуешь?

Элизабет обращает к ней бледное, осунувшееся лицо.

– Приходили солдаты. С ними какой-то мистер в дорогом пальто. Хотели говорить со мной. Принесли фруктов, но я отдала их раненым.

– А о чем хотели говорить?

– Они не понимают, как мы выжили вместе. Дорогое Пальто сказал, что куклы не могут ослушаться приказа.

– Ну а ты ему что? – округляет глаза Фанни.

– Я сказала, что Брендон – не кукла, – шепчет Элизабет и поникает.

Фанни обнимает ее за плечи и прижимает к себе. «Бедная моя девочка! Кожа да кости», – думает она с волнением.

– Все позади, милая. Твой корабль отправляется через несколько дней.

– Я не поплыву, Фанни.

– Вот уж глупости! Придется тебя связать, завернуть в ковер и вручить моему дружку на корабле!

– Не смешно. Я должна вернуть Брендона.

Фанни вздыхает. Опять она за свое…

– Послушай, милая. Я вчера тебе это говорила, скажу и сегодня. Мальчик сделал все, чтобы ты выжила. И ему бы сейчас очень не понравился твой настрой. Успокойся же. Тут ничем не поможешь.

Элизабет встает, поправляет на себе длинную мешковатую рубаху. Смотрит на Фанни сверху вниз.

– Теперь послушай ты. Если за кем и спускаться в ад, так только за тем, кто однажды тебя оттуда вытащил.

– Какие громкие речи! – перебивает Фанни. – Девочка, тебя ветром снесет, куда ты собралась?

Элизабет медленно идет к окну. Долго смотрит в небо, возвращается обратно. Садится на койку, тяжело дыша, тянется к чашке с водой.

– Тошнит, – морщится она. – Ничего. Я себя пересилю. Фанни, я прошу у тебя помощи. Но если ты откажешь, я сделаю все сама. Я знаю, где Брендон, но он жив. Пока еще жив. И я без него не уеду.

Девушка вытаскивает из-под подушки ранец. Гладит его, будто живое существо, протягивает Фанни.

– Здесь деньги. Возьми столько, сколько нужно отдать на корабле за меня и… и еще столько же. Остальное пока спрячь. Оно мне понадобится очень скоро. Теперь слушай. Мне нужна одежда и обувь. Пышная, очень пышная длинная юбка. Как у леди. Блуза. Красивый короткий жакет. Мужские бриджи. И подвязки для чулок. Три пары.

– Дорогуша, а ты не лопнешь? – возмущается пампушка.

Элизабет бросает на нее испепеляющий взгляд и молчит.

– Юная леди, вам бы воспитание, соизмеримое с вашей наглостью! – нарочито кипятится Фанни, а потом не выдерживает и улыбается: – Сделаю, милая. Только ты обещай, что начнешь нормально есть.

– Обещаю, – вздыхает Элизабет.

– Вот и умничка! – Фанни нежно щиплет ее за щеку. – Пойду отвоевывать тебя у эскулапов.

Фанни кладет на одеяло бумажный пакет, из которого вкусно пахнет сдобой, и уходит, гордо лавируя между больными. Элизабет раскрывает пакет, отщипывает кусок булки и отправляет в рот. Морщится, борясь с тошнотой, но ест.

«Я должна набраться сил. Если я не буду сильна, я не дойду к тебе. Я обязана дойти», – думает она.

Правая рука ныряет под подушку и вынимает музыкальную шкатулку с корявой гравировкой на крышке. Элизабет доедает булку, прижимает шкатулку к груди двумя руками и бредет к выходу в общий коридор.

– Мисс, куда вы? – окликает ее сестра милосердия.

– Я посижу в саду. Если меня будут искать, я вон туда, на скамейку.

Босая, она идет через двор, устраивается на лавочке под раскидистой ивой. Вытягивает ноги так, чтобы на них падал солнечный свет. Ставит шкатулку на колени, обводит пальцем рисунок четырехлистного клевера и замирает. Снова и снова она возвращается к вчерашнему разговору с господином в дорогом пальто.

«Мисс Баллантайн, мне бы хотелось надеяться на наше сотрудничество».

«Отпустите Брендона. Он не такой, как все. Вы же видели, он меня спас».

«Его и сенатора Баллантайна будет судить трибунал. Из-за прибора, разработанного Брендоном, погибли тысячи людей. Элизабет, вы понимаете, что такое не прощают? – Выдержав паузу, Дорогое Пальто продолжает: – Вы нам нужны. Если я правильно понимаю, он вам полностью подчиняется. Я специально не тороплюсь отправлять его в столицу. Я хочу, чтоб вы с ним поговорили и убедили давать показания перед судом».

«Мистер, вы достаточно образованы, чтобы понимать латынь? – цедит Элизабет, криво ухмыляясь. – Так вот. Bibe semen meum et futue te ipsum»[2].

Дорогое Пальто ласково улыбается, склоняется к уху девушки и негромко говорит:

«Моя милая petite salope,[3] история знает множество примеров, когда хорошенькие женщины страдали из-за своего острословия. Очень жаль, что вы отказываете нам в такой резкой форме. Но не беда. Наши мастера допроса заставят говорить даже камень. До встречи, мисс Баллантайн. Я уверен: мы еще увидимся».

Обняв себя за плечи и уткнувшись лбом в колени, Элизабет Баллантайн тихо плачет на скамейке.

«Я обязана быть сильной. Я должна стать скалой. Иначе я не сумею. Я не боюсь. Господи, я не прошу у тебя помощи. Только не мешай, умоляю. Я смогу».

На следующий день Фанни забирает Элизабет из госпиталя. Пока девушка одевается за ширмой, рыжеволосая пампушка голосит, театрально заламывая руки:

– Детка моя, ты ж прозрачная совсем! Ох, люди, ну что ж творится такое? Что за времена настали? Страшно на улицу выйти, конец времен близок, не иначе! Ах, отощала-то как!

Элизабет выглядывает из-за ширмы.

– Ну хватит уже, а? Помоги зашнуровать корсет.

Фанни умолкает и спешит к ней. Полные руки начинают порхать, сноровисто вдевая узкую шелковую ленту в отверстия.

– Милая, ты безумно хороша, – тихонько воркует Фанни. – Дома тебя ждет Эван. Он сказал, что готов помочь.

– А Майк? – шепотом спрашивает Элизабет, поправляя лиф платья.

– Майки погиб во вторую ночь резни. Убит в своем любимом баре.

– Ноа? Джейк? Тайлер? Сэмюель?

Фанни грустно качает головой.

– Никаких вестей. Милая… Слишком многих не стало. Город как после войны. Обувайся. Сейчас поедем, и ты все увидишь своими глазами.

В темно-сиреневом шанжановом платье Элизабет, поддерживаемая под руку Фанни, выходит из ворот госпиталя Святой Инесс. Женщины садятся в ожидающий автомобиль.

– Теодор, душа моя, – с жаром обращается Фанни к шоферу. – Ну, трогай же!

Водитель радостно гогочет и хватает пампушку за колено. Фанни ругается, шлепает его по руке. Машина отъезжает от госпиталя.

Элизабет берет газету, лежащую на сиденье. «Сенатор Баллантайн предстанет перед судом пятого сентября». «Дьявольская машина отключена. Чего ждать от кукол дальше?» «Фабрика Баллантайна полностью уничтожена пожаром». «Нью-Кройдон хоронит своих мертвых. Более семнадцати тысяч погибших». «Мэр обещает восстановить вторую линию монорельса через две недели». Девушка читает статьи, и слезы наворачиваются на ее глаза.

Семнадцать тысяч жизней. Дети. Старики. Женщины. Влюбленные пары. Ни в чем не повинные люди. Шестая часть городских перерожденных жила в семьях. Чистые, благополучные, любимые живыми. И вот в один момент…

«Брендон, вину за случившееся хотят повесить на тебя, – понимает Элизабет. – Никто, кроме меня, не думает о том, что куклы – это жертвы. Машины, запущенные Баллантайном. Никто не знает, что тебе пришлось преодолеть. Никто не хочет знать. Людям нужны виноватые. И чем больше, тем лучше…»

Она откладывает газету и смотрит в окно.

Дома скалятся разбитыми стеклами, стены закопчены, выщерблены выбоинами от пуль. Прохожих не видно, на улицах сплошные военные патрули. Витрины магазинов разгромлены, товар валяется на тротуарах. Из булочной вылетает серая птица, таща в клюве кусок хлеба. Сорванными вывесками наспех забиты окна. Вдалеке с монорельса свисают покореженные вагоны. Тела с улиц убрали, но кровь с мостовой и стен зданий никто не смыл.

На перекрестке Скайлайн-авеню и Харли-стрит машину останавливает полисмен.

– В объезд, – говорит он шоферу. – Главная площадь закрыта, туда сгоняют чертовых кукол.

– Зачем? – удивленно спрашивает Элизабет.

Полисмен смотрит на нее, как на сумасшедшую.

– Мисс, вы откуда? Завтра наша доблестная армия раскатает их всех танками.

Девушка откидывается на сиденье, обмахивается газетой. Ей хочется кричать от отчаяния.

– Спасибо, сэр, – улыбается Фанни. – Юная леди нездорова, прошу нас простить.

– Хорошего дня! – машет рукой полисмен, и автомобиль продолжает свой путь.

Фанни смотрит на Элизабет через зеркало заднего вида.

– Дорогуша, – говорит она строго. – Держи себя в руках. Я понимаю, что тебе тяжело, но в этом городе сейчас никто не сочувствует убийцам. Еще не хватало, чтобы в тебе заподозрили сообщницу сенатора.

Теодор высаживает их недалеко от дома и уезжает. Рыжая Фанни не смолкает ни на минуту:

– Ах, милая, как я боялась! В нашем бедняцком квартале была тишина, конечно, но когда в стороне, на фабрике, что-то взорвалось, я чуть богу душу не отдала! Ох, как громыхнуло! Я думала, стекла повынесет, ан нет! Три дня мы с Давидом молились, чтобы нас спасли. Ой, а сколько граппы с перепугу выпили! Милая, я никогда бы не подумала, что со страху одолею полбутылки – и ни в одном глазу! А потом войска пришли. Арестовали сенатора, выключили прибор, с которого он куклам в головы залезал. С дирижаблей и по радио объявили, мол, военное положение, сохраняйте спокойствие, граждане. Мы с Давидом дожали мои запасы граппы и через день пошли на улицу. Ах, дорогая, что тут творилось! Трупы, трупы, кругом одни трупы!

– Знаю, – тихо роняет Элизабет, прибавляя шаг.

Фанни скачет рядом и продолжает:

– Я первым делом тебя искать помчалась. Была у Роксаны. Потом пошла по моргам и госпиталям. У Святой Инесс тебя и нашла. Сестры рассказали, что ты едва не умерла, горела вся. Что тебя нашли в каком-то бункере на краю города. Девочка моя, как такое случилось? Где ты была все это время?

Элизабет заходит в грязный подъезд и поднимается по лестнице в квартиру Фанни. Молчит.

– Милая, я сейчас покушать приготовлю, – суетится женщина и стучит кулаком по двери: – Эван! Открывай! Свои!

Щелкает в замке ключ, на пороге детина лет двадцати пяти. Если бы не интеллигентские очки, Эван с легкостью сошел бы за вышибалу в баре.

– Бетси! – радостно басит он и тискает девушку в медвежьих объятьях.

– Ну-ну, – ворчит Фанни, протискиваясь мимо них в квартиру. – Не раздави. И ее тоже! Оставь малышку в покое, ей нездоровится.

Эван бережно опускает Элизабет на пол. Улыбается щербатым ртом.

– Я нашел продукты и приготовил рагу, – сообщает он хозяйке квартиры и спрашивает у девушки: – Она сказала, что тебе срочно нужна помощь. Чем я могу быть полезен?

Элизабет разувается, проходит в спальню и присаживается на край кровати. Вытягивает ноги, шевелит пальцами. Эван устраивается напротив на табурете.

– Я расскажу тебе, что произошло. С самого начала. Ты внимательно выслушаешь и ответишь честно, станешь ли помогать мне.

Она говорит – долго и монотонно. Эван слушает, не перебивая. Фанни на кухоньке гремит посудой, негромко напевает. По квартире разливается аппетитный аромат рагу. За окном сидит на ветке ворона, поглядывает на людей в комнате круглым маленьким глазом. В доме хлопают двери, на улице затевают склоку соседки.

Наконец Элизабет умолкает. Эван скребет пятерней в затылке и задумчиво выдает:

– Ну-у… Я понимаю, времени у нас меньше чем немного?

– Да. Завтра.

– Бетси, отмычки я тебе дам, конечно. Порох к утру достану. Что нужно еще?

– Чемодан. Здоровенный. Лучше сундук. Машина. Умелый водитель.

– Теодор согласен, я с ним уже договорилась! – кричит Фанни из кухни.