Читать онлайн Сновидец. Мистер Невозможность бесплатно

Все книги автора: Мэгги Стивотер

Цвет текста

Цвет фона

Шрифт

Maggie Stiefvater

DREAMER trilogy. Call Down the Hawk Book 2

* * *

Посвящается Мелиссе

Я – земля, я – вода, по которой ты ходишь,
Я – Солнце, Луна и звезды.
Группа Фантограмма, «Мистер Невозможный»

Так и шли эти игры, с переходом на бег,
До того, что лежало, с виду как человек.
Роберт Фрост, «Трофеи фей»

Ох, ты можешь представить себе все что угодно, стоит только попытаться!
Доктор Сьюз, «Ты можешь представить все что угодно»

Пролог

В тот день, когда они пришли за Зетом, стояла чудесная погода.

Вероятнее всего, дело происходило в Иллинойсе или в одном из тех штатов с навязчивой буквой «И». Индиана. аЙова. вИсконсин.

Поля, но не те, что печатают на открытках. Никаких живописных амбаров. Или колоритно ржавеющей сельхозтехники. Просто жнивье. Невероятно голубое небо. Вспаханная в конце сезона нива выглядела яркой и белесой. Все казалось предельно четким. Словно отпуск у океана, только без океана. Открывавшийся пейзаж рассекало надвое идеально ровное, побелевшее от соли полотно шоссе.

Единственным транспортным средством в пределах видимости был фургон с ярко-красной кабиной и прицепом с надписью: «РЕШЕНИЯ ДЛЯ ЖИЗНИ» • АТЛАНТА • НЬЮ-ЙОРК • НЭШВИЛЛ. Слова сопровождались черно-белым рисунком кресла в стиле эпохи короля Эдуарда, вот только кресел там не было. Внутри были они. Модераторы. Местные хозяева, команда-победитель, те, кто ежедневно упорно трудился, стараясь предотвратить конец света. Во всяком случае, именно об этом кричала надпись на их жестянке: собрание благоразумных взрослых, объединившихся, чтобы остановить сверхъестественную угрозу, о существовании которой большинство людей не подозревали, то есть устранить Зетов.

Их называли Зеты по первой букве «з», подобно тихому «ззззз» во сне, где они превращались в оружие. Зет, как «зеро», намекая, сколько осталось бы от этого мира, если бы не своевременное вмешательство Модераторов.

В мире сохранилось не слишком много благородных призваний, но это, несомненно, было одним из них.

За рулем мебельного фургона сидел Беллос, несмотря на то, что совсем недавно парень лишился руки. Рамси ехал на пассажирском сиденье рядом. Он ковырял в носу и нахально вытирал руку о дверь, провоцируя Беллоса на разговор. Но Беллос молчал. Ему нужно было сосредоточиться на других вещах, например, на том, что теперь у него нет руки. Кроме того, он думал о тварях, которые незадолго до этого покалечили его в доме Диклана Линча. Гончие псы! Черные, как ночь, с глазами и пастями, полными зловещего огня, эти твари словно сошли со страниц мифов. Интересно, что было сначала? Зеты приснили чудовищ, ставших частью легенд? Или легенды вдохновили Зетов на создание воображаемой реальности?

Где-нибудь, размышлял он, эти монстры все еще существуют.

Осязаемые и бесплотные, живые и бессмертные. Эти твари подчинялись совершенно иным законам, нежели человечество, поэтому люди не могли их победить.

Вот почему Зеты должны умереть. Они рушили все правила.

Беллос и Рамси отправились в поездку не одни. Обычно так бывало, но сейчас все были напуганы. Никогда прежде Зеты не ускользали от них. Еще ни разу не удавалось удрать сразу двоим. И никогда в бегах не оказывалось шестеро, в то время как Модераторы не могли понять, где просчитались.

Трудно было не винить в этом ту первую троицу, ту самую, которой удалось сбежать на берегу Потомака.

Настало время решительных мер. Прицеп мебельного грузовика был до отказа забит Модераторами.

День и вправду обещал быть чудесным.

Где-то впереди находился трейлер Зета. Видение дало общую информацию о его местонахождении, а местные правоохранительные органы помогли сузить круг поисков. Если все идет по плану, то «Эйрстрим» Зета был в нескольких десятках метров впереди по шоссе. Если все пойдет как надо, то уже через двадцать пять минут огромные обломки «Эйрстрима» плюс тело Зета будут загружены в кузов мебельного фургона. И если бы замыслы благоволили им неизменно и целенаправленно, то их Провидца перестали бы мучить бесконечные видения конца света, вызванного Зетами.

– Приближаемся к цели, – произнес Беллос в портативную рацию.

Глубокий голос их начальника Лока пророкотал в задней части грузовика:

– Смотрите в оба.

– Принято, – сказал Рамси, хотя мог просто ответить «хорошо».

По рации снова раздался голос Лока:

– Кармен, ты все еще там?

Эфир затрещал, и чистый, профессиональный голос произнес:

– Три километра позади. Хочешь, чтобы мы приблизились?

Голос принадлежал Кармен Фарух-Лейн, еще одному Модератору. Она находилась за рулем изрешеченного пулями арендованного автомобиля, облаченная в безупречный льняной костюм пастельного оттенка, с темными волосами, убранными назад в мягкую укладку, запястьями, украшенными тонкими золотыми цепочками, и длинными подкрученными ресницами. В прошлой жизни, до того как ее брат оказался Зетом и серийным убийцей, Фарух-Лейн являлась молодым руководителем и финансовым управляющим компании. Та жизнь была мертва, как и ее брат Натан – серийный убийца и Зет. Но апокалипсису не уложить ее на лопатки.

– Далеко не отъезжайте, – сказал Лок. – Только если потребуется. Мужчина не имел в виду «если тебе что-то потребуется». Он подразумевал «если что-то потребуется Лилиане», которая, как и все Провидцы, могла превратиться в живую бомбу во время своих видений. Кроме того, во время предсказания Провидица могла менять свой возраст в соответствии с собственной временной шкалой. Последний факт был в новинку. Никто не умер от того, что девочка Лилиана стала старухой Лилианой, или наоборот. Нет, люди погибали, потому что во время ее видений внутренности их тел взрывались. Другие Провидцы научились направлять эту энергию внутрь, чтобы не убивать случайных прохожих, хотя здесь тоже был недостаток – в конечном итоге этот метод убивал Провидцев.

Лилиана еще не научилась.

Или, возможно, не хотела учиться.

– Ладно, народ, – сказал Лок по рации, когда они приблизились к цели. – Сосредоточьтесь. Мы уже делали это раньше. В этот раз никаких ошибок.

Вестерли Рид Хагер. Фарух-Лейн видела ее фотографию и читала досье. Сплошные пятерки и десятки. Пятьдесят пять лет. В файле указано десять адресов за последние пять лет. Пять сестер, десять братьев, большинство из которых нигде не записаны, существуют вне системы и не с этой планеты. Родовое древо хиппи в расширенном представлении. Женщина жила в трейлере «Эйрстрим», принадлежавшем ей на протяжении пяти лет, и перевозила его с помощью темно-синего пикапа «Шевроле», которым владела десять лет. За ней числилось десять правонарушений: пять за подделку чеков и пять за мелкое хулиганство.

Фарух-Лейн не думала, что Вестерли Рид Хагер станет вероятной причиной конца света.

– Кармен, – позвала Лилиана. Она сидела на пассажирском сиденье простреленного прокатного авто, в настоящее время в образе старухи. Все в ней говорило о покладистости, узловатые старческие руки были аккуратно сложены на коленях, словно книжные страницы. – Я бы предпочла держаться подальше.

Радио в машине включилось само по себе. Зазвучала опера. Оно просто воспроизводило музыку, точно так же как Фарух-Лейн просто убивала Зетов. Если бы девушка начала задумываться об этом, апокалипсис уже случился бы прямо у нее внутри.

Фарух-Лейн взглянула на Лилиану. Затем перевела взгляд на пустое шоссе впереди.

Она уступила.

И план начал трещать по швам.

В один миг Модераторы были наедине с погожим днем посреди опустевших полей. А в следующий все изменилось. Каким-то образом впереди на дороге появилась еще одна машина. И не просто возникла, а казалось, она всегда там была, просто они не замечали.

Ни к кому конкретно не обращаясь, Беллос прошептал:

– Кажется… я что-то вижу.

Он смотрел прямо на странную машину, но не видел ее. Он смотрел, но не видел, смотрел, не видя. Беллос продолжал твердить себе, что машина есть, машина существует, она существует, и всякий раз эта мысль ускользала. Его рассудок оказался на грани.

Машина замедлила ход, так что мебельный фургон оказался прямо позади нее.

Показался человек. Молодая девушка. Смуглая кожа, широкая белозубая улыбка. Девушка высунулась через люк в крыше странной машины.

Она была одной из трех Зетов, что скрылись на побережье Потомака. Джордан Хеннесси.

– Вот черт! – Беллос потянулся за рацией, тут же осознав, что руки, которую он хотел протянуть, больше нет.

Вместо него рацию схватил Рамси и нажал кнопку сбоку.

– Здесь Зет. Это…

Хеннесси продемонстрировала им средний палец, а затем что-то швырнула в их лобовое стекло.

У двух людей в кабине грузовика было достаточно времени, чтобы разглядеть снаряд – маленький серебристый шарик, прежде чем он взорвался о стекло. Металлическое облако окутало грузовик. И пробралось в кабину. Радио не умолкало, Лок что-то говорил. Все не имело значения. Нужно было только смотреть на облако, наблюдать за крошечными мерцающими пылинками, парящими в воздухе, чувствовать, как каждый искрящийся миг проникает в ноздри, покрывает носовые пазухи, поселяется в сознании. Они стали облаком.

Грузовик вылетел с шоссе, едва не столкнувшись с трейлером «Эйрстрим», проехал несколько десятков метров по скошенному пшеничному полю и резко остановился.

– Что происходит? – прокричала рация. Никто не ответил.

Распахнулась задняя часть фургона, и оттуда выбирались остальные Модераторы, вооруженные до зубов.

До настоящего времени оружие всегда побеждало. Ну, не считая последнего эпизода. И раза до этого. И еще одного до него. И до него. Но до этого счет всегда был в пользу Модераторов. Модераторы – 200, Зеты – 0, или типа того. Смысл в том, что по статистике оружие должно сработать.

– Будьте начеку, – предупредил Лок.

В нескольких метрах от них, между фургоном и «Эйрстримом», открылась дверь автомобиля.

Это шокировало новоприбывших Модераторов, которым, подобно Беллосу и Рамси, было тяжело припомнить, что они видели странную машину.

Из машины вышел молодой человек. У него были темные взъерошенные волосы и бледная обветренная кожа. Его глаза были синие, цвета неба над головой, но во взгляде бушевал шторм.

Парень что-то достал из кармана куртки – маленькую стеклянную бутылочку с крышкой-пипеткой – и начал ее откручивать.

Еще один из той троицы. Ронан Линч.

– Вот черт, – произнесла Модератор по имени Николенко.

Ронан Линч выдавил несколько капель жидкости на примятую стерню, и каждая частица вырвалась на свободу в виде ветра, ярости и листьев. Зимний циклон с Восточного побережья, заключенный в бутылку.

Невозможно, безумно, умопомрачительно.

Шквал сбивал Модераторов с ног и расшвыривал их пули в стороны. Ударял одновременно по их телам и мыслям. И дело было не только в самой погоде, но и в чувстве, которое она вызывала, в ужасе, сырости, подавляющем унынии шторма, разразившегося в конце года. Люди не могли подняться, поскольку промокли насквозь.

Из распахнутой двери «Эйрстрима» Вестерли Рид Хагер наблюдал, как Ронан прогуливается среди ошеломленных Модераторов, выбивая оружие из их рук. Облака перемещались и рассеивались вокруг него. Вспыльчивый шторм из пипетки не беспокоил парня, циклон был всего-то еще одной частью его самого.

Хеннесси также бродила среди не то бодрствующих, не то спящих тел. Внезапно опустившись на колени, она подобрала один из брошенных пистолетов.

Затем так же резко приставила ствол к виску упавшего владельца оружия.

Модератор никак не отреагировал: он находился во власти грез. Взамен девушка приложила металл к его щеке и вдавила в кожу достаточно сильно, чтобы растянуть рот в жуткой улыбке. Глаза мужчины затуманились, он был обескуражен.

Ронан посмотрел на пистолет, затем перевел взгляд на Хеннесси. Казалось очевидным, что она вот-вот вышибет человеку мозги.

Оставалось неясным, был ли он одним из Модераторов, убивших всю ее семью. Однако этот нюанс, бесспорно, не имел для девушки значения.

– Хеннесси.

Голос исходил от третьего Зета, приехавшего в странном автомобиле. Щеголеватый блондин с ястребиным взглядом близко посаженных глаз и выражением лица, которое наводило на мысль, что ему известны все тайны мира, но ему на них плевать.

Брайд.

– Хеннесси, – повторил он.

Пистолет, казалось, увеличивался в ее ладони, чем дольше она прижимала его к голове мужчины. Это была не магия снов. Простая магия насилия. Неисчерпаемый вид энергии, жестокость, подпитывающая себя сама.

Рука Хеннесси дрожала от ярости.

– Я должна это сделать. Я достаточно заплатила за это право.

– Хеннесси, – произнес Брайд в третий раз.

Слова девушки прозвучали легкомысленно, хотя голос оставался взволнованным.

– Ты не мой папочка.

– Есть способы лучше. Способы сделать это более значимым. Думаешь, я не знаю, чего ты хочешь?

Дрожь напряжения.

Хеннесси опустила пистолет.

– Давайте закончим здесь, – сказал Брайд.

Модераторы наблюдали, ошеломленные, неподвижные, больные от тоски и страха, как Зеты пробираются к Локу. Брайд утвердительно кивнул Ронану и Хеннесси. Оба присели на корточки и надели небольшие маски для сна из черной ткани.

На краткий миг они превратились в слепых бандитов, а затем, секунду спустя, крепко заснув, оба рухнули на землю.

Зет в трейлере «Эйрстрим», наблюдавший за происходящим широко раскрытыми, потрясенными глазами, прокричал:

– Кто вы такие?

Брайд приложил палец к губам. Хеннесси и Ронан грезили.

Когда всего через пару минут они проснулись, рядом с Хеннесси лежало мертвое тело. Фальсификатор в жизни, фальсификатор и во сне. Труп был во всех отношениях идентичен живому телу, уже лежащему в грязи. Девушка приснила идеальную копию Лока. Кроме того, Хеннесси все еще оставалась временно парализована, как и все Зеты после воплощения сна наяву, поэтому Ронан взвалил ее на плечо на манер пожарного и отнес обратно в неприметный автомобиль.

Когда они ушли, Брайд перевернул настоящего Лока на бок, чтобы тот мог взглянуть на своего двойника, оценить совершенство копии и ужаснуться. Мужчина присел между двумя Локами: гибкий, проворный лис Рейнард рядом с тупой силой Лока.

– Эта ваша игра, – начал Брайд голосом, лишенным всякой мягкости. – Плохо закончится. Взгляни вокруг. Правила поменялись. Понимаешь? Теперь ты понимаешь, на что мы способны? Оставьте моих сновидцев в покое.

Выражение лица Лока осталось неизменным. Брайд залез в его карман и достал небольшой сверток. Теперь глаза Лока медленно сфокусировались. Достаточно, чтобы отразить абсолютную панику. Однако он лишь вяло попытался выхватить вещицу, так как его пальцы все еще находились во власти шторма, который приснил Ронан Линч.

– Теперь это мое, – прошептал Брайд, пряча сверток. Он ощерил зубы, словно маленький лис. – Деревьям известны твои секреты.

Рот Лока открылся и закрылся снова. Брайд поднялся на ноги.

Сновидец ненадолго задержался у трейлера «Эйрстрим», где спасенный Зет беседовал с Ронаном, а затем все разъехались. Автомобиль в одном направлении, а трейлер в другом, оставляя после себя катастрофу в виде Модераторов, разбросанных по пшеничной стерне.

Постепенно погода, принесенная из грез, рассеялась, и поля вернулись к прежнему однообразному покою.

Как будто Зетов никогда здесь и не было.

В стороне от происходящего, сидя в безопасности, две женщины наблюдали за развитием событий. Фарух-Лейн повернулась к Лилиане и произнесла:

– Эти трое способны уничтожить мир.

1

Ронан Линч все еще помнил худший сон из всех когда-либо ему приснившихся. Сейчас это видение казалось уже далеким прошлым, два года минуло с тех пор. Или три? А может, четыре? В детстве время ускользает незаметно, а теперь, когда он возмужал, или как это правильно называют, оно и вовсе неуловимо. Значение имело только то, что это произошло До. Когда-то Ронан делил жизнь на До и После смерти отца, теперь все стало иначе. Теперь это было До того, как он обрел способность к сновидению. И После.

Данный случай произошел До.

Когда сновидение явилось, Ронан уже был обладателем эпичного каталога незабываемых кошмаров всех мастей. Какой сорт вы бы предпочли? Может, классический набор монстров: когти, клыки, патлатые перья, мокрые от дождя? Или публичное унижение: попытки скрыть разразившийся посреди кинозала насморк, бесконечно подтирая потрепанным рукавом нескончаемый поток соплей. А может, жуткие эксперименты над телом? Ножницы, кромсающие плоть руки, кости и сухожилия, вырывающиеся наружу. Безумие стало извечным выбором: ступить на привычную территорию, чтобы оказаться ошарашенным ощущением чудовищной и неотвратимой неправильности происходящего, которое ворочается, ворочается и ворочается внутри, пока не проснешься дрожащий и покрытый потом.

Он видел их все.

«Кошмары – это уроки», – сказала как-то раз его мать Аврора. – Они кажутся плохими, потому что ты знаешь хорошее».

«Кошмары – как сучки, – заявил однажды его отец Ниалл. – Пусть заигрывают с тобой, мой мальчик, но не вздумай познакомиться с ними поближе».

«Ночной кошмар – химическая реакция, – считал его бойфренд Адам. – Неконтролируемый всплеск адреналина в ответ на раздражитель, возможно, вызванный травмой».

«Вперед, не стесняйтесь в выражениях», – отвечал Ронан.

Таковы были кошмары: они были реальны. По крайней мере, для него. Если остальные просыпались в холодном поту с бешено колотящимся сердцем, то Ронан, потеряв бдительность, мог проснуться и обнаружить рядом все, что ему пригрезилось. Раньше такое часто происходило.

И стало случаться вновь.

Он начинал думать, что, возможно, между До и После не существует такой четкой границы, как ему казалось.

Именно это приключилось в том плохом сне: Ронан включил свет, увидел зеркало. И себя в нем. Ронан из зеркала позвал: «Ронан!»

Он вздрогнул и проснулся в своей старой спальне в Амбарах. Спина покрыта потом. Руки гудят. Бубух-бубух – сердце грохочет о ребра. Обычный страшный сон. Луны не было видно, но он чувствовал, как она наблюдает, отбрасывая тени за неподвижными ножками стола и над распростертыми лопастями потолочного вентилятора. В доме царила тишина, остальные домочадцы спали. Он поднялся и налил стакан воды из-под крана в ванной. Выпил, налил еще.

Зажег свет и уставился в зеркало. Там снова был он. Ронан из зеркала вновь произнес: «Ронан!»

И он опять проснулся, на этот раз по-настоящему.

Обычно, когда просыпаешься, становится очевидным, что сон был всего лишь иллюзией. Но этот сон о сновидении… все казалось таким реальным. Половицы, холодная потрескавшаяся плитка в ванной, журчание воды в кране.

В этот раз, когда он встал, чтобы налить стакан воды, по-настоящему налить стакан воды и выпить, чтобы прогнать наваждение, он был уверен, что будет поражен ощущением касания пальцев ко всему, мимо чего проходил, напоминая себе, насколько своеобразна реальность наяву. Неровность оштукатуренных стен. Гладкость отполированного изгиба спинки стула. Легкий порыв воздуха из двери Мэтью, когда он толкнул ее, чтобы увидеть спящего младшего брата.

Ты не спишь. Ты не спишь.

На этот раз в ванной он обратил внимание на луну, едва различимую сквозь жалюзи, на тусклое ржавое пятно у основания старого крана. Это детали, подумал он, которые спящему мозгу выдумать не по силам.

Ронан включил свет и увидел зеркало. Свое отражение в нем. Ронан из зеркала произнес: «Ронан!»

И снова проснулся в своей постели. Снова, снова.

Черт возьми.

Он, словно умирающий, хватал воздух ртом.

Ронан не понимал, бодрствует он или спит, и уже не знал, как определить разницу. Исследовал каждую деталь как во сне, так и наяву и не почувствовал никакого шва между ними.

Ему подумалось: «Возможно, я обречен делать это вечно. Пытаться проснуться, так и не узнав, удалось ли мне это».

Временами он задавался вопросом, не был ли он все еще в том сне. Что, если он вообще никогда не просыпался? Может, все неправдоподобные вещи, что произошли со времен этого самого «Ронан!» из зеркала, все невероятные события школьных лет, хорошие и плохие, существовали только в его голове. Это могло быть таким же убедительным объяснением, как и любое другое.

Худший сон.

До, ему казалось, он всегда сможет уловить разницу между сном и бодрствованием. Понять, где реальность, а где плод его фантазии. Но После…

– Просыпайся, снежок, мы на месте, – позвала Хеннесси.

Ронан очнулся в тот момент, когда автомобиль остановился, гравий захрустел под шинами, сухая ветка оцарапала кузов. Он лежал, растянувшись на заднем сиденье, и теперь сел, прижимая ладонь к занемевшей шее. На противоположной стороне сиденья присненная им ворониха по кличке Бензопила забралась в свою коробку, предчувствуя, что они вот-вот выйдут наружу. Ронан машинально потянулся к телефону в попытке проверить сообщения, прежде чем вспомнил, что его нет.

Снаружи прохладный полдень сменился золотистым теплом вечера. Здания с плоскими крышами сгрудились вокруг торговой парковки, их водосточные желоба мягко золотились в свете уходящего дня. Это был один из тех комплексов, внешнему виду которых не хватало только припаркованных рядом школьных автобусов. Как и следовало ожидать, Ронан заметил выцветшую вывеску: «МУЗЕЙ ЖИВОЙ ИСТОРИИ ЗАПАДНОЙ ВИРДЖИНИИ».

Табличку окружал беспрепятственно разросшийся китайский ясень, вся площадь парковки была охвачена сетью заросших сорняками трещин. В конце сезона листья, скученные в рыжие и пурпурные завитки, остались только там, куда не смог добраться ветерок.

Музей живой истории выглядел так, словно был мертв уже несколько десятилетий.

Именно такие места обычно выбирал Брайд. На протяжении нескольких недель, прошедших с момента их побега от Модераторов на берегу Потомака, Брайд вел их через разрушенные дома, опустевшие съемные квартиры, закрытые антикварные магазины, пустующие ангары аэропорта, ветхие прибежища туристов. Ронан не мог сказать точно, произрастала ли тяга Брайда к захудалым местам из соображений секретности или эстетики.

Казалось, «секретность» не является синонимом «заброшенности», но Брайд никогда не приводил их в места, которые еще хранили в памяти редкое прикосновение человеческих рук.

В подобных жилищах всегда не хватало удобств, но Ронан не мог жаловаться. Ведь они были все еще живы, верно? Трое сновидцев, преследуемые законом, по-прежнему в строю, вооруженные до зубов собственным жизнелюбием, выбирались из своего автомобиля, позаимствованного во сне.

– Прислушайся. Что ты слышишь? – спросил Брайд.

Он произносил это каждый раз, когда они оказывались в новом месте.

Ронан уловил шелест ветра, подхватившего сухую листву. Отдаленный рев грузовиков на шоссе. Рокот невидимого самолета. Собачий лай. Звук жужжащего генератора где-то вдали. Мягкий свист крыльев Бензопилы. Вид птицы с черным оперением, проносящейся высоко над ними тремя в этом необыкновенном успокаивающем месте, наполнил его чувством, которому он не находил описания, но ощущал, как оно становится все сильнее и сильнее, с тех пор как они сбежали.

Это было похоже на полноту. Присутствие, реальность. Раньше он был полым, опустошенным. Нет, истощенным. Он находился на пути к пустоте. И теперь внутри него снова что-то было.

– Слушай, – сказал Брайд, и Ронан прислушался. Что он слышал? Пульс отдавался в ушах. История его крови. Движение души. Гул того, что наполняло его.

Это не могло быть счастьем, подумал он, потому что находился вдали от братьев и Адама. Он волновался за них и, конечно, не мог быть счастлив, испытывая беспокойство.

Но чувство казалось очень схожим.

– Когда умрет последний человек, над опустевшим лесом по-прежнему будет реветь самолет, – сказал Брайд.

Хотя он и жаловался, голос его оставался спокойным. Во многих отношениях он был полной противоположностью своим взбалмошным ученикам. Ничто не могло испугать его и заставить слететь с катушек. Он не смеялся истерическим смехом и не разражался яростными слезами. Не важничал, но и не принижал себя, не потакал своим желаниям и не занимался самоотрицанием. Он просто был. Все в его позе кричало о нем не как о высшем хищнике, а скорее как о чем-то настолько могущественном, что полностью исключало сценарий «хищник-жертва». И эта картинка была бы неполной без взъерошенной пряди рыжевато-коричневых волос.

«Он своего рода франт, – сказала Хеннесси Ронану в первый же день, когда они остались наедине. – Типа, франт суперуровня. Он уже победил всех других франтов и теперь стал их боссом, которого должен победить ты, чтобы заполучить его рубашку с пуговицами».

Ронану не понравилось слово «франт», но он понял, что она хотела сказать. Было в Брайде что-то легкое и иллюзорное, нечто, что противоречило значимости его целей. С тех пор как он познакомился с ним лично, Ронан думал, что есть в Брайде что-то удивительное, некое несоответствие, словно проводки в мозгу Ронана неверно стыковались, как если бы он думал об одном слове, а произносил другое. Что означало всякий раз, когда он долго смотрел на Брайда, ему начинало казаться, что у него на языке зарождается бесформенный вопрос.

Но в чем мог быть вопрос? Ответ всегда прост – Брайд.

Брайд спросил:

– Что ты чувствуешь?

И Хеннесси разразилась взрывным монологом. Она всегда была как пленочная кассета, которая проигрывалась слишком быстро, но с тех пор как они ушли в бега, ее скорость переключилась в режим перемотки.

– Чувствую? Чувствую? Что же я чувствую? Я чувствую Западную Вирджинию. Могу простить тебя, если ты считаешь, что чувствуешь Вирджинию. Это близко, очень близко, но здесь преобладают нотки кожи. Попробую… что же это?.. пожалуй, я чувствую привкус банджо. Ммм… нет. Цимбалы. Да, точно она. Так и знала, что тут замешаны струнные. Что же еще. Кудзу? Подожди, дай минутку. Это что, нотка серы?

Хеннесси обычно не тормозила на полпути, поэтому Брайд уныло ждал, а Ронан достал сумку и меч с надписью «Превращены в кошмар» на рукояти. Он закинул вещи за спину и поправил ножны, чтобы клинок висел строго между лопаток. В любом случае он не собирался утруждать себя участием в безумной игре Брайда. Прекрасно осознавая, что ему в ней не победить.

Когда Брайд спросил «Что ты чувствуешь?», он имел в виду «Сколько энергии силовых линий ты можешь ощутить?»

Ронан никогда не обладал способностью чувствовать силу невидимых линий, которые подпитывали его сны. По крайней мере, пока бодрствовал. Но Адам мог. И если бы Ронан и Хеннесси не выбросили свои телефоны в ту первую ночь, чтобы Модераторы не смогли использовать их в качестве средств слежения, Ронан попросил бы у него пару советов.

Ну, наверное.

На тот момент, когда они отключили телефоны, Адам все еще не ответил на последнее сообщение Ронана. «Tamquam», – написал Ронан, на что должен был получить ответ «alter idem». Но Адам не ответил вовсе.

Тишина даже своего рода помогала… делала разлуку… сносной.

Что ты чувствуешь?

Смущение.

– Если ты закончила, – сухо бросил Брайд. – Силовые линии. Чувствуешь?

– Может, немного? – сообразила Хеннесси. – Больше хлебницы, но мельче газонокосилки? Достаточно, чтобы Ронан Линч чуть позже смог устроить беспорядок.

Ронан показал ей средний палец.

– Используй свои чувства, а не пальцы, Ронан, – сказал Брайд. – Разделение между твоим бодрствующим и спящим «я» несущественно, и гарантирую, что в скором будущем этот пробел принесет тебе хлопот. Собирай вещи, Хеннесси. Мы останемся здесь на ночь.

– Я надеялась, что ты это скажешь. – Хеннесси шарила вокруг, как зомби. – Я потеряла Буррито. Ронан Линч, скажи, если я на верном пути… уфф, не бери в голову.

Буррито, то есть машина, на самом деле не была невидимой, так как Брайд предостерегал от грез, обладающих истинной невидимостью. Ему не нравилось, когда им снилось что-то постоянное, бесконечное, повторяющееся, что невозможно отменить. Он не одобрял ни одно творение, которое оставляло нестираемый углеродный след после ухода своего создателя. Так что машина не была невидимой. Она просто была незаметной. Ронан весьма гордился собой. Брайд намеренно попросил неприметный автомобиль, явно не сомневаясь в способности Ронана достать подобный. Было приятно почувствовать себя нужным. Причастным. Хотел бы он, чтобы процесс воплощения этой задумки в реальность прошел немного более элегантно… однако что есть, то есть.

Хеннесси взвалила на плечо меч, похожий на оружие Ронана, за исключением рукояти с цитатой «Из хаоса», и Ронан крикнул:

– Бензопила, за мной!

Ворониха спикировала к нему по воздуху. Ронан едва успел отвернуть голову, чтобы не получить когтями по лицу, когда птица приземлилась на его плечо.

Брайд распахнул дверь в музей.

– Было заперто? – спросила Хеннесси.

– Правда? – ответил Брайд. – Только после вас.

Внутри Музей живой истории Западной Вирджинии оказался запущенным и внезапно забавным. Загроможденные, полутемные коридоры вели мимо комнат, заполненных диорамами в натуральную величину, обставленными старинным реквизитом и выцветшими манекенами. Здесь ученики в комбинезонах и/или с косичками с восторгом взирали на манекен учительницы в старомодной классной комнате. Там дородный доктор в полевом госпитале осматривал менее упитанного пациента. А тут активисты по защите прав женщин лоббировали голоса избирателей. А вот здесь шахтеры спускались в бетонное отверстие пещеры. Лица манекенов были выполнены в мультяшном стиле. Все это попахивало гораздо сильнее, чем можно было ожидать от здания, заброшенного с 1970-х годов.

– Это место будет меня преследовать. Что за вонь? – спросил Ронан.

– «Музей живой истории Западной Вирджинии предоставляет захватывающий опыт применения зрения, слуха и обоняния. – Хеннесси нашла рекламную брошюру и теперь читала ее вслух, обходя коробки и мебель, вынесенные в холл. – Более пятисот уникальных запахов доставляются по трубопроводу в разноплановые… – Разноплановые? Серьезно?.. – сценарии. Учащиеся получат возможность вернуться назад в прошлое и провести уникальную экскурсию, которую, мы уверены, запомнят надолго!»

– Помоги мне, – сказал Брайд.

Он уже втащил в зал два манекена и собирался за третьим. Брайд встал рядом с ними плечом к плечу. Ему не было необходимости объяснять, что он делает. В тусклом свете манекены казались пугающе живыми, по крайней мере, они выглядели достаточно убедительно, чтобы заставить незваного гостя остановиться. Фальшивая армия.

Ронан начинал понимать, что первой реакцией Брайда всегда был порыв втянуть врагов в игры разума. Он сражался, если было необходимо, но всегда предпочитал, чтобы его противники побеждали себя сами.

– Так и будешь там стоять? – спросил Ронан Хеннесси, когда они с Брайдом вытащили шикарного руководителя в костюме-тройке, домохозяйку военных времен в цветастом платье и трех курсантов в пыльной форме.

– Я не могу прикасаться к такой безвкусице, – Хеннесси указала на матроса с неровно раскрашенными глазами. – Это может быть заразно. Вот такой способ лишиться своих творческих сил.

– Если бы я придерживался подобной политики в отношении сновидцев, тебя бы сейчас здесь не было, – беззлобно заметил Брайд.

Ронан с шипением коснулся щеки проводника поезда.

– Горело так, что лицо этого парня расплавилось. Фактически…

«Кроме того, Музей живой истории Западной Вирджинии… – держа брошюру перед лицом, Хеннесси повысила голос, чтобы заглушить Ронана, – предлагает проведение ночных вечеринок по случаю дня рождения и выезд экспозиции на дом по выходным. Группам более трех лиц предоставляются скидки». Черт возьми. Если бы у нас был еще один сновидец, мы бы могли сэкономить. А деньги потом направить в фонд колледжа Ронана Линча. Но не чтобы пойти в него, а чтобы спалить дотла, их страховка не покроет расходы. Брайд, любимый, есть шанс, что мы сможем подобрать еще попутчика? Еще одного сновидца, который подводил бы тебя реже, чем я? Для полного комплекта?

Брайд отошел от манекенов, отряхивая руки.

– Хочешь еще одного?

Ронан не горел желанием задумываться об этом. Все это напоминало те моменты, которые он изредка испытывал в Амбарах по ночам, когда попадал в ловушку определенного хода мыслей. Он представлял, что они с Адамом прожили вместе много лет, а затем Ронан умер от старости или от несчастного случая, и Адам нашел себе другого, а позже все трое встретились в загробной жизни, и вместо того чтобы провести остаток вечности вдвоем, Адаму пришлось делить свое время между Ронаном и этим глупым узурпатором, в которого он влюбился, будучи вдовцом, разрушив таким образом их кусочек рая. И это еще не считая того, что Ронан начал беспокоиться, попал ли Адам вообще в загробную жизнь, имея столь агностические наклонности.

– Три – хорошее число, – прорычал Ронан, бросив на Хеннесси мрачный взгляд, когда они направились вглубь музея. – Буррито рассчитан на троих.

– На заднем сиденье поместятся еще двое. – сказала Хеннесси.

– Нет, если там уже лежит человек.

– Отличная идея. Если ехать лежа, то, наверное, там можно уложить четырех или пятерых. И еще двоих в багажник.

– Сновидцы! – рявкнул Брайд, заставляя их замолчать.

Он стоял у двойных дверей в конце заполненного манекенами зала, положив руки на дверные ручки. В темноте можно было разглядеть лишь взъерошенные рыжевато-каштановые волосы, бледную шею и светлые полосы на рукавах его серой куртки. Это делало его немного похожим на схематичную фигурку из палочек или скелет – абсолютный минимум, необходимый, чтобы казаться человеком.

Он распахнул двери – и в коридор хлынул теплый свет.

Пространство по ту сторону оказалось размером со спортивный зал. Крыша давно обвалилась. Золотистые вечерние лучи нашли свой путь внутрь через зазубренный пролом, который оказался выходом для стремящегося наружу дерева, покрытого ползучими растениями. Частицы пыли сияли на свету. Здесь пахло настоящей жизнью, а не одним из пятиста ароматов, подающихся по трубам.

– Да, – сказал Брайд, словно отвечая на вопрос.

Место напоминало разрушенный собор. Голуби шумно вспорхнули из тени. Ронан отшатнулся от неожиданности. Хеннесси рефлекторно вскинула руку над головой. Брайд не шелохнулся, наблюдая, как птицы исчезают под крышей. Бензопила бросилась за ними с радостным воплем «кар, кар, кар», прозвучавшим раскатисто и грозно.

– Блин, – прошипел Ронан, раздраженный своей реакцией.

– Отпад, – добавила Хеннесси.

Они двинулись дальше, и еще одна стая птиц вылетела из покрытой пылью кареты, сбив манекен у входа.

– Только взгляните, как все здесь превратилось в музей чего-то совершенно иного, – сказал Брайд. – Посмотрите, насколько это подлинно сейчас.

Из-за куч сухих листьев и подлеска было трудно сказать, о чем изначально была выставка, хотя увитая плющом старинная пожарная машина в нескольких ярдах от кареты наводила на мысль о сцене уличной жизни. Брайд любил отдавать дань памяти об усилиях, приложенных человечеством.

– Сколько лет на это потребовалось? – спросил Брайд вслух. Он положил ладонь на ствол огромного дерева и посмотрел вверх сквозь расколотую крышу. – Сколько лет место должно оставаться нетронутым, чтобы могло вырасти подобное дерево? Сколько еще лет пройдет, прежде чем все здесь полностью исчезнет? Случится ли это когда-нибудь? Или постмузей навсегда останется музеем – памятником человечеству? Мы видим сны, как долго это может продолжаться? Вот почему не стоит грезить о чем-то абсолютном, бесконечном. Мы не настолько эгоистичны, чтобы предполагать, что это всегда останется желанным или необходимым. Нужно думать о том, что станет с нашими грезами, когда мы уйдем. О нашем наследии.

Все наследие Ронана состояло из погрома в студенческой комнате общежития Гарварда, невидимой машины и меча с выгравированными на рукояти словами «Превращены в кошмар».

Все остальное – его грезы, исчезнут в тот же момент, когда он умрет.

Хеннесси замерла.

Она застыла так основательно, что Ронан невольно тоже замер, глядя на нее, и, поскольку они оба остановились, Брайд, наконец, обернулся и заметил.

– Ах, – просто сказал он. Медленно опустил руку в подлесок у ног Хеннесси и выпрямился, держа за голову черную змею. Мускулистое тело рептилии слегка извивалось в его хватке.

Склонив голову набок, Брайд изучал создание. И оно изучало его.

– Замерз, дружок, – сказал он существу. – Разве тебе не пора спать?

А затем обратился к Ронану и Хеннесси:

– Она не самая смертоносная вещь в этой комнате. В дикой природе эта черная змея проживет всего около десяти лет, и единственные, кому она нанесет урон, – это мыши, ровно столько, сколько ей потребуется, чтобы остаться в живых. Изящна. Эффективна. Изумительна, правда. Она отмеряет вдохи и выдохи жизни.

Он протянул змею Хеннесси. Если внутри у девушки и жил страх перед рептилиями, то она умело это скрыла. Спокойно взяла ее, сжав позади глаз, копируя хватку Брайда.

Змея дико изворачивалась, ее туловище обвило руку Хеннесси, которая вторила движениям рептилии, пытаясь уклониться от цепкого хвоста. Затем обе, казалось, пришли к согласию, девушка и змея тихо замерли в подлеске.

– Она чертовски великолепна. Я бы хотела ее нарисовать. – произнесла Хеннесси.

– Посмотри на нее, – сказал Брайд. – Внимательно посмотри. Запомни ее. Что ею движет? Если бы она приснилась тебе, что бы тебе стоило о ней знать?

Ронан, в свое время вылетевший из школы, так никогда и не стал вновь школьником, но он не жалел. Он любил все это. Ему нравилось замечать, как непринужденно и идеально чешуйки змеиной кожи соприкасаются друг с другом. Нравилось наблюдать, как сухая прохладная кожа казалась непробиваемой, жесткой, пока змея не пошевелится, и тогда все это сжималось и расширялось, мышцы перекатывались под поверхностью кожи, словно там жило совершенно иное существо.

Ему нравилось, когда сновидец предлагал подумать об этом существе в контексте его снов.

Наконец, Брайд забрал змею у Хеннесси и осторожно выпустил обратно в подлесок. С некоторой горечью он заметил:

– Это музей неспящих. А как бы выглядели артефакты мира сновидцев? Нынешняя цивилизация настолько убеждена в собственной несостоятельности и правах, что вечно пытается заглушить шум других видов своим жалким белым шумом неудавшихся амбиций и сексуальной тревожности. Горстка людей протестует… но что, если бы голосов стало большинство? Каков мир бы был. А теперь маски.

Ронан достал вещицу из кармана куртки. Две простые шелковые маски были одними из первых, что пригрезились им с Брайдом… маски, которые мгновенно усыпляли надевшего одну из них. Брайд в значительной степени предпочитал их тем снотворным, которые Ронан принимал до их встречи.

«Нельзя есть грезы, – отчитал его Брайд. – В лучшем случае, они уморят тебя голодом, а в худшем – обретут контроль над тобой. Сны подобны словам, подобны мыслям. В них всегда больше смысла, чем кажется. Ты уверен, что эти таблетки всего лишь тебя усыпили?»

Руки Ронана стали горячими, сердце бешено заколотилось. Потребовалось всего пару недель, чтобы маска начала вызывать у него рефлекс, как у подопытных Павлова.

Брайд окинул взглядом разрушенное пространство.

– Давайте найдем безопасное место для сна.

Спать. Видеть сны: безотлагательно, целенаправленно. Грезить: с другими сновидцами.

Это всеобъемлющее, теплое чувство вновь разлилось внутри Ронана, теперь уже достаточно сильное, чтобы он мог дать ему название: сопричастность.

2

Хеннесси снилось Кружево.

Всегда один и тот же сон.

Темнота. Хеннесси не имела веса в этой иллюзии. Ни винтик в машине, ни травинка в поле. Возможно, пылинка в сердитом глазу скачущего монстра, моргнул – и она исчезла. Но не более того.

Медленно сон озарился, и свет обличил то, что было там все время. Вещь? Сущность. Ситуация. С зазубренными, геометрическими, замысловатыми и неровными краями, как у снежинки под микроскопом. Оно было огромным. Огромным не как шторм или планета, но огромным, как горе или ненависть.

Это было Кружево.

На самом деле это было не то, что можно увидеть. Скорее то, что можно почувствовать.

Когда Хеннесси впервые увидела Джордан наяву, та спала, свернувшись калачиком позади нее. Ее присутствие одновременно дарило чувство покоя и отталкивало. Покоя, потому что она была теплой, знакомой, совершенно такой же, как Хеннесси. Но также и раздражало, так как Хеннесси, привыкшая на протяжении последних десяти лет спать одна, вздрогнула и проснулась, когда дыхание Джордан едва ощутимо коснулось волос у нее на затылке. Невозможно подготовиться к осознанию присутствия двойника из твоих грез наяву. Хеннесси не понимала, чем обязана появлению Джордан здесь, в царстве бодрствования. Она не знала, станут они лучшими подругами или соперницами. Не знала, попытается ли Джордан узурпировать ее жизнь. Не представляла, как поступить, если Джордан отречется от нее и уйдет. Или что делать, если она примет ее и останется с Хеннесси навсегда, на веки вечные. Возможно, Хеннесси никогда больше не будет одинока, но было непонятно, хорошо это или плохо.

Что это за чувство?

Кружево.

Позднее Хеннесси приснилась Джун, ее вторая копия. Она неслышно пробиралась посреди ночи по коридору новой дыры своего отца в пригороде, проводя пальцами по стене, потому что мать сказала однажды, что оставлять жирные следы на поверхностях – это своеобразная форма бунта. И вдруг увидела себя, маячащую в конце коридора. «Невозможно, – подумала она. – Я оставила Джордан в комнате», – и тогда вспомнила о существовании Джун. Что, однако, не утешало, так как после Джордан не должно было быть никого больше. И что если Джун не точная ее копия, а скорее чудовище с лицом Хеннесси? А вдруг следом появится еще одна, а потом еще? Хеннесси закричала, она кричала и кричала. И Джун тоже начала кричать, кричать и кричать. Пока отец Хеннесси не гаркнул из комнаты, что, черт возьми, если у нее проблемы, то пусть сходит на прием к специалисту или заткнется и, бога ради, не мешает людям спать.

Что это за чувство?

Кружево.

Иногда, когда мать Хеннесси, Дж. Х. Хеннесси, была еще жива, она вкладывала в руку дочери норковую кисть и учила водить ею по холсту, над которым уже начала работу. Хеннесси переполняли гордость и ужас, исходившие от осознания, что она оставляет свой след на картине, так высоко ценившейся среди богатых транжир и модных зазнаек. В течение нескольких минут или часов они с матерью молча работали над холстом, пока становилось не разобрать, где чьи мазки. Затем домой возвращался ее отец, Билл Дауэр; и как только за ним закрывалась дверь, Джей набрасывалась на Хеннесси и выхватывала у нее кисть с такой силой, что опрокидывала палитры и забрызгивала холсты. Прощай, мама. Привет, жена. В Джей жили два разных человека, и их смена происходила драматично. Хеннесси тоже менялась, в мгновение скатываясь от радости, переполняющей сердце, до смущенного стыда.

Что это за чувство?

Кружево.

Хеннесси провела десятилетие, разрываясь между любовью и ненавистью к своим клонам. То страшась, что они оставят ее, то желая, чтобы они перестали в ней нуждаться. А затем Джордан рассказала, что они попали под прицел Модераторов и она больше никогда их не увидит, так что это осталось спорным вопросом.

Что это за чувство?

Кружево.

Необъятное, неизбежное, неотвратимое. Изнуряющее.

– Хеннесси, – позвал Брайд.

Вот так, в мгновение, Кружево исчезло.

Когда Брайд появлялся в ее сне, Кружево всегда исчезало. Оно его боялось. Ловкий трюк. Хотелось бы ей знать причину.

– Это неважно, – сказал Брайд. – Что ты чувствуешь?

С тех пор как она встретила Ронана и Брайда, она провела больше времени, чем когда-либо прежде, задаваясь вопросом, каковы грезы других людей. Ей снились Кружева. Всегда и неизменно. Но большинству сновидцев каждую ночь снились разные сны. Хотя, наверное, ей тоже иногда снилось что-то еще, кроме Кружева, но она никогда не могла ни вспомнить, ни представить, что бы это могло быть.

Она задавалась вопросом, как Ронан и Брайд разыскали ее в мире снов.

Они заснули, погрузились в свою иллюзию, а затем…

– Оставайся здесь, – сказал Брайд. – Перестань блуждать. Сколько энергии ты чувствуешь?

«Чертову пропасть», – подумала Хеннесси. Достаточно, чтобы пригрезилось нечто необъятное. Достаточно, чтобы увидеть Кружево целиком.

– Перестань вызывать Кружево, – сказал Брайд. – Я не позволю ему вернуться.

Я не звала его.

Брайд проницательно улыбнулся. Обычно, улыбаясь, человек раскрывался. Крутые парни становились плюшевыми мишками, сентиментальные любители обнимашек оказывались зубастыми сплетниками, застенчивые люди вели себя, как глупые шуты, а отчаянные весельчаки оказывались в глубокой депрессии. Но только не Брайд. Он был загадкой раньше и оставался ею по сей день.

– Где твой голос? Оставайся на месте. А теперь взгляни. Я дал тебе холст, а ты оставила его пустым, – сказал Брайд, жестом указывая вокруг. Теперь, когда Кружево исчезло, во сне был только их разговор, и ничего больше. – Лень – естественное дитя успеха. Кто, с трудом поднявшись по лестнице, почувствует желание построить еще одну лестницу? Вид и так уже достаточно хорош. Ты даже не пытаешься. Почему?

Голос Хеннесси все еще оставался всего лишь мыслью. Существует слово, чтобы дать название тому, кто использует один и тот же метод снова и снова, ожидая другого результата?

– Художник? – предположил Брайд. – Раньше ты не беспокоилась о неудачах.

Девушку раздражала его правота.

Хеннесси провела всю юность, работая на каждой попавшейся плоскости, изучая, как ведет себя пигмент, как барсучья щетина распределяет краску в сравнении с беличьей, свиной и колинским соболем, как комплементарные цвета дополняют или контрастируют друг с другом, как устроен под кожей человеческий скелет. Пытаясь. Принимая неудачи. Столько же времени, а то и больше, она потратила также на тренировку своего разума. Восприятие и воображение всегда были самым слабым звеном в цепи для любого художника. Глаза видели то, что хотели видеть, а не то, что было на самом деле. Тени получались слишком темными. Углы чересчур кривыми. Формы вытягивались, сминались. Было необходимо научить мозг воспринимать картинку отстраненно, а затем подключать чувства.

Ошибка, пробуй снова, ошибка, попробуй еще раз.

Она уже позабыла, как когда-то была способна заниматься этим на протяжении стольких часов, дней, недель и лет.

– Так-то лучше, – сказал Брайд.

Видение приняло образ студии.

Хеннесси сознательно старалась не думать о том, чтобы переместить их в мастерскую, но сны в этом плане были хитрыми засранцами. Они давали то, что ты хотел, а не то, что ты велел себе хотеть.

Это место выглядело так же прекрасно, как и в реальности. Здесь стоял чудесный вдохновляющий запах, землистый и химический. На нескольких мольбертах были выставлены холсты разных размеров. Краски пестрели на палитрах. Перевернутые на ручки кисти расставлены как щетинистые букеты. Старые деревянные полы покрыты тряпками. Брайд расположился в кресле у стены неподалеку от окон, небрежно скрестив ноги и обернув руку вокруг спинки стула. Джордан сказала бы, что с него можно написать отличный портрет. Позади мужчины открывался вид на город с историческими зданиями, густо насаженными деревьями и вклинившимся шоссе. Вдали надвигалась гроза, облака казались рваными и темными.

Иллюзия изо всех сил пыталась, как часто бывает во сне, намекнуть, что Хеннесси уже бывала здесь раньше, хотя она была уверена, что нет.

«Это студия Джордан, – подсказал сон. – Если ты не узнаешь ее, то только потому, что слишком давно ее не видела. Почему ты не с ней, как раньше?»

Хеннесси не согласилась.

– Это она не со мной.

– Вот ты где. Обрела голос, – сказал Брайд. – Вас не двое. Ты не Хеннесси спящая и Хеннесси бодрствующая. Вы – нечто большее, чем совокупность ваших эмоций, ваше подсознание. Вы также есть то, что научились с ним делать. Грезить, просыпаться. Для вас это одно и то же, когда вы поверите? Помести что-нибудь на этот холст. Силовая линия ждет. Проси ее о чем хочешь.

Хеннесси стояла перед полотном с нее ростом. В ее руке была кисть, которая также могла служить ножом. Она с легкостью могла представить, как лезвие вспарывает холст, как ткань расходится вокруг пореза. Сколь восхитительно и драматично это разрушило бы идеально нетронутое пространство холста.

– Давай обратимся к Хеннесси-художнику, – резко сказал Брайд. – Хеннесси, которая создает, а не разрушает. Что бы она создала, если бы могла?

– Та, о ком ты твердишь, – Джордан, – произнесла Хеннесси. – Она – художница, я – фальсификатор.

– Вас не двое.

– Тебе нужны очки, приятель, – сказала Хеннесси.

– Ты была художником до того, как создала Джордан.

Однако Хеннесси не могла вспомнить, это было слишком давно. По крайней мере, осознанно.

– Прекрасно, – раздраженно сказал Брайд. – Тогда покажи мне, что бы она смогла сейчас создать. Предполагаю, она лучше умеет прислушиваться.

Как бы Джордан использовала это место грез? Что если бы Хеннесси была иллюзией, а Джордан вместо нее обладала всей этой невероятной силой?

«Искусство, – как однажды Джордан сказала Хеннесси, – больше, чем реальность».

Нож исчез, Хеннесси начала рисовать. Из-под мягкой щетины кисти появлялись смелые мазки великолепного пурпурного цвета, столь насыщенного, какого раньше не видел ни один человек.

Джордан бы понравилось. Тирский пурпур поблек бы рядом с этим цветом.

Почему Джордан не настояла, чтобы отправиться в эту поездку с Хеннесси?

«Ты знаешь почему», – прорычал сон.

Джордан упорхнула с Дикланом Линчем, отделавшись парой жалких протестов. Она так долго ждала предлога, чтобы оставить Хеннесси, и теперь он появился.

Гроза снаружи приближалась, края облаков были темными и резкими.

– Продолжай выполнять задание, – приказал Брайд.

Пурпурная краска на холсте расплылась в форме пышных лиловых губ. Губ Хеннесси… нет, Джордан. Почти одно и то же, но принципиально разное. Губы улыбались. Хеннесси копировала улыбки, наблюдая за ртами людей.

Девушка осторожно добавила тень, придав рисунку объем. Чернильно-черный цвет выглядел темнее и правдивее, чем любая черная краска в реальной жизни.

Брайд вскочил так быстро, что опрокинул стул.

– Да. Да, именно так. Вот для чего нужны сновидения. Зачем готовить веганские бургеры, просто ешь чертовы овощи и наслаждайся ими.

Целовал ли Диклан Джордан? Наверняка. Хеннесси обмакнула большой палец в бледно-розовый оттенок на палитре, а затем провела краской по нижней губе. Акцент мгновенно преобразил изображение, сделав губы влажными, полными и предвкушающими. Это было более чем по-настоящему. Суперреально. И дело не только в том, как выглядели губы. А в том, что они чувствовали. Образы, воспоминания и ощущения – все в совокупности, как бывает лишь во сне.

– Остановись, – велел Брайд. – Это то, что ты вернула. Прочувствуй это. Не дай этому измениться. Попроси силовую линию помочь. Это может…

Он замолчал, выражение его лица стало отсутствующим. Внезапно Хеннесси подумала: «колеса».

Колеса?

Брайд крикнул:

– Ронан Линч! Прекрати немедленно!

У нее даже не было времени что-либо почувствовать, например, как воздух исчез из комнаты, что было забавно, так как она никогда не задумывалась о дыхании во сне.

Затем все исчезло.

3

Хеннесси, вздрогнув, проснулась.

Она двигалась.

И не просто перемещалась, а перемещалась быстро.

Это было как в кино. Она наблюдала сверху и видела себя внизу – так Бог смотрит с неба на свое творение. Стройная чернокожая девушка с афро кувыркалась, шлепаясь то попой, то грудью, то снова попой по сотням аккуратно сложенных тюков сена в старом сарае. Ее безвольное тело оказалось причудливо заключено в клетку, схожую с огромным деревянным колесом для хомяка.

Редко случалось, чтобы мир наяву казался менее реальным, чем мир сновидений. Однако ситуация не прояснилась до тех пор, пока она не рухнула на пол сарая, дыхание рывками покидало ее парализованное тело.

Общая картина выглядела так: Колеса! Колеса! Колеса!

То, что она приняла за колесо для грызуна вокруг нее, оказалось переплетением настоящих колес. Нескольких из множества заполонивших амбар. Здесь были мощные тракторные колеса, изящные велосипедные, маленькие игрушечные колесики. Деревянные колеса от кареты высотой с человеческий рост. Пластиковые рулевые колеса размером с ребенка. Спицы свисали со стропил. Обода зажаты тюками сена. Они прокатились по манекенам и уперлись в двери. На каждом колесе было напечатано или выжжено одно-единственное слово: «tamquam». Все выглядело как художественная инсталляция. Розыгрыш. Безумие.

Это взрывало Хеннесси мозг.

Часть разума шептала: «Так было всегда. Колеса всегда были здесь». Однако другая часть знала лучше. Так неизменно случалось, когда она наблюдала за проявлением грез других сновидцев. Они не просто возникали по волшебству. Напротив, магия сна изменяла ее воспоминания. Не полностью. Как раз достаточно, чтобы создать две реальности. Одну, где грезы существовали всегда, и другую, где их не было.

Разрыв мозга.

– Ронан, – голос Брайда звучал раздраженно.

Зашипев, вспыхнул тусклый огонек, осветив Брайда на полпути к возвышающейся кипе старых тюков сена. Проведенное сновидцами обследование Музея живой истории выявило три приличные локации для сна: небольшая диорама, имитирующая тесные спальные помещения подводной лодки, односпальная кровать с балдахином в спальне какого-то исторического деятеля и это – огромное воссоздание старого сенного сарая, настолько реалистичное, что, казалось, оно действительно функционировало здесь еще до музея.

Брайд, не переставая жаловаться, спускался по тюкам сена.

– Тебе не надоело это делать?

Поскольку с тех пор как они отправились в путешествие с Брайдом, Ронан не впервые разгромил место их ночлега. Он завалил туристический лагерь кровоточащими камнями. Разрушил гостиную заброшенного дома небольшим торнадо. Проломил стену дешевого мотеля невидимой машиной. Завалил комнаты дохлыми дождевыми червями, шипящими микрофонами, школьными учебниками и просроченным беконом. В каждой точке на карте, где они останавливались, оставался неизгладимый след Ронана Линча.

Хеннесси неохотно признавала, что в крошечном никчемном уголке ее души она была этому рада. Поскольку пока Ронан Линч, великий Ронан Линч, лажал, это делало неспособность Хеннесси вышвырнуть Кружева из ее грез не такой уж ужасной.

– Хеннесси, ты проснулась? – спросил Брайд в пустоту.

Хеннесси пока не могла ответить. Или пошевелиться. Такое всегда происходило со сновидцами после крепкого сна. Они в течение нескольких минут наблюдали сверху за своими временно парализованными телами. Хеннесси все еще привыкала к мысли, что эта временная потеря подвижности не равнозначна позору. Когда-то раньше для нее это означало, что она создала очередную копию себя. Означало провал. В настоящий момент, хотя она и не могла видеть, что принесла с собой из сна, была уверена, что, по крайней мере, это не еще одна Джордан Хеннесси.

Больше никаких двойников. Никогда.

Никогда раньше она так надолго не оставалась без своих девочек.

Джордан, Джордан.

– Мир кричит на тебя. Мир бодрствования, мир сновидений. Ты не обязан слушать, но делаешь это. И пока ты не научишься кричать громче в ответ, мы будем продолжать. – Брайд выудил Ронана из-под груды тюков сена и колес, как приз со дна коробки с хлопьями. Его звездный ученик был так же парализован, как и Хеннесси, так что у Ронана не было шанса избежать лекции, и Брайд продолжал:

– Я ожидаю от тебя большего. Сколько времени нам потребовалось, чтобы найти место скопления такой силы? И на что ты ее использовал? На это. Это дерьмо. Задумался ли ты хоть на секунду о другом сновидце, пока творил это? Нет, ты просто молол языком, и вот что получилось.

Ииииии… Хеннесси пришла в себя. Она снова чувствовала собственное тело и смотрела на мир своими глазами.

Сняв с плеч клетку с колесами, девушка оглядела сено вокруг, ища какой-нибудь предмет, принесенный ею из сна. Картину. Кисть. Палитру. Хоть что-то. Но все, что она обнаружила, – сено, колеса и снова сено.

Брайд все еще продолжал:

– И что за способ умереть? Задохнуться под гниющим кормом для коров, которых давно нет в живых. Грейуорен… так твой лес Линденмер тебя назвал? Сновидец и защитник? Сновидец, защитник и дурак с легкими, полными силоса, если бы меня здесь не было. Чего ради?

– Я пытался, – наконец прорычал Ронан.

– Как и Хеннесси, и ты лишил ее этого, – сказал Брайд. Черт, у маленькой гадкой частицы Хеннесси сегодня просто праздник. – Тебе удалось разыскать свое творение, Хеннесси?

– Стог сена все еще не выдал ни одной иглы, – ответила она. Брайд обвел сарай взглядом. Иногда фантазия могла очутиться довольно далеко от сновидца, особенно если была большой, но поблизости не было заметно никаких признаков крупных предметов из сна, таких как холст или стул, на котором он сидел.

А потом она обнаружила это.

На большом пальце ее руки остался едва заметный мазок розовой краски, той самой, что она нанесла на холст во сне. Вот причина, по которой ее парализовало: всего лишь засохшее пятно краски. Девушка предположила, что Джордан была бы рада это увидеть. Это была не иллюзорная копия Хеннесси. И не Кружево. С технической точки зрения это огромный прогресс, даже если так не казалось. Иногда, как только что продемонстрировал Ронан, речь шла не столько о том, что тебе снилось, сколько о том, что ты делал.

Она показала Брайду большой палец, как путешественница автостопом.

– Вот что я нашла.

Брайд снова повернулся к Ронану.

– Итак, ты выдернул силовую линию прямо из-под нее. Каков джентльмен. Сколько энергии осталось? Что ты чувствуешь?

Ронан был похож на кота, которого облили водой.

– Верно, ты же не можешь, совсем забыл, – продолжал Брайд. – Сказки, которыми мы сами себя потчуем, так утешают в трудную минуту. Я скажу тебе сколько: очень мало. Силовая линия отклонилась назад от сарая, полного колес, катящихся в никуда. А если бы прямо сейчас появились Модераторы, что бы ты делал? Плыл вверх по ручью дерьма не в состоянии нагрезить весло.

Вздорная часть Хеннесси по-прежнему оставалась дрянью, и ей было приятно видеть, как Ронан получает нагоняй, но остальная часть чувствовала себя достаточно плохо, чтобы прийти ему на помощь.

– Мне тоже жаль, – сказала она, вскакивая на ноги. – Мне нужна была сила этой линии. Я только разогревалась. И собиралась вытащить на ваш суд дом Макса Эрнста в Седоне. Вместе с Максом Эрнстом. И кучу его работ. Может, и его жену в придачу. Он построил эту штуковину собственными руками и пережил две войны, ты знал? Я имею в виду дом, не жену. Думаю, она была из Нью-Йорка. Или, может, перебралась туда после смерти Эрнста. Не помню, но думаю, именно она была той, кто сказал, что не существует такого понятия, как женщина-художница, есть только художник. О, еще я собиралась увидеть во сне ту его птичку, специально для тебя, Ронан Линч. Вы с ним в чем-то схожи, он имел альтер-эго в виде птицы и не видел разницы между птицами и людьми. Лоплоп.

– Хеннесси, это не… – начал Брайд.

Ей было плевать.

– Я знала, что вспомню имя, если хорошенько постараюсь. Все время считала, что это крольчонок, и так и было. Лоп. Лоп. Да, итак, дом, мастерская, дадаист. Это должно было стать моим шедевром сновидений, вдохновленным этими диорамами. Ведь так работает настоящий художник, верно? Воспринимает вещи вокруг себя и передает не копию, а отклик на мир, который впитал. Я созерцаю этот предполагаемый Музей живой истории Западной Вирджинии с его статичными фигурами, застывшими в инсценированных исторических моментах, и предъявляю реальных людей в реальных исторических объектах, сюрреалист в сюрреалистической картинке. Вот теперь это живое искусство. Вот в чем суть дадаизма. Это музей Хеннесси, скидки предоставляются детям до двенадцати лет, а также на вечеринки старше двадцати!

Брайд бросил на девушку испепеляющий взгляд, но ее прием сработал – болтовня лишила его запала. Он только покачал головой и бросил Ронану его куртку.

– Собирай вещи. До ближайшей силовой линии три часа. Нам нужно идти, пока из-за нехватки энергии некто снова не превратил все в стихийное бедствие.

– Я, блин, не настолько нестабильный, – запротестовал Ронан.

Брайд просто сказал:

– Птичку не забудь.

После того как Брайд вышел за двери, Хеннесси протянула руку, чтобы помочь Ронану подняться с сена.

– Наверное, сон был адский.

– Ох, отвали, – сказал Ронан.

– Сам отвали. И, кстати, не за что.

Ронан накинул куртку.

– Что это должно было быть? Твой сон. Только не говори Плоплоп.

– Лоплоп, неандерталец, – ответила Хеннесси. Она не желала обсуждать свой сон. Не желала говорить о Джордан. Просто хотела продолжать двигаться, чтобы ей не пришлось слишком много думать, пока бодрствовала, потому что, когда она размышляла об этом, ей становилось грустно, а когда ей становилось грустно, она злилась, а когда злилась, хотела убить Модераторов, но когда она хотела убить Модераторов, Брайд велел ей ждать удобного момента. Она не хотела ждать.

– Самый раздражительный человек, которого я когда-либо встречал. Может, он, наконец устанет от нас и отвалит обратно заниматься своими делами.

Это была тема, которую они с Ронаном уже обсуждали, кратко перешептываясь, когда появлялся подходящий момент в отсутствие Брайда. Кто был этот человек, за которым они следовали? Где он находился раньше? Они знали, что мужчина уже обладал печальной славой, когда впервые встретились с ним. Его имя произносили шепотом в районе черного рынка… но в связи с чем? И насколько сильно он жаждал к этому вернуться? Ронан провел пальцами по ближайшему к нему колесу, вдавливая подушечки в выгравированное слово «tamquam». Это была та вещь, которую Хеннесси успела узнать о Ронане Линче: парень был уверен, что хранит свои секреты, держа рот на замке, но в итоге рассказывал их другими способами.

Он спросил:

– Так о чем ты грезила на самом деле?

– Есть вещи, о которых леди не говорят, – ответила Хеннесси, – и спрашивать невежливо.

– Неважно.

– Джордан.

– Я сказал неважно.

– А я ответила Джордан.

Если бы Ронан надавил сильнее, девушка заговорила бы, и в глубине души она хотела, чтобы он это сделал, но вместо этого парень только пнул одно из колес. У Хеннесси мельнула мысль, что, возможно, Ронан хотел, чтобы она заставила его поделиться своим сном. Должно быть, что-то беспокоило его настолько, что Ронан не смог помешать всем этим колесам в итоге вырваться у него из головы. Но идея взвалить тяжесть его драмы поверх собственной казалась чересчур.

Поэтому они просто молча собрались. Хеннесси взяла свой меч. Ронан забрал птицу. У двери он обернулся, чтобы окинуть взглядом, что натворил. Все эти колеса. С вороном, сидящим на плече и мечом за спиной, парень представлял собой необычный силуэт. Хеннесси подумала, что было бы здорово написать его портрет, если бы все, что его касалось, не должно было бы оставаться в тайне. Что, в свою очередь, напомнило ей, как она размышляла во сне, что Джордан сочла бы Брайда подходящим объектом для портрета.

– Интересно, что у нее на уме, – произнесла Хеннесси. – Что она и твой брат задумали?

Ронан отвернулся, его голос прозвучал сухо и огорченно:

– Держу пари, они отрываются по полной.

4

Джордан чувствовала себя немного неловко из-за того, что угнала машину Диклана Линча.

Но не слишком. Не настолько, чтобы не спать по ночам (или, скорее, по утрам, так как она была совой). Недостаточно, чтобы желать вернуться в прошлое и что-то исправить. Но ровно настолько, чтобы, иногда встретив «Вольво» той же марки и модели, ощутить смутный укол вины. В противоположность бренду «Вольво». Наперекор собственному стилю.

В сущности, случилось следующее: пару недель назад она бросила старшего и младшего Линчей посреди ночи на заправке в захолустье Вирджинии, задние фары автомобиля выхватили из темноты их лица, когда она сматывалась на их тачке.

Лицо Мэтью было удивленное и абсолютно круглое: круглый овал, круглые глаза, круглый рот, он выглядел, как и всегда, намного моложе своих семнадцати лет. А вот Диклан особо удивленным не выглядел. Он скрестил руки на груди, сжал губы в тонкую линию и чуть прикрыл глаза, придавая лицу «ну конечно, не одно, так другое, да?» выражение ровно в тот момент, когда стал стремительно уменьшаться в зеркале заднего вида. Однако невелика измена. Джордан полагала, Диклан достаточно изобретателен, чтобы найти другой способ передвижения и успешно проделать оставшуюся часть пути до Амбаров. Кроме того, девушка была уверена, что плохие парни, которые ранее покушались на жизнь братьев, еще не успели подобраться к ним настолько близко, чтобы в данный момент представлять реальную угрозу.

Скорее всего.

Возможно, именно поэтому она чувствовала себя слегка неловко. Азартные игры с жизнями людей, как правило, больше в духе ее второй половины – Хеннесси. Джордан обычно исполняла роль здравомыслящей части.

Причиной, по которой Диклан Линч в эту минуту возник в ее мыслях, хотя ни одного «Вольво» не маячило на горизонте, было приглашение на вечеринку, которое она держала руках. Плотная матово-черная карточка с изображенным на ней жирным белым крестом и закругленными краями, невероятно приятными на ощупь. «ДЖОРДАН ХЕННЕССИ И ГОСТЬ, вы приглашены».

Она знала, что это вечеринка «Боудикки». На карточке стоял их логотип, их цвета – дурацкий черно-белый крест. «Боудикка» представляла собой преступный синдикат, состоящий исключительно из женщин, который предлагал покровительство и организацию сбыта в обмен на то, что очень походило на фешенебельную версию рабства. Однажды они уже пытались завербовать и Джордан, и Хеннесси, предполагая, что разговаривают с одним и тем же человеком, с симпатичным, высококлассным копиистом. Предложение не вызвало интереса. Джордан и без того была ограничена в свободе передвижений. А Хеннесси никогда не умела играть в команде.

Но по «случайному» стечению обстоятельств «Боудикка» написала Джордан как раз в ту ночь, когда она, Диклан и Мэтью сбежали с побережья реки Потомак. «Перспективная возможность в Бостоне, которая, с учетом ваших обстоятельств, может представлять для вас интерес. Для получения более подробной информации, пожалуйста, договоритесь о личной встрече».

Так что она угнала машину, чтобы все разузнать.

Поступок в духе Хеннесси.

И поэтому, как уже было замечено, Джордан чувствовала себя слегка неловко.

Однако дело сделано, она осталась в одиночестве и сейчас подкрашивала губы помадой, глядя в тусклое зеркало в ванной. В целом комната имела не очень приятный вид, но убогость даже придавала ей очарования. Данный санузел приютился в углу просторного помещения студии в районе Фенуэй, расположенной в величественном историческом здании, построенном сто лет назад в качестве прибежища для почти полусотни художников. Старые деревянные полы, трехметровые окна, пятиметровые потолки, старинные радиаторы, как крадущиеся ребристые животные вдоль отштукатуренных стен, повсюду расставлены мольберты и принадлежности для работы, динамики, не реагирующие на новый телефон Джордан, но совместимые с бумбоксом, который девушка обнаружила в шкафу. Она не думала оставаться здесь надолго, и, вполне возможно, подобный «каучсерфинг» с ее стороны нарушал городские законы, но владельцем помещения был художник, который делал фотографии в стиле «ню», а затем подрисовывал поверх снимков большие, колоритные сиськи. Парень был не из тех, кто станет суетиться из-за таких мелочей. В любом случае, она планировала жить здесь, только пока не найдет соседку по комнате.

Сколько, по мнению Джордан, на это уйдет времени?

Столько, сколько потребуется.

Девушка надела кожаную куртку и взглянула на себя в зеркало. Большого выбора в одежде у нее не было, только то, в чем она сбежала, и еще оранжевый лиф, приобретенный в милом комиссионном магазинчике в Южном Бостоне. Также она купила футболку и кроссовки, потому что, видит бог, если владелец заявится в студию посреди ночи, желая поработать над одним из своих чертовых обнаженных шедевров, она хотела быть одетой. Несмотря на то что Джордан уже успела выполнить пару мелких подделок с тех пор как приехала в город, сняла деньги с депозита и развлекала туристов на праздничных ярмарках, рисуя небольшие дешевые работы, она старалась экономить деньги.

Зачем? На будущее. Будущее. Чуждое ей понятие. Там, в Вашингтоне, его у нее не было. Как и остальные девочки, она имела свой срок, зависящий от Хеннесси. Когда умрет Хеннесси, игра для них будет окончена. Как и все грезы, без своего сновидца они погрузятся в вечный сон. А до тех пор все они жили одной жизнью – жизнью Хеннесси, существовали подобно ей или любой из них. И непрестанно разделяли эту тревогу. Убьет ли сон Хеннесси сегодня? А может, это сделают наркотики, автомобили или ненависть к себе? Тот сегодня день, когда им суждено заснуть посреди тротуара?

Неопределенность ежедневно довлела над ними.

Достаточно трудно вверить свою жизнь в чужие руки, и еще сложнее, когда это руки кого-то столь же безрассудного, как Хеннесси.

Джордан старалась жить полной жизнью. А что еще ей оставалось? Сложить руки и ждать.

Однако в итоге никто из них не заснул внезапно.

Их убили. Жестоко. Беспричинно. Модераторы не утруждались выяснять, были ли среди них сновидицы, прежде чем уничтожить всех. Эти девушки жили, как Хеннесси, и приняли смерть, уготованную ей.

Выйдя на улицу, Джордан плотнее запахнула тонкую куртку и слегка ускорила шаг. Вечеринка проходила в Бэк-Бэй, примерно в десяти-пятнадцати минутах пешком отсюда. Прогуливаясь, она не обращала внимания на светящиеся витрины первых этажей, ее взгляд притягивали апартаменты выше и чердаки над ними. Казалось, никого в Бостоне не волновало, что их могли увидеть в окнах офисов и квартир. Обыватели занимались своими делами и ожидали того же от окружающих. Словно скриншоты человеческой активности. Джордан, как и другие копии, родилась городской девушкой, и Бостон отлично подходил для создания ее картин. Было приятно очутиться в новом месте после затянувшегося пребывания в Вашингтоне, постоянно пытаясь найти решение обостряющейся проблемы сновидений Хеннесси.

Другим девчонкам тоже понравилось бы. Бедным Джун, Тринити, Бруклин, Мэддокс. Бедняжкам Октавии, Джей, Альбе, Фарре. Несчастные девочки, у которых никогда не было будущего.

Джордан была обязана им жизнью, в то время как у них не оставалось ни шанса. Она не могла управлять безрассудством Хеннесси или безжалостностью Модераторов. Но могла контролировать собственное бесстрашие. И собиралась жить настолько насыщенно, насколько возможно, и так долго, как только сможет.

Джордан прибыла на вечеринку.

Вечеринки в чем-то походили на людей и принимали самые разнообразные формы и размеры. Таили в себе множество надежд, мечт и страхов. Одни нуждались в поддержке, а иные прекрасно справлялись сами, требуя от вас лишь хорошо проводить время. Некоторые оказывались душевными и словоохотливыми. Другие чопорными и формальными.

Она поняла с первого взгляда, что здесь собралась не детская тусовка, эти люди относились к себе серьезно. Их главной целью было «себя показать и других посмотреть», ну или что-то в этом духе. Местом проведения стала небольшая художественная галерея на Бэк-Бэй в часы закрытия. В ее залах чувствовалось прикосновение времени. Абстрактные картины на стенах. Провокационная скульптура, оживившая пространство в углу. Здесь было довольно мило. Любой человек, оглядевшись вокруг, смог бы почувствовать себя умней. Образованней. Приглашенные на вечеринку люди выглядели просто прекрасно, и к тому же все как один были женщинами. Чудесная смуглая кожа, прелестные белокурые локоны, веснушки на скулах, роскошные округлые бедра, бледные животы, золотистые лопатки, платья и каблуки всех цветов, длины и высоты. Джордан не знала всех, но узнала достаточно лиц, чтобы уловить суть. Руководители компаний. Дипломаты. Дочери президентов и матери наркобаронов. Актрисы. Музыканты. Наследницы производителей кукурузных хлопьев и просто влиятельные люди. А еще знаменитости. Ну, знаете, настоящие звезды. Не те, кто тычет друг на друга пальцами, говоря: «Только посмотри, кто там, взгляни сюда». Эти вели себя круто. Достойно.

Боудикка.

– Что я могу вам предложить? – спросила девушка-бармен – обладательница невероятно рыжей шевелюры, возмутительно рыжей, струящейся, как лава вулкана.

Разум Джордан мгновенно наполнили идеи, как бы она могла запечатлеть это на холсте. Так много чудесных оттенков красного, но вряд ли они заиграют сами по себе. Пожалуй, чтобы добиться сногсшибательного эффекта, она добавила бы зеленый фон. Зеленый приглушает красный. Зеленый, нанесенный рядом с красным, заставляет оба цвета выглядеть по-новому. Комплементарные цвета, разные стороны цветового круга. Забавно, как противоположности могут заставить друг друга сиять.

– Что самое дешевое? – спросила Джордан.

Барменша взглянула на нее сквозь ресницы. Ее глаза были зелеными.

– Для вас бар бесплатный.

Джордан сверкнула широкой улыбкой.

– Есть что-нибудь оранжевое?

– Сладкое или кислое?

– О, я не собираюсь это пить. Просто хочу напиток под цвет моего топа.

Девушка постаралась на славу, и Джордан оставила ей на чай немного своих драгоценных фальшивых денег, а затем, прихватив апельсиновый топ и апельсиновый напиток, постаралась смешаться с толпой. Смешаться – обвести вокруг пальца. На самом деле она планировала всего лишь собрать информацию. Джордан побывала на достаточном количестве тусовок, чтобы преуспеть в этом, но все еще была поражена количеством знаменитых лиц, присутствующих на мероприятии. Они члены организации или клиенты, а может, и то, и другое?

Ставки здесь были выше, чем в Вашингтоне.

Ставки выше, напомнила она себе, но игра все та же. И она умела играть. В конечном счете, это всего лишь фальсификация. Подделка не произведений искусства, но людей. Главное – помнить, что нужно казаться лучше, чем любая копия или имитация. Пытаясь наиболее точно изобразить то, что видишь, можно получить технически верный результат, но при этом неестественный. Неубедительный. Сталкиваясь с техническими загвоздками при воссоздании, нетрудно застопорить весь процесс. Необходимо придерживаться оригинала. Однако при фальсификации поверхностные детали имеют не такое значение, как правила, их определяющие. И у каждого произведения правила свои: краска, чуть затекшая по углам, линии, истонченные на концах, что вызвано отрывом щетины от полотна, драматизма ради преувеличенные рты, слабо насыщенный черный и так далее, и тому подобное. И если достаточно владеть информацией, то можно бесконечно создавать работы, основанные на этих правилах, и выдавать их за творения оригинального художника.

С людьми принцип работал так же. Существовал свод правил, которые определяли их поведение. Узнайте главные тезисы, и они у вас в кармане.

Джордан использовала этот метод, чтобы воплотить образ завсегдатая, любителя пообщаться. С ее губ сорвался смех, словно отголосок только что оконченной забавной беседы. Девушка шумно выдохнула, украдкой бросив быстрый взгляд на телефон, как будто улучила минутку просмотреть чаты и проверить рабочую почту. Она кивнула через плечо, отходя от группы людей, тонко намекая, что отлично пообщалась. Когда кто-нибудь пытался поймать ее взгляд, Джордан поднимала палец и указывала на компанию в соседнем зале, без слов говоря: «Вернусь через минутку, я обещала подойти».

Таким образом, она сливалась с тусовкой, не будучи ее частью, собирая информацию, но не делясь взамен.

Именно так она выяснила, что все эти люди – клиенты. Пока было непонятно, что конкретно все они рассчитывали здесь приобрести, но публика определенно была готова раскошелиться. Что могло связывать всех этих блестящих людей? И что у нее с ними общего?

– Джордан Хеннесси!

К ней приблизилась пожилая женщина, одетая в клетчатое платье с рисунком ежика на правой груди. Она выглядела гораздо более неряшливо, чем остальные приглашенные. Гостья держала в руке бокал вина и вела себя чересчур небрежно, как бывает с человеком, который слишком много выпил. Несмотря на это, Джордан могла сказать точно: женщина не была пьяна. Это ее обычная манера.

– Джордан Хеннесси, проклятье, сколько лет прошло!

Джордан уставилась на женщину, безуспешно пытаясь ее вспомнить. Наверное, с ней общалась Хеннесси или кто-то другой из девушек.

Лицо женщины приняло карикатурно озабоченный вид.

– Ох, ты меня не помнишь! Не переживай, знаю, некоторые из присутствующих немного Ф-И-Г-О-В-О относятся к таким вещам, если ты понимаешь, о чем я, но точно не я. Я Барбара Шатт.

Она протянула ладонь для рукопожатия, а Джордан прокручивала, прокручивала и прокручивала сценарии в голове, подбирая ответы, которые могли помочь ей достоверно изобразить реальную Джордан Хеннесси, ответы, которые не содержали информации, которой она не владела, ответы, которые не вели прямиком в яму с крокодилами.

Они пожали руки (Барбара только пальцами), и Джордан спросила:

– Вашингтон, верно?

Барбара погрозила ей пальцем.

– Он самый. Я так рада, просто счастлива, что ты смогла приехать. Полагаю ты еще даже не обустроилась на месте. Уверена, Джо уже связалась с тобой, чтобы обсудить варианты участия. Джо? Джо Фишер?

– Ох, нет, я бы запомнила Джо, – сказала Джордан.

– Ну, конечно, запомнила бы, – ответила Барбара. – Джо вон там. Я сделаю пометку на своем крошечном старом жестком диске, – она постучала ободком бокала по виску, – чтобы добавить тебя в расписание. Не думай, однако, что мы как следует не присматривали за тобой. То маленькое приключение на Потомаке, безусловно, заставило многих навострить уши, правда! И мы сделали все, что в наших силах, чтобы быть уверенными, что ничей интерес не помешает тебе оказаться здесь сегодня.

Вот теперь Джордан действительно стало некомфортно. Неужели Боудикка представляет для нее угрозу? Или все произнесенное просто попытка втянуть ее в свои дела? Нужно было что-то ответить. Нечто, что пошатнуло бы превосходство Барбары. Такое, о чем Боудикка знать не могла. Думай, Джордан.

Девушка широко улыбнулась и пошла ва-банк:

– Приятно, что Брайд тоже на нашей стороне после всего случившегося.

Улыбка собеседницы превратилась в бетон.

Бинго. Они, как и все, ни черта не знали о Брайде, просто были наслышаны о его силе.

– Ну, не обессуууууудьте, – произнесла Барбара, постукивая донышком бокала по изящным серебряным часам на запястье. – Пора приниматься за работу. Уверена, ты в предвкушении. Еще раз, очень рада. Здорово, что ты смогла прийти. Не забывай о Джо. Она будет поблизости.

Когда Боудикка впервые обратила внимание на Джордан, это было чем-то вроде шутки, своего рода комплимент. Она, Хеннесси и Джун похихикали над этим за парой коктейлей и несколькими тюбиками краски, так же как посмеялись бы над неуклюжим, назойливым флиртом в баре. Ведь так приятно чувствовать себя востребованной. Якобы. Мечтать не вредно. Но сейчас, когда девушка оказалась в Бостоне совершенно одна, у нее было другое чувство. Она упустила, что быть не одной из многих Джордан Хеннесси, а скорее одной-единственной таит в себе недостаток – уязвимость.

Джордан застыла в своем оранжевом топе, держа апельсиновый напиток в руке и ощущая, как дурные предчувствия наслаиваются одно на другое, а затем обнаружила, что музыка стихла и основная масса приглашенных двинулась в заднюю часть здания. Они шептались, сверялись с часами, переглядывались друг с другом, и девушка догадалась, что, должно быть, все направляются взглянуть на истинную причину вечеринки.

После того как народ, наконец, втиснулся в просторную дальнюю комнату, из динамика донесся голос Барбары. Джордан прекрасно слышала ее голос без усилителя, так что женщина, должно быть, находилась поблизости, однако ее не было видно из-за толпы.

– Спасибо, что пришли, – начала Барбара. – Сегодня здесь собралось поистине великолепное общество. Вы действительно шикарные женщины. Знаю, мы все взволнованы предстоящим событием, и мы все воодушевлены, э-э, где мои записи, Фишер? Фишер, будь добра.

Миниатюрная женщина с великолепной осанкой и бескомпромиссно выпрямленными темными волосами протиснулась мимо Джордан и направилась вперед сквозь толпу. На ней было коктейльное платье, которому не хватало надписи: «Смотри на меня», и ниже: «Теперь, когда ты смотришь, заметил, что я считаю тебя тупицей?» Отличное платье. И она даже не извинилась.

Джордан лишь мельком увидела, как она принимает микрофон, а затем из динамиков раздался голос под стать коктейльному платью:

– В жизни каждого из здесь присутствующих есть зависимый. У кого-то всего один, кто-то только подумывает привнести подобное в свой образ жизни, некоторые получили их в наследство, а некоторые сами являются одними из них.

Гости переглянулись.

Джо Фишер продолжила:

– В этом году Боудикка рада предложить вам множество живительных магнитов в разнообразных форматах. Как и всегда, они доступны только по частной договоренности. Спрос высок, так как живительные магниты теряют эффективность быстрее, чем обычно, и многие из вас в этом году стремятся заменить свои потерявшие силу. Надеюсь, у всех вас была возможность взглянуть на зависимых, которых мы предоставили для демонстрации, и убедиться, что живительные магниты настоящие. Многие спрашивали, доступны ли к продаже эти зависимые. Ответ: не в настоящее время. Они предназначены для демонстрации. Только для демонстрации.

– Давайте же взглянем на живительный магнит! – голос Барбары зазвенел, не усиленный аппаратурой. – Будьте любезны, покажите всем!

К удивлению Джордан, публика послушалась. Толпа вновь скучилась, впервые позволяя ей увидеть то, что они плотно окружали.

В центре комнаты был ребенок.

Прелестный малыш, мальчик возрастом три или четыре года, с прекрасными темными волосами, густыми ресницами и беспечно надутыми губками. Его умилительно разместили в разложенном прямо посередине зала кресле. Грудь ребенка мерно поднималась и опускалась, поднималась и опускалась.

Как бы громко ни звучали голоса вокруг, он продолжал спать.

Рядом с малышом на яркой парчовой ткани расположились различные предметы. Несколько безвольно лежащих бабочек. Маленький пушистый кролик, растянувшийся на боку. Пара туфель.

Очевидно, мальчик был экспонатом, как и остальные объекты.

– Невероятно волнительно, не так ли! – произнесла Барбара, продолжая кричать без микрофона, как воспитательница в детском саду. – Это действительно замечательный живительный магнит, идеален для дома, они не всегда подходят для гостиной, но только не этот! Ну разве не У-Д-А-Ч-А для нас? А теперь давайте успокоимся и посмотрим. Внимание!

Сбоку открылась дверь.

Две женщины внесли в комнату большую картину в раме. Тема полотна не особо захватывала обычный пасторальный пейзаж, усеянный овцами, но при этом картина была приятной. На самом деле Джордан обеспокоило, что она никак не могла понять, почему пейзаж казался ей таким привлекательным. Девушка не могла оторвать от него взгляд. Ей хотелось подойти ближе, но толпа вокруг и чувство достоинства не позволяли.

Она обвела взглядом окружающих гостей, стремясь оценить их реакцию на картину, но все взгляды были обращены на кресло в центре комнаты.

– Можно мне обуться?

Тихий, тонкий голосок. Мальчик приподнялся в кресле. Одной маленькой ручкой он протер глаза, а другой потянулся за ботинками. Ребенок искал знакомое лицо среди разглядывающих его женщин.

– Мама? Уже пора обуваться?

Вокруг него закружились неподвижные прежде бабочки. Крошечный кролик с тихим звуком спрыгнул со стула и заторопился прочь. Гости отступили, деликатно освобождая ему пространство.

– Мама? – позвал мальчик.

– Как видите, конкретный живительный магнит эффективен в отношении множества зависимых на расстоянии нескольких ярдов, – произнесла Фишер в микрофон. – За подробной информацией, пожалуйста, обратитесь к полному перечню.

Барбара сделала широкий жест бокалом, и сотрудницы понесли полотно обратно к боковой двери.

– Мама? – снова спросил мальчик. – Ох, моя туфля.

Один из предметов обуви упал со стула. Мальчик потянулся за ним как раз в тот момент, когда дверь за персоналом закрылась. Картина исчезла.

С тихим вздохом ребенок осел на пол рядом с креслом. Бабочки попа́дали вокруг него. Один из приглашенных выступил вперед и уложил теперь уже спящего кролика обратно в исходное положение на кресле.

Сердце Джордан превратилось в лифт с оборванным тросом.

Грезы.

«Зависимые» – это грезы, утратившие сновидца. И «живительный магнит» – та самая картина, что показалась Джордан, которая сама являлась результатом сна, странно привлекательной, – временно их пробуждал.

И вот так Джордан поняла, что Боудикка пригласила ее на вечеринку не по причине того, что Джордан Хеннесси – талантливый фальсификатор. Они позвали ее, зная, что Джордан Хеннесси – сновидец.

Позвали, потому что были уврены: Джордан Хеннесси будут сниться сны, которые она захочет оставить при себе.

Правила игры изменились.

5

Мэтью Линча разбудил крик старшего брата.

Старая спальня Диклана находилась дальше по коридору, и дверь Мэтью была закрыта, но звук доносился отчетливо. В старых домах полно укромных уголков и закоулков.

Мэтью выбрался из постели, пробормотав: «уф-уф-уф», когда старые половицы заморозили босые ступни, а затем резко стукнулся головой о мансардный потолок.

Диклан все еще орал, как кот на крыше.

Мэтью спустился вниз, почистил зубы (из-за движения щетины на деснах и зубах казалось, что крики Диклана вибрируют), выпил воды (голос брата звучал выше, когда Мэтью глотал, и ниже, когда он этого не делал), и взглянул на себя в зеркало.

Младший Линч размышлял о том же, о чем думал каждое утро в течение последних недель: «Разве я похож на сон?»

Мальчик в зеркале выглядел выше, чем тот, что отражался в зеркале год назад. Мэтью открыл рот: его зубы были идеальной формы. Он выглядел нормально. Неудивительно, что всю жизнь он считал себя таким же, как остальные. Можно сколько угодно выглядеть нормальным и не удивляться, но это не меняло истины, которая заключалась в том, что Мэтью не был человеком. Всего лишь подобием.

Мальчик в зеркале насупился.

Казалось, его лицо не привыкло хмуриться.

Крики Диклана стали громче.

Точно.

Мэтью пошаркал по коридору, направляясь в комнату брата.

Представшая перед ним сцена выглядела так же, как и в любое утро в течение последних дней. Стайка мышей. Какие-то крылатые ящерицы. Барсук с загадочной улыбкой, касающейся только глаз. Пара оленей размером с кошку. Кот размером с оленя, к тому же с человеческими руками. Собрание птиц всевозможных форм и размеров. И, пожалуй, самый впечатляющий экземпляр – черный кабан размером с микроавтобус и к тому же покрытый грубой щетиной.

Вся орда тварей расположилась на кровати Диклана, откуда и доносились крики.

– Дикло! – позвал Мэтью. – Ммм, холодно.

В комнате стоял холод из-за открытого окна, чему точно был виной хитрый кот. Однажды Мэтью уже поймал его на месте преступления. Во время одной из своих полубессознательных предрассветных прогулок по холмам он услышал лязг и грохот и, подняв глаза, увидел, как тот быстро карабкается по водосточной трубе к окну, ведущему в спальню Диклана. Без промедления существо распахнуло окно. Наблюдать, как он ковыряет своими крошечными коготками край окна, чтобы подцепить его и открыть, было одновременно поразительно и жутко. У этого кота были противопоставленные большие пальцы.

Голос Диклана звучал приглушенно.

– Выгони их отсюда.

Его трудно было разглядеть в постели, потому что он замотался в кокон из простыни и одеяла, края которого как можно плотнее прижал к матрасу, чтобы в него не пробрались мелкие твари. Однако их это не останавливало. Кот с неподдельной преданностью теребил простыню у его лица. Олени размером с кошку мяукали и били лапами (или, может, копытами?) в изножье кровати. Крылатые ящерицы игриво набрасывались на ноги Диклана всякий раз, когда он шевелил ими под одеялом.

– Уложись в это столетие, – донесся голос Диклана. – Убирайтесь.

Все они были грезами.

С тех пор как Диклан и Мэтью переехали из Амбаров, Ронан, очевидно, приснил себе целый зверинец. Животные, казалось, вполне успешно добывали себе пропитание в отсутствие Ронана, но тем не менее быстро смекнули, что их утренний ритуал должен включать в себя побудку Диклана с последующими нежностями. Мэтью бы не возражал, если бы они будили его, однако звери так и не выказали интереса к его окну. Словно существа из сновидений как-то догадались, что Диклан из тех людей, кому это понравилось бы меньше всех, и, следовательно, именно он был наиболее притягателен для их ухаживаний.

– Так, ребята! – весело сказал Мэтью. – Давайте-ка раздобудем завтрак! Тебя не касается!

Это было адресовано огромному кабану, который по причине своих размеров не мог пролезть ни в дверь, ни в окно. Зверь попал в комнату в виде отвратительно воняющего газа, и Мэтью знал, что сперва его нужно уменьшить до первоначальной формы.

Мальчик захлопал в ладоши и заорал кабану в морду:

– Давай! Давай же!

Вздрогнув, кабан попятился, но упорно оставался неизменным. Его гигантский зад врезался в комод. Плечо смахнуло книги с полки. Ноутбук Диклана зловеще хрустнул под копытом. Проблема заключалась в том, что зверь уже начал привыкать к Мэтью. С каждым разом требовалось приложить все больше и больше усилий, чтобы его напугать.

– Это был мой… – раздался сдавленный голос Диклана из-под одеяла. – Все приходится делать самому.

Он резко вскочил с кровати, завернутый в простыню, как привидение.

И Мэтью, и кабан, оба шарахнулись от неожиданности.

Животное мгновенно превратилось в облако ядовито смердящего газа, в самый грандиозный пук на свете.

Мэтью остался собой.

– Пресвятая Мария, дай мне терпения, – рявкнул Диклан. Быстро замахав простыней вверх и вниз, он выпустил газы кабана в окно. Одна из присненных птиц с любопытством ткнула его босую ногу клювом в форме отвертки. Диклан поднял ее с пола и выбросил в окно вслед за исчезающим облаком.

– Эй! – сказал Мэтью.

– Все с ней в порядке. Смотри, вон она. – Диклан захлопнул окно. – Просто убери их отсюда. На этом все. Я займусь сегодня замком. Заклею его. И приделаю шипы. Снаружи. Чего ты ждешь, Мэтью? Каждое утро ты становишься все медлительнее. Не вынуждай писать для тебя список обязанностей.

Прежде, до всего случившегося, Мэтью посмеялся бы над словами брата, а затем выполнил все его просьбы. Однако на этот раз он сказал:

– Я не обязан тебя слушаться.

Диклан даже не потрудился ответить, а вместо этого начал энергично выбирать себе одежду.

Что раздражало Мэтью еще сильней. Злость волнующим и опасным образом переплеталась с тем чувством, что он испытывал, глядя на себя в зеркало в ванной. Мальчик сказал:

– Ты только что выбросил в окно одного из моих братьев и сестер.

Заявление предназначалось для пущего эффекта, и оно достигло цели. Диклан одарил Мэтью одним из своих самых «диклановских» выражений лица. Обычно старший брат использовал только два. Первое – Скучный Бизнесмен, Кивающий На Каждое Ваше Слово, Терпеливо Дожидаясь Своей Очереди Высказаться. Второе – Сдержанный Папаша С Синдромом Раздраженного Кишечника, Который Осознает, Что Сперва Должен Позволить Ребенку Воспользоваться Общественным Туалетом. Обе мины подходили практически к любой ситуации, в которой оказывался Диклан. Однако было и третье: Взбешенный Двадцатисчемтолетний Человек Жаждет Наорать На Своих Братьев, Потому Что Какого Черта. Он применял его нечасто, но отсутствие практики не делало выражение менее искусным или менее «диклановским».

– У меня сегодня нет времени для твоего личностного кризиса, – заявил Диклан. – Я пытаюсь раздобыть для нас машину, оставаясь вне поля зрения, и не допустить, чтобы нас окончательно облапошили партнеры нашего безалаберного отца. Так что был бы признателен, если бы ты отложил его до выходных.

Лишь с недавних пор Диклан по-настоящему начал высказывать вслух свои чувства по поводу Ниалла Линча, и эта перемена также была Мэтью не по душе.

– Ты не имеешь права указывать мне, что чувствовать. Я больше тебе не верю, – сказал он.

Диклан надел галстук. Его персона носила галстуки, как большинство людей нижнее белье. Брат, несомненно, считал неприличным появляться без него на публике.

– Я уже попросил прощения за то, что скрыл от тебя правду, Мэтью. Чего еще ты хочешь? Больше извинений? Попробую сочинить что-нибудь, что придется тебе по вкусу, в перерыве на работе.

– Ты врал, – сказал Мэтью, – а это не так просто забыть.

Каким-то образом Диклан уже умудрился полностью облачиться во все свое корпоративное великолепие. Мгновение он изучал Мэтью, и выражение его лица оставалось достаточно серьезным, чтобы мальчик пожелал, чтобы все было как в старые времена, когда он все еще верил, что у его старшего брата есть ответы на все вопросы и ему можно безоговорочно доверять.

– Сходи за свитером. Давай прогуляемся и проверим почтовый ящик.

Обоснованный протест, настоящий бунт в духе Ронана, требовал, чтобы Мэтью в бешенстве умчался, проигнорировав просьбу старшего, но парень всего лишь надулся и побрел вниз в сопровождении зверинца, следующего за ним по пятам. Он взял толстовку с ламой, коробку крекеров для животных и встретился с Дикланом в прихожей.

– И вышвырни эту которукую хрень из моей комнаты, – безмятежно произнес Диклан, выходя на улицу.

Мэтью захлопнул за ними дверь.

Снаружи оказалось чудесно. Здесь всегда было красиво. Амбары располагались глубоко в предгорьях Западной Вирджинии, надежно спрятанные под защитой холмов, долин и бдительного ока гор Блу-Ридж. Мэтью вырос в старом белом фермерском доме. Бродил по этим полям. Играл во всевозможных сараях и хозяйственных постройках, простирающихся прямиком до деревьев, опоясывающих владение.

Холодный туман этим утром клубился над поблекшими полями и запутывался в бордово-коричневых листьях окрестных дубов. Голубое небо парило высоко над головой. Белые слоистые облака светились розовым светом утра, как и выкрашенные в белый цвет постройки внизу на земле.

Действительно чудесно – осознал он.

Несколько минут они с братом молча шагали по длинной-предлинной подъездной дорожке. Диклан постукивал по новому мобильному телефону в особой «диклановской» манере: большим пальцем одной руки и указательным другой, успевая поглядывать вперед, чтобы не сбиться с пути. Мэтью бросал крекеры преследующим их грезам, стараясь случайно не попасть в вечно спящий скот, который усеивал пастбища.

Коров приснил его отец. Ну, или просто Ниалл Линч, так как на самом деле он не был ему отцом. У Мэтью вообще не было отца. Его приснили, совсем как коров. И подобно им он обречен уснуть навеки, если с Ронаном что-то случится.

«Когда с Ронаном что-то случится», – подумалось Мэтью.

Дурной настрой возвращался.

Парень не имел большой практики по части хандры. Он рос довольным, беспроблемным ребенком. Патологически счастливым – сейчас он это понимал. Приснен, чтобы быть счастливым. Мэтью с трудом удавалось найти воспоминание, которое не было бы пропитано хорошим настроением. Даже если момент был не самый счастливый, младший Линч возникал в памяти с бесшабашной ухмылкой на губах, как вспышка солнца на темной фотографии или как талисман команды, позирующий с игроками. Глупый и неуместный, однако необязательно нежеланный.

«Как домашний питомец», – подумал он.

Повсюду вокруг них появлялись и исчезали светлячки, неуместные в это время года. Наблюдая, как они гаснут и зажигаются вновь даже в столь прохладный осенний день, Мэтью задавался вопросом, что должно было присниться Ронану, чтобы он создал их. Интересно, что снилось брату, когда он принес его в этот мир.

Разум продолжал кричать правду: «Ты – сон»

Парень никогда никому не говорил, но он боялся заснуть навсегда. Он уже знал, каково это. Каждый раз, когда силовая линия прерывалась, он становился… потерянным. Зачарованным. Ноги начинали идти сами по себе, тело двигалось, а разум отключался. Когда он приходил в себя, всегда оказывался в совершенно ином месте, его упрямое тело пыталось приблизиться к линии энергии.

Когда деревья сменили поля по обе стороны подъездной дорожки, Мэтью отшвырнул всю коробку крекеров. Руко-кот пугающе отчетливо произнес: «Мяу», подбирая угощение, но затем несколько маленьких крылатых ласк выскочили из подлеска, чтобы побороться за крекеры, и в итоге коробка разлетелась на мелкие кусочки.

Мэтью пронесся мимо них, готовый закончить прогулку.

– Мэтью, стой, – позвал Диклан. – Я обойду вокруг.

Старший брат хотел уберечь мальчика от системы безопасности, которую Ронан приснил для Амбаров после их отъезда, своеобразной, невидимой сети грез, охватывающей конец подъездной дорожки. Она не только затрудняла видимость входа в Амбары, но и заставляла ужасно себя чувствовать того, кто пытался проникнуть внутрь. Любой, кто входил в поле сети, мгновенно начинал вновь переживать худшие моменты своей жизни. Неприятные воспоминания. Моменты, которые, казалось, ты давно позабыл, и детали, которые вообще не хотел бы знать. Вещи настолько скверные, что люди просто сдавались и возвращались обратно тем же путем, которым пришли.

Мэтью это, скорее, притягивало.

Пока весь день на ферме Диклан занимался скучными звонками по мобильному телефону, младший Линч втайне часто наведывался в конец подъездной дорожки, он потихоньку набирал полную грудь воздуха и снова и снова погружался в сеть дурных воспоминаний.

Он не знал зачем.

– Мэтью, – позвал Диклан, отряхивая штаны. Систему безопасности можно было обойти в глубине леса, если пробираться правильным путем, но даже это знание не спасало брюки от встречи с ежевикой. Диклан предпочел шумно протопать через лес, что свидетельствовало о том, насколько сильно он хотел избежать системы безопасности.

Мэтью направился к концу подъездной дорожки.

– Я принесу.

– Ты ведешь себя еще более нелепо, чем обычно.

– Я мигом, – сказал Мэтью.

– Мэтью, да что же это…

Мальчик шагнул в сеть.

Воспоминания, как и всегда, нахлынули на него, свежие, как в тот момент, когда они случились. Разум не мог отделить их от правды.

Вот что он вспомнил: забвение. Мысли погрузились в смутную фантазию. Он забрался на крышу школы. Земля простиралась в сотне футов внизу. Его тело не пугала высота.

Другое воспоминание: посреди беседы с Джейкобом на футбольном поле, пока что-то говорил, он забыл, что хотел сказать, и только смотрел, как Джейкоб ждет, ждет и ждет, когда Мэтью восстановит ход своих мыслей, чего так и не произошло.

Вот еще одно: Диклан разбудил его на берегу Потомака. Мэтью осознал, что, сам того не ведая, снова пришел к реке. Его окружали дремлющие существа, присненные Ронаном. И он понял, что он один из них, он – греза, он был сном.

И еще: он шел, грезил, шел, спал, повинуясь внешней силе.

«Мэтью», – позвал чей-то голос.

Причина, по которой он постоянно возвращался на подъездную дорожку.

Иногда, в забытьи, ему казалось, что он слышит, как кто-то его зовет. Не человеческим голосом. Не голосом сна. Просто голосом, на языке, который, как казалось, возможно, был ему родным.

Это все, что он понимал. Поэтому продолжал возвращаться в сеть снова и снова.

Наконец он миновал зону действия системы безопасности, и перед взором предстали безлюдная, окруженная лесом проселочная дорога, почтовый ящик и ничем не примечательный, холодный день его реальности. За почтовым ящиком стоял выцветший деревянный шкаф, в котором водители-курьеры оставляли посылки, но сегодня их не было. Только несколько рекламных листовок (скукота) и открытка из музея искусства, адресованная Диклану (еще скучнее).

Отстой. Его кислый настрой остался прежним.

Он снова нырнул в сеть.

Эпизод, который всплыл в памяти на этот раз, он вообще не хотел помнить. О том, как ему пришлось оставить Аврору в присненном Ронаном лесу Кабесуотер, прежде чем тот был уничтожен. Хотя Мэтью никогда не нравилось с ней прощаться, сам момент не был скверным. Ужасным он виделся теперь, когда мальчик понимал, что тогда виделся с ней в последний раз перед ее смертью.

«Она не была твоей настоящей мамой, – сказал себе Мэтью. – Она даже не мать Диклана. Просто очередная греза».

Вот только легче от этого никогда не становилось, поэтому, прежде чем снова предстать перед Дикланом, он украдкой смахнул слезу. И это стало еще одной причиной, взбесившей Старшего Линча.

– Оно того стоило? – сухо спросил брат.

Мэтью протянул почту.

– Продукты не привезли. И у нас закончилось арахисовое масло.

– Я нашел человека в Оринже, который готов продать «Сентру» за наличные. Тогда и съездим за покупками… – Диклан внезапно умолк, перевернув открытку.

– От Ронана? – спросил Мэтью. Выглядело не слишком по-ронановски. На карточке была изображена танцующая девушка, надпись поверх фото гласила: «МУЗЕЙ ИЗАБЕЛЛЫ СТЮАРТ ГАРДНЕР, БОСТОН, МАССАЧУСЕТС».

Диклан не ответил, но его щеки чуть порозовели.

– Что там? – Мэтью показалось, что его голос прозвучал чересчур жалобно, и разозлился. «Хватит уже вести себя как ребенок», – отчитал он себя.

Диклан улыбался. Его губы сами собой упрямо растянулись в улыбке. Однако голос ничем не выдавал волнения, так что, не видя лица брата, можно было подумать, что ничего особенного не происходит: обычный день, просто письмо.

– Как ты относишься к поездке в Бостон?

Мэтью окинул взглядом илюзорных светлячков, все еще мигающих вокруг. Сны Ронана. Совсем как он.

– Куда угодно, лишь бы не оставаться здесь, – ответил Мэтью.

– Наконец-то, – ответил старший. – Хоть в чем-то мы пришли к согласию.

6

Что ты чувствуешь? – спросил Брайд.

– Фигово, – ответил Ронан.

– Я спросил что, а не как. Хеннесси?

– Ничего, – ответила Хеннесси. – Кроме того, что мои артерии сжимаются в предвкушении. Только почувствуй этот запах жира. Обожаю.

Брайд хлопнул дверью машины.

– Лучше тебе от этого не станет.

– Но и хуже не станет, – заметил Ронан.

– Если жизнь меня чему-то и научила, – произнесла Хеннесси, – так это тому, что всегда может стать хуже.

Минуло почти двадцать четыре часа с тех пор, как трое сновидцев покинули Музей живой истории. Они припарковались у «Закусочной Бенни», забегаловки быстрого питания, не первое десятилетие существующей где-то в Западной Вирджинии. Солнце золотило плоские вершины гор, обступающих город. Тени сновидцев, растянувшись до предела, тонкими полосами пересекали разбитый асфальт.

Ронан умирал с голоду.

Брайд внимательно изучал окрестности, пока Хеннесси дрожала рядом. Ронан сплюнул. Опустевшая парковка, вымирающий город, притихшее шоссе. Он высматривал Модераторов. Именно по их вине троица болталась здесь, а не грезила на силовой линии. Накануне Брайд резко велел Хеннесси развернуть Буррито в совершенно ином направлении, и им едва удалось ускользнуть. Как и всегда, каким-то непостижимым образом он узнал, что Модераторы близко. Не стоило рисковать и тащить их на хвосте до конечной цели путешествия. Безопаснее переждать в невидимой машине, пока горизонт не станет чист.

Из чего следовало, что последние сутки они дремали в машине и нарезали круги по окрестностям.

– Давай вниз, – позвал Ронан Бензопилу, хлопавшую крыльями на дереве неподалеку.

– Предлагаю немного потренироваться, – сказал Брайд. – Это упражнение – всего лишь демонстрация, поэтому, надеюсь, вы в настроении напрячь мозги.

«Динь!» – возвестила входная дверь, когда трое сновидцев появились в «Закусочной Бенни». И вот что они обнаружили: обеденные кабинки, приделанные к стенам, грубые столы, приделанные к полу, менее грубые местные жители, приделанные к стульям, и плоские бургеры, приделанные к их рукам. Доска с меню, висящая над баром, без претензий и прикрас вещала:

ГАМБУРГЕР
ЧИЗБУРГЕР
2 КОТЛЕТЫ
3 КОТЛЕТЫ
КАРТОФЕЛЬ ФРИ
ДВОЙНОЙ ФРИ
МЯГКОЕ МОРОЖЕНОЕ 1
МЯГКОЕ МОРОЖЕНОЕ 2

Работники за стойкой щеголяли в фиолетовых футболках с логотипом заведения. На заднем плане звучали «Золотые шлягеры». «Что-то там, тра-та-та, у миссис Браун есть прекрасная дочь, тра-та-та, что-то там». Едва уловимая вонь отбеливателя вполне могла бы доконать Ронана. Но не сейчас. Сейчас его мозг воспринимал лишь один запах: Жир. Соль. Еда.

Стоило им войти, как все взоры в забегаловке обратились к ним. Шесть едоков. Двое в очереди у стойки. Один в зоне выдачи. Кассир. И, вероятно, еще пара человек на кухне. Они звали их очевидцами, тех людей, что могли при случае припомнить чернокожую девушку в коротком топе и кожаной куртке, чувака с бритой головой и вороном на плече и мужчину с орлиным профилем и выражением полнейшего бесстрашия на лице.

Вот почему они никогда не заезжали в рестораны.

Хеннесси торжественно развела руки в стороны.

– Это ограбление.

С тяжким вздохом Брайд запустил руку в карман серой куртки и выудил присненный им серебряный шарик. Сидящий за одним из столиков подросток попытался поднять телефон в попытке заснять свежеприбывших на фото или видео.

Но Брайд спокойно признес:

– Нет.

И легким движением запястья бросил шар. У него их было немного. Как он объяснил, они «дороговато стоили», и Ронан ему поверил. Прежде всего потому, что сам ничего не знал о том, как воплотить в реальность подобную вещицу: они слишком его пугали. Эти предметы приводили чувства в беспорядок, искажали мысли и стирали воспоминания, иногда ненадолго, а порой навсегда. Ему было не по себе от идеи приснить нечто, подавляющее свободу воли. Ошеломляющая система безопасности в Амбарах, пожалуй, была бо́льшим, на что он готов был пойти. С другой стороны, оружие Брайда напоминало сон об операции на открытом мозге. Такая изощренность требовала огромного контроля, которым, по мнению Ронана, он сам не обладал.

Дзынннннннь! Запущенный в воздух шар ударил в телефон подростка. Оба предмета полетели на пол. Гаджет угодил под ноги Брайду, а шар в одну из кабинок.

Мужчина подобрал телефон и спрятал в карман.

– Эй! – возмутился тинейджер.

– Вы не можете так поступать, – заметила кассирша. Однако ничего кроме добавить не успела, поскольку секунду спустя шар взорвался.

Клубы морока вырвались из сферы, стремительно окутав посетителей и почти мгновенно приступив к делу. Одни люди в замешательстве пялились друг на друга. Другие повалились на спину. И хотя оружие не предназначалось, чтобы вырубать людей, было трудно предсказать, как они поведут себя, когда их мыслительный процесс встанет на паузу, а воспоминания сотрутся.

– Эти твои мячики – реально классные штучки, – сказала Хеннесси. – С удовольствием приберу их к рукам.

Брайд оставил ее реплику без внимания.

– Время не ждет.

Однако девушка не привыкла сдаваться:

– Наверное, потребовалось много практики. Интересно, а на ком ты тренировался? Конечно, ты мог бы поучиться на нас. И мы бы даже не вспомнили, верно?

Это он тоже проигнорировал.

– Делай то, зачем пришел, Ронан.

Именно Ронан попросил остановиться и перекусить, пусть даже и знал, что подобное претит негласным правилам их жизни вне закона. Еда добывалась в шкафах и холодильниках пустующих домов, там, где не было ни камер наблюдения, ни людей. Крекеры, консервы, мясные полуфабрикаты и яблоки. Но за время нахождения в машине его аппетит разгулялся так, что сейчас желудок буквально выл от счастья, предвкушая скорый конец голодовки.

– Бежим к фритюрнице! – выкрикнула Хеннесси, перепрыгивая через прилавок закусочной.

Ронан же направился прямиком к посетительнице, замершей у стойки выдачи заказов. Впрочем, та стояла не совсем неподвижно, не как статуя. Скорее как человек, разгуливавший по магазину и внезапно вспомнивший, что забыл дома что-то важное.

Она не моргнула и не вздрогнула, когда Ронан забрал из ее рук запачканный жиром пакет. Парень вывалил содержимое на стойку, развернул упаковки и съел одно за другим. Бургер. Немного жареной картошки. Яблочный пирог.

И все еще остался голоден.

Он выхватил стакан с молочным коктейлем из другой ее руки и принялся пить. Клубничный. Обморожение мозга. Как бы то ни было, он допил и грохнул пустым стаканом о стойку, словно ставя финальную точку.

Не наелся.

Парень за столиком рядом, видимо, только начал разворачивать чизбургер. Ронан успешно справился с задачей за него – молодой человек лишь моргнул в пространство. Ваше здоровье! Далее последовала большая картошка фри. Затем чикенбургер его подружки, хотя он и казался неаппетитным из-за маринованных огурцов, которые девчонка разбросала по тарелке.

По-прежнему не наелся.

Из кухни донесся голос Хеннесси:

– Если бы мне когда-то сказали, что лучшая в мире еда – это краденая картошка фри, я бы рассмеялась этим людям в лицо. Что еще раз доказывает: все на свете знать невозможно.

Забравшись в кабинку рядом, Ронан доел подтаявшую порцию мороженого. Затем еще один бургер. Салат с апельсином, склизкой заправкой и сырым луком. Опустошил бумажную тарелку с картофельными оладьями.

Еще.

Он швырнул тарелку на пол и перешел к следующему столику.

Брайд бесстрастно наблюдал за его действиями.

Монолог Хеннесси звучал все ближе:

– Я начинаю новую жизнь и посвящаю ее этой картошке фри. До этого момента я жила во грехе, искала удовольствие в вине, женщинах, музыке, а подчас в наркотиках и угоне автомобилей, существовала одним днем, не думая о последствиях своих действий для собственного тела или других людей, но теперь узрела свет и готова поклоняться алтарю краденой картошки фри. Создавать фрески в ее честь. Я решила сменить имя на Клубень.

Ронан проглотил куриные наггетсы, хот-дог, еще один молочный коктейль, сэндвич с жареным мясом, корн-дог и немного жареной бамии[1].

– Может, пора перестать делать вид, что тебе нужна еда? – мягко спросил Брайд.

Ронан опустился на сиденье. Еда тяжким и бессмысленным грузом осела внутри.

– Умираю с голоду.

Брайд замер у входа в кабинку.

– Что ты чувствуешь?

– Да брось.

– Возможно, ты и не способен ощутить силовую линию, но можешь почувствовать, что случается, когда ты, Грейуорен, вдали от нее. И все же предпочитаешь притворяться, что тебе нужен чизбургер. Оглянись вокруг. Посмотри на себя. Мы бежим из-за твоих колес, и вот к чему ты пришел. Вас не двое. Грейуорен, ты вообще понимаешь, что это значит?

Ронан догадался, что они добрались до сути урока. Вот почему Брайд захватил зебегаловку, истратив один из своих драгоценных шаров. Парень не знал, что означает «Грейуорен», но понимал, что нечто важное. Этим именем его окрестил Кабесуотер – первый лес, который он создал при помощи магии снов. Нынешний лес Линденмер звал его так же. Даже покойному отцу каким-то образом было известно это имя. И Брайд тоже знал, что это имя принадлежит Ронану.

Он не понимал, чему конкретно должен научиться, поэтому угрюмо уставился в никуда.

Брайд ткнул Ронана пальцем в челюсть, привлекая внимание.

– Защитник и страж – вот кем ты должен быть. Король и в то же время пастырь. Но взгляни на себя, ты болен ненасытным обжорством. Вас не двое. Твое бодрствующее «я» не может игнорировать потребности «я» сновидящего, потому что они одно целое. А теперь ответь мне. Что ты чувствуешь на самом деле?

Мужчина указал на ухо Ронана.

Крайне медленно Ронан поднял руку и прижал палец к уху. Когда он отнял палец, кончик оказался покрыт черной слизью.

Ночная грязь.

Он изголодался не по еде. Он изголодался по силовой линии. Он изголодался по снам.

– Почему всегда я? – спросил парень.

– Я только что тебе объяснил, – ответил Брайд.

Ночная грязь одолевала Ронана гораздо чаще, чем Хеннесси. Такое случалось, если он долгое время ничего не приносил из снов, словно в наказание за неисполнение того, для чего был создан. Но также она приходила, когда он слишком отдалялся от силовой линии, как будто пресекая его попытки жить другой жизнью, для него не предназначенной. С каждым появлением черной слизи требовалось все меньше и меньше времени, прежде чем его самочувствие ухудшалось, и, по-видимому, все меньше и меньше времени, прежде чем она в итоге его прикончит.

– Мне становится хуже, – пробормотал он.

– Да, – сказал Брайд.

– Тогда зачем вообще со мной возиться?

– Потому что дело не только в тебе. Некогда этот городок в горах был полон энергии силовых линий. Ты видел реку, вдоль которой мы проехали десятки километров, ту, на чьем берегу стоит этот город? Она должна быть полна энергии. Это место могло стать затерянным в горах прибежищем сновидцев. Но оно исчезает, как и весь мир. Дышит все медленнее и медленнее, и никто не прислушивается, чтобы заметить, как оборвется его пульс. Полагаю, некому. Мало кто умеет слушать.

Хеннесси подала голос:

– Погоди. Не поймите меня неправильно, я любитель надирать задницы, менять имена и все такое, но если мы все в перспективе собираемся отдать концы, потому что мир умирает, то зачем спасать кого-то от Модов? Это что, такой вид спорта?

– Не для меня. – Брайд продолжал нависать над Ронаном. – Что ты чувствуешь?

– Я не могу. – сказал Ронан. – И никогда не смогу. Только не тогда, когда бодрствую.

– Не тебе меня учить. Особенно сейчас, когда ты истекаешь черной слизью. Я знаю об этом побольше тебя. – Сквозь огромные стеклянные окна взгляд Брайда блуждал по деревьям, окружающим парковку. Мужчина прищурил глаза, кожу на его лице покалывало от всех тех качеств, что сочетал в себе Ронан: чувство интуиции, осознания, но неумения, умения, но незнания. Затем Брайд спросил:

– Хотите знать, чем я раньше занимался?

Хеннесси и Ронан переглянулись.

– Я спасал не сновидцев, – сказал Брайд. – А силовые линии.

«Это хорошо», – подумал Ронан. Глубоко внутри он ощутил умиротворение, даже несмотря на смятение, вызванное ночной грязью. Хорошо. Лучше, чем он надеялся. Да, то, что надо. Когда-то давно Ронан помог пробудить одну-единственную силовую линию, проходящую под его лесом. Он не знал, чего именно хотел от Брайда, пока тот не произнес этих слов.

– И от чего ты их спасал? – спросила Хеннесси.

Брайд рассмеялся. Этот смех, сдержанный и хитрый, напоминал его улыбку.

– Каждая подключенная машина, каждое черное полотно дороги, каждое нагромождение городских окраин, каждый гудящий телефон. Душат их и разрушают, заглушают и угнетают. Можешь представить себе мир, в котором можно грезить где угодно?

– Боже, – произнесла Хеннесси.

Ронан почувствовал, как жидкость стекает по шее, и прижал ухо к плечу.

– Тогда почему мы этим не занимаемся?

– Из-за вас, – просто ответил Брайд. – Это не игра для безрассудных. Не развлечение для тех, кто ложится спать и приносит с собой все, что ему взбредет в голову. Это дело, которое требует контроля, а в данный момент у вас двоих его практически нет. Взгляни на свое лицо, Ронан. Чувствуешь, как внутренности превращаются в грязь? Ваша единственная задача сейчас – перестать лажать. Потому что в настоящее время для вас это проблема.

– Эй, – сказала Хеннесси. – Я ценю критику, но, по-моему, достаточно.

Брайд махнул рукой.

– Как думаете, почему мы здесь остановились? Когда вы двое грезите, последствия этого сказываются на каждом сновидце, живущем слишком далеко от силовой линии. Вы не задумывались, что могли убить кого-нибудь своим легкомысленным желанием погрезить? А может, ты выдернул энергию линии из-под сновидца, который нуждался в ней больше, чем ты? Или кто-нибудь умер от ночной грязи из-за глупой игрушки, принесенной тобой из сна?

Такое вполне могло случиться. За много лет Ронан приснил огромное количество немыслимых вещей. Живых существ, шумных машин. Невероятный лес. Брата. Сейчас он был не в состоянии слишком долго об этом раздумывать. Только не теперь, не когда черная слизь пожирает его изнутри. В любом случае, чувство вины было его извечным спутником.

– Нельзя скрыться от последствий того, кто ты есть, – сказал Брайд. – Не стоит надо мной смеяться, Хеннесси. Как думаешь, сколько энергии потребовалось, чтобы вытащить на свет Божий всех тех девушек с твоим лицом? Безалаберность здесь неприемлима. Вы уже не дети.

Из ноздри Ронана тонкой струйкой потекла черная жидкость. Хеннесси швырнула остатки картошки обратно на стойку. Они не обменялись ни единым взглядом.

– Ты прав, – наконец сказал Ронан. – Теперь я действительно чувствую себя фигово.

– Хорошо, – ответил Брайд. – Значит, урок окончен.

7

По данным ФБР, Натан Фарух-Лейн убил двадцать три человека.

Двадцать три никак друг с другом не связанные жертвы, по крайней мере, насколько удалось выяснить следователям. Кларисса Матч – продавец бакалеи, мать-одиночка. Уэс Герферс – дантист на пенсии, поэт-любитель. Тим Мистович – аспирант и интернет-тролль. И так далее по списку. Все они принадлежали к совершенно разным слоям общества. Разные профессии. Разные поколения. Единственное, что их объединяло, так это то, что на месте убийства каждого из них были обнаружены раскрытые ножницы.

Двадцать три – плохое число.

Однако если бы вы спросили Кармен Фарух-Лейн, не самое худшее. Самое ужасное – шестнадцать. Именно столько стукнуло ее брату, когда он убил свою первую жертву. Он был младшим. А она выпускницей. Чем занималась Кармен, пока братишка выслеживал свой первый трофей? Вступала в клубы, вот чем. Шахматный клуб. Художественный. Дискуссионный. Экономический. Клуб смешанных единоборств. Молодежное объединение по борьбе с голодом. Если в их школе существовал клуб, то Кармен Фарух-Лейн состояла в нем и являлась образцовым членом.

«У тебя странная тяга к сборищам, – однажды заметил Натан, когда они вместе шли в школу. – Они нуждаются в тебе, Кармен. А не ты в них».

Весной ее выпускного года, Натан в ту пору заканчивал предпоследний класс, пропал звезда-квотербек школьной команды по футболу Джейсон Матаи. На следующий день после того, как он не пришел в школу, уборщик нашел четыре пары ножниц, по одной у каждого главного входа в школу. Раскрытые, как крест. Позже следователи попытаются понять, почему в тот раз ножниц было четыре пары, тогда как в последующих убийствах только одна. Но из всех тайн, окружавших ее брата, эта не являлась загадкой для Фарух-Лейн. Это было его первое плавание, он хотел быть уверенным, что его заметят. По паре ножниц на каждый вход, на всякий пожарный.

Ему было всего шестнадцать. Фарух-Лейн ни о чем не знала.

Она не догадывалась, хотя ножницы были любимым предметом Натана. Он рисовал их в альбомах. Вешал на стенах своей комнаты и над кроватью. Брат пытался повесить ножницы даже над ее кроватью, но Кармен заставила убрать их. Она поделилась с ним школьными слухами по поводу ножниц, потому что решила: брату это покажется любопытным.

Но ни разу ей в голову не приходила мысль: Натан убил Джейсона Матаи.

И уж точно Кармен никогда не думала: нужно рассказать кому-нибудь, прежде чем брат убьет еще двадцать два человека.

Спустя время об убийствах сообщили в новостях. Журналисты упражнялись вовсю, придумывая всевозможные псевдонимы для таинственного убийцы. Резак. Сумасшедший Портной. Текстильный мясник. Убийца с Ножницами. Ни одно из них так и не прижилось. Все могло быть иначе, если бы маньяк убивал ножницами, но все жертвы были убиты странными взрывными устройствами.

Фарух-Лейн ничего об этом не знала; у нее не было времени читать подобные новости. Она поступила в колледж и обрела членство в новых клубах. Затем выпустилась, нашла жилье и устроилась в «Альпин Файненшиал», который сам по себе оказался чем-то вроде клуба, но для взрослых.

Если бы она была внимательней, могла бы что-то заметить? Ее работа включала в себя шаблоны, системы, анализ данных прошлого для создания лучшего будущего. Двадцать три убийства – это много данных.

А может, все это не имело бы значения.

«Ты хочешь, чтобы все вокруг имело смысл, но это невозможно, – сказал ей однажды Натан. – Ты влюбляешься во все, в чем есть смысл, и игнорируешь то, что его не имеет».

После смерти родителей сотрудники ФБР показали ей манифест Натана, найденный ими в ежегоднике для младших классов. Ничто в письме не напоминало ее бодрого, разговорчивого брата, которого, как ей казалось, она знала. Напротив, его мысль блуждала, он раздражался, угрожал и приходил в отчаяние.

Безупречное лезвие

Автор: Натан Фарух-Лейн

Безупречен лишь край лезвия раскрытых ножниц… Едва они закрылись, как уже исчерпали свой потенциал… Безупречность – это разобщенность… Безупречность – это потенциальная возможность… Так много всего в мире, что потускнело, затупилось слишком сильно, чтобы резать… Или было когда-то открыто, а теперь закрылось… Тупые ножницы никогда и не были ножницами, они просто садовое украшение… Они имеют форму ножниц, но никогда не имели цели… Они не лучше и не хуже закрытых ножниц… Закрытые ножницы также более не ножницы, потому что когда-то могли резать, а теперь закрыты… Все, что имеет значение, – это обнаженный край лезвия, который все еще безупречен… Это лезвия, у которых есть цель… Безупречность – это цель… Цель – это безупречность… Если в коробке слишком много закрытых ножниц, то нет места раскрыть другие… Освободить место, значит удалить… Не отрезать – резка оставляет кусочки, а кусочки тоже занимают место, просто другое. Удалить означает стереть, то есть освободить место для безупречного края лезвия…

И так далее, почти дюжина печатных страниц.

Видел ли в этом смысл Натан Фарух-Лейн?

С тех пор Кармен часто спрашивала себя, было ли в его показной личности нечто такое, что помогло бы ей разглядеть это внутреннее «я». Она задавалась вопросом, остались бы живы ее родители, если бы она это сделала. Но Натан был системой, которую она никогда не смогла бы вписать в электронную таблицу.

Спустя некоторое время ее разыскали Модераторы и объяснили, что Натан – Зет, то есть человек, способный приносить предметы из своих снов, и что на самом деле все эти причудливые взрывные устройства – его грезы.

«Знаю, в это, может быть, трудно поверить», – сказал тогда Лок.

Однако от рук Натана, начиная с шестнадцати лет, погибло двадцать три человека. Поэтому сейчас Кармен поверила бы о нем чему угодно. Фактически девушка считала, что Модераторы должны были убить его еще лет в пятнадцать, тогда все эти жизни удалось бы спасти.

– Вот это жуть, – пророкотал Лок.

Лидер Модераторов походил на танк, когда продвигался вперед по коридору Музея живой истории Западной Вирджинии. Широкоплечий. Обломки хрустели под толстыми подошвами его кроссовок. Все, на что падал свет фонарика Лока, выглядело как после бомбежки. Провисшие потолочные панели. Облупившаяся краска. Выцветшая опрокинутая мебель.

Разрушенный музей вызывал тревожные чувства, но Лок имел в виду не это. Он говорил о манекенах.

Кто-то заставил коридор ордой манекенов из музейных экспозиций. Совсем недавно. Поскольку все кругом покрывал толстый мягкий слой пыли, на руках и груди экспонатов остались отпечатки ладоней. Свежие. Вероятно, их оставили всего пару дней назад. Фарух-Лейн продвигалась мимо фигур, поочередно освещая фонариком каждую. Моряк. Пекарь. Домохозяйка. Полицейский. Среди них мог спокойно затеряться Зет, и Модераторы не узнали бы, пока не столкнулись с ним нос к носу.

– Ой, да ладно вам, – выдал один из Модераторов, неожиданно пнув домохозяйку. Голова куклы, оказавшаяся тяжелее, чем ожидалось, отлетела в сторону и угодила в руки на редкость прочного разноглазого проводника поезда. – Нет здесь никаких Зетов. Если бы они здесь были, нам бы уже была крышка.

Парень был прав. С недавних пор каждая встреча с Зетами заканчивалась для Модераторов примерно так же, как стычка с Зетом на «Эйрстриме», когда их разгромили в пух и прах и в целом заставили почувствовать себя полнейшими идиотами.

Эти новые Зеты будоражили разум. В буквальном смысле. Фарух-Лейн осознавала, что даже небольшая уловка с манекенами в основном призвана заморочить им головы. Препятствие не остановило бы Модераторов надолго, но могло выбить их из колеи. Это были ножницы Натана.

Лок осветил фонариком лицо одного из экспонатов, оказавшегося шеф-поваром. Он (Лок, не повар) сказал:

– У Провидицы было видение, как мы сведем счеты с Зетами. А значит, мы добьемся успеха, только это будет непросто. Мы найдем способ справиться.

– Кстати, где она? – немного нервно спросил один из парней. Все они до ужаса боялись, что Лилиана разорвет их на куски. Обоснованный страх. Во время последнего видения она случайно уничтожила семейство уток.

– Осталась в машине, – ответила Фарух-Лейн. – Впрочем, она весьма стабильна в нынешнем образе.

– «Стабильна в нынешнем образе», – передразнил другой Модератор, подражая манере Фарух-Лейн четко выговаривать слова, которая, к слову, очень напоминала ей Натана. – Она была бы более стабильной, если бы направила энергию внутрь. Как и все. Другие. Провидцы. Пока не явилась мисс Кармен.

Еще пару недель назад Фарух-Лейн могла бы тратить время, предаваясь размышлениям, что ей сделать, как доказать свою приверженность делу Модераторов. Но не теперь. Она больше не считала их всезнающей праведной дланью закона. Неудачи последних недель изменили всех. Модераторы четко разделились на команду «Обескураженных», команду «Подозрительных» и команду «Обозленных».

Кармен Фарух-Лейн стала командой «По наведению порядка».

Речь уже шла не только о возможном апокалипсисе. Потомакские Зеты перенесли все в абсолютно новую сферу. Использование снов для воздействия на человеческий разум приравнивалось к оружию, способному сокрушить систему, разрушить общество, у нее не осталось сомнений, что с этим нужно что-то делать.

Поэтому девушка не позволила колкостям Модераторов вывести ее из себя. Она неспешно провела лучом фонарика по манекенам, мимо которых они только что прошли. В голове мелькнула забавная мысль, что фигур оказалось двадцать три. Она пересчитала.

Двадцать три.

Но Натан мертв, они преследуют трех совершенно других Зетов, не имеющих к нему никакого отношения. Всего лишь совпадение, никакой магии. Подсознание впитывало информацию об окружающем, в то время как беспокойный разум был занят другим. Для этого был свой термин. Бессознательное познание? Прайминг? Кажется, один из них. Она прослушала пару курсов об этом в колледже.

«Это твоя вина», – сказала себе Фарух-Лейн, позволяя сознанию принять это. Виновна, что не остановила Натана. Виновна, что его убили. Виновна, что чувствовала вину. Виновна в убийствах множества Зетов на протяжении последних месяцев.

Виновна, что не задавала вопросов.

Группа приблизилась к огромному разрушенному пространству, где дерево прорвалось сквозь рухнувшую крышу и над головами виднелось ночное небо. Фарух-Лейн поежилась от внезапной прохлады. Руины символизировали то, что они пытались предотвратить. Уничтожение человечества. Все созданное людьми превратилось в разруху и заросли. Цивилизация оказалась слишком хрупкой. В прежние времена этот музей был для кого-то важен. Если бы он был творением рук Зетов, размышляла она, то мог бы остаться сверхъестественно неизменным. Вот в чем крылась истинная опасность Зетов, подумала девушка. В масштабах. Люди способны на многое. Однако Зеты могли убивать бесчисленное количество людей, разжигать бесконечные пожары и создать безгранично разрушительное наследие.

Внезапно раздался выстрел.

Все подскочили, Фарух-Лейн бросилась на пол. Папоротник щекотал ей щеку, ладони оказались прижаты к холодному камню под ней, и девушка задалась вопросом: «Это реально?»

Казалось реальным. Но она видела, что потомакские Зеты способны сделать с восприятием.

Мгновение спустя прозвучал рокочущий голос Лока:

– Это крайне непрофессионально.

Фарух-Лейн подняла голову. Один из Модераторов – конечно же, Рамси – держал в руке пистолет, ствол которого все еще заметно дымился под лучом фонарика. Другой рукой он ухватил безвольный фрагмент черной змеи. Оставшаяся часть рептилии была отстрелена. Кармен наблюдала, как мышечная память заставляет хвост смертельно покалеченной змеи медленно изгибаться.

Ей пришлось отвести взгляд.

В памяти возникли слова Натана о клубах. Брат тогда сказал, что они ей не нужны. Напротив, это они нуждаются в ней.

Так ли это?

– Применять оружие можно только тогда, когда я сочту это необходимым, – провозгласил Лок. – Здесь, очевидно, чисто. Давайте двигаться дальше.

Модераторы добрались до старого сарая для сена, освещенного дюжиной голых лампочек, подвешенных высоко на стропилах. Помещение оказалось полностью завалено тюками старого сухого сена, а также колесами всех видов. Колеса явно были работой Зета, но, похоже, их самих поблизости не было. Явились ли колеса случайным результатом сна? Или были посланием?

Фарух-Лейн медленно пробиралась через нагромождения колес, вращая по пути то одно, то другое. На каждом из них была надпись «tamquam», впрочем, она не знала его значения. Кармен достигла противоположного входа и покинула сарай. Холодный воздух, наполненный ароматом леса, хлестко ударил по щекам.

Девушка замерла как вкопанная.

К внешней стене сарая привалился Лок, свесив лысую голову набок.

Разумеется, это был не настоящий Лок.

Настоящий подошел и встал рядом с Фарух-Лейн. Реальный Лок шумно задышал. Реальный Лок упер руки в бока, не произнеся ни слова.

Ненастоящий был мертв. Или, скорее, его не было в живых. Он никогда и не был живым. Просто еще один манекен, но с лицом точь-в-точь как у предводителя Модераторов. На нем была обычная для Лока одежда: спортивные штаны и кроссовки, вот только подходящей куртки не было. Вместо нее белая футболка с написанными от руки словами. «Тридцать сребреников».

Фарух-Лейн ощутила дрожь внутри.

– Что это значит?

– Это значит, что нам нужно найти любой способ убить эту троицу Зетов, прежде чем ситуация выйдет из-под контроля, – ответил Лок.

8

Хеннесси действительно не понимала, каково это – быть плохим художником.

Конечно, существовали доказательства, что когда-то и она была не на высоте. Где-то в шкафах отцовского загородного дома в Пенсильвании хранились дневники, полные ее ранних рисунков. На какой-нибудь помойке в Англии томились замызганные полотна, которые некогда она переписывала снова и снова. Давние работы, полные ошибок, что бросались в глаза даже человеку, далекому от живописи: глаза разного размера, анатомически невозможные ноздри, неправильные линии крыш, деревья в форме брокколи, коровы с собачьими носами. Кроме того, присутствовали и оплошности, уловимые лишь глазом художника: неправильный контраст света и тени, невнимание к краям, неравномерная толщина линий, примитивность композиции, мутные цвета, небрежный выбор палитры, нетерпеливое нанесение слоев, подражательный стиль, неуверенные мазки, злоупотребление растворителем, непродуманность, неумышленная карикатурность.

Даже ее техника работы над произведением имела недочеты. Хеннесси припоминала это ощущение, когда ты не уверен, что рисунок «сложится». Она усаживалась с каталогом одежды или фотографией модели, загруженной на ноутбуке отца. Затем точила карандаш и думала: «Надеюсь, это сработает». И часами возилась над сходством. Часами! Сейчас она совершенно не понимала, почему тратила столько времени. Что так надолго занимало ее на обычном карандашном наброске? В памяти отложились ее муки из-за расположения глаз, ставящей в тупик формы уголка рта и абсолютного чистилища, которым являлся женский подбородок, но она абсолютно не помнила, почему подобные вещи сбивали ее с толку.

Голова знала, чего она хочет. Тогда почему рука смела ослушаться? Носы капризно уползали. Грудные клетки приобретали форму бочонка, ноги и руки превращались в набор из четырех разных деталей. Она помнила, как по-настоящему взвыла от разочарования, скомкав результат очередной неудачной попытки. Резала холсты ножницами. Швыряла тюбики с краской по студии Дж. Х. Хеннесси.

Вспомнила, как, если удавалось добиться хорошего результата, она возвращалась к нему по несколько раз за день, доставая рисунок снова и снова, чтобы покраснеть от удовольствия, удивления и удовлетворения. Она понятия не имела, почему все получилось, и поэтому не могла быть уверена, что это случится вновь.

Хеннесси помнила все это, но не чувствовала. Каким-то образом она не сумела пронести сквозь все эти годы ту боль неудач. Ни одна ее клеточка не ждала провала, когда сейчас она садилась за холст. Она знала, как поведет себя краска. Знала, на что способны ее кисти. Ни одна ее часть не сомневалась: то, что она видит, пройдет через глаза, спустится по рукам и выплеснется на пустое полотно перед ней.

Продолжить чтение

Следующие книги в серии

Номер: #3

Сновидец. Грейуорен