Читать онлайн Счастливая ошибка. Стихи и эссе о стихах бесплатно
- Все книги автора: Сергей Гандлевский
© С. Гандлевский, 2019
© ООО “Издательство АСТ”, 2019
Издательство CORPUS ®
* * *
Праздник
(1973 – 1994)
Стансы
Памяти матери
i
- Говори. Что ты хочешь сказать? Не о том ли, как шла
- Городскою рекою баржá по закатному следу,
- Как две трети июня, до двадцать второго числа,
- Встав на цыпочки, лето старательно тянется к свету,
- Как дыхание липы сквозит в духоте площадей,
- Как со всех четырех сторон света гремело в июле?
- А что речи нужна позарез подоплека идей
- И нешуточный повод – так это тебя обманули.
ii
- Слышишь: гнилью арбузной пахнул овощной магазин,
- За углом в подворотне грохочет порожняя тара,
- Ветерок из предместий донес перекличку дрезин,
- И архивной листвою покрылся асфальт тротуара.
- Урони кубик Рубика наземь, не стоит труда,
- Все расчеты насмарку, поешь на дожде винограда,
- Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь тогда,
- Что приходит на память в горах и расщелинах ада.
iii
- И иди, куда шел. Но, как в бытность твою по ночам,
- И особенно в дождь, будет голою веткой упрямо,
- Осязая оконные стекла, программный анчар
- Трогать раму, что мыла в согласии с азбукой мама.
- И хоть уровень школьных познаний моих невысок,
- Вижу как наяву: сверху вниз сквозь отверстие в колбе
- С приснопамятным шелестом сыпался мелкий песок.
- Немудрящий прибор, но какое раздолье для скорби!
iv
- Об пол злостью, как тростью, ударь, шельмовства не тая,
- Испитой шарлатан с неизменною шаткой треногой,
- Чтоб прозрачная призрачная распустилась струя
- И озоном запахло под жэковской кровлей убогой.
- Локтевым электричеством мебель ужалит – и вновь
- Говори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,
- Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь
- Это гиблое время и Богом забытое место.
v
- В это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,
- Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.
- Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,
- Даже если он в траурных черных трусах до колена.
- В этом месте, веселье которого есть питие,
- За порожнею тарой видавшие виды ребята
- За Серегу Есенина или Андрюху Шенье
- По традиции пропили очередную зарплату.
vi
- После смерти я выйду за город, который люблю,
- И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,
- Одержимый печалью, в осенний простор протрублю
- То, на что не хватило мне слов человеческой речи.
- Как баржа уплывала за поздним закатным лучом,
- Как скворчало железное время на левом запястье,
- Как заветную дверь отпирали английским ключом…
- Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.
1987
I
«Среди фанерных переборок…»
- Среди фанерных переборок
- И дачных скрипов чердака
- Я сам себе далек и дорог,
- Как музыка издалека.
- Давно, сырым и нежным летом,
- Когда звенел велосипед,
- Жил мальчик – я по всем приметам,
- А, впрочем, может быть, и нет.
- – Курить нельзя и некрасиво…
- Все выше старая крапива
- Несет зловещие листы.
- Марина, если б знала ты,
- Как горестно и терпеливо
- Душа искала двойника!
- Как музыка издалека,
- Лишь сроки осени подходят,
- И по участкам жгут листву,
- Во мне звенит и колобродит
- Второе детство наяву.
- Чай, лампа, затеррасный сумрак,
- Сверчок за тонкою стеной
- Хранили бережный рисунок
- Меня, не познанного мной.
- С утра, опешивший спросонок,
- Покрыв рубашкой худобу,
- Под сосны выходил ребенок
- И продолжал свою судьбу.
- На ветке воробей чирикал –
- Господь его благослови!
- И было до конца каникул
- Сто лет свободы и любви!
«Сигареты маленькое пекло…»
М. Т.
- Сигареты маленькое пекло.
- Тонкий дым разбился об окно.
- Сумерки прокручивают бегло
- Кроткое вечернее кино.
- С улицы вливается в квартиру
- Чистая голландская картина –
- Воздух пресноводный и сырой,
- Зимнее свеченье ниоткуда,
- Конькобежцы накануне чуда
- Заняты подробною игрой.
- Кактусы величественно чахнут.
- Время запираться и зевать.
- Время чаепития и шахмат,
- Кошек из окошек зазывать.
- К ночи глуше, к ночи горше звуки –
- Лифт гудит, парадное стучит.
- Твердая горошина разлуки
- В простынях незримая лежит.
- Милая, мне больше длиться нечем.
- Потому с надеждой, потому
- Всем лицом печальным человечьим
- В матовой подушке утону.
- …Лунатическим током пронизан,
- По холодным снастям проводов,
- Громкой кровельной жести, карнизам
- Выхожу на отчетливый зов.
- Синий снег под ногами босыми.
- От мороза в груди колотье.
- Продвигаюсь на женское имя –
- Наилучшее слово мое.
- Узнаю сквозь прозрачные веки,
- Узнаю тебя, с чем ни сравни.
- Есть в долинах великие реки –
- Ты проточным просторам сродни.
- Огибая за кровлею кровлю,
- Я тебя воссоздам из ночей
- Вороною бездомною кровью –
- От улыбки до лунок ногтей.
- Тихо. Половицы воровато
- Полоснула лунная фольга.
- Вскорости янтарные квадраты
- Рухнут на пятнистые снега.
- Электричество включат – и снова
- Сутолока, город впереди.
- Чье-то недослышанное слово
- Бродит, не проклюнется в груди.
- Зеркало проточное померкло.
- Тусклое бессмысленное зеркало,
- Что, скажи, хоронишь от меня?
- Съежилась ночная паутина.
- Так на черной крышке пианино
- Тает голубая пятерня.
«До колючих седин доживу…»
- До колючих седин доживу
- И тогда извлеку понемножку
- Сотню тысяч своих дежавю
- Из расколотой глиняной кошки.
- Народился и вырос большой,
- Зубы резались, голос ломался,
- Но зачем-то явился душой
- Неприкаянный облик романса.
- Для чего-то на оклик ничей
- Зазывала бездомная сила
- И крутила, крутила, крутила
- Черно-белую ленту ночей.
- Эта участь – нельзя интересней.
- Горе, я ли в твои ворота
- Не ломился с юродивой песней,
- Полоумною песней у рта!
«Я смежу беспокойные теплые веки…»
- Я смежу беспокойные теплые веки,
- Я уйду ночевать на снегу Кызгыча,
- Полуплач-полуимя губами шепча, –
- Пусть гремят вертикальные реки.
- Через тысячу лет я проснусь поутру,
- Я очнусь через тысячу лет, будет тише
- Грохот сизой воды. Так иди же, иди же!
- Как я спал, как я плакал, я скоро умру!
«Есть старый флигель угловатый…»
- Есть старый флигель угловатый
- В одной неназванной глуши.
- В его стенах живут два брата,
- Два странных образа души.
- Когда в ночной надмирный омут,
- Робея, смотримся, как встарь,
- Они идут в одну из комнат,
- В руке у каждого фонарь.
- В янтарных полукружьях света
- Тогда в светелке угловой
- Видны два женские портрета,
- И каждый брат глядит на свой.
- Легко в покоях деревенских.
- Ответно смотрят на двоих
- Два облика, два лика женских,
- Две жизни бережных моих.
- Будь будущее безымянным.
- Будь прошлое светлым-светло.
- Все не наскучит братьям странным
- Смешное это ремесло.
- Но есть и третий в доме том,
- Ему не сторожить портрета,
- Он запирает старый дом
- И в путь берет котомку света.
- Путем кибиток и телег
- Идет полями и холмами,
- Где голубыми зеркалами
- Сверкают поймы быстрых рек.
«Как просто все: толпа в буфете…»
А. Ц.
- Как просто все: толпа в буфете,
- Пропеллер дрогнет голубой, –
- Так больше никогда на свете
- Мы не увидимся с тобой.
- Я сяду в рейсовый автобус.
- Царапнет небо самолет –
- И под тобой огромный глобус
- Со школьным скрипом поплывет.
- Что проку мямлить уверенья,
- Божиться гробовой доской!
- Мы твердо знаем, рвутся звенья
- Кургузой памяти людской.
- Но дни листая по порядку
- В насущных поисках добра,
- Увижу утлую палатку,
- Услышу гомон у костра.
- Коль на роду тебе дорога
- Написана, найди себе
- Товарища, пускай с тревогой,
- Мой милый, помнит о тебе.
«Цыганскому зуду покорны…»
- Цыганскому зуду покорны,
- Набьем барахлом чемодан.
- Однажды сойдем на платформы
- Чужих оглушительных стран.
- Метельным плутая окольным
- Февральским бедовым путем,
- Однажды над городом Кельном
- Настольные лампы зажжем.
- Потянутся дымные ночи –
- Good bye, до свиданья, adieu.
- Так звери до жизни охочи,
- Так люди страшатся ее.
- Под старость с баулом туристским
- Заеду – тряхну стариной –
- С лицом безупречно австрийским,
- С турецкой, быть может, женой.
- The sights необъятного края:
- Байкал, Ленинград и Ташкент,
- Тоскливо слова подбирая,
- Покажет толковый студент.
- Огромная русская суша.
- Баул в стариковской руке.
- О чем я спрошу свою душу
- Тогда, на каком языке?
«Сотни тонн боевого железа…»
- Сотни тонн боевого железа
- Нагнетали под стены Кремля.
- Трескотня тишины не жалела,
- Щекотала подошвы земля.
- В эту ночь накануне парада
- Мы до часа ловили такси.
- Накануне чужого обряда,
- Незадолго до личной тоски.
- На безлюдье под стать карантину
- В исковерканной той тишине
- Эта полночь свела воедино
- Все, что чуждо и дорого мне.
- Неудача бывает двуликой.
- Из беды, где свежеют сердца,
- Мы выходим с больною улыбкой,
- Но имеем глаза в пол-лица.
- Но всегда из батального пекла,
- Столько тысяч оставив в гробах,
- Возвращаются с привкусом пепла
- На сведенных молчаньем губах.
- Мать моя народила ребенка,
- А не куклу в гремучей броне.
- Не пытайте мои перепонки,
- Дайте словом обмолвиться мне.
- Колотило асфальт под ногою.
- Гнали танки к Кремлевской стене.
- Здравствуй, горе мое дорогое,
- Горстка жизни в железной стране!
Декабрь 1977 года
- Штрихи и точки нотного письма.
- Кленовый лист на стареньком пюпитре.
- Идет смычок, и слышится зима.
- Ртом горьким улыбнись и слезы вытри,
- Здесь осень музицирует сама.
- Играй, октябрь, зажмурься, не дыши.
- Вольно мне было музыке не верить,
- Кощунствовать, угрюмо браконьерить
- В скрипичном заповеднике души.
- Вольно мне очутиться на краю
- И музыку, наперсницу мою, –
- Все тридцать три широких оборота –
- Уродовать семьюдестью восьмью
- Вращениями хриплого фокстрота.
- Условимся о гибели молчать.
- В застолье нету места укоризне
- И жалости. Мне скоро двадцать пять,
- Мне по карману праздник этой жизни.
- Холодные созвездия горят.
- Глухого мирозданья не корят
- Остывшие Ока, Шексна и Припять.
- Поэтому я предлагаю выпить
- За жизнь с листа и веру наугад.
- За трепет барабанных перепонок.
- В последний день, когда меня спросонок
- По имени окликнут в тишине,
- Неведомый пробудится ребенок
- И втайне затоскует обо мне.
- Условимся – о гибели молчок.
- Нам вечность беззаботная не светит.
- А если кто и выронит смычок,
- То музыка сама себе ответит.
Друзьям-поэтам
- Подступал весенний вечер.
- Ветер исподволь крепчал.
- С ближней станции диспетчер
- В рупор грубое кричал.
- В лужах желтые ботинки
- Пачкал модный пешеход.
- В чистом небе, как чаинки,
- Вился птичий хоровод.
- В этот славный вечер длинный,
- Праздник неба и земли,
- Вдоль по улице старинной
- Трое странные прошли.
- Первый двигался улиткой,
- Усом долог, ростом мал,
- Злобной заячьей улыбкой
- Небо кроткое пугал.
- Рядом с первым неуклюже
- Нечто женское брело,
- Опрокидывалось в лужи,
- В кулаке башмак несло.
- Третий зверь, поросший мехом,
- Был неряшлив и сутул.
- Это он козлиным смехом
- Смуглый воздух полоснул.
- Трех уродцев мучил насморк –
- Так и шмыгали втроем.
- Переругивались наспех,
- Каждый плакал о своем.
- Три поэта ждали смерти,
- Воду перчили тоской,
- За собой на длинной жерди
- Флаг тащили шутовской.
- Боже! Я дышу неровно,
- Глядя в реки и ручьи,
- Я люблю беспрекословно
- Все творения Твои.
- Понимаю снег и иней,
- Но понять не хватит сил,
- Как Ты музыкою синей
- Этих троллей наделил!
«Ружейный выстрел в роще голой…»
- Ружейный выстрел в роще голой.
- Пригоршня птиц над головой.
- Еще не речь, уже не голос –
- Плотины клекот горловой.
- Природа ужаса не знает.
- Не ставит жизни смерть в вину.
- Лось в мелколесье исчезает,
- Распространяя тишину.
- Пусть длится, только бы продлилась
- Минута зренья наповал,
- В запястьях сердце колотилось,
- Дубовый желоб ворковал.
- Ничем души не опечалим.
- Весомей счастья не зови.
- Да будет осень обещаньем,
- Кануном снега и любви.
«Чуть свет, пока лучи не ярки…»
- Чуть свет, пока лучи не ярки,
- Еще при утренней звезде,
- Скользить в залатанной байдарке
- По голой пасмурной воде.
- Такая тихая погода
- Лишь в этот час над головой,
- И наискось уходит в воду
- Блесна на леске голубой.
- Здесь разве только эти громки
- Удары сердца в тишине
- Да две певучие воронки
- Из-под весла на глубине.
- Здесь жизнь в огрехах и ошибках
- (Уже вчерашнюю на треть)
- Легко, как озеро в кувшинках,
- Из-под ладони оглядеть.
- Она была не суетлива,
- Не жестокá, не холодна.
- Всего скорее справедлива
- Была, наверное, она.
«Я был зверком на тонкой пуповине…»
- Я был зверком на тонкой пуповине.
- Смотрел узор морозного стекла.
- Так замкнуто дышал посередине
- Младенчества – медвежьего угла.
- Струилось солнце пыльною полоской.
- За кругом круг вершила кровь по мне.
- Так исподволь накатывал извне
- Вpемен и судеб гомон вавилонский,
- Но маятник трудился в тишине.
- Мы бегали по отмелям нагими –
- Детей косноязычная орда, –
- Покуда я в испарине ангины
- Не вызубрил твой облик навсегда.
- Я телом был, я жил единым хлебом,
- Когда из тишины за слогом слог
- Чудное имя Лесбия извлек,
- Опешившую плоть разбавил небом –
- И ангел тень по снегу поволок.
- Младенчество! Повремени немного.
- Мне десять лет. Душа моя жива.
- Я горький сплав лимфоузлов и Бога –
- Уже с преобладаньем божества…
- …Утоптанная снежная дорога.
- Облупленная школьная скамья.
- Как поплавок, дрожит и тонет сердце.
- Крошится мел. Кусая заусенцы,
- Пишу по буквам: “Я уже не я”.
- Смешливые надежные друзья –
- Отличники, спортсмены, отщепенцы
- Печалятся. Бреду по этажу,
- Зеницы отверзаю, обвожу
- Ладонью вдруг прозревшее лицо,
- И мимо стендов, вымпелов, трапеций
- Я выхожу на школьное крыльцо.
- Пять диких чувств сливаются в шестое.
- Январский воздух – лезвием насквозь.
- Держу в руках, чтоб в снег не пролилось,
- Грядущей жизни зеркало пустое.
«Без устали вокруг больницы…»
- Без устали вокруг больницы
- Бежит кирпичная стена.
- Худая скомканная птица
- Кружит под небом дотемна.
- За изгородью полотняной
- Белья, завесившего двор,
- Плутает женский гомон странный,
- Струится легкий разговор.
- Под плеск невнятицы беспечной
- В недостопамятные дни
- Я ощутил толчок сердечный
- Толчку подземному сродни.
- Потом я сделался поэтом,
- Проточным голосом – потом,
- Сойдясь московским ранним летом
- С бесцельным беличьим трудом.
- …………………………………………
- Возьмите все, но мне оставьте
- Спокойный ум, притихший дом,
- Фонарный контур на асфальте
- Да сизый тополь под окном.
- В конце концов, не для того ли
- Мы знаем творческую власть,
- Чтобы хлебнуть добра и боли –
- Отгоревать и не проклясть!
II
«Что ж, зима. Белый улей распахнут…»
- Что ж, зима. Белый улей распахнут.
- Тихим светом насыщена тьма.
- Спозаранок проснутся и ахнут,
- И помедлят, и молвят: “Зима”.
- Выпьем чаю за наши писанья,
- За призвание весельчака.
- Рафинада всплывут очертанья.
- Так и тянет шепнуть: “До свиданья”.
- Вечер долог, да жизнь коротка.
«Раздвину занавеси шире…»
- Раздвину занавеси шире.
- На кухню поутру войду.
- Там медный маятник, и гири
- Позвякивают на ходу.
- Кукуй, кухонная кукушка!
- Немало в жизни ерунды –
- Пахнет приплюснутая кружка
- Железом утренней воды,
- И вроде не было в помине
- Меня на свете никогда –
- Такие блики на гардине,
- Такая юная вода!
- Пусть в небе музыка играет,
- А над моею головой
- Комичный клювик разевает
- Подобье птицы роковой!
«Мы знаем приближение грозы…»
- Мы знаем приближение грозы,
- Бильярдного раскатистого треска –
- Позвякивают ведра и тазы,
- Кликушествует злая занавеска.
- В такую ночь в гостинице меня
- Оставил сон и вынудил к беседе
- С самим собой. Педалями звеня,
- Горбун проехал на велосипеде
- В окне моем. Я не зажег огня.
- Блажен, кто спит. Я встал к окну спиной.
- Блажен, кто спит в разгневанном июле.
- Я в сумерки вгляделся – предо мной
- Сиделкою душа спала на стуле.
- Давно ль, скажи, ты девочкой была?
- Давно ль провинциалкой босоногой
- Ступни впервые резала осокой,
- И плакала, и пела? Но сдала
- И, сидя, спишь в гостинице убогой.
- Морщинки. Рта порочные углы.
- Тяжелый сон. Виски в капели пота.
- И страшно стало мне в коробке мглы –
- Ужели это все моя работа?!
- С тех пор боюсь: раскаты вдалеке
- Поднимут за полночь настойчиво и сухо –
- На стуле спит усталая старуха
- С назойливою мухой на щеке.
- Я закричу, умру – горбун в окне,
- Испуганная занавесь ворвется.
- Душа вздрогнёт, медлительно очнется,
- Забудет все, отдаст усталость мне
- И девочкой к кому-нибудь вернется.
«Было так грустно, как если бы мы шаг за шагом…»
- Было так грустно, как если бы мы шаг за шагом
- Хвойной тропинкой взошли на обветренный холм
- И примостились бок о бок над самым оврагом –
- Я под сосною, а ты на откосе сухом.
- В то, что предстало тогда потемневшему взору,
- Трудно поверить: закатная медная ширь,
- Две-три поляны, сосняк и большие озера,
- В самом большом отразился лесной монастырь.
- Прежде чем тронуться в путь монастырской дорогой,
- Еле заметной в оправе некошеных трав,
- Мы битый час провели на поляне пологой,
- Долго сидели, колени руками обняв.
- Помнишь картину? Охотники лес покидают.
- Жмутся собаки к ногам. Вечереет. Февраль.
- Там в городишке и знать, вероятно, не знают
- Всех приключений. Нам нравилась эта печаль.
- Было так грустно, как будто бы все это было –
- Две-три поляны, озера, щербатый паром.
- Может, и было, да легкое сердце забыло.
- Было и горше, но это уже о другом.
«Бывают вечера – шатается под ливнем…»
И. Б.
- Бывают вечера – шатается под ливнем
- Трава, и слышен водосточный хрип.
- Легко бродить и маяться по длинным
- Аллеям монастырских лип.
- Сквозь жизнь мою доносится удушье
- Московских лип, и хочется в жилье,
- Где ты марала ватман черной тушью
- И начиналось прошлое мое.
- Дитя надменное с этюдником отцовским,
- Скажи, едва ли не вчера
- Нам по арбатским кухням стариковским
- Кофейник звякал до утра?
- Нет, я не о любви, но грустно старожилом
- Вдруг ощутить себя. Так долго мы живем,
- Что, кажется, не кровь идет по жилам,
- А неуклюжий чернозем.
- Я жив, но я другой, сохранно только имя.
- Лишь обернись когда-нибудь –
- Там двойники мои верстами соляными
- Сопровождают здешний путь.
- О если бы я мог, осмелился на йоту
- В отвесном громыхании аллей
- Вдруг различить связующую ноту
- В расстроенном звучанье дней!
«Сегодня дважды в ночь я видел сон…»
- Сегодня дважды в ночь я видел сон.
- Загадочный, по существу, один
- И тот же. Так цензура сновидений,
- Усердная, щадила мой покой.
- На местности условно городской
- Столкнулись две машины. Легковую
- Тотчас перевернуло. Грузовик
- Лишь занесло немного. Лобовое
- Стекло его осыпалось на землю,
- Осколки же земли не достигали,
- И звона не случилось. Тишина
- Вообще определяла обстановку.
- Покорные реакции цепной,
- Автомобили, красные трамваи,
- Коверкая железо и людей,
- На площадь вылетали, как и прежде,
- Но площадь не рассталась с тишиной.
- Два битюга (они везли повозку
- С молочными бидонами) порвали
- Тугую упряжь и скакали прочь.
- Меж тем из опрокинутых бидонов
- Хлестало молоко, и желоба,
- Стальные желоба трамвайных рельсов,
- Полны его. Но кровь была черна.
- Оцепенев, я сам стоял поодаль
- В испарине кошмара. Стихло все.
- Вращаться продолжало колесо
- Какой-то опрокинутой “Победы”.
- Спиною к телеграфному столбу
- Сидела женщина. Ее черты,
- Казалось, были сызмальства знакомы
- Душе моей. Но смертная печать
- Видна уже была на лике женском.
- И тишина.
- Так в клубе деpевенском
- Киномеханик вечно пьян. Динамик,
- Конечно, отказал. И в темноте
- Кромешной знай себе стрекочет старый
- Проектор. В золотом его луче
- Пылинки пляшут. Действие без звука.
- Мой тяжкий сон, откуда эта мука?
- Мне чудится, что мы у тех времен
- Без устали скитаемся на ощупь,
- Когда под звук трубы на ту же площадь
- Повалим валом с четырех сторон.
- Кто скажет заключительное слово
- Под сводами последнего Суда,
- Когда лиловым сумеркам Брюллова
- Настанет срок разлиться навсегда?
- Нас смоет с полотняного экрана.
- Динамики продует медный вой.
- И лопнет высоко над головой
- Пифагорейский воздух восьмигранный.
«Грешный светлый твой лоб поцелую…»
- Грешный светлый твой лоб поцелую,
- Тотчас хрипло окликну впустую,
- Постою, ворочусь домой.
- Вот и все. Отключу розетку
- Телефона. Запью таблетку
- Люминала сырою водой.
- Спать пластом поверх одеяла.
- Медленно в изголовье встала
- Рама, полная звезд одних.
- Звезды ходят на цыпочках около
- Изголовья, ломятся в стекла –
- Только спящему не до них.
- Потому что до сумерек надо
- Высоту навестить и прохладу
- Льда, свободы, воды, камней.
- Звук реки – или Терек снежный,
- Или кран перекрыт небрежно.
- О, как холодно крови моей!
- Дальше, главное не отвлекаться.
- Засветло предстоит добраться
- До шоссе на Владикавказ,
- Чтобы утром… Но все по порядку.
- Прежде быть на почте. Тридцатку
- Получить до закрытия касс.
- Чтобы первым экспрессом в Тбилиси
- Через нашатырные выси, –
- О, как лоб твой светлый горяч!
- Авлабар обойду, Окроканы…
- Что за чушь! Не закрыты краны –
- То ли смех воды, то ли плач –
- Не пойму. Не хватало плакать.
- Впереди московская слякоть.
- На будильнике пятый час.
- Ангел мой! Я тебя не неволю.
- Для того мне оставлено, что ли,
- Море Черное про запас!
«Когда волнуется желтеющее пиво…»
- Когда волнуется желтеющее пиво,
- Волнение его передается мне.
- Но шумом лебеды, полыни и крапивы
- Слух полон изнутри, и мысли в западне.
- Вот белое окно, кровать и стул Ван Гога.
- Открытая тетрадь: слова, слова, слова.
- Причин для торжества сравнительно немного.
- Категоричен быт и прост, как дважды два.
- О, искуситель-змей, аптечная гадюка,
- Ответь, пожалуйста, задачу разреши:
- Зачем доверил я обманчивому звуку
- Силлабику ума и тонику души?
- Мне б летчиком летать и китобоем плавать,
- А я по грудь в беде, обиде, лебеде,
- Знай, камешки мечу в загадочную заводь,
- Веду подсчет кругам на глянцевой воде.
- Того гляди сгребут, оденут в мешковину,
- Обреют наголо, палач расправит плеть.
- Уже не я – другой – взойдет на седловину
- Айлара, чтобы вниз до одури смотреть.
- Храни меня, Господь, в родительской квартире,
- Пока не пробил час примерно наказать.
- Наперсница душа, мы лишнего хватили.
- Я снова позабыл, что я хотел сказать.
«Здесь реки кричат, как больной под ножом…»
- Здесь реки кричат, как больной под ножом,
- Но это сравнение ложь, потому что
- Они голосят на стократно чужом
- Наречии. Это тебе не Алушта.
- Здесь пара волов не тащила арбы
- С останками пасмурного Грибоеда.
- Суворовско-суриковские орлы
- На задницах здесь не справляли победы.
- Я шел вверх по Ванчу. Дневная резня
- Реки с ледником выдыхалась. Зарница
- Цвела чайной розой. Ущелье меня
- Встречало недобрым молчаньем зверинца.
- Снега пламенели с зарей заодно.
- Нагорного неба неграмотный гений
- Сам знал себе цену. И было смешно
- Сушить эдельвейс в словаре ударений.
- Зазнайка-поэзия, спрячем тетрадь:
- Есть области мира, живые помимо
- Поэзии нашей, – и нам не понять,
- Не перевести хриплой речи Памира.
«Опасен майский укус гюрзы…»
- Опасен майский укус гюрзы.
- Пустая фляга бренчит на ремне.
- Тяжела слепая поступь грозы.
- Электричество шелестит в тишине.
- Неделю ждал я товарняка.
- Всухомятку хлеба доел ломоть.
- Пал бы духом наверняка,
- Но попутчика мне послал Господь.
- Лет пятнадцать круглое он катил.
- Лет пятнадцать плоское он таскал.
- С пьяных глаз на этот разъезд угодил –
- Так вдвоем и ехали по пескам.
- Хорошо так ехать. Да на беду
- Ночью он ушел, прихватив мой френч,
- В товарняк порожний сел на ходу,
- Товарняк отправился на Ургенч.
- Этой ночью снилось мне всего
- Понемногу: золото в устье ручья,
- Простое базарное волшебство –
- Слабая дудочка и змея.
- Лег я навзничь. Больше не мог уснуть.
- Много все-таки жизни досталось мне.
- “Темирбаев, платформы на пятый путь”, –
- Прокатилось и замерло в тишине.
«Лунный налет – посмотри вокруг…»
- Лунный налет – посмотри вокруг –
- Серый, в сантиметр толщиной,
- Валит зелень наземь. Азия вдруг
- Этикеткой чайной, переводной
- Картинкою всплывает со дна
- Блюдца. Азия – это она
- Бережно провела наждаком
- Согласных по альвеолам моим.
- Трудно говорить на таком
- Языке-заике – и мы молчим.
- Монету выну из кошелька,
- На ладони подброшу и с высоты
- Оброню в стремнину – играй века,
- Родниковый двойник кустарной звезды.
- Ах, примета грошовая, не криви
- Душою. Навсегда из рук
- Уходит снег Азии. Но в крови
- Шум вертикальных рек. Вокруг
- Посмотри – и довольно. Соловьи
- И розы. Серая известь луны
- Ложится на зелень. И тишины
- Вороной иноходец зацокал прочь.
- Здесь я падал в небо великой страны
- Девяносто и одну ночь.
«Давным-давно забрели мы на праздник смерти…»
- Давным-давно забрели мы на праздник смерти,
- Аквариум вещей скорби вовсю прижимая к себе.
- Сказочно-страшно стоять в похоронном концерте,
- Опрокинутою толпой отразиться в латунной трубе.
- В марте шестидесятого за гаражами
- Жора вдалбливал нам сексологию и божбу.
- Аудитория млела. Внезапно над этажами
- Встала нá дыбы музыка. Что-то несли в гробу.
- Эдаким князем Андреем близ Аустерлица
- Поднял я голову в прямоугольное небо двора.
- Черные птицы. Три облака. Серые лица.
- Выли старухи. Кудахтала детвора.
- Детство в марте. Союз воробья и вербы.
- Бедное мужество музыки. Старческий гам.
- Шапки долой. Очи долу. Лишь небо не знает ущерба.
- Старый шарманщик, насилуй осипший орган!
«А вот и снег. Есть русские слова…»
- А вот и снег. Есть русские слова
- С оскоминой младенческой глюкозы.
- Снег валит, тяжелеет голова,
- Хоть сырость разводи. Но эти слезы
- Иных времен, где в занавеси дрожь,
- Бьет соловей, заря плывет по лужам,
- Будильник изнемог, и ты встаешь,
- Зеленым взрывом тополя разбужен.
- Я жил в одной стране. Там тишина
- Равно проста в овраге, церкви, поле.
- И мне явилась истина одна:
- Трудна не боль – однообразье боли.
- Я жил в деревне месяц с небольшим.
- Прорехи стен латал клоками пакли.
- Вслух говорил, слегка переборщил
- С риторикой, как в правильном спектакле.
- Двустволка опереточной длины,
- Часы, кровать, единственная створка
- Трюмо, в котором чуть искажены
- Кровать с шарами, ходики, двустволка.
- Законы жанра – поприще мое.
- Меня и в жар бросало, и знобило,
- Но драмы злополучное ружье
- Висеть висит, но выстрелить забыло.
- Мне ждать не внове. Есть здесь кто живой?
- Побудь со мной. Поговори со мной.
- Сегодня день светлее, чем вчерашний.
- Белым-бела вельветовая пашня.
- Покурим, незнакомый человек.
- Сегодня утром из дому я вышел,
- Увидел снег, опешил и услышал
- Хорошие слова – а вот и снег.
«Далеко от соленых степей саранчи…»
Матери
- Далеко от соленых степей саранчи,
- В глухомани, где водятся серые волки,
- Вероятно, поныне стоят Баскачи –
- Шесть разрозненных изб огородами к Волге.
- Лето выдалось скверным на редкость. Дожди
- Зарядили. Баркасы на привязи мокли.
- Для чего эта малость видна посреди
- Прочей памяти, словно сквозь стекла бинокля?
- Десять лет погодя я подался в бичи,
- Карнавальную накипь оседлых сословий,
- И трудился в соленых степях саранчи
- У законного финиша волжских верховий.
- Для чего мне на грубую память пришло
- Пасторальное детство в голубенькой майке?
- Сколько, Господи, разной воды утекло
- С изначальной поры коммунальной Можайки!
- Значит, мы умираем и делу конец.
- Просто Волга впадает в Каспийское море.
- Всевозможные люди стоят у реки.
- Это Волга впадает в Каспийское море.
- Все, что с нами случилось, случится опять.
- Среди ночи глаза наудачу зажмурю –
- Мне исполнится год и тебе двадцать пять.
- Фейерверк сизарей растворится в лазури.
- Я найду тебя в комнате, зыбкой от слез,
- Где стоял КВН, недоносок прогресса,
- Где глядела на нас из-под ливня волос
- С репродукции старой святая Инесса.
- Я застану тебя за каким-то шитьем.
- Под косящим лучом засверкает иголка.
- Помнишь, нам довелось прозябать вчетвером
- В деревушке с названьем татарского толка?
- КВНовой линзы волшебный кристалл
- Синевою нальется. Покажется Волга.
- “Ты и впрямь не устала? И я не устал.
- Ну, пошли понемногу, отсюда недолго”.
«Будет все. Охлажденная долгим трудом…»
- Будет все. Охлажденная долгим трудом
- Устареет досада на бестолочь жизни,
- Прожитой впопыхах и взахлеб. Будет дом
- Под сосновым холмом на Оке или Жиздре.
- Будут клин журавлиный на юг острием,
- Толчея снегопада в движении Броуна,
- И окрестная прелесть в сознанье моем
- Накануне разлуки предстанет утроена.
- Будет майская полночь. Осока и плес.
- Ненароком задетая ветка остудит
- Лоб жасмином. Забудется вкус черных слез.
- Будет все. Одного утешенья не будет,
- Оправданья. Наступит минута, когда
- Возникает вопрос, что до времени дремлет:
- Пробил час уходить насовсем, но куда?
- Инородная музыка волосы треплет.
- А вошедшая в обыкновение ложь
- Ремесла потягается разве что с астмой
- Духотою. Тогда ты без стука войдешь
- В пятистенок ночлега последнего:
- “Здравствуй.
- Узнаю тебя. Легкая воля твоя
- Уводила меня, словно длань кукловода,
- Из пределов сумятицы здешней в края
- Тишины. Но сегодня пора на свободу.
- Я любил тебя. Легкою волей твоей
- На тетрадных листах, озаренных неярко,
- Тарабарщина варварской жизни моей
- Обрела простоту регулярного парка.
- Под отрывистым ливнем лоснится скамья.
- В мокрой зелени тополя тенькают птахи.
- Что ж ты плачешь, веселая муза моя,
- Длинноногая девочка в грубой рубахе!
- Не сжимай мое сердце в горсти и прости
- За оскомину долгую дружбы короткой.
- Держит раковина океан взаперти,
- Но пространству тесна черепная коробка!”
«Это праздник. Розы в ванной…»
- Это праздник. Розы в ванной.
- Шумно, дымно, негде сесть.
- Громогласный, долгожданный,
- Драгоценный. Ровно шесть.
- Вечер. Лето. Гости в сборе.
- Золотая молодежь
- Пьет и курит в коридоре –
- Смех, приветствия, галдеж.
- Только-только из-за школьной
- Парты, вроде бы вчера,
- Окунулся я в застольный
- Гам с утра и до утра.
- Пела долгая пластинка.
- Балагурил балагур.
- Сетунь, Тушино, Стромынка –
- Хорошо, но чересчур.
- Здесь, благодаренье Богу,
- Я полжизни оттрубил.
- Женщина сидит немного
- Справа. Я ее любил.
- Дело прошлое. Прогнозам
- Верил я в иные дни.
- Птицам, бабочкам, стрекозам
- Эта музыка сродни.
- Если напрочь не опиться
- Водкой, шумом, табаком,
- Слушать музыку и птицу
- Можно выйти на балкон.
- Ночь моя! Вишневым светом
- Телефонный автомат
- Озарил сирень. Об этом
- Липы старые шумят.
- Табаком пропахли розы,
- Их из Грузии везли.
- Обещали в полдень грозы,
- Грозы за полночь пришли.
- Ливень бьет напропалую,
- Дальше катится стремглав.
- Вымостили мостовую
- Зеркалами без оправ.
- И светает. Воздух зябко
- Тронул занавесь. Ушла
- Эта женщина. Хозяйка
- Убирает со стола.
- Спит тихоня, спит проказник –
- Спать! С утра очередной
- Праздник. Все на свете праздник –
- Красный, черный, голубой.
III
«Картина мира, милая уму…»
Картина мира, милая уму: писатель сочиняет про Муму; шоферы колесят по всей земле со Сталиным на лобовом стекле; любимец телевиденья чабан кастрирует козла во весь экран; агукая, играючи, шутя, мать пестует щекастое дитя. Сдается мне, согражданам не лень усердствовать. В трудах проходит день, а к полночи созреет в аккурат мажорный гимн, как некий виноград.
Бог в помощь всем. Но мой физкульт-привет писателю. Писатель (он поэт), несносных наблюдений виртуоз, сквозь окна видит бледный лес берез, вникая в смысл житейских передряг, причуд, коллизий. Вроде бы пустяк по имени хандра, и во врачах нет надобности, но и в мелочах видна утечка жизни. Невзначай он адрес свой забудет или чай на рукопись прольет, то вообще купает галстук бархатный в борще. Смех да и только. Выпал первый снег. На улице какой-то человек, срывая голос, битых два часа отчитывал нашкодившего пса.
Писатель принимается писать. Давно ль он умудрился променять объем на вакуум, проточный звук на паузу? Жизнь валится из рук безделкою, безделицею в щель, внезапно перейдя в разряд вещей еще душемутительных, уже музейных, как то: баночка драже с истекшим сроком годности, альбом колониальных марок в голубом налете пыли, шелковый шнурок…
В романе Достоевского “Игрок” описан странный случай. Гувернер влюбился не на шутку, но позор безденежья преследует его. Добро бы лишь его, но существо небесное, предмет любви – и та наделала долгов. О, нищета! Спасая положенье, наш герой сперва, как Германн, вчуже за игрой в рулетку наблюдал, но вот и он выигрывает сдуру миллион. Итак, женитьба? – Дудки! Грозный пыл объемлет бедолагу. Он забыл про барышню, ему предрешено в испарине толкаться в казино. Лишения, долги, потом тюрьма. “Ужели я тогда сошел с ума?” – себя и опечаленных друзей резонно вопрошает Алексей Иванович. А на кого пенять?
Давно ль мы умудрились променять простосердечье, женскую любовь на эти пять похабных рифм: свекровь, кровь, бровь, морковь и вновь! И вновь поэт включает за полночь настольный свет, по комнате описывает круг. Тошнехонько и нужен верный друг. Таким была бы проза. Дай-то Бог. На весь поселок брешет кабысдох. Поэт глядит в холодное окно. Гармония, как это ни смешно, вот цель его, точнее, идеал. Что выиграл он, что он проиграл? Но это разве в картах и лото есть выигрыш и проигрыш. Ни то изящные материи, ни се. Скорее розыгрыш. И это все? Еще не все. Ценить свою беду, найти вверху любимую звезду, испарину труда стереть со лба и сообщить кому-то: “Не судьба”.
1982
«Расцветали яблони и груши…»
- “Расцветали яблони и груши”, –
- Звонко пела в кухне Линда Браун.
- Я хлебал портвейн, развесив уши.
- Это время было бравым.
- Я тогда рассчитывал на счастье,
- И поэтому всерьез
- Я воспринимал свои несчастья –
- Помню, было много слез.
- Разные истории бывали.
- Но теперь иная полоса
- На полуподвальном карнавале:
- Пауза, повисли паруса.
- Больше мне не баловаться чачей,
- Сдуру не шокировать народ.
- Молодость, она не хер собачий,
- Вспоминаешь – оторопь берет.
- В тихий час заката под сиренью
- На зеленой лавочке сижу.
- Бормочу свои стихотворенья,
- Воровскую стройку сторожу.
- Под сиренью в тихий час заката
- Бьют, срывая голос, соловьи.
- Капает по капельке зарплата,
- Денежки дурацкие мои.
- Не жалею, не зову, не плачу,
- Не кричу, не требую суда.
- Потому что так и не иначе
- Жизнь сложилась раз и навсегда.
«Дай Бог памяти вспомнить работы мои…»
- Дай Бог памяти вспомнить работы мои,
- Дать отчет обстоятельный в очерке сжатом.
- Перво-наперво следует лагерь МЭИ,
- Я работал тогда пионерским вожатым.
- Там стояли два Ленина: бодрый старик
- И угрюмый бутуз серебристого цвета.
- По утрам раздавался воинственный крик
- “Будь готов”, отражаясь у стен сельсовета.
- Было много других серебристых химер –
- Знаменосцы, горнисты, скульптура лосихи.
- У забора трудился живой пионер,
- Утоляя вручную любовь к поварихе.
- Жизнерадостный труд мой расцвел колесом
- Обозрения с видом от Омска до Оша.
- Хватишь лишку и Симонову в унисон
- Знай бубнишь помаленьку: “Ты помнишь, Алеша?”
- Гадом буду, в столичный театр загляну,
- Где примерно полгода за скромную плату
- Мы кадили актрисам, роняя слюну,
- И катали на фурке тяжелого Плятта.
- Верный лозунгу молодости “Будь готов!”,
- Я готовился к зрелости неутомимо.
- Вот и стал я в неполные тридцать годов
- Очарованным странником с пачки “Памира”.
- На реке Иртыше говорила резня.
- На реке Сырдарье говорили о чуде.
- Подвозили, кормили, поили меня
- Окаянные ожесточенные люди.
- Научился я древней науке вранья,
- Разучился спросить о погоде без мата.
- Мельтешит предо мной одиссея моя
- Кинолентою шосткинского комбината.
- Ничего, ничего, ничего не боюсь,
- Разве только ленивых убийц в полумасках.
- Отшучусь как-нибудь, как-нибудь отсижусь
- С Божьей помощью в придурковатых подпасках.
- В настоящее время я числюсь при СУ –
- 206 под началом Н. В. Соткилавы.
- Раз в три дня караульную службу несу,
- Шельмоватый кавказец содержит ораву
- Очарованных странников. Форменный зо –
- омузей посетителям на удивленье:
- Величанский, Сопровский, Гандлевский, Шаззо –
- Часовые строительного управленья.
- Разговоры опасные, дождь проливной,
- Запрещенные книжки, окурки в жестянке.
- Стало быть, продолжается диспут ночной
- Чернокнижников Кракова и Саламанки.
- Здесь бы мне и осесть, да шалят тормоза.
- Ближе к лету уйду, и в минуту ухода
- Жизнь моя улыбнется, закроет глаза
- И откроет их медленно снова – свобода.
- Как впервые, когда рассчитался в МЭИ,
- Сдал казенное кладовщику дяде Васе,
- Уложил в чемодан причиндалы свои,
- Встал ни свет ни заря и пошел восвояси.
- Дети спали. Физорг починял силомер.
- Повариха дремала в объятьях завхоза.
- До свидания, лагерь. Прощай, пионер,
- Торопливо глотающий крупные слезы.
«Рабочий, медик ли, прораб ли…»
- Рабочий, медик ли, прораб ли –
- Одним недугом сражены –
- Идут простые, словно грабли,
- России хмурые сыны.
- В ларьке чудовищная баба
- Дает “Молдавского” прорабу.
- Смиряя свистопляску рук,
- Он выпил, скорчился – и вдруг
- Над табором советской власти
- Легко взмывает и летит,
- Печальным демоном глядит
- И алчет африканской страсти.
- Есть, правда, трезвенники, но
- Они, как правило, говно.
- Алкоголизм, хоть имя дико,
- Но мне ласкает слух оно.
- Мы все от мала до велика
- Лакали разное вино.
- Оно прелестную свободу
- Сулит великому народу.
- И я, задумчивый поэт,
- Прилежно целых девять лет
- От одиночества и злости
- Искал спасения в вине,
- До той поры, когда ко мне
- Наведываться стали в гости
- Вампиры в рыбьей чешуе
- И чертенята на свинье.
- Прощай, хранительница дружбы
- И саботажница любви!
- Благодарю тебя за службу
- Да и за пакости твои.
- Я ль за тобой не волочился,
- Сходился, ссорился, лечился
- И вылечился наконец.
- Веди другого под венец
- (Молодоженам честь и место),
- Форси в стеклянном пиджаке.
- Последний раз к твоей руке
- Прильну, стыдливая невеста,[1]
- Всплакну и брошу на шарап.
- Будь с ней поласковей, прораб.
«Вот наша улица, допустим…»
- Вот наша улица, допустим,
- Орджоникидзержинского,
- Родня советским захолустьям,
- Но это все-таки Москва.
- Вдали топорщатся массивы
- Промышленности некрасивой –
- Каркасы, трубы, корпуса
- Настырно лезут в небеса.
- Как видишь, нет примет особых:
- Аптека, очередь, фонарь
- Под глазом бабы. Всюду гарь.
- Рабочие в пунцовых робах
- Дорогу много лет подряд
- Мостят, ломают, матерят.
- Вот автор данного шедевра,
- Вдыхая липы и бензин,
- Четырнадцать порожних евро –
- бутылок тащит в магазин.
- Вот женщина немолодая,
- Хорошая, почти святая,
- Из детской лейки на цветы
- Побрызгала и с высоты
- Балкона смотрит на дорогу.
- На кухне булькает обед,
- В квартирах вспыхивает свет.
- Ее обманывали много
- Родня, любовники, мужья.
- Сегодня очередь моя.
- Мы здесь росли и превратились
- В угрюмых дядь и глупых теть.
- Скучали, малость развратились –
- Вот наша улица, Господь.
- Здесь с окуджавовской пластинкой,
- Староарбатскою грустинкой
- Годами прячут шиш в карман,
- Испепеляют, как древлян,
- Свои дурацкие надежды.
- С детьми играют в города –
- Чита, Сучан, Караганда.
- Ветшают лица и одежды.
- Бездельничают рыбаки
- У мертвой Яузы-реки.
- Такая вот Йокнапатофа
- Доигрывает в спортлото
- Последний тур (а до потопа
- Рукой подать), гадает, кто
- Всему виною – Пушкин, что ли?
- Мы сдали на пять в этой школе
- Науку страха и стыда.
- Жизнь кончится – и навсегда
- Умолкнут брань и пересуды
- Под небом старого двора.
- Но знала чертова дыра
- Родство сиротства – мы отсюда.
- Так по родимому пятну
- Детей искали в старину.
«Чикиликанье галок в осеннем дворе…»
- Чикиликанье галок в осеннем дворе
- И трезвон перемены в тринадцатой школе.
- Росчерк Ту-104 на чистой заре
- И клеймо на скамье “Хабибулин + Оля”.
- Если б я был не я, а другой человек,
- Я бы там вечерами слонялся доныне.
- Все в разъезде. Ремонт. Ожидается снег. –
- Вот такое кино мне смотреть на чужбине.
- Здесь помойные кошки какую-то дрянь
- С вожделением делят, такие-сякие.
- Вот сейчас он, должно быть, закурит, и впрямь
- Не спеша закурил, я курил бы другие.
- Хороша наша жизнь – напоит допьяна,
- Карамелью снабдит, удивит каруселью,
- Шаловлива, глумлива, гневлива, шумна –
- Отшумит, не оставив рубля на похмелье…
- Если так, перед тем, как уйти под откос,
- Пробеги-ка рукой по знакомым октавам,
- Наиграй мне по памяти этот наркоз,
- Спой дворовую песню с припевом картавым.
- Спой, сыграй, расскажи о казенной Москве,
- Где пускают метро в половине шестого,
- Зачинают детей в госпитальной траве,
- Троекратно целуют на Пасху Христову.
- Если б я был не я, я бы там произнес
- Интересную речь на арене заката.
- Вот такое кино мне смотреть на износ
- Много лет. Разве это плохая расплата?
- Хабибулин выглядывает из окна
- Поделиться избыточным опытом, крикнуть –
- Спору нет, память мучает, но и она
- Умирает – и к этому можно привыкнуть.
«Молодость ходит со смертью в обнимку…»
- Молодость ходит со смертью в обнимку,
- Ловит ушанкой небесную дымку,
- Мышцу сердечную рвет впопыхах.
- Взрослая жизнь кое-как научилась
- Нервы беречь, говорить наловчилась
- Прямолинейною прозой в стихах.
- Осенью восьмидесятого года
- В окна купейные сквозь непогоду
- Мы обернулись на Курский вокзал.
- Это мы ехали к Черному морю.
- Хам проводник громыхал в коридоре,
- Матом ругался, курить запрещал.
- Белгород ночью, а поутру Харьков.
- Просишь для сердца беды, а накаркав,
- Локти кусаешь, огромной страной
- Странствуешь, в четверть дыхания дышишь,
- Спишь, цепенеешь, спросонок расслышишь –
- Ухает в дамбу метровой волной.
- Фото на память. Курортные позы.
- В окнах веранды красуются розы.
- Слева за дверью белеет кровать.
- Снег очертил разноцветные горы.
- Фрукты колотятся оземь, и впору
- Плакать и честное слово давать.
- В четырехзначном году, умирая
- В городе N, барахло разбирая,
- Выроню случаем и на ходу
- Гляну – о, Господи, в Новом Афоне
- Оля, Лаура, Кенжеев на фоне
- Зелени в восьмидесятом году.
«Ливень лил в Батуми. Лужи были выше…»
О. Е.
- Ливень лил в Батуми. Лужи были выше
- Щиколоток. Стоя под карнизом крыши,
- Дух переводили, а до крыши самой
- Особняк пиликал оркестровой ямой.
- Гаммы, полонезы, польки, баркаролы.
- Маленькие классы музыкальной школы.
- Черни, Гречанинов, Гедике и Глинка.
- Маленькая школа сразу возле рынка.
- Скрипка-невеличка, а рояль огромный,
- Но еще огромней тот орган загробный.
- Глупо огорчаться, это лишь такая
- Выдумка, забава, музыка простая.
- Звуки пропадали в пресноводном шуме,
- Гомоне и плеске. Ливень лил в Батуми.
- Выбежали стайкой, по соседству встали
- Дети-вундеркинды, лопотали, ждали
- Малого просвета. Вскоре посветлело,
- И тогда Арчилы, Гиви и Натэлы
- Дунули по лужам, улицам, бульварам.
- В городе Батуми вровень с тротуаром
- Колебалось море, и качался важный
- “Адмирал Нахимов” с дом пятиэтажный.
- Полно убиваться, есть такое мненье,
- Будто эти страсти, грусти, треволненья –
- Выдумка, причуда, простенькая полька
- Для начальной школы, музыка – и только.
«Светало поздно. Одеяло…»
- Светало поздно. Одеяло
- Сползало на пол. Сизый свет
- Сквозь жалюзи мало-помалу
- Скользил с предмета на предмет.
- По мере шаткого скольженья,
- Раздваивая светотень,
- Луч бил наискосок в “Оленью
- Охоту”. Трепетный олень
- Летел стремглав. Охотник пылкий
- Облокотился на приклад.
- Свет трогал тусклые бутылки
- И лиловатый виноград
- Вчерашней трапезы, колоду
- Игральных карт и кожуру
- Граната, в зеркале комода
- Чертил зигзаги. По двору
- Плыл пьяный запах – гнали чачу.
- Индюк барахтался в пыли.
- Пошли слоняться наудачу,
- Куда глаза глядят пошли.
- Вскарабкайся на холм соседний,
- Увидишь с этой высоты,
- Что ночью первый снег осенний
- Одел далекие хребты.
- На пасмурном булыжном пляже
- Откроешь пачку сигарет.
- Есть в этом мусорном пейзаже
- Какой-то тягостный секрет.
- Газета, сломанные грабли,
- Заржавленные якоря.
- Позеленели и озябли
- Косые волны октября.
- Наверняка по краю шири
- Вдоль горизонта серых вод
- Пройдет без четверти четыре
- Экскурсионный теплоход
- “Сухум – Батум” с заходом в Поти.
- Он служит много лет подряд,
- И чайки в бреющем полете
- Над ним горланят и парят.
- Я плавал этим теплоходом.
- Он переполнен, даже трюм
- Битком набит курортным сбродом –
- Попойка, сутолока, шум.
- Там нарасхват плохое пиво,
- Диск “Бони М”, духи “Кармен”.
- На верхней палубе лениво
- Господствует нацмен-бармен.
- Он “Чито гврито” напевает,
- Глаза блудливые косит,
- Он наливает, как играет,
- Над головой его висит
- Генералиссимус, а рядом
- В овальной рамке из фольги,
- Синея вышколенным взглядом,
Продолжить чтение
Другие книги автора
