Читать онлайн Икона и человек бесплатно

Издательство благодарит Евгения Ройзмана за предоставленные фотографии.

Охраняется Законом РФ «Об авторском праве и смежных правах». Воспроизведение книги любым способом, в целом или частично, без разрешения правообладателей будет преследоваться в судебном порядке.

© Е.В. Ройзман, 2017

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2017

Разные люди

Рассказы

Доброе слово

Когда-то мой товарищ завел собаку. Это был еще щеночек, и его чрезвычайно строжили. А я приходил в гости и незаметно его баловал: то по голове поглажу, то пузо почешу, а то незаметно скормлю кусочек мяса или колбаски.

Потом жизнь нас развела, и я попал в этот дом лет через шесть. И могучий породистый пес, услышав мой голос, бросился ко мне, отчаянно заскулил по-щенячьи, стал тыкаться носом, повизгивая, а потом и вовсе перевернулся на спину и стал дрыгать лапами. Хозяева были удивлены – они его таким не видели.

Потом, когда пес стал совсем старым, у него отказывали задние лапы, он даже не мог подняться. И все равно, если я приходил, он радостно повизгивал и старался лизнуть руку.

…Я также с детства помню всех людей, которые любили меня, которые вовремя сказали доброе слово. Меня это согревает всю жизнь, и я всем этим людям очень благодарен.

* * *

Когда-то, в 88-м году, я встретился с Евтушенко. Встретился не где-нибудь, а в Омске. У Евтушенко был авторский вечер. Полный зал народу, в проходах стояли. После выступления выстроилась очередь, человек сто пятьдесят, подписывать книжки. А у меня была с собой рукопись со своими стихами, и я в эту очередь зачем-то затесался. И видимо, выглядел со своими листочками достаточно нелепо, потому что Евгений Александрович обратил на меня внимание и говорит:

– Это что у вас, стихи? Заходите.

И вежливо сказал ожидающим:

– Извините, мне надо поговорить с поэтом.

Он внимательно посмотрел небольшую подборку, на нескольких листах поставил плюсы, а на первом стихотворении размашисто написал: «Кириллу Ковальджи: дорогой Кирилл, горячо рекомендую тебе очень талантливого Женю Ройзмана…»

Стихотворение было следующее:

У меня от счастья кружилась голова. К Ковальджи я так и не попал. Стихи в «Юность» взял у меня Натан Злотников, опубликовали их лет через пять. Рукопись с автографом Евтушенко куда-то пропала (потому что я ее таскал и всем показывал), но доброе чувство благодарности меня не покидает. Всего-навсего отнесся по-человечески, а столько лет помню!

Может быть, и потому в том числе стараюсь помогать молодым поэтам.

Аванс

Едем с Доросинским ночью из Верх-Нейвинска. Устали уже. Скорость двести.

– Сань, ты чего?

– Не обращай внимания, это я так, чтобы не заснуть.

Вдруг говорю неожиданно:

– Слушай, я тебе сейчас одну серьезную историю расскажу, с которой все начиналось…

В конце 80-х у меня была «восьмерка» подготовленная. И я на этом отрезке тренировался каждый день. А потом как-то перевернулся на ипподроме, сделал несколько оборотов и весь кузов замял.

А машину мы делали у Женьки Кондабаева в Верх-Нейвинске. Он сам уже не гонялся, а с машинами всегда помогал. А так как кузов долго выводить было, он вмятины и заломы замазал мовилем – чтоб не заржавело. Так я ездил на пятнистой машине. Как жираф.

И вот 31 декабря, вечером, приехали мы с Андрюхой Урденко забирать машины из Верх-Нейвинска (Андрюха родом из Первоуральска. Здоровый и добродушный парень. Играл в волейбол. Когда учился в «железке», в общаге его звали Масса). Женька выкатил за проходную обе машины. Стоим, разговариваем. Холодно. Андрюха торопит меня, говорит:

– Поехали быстрее, поехали…

– Ну, ты тогда езжай, а я еще минут десять поговорю и тебя догоню у города.

Он остолбенел от такой наглости. У него такая же полуторалитровая «восьмерка», и отыграть десять минут на семидесяти километрах немыслимо. Он говорит:

– Ты сам-то понимаешь, чего сказал?

– Давай-давай, езжай!

Посмотрел он на меня с сожалением и говорит Кондабаеву:

– Засекай!

Уехал. А я чувствую – погорячился. Женька говорит:

– Может, через пять минут поедешь?

Я говорю:

– Нет, все уже. Отступать некуда.

Пристегнулся. Женька дал отмашку. Я погнал. Просто страшно. Кто ездил по этой дороге, знает, о чем речь. А ездил я тогда на «БЛ». Была такая резина. После десяти градусов мороза – как на коньках.

Снегу намело. В одном месте меня понесло на внешнюю обочину. Успел открутить колеса, переключиться. Ударило. Зацепил обочину, сугроб через капот пошел. А у «восьмерки» на скорости запаса по мощности нет – страшно. А куда денешься, только в этих ситуациях и отыгрывается. Остановиться уже не могу.

Перед длинным подъемом разогнался, вошел на ста шестидесяти (больше она у меня не ехала). И вдруг у обочины замигала аварийка. И мужик с бабой выходят на дорогу и руками машут. Попытался начать тормозить – машина едет, как ехала. Я махнул рукой и снова было добавил газу, и вдруг что-то меня задело. Съехал в обочину (на «БЛ»-ке только так и тормозят). Попереключался, остановился метров через триста. Пока задним ходом до них доехал – шея затекла.

Все, никто уже никого не догнал. Расстроился. Вылезаю из машины. Стоит зеленый «москвич», заиндевевший. И мужик с бабой вокруг него приплясывают.

– Что, – говорю, – случилось у вас? Новый год встречаете?

– Вот, масло вытекло, до города не дотянули.

Открыл я багажник, дал им масло. Помог завестись. Чего уж, все равно никуда не тороплюсь. До Нового года еще время есть.

Я говорю:

– Что бы вы делали, если бы я не остановился?

Они вдруг говорят:

– А мы знали, что вы остановитесь.

– Откуда?

– А перед вами парень проехал на синей «восьмерке». У него масла не было. Но он сказал, что следом вы поедете на пятнистой машине. Остановитесь и дадите нам масло. А мы ему говорим: «А вдруг мимо проедет?» «Нет, я его знаю, он точно остановится и точно вам даст масло».

Дальше я ехал уже спокойно и все пытался осознать происшедшее.

Вот так вот мой товарищ отрезал мне все пути для отступления. Он просто выдал мне аванс, который я продолжаю отрабатывать до сих пор.

«Раб КПСС»

Светлой памяти Вити Махотина

посвящается этот рассказ

Витя Махотин – уникальный тип. Говорить о нем можно бесконечно. Сразу из детдома он попал в тюрьму. Отсидел ни много ни мало шестнадцать лет. Изъездил этапами весь Союз. Никогда и нигде не унывал. Сделал на лбу наколку «Раб КПСС». В Тагиле на больничке наколку варварски вырезали, на лбу остался шрам. В лагерях Витю все уважали и звали Репин. Кроме того, он вызывающе похож на Ленина.

Освободившись в тридцать лет, Витя получил первый в своей жизни паспорт. В графе «национальность» зачем-то написал: «еврей». Все удивлялись. Витя тоже.

Идти ему было некуда. Питался он в столовой на Химмаше. Брал два стакана чая и поднос с хлебом. Соль и горчица стояли на столе. Хлеб в те годы был бесплатным.

Родители давно умерли. У Вити остался только один родной человек. Старенькая бабушка Вера Витю очень любила. Вот о ней и пойдет речь.

Бабушка Вера была замечательной старушкой. Когда Витя сидел, она писала ему добрые письма, посылала сало, махорку и шерстяные носки. Витя отсылал ей все заработанные в лагере деньги.

Витя всегда жил очень небогато. Прямо скажем, нуждался. Но каждый раз, когда у него появлялись деньги, он их раздавал людям, которым они еще нужнее. Удивительно стойкое неприятие довольства и достатка. А про тех людей, которые слишком хорошо живут, бабушка Вера так и говорила: «Блинами жопу вытирают».

Витя приехал к бабушке Вере. Поселился в маленьком домике. А еще у бабушки Веры жили две собачки и три кошки. На Пасху бабушка Вера белила хатку. Собачки и кошки ютились на диване. Она их шугала, пытаясь выгнать на улицу. Хитрые звери перебегали с дивана на комод, с комода на подоконник и никак не хотели идти на улицу. На что бабушка Вера с укоризной им замечала: «Вы што, дурачки, на улице говны тают, а у вас ноги мерзнут?!»

Витя очень любил бабушку и написал ее портрет. Портрет получился замечательный. Витя вставил его в киот и, куда бы ни переезжал, везде возил с собой. Эта картинка в начале 90-х годов висела в Музее Свердлова на Карла Либкнехта, где работал Витя. Мое внимание на нее обратил Брусиловский. Показал на эту работу и сказал мне: «Все-таки Витя очень сильный живописец».

К тому времени у меня было уже много Витиных работ. У него лично я ни разу ничего не купил. Он мне всегда дарил. Доходило даже до скандала.

Когда Витя был директором выставки, у него висела другая замечательная картинка – «Бабушкино кресло». В глубоком старом кресле дремлет величественная старуха, а сбоку тихонечко, на цыпочках подкрадывается ее маленький рыжий внучек. Я эту картинку видел на фотографиях, она мне очень нравилась. Я знал, что она находится в частной коллекции, и это немало меня удручало.

Однажды на выставке на Ленина, 11, я читал стихи при большом скоплении народа. Витя выпил водки и перевозбудился. «Что я могу подарить тебе?» – кричал он. И тут я увидел на стене эту картинку. «Витя?» – спросил я, холодея от собственной беспардонности. Витя сказал: «Все, она твоя!» Перевернув картинку, я увидел надпись: «Диме и Наташе Букаевым от Виктора». «Как же так, Витя?» «А вот так!» – ответил он и лихо приписал фломастером: «А также Евгению». Как выяснилось потом, Витя выпросил эту картинку у хозяев на выставку под честное слово на три дня.

Был скандал. Картинка осталась у меня.

Кстати, насчет кресла. Когда Витя жил на Ирбитской, у него был день рождения. Собрались все. Пришел Фил (Виктор Филимонов из консерватории) с какой-то девицей. Но жена Фила пришла еще раньше. Фил с девицей ввалились к Вите, ничего не подозревая. Был ужасный скандал и мордобой.

Жена победила. Фил с девицей убежали зализывать раны. Часа три-четыре умный Фил отсиживался в огородах, ожидая, когда его жена уйдет. И снова они с девицей зашли поздравить Витю. Жена была там. Снова была драка. Соседи вызвали милицию. Милиция приехала через два часа, когда уже все разошлись. Менты вломились в квартиру и застали Витю в халате, сидящего в кресле. «Поехали», – сказали они ему. «С чего вдруг?» – ответил Витя, который, как и все нормальные люди, ментов не любил и имел на это все основания. «У вас тут был скандал», – заявили менты, на что Витя резонно возразил: «Надо было ехать, когда был скандал, а сейчас-то вы на фиг нужны?» – «Вам придется пройти с нами!» – «С места не встану», – сказал Витя.

И действительно, Витя не встал с кресла. В райотдел его доставили вместе с подлокотниками. Дали пятнадцать суток и увезли на Елизавет. Марина Браславская, Тамара Ивановна, Эмилия Марковна и Светка Абакумова возили ему передачки. Витю все любили.

Все эти годы «Портрет бабушки» не выходил у меня из головы. Я не знал, с какой стороны зайти. Начал я очень деликатно: «Витя, продай мне этот портрет». Витя посмотрел на меня как на идиота: «Ты сам-то понял, что сказал?! Ты мне предложил продать бабушку! Ты бы свою бабушку продал? Как у тебя язык повернулся?!» Витя побледнел. Я понял всю глубину своего падения и к этой теме больше не возвращался. Но портрет бабушки мне нравился очень, и я считаю, что это одна из лучших Витиных работ.

Через пару лет я забежал к Вите в музей. Смотрю, сидит ошарашенный Костя Патрушев и держит в руках портрет бабушки Веры. «Вот, – говорит, – у Вити купил. За сто двадцать рублей». Я очень расстроился, посмотрел на Витю и говорю: «Витя, как это могло случиться?» «Да, – говорит Витя, – неловко как-то вышло, бабушку продал…» Я говорю: «Витя, а как ты теперь собираешься мне в глаза смотреть?» Витя очень смутился. Все замолчали. Мне было очень обидно… Вдруг Витя поднял указательный палец вверх и сказал: «О! Я знаю, как исправить!.. Я сделал нехорошо, я продал Косте бабушку! Я виноват!» Он бросился к сундучку: «Я все исправлю!.. Я продам тебе дедушку!» И торжественно вручил мне замечательный акварельный портрет дедушки Никиты. Портрет был хорош, но обида еще осталась. «Нечестно, – говорю, – Витя, дедушка-то не родной». Витя говорит: «Вот чудак, кто ж тебе родного-то продаст?»

Однажды нашего товарища Олега Пасуманского в начале 90-х годов жестоко избили омоновцы. Ни за что, просто так. Олег лежал в 14-й больнице у доктора Ваймана. Мы с Витей решили Олега навестить и утешить. Я заехал за Витей на Ирбитскую. Витя только что закончил автопортрет. Автопортрет мастерский. Витя в тельняшке, похожий на Ленина, на фоне горисполкома. «Витя, продай картинку», – взмолился я. «Забирай», – сказал Витя. Я дал ему пятьсот рублей, забрал картинку, и мы поехали навещать Олега. Уже в больнице Витя забеспокоился: «Что ж мы, как индейцы какие, с пустыми-то руками. Так и опозориться недолго». Мы зашли в палату, Олег лежал весь перебинтованный. Олег увидел автопортрет и просветлел. «Вот, – говорю, – Олег, это тебе от нас». «Что значит от нас, – возмутился Витя, – ты-то тут при чем?»

Я уже говорил, что почти все свои работы Витя мне подарил. Он также подарил мне две работы Валеры Гаврилова 70-х годов, несколько замечательных работ Лысякова, лучшую работу Вити Трифонова «Обком строится», несколько картинок Брусиловского, старые работы Валеры Дьяченко, одну картинку Языкова, Лаврова, Зинова, Гаева, да и не вспомнить всего.

Однажды мы с Брусиловским решили выпить бутылочку вина. И встретили Витю Махотина. «Витя, выпьешь с нами?» – «Нет. Никогда. Я не такой. Разве что в виде исключения». Сидели на берегу Исети. Брусиловский, глядя на воду, задумчиво сказал: «Все-таки Махотин – замечательный живописец». «Уж получше вас-то, Миша Шаевич», – ответил Витя.

Однажды Витя зашел к нам в музей. Я обрадовался и говорю: «Вот Витя Махотин, непосредственный участник жизни и смерти».

Эти слова Миша Выходец взял эпиграфом к своему замечательному стихотворению.

Ода-эпитафия отсутствующему счастливо

Виктору Федоровичу Махотину,

человеку и гражданину нашего мира,

непосредственному участнику жизни

и смерти.

Когда я был президентом Фонда, день заканчивал очень поздно, потому что ездил на Белоярку, заезжал на Изоплит в реабилитационный центр и только после этого, полностью высушенный, почти ночью ковылял домой.

А Витя Махотин жил прямо по дороге, на улице Ирбитской. Витя называл ее «Ирбитская-стрит» и добавлял, что раньше он жил на «Финских коммунаров-стрит».

У меня руль прямо сам туда поворачивал. Я стукал кулаком в стенку, заходил.

Витя жил небогато, но очень чисто. У него в комнате была куча книжек и картинки. Картинки он мне дарил (а я еще, болван, кочевряжился и не всегда брал). Мы с ним чаю заварим в эмалированных кружках, пряники, сахар… И сидим, о жизни разговариваем.

А тут как-то Витя достал альбом с фотографиями.

Я смотрел, смотрел:

– Витя, а сколько у тебя детей?

Не задумываясь:

– Восемнадцать.

Я взвыл:

– Витя, ну хорош врать! Если б ты сказал «пять», ты б меня уже убил наповал. Ну, скинь немножко!

– Хорошо. Шестнадцать. Но больше не скину, даже не проси! – Вскочил. Борода всклокочена. – И не вздумай торговаться, я против истины не пойду!

Я говорю:

– Ну, хорошо, перечисли.

– Лешка, Петька, Ленка, Илюху ты знаешь, Анька, Вовка, Прохора ты знаешь, Серега, Клавка…

Бормотал, бормотал, загибал пальцы – сбился.

– Слушай, – говорит, – я ведь тебе наврал. Похоже, все-таки восемнадцать.

Я тем временем фотки смотрю:

– Витя, ты сколько раз был женат?

– Восемь. Или девять. Вот здесь точно не скажу – соврать боюсь.

Показываю фотку:

– А это кто?

– О! Это Светка! Как я ее любил!

– Это что, мать Прохора?

– Нет, мать Прохора – другая Светка. Я ее еще больше любил! Это Ленкина мать.

– Так это она к тебе с дочкой тогда приходила?

– Нет. С дочкой Юля приходила.

– Это с которой у тебя еще в детдоме любовь была?

– Нет. В детдоме у меня была любовь с Танькой… Как я ее любил!

Я растрогался.

– Витя, – спрашиваю, – это была первая любовь?

– Что ты! – отвечает. – Первая любовь вот – Аленка!

Выхватывает фотку: стоит испуганная девочка с мишкой в руке, мишка свисает до полу.

Начинает мечтательно:

– Ей было семь, а мне восемь…

– Так ты же говорил, что она была взрослая!

– Это не она была взрослая! А наша воспитательница Элла Герасимовна! Но это было уже позднее…

– А это кто, твой друг?

– Какой друг?! Это мой сын!

– Так это который от Розки?

– Ну ты даешь! От Розки – Илюха! А это Ваня – от Лили.

– Вот это, что ли, Лилина фотка?

– Это не Лиля! Это Генриетта! Я ее до сих пор люблю!

– А это чья фотка?

Бамс меня по руке!

– А вот этого не трожь! Могут у меня, у взрослого человека, быть маленькие тайны?..

Конечно, Витя прикалывался. Потому что имена каждый раз менялись. Но получалось у него очень складно и красиво.

Когда Витя умер, его отпевали в Михайловке. Было огромное количество безутешных женщин. Я такого не видел нигде.

И совсем по-другому плакала красивая рыжая девчонка, похожая на Витю.

На самом деле у Вити трое детей: Илья, Прохор и Клава…

День Победы

МИД Украины уполномочен заявить,

что единственной причиной участия

1-го Украинского флота в маневрах НАТО

явился семибалльный шторм…

Анекдот

В конце апреля 1999 года мы с Андрюхой Павловым приехали на Ревун. Исеть уже вскрылась, воды было много. Мы спустились со скал. Близко подходить было страшно.

– Почему называется «Ревун»? – спрашивает Андрюха.

– Говори громче, я не слышу, – отвечаю.

– «Ревун» почему называется? – кричит он.

– Не понял, повтори, – говорю.

– Все, не надо, я сам догадался, – обрадовался он.

– Молодец! – отвечаю.

– Что ты сказал? – спрашивает.

Поднялись на скалы оглохшие. Сидим, смотрим сверху. Вода идет с ревом, сплошным бурым потоком. Пороги все в белой пене, висит водяная пыль.

– Вот бы сплыть, – говорю осторожно.

– Не, я не горазд, – говорит Андрюха.

– Ну, пойдем, посмотрим.

Ушли выше по течению. Взяли какое-то толстое бревно, бросили в воду и побежали бегом на скалы – смотреть. Бревно крутило, как городошную биту в полете. Потом его прибило на левую сторону под скалы, оно встало торчком и исчезло. Мы смотрели, смотрели – оно больше нигде не выплыло.

«Ой-е-ей», – думаем…

Сплыть захотелось еще больше.

Я Андрюхе говорю:

– Ну что? Может, попробуем?

Он говорит:

– Нет-нет-нет, не попробуем, не попробуем!!!

Мы поехали в город озадаченные. Едем, молчим, репу чешем.

Приехал я к отцу. Говорю:

– Пап, как ты думаешь, реально Ревун пройти?

Он говорит:

– Кому?

Я говорю:

– Мне.

– Когда?

– Сейчас, в это время.

Он говорит:

– Ну, вообще-то все, когда сплавляются, Ревун обносят по берегу. А в это время там, наверное, пятая категория сложности… На чем ты хочешь?

Я говорю:

– Ну, у нас есть лодочка, «Хантер», надувная.

– Так себе лодочка. Клизма американская. У деда Мазая лучше была.

Я ему говорю:

– Чужую лодку каждый охаять норовит.

А он мне:

– Видел на берегу, там могилы, крест стоит?

Я говорю:

– Видел. Так они, наверное, пьяные были.

– Правильно. Кто туда трезвый-то полезет…

Вижу, заволновался. Говорит:

– Так у вас опыта нет никакого.

Отвечаю:

– Так в этом-то весь смысл.

В следующие выходные мы с Андрюхой, с моим отцом и Саней Ляным сплавились по Режу – от Колташей до Режа. Андрюха греб с носа, я с кормы. Потихонечку приспособились. Потом Андрюха выпал из лодки в ледяную воду. Вылез на островок. Решил проверить зажигалку: работает ли она после того, как побывала в воде. Загорелась сухая трава. Через пару минут весь островок был в огне. Мы еле спасли лодки. Гребли оттуда изо всей силы, ругая незадачливого Андрюху. Над нами кружил пожарный вертолет. У Режа река была подпружена. Мы двадцать километров гребли по стоячей воде на резиновых лодках против ветра. Нас встретил Женька Улюев. Мы загрузили лодки в багажник, выпили водки.

Андрюха говорит:

– Ну все, я, кажется, горазд сплыть по Ревуну.

В этот самый момент я понял, что я-то не горазд, но отступать было уже некуда…

9 мая за мной заехали Андрюха с Ленкой на Сашином джипе. Это был тот самый знаменитый джип TOYOTA Landcruser-80 с номером «111», который прошел два «Урал-трофи», но тогда он был еще новый. В багажнике лежала лодка. Сам Саша почему-то не поехал.

Приехали на Исеть, там какие-то соревнования. Штук сто палаток, спортсмены-водники со всего Урала, катамараны сушатся. Какие-то ребята наверху, на скалах.

Я говорю:

– Что не ходите?

Говорят:

– В Двуреченске плотину открыли, вода большая идет.

На самом нижнем пороге тренируются. Уже со спокойного места, из тихой гавани, на катамаранах-двойках поднимаются на один порог вверх и скатываются обратно – технику отрабатывают. Мы достали лодочку. Накачали ее до звону. К нам подошел какой-то водник, мастер спорта из Перми. Бородатый, в потрепанной штормовке и драных кедах.

– Чего, – говорит, – задумали?

Мы его осторожно спрашиваем:

– Как ты думаешь, реально Ревун пройти?

Он посмотрел на нашу лодочку и отвечает:

– На этом-то корыте?

– Да нет, – говорим, – мы просто так спрашиваем, теоретически.

Говорит:

– Ну-ну.

Я говорю Андрюхе:

– Хрена ли мы здесь с тобой в лягушатнике будем плавать? Поехали, объедем скалы, уйдем выше по течению и там попробуем.

Закинули лодку на багажник, посадили Ленку за руль, сами встали на подножки, держим лодку и поехали к мосту, к деревне Смолино. Только начали подниматься на гору, слышим крики: «Стойте, стойте!»

Остановились. Бежит за нами бородатый, кедами хлюпает:

– Парни, идите по правой стороне, прижимайтесь как можно сильнее к правому берегу.

– Почему? – спрашиваем.

– А так у вас хоть какой-то будет шанс в живых остаться. Если потащит влево, из-под скал не выйти. Там посредине островок, его сейчас не видно, только ивы торчат. Если что, цепляйтесь за ивы, вас потом вертолетом снимут…

Выше по течению было уже не так страшно. У нас было три весла.

Андрюха мне говорит:

– На фиг нам третье весло? Давай на берегу оставим.

Я говорю:

– Как на фиг?! Давай клади в лодку.

Надеваю жилет спасательный.

Он говорит:

– А жилет-то на фиг?

Я ему говорю:

– Слышишь, ты, умник, я-то, в отличие от тебя, хотя бы плавать умею.

Надели жилеты. Ленке говорим:

– Ну все, мы поплыли.

Спустили лодочку на воду. Течение очень сильное.

Я говорю Андрюхе:

– Давай пересечем наискосок к правому берегу, уйдем прямо к той стене, проскребемся вдоль правого берега до первого порога, остановимся и посмотрим.

Состоялось. Пошли. Он греб с левого борта, а я с правого. Он встал на баллон коленом, а вторую ногу засунул под правый баллон, расперся. Я встал точно так же и на всякий случай зацепился ногой за леер. Оттолкнулись. Подхватило сразу. Мы даже не ожидали. Стали выгребать против течения, сломали весло. Андрюха сразу схватил запасное.

Я ему говорю:

– Обломки выкини.

Он отвечает:

– Не-не, пусть будут.

С огромным трудом выгребли к противоположному берегу. Чуть-чуть успокоились. Я ему говорю:

– Давай чуть ниже уйдем, там пристанем.

С левой стороны от нас, чуть ниже по течению, торчал огромный валун.

– Давай, – говорю, – обойдем его слева и там уже пристанем. Осмотримся.

Он говорит:

– Давай.

Выгребаем снова к средине, гребем изо всей силы, огибаем камень и пытаемся уйти вправо, к берегу. Весла гнутся, у нас ничего не получается. Нас несет и втягивает в какую-то гигантскую воронку между камнями. Впереди стоит сплошной рев. Андрюха поворачивается ко мне и орет истошным голосом:

– Женя! Все, все! Греби, греби! Поплыли!

Сам вижу, что поплыли. Страх кончился.

Нас несло на огромный валун, который делил поток на две части. Сделать мы уже ничего не могли. Мы прошли над ним, раздался треск. Сразу за камнем мы упали. Удар был очень сильный. Справа и слева от нас стояли водяные стены метра по два высотой. Полная лодка воды. Нас развернуло, я оказался на носу, потерял Андрюху из виду. Понял, что он выпал из лодки и утонул, но жалости в тот момент у меня не было. Надвигался еще один порог. Лодку бросало и колбасило, она вставала торчком. Я греб, сколько было силы, причем схватился под самую лопасть, чтобы не сломать весло. Лодку снова развернуло, я даже не удивился, увидев Андрюху впереди. Рев стоял немилосердный, нас уносило влево, под скалы, туда, где из воды торчал большой крест. Мы оба все понимали. Гребли слаженно, изо всей силы, пытаясь уйти вправо. Наконец нам это удалось.

Мы почти подошли к берегу, Андрюха прыгнул, чтобы уцепиться за кусты, и упал в воду. Тем не менее за берег мы зацепились, вылили из лодки воду. Перед нами оставался только один порог. Мы подняли головы, все скалы были облеплены людьми. Все смотрели на нас. Мы спокойно сели в дырявую лодку и прошли этот порог по диагонали справа налево.

Спустившись, мы сидели в лодке в полной тишине, опустив весла, пока нас не вынесло на мель. Пульс у меня был за двести. Мы тихонечко подкатились к берегу, оглохшие и очумевшие. К нам бежали люди.

Первым подбежал бородатый водник.

– Парни! – закричал он. – А ведь такого здесь еще никто не видел!

Люди выстроились в очередь, чтобы пожать нам руки. Клянусь, я не преувеличиваю. Все говорят:

– Парни, ну вас и колбасило! Мы думали, вас не вынесет.

Я обиделся:

– При чем тут вынесет – не вынесет? Мы сами выгребли.

Посмотрел на весла, а они стали как коромысла. Мы были счастливы.

Тут с горы спустилась Ленка.

– Ты видела? – спрашивает ее Андрюха.

– Что? – спрашивает она.

– Да ничего.

– Не переживай, – говорю, – Андрюха, зато все остальные девушки видели.

Мы достали бутылку виски.

– Ну что, – говорю, – за Победу! С праздником!

Пожали мы друг другу руки и засадили из горлышка. Лодочку сдули, засунули в багажник, Ленку посадили за руль, поехали в город.

Только заехали в зону досягаемости, я позвонил отцу.

– Ну, что, – говорю, – папа, мы прошли!

Он сначала даже не поверил. Потом обзвонил всех своих знакомых, нахвастался. Мне давай все звонить, спрашивать подробности, поздравлять. Нам с Андрюхой гордо, нас распирает.

Через неделю поехали на Ревун снова. Встретили знаменитого путешественника Вову Рыкшина с голубоглазой собачкой хаски. Говорим ему так вежливо, с почтением:

– Здравствуйте. А как вы думаете, можно по Ревуну сплыть на резиновой лодочке?

Он говорит:

– Фигня делов! Тут в прошлые выходные два идиота сплыли.

Сам ты идиот, полярник сраный. Сам бы попробовал. Это тебе не на собачках к Северному полюсу.

Жизнь сначала

Товарищ мой, старый книжник, жил на Шевченко. Человек он был домашний, не сказать, что жадный, но скопидомный. Все в дом. И магнитофон у него был замечательный, и проигрыватель, и телевизор цветной, и соковыжималка, и даже какой-то редкий в те времена кухонный комбайн. А квартира была двухкомнатная хрущевка и вся заставлена снизу доверху – пройти невозможно. А ему это, видимо, нравилось, и он вполне ощущал, что дом – полная чаша. И вот однажды он уехал на юг, а за это время его обокрали. И вынесли все! Даже шторы, и те вынесли.

Меня нашли соседи и говорят: «Он скоро приезжает, надо его как-то подготовить». И вот я приехал на вокзал, сделал печальное лицо и начинаю его встречать. Но, видимо, перестарался. Он вышел из вагона, увидел меня, и ноги у него подкосились. Он вдруг испуганно: «Женя! Женя! Что случилось? Говори!»

А я еще сделал паузу и говорю: «Миша, ну, понимаешь…»

Он схватил меня за руку: «Не томи! Говори как есть!»

Я говорю: «Миша! Тебя обокрали. Вынесли все!»

И он вдруг улыбнулся, вздохнул глубоко и с огромным облегчением сказал: «Ну, слава богу! Наконец-то я могу начать жить заново».

Против логики

Мой товарищ Костя Патрушев жил тогда на Свердлова. Ему было десять лет. У них дома был аквариум. И вот дядя Володя купил двух скалярий. Красивых и редких тогда рыбок. Вдруг одна рыбка пропала. А в доме три человека – Лина Ароновна, дядя Володя и Костя. Куда могла деться рыбка, непонятно. Стали спрашивать у Кости. Костя пожимает плечами:

– Я не знаю.

При этом дядя Володя рыбку точно не брал, и Лина Ароновна точно не брала.

– Костя, ну не упрямься. Куда ты дел рыбку?

Костя уперся:

– Не брал я!

– А куда же она тогда делась?

– Я не знаю.

– Костя, ну ты же понимаешь, что врать нехорошо!

– Я не вру!

– Хорошо, тогда куда делась рыбка?

– Я не знаю.

– Костя, скажи правду. Тебе за это ничего не будет.

– Я не брал.

– Костя, – стал искать ходы дядя Володя, – может, ты ее поменял на марки?

– Нет.

– А что тогда? Подарил кому-нибудь?

– Я не брал.

– Костя, ну зачем ты обманываешь? Мы же все понимаем. Сознайся!

– НЕ! БРАЛ! Я! ВАШУ! РЫБКУ! – отчаянно закричал Костя и зарыдал.

У него началась истерика. Лина Ароновна села рядом с ним, обняла, прижала голову к груди и сказала:

– Успокойся, я знаю, что ты не брал. Я тебе верю.

Вот так вот, против всякой логики.

Через полгода чистили аквариум и в большой раковине нашли скелетик рыбки. Она заплыла туда и не сумела выбраться.

Попутчик

Мне позвонили могучие парни и позвали на тренировку. Еду я по Крауля в сторону города. Смотрю, на углу Крылова стоит пожилой человек с кошелкой и так спокойно, с достоинством, останавливает машину. Я остановился и стою. Он подошел и спрашивает: «Это вы мне остановились?» Я говорю: «Конечно. Куда вам?» Он говорит: «Если можно, угол Малышева – Бажова. Только у меня тридцать рублей». Я ему говорю: «Садитесь, садитесь». Сначала он подал мне палку, потом поставил кошелку, с большим трудом взобрался на сиденье и говорит, извиняясь: «Я, понимаете ли, без ноги. Вы уж меня извините». «Ладно, – отвечаю, – чего там». Поехали мы…