Читать онлайн Конец сказки бесплатно

Глава 1

По Костяному Дворцу гуляли сквозняки. Все окна стояли распахнуты, словно зима уже закончилась.

Да и то сказать – теплая она выдалась в этом году, на диво теплая. Карачун уж расстарался, поутишил вьюги с буранами. На землях русов сейчас еще сугробы лежат, а в Кащеевом Царстве травка зеленеет, почки набухают, птицы перелетные с полудня воротились.

По первым проталинам двинулись к древнему дворцу-граду и путники. Верные Кащея данники, да чужинцы из дальних краев. Ломали они шапки пред царем нежити, поклоны били земные, подарочками кланялись. Всяк искал предстать перед железным троном и услышать из сих хладных уст одно только слово: «Живи».

Слухи о грядущей войне-то ширились. Все больше полчищ скапливалось вокруг Костяного Дворца, все новые приходили чудища и дивьи люди. Татаровьины, псоглавцы, людоящеры, навьи, горные карлы, черные мурии, караконджалы, да и те, кого вовсе поименовать трудно.

И каждому хотелось, чтоб его эта гроза миновала. Чтоб не явилась в его земли несметная рать. Чтоб помиловал его царь Кащей, сжалился.

Если не считать русов и булгар, челобитчиков прислали почитай все окрестные народы. С полуночи пришли ненцы, с заката – чудины, с полудня – удмурты, с восхода – вогулы и обские люди.

А из самых дальних краев явился почтенный Ибрагим ибн Мустафа аль-Багдади. Сей доблестный, хотя и немолодой уже муж был сарацинским купцом. На своем веку он совершил несколько путешествий, побывав в индийской земле, малайском царстве и жарких удивительных островах.

Теперь же он совершил совсем другое путешествие. Не по морю, но по суше, не на полудень, но на полуночь. Со своими верными слугами прошел землями Аббасидов и Айюбидов, пересек горы Кавказские, преодолел бескрайнее Дикое Поле, побывал в богатой Булгарии и достиг наконец Кащеева Царства.

Зачарованной страны, о которой в родном его Багдаде и слышали-то немногие.

Поскольку путь предстоял долог и труден, славный купец не стал брать товаров тяжелых и склонных к порче. Привез он в Кащеево Царство дорогие шелка, чашки тончайшего фарфора, бесценные перец, корицу и гвоздику, да сундучок камня лазурита.

Счастлив был в пути купец. Миновали его и звериные клыки, и разбойничьи сабли, и жестокие морозы. Продрался он сквозь дремучие полуночные леса, достиг заветного царства и распродал все с хорошим прибытком. Зазвенели в его ларце динары и дукаты, солиды и номисмы. Немало богат стал Ибрагим.

Жалел он только, что не сторговал ни единой местной монетки. Татаровьины, псоглавцы и людоящеры платили за его диковины щедро, да все златом-серебром из других стран. Собственной монеты, вышло уж так, в Кащеевом Царстве не чеканят.

Раньше вроде бы пытались чеканить, да только не из драгоценных металлов или хоть из меди, а почему-то из железа. И было это давным-давно – все с тех пор изржавели, наверное.

Ну да ладно. Все равно местную монетку Ибрагим искал не ради прибыли, а просто как диковинку. Хотелось вернуться домой, показать ее, похвалиться – вот где побывал, дескать.

Но не вышло, так и не вышло.

Все равно золото в его ларце надолго не задержалось. Тут же пустил его купец снова в дело, взял уже здешних товаров – да таких, что в полуденных землях и не видывали.

Сверкающие камни из недр Каменного Пояса. Изделия из зубов громадных земляных оленей. Булатные клинки работы горных карл.

А за самым главным купец отправился к самому царю, в Костяной Дворец. Долго обивал пороги, долго искал встречи, долго улещивал Кащеевых визирей – но вот, добрался наконец, предстал перед железным троном.

И выложил у его подножия содержимое самого заветного вьюка, с самыми редкими вещицами. Чудесами со всех концов света.

Были там шелка столь тонкие, что накинь – и не заметишь. Была сабля узорчатой дамасской стали, способная оный шелк на взмахе рассечь. Была затвердевшая жижа ремесленная из плодов заморских.

И невольница. Черноглазая Айгуль. Прекраснейшая из дев Басры. До Ибрагима доходили слухи, что царь Кащей до женской красы небывало охоч, а сераль его превзойдет даже султанский.

Уж верно прелести Айгуль придутся ему по нраву.

Так думал Ибрагим, пока не увидал царя Кащея воочию. На троне восседал иссохший старец в черном саване. Такой дряхлый на вид, что удивительно, как он еще движется-то сам, отчего не в постели лежит. Пергаментную сизую кожу покрывали струпья, седая борода достигала пояса, щеки и нос провалились так, что лицо казалось черепом.

Лысую макушку Кащея увенчивала корона. Тонкий венец о двенадцати зубцах. Да не золотой, не серебряный – железный.

Не такие обычно носят повелители держав.

Да и одет Кащей был скромно, не пышно. Встреть Ибрагим его в Багдаде – никак не признал бы одного из богатейших владык. Принял бы за бродячего дервиша.

Очень старого и очень больного.

Но сейчас он был готов лизать этому иссохшему старцу чувяки. Выложив перед ним свои сокровища, купец с надеждой ждал. Затаил дыхание, ловя каждый взгляд Кащея, каждое движение.

А тот медлил. Равнодушно оглядывал поднесенные дары, сверлил их холодными очами.

Красавица Айгуль при виде своего нареченного тоже притихла, сжалась в комочек. А по дороге-то была весела, птичкой щебетала. Расспрашивала, каков Кащей собой, пригож ли, доблестен ли. Любопытствовала, отчего его Бессмертным прозвали.

Теперь видно, отчего. По облику-то ему лет сто. Никто здесь, верно, и не помнит, когда этими землями правил кто иной.

– Что скажешь, о повелитель? – робея, спросил Ибрагим. – По нраву ли тебе мои дары? Умягчили ли они твое сердце?

Кащей продолжал таращиться змеиными глазами.

А вот его визири перешептывались, разглядывали заморские диковины. Тугарин, ага людей-ящериц, с интересом смотрел на саблю. Одноглазый Соловей-паша облизывался на сладкую жижу. Старичок Джуда сладострастно улыбался Айгуль.

А Яга-ханум, оборванная старуха в лохмотьях, сразу же схватилась за шелка. Цапнула роскошную пурпурную шаль, накинула себе на плечи и пошла павой, гордо цыкая зубом.

– Носи на здоровье, бабушка, – чуть запоздало произнес Ибрагим.

– А и поношу, и поношу, – добродушно произнесла Яга-ханум, поводя кривым носом. – Ай, удружил, касатик, удружил. А нет ли у тебя там еще чего хорошенького, милок? Шта там у тебя за пазухой? Чую, медком пахнет!

– Кажется тебе это, бабушка! – схватился за грудь купец. – Нет там у меня ничего!

– А теперь чую, [цензура] пахнет! – окрысилась старуха. – Перед Кащеем-батюшкой врешь и не краснеешь, собакин сын!

– Оставь его, Яга, – разомкнул губы Кащей. – Ты заинтересовал меня, купец. Ко мне не так уж часто являются из тридевятых царств вроде твоего. Причем не с мечом, не с желанием убить, а с щедрыми дарами. Я принимаю твои подношения. Что ты хочешь за них? Наградить ли тебя звонкой монетой или даровать шубу с царского плеча?

– Не нужно мне ни злата, ни каменьев драгоценных! – смело произнес Ибрагим. – А вот дай ты мне лучше, царь Кащей, что-нибудь из диковин своих волшебных! Слышал я, вещей чудесных у тебя немало! Подари мне одну любую – век осанну тебе петь стану!

Кащей медленно кивнул. Хлопнув в ладоши, он произнес:

– Без осанны твоей я как-нибудь проживу. Но проделав столь долгий путь, ты заслужил награду. За твои сокровища я отдарюсь одним волшебным предметом. Выбирай, который желаешь получить.

По воле бессмертного царя в залу доставили пять вещиц. Невзрачных, простых на вид, но неизмеримо более дорогих, чем все сокровища, что привез Ибрагим. Купец понял это сразу, смекнул с первого взгляда – и его глаза зажглись жадностью.

Первой Кащей показал ему круглую шелковую шапочку с костяной пуговичкой. Была та ладно скроена, невесома, но главное, что в ней было ценно – чудесное свойство. По велению Кащея невольница Айгуль надела ее на прелестную головку и… исчезла.

Не до конца исчезла, конечно, не по-настоящему. Стала незримой, прозрачной как воздух. Изумленный Ибрагим даже протянул руки, пощупал – и наткнулся на мягкое, приятное.

– Диковина какая, диковина!.. – заахал он, бережно беря шапку-невидимку.

Да уж, за такое и сундука золота не пожалел бы купец. Только вот… маловата шапочка-то оказалась. На женскую головку явно шилась. И так Ибрагим мостил ее, и эдак – не налезала должным образом. Не срабатывало волшебство.

– Эхма… – вздохнул купец. – Нет, повелитель, не по мне эта шапка. Пусть ее другие носят.

– Как знаешь, – пожал плечами Кащей. – Возьми ее тогда ты, Яга.

Яга от шапчонки не отказалась. Примерила ее, покрасовалась перед зеркалом.

– Хорошо ли мне так, Кащеюшко? – донесся из пустоты кокетливый голос.

– Гораздо хорошо, – осклабился Калин. – Много лучше прежнего. Так и ходи, не снимай.

– Не тебя, огуряла, спросили, а коли б и спросили – так ответа б не ждали! – разозлилась старуха, снова становясь видимой.

Драгоценные шелка тоже достались Яге Ягишне. Старуха, которой перевалило уже за триста лет, закуталась в них и павлинисто закудахтала. Так уж ей понравилось.

А купцу Ибрагиму предложили другую умную вещь – гусли. Были они неказисты, потерты, рассохлись от времени – но свойством обладали чудесным. Взял их в руки Соловей-Разбойник, положил пальцы на струны – и пошел играть трепака!

И пока Соловей играл – всем так-то весело стало, так-то задорно. Ноги сами в пляс пускались, вензеля выводили. Каменные половицы аж затряслись – то принялись топать братья-велеты, три удалых великана.

Ибрагим и сам пошел играть плечами, запрыгал вокруг красавицы Айгуль. Яга-ханум взялась отплясывать с ханом Калином, карлик-колдун Джуда закрутил в воздухе собственную бороду, и даже Тугарин-ага слегка застучал об пол пяткой.

Не двинулся с места только царь Кащей. У этого ни единая морщинка на лице не дрогнула. Терпеливо дождавшись, пока Соловей закончит, он холодно спросил:

– Берешь самогуды, купец?

– Добрая вещь, дорогая, – отвел взгляд Ибрагим. – Да только мне-то она без надобности, я-то, горемыка, с медвежьим ухом хожу. Рад бы сыграть – да не дал Аллах талану. Так что я уж, с твоего, повелитель, дозволу, еще и другие вещи посмотрю.

– Дело твое, – кивнул Кащей. – Возьми тогда гусли ты, Соловей.

Старый разбойник поклонился и сунул умную вещь в заплечную суму. А Ибрагиму предложили третий подарочек – палицу о трех обручах. Медном, бронзовом и железном.

– Сие – палица-буявица, – произнес Кащей. – Своими руками отковал. Сама по воздуху летает, сама врага колотит.

– Дельная штука! – разгорелись глаза Ибрагима. – Не жаль отдавать такую, повелитель?

– Мой Аспид-Змей лучше, – пожал плечами царь нежити. Под его саваном что-то заскользило, забугрилось и высунулось из рукава черной головкой. Ибрагима аж передернуло от ужаса.

Он нерешительно коснулся палицы. Та была теплой и чуть заметно трепетала. Тоже как будто живая.

Ибрагиму хотелось испробовать ее в деле, но он не знал, на ком. Да и… робел слегка. Исходив всю ойкумену, купец не единожды сталкивался и со злыми людьми, и с опасными зверьми, но беды всякий раз избегал не саблей, но умом.

Хитер был Ибрагим, изворотлив. Когда надо – нанимал башибузуков, чтоб вместо него лбы разбивали. А то и без них обходился, на удачу положившись.

Так что палицу он хоть и отметил для себя, но решил вначале посмотреть оставшиеся две диковины. А вдруг те еще лучше окажутся?

Так он Кащею и сказал.

Бессмертный царь кивнул и велел присмотреть за палицей Тугарину. Огромный людоящер смерил купца презрительным взглядом и сунул волшебную вещь за пояс.

А перед Ибрагимом развернули пестрый хорасанский ковер. С тяжелыми кистями, выцветший, ужасно запылившийся. Купец сразу понял, что за диво сейчас перед ним, и глаза его разгорелись пуще прежнего.

– Ковер-самолет, – благоговейно произнес он, поглаживая ворс.

– Он самый, – кивнул Кащей. – Старинное изделие. В былые времена он принадлежал шахиншаху Шапуру, а от него перешел к царевичу Бахраму. Тысячу лет назад его создали маги Зороастра. В те времена они еще сохраняли какие-то крохи древнего Искусства.

– И ты вот так запросто отдаешь его мне? – вопросил Ибрагим.

– Это всего лишь летающий кусок ткани. Я предпочитаю моих змиев. Берешь ковер?

Ибрагим снова погладил ворс. Его сердце трепетало от восторга. Чудесная вещь дышала историей и волшебством. Купцу послышалась поступь армий Сасанидов и рокот священного огня Заратуштры.

– Посмотрю еще, коли позволишь, вначале и пятую вещь, – молвил Ибрагим. – Если не окажется она еще лучше – возьму ковер.

– Ну посмотри, – дозволил Кащей. – Ковер приберите пока, но не далеко. Пусть наш гость еще пораздумывает. Только не слишком долго.

И вот перед Ибрагимом поставили последнюю Кащееву диковинку. Пару сапог. Сафьяновые, дорогие, но тоже не новые, стоптанные. Купец наклонился и, не веря себе, спросил:

– Это что же, повелитель… неужто… те самые… скороходы?!

– Да, – подтвердил Кащей. – Семиверстные сапоги. Одна нога здесь – другая там.

Ибрагим ахнул. Хорош ковер-самолет, волшебен, кто спорит, но летать и птицы умеют. И мыши летучие. И даже презренные мухи, что были созданы Аллахом в минуту недовольства людьми. Самолет унесет хозяина в небеса, верно, но не слишком-то и быстро.

А эти сапоги… Семь верст одним шагом… Русская верста – это двадцать шесть с половиной танабов. Сто восемьдесят пять танабов одним шагом! Несколько шагов – и ты уж в другом городе! Сотня шагов – и добежал туда, куда караван и за седмицу не дойдет!

Ибрагим аж затрясся от вожделения. Хотелось ему ковер-самолет, да и палицу-буявицу хотелось, но сапоги-скороходы захотелось всего сильней. К тому же те, в отличие от шапки-невидимки, еще и по ноге как раз оказались. Словно на Ибрагима и шили.

– Беру! – воскликнул он. – Беру сапоги, повелитель!

Надел купец сапоги-скороходы, топнул ногой легонечко, сделал шажок робкий, неуверенный… да и разом на семь верст!

Одной ногой.

А другая в Костяном Дворце осталась.

И половина купца при ней.

Пару мгновений она еще стояла, точно гигантский окровавленный оплетай. Потом медленно повалилась на пол. Айгуль зашлась в дикого ужаса вопле, баба-яга мелко захихикала. Кащеевы чудища утробно захмыкали, загомонили, с насмешкою глядя на останки купца.

– Пошли своих, пусть разыщут второй сапог, – велел Кащей Репреву, вожаку псоглавцев. – Он должен быть ровно в семи верстах где-то в том направлении. При нем будет половина трупа – не ошибутся.

– Дурак, как есть дурак, – осклабился Калин, стаскивая обувку с ноги Ибрагима. – Знать же надо, как вещью пользоваться. Или спросить вначале тех, кто знает. Правой-то ногой шаг делай, а левую-то тоже сразу уже заноси, от земли отрывай. А не вот так, неповоротнем. Сапоги-скороходы – они ж неумех-то не терпят.

– Он тебя уже не слышит, – напомнил Кащей, вперив взгляд в застывшую от страха Айгуль. – Хек. Хек. Хек.

– Да и пес бы с ним, собакой сарацинской, – примерил сапог-скороход Калин. – А мне по ноге, смотри-ка.

– Тогда забирай их себе, – разрешил Кащей. – Я-то ими пользоваться не могу, но пылиться в амбарах умным вещам незачем. Пускай пользу приносят.

– Вот за это наш тебе поклон, царь-батюшка, – взялся за шапку Калин.

Снимать не стал – вспомнил вовремя о сраме на бритом темени.

Только ковер-самолет Кащей не стал никому дарить. Баба-яга летает в ступе, колдун Джуда – на собственной бороде, а остальным это незачем, им конно привычней.

Не отдавать же такую диковину кому-то из простой татарвы.

– Слуг купца скормить Горынычу, – распорядился Кащей. – Его злато – в мою казну. Остатки товаров разбирайте, кому что глянется. А эту девку… хм…

Царь нежити раздумчиво глянул на Айгуль. Хороша невольница, спору нет. Красы неописуемой девица. В прошлом годе Кащей не погнушался бы сделать ее наложницей, пусть она и незнатного происхождения.

Но гарем свой он своими же руками опустошил. Создавать его теперь надо сызнова, с самого начала. А к женскому-то полу Кащей хладен, равнодушен – как и ко всему остальному. Пятьдесят наложниц держал не ради сладострастия, а только как заложниц. Дочери, сестры и племянницы земных владык существовали в серале Костяного Дворца, чтобы их отцы, братья и дядья лишний раз подумали, прежде чем затевать что против Кащея.

Но теперь нужды в них больше нет. И хотя Кащей все еще сожалел, что избавился от гарема прежде времени, одурманенный чарами Симтарин-травы, нового он заводить не собирался. Когда Кащей выйдет из своего царства великим походом, никакие заложницы не заставят шахов и королей склонить выю. Одни станут биться до последнего, другие падут к его ногам – но жены Кащея в этом роли уже не сыграют.

– А отдай-ка эту девку мне, батоно Кащей! – подлетел ближе Джуда. – Хороша персиянка, по нраву мне! Себе ее возьму. буду перси ее ласкать, в бутоны-губы целовать! Ай, хорошо будет!

– Забирай, – разрешил Кащей. – И пошли со мной, помощь твоя нужна в одном деле.

– А я? – подала голос Яга Ягишна.

– И ты, старуха, тоже ступай с нами. Пригодится и твоя помощь.

Глава 2

В капище Кумарби было сыро и ветрено. Ветер всегда поддувал в этом глубочайшем из подземелий Костяного Дворца. Поднимался из самой Нави. Пробирал до самых костей.

Джуда и Яга остались ждать Кащея наверху. Сюда с ним никто не спускался. Даже старухи-ведьмы, охранительницы грани между живым и мертвым, в это самое мертвое совались редко и ненадолго.

Шагая по оледеневшим ступеням, Кащей размышлял о своем каменном яйце. Если бы он мог испытывать беспокойство – испытывал бы его. Впервые за тысячи лет, с самого дня ритуала, он не знал, где его игла. И эта утрата его… нет, не тревожила. Просто он понимал умом, что сейчас его существование подвержено опасности, и это нужно исправить.

Иногда полное отсутствие чувств мешало. Кащей не умел бояться, не умел волноваться. Ему, в общем-то, были безразличны даже собственные жизнь и смерть. Возможно, кто-то иной на его месте защитил бы самую важную для себя вещь куда надежнее. Приставил бы еще больше кустодии, наложил еще больше заклятий, замуровал сундук в каменной толще.

Но Кащей не ведал страха. И потому не стремился прилагать усилий сверх нужного. Давным-давно еще он рассчитал, что птица Гамаюн, четыре гигантских дивия, мертвящее проклятье и несколько свернутых колдовством чудовищ уничтожат любого случайного путника.

Если же кто-то явится не случайно, если будет точно знать, что ищет, то уж верно и подготовится как следует. Придет во всеоружии. А от всего не убережешься, накручивать запоры и ловушки до бесконечности не выйдет.

И той защиты, что была, допрежь всегда хватало с лихвой. Четыре тысячи лет висел сундук на дубу. Четыре тысячи лет никто не сумел пройти даже через Косарей.

Случился на Буяне великий богатырь – одолел одного. И погиб.

Случились на Буяне хитрые корабельщики – одолели второго. И погибли.

А перед этим еще и остров испакостили. Костры разводили, шашлыки жарили.

Но и всего-то. Только два Косаря за сорок веков. Пожалуй, коли и третьего бы победили, так Кащей бы все-таки выставил им замену, еще кого на стражу привлек.

А так… хватало же всегда, с лихвой хватало.

Но теперь все изменилось. Сам Буян ушел под воду, целиком. И ушел так глубоко, что Кащей так и не нашел на дне ни яйца, ни сундука, ни даже дуба. Слишком уж перековеркалось все от удара на острове.

А искал-то Кащей долго. Не один день провел на морском дне, бродил по нему неугомонно. Но в конце концов вернулся несолоно хлебавши, и уже дома убедился, что Ивашка с Яромиркой живы и здоровы. Не сгинули в пучине, не погибли с Буяном-островом.

Только вот откуда они все-таки дознались, что там Кащеева смерть хоронилась? Кто рассказал? Кто тайну сокровенную раскрыл?

Впрочем, кто и откуда – это дела минувших дней. Гораздо важнее – где яйцо сейчас. У них, у татей-хитников? Или все-таки на морском дне лежит, в ил зарывшись?

Надо узнать доподлинно. Убедиться. Только вот как? Блюдо-то волшебное яйца не видит. И чарами никакими его не обнаружить. Кащей сам же о том и позаботился, чтобы ни один волхв, ни один кудесник о смерти его не проведал.

Так что только живым поиском искать.

Но поручать такое дело никому нельзя. Никому на этом свете Кащей не доверяет настолько, чтобы смерть свою вручить. Не тварей же посылать неразумных – этих до Ивашки с Яромиркой уж немало отправлялось, да все кости сложили.

Эти двое все-таки не лыком шиты. Один – богатырь с мечом-кладенцом. Другой – волк-оборотень, сын самого Волха Всеславича. Они бабу-ягу в печь посадили, кота Баюна дважды в полон взяли, Очокочи смертью убили, Врыколака одолеть умудрились, со всеми чудищами на Буяне справились, а сам Буян на дно морское отправили, Алатырь-камень сковырнув.

Это последнее, правда, вообще непонятно за каким бесом. Следы заметали, скорее всего.

Надо Кащею, выходит, самому по их головы идти. Надо… только нельзя. Если каменное яйцо в самом деле у них, приближаться к ним Кащею заповедано. Конечно, вряд ли им известно о его последней тайне, но что если они все-таки и о ней прознали?

К тому же сейчас эти двое в русских землях. Туда Кащею тоже пока что путь заказан. Пока зима не закончилась, старик Мороз его не впустит, а коли и впустит – так не помилует.

Ничего. Последняя это его зима на Руси. Пусть лютует напоследок. О следующем годе русской зимой уже Карачун будет вершить.

А там и с хитниками Кащей разберется. Залучит Ивашку или Яромирку в свои руки, да и вытрясет из них все. Либо само яйцо отымет, либо сказать заставит, куда они его дели. Если все-таки оставили на затонувшем Буяне… ну что ж, снова придется спускаться, искать.

Ничего, времени у Кащея много.

А потом, по возвращении заветной иглы, надо будет снова его скрыть в некоем Дивном Месте. Там она куда лучше действует, куда больше силы хозяину ниспосылает.

Только вот в каком именно? Их в мире ж почти и не осталось. Остров Буян одним из последних был. Все остальные тоже либо сгинули давно, либо дивность утратили, либо стерегутся теми, с кем Кащею не договориться. Как тот же Холгол-остров, вотчина деда Мороза.

Впрочем, не все еще люди заполонили. Сохранились еще места, помнящие старое волшебство. На закате Авалон-остров есть, где лежит последний король бриттов и коротают свой век последние феи. На восходе – Хорадзима, где живет царь-змей и стоят ворота на прародину карликов-валюдов. На полудне – святой холм Мандара, что был когда-то вершиной горы-великана. Не настолько они хороши, как Буян, подложка отца камней Алатыря, но тоже сгодятся.

За этими раздумьями Кащей толком не заметил, как дошел до черного зева, трещины в коре извечного дуба. Было тут холодно, как в могиле, но царь нежити ничего не ощущал. Воздев костлявую длань, он произнес обычные слова призыва, и в капище задул ледяной ветер. Из дупла поднялась громадная железная кровать без перин и подушек.

– Вечный, – бесстрастно произнес Кащей. – Всепорождающий. Всепоглощающий. Всепобеждающий. С ложа восстань, о Отец Богов.

– Восстал, восстал уже, – тяжелым, гулким голосом произнес Вий. – Снова тревожишь… Не даешь поспать… Я устал, сын. У меня спина болит.

– Я не тревожил тебя много лет, – молвил Кащей. – И я оставлю тебя в покое, когда в тебе отпадет потребность. Но пока ты мне нужен, и я рассчитываю на тебя, отец.

– Хорошо, хорошо… – спустил ноги на пол Старый Старик. – С каждым разом выход наверх дается мне все труднее… но пока еще в этом теле есть силы… остались какие-то крупицы… которые ты тратишь…

Вий Быстрозоркий, хозяин подземелий и владыка кошмаров, был воистину чудовищен. Одетый в черную землю вместо платья, он задевал пол длиннющими когтями. Рот его закрывала железная личина, прибитая гвоздями прямо к коже, а веки свисали аж до подбородка. Грязные седые волосы ниспадали еще ниже – Вий в самом деле отличался небывалой древностью и давно лишился большей части могущества.

Впрочем, прежде это могущество было таково, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И даже сохранившихся крупиц хватит, чтоб содрогнулась земля и вострепетали люди. Даже сейчас власть Вия над мертвыми безмерна, а взгляд – уничтожителен.

И Кащей, последний из его смертных сынов, собирался этим воспользоваться.

Наверх Вий шагал тяжко, неуклюже. На его плечи словно давил груз прожитых веков. Жутко выглядел Кащей Бессмертный, мало отличался от ожившего трупа, но батюшка его вовсе на человека не походил. Со стороны глянешь – то ли медведь-шатун из могилы вылез, то ли обезьяна какая заморская.

Никто бы не поверил, что некогда это страховидло сияло среди звезд.

– Я никогда не спрашивал, – вдруг произнес Кащей. – Кем ты был до божественности, отец?

– Почему тебе стало интересно это именно сейчас? – с шумом вздохнул Вий. – Я… я плохо помню. То было так давно… и я был совсем иным… весь мир был совсем иным… Потоп еще не положил ему конец… волшебство было повсюду… чудеса… иные создания… нелюди… великаны… тогда их было очень много…

– Но ты сам был человеком? Ответь.

– Человеком… Потому и ты человек… Родился таковым, по крайней мере… Может, сейчас уж не всякий тебя таковым сочтет… но ты человек, сын…

Тем временем наверху, в подклете Костяного Дворца, дожидали своего царя-батюшку Яга Ягишна и старый Джуда. Ведьма и колдун. Бородатый карлик нетерпеливо сновал по пустым палатам, точил ногти острыми зубками, в сомнениях поглядывал на зияющий сыростью лаз. Кащея не было уже долгонько, и Джуду это начинало угнетать.

А вот середульняя из сестер-ведьм нимало не беспокоилась. Кутаясь в ягу из собачьих шкур, она вертелась перед зеркалом, любовалась сморщенным личиком.

– Ах, ах, хороша-то как, хороша! – довольно шамкала старуха. – Любо, премило!.. Век бы глядеть на этакую прелесть, да дела не позволяют!

– Какие там у тебя дела? – сухо спросил появившийся на лестнице Кащей. – С Волховичами на пустом месте свориться, да детворой крестьянской харчеваться? Завязывала бы с глупостями, злыдня старая. Один раз я тебя спас – вдругорядь могу рядом не оказаться.

– Да я што, я ништо… – стушевалась Ягишна. – Ты уж не серчай, Кащеюшка, я ж то так, в шутку больше. А если кто про меня што сболтнул, так то из зависти, из злобы сердешной. Ты меня знаешь – я в жизни никому дурного не делала.

Баба-яга и в самом деле так считала. Искренне не понимала, отчего слывет злодейкой. Что в ней плохого-то, прости-помилуй?! Она добрая, приветливая и очень красивая женщина третьей молодости. Пусть грязные языки чешут, что им вздумается.

А что некоторых детишек в печке изжарила, да косточки обглодала, так это им самим себя виноватить. Не шалили бы, не обижали бабушку, так ничего бы и не было им.

К тому же они ведь еще и жирные были. Откормленные. Так и соблазняли своим видом, негодники.

– И ты, Кащеюшка, вот зря меня злыдней-то кличешь, – чуть обиженно сказала Яга, ковыляя на костяной ноге. – Сам-то чем лушше-то, а? С меня-то какой спрос – я бабуся темная, живу в лесу, молюсь колесу. Оборотному коловрату. Меня не трожь – и я не трону. А ты вот на себя посмотри, подивись. Весь род людской истребить задумал, под корень извести! Это вот как, не злыдни?

– Это просто самый разумный ход действий, – ответил Кащей. – Рано или поздно люди подомнут мое царство и прекратят мое существование. Я действую на опережение. Сам подомну их царства и прекращу их существование. Хек. Хек. Хек.

– Да ладно, уж так и подомнут, – пихнула его в бок Яга Ягишна. – Никто тебя не тронет, Кащеюшка. Кому ты нужен-то, хрыч старый? Живи себе спокойно, как всегда жил. А хошь – вместе жить будем, в лесу, в избушке моей. Чать потеснюсь, ради милого дружка-то.

Кащей ничего не сказал. Даже взглядом бабу-ягу не удостоил. Зато шествующий следом Вий уставился на нее слепой харей и прогудел:

– Совсем ты очумела, старуха.

– Я, дедушко Вий, промежду прочим, на тьму веков тебя моложе, – с достоинством ответила Ягишна. – Не тебе меня старухой-то величать.

К отцу Кащея баба-яга относилась с почтительностью, душевным трепетом, но без подобострастия. Они, сестры-ведьмы, хоть и не божественны, но лыком тоже не шиты. Их миссия в этом мире тоже важна. У них у каждой правая нога в Яви, а левая-то – в Нави. Правая рука Сварогу протянута, а левая-то – Чернобогу.

Меньшая из сестер, правда, больше направо кренится. А середульняя – налево. Аккурат посередке только большуха стоит. Она и посильней всех будет, поумелей.

Но Яга Ягишна тоже ведьма зело сильная. Оттого Кащей ее в помощь себе и взял. Ее, колдуна Джуду и даже самого Вия. Решил он свершить такой ритуал, для которого чем больше кудесников – тем лучше.

Выбирать, конечно, ему особо не приходилось. Не из кого выбирать-то, давно уже не из кого.

А ведь Кащей еще помнил времена, когда чародеи не были редкостью. Помнил Кавказ, населенный каджи и дэвами. Помнил искусников древнего Та-Кемет. Помнил башню чародейной гильдии, что вздымалась на полудне, в стране Шумер.

Но вот чародейных школ он не помнил. После Потопа их не было нигде и никогда. Повсюду чародеи передавали знания только из уст в уста, от учителя к ученику. А многие не брали учеников вовсе, тряслись над своим волшебством, как Кащей – над златом. Не хотели множить себе подобных, дорожили своей уникальностью.

И в результате знания умирали вместе с чародеями. С каждым веком их оставалось все меньше. С каждым веком они все меньше знали и умели. Слабели их заклинания, все реже встречались умные вещи. Волшебство из необоримой силы превращалось в бормотание полоумных знахарей, пустое сотрясание воздуха.

Во времена молодости Кащея подлинных, сильных чародеев были многие сотни. Во времена зрелости – уже только десятки.

Сейчас их можно пересчитать по пальцам.

И среди тех немногих, что все еще ходят по земле, самый могучий – как раз Кащей Бессмертный и есть. Он ходил среди самых могучих даже в те далекие времена, когда кудесников было порядочно.

А уж сейчас-то ему подавно равных нет.

Иногда подумывал Кащей о том, чтобы самому учеников завести. Воротить в мир искусство чернокнижия. Набрать побольше отроков, устроить школу, да и передать им знания свои, умения.

Но дальше размышлений не шло. Знания и умения – это тоже сокровище. Их самих Кащей не жалел, конечно, – ими если делиться, то у других прибудет, но у него не убудет. Однако если в мире появятся новые кудесники, если обучит их Кащей своим премудростям – всегда есть возможность, что кто-то из них его превзойдет.

А если такой сыщется – то может и место его захотеть занять.

Это обычным смертным в радость, когда сын сильнее отца, когда ученик превосходит учителя. Их жизни коротки, им все едино сходить в могилу. А Кащей – бессмертный. И собственной рукой создавать возможных соперников – недальновидно.

Бессмертие. Главная цель любого волшебника. Все остальное вторично, все остальное может подождать. Если у тебя есть бессмертие – у тебя есть время, чтобы добиться любых других своих целей. Следовательно, начинать нужно с бессмертия и только с него. Удивительно, но очень многие чародеи либо не понимают этого, либо по глупости своей не придают значения.

Впрочем, Кащей тоже не сразу это понял. Пока он был молод – считал, что так будет всегда. Сильный, красивый, даровитый, да еще и богорожденный. Долго очень наивен был. А когда наконец уразумел, что время и над ним тоже властно, когда двинулся путем верным – немало совершил ошибок.

Но он был терпелив. Он был настойчив. И каждую ошибку рано или поздно исправлял.

Немало знал и умел Кащей. Очень долгую жизнь прожил, много чему научился. Владыка над жизнью и смертью, он с легкостью поднимал ходячих трупов, призывал духов и повелевал нечистью. На службе у него, пусть и добровольной, состояли даже навьи князья вроде Великого Тодора или того же Вия. Ему служили оплетаи, шуликуны, велеты, богинки, Лихорадки и Бабаи. Он приказывал лешим, водяным, болотникам и другим духам-хозяевам, сильнейший из коих – демон самой зимы, древний Карачун.

И в другом волшебстве знал толк Кащей. Умел проклинать, морочить, подчинять чужие умишки. Без труда мог обратить кого угодно в мышь или каменный столб. Или наоборот – заставить каменного истукана ходить и говорить, а мышь обернуть человеком. Погоду менять умел, дожди насылать и грады.

Но главное, в чем хорош Кащей – волшебство предметное. Дружина железных хоробров. Взращенный черным колдовством Костяной Дворец. Великое множество умных вещей, рожденных в Кащеевой кузне.

И первое среди всех сокровище – заветная игла, что делает бессмертным и дает беспредельную мощь.

Пока она цела, Кащей и без волшебства сильней всех на свете. Не очень-то ему нужны ни зачарованные доспехи, ни смертоносный меч Аспид-Змей. Безо всякого оружия одолеет кого угодно, голыми руками передавит целое войско.

Кроме перечисленного есть у Кащея и другие умения, есть и другие способности. Все-таки жизнь он прожил не просто долгую, а несметно долгую. Дни, что Кащей не заполнял управлением государством своим, вершением судов и вождением ратей, он заполнял поиском мудрости. Повсюду добывал новые знания, отовсюду черпал, насколько возможно. Тысячами заклинаний овладеть успел, тысячам секретов обучиться.

И они по-прежнему там, в его книгах, пергаменах и берестах. В богатой библиотеке Костяного Дворца.

Но наизусть всю эту пропасть Кащей не помнит. Заветная игла дает бессмертие, дает силу, дает дивную быстроту, но не делает ни умнее, ни смекалистее.

Память-то у него устроена все так же. События недавние свежи и ярки. Важные – сидят крепко и надежно. Что каждый день используется – то мудрено забыть. А что сто лет уже не применял – то разве можно помнить? Утратило полезность – и незаметно покинуло голову. Уступило место другим вещам – более важным, более свежим или просто более интересным.

И тут уж неважно, двадцать тебе лет или тысяча.

В библиотеку Кащей теперь и явился. В круглую залу со столами и армариумами. В ее центре пылал Бездымный Огонь, а на нем кипел-булькал котел черного чугуна.

Кащей давно уже готовил этот ритуал. Давно создавал по крупицам, собирал по осколочкам. Последнюю часть нужных знаний он получил в недрах Каменного Пояса, из рук старца Озема.

Раньше он думал, что для ритуала непременно будет нужен ключ-камень. Но коснувшись, понял – нет, не нужен. Даже лучше, если не трогать его, оставить на прежнем месте. Пусть и дальше хранится у Озема и Малахитницы, пусть стерегут его Горные Хозяева, пусть незнамо для себя самих служат Кащею ключарями.

Ритуал еще не дошел до завершения. Кащей не был уверен насчет некоторых его частей, хотел окончательно их уточнить. Но после гибели Буяна-острова решил больше не тянуть. Пока цело еще каменное яйцо, пока невредима еще его игла.

Пока еще есть время.

Ну ничего. Ритуал снова вернет их ему в руки. И все снова станет надежно. Планы не порушатся. Кащей слишком долго их выстраивал, чтобы все погубила какая-то ерунда.

Теперь он неспешно разоблачился. Снял ризу черного полотна. Снял длинный шерстяной хитон. Снял красные кожаные черевики.

Наконец он предстал обнаженным, во всем своем пугающем безобразии. Струпная кожа так туго обтягивала скелет, что страшно было взглянуть. Прозрачно-белая борода спускалась до пояса. Желтые ногти цокали по полу.

Взявшись за края котла, Кащей спокойно погрузился в кипяток. Бурлящее варево скрыло его с головой, и Джуда запел-забормотал колдовской речитатив. Он говорил на каджвархвали – древнем, почти забытом наречии каджи и дэвов.

– Ромхели гамарджвебули ийк’о! – твердил старый колдун. – Уп’ирвельхес йк’овилхаса тквеон да кхалкхс! Йк’велагра брдзени мамак’атсио да п’арек ик’и! Оза, оза!.. Оп’ро так!

С последним его словом Кащей вынырнул. Над водой показалась седая голова, царь нежити глубоко вдохнул – и погрузился снова. Смолкшего Джуду сменила Яга Ягишна, заверещав-зашепелявив:

– На дне морском лежит утонувший остров, а на острове том покоится камень белый, камень горючий, а в камне сокрыт нож острый да булатный! Пусть же сей нож чудодейственный отсечет у Кащея Бессмертного недуги и хвори, да упрячет их под камень и запрет на ключ! Пусть бросит ключ тот в море, закрыв навеки ему обратную дорогу! Наделяю слова свои силой! Только тот мои слова превозможет, который собственными зубами белый камень изгложет!

Снова Кащей вынырнул. И снова погрузился. Синее пламя заревело в полную мощь, и в дело вступил сам Вий.

В отличие от Джуды и Яги, он не произносил ни слова. Старый Старик не колдовал. Он просто объял котел незримыми дланями – и туда хлынула дикая, первозданная сила.

А когда Кащей вынырнул в третий раз, то принялся ворожить уже сам. Все еще по пояс в кипятке, он встряхнул руками и бесстрастно заговорил:

– Все богатства недр земных. Все сокровища мировых глубин. Да родится новая сила во мраке ночи. Ключ-камень на меня да станет замкнут. Ключ-камень да соединит силу с жизнью, а жизнь с силою. Под водой замок, а под землей ключ. Слово мое твердо.

Человеку несведущему показалось бы, что от его слов ничего не изменилось. По-прежнему горело пламя и кипела вода. Кащею и самому в первый момент показалось, что ритуал окончился неудачей, что он ничего не добился.

Но потом он прислушался к чему-то и медленно кивнул. Связь установилась. Он слышал ключ-камень. Слышал сигналы, идущие от него к Алатырю. Ощущал эту тончайшую незримую связь.

Теперь она проходила прямо через него.

Глава 3

Вьюга мела за окном. Сильная, бурная, но мягкая, даже как бы не ласковая. Снежный владыка Карачун не давал зиме яриться, не позволял больших холодов, а главное – не впускал в Кащеево Царство своего единокровного брата, Мороза-Студенца.

Тот-то бы уж как раз охотно обратил тут все в лед, жестоко покарал Кащея за сотворенное с дочерью. Но ему в эти земли ходу нет. А скоро уж и в закатные земли ходу не будет – лютень заканчивается, весна на дворе. Еще несколько дней, и запрется старый Мороз на Холголе, да и Карачун заляжет в очередную спячку.

Зато кое-кто иной уже проснулся. Цокая копытами, в тронную залу Костяного Дворца вошел Полисун.

Был Волчий Пастырь еще вял и взъерошен, сонливо зевал на каждом шагу. На черном мехе лежал снежок, окровавленная плеть тащилась поникшим хвостом. Подойдя ближе, он сумрачно уставился на позицию.

Кащей и Вий играли в тавлеи. Только вместо обычной расчерченной на квадраты доски они двигали костяные диски по земному чертежу.

Полисун заметил знакомые очертания. Со стороны Кащея, вон, реки Печора и Вычегда, леса дремучие да топи непролазные, а в самом углу – стена Каменного Пояса. А со стороны Вия – тоже реки, да озера, да леса, да степи.

И городки. Множество малых и больших городков. Княжества молодого народа русь, что появился в этих краях всего-то несколько веков назад, но успел засесть у Полисуна в печенках. Леса выжигают, зверье истребляют, все застраивают своими норами-коробами. Старых богов с насиженных мест прогнали. Святобора уйти вынудили. Сгинул невесть куда и Велес-батюшка, издревле покровитель леших.

Игра Кащея и Вия шла не по обычным, известным Полисуну правилам. Диски двигались как-то странно, но счет пока вроде был ничейный. Кащей вошел в Тиборское княжество и надвигался на Владимиро-Суздальское.

Три его диска смотрели прямо на Тиборск. Подперши огромную, похожую на котел башку, Вий прогудел:

– Думай как следует, сын мой… Не спеши… Поспешишь – людей насмешишь…

– Тиборск хорошо укреплен, – ответил размеренно Кащей. – Форпост Руси на закате ее и на полуночи. Тяжело будет его взять обычными способами.

– Змей Горыныч сожжет любые ворота… В пепел обратит терема…

– Каменные кремли не обратит. Тиборчане уже сотню лет глядят мне в лицо. Я тревожил их очень мало, чтобы они утратили бдительность, но они все равно не прониклись ко мне доверием. Мои подданные – слишком буйная вольница, они постоянно делали набеги на границы русов. Так что Тиборск готов меня встретить.

– Подсылов тогда заслать… Пусть ворота отопрут изнутри…

– Пытался. У меня было там много лембоев, но они не сумели достойно мне послужить. Им не удалось устранить ни князя, ни старшего Волховича. Большую их часть в результате разоблачили и прикончили. А те мои глаза и уши, что еще сохранились там, могут только подглядывать и наушничать – для серьезной работы не годны.

– Что ж… Я понимаю, к чему ты ведешь… – кивнул Вий, делая ход. – Что ответишь?

Кащей тоже передвинул тавлею, на которой был вырезан полумесяц. Вий усмехнулся под железной личиной и щелчком пальца отправил другую за доску.

– Принимается, – сказал он. – А дальше?

– Дальше Владимир, – передвинул еще несколько тавлей Кащей. – Главный город русов. Киев давно в прошлом, Русь сейчас – Владимирская. Сковырнем его – остальные сами повалятся.

– Владимир… – пробормотал Вий. – Владимир на возвышенности… Стены у него не слишком высоки, но дополнительно его защищают холмы…

– Холмы – преграда только для обычных войск, – отмахнулся Кащей. – Владимир не готов к тому, что могу устроить я. Если прорваться вот здесь – город будет взят одним ударом. Уцелевшие смогут закрепиться во внутренней части, но продержатся они там недолго.

Кащей и Вий передвинули еще несколько тавлей. Полисун в нетерпении переминался с ноги на ногу. Призванный пред царевы очи, он явился незамедлительно, в несколько часов прошел больше, чем лось пройдет за три дни, хотя только сегодня поднялся с постели.

Так что теперь он ожидал хоть небольшого к себе уважения. Тем более, что был Полисун вспыльчив, горяч и резок, как многие его сородичи. Древнее создание, он умер и стал лешим тысячи лет назад, а до того жил сатиром, хвостатым и козлоногим. В те времена его племя хоть и стало уже редким, но встречалось еще в здешних лесах.

– Волчий Пастырь, – вдруг произнес Кащей. – Как спалось?

– Поздорову, батюшка, – хмуро ответил леший. – Зима прошла – и слава Велесу.

– Много ли других уже проснулось?

– Я первый. Но остальные будут со дня на день. В этом году у нас пробуждение-то раннее.

– Это хорошо. Пока остальные лешие еще спят, а снег еще не сошел – сделай кое-что для меня.

– Что смогу – сделаю, – пожал мохнатыми плечами Полисун.

– Вот и молодец. Волков-то много еще в русских лесах осталось?

– Остались, куда они денутся. За зиму поменее стало, конечно, но ничего, не жалуемся. Вот закончу тут, пойду им перекличку проводить.

– Проведи обязательно. Они же, наверное, оголодали за зиму-то?

– Ясный день. Так спокон веку заведено, что зимой голодней всего. Ничего, отъедятся.

– Конечно, отъедятся. И я тебе даже подскажу, на чем. Отправь-ка их вот сюда, – указал на земельный чертеж Кащей. – Погуляй там со своими стадами, попасись на тучных пажитях.

– Стаи у волков, не стада, – поправил Полисун, почесывая бок. – Отправить-то можно, да что другие скажут? Лесная братия еще осенью собиралась – уговорились не встревать. Оно как, можно вообще?

– Можно, не волнуйся. Пущевик тебе пособит, и другие восходные. А если закатные слова поперек говорить будут – на меня все вали. Принудил, мол. В драку не лезь – они потом еще поймут, что я им не враг. Им враги – как раз те, кого они защищают. Так и скажи.

– Да говорил я уж им всем, – поморщился Полисун. – И Пущевик говорил. И другие.

– Сызнова скажи. И Пущевик пусть сызнова скажет. И другие. Может, со второго раза прислушаются. А не прислушаются – так и не надо. Когда людей повыведем, в лесах гораздо привольней станет – тогда-то уж всяко и до самых неразумных дойдет. Хек. Хек. Хек.

– Слушаю, батюшка, – кивнул Полисун. – Все исполню в точности. Дозволишь ступать?

– Ступай, Волчий Пастырь. Дорога тебе скатертью.

Выходя из залы, Полисун едва не столкнулся с человеком в белом плаще. Был он не то юн, не то стар, сухопар и костист, волосом бел, а глазами мертв. Волчий Пастырь при его виде вздрогнул – давно, очень давно он не слышал ничего о Великом Тодоре. Думал, что уже покинул тот людской мир.

Выходит, здесь. Видимо, этой зимой вернулся, тоже присоединился к Кащею.

Интересно, один ли он или со своими тодорами, чертями-китоврасами? Эти четвероногие юроды Полисуну не по нутру, но если они теперь на правой стороне – это хорошо. Силы им не занимать, в сече равных мало.

А уж их коноводу – особенно. Хотя Великий Тодор сам и не тодор вовсе, а… один Числобог знает, кто он такой вообще.

Человек, возможно. А то еще какая нечисть.

– Проходи, старый приятель, – подозвал Великого Тодора Кащей. – С отцом моим ты знаком?

– Наслышан, но раньше не пересекались, – гулко произнес демон. – А тот сатир – то Полисун был?

– Он. Знаешь его?

Великий Тодор неопределенно повел плечами. На Вия он старался не смотреть, да и тот сидел так, словно это не о нем только что шла речь.

Ибо силен и могуч Великий Тодор, среди далеко не последних демонов ходит. Но Вий во времена былой своей славы одним бы ногтем его подцепил, другим придавил – вот и нет больше Великого Тодора. Так уж громогласен был Отец Богов Кумарби, такой нестерпимый свет излучал.

Конечно, сейчас он рядом с собой прежним – что обгоревшее полено рядом с величественным дубом. Но Великий Тодор все равно уступает ему на две головы.

– Хорошо ли устроились твои дружинные? – спросил Кащей, перебирая в пальцах тавлею.

– Не жалуюсь, – коротко ответил Великий Тодор. – Ждут начала похода. Надеюсь, он скоро? Мы не навсегда с тобой, Кащей. Я помогу тебе только по первому времени, в самых трудных битвах, а потом уже сам справляйся. Твои беды – не наши беды, мы просто любим хорошую охоту.

– Вот как раз об охоте я и хотел поговорить. Тебе тут не очень скучно ждать выступления? Не хочешь немного растрясти кости?

– Можно. Кого нам тебе добыть? Хочешь, чтобы мы сделали налет на твоих врагов? Для целого города моей малой дружины не хватит, но если стоптать заставу или пройтись по деревням смертных…

– Пройдитесь по деревням, – кивнул Кащей. – И заставы там потопчите. Немного страха лишним не будет. Но главное, чего я хочу – доставьте мне один труп.

– Труп?.. – удивился Великий Тодор. – Чей?..

– Топорогрудого сатира по имени Очокочи. На границе Смоленского и Полоцкого княжеств есть старое капище – где-то рядом с ним лежат его кости. Привези их.

– Гонять Великого Тодора за гнилыми мощами… – цыкнул зубом демон. – Не слишком ты расчетливо используешь меня, Кащей.

– Это довольно ценные мощи, и понадобятся они мне уже скоро. Нет времени слать татаровьев или подымать тамошних лембоев. А навьи доберутся быстро, да принести не смогут.

– Ну как скажешь, – пожал плечами Великий Тодор. – Коли я обещал тебе помогать, так уж буду помогать. Только скажи уж сразу, много ли там будет опасностей. А то, может, просто пару дружинных послать, кости эти выкопать?

– Ничего быть не должно, – ответил Кащей. – Ничего и никого. Но если вдруг кто-нибудь там окажется – сумей уж разобраться. Твоим тодорам кровь лить не в тяготу, я чаю.

Великий Тодор колко рассмеялся. Он с дружинными только потому все еще не покинул этого мира, что в закатных землях все еще проводится иногда Дикая Охота. Жарко любил это развлечение Великий Тодор. Не единожды участвовал в нем, а случалось – даже и возглавлял.

Недурственно будет провести напоследок Дикую Охоту здесь, в дикой Русландии.

– Дай-ка мне пару дюжин навьев в свиту, – попросил он. – Для большего шума и тарарама.

– Ты получишь их, – кивнул Кащей. – Ни в чем себе не отказывай.

Немало еще бояр явилось сегодня Кащею на поклон. Уважение высказать, донесение принести, повеление получить. Один за другим они входили в тронную залу и представали пред царем нежити, мирно игравшим в тавлеи.

Был среди них Калин-хан. Явился сказать, что псоглавцы Репрева разыскали второй семиверстный сапог и он, верный Кащея слуга, повторно благодарит за щедрый подарочек.

Был и Тугарин, каган людоящеров. Доложил, что его разъезды взяли двоих подсылов из Тиборска и одного – из Булгарии. Этот пытался прикидываться татаровьином, но его разоблачили.

Были гонцы от шуликунов. Правда, чего они хотели, осталось непонятным. Язык, на котором они лопотали, не разбирал ни Кащей, ни Вий. А единственный у шуликунов толмач как раз слег с некой хворью.

О хворях же явилась доложить Моровая Дева. Невея-Мертвящая несколько минут увлеченно перечисляла села и веси, что опустошили ее сестры-чумодейки. Сама она сотворила своим белым платом еще добрую тысячу навьев.

А под самый конец дня пришли четыре угрюмых самоядина. Шамкая ртами на темени, они уставились на Кащея, точно безразличные ко всему быки.

Самоядь – народ странный, неразвитый. Невесть откуда взялись, невесть чем живут, невесть о чем думают. Ходят со своими нартами по берегам Печоры, воюют с ненцами и людоящерами. Кащею служат верно, но проку от них особого нет – малочисленны самоядины, небогаты, да и в драке мало чем знамениты.

Дивьи люди, одно слово.

А ведь эти четверо еще из самых толковых. К Кащею явились самояди шаманы. Царь нежити видел над их верхними ртами словно клубящиеся смерчики, крохотные вихорьки.

Тоже себя кудесниками считают, поди.

– Гыр-ыы ар-ракх ы-ых, – прогудел один из них. – Бы-ых мы а-агх э-эстэ-эд а-агус а гей-ээдх.

– Да, пришло время вам мне послужить, – подтвердил Кащей.

– Ы-кы ыа-ракх ог-го то-э.

– На закат. Все вы пойдете на закат с моим войском. Но это погодя, весной. А пока – ступайте к Кромешной Житнице и сотворите там обряд. Сами знаете, какой.

– Ы-ыра?! Ыкхы?! – ужаснулся самоядин.

– Да. Разбудите Кобалога.

Пятясь и кланяясь, самоядь убралась восвояси. Вий же передвинул последнюю из своих тавлей и гулко произнес:

– Даже Кобалога решил поднять, сын? Мало было тебе Врыколака?

– Врыколак не оправдал своей грозной славы, – холодно ответил Кащей, делая ход. – К тому же Жердяй поднял его без моего дозволения. Я хотел приберечь его на потом, пустить вперед войска. Рано или поздно его бы все равно одолели, но он немало сокрушил бы русов. А раз Врыколака больше нет – пустим вместо него Кобалога. Хек. Хек. Хек.

Вий поглядел на доску. Кащей смахнул его последнюю тавлею, заняв последний город на этой карте – Теребовль. Черные костяные диски стояли поверх Тиборска и Владимира, Рязани и Мурома, Твери и Торжка, Козельска и Курска, Киева и Переяславля, Чернигова и Смоленска, Полоцка и Великого Новгорода. Всю Русь пожег-разорил Кащей Бессмертный. Дальше ему лежала торная дорога в закатные земли, в европейские царства и княжества.

Пока что, правда, только на чертеже.

– Играешь ты хорошо… – подытожил Вий. – Ладно… Своего старого отца одолел… Сумел… Хорошо… Посмотрим, таков ли будешь в живом бою… В схватке… Посмотрим… Я же… я пока что вернусь к себе в Навь… Посплю еще… Подремлю… Сил наберусь… Тяжек мне воздух Яви… Но когда я понадоблюсь – просто покличь, и я приду… Помогу, чем смогу…

За окном поднималось солнце. День и ночь играли Кащей и Вий. День и ночь обсуждали грядущие дела. И теперь, с рассветом, Вий тяжело поднялся на ноги, сделал несколько шагов и… ухнул сквозь пол. Провалился в бездну – да так, что даже дыры не осталось.

Кащей с минуту еще смотрел на это место. Он шевелил мысленно ключ-камень. Чувствовал, как укрепляется с ним связь.

Было бы хорошо провести этот ритуал загодя. До того, как он убил князя Игоря и разрушил Ратич. Но нужные знания пришли к Кащею лишь после прикосновения к ключ-камню. Многие года он искал, отчаялся уже найти – и вот, обнаружил наконец.

Только война к тому времени уже считай началась. Назад не отыграешь, прощения у Тиборского князя не попросишь.

Значит, придется двигаться дальше.

Глава 4

Морозец приятно пощипывал щеки. Конец зимы оказался куда мягче ее начала, и тиборский люд высыпал на гулянья. Сретенье сегодня, Зимобор. Вода в колодцах ночью станет целебной, а если перед закатом выглянет солнышко – значит, последние холода прошли, дальше будет только теплеть.

По городу с песнями и плясками ходили честные тиборчане. Бояре и люди посадские, смерды и рядовичи – все радовались, что солнце к весне поворотило. Даже холопам сегодня выпало послабление от трудов.

А на княжьем дворе орал и обливался потом княжич Иван. Меньшой сын князя Берендея был жестоко избиваем старшим своим братом – Глебом. Тот орудовал кулаками, орудовал сапогами, даже плеточкой беспутного обалдуя постегал.

Сопротивляться Иван и не думал. Вопил во все горло, трусливо закрывался руками, но не сопротивлялся.

Знала кошка, чье мясо съела.

За расправой наблюдал чуть не весь кремль. Был тут и цвет бояр во главе с великомудрым Бречиславом. Были и гридни во главе с воеводой Самсоном. Были и божьи служители во главе с пресвятым архиереем Онуфрием.

А из верхней светлицы в приоткрытое окошко робко поглядывала младая княгиня. Жалко ей было Иванушку, но заступаться она не смела. Понимала прекрасно, что ее вины в сотворенном не намного-то и меньше, и ей бы свечку поставить Богородице, что муж достался разумный и незлобивый.

Тут же стоял и спутник Ивана в путешествии, Яромир по прозванию Серый Волк. В Тиборске человек мало кому известный, хотя и знато было, что приходится он братом боярину Бречиславу.

За избиением княжича Яромир наблюдал с живым интересом и явным одобрением.

Крики постепенно становились все тише. Иван уже почти сорвал горло. На зависть многим рослый и крепкий, был он все ж не из железа сделан. Ожесточившийся Глеб колотил его до крови, до синцов.

– Не довольно ли с него, княже? – подал голос отец Онуфрий. – Братоубийство – грех великий…

– Грех, отче?.. – отдуваясь, повернулся к нему Глеб. – Ты мне про грехи не надо. Как Иисус еще говорил: кто мне здесь сейчас вякнет, что он без греха – в того я камнем кину.

Но Ивана он все же лупить прекратил. Пнул в последний раз под ребра и окрикнул:

– Подымайся! Будет с тебя!

Всхлипывая и втягивая носом кровавую юшку, княжич воздвигся во весь рост. Глеб ткнул его кулаком в плечо и другое, убедился, что ничего не сломал, не искалечил, и грозно добавил:

– Не был бы ты братом моим меньшим – тут бы тебе и упокой спели, балахвост паскудный. Но я и так уж одного брата потерял. Не стану своими руками и второго кончать. Ты ведь мне еще помимо прочего и наследник единственный, покуда Еленка рожать не надумает. Случись вдруг со мной что, тебе… кхм…

Бояре и гридни при этих словах спали с лица. Так уж им страшно стало при мысли, что на княжеский престол Ванька-Дурак взгромоздится.

– Прости, братка, сделай милость! – гнусаво взмолился Иван. – Бес попутал!

– Простить прощу, – спокойно кивнул Глеб. – Но забыть не забуду. И колотушек ты не только с меня получишь. Остатнее жена твоя выдаст. Ей на поруки тебя сдам.

– Э-э-э?! – выпучил глаза Иван. – Какая еще жена?! Откуль?!

– То бишь не жена, невеста. Синеглазкой ее звать, кажется.

– А… а что, она здесь?!

– Здесь, здесь… хотя не прямо здесь, конечно. Лагерем в степи стоит, с богатырками своими. Но я к ней уже гонца отправил. Через пару дней явится – и вот тогда-то уж честным пирком, да за свадебку…

– Яромир, Яромир, нам нужно спешить в Кащеево Царство! – кинулся к оборотню Иван. – Иначе вся Русь пропадет, погибнет!

– Да ты погоди, куда летишь-то? – усмехнулся Яромир. – Мы ж еще ничего не знаем доподлинно – может, и нечего нам делать в Кащеевом Царстве. С бабушкой Овдотьей потолкуем вначале, да со стариком Филином. Может, подскажут чего.

Иван насупился. Покуда они с волчарой шли до дому, до Тиборска, он днями и ночами пытался разбить каменное яйцо. Но ларец, берегущий смерть Кащея, не желал открываться. Иван долбил его мечом-кладенцом, часами держал в огне, варил в кипятке, даже грыз зубами – ни щербинки.

В конце концов Яромир обронил, что для разверзания яйца нужно либо слово сказать заветное, либо ключ какой употребить. Только вот что за слово, что за ключ – один Кащей поди и знает.

Ну а Иван, будучи личностью прямой и непосредственной, тут же предложил самого Кащея и спросить. Чего проще-то? Вот прямо так взять, сходить в Кащеево Царство, да и спросить – а как яйцо-то твое открывается? Скажи уж, сделай милость.

Другой бы на месте Яромира принял это за шутку. Но волк-оборотень странствовал с княжичем уже полгода, и прекрасно убедился – если уж тот шутит, то сам же первым и ржет.

Домой Иван с Яромиром добирались чуть не вдвое дольше, чем до Буяна. Очень уж холода сильные стояли, очень уж сугробы страшенные намело. Даже для волка никаких дорог не осталось.

Весь просинец еле продирались, одну седмицу вовсе безвылазно в Чернигове сидели, бураны пережидали. Только к началу лютня полегче стало – когда Мороз-Студенец вроде как размяк, ослабил напор.

Финист покинул их еще в Таврике. Несколько дней поболтавшись в море, они высадились на ее закатном берегу, прошли Великим Рвом к Олешью, а уж там поднялись вдоль Днепра, через половецкие земли – и на полуночь, в Русь.

А Финист улетел вперед. За целый месяц прежде них добрался до Тиборска, поведал там о всем, что случилось.

Хотели с ним и Кащееву смерть отправить, да не вышло. Тяжеловато оказалось каменное яйцо для сокола, не улетел бы с ним Финист далеко. А исчезнуть вместе с одеждой, обратиться дополнительным пером либо соринкой оно не захотело.

Глеб ждал возвращения брата. Поначалу – с зубовным скрежетом и обещанием убить. Потом поостыл чуть, помягчел сердцем. Брат все-таки. Какой уж ни есть. Да и герой теперь к тому же – подвиг совершил неслыханный, смерть Кащея добыл и живым воротился!

Причем воротился не совсем таков, каков уезжал. Окреп, возмужал, в плечах раздался. Хотя и раньше был далеко не былиночкой. Усы уже вполне достойные, бородкой обрастать начал, пусть и реденькой пока что.

Только взгляд по-прежнему глупый-преглупый.

– Ох, Ванька, Ванька, и в кого ж ты такой непутевый… – тяжко вздохнул Глеб. – Когда я тебе говорил, чтоб ты остепенился, девку себе нашел по сердцу, да женился на ней честным порядком… я ж не это имел в виду! Княжичу поляницу за себя брать…

– Срам?.. Невместно?.. Зазорно?.. – с надеждой вопросил Иван.

– Да нет, почему сразу срам? – размеренно ответил Глеб. – Не по канону просто. Не общепринято среди Рюриковичей. Но если вдуматься – где-то даже уважительно. Был вот, говорят, в древние времена грецкий царь Тезеус – тоже так вот поляницу умыкнул, да женился на ней. Да не простую поляницу, а тоже царицу. Ипполиту. Или Антиопу. Или то не Тезеус был, а Гераклеус. Черт их разберет, этих греков.

– Так я ж и не грек! – радостно завопил Иван.

– И это очень хорошо. Был бы ты у меня еще и греком, я б тебя точно убил. А так прощаю по великой доброте моей. Но на Синеглазке ты все равно женишься. А то ишь, повадился девок портить, гнида паскудная!

Иван поник. Нет, царица поляниц ему приглянулась, не без этого. Огонь-баба. И ликом хороша, и статью, и приданым наверняка богата.

А уж что она вытворяла на перинах!..

Но вот нрав у нее бешеный. Горяча, чертовка. С такой хорошо в степи миловаться, на коне хорошо скакать вместе, ворога бить бок о бок.

А вот что за жена из нее выйдет – о том Ивану и думать не хотелось. Тем более, что он всего только княжич, меньшой в роду, а она целая царица, пусть и безземельная, кочевая. Кто в доме голова-то будет при таких делах? Такая супружница коли осерчает, озлится – так не в слезы ударится, а ножом пырнет!

Да и рано еще жениться Ивану! Ему всего-то двадцать годов! Как есть рано!

Впрочем, оказалось, что сколько-то времени у Ивана еще есть. Синеглазка со своими поляницами, да приехавшие на подмогу башкирские витязи встали зимовать сильно полуденнее Тиборска. Не в самом княжестве даже, а почти что в закатной Булгарии. Там немного теплее.

Так что за пару дней Синеглазке в Тиборск не доспеть. Пока-то гонец доскачет, пока-то соберется молодая невеста, пока-то прибудет к нареченному…

Может и целая седмица минуть, а то две.

На этом Иван и успокоился. Не умел он смотреть в завтрашний день. Сегодня все хорошо – ну и на том спаси господи. О завтра будем беспокоиться, когда утром глаза откроем.

И прямо сейчас Ивану не терпелось пойти гулять по Тиборску. Навестить всех-всех-всех, всем-всем-всем рассказать-поведать, что за приключения у него были, что за чудеса он повидал на далеком теплом море. Про птицу Гамаюн рассказать, про камень Алатырь, про дуб вековечный с сундуком на ветвях. Про то, как они с Яромиром цвет папоротника добывали, да клад потом нашли. Про суд и пир Морского Царя. Про ночь в шатре царицы поляниц… хотя нет, про это лучше не надо.

Но пока что старший брат его не отпускал. Глеб призвал лекаря-рудомета и велел досконально осмотреть и княжича, и спутника его. Не хворы ли чем, не ранены ли. Все ли поздорову.

Ученый муж внимательно изучил обоих и сообщил:

– Брат твой вполне здоров, княже. Чересчур даже здоров, я бы сказал. А вот у его знакомца явно волчанка. Эвона какая сыпь на щеках. Надо бы кровь пустить, чтобы полегчало.

– Да нет у меня никакой сыпи, – возразил оборотень. – Это румянец просто. И щетина.

– Есть, есть, – настаивал лекарь. – Вот, и вот еще. Сыпь.

– А ты точно лекарь? – с усмешкой спросил Яромир.

– Лучший в княжестве, – заверил Глеб. – И банщик еще. И цирюльник. Батюшке моему до самой смерти кровь отворял и пиявок ставил.

– А от чего батюшка-то помер в итоге?

– Да от малокровия.

Яромир издал странный звук – то ли хрюкнул, то ли кашлянул. Но согласился, что раз уж так, то лекарь точно дельный.

Тот обрадовался, захлопотал со своими инструментами. Достал бритву вострую, сделал глубокий надрез возле лопатки и выпустил добрую чашку крови. Когда ее стекло достаточно – приложил к ране тряпку, намоченную в холодной воде.

– Ну что, княже, довольна твоя душенька? – спросил Яромир, чуть заметно подмигивая Бречиславу. – Еще чем могу тебе послужить?

– Это я тебе теперь послужить хочу, – сказал Глеб. – То бишь не послужить, а наградить. За подвиги свершенные, да за сбережение брата моего неразумного жалую тебе одежу со своего плеча. Да еще и сапоги новые – а то что ты все, ровно голодранец, босым ходишь. Ты, Яремка, все-таки княжеский дружка – не срамись сам, и меня не срами.

– Да мне босиком-то привычнее… – стал отнекиваться волколак.

– И слушать ничего не желаю! – нахмурился Глеб. – Не гневи князя, дружка, облачайся в обновку! Не каждый день я тебя собственной рукой одаривать стану!

Усмехнувшись, Яромир облачился в шелковую сорочку и порты, нарядный бархатный охабень и мурмолку с парчовой тульей. На ноги – не без труда, непривычно – натянул сапожки голубого сафьяна.

– Ну вот, теперь-то сразу видно, что не смерд с кожевного конца, – все еще сердито кивнул Глеб. – Носи с удовольствием.

– Благодарствую, княже. Буду носить, покуда не изорвутся.

– Ну и все, ступай тогда.

– А мне?! – возмущенно вскинулся Иван. – Я тоже подвиги свершал!

– Не забыл я и про тебя, братец мой меньшой, – успокоил его Глеб. – Есть и для тебя у меня дорогой подарочек. С княжьего плеча, от всей широты души, дарую тебе… прощение. Не гневлюсь на тебя более.

Иван обиженно засопел. А Глеб стиснул ему плечо и вполголоса добавил:

– Но коли хоть раз еще рядом с Еленой увижу – снесу башку, как куренку.

Со двора Иван вышел понурый. Не хотелось ему что-то уже по городу гулять.

Да тут еще и Яромир появился рядом, пихнул княжича в бок. А сзади боярин Бречислав вырос бородатой горой. А чуть дале из-за угла Финист вышел. Ухмыляясь одинаковыми ухмылками, братья-оборотни обступили Ивана, и Бречислав попросил:

– Ну что, Ванюш, покажи яичко-то каменное.

Озираясь, Иван достал его из-за пазухи. Яромир с Финистом, понятно, Кащееву смерть уже видели, а вот старший их брат, Бречислав Гнедой Тур – еще нет.

Жаль, посоветовать он тоже ничего не сумел. Осмотрел только добычу, поцокал языком, пощелкал ногтем, и вздохнул.

– Нет, самобратья, я с таким не сталкивался, – сказал боярин. – Тут кто помудрей меня нужен. Ты, княжич, до вечера отдыхай, да яйцо береги пуще глаза. А ты, братка, за ним приглядывай, в оба гляди. Я сегодня извещу кого нужно, а завтра уж всем миром соберемся, потолкуем.

– А что насчет… – начал Яромир.

– За ним я присматриваю, – подал голос Финист. – Хитрый, вымесок, не выдает себя.

– Может, прямо сейчас до него заглянуть?

– Нельзя, дождаться надо. А то самого-то возьмем, а вот что он затевает – так тайной и останется.

– Ладно, браты, смотрите. Пошли, Вань.

Отойдя подальше, княжич спросил:

– Яромир, а это вы о ком сейчас? О Кащее?

– О Кащее!.. – едва не рассмеялся Яромир. – Не, Вань, для Кащея у нас пока лапы коротки. Это мы так, об одном мелком зверьке… тебе о том знать незачем. Тебе, вон, яйцо доверено, за ним и приглядывай.

– Я с этим яйцом даже в мыльне моюсь, – сердито ответил княжич. – Что ты мне все о нем талдычишь? Сам бы его и стерег, раз такое!

– Я бы и стерег, да мне с ним вместе в волка не обернуться, вывалится. Так что храни уж ты его. Не теряй только.

– Да не потеряю я, не потеряю! Вот заладил!

– Лишний раз напомнить-то не вредно, – пожал плечами Яромир. – Пошли, ладно.

– Пошли! – легко согласился Иван. – А куда?

– Да там вроде народ со свечами ходит и песни поет – пошли, тоже погуляем. Три месяца странствовали, голодали и холодали – уж верно заслужили денек отдыха.

– И то! – обрадовался Иван. – Эх, спою!.. Эх, спляшу!.. И вот жалко, котика мы в море потеряли – вот его б сюда сейчас!

Глава 5

При дворе христианнейшего императора Генриха Первого сегодня было весело. Десятки добрых рыцарей, франков и римлян собрались в саду Буколеона. Придворные дамы и сама императрица Агнеса изумленно ахали, слушая сказку чудесного зверя.

– …И вот, значит, говорит царь Кономор по прозванию Синяя Борода: ходи, Настенька, жена моя любимая, куда хочешь, и в погребе бери любые харчи, какие глянутся, и все трогай, и чашки со стола скидывай, если тебе заблагорассудится, – рассказывал жирный серый кот. – Но в одно только место не ходи, сука, одну только дверцу не открывай. Вот эту, маленькую, на ключ запертую. А если вдруг откроешь, то уж не серчай, сука, порежу тебя на кусочки вот этим булатным ножиком.

– И что она? – подалась вперед императрица.

– А что она? – пробурчал кот. – Известное дело, любопытство вперед женщины родилось. Любопытней женщины только кошка, да и то потому, что тоже женщина. Дождалась она, пока ночь наступит и пока муж из терема уедет, да и побежала сразу же ключи от потайной дверки искать. И нашла ведь, сука! Весь терем перерыла, но нашла, сука такая! А как отворила она дверку, то чуть в обморок от ужаса не упала. Потому что был там потайной чуланчик, доверху набитый картинками срамными с бабами голыми. Стоит она, сука, ни жива ни мертва, таращится, и тут ложится, значит, ей на плечо тяжелая рука, и голос тяжелый сзади: мои вкусы очень специфичны, ты не поймешь.

Мурлыча сказку, кот Баюн подкреплял силы сметаной. Двуногая рабыня благоговейно подала ему блины, кот понюхал их и гневно отпихнул лапой. Они уже остыли, а Баюн ел только свежие, теплые.

Но при этом не горячие.

Здесь, в Царьграде, волшебный зверь стал кататься, как сыр в масле. Через море он перебирался долго и трудно, отощал по пути изрядно, но выбравшись на берег – сразу начал отъедаться, ловить мелкую и крупную дичь.

Человеков, правда, не когтил – недостаточно еще подрос для такого. Три месяца минуло с тех пор, как гнусные суки подсунули ему молодильную колбасу, и за эти три месяца Баюн хоть и заметно подрос, раздался в холке, но был все еще не намного крупнее обычного домашнего котейки. Может, три четверти пуда весил.

Ваньку и Яремку он вспоминал со злобой. Сколько эти двое ему пакостей наделали, ух!.. Удивительно даже, что сразу не пришибли, столько времени с собой таскали зачем-то.

Конечно, отомстил он им славно. Сам, правда, еле-еле не погиб при этом, но какой был выбор? В живых-то его бы уж точно не оставили – кот сердцем чувствовал. Так что решил он отправить обоих своих ворогов на дно. Коли уж помирать – так вместе.

Живучи, правда, оказались, чужеяды. Баюн еще не мог рассказать о них новой сказки – видно, после Буяна ничего интересного с ними не происходило. Но что-то такое в голове уже вертелось, назревало. Значит, живы оба, и будут еще у них приключения.

То ли веселые, а то ли печальные – такого Баюн заранее сказать не мог, да и вообще толком не понимал, как эта его способность действует. Всплывало просто на языке что-то такое, словно само приходило. По заказу он сказок сочинять не умел, о чем-то скучном никогда не баял. Бывало, что говорил все точно, до малейших подробностей, а бывало, что и перевирал нещадно. Бывало, что немало времени проходило после событий, а бывало, что сказка почти сразу же складывалась, по горячим следам.

Ну да пес с ними. Живы – так и живы. Баюн сделал все, что мог. Им теперь его здесь не достать, а Кащей уж всяко с ними расправится.

Даже немножечко жаль этих сук, как ни удивительно. Не убили же все-таки. И даже кормили. Странно это было для Баюна – странно и непривычно.

Сколько он себя помнил, люди охотились на него всегда. С луками и рогатинами, собаками травили. Выходило у них, конечно, ровным счетом ничего, место пустое. Не таков чудесный зверь Баюн, чтоб простые двуногие его одолели. Сам он их всегда одолевал. Одурманивал, усыплял, терзал и жрал.

Мурлыча при этом сказки.

Но путешествие с Ванькой и Яремкой что-то в нем переменило. Заставило призадуматься. Баюн вдруг понял, что не обязательно ему вечно воевать с людьми, убивать их и самому гонимым быть. Можно сыскать и правильных людей. Уважительных к кошкам и ценящих чудесных зверей. И жить при них можно припеваючи, день-деньской мурлыча сказки и вкушая лакомства.

Всяко лучше, чем ловить зайцев в мерзлом лесу.

Именно так у него и получилось. Ученый кот добрался до Царьграда, высмотрел в нем важного вельможу, привлек его внимание, сумел договориться на хороших условиях… и вот, оказался при императорском дворе. Лежит теперь на парчовых подушках, усы в сметане, а придворные дамы разве не дерутся за право его погладить.

Кому попало Баюн себя гладить не позволял.

Вот сейчас он некоторое время терпел почесывание за ушком от императрицы, а потом деликатно, но твердо отстранил ее лапой.

– Довольно, – строго сказал он. – Так вот, значит, взял Синяя Борода свою жену под белы груди, поставил на четвереньки…

Сказки с перчинкой при дворе императора Генриха особенно любили. Что франки, что римляне. Благородные дамы закрывались веерами, алели до самых ушей, но продолжали слушать.

А сидящий в углу писец скрупулезно запечатлевал каждое слово на пергаменте. Император быстро смекнул, что речи кота Баюна – они драгоценны.

Баюн и сам начал понемногу учиться читать и писать. Запало ему в душу предложение Яремки Серого Волчка одарить белый свет летописью. Чтоб не другим доверить, а самому.

И читать он уже более-менее научился. Мудреное ли дело? Смотри себе на текст, а буковки сами оживают, сами свою историю рассказывают. Баюн даже подивился, отчего ему раньше это в голову не приходило.

А вот писать оказалось куда тяжелее. Трудно макать перо в чернила, когда у тебя лапки с подушечками. Но ученый кот не сдавался.

– Еще сметаны! – капризно мяукнул он, переворачивая опустевшую миску. – И блинов! С вязигою!

А далеко на полуночи в древнем лесу завывал буран. В глухих дебрях брела и дрожала легко одетая девчушка. На щеках у нее засохли слезы – она уже битый час оплакивала свою долю. Горькую, сиротскую.

Как померла матушка, так и пошло все наперекосяк. Батюшка-то ведь сначала к зелену вину пристрастился, а потом и сызнова женился, мачеху в дом привел. А нынешней зимой слег – и помер.

Лихорадки с Лихоманками многих в этом году прибрали.

Мачеха и до того не медом падчерицу угощала, а уж после совсем взялась со свету сживать. Работу поручала самую тяжелую, каждым куском попрекала, одежу отняла почти всю, обноски носить заставила. Сестрица сводная от нее не отставала, минуточки спокойной не давала, булавкой для забавы тыкала.

А теперь вот мачеха заставила идти в лес. Да не за хворостом, не за шишками – а за свежей земляникой. Сестрица-то ведь тоже прихворнула, да и сказала – вот, мол, коли б поесть ее сейчас… Ну а мачеха-то и рада услужить кровиночке.

Конечно, не дура она. Не сумасшедшая. Прекрасно понимает, что не найдет ничего падчерица. Какая еще зимой земляника, ну право?

Просто нашла повод избавиться от обузы.

И не возразишь, и не поспоришь. Слово скажешь – так она в слезы, да с попреками. Для родной сестры, мол, пошевелиться лишний раз не хочешь.

Сиротка и к соседям стучалась. Всю деревню обошла. Везде стыдливо отводили глаза. Никто не пожалел, никто не приютил. И с мачехой-злыдней связываться не захотели, да и своих ртов хватает.

Зима-то лютая выдалась.

Вот и шла девушка по снежному лесу, смотрела в пургу глазами остекленелыми. Не надеялась ничего найти, конечно. Ни на что уже не надеялась. Поначалу рассчитывала еще добрести до соседней деревни – там тетка живет двоюродная, по материнской линии.

Если ее тоже не уморило.

А потом буран начался. Заблудилась несчастная, заплутала. Не знала уже толком, где находится, в какую сторону идет. Деревья вокруг жуткие, огромные – она таких раньше и не видывала. Может, это вовсе и не людские уже земли, а Кащеево Царство. Оно тут недалече, их деревня на самом рубеже примостилась.

И в конце концов силы ее оставили. Содрогаясь от беззвучных рыданий, девушка обмякла, уселась у кривой коряги, да обхватила руками колени. Она понимала, что надо двигаться, что сидеть нельзя – но подняться уж не могла.

И тут позади раздался голосок. Вкрадчивый такой, участливый. Над самым ухом прозвучало почти ласковое:

– Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?

Девушка с ужасом оглянулась – и увидела старика с седой бородой. В белой шубе, но при этом босого. Тоже окоченел, видать – лицо аж посинело.

– Ты что, очумел, старый? – чуть слышно прошептала она. – Не видишь, у меня руки и ноги замерзли?

Может, и грубо ответила. Да только старик тоже хорош – нашел, что спрашивать. Издевается он, что ли? Или сам умом рехнулся от холода?

Странный дед не обиделся. Как будто даже порадовался – усмехнулся криво, притопнул одной ногой. Оббежал вокруг девушки, заглянул ей прямо в лицо и снова спросил:

– А сейчас как? Тепло ли тебе?

Та задрожала еще сильнее. Ей стало холодней, чем прежде, хотя казалось, что дальше уже некуда. Она не нашла даже сил ответить – только смотрела жалобно на старика, на его белую шубу.

Тот как будто понял. Расплылся в довольной улыбке, сорвал шубу, закутал в нее девушку и сызнова спросил все то же самое:

– Тепло ли тебе? Тепло ли?..

– Тепло, дедушка… – пролепетала сиротка посиневшими губами. – Теперь совсем тепло…

И ей и впрямь стало тепло. Кожа побелела, губы посинели, на ресницах застыл иней – но она того не замечала.

Ей было так тепло, так хорошо…

И наутро она вернулась домой. На рассвете мачеха открыла дверь – и увидела на крыльце падчерицу. Сначала показалось, что та одета в шубу, а в волосах у нее сверкают самоцветы – но потом она отшатнулась.

Падчерица стояла совсем нагая, покрытая лишь инеем. И не самоцветы то были, а сосульки. Лютый хлад исходил от девушки – мертвящий, беспощадный.

Но в руках она держала горсть свежих ягод. Словно капельки крови алели на посиневших руках.

Страшная гостья потопталась на пороге, но войти ее не пригласили. Мачеха и сводная сестра уже не могли ничего сказать. Они и дышать-то уже не дышали.

Взглянув на них в последний раз, падчерица повернулась и пошла к соседнему дому.

Может быть, там тоже хотят земляники.

А к восходу от древнего леса тоже завывал буран – но уже в чистом поле. Сквозь снежную пелену едва виднелись очертания идолов. Древнее капище редко бывало кем-то посещаемо, но вот как раз сегодня принимало гостей.

Не паломники, правда, то были. Не аколиты ушедших богов. Просто путники, коих застала в пути непогода. За кольцами валов они сыскали бедное, скудное, но все-таки убежище. Теперь прижались друг к другу и тряслись, ожидая прихода утра, возвращения на небо солнышка.

Когда в белесой мути показались верховые, они вначале ничего не заподозрили. Решили, что просто еще запоздавшие странники ищут местечка потеплее.

Но когда кони подступили ближе, стало видно… что не кони это вовсе.

Китоврасы. Так именуют этих дивьих людей. Люди только выше пояса, а ниже – лошади. Были они чернее угля, глаза пылали огнем, а на поясе каждого висели отрубленные головы. Впереди всех скакал всадник в белом плаще, и на голове его были оленьи рога.

– Иисус Мария, Пресвятая Богородица!.. – ахнул кто-то из путников.

Мигом спустя его пронзила страшная пика. Четвероногий бес походя убил человека и тут же поднял в воздух другого.

Великий Тодор спрыгнул с коня и перемахнул через вал. Его дружинные уже расправились со случайными свидетелями.

В общем-то, их не было нужды убивать, но тодорам хотелось выпустить пар после долгой пробежки.

Они не очень-то любили людей. Две с половиной тысячи лет минуло со дня страшной битвы на Пелионе, но они все помнили. Кентавры никогда не были многочисленны, но после тех событий стали окончательно обречены на вымирание. Их осталось слишком мало, дети рождались редко и жили они обычно до первой встречи с людьми.

Великий Тодор явился к последним из них, когда те совсем отчаялись. Он повел их в новые места. Дал им надежду. А что они при этом немного… изменились, то не страшно. Ради выживания необходимо меняться, это закон самой жизни.

Теперь они не кентавры. Теперь они тодоры. Могучие и бессмертные. Скачущие сквозь круговерть миров за своим вожаком. Вечная охота – вот теперь их удел.

Воистину Великий Тодор облагодетельствовал этих несчастных.

– Ищите свежую могилу, – велел он. – Вряд ли их здесь много.

Поиски продлились недолго. Несколько минут – и тодоры наткнулись на разрытую землю. Могила была уже далеко не свежей – минули целые месяцы, – да и не могилой как таковой. Очокочи просто закопали, как закапывают павшую скотину.

Несмотря на зимнее время, рикирал дак успел провонять, а в мясе копошились черви. Вытащив эту смрадную волосатую тушу, тодоры встали вокруг и затрясли бородами.

Сатир. Еще один сатир. На этот раз редкая порода, правда – топорогрудый. В свою бытность кентаврами тодоры с ними почти и не пересекались.

Великий Тодор иногда жалел, что не взял под руку и сатиров, пока те еще были многочисленны. Он не успел. Не позаботился о них вовремя. Остатки сатиров вошли в свиту древнего бога Пана – и сгинули вместе с ним.

Двенадцать веков минуло с тех пор, как Пан умер на острове Паксос. Великий Тодор был там. Был свидетелем его смерти. Видел все своими глазами.

Именно в тот день он понял, что по-прежнему уже ничего не будет. Именно после этого и явился к последним кентаврам.

Ну а теперь, похоже, он видит перед собой последнего сатира. Мертвым. Судя по переломанным костям – его забили чем-то очень тяжелым. Да еще и горло перерезано.

Интересно, зачем Кащею это мертвое мясо?

Глава 6

– Хей!.. Хей!.. – покрикивал Иван. – Опа!.. Опа!.. Давай, дядька Самсон, всерьез дерись, не поддавайся!

– Да я и… не поддаюсь!.. уф!.. – сердито ухал воевода, прижимаясь к столбу.

Приходилось ему тяжко. Прежде-то он княжича валял в пыли, как щенка. Хоть на дубинах, хоть на шестах, хоть на деревянных мечах, как сейчас. Всю дурь из парнишки выбивал, схватке молодецкой учил.

Выучил, похоже. И хорошо выучил. Иван прыгал по двору, как горный козлик, размахивал мечом, словно веточкой. Вовремя встречал каждый удар воеводы, давал сдачи, сам пырял немолодого уже хоробра то в руку, то в грудь, то в объемистое чрево.

Не будь схватка потешной – лежать бы давно воеводе бездыханным.

Княжичу было весело. Босой, в одной только рубахе, он раскраснелся, разгорячился. Внимания не обращал, что вокруг еще зима вообще-то. Плясал вокруг воеводы, как оглашенный. И удивительно для самого себя быстро выбил из его рук деревяшку.

– Сдавайся, дядька Самсон! – радостно крикнул Иван.

– Да сдаюсь я, сдаюсь, – проворчал воевода, утирая потную лысину. – Вымахал же, сохатый…

Яромир смотрел на это с усмешкой, жуя пожухлую соломину. Самсон, встряхнув плечами и подобрав меч, предложил размяться и ему.

– Воевода, тебе мало бока намяли, что ли? – лениво спросил Яромир.

– А ты борзоту-то поумерь, – прищурился Самсон. – Разбрехался тут, пес. Сначала сразимся, а там уж и увидим, кому бока намнут.

– Не, воевода, благодарствую, – отказался оборотень. – Я из детских забав-то уже вырос. Палками махать – это не по мне.

– Да ладно тебе, дружка, что худого-то? – укорил его Самсон. – Потешиться, кровь разогнать!

– И то, Яромир! – присоединился Иван. – Коль с мечом не хочешь, давай поборемся, аль на кулачках!..

– А давай лучше я буду тебе вот эту самую палку кидать, а ты за ней бегать, да в зубах приносить? – предложил Яромир.

– А давай!.. – загорелись глаза младого княжича.

– Дружка, ты Ваньку-то не дразни, – укоризненно сказал Самсон. – Стыдно должно быть. Глумишься над ю… ношей.

– А он что, глумится?.. – растерялся Иван. – Это ты смеешься надо мной опять, Яромир?! А ты не очумел, над княжеским сыном потешаться?! А вот я сейчас как прикажу воеводе, да как кликну гридней, да как посадят тебя в острог, да на хлеб и воду!..

– Нишкни! – дал ему оплеуху Самсон. – Не заговаривайся, чадо-бестолочь! Самого сейчас на хлеб и воду посажу!

Иван обиженно запыхтел. Вот и всегда так. Не уважает его здесь никто. Не слушается. Никакого почтения к младшему Берендеичу, тоже потомку Рюриковичей.

Возможно, княжич таки ввязался бы с Яромиром либо Самсоном в драку, и на сей раз не шутейную, да помешал колокольный звон. Мелодичный благовест оповещал о начале молебна в честь собственно как раз его, Ивана. На этакое дело он опаздывать никак не хотел, а потому бросил деревяшку, накинул кафтан и принялся обуваться.

Намотав онучи и натянув лапти, Иван тут же помянул черта, стянул лапти и принялся перематывать онучи заново. Княжич привык носить их с сапогами и каждый раз забывал подвязать оборами. А без обор-то онучи при лаптях сползают.

– Неподобна мне такая обувка! – капризно воскликнул он, завязав последний узелок. – Что я за княжеский отпрыск, коли в лаптях разгуливаю, точно смерд?! Сегодня же схожу на торг, да новые сапожки присмотрю! И получше прежних!

– Смотри только, чтоб сызнова не объегорили, – хмыкнул Яромир, тоже неохотно суя ноги в сапоги. – А то хочешь, мои возьми. Хорошие.

– Не, это Глебушка тебе подарил, – отказался Иван. – Негоже подарки-то передаривать.

– Да мне-то они ни к чему. Спасибо твоему брату, конечно, но мне от них только лишнее неудобство. Снимай, снова надевай, опять снимай… При каждом… – Яромир покосился на воеводу, – …разе, как спать ложусь.

– Эка ты, дружка, ленивый-то, – насмешливо сказал Самсон. – Уже и сапоги ему в тяготу переобуть. Это Ваня у нас, было дело, в детстве в сапогах затеял спать – чтоб, мол, не возиться лишний раз поутру. Но он известное дело, у него вечно изобретения в голове. А ты-то чего?

– Ну так, – пожал плечами Яромир. – Не люблю я их. Так что, берешь?

– Да я бы взял, только у меня ноги больше, – с сожалением ответил Иван. – Эвона насколько ступня длиннее. Все пальцы я в твоих сапогах раскровеню.

– Ну так ты их отрежь, – ехидно предложил Яромир. – И нормально уместятся.

– А точно же!.. – обрадовался Иван.

– Э-э, Вань, это я шуткую, ты не вздумай! – поспешил предостеречь Яромир.

Нет, конечно, отрезать себе пальцы на ногах, чтоб только сапоги суметь натянуть – такого даже Иван-Дурак не сделает. Но… а вдруг?

Если надо какую дикость сотворить – так он мастер известный.

На молебен Иван с Яромиром припоздали. И все из-за этой канители с обувью. Владыка архиерей даже зыркнул на них недобро, но укорять не стал. Занят был служением божественным.

День стоял чудесный. Вёдро, небо ясное, а уж теплынь – так совсем не лютеньская. На крышах снег таять начал, такая оттепель приключилась. Недаром вчера перед закатом солнце-то выглянуло – видно, совсем зиме конец пришел, весна подступает.

Народу собралось столько, что в церкви все не вместились. Отец Онуфрий читал канон прямо на чистом воздухе, вздымая и опуская икону Николы Чудотворца. Каждого он благословил, за каждого вознес молитву. Его зычный голос разносился над крышами, божьи словеса впечатывались в уши.

О Кащеевой смерти Онуфрий ничего не сказал. Незачем зря людей баламутить. Просто изрек, что вот, совершил княжич Иванушка путешествие за море, славные дела содеял, достойно представил Тиборск в далеких краях.

И вернулся благополучно, что тоже немаловажно.

Яромира он тоже упомянул, но больше для порядку. Мол, был с ним и верный человек именем Яромир. Сопровождал, помогал, от опасностей берег. Спасибо и ему.

Изрекши это, архиерей сделал скорбное лицо и окропил оборотня святой водой. Яромир поморщился, точно от плевка, и утер мокрую щеку.

Но смолчал. Не стал ругаться из-за чепухи. Тем более, что архиерей уже прошел дальше, щедро кропя Глеба, княгиню Елену и прочих собравшихся.

Досталось и Ивану. Тот покорно подставил голову и спросил:

– Батюшка, а обязательно именно водой святить?

– А чем, если не водой? – не понял архиерей.

– Ну киселем, например. Или медом пчелиным.

Отец Онуфрий уставился на княжича, поморгал и спросил:

– Ты о чем вообще, чадо?

– Ну святую воду ты как делаешь? – терпеливо спросил тот. – Берешь обычную воду, ключевую, и бубнишь над ней всякое. Так? А вот если так же сделать, только не с водой, а с киселем? Может, святой кисель получится? Кисель вкусней воды, верно? Может, святой кисель лучше святой воды будет?

Архиерей некоторое время смотрел княжичу в глаза. Пытался понять, серьезно ли тот или издевается. Отцу Онуфрию иногда мерещилось, что Иван на самом деле не так уж и глуп, что где-то глубоко внутри он себе на уме… но нет, пустое. Всякое можно сказать о молодом княжиче, но честности у него точно не отнимешь. Что на уме, то и на языке.

– Иванушка, понимаешь… – задумчиво произнес архиерей. – Кисель, он… кисель густой ведь. Им не покропишь. А коли я тебя им покроплю – так ты липкий будешь. Хорошо ли?

– А и то верно… – протянул Иван. – Экий ты мудрый-то, батюшка. Я о том не подумал.

Окропив всех и каждого, архиерей снова завел проповедь. Еще длиннее прежней. Даже князь уже переминался с ноги на ногу – тем более, что в небе и тучи сгущались. Нависли над землей низко-низко, обещая холодный зимний дождь.

– Владыко, долго ли еще? – обратился к нему Глеб. – У меня дела еще и другие есть, прости уж. Дай я уже поцелую эту твою доску раскрашенную, да пойду, покуда дождь не начался. Живот пучит что-то, мочи нет…

– Не гневи Господа, княже, – нахмурился архиерей. – И не спеши понапрасну. Дождь будет, когда все окончим, а сейчас не пойдет.

И верно. Не торопясь, размеренно отец Онуфрий окончил молебен, поднес князю и его присным икону, поднял лицо к небу, к тучам и махнул рукой:

– Ну, теперь иди!

Дождь словно только того и ждал. Хлынул сразу же – холодный, злой. Кутаясь в кафтаны, путаясь в долгополых шубах, бояре и житьи люди принялись расходиться. А отец Онуфрий, стоя по-прежнему лицом кверху, улыбнулся широко и возгласил:

– Видите, послал Бог нам дождя весеннего, освежить нас и очистить! Зело добрый знак!

Иван тоже хотел уже припустить куда подальше. Юноша он был богобоязненный, но в церквах откровенно скучал. Все эти духовные беседы наводили на него сон.

Только вот архиерей хотел поговорить с княжичем еще. Прихватил его мягонько за предплечье и пошел рядом. Яромир чуть приотстал, негромко толкуя о чем-то со старшим братом.

– Ну так что, Иванушка, поздорову ли ты съездил? – благодушно обратился отец Онуфрий к княжичу. – Все ли у тебя ладно?

– Ну так грех жаловаться, батюшка, – широко улыбнулся Иван. – Весело было!

– Вот и хорошо, что весело. Отца небесного возблагодари за сие. А если было у тебя что неправедное, если свершал такое, за что стыдно – о том расскажи, поведай. Покайся перед Богом и людьми.

– Ну даж не знаю… – задумался Иван. Его так и тянуло поковырять в носу. – Стыдно… Ну вот с Яромиром мы повздорили… подрались даже малость. Зеркальце я чужое позаимствовал ненароком… сам не знаю, зачем. Котика говорящего обидел… хотя он тоже злыдень тот еще. Сквернословил почем зря и царапался. Чего еще… да все вроде.

– Все ли?.. – прищурился отец Онуфрий. – Уверен в том?

– Да вродь, – почесал кудрявую башку княжич. – Да ты, батюшка, Яромира спроси лучше, у него память тверже. У меня-то голова дырявая, я сызмальства неумок.

– О том знаю, – поморщился архиерей. – Не полной мерой тебе Господь мудрости отмерил. Но то и не беда, Иванушка, в книжниках мы тебя видеть и не чаяли никогда. Не всем быть Соломонами. Главное, что сердце у тебя доброе, а остальное приложится.

– У меня еще и меч вострый, – добавил Иван. – Самосек.

– Да я не о мече речь-то веду. Меч – он что? Железка. Даже булатный если – едино железка. У него собственного разумения нет. Вся суть-то не в мече, а в руке, что его держит. Вот у нее – разум. Твой разум, Иванушка.

Княжич с сомнением коснулся рукояти Самосека. Кладенец толкнулся в ладонь, словно тоже услышал слова архиерея и не остался ими доволен.

– Так что ты, Иванушка, мне лучше как на духу обо всем расскажи, – погрозил пальцем архиерей. – Я тебе, сам знаешь, как второй отец. Духовный пастырь твой. В купели тебя крестил. От меня можно ничего не скрывать.

– Да я ничего и не скрываю, – ответил княжич. – Что скрывать-то?

– Ну как это что? – терпеливо спросил архиерей. – Что обычно люди скрывают? Мысли твои греховные, желания, чувства. Поступки против совести и заповедей Божьих. Было?

– Да не помню я.

– Ой, не юли, ой, не юли мне тут! – погрозил пальцем отец Онуфрий. – По роже твоей вижу, что помнишь ты все! Неправду говорил кому, случалось?

– Ну говорил, – насупился Иван.

– А вред телесный причинял, было?

– Ну было.

– А уд свой срамной в узде всегда ли держал?

– Ну не всегда. Чего ты прицепился, владыко?! А то сам меня не знаешь?!

– Да в том-то и дело, что знаю! – рявкнул архиерей. – Как облупленного знаю! Потому и пекусь о тебе! Добра тебе желаю, неслух! Чтоб тебя, окаянного, Господь-то простил, нужно, чтоб ты сам вначале в грехах покаялся!

– Да ты, владыко, просто скажи, что мне сказать, я тебе это и скажу! – взмолился Иван.

– Тьфу! – сплюнул отец Онуфрий. – Трудно мне с тобой, Ваня, вот видит бог. Ни с кем так не трудно, как с тобой. Но ладно уж, бог с тобой. Верю, что непростительных грехов ты не свершал, а мелкие я тебе отпущу. И епитимью тебе дам.

– Благодарствую, батюшка, – протянул руку Иван.

– Тебе чего? – уставился в его ладонь архиерей.

– Давай, чего.

– Что давать?

– Епитимью.

– Тьфу, дурак. Епитимья тебе легкая будет – «Отче наш» каждый день читай. С утра трижды, после обеда трижды и перед сном трижды. И так три седмицы.

Иван начал считать, загибая пальцы. Сбивался, начинал сызнова.

– Три, три да три… – бормотал он. – Батюшка, а это зачем вообще?

– Это как зачем? – нахмурился архиерей. – Ты вообще-то в Христа-Спасителя веруешь, Иван?!

– Ну да.

– Ну а вера без молитвы праздна и даже мертва. Усвой сие.

– Ну так я ж ничего, я не того… Только так много-то зачем? Если б мне какой охламон стал бы вот так каждый день по три, да три, да еще три раза в уши одно и то же бубнить – так я б знаешь как осерчал!

– То ты, – наставительно сказал отец Онуфрий. – А Господу наши воззвания всегда приятны.

– Ну а тогда зачем только по три? Давай я по пять раз лучше буду – мне трудно, что ли? Давай я вот сейчас засяду, да все зараз ему и пробубню. Ты мне только на бумажке слова напиши… а, хотя погодь, у меня же молитвослов есть…

– Ты глупый совсем, чадо?! – аж глаза выпучил архиерей. – Ты считаешь, что если пять молитв вместо трех прочтешь, то Богу угодишь?! Ты с кем торгуешься?! Богу не количество нужно, а искренность! Иногда лучше уж вообще просто перекреститься, но чтобы от всего сердца!

– Искренность?.. – наморщил лоб Иван. – А можно мне тогда вообще не молиться, раз так? Невмоготу, батюшка.

Отец Онуфрий насупился, вздохнул и дал княжичу оплеуху.

– Ты что городишь, окаянный? – почти ласково спросил он. – Я же тебя святым крестом охерачу.

После этого Иван нахохлился и замолк. Слишком сложны были ему архиреевы словеса. Никогда он не мог полностью взять в толк – чего владыко от него хочет?

По счастью, тут они подошли к княжьему терему, и архиерей оставил Ивана в покое. Ибо на крыльцо как раз вступал косматый седой старик – в белой рубахе, с цепью на груди.

Всегнев Радонежич, старший волхв Даждьбога.

– Что-то пахнет здесь чем-то нехорошим, – поморщился отец Онуфрий, подчеркнуто не глядя на волхва. – Откуда бы это?

– А это попы утром являлись, накадили вонючим, – любезно ответил Всегнев Радонежич. – Ну да оно ничего: коли нос зажать, так не очень и пахнет.

Архиерей взялся за тяжеленный медный крест. Волхв перехватил удобнее березовый посох. Святые старцы глянули друг на друга волками, оскалились… но тут их взял за плечи еще один старец – да такой огромный, что обоих мог на плечи себе посадить.

– Будет, будет вам, – пробасил Илья Муромец. – Пойдемте, други. А то князь увидит, так ужо не порадуется, буде вы перед его теремом свару устроите. Яромирка, Бречиславка – айда за нами, что вы там отстали?

Глава 7

Из бояр в светлице сегодня был только мудрый Бречислав. Из воевод – только старый Самсон. Князь Глеб созвал на совет только самых ближних и доверенных. Тех, насчет кого полностью уверен был – Кащею не служат и служить не станут, златом его поганым не соблазнятся.

Девять человек только и сидело за столом. Кроме самого князя, боярина Бречислава и воеводы Самсона были святой отец Онуфрий и старший волхв Всегнев, были Илья Муромец и Овдотья Кузьминишна, младшая баба-яга.

И Иван с Яромиром, конечно. Это они ведь яйцо-то каменное добыли. Они в Тиборск Кащееву смерть привезли.

Оное яйцо утвердилось в самой середке стола. Тускло серело под светом лучины. Окна Глеб распорядился прикрыть ставнями. И для секретности, и так просто – чтоб глаза не слепило.

Князь с утра мучился головной болью, был зол и раздражен.

– Вот ты какое, значит, – мрачно сказал он, постукивая пальцами. – Маленькое. Невзрачное. Совсем куриное, только из камня.

– Утиное уж скорее, – хмыкнул Яромир. – Утка его снесла.

– Так. Утка. Вот что, дружка, расскажи-ка ты нам для начала обо всем по порядку. Вчера недосуг было, а сегодня мы вот все собрались – слушаем.

Яромир заговорил. Неспешно, с расстановкой он изложил все, что с ними этой зимой приключилось.

Когда дошел до битвы в капище, Муромец мерно закивал. Не с самого начала, но там он тоже был, видел. Помог разогнать навьев и расправиться со злонравным человеком-козлом.

Про Очокочи никто тут раньше слыхом не слыхивал. И никому про него интересно не оказалось.

А вот о коте Баюне выслушали со вниманием. Особенно – Всегнев Радонежич. Особенно – о том, как Иван случайно обернул его котенком.

– Молодильная колбаса, говоришь?.. – выпучил глаза волхв. – В жизни такой дурнины не слыхивал. Сам додумался, али подсказал кто?

– Сам… – потупил очи княжич.

– И что, вправду подействовало?

– Ага. Котенком стал.

– Эвона как, – подивился Всегнев. – Но это, наверное, только на кошек действует. Проверю потом. Живой воды-то я немного поднакопил, пока вас не было.

– Я тут подумал… – почесал в затылке Иван. – Может, если водицы-то не только в колбасу натолкать, но и хлеб на ней замесить… а потом вместе сложить… может, так оно еще крепче подействует?

– Молодильный ботербород ладишь? – осклабился Яромир. – Ты, Филин, его слушай, запоминай. Иванушка-то у нас, как оказалось, ведун посильней тебя.

– Недюжинного ума парнище, – согласился Муромец. – А по виду и не скажешь.

Иван, приняв похвалу за чистую монету, аж засиял от гордости. А вот Глеб недовольно поджал губы. Не понравилось ему, что над братом глумятся. Хлопнув по столу, он сказал:

– Поняли про кота. Дальше рассказывай, дружка.

Яромир поведал об остальной части путешествия. Теперь слушали его уж не перебивая, пока речь не зашла о Буяне-острове, да о чудесных травах, что на нем росли. Раскрыв котому, Яромир стал доставать пучок за пучком, выкладывать их, да нахваливать, точно бабка на базаре.

Задержал руку только дойдя до самого дна – там лежали остатки одолень-травы. К ней оборотень даже прикоснуться не мог – пуще огня бы обожгло.

Так что одолень вытащил Иван и тут же похвастался, как лихо зарубил с ее помощью Косаря, дивия-великана.

Даже в лицах изобразил.

– Полезная трава, – согласился Глеб. – Много ее привезли?

– Ну так… Пару раз еще пожевать.

– А что так мало-то?

– Ну уж сколько нарвали… – развел руками Яромир. – Мы, княже, не за травами ездили все-таки.

– А вот шире надо мыслить-то, дружка, – укоризненно сказал Глеб. – С охапкой такой травы моя дружина Кащея бы шапками закидала.

– Да где там взять-то было охапку? Это тебе не лопух все-таки. Одолень даже на Буяне редко рос – так что и за это спасибо скажи.

– Скажу, – кивнул Глеб, прибирая себе ровно половину. – Поделимся по-братски. Одну часть вы себе оставьте, а вторую… слышь, волхв, а ты ее расплодить не сумеешь? Как капусту.

– Попробовать-то можно, – с сомнением взял пучок Всегнев. – Только одолень-трава – она водяная, в реках растет. И капризная зело. К тому же тут листья только, да черешки – а нужно-то семечко. Хоть одно. Вы семян-то не привезли, конечно, хитники?

– Извини, Филин, – мотнул головой Яромир. – Не подумали.

– Это вот дюже плохо, что не подумали, – укорил его Глеб. – Ванька-то ладно, с него спрос небольшой, но ты-то мог бы дальновидность проявить. Ох. Ладно. Прочие травки тоже годные. Колюка вот… полезное растеньице. В самом деле работает?

– То ли нет? – подбоченился Иван, тут же поведав, как метко бил уток на лету.

Воевода Самсон выслушал со всем вниманием и тут же наложил на колюку руки. Благо был стрелковой травки целый кисет – не одну тысячу стрел окурить хватит.

– Просто сжечь ее, значит? – уточнил он, перебирая листочки. – Ну это мы могём.

Ну а адамову голову и трын-траву Яромир передал Овдотье Кузьминишне. Баба-яга обнюхала волшебные растения и сказала, что сварит из них отвары. Из стеблей адамовой головы – защищающий от нечисти, а из трын-травы – придающий храбрости.

– Я трын-траву крушиной разбавлю и ревенем, – сказала баба-яга. – Они отвар смягчат – чтобы страха лишал, но голову не туманил. А то обратятся княжьи гридни в урманских берсеркиеров – так не порадуетесь.

– Это правильно, – одобрил Глеб. – А плохого с этих добавок ничего не будет?

– Да не, что плохого-то? Травы добрые, ласковые, худа с них не будет. Прослабить разве что может… но может и не прослабить.

Когда разобрали подарочки с Буяна, зашла речь и о самом Буяне. Всегнев Радонежич и Овдотья Кузьминишна аж рты разинули, услышав о том, что с ним стряслось.

– Ты… ты что наделал, головушка бедовая?.. – ахнула старуха. – Я… я не ослышалась ли?..

– Да мне-то откуда знать, бабусь? – заморгал Иван. – Ты скажи вначале, что именно услышала, а там уж я и скажу, ослышалась ты или нет.

– Ты… ты Алатырь-камень выворотил?! – закричала на него баба-яга. – На самом деле?! Ты… ты… ты совсем дурак?!

– Да я же как лучше хотел, – насупился Иван. – Меня кот обманул.

– Ивана у нас даже кот обманет, – развел руками Яромир.

– Да и леший с ним, с островом этим, – изрек отец Онуфрий. – Не было на ем ничего доброго, туда ему и дорога.

– Вот так и гибнут земные чудеса, – тяжко вздохнул Всегнев. – С одобрения и под рукоплескания. Тебе, долгополому, легко говорить – туда ему и дорога. А ты понимаешь ли, что то не просто остров был, а плита вековечная под камнем Алатырем?

– Который всем камням земным отец! – добавила баба-яга.

Архиерей только фыркнул. Глеб же смерил волхва и вещунью пристальным взглядом и спросил:

– А что это значит для нас, простых смертных? Что-то изменится?

– Да для нас ничего это не значит, княже, – подал голос Бречислав. – Алатырь-камень – он средоточие невидимых сил. Его исчезновение на тех скажется, кто в потаенном мире живет. Но нам до них дело десятое.

– Интересное дело, – задумчиво молвил Глеб. – А на Кащее это скажется? На войске его нечистом?

– Кащей, касатик, свою смертушку не по пустой прихоти на Буяне схоронил, – поведала баба-яга. – Он таким образом из камня Алатыря силу черпал. Теперь, когда тот на дне морском, сил у него должно поубавиться.

– Вот это радует! – аж просветлел князь. – Может, тогда сразу и напасть на него?

– Не спеши, яхонтовый, коней не гони, – мотнула головой Овдотья Кузьминишна. – Поубавиться-то сил у него поубавилось, я чаю, да только не в сто раз. Не в десять даже. Не знаю уж, насколько он слабее стал, но на хромой козе ты его и сейчас не объедешь.

– Да и войска-то у него не поубавилось, – добавил Самсон.

– И войска не поубавилось, – кивнула баба-яга. – И сам он по-прежнему Бессмертный. Просто силищи в ручищах чуток помене будет, да из мертвых восставать, быть может, подольше станет. Но и только-то. Убить вы его все равно не убьете, докуда иголка его проклятая цела.

– А если его вот взять – и точно пополам разрубить? – спросил Иван. Ему все не давала покоя эта мысль. – Ну вот прямо ровно-преровно, как по ниточке. Что будет?

– Да ничего не будет, – ответила баба-яга. – Просто восстановится из той половины, в которой сердца большая половина. И башку тебе снесет, как куренку. Чтоб с Кащеем покончить, нужно иглу его сломать.

– А иглу не сломать, пока не разобьем яйцо, – подытожил Глеб. – Неужели настолько уж прочное?

– Да сам попробуй, – обиженно сказал Иван. – Мы с Яромиром уже все перепробовали. Не бьется оно.

– Попробуем, – решительно взялся за яйцо Глеб. – Илья Иваныч, сделай милость, покажи силушку богатырскую.

– Это можно, – снял с пояса палицу Муромец.

Палицу его обычный человек не сумел бы и поднять. Три пуда чистого железа, с рукоятью целиком отлито. Такой как ударишь – по пояс в землю вколотишь. А старый порубежник держал ее одной рукой, да еще и помахивал, точно веточкой.

Крякнул Илья Муромец. Размахнулся. Да и шарахнул по яйцу во всю Святогорову мощь.

Стол раздробило в щепу. Пол пробило насквозь. А на яичке – ни трещинки, ни щербинки. Ровно по солнечному зайчику били.

– Гм, – смущенно произнес богатырь. – Ну…

– Я кладенцом рубил, – сказал Иван. – И разрыв-травой пробовали. Хотя она камень и не берет.

– Не поможет против бесовской пагубы ни булатная сталь, ни языческое колдовство, – заявил отец Онуфрий, поднимаясь со стула. – Тут без Господней помощи не управиться.

Волхв презрительно хмыкнул. Остальные тоже глянули с сомнением, но спорить не стали. Архиерей подступил к каменному яйцу и принялся читать молитвы – то тихо, почти не слышно, то переходя на крик. Святой водой его покропил, освященной свечой подкоптил.

Никакого толку.

– Да покарай его Господь… – наконец выдохнул отец Онуфрий. – Вот незадача-то.

– Эх, нам бы сюда ту мышку… – размечтался Иван.

– Какую еще мышку? – не понял Глеб.

– Да ту, которая хвостиком махнула и золотое яйцо разбила.

– Какое еще золотое яйцо?

– Которое символ мироздания. Семя, заключающее в себе жизнь и вселенную.

– Вань, ты бы помолчал, а? – поморщился князь. – Я тебя люблю, конечно, но ты меня бесишь иногда.

Собравшиеся мрачно уставились на яйцо. Вот она, Кащеева смерть, прямо в руках. А проку от нее ровно столько же, как если б она все еще была на Буяне.

– Еще есть что предложить, други? – обвел глазами присутствующих Глеб.

– Может, и не колотить его тогда? – наморщив лоб, сказал Самсон. – Главное, что есть оно у нас. Давайте о том и объявим Кащею. И скажем, что коли он нос из своего терема высунет, хоть одного русича пальцем тронет – мы ему тут же и упокой споем.

– Ага, вон оно что удумал… – медленно протянул Глеб. – Ишь какая стратагема-то…

– А то больше! – оживился воевода. – Велим ему дань нам платить за жизнь и спокойствие! Златом и серебром! А то даже прикажем за нас стоять, помогать в случае нужды! Кащей со своим войском – это же ух какая силища! Нападут на нас те же суздальцы или рязанцы – а мы р-раз… и Кащея на них натравим! Заместо пса цепного у нас будет!

– Интересная мыслишка… – заулыбался князь. – Брата я Кащею, конечно, не прощу никогда, но раз уж одолеть его по-прежнему не можно, то по рукам и ногам сковать, а там, быть может, и на пользу себе обратить…

– Не выйдет, княже, – вздохнул Бречислав. – Кащей мыслит иначе, чем мы, но уж глупцом его точно не назовешь. Это же он это яйцо создал. Он в него свою иголку заточил. Ему лучше всех известно, что на нем за чары, и как их разрушить. И он всяко поймет, что грозим мы ему смертию только потому, что воплотить угрозу не в силах.

– Догадается, думаешь? – поморщился Глеб.

– Обязательно догадается. Более того – точно будет знать, что яйцо его у нас, но мы его до сих пор не вскрыли. Лучше уж помалкивать – тогда, быть может, он и не прознает еще, куда оно делось.

– Значит, прежде всего нужно все-таки яйцо расколотить, – решил Глеб. – А там уж будем размышлять – сразу ли Кащея убивать или заставить его вначале людям послужить. Искупить прегрешения, так сказать.

– Сразу, – решительно грохнул по столу отец Онуфрий. – Ты, княже, прости меня, если грубые слова скажу, но коли ты с врагом рода человеческого в торги вступишь – от церкви отлучу. Негоже так.

– Вот удивительное дело, но я сейчас с этим долгополым полностью согласен, – добавил Всегнев Радонежич. – Никогда не думал, что так случится.

– Хватит, святые отцы, довольно, – отмахнулся Глеб. – Еще вы меня тут учить будете, как верно княжеством править. Поскольку яйцо все едино непрошибаемо, говорить пока что тут и не о чем. А вот нет ли у кого еще мыслей о том, как бы его раскокать?

Воцарилось молчание. Супротив каменного яйца применили уже все средства.

– Может, в Рипеи сходить, в гору огнистую его кинуть? – предложил Иван.

– Да не горит оно в огне, пробовали уж, – ответил Яромир. – Ты его сам в костре целую ночь продержал.

– То в обычном огне. А тут гора огнистая. Вдруг сработает?

– А коли нет? Коли и там цело останется? Из такой горы мы яйцо уже никаким манером не извлечем. Так и будет лежать веки вечные, Кащею на радость, нам на погибель.

– Оно верно, – вздохнул Глеб. – Только что делать-то тогда еще?

– Богов вопросить можно, – подал голос Всегнев Радонежич. – Старых. Они, конечно, на нас обижены крепко, но если жертву им принести побогаче – могут помочь.

– Человечьи жертвы идолищам приносить не дам! – рявкнул отец Онуфрий.

– Что сразу человечьи-то?! – возмутился волхв. – Не едят наши боги людей, сто раз уже говорил! Быка им надо в жертву. Черного. Тогда смилостивятся.

– И быка нечего на требищах ваших смрадных резать! – вызверился архиерей.

– Тихо, тихо, отче, – поморщился Глеб. – Не обеднеет княжество с одного быка.

– Да не в быке дело – а в бесчестии! Кощунство это, княже, языческое и богопротивное!

– Тихо, – повторил князь. – Ничего. Не черти все-таки какие, а боги пращуров наших.

– Да не боги они!..

– Ты, святой отец, не гоноши, – недобро глянул Глеб. – Нишкни. У нас тут, сам знаешь, что с восхода приближается. Чтобы Кащея одолеть, я с кем угодно ряду заключу, у кого угодно помощи попрошу. Даже у врага заклятого.

Отец Онуфрий аж покраснел от гнева, но дальше спорить не стал. Уселся и уставился на волхва, словно тот ему в кашу плюнул.

– Быка дадим тебе, Всегнев Радонежич, – пообещал Глеб. – Только… черных вроде как нету. Поищем, конечно, но вообще у нас тут белые только и бурые. Как-то так сложилось уж.

– Ну давай белого, – согласился волхв. – Али бурого. Любого давай, лишь бы пожирнее.

– Завтра доставят его тебе, – кивнул князь. – Подскажут что боги старые – то и ладно. Но все-таки хотелось бы и понадежней чего… а то я, так уж вышло, тридцать два года уже землю топчу, шестой год уже Тиборском правлю, а только от богов помощи ни разу еще не видал. Все на себя надеяться приходится, да на людей верных. Есть еще у кого мысли, как оное яйцо расколоть?

– У сестры моей спросить совета надобно, – предложила Овдотья Кузьминишна. – Не серчай, Глебушка, я ж в семье-то младшенькая, мне о Кащее не так и много ведомо. А вот сестрица моя наистаршая… она помудрей меня, ей многие тайны известны. Чаю, сумеет что-нибудь подсказать.

Все задумчиво покивали. Что баба-яга на свете не одна, а три – то сидящие за столом знали. Овдотья Кузьминишна – старушка добрая, много кому помогла и ведовством, и советом. Ее и князю Глебу есть за что поблагодарить, и воеводе Самсону, и самому Илье Муромцу. Братья Волховичи с ней и вовсе в дальнем родстве состоят, хотя об этом здесь знали уже не все.

Другое совсем дело – баба-яга середульняя, Яга Ягишна. Выжившая из ума карга, злобная людоедка, в жизни никому не помогавшая, а только вредившая. Эта верно служит Кащею, ибо ненавидит людей всем сердцем.

Но есть и третья. Самая старшая, мудрая и могущественная. О ней все тоже слышали, но и только-то. Где живет, как звать – неизвестно.

О том бабушку Овдотью и спросили. Та покряхтела и неохотно сказала:

– Звать нашу большуху – Буря-яга. А живет она на полуночи, на краю Кащеева Царства, у реки Мезени, в землях навьев.

– Неблизкий путь, – молвил Бречислав. – Но если она знает, как яйцо открыть… надо к ней наведаться.

– Может знать, – поправила баба-яга. – А может и не знать. Я с ней давненько уж не видалась. Большуха наша сейчас уж не в себе – стара шибко, с головой непорядок. Наведайтесь к ней, да будьте осторожней – она коли с левой ноги встанет, так и зашибить может.

– Ладно, бабусь, наведаемся к ней, – сказал Яромир. – Нам с Иваном не привыкать землю ногами мерить. Только как нам ее сыскать-то? Я в тех местах не бывал, дороги не знаю.

– Завтра дам вам для того средство, касатик, – успокоила баба-яга. – Ложитесь спать и не волнуйтесь. Утро вечера мудренее.

Глава 8

Спать-то никто не лег, конечно. Обеденное еще только время. Разошлись все по делам повседневным. Князь во двор вышел, судить и рядить по справедливости. Воевода в гридницу отправился, детских да отроков гонять. Баба-яга в избушку свою вернулась, отвары варить да снедь гонцам в дорогу собирать. Илья Муромец с Иваном-Дураком в корчму двинулись, да на торги еще потом.

А вот Яромир с Бречиславом вышли из кремля, свернули за угол и зашагали по пустынной улочке. Там их уже поджидал меньшой самобрат – Финист Ясный Сокол.

– Ну что, проследил за ним? – спросил Бречислав.

– Сверху приглядывал, – ответил фалколак. – Только заприметил он меня, видимо. Под крышей схоронился, вон в той хибаре. Я уж ждал его, ждал – не выходит. Обернулся, внутрь вошел – а его там нету уже. В подполе лаз оказался, он огородами скрылся.

– Ну, значит, мой черед, – молвил Яромир. – Ты, братка, тогда дальше приглядывай, чтоб нас не заметили. А мы уж по следу пойдем.

Финист кивнул, ударился оземь и вспорхнул небывало крупным соколом. Поднявшись в воздух – повис там, точно к небу прибитый.

А Бречислав и Яромир вошли в хибару, оказавшуюся пустой и очень грязной. Там и верно нашелся лаз, который вывел аж на соседнюю улицу, почти к самой крепостной стене.

Здесь Яромир кувыркнулся через голову, становясь волком, принюхался к утоптанному снегу и засеменил на восход. За ним поспешал Бречислав.

Запах, что искал Яромир, был хорошо ему знаком. Лучше любого другого. И привел он к небольшой избе на отшибе – с темными окнами, запертой изнутри дверью.

Она недолго оставалась запертой. Бречислав обернулся вокруг себя на одной пятке, стал полным тавролаком и саданул рогатой башкой. В проход громадный человек-бык протиснуться не мог, поэтому вернулся в прежний вид.

Тут же рядом приземлился и Финист. Братья-оборотни кивнули друг другу и шагнули в сени. Там громоздилась всякая рухлядь – старые вожжи, тележные колеса, рваные валенки. Было темно и пыльно.

Так же оказалось и в избе. Печь не топилась, холод стоял почти тот же, что и снаружи. На полках выстроились ряды кувшинов и жбанов, в сундуках лежала ветхая одежда. На столе – одинокая миска с водой.

Бречислав заглянул туда и отпрянул. Вода дрожала, словно рядом кто-то топал, и отражался в ней хоть и потолок, но явно не этой избы.

– Не смотрите в миску, – одними губами произнес боярин. – Чуешь что, Яромир?

Волколак принюхивался. Он слышал искомый запах, но не мог понять, откуда. Тот струился по избе, доносился не то из какого сундука, не то из печи, не то…

– А нет ли здесь подклети? – спросил Яромир.

Подклеть нашлась. Лаз был почти не виден, сливался с половицами. Бречислав сунул пальцы в едва заметные пазы, понатужился и вырвал крышку с мясом. Та была заперта изнутри.

Бречислав, Яромир и Финист по очереди спрыгнули вниз и оказались в просторном, освещенном дюжиной свечей погребе. Тут было чисто, прибрано, на столе стояли плошки и чарки.

А к стене прижимался перепуганный человек в черной манатье. Княжеский лекарь, лучший рудомет Тиборска.

Именно руда и была во всех плошках и чарках. Кровь человеческая. Князей, бояр, воевод – всех, кого этот лекарь пользовал.

И наособицу – кровь оборотня. Яромира Серого Волка.

Это на ее запах он сюда шел.

– Ну здравствуй, друже, – подошел к хозяину избы Бречислав. – Недурную ты коллекцию собрал. Но моей-то нет у тебя?

– Нету, – скрипнул зубами лекарь. – Сам знаешь. Ты потому и отказывался всегда, боярин? Знал, верно?

– Не знал, – ответил Бречислав. – Кабы знал – давно б уже тебя под микитки взял. Просто меня еще батюшка учил, что коли кто тебе кровь пустить хочет – такого человека стерегись. Добра тебе он точно не желает.

– Мне сии телесные жидкости для изучения потребны! – сделал тщетную попытку лекарь. – По цвету их, по запаху, по вкусу я болезни определяю и методы лечения!

– Ты перед нами-то не распинайся, – хмыкнул Яромир. – Мы ж поняли уже все, кто ты есть. Ты это дело князю затирать будешь – может, и поверит.

Лекарь нахохлился и замолк. И то, братья Волховичи отнюдь не глупы, колдовской скарб сразу распознали. У обычных рудометов не висят на стенах волосяные наузы, не плещется в бадье вода, которой умершего обмывали, не лежит в черном круге куколка с иголками во лбу и чреве.

Финист поднял эту куколку и аж присвистнул. Была та проста, бесхитростна, но имела явное сходство с князем Глебом.

– То-то светлый князь в последнее время животом мается и на головную боль жалуется, – молвил фалколак. – Порчу наводишь, вымесок?

– А ты меня не виновать, рыло скобленое! – зашипел лекарь. – Бога славь, что я с вами, полулюдьми, разобраться не успел! А то бы ходили вы у меня до ветру через каждый час, да кишки собственные через пасть выблевывали!

– Ну, то еще не смертельно, – рассудительно сказал Яромир, выплескивая из кувшинца свою кровь. – Колдун ты, я погляжу, слабехонький, раз на большее не способен.

– Но ответ перед князем держать все едино будешь, – добавил Бречислав, изучая плошки. – Тем более, что тут и его «телесные жидкости» присутствуют. Чаю, не обрадуется он такой новости. Все свои хождения до ветру тебе припомнит.

– Иголки-то из его куколки извлеки, братка, – сказал Яромир Финисту. – И глянь там в углу – нет ли еще чьих образов?

Нашлись и другие. Все те же бояре, воеводы. Архиерей был. Волхв Всегнев. Илья Муромец. Все три Волховича. И даже иноземные князья, начиная с Всеволода Большое Гнездо.

Его крови, правда, в плошках не обнаружилось. Не успел, видать, ее лекарь заполучить, руки коротки оказались. Про запас куколку сделал, на будущее.

– А Ивана нет, – заметил Яромир. – И кровь ты у него брать не стал. Что так?

– Да от Ваньки-то Дурака легко избавиться, – ответил лекарь. – Да и вреда от него нет. А вот вы у бессмертного царя уже в печенках сидите, перевертыши. После Глебки-князя вы у меня первые были на очереди.

– Ну прости тогда, что слишком рано пришли, – осклабился Финист. – Обидно тебе, наверное?

– Да черт бы с вами, – равнодушно откликнулся лекарь. – Все едино бессмертный царь от вас места мокрого не оставит. Трепыхайтесь, пока можете.

– Ты почто вообще Кащею-то служишь, голова ученая? – спросил Бречислав. – Ты же не лембой. Не нелюдь. За злато продался?

– Злато мне ваше даром не нужно, – ответил лекарь. – По зову сердца я ему служу. Прав Кащей.

– Прав?.. – вскинул брови Финист. – А тебе ведомо вообще, что он людей замыслил извести? Всех до единого.

– А вот вовсе и не всех до единого. Своих подданных Кащей пальцем не тронет – хоть людь ты будь, хоть нелюдь. Кто ему присягнул – тот жив будет и богат.

– Ну-ну, – изогнул уголки рта Бречислав. – Свежо предание, да верится с трудом.

– Зря тебе не верится-то, перевертыш. Коли б у вас ума хватило, то и вы бы давно Кащею присягнули, да и жили бы себе спокойно. И все родные ваши, все друзья. Коли и они тоже присягнули бы, конечно.

– Погоди, – поднял руку Яромир. – А если – ну вот представим такое на минуту – все люди на свете Кащею присягнут. Тогда что?

– Ну… тогда… тогда, наверное, Кащей никого и не тронет, – с легким сомнением ответил лекарь.

– Э-э, да ему, выходит, просто власть нужна, – усмехнулся волколак. – Жадный он просто. Любит, чтоб кланялись ему. А разговоров-то было, разговоров…

– Да не ради власти! – возмутился лекарь. – Не ради власти! Вот вы, перевертыши, гнусные все-таки твари! Все наизнанку вывернули!

– Это да, мы такие, – согласился Бречислав. – Все наизнанку выворачиваем, на то и перевертыши. Добро у нас в зло превращается, а зло – в добро.

– Тебя мы тоже наизнанку вывернем, – пообещал Яромир. – Берите его под локотки, самобратья.

Сопротивляться лекарь даже не пытался. Пожилой, хилый телом, да супротив трех оборотней? Любой из них и в одиночку бы его скрутил.

Вытащили Яромир с Финистом старика наверх, поволокли. Бречислав позади нес куклу князя, наузы, скляницы с кровью и прочее добро. Прихватил и всякого из запасов его травных – ромашки толченой, душицы, зверобоя, молочай-травы.

Запаслив был боярин, любую дрянь в дело пускал.

Перед всеми лекаря срамить не стали. Дождались, покуда князь закончит ежедневный правеж, тогда уж и перетолковали с глазу на глаз. И надо было видеть, как менялось лицо Глеба по мере того, как он слушал. Возмущенный поначалу и разъяренный даже тем, что боярин с братьями самовольно схватили его личного лекаря, он то краснел, то бледнел, то раскрывал рот в немом ужасе.

А уж когда ему показали сделанную по его подобию куклу с дырками от игл…

– В острог!.. – только и выговорил князь. – В острог его!..

Дар речи вернулся к нему только когда лекаря уже увели. Вот тогда-то князь затопал, стиснул кулаки, да гневно возопил:

– Ах ты ж облуд суемудрый! Вот ты мне как отплатил?! Как сыр ведь у меня в масле катался, а!..

Разозлившийся князь стал размышлять, как ему этак удавить лекаря, чтобы тот подольше мучился, но государственные думы прервал гонец. Весь в мыле, он с порога закричал, что город в осаде, да не людьми, а зверем лесным!..

– Иди ты, – недоверчиво сказал Глеб, натягивая шапку.

Не соврал гонец. Покуда князь с дружинными скакали по торгу, навстречу бежали все новые люди. А подлетев к воротам, Глеб нашел их запертыми. Гридни, отроки и детские стояли на вежах с луками да самострелами.

Поднялся туда и сам князь. Поспешно вскарабкался по лестнице, глянул вниз – и ахнул.

Волки. Сотни волков бродили вокруг посада, скреблись в избы смердов. То тут, то там виднелись трупы – и клыкастые пасти покрылись кровью. На тех, кто отбивался, набрасывались по двое и по трое, рвали глотки.

Князь и присные смотрели на это с оторопью. Всякого они ждали, ко всему были готовы, но такого не предвидели.

С людьми воевать – оно привычно. А вот со зверьем лесным… нет, ну тоже привычно, конечно. Князь Глеб на охоту хоть и не каждый день, но ездил.

Но чтоб лесное зверье само из леса к людям вышло, да такой толпой, да словно войско организованное…

– Полисун, – чуть слышно произнес Яромир на ухо Бречиславу.

– Без него не обошлось, – согласился старший брат.

И то. Как еще это можно объяснить? Кровавая плеть Волчьего Пастыря – единственное, что может вот так управлять волками. Похоже, из всех леших он проснулся самым первым и теперь гонит на прокорм целые стаи. А те оголодали за лютую зиму, так что повинуются охотно.

– Что делать будем, княже? – пробасил Самсон. – Охоту устроим?

– Придется, – угрюмо ответил Глеб. – Седлай коней, воевода, бери собак, созывай дружину. Илью Иваныча кликни, да этих, новгородских гостей… Бову с Васькой. Башкир с поляницами дожидать не станем, а то зверье мне всех данников поест.

Сборы подзатянулись. Все-таки одно дело – просто волчья охота, забава молодецкая, и совсем другое – вот это все. Эти серые, сразу видно, улепетывать от стрел не станут, гиков и улюлюканья не испугаются.

Да и много их очень. Небывало много.

Но когда ворота наконец распахнулись, когда выехал наружу строй княжьей дружины, волки просто… отступили. Повернули головы, как по приказу, посмотрели на людей внимательно – и затрусили обратно в лес. Не стали и пытаться нападать, отказались бросаться на щиты и копья.

Какое-то время их преследовали. Потом, убив всего пятерых или шестерых – предоставили себе, вернулись в детинец.

И волки тут же начали возвращаться.

Так и шло до темноты. Волки приходили и уходили, играли в догонялки с конными витязями, грызлись с собачьими сворами. Охотничьих псов в Тиборске было куда меньше, чем явившихся серых, да и действовали звери Полисуна слаженнее.

Под приглядом гридней всех смердов, холопов и житьих людей укрыли за стенами. Князь запретил быть снаружи, покуда волки так себя ведут.

К ночи ничего не окончилось. Разве что вылазки стало делать невозможно – какая охота в темноте? Волки и так растерзали несколько дружинных и бессчетно мирного люду. Столпившиеся на улицах выли и кричали, женщины и дети плакали навзрыд.

– За грехи это нам, братия и сестрия!.. – верещала юродивая бабка. – Покаемся миром, да спадет наваждение бесовское!!!

Каялись. Молились. Крестный ход даже затеяли. Наваждение не спадало. Волки продолжали держать Тиборск в кольце. И число их только росло – с каждым часом подходили все новые, из отдаленных лесов.

– Что делать будем, святые отцы? – хмуро спросил Глеб у волхва и архиерея. – Тут что-то по вашей части, по божественной. Можете пособить?

– Не морок это, к сожалению, – ответил старик Всегнев. – Морок развеять – дело нехитрое. И не сила нечистая – с ней бы я уж управился, испепелил бы Кривды силу. Нет, обычные то волки, только влесовым духом охваченные. Велес гневается, княже. Недоволен, что богов старых отринули. Надо жертву ему принести, хоть и претит мне скотьему богу кланяться.

– Велес, старые боги, жертвы… – покривился отец Онуфрий. – Чушь свинячья. Не божьи эти волки, а прелестные. Сатаной посланы, Кащейкой, прислужником евонным. Поблазнить, прельстить племя православное, из города повыгнать страхом звериным. Не обращать на них внимания – сами и сгинут, уйдут посрамленными.

– Нет! – вскинулся Всегнев. – Велес то! Жертв требует!

– Сатана! – приблизился к нему лицом Онуфрий. – Блазнит и прельщает!

– Да что бы ты понимал, суемудр!

– Сам дурак!

Князь с воеводой стояли и устало слушали, как препираются волхв с архиереем. Перебранка становилась все громче и грозила в очередной раз выплеснуться дракой.

Слушали это и стоящие поодаль братья-оборотни. Они имели собственное мнение насчет происходящего, но высказывать его не спешили.

– Незачем лишний раз людей против леших настраивать, – негромко произнес Бречислав.

– Незачем, – согласился Финист. – Еще этой вражды нам сейчас недоставало.

– Но разобраться с ней надобно, – добавил Яромир. – Солнышко уж закатилось – пошли, братва, перетолкуем с Полисуном по душам. Он, чаю, тут недалече.

Глава 9

Средь заиндевелых еще елей шагал леший. Покрытый зелеными иглами вместо волос, издали он сам походил на огромную ель. Твердая его кора шуршала при каждом шаге, голова-шишка мерно покачивалась, а очи скрывались под жексткими чешуйками.

Мусаил был погружен в тяжкие думы.

– Шел, нашел, потерял… – бормотал он. – Шел, нашел, потерял… А-вой, а-вой…

Под ногами похрустывал снежок. На дворе конец лютня, обычно Мусаил в это время еще спит, третий сон видит. Просыпается только в начале, а то и середине березня, когда снег начинает таять, когда заявляет о своих правах весна.

Но в этом году она заявила о них раньше обычного. Словно извиняясь за лютейшее начало зимы, старик Мороз сделал ее окончание на диво мягким и ласковым. Все лешие уже пробудились – разве что Ледащий еще дрыхнет, ворочается в своей соломе.

Проснулся вчера и Мусаил, дух тиборских ельников. Проснулся, огляделся – и за голову схватился. Теперь вот спешил на закат – туда же, куда спешили и волки. Мусаил нет-нет, да и замечал струящиеся меж древес серые тени.

Обычно волки Мусаила слушаются. Как и все лесное зверье. Он же леший. Хозяин. Здесь, в этих краях, сильней его местников нет. Все тут – его владения, его вотчина.

Но Полисун – Волчий Пастырь. Он леший другого рода… да и вообще не совсем леший. Не над лесами голова, не над землей и деревьями, а над зверьем. Все волки русской земли – подданные Полисуна.

А волков в русской земле ой как много…

Конечно, Мусаилу они тоже подчинены. Те, что в тиборских ельниках живут. Но коли Мусаил велит одно, а Полисун – другое, волки выполнят волю Полисуна.

Вот и сбегаются по его слову, собираются со всех концов света.

– Подлец, каков подлец… – ворчал себе под нос Мусаил.

По лесу он шагал так, что ветер поднимался. Идя среди великанских елей, Мусаил сам был вровень с их макушками. Но вот вышел на опушку – и резко сократился, стал ниже былинки.

Нельзя лешему без крайней нужды по лугам ходить – тут вотчина уже полевика.

Но иначе не получается. Лесов на Руси несметное богатство, но всю землю они не покрывают. Порой приходится и полем пройти.

И хорошо еще, большой реки по пути не встретилось. Большую реку лешему особенно трудно пересечь, даже замерзшую.

Перейдя луг, Мусаил снова подрос – и на плечо ему опустился грач. Тоже, видно, из самых ранних, вчера-сегодня только вернувшихся из теплых краев.

Умная птица хрипло каркнула – и для человека то было бы просто карканье. Но леший понимает любого зверя и птицу. Мусаил услышал, где угнездился Полисун – осталось уже недалече.

А еще он почувствовал присутствие. Не лешего, не человека, не зверя. Существ, что промежду.

Перевертышей.

Бречислав, Яромир и Финист выступили из зарослей и молча уставились на Мусаила. Подстерегали, значит. Тоже его почуяли.

– Я ни при чем, – поспешил заверить Мусаил. – Никто из наших ни при чем. Полисун это.

– Да мы понимаем, – ответил Бречислав. – По Кащеевой указке, знамо дело.

– Только вот что ты с этим делать собираешься? – спросил Яромир. – Делать-то что-то нужно, согласен?

– Потому и здесь, – мрачно сказал леший. – День целый в дороге. Берлогу прибрать не успел.

– Ну пошли тогда, – мотнул головой Яромир. – Где там ты его разместил?

– Нигде я его не размещал. И никого в этот раз не размещал. Полисун сам явился, незван-непрошен. Воспользовался, что раньше всех проснулся, паскудник.

– Ну так пошли, перетолкуем с ним.

Мусаил покосился на оборотней. Не хотелось ему ввязывать сюда братьев Волховичей. Не их это дело. Лешие сами разберутся, без человечьего племени.

Нет, против Серого Волка Мусаил ничего не имел. Знакомство они водили давнее, и были коли уж не друзьями, то по крайней мере приятелями. И мед хмельной вместе пивали, да и помогать друг другу случалось.

Но ягоды отдельно, коренья отдельно. У леших, водяных, полевых и даже запечников-домовых свой мир, наособицу. Свои порядки, свои законы. Когда они того не желают, люди их даже и не видят.

Волховичей это не касается, конечно. Эти видят оба мира, зримый и незримый. Тятькина кровь, как же. Волх Всеславич, внук великого волшебника и сын… Числобог один знает, чей он был сын. Некоего дивного создания – может статься, что и кого-то из старых богов.

Потому и отчества не носил, а носил «дединство». Матка-то его, Марфа Всеславовна, была вроде как обычной девкой, хотя и княжной, зато уж ее тятька, Всеслав Бречиславич, не просто так Чародеем прозывался.

Но то давно водой утекло, быльем поросло. Больше ста лет минуло со дня смерти князя Всеслава. Больше семидесяти – со дня смерти его внука. Волховичи ой как немолоды ведь уже.

Были б они просто людьми – ходить бы им в дряхлых старцах.

Но они оборотни. Им на роду два, а то и три человеческих срока отмерено. Еще немало годов, поди, будут по русским землям бродить, лежачие камни переворачивать. Уж и Ванька-Дурак состарится, в могилу уйдет, а эти все с прямыми спинами будут.

– Кстати, Яромир, а что ты сегодня без своего заспихи? – спросил леший, ведя Волховичей по лесу. – Я осенесь-то понаслышал всякого о ваших похождениях. Вы, говорят, Езернима избили да ограбили?

– Болтают больше, – отмахнулся Яромир. – Мы его пальцем не тронули.

– Да мне можешь не хитрить, – хмыкнул Мусаил. – Мне до его сомовьих слез дела нет. Так чего тут Ванька Тиборский не околачивается?

– Незачем его в это впутывать, – сказал старший из братьев, Гнедой Тур. – Сами разберемся, без князей.

И без оборотней – хотелось добавить Мусаилу. Но не добавил, сдержался. Пожалуй, если Полисун рогом упрется, так он еще и порадуется, коли с ним эти трое будут.

А упереться он может. Полисун пошел против решения лешачьей сходки. Уд положил на мнение хозяина сих краев. Мусаилу это тяжкое оскорбление, и Полисун этого не понимать не может.

Что начнется, если каждый дух-хозяин станет ходить куда хочет, творить в чужих владениях что хочет? Сам принцип местничества стоит на том, что у каждого есть вотчина, и границы четко очерчены. На своей земле ты царь и бог, но к другим не лезь, остерегись. Если и заглянешь к кому – так только с его разрешения, блюдя уважение.

Но со звериными духами-хозяевами всегда были проблемы. Их-то вотчина на одном месте не лежит, границ не имеет. Поневоле иногда поссоришься.

А Святобора больше нет. Ушел Лесной Царь, оставил свои бескрайние владения. Некому больше судить и рядить простых леших.

Каждый теперь сам за себя, один Род за всех.

Волков вокруг становилось все больше. На оборотней они смотрели недобро, скалились, но нападать не нападали, держались на расстоянии. Остерегались Мусаила.

– Далече от меня не отходите, – напомнил леший. – Кинутся.

– А и кинутся – так раскаются, – равнодушно откликнулся Финист. – Еще я лесных собак не пужался. Яромир, без обид.

– Какие обиды, – пожал плечами тот. – Они мне не друзья.

И вот деревья расступились, и Мусаил с детьми Волха вышел на поляну. Там собралось три дюжины особо крупных, старых волков – вожаки стай. Среди них ходил-бродил Полисун, козлоногий и лохматый.

И не один он тут был. Мусаила уже опередили иные лешие – видать, их Полисун с самого начала кликнул. Были тут похожий на громадного медведя Боровик, златорогий олень Туросик и лохматый, с топорами вместо рук Стукач.

И Пущевик, конечно. Старший леший Кащеева Царства. Этакая колючая коряга с руками-ветвями. Острый весь, цапучий – схватит коли, так не выпустит, в кровь раздерет. Из-под зеленых волос сверкали глаза-угольки – и при виде братьев-оборотней они вспыхнули ярче звезд.

– А вот и гости наши пожаловали! – проскрипел злобный лешак. – Гостенечки-гости, глодать прадедовы кости! И Мусаил тут, человечий прихвостень! Что, телята-щенята, всполошились, забегали?

– А ты и рад стараться, леший? – фыркнул Финист. – Всеядец ты гнусный, смутьян глумливый, тварь навья, червословящая. Что ты вообще тут делаешь? Тут не твой лес.

– Мой лес там, где я, – ответил Пущевик. – А ты, куренок, клюв захлопни, не с тобой говорят. Ты тут вообще самый младший. Сейчас вот рукавом махну, да и станет у тебя в глазах темным-темно.

– Тихо оба! – возвысил голос Бречислав. – Мы сюда не свориться пришли, Пущевик!

– Ты пасть тоже лучше не разевай, бык комолый, – огрызнулся леший. – Думаешь, боюсь я тебя? Никого я из вас не боюсь. За моей спиной сам царь Кащей. А за вашей кто – Глебка-князь? На него и Кащея не нужно – Жердяя хватит послать или Шерстнатого.

– Посылали уже, – спокойно ответил Яромир. – И нету больше Жердяя. И Шерстнатого тоже нет.

– А… как… ты… – стушевался Пущевик. – Это как…

Он растопырился колючками, гневно засопел. Как и другие лешие, Пущевик зимой крепко спал. Не все новости еще успел услышать.

– Неважно, – прохрипел Полисун. – Сгинули и сгинули, туда и дорога. Этакого сора мы веником по углам наметем, дай срок. А людов изведем всех до последнего. Отправятся волкам на корм.

– Может, где в иных краях и отправятся, но не здесь! – рявкнул Мусаил. – Здесь моя земля! Мои владения! И мы, кажется, договорились, что наше дело сторона!

– Вы, может, и договорились, а мы нет! – огрызнулся Пущевик. – Я сразу сказал, что нами решение принято! Лешие Кащеева Царства все за Кащея! Кто согласен со мной?!

Приведенные им лешие одобрительно загомонили. Над поляной разнесся уже их собственный язык – скрипучий, шелестящий, похожий на все лесные звуки разом. Мусаил ответил на том же наречии – зло, требовательно.

Бречислав, единственный из братьев немного знающий лешачье размолвие, шепнул Яромиру и Финисту, что Мусаил прогоняет пришлых. Он хозяин лесов Тиборска – требует, чтобы в его вотчине людей не трогали, чтобы свар никаких не было.

Но остальные лешие и не думали уходить. Они собрались аж впятером, и один только Мусаил с ними сладить не мог. Набросятся всей оравой – завалят.

Усердствовали, правда, только Пущевик и Полисун. Боровик, Стукач и Туросик пока помалкивали, выжидали. Будь здесь только они – пожалуй, послушались бы Мусаила, ушли подобру-поздорову.

Но Пущевик не унимался. Размахивая руками-ветками, он гневно скрипел:

– Глаза-то раскрой, шишка еловая! Ты кого защищаешь, кого защищаешь?! Не твои ли ели люди рубят, не твое ли зверье губят дуром, не твои ли земли жгут и распахивают?!

– А кто иначе живет на этом свете? – угрюмо отвечал Мусаил. – То ли скажешь, кто из зверья если поумнеет, на задние лапы встанет – так иначе жить будет? Псоглавцы иначе себя вели? А людоящеры? А, говоря о присутствующих, сатиры-козломорды?

– Мое племя так себя не вело! – огрызнулся Полисун. – Мы в лесу жили, без городов! Со всеми зверьми в ладу!

– Исключительно по малочисленности, да по убогости. Сами недалеко от зверя ушли. Люди в стародавние времена тоже в лесу жили, без городов. Пока дики были и безгласны. А ты, Пущевик, сам-то кем был до смертного часа? Не человеком разве?

– За себя говори, за других рта не разевай! – скрипнул Пущевик. – Был ли я человеком, не был ли я человеком – того сам не помню. Не был, думаю. А коли б и был – так что? В прежние времена люди не такие были, тут ты прав. Не столько от них вреда лесу было. Не так еще расплодились, да и старых богов еще почитали. А теперь – посмотри, посмотри!.. Вон, ливень вчера был над людами! Само небо плакало от ярости, видя, в какую вонючую, смердящую кучу они обратились!

– Оно так, ливень был, – задумчиво кивнул Боровик. – Сильный. А ведь зима еще. Странно.

– И проснулись мы раньше положенного, – добавил Туросик. – Меня словно толкнуло что под бочину. Не уходит ли и Мороз-Студенец вслед за остальными?

А Стукач смолчал. Только рукой-топором взмахнул – словно разрубил что невидимое.

– Не слушайте его! – заговорил Бречислав. – Хозяева лесные, мудрые-честные, что же вы творите?! Как вы себя так вокруг пальца обвести позволили?! Неужели думаете, что Кащею есть какое-то дело до вас, до ваших лесов?! Да он вами попользуется и выбросит, как соломы пук!

– Худое мелешь, рогатый, – сверкнул глазищами Пущевик. – В Кащеевом Царстве лес дуром не рубят, теремов из него не ставят. Нету там ни пашен, ни городов – дичина повсюду.

– Вот так бы везде… – вздохнул Туросик.

– Не будет так больше везде, – возразил Бречислав. – Да и в Кащеевом Царстве скоро уже не будет.

– Это почему еще?! – озлился Пущевик.

– А потому. Мозгами пораскинь, старый, ты же умный, хоть и прикидываешься корягой трухлявой. Кащей Бессмертный потому лесные кущи почти не трогал, что не было на то нужды. У него просторы-то бескрайние, лесов – пущи и пущи, а вот подданных – кот наплакал. Нечисть всякая, да последние капли древних народов. И сидели они там веками в своем медвежьем углу.

– Ну а теперь что изменилось?!

– А изменилось то, что Кащей воевать затеял. А кто воюет – тот строит. Да не хорошее что строит, не избы с мельницами. Он крепости строит, да махины военные. Оружие в кузнях, щиты мастерит, ладьи броней покрывает. А это железо, это дерево. Будет Кащей воевать против всего мира – изведет леса под корень. А уж зверье и подавно истребят – сами прикиньте, сколько тому же Горынычу мяса надо.

Лешие переглянулись, заскрипели на своем наречии. Бречислав их не убедил, но все же заронил зерно сомнения. Даже Пущевик на секунду призадумался, растерянно осел.

Но тут по снежку прокатился ветерок. Из него поднялась уродливая головенка, похожая на земляничину. То подоспел Боли-бошка – мелкий, хилый, но на редкость гнусный леший, ягодный дух. Вокруг разнесся сладкий, тягучий аромат, земля выродила несколько травинок, и писклявый голосок выкрикнул:

– А вот и я, пришел, можно начинать!.. Чего сидим, кого ждем?! Оборотни?! Бей оборотней, братва!

И лешие ринулись в сечу. Бросились, словно гридни под рев воеводы.

В своем лесу леший – противник страшный. Неодолимый. Там за него сама земля встанет. Подымется все, что растет и живет.

И поскольку вокруг простирался лес Мусаила Елового, на него напали сразу двое – Пущевик и Полисун.

Тяжко пришлось Мусаилу. Пущевик сам по себе ведь много его сильнее. В своем царстве он бы Мусаила одной веткой схватил бы, а другой прихлопнул. Здесь, в чужой вотчине, у него такой силы нет, но он все едино не лыком шит. Словно буря разразилась на полянке – с такой яростью хлестали друг друга лешие, два оживших дерева.

А ведь еще и Полисун. Этот скакал вокруг, приплясывал, хлестал плетью, да натравливал волков. Матерые вожаки стай щерились, рычали, искали цапнуть, урвать кусок лесного хозяина. Мусаилу с того беды особой не было, но мешать они ему мешали.

Помоги им и остальные лешие – быть бы Мусаилу убиту. Но остальных взяли на себя братья Волховичи. Бречислав крутанулся на пятке, Финист ударился оземь, Яромир кувыркнулся через голову.

Кувыркнулся, обернулся полным волколаком – и взвыл от боли. Одежа-то, как обычно, обернулась вместе с телом, а вот сапоги отказались, замешкались. Забыл Яромир их снять. Так и остались на ногах, теперь уже лапах – и когти прорвали их насквозь.

– Эх, пропал княжий подарок… – вздохнул Серый Волк.

Но тут же и думать об этом забыл. Не до того стало – еле успел схватить за рога налетевшего Туросика. Леший в облике златорогого оленя едва не пропорол волколаку брюхо.

Но не пропорол. В человечьем обличье Яромир не особо-то и силен, хотя крепок, жилист. Но совсем другое – в обличье волколака. В нем он обретал удвоенную могуту – человека и волка в одном теле. И с ней он удержал страшный натиск оленя-лешего, почти поднял его в воздух.

Только когтями землю вспахал.

Так же сражались и Бречислав с Финистом. Старший брат обернулся громадным лохматым тавролаком и стиснул ручищами огромного бесхвостого медведя – Боровика. Младший стал фалколаком со стальными перьями и хлестался с чудовищным Стукачом.

Именно в своих промежуточных формах оборотни особенно сильны. Потому что прочие два облика – они оба истинные. Человек и зверь.

Волк, сокол или тур – неважно.

А вот промежуточная форма – она уже нет, не истинная. Она именно промежуточная, оба лика являющая. Потому-то иные оборотни принимать ее и не могут, не умеют просто. Чтобы стать полным волколаком или иным оборотнем, нужно остановиться аккурат в середке превращения, застрять ровно посередине.

Не у всех получается.

Но у братьев Волховичей получалось превосходно. И лешим они уж задали сегодня жару! Рвали когтями, топтали копытами, иссекали крыльями. Яромир вцепился Туросику в спину, схватил за рога и катался по поляне. Бречислав сдавил Боровика, поднял его ввысь и так боднул, что леший заревел. Финист кружился вокруг Стукача, швыряясь стальными перьями.

Кровь лилась потоками. У леших, конечно, ее толком и нет – так, видимость одна, – но что-то там у них все-таки тоже течет в жилах. Крепко они с оборотнями друг друга потрепали.

А тут как раз и подмога подоспела. Старый дед Лесовик явился, наибольший леший русских земель. Давненько они с Пущевиком на ножах – и уж в стороне он тоже не остался. Похожий на огромный дуб, с зеленым мхом вместо волос, он схватил каждой ручищей по волку, да как начал лупить Полисуна!

– Вы что устроили, неразумные?! – прогудел старик, растаскивая Пущевика и Мусаила. – Что за свары опять?! А ну, утихнуть всем!

– Рви, терзай, души его!.. – заверещал гнусный Боли-бошка, но на него накинулись, прижали к траве Ягодник и Орешич, подручные Лесовика.

После этого драка поутихла. Чтобы не раздражать леших больше нужного, Бречислав, Яромир и Финист перешли в звериные формы, обернулись туром, волком и соколом. Лесовик окинул их сердитым взглядом, но гнать не стал.

Лешие подходили все новые. Полисун с его волками всех всполошил, всех обеспокоил. Каждому захотелось узнать – что там такое затевается, в тиборских ельниках?

Теперь соотношение сил стало совсем не в пользу восходных. Пущевик, Полисун и остальные по-прежнему были только вшестером, а вот закатных набралось уже двенадцать, да с ними три оборотня. Лесовик взгромоздился на громадный пень, настоящий деревянный трон, и гулко объявил, что все это не дело, что так не годится. На осенней сходке леших твердо же было решено не вмешиваться, стоять в стороне.

– Так я говорю или не так? – обвел он взглядом собравшихся. – Может, ошибаюсь в чем?

– Все так, величезный дед, – подтвердил Грибник. – Своими глазами все видел, своими ушами все слышал. Было. Решили. Решения сходки отмене не подлежат.

Грибника выслушали недовольно, но с почтением. Среди леших он издревле уважаем, ибо подобно Полисуну – дух-хозяин не одного леса, а целой тварной семьи. Не волков только, а грибов – всех грибов, сколько их ни есть на русской земле, да и в Кащеевом Царстве. Так что у Грибника везде глаза, везде уши, все он знает и все запоминает.

При этом руку Лесовика Грибник держит крепко. Хоть и режут люди его подданных почем зря, к Кащею на поклон Грибник не идет, любви к царю нежити не испытывает. Он повелевал грибами, когда Кащея еще и в зачине-то не было. Сам похож на гриб с длинной седой бородой.

– Так что на том и порешим, – ударил кулаком по ладони Лесовик. – Ты, Полисун, волков своих отзови и ступай прочь. И ты, Пущевик, уходи подобру-поздорову. Не срамитесь перед иноземными гостями.

Иноземные гости на поляне и вправду были. Гостьи, точнее – две зеленокожие девицы с листвой вместо волос. Финист, уже видавший таких прежде, шепнул Бречиславу с Яромиром, что это дриады. В грецких и фряжских лесах они вместо леших… да в общем-то и есть лешие, только в бабьем обличье.

Под их взглядами Пущевик стушевался. Русские лешие монасями живут не всегда, завлекают порой в чащу приглянувшуюся девку, да и оборачивают ее лисункой. Но лисунки – это не лешие, а лешачьи подруги. Как русалки при водяных.

А тут именно лешие, но женщины. Такого Пущевик прежде не видывал. И донельзя этим изумленный, протестовал не очень-то и громко.

Да и понимал, что силы неравны, закатных леших куда больше. Еще немного поворчал для острастки и махнул рукой, отправился восвояси.

Следом захромал и Полисун. Был он тяжело ранен, на землю текла сукровица. Оставшиеся без приказов волки стали медленно разбредаться.

– И не возвращайтесь! – крикнул им вслед Мусаил.

Ему тоже досталось. Кожа-кора покрылась выбоинами и сколами, голова-шишка потеряла несколько чешуек. Левая рука отломилась, и из нее сочилась смола.

Но для лешего эта беда – не беда. Заживет, вылечится, станет сильней прежнего. Довольный, что отстоял вотчину, Мусаил пообещал оборотням:

– Лешие в вашу с мертвым царем свару не полезут. Будьте спокойны.

– Но помогать тоже не станете? – уточнил Бречислав.

– Это уж сам понимаешь. Мы духи земли, а не людские заступники. Да и прав кое в чем Пущевик – коли Кащей вас всех истребит, лесу вольготней станет.

– А что ж ты тогда ему не помогаешь? – хмыкнул Финист.

– Не годится так потому что, – угрюмо ответил Мусаил. – Люди тоже живые. Тоже дети Матери – Сырой Земли. Я же не защищаю зайца, если его губит волк. Не защищаю дерево, если его губит бобер. Коли уж Суденицы нарекли людям погубить леса – не нам перечить их воле.

Братья Волховичи молча кивнули и зашагали обратно в город. А старый измученный леший несколько времени смотрел им вслед, а потом окликнул почти жалобно:

– А может, еще и не погубят, а? Как они сами-то потом без лесов будут?

Глава 10

Оплетаи прыгали в доспехи целыми ратями. Корчились, извивались, отталкивали друг друга, спеша обрести железные тела. Один за другим они поднимались уже не исковерканными карликами, а могучими дивиями.

Конечно, им было невдомек, что внутри этих колдовских панцирей они тут же теряют самость. Лишаются речи и воли, становятся послушными куклами своего скомороха – Кащея Бессмертного. Будто ходячие истуканы, дивии всегда были самой верной его гвардией – единственными, кому он доверял всецело, без оговорок.

Сам Кащей и наблюдал за этим, скрестив на груди руки. Он тоже был облачен в доспехи. Тяжеленные булатные латы с паутинчатым воротником, что сработали Кащею горные карлы. Сам-с-Ноготь, их старшина, лично ковал особо сложные места, лично проверял каждое сочленение.

Только шлема доспех не имел. Из булатного ожерелья торчала голова дряхлого старца – вся в морщинах и струпьях, со впалыми щеками и тусклыми очами, длинной седой бородой и почти лысой макушкой. Плешь венчала железная корона.

Костяной Дворец сегодня был особенно взбудоражен. Все живущие в его окрестностях собирались воедино, строились в ряды, облачались в броню и вооружались. Началась весна, и Кащей выступал на войну. Крепко сжимал свой многотысячный кулак, готовясь разбить русов одним ударом.

Дивии станут костяшками этого кулака. Несокрушимые железные хоробры не знают страха и боли, не ищут еды и сна, могут без устали шагать днями и ночами.

Ума бы им еще побольше. Будь дивии еще и сметливы впридачу ко всем достоинствам – не нуждался бы Кащей ни в ком ином.

Но эти ходячие жбаны глупы, как деревяшки. Если не отдать им приказа – ничего и не сделают. Что-то сложное тоже не поручить – обязательно напутают, напортят. В сече они обычно просто идут стеной, как живая лавина.

Для более хитрых задач Кащей имел другую челядь. Вот татаровьины, например. Люди, самые обычные люди, но Кащею преданы всей душой. И зело многочисленны – повсюду живут, многое умеют, всякую службу для царя исполняют.

Татаровья сейчас готовились выступать. Надевали поверх бешметов стеганые халаты, обувались в подкованные ичиги, закрывали лица железными масками, вешали на пояса сабли, а на спины – луки и колчаны. Коней седлали – своих низеньких мохнатых лошадок, так и норовящих кого-нибудь цапнуть.

Псоглавцы тоже седлали коней. Псоглавых. По всему свету эти диковинные звери давно вымерли, а вот в Кащеевом Царстве пара табунов уцелела. Псоглавые кони могут есть и траву, но больше любят мясо, так что прокормить их бывает непросто.

Бронь псоглавцы почти не носят. Простые зипуны мехом наружу, вот и вся их одежда. А иные и в том нужды не видят, голышом ходят, собственной шерстью согреваются.

Подпоясаны все, правда. На пальцах у псоглавцев хоть и когти, но не шибко длинные, голыми руками они дерутся редко. Укусить кого-нибудь, за горло схватить – это да, это они с удовольствием. Но обычно все-таки бьются мечами, топориками или короткими дубинками.

Не то – людоящеры. Эти в булатной пластинчатой броне – тяжелой, но очень гибкой, почти не стесняющей движений. На головах остроконечные шеломы, на одной руке щит, в другой зазубренный меч или длинное копье. Вместо луков – метательные сулицы да шалапуги с гирьками.

Кони тоже под стать. Обычные человеческие, но очень крупные, холеные, лучшим овсом вскормленные. Хотя конный бой людоящеры не слишком любят, предпочитают драться пешими. Так оно надежнее, когда обеими ногами на земле стоишь.

Да и честнее. Ящер – не человек, ему чужды уловки теплокровных. Грудь на грудь, меч на меч, сила на силу. Таким должен быть двобой. Благородным и справедливым. Чья длань тверже, за тем и победа. Людоящеры испокон веку так жили и так сражались.

Почти вымерли, но ничего менять не собирались.

Снаряжались в путь-дорогу и остальные. Плелись неповоротливые упыри, серыми тенями сновали навьи, раскаляли свои крюки шуликуны. В кузнях горных карл пылало пламя, с наковален сходили все новые клинки, выползали из ворот громадные махины, чародейные механизмусы.

Небо почернело от жлезнокоготных коршунов. Любимые Кащеевы птахи, порождения Яровита. Любил сей кровожадный бог когда-то чудищ всяких лепить. Жлезнокоготных коршунов мясом вскармливал, кровью вспаивал – и немало от них бед претерпели в земле грецкой, пока не прогнал птиц великий богатырь.

А Кащей их приютил, приручил. Теперь ему служат, над его землями дозор несут.

Кащеевы воеводы были все в трудах, все в заботах. А вот прочим соратникам занятий особых не находилось, и они маялись скукой. Баба-яга вчера целый день просидела в избушке, варила какой-то отвар – и дым из трубы поднимался не белый и не черный, а синий с прозеленью. Змей Горыныч третьи сутки дрых, сожрав целое коровье стадо. Набирался сил перед грядущими битвами.

Зеленая тоска охватила и старого Джуду. Карлик-колдун с Кавказских гор сидел на крыше, разглядывал с высоты несметное войско и крутил в ладошках склянку с черной жидкостью. Не мог решить, что с ней сделать.

Надо где-нибудь спрятать. И понадежнее. Все-таки хранится здесь не что-нибудь, а сама жизнь Джуды. Такое же колдовство, что и у батоно Кащея, просто не настолько сильное. Не вся в склянке его душа, а только часть.

Потому Джуда не бессмертен, а всего лишь долгоживущ. Семь человеческих жизней прожил и еще наверняка три-четыре проживет. Но потом… что потом? Что с ним станет, когда иссякнет сила склянки?

И что еще хуже – что станет с ним, если склянка разобьется прежде срока? Это ведь самое обычное стекло. Благородного происхождения – Джуда сам плавил горный хрусталь, – но самое обычное. Урони его на камень – и нету склянки, есть осколки.

Зачем Джуда не использовал что попрочнее? Зачем был так неосмотрителен? Веками с тех пор ведь трясся день и ночь, волновался за сохранность своей души.

Трясется и теперь. Не знает, куда ее лучше спрятать. Дома нельзя – родной мачуб сейчас без присмотра. Неровен час, забредет какой джигит, а то и просто бродяга – разграбит, разобьет драгоценную склянку.

Нет, нельзя.

Может, Кащею сдать на хранение, пусть в казне своей спрячет? Она-то уж охраняется так, что мышь не пробежит, птица не пролетит.

Нет, тоже нельзя. Это своими руками власть над собой отдать. Сейчас Джуда по доброй воле Кащею помогает – как что не по его, так сразу улетит, поминай как звали. А если у Кащея склянка с половиной души Джуды будет – так ему ж и не возразишь после такого.

Ладно. Пусть пока при себе полежит, в потайном кармашке. А там посмотрим.

Отложив, таким образом, решение на неопределенный срок, Джуда сошел с парапета и воспарил в воздухе. Длиннющая борода сама держала его, словно птичьи крылья. Силы чародейной в ней не меньше, чем в ступе душеньки Яги, в которую Джуда двести лет назад был влюблен.

В те времена та была молодой, жаркой, полной страсти. Да и Джуда был еще джигит хоть куда. Красавец, удалец, всего-то третий век разменял.

А уж как он тогда летал, как летал!..

Сейчас-то силы уже не те…

Но их вполне хватило, чтобы облететь чертог батоно Кащея и приземлиться с другой стороны. Там, где проходили проводы Карачуна. Весна подступает, пришло время ему покинуть эти земли, удалиться на полуночь, в края вечных морозов. Туда, где летуют все зимние демоны.

На проводы собрались многие. Сам Кащей в том числе – бессмертный царь лично прощался с Карачуном, одним из самых верных своих соратников. Много веков минуло с тех пор, как они заключили ряду, подписали договор о вечной дружбе.

Джуды в те времена еще и на свете-то не было. Но он знал, как это произошло. И знал, что оба с этого получили. Карачун, некогда один из самых могучих гримтурсов, явился в Кащеево Царство бессильным духом – он издыхал, был почти мертв. Но Кащей поставил ему капища, принес богатые жертвы, раздул почти угасший огонек древней силы.

И Карачун восстал. Взял власть над снегами сих краев. А в благодарность – стал неусыпным стражем Кащеевых рубежей. Зимами он обходит их дозором и хранит от всякого ворога.

– Ну, прощевай, батюшка, – отвесил он Кащею земной поклон. – Мой путь теперь на полуночные острова, в земли карликов-сихирчей. В конце осени свидимся.

– Прощевай, – кивнул и ему Кащей. – Дорога тебе скатертью.

– Жаль, на Русь мне с тобой не пойти, – вздохнул демон зимы. – Ужо бы я их там!.. Всех бы заморозил!

– Ничего, и без тебя заморозили, – ответил Кащей. – Мороз за тебя поработал, позаботился о нашем благе. Такие сугробы надул, каких сотню лет не бывало. Пока мы спокойно готовились, русы в снегу по уши сидели, света белого не видели. Теперь мы их возьмем голодными и холодными.

– А сам Мороз?

– А он нам больше помешать не в силах. Зима не сегодня завтра закончится – и до следующей он снова станет бессилен. Снова скукожится его царство до острова на Студеном море – и с него он носа не высунет, если растаять не хочет.

– Хорошо, ладно… – зло оскалился Карачун. – Но не рано ли еще в поход-то, батюшка? Зима заканчивается, но еще не закончилась. Снег еще не везде сошел, Студенец пока еще в силе.

– Седмица у него осталась в запасе, – ответил Кащей. – Может, две. Как раз времени нам, чтобы собрать припасы и дойти до порубежных земель. А как только снег сойдет окончательно – мы границу-то и перейдем. Обрушимся, как снег на голову. Хек. Хек. Хек.

– Вот и ладно, – ухмыльнулся Карачун. – Эх, жду не дождусь возвращения! Ты, батюшка, коли к следующей-то зиме не управишься – так я тебе подсоблю!

– Управлюсь, – холодно ответил Кащей. – Либо я управлюсь до следующей зимы, либо возвращаться тебе будет некуда.

Карачун на секунду помрачнел, но тут же отбросил эту мысль. Где уж простым-то смертным людишкам с самим Кащеем справиться? Он же такую силищу собрал, что и в самом деле ледником по всем человечьим землям прокатиться может. Стоптать их, как бык солому.

А значит, к следующей зиме Кащеевым Царством будет уже вся Русь. Или даже еще некие тридевятые царства – Булгарское, Литовское, Полоцкое.

И все это будет вотчина уже Карачуна! То-то прибавится у него сил, то-то могуч станет древний бог зимы! Вернется его былая слава, снова будет ходить среди первых!

– Прощевай, Кащей, – снова сказал он, уходя в небо, оборачиваясь буранным ветром. – Удачи тебе во всем.

– И тебе удачи, снежный леший, – произнес ему вслед Кащей. – Еще свидимся, коли жив будешь.

– Буууудуууу… – прогудело издали.

По отбытии Карачуна начались весенние ликования. Великого зимового в Кащеевом Царстве чтили, восхваляли, свершали ему требы, но любить – не любили. Хоть и преданный он слуга бессмертного царя, а все же дух холода. Вот улетел он за ворота – и сразу, кажется, теплее стало. Чуть-чуть, едва заметно – но теплее.

Особенно людоящеры оживились. Эти вообще морозы плохо переносят – вянут, цепенеют, спят целыми днями. С приходом весны они сразу быстрей, веселей задвигались.

А тут еще и тодоры подоспели, тоже радости в общий котел добавили. Великий Тодор с дружинными доставили вонючую, грязную, полуразложившуюся тушу – но туша эта вызвала у Кащея… ничего она у него не вызвала, конечно. Глянул своими змеиными очами, кивнул сухо и велел положить труп в круг из плошек.

В каждой плескалось масло. Служанка из татаровьев споро прорезала в земле лунки, чуть накренила плошки, чтобы из них все растеклось, и подожгла. Вокруг мертвого Очокочи запылало пламя.

Тем временем два дивия принесли Кащею трехпудовую палицу. Была та удивительно похожа на другую, висевшую на поясе былинного богатыря, старого порубежника по прозвищу Муромец. Окажись он сейчас здесь – так сам бы не понял, какая из двух настоящая.

Немало времени заняло у Кащея выяснить, чем именно был убит Очокочи. Немало времени заняло и узнать, как в точности выглядит оружие Ильи Муромца. Но теперь горные карлы сковали ему полную копию – и Кащей поднял ее одной рукой, еле сжимая пальцами.

Очокочи – последний из племени рикирал дак. Самый последний на свете сатир. И прожил он так долго потому, что без меры был одарен. Звериная сила, пышущая ярость, страшные когти, зубы и лезвие посередь груди, но главное – волшебные свойства. Не волшебные даже, ибо волшебству Очокочи никогда не учился, а чудесные.

Одно – его страшный, не знающий себе равных вопль. Внушающий ужас, трясущий все поджилки. Кащей в числе прочих чувств не ведал и страха, а потому крика Очокочи не боялся, но много ли на свете других таких, бесчувственных?

А второе его чудесное свойство зовется знающими людьми «Второй Раз Не Бей». Ибо если убить Очокочи, но потом ударить снова тем же самым оружием – первый удар обратится вспять.

И убитый оживет.

К сожалению, эта палица – не то же самое оружие. Да и поздно уже обращать смерть вспять – слишком много времени минуло, Очокочи давно гнить начал.

Тем не менее, частично его чудесное свойство сработает даже так. Особенно если еще и Кащей над ним поколдует.

Он дождался, пока огонь как следует разгорится. Подошел ближе. Размахнулся.

И во всю свою мощь шарахнул палицей.

Лежи на месте Очокочи любой другой труп – разбрызгало бы в кисель. Кащей мог булат рвать голыми пальцами. Но для Очокочи это обернулось совсем обратным – и глаза мертвеца резко распахнулись.

– М-ме!.. – издал он слабое блеянье. – М-ме-е!..

Голос звучал сдавленно, надтреснуто. Глаза остались тусклыми. На Кащея Очокочи взирал без узнавания.

– Ты помнишь меня? – спросил царь нежити.

– М-мее?.. Ме-мек…

– Я Кащей, сын Вия, царь этой земли.

– Ум-ме?.. Ме-а?..

– А ты – Очокочи, последний рикирал дак и мой гридень. Я получил тебя от царицы Божми, и ты принадлежишь мне с потрохами.

– М-ме-э?.. Ам-мак!..

– Именно так. И если нарушишь мою волю – тебе не жить.

Очокочи клацнул было зубищами. Но в этот раз Кащей даже не стал преподавать ему урока. Тот восстал из мертвых по воле царя нежити – и царь нежити мог вернуть его и в могилу. Кащей лишь чуть прищелкнул пальцами – и Очокочи склонился, как подрубленный.

Не до конца он ожил все-таки. Мертвец мертвецом, хоть и затлела в нем снова искорка. Теперь его наводящий панику вопль будет слабее.

Да и недолго протянет этот червивый труп.

Впрочем, долго и не надо. Пусть, главное, наведет ужас на русичей, пусть превратит их в стадо трясущееся.

А потом пусть возвращается в могилу.

Шатаясь, волоча одну ногу, Очокочи захромал к себе в хлев. Старший скотник уже наказал прирезать ему трех баранов – сил воскресшей твари понадобится много. Кащей отбросил ненужную более палицу, повернулся к скотнику и спросил:

– Как поживает Горыныч, Тэжэгэч?

– Почивает наш батюшка, – поклонился татаровьин. – В последнюю трапезу шесть быков изволил умять, да двенадцать коров. Вот этак вот брюхо раздуло!

– Хорошо. Пусть два дня еще поспит, а послезавтра аккуратно разбудишь. Дело у меня к нему будет.

Глава 11

В обеденной зале дым стоял коромыслом. Тиборский князь уж не поскупился для своих хоробров, накрыл такой пир, что столы ломились. Воеводы, богатыри и самые славные гридни уплетали за обе щеки, говорили князю здравицы и поднимали в его честь чарки и целые ковши. Сидящий на почетном месте Илья Муромец пил сразу из ендовы, и мед тек по седым усам.

Не в одном только питии было веселие. От угощения столы тоже ломились. Считаные дни остались до Великого поста, так что спешит честной люд, торопится. Наедается дичиной, пока мясоед не окончился.

Постных блюд тоже хватало, впрочем. И соленья тут тебе, и варенья. Каши вкусные, дорогие, разноцветные. Из наилучшего сарацинского пшена и из ядреной крупы, что привезли на Русь грецкие монахи.

Богатыри щедро буляхали в миски сливочное, льняное, конопляное масло. Жевали огромные краюхи белого и аржаного хлеба. Раскатисто смеялись, пересказывали байки и делились славным своим прошлым.

Были тут и братья Волховичи. Эти, правда, тихо сидели в уголке, попивали горячий сбитень и обсуждали, кто куда отправится. Время уже поджимает, пора снова в путь-дорогу. А то неровен час выступит Кащей раньше срока – так и задавит их, как лиса курей.

– Куда вначале полетишь, самобрат меньшой? – спрашивал Яромир Финиста. – На восход, али на закат?

– На полудень, братка, на полудень, – отвечал Финист. – Снова хочу до Водана наведаться, перетолковать с ним. Даст Род, чем и поможет нам.

– Не знаю, не знаю, – с сомнением протянул Яромир. – Морскому Царю до нас, сухобродов, дела нет. Живы мы или мертвы – водяному племени ни жарко от того, ни холодно. Что люди по земле ходить будут, что Кащей посреди развалин сидеть.

– Попробую все же. Чем Род не шутит. Ты сам-то куда лапы направишь?

– Я-то известно куда. Мы с княжичем в Кащеево Царство, на восход, да на полуночь. К бабе-яге – родоначальнице. Авось подскажет, как уж это клятое яйцо расколоть.

– Дело нужное, – согласился Финист. – Блага вам в пути. Скатерку с собой возьмите, что мне Студенец подарил.

– Скатерть-самобранку? – удивился Яромир. – Так он же ее тебе подарил. Ты сам-то как без нее будешь?

– Да мне что, крылатому? Мне в любой корчме рады… да и любушек красных по городам хватает пока, – мечтательно улыбнулся Финист. – Не только накормят, но и в баньке попарят, и спать уложат. А у вас там леса да болота будут. Вам нужнее.

– Что ж, благодарствую, – поклонился Яромир, пряча за пазуху умную скатерть. – Выпьем с Иванушкой и за твое здоровье.

– Значит, тебе, меньшой – дорога на полудень, а тебе, середульний – на полуночь, – пробасил Бречислав. – На том и сладимся. Но вот мне, самобратья, дальний путь невмоготу, грузен стал. Я у печи останусь, в Тиборске. Дальше буду князю нашему светлому советом содействовать. Как уж сумею.

Братья его в том не упрекнули. И так понятно, что старшему их не так уже просто по свету странствовать. Бречислав старше Яромира всего-то на три года, но выглядит – словно на добрую дюжину.

И немудрено. Оборотни ведь почему вообще стареют медленнее людей? Потому что личин две. Обличья два. Покуда оборотень человек – у него человечий облик старится, покуда зверь – звериный. Хочешь жить как можно дольше – как можно чаще меняй личины.

Яромир вот обычно днем человеком ходил, ночью – волком бродил. А Финист – наоборот. Днем соколом летал, ночью – человеком гулял.

Бречислав же оборачивался пореже. Он-то еще много лет назад боярином стал, в Тиборске поселился. Бояре – народ работящий, такая уж доля у них. Не до оборотничества было Бречиславу, да и вид у него в бычьем облике зело приметный становился.

Не в стойле же ночами хорониться.

Вот прежде-то было времечко золотое. Когда князь Берендей жив был, когда летами был моложе нынешнего Глеба, когда был еще только княжичем – очень Бречислав с ним дружил. Были они тогда не разлей вода – как вот нынче Иван с Яромиром. Точно так же по лесам и полям странствовали, разбойников да нечисть гоняли, клады сокрытые искали, к бабе-яге в гости захаживали.

Потом повзрослели оба, взматерели. Помер князь Вячеслав, стал новым князем Берендей. Женился. Сынов одного за другим рожать принялся. А верного товарища к себе приблизил, первым своим боярином сделал. Вместе Тиборск поднимали, славу и достаток ему добывали.

– Цо в углу сидите, скуцаете?! – раздался зычный глас над головами оборотней. – А поцему царки пустые?! Эй, девка, а ну подь сюды, а ну подлей медовухи друзьям моим!

Васька Буслаев был уже порядком пьян и слегка пошатывался. Но еще не настолько, чтобы свалиться под стол. Буйный новгородский богатырь встряхивал кудрями, обнявшись с еще более осоловелым Иваном. Тот громко икал, глядя добрыми, совершенно телячьими глазами.

– Пошли, пошли! – дернул Яромира за руку Буслаев. – Там вон муромский дедан рецугу завел, былину о Владимире-князе говорит! Пошли, слухать будем!

Вокруг Ильи Муромца и в самом деле собралась целая ватага. Опорожняя уже вторую ендову, древний богатырь рассказывал по просьбе молодежи о заветных, давно ушедших временах. Когда еще гремели в граде Киеве княжеские пиры.

– Расцвет то был богатырского времени, – степенно вещал Муромец. – Никогда на Руси не бывало столько богатырей до, да и после уже не случалось. Сама Русь тогда расцветала бурно, ширилась во все стороны. Витязи и хоробры вершили подвиги, гоняли половцев и печенегов, стерегли заставы, охотились на нечисть и дивьих людей.

– А Кащей? – спросил кто-то из самой гущи.

– А Кащей… что Кащей? – пожал плечами седой богатырь. – Он в ту пору далеко был – и бед от него больших не было. Княжон, да царевен он и тогда похищал, конечно, сморчок похотливый, но то редко случалось. Сама Русь просто еще намного меньше была, далека оставалась от его царства. Случалось, доходили отдельные бродяги до тех земель, поражались тамошним обитателям, да и назад, за чаркой меда хвастаться. Иные и навсегда там оставались, кости складывали. Дюк Степанович вот ходил туда, окаянного Шарка-великана одолел. Могучий был волот, матерый. И Михайло по прозвищу Поток тоже ходил, в царство мертвых спускался и змея убил огромного, ползучего. А вот Колыван Иванович пошел – так совсем не вернулся, с концами исчез. Видно, больше откусил, чем проглотить сумел.

– Колывана-богатыря мы встречали! – перебил Иван. – Его Кащей в дивия оборотил!

– Поди ж ты, – удивился Муромец. – Не брешешь ли?

– Не! Вон, Яромир со мной был – подтвердит!

Яромир подтверждать не стал. Ни да, ни нет не сказал, головой мотнул только. Не хотел он про поход на Буян при всех болтать – мало ли, кто тут затесаться мог. И то ладно, что каменное яйцо покуда князю на сохранение передали – под собственной шапкой его держит.

Ивана стали просить рассказать про встречу с дивием, да и вообще о всем, что они повидали. Со всех сторон гомонили, зелено вино в чарку подливали, с медом питным мешали.

Вот зря. Нельзя их смешивать-то. Ивану от такой ядреной смеси сразу захорошело – а он и без того хороший был. Радостно крутя руками, он и принялся было вести рассказ, да получалась невнятица. Каждое слово само по себе вроде и разумно, но составлял их Иван очень уж невпопад.

– А значит было-то оно на таком дубу, что березу возьми – и не сыщешь!.. – увлеченно тараторил княжич, сам себя не слыша. – Знать, волка-то заяц не испугал, сели и съели мы пуд соли, да еще и крынкой молока закусили! А там уж тако-ое началось, что и за тридевять земель не описать!..

– Все-все, Вань, довольно с тебя, будет, – легла на плечо отеческая рука Муромца. – Эй, Ване больше не наливать!.. Ты присядь лучше, передохни, водицы вот ключевой испей, грибком заешь соленым. А быль складную нам другой кто поведает. Вот ты, Василий свет Буслаич – не угодно ль?..

– Не, я сегодня врать не буду, – рыгнул во всю глотку Буслаев.

– А что так? – пробасил воевода Самсон.

– Да нецего уже, – с сожалением ответил новгородец. – По третьему кругу уже все сказы пересказал. Пусть сегодня уж кто другой. Вон хоть Бова. Эй, королевиц, поведай нам цего, цто ли!.. Как там у вас поживают, в заморских королевствах? Как у вас там брюкву сеют, как бабы ходят… расскажи, цто ли!..

– Я не есть королевич, я… – начал было Бова, но Буслаев его перебил:

– Да подожди ты, дай сказать! Вот, знацит, славный витязь Бова, сын доброго короля Гвидона и злой королевы… эм… Милитрисы Кирбитьевны!..

– Ты это сам только что выдумал, – насмешливо хмыкнул Яромир. – Этаких имен и не бывает.

– Иди ты в хлев, Яромирка, – отмахнулся Буслаев. – Дай досказать. Помер, знацит, добрый король Гвидон, а матушка Бовы повторно замуж вышла. За злого короля… Додона. И они как уж стали его вдвоем мучить-обижать, как уж принялись сживать-то со свету!.. Всяким куском хлеба попрекали!

– Моих родителей не так звали… – попытался снова вставить Бова, но Буслаев недовольно сказал:

– Да подожди ты, не перебивай! Цто ты невежа какой?! Вот, знацит, сбежал славный витязь Бова из дому, от мамки с отцимом, да и попал к другому королю, Зензивию Андроновицю, да и влюбился в доцуру его, прекрасную королевну Дружевну. Да так влюбился, цто победил в ее цесть аж двух королей, цто тоже ее замуж взять хотели – Маркобруна и… гм… Лукопера Салтановиця! Вот!

– Вась, ты же обещал, что врать сегодня не будешь, – напомнил Яромир.

– А кто врет?! – возмутился Буслаев. – Кто врет-то, ты мне скажи?! Васька Буслаев отродясь не врал! Я тебе всю правду про Бову-королевиця говорю, я с ним бухал! Храбрый витязь – поцти как я! И конь у него богатырский! И мец-кладенец, волшебный!

– Не есть у меня волшебного меча, – встрял сам Бова. – Мой славный Аскалон есть добрый меч с долгой историей, но он не чарами обладает, но только стален и остр.

– Да ты вообще заткнись, – поморщился Буслаев. – Дай дорассказать. Славный витязь Бова – целовек воцерковленный, православный…

– Я есть католик…

– Заткнись! Даже когда смерть ему угрожала, от веры своей он не отказался, в латинскую веру и бога Ахмета не уверовал! Да еще и освободил королевну Дружевну, победил злые рати короля Маркобруна и побратался с богатырем Полканом, которого послали его убить!

– Я не так рассказывал тебе эту историю, – нахмурился Бова.

– Это ты цо, сказать хоцешь, цто я вру?! – взъерепенился Буслаев. – Да я в жизни ни словецка ни соврал! Узнал, знацит, славный витязь Бова, цто убил его тятьку не кто-нибудь, а отцим его новый, злой король Додон. И поехал ему мстить лютой местию. А королевна Дружевна на это время скрылась под видом цернавки доцуры короля Салтана, сестры жениха ее бывшего, Лукопера. Звали ее… гм… Милитриса.

– Милитриса была уже, – напомнил Яромир. – Так его мать зовут.

– Да?.. Ладно, тогда Минцитриса. Потеряв Дружевну, славный витязь Бова хотел жениться на ней, но тут Дружевна внезапно оказалась жива! Бова вернулся к ней, а на Минцитрисе женился сын его рынделя, Лицарды.

– Имя моего кутильера, сиречь оруженосца – Ричард! – возвысил голос Бова. – Он, как и я, был есть родом из Антона, города в графстве Хэмпшир! А вам, месьё Бэзил, не следует говорить пустозвонства! Слушает меня, я есть рассказать свой подлинный историй, мою куртуазную лэ!

Бова поднял ковш с цветным вином, отставил в сторону палец и завел длинную и не очень складную кощуну в стихах. Говорил он на англо-нормандском языке, коий здесь понимали человека полтора. Одним из них был спутник Бовы, псоглавец Полкан, но тот, в свою очередь, не знал русского, да и вообще почти не говорил на людских языках.

Вторым же был Финист Волхович, немало лет проведший в землях немцев и латинян. Долетал он и до Оловянных островов, что омываются Закатным океаном.

Так что Финист и переводил сказ о Бове для остальных. Не в стихах уже, правда.

Рыцарь Бэв вовсе не был королевичем. Почтенный его родитель, граф Ги, правил всего-навсего городком Антон. Считай, мелким княжеством. А вот матушка Мелиса действительно уродилась королевной, приходясь дочерью Давыду Александровичу, доброму королю шотландскому.

Однако оказалось, что переврал жизнеописание Бэва д’Антона Буслаев не так уж и сильно. Его отец действительно был убит по просьбе его матери, ее бывшим женихом, графом Девонским. А десятилетнего сына, боясь его мести, она вероломно продала сарацинским купцам. Те увезли мальчишку аж в египетскую землю, где перепродали королю Саладину.

После этого Бэв проскочил пять лет и сразу перешел к тому, как стал рыцарем и сразился с королем Брадемундом. Какой страны он был король и откуда вообще появился в истории – Бэв опустил. Мол, сразился с королем, а еще в него влюбилась принцесса. Какая принцесса? Азийя, дочь Саладина. Однако гордый рыцарь не ответил ей взаимностью, да тут его еще и оклеветали, и король Брадемунд бросил его в темницу, где Бова провел семь лет.

За это время Азийю выдали за переметнувшегося к сарацинам знатного крестоносца, сьера Ивори де Монбрана. Однако у нее был чудесный пояс и она, по-прежнему влюбленная в своего Бэва, все замужество сохраняла девственность.

Яромир в этом месте рассказа хрюкнул в рукав, а Буслаев аж заржал на всю залу.

Бэв взглянул на них оскорбленно и поведал, что все это чистая правда. Освободившись из плена, он убил коварного Брадемунда и злого великана Эскопарта, добыл удивительный меч Аскалон, похитил свою возлюбленную Азийю, принявшую крестильное имя Жозиана, а между делом еще и победил псоглавца Полкана, которого действительно послали за его головой.

Уже втроем они вернулись во франкские земли, в город Кёльн, где Азийю-Жозиану похитил и взял замуж местный граф, но та прирезала его во время брачной ночи, а Бэв спас ее от графской кустодии. Собрав по дороге войско и задружившись с братством меченосцев, он вернулся на Оловянные острова и победил вероломного графа Девонского. Матушка же его бросилась с колокольни, не выдержав позора.

Ну а после этого началась уже нынешняя Бэва история. В течение еще семи лет он оставался в родном Антоне, жил спокойно с женой и малыми детьми. А потом снова отправился в странствия – на восход, в Ливонию. Там они с Полканом повстречались с добрым аббатом Теодорихом, узнали от него о тучах, что сгущаются над землями русов, и решили не остаться в стороне.

Последнюю часть сказания Бэв д’Антон говорил уже прозой. Видно, не успел еще переложить на стихи.

Возможно, в своей собственной версии он тоже приврал. Как без этого? Все привирают. Но тем не менее, псоглавец Полкан – вот он, рядом сидит, мозговую кость грызет. Уж насчет него Бова точно сказал правду, хотя бы в главном.

– Ладно, послушали мы тебя, королевиц, и будет! – гаркнул Буслаев. – Цей теперь церед былину говорить?!

– А я и скажу! – запрыгнул на стол молодой гридень. – Вот я, собой хорош, ликом пригож, Сорокой прозываюсь! Коли воля общества будет – расскажу, как я о прошлом годе в лесу заблукал, да с лешим в прятки играл!

Шумели на богатырском пиру знатно, яро. Сидевший поверхом выше князь Глеб слышал рев дюжин глоток, как если б те были прямо тут. Даже пол иногда вздрагивал.

Глеб недовольно морщился. Он бы и сам охотно спустился, послушал воинские бухтины и опорожнил ковш-другой хмельного меду, но был занят неотложным делом. Этот пир – он в каком-то смысле прощальный. Завтра на рассвете знатные гости и лучшие хоробры Тиборска поскачут в другие княжества, разъедутся по всем концам Руси необъятной.

Помощи просить будут. Подмоги и заступы. Весна уже наступает, а лето придет – и Кащей придет. Явится со своей несметной силой, кою одному только Тиборску одолеть безнадежно.

Три месяца осталось, чтобы хоть кого-то себе на выручку залучить. Глеб и так всю зиму письма писал, гонцов рассылал – да с ответами скудно что-то. Мнутся русские князья, помалкивают. И не могут ведь не понимать, что после Тиборска Кащей за них возьмется, да все едино на авось надеются.

До последнего ждать будут – и дождутся, тетёхи такие.

Так что решил Глеб, пока время еще есть, послать богатырей. Сам бы поехал, да не разорваться же ему. Может, хоть к богатырям прислушаются. Васька Буслаев, вон, уж на что пустобрех и пресноплюй, но в Новгороде Великом человек известный, заводила. Коли еще хоть дюжину таких же детин приведет – уже чуть легче будет.

А особенную надежду князь возлагал на Илью Муромца. Живая легенда, служивший самому Владимиру Красное Солнце, обладатель Святогоровой силы – он не тот, от кого отмахнуться возможно.

Уж поневоле хотя бы выслушают.

И Глеб сейчас писал письма. Князьям, видным боярам, воеводам, архиереям, купецкому люду и вообще всем, кто хоть чем-то мог пособить. Трое посадских людишек скрипели перьями, покуда Глеб ходил по светлице, диктовал слова нужные.

– Обращение, – коротко велел он. – Слова вежественные, какие должно. Про связь родственную.

«Великый князь Владимирскый и Суздалской, Всеволод Юревич, Владимира Мономака внук и Ярослава Мудрого потомок. Надеюс здрав ты и бодр молю Бога о тебе и о благе твоем уповаю. Глеп Берендейеч, великый князь Тиборский и зят твой послушный челом тебе бьет клянетца тебе в вечнай преданасти и обращается с просбой махонькой…» – накорябал один писец.

«Великий князь Муромский и Рязанский, Петръ Юрьевич, Владимира Святославича внукъ и Ярослава Мудрого потомокъ. Прослышалъ, что выздоровелъ ты после долгой болезни, и паче того вступилъ в счастливый бракъ, с чем тебя и поздравляю еси. Глебъ Берендеевич великий князь Тиборский, твой добрый другъ и соседъ, радъ будетъ видеть тебя в гостях, кланяется и проситъ пожаловать незамедлительно…» – вывел другой.

«Великий князь Смоленский и Мстиславский, Мстиславъ Романович, Ростислава Мстиславича внукъ и Ярослава Мудрого потомокъ. Доносятъ люди, што все у тебя хорошо и спокойно, закрома полны, а людишки богаты. Тому радъ. Глебъ Берендеич, великий князь Тиборский и вечный твой другъ, шлетъ тебе низкий поклонъ и предлагаетъ присоединицся к веселому походу забаве молодецкой…» – написал третий.

– Так, – потеребил бородку Глеб. – Вежественных слов побольше накрутите. Умаслите. Поклонов не жалеть, почаще их вставляйте. А потом уж к сути переходите. И тоже не резко. Надо мне этих болдырей надутых соблазнить чем ни есть… Сподвигатель им нужен какой-нибудь… эх, где ж взять-то его…

Князь вздохнул. Был он мрачнее тучи. Что он мог написать добрым соседям своим, кроме того, что те и так преотлично знают?

Обещания раздавать придется. Награды сулить за помощь любую, пусть самую ничтожную. Злата-серебра, уступок торговых, а кому и земель, городов.

Кабы не пришлось половину княжества раздать, чтобы другую сохранить.

И крепкой надежи ни на кого нет. Даже на Всеволода, пусть он Глебу и тесть. Старый козел хоть обиду и проглотил, хоть и прислал мирное письмо, но видно – не простил так просто. Все-таки дочь похитили, умыкнули. Еще хуже даже – сама из отчего дома сбежала, по доброй воле.

Для гордости княжеской сие втройне досадно.

Но все же с Глебом Всеволод в родстве. Он, может статься, хоть дочку пожалеет. А на остальных и вовсе не положишься.

Вот если б еще с кем породниться… Дочь за какого князя выдать, либо сестру.

Но нету у Глеба ни детей, ни сестер. Брат один только, да и тот дурак.

И то ладно, что Ванька сам умудрился себе невесту сыскать – да не абы кого, а царицу поляниц. Поляницы – они хоть и бабье войско, но подспорьем обещают стать немалым. Повидал их Глеб уже в деле, впечатлился. Богатырки настоящие, хороши и с луком, и с саблею.

– Дописал? – наклонился к одному из писцов Глеб. – Дай прочту.

Писец торопливо присыпал чернила песочком и протянул пергамен князю. Тот пробежал по строчкам глазами, сердито хмурясь. Буквы были красивы и разборчивы, слова тоже все правильные, любезные.

Но вот грамоту писец знал не безупречно. Глеб, конечно, в книжниках не числился, но и то заметил, сколько чертей тот нагородил.

– Имя мое верно пиши, тетеря, – приказал князь, дернув писца за вихры. – Еры проставь мягкие и твердые. А «Мономах» не через «како» пишется, а через «хер». Исправь.

Когда Глеб дописал все письма, за окнами была уже глухая ночь, а богатыри окончательно перепились. Иные и подраться успели, синцов друг другу наставить. Хорошо еще, с оружием в княжий терем их не допустили, большой крови не случилось.

– Эвона как нажрались-то, – брезгливо молвил Глеб, отпихивая ногой булькающего в луже брата. – Ты, боярин, куда смотрел-то? Почему допустил?

– Э, княже, я один, а их вон сколько, – развел руками почти тверезый Бречислав. – Да ты не переживай, они хоть и пили, да честь не пропили, себя не опозорили.

– Оно и видно. Ванька, ты-то ради каких богов столько медовухи выхлестал? Тебе что, собственной дури не хватает?

– Ты почто княжеского сына ногой трогаешь, смерд гунявый?! – промычал княжич. – Я тебя знать не знаю, но уверен, что ты говно!..

– Ты рот закрой лучше, межеумок, – смерил его недобрым взглядом брат. – Ладно уж, боярин, пусть сегодня отоспятся, отдохнут, а завтра с утра ко мне, за грамотками. Обговорил тут с ними, кто куда поедет?

– А как же! – отозвался из-под стола Васька Буслаев. – Дело известное!.. Я в Новгород двину, всех дружков созову! Эх, погуляем там всем миром, с зернью и прелестницами!..

– Тебя не за этим посылают, – мрачно ответил Глеб.

– Да уймись ты, морда, – пьяно отмахнулся Буслаев. – Погуляем, отдохнем, а потом уж и Кащею вставим… ик!.. трут! И подожжем!..

– Ладно, – смерил его тяжелым взглядом князь.

Эх, бросить бы эту рвань в холодную, подержать там седмицу-другую. Да нельзя, не время. При всей своей буйности, дерзости и скотстве Васька Буслаев – богатырь не из последних. Сейчас такими разбрасываться никак не можно.

– Ладно, – повторил князь. – Ты в Новгород. А где твой немецкий товарищ?

– Я здесь, месьё герцог!.. – отозвался из-под другого стола Бова. – Ты не есть волноваться, Бэв д’Антон не подвести!.. Я есть ехать с месьё Бэзилом до Немогарда, а потом далее – в землю Девы Марии. Милостив будет Бог – братство воинов Христа пошлет тебе войско, Глейф.

– Очень надеюсь, – вздохнул Глеб. – Илья Иваныч, и ты уж тоже не оплошай, пособи. На тебя главная надежда.

– Не сумлевайся, княже, – пробасил Муромец, рассматривая дно ендовы. – Приведу тебе силу богатырскую. Всех хоробров соберу, всех князей, бояр, да детей боярских.

– А явятся ли? – усомнился Глеб.

– Коли Иваныч кликнет? – хмыкнул Бречислав. – Явятся! Будь спокоен, княже!

– Ну тогда я на вас полагаюсь, – кивнул Глеб. – Зайди ко мне поутру, боярин. И смотрите у меня, не мешкайте. Времени у вас – вся весна, раньше лета Кащей не выступит. Но уж до начала червня воротитесь железно.

Глава 12

С утра болела голова. Что было ночью, Иван помнил плохо. Куда его ведут – понимал плохо. Хотелось дрыхнуть и рассолу.

Но Яромир не слушал мычаний княжича. Не слушал их и старший брат. Князь Глеб и воевода Самсон провожали Ивана с Яромиром до городских ворот и дальше. На самом рассвете вышли, пока лишних глаз еще немного.

Уходили по-тихому, незаметно. Не нужно кому попало знать, куда княжич с оборотнем отправляются, что с собой везут. Воевода и без того ворчал, что не след этакую важную вещицу прямо навстречу Кащею везти – лучше в Тиборске оставить, под надежной охраной.

– Какая охрана его от Кащея убережет, воевода? – поморщился Глеб. – Он если распознает, где яйцо – так сразу и грянет с небес. Разгромит всю дружину, как в Ратиче. Заберет яйцо, как кота Баюна у тестя моего забрал. А вскрыть яйцо мы не можем, бесполезно оно нам сейчас.

– Может, на закат тогда его увезти, подальше? – предлагал Самсон. – Отдать Илье Иванычу хоть на сохранение.

– И дальше что – так и возить его туда-сюда? Нам оное яйцо вскрыть надо. Расколупать. Вот скажет великая баба-яга: ага, знаю нужный способ, сейчас зелье сварю ядовитое, яйцо в нем и раскроется. Давайте его сюда. А Иван ей: прости, бабушка, яйцо-то мы с собой и не прихватили. Ничего, сейчас живо обернемся… за месяц туда и обратно. Так предлагаешь?

– Ну коли так выйдет, то досадно будет, конечно, – согласился Самсон. – Но может, дружину тогда Иванушке придадим? Гридней хоть с пяток. Уберегут, коли что.

– От Кащея не уберегут, – угрюмо ответил Глеб. – От рати его не уберегут. А вот внимание зряшное привлечь могут.

– Ну хоть парочку-то, – увещевал Самсон. – Все надежнее.

– Да ничего с ним не случится, у него меч-кладенец! – поморщился князь. – На Буяне уцелел – и там уцелеет. Бог любит детей и дураков.

– Я не ребенок! – обиделся идущий рядом Иван.

– А я и не говорил, что ты ребенок.

– Да ну тебя, – еще сильней обиделся Иван. – Вечно меня все дразнят. Ну ладно, девоньки, пора мне, давайте прощаться.

Девицы залились слезами. Было их аж четыре – купеческая и боярская дочки, молодая холопка и половчанка с картинками на всяких местах. Одна другой краше – и все ревмя ревут. Так уж им было жалко расставаться с любимым Ванечкой.

– Ванька, вот сказано ж тебе было – не болтать языком, – зло процедил Глеб, слушая их причитания. – Не на охоту ж отправляетесь, а на задание тайное! А ты… эх, балахвост ты и пустобрёх.

Иван не слушал ворчаний брата. Лобызался с подружками. Он и сам не ведал, как так вышло, что те прознали, что сегодня он снова покидает город. Но вот – прознали как-то, явились аккурат в нужный час. Теперь они теребили Ивана, гладили, пытались прижаться покрепче, волчицами зыркая друг на друга.

Любили княжича красные девки.

С собой они надавали ему гостинцев. Подарочков, чтоб не забывал их. Рося пряник в карман сунула, Марушка ножичком одарила блестящим, Танюшка перстенек на палец надела, а Наталка ленту на лоб повязала. Чтоб волосы на ветру не развевались, в глаза не лезли.

Отогнать Ванькиных зазноб удалось уже только за посадом. Обзывая друг друга тетешками и толстухами, они разлетелись по домам. А братья Берендеичи, да Самсон с Яромиром пошли к лесу, что за околицей.

Там, на самой опушке, зимусь разместилось скромное капище. Пришлый волхв Даждьбога с дозволения князя поставил в нем жертвенник, возвел идола-чура. Был тот усат, бородат и увенчан высоченной шапкой с кругляшком в середке.

Рядом возился старик в белой рубахе. Точил огромный каменный нож, время от времени пластая им колбасу. Поодаль стоял привязанный к дереву бурый бык.

– Всегнев Радонежич, может, тебе тут настоящую церкву поставить? – предложил Глеб, подходя ближе. – Архиерей совсем взбесится, конечно, но уж сговорю его как-нибудь.

– Это под крышей, что ли? – пробурчал волхв, смазывая колбасный ломтик маслом и кладя на кусок каравая. – На кой бес? Боги не любят, когда от них крышами загораживаются. Здесь место священное, доброе – здесь и буду служить. Под открытым небом.

– Ну смотри, раз тебе тут хорошо.

– Хорошо мне тут, хорошо. Ну вон там, правда, еще б лучше было, – махнул рукой Всегнев. – Вон там прежде капище Сварога было, где стена изгибается. Старое, намоленное, с дубами вековыми. А теперь вот на его месте зачем-то очередной ваш храм.

– Помню я то капище, – проворчал Самсон. – Самое последнее у нас тут оно было. Я еще в детских ходил, когда его упразднили.

– Вот и зря упразднили-то, – попенял ему Всегнев. – Чем мешало-то?

– Да ну, позорное было капище, – недовольно ответил воевода. – Идолы грязные и вонючие, зимой от пердежа волхвов здания вокруг покрывались изморозью. А этот храм – одна из зодческих доминант Тиборска.

– Доминанта у вас тоже позорная, – фыркнул старый облакопрогонник. – Попы жирные и вороватые, круглый год от их блудоумства уши тиборчан покрываются плесенью. А капище Сварога было большое и красивое.

– Слышь, Филин, а ты чего тут с колбасой делаешь? – подошел ближе Яромир.

– Ничего! – поспешно прикрыл рукой кувшинчик Всегнев.

– Это у тебя живая вода там? – осклабился Яромир. – Что, проверяешь все-таки?

– Токмо смеху ради, – проворчал волхв, откусывая кусок. – Единой потехи для.

Молодильной колбасы он наготовил порядочно. Накопилась живая вода за зиму-то. Ручной филин чуть не каждую седмицу летал к заветному источнику, приносил ее хозяину. Тот даже ведрышко махонькое ему приспособил.

Но хоть и залил старый волхв ее в колбасу – та просто колбасой и осталась. Самой обычной бараньей кишкой, начиненной рубленым мясом. Вкусной, пахучей, но всего лишь колбасой.

– Да, только на кошек действует… – подытожил в конце концов Всегнев. – Обидно.

– Может, тадыть еще куда эту водицу натолкать? – пробасил Самсон, тоже откусив кусок. – С квасом там смешать, али поросенку жареному в глотку влить?

– Да не работает оно так! – огрызнулся волхв. – Я ж не дурак, наверное, пробовал уже! Это просто, видать, дело в том, что кот Баюн – он и сам по себе диво волшебное. Вот ему живая вода и сама по себе пользительна оказалась, без сопровождения. А колбаса там вообще ни при чем была.

– Ладно, не работает так и не работает, – пожал плечами Яромир. – Угостишь?

– Нарезай себе, бритоус. А я пока жертву богам приготовлю. Гадать буду! – важно поднял палец волхв.

Бык явно подозревал, что его ждет, и успел с этим смириться. Был он комол и немолод – князь, понятно, выделил на такое дело не лучшую скотину. Наточив нож, Всегнев Радонежич подступил к животному, сыпанул на темя муки с солью и быстрым, заученным взмахом полоснул по шее.

Воевода Самсон аж присвистнул – настолько умело волхв это сделал. Словно каждый день по быку забивал, да еще каменным ножом. Огромный зверь умер почти мгновенно и сразу завалился набок, изливая кровь на траву.

Впрочем, волхв сразу же подставил под нее посудину. Потом слегка надрезал кожу в нескольких местах, вытер нож о собственную рубаху и принялся гадать.

– Сейчас узнаем, что нам судьба-то сулит, – пробубнил он, подбрасывая три дощечки. – Всем нам. Узнаем сейчас, узнаем…

Одна сторона у каждой дощечки была черной, другая – белой. И сейчас все три упали черными сторонами вверх.

– Ну… случайность, – поспешно сказал Всегнев, тут же подбрасывая их снова.

Дощечки снова упали черными сторонами вверх. Снова все три.

– Темна вода во облацех… – пробормотал волхв. – Не сулит это хорошего…

– Может, еще разок попробуешь? – предложил Глеб. – Говорят же, что третий раз – самый верный.

– Нет уж, княже, незачем попусту богов допытывать, – отказался Всегнев. – Не любят они слишком назойливых. Если в третий раз спросить – могут еще и от себя мзды добавить. Так что прости, княже – больше помочь не могу.

Глеб невнятно что-то проворчал, окидывая капище недовольным взглядом. Его взяло сомнение, так ли уж стоило ради сего ругаться с архиереем.

– Слышь, Филин, а бык-то тебе зачем был? – вполголоса спросил Яромир, подойдя ближе.

– Дурак, что ли? – так же тихо ответил Всегнев, косясь на князя. – Не знаешь, зачем говядина человеку? Бог духовное тело жертвы призреет, а жрец плоть бренную пожрет, так спокон веку было. Я вам и с собой дам, поснедаете.

– За то благодарствую, но нам без нужды, у нас скатерть-самобранка есть.

– Иди ты, – завистливо прищурился волхв. – Тоже на Буяне добыл?

– Не, это человека доброго подарочек. Ты нам лучше еще водицы живой дай, коли не жалко.

– Да дам, дам, куда ж я денусь… – проворчал Всегнев. – Всю отдам, сколько осталось, вам в дороге-то куда ж без нее… Всю забирай, хитник…

– Наш тебе за то поклон низкий… о, поздорову, бабусь! Мы тебя уж заждались!

К капищу подходила изба на куриных ногах. На крылечке сидела крохотная старушонка в собачьей яге. Рядом пристроился толстый черный кот.

– Аюшки, касатики мои!.. – махнула рукой Овдотья Кузьминишна. – Успела, не опоздала?.. Ох, я аж перепугалась – думала, не дождетесь, без меня уйдете!

– Да куда ж мы без тебя уйдем, бабка? – хмыкнул Яромир. – Мы ж дороги-то не знаем.

– И то верно, – успокоилась баба-яга. – Ну, котики мои, не серчайте, что дожидать пришлось. Я, старая, расстаралась зато для милых дружков. Вот вам, голуби, клубочек зачарованный, с волосом сестрицы моей старшей вплетенным. Покатится он прямиком к ней, самой верной дорожкой – а вы следом ступайте. Так и сыщете ее.

– Ишь, какая волшба! – поразился Иван. – Бабушка Овдотья, а это так любого человека можно сыскать?!

– А то, – подмигнула ему старушка. – Ты, к слову, Ванюш, дай-ка мне и своих волосьев на всякий случай. Мало, вдруг да потеряетесь, подмогу вам отправлять придется?

Волосами княжич поделился. Чего жалеть? Вон их сколько, полная голова. Вырвал целую прядь, на добрую память.

– Вот и правильно, вот и молодец, – прибрала прядку баба-яга. – Вот тебе за это, Ванюша, отвар особенный, из адамовой головы сваренный. Он от нечистой силы убережет. А еще воткните-ка в пояски вот эти булавочки – они железные, на свече заветной закаленные. Пока они с вами, Кащей вас сыскать не сможет. А то в его-то царстве вы как на ладони будете – а колдовать мертвый царь не разучился покуда…

– Вот за это особенная благодарность, – поклонился Яромир. – Золотая ты бабуся.

– И-и-и, скажешь тоже! – отмахнулась зардевшаяся старушка. – До речи, я вам тут еще и покушать в дорожку-то собрала. Возьмите уж, не побрезгуйте.

– Бабусь, да у нас же скатерть-самобранка есть, – напомнил Яромир.

– И-и-и, милай!.. – всплеснула руками Овдотья Кузьминишна. – Да кто ж его знает, что она вам там настряпает? Тряпка – она тряпка и есть, у нее все небось неправильное, наколдованное. Магия сплошная. А тут домашнее, своими руками готовила. Из природных плодов.

– Ну ладно, бабусь, благодарствуем, – согласился Яромир. – Что там у тебя за харчи?

– Да вот же, вот, – захлопотала баба-яга, снимая скатерку с чугунка. – Щей вам похлебать, да пирог с грибами.

Иван с интересом заглянул внутрь и невольно скривился. Пирог-то был с виду хорош, но вот щи – явно не первой свежести.

– Я-то уж выбрасывать хотела, – радостно сказала бабка. – Третью седмицу стоят, дух уже тяжелый пошел. А вы-то молодые, небось стрескаете.

– Тут не дух тяжелый, тут плесень уже, – заметил Яромир.

– А ну-ка, не перечь бабушке, – строго сказала Овдотья Кузьминишна. – Ешьте молча.

Было проще взять харчи, чем спорить. Баба-яга сразу успокоилась и мелко перекрестила Ивана с Яромиром. Старая ворожея не служила ни старым богам, ни новым, но и враждовать ни с кем из них не враждовала. Применяла все, в чем пользу замечала.

– Может, заодно и подвезти мне вас немного? – предложила она, забираясь на крыльцо. – Избушка у меня не молодая уже, конечно, но до Кащеева-то Царства доковыляет как-нибудь…

– Не, бабусь, благодарствую, мы своим ходом, – отказался Яромир.

– Кстати, а кони-то у вас где? – вдруг спохватился Глеб. – Вы пешком идете, что ли? Вы с глузду-то не съехали часом? Ванька, где твой конь?

– Да не пешком, не пешком, – ухмыльнулся Яромир. – Я коней еще ночесь в лесок отвел, княже, дожидают они нас там. Чтобы поменьше внимания к нам сегодня, сам понимаешь.

– А, тогда ладно. Правильно надумал, хитро. А вот почему ты босой опять, дружка?! Ты куда мой подарок девал?!

– Бабусь, а как так вообще вышло, что у тебя с сестрами избушки самоходные? – поспешно переменил тему Яромир. – Вы где их такие раздобыли?

– Да оно известно как, яхонтовый, – ответила Овдотья Кузьминишна. – Подати-то в нашем царстве-государстве собираются с дыма. Сиречь – с жилья. Это еще с Олега-князя пошло – державу объезжать, да полюдьем дань собирать. Ну а моя избушка – она хоть и с дымом, да только не жилье, а средство передвижения. Телега под крышей.

– Это ты так сборщикам подати говоришь? – хмыкнул оборотень. – И что, верят?

– А и не знаю, верят или не верят, а только податей я, убогая, в жизни не платила, – подмигнула баба-яга.

– Правда? – нахмурился Глеб. – Вообще ни разу?

– Здорово, правда? – ухмыльнулась старуха. – Только ты уж, Глебушка, смотри, не трепись об этом. Я ж тебе по секрету сказала, как родному.

Князь нахмурился еще сильней, но смолчал. Какие уж там подати с дремучей старухи.

– Ладно, самобрат меньшой, – стиснул он плечо Ивана. – Ступай. И уж не оплошай там – весь Тиборск на тебя полагается. А я за тебя дни и ночи бога молить буду.

– Да я!.. Да у меня!.. – аж прослезился княжич. – Глебка, я…

– Ну-ну, нечего тут рассусоливать! – посуровел князь. – Ступай, сказано! Борзо, пребуйно!..

И отвесив напоследок отеческий подзатыльник, Глеб проводил брата в путь-дорогу.

Глава 13

Тихо было в лесу. Огромный волк неслышно бежал по лесной тропке, и на спине у него привычно восседал младой княжич. Иван снял шапку, подставив ветру златые кудри. Снег еще сошел не везде, но воздух уже дышал весной, уже был только свеж, а отнюдь не морозен.

– Эх, хорошо-то как!.. – простодушно воскликнул Иван. – Вот доедем до верховной бабы-яги, расколем яйцо злосчастное – да и снова заживем счастливо! Ты, Яромир, чем займешься, когда Кащей сгинет?

– А вот когда сгинет – тогда и думать буду, – сказал оборотень. – Но уж найду чем.

– А я вот сызнова в странствия пущусь! – поделился Иван. – Как Илья Иваныч – весь белый свет объеду! Только не на восход двину, а на закат, в земли немецкие и грецкие. Город тот повидаю фряжский, на воде стоящий… как его… Вонеция?..

– Венеция, – поправил Яромир. – Дело хорошее, конечно. Я в закатных землях бывал, там есть на что поглядеть. На санях поедешь, аль верхом?

– А это уж как выйдет. Может, вообще пешком двину! – заявил Иван. – Что мне, добру молодцу? Вон и сапожки у меня теперь новые… а чертовы лапти я выкинул. Наконец-то избавился.

– Сапоги новые купил? – скосил глаза Яромир. – А я и не заметил. И что, хороши?

– Куда как хороши!.. – расплылся в улыбке Иван. – Червленые, с носами позолоченными! Вон какие – подлинно княжеские! Не то что лапти эти поганые. Пускай их смерды носят.

Яромир бежал уже третьи сутки. В первый день они с Иваном миновали город Ярый и пересекли реку Сухону. На второй – достигли Кладеня, самого полуночного из городов русских. А сегодня оставили позади последнюю из тиборских весей и вступили в земли чудинов.

Но до старшей бабы-яги еще очень далеко. Волшебный клубочек все катился и катился, петляя меж елок и сосен. Возле бесчисленных в этих краях речек останавливался и подпрыгивал, пока его не перевозили на другую сторону. Иногда находил брод и перебирался по камням.

Слишком далеко не укатывался. Когда Иван с Яромиром вставали на привал или ночлег – замирал и терпеливо ждал. Вообще, походил ведьмин клубок на игривого жизнерадостного щенка, что так и скачет вокруг хозяина.

Ночи были еще холодные. Да и забирались путники все полуночнее. С заходом солнца Яромир обращался человеком, с Ивановой помощью разводил костер и сидел до утра, прислушиваясь к ночным шорохам.

Места стали уже недобрые, неспокойные. Еще не Кащеево Царство, но совсем рядом.

– Завтра в царстве Кащея будем, – сказал Яромир, пока Иван расстилал скатерть-самобранку. – С утра через Двину переберемся, а там уже… сам понимаешь. Так что брюхо плотней набивай.

– Угу, – кивнул Иван, жадно потирая руки.

Оборотень мог бы этого и не говорить. Что-что, а пожрать княжич был точно не дурак. Уписывал за обе щеки все, что перед ним ставили. И подаренной Финистом скатерти-самобранке он радовался как бы не сильнее, чем мечу-кладенцу.

От харчей бабы-яги ничего не осталось в первый же день. Щи, понятно, Иван и Яромир есть не стали – выплеснули, едва за небозем отъехали. А вот пирог разделили, вкусный оказался.

Но что там было того пирога, на двоих-то здоровых мужиков?

Самобранка подала им сегодня свежайшую краснорыбицу с сарацинским пшеном и тертым хреном. И огромный толстый блин, покрытый растаявшим сыром и диковинной великанской клюквой. И куски жареной курицы, обвалянной в муке, да с хрустящей золотистой репкой.

Хмельного вот только не подавала она почему-то. И купить негде – лес кругом да болота. От селений Глеб строго-настрого наказал держаться подальше. Так что Иван только и вздыхал каждый раз:

– Эх, а вот сейчас бы медовухи испить, али зелена вина!..

Ну зато еды хватало. Хотя и дивной порой, причудливой. Если курица и блин сразу пришлись Ивану по душе, то краснорыбицу он долго нюхал, пробовал на язык. Та почему-то была нарезана меленькими кусочками и лежала на таких же мелких шматках сарацинского пшена.

И еще к ней шла какая-то неведомая подлива. Черная, как сердце ростовщика, и соленая, как морские воды. Иван лизнул ее на пробу, скривился и вылил.

– Жижа какая-то бесовская! – посетовал он. – И откуда самобранка берет этакие кушанья?

– Да поди знай, – пожал плечами Яромир. – Финисту ее Мороз-Студенец подарил, а где тот взял – одному ему и ведомо.

Попивая луковый квас, Иван разглядывал каменное яйцо. Крутил его в руках, пощелкивал пальцем, подносил к уху.

Иногда княжичу казалось, что Кащеева смерть тихо шепчет. Бормочет слова какие-то. То ли сделать что-то уговаривает, то ли просто обзывает матерно. Перед сном Иван часто его слушал, пытался хоть что-нибудь разобрать.

– Зря ты это, – сказал ему Яромир. – Убери от греха. Мало ли что там еще Кащей мог наколдовать.

– Да ладно, не будет ничего, – отмахнулся Иван. – Ты лучше сам послушай. У тебя ухи-то волчьи.

Яромир неохотно поднес яйцо к уху, но услышал только сопение Ивана. Под каменной скорлупой было тихо.

– Нет там ничего, – сказал волколак. – Спрячь лучше поглубже и не доставай без нужды.

Спали этой ночью чутко, бдительно. Иван, перепивший квасу и взвару, то и дело вскакивал до ветру. Яромир каждый раз приоткрывал один глаз, косился на орошающего елку княжича.

Мало ли что. Тут еще не Кащея власть, но уже и не русских. Тут чудь живет, дивный народ. Старые люди. Они и волхвовать покамест умеют, и христианского бога не приняли до сих пор.

Даже странно, что еще не у Кащея под рукой.

Впрочем, осталось их тоже немного, настоящих-то. По чащобам и берлогам хоронятся, от нового мира спасаются. Придет время – и тоже уйдут либо смирятся.

Грустно было Яромиру от таких мыслей.

Проснулся он ни свет ни заря. Растолкал храпящего с раззявленным ртом Ивана, поснедал остатками вчерашних даров самобранки, подобрал клубочек и хотел уже переметнуться в волка.

Да не успел. Из-за деревьев показалась бегущая фигура. Статная и рослая, но легкая, красивая. Неслась она на своих двоих, но точно на крыльях летела. По снегу скользили деревянные рты – один короткий, другой длинный.

Иван аж засмотрелся. Сам он на ртах ходить не умел, а вот братец Игорь любил, покуда жив был. Как наступала зима, так сразу надевал эти деревяшки, брал палки в руки – и в лес, кататься. Нравилось ему.

Но, понятно, сейчас сюда бежал не Игорь. Раскрасневшись, запыхавшись, сюда мчалась девица-богатырка. Прекрасный ее лик был искажен от гнева, а изо рта рвалось:

– А ну, стой, тать ночной!!! Сто-о-ой!!!

– Е-ма-а!.. – протянул изумленно Яромир. – Синеглазка!

Да, то была царица поляниц. Невесть каким образом разыскав наконец своего суженого, она подбежала к нему, сорвала рты с ног – и принялась ими же Ивана дубасить!

– Ты что же это, поганец, обесчестил невинную девушку, спер зеркальце волшебное, и в кусты?! – верещала она. – На тебе, на, на, на, получай!..

При первой встрече Иван справился с Синеглазкой за девять ударов. Но тогда-то он не знал, что она баба! Дрался, как с мужиком – и отлупил, как мужика.

А бить женщину витязю позорно.

Так что Иван не сопротивлялся и только втягивал голову в плечи. Тоскливо ойкал при особо удачных тумаках.

К счастью, Синеглазка всю ночь шла на ртах и ужасно утомилась. Выдохлась она быстро. Отбросила деревяшки, схватила Ивана за грудки и рявкнула:

– И больше чтоб удирать не смел! Неча от невесты своей бегать, дурак!

– И то, – хмыкнул Яромир, с удовольствием на это взирая. – Ты что же в бега-то подался, Иван? Тебе сейчас к алтарю идти, свадьбу с красой-девицей играть.

– Да не собираюсь я на ней жениться! – проныл Иван.

– Возьми свои слова обратно! – затрясла его Синеглазка. – Возьми свои слова обратно!

– Злая ты какая-то, – задумчиво произнес Яромир. – Вы, поляницы, все такие злые?

– Уж подобрей вас, мужское племя! – сверкнула глазами царица.

– Ну не скажи, не скажи, – возразил оборотень. – Вот если мужчина вдруг в баню зайдет, когда там женщины парятся – так они же недобро его встретят. Орать будут. Кипятком плеснуть даже могут. А если женщина зайдет, когда там мужчины? Ей все там очень рады будут. Поздороваются вежественно, в гости пригласят. Считаю, верное доказательство: мужчины добрее женщин.

Синеглазка вскинулась, шумно задышала, стала подыскивать нужные слова – да не успела. Из-за деревьев донесся шорох – и Яромир поднял руку.

– Тихо всем, – негромко сказал он.

Поляница и сама сразу смолкла, напряглась. В руке ее объявилась сабля. Иван выдвинул из ножен Самосек.

Яромир потянул носом. В человечьем облике нюх его и близко не равнялся с волчьим, но обычных людей все же оставлял позади. И сейчас он учуял прогорклый жир, недавно пролитую кровь и гнилостное дыхание. Да такое сильное, что хоть ноздри затыкай.

– Самоядь, – промолвил оборотень.

Иван вздрогнул. Про этих жутких тварей он слыхал. А вот Синеглазка только нахмурилась недоуменно. Поляницы кочуют гораздо полуденнее, дивьи народы им неведомы.

И когда на поляну выступили шесть нескладных фигур, она едва удержалась от крика.

Много всяких созданий служит Кащею. Отребье разбойное, сила нечистая, чудища лесные и болотные. Но самоядины – самые нелепые уроды изо всех.

Вроде и похожи на людей. Руки, ноги, головы. Кожа очень бледная, правда, да телеса рыхлые, как у моржей. Блестят аж от жира – самоядь им себя смазывает вместо одежи. А для красоты еще и кровью раскрашиваются, узорами красными.

Но это ладно. А вот головы их… совсем не людские лица. Ни ртов, ни носов – ровно блин ноздреватый, плохо пропеченный. Пара глаз с него таращится – без век, без ресниц, точно пара круглях слюдяных.

И темя. Все темя самоядина – сплошной рот. Без зубов, без языка – этакий зев о четырех лепестках. Распахивается и снова смыкается, причмокивает, воздух втягивает.

Никто никогда не видел, чтоб самоядь в этот теменной рот еду клала. Оттого и назвали их так. Сами-то они себя, ясно, иначе как-то прозывают – да опять же неведомо как. Не говорят они по-человечески, мычат только.

– Страсть-то какая, Яромир!.. – ахнул Иван. – Мужики, вы как вообще живете такими калечными?!

Самоядины не ответили. Молча двинулись к людям, вздымая свое оружие – огромные костяные крюки, кривые рыбацкие остроги. Были те тоже покрыты запекшейся кровью, и сразу понималось – не говяжьи туши ими кромсали.

– По-хорошему-то разойтись не выйдет, да? – задумчиво протянул Яромир, кувыркаясь через голову.

Поднялся он полным волколаком – и Синеглазка невольно вскрикнула. Не будь здесь самоядинов, не лети уже в ее шею страшный крюк – пожалуй, напала бы на Яромира.

А так она едва успела отскочить, да отвести удар сабелькой. С воплем тут же ударила в ответ – и рассекла самоядину плечо. Из раны выступила кровь, показалось мясо – бледное, словно рыбье.

– Откуда ж вы такие взялись?! – возопил с другой стороны Иван, рубясь сразу с двоими.

Яромиру приходилось и того тяжелей – на него насели трое. Видно было, что эти самоядины – отнюдь не великие богатыри… но и не случайные прохожие. Вои бывалые, опытные. Крюками они орудовали ловко, а силушка в их рыхлых телесах таилась недюжинная.

Впрочем, где им было совладать с оборотнем. Яромир вьюжил лохматым вихрем, каждый раз увертывался, пригибался, полосовал когтями. Вот он оскалился, взревел – и распорол самоядину брюхо. Кишки оттуда повалили тоже совсем не людские.

Тем временем кладенец разрубил один из костяных крюков и тут же вошел владельцу в грудь. Легко пронзил насквозь, хоть и с закругленным кончиком. Княжич резко его выдернул, развернулся – и едва не отсек голову Синеглазке. Поляница расправилась со своим самоядином и как раз ринулась на помощь Ивану.

– Осторожней!.. – крикнули они одновременно. – Глаза повылазили?!

– Хорошая пара будет, – буркнул себе под нос Яромир, сбивая самоядина с ног и разрывая выю.

Тот не сдох. Только забулькал как-то странно, зачвакал теменным зевом. И лишь когда волколак оторвал ему голову совсем, нелюдь затих.

Еще через малое время все стало кончено. Шесть самоядинов лежали мертвы, а Иван с Синеглазкой вытирали клинки о снег. Яромир снова кувыркнулся через голову и поднялся человеком.

Поляница уставилась на него с опаскою, настороженно. Подняла саблю, прищурилась. Кажется, примеривалась – не пырнуть ли и его следующим?

– Ты ковырялку-то убери лучше, – криво усмехнулся оборотень. – Серебра там нет, а красное железо меня не убьет.

– Зато отрубить что-нибудь – отрубит, – сказала Синеглазка, глядя на руку Яромира. С той капала кровь – один из самоядинов таки зацепил крюком.

– Пустое – заживет, – ответил Яромир. – На мне быстро заживает.

– Как на собаке! – радостно заулыбался Иван.

– Ага, точно, – кивнул Яромир, внимательно глядя на княжича. – Как на собаке. Или на волке.

– Ты… ты оборотень, – моргнула Синеглазка. – Ты ведь оборотень.

– Экая догадливая баба, – хмыкнул Яромир. – И повезет же кому-то за себя такую взять.

Уговорив наконец поляницу убрать саблю, ей рассказали всю историю. Чего уж теперь скрывать-то?

Что Кащею она не служит – то уже ясно.

– Ты нас как нашла-то? – спросил кстати Яромир.

– Мне бабушка Овдотья клубочек заветный дала, – показала оный Синеглазка.

– Ну бабка… – цокнул языком оборотень. – И нашим, и вашим… А булавку заветную тоже дала?

– Да, велела носить, – указала на пояс Синеглазка. – А… у вас они чего ржавые такие?

Иван с Яромиром глянули на свои булавки. Те и впрямь заржавели уже почти до середины. А ведь всего-то три дни назад новенькие были, блестящие!

– Кащей нас разыскивает, – мрачно сказал Яромир. – Высматривает колдовством своим. Еще немного, и пересилит, сдохнут булавки бабкины…

Ни закапывать, ни сжигать мертвых нелюдей не стали. Птицы расклюют, звери обглодают. Места тут глухие, до ближайшего жилья поприщ десять.

– Скверное это дело, – задумчиво произнес Яромир. – Самояди тут отродясь не видывали. Видать, Кащей уже рассылает воев-то потихоньку.

– Да ну, кому тут их видать-то было? – пожал плечами Иван. – Глухомань же. Может, они тут сто лет уж живут… жили… а мы не знали просто. А если кто сюда забредал, да их встречал, того они… того…

– Всякое может быть, конечно… Но что-то сомнительно. И уж точно не сто лет – лет пять назад я сюда заглядывал по делам, не было никого.

– А какие у тебя тут дела-то были? – удивился Иван. – Мухоморы собирал, что ли?

– А то не твоего ума дело, – наставительно сказал оборотень. – Да и довольно нам уж тут лясы точить. Поспешать надо. Если передовые дружины Кащея уже тут – он скоро и с большой силой явится.

Кувыркнувшись через голову, он обернулся волком. Синеглазка вздрогнула – в этом облике она Яромира еще не видала. И то – волком-то он становился не обычным, а огромным, с коня ростом.

Иван привычно запрыгнул ему на спину и растерянно глянул на поляницу. У той не было коня. Были рты – но угонится ли она на них за оборотнем?

Хотя нагнала ведь. С самого Тиборска за ними бежала, три дня и три ночи. Спать толком не спала, есть толком не ела.

Вот уж верно задор-баба.

– Может, домой вернешься? – для порядку предложил Иван.

– Еще чего, – фыркнула Синеглазка. – Чтоб ты второй раз от меня сбежал? Или, хуже того, сгинул где-нибудь мне назло? Нет уж, не выйдет.

– Да ты за нами не поспеешь… – промямлил Иван.

– Поспею! – застегнула на ногах рты Синеглазка. – Еще и позади вас оставлю!

Яромир только оскалился насмешливо. Не видала эта девка галопирующего волколака. Ну да ничего, пусть потягается какое-то время. Устанет – Яромир ее тоже на спину возьмет, не переломится.

– И кстати-то!.. – ударила Ивана по лодыжке Синеглазка. – Это ты ведь мое зеркальце скрал, хитник?! Верни немедля!

Иван неохотно вернул.

Глава 14

В селе Ершово проживали одни смерды. Лежало оно полуденнее Ратича, на изгибе великой реки. По другую сторону покрытых еще льдом вод виднелись Кащеевы земли, но по эту всегда было спокойно. Землепашцы мирно ковырялись с сохой, а рыбари ставили сети, надежно оберегаемые дружиной князя Игоря. За что исправно платили подати, а в тяжкие годины – несли и воинскую повинность.

По здешним понятиям село было большим. Сто с лихвой изб, свой кузнец, корчма даже. Церковь была, и со звонницей. Попик собственный имелся.

И жило-то село неплохо. До Тиборска стольного далече, да и Ратич не слишком близко. Редко кто беспокоил. О прошлом годе единожды всего князь Игорь и наезжал – когда невесту свою возил свадебным поездом, Василису свет Патрикеевну.

Да и как наезжал? Мимо просто возки проходили – с песнями, плясками, со звоном бубенцов. Все село высыпало смотреть, старики каравай поднесли в виде двух лебедей.

Кто ж тогда знал, что месяца не пройдет – сгинут и княгиня младая, и муж ее любящий, да и сам город Ратич. Всю осень и зиму ершовцы в страхе сидели, на тот берег глядеть не уставали. Все ждали, что и к ним Змей Горыныч прилетит. Иные предлагали избы бросить, на закат подаваться, к великому князю Глебу поближе.

Но прошла осень, минула и зима. Тихо все оставалось по ту сторону реки. И страх тоже ослаб потихоньку. Когда ничего плохого долго не случается, то кажется, что и не случится никогда.

Может, Кащей от старости помер? Не на самом же деле он бессмертный.

И сегодня – Авсень, первый день весны. И первый день нового года. Начинается 6715 год от Рождения Адама. Или 1207 – от Рождения Христа.

Праздновали приход весны шумно, радостно. Все село гуляло. Уже не чаяли ведь и дождаться – такая в этот раз выпала лютая зима. Холодная, студеная. За порог иной раз не выйти было. Несколько человек померли, просто упав в пургу и замерзнув раньше, чем нашли.

А уж скота сколько околело – страшно и представить.

Но все позади, все за плечами осталось. Просинец и лютень ушли восвояси – березень начался.

Кончилась зима!

И все плохое словно бы с ней кончилось. Лютень-то, впрочем, уже и не лютый был совсем – мягкий даже. Но все-таки холодный. А теперь вот первый день весны – и уже проталины, уже почки на деревьях кое-где. Удивительно рано, необычно.

Все радовались. Только дед Харчок не радовался. Зажившийся на свете старик вечно ковылял из дома в дом, совал во все нос и сулил беды-злосчастья. Сегодня вот опять проснулся ни свет ни заря, спустил ноги с печи и принялся костерить сноху. И кулёма она, мол, и руки не из того места растут, и вообще зря сын его жену взял из Еловых Горочек, там бабы издревле никчемные.

Молодуха, давно к этому привычная, даже не повернула головы. Спокойно достала из горнила чугунок, что протомился там всю ночь, да брякнула на стол.

– Пожалте завтракать, батюшка, – вежественно молвила она. – Кашка нам, да Авсеню.

Едва она сняла крышку, как каша вылезла из горшка, хлынула по краям. Взопрела очень уж, поднялась сильно.

– Плохая примета, – коршуном уставился на это Харчок. – Беду сулит.

– Брехня, – вошел в дом его сын. – Бабкины сказки. Не будет ничего. Ты, тятя, на двор-то выйди – солнце светит, птицы щебечут!

В двери уже стучались. Явились ряженые: один в венке из колосьев, другой – в соломенном. Один богато одет, другой – в рубище.

– Здравствуй, Весна! – радушно произнесла сноха Харчка. – Добро пожаловать, Авсень!

Кроме каши ряженых угостили авсенем – праздничным кушаньем из отварного языка и мозгов. Молодая хозяйка уж расстаралась, не пожалела чеснока и печеных яблок.

Весь день ряженые обходили село, ели кашу и пироги, запивали медовухой. Хозяйки пекли жаворонков из сладкого теста. Дети бегали с ними по дворам, подбрасывали и кричали:

– Жаворонки, жаворонки, прилетите – с собой весну принесите!

И весна-то уже начиналась. В одночасье смерды повеселели, плечи распрямили. Девки словно расцвели, принялись в парней глазками сверкать. И даже дед Харчок в конце концов двинулся на обход своих берез – надрубать кору, ставить желобки.

Покуда почки не распустились, сок в березах сладкий – как раз время его собирать. Потом в бочку – и пусть там бродит. Славная к осени поспеет березовица – крепкая, душистая.

Мало кто ее сейчас варит – в иных краях, говорят, и вовсе разучились. Молодежь-то нынче подлинно русские напитки уж и не пьет. Все бы им этот квас подавай новодельный. Напридумывали всякой дряни, никакого почтения к традициям.

И вообще все неправильно. Все не так, как во времена юности Харчка. Тогда-то было… ух!.. все было лучше. Вон там даже капище еще было. Волхв иногда по бережку бродил, в воду уши совал зачем-то. Харчок тогда малой совсем был, толком не помнил ничего, но это вот засело в памяти.

Вечером Харчок все так же мрачно сидел у большого костра. Все плясали и пили медовуху, молодцы бегали за девками – а он был насуплен и сердит. Думал о том, какие худые времена настали.

Зато наутро он, кряхтя и сопя, проснулся самым первым. Опять спустил с печи босые ноги, пожевал вчерашней каши окостеневшими деснами и пошел в сени.

В поле надо, землицу проверять. Может, довольно уже прогрелась.

Вряд ли, конечно. Березень только вчера начался – кто же в этакое время в поле выходит? Но чем черт не шутит.

В этом году весна ведь очень рано пришла. Уже тепло совсем, привольно, хотя по всем канонам зиме еще три седмицы быть положено. А пахать надо. И всегда лучше начать пораньше, чем попозже.

Без пахоты крестьянину не жить – будь он хоть из людей, хоть из смердов, хоть из рядовичей, хоть из холопов. Старый Харчок всю жизнь был изорником, всю жизнь землю ковырял – за сохой и помрет, видно. Жену тоже себе взял работящую, из сирот монастырских.

Приволокши на ниву тяпку, старик с кряхтеньем вскопал небольшую делянку. Жуя сосновую смолку, он стянул порты и уселся прямо голой задницей. Теперь ждать. Если гузно не замерзнет, покуда смолка не побелела – значит, хорошо землица прогрелась. Можно пахать и сеять.

Тихо утром в селе. Умаялись за вчера-то. Весь день праздновали – а что праздновали, сами толком не знают. Нет, не те времена настали, не те.

Сплюнув в ладонь смолку, Харчок внимательно ее осмотрел. Не побелела еще. Но и гузно еще не замерзло, терпит. Надо подождать.

Донесся знакомый звон ботала. Харчок его из тысячи бы узнал – сам на ярмарке выбирал, сам своей Буренке на шею вешал.

Пастух стадо собрал, на пастбище гонит. Тоже рано еще слишком. Снег толком не сошел, какое тут пастбище? Но тоже, видно, соблазнился ранней весной, решил хоть ноги коровушкам размять. И то – всю зиму в стойлах стояли, а то и прямо в избах, с людьми рядом. В сильный-то мороз скотину в коровнике не оставишь, околеет. К себе забирать приходится – хоть и запах, хоть и грязь, да зато надежно.

Опять же и самим теплее.

– Поздорову, Юрок! – махнул пастуху старый изорник.

Тот тоже махнул, но молча. Говорить Юрок не умел, глухим уродился. Мычал только, как его коровы.

Дожевать смолку Харчок все-таки не успел – гузно совсем закоченело. Рано пахать, рано сеять. Еще седмицу ждать, а то и две.

После этого ему сразу стало скучно. Опять на печи сидеть, да по селу шататься. Смотреть, кто чем занят, да у кого что в мисках есть вкусного. За стол деда Харчка всюду приглашали, ибо знали, что если не пригласить, то он потом на весь свет разнесет, какие люди невежественные бывают.

Но скучно ведь. Томно. Лучше бы впрячь лошаденку, да пойти с сохой, как каждую весну. Вот это дело, это всему миру польза. Хлебушек люди ели испокон веку и будут есть до второго пришествия.

А вечером грянула гроза. Первая в этом году. Все небо заволокло черными тучами, и селяне бросились по домам.

Не дело это – в грозу не под крышей стоять. Непочтительно. Дед Харчок лично затворял окна и опрокидывал вверх дном сосуды. Известное же, когда Перун швыряет молоньи, бесы куда попало драпают. Дай им потачку – в любой дырке спрячутся.

Сын и сноха над стариком за то насмехались. Но не препятствовали. Окна и сами помогали запирать – хоть и бабкины сказки, а все страшно.

– Вот оно, пришло, – тихо молвил Харчок. – Кащей с восхода идет.

– Гроза это, батюшка, – жалостливо глянула сноха. – Просто дождик с молоньями. Не будет от него вреда – только польза.

– Кащей это, – упрямо твердил свое старик. – Идет. Скоро будет.

– Да не будет ничего, тятя, – лениво ответствовал сын. – А коли и придет – ну господи, что с того? Мы не Ратич, наша хата с краю, нас Кащею жечь не с руки.