Читать онлайн Друг бесплатно

Станислав Лем

Друг

Я хорошо помню обстоятельства, при которых познакомился с Харденом. Это случилось через две недели после того, как я стал помощником инструктора в нашем клубе. Я очень дорожил этим назначением, потому что был самым молодым членом клуба, а Эггер, инструктор, сразу же, в первый день моего дежурства в клубе, заявил, что я вполне интеллигентен и настолько разбираюсь в нашей лавочке (так он выразился), что могу дежурить самостоятельно. И действительно, он тут же ушел. Я должен был дежурить через день с четырех до шести, консультировать членов клуба по техническим вопросам и выдавать им карточки QDR по предъявлении билетов с уплаченными взносами. Как я уже сказал, я был очень доволен своим постом, однако вскоре сообразил, что для выполнения моих обязанностей совершенно не нужно знать радиотехнику, потому что никто не обращался за консультацией. Здесь можно было бы обойтись простым служащим, однако таковому клуб должен был бы платить, я же дежурил даром и не только не имел от этого никакой корысти, а, напротив, терпел ущерб, если учесть вечное брюзжание матери, которая требовала, чтобы я сиднем сидел дома, когда ей хотелось пойти в кино и оставить малышей на моем попечении. Из двух зол я предпочитал дежурства. Внешне наше помещение выглядело вполне прилично. Стены были сверху донизу увешаны открытками радиосвязи со всего света и пестрыми плакатами, скрывавшими подтеки, а возле окна в двух застекленных шкафчиках помещалась кое-какая коротковолновая аппаратура старого типа. Была у нас и мастерская, переделанная из ванной, без окна. В ней нельзя было работать даже вдвоем, не рискуя выколоть друг другу глаза напильниками. Эггер, по его словам, питал ко мне огромное доверие, однако не столь огромное, чтобы оставить меня наедине с содержимым ящика письменного стола. Он выгреб оттуда все подчистую и унес к себе, не оставив даже писчей бумаги, так что мне приходилось вырывать листки из собственных тетрадок. В моем распоряжении находилась печать, хотя я и слышал, как Эггер сказал председателю, что ее, собственно, следовало бы прикрепить цепочкой к ящику стола. Я хотел использовать время для сборки нового приемника, но Эггер запретил уходить в часы дежурства в мастерскую – как бы, мол, кто-нибудь не забрался в клуб и не стянул что-либо. Это было чистейшим вздором – хлам в шкафчиках не представлял никакой ценности, – но я не сказал этого Эггеру, потому что он вообще не признавал за мной права голоса. Теперь я вижу, что чересчур с ним считался. Он без зазрения совести эксплуатировал меня, но этого я тогда еще не понимал.

Не помню, в среду или в пятницу появился впервые господин Харден – впрочем, это безразлично. Я читал очень интересную книгу и злился: в ней не хватало множества страниц. Все время нужно было о чем-то догадываться, и я опасался, что самого важного в итоге не окажется, а тогда все чтение пойдет насмарку – обо всем ведь не догадаешься. Внезапно послышался робкий стук. Это очень удивило меня, так как двери всегда были открыты настежь. Наш клуб обосновался в бывшей квартире. Кто-то из радиолюбителей говорил мне, что в такой скверной квартире никто не хотел ютиться. Я крикнул «войдите», и вошел посторонний, которого я никогда не видал. Я знал – если не по фамилии, то по крайней мере в лицо – всех членов клуба. Незнакомец стоял в дверях и смотрел на меня, а я разглядывал его, сидя за письменным столом; так мы созерцали друг друга некоторое время. Я спросил, чего он хочет, и подумал, что если бы этот человек пожелал вступить в клуб, то у меня не нашлось бы даже вступительного формуляра: их тоже забрал Эггер.

– Здесь клуб коротковолновиков? – спросил вошедший, хотя это было ясно написано на дверях и на воротах.

– Да, – ответил я, – что вам угодно? – Но вошедший как будто не слышал вопроса.

– А... простите, вы тут работаете? – спросил он, сделал два шага в мою сторону, ступая словно по стеклу, и поклонился.

– Дежурю, – ответил я.

– Дежурите? – переспросил он как бы в глубоком раздумье. Улыбнулся, потер подбородок полями шляпы, которую держал в руке (не помню, видел ли я когда-либо такую поношенную шляпу), и, все еще стоя как бы на цыпочках, выпалил одним духом, словно опасался, что его прервут:

– Ага, так здесь дежурите вы, понимаю, это большая честь и ответственность, в юные годы мало кто этого достигает по нынешним временам, а вы тут всем ведаете, так, так, – при этом он сделал рукой, в которой держал шляпу, плавный жест, охватывающий всю комнату, точно в ней помещались бог весть какие сокровища.

– Не так-то уж я молод, – сказал я. Этот тип начинал меня немного раздражать. – А нельзя ли узнать, что вам угодно? Вы член нашего клуба? – Я задал этот вопрос умышленно, зная, что это не так, и действительно, незнакомец смутился, снова потер шляпой подбородок, спрятал ее за спину и, забавно семеня, подошел к письменному столу. Нижний ящик, куда, услыхав стук, я сунул книгу, был открыт. Понимая, что от такого назойливого субъекта быстро не избавишься, я задвинул ящик коленом, вынул из кармана печать и принялся раскладывать чистые листки бумаги, дабы он видел, как я занят.

– О! Я не хотел вас обидеть! Не хотел! – воскликнул он и тут же понизил голос, беспокойно оглядываясь на дверь.

– Так, может быть, вы скажете, что вам угодно? – сухо спросил я, потому что мне все это надоело.

Он оперся рукой о письменный стол, держа другую, со шляпой, за спиной, и наклонился ко мне. Только теперь я сообразил, что ему, должно быть, немало лет, пожалуй, уже за сорок. Издалека это не бросалось в глаза, у него было худое, неопределенное лицо, какое иногда бывает у блондинов, у которых не заметно седины.

– К сожалению, я не являюсь членом клуба, – сказал он. – Я... видите ли, в самом деле питаю огромное уважение к тому, что делаете вы и все ваши коллеги, но мне, увы, не хватает подготовки! Мне всегда хотелось приобрести знания, но, к сожалению, не удалось. Моя жизнь как-то так сложилась...

Он запнулся и умолк. Казалось, он вот-вот расплачется. Мне стало не по себе. Я промолчал и начал прикладывать печать к пустым листкам, не глядя на него, хотя чувствовал, что он все ниже наклоняется надо мной и, пожалуй, хочет обогнуть стол, чтобы подойти ко мне. Я делал вид, будто ничего не замечаю, а он принялся громко шептать, в чем, по-видимому, не отдавал себе отчета:

– Я знаю, что помешал вам, и сейчас уйду... У меня есть одна... одна просьба... Я рассчитываю на вас... едва смею рассчитывать на вашу снисходительность... человек, который предастся такой важной работе, такому бескорыстному служению всеобщему благу, быть может, поймет меня, может быть... я не... смею надеяться...

Я совсем одурел от этого шепота и все продолжал прикладывать печать, но с ужасом видел, что листки скоро кончатся и я не смогу таращиться на пустой стол, а на незнакомца я не хотел смотреть: он расплывался передо мной.

– Я хотел бы... хотел бы, – повторил он раза три, – просить вас не о... то есть об услуге, о помощи. Одолжите мне одну мелочь... однако сначала я должен представиться. Моя фамилия Харден... Вы меня не знаете, но, боже мой, откуда же вам меня знать...

– А вы меня знаете? – спросил я, не поднимая головы и дыша на печать.

Харден так испугался, что долго не мог ответить.

– Случайно... – пробормотал он наконец. – Случайно видел, у меня были... были дела тут, на этой улице, поблизости, рядом, то есть недалеко от этого дома... Но это ничего не значит. – Он говорил горячо, словно для него имело громадное значение убедить меня, что он говорит правду. У меня от всего этого шумело в голове, а он продолжал:

– Моя просьба может показаться вздорной, но... Я хочу попросить вас, разумеется со всевозможными гарантиями, одолжить мне один пустяк. Это вас не затруднит. Речь идет... идет о проводе. С вилками.

– Что вы говорите? – спросил я.

– Провод с вилками, – воскликнул он почти в экстазе. – Немного, несколько... с дюжину метров и вилки... восемь... нет – двенадцать – сколько можете. Обязательно отдам. Вы знаете, я живу на одной с вами улице, дом номер восемь...

«А откуда вы знаете, где я живу?» – хотел я спросить, но в последний момент прикусил язык и сказал по возможности безразличным голосом:

– Мы не выдаем провод напрокат. Впрочем, разве это такая уж редкость? Ведь его можно достать в любом электротехническом магазине.

– Знаю! Знаю! – воскликнул он. – Но, пожалуйста, поймите меня! Прийти, как пришел я... сюда... очень тяжело, но у меня нет выхода. Этот провод мне очень нужен, и, собственно, не для меня, нет. Он... он нужен другому. Он... эта... особа... не имеет... средств. Это мой... друг. У него... ничего нет... – произнес Харден снова с таким видом, точно собирался расплакаться. – Я, к сожалению, теперь... такие вилки продают только дюжинами, вы знаете. Прошу вас, может быть, вы, с вашим великодушием... Обращаюсь к вам, потому что не имею... потому что никого не знаю...

Некоторое время он молчал и только тяжело дышал, как бы от избытка чувств. От всего этого меня прошиб пот, и я хотел одного: избавиться от этого человека. Я мог бы просто не дать ему этот провод, и тогда все бы кончилось. Но я был заинтригован. Впрочем, может быть, мне хотелось немного помочь ему, из жалости. Я еще хорошенько не знал, как ко всему этому отнестись, но в мастерской хранилась моя собственная старая катушка, с которой я мог делать что хотел. Вилок, правда, у меня не было, но целая куча их лежала на столике. Никто их не считал. Конечно, они не предназначались для посторонних, но я решил, что в конце концов один раз можно сделать исключение.

– Погодите, – сказал я, пошел в мастерскую и принес оттуда провод, кусачки и вилки. – Подойдет вам этот провод? – спросил я. – Другого у меня нет.

– Конечно, я... я думаю, будет в самый раз.

– Сколько надо? Двенадцать? Может быть, двадцать метров?

– Да! Двадцать! Если можно...

Я отмерил на глаз двадцать метров, отсчитал вилки и положил на письменный стол. Харден спрятал все в карман, а у меня мелькнула мысль, что Эггер, узнай он об этих вилках, поднял бы шум на весь клуб. Мне бы он, конечно, ничего не сказал, я видел его насквозь – интригана, фарисея и, в сущности, труса. Харден отпрянул от стола и сказал:

– Молодой человек... извините, сударь... вы сделали большое, доброе дело. Я знаю, что моя нетактичность – и то, как я тут к вам... могли создать превратное впечатление, но, уверяю вас, уверяю, это было крайне необходимо! Речь идет о деле, в котором участвуют хорошие, честные люди. Не могу даже выразить, как тягостно мне было прийти, но я питал надежду – и не ошибся. Это отрадно! Весьма отрадно!

– Будем считать, что вы взяли на время? – спросил я. Меня беспокоил срок возврата, и, если бы он не скоро мне их возвратил, я принес бы нужное количество собственных вилок.

– Разумеется, на время, – подтвердил Харден, выпрямляясь с каким-то старомодным достоинством и прижимая шляпу к сердцу.

– Я, то есть не во мне суть... Мой друг будет вам чрезвычайно признателен. Вы... вы даже не представляете себе, что такое его признательность... Полагаю даже, что...

Он поклонился.

– Я скоро все верну – с благодарностью. Когда?.. В данную минуту, увы, не могу сказать. Я сообщу, с вашего разрешения. Вы – простите – бываете тут через день?

– Да, по понедельникам, средам и пятницам.

– А смогу ли я когда-нибудь... – начал еле слышно Харден. Я испытующе посмотрел на него, и это, по-видимому, его обескуражило, так как он ничего не сказал, а только поклонился, надел шляпу, еще раз поклонился и вышел.

Я остался один. Впереди был почти час времени, я попробовал читать, но тут же отложил книгу, потому что не мог понять в ней ни единого слова. Этот визит и сам посетитель выбили меня из колеи. Он выглядел очень бедно, башмаки, начищенные до блеска, так потрескались, что жалко было смотреть. Карманы пиджака отвисли, словно он постоянно носил в них какие-то тяжелые предметы. Впрочем, кое-что я мог бы рассказать на этот счет. Больше всего меня поразили два обстоятельства – оба они касались меня. Во-первых, Харден сказал, что знает меня в лицо, потому что бывал по делам недалеко от клуба, – что, конечно, могло случиться, хоть мне и показался странным испуг, с которым он это растолковывал. Во-вторых, он жил на той же самой улице, что и я. Слишком уж много случайностей. В то же время я отчетливо видел, что по своей природе этот человек не способен изворотливо лгать, вести двойную игру. Любопытно, что, размышляя подобным образом, я только под конец задумался над тем, для чего же, собственно, ему потребовался провод. Я даже удивился, что так поздно об этом подумал. Харден совершенно, совершенно не походил на человека, который занимается изобретениями или хотя бы мастерит что-то для собственного удовольствия. Впрочем, он сказал, что провод нужен не ему, а его другу. Все это как-то не вязалось.

На следующий день я пошел после уроков посмотреть дом номер восемь. Фамилия Хардена, разумеется, фигурировала в списке жильцов. Я завязал разговор с дворником, стараясь не возбудить подозрений, и выдумал целую историю о том, что якобы должен давать частные уроки племяннику Хардена и потому интересуюсь, способен ли он платить. Харден, по словам дворника, служил в центре города, в какой-то большой фирме, на работу уезжал в семь, а возвращался в три. За последнее время все изменилось, он стал возвращаться все позднее, случалось даже, что и вообще не ночевал дома. Дворник даже как-то спросил Хардена об этом, но тот ответил, что берет сверхурочную и ночную работу, так как ему нужны деньги к празднику. Однако что-то незаметно, сделал заключение дворник, чтобы такой напряженный труд много дал Хардену, – как был он беден, словно церковная мышь, так бедняком и остался. Последнее время запаздывал с квартплатой, праздников вовсе не справлял, в кино не ходил. К сожалению, дворник не знал названия фирмы, в которой служил Харден, а я предпочел не расспрашивать слишком долго, так что разведка принесла мне не очень обильный урожай.

Признаюсь, я с нетерпением ожидал понедельника. Я чувствовал, что затевается нечто необычайное, хотя и не мог понять, что же, собственно, произойдет. Пробовал представить себе различные варианты, например, что Харден работает над изобретением или занимается шпионажем, но это абсолютно не вязалось с его персоной. Я убежден, что он не отличил бы диода от пентода и был менее, чем кто-либо другой в мире, способен выполнить задание иностранной разведки.

В понедельник я пришел на дежурство раньше времени и прождал два часа с растущим нетерпением.

Харден появился, когда я уже собирался уходить. Он вошел как-то торжественно, поклонился у порога и подал мне руку, а потом небольшой пакет, аккуратно завернутый в белую бумагу.

– Добрый день, молодой человек. Рад, что застал вас. Хочу поблагодарить вас за вашу доброту. Вы меня выручили в весьма сложном положении. – Он говорил уверенно, казалось, что он заранее все это сочинил. – Тут все, что вы любезно мне одолжили. – Он указал на сверток, который положил на стол.

Мы оба стояли. Харден поклонился еще раз и сделал движение, как бы собираясь уйти, но остался.

– Стоит ли говорить о пустяках, – сказал я, желая ободрить его. Я думал, что Харден начнет горячо возражать, но он ничего не сказал и лишь хмуро смотрел на меня, потирая подбородок полями шляпы. Я заметил, что шляпу старательно чистили, однако без особых результатов.

– Как вы знаете, я не состою членом клуба... – проговорил Харден, неожиданно подошел к письменному столу, положил на него шляпу и, понизив голос, продолжал: – Не осмеливаюсь снова утруждать вас. Вы и так много для меня сделали. Все же, если вы согласитесь уделить мне пять минут, никак не больше... Речь идет не о материальной помощи, боже упаси! Понимаете, у меня нет соответствующего образования и я не могу с этим справиться.

Я не понимал, к чему он клонит, но был сильно заинтригован и, чтобы придать ему смелости, сказал:

– Ну, конечно, я охотно помогу вам, если буду в силах.

Он молчал, ничего не отвечая и не двигаясь с места, поэтому я наугад добавил:

– Речь идет о каком-нибудь аппарате?

– Что? Что вы говорите?! Откуда, откуда вы... – выпалил перепуганный Харден, как если бы я сказал нечто неслыханное. Казалось, он хочет попросту удрать.

– Но ведь это ясно, – по возможности спокойно ответил я, стараясь улыбнуться. – Вы одалживали у меня провод и вилки, а стало быть...

– О, вы необычайно проницательны, крайне проницательны, – в словах Хардена звучало не одобрение, а скорее испуг. – Нет, никоим образом, то есть вы ведь человек чести, не правда ли? Могу ли, смею ли я просить вас... то есть, одним словом, не пообещаете ли вы мне, что никому... что сохраните все, о чем мы говорим, в тайне?

– Да, – ответил я решительным тоном и, чтобы убедить его, добавил: – Я никогда не нарушаю данного слова.

– Я так и думал. Да! Я был в этом убежден! – сказал Харден, сохраняя хмурое выражение лица и не глядя мне в глаза. Еще раз потер подбородок и прошептал: – Знаете... есть кой-какие помехи. Не знаю почему. Не могу понять. То почти хорошо, то ничего не разберешь.

– Помехи, – повторил я, потому что он умолк, – вы имеете в виду помехи приема?

Я хотел добавить: «У вас есть коротковолновый приемник», но успел произнести только «у вас...», как он вздрогнул.

– Нет, нет, – прошептал Харден. – Речь идет не о приеме. Кажется, с ним что-то стряслось. Впрочем, откуда мне знать! Может, он просто не хочет со мной говорить.

– Кто? – снова спросил я, потому что перестал понимать Хардена; тот оглянулся и еще тише сказал:

– Я принес это с собой. Схему, вернее, часть схемы. Я, знаете ли, не имею права, то есть не совсем имею право показывать ее кому бы то ни было, но в последний раз получил разрешение. Это не моя работа. Вы понимаете? Мой друг, речь идет, собственно, о нем. Вот рисунок. Не сердитесь, что нарисовано так плохо, я пытался изучать различные специальные книги, но это не помогло. Все надо изготовить, сделать в точности так, как нарисовано. Я бы уж позаботился обо всем необходимом. Все уже есть, я раздобыл. Но мне этого не сделать! С такими руками, – он вытянул их, худые желтые пальцы дрожали перед моим лицом, – вы же сами видите! В жизни я ни с чем подобным не сталкивался, мне и инструмента не удержать, такой я неумелый, а тут нужна сноровка! Речь идет о жизни...

– Быть может, вы покажете мне рисунок, – медленно проговорил я, стараясь не обращать внимания на его слова, – и без того он слишком смахивал на помешанного.

– Ах, простите, – пробормотал Харден.

Он расстелил на письменном столе кусок плотной бумаги для рисования, накрыл его обеими руками и тихо спросил:

– Нельзя ли закрыть дверь?

– Разумеется, можно, – ответил я, – часы дежурства уже кончились. Можно даже запереть на ключ, – добавил я, вышел в коридор и умышленно громко, чтобы он слышал, два раза повернул в замке ключ. Я хотел завоевать доверие Хардена.

Вернувшись в комнату, я сел за письменный стол и взял в руки рисунок. Он никак не походил на схему. Он вообще ни на что не походил, разве что на детские каракули: попросту нарисованы соединенные между собой квадраты, обозначенные буквами и цифрами, – не то распределительный щит, не то какой-то телефонный коммутатор, изображенный так, что волосы вставали дыбом. Символы не использовались, конденсаторы и дроссели были набросаны «с натуры», словно их рисовал пятилетний ребенок. Смысла во всем этом не было ни на грош, поскольку оставалось неизвестным, что означают эти квадратики с цифрами. Тут я заметил знакомые буквы и числа – обозначения различных катодных ламп. Всего их было восемь. Но это не был радиоаппарат. Под квадратиками располагались прямоугольнички с цифрами, которые уже ничего мне не говорили; там же виднелись и греческие буквы – а все вместе выглядело как какой-то шифр или просто как рисунок сумасшедшего.

Я разглядывал эту мазню довольно долго, слыша над собой громкое дыхание Хардена. Я не мог даже приблизительно уловить идею аппарата в целом, но продолжал изучать рисунок, чувствуя, что из Хардена больше ничего не вытянешь, а стало быть, придется обойтись тем материалом, который лежал передо мной. Не исключено, что если я нажму на Хардена и потребую показать и разъяснить кое-что, то он перепугается и сбежит. И так уж он оказал мне большое доверие. Поэтому я решил начать с рисунка. Единственная понятная часть напоминала фрагмент каскадного усилителя, но скорее это был мой домысел, поскольку, как я уже сказал, все в целом представляло собой нечто совершенно неизвестное и запутанное. Была подводка тока с напряжением 500 вольт – настоящий бред радиотехника, которого мучают кошмары. Имелись также надписи, которые должны были, по-видимому, служить руководством тому, кто собрал бы эту установку; например, замечания о материале, из которого следовало изготовить распределительный щит. Присмотревшись как следует к этой путанице, я обнаружил нечто удивительное: наклонные прямоугольнички, стоящие на ножках и обрамленные шторками, что-то вроде колыбелек. Я спросил Хардена, что это такое.

– Это? Это будут экраны, – ответил он, показывая пальцем на другой точно такой же прямоугольничек, в который действительно было вписано мелкими буквами слово «экран».

Меня это просто сразило. Скорее всего Харден совершенно не отдавал себе отчета в том, что слово «экран» означает в электротехнике нечто совершенно иное, чем в обыденной жизни, и там, где речь шла об экранировании отдельных элементов аппаратуры, то есть об отделении друг от друга электромагнитных полей заслонками, или экранами, из металла, со святой наивностью нарисовал экранчики, которые видел в кино!

И в то же время в нижнем углу схемы располагался фильтр высоких частот, подключенный совершенно новым, неизвестным мне способом, необычайно остроумно – это была просто первоклассная находка.

– Вы сами это рисовали? – спросил я.

– Да, я. А что?

– Тут есть фильтр, – начал я, указывая карандашом, но он прервал меня:

– Простите, я в этом не разбираюсь. Я рисовал, следуя указаниям. Мой друг... он, стало быть, является в некотором смысле автором...

Харден умолк. Внезапно у меня блеснула идея.

– Вы общаетесь с ним по радио? – спросил я.

– Что? Конечно, нет!

– По телефону? – непоколебимо выспрашивал я. Харден внезапно начал дрожать.

– Что... что вам нужно? – пролепетал он, тяжело опираясь о стол. Казалось, ему делается дурно. Я принес из мастерской табурет, на который он опустился, словно одряхлев за время разговора.

– Вы с ним встречаетесь? – спросил я. Харден медленно наклонил голову.

– Почему же вы больше не пользуетесь его помощью?

– О, это невозможно, – сказал он, неожиданно вздохнув.

– Если ваш друг находится не здесь и с ним нужно объясняться на расстоянии, то я могу одолжить вам мой радиоаппарат, – сказал я не без умысла.

– Но это ничего не даст! – воскликнул Харден. – Нет, нет. Он действительно здесь.

– Почему же он сам не зайдет ко мне? – бросил я. Лицо Хардена исказила какая-то спазматическая улыбка.

– Это невозможно. Он не является... его нельзя... поверьте, это не моя тайна, я не имею права ее выдать... – неожиданно горячо сказал Харден с такой доверчивостью, что я поверил в его искренность. От напряжения у меня разламывалась голова, но я не мог уразуметь, о чем идет речь. Одно было абсолютно ясно: Харден совершенно не разбирался в радиотехнике, а схема была творением друга, о котором он выражался столь туманно.

– Послушайте, – неторопливо начал я, – что касается меня, то можете быть полностью уверены в моем уменье хранить тайны. Я не хочу даже спрашивать, что вы делаете и для чего это предназначено, – я указал на рисунок, – но, чтобы помочь вам, мне надо, во-первых, скопировать рисунок, а во-вторых, мою копию должен просмотреть ваш друг, который, по-видимому, знает в этом толк...

– Это невозможно... – прошептал Харден. – Я... Я должен был бы оставить вам рисунок?

– А как же иначе? Вам надо смонтировать этот аппарат – не так ли?

– Я... Я бы принес все что нужно, если вы позволите, – сказал Харден.

– Не знаю, выйдет ли, – сказал я, – удастся ли это осуществить.

Когда я взглянул на Хардена, тот выглядел совершенно подавленным. Губы у него дрожали, он заслонил их шляпой. Мне стало очень жаль его.

– Впрочем, можно попробовать, – сказал я равнодушно, – хотя, следуя столь неточной схеме, вряд ли можно смастерить что-либо путное. Пусть ваш друг просмотрит схему или, черт побери, просто перерисует ее толково.

Посмотрев на Хардена, я понял, что требую невозможного.

– Когда я могу зайти? – спросил он наконец.

Мы условились, что он придет через два дня. Харден почти вырвал рисунок у меня из рук, спрятал его во внутренний карман и окинул комнату невидящим взглядом.