Читать онлайн Портрет кавалера в голубом камзоле бесплатно

Дорогой читатель!

Книга рождается в тот момент, когда Вы ее открываете. Это и есть акт творения, моего и Вашего.

Жизнь – это тайнопись, которую так интересно разгадывать. Любое событие в ней предопределено. Каждое обстоятельство имеет скрытую причину.

Быть может, на этих страницах Вы узнаете себя. И переживете приключение, после которого Вы не останетесь прежним…

С любовью, ваша

Наталья Солнцева

Все события и персонажи вымышлены автором. Все совпадения случайны и непреднамеренны.

Глава 1

«…любое из движений,

Которые снуются в полумраке,

Подчинено таинственной игре

Какого – то неведомого бога…»

(Хорхе Луис Борхес)

Конец XIX века. Усадьба Останкино.

Рабочий Иван Тюнин, предки которого были крепостными у графов Шереметевых, ненавидел это поместье. Должно быть, еще его деды и прадеды гнули тут спину на господ, а теперь и ему приходится. Хотя и не рабская у него доля, все же живет он в жестокой бедности, трудится с утра до вечера, потом соленым обливается…

Иван копал землю лопатой, – размеренно, привычно, отбрасывая грунт в сторону и углубляя яму рядом с фундаментом восточного флигеля, который требовалось укрепить. В перерывах бегал с жестяным ведром по воду к колодцу позади двора, пил, отдуваясь, плескал в серое от пыли лицо.

Копать было тяжело. Лезвие лопаты натыкалось то на камни, то на ржавые железки, то на гнилые доски…

– Мать честная! – воскликнул Иван, заглядывая в раскоп. – Кажись, могилка…

Он отпрянул и перекрестился. Орудие его в самом деле разрушило трухлявый гробик, годящийся разве только для малолетнего ребеночка. В земле, между обломками гроба, желтели крохотные косточки.

– Мать честная… – шепотом повторил рабочий и наклонился ниже.

Среди косточек что-то блеснуло. Может, нательный крестик? Иван сунул заскорузлые пальцы в могилу, нащупал твердую круглую штуковину, достал и очистил от темного налета.

– Кольцо… небось дорогущее…

Кольцо было массивным, с каким-то знаком и гладким красным камнем в середине. Кто и зачем положил его в детский гробик? Вероятно, безутешная мать или скорбящий отец…

Иван воровато оглянулся – нет ли кого поблизости – и сунул перстень в карман грязных холщовых штанов. Схватил лопату, поспешно зарыл косточки поглубже, бормоча под нос слова молитвы… словно прося прощения у маленького покойника.

Вечером по дороге домой подошла к нему горбатая нищенка в жалких лохмотьях.

– Тебе чего, старая? – окрысился Иван. – Копеечку подать? Нету… не заработал еще! Сам гол да бос…

– Выбрось кольцо, Ванька! – злобно прошипела горбунья и погрозила ему клюкой.

– Тю-ю… ты кто такая, чтобы мне указывать?

– Выбрось кольцо в колодец позади усадьбы! Иначе сам туда нырнешь…

– Пошла прочь!

Только он замахнулся на нищенку, а ее уж и след простыл. Исчезла, будто растворилась в воздухе. Боязно стало Ивану, по телу дрожь прокатилась, аж зубы застучали. Откуда горбунья про кольцо узнала? Никак, подглядывала за ним, старая кляча?

Всю ночь он ворочался на лежанке за печью, ломал голову, как бы повыгоднее сбыть драгоценную находку. А поутру отправился в Москву, к знаменитому скупщику краденого на Хитровом рынке.

Тот долго вертел в руках кольцо, потирал затылок, думал.

– Ладно, беру. Сколько просишь?

Иван назвал баснословную, по его разумению, сумму. На удивление, скупщик не торговался и сразу выложил денежки. Не веря своему счастью, рабочий поспешил в трактир, – пить, закусывать, хвалиться неслыханной удачей.

На следующий день перстень был продан почтенному господину по имени Максим Карлович Геппенер. У того глаза загорелись при виде вещицы…

– Слыхал я, вы такими штуками интересуетесь. Решил шепнуть знакомому человечку.

– Где взял? – спросил Геппенер у скупщика.

– Один мужичонка в Останкине откопал. Там фундамент господской усадьбы укрепляют, он и нашел. Темный мужик, невежда…

– Беру. Сколько?

Барыга запросил втрое больше того, что заплатил Тюнину. Господин кивнул, рассчитался и, довольный, похлопал его по плечу.

– Ты помалкивай, милейший, какую вещь в руках держал и кому продал. Понял?

– Как не понять? Моя коммерция огласки не любит…

– Вот и хорошо.

Максим Геппенер был известным в Москве архитектором, выполнял муниципальные городские заказы. Тем же вечером, сидя в своем кабинете, он пристально рассматривал в лупу купленный перстень…

Ночью ему не спалось. Он оделся и вышел прогуляться по пустынным улицам, освещенным газовыми фонарями. Из темной подворотни ему под ноги метнулась косматая старуха в лохмотьях, похожая на ведьму. И предупредила, чтобы он как можно скорее избавился от нового приобретения.

Через пару дней на заднем дворе Останкинской усадьбы, в колодце, землекопы обнаружили труп Ивана Тюнина…

* * *

Подмосковье. Деревня Черный Лог. Наше время.

В январе, несмотря на холода и снежные заносы, Глория решилась на переезд в купленный накануне Нового года дом.

Купчая была оформлена нотариусом фирмы «Зебрович и партнеры», которую основал ее покойный муж. Глория настояла, чтобы продавец получил полную стоимость дома, определенную экспертами по оценке недвижимости.

– Ты должен взять эти деньги, Санта, – потребовала она. – Иначе сделка не состоится.

Великан горячо протестовал, но Глория осталась неумолима.

– Или ты берешь деньги, или… ищи себе другого покупателя.

Предыдущий хозяин приучил Санту к беспрекословному повиновению. Поэтому тот смирился.

– Знай, что ты в любой момент сможешь расторгнуть наше соглашение, – втолковывала ему Глория. – Ты не раб и не обязан работать на меня. Если наше сотрудничество не придется тебе по душе, ты волен будешь уйти, переехать куда угодно… и сумма, вырученная за дом, послужит своего рода страховкой. Эти деньги поддержат тебя на первых порах, и если ты станешь распоряжаться ими экономно, то…

Санта не мог этого вынести.

– Ваши слова ранят больнее, чем ругательства и проклятия, – обиженно бубнил он. – Вы хотите прогнать меня? Лишить последней опоры в жизни? Отнять все, что придавало смысл моему существованию?

– Не говори глупости…

– Лучше убейте! – не унимался седовласый верзила. – Хозяин приказал мне служить вам, как я служил ему. Я не смею его ослушаться…

– Только-то? В таком случае я освобождаю тебя от всех обязательств и данных обещаний.

– Я ничего ему не обещал… Таково было его желание, которое я прочитал между строк завещания.

– Ты умеешь читать между строк?

– Пожили бы вы с мое рядом с таким человеком, как Агафон, и не тому бы научились.

– Пойми, – терпеливо объясняла Глория. – Я не собираюсь нарушать нашу договоренность. Ты останешься в доме на прежних правах… и будешь делать все то же, что и делал. Однако если вдруг тебе надоест твоя роль и твое положение, – ты сможешь беспрепятственно покинуть Черный Лог и жить так, как захочешь.

Санта чуть не плакал, готовый любыми способами доказывать свою преданность.

– Женщине нельзя одной в глуши! Разве вы управитесь с хозяйством? Отопление, сантехника… водяной насос… электричество… – заунывно перечислял великан. – А кто будет смотреть за машиной? Привозить продукты? Работать в саду?

– В конце концов, найму кого-нибудь.

– Из местных вы сюда никого калачом не заманите. Они этот дом за версту обходят. Хозяина все уважали… и боялись. Страх сильнее желания заработать!

– Ну, так в Москве желающие найдутся.

– Посторонних людей к себе приближать опасно, – возразил Санта. – Тем паче в дом пускать. Нынче каждый… себе на уме. В деревне хоть все на виду, а городские – темные лошадки…

Глория закатила глаза и развела руками. Видит бог, она сделала все, чтобы Санта не чувствовал себя обязанным прислуживать ей, как прислуживал Агафону. Тот имел физические изъяны, которых у нее, к счастью, нет. Она сама в состоянии о себе позаботиться. И денег у нее достаточно. За полгода после гибели мужа она сумела вернуть фирме «Зебрович и партнеры» прежнее финансовое благополучие. Теперь Колбин доверяет ей, как когда-то доверял покойному Анатолию[1], – их отношения потеплели и стали почти дружескими. Она ясно дала понять Колбину, что не претендует на руководство компанией. Бразды правления останутся у него, а Глория будет помогать советами. Такой опыт уже принес неожиданно хорошие результаты, и Колбин с радостью согласился. Разумеется, он постарался скрыть эту свою радость. Чтобы вдова бывшего компаньона не слишком задирала нос.

– Агафон посторонних не нанимал, – гнул свое великан. – Мы с ним обходились своими силами. Если что-то починить требовалось, я сам это делал. У меня же золотые руки! Водка-злодейка мою душу чуть не сгубила, а хозяин меня спас. Не позволил на дно жизни скатиться… Вы с него пример берите, Глория Артуровна! Он не зря в захолустье поселился, от людей подальше, к природе поближе. Здесь красота, покой… и тишина…

Великан разошелся: то Агафона превозносил, то себя расхваливал, пока Глория не потеряла терпение.

– А как же клиенты? Как же те люди, что приезжали сюда? Зачем Агафон с ними встречался? Жил бы себе припеваючи в тишине и покое.

Санта смущенно отвел глаза. Упоминание о странных занятиях Агафона до сих пор повергало его в растерянность.

– Будто вы не знаете, – сердито буркнул он, отворачиваясь в сторону и разглядывая узоры на обоях. – У хозяина планида такая была…

– Судьба, что ли?

– Ну да… судьба… Вот и вас она почему-то в Черный Лог забросила из столицы. Разве вы собирались в деревню переезжать?

– Нет… – честно призналась Глория. – Такого у меня и в мыслях не было.

– То-то!..

При этих словах Санта поднял вверх указательный палец и загадочно улыбнулся. А Глории стало невесело. Разве она думала когда-нибудь, что в двадцать восемь лет овдовеет?.. Что сама чудом избежит смерти?.. Что произойдет с ней нечто совершенно дикое, невероятное… о чем никому не расскажешь?..

Должно быть, это плата за чудесное спасение, которую взимают с нее ангелы-хранители. Или новый плен! Попала она, как в народе говорят, из огня да в полымя…

– Ладно… иди, Санта, – устало вымолвила она, опускаясь в мягкое кресло с высокой фигурной спинкой и гнутыми ножками, похожее на царский трон.

Глория сразу облюбовала его, и оно, кажется, тоже с радостью приняло ее в свои ласковые объятия. Для прежнего хозяина кресло было неудобным, – слишком громоздким. А для Глории – в самый раз. Она всегда мечтала о таком. Не зря же Агафон называл ее «моя царица»…

Образ карлика здесь в доме стал являться ей гораздо чаще. Этот странный человек с лицом принца и уродливым телом не успокоился, не угомонился в небытии… а продолжал докучать новой хозяйке своими саркастическими комментариями и зловредными фокусами. Он и после смерти продолжал довлеть над ее волей. Ему все удалось! Он навязал ей свое жилище, своего слугу, свои колдовские чары… и свою «планиду»…

– Тьфу ты! – тряхнула головой Глория. – Прочь! Сгинь…

В ту же секунду в проеме двери показалось румяное бородатое лицо Санты в обрамлении белоснежной шевелюры, подстриженной в скобку.

– Звали, хозяйка?

– О боже! – простонала она, прижимая ладони к горящим щекам. – За что на меня свалилась такая напасть?

Вечером прикатил из Москвы Роман Лавров – начальник охраны компании «Зебрович и партнеры». Поздравить с новосельем, поужинать вместе.

– Колбина не узнать, – сообщил он, внося в дом пакеты с продуктами. – Посвежел, помолодел и воспрянул духом. Понял, что без Зебровича бизнес не накроется. Кстати… как тебе удалось заслужить его доверие?

– Я просто делала то, что на моем месте делал бы любой толковый менеджер.

– Но ты никогда…

– Да, раньше я не интересовалась ни финансами, ни бухгалтерией фирмы, – не было нужды. Этим занимался мой муж. Теперь кое-что изменилось, если ты помнишь…

Глории не хотелось обсуждать ни отношения с Колбиным, ни свои деловые успехи. Она сама не могла объяснить, как сумела не только удержать компанию на плаву, но и добиться получения прибыли. Откуда ни возьмись, ей в голову приходили идея за идеей. Она отправилась к Колбину, – сначала тот и слушать не желал вдову. Но Глория преодолела его скепсис. Он рискнул запустить предложенный ею проект и… о чудо! Все прошло как по маслу…

«Деньги не любят суеты и натужных усилий, – неустанно повторяла она. – Отпустите ситуацию и пожинайте плоды».

«Легко у вас получается, Глория Артуровна!» – сомневался бывший заместитель ее мужа, а ныне глава компании.

«Вы предпочитаете трудности, Петр Ильич?»

Разумеется, он желал бы зарабатывать много и без лишних усилий. Но разве это возможно? Разве не упорный труд – основа жизненного благополучия?

Невольно вспоминая покойного компаньона, Петр Ильич вынужден был признать, что тому все давалось играючи. Бывают же везунчики?! Баловни фортуны!

В ответ на это перед его глазами вставала картина страшной гибели Зебровича, – искореженный «мерс», окровавленное тело, – и Колбин тут же корил себя за неуместную зависть. Стыдно…

Компаньон, который заправлял бизнесом, умер в результате аварии, и Колбин остался один на один с банками, партнерами и непредсказуемым кризис – ным рынком. Не ощути он себя утопающим, ни за что не схватился бы за соломинку в лице вдовы Зебровича. А так… обстоятельства вынудили.

Надо признать, после случившейся трагедии Глория стала другой. В ней изменилось все, – от манеры одеваться до фамилии. Она прекратила флиртовать со всеми подряд, транжирить деньги и глупо хихикать.

Но человек не в состоянии полностью перекроить себя. Должно быть, Колбин был несправедлив к Глории. Он имел о ней предвзятое мнение. Пришло время пересмотреть старые подходы.

Из яростных противников они постепенно превратились в добрых приятелей.

Она обезоруживала Колбина своей невозмутимой доброжелательностью и дельными советами. Где та капризная избалованная гламурная дамочка, бесившая его своими дурацкими выходками? Глория, которая недавно путала дебет с кредитом, вдруг обнаружила недюжинные способности к бизнесу. Правда, это были чисто интуитивные подсказки… но игра стоила свеч. Колбин отважился на эксперимент и не пожалел.

Временами его посещала смутная догадка, что не все чисто с этой «прекрасной вдовой». Однако в чем именно закавыка, он понять не мог. Может, вся хитрость в перемене фамилии?

Тот же вопрос волновал и Лаврова. Он даже заинтересовался генеалогическим древом Голицыных. Неужто Глория в самом деле княжеского роду-племени?..

Подтвердить это, равно как и опровергнуть, оказалось не просто. Голицыны дали многочисленное разветвленное потомство, и проследить все линии рода не представлялось возможным. Не хватало сведений о десятках представителей княжеской фамилии, которые ведь тоже сочетались браком, рожали детей…

Кроме того, появились однофамильцы, которые вообще не имели отношения к родословной Голицыных. Разбираться в сей путанице Лавров не стал. Лень, да и времени жалко. Какая ему разница, из тех самых Голицыных отец Глории или нет? Главное, она больше не Зебрович. Она вернула себе девичью фамилию и этим поступком как бы отмежевалась от своего прошлого.

Лавров ревновал ее к мужу, когда тот был жив, а теперь, когда она овдовела, продолжал ревновать к кому-то неведомому… кто мог появиться на ее пути и кем она могла увлечься. По сути, ревность к несуществующему мужчине – фантому, созданному воображением Лаврова, – казалась сумасшествием. Но тем не менее…

Смешно сказать, он ревновал Глорию даже к бывшему хозяину дома, в котором она поселилась! В доме витал дух чертова карлика, – то ли колдуна, то ли безумца, выдававшего себя за мага и прорицателя. Хотя… после мучительного самокопания Лавров пришел к выводу, что каждый человек по-своему безумен. Он тоже не исключение. Разве его отношения с Глорией нормальны? Вернее, никаких отношений еще и в помине нет, а ревность уже гложет. Закрутить с хозяйкой служебный роман было бы дурным тоном. А иного не получится. Она – совладелица фирмы, он – подчиненный. Правда, между ними завязалась взаимная симпатия… даже дружба. Опять-таки – странная дружба. Он любит Глорию… она позволяет ему проявлять свои чувства. Умеренно. Чуть только у Лаврова закружится голова, ему тут же укажут его место. Тактично, корректно… и оттого еще более оскорбительно.

Он не понимал ее. Она не искала взаимопонимания. Принимала нелепые решения. Совершала несуразные поступки. Каким ветром Глорию занесло в Черный Лог? Променять светскую жизнь на прозябание в деревенской глуши… Да она здесь засохнет от скуки!

Лавров до последнего наделся, что Колбин не даст ей денег на покупку дома. Однако полученные благодаря вдове дивиденды вынудили его раскошелиться.

– Ты не будешь бояться жить здесь? – спросил начальник охраны, разглядывая гобелены со сценами королевской охоты.

– Санта не даст меня в обиду.

– Я не это имел в виду. Сама атмосфера тебя не гнетет? Ты почти ничего не поменяла, – ни мебели, ни обоев… ни люстр…

– Зачем? Меня все устраивает.

– По комнатам не бродит тень карлика?

– Пока видеть не доводилось, – солгала она.

Глория собиралась сегодня заночевать в доме первый раз, и Лаврову было это известно. Он нарочно пугал ее. Вдруг попросит остаться?

Она не попросила.

На ужин великан запек гуся с яблоками и подал красное вино из запасов Агафона. Молчаливый и насупленный, он с проворством вышколенного официанта накрыл на стол.

– Ты сносно готовишь… – похвалил его стряпню Лавров.

Слуга не удостоил гостя даже взглядом. Он старался угодить хозяйке, а на Лаврова ему было наплевать.

– Я не считаю Санту надежным охранником, – заявил Лавров, когда тот удалился. – И вообще, зря ты отказалась от камер наружного наблюдения.

– Мне не нужны камеры. Агафон как-то обходился без них! И я обойдусь.

– Ну-ну…

Лаврова все раздражало. Вкусный ужин, отменное вино, отсутствие страха в глазах Глории и, главное, то, что она не просила его провести с ней первую ночь под крышей мрачноватого дома.

– Ей-богу, здесь свили себе гнездо призраки, – сказал он, поеживаясь. – Именно в таких жилищах они и селятся.

Глория пожала плечами.

– Решила похоронить себя в этом медвежьем углу?

– Наоборот, начинаю новую жизнь, – возразила она.

– Неуютно мне тут, – признался Лавров. – Поеду, пожалуй… Спасибо за угощение.

Хозяйка не стала его задерживать…

Глава 2

Москва.

Господин Зубов, глава инвестиционной компании «Крез», изучал рейтинги ценных бумаг. В его кабинете на седьмом этаже офисной высотки все напоминало контору старого английского банка, – чопорность и умеренный комфорт. Строгая мебель, минимум технических средств, темные кожаные диваны, мягкие шторы вместо новомодных жалюзи. Из окна открывался живописный вид на Замоскворечье.

Зубов устало потер переносицу и откинулся на спинку кресла. Он прикинул, сколько денег нужно изъять из оборота, чтобы достроить наконец свое загородное поместье, и ужаснулся. Сумма вышла приличная. Наверное, он слишком размахнулся. Надо бы пересмотреть смету, ужаться. А не хочется! Приятно чувствовать себя барином… покровительствовать искусству, жертвовать на благотворительность, пополнять коллекцию живописи…

– Ох-хо-хо… удовольствия нынче недешевы… особенно интеллектуальные, – пробормотал он и погрузился в размышления.

Было слышно, как тикают подаренные на юбилей часы с алмазной россыпью вокруг циферблата. Эти часы, сделанные на заказ, преподнесли ему сотрудники компании вскладчину. Неужели ему стукнуло сорок пять? Уже сорок пять! Время неумолимо…

Кажется, только вчера он окончил университет, работал инженером на подмосковном заводе… попал под сокращение, махнул в столицу, увлекся биржевой игрой. Ему везло. Первые деньги прокутил, – снял деревянный дом в деревне и неделю пьянствовал с друзьями. Дом был просторный, из крепких бревен, с настоящей русской печью. Стол ломился от деликатесов. Французский коньяк закусывали черной икрой, шампанское плескали в парной бане на каменку вместо травяного отвара, потом выскакивали голые на мороз, катались в снегу… Привезенные из города «девочки по вызову» развлекали хмельную компанию стриптизом и интимными услугами за счет Зубова, пока тот не остался без копейки. Было не жаль бездарно потраченных баксов. Легко пришли, легко ушли…

Именно с той ошалелой попойки и началась его коллекция. Хозяин, у которого Зубов снимал дом, предложил купить у него картину. Старинное полотно, работу крепостного художника…

«Мы из потомственных купцов будем, – хвалился старик. – После войны от всего нажитого добра осталась только эта картина. Чудом уцелела. Восемнадцатый век! Истинно говорю! Гляди, какие трещинки по краске пошли… За нее знаешь, какие деньжищи в антикварном магазине отвалят?»

«Так и неси ее в антикварный магазин… – едва ворочая языком, отвечал Зубов. – У меня, папаша, карманы пустые! Раньше надо было предлагать…»

«Не… – упрямо качал головой тот. – В магазин не понесу. Тебе хочу продать! Приглянулся ты мне…»

«Тогда даром давай картину, старик…»

«Даром не получишь, – рассердился хозяин. – Ишь, губу раскатал! Даром ему подавай…»

«Ну, нет так нет…»

Зубов во хмелю даже не разглядел толком полотно и почти сразу забыл о нем. Однако хозяин на прощанье напомнил ему о своем предложении.

«Когда опять разбогатеешь, сынок, приезжай, – со слезами в голосе вымолвил он. – Картина тебя ждать будет. Не собирайся долго. Боюсь, помру… и не увидимся боле. А картину кто-нибудь чужой к рукам приберет. Не простая она… не тут ее место…»

После того кутежа Зубова от спиртного отвернуло. Перебрал сильно, месяц даже запаха алкоголя не переносил. Потом попустило.

Мысли о «картине крепостного художника» крепко засели у него в голове. Вдруг и правда антикварное полотно? Находят же картины баснословной стоимости на чердаках и в кладовках, среди никчемной рухляди? А он свое счастье сдуру проворонил!..

Очередная успешная биржевая операция принесла Зубову немалую прибыль, и первое, что он сделал, – отправился в ту самую деревню. Страшился, опоздает, не застанет старика в живых. Но тот сидел во дворе, словно поджидая дорогого гостя… Кинулся навстречу, лобызаться. Прослезился от радости.

«Это ты, сынок! Я знал, что приедешь…»

«Давай картину, папаша. Не передумал еще продавать? Я деньги привез».

«Деньги… хорошо… – кивал седой головой хозяин. – На похороны мне хватит?»

«Хватит и еще останется. Я нынче щедрый!»

Старик метнулся в дом и вынес замотанное в чистую холстину полотно.

«Бери, сынок… Увидишь, она тебе службу сослужит! Береги ее… никому не показывай…»

«Это почему?»

«Сам поймешь…»

«Хитришь, папаша? Зря! Я к тебе со всей душой…»

Дед спрятал деньги в карман широких штанов и сразу потерял к гостю интерес. Заскучал, пригорюнился.

Зубов стоял посреди двора, переминаясь с ноги на ногу. Ждал, что старик его в дом пригласит, медом угостит, чаем из родниковой воды. Но тот сел на скамейку и застыл, словно истукан. Иди, мол, мил человек, откуда пришел.

Зубов вздохнул, взял картину под мышку и зашагал к своей подержанной иномарке. В ту пору он только такую машину мог приобрести. И на нее все косились с завистью…

Теперь-то он на роскошном внедорожнике разъезжает, – серебристом «лексусе». А былого счастья уже не испытывает. Годы, возраст… привычный достаток. Ничем его не удивишь, ничто ему не в диковинку.

Зубов встал из-за стола и подошел к окну, залюбовался белыми крышами домов, церковными маковками, облитыми закатным солнцем.

А ведь та картина всю его жизнь перевернула, исковеркала. Или, наоборот, одарила невероятно…

Зубов вспомнил, как дома развернул полотно, водрузил на письменный стол и долго смотрел на него в недоумении. Портрет и портрет… видно, что давний, – верхний слой краски потрескался от ненадлежащего хранения или просто от времени. На обратной стороне холста, – подпись автора, неразборчивая, размашистая. Не прочитаешь.

«Надул меня старый хрыч, – беззлобно подумал Зубов. – Всучил задорого обычную мазню. Не всякая живопись ценится, пусть даже и восемнадцатого века».

Поскольку тогда еще он был полным профаном в искусстве, то решил обратиться к музейному реставратору. Из любопытства. Благо, тот проживал по соседству и нередко перехватывал у Зубова деньжат до зарплаты. Семья у реставратора – семеро по лавкам, а государственное жалованье мизерное.

«Хоть плачь! – жаловался он Зубову. – Я бы кооперативную палатку открыл, да капитала нету. Вот, вынужден перебиваться… детишкам на молочишко. Стыдно просить, а что делать?»

«Ты бы, Аполлинарий Акимыч, с частными коллекционерами пообщался. Руки у тебя золотые, опыт накоплен, – спрос на твой труд непременно появится».

«Нет во мне коммерческой жилки, – сокрушался реставратор. – Не умею я себя рекламировать… А без этого нынче беда!»

«Как же ты собрался палатку открывать? Прогоришь ведь…»

«Прогорю, – понуро кивал незадачливый отец семейства. – Видно, судьба моя такая: влачить дни свои в нужде и бедности. Детишек только жалко…»

«Зачем же ты наплодил их, Акимыч?»

«На то не моя воля, – Божья! Сколько Бог дал нам с женой приплоду, столько мы и растим. Супруга моя – верующая, на грех не способная. И я с ней в том солидарен. Дети – наш крест. Господь терпел и нам велел…»

Такие весомые аргументы ставили Зубова в тупик. Он терялся и смущенно отводил глаза.

«Хочешь, я тебе работенку подкину?» – однажды предложил он реставратору.

«Какую? – нахмурился тот. – Грузчиком, ящики таскать? Не пойду. Мне руки беречь надо».

«Помилуй, брат, зачем же сразу грузчиком? У меня магазинов нет, и палаток я не держу. Мне тут картину подкинули старинную… в порядок ее привести требуется. Сможешь?»

«Попробую…»

«Ну так зайди ко мне в свободное время. Поглядишь, консультацию дашь… не обманул ли продавец. Правда ли, что полотно художник восемнадцатого века написал?»

«Ого! – загорелся Акимыч. – Восемнадцатый век? И сколько же с тебя взяли?»

Зубов, поколебавшись, назвал сумму. Не хотелось глупо выглядеть перед соседом, но выяснить истинную стоимость картины было интересно.

Реставратор его обнадежил.

«Если полотно не подделка, то почти даром тебе досталось, – заявил он. – Сегодня вечером приду. Ты когда дома будешь?»

«После девяти…»

На том и постановили.

К вечеру Зубов закрутился с делами, засиделся за биржевыми отчетами, и опомнился, когда совсем стемнело.

Сосед не забыл о своем обещании и поджидал его на лестничной площадке.

«Слушай, Акимыч, у меня из головы вылетело, что мы с тобой договорились встретиться, – извинился Зубов. – Может, наутро экспертизу отложим? Устал я. Мозги плавятся за целый день…»

«Утром я на работу иду. Это ты – вольная птица. А я, брат, служивый человек!»

«Давно ты тут стоишь?»

«Минут двадцать… Я тебе в дверь звонил, звонил, решил, что ты уснул. Хотел домой возвращаться…»

Зубову стало неловко за свою забывчивость.

«Ладно, заходи, Акимыч, – сказал он, пропуская соседа в квартиру. – Чаю хочешь?»

«Нет… меня жена ужином накормила. Давай сразу к делу. Где картина?»

Зубов провел его в гостиную и показал закрытое куском материи полотно.

«Вот…»

Странное волнение охватило его, когда Акимыч подошел к портрету и снял с него покров, – будто сию минуту на его глазах свершалось некое таинство.

Реставратор молча рассматривал картину, сначала просто так, а затем через лупу, которую принес с собой. Зубов с нетерпением ожидал вердикта.

«Тебя не обманули, – наконец изрек сосед. – Кажется, это действительно восемнадцатый век…»

«А что за художник? Известный?»

«Я бы не сказал…»

«Но ты можешь прочитать его фамилию?»

«Написано неразборчиво, – покачал головой Акимыч. – И главная ценность портрета не в этом…»

«А в чем?»

«Не торопи меня…»

Он долго и тщательно изучал картину с обеих сторон, и его глаза все больше разгорались.

«Кто изображен на портрете? – не выдержал Зубов. – Ты знаешь?»

«Полагаю, это старинная копия одного необычного полотна…»

«Копия?!! Я так и думал! О черт! – разозлился вдруг Зубов. – Копия! Меня надули!»

Реставратор не обратил на его возмущение внимания.

«Сомневаюсь, чтобы это был подлинник… слишком невероятно…» – бормотал он.

«Невероятно? Почему?»

Сосед оторвался от картины и поднял глаза на Зубова.

«Каким образом он попал к тебе? Где ты приобрел этот портрет?»

«Коммерческая тайна…»

«Вряд ли он уцелел после… после…»

«После чего? Не беси меня, Акимыч… говори толком!»

«Думаю, это все-таки копия… Подлинника никто не видел после войны с Наполеоном…»

Глава 3

Черный Лог.

Глории снова приснился сон, преследующий ее с детства, – бесконечная анфилада комнат, сияние люстр, распахнутые окна, темный сад… по аллеям прогуливаются короли и оборванцы, принцессы и простолюдинки… нагие влюбленные обнимаются в увитых плющом беседках… за ними подглядывает угрюмая смерть с косой…

– А-а! – Глория с криком проснулась и села на постели.

Она поселилась в той самой комнате, где когда-то ее держали пленницей[2]. У кровати на стене – тот же гобелен «Русалочья охота», как называл его предыдущий хозяин дома, карлик Агафон. Здесь, в этой комнате, она впервые его увидела. И поразилась вопиющему контрасту между красотой его лица, изысканностью манер и отталкивающим безобразием фигуры. Могучие плечи и короткие кривые ножки, длинные обезьяньи руки, висящие вдоль непомерно массивного туловища. Поначалу она приняла его за горбуна. Ее ввели в заблуждение бугры мышц на спине уродца.

Глория вздохнула и вспомнила слова карлика о мудрости. Женщины не умеют любить мудрость, они непременно влюбляются в мудреца…

– Ты был прав, тролль… – прошептала она, прижимая ладони к горячим со сна щекам. – О, как прав!..

Напротив кровати украшал стену другой гобелен, – «Встреча царя Соломона с царицей Савской», – пышная придворная сцена, где мужчина и женщина застыли в преддверии чего-то куда более значительного, чем обыкновенный прием во дворце владыки Иерусалима.

Распущенные локоны царицы позолотил рассветный луч, мазнул розовыми отблесками драгоценную корону царя. Глория поняла, что наступило утро… и солнце светит не в знойном Израиле, а за окнами ее спальни.

– О-о-ооо! – простонала она, падая обратно на подушки. – Ужасный сон… Смерть с косой… Надеюсь, меня это не касается…

Она вспомнила, как умирающий карлик схватил ее за руку и вместе с последним пожатием передал ей свою колдовскую силу. Теперь она – сосуд, наполненный черт знает каким содержанием…

«Ты понятия не имеешь, чего от себя ожидать! – захихикал карлик прямо ей в ухо. – С тобой начнут твориться невообразимые вещи!»

– Бред, – выдохнула Глория. – Сущий вздор! В наше время такие штуки откалывают только в книжках по магии и фильмах на ту же тему. Я осталась прежней Глорией, несмотря на зловещие фокусы Агафона.

«Что же ты здесь делаешь? – язвительно осведомился он. – Почему взяла в услужение Санту? Почему обитаешь в жилище колдуна? Каким образом мы с тобой беседуем? А? Это уже явные признаки твоего нового состояния… Ты перерождаешься, моя царица!»

– Какие еще признаки? – возмутилась Глория. – Что ты несешь?

Вместо ответа в дверь кто-то поскребся.

– Кто там?

– Санта… – раздалось из коридора. – Можно мне войти?

– Я не одета.

– Тогда одевайтесь поскорее, госпожа Глория. К вам едут.

– Час от часу не легче. Кто едет?

– Не знаю, – откликнулся из-за двери великан. – Я видел машину из окна. Красный внедорожник. В деревне таких ни у кого нет.

– Ладно, если это ко мне…

Она не договорила, поспешно закрывшись в ванной. В доме Агафона было три спальни, и все с примыкающими к ним ванными комнатами. Очень удобно.

Стоя под душем, Глория лихорадочно размышляла, кто к ней пожаловал.

Ее утренний туалет раньше, в бытность женой бизнесмена, занимал не менее часа. Теперь она управилась за двадцать минут. Подсушила волосы, привела в порядок лицо, надела строгое платье черного шелка и вышла в коридор.

Санта уже поджидал ее там в своем неизменном спортивном костюме. С видом заговорщика он сообщил:

– К вам дама!.. Вернее, она приехала к моему хозяину… бывшему…

– Это знакомая Агафона? – удивилась Глория.

«Почему бы и нет? – ответила она себе. – Разве у Агафона не могло быть знакомых женщин? Возможно, не просто знакомых… Уродство одного из партнеров придает отношениям особый привкус. Извращенным людям для возбуждения порой требуется такое, что на трезвую голову не придумаешь…»

Ей стало стыдно за свои мысли, едва Санта заявил, что видит посетительницу в первый раз.

– В самом деле?

– У меня хорошая память на лица, – серьезно подтвердил тот.

– Где она?

– Я проводил ее в каминный зал… так было заведено при Агафоне. Но если вы прикажете…

– Не будем нарушать традиции. Она представилась?

– Нет…

С легким волнением Глория переступила порог зала. Он был обставлен в красных тонах. Вишневые шторы, такая же обивка мебели, розовый хрусталь люстр. В кресле напротив восьмиугольного столика сидела миловидная худощавая женщина лет тридцати. Увидев Глорию, она привстала…

– Простите, я… мне сказали…

Она смешалась и уронила на пол белые перчатки из тонкой кожи. Санта – неуклюжий увалень – с неожиданным проворством поднял перчатки и с поклоном подал даме. Агафон сумел привить ему галантные манеры.

– Спасибо… – еще сильнее смутилась та.

Она была одета с подчеркнутой элегантностью: белый шерстяной костюм, белые сапожки, белый шарф с длинными кистями. Волосы, забранные назад в аккуратный пучок, на лбу и висках выбивались из прически, вились маленькими темными колечками.

– Могу ли я видеть… Агафона? – выдавила она.

Очевидно, этот визит дался ей с трудом. Она не знала, как называть человека, к которому приехала за важной услугой. Что иное могло заставить ее ехать зимой по ужасным дорогам в такую глушь, как Черный Лог?

– Агафон умер, – сказала Глория.

– Как… умер? Что же мне теперь… Я так надеялась на его помощь…

Дама стиснула руки с красивыми длинными пальцами и перламутровым маникюром. На запястье сверкнул увесистый золотой браслет. Судя по внешнему виду, она явно принадлежала к обеспеченному сословию… хотя ее робость и замешательство выдавали в ней человека неуверенного в себе. Это была не бизнес-леди и не супруга новоиспеченного буржуа. Скорее, содержанка какого-нибудь богатея…

«Актриса! – вспыхнуло в сознании Глории помимо ее воли. – Которая сделала карьеру на деньги спонсора… и делит с ним не только славу, но и постель…»

Однако ей не доводилось видеть сидящую перед ней женщину на большом экране или в телевизионных сериалах. Наверное, та блистает в театре. На звезду эстрады она не похожа…

Поскольку Глория не относилась к заядлым театралкам, то не знала в лицо ведущих артисток. Несколько всплывших в памяти фамилий она отбросила.

В работу включился ум и сразу завел Глорию в дебри. Она решила положить этому конец самым простым способом и попросила гостью представиться.

– Полина Жемчужная, – неохотно вымолвила та.

– Ваш сценический псевдоним?

– Вы меня знаете? – изумилась дама. – А я вас, признаться, не припоминаю. Да, Жемчужная – мой псевдоним. Но имя настоящее.

Она нервно улыбнулась уголками губ. Вероятно, впечатлительная натура с неустойчивой психикой. Под ломаной линией бровей – темные печальные глаза. На скулах – пятна лихорадочного румянца.

– Какое у вас дело к Агафону? – мягко спросила Глория.

– Глубоко личное…

– Не могу ли я заменить его?

– Разве вы… впрочем, что я спрашиваю? Мне рекомендовали Агафона как… предсказателя. Он составлял гороскопы и… Скажите, это ведь грешно, обращаться к таким людям? Ну, в общем…

Глория обратила на гостью исполненный терпения взгляд.

– Вы набожны?

– Не очень… как все, наверное. Бегу в церковь, когда гром грянет…

– У вас неприятности?

– Не надо быть ясновидящим, чтобы догадаться, – с горечью сказала посетительница. – Сюда приходят не счастья пытать! Верно?

Глория кивнула.

– Если вы боитесь греха, вам не стоило приезжать к Агафону.

– Я боюсь греха! Да, боюсь наказания Божьего! – пылко, словно на театральной репетиции, воскликнула Жемчужная. – Но еще больше меня страшит неизвестность…

– Вы хотите узнать свою судьбу?

– Не свою… ребенка!

– У вас есть ребенок?

Никакого ребенка рядом с этой молодой женщиной Глория не видела. Жемчужная взяла себя в руки и подняла на нее измученные душевными терзаниями глаза.

– Если вы можете заменить Агафона, то не должны задавать мне вопросов.

Она была права. Вряд ли карлик черпал сведения из разговоров со своими клиентами. Они приезжали, чтобы найти у него ответы на наболевшие вопросы…

– Конечно.

– Пожалуй, я доверюсь вам, – решилась гостья. – У меня нет другого выхода. Я должна знать, иначе…

* * *

Москва.

Лавров отдавал себе отчет, что, когда Глория переедет в Черный Лог, они будут видеться реже. Она не нуждалась в его постоянной опеке, как раньше.

В течение полугода после смерти ее мужа они находились бок о бок, – Глория спасала бизнес от банкротства, Лавров обеспечивал ее безопасность. Теперь нужда в его услугах и присутствии отпала. То есть он продолжал исполнять обязанности начальника охраны компании «Зебрович и партнеры», но перестал быть личным телохранителем вдовы.

«Ты перестала мне доверять? – однажды спросил он. – Я больше не нужен?»

«Только тебе известно о золотом диске[3]… – потупившись, обронила она. – О месте его хранения. Я рассчитываю на твою помощь, в случае чего…»

«Издеваешься?! Где я, а где ты? – взвился Лавров. – Из Москвы до твоей деревни два часа езды… при благоприятных обстоятельствах. Пока я доберусь, может произойти все, что угодно! В таком захолустье даже сотовая связь не берет!»

«Со мной же Санта…»

Она полагалась на бестолкового увальня, словно тот был специально обученным охранником. Впрочем, надо отдать должное покойному Агафону, – он основательно натаскал Санту. Но сможет ли слуга действовать в непредвиденной ситуации?

Всю критику Лаврова Глория если не отметала, то выслушивала с изрядной долей скепсиса.

«Мной никто не интересуется, и слава Богу! – повторяла она. – Надеюсь, дом Агафона послужит мне хорошим убежищем. Он предвидел, что я поселюсь здесь».

Лавров только сопел, подавляя приступ справедливого, по его мнению, гнева. Чертов карлик и с того света диктовал условия. А они, живые люди, вынуждены ему подчиняться. Абсурд!

В такие минуты его захлестывала бессильная ярость. Глория продолжает водить его за нос. При жизни ее мужа у Лаврова не было никаких шансов на взаимность. Когда она овдовела, у него появилась надежда. Но с каждым днем эта надежда таяла.

«Я столько сделал для нее, а она… – сокрушался начальник охраны. – Без меня ей пришлось бы туго. Я спас ее! Помог выпутаться, избежать опасности. Где же заслуженная благодарность?..»

На самом деле ему не нужна была ее благодарность. Он хотел любви. Лишившись мужа, Глория оплакала потерю и как будто успокоилась. Однако женщине – тем более такой красивой и умной – нельзя без спутника. Ей необходима поддержка, верный человек рядом. Должна же она оценить его преданность и старания.

«Наверное, я тороплюсь, – осаживал он себя. – Пусть пройдет время. Рано или поздно загородная жизнь наскучит Глории. Чем ей развлекаться в деревне? Читать? Флиртовать с местным мужичьем?»

– Э, э, э, друг, – вырвалось у Лаврова. – Притормози. Не впадай в снобизм, который так тебя раздражает в других…

Он сообразил, что говорит сам с собой, и осекся. Навестить Глорию, что ли? Узнать, как дела? Как ей живется на новом месте? В чужом доме, полном странных вещей странного хозяина…

Лавров вспомнил трехглавого пса Цербера в подвальном помещении, где карлик держал свои колдовские атрибуты, и содрогнулся. Фигурка злобного стража адских врат словно пронзила его насквозь красными глазками. Бр-ррр…

Проблемы потусторонней жизни раньше не занимали начальника охраны, но с некоторых пор…

– Так, все! Хватит! – буркнул он, вставая из-за стола и разминая затекшие мышцы. – Лучше найду обыкновенную покладистую деваху, женюсь, начну семейную жизнь… ребенка заведу, как все нормальные люди…

Поток его сумбурных мыслей прервал Колбин. Он бесцеремонно ввалился в кабинет и с ходу ошарашил Лаврова заявлением:

– Хочу проведать нашу безутешную вдовушку. Отвезешь меня? Взгляну на ее загородный коттедж, с новосельем поздравлю! Я и подарочек приготовил… Ты чего вытаращился, Рома? Я что-нибудь не то говорю?

– Да нет…

– Тогда жду тебя внизу. Возьми служебный джип. Я слышал, госпожа Голицына чуть ли не в лесную чащобу забралась. Голицына! – фыркнул он. – Каково?! Едва муж преставился, она фамилию сменила. Вот бабы! Не женись, Рома…

Сам Колбин был убежденным холостяком. По слухам, предпочитал менять молоденьких любовниц и жить в свое удовольствие. Начальник охраны подозревал, что бывший заместитель Зебровича неравнодушен к Глории. Иначе откуда такая непримиримая вражда? Которая нынче сменилась приятельскими отношениями.

Лавров не верил в искренность Колбина. Глория, кажется, тоже не принимала его «симпатию» всерьез. Примириться с вдовой компаньона Колбина заставила жестокая конкуренция на рынке и собственная несостоятельность. Полное отсутствие креативных идей поставило его перед выбором: крах фирмы или оправданный риск. Он решился на второе и не прогадал.

«Я хороший скакун, – признавал Колбин. – Мне нужен грамотный жокей, и я приду к финишу в числе первых».

Самолюбие не затмевало Колбину разум, поэтому с ним можно было иметь дело. Неудачная попытка применить в бизнесе каббалу[4] сделала его зависимым от начальника охраны. Между ним и Лавровым возникла постыдная тайна, которую первый старался забыть, а второй делал вид, что забыл.

Колбин с удовольствием уволил бы Лаврова к чертовой матери. Однако он понимал две вещи. Вряд ли ему удастся добиться на это согласия Глории, которая владела половиной бизнеса. И сор из избы выносить не стоит. Обиженный Лавров распустит про него идиотские слухи, опозорит и превратит в посмешище. Попробуй потом отмойся.

Вот и сейчас он скрепя сердце смотрел на начальника охраны, который не спешил вскакивать и исполнять поручение, а чего-то выжидал.

– Давай, Рома, иди за машиной, – не повышая голоса, произнес Колбин, проклиная про себя наглого молодого человека.

Рослый подтянутый Лавров имел приятную внешность и явно выигрывал в сравнении с Колбиным. Тот при субтильном телосложении умудрился обзавестись брюшком, а яйцеобразная голова и лысина на макушке не добавляли ему шарма.

– Иду, иду, – фамильярно отозвался начальник охраны.

В его глазах читался язвительный вопрос: «А не подбиваешь ли ты клинья к вдове, дражайший Петр Ильич? Это будет выгодный брак. Ведь в случае смерти Глории ты сможешь наложить лапу на все ее имущество!»

Колбин почувствовал, что потеет от скрытого негодования, и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь…

Глава 4

Черный Лог.

Обстановка каминного зала произвела на посетительницу ожидаемое впечатление. Солнечные лучи преломлялись сквозь розовый хрусталь люстры и отбрасывали сияющие блики на бархатную мебель, бронзовые канделябры и пестрые гобелены. В нефритовой курильнице тлел сандал…

Глория не знала, каким образом должно было прийти к ней прозрение, и притворилась задумчивой. Ее мозг работал в усиленном режиме, но никаких данных по поводу ребенка сидящей напротив Полины Жемчужной в голову не приходило.

Похоже, дар предвидения ей от Агафона не передался. И что теперь? Извиниться перед актрисой и…

Внезапно в ее сознании возникла кровь… много крови… бледное запрокинутое лицо… белые стены…

– Вы… убили своего ребенка, – вырвалось у Глории прежде, чем она успела прикусить язык. – Убили его…

Дама отшатнулась, ее щеки побелели, а пальцы судорожно стиснули сумочку цвета слоновой кости.

– Нет… вы не можете…

– У вас были на то основания, – уже спокойнее добавила Глория. – С тех пор вас гложет раскаяние. Чувство вины. Но… вы поступили правильно. Вам не за что корить себя…

Откуда у нее брались эти невообразимые выводы, эти страшные слова? Словно внутри нее прятался невидимый подсказчик, который вкладывал фразу за фразой в ее уста, а она лишь послушно их озвучивала…

– Отец ребенка знает?

– Нет, – мотнула головой актриса. – Я скрыла от него свою беременность… Я хотела проверить! Видите ли… у плода выявили патологию. Мне предложили аборт, и я… согласилась. А как бы вы поступили на моем месте?

В ее голосе сквозило отчаяние. Глория обратила внимание, что на безымянном пальце ее правой руки нет обручального кольца. Жемчужная не замужем.

– Это был аборт, – с горечью произнесла она. – Но вы правы. Я убила своего ребенка…

Глория попыталась смягчить жестокий вердикт.

– Возможно, я неправильно выразилась… я имела в виду…

– Не утешайте меня. Убийство ничем нельзя оправдать! Бог дает жизнь, и только Он ее отбирает. Я совершила ужасный грех…

– Мужчина, от которого вы…

– Я не смогла ему признаться! В нашем роду уже случалось подобное…

– Синдром Дауна? – догадалась Глория.

Посетительница подавленно кивнула. Она не знала, что перед ней сидит врач, и приняла слова Глории за новое доказательство ее магических способностей.

– Мне следовало заранее обратиться за генетической консультацией… еще до зачатия. Почему я не сделала этого?! У меня случилось затмение ума! Вы понимаете? Я потеряла голову… обо всем забыла!

Глория старалась вызвать в сознании образ отца ребенка, однако безуспешно. Очевидно, процесс ясновидения не поддается контролю. Или она пока что не умеет им управлять.

– Мое положение тогда было двусмысленным… впрочем, оно и сейчас такое же…

– Отец ребенка не собирается жениться на вас?

– Вероятно, он бы сделал мне предложение, если бы… Нет… думаю, нет.

Госпожа Жемчужная обрывала фразы, предполагая, что собеседница понимает, о чем идет речь. Или же у нее была такая манера общения.

– Вам нужно выговориться, облегчить душу, – сказала Глория. – Вы ходите на исповедь?

– Я не смею… Кроме того, разве между человеком и Богом нужен посредник?

– Иногда да.

– Я не верю священникам! – запальчиво воскликнула актриса. – Где гарантия, что они… Не могу же я требовать от них конфиденциальности?

«Она боится шантажа, – догадалась Глория. – Значит, уже был прецедент».

– Вообще-то тайна исповеди существует априори…

– Скажите еще о врачебной тайне!

«Ее шантажирует… или шантажировал доктор, – констатировала Глория. – Бедная женщина. Мечется, словно птица в силках… Интересно, где она берет деньги, чтобы платить вымогателю? У своего покровителя?»

– Сколько вы заплатили доктору за молчание?

Актриса вспыхнула, – первым ее побуждением было все отрицать. Однако, осознав нелепость подобного поведения, она смирилась с неизбежным. Ей придется рассказывать обо всем. Ведь Глория сразу изобличит ее во лжи.

– Много…

– А требуется еще и еще?

– Я не знаю, что мне делать!

– Сначала вы отдали собственные сбережения, а потом… попросили взаймы?

– Да. Ненавижу просить, но… – Она расплакалась. – Какой стыд! Я не собиралась говорить об этом…

– Исповедь нужна не мне, а вам, – располагающе улыбнулась Глория. – Нельзя носить в себе горечь и боль.

Жемчужная пользовалась дорогой тушью, но слезы размыли тщательно нанесенную краску, и на щеках образовались темные потеки.

– У меня нет актерского образования, – начала она. – Зато есть природный талант. Моя бабушка окончила консерваторию, она сама ставила мне голос. Мне очень хотелось петь, но меня никуда не брали. Даже в рестораны. Кого сейчас прельстишь драматическим сопрано[5]?

«Вот оно что, – мысленно отметила Глория. – Она поет. Вероятно, оперетту… или кое-какие оперные партии. Ясно, почему о ней мало известно. Нынче широкая публика серьезной музыкой не увлекается. То ли дело „попса“ или „шансон“».

– Вы родом…

– Из Ярославля, – ответила Жемчужная. – У нас много церквей. После школы я стала певчей в соборном хоре. Наш регент[6] посоветовал мне выставить в Интернет ролик с исполнением оперной партии. Тогда это было в новинку. Я стеснялась, но он уговорил меня. Нашел человека, который помог сделать запись. Ролик вызвал неожиданный интерес. Меня пригласили на кастинг в Москву.

– Какой-нибудь музыкальный театр?

– Нет… частное лицо…

Она достала из сумочки носовой платок и промокнула глаза. На платке остались черные следы от туши.

– Он меценат? Покровительствует актерам?

– Да… это богатый предприниматель, тонкий ценитель искусства. Образованный, великодушный… Он решил создать собственный камерный театр и как раз набирал актрис для музыкальной труппы. Мое исполнение ему понравилось… Он предложил обучение за границей, в Италии. За его счет, разумеется. Для меня это был единственный шанс выйти на сцену… пусть маленькую, частную… выступать в концертах…

– И вы согласились.

– Могла ли я отказаться? Моя мечта осуществилась самым волшебным образом. Я была на седьмом небе от счастья! Родители предостерегали меня, но я их не слушала. Они боялись, что вместо выступлений я попаду в постель к своему спонсору, а потом – в заграничный бордель. Стану продажной девицей с оперным голосом. Пикантное дополнение к интимным услугам. Знаете, у обеспеченных мужчин – изощренные вкусы. Они уже не хотят платить за обычный секс.

– Такого с вами не случилось?

– Нет… конечно нет. Я на полгода уехала в Милан, брать уроки вокала. Со мной работали опытные педагоги. Они хвалили мой диапазон, тембр, но заявили, что оперной дивы из меня не получится. Я ведь окончила только музыкальную школу в Ярославле. Денег на продолжение образования не было. Бабушка занималась со мной дома, пока была жива. Мой удел – концертное исполнение. Об оперной сцене нечего и думать.

– Ваш покровитель был разочарован?

Актриса пожала плечами:

– Он оплатил мое обучение, и результат его удовлетворил. Я подавала надежды, а его маленький частный театр не шел в сравнение с настоящим храмом искусства. Мы оба поумерили свои амбиции.

«Он все-таки стал ее любовником, – подумала Глория. – Госпожа Жемчужная весьма дипломатично обходит вопросы о нем. Не хочет признаваться, что без постели не обошлось. Это от его ребенка она избавилась…»

– Что вы на меня так смотрите? – не выдержала посетительница. – Да, мы… полюбили друг друга! Это ведь не зазорно? Мое чувство благодарности переросло в привязанность, потом в страсть. Я выросла в деревянном домишке на окраине, с печным отоплением и без водопровода. А он показал мне, какой может быть жизнь! Все самое лучшее и приятное мне довелось испытать с ним. Что я видела до переезда в Москву? Нищету, вечные долги… В моей семье приходилось считать каждую копейку. Отец не пьет, но зарабатывает мало. Мама привыкла экономить на всем, – на еде, на одежде. Только здесь, в столице, я научилась носить красивые вещи, причесываться в салоне… у меня появились золотые украшения…

– Его подарки?

– Не без того. Разумеется, я сама зарабатываю. Мне платят приличное жалованье в театре. На все необходимое хватает.

– А на роскошь?

Жемчужная смутилась и залилась краской. Разговор давался ей тяжело. Хотелось бы сгладить кое-какие углы, но лукавить она не умела.

– Я принимаю его презенты… однако никогда ничего не прошу.

– Он старше вас…

– На пятнадцать лет, – кивнула она. – Для мужчины это зрелость.

Глория не то чтобы угадывала, – история провинциалки, которая приехала покорять Москву, была ей знакома. Похожий путь проделали многие.

– Вы меня осуждаете?

– Разве я имею право? – улыбнулась Глория. – Каждый сам строит свою судьбу.

– По крайней мере, я не лезу в чужую семью. Ни у кого ничего не отбираю.

– Он не женат?

Актриса покачала головой. Несмотря на нескромные признания, она держалась горделиво. Ее повадки отличались порывистой грациозностью, а осанка оставалась прямой, как у балерины. Очевидно, ее обучали не только пению, но и танцам.

– Его любили многие женщины, – уклончиво ответила она. – Но ни одна не завладела его сердцем. Он даже не разведен.

– Бережет свою холостяцкую свободу?

– Женитьба ничего не значит. Главное – искренние чувства, а не штамп в паспорте.

– Не спорю, – согласилась Глория. – Вы живете вместе?

– Он снимает для меня квартиру…

– В театре знают о ваших отношениях.

– Этого невозможно скрыть. Он очень увлечен сценой… зачастую присутствует на репетициях. Сам пробует играть.

– Лучшие роли, конечно, достаются вам.

– Да, – просто, без жеманства, подтвердила Жемчужная. – Он, как хозяин театра, имеет решающее слово. Хотя роли распределяет режиссер. Кроме концертов, мы ставим водевили, отрывки из пьес… а сейчас репетируем Шекспира.

– Ого! Что именно? – заинтересовалась Глория.

– «Антония и Клеопатру»…

– Но ведь там нет вокальных партий.

– Зато есть над чем работать. Я имею в виду играть. Мы все учимся актерскому мастерству.

– Царица Клеопатра досталась вам, не так ли? Другие актрисы, вероятно, завидуют.

Жемчужная не стала этого отрицать. Зависть царит в любом коллективе, а в театральном – особенно.

– И вы подозреваете, что ваши товарки прибегают к черной магии, дабы навредить вам.

– Раньше мне такое и в голову бы не пришло… но в последнее время…

Посетительница смешалась и замолчала, нервно комкая носовой платок.

– …с вами происходит нечто из ряда вон выходящее, – продолжила за нее Глория.

– Вот именно! Из ряда вон… Понимаете, дело не столько в шантаже… хотя и это ужасно. Мне напророчили смерть! Если я не уберусь из Москвы… то умру…

– За этим вы и пришли, сударыня. А как же ребенок?

– Шантажистка угрожает мне разоблачением. Она обещает рассказать отцу ребенка… что я… убила его. То есть… сделала аборт.

– У нее есть доказательства? Видеозапись?

– Естественно! – всплеснула руками Жемчужная. – Раз она решилась на такое! Но дело даже не в ней. Что меня ждет? Неужели пророчество сбудется?

Она умоляюще прижала ладони к груди. Вероятно, похожими жестами сопровождались ее реплики на сцене.

Глория понимала: ей устраивают проверку.

– Я заплачу вам! – пообещала актриса. – Мне сказали, сколько стоит сеанс у Агафона.

– Моя э-э… квалификация несколько уступает его мастерству. Но я попробую…

Глория прикинула, связаны ли между собой шантаж и угроза смерти. Ничего толкового в голову не пришло.

– Врач, который вымогает у вас деньги, – женщина… близкая к вам, – брякнула она наобум.

Посетительница вздрогнула и прикусила губу.

– Знакомая врачиха, – утвердительно кивнула Глория. – Враги обычно находятся в ближайшем окружении.

– Это… моя подруга… вернее, бывшая подруга. Зоя Шанкина…

– Вы делились с ней личными тайнами, а она предала вас?

– Мне не с кем больше было поделиться… во всей Москве. Я доверяла ей. Когда забеременела, обратилась к Зое. Она посоветовала сделать анализы и сказала мне, что ребенок родится дауном. Она гинеколог. Очень хороший специалист. Я решилась на аборт…

– Аборт делали у нее?

– Да… Господи! Зачем ей шантажировать меня? До сих пор не могу понять…

– Вероятно, она нуждается в деньгах…

– Мы познакомились в Италии, на экскурсии. Она отдыхала там, а я училась. Разговорились. Приятно было услышать родную речь в чужой стране. Оказалось, Зоя из Москвы. Не замужем… У нас оказалось много общих интересов, – любовь к музыке, к искусству древнего Рима… Казалось, мы искренне привязались друг к другу. Казалось… – повторила Жемчужная. – Я часто принимаю желаемое за действительное.

Она почти убедилась в способностях провидицы, каковой считала хозяйку этого дома. Ведь Агафон слыл настоящим магом: он умел проделывать такое… о чем человек, давший актрисе его адрес, говорил потупившись и шепотом. Преемница Агафона должна обладать недюжинным даром. Иначе не вызвалась бы помочь.

Полине, при ее набожности, было трудно решиться на визит в Черный Лог. Но ситуация не оставила ей выбора. Ее загнали в угол, довели до отчаяния…

«Проверку я выдержала, – сообразила между тем Глория. – Однако настоящее испытание для меня впереди…»

– Деньги, которые вы платили Шанкиной, дал ваш покровитель?

Жемчужная кивнула. К чему лукавить? Кто же, кроме него, располагал подобной суммой?

– Я не сказала ему, зачем мне столько денег…

– И он не спросил?

– Он благородный человек.

– Но в следующий раз вам будет сложно обращаться к нему за очередной ссудой.

– Да… я понимаю…

– Шантажисты не останавливаются на достигнутом. Им всегда мало. Легкий заработок – словно наркотик. Попробовал, и хочется еще.

Глория изрекала прописные истины. Вряд ли Жемчужная настолько наивна, что думает иначе. Она попала в капкан, из которого не вырваться.

– Огласка неприемлема?

– Я не уверена в его чувствах… – призналась актриса. – Достаточно ли сильно он любит, чтобы простить обман? Я должна была сразу предупредить его… сказать о дурной наследственности. Но я не собиралась рожать! Не думала, что забеременею… О боже! Я совсем запуталась… Я могу лишиться всего, чего добивалась! Остаться без работы, без жилья… Скажите, у меня будут еще дети?

Глория слегка растерялась. Как Агафон заглядывал в будущее? У нее нет ни малейшего понятия об этом.

Она вспомнила о хрустальном шаре из его мастерской в цокольном этаже. Может, предложить гостье спуститься туда?

«Опрометчиво, – предостерег ее внутренний голос. – Тамошняя обстановка совершенно обескуражит суеверную дамочку. Не стоит торопиться…»

Глория закрыла глаза и представила себе прозрачный шар, отливающий серебром. Внутри шара что-то клубилось, но никакой четкой картины не возникало.

Жемчужная, затаив дыхание, наблюдала за процессом. Перед поездкой она сняла золотой нательный крестик, освященный в обители, и теперь чувствовала себя беззащитной. Но с крестиком соваться в логово колдуна было еще страшнее.

«Господи! Прости мои прегрешения! – мысленно взмолилась она. – Я не ведаю, что творю!»

– Вы мне мешаете, – сказала Глория.

– Извините…

Перед Глорией вдруг промелькнули образы Клеопатры в золоченой короне и Антония с коротким римским мечом в руках…

«Игра воображения, – отмахнулась она. – Жемчужная упоминала о пьесе Шекспира… вот и…»

Мертвое тело в одеянии египетской царицы распростерлось на досках сцены и не желало исчезать… Антоний наклонился, вскрикнул и бросился за кулисы…

Глория открыла глаза. Гостья, с лицом белее своего костюма, в ужасе уставилась на нее.

– Что?.. – сдавленно спросила она.

– Не пугайтесь…

– Я никогда не стану матерью?

«Хуже, – едва не вырвалось у Глории. – Тебе грозит смерть!»

– Вам нельзя играть Клеопатру. Ни в коем случае…

Глава 5

Подмосковный поселок Летники.

Картинная галерея Зубова располагалась на втором этаже его большого загородного дома, – там поддерживался определенный температурный режим и влажность. Он старался приобретать подлинники. Выискивал по маленьким городкам и поселкам владельцев живописных полотен, которые не знали им цены. По дешевке Зубов не покупал, – считал обман ниже своего достоинства. Но и заоблачных сумм не предлагал. Картины из частных рук всегда нуждались в реставрации и редко принадлежали кисти знаменитых мастеров.

У одной дряхлой старушки, вдовы местного гравировщика, он купил изрядно попорченный портрет семейной четы, – помещика и его жены. Эксперты признали авторство крепостного живописца Аргунова[7]. Этим полотном Зубов особенно гордился.

Ему удалось собрать скромную, но интересную коллекцию, составленную преимущественно из работ русских художников восемнадцатого – девятнадцатого веков. Первый купленный у деревенского старика портрет занимал центральное место в галерее. Он помещался в специальном углублении в стене и был снабжен деревянными резными «ставнями». Зубов запирал их на замок и любовался картиной исключительно в одиночестве.

Он вообще редко водил своих гостей в галерею. Этой чести удостаивались немногие. О таинственном полотне ходили самые разнообразные и порой нелепые слухи. Зубов их не поддерживал, но и не опровергал. Говорили, что картина оказывает опасное влияние на владельца и каждый, кто на нее долго смотрит, становится чуточку не в себе. Сам Зубов якобы слегка тронулся умом… и на этой почве пустился в непомерные траты. Чего стоит его идея создать собственный театр. Затея дорогая, а необходимыми средствами господин Зубов не располагает. Хоть и назвал свою компанию «Крез[8]», но до богатств истинного Креза ему пока что далеко.

Завистники сплетничали за спиной Зубова, посмеивались и осуждали его. Однако с удовольствием посещали устраиваемые им спектакли и аплодировали голосу и таланту ведущей актрисы Жемчужной.

Ей приписывали роман с хозяином театра, что было в порядке вещей и никого не удивляло. До Жемчужной Зубов водил интрижки то с одной, то с другой танцовщицей или певичкой. Однако с появлением Полины присмирел и всецело отдался в ее изящные ручки.

Зубову было плевать на общественное мнение, – тем более, что жениться он до сих пор не удосужился и мог проводить время где угодно и с кем угодно. Он любил женщин, и те отвечали ему взаимностью. С Полиной поначалу тоже завязалась обычная интрижка, которая исподволь переросла в серьезные отношения. Зубов поклонялся ее таланту, хотя и не особо выдающемуся, но яркому, самобытному. Полина была не похожа на других актрис и украсила его театр своей драматической игрой и чистым, приятного тембра сопрано. Он придумал ей псевдоним с намеком, – Жемчужная. Она действительно, без преувеличения, являлась жемчужиной его труппы.

Его не смущали аналогии, проводимые придирчивыми интеллектуалами и саркастическими критиками.

«Что, возомнил себя этаким графом Шереметевым? – не преминул съязвить знакомый банкир. – Решил поиграть в мецената? Тебе, дружище, до Шереметева далеко, как и твоей певичке до знаменитой Жемчуговой. Чужую судьбу пытаешься на себя примерить? Рискованно, сударь. Шереметев был истинный барин, вельможа золотого екатерининского века. Богат несметно, блестяще образован. Не гнушался садиться в оркестр вместе со своими крепостными, исполнять партию на виолончели… сам репетировал с актерами. Роскошь у себя в поместьях завел невиданную, принимал коронованных особ. Празднества закатывал такие, что иностранные гости только глазами хлопали. Не обижайся, Валера, но твои потуги смешны! Картинную галерею вздумал завести… Три десятка полотен сомнительного качества, приобретенные у сумасшедших старух. Небось торговался с ними, как купец на ярмарке!..»

Банкир этот уже несколько лет сотрудничал с инвестиционной компанией Зубова: оформлял для него кредиты, когда не хватало денег для быстрых и финансово емких сделок. Зубову претила его неприличная прямота. Но терять надежного партнера было не выгодно. И он терпел, добродушно посмеиваясь…

В чем-то банкир был прав. История крепостной актрисы Прасковьи Жемчуговой и графа Шереметева запала ему в душу. Сильные натуры и сильные страсти всегда вызывали у него желание подражать, хоть в малом приобщиться к великому. Разве он, Зубов, не достоин пережить нечто подобное? Возвысить талант? Пробудить в сердце женщины неугасимую любовь? Самому загореться от ее пламени?

Он признавал, что если бы не портрет, быть ему обычным бизнесменом, – без всяких там театров, актеров и иже с ними. Старинное полотно пробудило в Зубове смутные грезы, погружая его в атмосферу безвозвратно ушедшего восемнадцатого века с его романтикой, блеском господ, нищетой рабов, с дворцовыми интригами и народными бунтами…

Должно быть, им руководило неосознанное стремление повторить неповторимое, когда он, в память о несравненной Жемчуговой, предложил Полине взять созвучный псевдоним. Он все-таки попал под влияние портрета.

Предположительно полотно принадлежало кисти крепостного, который был взят в Останкинское имение Шереметевых расписывать декорации к театральным постановкам. Молодому художнику, очевидно, разрешали посещать картинную галерею в большой зале дворца, где он мог часами сидеть и копировать работы прославленных живописцев. Вечером, когда всходила луна, юноша гулял по разбитым вокруг господского дома садам, вынашивая сюжеты будущих картин… или подглядывал за балетными девушками и певицами из хора. Их нежная красота возбуждала огонь в его крови, заставляла переносить на холст свое восхищение и желание… которые он не смел выразить иначе.

На заходе солнца в галерее становилось сумрачно. Темные портреты императоров в массивных золоченых рамах наводили на юношу почтительный страх. Дамы в шелку и кружевах с томной негой взирали на него… в их полуулыбках таилась печаль.

Случайно или преднамеренно выбрал он для копирования портрет кавалера в голубом камзоле? Или же написал его с натуры? Что было ему известно о тайнах этого места и этого дома, с невообразимой пышностью украшенного резчиками из Шереметевских вотчин? Позолоченная резьба веселила глаз: цветочные гирлянды, венки и чудесный орнамент. В анфиладе комнат повсюду – мраморные бюсты и фигуры богов и сатиров… бронза, хрусталь, фарфор, драгоценные вазы…

Слуги шептались, что вечерами по роскошным залам дворца бродит призрак горбатой старухи. Она предрекает смерть… Кто с ней встретится, тому конец. Говорят, сама Прасковья Ивановна видела вещунью в галерее. Та предупредила, чтобы она не играла сразу двух покойниц… не то станет третьей. Актриса ее не послушала. Она собиралась в Петербург, ведь Шереметеву пожаловали чин обер-гофмаршала, который обязывал его присутствовать при дворе…

Стоя за мольбертом, молодой художник вздрагивал от каждого шороха в тишине галереи, от каждого стука за спиной. Вдруг из густой тени вынырнет фигура косматой горбуньи, которая появлялась ниоткуда и так же загадочно исчезала?..

Зубов ясно представлял все это, как будто сам был тем крепостным живописцем. Он мог поклясться, что предметы хранят информацию о том времени, в котором они были созданы. Особенно предметы искусства.

Под воздействием ли портрета или по собственной склонности, он внезапно сделался заядлым театралом и решил создать свою труппу, – пусть маленькую, – чтобы ставить если не пьесы целиком, то наиболее выразительные отрывки из них. То же касалось и музыкальных спектаклей.

Театр его представлял собой арендованное помещение в Останкинском районе, где сцену от зрительного зала отделяла условная черта, а занавес и кулисы были сделаны по специальному заказу. Зубов не поскупился на декорации и гардероб, компенсируя таким образом скудость репертуара и непрофессионализм актеров. Опытные мастера сцены не шли к нему, а новички не обладали достаточными навыками. Правда, музыканты подобрались отменные. Хорошая живая музыка скрашивала посредственные постановки, и скоро небольшой зал стала заполнять публика. Зубов сам не ожидал, что в его театре будут аншлаги, – он занимался этим скорее для развлечения.

Его затея нашла и горячих поклонников, и безжалостных противников. Предназначенные для узкого круга концерты и представления одних восхищали, других возмущали. Как и в любом творческом коллективе, в театре Зубова появились таланты и завистники, начались склоки и борьба за первенство. Режиссер вынужден был считаться с пожеланиями хозяина, а тот отдавал предпочтение своей любимице Полине Жемчужной.

Зубов мечтал выстроить специальное здание для театра, но, подсчитав затраты, отказался от этой идеи. Одному ему проект не осилить, а искать инвесторов придется долго. Кого убедишь вкладывать в современное искусство? Прибыль под вопросом, зато хлопот хоть отбавляй.

«Думаешь, я не понимаю, почему ты выбрал Останкино? – подтрунивал над ним банкир. – Там все еще витает дух бессмертной любви! Останкинский дворец и театр были освящены чувствами графа к своей крепостной актрисе. Они оба были неординарными личностями, хотя и разделенными сословными предрассудками, но равными по внутренней силе. Однако Шереметев сумел преодолеть все барьеры. Тебе такие подвиги не по зубам, дорогой Зубов!»

Довольный каламбуром, финансист рассмеялся.

Его колкости заронили в сердце Зубова стремление доказать, что он не лыком шит, и если уж не графских кровей, то сыграть Гамлета или короля Лира ему по плечу. Не боги горшки обжигают.

Под страдальческим взглядом режиссера он попробовал себя в роли датского принца. Актеры отворачивались, хихикая. Даже осветитель не выдержал и прыснул при какой-то из реплик новоиспеченного Гамлета.

«Я вам лучше что-нибудь попроще подберу для начала», – деликатно предложил режиссер.

Зубов согласился. Посещая репетиции, он прикидывал, в какой роли не оконфузится… и остановился на Антонии. Побежденный римский полководец вызвал его сочувствие и понимание. Лучше покончить с собой, чем позор и насмешки. Он бы поступил так же.

«Я вам не советую браться за Антония…» – робко возразил режиссер.

«Что же мне, лакея играть прикажешь? – вспылил Зубов. – Или солдата, который всю пьесу молча стоит истуканом?»

Он добросовестно выучил текст и явился на репетицию. Клеопатру должна была играть его обожаемая Полина. Но та приболела. Вместо нее слова египетской царицы произносила другая актриса.

Зубов приосанился и с пафосом начал:

При этих словах режиссер разрыдался, – лишь спустя минуту Зубов сообразил, что тот истерически хохочет…

* * *

Черный Лог.

Проводив гостью, Санта вернулся и доложил:

– Она уехала.

– Я беспокоюсь за нее… – задумчиво произнесла Глория.

Великан истолковал ее слова по-своему.

– У дамы внедорожник, – напомнил он. – Снега не так много. Проселок разъездили. Доберется.

Глория смотрела из окна и обратила внимание на марку и цвет машины. Вероятно, красный «мицубиши» – подарок покровителя госпожи Жемчужной.

Такой автомобиль стоит не дешево.

– Она сама за рулем. Без водителя.

– Зачем ей тащить сюда водителя? – пробурчал Санта. – Никто не афиширует визиты в наше тихое местечко.

Он скривился, и эта гримаса, должно быть, имитировала улыбку.

– Обед подавать? У меня жаркое поспело… и суп-пюре из тыквы.

– Как? – всполошилась Глория. – Уже обед?

– Хозяин всегда обедал рано. В полдень…

Глория привезла из своей московской квартиры несколько дорогих ее сердцу вещей, и среди них – часы с бронзовыми амурами. Они стояли на каминной доске. Ажурные стрелки действительно приближались к двенадцати. Неужели они с Жемчужной говорили так долго?

Санта перехватил ее взгляд.

– Время здесь течет иначе…

– В каком смысле?

Слуга пожал могучими плечами.

– Иначе и все. Оно то бежит… то едва тянется, а может вовсе остановиться. Агафон пользовался только песочными часами. Он говорил, что в их шуршании слышен голос вечности…

С этими словами великан неодобрительно покосился на толстощеких амуров.

– У Агафона был тонкий слух, – усмехнулась она. – Ладно, неси обед.

Глория с удивлением обнаружила, что проголодалась. Кажется, все в доме, включая распорядок дня, останется так, как было заведено карликом.

Суп-пюре из тыквы она пробовала в первый раз и пришла в восторг:

– А ты вкусно готовишь!

Санта расцвел, порозовел и стал точной копией Деда Мороза за трапезой. Глория настояла, чтобы они обедали вместе. Великан сначала упирался, но потом уступил. Женщина есть женщина… ей нужна компания.

– Жаркое тебе тоже удалось, – искренне восхитилась она кулинарными способностями слуги. – Если когда-нибудь тебе захочется от меня уйти, я дам тебе рекомендацию как искусному повару. Стряпня тебя прокормит.

– Не захочется.

– Не клянись! Не зарекайся!

Остаток дня она провела в мастерской Агафона. Изучала его бумаги, в которых черт ногу сломит… и любовалась коллекцией минералов. У стола поблескивал золоченой земной осью старинный глобус, куда Глория запрятала «формулу творения»[9]. По примеру покойного мужа. Анатолий был кем угодно, но только не дураком.

Глория с суеверным страхом обходила бархатный диван, на котором испустил дух бывший хозяин мастерской. Она не решилась бы на него сесть ни при каких обстоятельствах. Слишком свежи были в памяти те жуткие мгновения, когда он умирал, вцепившись в ее руку… а она дрожала как осиновый лист и истошно звала Санту…

Время в этом доме в самом деле то пускалось в галоп… то останавливалось. Она не заметила, как задремала в кресле. Сон длился несколько минут, а когда она проснулась и поднялась наверх, за окнами уже сгустилась тьма.

Что она пыталась понять, прикасаясь к предметам, собранным прежним хозяином? Хотела проникнуть в его мир? Зачем?..

– Вам звонили, – невозмутимо доложил Санта.

– Кто, Жемчужная?

– Ваш телохранитель, Лавров…

После стычки с начальником охраны великан упорно называл того «телохранителем». В этом прозвище проскальзывала издевка. По мнению Санты, Лавров не годился в охранники. Хлипок больно… жидковат. Разумеется, в сравнении с его собственными габаритами. Громадная фигура увальня и белоснежная седина делали его неким сказочным персонажем, который на деле вполне реально заботился о безопасности новой хозяйки.

– Что-то случилось?

– Они едут сюда. Лавров и еще один… э-э…

– Колбин! – сообразила Глория.

– Ага, он… Хорошо, что в кои-то веки связь сработала. А то бы нагрянули некстати. Вина достать из подвала?

– Непременно. У нас есть ужин?

– К даме полагается со своим угощением приезжать, – назидательно произнес Санта.

Он с достоинством удалился, а Глория отправилась «чистить перышки». Привела в порядок волосы, подкрасилась. Все-таки партнер по бизнесу в гости пожалует, надо принять…

Она переоделась в мягкие брюки и тунику. Санта в кухне гремел посудой. Глория сама порывалась приготовить маленькие бутерброды для шведского стола. Но слуга решительно воспротивился:

– Не женское это дело, кухня!

Такой подход пришелся ей по душе.

Санта отверг легкие закуски и предложил накормить мужчин как положено: мясом, картошкой и пирожными на десерт.

«Все происходит само собой… – напевал ей в уши карлик. – Пользуйся тем, что идет к тебе в руки…»

– А что ко мне идет?

«Не что, а кто! – хихикал над ней карлик. – Привыкай к своему новому статусу колдуньи и ясновидящей!»

– Ты издеваешься надо мной…

Глория опять поймала себя на том, что беседует с пустотой. Притом вслух. Этак Колбин примет ее за сумасшедшую и затеет процесс о недееспособности. Отберет бизнес!

«Куда ему без тебя? – нашептывал карлик. – Он же пойдет ко дну вместе с фирмой. Он собирается на тебе жениться, моя царица!»

– Жениться?

Санта вырос на пороге гостиной и громогласно изрек, подражая дворецкому:

– Приехали!.. Изволите звать?..

Глава 6

Колбин был здесь в первый раз. Дом произвел на него двоякое впечатление, – снаружи простой, внутри обставленный без всякого стиля, но с определенной направленностью, призванной ласкать глаз и будить воображение. Человек, устроивший свое жилище подобным образом, имел творческую натуру и… тугой кошелек. Это явно не Глория. Ее квартира на Шаболовке походила на сотни таких же квартир, принадлежащих среднему классу, – с евроремонтом и безликим дизайном.

– Без излишеств, но со вкусом, – одобрил Колбин интерьер приобретенного ею дома.

Глория не собиралась присваивать себе чужие лавры.

– Заслуга прежнего хозяина, – объяснила она. – Я почти ничего не меняла.

Глория не стала показывать постороннему мастерскую. Лавров уже все видел, а Колбина туда вести не обязательно.

За ужином, сервированным Сантой, разговор не клеился. Лавров отмалчивался, Колбин рассыпался в комплиментах хозяйке. Его поведение до того выходило за рамки обычного, что она с трудом сохраняла радушие и невозмутимость.

«Он заигрывает со мной! – поразилась Глория. – Ей-богу, заигрывает! Ай да Петр Ильич! Чем не жених для одинокой вдовы?»

– Ну и забрались вы, Глория Артуровна, в чащу лесную, – пытался острить глава компании. – Теперь к вам на санях ездить надобно. Или вездеходом обзаводиться.

– Неужто у вас во мне такая потребность возникла? Раньше-то вы меня своим вниманием не жаловали.

– Все течет, все меняется. Нам, мужчинам, для работы стимул требуется… правда, Рома?

Лавров на правах близкого знакомца разливал коньяк и предлагал начальнику то одно блюдо, то другое. Зато беседу поддерживал вяло… исключительно из вежливости. Не помогать же боссу обхаживать женщину, на которую он сам виды имел?

– М-мм… а этот ваш белый медведь прилично готовит, – одобрил Колбин котлеты с грибным соусом.

– Я люблю вкусно поесть…

Разговор крутился около пустяков, перескакивая с одной темы на другую. Колбин хотел понравиться хозяйке и этим все портил. Его шутки не вызывали смеха, а похвалы выглядели нарочитыми. Неловкий от несвойственной ему роли, он задел локтем соусник, и тот перевернулся… потом опрокинул на скатерть бокал с вином.

– Меня извиняет только количество выпитого за ваше здоровье! – неуклюже оправдывался он.

Глава компании был голоден и быстро захмелел. Лавров специально подливал ему порцию за порцией, чтобы выставить соперника в дурном свете. Колбин не привык к большим дозам крепких напитков, тем более после напряженного рабочего дня. Он и без того клевал носом в машине, а тут и вовсе расклеился.

– Прекрати его спаивать, – сердито шепнула Глория начальнику охраны. – Еще свалится… потом возись с ним!

– Я его привез, я его и увезу…

Колбин не слышал, что о нем говорят, – он попробовал встать из-за стола, покачнулся и едва не упал.

– Я… мне… нехорошо…

Вездесущий Санта помог гостю добраться до туалета, умыться и привел его обратно. Однако принятые меры ситуацию не исправили. Колбин тщетно боролся с опьянением…

– Ему не мешало бы прилечь, – съязвил начальник охраны.

– Это твоя работа!

– Я ему в няньки не нанимался, – огрызнулся Лавров.

Глории не терпелось поговорить с ним о сегодняшней посетительнице, госпоже Жемчужной. Этому мешало присутствие Колбина.

Глава компании, не дождавшись десерта, задремал в кресле, и Глория пригласила Лаврова в соседнюю комнату, убранную по-восточному. Ковры, длинный диван с подушками, светильники из цветного стекла и несколько чудесных кальянов на деревянной подставке. В воздухе пахло фруктовым табаком.

– Покурим?

– Не сейчас, – улыбнулась Глория.

Ее волосы были распущены и вились по плечам, губы соблазнительно приоткрылись…

«Она меня дразнит, – напрягся Лавров. – В отместку за то, что я привез этого индюка Колбина. Да еще и напоил…»

Глория прислушалась к шагам Санты в столовой. Тот убирал посуду. Звенели тарелки, похрапывал уснувший гость.

– Колбин решил приударить за тобой, – сказал Лавров. – Ты в курсе?

– Допустим…

– От ненависти до любви один шаг! И он его сделал.

– Ты можешь мне помочь?

– Отвезти его домой? С радостью.

– Да нет. Я не про то… Понимаешь, ко мне утром приезжала женщина… актриса из частного театра. В общем, ее хотят убить.

Начальник охраны молча уставился на Глорию в ожидании какого-нибудь подвоха. Она уже использовала его вслепую. Почему бы не повторить удачный опыт?

– Это твоя подруга? Не помню, чтобы ты дружила с актрисами.

– Я видела ее в первый раз. Она приезжала к Агафону, а не ко мне…

– Он же умер!

– Она не знала… Так ты поможешь?

Лаврову ужасно хотелось послать ее ко всем чертям. Отказаться. Заявить, что он не мальчик на побегушках. Что ему плевать на ее капризы и прихоти. Что…

– Кому нужна помощь? Ей… или тебе? – вместо этого выдавил он, проклиная себя за мягкотелость.

Он опять дал слабину, не устоял.

– Нам обеим. Видишь ли, она обратилась ко мне за услугой… весьма щекотливого свойства…

– Погоди… – растерялся Лавров. До него начал доходить смысл сказанного. – Агафон был колдун! Значит…

– Не важно. Женщина в опасности… ей осталось жить…

Глория склонила голову на бок, будто бы ей было известно, сколько отмерено судьбой какой-то там актрисе.

– …день или два, – заключила она. – Я ее предупредила. Но чувствую, что этого недостаточно. Над ней тяготеет рок! Ей нельзя было брать псевдоним Жемчужная… нельзя играть Клеопатру… Надо что-то делать, Рома.

Лаврову казалось, он слушает горячечный бред. Хотя внешне Глория выглядела вполне нормально.

– Тебе-то откуда знать, сколько кому осталось? За кого ты меня принимаешь? – вспылил он. – За идиота, который поверит любой выдумке? Ты что, возомнила себя…

У него не хватало слов. Глория свихнулась на почве проклятого дома и его бывшего хозяина. Призрак карлика наверняка бродит по этому жутковатому жилищу… и воздействует на окружающих. Санта тоже с приветом. Нормальные люди тут жить не станут.

– Я видела ее смерть…

– Возвращайся в свою квартиру, – посоветовал ей Лавров. – Иначе я за тебя не ручаюсь.

– Я видела!.. Она лежала на полу… в костюме египетской царицы…

– Послушай, Глория… в этом доме еще и не такое померещится. Здесь же все стены пропитаны… пропитаны… чертовщиной! Добром это не кончится. Беги отсюда, пока не поздно.

– Поздно… Я сделала свой выбор. Если тебе со мной не по пути, я не обижусь…

Лавров скрипнул зубами от досады. Он допустил промах. Непозволительную ошибку. Чего он испугался? Колдовства? Глория на колдунью не похожа. Откуда бы у нее вдруг взялись пророческие видения? Она просто не в меру впечатлительна. Насмотрелась здесь на всякие сомнительные атрибуты, которыми пользовался карлик, дабы опустошать карманы своих клиентов… и вздумала себе попробовать…

Он улыбнулся собственным мыслям:

– Я тоже сделал выбор, если ты помнишь. Встал на твою сторону и готов идти до конца.

«Что ты мелешь? – вскричал его внутренний критик. – Опомнись, парень. Эта женщина – опасная авантюристка. Ты до сих пор не знаешь, какая связь существует между ней и карликом! Почему она поселилась в его доме! Неужели ты ей веришь? Взгляни на нее беспристрастно. Она же насквозь лживая, изворотливая штучка, от которой следует держаться подальше. Где твое благоразумие? Она снова подставит тебя под удар, и даже глазом не моргнет…»

– Значит, ты согласен мне помочь? – спросила Глория. – Ты же не бросишь двух беззащитных женщин на произвол судьбы?

О, как невинны, как смиренны были ее глаза. Как сладок голос! Голос сирены, завлекающей моряков в гиблое место…

– Конечно же я тебя не брошу, – сдался Лавров.

«Твой корабль вот-вот сядет на мель, – напрасно предостерегал его критик, не поддающийся чарам прелестной вдовы. – Или разобьется о рифы. А она будет наблюдать за катастрофой с торжествующей усмешкой. Спасайся, безумец!»

– Весь фокус в псевдониме, – перешла к делу Глория. – Артисты, переживая чужие трагедии, рискуют подхватить смертоносный вирус…

– Что ты имеешь в виду?

– Двойную игру. Нельзя одновременно играть в жизни и на сцене. История, рассказанная госпожой Жемчужной, навела меня на одну мысль. После ее отъезда я полистала пару книг. Благо, Агафон собрал недурную библиотеку. И вот что я обнаружила! Псевдоним Жемчугова носила знаменитая Прасковья Ковалева, крепостная актриса графа Шереметева. Ни слава, ни любовь хозяина не принесли ей счастья. Шереметев отважился жениться на ней… но даже это не спасло бедную Парашу от смерти. Исторические источники сообщают, что у нее внезапно обострился туберкулез, который унес ее в могилу…

– Судя по твоему тону, ты не согласна?

– Мне видится другая причина ее гибели, – заявила Глория. – Жемчугову отравили… Яд проник в организм и вызвал кровохарканье, которое по ошибке приняли за чахотку. Симптомы могут быть очень похожи. Говорю тебе это как врач. Очевидно, у талантливой актрисы и певицы нашлась завистница, решившаяся отомстить ей столь жестоким способом. Возможно, они были соперницами не только на сцене…

– Ревность?

– Граф Шереметев не был монахом и нередко посещал по ночам спальни своих дансерок[10] и певичек. Беспорядочные связи с подневольными девицами ему легко прощали. Но истинной любви простить не смогли, – ни аристократы, ни крепостные, ни домочадцы.

– То есть… одна из бывших любовниц графа посягнула на жизнь его фаворитки?

– Чем не мотив для убийства? Жемчугова внезапно тяжело заболела… и если бы не отчаянные усилия графа и лучших докторов, то умерла бы. Она оправилась и снова вышла на сцену, но ее здоровье сильно пошатнулось. Шли годы. По долгу службы Шереметеву пришлось переехать в Петербург… естественно, жену он взял с собой. Там, в суровом климате северной столицы, болезнь начала прогрессировать, и Жемчугова, тогда уже графиня Шереметева, скончалась. Ей не исполнилось и тридцати шести…

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – удивился Лавров.

– Ты еще не понял?

– Намекаешь, что актрису, которая к тебе приезжала, тоже хотят отравить?

– Вроде того…

– Домыслы чистой воды!

– Прасковья Жемчугова – Полина Жемчужная… улавливаешь сходство?

– Ну…

– Видишь ли… существует легенда, что перед отъездом в Петербург Прасковья гуляла по дворцу, прощаясь со своим любимым Останкиным… и в галерее ей привиделась вещунья – горбатая старуха в темной одежде и с клюкой, которая предрекла ей смерть от двух ролей, Офелии и Клеопатры. Дескать, «если будешь играть сразу двух покойниц, то сама станешь третьей…» Жемчугова, как известно, в то время разучивала именно эти две роли. Голос у нее ослаб из-за болезни, и она перешла к драматическим пьесам.

– Что за вещунья? – переспросил Лавров. – Разве во дворец пускали кого попало?

– Нет, конечно. Речь идет о так называемой «останкинской вещунье», которая появляется перед каким-нибудь значительным событием и предостерегает. Не всех подряд, а по своему выбору… Говорят, еще в шестнадцатом веке она явилась владельцу Останкина боярину Сатину и запретила ему распахивать тамошнюю пустошь. В земле, мол, находятся древние погребения… и если их потревожить, беды не миновать. Сатин горбунью не послушал, и вскоре был казнен по приказу Ивана Грозного…

– Иван Грозный стольких казнил, что не перечтешь.

– Может, и так, – согласилась Глория. – Но Полина Жемчужная тоже видела горбатую старуху, которая напророчила ей смерть. Та подошла к ней у выхода из театра и пригрозила, что актриса погибнет, если не уедет из Москвы. Жемчужная ахнуть не успела, как горбунья исчезла, оставив ее в ужасе и недоумении…

– А при чем тут Останкино?

– Оказывается, владелец театра арендует помещение в Останкинском районе.

– Мне все ясно, – усмехнулся Лавров. – Эта Жемчужная крутит роман со спонсором… тот дает ей главные роли и вообще… обеспечивает материально. Подруги – коллеги исходят черной завистью и задумали погубить удачливую конкурентку. Подсыпать ей отравы в кофе или чай. Верно?

Глория промолчала.

– А горбатой старухой мог переодеться и загримироваться кто угодно из артистов, – продолжил он. – Даже мужчина. Пощекотать нервишки ненавистной приме! Напугать, выбить из колеи. Вдруг та провалит роль? Опозорится и лишится завидного покровительства? Кстати! Может, Жемчужную ревнуют к спонсору не только актрисы, но и актеры? Эту версию тоже не мешало бы отработать…

В словах начальника охраны слышалась неприкрытая ирония.

– Дело в том, что Жемчужная репетирует как раз Клеопатру, – дождавшись паузы, вставила Глория.

– И Офелию?

– Нет… Офелию нет.

– Тогда не сходится. Нужные две роли покой – ниц.

– Их и есть две. Полина в жизни, – вольно или невольно, – играет Прасковью Жемчугову. Вернее, ее бледную тень… Судьбы не повторяются, даже трагические. Но погубить могут. А в театре ей дали роль Клеопатры!

– И теперь она на волосок от смерти. Отлично! Что же от меня требуется?

– Зря ты так… – огорчилась Глория. – Женщина попала в беду, это не смешно. Я помню, как сама чудом осталась жива.

– По-моему, ты драматизируешь. С чего бы этой Жемчужной играть роль Прасковьи Жемчуговой? Из-за созвучных псевдонимов? Всего-то?

– Она же актриса. Значит, у нее развито свойство воплощать чужие характеры… проживать чужие судьбы, испытывать чужие страсти, наконец. Без этого незачем выходить на сцену. Публика жаждет видеть Клеопатру или Гамлета, которые истинно любят и страдают, а не изображают любовь и страдания. Акт любви и страдания осуществляется на глазах у зрителей, – здесь и сию минуту. В этом и заключается магия театрального действа! Иначе этот вид искусства давно приказал бы долго жить…

Лавров немного опешил.

– Чем же я-то могу помочь? Установить круглосуточное наблюдение за Жемчужной? Или приставить к ней телохранителя? От яда уберечься не просто.

Из столовой раздался заливистый храп Колбина, который вызвал улыбку Глории и внес разрядку в напряженный разговор.

– Ты нарочно напоил его…

– Я просто наливал… а пил он сам.

– Ревнуешь, Рома?

– Вот еще! – разозлился тот. – Кто я и кто ты? Мне не по рангу заглядываться на тебя.

– Смущает сословный барьер? Так я не барыня, а ты не холоп…

Лавров с трудом подавил желание нагрубить ей.

– Вернемся к нашим баранам, – процедил он. – Что от меня требуется?

– Не мешало бы выяснить, прислушалась Жемчужная к моему предостережению или продолжает репетировать Клеопатру.

Глория не посвящала начальника охраны во все тонкости дела. За ужином ее преследовала навязчивая картина гибели египетской царицы. У нее разыгралось воображение. Впрочем, у Жемчужной вряд ли хватит благоразумия отказаться от роли. Она влюблена… а любовь сродни душевной болезни.

– И еще одно: актрису шантажируют, – добавила Глория.

– Кто?

Лавров вздохнул с облегчением. Шантаж был ему ближе и понятнее роковых пророчеств.

– Ее приятельница… врачиха, к которой она обращалась по поводу аборта.

– Моя задача?

– Побеседовать с вымогательницей. Нащупать слабое место. Каждый человек уязвим.

– Попахивает частным сыском, – брякнул Лавров. – Хочешь взглянуть на меня в роли детектива?

– Женщину шантажируют, она вне себя от страха… мечется… ждет помощи.

– Я понял.

– Твоя работа будет достойно оплачена. Не мной! – предвосхитила его вопрос Глория. – Клиенткой. Вот аванс…

Она положила на столик конверт с вознаграждением и подняла на Лаврова невинный взгляд:

– Хочешь пересчитать.

Глава 7

Останкино. XVI век.

Молодой боярин Юрий Сашин разыскивал свою суженую, Ольгу.

Зря привез он ее в родовое гнездо, – надеялся спрятать, укрыть от всесильных «государевых людей», которые чинили разбой хуже лесных татей. Зря оставил боярышню в светлице, а сам отправился на охоту. Это его и спасло. Налетели тучей «черные вороны», перебили слуг… разорили дом, выгребли все, что нашли ценного. Дядьку Алексея пытали и мучили, а потом привязали к лошади и протащили по селу в назидание и устрашение всем непокорным.

Пришлось Юрию скрываться от неминуемой смерти в окрестных чащах. Иначе сам бы погиб и другим не помог. Питался со своими егерями дичью, спал под открытым небом, грелся у костра…

Вотчина дядьки, казненного по приказу царя-душегуба, перешла во владение иноземного опричника[11]. Орн, лютый язычник, безжалостный вояка, не щадил ни старых, ни малых. Из всех домочадцев новый хозяин оставил в живых только юную красавицу Оленьку… дабы услаждала она ело в опочивальне, пока не надоест жестокому зверю терзать ее нежное тело.

– Тогда конец девке, – нашептывал боярину верный товарищ. – Свезет ее Орн проклятый в мертвую пустошь, отдаст бесам на поругание.

– Каким бесам? Разве есть худшая нечисть, нежели эти псы в человеческом обличье?

– Есть… Землица-то здешняя не простая. Под ней «великая тьма» покоится. И если ее потревожить, быть мору или пожарищу… или еще какому бесчинству. Старуха предупреждала, а дядька ваш посмеялся над ней и прогнал со двора…

– Что за «великая тьма»? – недоумевал Юрий.

Товарищ опасливо оглядывался, осеняя себя крестом.

– Того никто не ведает. Еще моя бабка говаривала, будто схоронили там волхвы идолище Черного Бога…

При этих словах по лесу пронесся ветер, закричала выпь на болотах. Запахло стоячей водой, тиной и гнилыми мхами.

– Землю-то пахать надо было, – выступил в защиту дядьки Юрий. – Возделывать, хлеб сеять. Алексей Сатин хозяйствовал исправно, холопов не обижал, в голоде не держал…

– А старуху горбатую он почто прогнал?

Молодой боярин не успел ответить, – раздался топот копыт, из-за поворота вынырнули несколько всадников. Облитые луной, на черных конях, в черных кафтанах и шапках, они казались подручными самого дьявола. По притороченным к седлам собачьим головам Юрий узнал царских опричников во главе с Орном.

– Девку везут! – вырвалось у главного егеря.

– Не отобьем, много их…

– Попробовать-то можно…

– Погодите, – остановил своих людей Юрий. – Надобно убедиться, Ольга ли это?

Женщину, закутанную в монашеский плащ с капюшоном, везли, словно тюк, перекинув поперек лошади. Из-под темной хламиды белели ее голые ноги.

«Жива ли? – гадал боярин, вглядываясь в сию бесформенную поклажу. – Была бы мертва, закопали бы где-нибудь поближе к усадьбе, в лес бы не потащили…»

– Ах, псы! Яко ночные звери рыщут…

Между тем всадники остановились на небольшой поляне, поросшей редким кустарником, спешились.

– Что они задумали?

– Я слышал, «государевы люди» с демонами якшаются…

– Сами они демоны… под личиной монахов, – зло сплюнул егерь. – В грубые рясы да скуфейки[12] рядятся. А под рясами-то платье тонкого сукна, шитое золотом, на куньем меху, и нож на поясе. Кого хотят, режут, пытают, женок и девиц бесчестят! Нету на них ни закона, ни управы…

Словно в подтверждение его слов опричники затеяли нечистую забаву. Развели костер, разделись до пояса, принялись прыгать козлами, орать на все лады, выть и размахивать руками. Они были пьяны.

– Положить бы их всех тут, – нетерпеливо прошептал егерь. – Дозволь, боярин!

– Нельзя… – покачал головой Юрий. – Спугнем, а Ольгушку не выручим. Не ее привезли, сердцем чую! Другая несчастная ждет своей участи…

– И то правда.

Разогретые вином и дикими плясками опричники с гиканьем притащили к костру живую поклажу, сорвали с жертвы плащ… и глазам изумленных наблюдателей предстала совершенно нагая девушка со спутанными волосами. Она отчаянно брыкалась и кричала от страха.

«Это не Ольга, – удостоверился молодой Сатин. – Господь милостив!»

– Хорош ли выкуп? – на ломаном русском обратился Орн к кому-то невидимому. – Берешь ли?

– Берет! Берет! – вразнобой отозвалась хмельная братия.

Один из опричников выхватил длинный блестящий нож и быстрым резким движением перерезал жертве горло. Хлынула кровь, черная в призрачном свете луны. Крики разом смолкли, белое тело девушки затихло на пожухлой траве.

– Пейте, братья! – провозгласил Орн. – Кто не выпьет, тому лучше за лопаты не браться!

Участники жуткого ритуала наперебой кинулись набирать кровь в серебряные чаши, разводить вином, глотать… Кровь, перемешанная с вином, текла по бородатым лицам, капала на грудь… Опричники, и без того возбужденные, совсем обезумели: разобрали заступы и принялись остервенело рыть землю там, где указал Орн.

– Что они делают? – удивился Юрий.

– Древние могилы раскапывают… На этой пустоши, близ лесу, издавна мертвяков хоронили, – объяснил один из егерей. – Еще при пращурах! Говорят, кто слуг Черного Бога потревожит, тому не жить…

У костра, откуда ни возьмись, появилась сгорбленная старуха, погрозила Орну клюкой, прокаркала:

– Не балуй, иноземец! Не пляши на чужих костях. Не буди тьму-тьмущую! Не то сгинешь в гнилой топи…

– Прочь, ведьма! – вскричал предводитель опричников, замахиваясь на горбунью лопатой. – З-зарублю!..

Просвистело железо в воздухе, разрезая пустоту. Старуха исчезла, как не бывало, а на месте, где она стояла, трава занялась пламенем. Попятились «государевы люди», оторопь их взяла.

– Чело рты разинули? – вызверился на них Орн. – Копайте! Или я вас здесь же зарою!

– Г-горит…

– Головешка из костра выкатилась! Эка невидаль!

– Костер далеко…

– Тьма тьмы да не убоится!

С этим истошным кличем схватился Орн за плеть и давай свое воинство охаживать, с руганью, с проклятиями. Те опомнились, вернулись к яме. Слышно было, как вгрызаются в почву заступы, гулко ухает в лесу филин.

– Пусто, хозяин… – выбрасывая из раскопа трухлявые доски и обломки костей, сообщил один из мигом протрезвевших опричников.

– Пусто, говоришь? Пусто-о-о! – бесновался иноземец. – Где же колдовские сокровища зарыты?

– Может, нету здесь никаких сокровищ?

– Малую жертву принесли, – сообразил Орн. – Поскупились! Вот и не указал нам Дух Болот верного места… Ну, не беда! Скоро царское посольство по тракту возвращаться станет из заморских земель. Уж мы его встретим… до самой слободы[13] супроводим в целости и сохранности. Чтоб ни с одного купчины, ни с одного дьяка[14] приказного даже волоска не упало!

В сих словах Юрию почудился лживый и зловещий смысл…

* * *

Москва. Наше время.

Зубов вынужден был отказаться от роли Антония… но не мог отказать себе в удовольствии присутствовать на репетициях. Клеопатра была великолепна. Он не поскупился, и костюмы получились потрясающие. Режиссер предложил не тратиться на реквизит, а взять напрокат в киностудии. Зубов согласился, но Клеопатра должна выйти на сцену в платье и головном уборе, сделанных специально для нее.

Римский полководец и возлюбленный гордой царицы в исполнении актера Митина оставлял желать лучшего. Однако Зубов не стал подвергать его уничижительной критике. Глядя на Митина и сравнивая себя с ним, он не так расстраивался по поводу собственной неудачи. Будь Митин более талантлив, это нанесло бы сильный удар по самолюбию Зубова. А так… все обошлось легким разочарованием.

«Не огорчайся, – утешала его Полина. – Тебя привыкли видеть в зрительном зале, а не на подмостках. Актеры терялись бы и забывали слова. Я сама чувствовала бы себя неловко. Все к лучшему! Митин звезд с неба не хватает, зато старается…»

«На его фоне ты будешь ослепительна!»

Он не кривил душой. У Полины словно открылось второе дыхание. Кроме голоса, у нее обнаружилась дивная способность к перевоплощению. Когда ее Клеопатра гневно сверкала черными очами, всех охватывал трепет… а когда она, «умирая», прощалась с верными служанками, на глаза присутствующих наворачивались слезы.

Режиссер боялся сказать лишнее слово, упиваясь потрясающим зрелищем. Завистницы злобно перешептывались, а Митин-Антоний, заражаясь от Полины куражом, превосходил самое себя.

«Она вытащит всю финальную сцену, – внутренне ликовал режиссер. – Это будет ее и мой триумф!»

Перед генеральной репетицией он подошел к Полине и с чувством произнес:

– Жемчужная! Ты настоящая жемчужина нашей труппы!

Она милостиво кивнула ему головой, увенчанной короной правительницы Египта, и протянула руку для поцелуя. Режиссер послушно приложился губами к тыльной стороне ее ладони, пахнущей пудрой и гримом, и, покачиваясь, как пьяный, вышел в коридор. Только теперь, увидев Клеопатру, он осознал, что неравнодушен к ней… вернее, к актрисе, которая никогда не ответит ему взаимностью…

– Она играет восхитительно. С невероятным вдохновением, – пробормотал он, не замечая идущего навстречу Зубова. – Как в последний раз!

Владелец театра на ходу поймал его за рукав и развернул к себе.

– Я ослышался? Что ты там буркнул насчет последнего раза?

– Простите, Валерий Яковлевич… – испугался режиссер. – Я вас не увидел… З-здравствуйте…

– И тебе не хворать, милейший.

– Я… я чрезвычайно доволен Полиной… она… превосходна в роли Клеопатры. Никто не сыграл бы лучше… Сегодня вы в этом убедитесь. Жаль, что наш зал может вместить так мало зрителей…

Зубов и без него знал, что Полина еще покажет себя, ее талант еще заставит скептиков устыдиться и кричать: «Браво!» Он верил в нее, когда остальные пожимали плечами и отводили глаза. Фактически это он создал ее… огранил этот алмаз, придав ему форму и блеск…

– Я мечтаю выхлопотать для Полины главную роль в кино, – сказал он режиссеру, не отпуская его рукава. – А ты сомневаешься, что мне удастся.

– Не-е-ет… я просто…

– Ты Фома неверующий, – перебил его Зубов. – Ладно, иди… Пора начинать.

Он вошел в женскую гримерную, где было шумно и людно… замешкался, выпил воды, перебросился несколькими словами с присутствующими и приблизился к ведущей актрисе, уже в полном облачении и готовой к выходу. Жемчужная волновалась, ее бледность проступала даже сквозь густой слой краски.

– Я боюсь… – прошептала она.

Две артистки, играющие служанок египетской царицы – Ираду и Хармиану, – затихли в своем углу, навострив уши.

– Это ведь репетиция, – мягко произнес Зубов. – В зале будет всего несколько человек.

– Ты не понял…

Он покосился в сторону «служанок» и поджал губы.

– Не сейчас, прошу тебя. Поговорим после.

– Да…

Зубов приписал ее страх не предстоящему выходу, а проблемам, которые она скрывала от него.

Он давно ломал себе голову, зачем она просила в долг довольно крупную сумму. Сказала, что на лечение матери. Он не поленился послать в Ярославль своего человека, дабы тот навел справки. Выяснилось, что родители Полины хоть и не блещут здоровьем, но с серьезными заболеваниями в больницу не обращались. Значит, она солгала. Деньги нужны ей для чего-то другого…

Зубов не был скупым и, если бы Полина попросила еще, дал бы без вопросов. Она не отличалась расточительностью, не позволяла себе больших трат, а дорогие подарки принимала без алчного огонька в глазах. Даже смущалась… до сих пор, после шести лет связи. Эта женщина пробудила в нем нежную привязанность, переросшую в искреннее чувство. Он уверил себя, что любит ее. А она?

Полина весь свой темперамент, казалось, выплескивала на сцене. В личных отношениях она вела себя безупречно. Не донимала Зубова упреками, не закатывала истерик, не капризничала, ничего не требовала и не намекала на женитьбу. Жили они врозь, – Зубов снимал ей квартиру неподалеку от театра, а сам разрывался между Москвой и загородным домом. Мысль о том, чтобы жениться на Полине, все чаще приходила ему в голову. Но ей он об этом и словом не обмолвился.

В конце концов, она заслуживала счастья. Именно такую женщину он мог бы сделать своей женой, – кроткую, чистую, без барских замашек, идиотского снобизма и притом талантливую актрису. Полине исполнилось тридцать. Возраст для замужества критический…

Сегодняшний день был для Зубова решающим. Он загадал: как пройдет генеральная репетиция, так и сложится их с Полиной судьба. Не потому ли сковал ее суеверный ужас, что она чувствовала всю значительность момента?

Зубов жалел об одном: не он сыграет с ней Антония. Находясь в отдалении, в пустом зрительном зале, он не вкусит сполна триумфа и трагедии Клеопатры. Не дано ему испить с ней эту чашу вдохновения…

Он прошел между пустых стульев с откидными сиденьями, сел и осмотрелся. В третьем ряду занял свое место режиссер Канавкин, справа от него расположился ассистент, чуть подальше шепотом переговаривались не занятые в постановке артисты. Они пришли из любопытства и желания посудачить. Вдруг несравненная Жемчужная провалится? Претендентка на роль Клеопатры, которую не утвердили, – актриса Наримова, – кусала губы от обиды. Какая-то провинциальная выскочка оттеснила ее на задний план не только на сцене, но и в сердце импозантного состоятельного мужчины. И первое, и второе простить было невозможно. «Ну, ничего… поглядим, чья возьмет! – мстительно думала Наримова, желая сопернице всяческих неприятностей, начиная от острого расстройства желудка до внезапной потери памяти. – Я еще посмеюсь!»

Всю пьесу Шекспира маленькому частному театру было не потянуть, и режиссер выбрал несколько сцен, объединив их музыкальными фрагментами. Получился весьма оригинальный коллаж из драматических отрывков на фоне старинной музыки.

«Не волнуйтесь, Валерий Яковлевич, – накануне успокаивал он Зубова. – Публика оценит мой новаторский подход. Вот увидите!»

Когда запустили фонограмму и тяжелые половинки занавеса медленно поползли в разные стороны, в зале появился молодой человек в свитере и джинсах. На него оглядывались. Незваный гость уселся позади всех и достал фотоаппарат.

«Наверное, пресса, – сообразил Зубов. – Канавкин постарался. Не терпится ему раструбить о своем современном прочтении классики…»

Глава 8

Молодой человек, которого приняли за корреспондента, в самом деле представился таковым и попросил допустить его на генеральную репетицию.

Билетерша придирчиво разглядывала предъявлен – ную корочку, но не решилась отказать представителю известного издания. Пресса и так не баловала своим вниманием театр господина Зубова.

Этим «корреспондентом» был Лавров. Как иначе он мог проникнуть в зал, не вызвав подозрений? Драма Антония и Клеопатры не интересовала его. Он сдерживал зевки, глядя на затылки актеров, которые притихли и наблюдали за работой своих коллег. Кто-то из них настолько ненавидел Жемчужную, что переоделся «останкинской вещуньей» и заронил в душу примы страх смерти. Кто же это?

Представление сопровождалось музыкой, – от этого Лаврова еще сильнее клонило в сон. Арфа и флейта действовали как снотворное. Чтобы не впасть в дрему, он пустился в мысленные рассуждения.

«Без завистницы здесь не обошлось, – думал он, глядя на стройную пластичную актрису. – Нельзя исключить и ревность, и отвергнутую страсть. Женщина хороша собой, это заметно даже в парике и гриме. Кто-нибудь из актеров-мужчин мог воспылать к ней любовными чувствами. А она делит постель с хозяином, который не собирается на ней жениться. Вероятно, их роман длится не один год, и Зубов порядком надоел ей… Вдобавок к этому коктейлю ее шантажирует врачиха. Грозится рассказать Зубову, что его любовница несет на себе проклятие: гены с изъяном, – и не способна родить полноценного ребенка…»

Между тем на сцене действие развивалось согласно Шекспиру. Клеопатре подали корзину с винными ягодами, где сидели ядовитые змеи.

– Бессмертие зовет меня к себе, – взывала со сцены царица Египта. – Итак, вовеки виноградный сок не смочит этих губ…

В голосе Клеопатры не хватало твердости. Казалось, она держится из последних сил. Зрители в зале зашушукались. Зубов беспокойно заерзал. Перед началом репетиции он позвонил в цветочный магазин и заказал огромный букет роз для исполнительницы главной роли. Посыльный должен был доставить цветы как раз к финалу.

– Что с ней? – донеслось до Лаврова.

– Она явно переигрывает…

Клеопатра пошатнулась, но устояла на ногах и продолжала:

– Яд сладок-сладок. Он как успокоительный бальзам… Как нежный ветерок…

Актриса слишком срослась с ролью. Слишком правдоподобно изображала она дурноту, вызванную действием змеиного укуса.

– Зачем мне жить?

С этим возгласом Клеопатра упала на пышное ложе и более не двигалась…

Зубов привстал со своего места, напряженно вытягивая шею. В зале раздались робкие хлопки. Лавров с нарочитым восторгом крикнул «Браво!» и защелкал фотоаппаратом.

Антоний, «умерший» раньше своей венценосной возлюбленной, вышел вперед для поклонов. Проходя мимо убранного золотой парчой ложа, он тревожно покосился на лежащую навзничь Клеопатру. Та не подавала признаков жизни…

– О, черт! – вырвалось у Лаврова.

Антоний кинулся к ложу и склонился над бездыханной «царицей». Две бутафорских змейки, поразительно похожие на настоящих, застыли рядом с ее телом. В открытой корзине вместо винных ягод зияло плетеное дно.

«Глория ошиблась только в одном, – вспыхнуло в уме Лаврова. – Клеопатра лежит не на полу… А в остальном все сходится».

Происходящее выглядело абсурдно и немного смешно. Казалось, актриса вот-вот поднимется, поправит сбившийся набок роскошный головной убор и начнет кланяться.

– Ей плохо! – крикнул со сцены актер Митин, который сразу потерял величественную осанку и выражение лица римского полководца. – Надо врача…

Зубов в мгновение ока подскочил к нему, оттолкнул и принялся щупать пульс на запястье Жемчужной, потом на шее.

– «Скорую»! Быстро! – обернулся он к Митину, и тот побежал за кулисы.

Сам Зубов зачем-то схватил корзину, заглянул внутрь, отшвырнул… потом добрался до змеек. Те оказались искусственными, следовательно, никак не могли укусить актрису.

– Да что же это… – простонал он, опустился на пол у ног Клеопатры, обутых в золоченые сандалии, и уронил голову на руки.

Две «служанки» в углу сцены испуганно жались друг к другу, не смея приблизиться. Режиссер искал по карманам валидол, актеры в зале приросли к своим местам.

Лавров, не поддавшийся всеобщему замешательству, достал мобильный, хотел набрать номер милиции, передумал и двинулся к трупу. То, что Жемчужная мертва, не вызывало у него сомнений. Зубов продолжал сидеть в той же позе, ничего не замечая вокруг себя.

«Корреспондент» внимательно осмотрел тело. Никаких признаков насильственной смерти, – ни следов от укола, ни от змеиных зубов. Актриса могла пораниться об острый прут, когда по сценарию сунула руку в корзину «с винными ягодами». Однако ее пальцы остались невредимыми, – ни царапинки.

Внутри корзины тоже не было обломанных или лопнувших прутьев, – все гладко, без сучка и задоринки.

«Если две покойницы на сцене, то третьей быть наяву! – звучало у Лаврова в ушах. – А на сцене их было как раз двое: Прасковья Жемчугова и Клеопатра. Значит, Полина – третья. Сбылось пророчество горбатой вещуньи…»

– Господин Зубов! К вам посыльный! Ой…

Слова билетерши заставили всех вздрогнуть и повернуться в ее сторону. По проходу между стульев шагал паренек в синей униформе с букетом белых роз в руках…

Врачи «скорой» констатировали смерть «Клеопатры» от остановки сердца.

– Чем она была вызвана, покажет вскрытие, – устало сообщил пожилой доктор. – Похоже на переутомление. Хотя… женщина молодая, по виду здоровая. Не знаю! Посмотрим…

– Она много работала в последнее время, – ни к кому конкретно не обращаясь, сказал режиссер. – У меня самого сердце прихватывает. Таблетки ношу с собой в кармане.

В подтверждение своих слов он положил под язык очередную пилюлю.

– Может, кардиограмму сделаем, пока мы здесь? – предложил врач. – Давление измерим?

– Нет-нет! – решительно отказался тот. – Сейчас не до меня!

– Как хотите…

Вызванная на место происшествия следственная бригада сделала все необходимое. Криминалисты ходили по сцене, наступая на рассыпанные по полу белые розы.

Артисты и прочие сотрудники театра собрались в комнате отдыха.

Зубов был не в себе, – бледный, растерянный, с пустыми глазами. На вопросы не отвечал, ни на что не реагировал. Врачи определили его состояние как шоковое, укололи успокоительное и отвезли домой.

Опрос присутствующих длился дотемна. Оперативники допустили промах, не разделив свидетелей, и те наперебой строили собственные предположения. Митин твердил, что Жемчужную отравили. Она-де в перерывах между эпизодами привыкла пить холодный чай, и все были в курсе. У нее в гримерке всегда устраивались чаепития. Вот и сегодня перед выходом для Полины, как обычно, заварили чаю…

После того как тело актрисы увезли, Лавров вышел в вестибюль и попытался дозвониться до Глории. Увы, сотовая связь в Черном Логе работала из рук вон плохо. Вернувшись в комнату отдыха, он застал настоящую словесную баталию. Мнения коллег покойной не совпадали. Одни считали смерть Полины естественной, другие настаивали на том, что ее убили.

– Вспомните о Моцарте и Сальери! – патетически восклицала «служанка» Клеопатры Хармиана, которая все еще оставалась в сценическом костюме.

При этом она бросила недвусмысленный взгляд на жгучую брюнетку Тамару Наримову.

– Я никого не убивала! – вспыхнула та.

– Кто, по-вашему, Моцарт? Жемчужная? – возмутилась ее приятельница. – Я вас умоляю… О мертвых плохо не говорят, но…

– Тамара подходила к столику, где стоял заварочный чайник с чаем…

– К нему все подходили! В гримерной перед началом репетиции было столпотворение! – защищалась Наримова. – Каждый торопился поздравить Полину… выразить восхищение ее талантом…

– И ты в том числе!

– По крайней мере я не корчила фальшивой улыбки…

Она нервничала, комкая пальцами с ярко-красным маникюром кисти своего шарфа.

– Жемчужная брала чашку с чаем за кулисы… – вмешался Митин. – А ты ей наливала!

Он показал на молодую артистку, которая играла Ираду, вторую служанку египетской царицы.

– Ну и что? Мне не трудно… У нее браслеты на руках, корона тяжелая…

– Малышка просто угождала нашей приме, – съязвила Наримова. – Выслуживалась! Думала, за это и ей приличную роль дадут.

– Может, их связывало нечто большее? – поддержала брюнетку приятельница. – Все заметили, какие взгляды Ирада бросала на свою госпожу!

Девушка в костюме Ирады расплакалась от обиды.

– Прекратите, – вступился за нее Митин-Антоний. – Мы здесь не одни. Что о нас подумает… пресса?

Лавров невозмутимо забросил ногу на ногу и слушал, как гудит этот растревоженный улей.

– Он не похож на корреспондента, – подметила Наримова. – Вы кто, молодой человек?

Тот решил, что маску снимать еще рановато, и сфотографировал разъяренную брюнетку.

– Не смейте! – взвизгнула она. – Не хватало, чтобы завтра в газетах появились мои снимки вкупе со всякими грязными намеками!

– Вы же мне не верите, – обронил Лавров и щелкнул ее второй раз.

– Перестань, Тома, – осадила брюнетку приятельница. – Вдруг он и правда корреспондент…

Только маленькая хрупкая гримерша с обесцвеченными перекисью кудряшками не принимала участия в этом споре.

– Что же теперь будет с театром? – прошептала она, когда следователь вызвал на беседу Тамару Наримову, и та, надменно выпрямившись, удалилась.

* * *

Черный Лог.

Глория изводила себя запоздалыми сожалениями. Если бы она предупредила Жемчужную, что ей реально грозит смерть… та бы, возможно, отнеслась к ее словам серьезнее. А так… «Вам нельзя играть Клеопатру!» Какая актриса послушается?

Жемчужная, надо отдать ей должное, рассказала про «останкинскую вещунью», – рискнула показаться неадекватной. У актеров психика устроена особым образом. Иногда они теряют грань между сценой и жизнью. И существует ли эта грань? Полина могла настолько проникнуться личностью Прасковьи Жемчуговой, что начала видеть ее глазами, чувствовать, как ее давняя предшественница.

Глория ждала вестей от Лаврова. Но телефон молчал. Не было связи.

«Я неправильно поступила, – раскаивалась она. – Мне следовало сказать ей… Ведь именно за этим она сюда и приезжала! Узнать, что ее ждет».

«Вдруг ты ошиблась? – возражал Глории внутренний голос. – У тебя нет никакого опыта в ясновидении. Ты можешь принимать за «прозрения» игру собственного ума. Ассоциации, вызванные созвучием псевдонимов Жемчужная – Жемчугова, всколыхнули целый пласт исторической памяти. Прошлое порой дразнит нас, пугает и преследует воображаемыми ужасами. Послушав тебя, тридцатилетняя актриса могла загубить карьеру! Она бы тебе этого не простила…»

Дар ясновидения оказался не сладок. Как ни твердила Глория, что ни в чем не виновата… на душе кошки скребли.

Санта с сочувствием наблюдал за ее терзаниями. Он заварил чаю с лавандой и принес новой хозяйке.

– Скажи, Агафон когда-нибудь переживал из-за… из-за…

Великан догадался, о чем она, и покачал седой головой.

– Нет. Он забывал о клиентах, едва за ними закрывалась дверь. Я ни разу не видел его удрученным.

«Ты не в силах повлиять на судьбу людей, – незримо утешал ее карлик. – Ты всего лишь эхо их будущего. Они хотят знать то, к чему не готовы…»

– Значит, я что-то нарушаю? – вырвалось у Глории. – Какие-то законы, которые…

– Выпейте чаю, – предложил Санта. – И не ломайте голову зря.

Глория спохватилась: она опять беседует с пустотой. Пожалуй, Санта – единственный подходящий ей помощник. Любой другой уже сбежал бы от нее.

Решив отвлечься от дурных мыслей, она спустилась в мастерскую. Здесь каждая вещь хранила отпечаток повадок и привычек бывшего хозяина. Взять хоть джиннов. Глория ни разу не обращалась к ним, с опаской изучая семь пузатых медных кувшинов. Каждый стоял на отдельном постаменте в виде колонны и заключал в себе неведомые силы. Ее пугала тайна этих запечатанных сургучом кувшинов. Расхожее мнение о том, как просто выпустить джинна… и как сложно потом загнать его обратно, смущало Глорию.

Кувшины казались ей живыми существами, которые могли выйти из повиновения и доставить много хлопот. Спрашивать совета у Санты она считала зазор – ным. Наверняка Агафон такого не практиковал.

Она подошла к кувшину с эмалевой вставкой в виде птицы, протянула руку и легонько коснулась пальцами узкого горлышка. Почудилось, что внутри раздался недовольный клекот. Глория отдернула руку. Медь была теплой и мягкой на ощупь, словно птичьи перья.

– О, нет… Только не это!

Остальные кувшины источали напряженное ожидание. У Глории ладони взмокли от волнения. На втором кувшине был изображен то ли пес, то ли волк. Притрагиваться к нему не хотелось…

Она засела за древние книги по приготовлению лекарственных препаратов из растений и увлеклась. Время летело незаметно. В промежутках между чтением Глорию посещали невеселые догадки. Вряд ли Жемчужная вняла ее предостережению… вряд ли отказалась от роли египетской царицы. В таком случае… она уже мертва…

Странная, не подкрепленная фактами уверенность в трагическом исходе завладела Глорией.

Когда Санта постучал в дверь, она не сомневалась, что тот сообщит о приезде Лаврова. Кто еще мог нагрянуть с визитом в столь поздний час?

– Ваш… телохранитель прибыл… Ужин накрывать на двоих?

Она поднялась наверх и увидела Романа, – уставшего и вместе с тем возбужденного.

– Я не голоден, – отказался он от еды. – Сначала поговорим.

– Что-то срочное?

– Да… иначе я бы не тащился в твою Тьмутаракань на ночь глядя.

– Останешься до утра?

Этот вопрос-предложение вознаградило Лаврова за все вчерашние и нынешние мытарства.

– Пожалуй, – старательно скрывая радость, кивнул он. – Я не любитель ездить в темноте. А до Москвы пилить и пилить.

Они опять расположились в восточной комнате. Мягкие диваны, горы подушек, приглушенный свет. Запах вяленых бананов и сладкого заморского табака. Хозяйка дома, одетая в пестрые шелковые шаровары и облегающую атласную блузку. В глубоком вырезе видны округлости груди, под блузкой нет бюстгальтера…

Глория перехватила его жадный взгляд:

– Я никого не ждала…

– Прости. Я пытался дозвониться, но…

– Попросить Санту раскурить кальян? – спросила она.

– Нет, спасибо…

Она подсознательно оттягивала «момент истины». Лучше бы ей ошибиться, обмануться в своих предсказаниях.

– Ты угадала, – мрачно изрек Лавров. – Клеопатра скончалась… прямо на сцене.

– Ее… отравили?

– Похоже на то. Следствие отрабатывает эту версию.

– Когда?

– Сегодня около полудня, на генеральной репетиции. В моем присутствии. Я поверить не мог! До последнего надеялся, что все обойдется. Как ты узнала?

Глория развела руками. Лавров скептически хмыкнул и подложил под спину бархатную подушку с кисточками по углам. Он зверски устал. С утра набегался в офисе, вместо обеда отправился в театр, потом несколько часов провел в обществе свидетелей трагического происшествия, пытаясь за что-нибудь зацепиться… потом, как все, отвечал на вопросы. Потом… Колбин устроил ему головомойку. А он выкручивался, юлил и придумывал оправдания. Каким ветром его занесло в рабочее время в частный театришко? Да любопытство одолело, решил на репетицию поглазеть…

– Ты все видел?

– Все… и ничего. Там была куча людей. И никто ни черта не заметил!

– Тебе удалось осмотреть тело?

– Бегло… под шумок. Пока никто не успел опомниться. Если Жемчужная умерла от яда… то выпила она его перед последним актом. По моим прикидкам, вместе с чаем. Она очень трепетно заботилась о своем голосе… и привыкла пить чай в перерывах между выходами на сцену. Все знали об этой ее привычке. Чай ей заваривали заранее…

– Где?

– В гримерной… где же еще? Там околачивались все, кому не лень. Любой мог сыпануть отраву в ее чашку.

– Не любой… – задумчиво вымолвила Глория.

– Конечно. Тот, у кого был мотив. А у кого он был? Да практически у каждого! Жемчужную в труппе недолюбливали… завидовали ей, ревновали… добивались ее внимания и получали от ворот поворот. Я пока сидел с ее коллегами в ожидании беседы со следователем, всякого наслушался. Чуть уши не увяли! В общем, чашку из-под чая, воду из чайника, сухую заварку – все забрали на экспертизу. Только без толку! Попомнишь мои слова.

– Ядов, которые не оставляют следов, не так уж много.

– Я не о том, – раздраженно возразил Лавров. – Ну, обнаружится в чае какое-нибудь ядовитое вещество. И что из того? Не чем отравили Жемчужную, а кто это сделал – вот вопрос.

Он привычным жестом потер виски, – от обилия противоречивых мыслей разболелась голова.

– Хотя нам-то, по большому счету, какая разница? Есть компетентные органы, пусть они и разбираются. Или ты против? – начальник охраны с воинственным видом уставился на Глорию. – Может, мы подрядились искать убийцу?

– Я чувствую себя виноватой, – призналась она. – Надо было сказать Полине, что ее хотят убить. А я промолчала… вернее, отделалась общими фразами… Мы обе избегали правды. Она задавала фальшивые вопросы о ребенке, я делала вид, что верю ей. Она была на грани срыва…

– Если ты знала о готовящемся убийстве, то тебе должен быть известен и убийца!

В голосе Лаврова звучал саркастический подтекст: мол, зачем лишние хлопоты, когда все ясно наперед.

Глория молча изучала прихотливый рисунок обоев, – растительный орнамент по малиновому фону. Наверное, похожей тканью драпировали стены во дворцах арабских владык. Трубки кальянов змеями обвивали разноцветные колбы. Змеями…

– Клеопатра, согласно Шекспиру, умерла от укуса змей, которых ей принесли в корзине с винными ягодами. Вряд ли это соответствует действительности.

– Змеи были бутафорскими, – объяснил Лавров. – Я проверил. Сначала я тоже поддался этой безумной мысли. Нет! Никаких следов укуса, укола или пореза на теле актрисы я не заметил. По крайней мере на руках и на шее… Под одежду я не заглядывал.

– Египетская царица не стала бы подвергать себя такому испытанию, как укус змеи. Клеопатра занималась алхимией и знала толк в изготовлении ядов. Скорее всего, она приняла раствор аконита[15] с примесью еще какого-нибудь зелья, которое делает смерть легкой и безболезненной.

Лавров хлопнул себя по лбу:

– Я забыл, что ты врач!

– Лекарственное растение…

Глории казалось, что она тянет за ниточку, разматывая клубок.

– Ты намекаешь… Нет. Жемчужная не могла покончить с собой. Во всяком случае, она не стала бы делать этого на сцене. Самоубийство очень интимно…

– Только не для артиста. Эти люди привыкли «умирать» на публике. Жизнь в их понимании – такая же пьеса. Почему бы не закончить ее эффектно?

– Не путай меня, – покачал головой Лавров. – Сначала ты говорила об убийстве, а теперь…

– Я перебираю варианты. Убийца мог подстроить все так, чтобы смерть Полины выглядела делом ее собственных рук. Бьюсь об заклад, ядом послужило именно лекарство. То, что в маленьких дозах лечит, в больших – убивает. Соблюдайте меру! Этот девиз я бы посоветовала взять на вооружение каждому.

«Она уходит от ответа, не хочет попадать впросак, – подумал начальник охраны. – Кто убийца, ей неведомо… как и мне».

Он обвел взглядом восточную комнату, где все располагало к праздной неге, и вымолвил:

– Агафон слыл колдуном! Его жилище смахивает на пещеру Али-Бабы и наверняка напичкано атрибутами черного мага. Ты позволила вещам воздействовать на себя. Вещи хранят память о своих хозяевах… особенно разные ритуальные штуковины.

– Для телохранителя ты неплохо подкован, – усмехнулась Глория. – Чем еще можешь похвастаться? В смысле ассоциаций…

Лавров почесал затылок, совсем как обескураженный мальчишка.

– У меня паршиво развито ассоциативное мышление. Сдаюсь! – Он комично поднял руки ладонями вперед. – Направь мое внимание в нужное русло.

– Вместе с Клеопатрой умерли и ее верные служанки.

– Ну…

– Это еще не все. Прасковья Жемчугова тоже умерла…

– Две покойницы на сцене… значит, жди третьей наяву! – эхом подхватил Лавров. – Так говорила горбатая «вещунья».

– Правильно. Смерть Прасковьи Жемчуговой вызвала волну самоубийств среди актрис Шереметевского театра. Молодые женщины начали топиться в Останкинских прудах. Одна за другой.

– Откуда ты знаешь?

– Сорока на хвосте принесла.

– Я забыл, что ты не только врач, но и провидица!

– Зря иронизируешь. Лучше бы поинтересовался у людей, что они думают об «останкинской вещунье».

– Я, пока сидел с работниками театра в преддверии дознания, всякого наслушался. И про «вещунью» в том числе. Оказывается, Жемчужная поделилась с гримершей, что недавно видела старуху с клюкой. Та и разболтала всем. Большинство склоняется к мнению, что у ведущей актрисы перед смертью крыша поехала.

– Кто сильнее других ненавидит погибшую?

– Тамара Наримова, – без запинки выпалил начальник охраны. – Самая бойкая и терпеть не может Жемчужную. Раньше главные роли доставались ей, а с приходом соперницы она вынуждена была играть второстепенных героинь. Похоже, Наримова положила глаз на Зубова… а тот увлекся новенькой.

– Зубов – это хозяин театра?

– Да. И любовник Полины. Это не являлось секретом для труппы. Он впал в ступор, когда понял, что актриса мертва. Даже показаний не давал…

– Наримова, конечно, все отрицает?

– Естественно. В ее жилах течет южная кровь… она непомерно горда, амбициозна… неукротима как в любви, так и в гневе. Кстати, судя по разговорам театрального люда, горбатая старуха с белыми глазами вовсе не вымысел, а реальный призрак!

Последнее словосочетание рассмешило Глорию. Лавров сначала нахмурился, потом сообразил, что ляпнул глупость, и тоже улыбнулся.

– Ну да, смешно звучит, – кивнул он. – Помнишь пожар на Останкинской телебашне в 2000 году? По слухам, «вещунью» видел кто-то из журналистов перед тем, как башня загорелась. Старуха якобы бродила вокруг, махала клюкой и твердила: «Дымом, гарью пахнет…» Так что призрак являлся не только Жемчужной. О нем знали многие. И кто-то поддался соблазну выступить в его роли.

– Может, к Полине подходил не переодетый и загримированный человек, а настоящая горбунья?

– Я подозреваю Наримову.

Они замолчали, думая каждый о своем. Лавров гадал, какую комнату отведет ему хозяйка и где спит Санта. На первом этаже или во времянке? Времянка во дворе была построена добротно и оборудована всеми удобствами. В отличие от Колбина, он здесь все осмотрел перед тем, как Глория решилась на переезд.

Это входило в его обязанности. Угрюмый Санта молча сопровождал его, сложив руки на могучей груди и протяжно вздыхая. Перечить великан не смел, но не одобрял подобного неуместного любопытства.

– Служанки Клеопатры… актрисы крепостного театра… – вымолвила Глория. – Я не хочу, чтобы еще кто-то погиб!

Начальник охраны моргнул и ощутил холодок в груди.

– Есть предпосылки? – выдавил он.

– Все повторяется…

Лавров вскочил и сделал круг по мягкому ворсистому ковру. За окном шел снег. Пожалуй, к утру проселок переметет. Удастся ли завтра выбраться из Черного Лога?

– Ты меня пугаешь, – сказал он, останавливаясь напротив Глории. – Будут еще жертвы?

Она огорченно всплеснула руками:

– Если бы знать! Я вижу только… утопленника… вернее, утопленницу…

– А лицо? Лицо можешь разглядеть?

– Нет…

Лавров угрожающе навис над ней, всем своим видом призывая осознать меру ответственности.

– Мы имеем дело с маньяком?

Глория растерянно дернула подбородком. Она не могла ответить на этот вопрос.

– Скорее нет, чем да…

– Что же его заставляет убивать? Зависть? Но Жемчужная уже мертва. Ревность? Зубов теперь свободен…

– Не знаю! Не знаю! Сядь, пожалуйста… ты меня сбиваешь с мысли.

Лавров послушно опустился на диван рядом с ней. Они оба свихнулись. Глория несет полную чушь, а он поддакивает…

– Ты уверена, что актрисы бросались в пруд под воздействием смерти Прасковьи Жемчуговой? Может, все обстояло иначе? Граф потерял любимую женщину… охладел к театру. Труппу распустили, актеры остались неприкаянными, без работы, что и повергло их в депрессию. Отчаявшись, мужчины спивались, а женщины прыгали в пруд. С тех пор минуло двести лет! Я уже не говорю о Клеопатре…

Глория его не слушала.

– Кажется, месть тут ни при чем… и ревность тоже, – робко предположила она. – Всему виной страх…

Глава 9

Останкино. XVI век.

Дождавшись, когда Орн и его опричники ускачут на тракт встречать государево посольство, Юрий приказал своим людям перебить охрану и проникнуть в дом.

Прислуга Сатиных, замордованная новыми хозяевами, не чинила препятствий. Двух пьяных стражей в черных кафтанах прикончили без шума. Старая ключница охотно провела боярина в покои Орна, где заперли Ольгу.

– Истинно зверье бешеное! Нелюди! – причитала она. – Растерзали голубку чистую, яко коршуны. От ее криков сердце кровью обливается. А что сделаешь? Надысь Фролка, что за лошадьми ходит, косо поглядел… так Орн бердышем[16] махнул, да и снес ему головушку-то… самого на куски порубал, разбросал и не велел хоронить. Пусть-де собаки съедят, птицы склюют. Одно слово – нехристь!

Юрий боялся думать о том, что ему предстоит увидеть. Молча застыл у дверей, пока старуха возилась с замком. Из покоев не доносилось ни звука, ни стона.

– Боюсь я за тебя, боярин, – бормотала ключница. – Дядьку твоего уж и мучили, и позорили по-всякому. Мочи не было глядеть! И тебя не пощадят.

– Мне бы только Оленьку вызволить… увезти ее подальше от проклятого места. Спрятать!

– Куда повезешь-то? На тракте догонят, в лесу найдут. Вокруг топи… ни пройти, ни проехать…

– Орн не скоро вернется, – успокоил ее Юрий. – Его отряд государево посольство сопровождать должен. До самой Александровской слободы.

– Ох, чует сердце беду…

Молодой боярин нетерпеливо толкнул дверь и ужаснулся. На смятой постели, лицом вниз, лежала девушка в разорванной белой сорочке, коса петлей обвилась вокруг шеи, на спине вспухли багровые рубцы.

– Ольга?..

– Это Орн ее, – ахнула ключница. – Кнутом приласкал. Видать, покорности учил. Больно норовистая девка-то, нипочем не смирялась…

– Жива?

– Жива, жива… сомлела только… Сейчас водичкой сбрызну…

От сего зрелища у Юрия подогнулись колени, и он опустился на лавку, застеленную медвежьей шкурой. В покоях пахло свечным чадом и кровью. На столе сохли остатки трапезы, – куски зажаренной дичи, обглоданные кости, хлебные крошки.

Из перевернутого кувшина вытекло немного вина. В сладкой лужице трепыхалась муха…

– Поторопись, боярин. Не ровен час, Орн нагрянет. Тогда всех порешит, и тебя, и нас…

«Не нагрянет», – хотел сказать Юрий, но слова застряли у него в горле. Ольга очнулась и застонала. Он кинулся помогать ключнице приводить девушку в чувство.

– Эти нехристи всех девок и молодых баб в деревне попортили, – бормотала старуха. – Кто брыкался, тех резали, яко овец. Иных возили на пустошь… бесам скармливать.

Юрий вспомнил кровавый обряд и содрогнулся.

– Умереть хочу… – простонала Ольга. Она не узнавала ни ключницы, ни жениха. – Убейте, люди добрые… избавьте от мук…

– Умом тронулась, бедняжка.

– Оленька… это я, Юрий…

В тусклых глазах несчастной не промелькнуло ни искорки. Она не плакала, – только стонала и кривила искусанные до синевы губы. На ее груди и плечах багровели свежие ссадины, коса растрепалась, на запястьях виднелись следы от веревки, которой Орн связывал ее, чтобы не отбивалась.

Ключница мигом обернулась, притащила новую сорочку, юбку, душегрею на меху, пеструю царьградскую шаль. Однако Ольга наотрез отказывалась одеваться и куда-то бежать. Она обессилела, ее избитое тело болело, рубцы на спине нестерпимо саднили… а душа желала одного, – спасительного забытья.

Юрий вдруг ясно осознал, что его свадьбе с юной боярышней уже не бывать, что жизнь его безнадежно разбита, любовь поругана, а счастье утеряно безвозвратно, бесповоротно. Навеки.

– Оставь… – с мрачной решимостью сказал он ключнице. – Не надо более мучить Оленьку. Позаботься о ней. Вот тебе золотой крест с каменья ми… поступай, как сердце подскажет…

Он снял дорогое украшение, подаренное ему матерью, и протянул старухе.

– Как же быть-то, боярин? – испугалась та. – Ежели хозяин прогневается, нам не жить!

– Орна не бойтесь. Я убью его.

Скрипнув зубами, Юрий резко повернулся и выбежал из дядькиных покоев, где теперь вместо беззаботного веселья поселились ужас и смерть.

Его люди ждали в холодных сенях с полными котомками съестных припасов. Лошадям во дворе насыпали овса, и те жевали, опустив головы с нечесаными гривами.

– Едем за Орном! – скомандовал боярин, ни на кого не глядя.

– Так он вроде… на тракт подался, царский обоз оборонять от татей…

Юрию было известно, что в окрестных лесах промышляют разбойничьи шайки и не только одинокий путешественник, но и большой купеческий обоз может подвергнуться нападению.

– За мной! – взревел он, толкая ногой дверь. – Настигну зверя, сам порешу! Орна не трогать!.. Он мой!..

До тракта добрались уже в сумерках. По бокам угрюмо шумели темные ели, над кромкой леса догорал закат. Из облаков вышел бледный месяц рогами вверх.

– Никаких следов обоза… – доложил старший егерь.

– Быть того не может! На крыльях они улетели, что ли? Вместе с бесовской братией?

На дорогу опустился туман. Всадники вглядывались в сизую мглу, суеверно крестились, переговаривались вполголоса.

– Чу! Воронье каркает…

– Нечистый нас путает, со следу сбивает…

– Ехать надо, боярин!.. Не то уйдет Орн, не догоним.

– Не уйдет. Обоз груженый, ползет медленно. – Юрий махнул рукой в туман. – Едем туда…

Маленький отряд Сатина двинулся вперед. Все были уверены, что скачут навстречу смерти. Сражаться с вооруженными до зубов опричниками вкупе с посольской охраной было безумием. Но боярин оставался непреклонным. Жажда лютой мести затмила его рассудок.

Где-то совсем рядом заржала лошадь…

– Стой! Тихо…

Из мглы показалось нечто бесформенное.

– Гляди-ко… конь…Что за оказия?

Животное приближалось. Уже заметна была богатая сбруя, пустое седло… Один из егерей спешился и взял коня под уздцы.

– Седло в крови… – доложил он.

– Это не опричный. У тех сбруя черная и собачья голова приторочена…

– Беда, боярин. Кто-то обоз разорил…

Юрий без колебаний поскакал прямо в густой туман, за ним потянулись остальные. За поворотом перед ними предстала картина ужасного побоища. Перевернутые возки, телеги, мертвые лошади… и окровавленные трупы в самых разных позах…

Почуяв падаль, птицы уже слетелись и хозяйничали на месте гибели обоза. Они нехотя взлетали, садились на ближайшие ветки и пристально наблюдали за незваными гостями, которые помешали их пиршеству.