Читать онлайн Авторитарная Россия. Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия бесплатно

© Гельман В., 2021

© Оформление. ООО «Говард Рорк», 2021

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Предисловие

Приятным солнечным днем лета 1990 года я сидел в приемной Мариинского дворца в Ленинграде. Я был 24-летним активистом демократического движения, которое незадолго до этого одержало победу на выборах в городской совет. Вскоре я получил два очень разных предложения о трудоустройстве от двух различных групп моих знакомых. Одной из них была команда социологов, которые исследовали социальные и политические изменения в городе и в стране. Они пригласили меня присоединиться к их группе, утверждая, что мои инсайдерские знания о новых общественных движениях дадут хороший старт успешной профессиональной карьеры, связанной с изучением политических и общественных процессов. Другая группа включала ряд новых депутатов, которые были заняты реформированием органов власти в городе и были уверены, что мой опыт участия в выборных кампаниях и репутация активиста помогут улучшить довольно хаотичный процесс принятия решений.

Мне предстоял непростой выбор между должностью младшего научного сотрудника в Институте социологии Академии наук и должностью среднего уровня в формировавшемся тогда аппарате городского совета. Второй вариант казался более привлекательным, и после ряда бесед я пришел на интервью с председателем совета Анатолием Собчаком. Профессор права, избранный на Съезд народных депутатов СССР в 1989 году, он приобрел огромную популярность как яркий оратор и жесткий критик советской системы. Через год, после того как он получил место депутата в ходе довыборов, депутаты Ленсовета пригласили его занять пост председателя совета. Как это часто бывало, Собчак опаздывал, и, ожидая его прихода, я беседовал в приемной с секретарем Димой – симпатичным, улыбчивым и разговорчивым молодым человеком моего возраста.

Наконец Собчак прибыл, и мы прошли в его огромный роскошный кабинет. Ни о чем меня не спрашивая и даже, кажется, совсем не замечая моего присутствия, мой потенциальный босс начал длинную и страстную речь, как если бы он выступал перед сотнями слушателей, хотя кроме нас в кабинете никого не было. Думаю, он использовал эту возможность как тренировку перед одним из публичных выступлений, которые в то время принесли ему всесоюзную славу. Речь Собчака была полна яркой риторики, но довольно пуста по содержанию: он ругал прежнюю систему, критиковал текущую нестабильность и обещал, что город будет процветать под его руководством. После казавшегося бесконечным монолога он сделал паузу, и я смог задать вопрос, казавшийся мне ключевым для моей будущей работы: «Анатолий Александрович, а как Вы видите систему власти в городе, которую Вы хотите создать?»

Собчак наконец повернулся ко мне, словно спустившись с небес на землю, и сменил тон речи на более откровенный: «У нас очень много депутатов городского совета, они шумные и плохо организованные: они должны в основном работать в округах, вести прием граждан и отвечать на жалобы населения. У нас есть горисполком: он должен заниматься городским хозяйством, дорогами, озеленением, протечками, но не выходить за эти пределы. А я (широкий взгляд вокруг кабинета) с помощью моего аппарата (пристальный взгляд на меня) буду проводить политику в городе». Я был шокирован, услышав столь циничные суждения от человека, который в глазах многих людей воспринимался как символ демократии. «Но ведь это почти то же самое, что было при коммунистах… а как же демократия?»

Собчак, вероятно, был очень удивлен тем, что тот, кто, предположительно, мог стать членом его формирующейся «команды», задал ему столь наивный вопрос. Он ответил мне четко, с той интонацией, с какой университетские профессора порой сообщают первокурсникам прописные истины: «Мы теперь у власти – это и есть демократия». Это высказывание меня потрясло. Большие надежды на новую демократическую политику разом рухнули. Я не мог и не хотел стать маленьким винтиком в нарождавшейся политической машине. Я повернулся спиной к Собчаку и, даже не попрощавшись, покинул кабинет. Затем я направился пешком в Институт социологии: буквально ушел в мир науки из мира политики.

Это был поворотный пункт моей профессиональной карьеры. К сожалению, у меня не было возможности получить формальное образование в сфере политических наук. Несмотря на это (или благодаря этому?), позднее я стал профессором политологии в двух университетах двух разных стран. Но уроки, которые я получил много лет назад в кабинете Собчака, оказались для меня не менее важны, чем многие учебники по нормативной политической теории. Я понял, что главная цель политиков – это максимизация власти. Иными словами, они стремятся находиться у власти с помощью любых средств так долго, как это возможно, и иметь столько власти, сколько возможно. Это стремление порой не зависит от их демократической риторики и публичного имиджа. В этом и состоит суть политики. Но одним политикам удается достичь этой цели, а другие не настолько успешны. Поэтому в одних случаях мы наблюдаем диктатуры разного типа (от режима Мобуту в Заире до Лукашенко в Беларуси), а в других – вариации иных политических режимов (отнюдь не всегда демократических).

На деле Собчак достичь своих целей и максимизировать власть в Ленинграде (после 1991 года – Санкт-Петербурге) не смог. Спустя шесть лет, в 1996 году он, будучи действующим мэром города, в ходе жесткой борьбы на выборах уступил с небольшой разницей голосов своему заместителю Владимиру Яковлеву. Другой заместитель Собчака, Владимир Путин, тоже кое-чему научился у своего руководителя и использовал его уроки в своей карьере политика. Но эти уроки отличались от моих так же, как политика отличается от политической науки. Путин, как минимум до настоящего времени, смог максимизировать власть в качестве президента и премьер-министра России, хотя сегодня он сталкивается с нарастающими вызовами. И секретарь Дима, которого я встретил в тот памятный день, тоже извлек для себя уроки. Дмитрий Медведев также занимал посты президента и премьер-министра России. Да, он по-прежнему симпатичный, улыбчивый и разговорчивый человек. Но в известном смысле он так и остался секретарем в приемной.

Эта книга – о том, почему и как после падения коммунистического господства в России сформировался и укоренился новый авторитарный режим и каковы его механизмы управления. За последние три десятилетия в политической жизни России многое изменилось. Ее атрибутами сегодня стали нечестные и фальсифицированные голосования взамен конкурентных выборов; подверженные политической цензуре (а часто и самоцензуре) СМИ; манипулируемые партии и парламенты, штампующие спущенные им «сверху» решения; зависимые и глубоко пристрастные суды; произвол государства в управлении экономикой; повсеместная коррупция; усиливающиеся репрессии со стороны властей в отношении своих оппонентов. Эти тенденции нашли свое отражение в многочисленных критических оценках международных и отечественных специалистов, которые, опираясь на разные методики анализа, характеризуют современную Россию как глубоко недемократическую страну[1].

Вряд ли в начале 1990-х годов кто-либо из участников тогдашних политических процессов в России ожидал такого развития событий. Но было бы неверно ограничиться лишь констатацией того, что «большие надежды» недавнего прошлого нашей страны обернулись разочарованиями в ее политическом настоящем и глубокими сомнениями в ее будущем. Эта книга призвана дать ответы на вопросы о логике политических процессов в нашей стране, о том, «как мы дошли до жизни такой» и почему три десятилетия после распада СССР не приблизили, а отдалили нашу страну от политической свободы. Какие причины обусловили траекторию политического развития России и скорое «бегство от свободы» страны, недавно избавившейся от коммунистического режима? Есть ли шансы на то, что Россия сможет преодолеть нынешние политические тенденции и выйти на путь свободы и демократии? Или этот путь закрыт для нее если не навсегда, то на долгие десятилетия? Я полагаю, что поиск ответов на эти вопросы важен для российских граждан, которым не безразлично, что происходит в политической жизни нашей страны. Тем более он важен для участников политических процессов в России.

Эта книга не академическое исследование, но и не публицистика. Хотя она основана на научной работе, которой я занимаюсь много лет[2], и использует материалы исследований многих специалистов, но адресована широкой российской (и не только) аудитории, интересующейся политическими процессами в нашей и других странах. Такой ракурс обусловил стиль изложения этой книги: я стараюсь объяснить используемые в ней термины доступным языком, не впадая при этом ни в глубокие исторические экскурсы со времен допетровской Руси, ни в рассуждения о специфике нашей страны в духе «умом Россию не понять»[3].

Понимать Россию умом можно и нужно – проблема в том, как это грамотно сделать. Мой подход опирается на несколько важных принципов. Первый из них – это позитивные, а не нормативные рамки анализа. Иначе говоря, я стремлюсь анализировать российскую политику не в свете того, «как должно/не должно быть», не исходя из представлений о должном, а в свете того, «как на самом деле» развиваются политические процессы, и каковы их причины и следствия.

Второй принцип – это включение анализа современной российской политики в теоретический и сравнительный контекст политической науки, которая накопила немалый опыт изучения недемократических политических режимов[4]. При всех особенностях политического развития отдельных стран (Россия здесь не исключение) в мире политики существуют общие закономерности. Их знание часто (хотя и не всегда) позволяет дать обоснованные оценки тенденций и выявить перспективы. В этом плане политическая диагностика отчасти сродни диагностике медицинской: знания о причинах и симптомах болезней других пациентов могут помочь более эффективному лечению (медицинские метафоры встретятся еще не раз на страницах этой книги).

Третий принцип – это принцип рационального выбора[5]. Я исхожу из того, что все участники политического процесса – политики, чиновники, бизнесмены, да и обычные граждане – стремятся в политике к максимизации своих выгод и минимизации издержек. Но они часто не могут достичь своих целей из-за того, что обладают не вполне достоверной информацией или воспринимают ее не самым эффективным для себя способом, находясь в плену ошибочных представлений.

Наконец, четвертый принцип – это отказ от детерминизма, то есть от суждений о заведомой заданности и предопределенности политических процессов. Если Россия ранее никогда не была настоящей демократией, то это не значит, что она не может ею стать. Я полагаю, что мир в целом и мир политики в частности таков, каким делают его те люди, которые принимают (или не принимают) участие в политике. Развитие политических процессов в том или ином направлении становится результатом тех действий, которые предпринимают люди (хотя часто последствия этих действий оказываются непредвиденными).

Эта книга устроена следующим образом. В первой главе речь пойдет об основных понятиях и общих подходах. Мы обсудим, что представляют собой политические режимы, в том числе демократия и авторитаризм, почему происходит смена политических режимов, включая переходы к авторитаризму, и как на этом фоне развивались процессы посткоммунистической трансформации в России. В следующей главе я представлю свой взгляд на то, почему у России не получилось стать демократией после распада СССР, что именно (и почему) пошло не так, как хотелось многим политикам и гражданам в начале 1990-х годов. Три дальнейшие главы будут посвящены углубленному анализу политических процессов в России на протяжении каждого из трех постсоветских десятилетий – 1990-х, 2000-х и 2010-х годов, начиная от распада СССР и завершая «общероссийским голосованием» по поправкам в Конституцию, состоявшимся летом 2020 года. Наконец, в заключительной, шестой, главе мы подведем итоги политического развития России за последние три десятилетия, обсудим возможности и ограничения дальнейшей политической эволюции нашей страны.

Книга называется «Авторитарная Россия». Это название отнюдь не означает, что наша страна обречена на авторитаризм навсегда – я не разделяю этот пессимизм, зная, что за последние десятилетия демократиями стали многие прежде авторитарные страны. Это название – парафраз названия другой книги, которая вышла в далеком 1973 году[6]. Она называлась Authoritarian Brazil, и на ее страницах коллектив авторов (среди которых был и будущий президент Бразилии Фернанду Энрике Кардозу) обсуждал причины и механизмы авторитарного господства в этой стране. Спустя год после ее выхода в Бразилии начался долгий и драматичный процесс демократизации, а через шестнадцать лет, в 1989 году вышла новая книга с участием тех же авторов, посвященная анализу процессов бразильских демократических преобразований. На контрасте с предыдущей книгой она называлась Democratizing Brazil[7]. Я очень надеюсь, что однажды увидит свет и книга под названием «Демократизирующаяся Россия»: мне хотелось бы стать ее автором.

Эта книга стала результатом моей работы в Европейском университете в Санкт-Петербурге и в Университете Хельсинки. Я благодарен коллегам в России и Финляндии, сотрудничество с которыми на протяжении многих лет – наши дискуссии и совместные обсуждения – стали важной частью подготовки книги. Большое спасибо, прежде всего, Вадиму Волкову, Григорию Голосову, Борису Колоницкому, Ивану Курилле, Элле Панеях, Борису Фирсову и Олегу Хархордину в Санкт-Петербурге, Ристо Алапуро, Маркку Кивинену, Маркку Кангаспуро, Маркку Лонкила, Юсси Лассила, Каталин Миклоши и Марине Хмельницкой в Хельсинки. Мои соавторы Хилари Аппель, Маргарита Завадская, Андрей Заостровцев, Андрей Стародубцев и Дмитрий Травин весьма существенно обогатили работу своим интеллектуальным вкладом. Бывшие и нынешние студенты и аспиранты, ныне ставшие успешными исследователями – Алексей Гилев, Кирилл Калинин, Егор Лазарев, Анна Тарасенко, Татьяна Ткачева, Андрей Щербак, Геннадий Яковлев и другие, – стимулировали меня к поиску новых идей.

Ранние версии отдельных глав и разделов книги выходили в научных журналах и издательствах, публиковались в формате колонок в интернет-изданиях, и я благодарен всем тем, кто причастен к их появлению на свет. Отдельное спасибо Анне Гасановой, Анне Корхонен и Татьяне Хрулевой за бесценную организационную помощь. Первые читатели рукописи книги – Сергей Ким, Алексей Победоносцев, Дмитрий Травин и Антон Шириков – внесли важный вклад на заключительном этапе работы над ней. Эта книга никогда не появилась бы на свет без Марины Красавиной, убедившей меня подготовить и выпустить ее в издательстве «Альпина Паблишер», сотрудникам которого я также бесконечно благодарен. Внимательная и дружелюбная редактура Бориса Грозовского заметно улучшила качество текста. Я не смогу назвать всех коллег из разных городов и стран, чьи вопросы, советы, замечания и комментарии помогли мне при подготовке этой книги, но все же особо благодарю Ирину Бусыгину, Александра Либмана, Кирилла Рогова, Константина Сонина, Реджину Смит, Генри Хейла и Гульназ Шарафутдинову. Наконец, моя жена Оксана много лет оказывает самую значимую и неоценимую поддержку, и я остаюсь в неоплатном долгу перед ней.

Нет нужды говорить, что никто из указанных лиц и организаций не несет ответственности за возможные ошибки и неточности в этой книге: вся ответственность за неверные суждения, ошибки и интерпретации лежит исключительно на мне.

Санкт-Петербург – Хельсинки, февраль 2021 года

Глава 1

Строительство авторитаризма

Представим себе, что образованный и весьма интересующийся политикой москвич или петербуржец в конце августа 1991 года погрузился в летаргический сон, с тем чтобы проснуться почти через тридцать лет, в начале 2021 года. Скорее всего, придя в себя и сильно удивившись многочисленным переменам, произошедшим в повседневной жизни (от повсеместного использования мобильных телефонов и обилия импортных автомобилей до наполненных разнообразными товарами супермаркетов), он не сразу смог бы даже узнать страну, сильно изменившую свои границы и название. На смену масштабному экономическому кризису, который поразил СССР в начале 1990-х, к началу 2020-х годов (до поразившей мир пандемии коронавируса) в Россию пришел рост экономики, пусть и не сильно впечатляющий. Обилие этнополитических конфликтов и неконтролируемого криминального насилия на территории тогдашнего СССР сменилось относительной стабильностью ситуации в России. Да и в политическом плане, на первый взгляд, Россия осуществила немалый прогресс по сравнению с СССР.

В начале 2020-х годов Россию возглавляет президент, избранный на всеобщих прямых выборах с участием восьми кандидатов; всеобщим голосованием избираются и главы исполнительной власти в большинстве регионов страны. В стране официально действуют свыше 40 партий, четыре из которых представлены в нижней палате парламента. Доступ к политически значимой информации несоизмеримо шире, чем в последние годы СССР: как с точки зрения набора каналов информации, так и с точки зрения их содержания. Наш герой мог бы без особого труда пользоваться рядом гражданских свобод, провозглашенных еще в конце советского периода российской истории (таких, как свобода передвижения). Если бы он сам и его близкие не принадлежали к определенным религиозным или сексуальным меньшинствам, то, вполне вероятно, он мог бы решить, что ситуация с правами человека в России вполне благополучна. Скорее всего, проснувшись, наш герой даже согласился бы с мнением тех американских специалистов, которые утверждали в 2000-е годы, что Россия вполне может служить примером «нормальной», более-менее демократической страны, преодолевающей со временем многочисленные болезненные патологии своего развития, унаследованные от советского прошлого[8].

Однако после более пристального и внимательного анализа от взгляда нашего наблюдателя не укрылись бы многочисленные фундаментальные дефекты российского политического режима, формальных и неформальных «правил игры», лежащих в его основании. Он наверняка заметил бы несвободные и несправедливые выборы, сопровождающиеся различными манипуляциями (от отказа в участии ряду кандидатов до откровенных фальсификаций); ставшие рутинной нормой произвол и злоупотребления в использовании государством своих рычагов контроля над компаниями и некоммерческими организациями; репрессии в отношении реальных и воображаемых политических оппонентов властей на фоне провоцируемой ими ненависти к инакомыслию; приближающуюся к нулевой автономию партий, парламентов и судов; многочисленные гонения на независимые медиа; наконец, его взгляд оценил бы очень низкое качество государственного управления в России, особенно в сферах верховенства права, контроля коррупции и качества государственного регулирования[9]. Первоначальный оптимизм нашего героя, вероятно, сменился бы скепсисом и заставил бы его сделать вывод: за внешним «фасадом», казалось бы, успешного преодоления трудностей посткоммунистического переходного периода скрываются глубокие изъяны политического устройства России.

В августе 1991 года в результате провала путча, организованного частью тогдашних руководителей советского государства, к власти в России пришли выступавшие под лозунгами свободы и демократии новые политические силы во главе с всенародно избранным президентом Борисом Ельциным. Это событие стало логическим завершением процесса демократизации в СССР. Лидеры путчистов были арестованы, коммунистический режим рухнул, правящая партия, монополизировавшая власть на протяжении семи с лишним десятилетий, оказалась сметена с политической арены, как и многие заметные публичные фигуры прежней поры. Старый политический порядок ушел в прошлое, открывая путь к политической свободе.

Казалось, популярный тезис американского политолога Фрэнсиса Фукуямы о «конце истории» и предстоящем всеобщем торжестве демократии в мире[10] нашел в России тех дней свое безусловное воплощение. Но открытый путь к свободе не оказался прямой и ровной автострадой. Вступив было на него, Россия на протяжении трех десятилетий то плутала по бездорожью, то сваливалась в кюветы, то наезжала на других водителей и пешеходов, то стремилась во что бы то ни стало вернуться назад в воображаемое прошлое. За три десятилетия наша страна не только не приблизилась к демократии, но и сильно отдалилась от ее идеалов, которые многим казались почти достигнутыми в августе 1991 года.

Немногие участники тогдашних событий могли предвидеть такую траекторию политического развития России. Пережив серию драматических турбулентных событий в 1990-е годы, наша страна обрела некоторые черты стабильности в 2000-е, а в 2010-е и 2020-е годы столкнулась с новыми вызовами и противоречиями, реакция на которые со стороны Кремля была призвана если не полностью предотвратить, то максимально замедлить перемены. В результате нынешнее политическое устройство России сегодня довольно сильно отличается как от политического режима советской эпохи, так и от устойчивых демократий. Противоречивость политических процессов в России отражена и в многочисленных критических оценках международных и отечественных агентств и экспертов, которые, используя различные термины и опираясь на разные методики анализа, сходятся в характеристике сегодняшней российской политики как глубоко недемократической.

Слишком многие общественные ожидания августа 1991 года не воплотились в жизнь. Это дает поводы не только с горечью констатировать, что «большие надежды» относительно недавнего российского прошлого обернулись горькими разочарованиями в политическом настоящем нашей страны и глубокими сомнениями относительно ее будущего. Такое сопоставление ставит и вопросы о логике политических процессов в России последних десятилетий. Почему у России (в отличие от ряда других посткоммунистических стран, будь то Чехия, Эстония, Украина или Монголия) не получилось стать демократией на протяжении последних трех десятилетий? Какие причины обусловили траекторию политического развития России после распада СССР? Как мы дошли до жизни такой? И есть ли шансы, что Россия в обозримом будущем сможет преодолеть нынешние политические тенденции и выйти на путь свободы и демократии, или этот путь закрыт для нее если не навсегда, то на долгие десятилетия?

Поиск ответов на эти вопросы важен для тех российских граждан, которым не безразлично, что происходит в политической жизни их страны. Он важен и для аналитиков и наблюдателей происходящих в России политических процессов, и для тех, кто пытается осмыслить политические процессы в других странах и регионах мира, в том числе там, где отмечаются отчасти схожие антидемократические тенденции. Поиск ответов значим для нас всех и как часть общественной дискуссии, и как предмет научной работы специалистов-политологов.

Ответы не могут быть однозначными и единственно правильными – изучение мира политики (не только в России) предполагает наличие разных конкурирующих друг с другом точек зрения. В этой книге я даю свои варианты ответов на некоторые из поставленных мною вопросов. Они опираются на мой профессиональный опыт научных исследований российской политики в теоретической и сравнительной перспективе на протяжении четверти века, а также на исследования и разработки многих отечественных и зарубежных специалистов. В первой главе книги мы прежде всего разберемся с ключевыми понятиями и подходами, на которые будет опираться дальнейший анализ. Затем выделим основные характеристики российского политического режима, обсудим важнейшие параметры его эволюции в 1991–2021 годах и представим логику политических изменений в России, которые будут детально обсуждаться в последующих главах.

О чем будем говорить: Принципы и подходы

Прежде чем начать обсуждение проблем современной российской политики, нам необходимо договориться о принципах и подходах, задающих всю систему координат этой книги и логику представленного в ней анализа. Я имею в виду не только и не столько теоретические постулаты, сколько рабочие понятия и определения. Они позволяют понять, какое конкретно содержание стоит за терминами, которые используются на страницах этой книги (авторы других книг могут вкладывать в те же понятия иные смыслы, и поэтому прийти к иным выводам).

Поскольку в дискуссиях о политике непонимание часто возникает из-за различия в понятиях, которыми пользуются участники дискуссий, для начала следует определиться с тем, что есть политика. В русском языке, в отличие от английского, это слово обычно используется в двух разных значениях: как деятельность, связанная с борьбой за власть (в английском – politics), и как набор действий, которые осуществляются в различных сферах управления – например, социальная, внешняя, образовательная политика (в английском – policy). В этой книге мы будем говорить о политике как о борьбе за достижение, осуществление и удержание власти (politics). Все то, что имеется в виду под словом policy, мы будем называть «политическим курсом».

Такое определение влечет за собой следующий вопрос: что такое власть, кто и как ее осуществляет и с какими целями? Обсуждение этих вопросов может увести нас слишком далеко от основного сюжета, поэтому мы воспользуемся популярным определением, которое дал известный политолог Роберт Даль: «А обладает властью над В, если А служит причиной определенного поведения В при условии, что без воздействия со стороны А тот вел бы себя иначе»[11]. Иными словами, власть понимается как причинно-следственные отношения между теми, кто властвует, и теми, кто подвластен. Эти отношения возникают при наличии у А ресурсов (силы, денег, знаний, статуса) и умения использовать их во благо себе.

Такое определение власти справедливо в отношении и власти школьной учительницы над учениками, и власти монархов над своими подданными. Средства осуществления власти могут включать в себя прямое насилие, убеждение, переговоры и т. д. Главное в этом определении власти, что В подчинится А, а не взбунтуется против него, и не проигнорирует его шаги (иначе власть оборачивается фикцией). Чтобы это условие выполнялось, одного лишь насилия, как правило, недостаточно. Нужно еще, чтобы А обладал авторитетом в глазах В, и тот был бы готов согласиться с его (ее) претензиями на власть[12].

Без такого авторитета невозможно обеспечить минимальный порядок в обществе и исключить острое (а иногда насильственное) противостояние между А и В. Механизм поддержания авторитета в политике принято называть легитимностью. Она основана или на традиции (как в рамках католической церкви, где Папа выступает для католиков главным религиозным авторитетом), или на вере в выдающиеся личные качества политического лидера – харизму (как у некоторых политических лидеров, будь то Ленин или Гитлер), или на формализованных и неформальных «правилах игры» (конституции и законы, с одной стороны, и неписаные, но разделяемые всеми нормы, с другой).

Легитимность, основанную на сочетании формальных и неписаных, но принимаемых всеми норм, Макс Вебер называл рационально-легальной[13]. Эти «правила игры» в основном и определяют условия легитимности власти в современных обществах, включая Россию. Легитимность означает не то, что подвластные безусловно поддерживают властвующих, но то, что они готовы терпеть их власть, считая ее сохранение более приемлемым вариантом по сравнению с любыми альтернативами[14]. Однако легитимность может быть утеряна или подорвана в случае, если альтернативы начнут казаться более привлекательными, нежели статус-кво.

Доля тех, кто претендует на осуществление власти, в любом обществе невелика. Как правило, на принятие значимых решений по ключевым вопросам в каждой стране влияют относительно небольшие группы лиц. Эти группы принято называть элитой[15] (часто выделяют политические, экономические, культурные и другие сегменты элит). Политические элиты (иногда говорят о политическом классе) можно разделить на правящие группы, находящиеся у власти, и контрэлиты, пребывающие в оппозиции. Остальная часть общества – это массы, которые, как правило, оказывают на принятие значимых решений косвенное воздействие, в той мере, в какой элиты вынуждены учитывать их мнение.

Именно различные сегменты элит в основном ведут борьбу за получение, осуществление и удержание власти, используя для достижения этих целей различные средства, ресурсы и стратегии. Таких ключевых игроков во внутренней и международной политике принято называть акторами (с ударением на первый слог). В качестве акторов могут выступать отдельные политики, организации (политические партии и крупные корпорации), зарубежные государства (прежде всего, на международной арене, но иногда и во внутренней политике других стран).

Борьба акторов за власть, которая во многом составляет содержание политики, крайне редко представляет собой «бои без правил», когда акторы ведут борьбу на уничтожение друг друга любыми средствами в отсутствие каких бы то ни было норм. Томас Гоббс, живший во времена английской революции середины XVII века, обозначил такое состояние как «война всех против всех». Чаще всего условия этой борьбы определяются набором формальных и неформальных «правил игры», которые называют институтами. Довольно часто многие неформальные «правила игры» сильно расходятся с формальными, а то и противоречат им. Но это не отменяет главного значения институтов: они предписывают акторам определенные рамки их действий и содержат санкции за нарушения этих правил. Такое понимание институтов, пришедшее из экономической науки[16], отличается от часто используемого в медиа обозначения тех или иных органов власти и управления в качестве «институтов».

Характер политики в различных странах в разные периоды их истории определяется конфигурациями акторов и институтов. Сочетание этих параметров обозначают понятием политический режим. Различия между политическими режимами отчасти схожи с различиями между игровыми видами спорта: в каждом из них целью игроков является победа над противниками, однако конфигурации как игроков, так и правил игры, согласно которым они стремятся достичь этой цели, довольно сильно различаются от одного вида спорта к другому. Можно сравнить, например, теннис и шахматы, обнаружив различия между ресурсами и стратегиями игроков, и санкциями за нарушение правил игры.

Конечно, политические режимы (как и виды спорта) не являются играми, правила которых раз и навсегда заданы. Они меняются со временем, как и правила, по которым проводятся спортивные соревнования. Изменения политических режимов могут быть эволюционными и плавными, а могут носить «взрывной», или революционный, характер. Продолжая сравнение со спортом, можно представить себе шахматистов, которые вместо передвижения фигур по доске стали бы дубасить друг друга по головам шахматными досками, отказавшись от игры в шахматы. Стабильность политических режимов во времени характеризует устойчивость их равновесия, которую называют консолидацией. Консолидированные режимы, как правило, не могут внезапно исчезнуть или трансформироваться сами собой, и изменение конфигурации их акторов и/или институтов, если и когда оно происходит, обычно не ведет к смене режимов.

Со времен Аристотеля политологи описывали и анализировали большое количество разных типологий политических режимов. Чтобы не обсуждать их подробно на страницах этой книги, проще всего воспользоваться самым простым разделением режимов на демократические и недемократические (их синоним – понятие «авторитарные»). Демократический режим (или демократия), как ее понимал Йозеф Шумпетер, – это набор институтов, который предполагает, что осуществление власти происходит в результате конкурентной борьбы элит за голоса избирателей в рамках свободных и справедливых выборов[17]. Такое определение демократии, которое иногда обозначают как электоральную демократию, представляет собой заведомое и довольно сильное упрощение. Реальная практика современной демократии намного сложнее: как правило, она также предполагает, помимо конкурентных выборов, наличие многих других элементов.

Конкурентные выборы – необходимое, но не достаточное условие для обеспечения демократии. Не бывает демократии без равноправной конкуренции элит на выборах. Именно здесь проходит красная линия, которая отделяет демократии от недемократических режимов. Электоральная демократия – это такой режим, где политики и партии могут терять власть в результате поражения на выборах[18]. Оговорка «могут терять власть» важна: не всегда власть по итогам выборов на самом деле теряется. В некоторых демократиях неудачно выступившие на выборах партии могут входить в состав правительственных коалиций на правах младших партнеров. Есть и примеры демократий, где одна партия находилась у власти десятилетиями. Так, в Японии Либерально-демократическая партия удерживала господство в течение 38 лет, но и она уступила власть после поражения на выборах.

Политическая конкуренция, составляющая основу электоральной демократии, создает основы реализации политических свобод, присущих современным развитым демократиям (их часто называют либеральными демократиями): свободы слова, свободы ассоциаций (создания политических и неполитических организаций). Политическая конкуренция важна и тем, что она вынуждает правящие группы к подотчетности своим согражданам[19]: голосование избирателей служит основным, но далеко не единственным механизмом подотчетности.

Современные политические режимы, не попадающие под определение электоральных демократий, мы будем далее называть авторитарными (или автократиями)[20]. Здесь, однако, необходимы две важные оговорки. Во-первых, в качестве синонима понятия «авторитаризм» иногда используется понятие «диктатура», противопоставляемое «демократии»[21]. Но в русском языке понятие «диктатура» обычно связывается с репрессиями и массовым насилием, и поэтому мы в дальнейшем постараемся к нему не обращаться. В современном мире отнюдь не все авторитарные режимы опираются на «кнут» как на основной инструмент господства. Многие из них стремятся использовать в качестве средства поддержания лояльности своих сограждан прежде всего «пряники» (российский политический режим, как будет показано далее, не являлся исключением).

Во-вторых, по разным причинам часть специалистов до недавнего времени была склонна называть «гибридными» те авторитарные режимы, которые не прибегают к массовым репрессиям, используя при этом в своих целях и некоторые институты, присущие демократиям (прежде всего это выборы из нескольких партий и кандидатов, но не только они). Некоторые из этих режимов внешне могут напоминать демократии, и их лидеры сознательно стремятся достичь такого сходства. Как следует из примера с проспавшим три десятилетия россиянином, к такого рода режимам относится и российский. Однако это внешнее сходство не должно никого обманывать: таким режимам не присуща смена власти в результате конкурентных выборов, и поэтому термин «гибридный режим» по отношению к ним избыточен: он способен лишь ввести читателей в заблуждение. Потому в этой книге он не используется.

Мир авторитарных режимов отличается большим разнообразием (ничуть не меньшим, и даже большим, нежели мир демократий). Им присущи разные конфигурации акторов и институтов («правил игры»). Ряд специалистов выделяют[22] традиционные монархии (как в Саудовской Аравии), военные диктатуры (как в ряде стран Латинской Америки в 1960–1980-е годы), однопартийные режимы, в том числе и коммунистические (как в Советском Союзе и странах Восточной Европы до 1989–1991 года), и, наконец, персоналистские автократии, где власть сосредоточена в руках лидера и его окружения[23].

Авторитарные режимы могут опираться на совершенно разные механизмы поддержания своей легитимности. Если для монархий характерна традиционная легитимность, то большинство автократий вынуждено искать способы обеспечения рационально-легальной легитимности. Некоторые авторитарные режимы носят «гегемонный» характер[24]: они не проводят выборов вообще, или (чаще) эти выборы носят фиктивный характер и представляют собой «выборы без выбора», то есть голосование без альтернатив (как в Советском Союзе до 1989 года).

В последние десятилетия все большее распространение в мире (в том числе и в постсоветских странах)[25] получают авторитарные режимы, которые обозначают как электоральный авторитаризм. В таких режимах – их примерами могут служить Мексика с 1930-х до 1990-х годов или Египет времен правления Хосни Мубарака – институт выборов имеет вполне реальное значение, и к участию в них допускаются различные партии и кандидаты. Однако формальные и неформальные механизмы этих выборов призваны не допустить по их итогам смену власти. Высокие входные барьеры для участия нежелательных партий и кандидатов, заведомо неравный доступ участников кампаний к финансам и СМИ, систематическое использование государственного аппарата для увеличения количества голосов, поданных за правящие партии и кандидатов, наконец, злоупотребления в их пользу на всех стадиях выборов, в том числе при подсчете голосов – вот лишь некоторые элементы авторитарного «меню манипуляций»[26].

Заведомо неравные «правила игры», которые призваны обеспечить победу носителей действующей власти и/или их сторонников и ставленников (их принято называть «инкумбентами») независимо от предпочтений избирателей[27], в первую очередь отличают электоральный авторитаризм от электоральных демократий. «Гегемонный» авторитаризм уступает место электоральному из-за того, что правящие группы этих режимов нуждаются в проведении выборов как средстве собственной легитимации внутри страны и за ее пределами: в противном случае само существование этих режимов может оказаться под угрозой. Однако нечестные выборы – это обоюдоострое оружие, и порой они могут повлечь за собой острый кризис легитимности электоральных авторитарных режимов, о чем свидетельствуют последствия президентских выборов 2020 года в Беларуси.

Основанием электоральной демократии служит политическая конкуренция. Напротив, авторитарные режимы предполагают монополию правящих групп на осуществление власти. Точнее, им присуща скрытая конкуренция между различными сегментами правящей группы, которая не предполагает их открытой борьбы за голоса избирателей. Лидеры, стоящие во главе авторитарных режимов, стремятся монополизировать свое политическое господство (порой их называют доминирующими акторами), но на деле они не осуществляют власть единолично. Для удержания власти им приходится опираться на поддержку хотя бы части правящих групп (подчиненных акторов) и создавать формальные и неформальные «выигрышные коалиции»[28] с их участием.

В «выигрышные коалиции» авторитарные лидеры стремятся включить наиболее значимые сегменты элит, от которых зависит устойчивость режимов. Если их состав слишком узок, то режим оказывается под угрозой внутренних конфликтов (так, многие авторитарные режимы становятся жертвами военных или государственных переворотов). Поддержание единства элит и сохранение среди них консенсуса (добровольного или навязанного) требует от авторитарных лидеров искусства маневрирования. Они вынуждены применять по отношению к элитам не только «кнут» репрессий, но и «пряник», чтобы минимизировать риски потери власти. Подчиненные акторы, которые входят в состав выигрышных коалиций, получают статус и богатство в обмен на лояльность режиму.

Риски для авторитарных режимов исходят не столько от масс, восстание которых грозит положить им конец, сколько от части элит, которые могут прибегнуть к военным путчам или дворцовым переворотам для смены власти. По данным Милана Сволика, внутриэлитные конфликты привели к краху авторитарных режимов в почти 70 % случаев после Второй мировой войны[29]. Поскольку в условиях персоналистской автократии понятие «режим» ни фактически, ни аналитически невозможно отделить от «правящих групп» или лидеров таких режимов, далее все эти понятия будут использоваться как взаимозаменяемые термины.

Смена политических режимов происходит вследствие изменений или конфигурации акторов, или конфигурации институтов, или (чаще всего) и того и другого одновременно. В конце ХХ века одной из основных тенденций мирового политического развития стал крах многих авторитарных режимов, включая коммунистические и военные. Многие из них, в особенности в Латинской Америке и Восточной Европе, перешли к демократии: этот процесс принято обозначать как демократизацию[30]. Эти тенденции, в свою очередь, выступали важнейшим элементом процесса модернизации – перехода различных стран к современным моделям устройства общества, предполагающим заимствование или создание базовых институтов по западному образцу[31]. Политическая модернизация, которая лежит в основе становления демократий, – важнейшая (хотя далеко не единственная) часть этого процесса.

Однако переход к демократии отнюдь не имел всеобщий и универсальный характер. Напротив, в ряде стран мира под лозунгами демократизации произошла смена одних авторитарных режимов другими. Собственно, многие электоральные авторитарные режимы в последние десятилетия как раз и возникли там, где провалилась демократизация (Россия выступает одним из примеров такого рода).

Откуда мы знаем, что политический режим в той или иной стране является демократическим или авторитарным? Конечно, если речь идет о таких странах – соседках России – как, скажем, Финляндия, с одной стороны, и Северная Корея, с другой, – то ответ кажется очевидным. Но во многих других случаях повседневного знания оказывается недостаточно, и приходится обращаться к оценкам различных международных агентств. Большинство из них прямо или косвенно используют суждения экспертов, знание которых по определению неполно и может исходить из неоправданных ожиданий, особенно в отношении текущей ситуации. Но на более или менее длительном временном интервале оценки экспертов меньше подвержены ошибкам, чем повседневное знание, и не слишком расходятся между собой. Для сравнения можно посмотреть на графики, демонстрирующие динамику эволюции политического режима в России по данным Всемирного банка (проект Worldwide Governance Indicators, включающий раздел Voice and Accountability), Института V-Dem Университета Гетеборга и проекта Freedom in the World, осуществляемого Freedom House.

Источники: Freedom in the World Comparative and Historical Data: Aggregate Category and Subcategory Scores, 2003–2020 (https://freedomhouse.org/report/freedom-world);

Varieties of Democracy, Country-Year: V-Dem Core dataset (https://www.v-dem.net/en/data/data/ v-dem-dataset/);

Worldwide Governance Indicators full dataset (https://info.worldbank.org/governance/wgi/).

Как видно из оценок, представленных на графиках, за три десятилетия наша страна продемонстрировала траекторию перехода к авторитаризму, который со временем лишь усугубляется. Но прежде, чем обсудить вопрос о том, почему и как произошел этот переход, каковы его закономерности и механизмы, следует задаться другим, более фундаментальным вопросом. В самом деле, насколько важен политический режим для развития обществ? Имеет ли демократия значение? Насколько вообще нужны и для чего именно демократия, демократизация и связанные с ними политические свободы? Этот вопрос важен в том числе для понимания значения авторитаризма и перспектив его возможной трансформации как в России, так и в других странах. Так ли необходима для России демократизация? Возможно, нашей стране пока стоит обойтись без нее, отложив обретение согражданами политических свобод до лучших времен?

Демократия имеет значение… Но какое?

Дискуссии о том, в какой мере демократия полезна или вредна для общества, идут со времен античности, но вряд ли исчерпают себя в обозримом будущем. Демократия сама по себе содержит противоречие между механизмом отбора правителей и результатами их правления, которые могут быть как успешными, так и неудачными. Критики демократии справедливо указывают на то, что механизм конкурентных выборов не всегда позволяет гражданам выбрать наиболее достойных и эффективных руководителей: граждане в лучшем случае склонны выбирать себе подобных, а в худшем – готовы доверить государственное управление некомпетентным демагогам, подобным Дональду Трампу, избранному в 2016 году на пост президента США. Более того, демократия предполагает ограниченный во времени срок правления, что не всегда позволяет проводить в жизнь политический курс, ставящий долгосрочные цели, и часто способствует проведению неэффективных мер, имеющих целью поднять шансы находящихся у власти политиков или партий в преддверии очередных выборов (логика политического бизнес-цикла)[32].

Весьма популярно мнение о том, что мудрый и справедливый авторитарный лидер (будь то монарх или руководитель партии) способен обеспечить своим согражданам процветание на долгие десятилетия вперед с большей вероятностью, нежели демократически избранные политики, заботящиеся прежде всего о сохранении власти «здесь и теперь», по итогам ближайших выборов. Однако в ответ защитники демократии вполне аргументированно утверждают, что оптимальное политическое устройство общества должно не обеспечить приход к власти самых лучших политиков, а предотвратить ее монополизацию худшими из них[33]. Авторитарные режимы по определению не защищены от этих рисков: многим из них (особенно персоналистским автократиям) не присуща «защита от дурака».

Многочисленные исследования не дают оснований вынести окончательный вердикт в пользу сторонников или критиков демократии с точки зрения результатов правления. Если оценивать эти результаты в категориях темпов экономического роста (как делают многие специалисты), то их средние показатели по странам мира во второй половине ХХ века не слишком различались среди демократий и автократий: здесь более важную роль играли иные параметры, не связанные напрямую с характеристиками политических режимов.

Однако разброс показателей экономического роста среди демократий оказался куда ниже, чем среди авторитарных режимов, а долгосрочные тенденции роста в целом также оказываются в пользу демократий[34]. В социально-экономическом плане демократии, как правило, развивались не слишком быстро, но относительно устойчиво, в то время как среди авторитарных режимов немногочисленные, но яркие «истории успеха» отмечались на фоне гораздо чаще встречавшихся неудач. Как выразился в связи с этим экономист Дани Родрик, «на каждого Ли Кван Ю в Сингапуре приходится много Мобуту в Конго-Заире»[35].

Среди современных автократий очень много примеров коррумпированных и неэффективных лидеров, длительное пребывание у власти которых приводит их страны к полному и порой непреодолимому упадку. Демократии же благодаря конкурентным выборам чаще склонны избавляться от таких руководителей. Среди посткоммунистических стран более успешная демократизация, как правило, сопутствовала более успешному экономическому развитию, хотя ответ на вопрос о том, что служило причиной, а что следствием, в данном случае совсем не очевиден[36].

Вопреки мантрам о «стабильности», якобы присущей авторитарным режимам, срок жизни большинства персоналистских автократий обычно не превышает срок пребывания у власти их лидеров (в современном мире в среднем – редко больше двух десятилетий). В отличие от ряда династических монархий, автократам очень редко удается без потрясений передать власть своим потомкам, а тем – удержать ее[37]. Смена лидеров в авторитарных режимах редко обходится без потрясений, даже если и когда на смену одним автократам приходят другие[38]. Но и демократии далеко не всегда способны успешно справиться с нестабильностью, присущей им по определению. В XX и в XXI веках им были присущи и кризисы, и даже крушения[39].

Особенно чувствительны к таким кризисам «новые» демократии, где демократические режимы не стали консолидированными и могут так и не достичь консолидации в обозримом будущем. Такая нестабильность неудивительна: согласно китайской поговорке, жить в эпоху перемен – это наказание. Усвоение новыми акторами новых «правил игры» редко проходит безболезненно, поэтому демократизация в ряде стран может сопровождаться острыми конфликтами, и иногда ей сопутствуют массовое насилие и упадок правопорядка, а то и авторитарные «откаты», которые сопровождаются попытками создания новых недемократических «правил игры»[40]. Проблемы такого рода оказались характерны для многих посткоммунистических стран, где смена политического режима в начале 1990-х годов сопровождалась рыночными экономическими преобразованиями и реформой государственного устройства. Но есть ли реалистическая альтернатива такому развитию событий?

Демократию как нормативный идеал в современном мире критикуют нечасто: не так легко предложить какой-то иной, более привлекательный способ политического устройства. Более того, критика демократии обычно исходит не со стороны ее идейных противников, а со стороны тех, кто считает электоральную демократию недостаточным механизмом соблюдения прав граждан, настаивая на их более активном вовлечении в политику не только в ходе голосований[41].

Совершенно иначе обстоит дело с демократизацией. Многие ее критики утверждают, что этот процесс необходимо максимально отсрочить и растянуть по времени. Поскольку общество не готово к быстрому переходу к демократии, этот процесс может привести к упадку верховенства права, конфликтам и насилию. Поэтому сперва, считают критики, следует достичь высокого уровня экономического развития, потом создать успешно работающие эффективные «правила игры», и лишь затем шаг за шагом, на протяжении долгих десятилетий, расширять пространство политической конкуренции[42].

Теоретически этот аргумент выглядит вполне осмысленным. Но на практике очень немногим авторитарным режимам удается создать такие устойчивые и эффективные институты, которые переживают их создателей. Поэтому при всех опасностях и рисках, присущих демократизации, нет оснований считать ее бóльшим злом для самых разных обществ, чем подавляющее большинство автократий. Другое дело, что не стоит впадать в иную крайность и излишне очаровываться демократизацией, считая ее чудодейственной волшебной палочкой, способной излечить страны от многочисленных патологий, присущих автократиям.

Демократия отнюдь не гарантирует гражданам, что они станут жить лучше. Демократия всего лишь позволяет снизить риски того, что в условиях автократии они будут страдать от произвола коррумпированных правителей, нарушающих их права, не имея при этом возможностей для мирной смены власти. В этом смысле демократия выступает как эквивалент медицинской страховки: она снижает риски того, что пациент может пасть жертвой тяжелых заболеваний, хотя сама по себе страховка и не гарантирует оптимального лечения.

Смена политического режима, предполагающая возможный (но отнюдь не гарантированный) переход к демократии, – это достаточно сложный и весьма болезненный процесс, порой занимающий долгие десятилетия. Проблемы и риски, связанные со сменой политических режимов, достаточно серьезны и связаны не столько с демократизацией как таковой, сколько с тем, что построение демократии – это лишь один из возможных исходов этого процесса, причем далеко не обязательный. По данным Барбары Геддес и ее соавторов, в 70 % случаев крушения автократий после Второй мировой войны результатом становилась не демократизация, а смена одних авторитарных режимов другими[43]. В конце XX века многие специалисты (в том числе и те, кто изучал смену режимов в посткоммунистических странах) были склонны уделять гораздо больше внимания «историям успеха» демократизации и реже занимались изучением причин ее провала и/или достижения частичных и неустойчивых результатов.

Анализ демократизации рядом специалистов скорее напоминал сюжет голливудского фильма, в котором «хорошие парни» (сторонники демократии) противостояли «плохим парням» (врагам демократии)[44]. Итогом такого противостояния почти неизбежно должен был стать хеппи-энд. Однако по мере того, как Большие Надежды посткоммунистической демократизации начала 1990-х годов в ряде стран сменились скептицизмом в 2000-е годы и горькими разочарованиями в 2010-е, логика противостояния сил добра и зла при анализе смены режимов оказалась исчерпанной.

Когда демократизация в ряде стран (в том числе в постсоветских – таких как Азербайджан или Беларусь) оказалась повернута вспять и обернулась провалом, голливудский хеппи-энд сменился иным аналитическим подходом, который напоминал фильм-нуар[45], или, говоря по-русски, чернуху. Согласно этой точке зрения, в мировой политике и в особенности в постсоветских странах доминируют одни «плохие парни», которые не приемлют демократию и всячески стараются ей противостоять: то ли в силу своего коммунистического прошлого, то ли из-за связи со спецслужбами, то ли по причинам идейного неприятия, то ли из-за личных или групповых интересов.

Эти процессы в посткоммунистическом мире совпали во времени с ростом разочарования избирателей в политическом устройстве и в ряде устойчивых демократий. Это привело на политическую авансцену популистских политиков, подобных Дональду Трампу в США. Таким образом, строительство авторитаризма в посткоммунистическом мире может рассматриваться и как часть глобального «авторитарного отката», который способен повлечь за собой упадок и крах демократии в мире[46].

Моя точка зрения на процессы смены режимов в современном мире и в современной России далека как от голливудского оптимизма, так и от сценария фильма-чернухи. Не стоит полагать, что провал демократизации в России произошел лишь в результате действий таких «плохих парней», как Борис Ельцин или Владимир Путин. И дело не в том, что эти «плохие парни» не хуже (но и не лучше) многих демократических политиков в других странах. Демократизация вообще происходит не в силу добрых намерений «хороших парней». И в политике, и в повседневной жизни большинство «парней», как правило, не являются однозначно «хорошими» или «плохими». Их действия в ходе изменений политических режимов продиктованы их собственными идеями и/или интересами, которые могут меняться со временем под воздействием различных факторов. А интересы политических акторов, как мы знаем из предисловия к этой книге, состоят, прежде всего, в максимизации их собственной власти.

Да, иногда эти интересы включают в себя и содействие становлению политической конкуренции, и выработку «правил игры», которые эту конкуренцию поддерживают, но такое происходит далеко не всегда. Вместе с тем политики не всегда способны создавать и менять институты исключительно по своей воле. Чаще всего они сталкиваются с теми ограничениями, которые накладывают на них другие акторы (внутриполитические и международные), и с объективно существующими ограничениями – такими как констелляция экономических ресурсов, инерция предшествующего социально-экономического развития, география и демография соответствующих стран. Эти ограничения принято называть структурными – изменить их в краткосрочной перспективе не под силу никому. Однако в рамках структурных ограничений у акторов в ходе смены политических режимов остается достаточно широкий коридор возможностей.

Акторы (как и обычные граждане, далекие от политики) далеко не всегда способны предугадать последствия своих шагов, и их действия часто приводят к непреднамеренным последствиям, в том числе с точки зрения изменений политических режимов[47]. Они возникают в силу неопределенности, характерной для многих стран, где речь идет о ситуации стратегического выбора акторами тех или иных ключевых решений. Например, какому варианту новой конституции стоит отдать предпочтение? По каким правилам проводить выборы? Или отказаться от их проведения из-за рисков потери власти? За кого из кандидатов стоит голосовать? Следует ли, несмотря на риски, выходить на протестные акции против произвола властей?

Каждый раз изменения режима в том или ином направлении сильно зависят от шагов, предпринятых в определенные «критические моменты» истории. Интересы акторов в такие моменты могут оказаться неочевидными, и огромную роль здесь играют идеи (представления о должном и сущем в мире политики), а также восприятие акторами текущей ситуации сквозь призму этих идей. Также рамки коридора возможностей в каждый следующий «критический момент» определяются решениями, принятыми акторами ранее[48]: такую причинно-следственную цепочку принято называть зависимостью от предшествующего пути[49]. Эта зависимость означает, что если в прошлом та или иная страна выбрала путь, ведущий в тупик, то сойти с него удается далеко не всегда, и издержки на этом долгом, трудном и извилистом пути часто оказываются весьма велики. Анализ динамики политического режима в современной России с точки зрения его траекторий, различных развилок и тупиков составляет последующее содержание этой книги.

Российская политическая динамика: 1991–2021

Наверное, лучшее описание динамики постсоветского политического режима в России увидело свет еще в 1954 году – его автором был не политолог, а писатель. Роман «Повелитель мух» нобелевского лауреата Уильяма Голдинга стоит воспринимать как классическую модель построения авторитарного режима на примере группы подростков, оказавшихся на необитаемом острове[50]. По сюжету Голдинга, динамика политического режима на этом острове прошла через следующие этапы: (1) неудачную попытку построить электоральную демократию; (2) неудачную попытку неформального раздела власти между наиболее влиятельными игроками (олигархию); (3) захват власти самым наглым подростком, который изгнал из общины своих соперников, перетасовал «выигрышную коалицию» своих сторонников и установил (4) репрессивную тиранию, обернувшуюся новой катастрофой.

В романе конец этой траектории положило вмешательство внешних акторов – прибывших на остров военных моряков, но в реальной жизни катастрофа могла бы длиться буквально до бесконечности. Следует, однако, признать, что герои Голдинга не были обречены на тиранию в силу изначально неблагоприятных структурных ограничений: это обычные подростки, предоставленные сами себе. Для политологов главный урок «Повелителя мух» заключается в том, что авторитаризм – естественный логический результат действий успешных и наглых политиков по максимизации власти, если для их устремлений не существует эффективных ограничений. Именно такой путь политического развития прошла постсоветская Россия, как и некоторые другие страны.