Шипучка для Сухого

Читать онлайн Шипучка для Сухого бесплатно

Глава 1

– Ольга Викторовна, со станции вызов. Просят вернуться.

Я отрываю взгляд от пролетающих за окном зданий мокрого Питера, смотрю на фельдшера Вадима.

– Зачем? Вызов отменили?

– Не говорят.

– Дай.

Я беру рацию:

– Почему отмена вызова?

– На вызов отправлена другая бригада. Вы – на станцию.

Диспетчер отключается, я только плечами пожимаю. Ладно. Странно, конечно…

Машина разворачивается и гонит обратно на станцию скорой помощи. В принципе, давно пора, уже четыре часа по городу мотаемся. Хочется кофе. И в туалет тоже очень хочется.

На станции первым делом ныряю в санузел, а уже потом иду выяснять, почему нас сняли с вызова.

Вот только не дохожу.

Впереди, заняв своими широченными плечами все пространство коридора стоит Вася. Я его узнаю сразу и складываю два и два. И чувствую, как злость затапливает. Даже не злость, ярость. И кто-то сейчас пострадает.

– Здравствуйте, Ольга Викторовна, – Вася отходит в сторону, стараясь немного сжаться в размерах, почтительно наклоняет голову.

Я не отвечаю. Демонстративно прохожу мимо и иду в диспетчерскую.

– Лена, какого хрена?

– Ольга Викторовна, поступил индивидуальный вызов… Просят именно вас…

И глаза прячет, мерзавка.

Понятно все, получила столько сейчас, сколько в месяц не зарабатывает.

Я стою, смотрю на это безобразие. Черт! Ну вот кто так делает?

Хотя, о чем это я?

Ясно кто. Только тот, кому всегда было плевать на других. У кого совести отродясь не водилось. А вот денег и наглости – это прямо через край! Это просто всегда!

Я понимаю, что, скорее всего, получила не только Лена, но и отдыхающая бригада скорой, которую отправили вместо нашей.

И понимаю, что я ничего сейчас не сделаю.

Хотя нет, кое-что могу.

Посверлив сжавшуюся в кресле Лену тяжелым многообещающим взглядом, я выхожу в коридор.

Нахожу Васю, с готовностью развернувшегося в мою сторону. Ну плыви сюда, жертва…

– Значит так, скажи своему… Черт, не знаю, как вы называете теперь друг друга…

– Босс, Ольга Викторовна…

– Плевать! Так вот, передай своему боссу, чтоб он ШЕЛ НАХРЕН!

Последние слова я выкрикиваю в неэмоциональную физиономию амбала.

– Ольга Викторовна, вы же знаете, что я не могу явиться без вас.

– А вот и проверим!

Я разворачиваюсь и иду в комнату отдыха. Все, кофе и ноги вытянуть! Ну, может, еще и успокоительное тяпнуть. А то несет ведь меня, от злости аж в голове мутно. Или это от недосыпания? Дежурство на исходе, смена была та еще…

Я чувствую, как все кружится перед глазами, и, наверно, оступаюсь, потому что Вася моментально подскакивает и без разговоров поднимает на руки. И несет к выходу со станции, подлец!

Пользуясь тем, что я не могу сопротивляться!

Я пытаюсь оттолкнуть, шиплю сквозь зубы:

– А ну поставил меня, медведь-переросток! Сейчас же! А то пожалуюсь твоему боссу, что ты меня лапал!

Но Вася, даже не дрогнув, несет меня в припаркованную прямо возле входа ауди представительского класса, ворча тихо:

– Не поверит, сами знаете, Ольга Викторовна. И не крутитесь, а то выроню, вот тогда мне в самом деле попадет… Вы устали, вам бы поспать, отдохнуть… В машине есть кофе, как вы любите, черный, крепкий, я туда немного коньяка добавил. Как раз силы поддержит. И еще перекусить кое-чего…

Он бормочет и бормочет, пока усаживает меня на заднее сиденье, пристегивает, заботливо подкладывает подушку под голову, открывает мини-бар, где в самом деле какая-то еда, сует мне в руки стаканчик с кофе, не обжигающим, а таким, как я люблю, садится вперед, кивает водителю, чтоб трогал…

И я, ощутив неожиданно дикую усталость, просто не могу сопротивляться. Машинально отпиваю кофе, и по телу разливается блаженное тепло. Смотрю в окно, на мокрые улицы утреннего Питера, прихлебываю из стаканчика и думаю о том, что этот наглец всегда умел выбирать правильных людей. Потому и поднялся так высоко.

Машина подъезжает в высотному зданию в центре. Я выхожу, смотрю на себя в зеркальные двери и понимаю, что выгляжу на редкость нелепо и неуместно здесь, в форме скорой помощи, бледная, нечесанная, с такими черными мешками под глазами, что, кажется, будто глазницы провалились.

А потом мысленно машу рукой на это все. В конце концов, сам виноват. Вытащил меня со смены, силой приволок, как наложницу, вот пусть и получает жизнь без прикрас. И меня без прикрас.

Интересно, какого черта забыл в Питере? У него здесь офис, конечно же, как и во всех крупных городах, с размахом империя выстроена, но обычно все дела в Москве решает. А тут так… Непонятно, для чего завел…

Мы поднимаемся на лифте до самого верха. Я немного отдохнула, пока ехали, кофе с коньяком взбодрил, и в то же время успокоил. И я уже не хочу его убить.

Ну, может, только покусать…

Вася провожает меня по ультрасовременному здоровенному помещению к неприметной комнате в углу.

Я знаю, что он всегда, несмотря на возможность обживать огромные пространства, любил небольшие, уютные комнаты, с невысокими потолками и полумраком. И даже знаю, откуда эта привычка.

Вася остается снаружи, я толкаю дверь и захожу.

Он стоит у панорамного окна, смотрит на туманный город у своих ног. Победитель по жизни.

Высокий, худощавый, с прямой спиной, в строгом костюме. Короткая стрижка, руки в карманах.

Оборачивается.

И меня опять, как и всегда, оглушает его взгляд.

Холодный, острый, жестокий. Для других. Не для меня.

На меня он всегда смотрит так, словно я – самое прекрасное, самое невероятное, самое желанное в мире.

Он всегда так смотрел.

С самого первого раза.

С самой первой встречи.

Глава 2

Примерно двадцать лет назад…

– Ох, девочка, я не знаю, зачем вас вызвали… Все прошло уже.

Я с сомнением смотрю на чистенькую старушку в темном платке, сидящую на поребрике у часовни.

– Давайте давление сейчас померим, посмотрим…

Она послушно протягивает мне руку, я одеваю манжету, накачиваю, смотрю на тонометр. Повышенное, но не критично.

– Может, все же проедете с нами? До больницы?

Рядом бурчит что-то Лариса, моя медсестра, ей явно не нравится моя участливость.

– Нет, не надо доча… Я до своих дойду. Они тут все у меня. Сын, сноха, внуки… И муж тоже здесь… Сразу всех и повидаю…

Я убираю тонометр в сумку, прощаюсь и молча иду к выходу.

В конце концов, все, что могла, я сделала. Если она свалится прямо возле могил своих близких… Кто будет виноват?

Прохожу мимо ряда могил, глаз цепляется за мужчину, неподвижно сидящего у одной из них. И меня отчего-то бьет дрожью, столько в обычной, казалось бы, позе, напряжения.

Не люблю кладбища. Гнетущая атмосфера, флер безысходности и жути. Особенно наши, питерские не люблю. Особенно старые. Но Смоленское еще неплохо, по сравнению с другими. Как-то полегче здесь.

Смотрю на время. Скоро конец смены, скоро можно выдохнуть.

Лариса опять что-то бурчит и топает впереди меня к воротам, за которыми мы оставили машину.

Проезд очень узкий, да и ворота в вечернее время закрывают. Поэтому пришлось пешком.

Удивительно, что в такое время еще есть люди на кладбище.

Я опять смотрю на мужчину. Еще не поравнялась с ним, но уже скоро.

Видно, что высокий, короткие темные волосы.

Дорогое черное пальто. Шарф.

Сидит боком к проходу. Курит, странно держа сигарету в горсти. Так, что не видно ее практически.

Лариса ускоряется и выходит на ворота.

Я делаю еще пару шагов, равняюсь с мужчиной и опять смотрю на него зачем-то.

В сгущающейся темноте его фигура похожа на памятник. Такая же черная и недвижимая. Жуть.

Я хочу быстрее миновать его, ускоряюсь, и тут он поднимает голову и смотрит на меня. В упор.

Я спотыкаюсь и застываю на месте.

Его глаза в полутьме кажутся светлыми.

И пустыми. Холодными. Змеиными.

Да, это последнее сравнение очень актуально, потому что я стою, завороженная.

Он прищуривается, смотрит на меня, неторопливо затягивается… И отворачивается опять к надгробию.

И я, вроде, могу дышать. И, вроде, могу двигаться. И, вроде, могу идти…

Не могу.

– Простите, – мой голос в тишине и полумраке раздается очень громко, – у вас все в порядке?

Он опять поворачивается ко мне. Теперь уже немного удивленно смотрит, смеряя меня с ног до головы внимательным взглядом, от которого я ежусь.

– А что? По мне заметно, что не так?

Голос у него, вроде тоже тихий и спокойный, звучит гулко, и в то же время царапуче.

– Вообще-то заметно… Может, вам нужна помощь?

Он встает, докуривает в два затяга сигарету, тушит и прячет в карман пальто.

Пока я удивленно наблюдаю за этим, он успевает сделать несколько шагов в мою сторону.

И неожиданно оказывается рядом.

Я поднимаю подбородок, потому что он и в самом деле высокий.

Теперь, вблизи, я могу его лучше рассмотреть. Лет тридцать – тридцать пять на вид, тяжелая челюсть, небритость, усталые глаза, короткие волосы. Красивый.

– Ты совсем недавно работаешь, так?

Интересно, с чего взял? Неужели, настолько ребенком выгляжу?

– Почему вы так думаете? Я имею профильное образование, и еще повышение квалификации…

– Да нет… Просто наивная еще… Маленькая. Тебе сколько лет, веснушка?

– Мне двадцать один! И, если вам не требуется помощь…

– Ты до скольки работаешь?

– Смена скоро… А в чем дело?

– Я сегодня заеду за тобой.

– За-а-ачем?

– Ну ты же предлагала помощь?

И тут, несмотря на мой временный ступор, до отупевшего мозга начинает доходить… Он что, решил, что я к нему клеюсь? Что, прямо серьезно так решил? Что я на работе, идя с вызова, на кладбище…

Я сжимаю кулаки, отвожу взгляд, и резко шагаю в сторону. Мало тебе, Оля? Не поняла еще, за время стажировки в больнице и месяцы работы на скорой, насколько люди могут быть скотами?

Вот тебе очередное доказательство. Жри, не обляпайся.

Я обхожу мужчину, больше не глядя на него, подавленная осознанием собственной наивности и глупости, а он внезапно перехватывает меня за локоть, возвращает на место, и, несмотря на сопротивление, приподнимает подбородок:

– Эй, шипучка, ты чего? Испугалась?

– Отпустите, что вы себе позволяете?

Я и в самом деле шиплю, злобно выталкиваю слова сквозь зубы, дергаю подбородок, но он не пускает, смотрит внимательно, с удивлением и интересом:

– Да не бойся ты. Просто хотел поговорить…

– Нет!

Я рву локоть из его рук, и он неожиданно отпускает. Я тут же отшагиваю метра на полтора назад, ошарашенная произошедшим.

Сердце стучит так сильно и больно, что впору самой себе успокоительные колоть.

А он смотрит, смотрит так странно и необычно. Так на меня никто никогда не смотрел. Словно чудо природы какое-то видит…

И это вдвойне удивительней, потому что на чудо природы я вообще нигде не тяну. Худая, темноволосая, с постоянно насупленными бровями и злым взглядом. Не мечта поэта, короче говоря.

И поэтому я прихожу к мысли, что ему помощь все же требуется. Психиатра. Вот везет же мне! Опять на психа нарвалась!

Я делаю шаг в сторону, опасливо глядя на него.

Но мужчина стоит, не шевелясь, смотрит на меня. А потом улыбается.

И улыбка, надо сказать, невероятно его красит. Делает лицо моложе, взгляд теплее.

– До встречи, шипучка, – внезапно подмигивает он мне, не делая больше резких движений.

Я торопливо обхожу его, и бегу к воротам. Уже в машине, слушая ворчание Ларисы, опять натыкаюсь взглядом на высокую фигуру в черном пальто. Он стоит у большого автомобиля, судя по резкости линий, какого-то немца, в темноте не разглядишь. Понятно только, что дорогой и навороченный, ловит мой взгляд и опять подмигивает.

Я отворачиваюсь, чувствуя, как мороз по коже продирает.

Ничего себе я… Инициатива наказуема, как говорил наш старенький препод по фарме, оглядывая первые парты неудачников.

Нет уж. Теперь подходить только, если сами зовут. Да и тогда, с осторожностью.

Я вспоминаю странный взгляд пугающего мужика и опять вздрагиваю.

Рядом Лариса о чем-то переругивается с водителем, уговаривая его ехать побыстрее, а я закрываю глаза.

Конец смены. Устала.

Работа на скорой дается мне тяжело. Все же опыта мало, то, что было во время учебы в медколледже – не в счет. Да и что там было? Санитарка в отделении интенсивной терапии?

А здесь… Бесконечные разъезды, тряска, усталость от того, что на ногах и мотаешься, Бог знает, куда… И люди. Разные.

Иллюзии у меня развеялись в первые недели работы. Героический флер разлетелся в пух и прах о реальность, в которой ровным строем шагали бесконечные пенсионеры с давлением, температурой и сердцем. Многих из них бригады уже знали даже не в лицо, а, как поется в популярной песенке, по всем трещинкам… За два месяца моей работы на скорой, по настоящему тяжелые ситуации случались два раза.

Первый – упавший с высоты мальчик, которого мы довезли живым до приемного, а второй – наркоман с передозом. Его мы тоже довезли.

На станции я сдалась, переоделась и вышла на вечерний воздух.

И первое, что увидела – знакомую до боли черную машину.

Прямо у ворот станции.

Глава 3

  • Не смотри назад, мой милый! Ну зачем тебе опять
  • Все, что было, что уплыло, все плохое вспоминать?
  • Не смотри назад, не надо! Только хуже от того!
  • Прошлое… Случайным взглядом воскрешаешь ты его!
  • Что в том прошлом? Боль и радость, и надежд обманных сон,
  • И наигранная сладость, с горькой правдой в унисон.
  • Наши глупые ошибки, наше счастье и беда.
  • Все, что прочно было – зыбко! Пусть исчезнет навсегда!
  • И пускай придаст мне силы твоя нежность в трудный час.
  • Не смотри назад, мой милый! И беда минует нас.
М. Зайцева.

Сегодня…

– Привет, Олька.

Я уже открыла рот, чтоб выдать ему вместо приветствия все, что думаю о его методах назначения свиданий, но он успевает раньше.

И выбивает из колеи этим своим простым «Привет, Олька».

Сразу как-то нежданно колет сердце, и слезы на глазах выступают.

Я молча смотрю на него, такого высокого, строгого. Настоящий ариец.

Откуда что взялось?

Кажется, совсем недавно он был пугающим и жестким, но вполне себе русским мужиком. Непростым. Опасным. Но русским.

А тут… Холодная сдержанность, лицо такое… Безэмоциональное.

И только взгляд прежний.

Он внимательно смотрит на меня, потом как-то резко пересекает комнату, я даже и заметить ничего не успеваю, и вот уже рядом. И вот уже руки его на моей талии, сминают служебную робу, и взгляд ярких арийских глаз теплый такой, живой. Я хочу все же что-то сказать, я же не просто так… Я же…

Додумать не получается, потому что он целует. И обрушивает на меня такое родное, такое долгожданное (Господи, сколько же я ждала-то?) безумие.

Все, как в самый первый раз.

Остро, горячо, больно. И сладко. Я не сопротивляюсь больше. Не хочу ничего говорить.

Не надо нам разговаривать. Одни беды от этого.

Лучше отвечать на поцелуй, лучше упиваться родным вкусом, запахом, уже немного другим, с легким оттенком чужестранности, но все равно невероятно возбуждающим. Он по-прежнему властен, дик и по-животному требователен.

Интересно, он только со мной так?

Нет, не хочу думать! Не хочу и не буду!

Потом я, конечно же, ему все выскажу. Все. Но не сейчас.

Не после этого его царапуче-родного «Привет, Олька», не после жадного поцелуя, от которого ноги подкашиваются, и я с радостью обвисаю в его руках. Нет. Позже. Гораздо позже.

Он подхватывает на руки. Он любит это делать, использует любую возможность, чтоб показать свою власть, утвердить мою принадлежность. Ему.

Я не сопротивляюсь.

Я знаю, что в этом кабинете, в углу, есть широкая кушетка. Крепкая такая. Удобная.

Пока меня торопливо раздевают, я думаю о том, что весь день провела на работе, в этом белье и без душа, и, наверняка, это вообще не то, что требуется от женщины после полугодовой разлуки.

Но и эти мысли благополучно испаряются, когда он стягивает с меня футболку и смотрит на мою грудь в простом удобном лифчике. Так смотрит, как, наверно, ни на одного ангела Виктории Сикрет не смотрели никогда.

И от этого взгляда больно. Он мне всегда причиняет боль, даже когда любит.

Но я мазохистка. Мне это нравится.

– Сука… – бормочет он, переводит взгляд на мои губы, уже порядком припухшие от его несдержанных поцелуев, возвращается обратно к груди, – я так скучал… Так скучал, Шипучка моя… Олька…

И вот кто бы мне сказал, что я способна кончить только от его слов! От его взгляда! Холодная стерва Шепелева! Но способна! Только с ним. Только от него. Меня прошивает электричеством от головы до кончиков пальцев, трясет, и этого так мало!

Так невероятно мало!

Он смотрит, зрачки расширены, взгляд дикий. А потом без слов набрасывается на меня. Наваливается всем телом, целует, кусает, как одержимый, я не успеваю за ним, но и не отстаю, мне хочется большего, мне хочется его всего.

Сейчас. В эту секунду!

Форменные штаны рвутся по шву, белье трещит, не выдерживая натиска, а я успеваю только рубашку на нем рвануть, бессовестно расправляясь с чудом какого-то дизайнера, но мне нужно его тепло.

Сейчас. На моей коже.

Перевитый сухими мускулами торс. Он всегда был поджарый и острый, как гончая. Он и сейчас такой. Ни грамма жира, ни следа возраста. Татуировки. Их немного, но каждая знаковая. Это на пальцах он давно свел. А здесь оставил.

Я торопливо провожу по ним пальцами. Словно здороваясь с каждой, как со старой подругой. Сколько раз я их целовала! Каждый лучик у звезды прикусывала.

Я и сегодня это сделаю. Но опять позже.

Он возится с молнией на брюках, матерясь сквозь зубы. И я опять млею. Знакомые витиеватые выражения, выдающие его прошлое. Он только со мной такой несдержанный. Только со мной не скрывается.

А потом он обнимает, фиксируя за затылок, целует и одновременно делает рывок. В меня.

И да!

Я кончаю опять.

И это, конечно же, зависимость. Я – наркоманка со стажем в двадцать лет. И мой наркотик тяжелеет с каждым прожитым годом. Когда-нибудь он меня убьет.

Ощущать его внутри – это словно умирать. Я от каждого движения схожу с ума. От каждого толчка сердце останавливается. Маленькая смерть. Череда маленьких смертей. И воскрешений. Это до того двойственно, до того чудовищно сладко и больно, что у меня потом даже не бывает определения происходящему.

Секс? Да какой, нафиг, секс? О чем вы? Секс – это механика. Просто механика. А здесь…

Я тянусь к нему навстречу, дурея с каждой секундой, я безумно раздражаюсь, что он одет, что не могу до конца прочувствовать его на себе, я зарываюсь пальцами в короткие волосы на затылке, смотрю в глаза, гипнотические, жесткие, такие бездонные, словно в пропасть ныряешь, вниз головой. Летишь, зная финал и наслаждаясь последними секундами парения.

Я целую твердые губы, кусаю плечо там, где начинается шея, с мстительным удовольствием осознавая, что укус будет виден из-под строгой рубашки, и это заводит еще больше.

Он двигается так сильно, так грубо… Так правильно!

Так, как мне надо.

Как никто другой.

У меня не было возможности сравнивать. Он – мой первый и единственный мужчина. Но я уверена, абсолютно уверена, что ни с кем другим я никогда бы ничего подобного не испытала. Никогда. Это просто невозможно. Только с ним.

Я запускаю руки под ворот рубашки на спине, царапаю спину, стремясь оставить как можно больше следов на нем. Чтоб хотя бы какое-то время он видел эти знаки и вспоминал обо мне.

Потому что это для меня он – первый и единственный. А я для него…

Но не сейчас. Конечно, не сейчас.

– Олька, Олька моя… – шепчет он тихо и как-то болезненно, двигается все грубее, уже не думая обо мне, уже просто вбиваясь со всей силы так, что завтра тело, непривычное к таким нагрузкам, точно будет болеть, но опять же, это будет… – Олька, моя, моя, моя…

Я смотрю, как он кончает. Я, как всегда, не могу оторвать от него взгляда в этот момент, и, как всегда, одно это зрелище заставляет последовать за ним в удовольствии. Ослепительном, остром, жестоком.

Боль и сладость.

Как я люблю.

И как он любит.

Он еще какое-то время лежит на мне, шумно выдыхая, мягко целуя в висок, спускаясь к уху, облизывая мочку, дразня. Мне томно и сладко. Мне спокойно. Как всегда с ним.

Пока он не начинает говорить.

Не хочу, чтоб он говорил. Поэтому начинаю сама.

– Надолго в этот раз?

Он молчит, дышит, потом прикусывает напоследок шею, тоже оставляя след на видном месте, поднимается. Поправляет на ходу одежду, идет к столу, наливает воду себе и мне.

Он давно не пьет. Сигары – единственная слабость.

Ну, и еще я. По крайней мере, он так говорит.

– Посмотрим, как пойдет. Мне, вообще-то в Москву надо.

– А здесь тогда зачем?

Он режет меня взглядом, опять ставшим привычно жестким. И не отвечает. Пьет, ищет на столе гильотинку для сигар, потом спички… Короче говоря, совершает все привычно неторопливые действия, так успешно забивающие неловкие паузы.

И это меня опять заводит. Только не так, как ему понравится.

– И вообще, к чему был этот цирк с конями? Вернее, с одним конем? Неужели нельзя позвонить?

– А ты бы приехала?

Он садится в свое генеральное кресло, смотрит на меня пристально, окутывая себя сигарным дымом.

Я сажусь, еле сводя ноги, ищу белье, хмурюсь на разодранные форменные штаны, короче говоря, совершаю все привычные действия, так успешно забивающие неловкие паузы.

И это его заводит. И тоже совсем не так, как мне понравится.

– Ольк. Олька…

– Что? Штаны порвал, как мне домой ехать теперь?

– Никак. Ко мне поедем.

– Размечтался. От тебя потом не уедешь, из этого твоего бункера гребанного… Не выпустишь же. А у меня смена завтра.

– Почему завтра? Ты же сегодня была?

– Ну и что? Попросили подменить…

Он молчит, хмурится сквозь сигарный дым, и я торопливо добавляю, чуя неладное и зная его дебильную способность влезать туда, куда не просят:

– Только попробуй!

Он молчит. Курит.

– Олег! Мне прямо сейчас уйти? Ты же меня знаешь, я Васю твоего прямо с окна выкину, если помешает!

– Иди ко мне, Шипучка, я скучал по-скотски просто.

Он говорит это так просто, так спокойно…

И я иду.

Забыв про злость, про то, что мы с ним опять чуть не повздорили.

Иду. Сажусь на колени, прямо в белье, с растрепанными волосами, несвежим после смены лицом, усталая и одинокая женщина.

И чувствую себя опять, как двадцать лет назад, молодой, веселой, участливой.

Совсем девчонкой, однажды пожалевшей страшного, опасного мужчину. Пожалевшей и полюбившей.

Дура такая была…

– Ольк… Может, поженимся все же?

Глава 4

Случайный прохожий

  • Я по улицам темным лечу, я бегу, знаю, нет мне прощенья.
  • Знаю я, что за все заплачу, заплачу за свое преступленье.
  • Только знания тут не спасут, понимание здесь не поможет.
  • Там, куда меня черти несут, ждет в машине Случайный Прохожий.
  • Он случайный, случайный во всем, но сейчас он любимый и близкий.
  • Там, куда меня ветер несет, ждет давно он с бутылкою виски.
  • Он подхватит меня на лету, ночь растает во мраке кромешном,
  • Никуда я теперь не уйду, да и он не отпустит, конечно.
  • Будет ночь фонарями пугать – мой Случайный Прохожий укроет.
  • На любую беду наплевать, потому что он рядом, со мною.
  • Руки сильные, пристальный взгляд – и я чувствую, что пропадаю,
  • Что уже не вернуться назад, что назад нет дороги, я знаю.
  • Вот машина. А вот и он сам. Пусть на улице мрачно, промозгло,
  • Подниму я глаза к небесам и увижу огромные звезды.
М. Зайцева.

Примерно двадцать лет назад…

Я иду по тротуару, не оборачиваясь, спиной чувствуя пристальный пугающий взгляд случайно встреченного мною сегодня вечером на кладбище мужика.

Мужчины. Взрослого, гораздо старше меня.

Он едет за мною, тихо-тихо, крадется на своей черной иномарке, а я даже и не знаю, как называется его зверь. У нас в последнее время, в последние примерно пять-семь лет, очень много таких появилось.

Черных, глянцевых машин с хищными, резкими силуэтами. И ездят на них тоже хищники. Жестокие, наглые, опасные. Этим хищникам плевать на закон, мораль и прочие глупости, о которых так сильно пеклась моя мама когда-то. Они делают, что хотят, берут, что понравится.

По какой-то причине сегодня ему понравилась я. Наверно. Или хочет поиграть. Хищники, бывает, играют со своими жертвами. Мягко гоняют, направляя лапами, из угла в угол, легонько прикусывают, чтобы распробовать. Получить удовольствие от ужаса, от безысходности слабого. Ненавижу их. Ненавижу.

За время работы в медицине, еще до скорой, санитаркой в терапии, я пару раз сталкивалась с такими. И прекрасно знаю, чего от них ожидать.

Я иду по тротуару, чувствую на себе черный жадный взгляд и понимаю, что дела мои плохи.

А, учитывая, что он изначально проявил типа уважение, то очень плохи.

Потому что я ответила не так, как надо. Как правильно. Плохо я ответила.

– Эй, Шипучка, – он вышел из машины, поигрывая ключами, пошел ко мне, неловко замершей возле ворот станции, – поехали прокатимся.

– Зачем это?

Я отступила назад, в панике прикидывая, смогу ли добежать обратно на работу, пока меня не сцапали. По всему выходило, что нет.

– Просто. Поговорим.

Он не улыбался. И смотрел. Ой, как смотрел! Внимательно, так, что у меня сердце падало в пятки.

– Мне не о чем говорить с вами. И некогда. И вообще…

С каждым словом я отодвигалась назад, в сторону тротуара, в сторону людной улицы, надеясь, что, если стартану сейчас, то он не успеет среагировать. А потом… Ну не будет же он меня на своих двоих догонять? Наверно, сначала в машину сядет. И пока вывернет, и пока выедет… Я уже затеряюсь среди толпы.

Но не затерялась. Не смогла. Или у хищника хороший нюх.

Мне совсем недалеко до дома, от станции СМП пешком до набережной лейтенанта Шмидта, где я живу одна в двухкомнатной квартире, единственными достоинствами которой являются высоченные потолки и вид на Неву.

Я иду, чувствуя, как потрясывает все внутри, и не могу придумать, куда бы вывернуть. Так, чтоб не привести зверя домой. И в то же время понимаю, что долго не побегаю. Если узнал, где работаю, значит, без особых проблем узнает, где живу. И явится прямо в квартиру. Единственными достоинствами которой… Ну вы поняли. Ветхая входная дверь, отсутствие света в парадной, пугливые соседи – это недостатки. Недостатки, которые сыграют ему на руку.

Никто не будет мне помогать, даже если закричу.

Даже если я сейчас закричу, никто не поможет.

Даже если он меня в машину затащит…

Но он только едет, тихо-тихо. И никто не сигналит. Все притормаживают, потом, улучив момент, объезжают. Неприкосновенный. Люди прекрасно знают, кто ездит в таких машинах, и не связываются.

В итоге меня от дикой дрожи начинает колотить, и становится сначала жарко, потом страшно… А потом яростно.

Я злюсь на себя, что вот так вот трушу, что иду, как зайчонок. Боюсь всего на свете!

Что сказала бы бабушка?

Моя бабушка, которая рассказывала, как отбивала пайку черного хлеба в блокадном Ленинграде, дралась с мужиками за нее! Которая убила человека, мародера, залезшего к ним в квартиру и попытавшегося напасть на них с братиком. Убила, вытащила на улицу и положила прямо возле парадной.

Она бы сейчас испугалась?

Она бы тряслась, как зайчонок, под пристальным жадным взглядом?

Я разворачиваюсь и быстро иду к черной машине.

Та останавливается, и водитель смотрит на меня в лобовое. Кажется, он удивлен.

Я сорвала тебе игру? Охоту? А, хищник? Ты не прав в определении.

Это я здесь хищник.

Я дергаю дверцу, открываю, сажусь в теплый салон.

И смотрю на своего преследователя.

– Смелая Шипучка, – улыбается он, и улыбка его красит. Я уже замечала это раньше, еще там, на кладбище. – Покатаемся?

– Мне на смену завтра. – Сухо говорю я.

– Ну тогда к тебе?

Он испытывает меня на прочность. Испугаюсь? Нет? Буду мяться? Откажусь? Заплачу? Соглашусь?

– Я живу на набережной.

Он кивает, в глазах на мгновение вспыхивает удивление, но тут же гаснет. Я для него становлюсь обычной. Как все. Он ждал чего-то другого. Интересно, сам может сформулировать, чего?

Пока мы едем, я не смотрю на него. Только перед собой, на дорогу. И успокаиваю дрожь в пальцах и губах.

Не надо, чтоб видел. Хищники чуют страх. И рвут на части сразу.

Он может разорвать меня. Прямо в машине. А что ему стоит? Что я смогу ему возразить? Я даже ударить не смогу, глупая добыча, вообразившая себя хитрой.

В машине приятно пахнет. Кожаный салон, дорогая отделка. Я усмиряю любопытство, хотя до этого ездила только в отечественных автомобилях, да и то нечасто.

Не хочу, чтоб думал, что мне интересно.

– Как тебя зовут, Шипучка?

– Ольга.

– Благородно. Меня – Олег.

– Литературно.

– Смеешься?

– Нет. «Песнь о Вещем Олеге», помните?

– Нет. Про что это?

Я разворачиваюсь и не могу скрыть любопытства, потому что впервые вижу человека, который не знает Пушкина. Шутит? Нет?

И понимаю, что нет. Не шутит.

– Это про Вещего Олега, был такой князь в Древней Руси. Ему кудесник предсказал, что он умрет от своего коня. И Олег приказал не подпускать к себе своего коня. Но предсказание все равно сбылось.

– Не верю гадалкам. Все будет так, как ты сам хочешь, – спокойно говорит он, – куда сворачивать?

Я показываю поворот к дому.

Мы останавливаемся во дворе.

Олег смотрит на меня, улыбается. А взгляд по-прежнему спокойно-тяжелый.

– Спасибо, что подвез, Олег, – с достоинством говорю я, киваю и выхожу из машины.

Он молчит, и теперь его молчание звучит немного удивленно.

А я иду к парадной, выпрямив спину и думая только о том, что вот сейчас хлопнет дверь машины, и он догонит, вот сейчас, сейчас, сейчас…

– Эй, Шипучка, до встречи! – его голос косит ноги похлеще любого действия, я еле удерживаюсь, чтоб не упасть, поворачиваюсь, вспоминая наставления бабушки о том, как надо держать спину, как надо поднимать подбородок, как надо смотреть…

И киваю. С достоинством.

Ноги перестают меня держать прямо за дверью парадной. Я хватаюсь за перила, стараюсь дышать, но получается не очень хорошо. Дерьмово получается, откровенно говоря.

Непонятно, откуда силы взялись красиво дойти, красиво зайти.

Боже, а я, наверно, выгляжу на редкость смешно…

Я поднимаюсь к себе на третий, открываю дверь, захожу, включаю свет и утыкаюсь взглядом в напуганную бледную девчонку, что смотрит на меня из старинного зеркала в массивной резной раме. Девчонка одета в старенькие разбитые сапоги, страшненькую куртку на рыбьем меху. У девчонки возбужденно блестящие глаза, тени от усталости под ними, вьющиеся в беспорядке волосы и искусанные губы.

Девчонка вообще не похожа на ту, что может заинтересовать такого человека. На такой машине. Такого страшного, опасного человека.

Странного хищника, отпустившего ее сегодня.

Отпустит ли в следующий раз?

А будет он, этот следующий раз?

А хочет она, эта девчонка, чтоб он был?

Следующий раз?

Глава 5

Сейчас

Я смотрю, как за Шипучкой закрывается дверь.

Все, как всегда. Ничего нового. После разговора про женитьбу она смеется, качает головой и переводит тему. Потом мы обычно занимаемся сексом. Как одержимые. Как всегда с ней. С самого нашего первого раза.

Когда я дожимаю ее до ответа, а это случается нечасто, то обычно слышу «нет».

Всегда слышу «нет». Все годы, что мы знакомы. Я ей делал предложение… Сука… Я даже не помню, сколько раз.

Наверно, каждый раз, как встречаемся.

И всегда «нет».

Правда, справедливости ради, стоит отметить, что «да» тоже было. Один раз.

Но потом я облажался, и больше такого не повторялось.

Она очень конкретная и памятливая баба, моя Шипучка. Так сразу и незаметно, одуванчик же, мать ее.

Вот всегда меня, после встреч с ней, пробивает на русский мат.

Давно живу в Мюнхене, даже в мыслях говорю по-немецки. И ругаюсь тоже, хотя их мат скучный. Как и английский, впрочем.

Но мне редко приходится материться. Даже про себя. Хватает взгляда, чтоб все всё поняли. А там, где не доходит взгляд, добивают слова. Короткие приказы. И вот для них лучшего языка, чем немецкий, не придумать. Нигде не умеют так жестко хлестать звуками.

Я смотрю на закрытую дверь, потом откидываюсь на спинку кровати, где мы с ней провели всю ночь, и ни разу глаз не сомкнули. Прихватываю ее подушку, прижимаюсь лицом. Как идиот. Хотя, почему как? Идиот. Опять облажался. Опять полез с этим гребанным замужеством. Но вот все мне кажется, что это какой-то рубеж, что-то основательное. Мне хочется видеть в ее паспорте штамп со своей фамилией, как тавро принадлежности. Хочется, чтоб она носила мою фамилию. Новую. Фрау Троскен… Красиво. Очень красиво.

И-д-и-о-т…

Я отбрасываю подушку, встаю. Хватит. Душ, завтрак, спорт, самолет.

И так лишних полсуток здесь пробыл.

Она все удивляется, спрашивает каждый раз, зачем приезжаю. Какие у меня здесь дела. А я не могу ей сказать, что давным-давно у меня Питере только одно дело.

Она.

Поэтому и не продаю офисное здание, поэтому и не закрываю здесь филиал, хотя он давно уже не рентабельный. И все дела в российском сегменте делаются в столице.

Но если я здесь все продам, то не будет повода. А зачем мне повод? Почему я не могу просто так приехать к ней?

Не могу.

Это глупо, уже говорил.

Это по-детски.

Но ощущение, что мне нельзя обрывать связи с этим городом, что нельзя менять все, потому что тогда и она исчезнет каким-то образом… Оно не пропадает.

Прежний шалый мужик, которого прозвали Сухим за то, что практически из всех говняных тем выходил всухую, без проблем и вопросов, назвал бы мое вот это ощущение чуйкой. Тем, что всегда выручало и позволяло… Да, именно это. Выходить сухим из воды.

Теперь, когда я правильный и очень, мать его, солидный немецкий херр… Да, это вроде глупо, прислушиваться к пережитку прошлого, рудименту. Но я это делаю.

И потому здание стоит, люди работают, и у меня есть повод приезжать сюда. Слишком часто для этого города. Непозволительно часто для бизнеса.

И охерительно редко для меня самого. Так редко, что в промежутках сводит зубы, словно от наркотической зависимости. Так редко, что хочется все бросить и улететь. Просто так. К ней.

Как когда-то.

Тупо забить на дела, на партнеров, на подчинённых… На все.

Но тот шалый мужик, имя которого она однажды обозвала литературным, мог себе это позволить. Он вообще много чего мог себе позволить, счастливчик. Идиот.

А херр Троскен, владелец, мать его, заводов, газет, пароходов, не может.

Каждый день этого гребанного херра расписан по минутам. И каждая эта минута стоит бешеных бабок.

Слышишь, Шипучка острая моя, ты стоишь бешеных бабок. Хотя нет, нихера не так.

Ты стоишь всего моего гребанного мира.

Который я готов уронить перед тобой. И уронил бы. Если б точно не знал, насколько тебе похер на меня. На мой гребанный мир. На мой гребанный бизнес.

И на меня.

И что ты никогда, вот просто никогда не примешь от меня даже гребанной ромашки.

Когда-то принимала. Ромашки. И розы. И пионы. Тогда их было не достать. Но шальной мужик, которому Шипучка здорово ударила в голову, находил. И таскал охапками. А она принимала. Смеялась, удивлялась.

И глаза ее, хитрые, такие понимающие, такие невозможные глаза, блестели счастливо. И это делало счастливым тебя, тупой ты идиот. И это было единственное счастливое твое время. За всю твою гребанную жизнь.

Ее квартира с окнами на Неву. Белая ночь, когда видно каждую веснушку на милом носике. Ее глаза. Ее смех. Ее руки, пахнущие медикаментами. И острое, невыносимое счастье.

Которое ты, мудак, прое*л.

Просто потому, что был уверен, что это не конец, что еще все будет.

А оказалось, что конец.

И больше ничего не было.

Я иду в душ, потом возвращается с докладом Вася.

Она доехала. Она дома.

Час с тренером в зале.

Хоть и не спал сегодня совершенно, но тело полно энергии. С ней так всегда. После нее так всегда.

Короткие переговоры по видеосвязи. Пистон московскому офису. Они в отсутствие Ремнева расслабили булки. Олег гоняет по Дальнему. Уже месяц. И ничего пока что утешительного. Сложный регион. Но очень перспективный. Особенно с этой программой. Есть, что взять.

Мысли о работе привычно увлекают.

Отвлекают.

Уносят горечь, которая всегда возникает после встреч с ней, на задний план.

Я работаю.

Я держу на плаву империю, которую создавал для нее и для наших будущих детей.

И которая теперь не нужна ей. И вообще ничего нет больше нашего. И давно. Очень давно.

Но я все равно работаю, бултыхаюсь, как лягушка в сливках.

И надеюсь, что сумею взбить масло.

И не подохнуть.

Без нее.

Москва встречает смогом.

Сука, как они тут живут? Невыносимо же.

Привычная грязь на окраинах, привычные толпы в центре.

Мой небоскреб в Москва-Сити не самый высокий, но я и не ставил такую задачу. Зачем выделяться? Ни к чему хорошему это не приводит.

В кабинете панорамные окна.

И небольшая уютная комната в глубине, где отдыхают глаза от вида Москвы. Москвы, которую я терпеть не могу, если честно.

Пока проверяю отчеты и принимаю нескольких заместителей Ремнева, машинально отмечая, кто из них осмелел настолько, чтоб попытаться пролезть на его место, думаю только о работе.

Всегда меня это выручало. Погружение в бизнес.

Спасало.

Своих детей нет.

Но бизнес – мой ребенок. Единственный, которого мне, похоже, светит иметь.

Моя женщина, единственная женщина, которую я люблю, не хочет иметь от меня детей.

А я не хочу детей ни от кого другого.

Поэтому вопрос закрыт.

Еще пару лет назад, когда планировал кардинальные изменения, я хотел все оставить на Ремнева, которого, можно сказать, для этой должности и вырастил.

Но потом моя Шипучка опять зашипела неправильно, и я не стал торопиться. Уйти всегда успею. Сразу в могилу, скорее всего.

Потому что без дела я долго не выдержу, а она не захочет быть рядом, что заполнить мой мир.

Поэтому я работаю.

Смотрю на заместителей, прощупываю взглядом. И да, чуйку тоже подключаю. Она не раз помогала шальному мужику Сухому избежать пера в бок.

Она и сейчас помогает.

Жаль, только с Шипучкой не прокатывает.

Глава 6

Примерно двадцать лет назад…

Звонок в дверь врывается в мой тяжелый послесменный сон настолько резко, что я, вытаращив глаза, сажусь на диване и какое-то время дико смотрю перед собой, не понимая, в какой реальности нахожусь.

Громкость звука, как всегда, впечатляющая. Это еще прадедушка постарался, такой был любитель всяких необычных звенелок…

Я какое-то время туплю перед собой, с трудом оценивая ситуацию.

Смотрю на старинные ходики с кукушкой. Половина восьмого. Я проспала только час от силы. Кого принесло?

Встаю, тяжело топая, иду к двери и открываю, все еще находясь в мутном полусне.

Щурюсь на двоих мужиков в кожанках.

Они тоже какое-то время пялятся на меня.

Переступаю нерешительно босыми ногами по паркету. Пытаюсь машинально пригладить всклокоченные волосы.

Да, я знаю, что херово выгляжу, но что вы хотели после смены и одного часа сна? И вообще…

– Вы что-то хотели?

– Шепелева Ольга Викторовна здесь живет? – наконец, басит тот, что повыше.

– Да, это я…

– Можно пройти, у нас предложение для вас.

– Нет, мне сейчас…

Но я не успеваю договорить, мужчины шагают вперед и просто вносят меня в прихожую своими телами.

И, хоть коридор у меня просторный, но все равно неожиданно становится тесно. И страшно.

Сонная муть слетает с меня, и приходит осознание того, что ситуация-то не очень хорошая. Опасная ситуация, откровенно говоря.

Вечер, осенний и хмурый, я одна в квартире с двумя незнакомыми, но по всему судя, опасными мужчинами.

Я присматриваюсь к ним, уже в свете лампы, и все прямо холодеет от страха.

Эти двое пришельцев очень сильно напоминают мне Олега, который так любезно подвез сегодня до дома. Те же повадки, бритые затылки, кожаные куртки… Короче говоря, все признаки проклятых хозяев нашей новой жизни.

А, учитывая, что я никогда с такими не сталкивалась, кроме как по рабочим моментам несколько раз, и вот буквально сегодня, с тезкой Вещего Олега, сразу напрашивается мысль о связи этих двоих и моего странного знакомого. От него. Зачем? Он же сказал: «До встречи…».

Я нелепо придерживаю на груди старую кофту, в которой уснула на диване, ежусь под пристальными взглядами и неожиданно для себя задираю подбородок. Он решил меня испугать? Зачем? Да и не важно. Не выйдет потому что.

– Что вы хотели?

– Так и будешь на пороге держать, хозяйка? – неприятно ухмыляется все тот же высокий, а другой просто смотрит. Неулыбчиво и внимательно. Страшно так…

– Я вас не приглашала в гости. Говорите, что хотели, и уходите. У меня смена утром.

– Ладно… Тогда мы сами пройдем.

И они проходят мимо меня, словно мебель огибают. В обуви. В комнату.

Я, раздумывая над тем, успею ли добежать до телефона и вызвать милицию, иду следом.

Ну а что мне остается?

Пришельцы чувствуют себя совершенно свободно, по-хозяйски обходят обе комнаты, оценивающе разглядывают обстановку.

Мне отчего-то еще страшнее от этой их обстоятельной неторопливости. Я становлюсь в дверях комнаты, кошусь на телефон. Успею? Нет?

– Что вы хотите?

Удивляюсь, как странно звучит голос, надтреснуто и взволнованно.

Они переглядываются, потом опять же высокий лезет в карман… И достает пачку долларов. Кладет на стол.

– Вот, хозяйка, мы покупаем твой клоповник. Здесь нормально. И даже переплатил. За срочность. И еще доплачу, если завтра съедешь. Мебель можешь оставить. Прикольно.

Я всего ожидала, только не этого. То есть… Они хотят квартиру купить? Мою? Но я…

– Но я не продаю квартиру…

– Продаешь.

И сказано это с такой уверенностью непрошибаемой, что мне становится еще страшнее.

Я сразу вспоминаю о подобных случаях. Очень сейчас модно у новых хозяев жизни покупать квартиры в старых питерских домах. И хорошо, если покупают. Понятие «черный риэлтор» уже прочно вошло в обиход, земля слухами полнится. Да и газеты стараются.

Поэтому я сразу понимаю, кто ко мне пришел. И так же понимаю, что я попала. Но в любом случае отдавать свое я не собираюсь. Это квартира моей прабабушки, в ней она с моей бабушкой всю блокаду прожила. Меня отсюда только вперед ногами.

Я резко перестаю волноваться и дрожать. Смотрю твердо в глаза сначала одному, потом второму.

– Нет. Уходите.

– Больше хочешь?

– Нет. Я не буду продавать квартиру. Ни при каких условиях.

Они переглядываются. Лениво так, насмешливо. Словно прикидывают, что со мной сотворить.

Я делаю маленький шажок к телефону.

Успею? Нет?

– Давай так, коза, – неожиданно вступает в разговор тот, что пониже ростом, и я вздрагиваю. Пустой у него голос. Мертвый. – Ты думаешь до завтра. А потом соглашаешься. Неохота с тобой… Ну ты поняла, да?

– Нет.

– Ну, значит, завтра поймешь. Подумай все же. Мы придем с утра. И да, цена уже будет другая, раз ты такая борзая.

Они молча проходят мимо меня, так и замершей на месте с судорожно сжатым в кулаке воротом кофты.

Уходят? Они уходят?

Не успеваю я облегченно выдохнуть, как высокий останавливается возле меня, бесцеремонно хватает за подбородок, поднимает:

– Ниче так… – переглядывается с приятелем, – давай, ты завтра не согласишься? И тогда я тебя на счетчик поставлю. Будешь каждый день натурой расплачиваться. А то дерзкая очень.

Я резко дергаю подбородок, вырываясь и с трудом сдерживая желание ударить по мерзкой роже. Понимаю, что он только этого и ждет. Готов к этому.

Поэтому просто смотрю. Зло и надменно. Я надеюсь, что это так. Я надеюсь, что во мне хоть что-то осталось от моих предков, которые таких тварей даже на порог не пускали. И не боялись. И хоть я пустила и боюсь, но все же…

Он хмыкает, возвращает руку, проводит большим пальцем по нижней губе. И это мерзко. До тошноты.

Но я терплю. Чтоб не провоцировать.

И меня вознаграждают.

Уходят.

Я какое-то время неверяще смотрю на дверь. А потом сначала бросаюсь запирать ее на все замки и только после этого бегу к телефону.

Но разговор с милицией ничего не дает. Мои бессвязные объяснения о том, что приходили, угрожали и вообще, разбиваются о привычное равнодушие. Я жива? Жива. Вреда не причинили? Нет. Вот когда причинят, тогда и обращайтесь.

Я кладу трубку и начинаю в панике ходить из угла в угол в поисках выхода из ситуации.

Я слышала, конечно слышала, знаю о таких историях и отдаю себе отчет, что меня пока что очень вежливо предупредили. Очень вежливо.

Газеты рассказывают совершенно страшные вещи про хозяев таких квартир, попросту пропавших без вести… Хотя не факт, что и со мной так же не будет. Кто им помешает забрать у меня деньги после подписания документов? А меня саму… И это еще будет легкий вариант, если просто убьют. А, судя по мерзкому интересу в глазах высокого, меня не просто убьют. Поиграют сначала.

Становится так страшно, так жутко!

В первую очередь, от собственной беззащитности.

Я внезапно отчетливо понимаю, что совсем одна, что никто обо мне не будет переживать, беспокоиться. Родных не осталось. Работа и дом – вот все, что у меня есть! Даже друзей не нажила как-то. Всегда была тихая, скромная, хорошо и много училась. Последние годы провела у постели бабушки. Ради того, чтоб ее поддержать, и в мед пошла! Слишком дефицитные сейчас лекарства. Да что говорить, обычных бинтов не хватало! Иголок! Шприцов!

Я думала только об облегчении боли для родного человека, работала, училась, выживала.

И вот теперь я совсем одна. Господи, да у меня даже парня нет! Из знакомых только Веник!

Веник!

Я бросаюсь к телефону, но трубку так и не снимаю.

Он не поможет.

Сын интеллигентнейших родителей, умный и спокойный, Веник всегда был не от мира сего немного, как и многие гении. И перебивался случайными заработками. Как и многие никому сейчас не нужные гении. Я не сомневаюсь, что он решит помочь.

И, возможно, приедет сюда, ко мне, чтоб завтра встретить этих людей.

И я прекрасно знаю, чем такая встреча закончится.

Нет, подставлять Веника я не могу.

Но что же делать? Что?

Из головы не выходит Олег.

Это ведь он!

Внезапное озарение отдает еще большим холодом.

Конечно, он!

Он, наверно, с ними заодно! Разведчик! Выведал, где живу, что совсем одна, и прислал этих…

На душе, кроме страха, становится невероятно противно.

Я вспоминаю его взгляд, такой тяжелый, такой пугающий… Такой внимательный. Как он смотрел на меня сегодня на кладбище… И потом, в машине. Как я обманывалась! Какая я дура!

Эти мысли не добавляют ясности в сознание, и, сделав еще несколько бесцельных кругов, я валюсь без сил обратно на диванчик. Он ужасно неудобный, кожаный, с высокой массивной спинкой с полочкой наверху и жесткими деревянными, тоже обитыми кожей подлокотниками. Но я к нему так привыкла. Я столько ночей на нем провела, когда бабушка болела.

И теперь меня моментально морит. Сказывается усталость за смену, недосып, нервы.

Я решаю, что утром просто не открою дверь этим мерзавцам. А, если будут ломиться, сразу вызову милицию. Должны же они среагировать? А еще я решаю позвонить на станцию и попросить, чтоб за мной заехал водитель на машине скорой. И вообще, вполне можно договориться, чтоб какое-то время меня привозили и увозили… Я думаю о том, что коллеги вполне могут меня поддержать, если все рассказать. И, таким образом, удастся оттянуть время немного. А потом… Ну, мало ли, что потом может произойти? Может, все же милиция… Должна же быть на них какая-то управа?

С этими мыслями я засыпаю. Только для того, чтоб утром опять проснуться от резкого дверного звонка.

Глава 7

Примерно двадцать лет назад…

Резкий звонок будит, опять теряю понимание, сплю я или уже нет, подпрыгиваю. Вчерашнее вечернее происшествие кажется теперь сном. Кошмаром. Словно насмотрелась, скажем, «Человек и закон» или Доренко перед сном… Опять звонят.

Вздрагиваю, сердце бьется заполошно.

Тихонько, на цыпочках, подкрадываюсь к двери, смотрю в глазок. И каменею.

Они. Двое. Те, что приходили.

В ужасе закрываю рот ладонью, чтоб ни звука, ни всхлипа. Замираю, боясь пошевелиться. Паркет старый и скрипит. И дверь не сказать, чтоб надежная. Обычная деревянная.

Сюда добралась беззвучно, а вот что теперь делать? Они просто так не уйдут же… Или уйдут?

Но следующий длительный звонок и потом стук в дверь лишают меня иллюзий.

Не уйдут.

– Эй, коза, открывай давай! – голос высокого. Грубый и веселый.

Им весело. Они развлекаются. Они наверняка знают, что я здесь, затаилась, как мышка, под дверью, и потешаются надо мной.

Твари! Какие твари!

Я сухо сглатываю, стараюсь не шевелиться. И опять вздрагиваю, потому что в дверь стучат. И, похоже, все, что было до этого, просто мягкая разминка.

Потому что дверь реально трясется. Так, что на меня от косяков штукатурка сыплется.

Я, уже не скрываясь, бегу к телефону, чтоб набрать милицию.

Дверь еще какое-то время продержится. Может, успеют раньше приехать?

Но пробиться через длинные гудки нереально.

Я с остервенением сбрасываю, набираю опять, слыша, как все сильнее долбят эти твари в дверь. Как кричат. Ругаются.

И, хоть не верю в Бога, молюсь, чтоб кто-то из соседей вызвал милицию. Чтоб кому-то это удалось. Меня переполняет ужас. Такой ужас!

Так страшно, наверно, никогда не было. И даже проскальзывает малодушная мысль, открыть дверь. И договориться. Взять деньги… Но мысль именно что проскальзывает и тут же изгоняется. И здесь дело даже не в том, что я такая смелая. Нет. Просто отчетливо понимаю, что поезд ушел. Никто не будет со мной теперь разговаривать. Никто не будет платить. Зачем? Если можно просто забрать? И то, что я открою дверь, смирюсь, не поможет. Ничего не изменит.

Итог один для меня. И, наверно, просто смерть будет гораздо предпочтительней. Желанней.

Бандиты бьют в дверь, кажется, уже и ногами. А я набираю милицию.

Что мне еще остается?

И вдруг потом все затихает.

Я не верю даже в первое мгновение. Почему-то мысль сразу о том, что каким-то образом открыли дверь, вошли. А я просто не слышала. Ну, или с ума сошла от ужаса. Хотя это вряд ли. У меня все же психика устойчивая. Профессия обязывает.

Я замираю. Осторожно кладу трубку. Прислушиваюсь.

Неужели??? Неужели ушли???

Но радость от осознания даже не успевает пройтись блаженной волной по сердцу, как слышу резкий щелчок входной двери.

Открытой.

Я бегу из коридора на кухню, отчего-то решив сопротивляться по-взрослому, но меня перехватывают. Шутя. Поднимают в воздух и швыряют практически через всю комнату на диван.

От удара о жесткую поверхность я на мгновение словно сознание теряю, такая чернь перед глазами, и гул в ушах.

Хватаю воздух ртом, сжимаюсь на сиденье.

Вот и все, Оля.

Вот и все.

Меня резко вздергивают за шиворот кофты, сажают на диван, бьют по щеке. Больно, очень. Но понятно, что не в полную силу. Так, чтоб в себя просто пришла.

– Ну чего, Ольга Викторовна, – глумливо интересуется высокий, присаживаясь передо мной на стул, – будем документы подписывать?

Взгляд у него такой страшный, что я очень сильно хочу ответить «да». Очень.

Но смотрю на него пристально. И отрицательно мотаю головой.

Пошел к черту, тварь!

– Наглая, – он усмехается, кивая на меня своему приятелю.

Потом смотрит какое-то время молча, изучает. Словно мясник, разделывает, от костей отделяет мясо. Поворачивается к другому бандиту.

И тот без слов встает и отвешивает мне уже полноценную оплеуху, от которой мотается голова и мгновенно темнеет в глазах. Я чувствую сквозь звон в ушах, что на лице что-то мокрое, облизываю. Металл. Губу разбил. Хочется сплюнуть, но это квартира моего прадедушки. Поэтому только если в рожу твари.

Я поднимаю взгляд на того, кто меня ударил, и плюю ему в лицо. Он как раз наклоняется, видно, чтоб получше рассмотреть дело рук своих, поэтому получается у меня прямо душевно. Хорошо получается.

Он отшатывается, машинально проводит ладонью по лицу. А затем матерится сквозь зубы и бьет меня уже кулаком. Здоровенным. Тяжелым. В живот.

У меня мгновенно вышибает дух, и на диван я валюсь уже практически без сознания, странно для такой ситуации находя силы удивиться крепости своего организма. Мне кажется, даже здоровый мужик после подобного удара умер бы, а я даже толком в обморок не упала…

И очень жаль, что не упала. Не хочу дальше ощущать ничего, что будет происходить с моим телом. Не хочу.

Я даже не вижу, чувствую надвигающуюся на меня массивную фигуру бандита, его грубые руки на себе, и очень сильно хочу потерять сознание.

Не видеть и не слышать.

Но так не происходит. Может, потому что не верю в Бога? Потому меня никто не слышит? Но в любом случае, уже поздно начинать.

А через мгновение слышу грохот. Странный, словно сквозь вату в голове. Руки на моем теле исчезают, и я бездумной куклой валюсь на дедушкин жесткий диван. И какое-то время лежу, закрыв глаза, и слыша только странную возню, мат, хрипы. Жуткие звуки. Словно умерла уже. И в аду теперь. Слышу, как грешники стонут и хрипят. И вот удивительные у меня ассоциации для неверующего человека! Не надо было Алигьери увлекаться…

Грешники стонут вполне членораздельно.

Мат. Грубый, такой грубый, я такого и не слышала никогда, хотя мне кажется, что нигде так не ругаются, как в медицине.

Хрипы. Ужасные. Словно человек мучается сильно, словно легкие выхаркивает.

Мольбы. Да, тоже понятно, что грешники молят, раскаиваются.

Но странное раскаяние.

– Ты че! Да ты знаешь, под кем мы? Да ты… Ох… Кто? Какой, нахер, Сухой? Под кем ты?

– Под кем??? Сухой… Сухой, погоди! Ну погоди! Ну мы же не знали, Сухой! Аааааа…

Вой.

Дикий, бессмысленный. Словно режут грешника по-живому.

А потом тишина.

Странный разговор, спокойный уже, деловитый такой, топот ног, звук волочения чего-то тяжелого…

И легкое касание к моему многострадальному лицу.

Мне надо открыть глаза. Надо. Но не могу. Просто нет сил это сделать.

– Шипучка… Шипучка… Олька…

Голос знакомый. Тихий, взволнованный.

Пальцы, аккуратные, гладят по лицу, бровь очерчивают, волосы со лба убирают.

Я открываю глаза.

Олег. Тот самый, который не-Вещий. Который довез меня вчера до дома, и, как я думала, навел на квартиру своих друзей.

Он сидит возле дивана на полу, смотрит на меня серьезно и обеспокоенно:

– Больно, Ольк?

– Не знаю… – я говорю так же тихо, как и он. В горле сухо, даже сглотнуть не получается. И больно, да. Губы онемели, и скула жаром жжет. Живот не чувствую совсем. Может, железным кулаком перебило что-нибудь внутри, и тело просто отключило боль? Так бывает иногда. Перед смертью.

– Лежи, дай гляну.

Он аккуратно укладывает меня на диван, распахивает кофту, задирает футболку, трогает живот. Я вскрикиваю. Больно! Так больно!

– Чшшшш… – он тут же успокаивающе гладит, трогает подрагивающие мышцы, – все хорошо, тихо, тихо, тихо…

А потом…

Наклоняется и целует мой живот! Прямо там, где побывал кулак этого мерзавца!

И я не могу ничего сделать. Просто смотрю, как он это делает, как гладит, мягко и осторожно, как целует… Это не больно, совсем.

Но это так… Неправильно. И стыдно!

– Что ты делаешь? Ты что? – шепчу сбивчиво и испуганно. Губы разбиты, шепот выходит со свистом.

– Ничего. Меня мать так в детстве успокаивала, – говорит он, отрываясь от живота и смотря на меня… Странно.

Тут за его спиной раздаются шаги, я перевожу взгляд. Мужик. Такой здоровый, что тот высокий бандит, пугавший меня, наверняка по сравнению с ним покажется совершенно обычного роста.

– Сухой, все. – Коротко басит он, деликатно не разглядывая мой обнаженный живот.

– Скорую давай, – так же немногословно отвечает Олег, который, оказывается, Сухой.

– Не надо скорую!

При простой мысли о том, что коллеги узнают о произошедшем, становится отчего-то стыдно до невозможности.

Я пытаюсь сесть, и, к моему удивлению, это удается. Даже странно!

Голова, конечно, кружится, в глазах темнеет от резкого движения, но все довольно неплохо. Я уже могу нормально вздохнуть. И могу сглотнуть.

Растерянно оглядываю обстановку, замечаю разломанный стул, сорванную со стола скатерть. Бандитов не видно.

– А где…

Смотрю на Олега.

Тот понимает прекрасно, о чем я, медленно поводит шеей, как борец.

– Не переживай про них, Шипучка.

И улыбается. Улыбка его красит. Я это замечаю уже во второй раз. Или в третий? Ему идет улыбаться. Хочется ответить. Я несмело растягиваю губы и тут же охаю от боли. Слизываю кровь.

– Давай, пойдем умоешься, – Олег серьезнеет, смотрит на меня пристально, помогает подняться и в самом деле ведет умываться.

Его большой друг куда-то исчезает, и, судя по всему, еще и прибраться успевает, потому что, вернувшись обратно, я не застаю существенного беспорядка.

Умывание пошло мне на пользу, а прекрасный внешний вид, мелькнувший в зеркале, привел в тонус. Бррр… Красотка!

Я иду к телефону.

– Зачем? – Олег не делает попытки остановить, просто смотрит, остановившись у косяка.

– В милицию позвоню. Нападение, избиение…

– Шипучка, не надо. Их не найдут.

– Милиция не найдет?

– Никто не найдет.

Глава 8

Сейчас

– Ольга Викторовна, давайте я первый.

Мой постоянный фельдшер, Вадим, оттесняет меня в сторону и решительно шагает вперед, в темное парадное.

Я иду следом, непроизвольно морщась от вони кошачьей мочи.

Вот, вроде, должна за столько лет на скорой привыкнуть к подобному… А не привыкается.

Квартира на пятом этаже, лифта нет.

Поднимаемся в полной темноте, только Вадим впереди фонариком светит.

Дверь, старая, обшарпанная, еще с советских времен, приоткрыта. Заходим. Вони становится больше. Я вздыхаю. Типичная питерская коммуналка. Одно время мне казалось, что они исчезли, но нет, просто я место работы меняла. И в том районе, где каталась, все коммуналки уже расселили. А затем вернулась на Ваську. И вот они, родимые.

Вызов к женщине, шестьдесят пять лет, давление. Стандарт, в принципе.

К нашему приезду давление нормализовалось, женщина бодро сидит со стаканом сивухи.

Рядом бегают дети, орут, их никто не останавливает.

Меряю давление, даю рекомендации насчет употребления спиртного.

Вадим молча пишет.

Пустой вызов.

Как и процентов семьдесят на смене.

Кроме пациентки, в комнате еще две женщины, из соседней комнаты слышны мужские пьяные голоса.

Женщина, судя по всему, хочет в больницу, но показаний для госпитализации нет, о чем я и говорю.

Тут же получаю порцию ругани, встаю, под угрозы жаловаться и крики про «Гиппократу давала» иду к двери.

Вадим топает следом. Его почему-то не матерят. Боятся, наверно, он – парень серьезный.

Прохожу мимо кухни, обращаю внимание, что на самом краю плиты стоят на огне две кастрюли с кипящим варевом. Дети с визгом носятся в опасной близости от кипятка.

– Уберите детей от плиты, пожалуйста, – не удерживаюсь я, – заденут, обварятся…

– Да не твое дело, сука! – орет мне подозрительно быстро пришедшая в себя пациентка.

Я молча выхожу в парадную.

Иду к машине, пиликает телефон.

Игорь.

«Ты на смене? Давай потом подхвачу, поужинаем».

Не отвечаю.

Игорь работает в банке, у него нормированный рабочий день, без сверхурочных, хорошая квартира в центре и дорогая машина. Он вообще неплохой. Вот только это не черта характера.

И я прекрасно знаю, что он будет мне еще писать, потом пару раз позвонит. И все этом.

Ему в голову не придет настоять, у нас же свободный мир, не так ли?

Ему в голову не придет купить всю отдыхающую смену, заставив людей выйти на работу, а потом послать за мной своего человека с приказом привезти в любом состоянии. Просто потому, что соскучился и хочет видеть.

И дело не в том, что Игорь не может себе этого позволить. Финансовый директор крупного питерского банка может себе позволить многое.

Дело в том, что он просто до такого не додумается. Такое поведение не в его парадигме совершенно.

Зато, как выяснилось, в моей.

Я сажусь в машину, вызовов пока что нет, спокойный вечер среды, поэтому едем на станцию.

Я привычно держусь за поручень, потому что водитель, работающий на скорой, наверно, еще дольше, чем я, везет нас проходными дворами, мастерски избегая пробок. И, если не ухватиться, будет мотать по всему салону.

Накатывает какая-то апатия, которую я характеризую, как усталость.

Конечно, ночь не спала, занималась активными физическими упражнениями…

При воспоминании ожидаемо сладко ноет в низу живота. Как всегда, когда думаю о нем. И о том, что мы делали этой ночью. Господи, каждый раз, словно в первый. Все то же бешенство, дикое, неконтролируемое желание, звериное какое-то… Вцепляемся друг в друга, как животные, оторваться не можем. При одном взгляде буквально трясет. Кто бы мне сказал, что так бывает?

Тогда, двадцать лет назад, неопытной, открытой девчонке…

Нет-нет, да и представляющей себе, каково это – влюбиться? Так, чтоб до сумасшествия…

Я всегда хотела именно так. До сумасшествия. Как в книгах.

Ну вот и получила то, что хотела. И даже больше.

Так получила, что до сих пор в себя не могу прийти. И до сих пор смотреть на него не умею спокойно. Он за годы изменился, стал суше, вальяжнее, и, если б не знала, какой яростный зверь прячется за холодной, полностью положительной внешностью…

Но я знала, всегда знала, что это за монстр – Олег Сухой.

Хотя вру.

Поначалу не знала.

Даже, когда спас меня от черных риэлторов, от тех упырей, что хотели прадедушкину квартиру отобрать.

Тогда для меня, молоденькой и восторженной, открытой миру, он казался кем-то вроде прекрасного принца. Притом, я прекрасно осознавала, что Олег – совсем непрост. Но почему-то закрывала на это глаза. Предпочитала не замечать. Не думать.

За что и поплатилась, конечно же.

Получила урок.

Первый из многих.

Телефон предсказуемо пиликает сообщениями от Игоря. Потом звонок. Тоже. Предсказуемо.

Я отворачиваюсь к окну, машину трясет, за окнами мелькают уже какие-то совершенно непонятные подворотни.

Вадим, который не успевает ухватиться и немного пролетает по салону, ловит мой взгляд, морщится:

– Сейчас подъездами поедем… Василий Геннадьевич, а, может, по нормальным улицам, а? – повысил он голос, чтоб докричаться до водителя.

– Не учи батьку детей делать, салага, – басит водитель и опять резко сворачивает в какой-то малозаметный проезд.

Вадим пожимает плечами.

С водителем спорить себе дороже, он реально лучше знает, куда и как.

Я улыбаюсь. С бригадой мне повезло. Вадим – молчаливый и спокойный парень, спортивный, довольно мощный, рядом с ним я выгляжу совсем маленькой. Но зато не страшно мотаться по парадным. Василий Геннадьевич – хоть и ворчливый и неуживчивый, имеющий на все свое мнение пенсионер, зато – прекрасный водитель, знающий весь Питер, как свой карман. Не приятели. Коллеги. И это хорошо.

Опять возвращаюсь мыслями в прошлую ночь.

Олег не угомонился до сих пор с этим замужеством, надо же. Продолжает давить.

Ну, вполне в его манере, привычно даже. Это был бы не Сухой, если б не старался дожать.

Но мне все равно не по себе. В основном, от того, что каждый раз избегаю его взгляда, когда перевожу все в шутку. Или молчу, как в этот раз.

Уже давно все сказано. Столько всего сказано.

Зачем ворошить?

Не хочу.

Я вообще мало чего хочу.

Меня все устраивает сейчас. Устраивает моя жизнь, относительно спокойная и тихая. Устраивает штиль на личном. Не нужны мне эмоции. Переела.

А он, как назло, не понимает. Не оставляет меня в покое. Ворошит все время что-то. Все пытается вернуть то, прошлое, которое давно уже похоронено и забыто. Зачем?

Чего ему не хватает?

У него есть все.

Да у него и раньше все было, зачем лукавить?

Но почему-то всегда была нужна я.

И когда-то я была этому рада.

Глупая маленькая девочка.

– Ольга Викторовна, вызов! На прошлый адрес. Ребенок обварился кипятком.

Ну вот как тут сдержаться и не выматериться? Я держусь.

Вадим – нет.

Врубаем люстру и мчим назад.

В квартире пахнет еще больше кошками, щами, орут мужики, визжат дети, и прямо посреди кухни плачет маленькая девочка в мокрых колготках.

Мать пытается содрать их с нее, но я успеваю крикнуть, чтоб оставили. С кожей же сейчас снимут!

Вадим молча идет вперед, я – следом.

И в тот момент, когда я прохожу мимо комнаты, в которой мы в прошлый раз меряли давление, оттуда выскакивает бабка и с криком:

– Сглазила, сука! – бросается на меня.

Я не успеваю среагировать, машинально прикрываюсь рукой и даже сначала не чувствую боли. Просто смотрю, как капает на пол кровь, трогаю себя за бок, удивленно переворачиваю ладонь в красном.

Крики словно отдаляются, я как-то смутно вижу, что ко мне бежит Вадим, что бабка, напавшая на меня, бросает нож и спокойно ложится на диван…

А потом все плывет перед глазами, теряет фокус.

Наверно, я падаю и теряю сознание, потому что неожиданно вижу перед собой Олега, такого же, каким он был сегодня ночью. Он смотрит серьезно и напряженно. И говорит:

– Ольк… Может, поженимся все же?

Я хочу улыбнуться ему.

И кивнуть.

Очень хочу.

Жаль, что не успеваю.

Глава 9

Примерно двадцать лет назад

  • Мне с тобою больно,
  • Мне с тобою страшно.
  • Оглянусь невольно –
  • Самолет бумажный
  • Носит ветер, носит,
  • Веет ветер, веет…
  • Кто любил – не бросит?
  • Правда? Не сумеет?
  • Ты поймаешь. Только
  • И скажу однажды:
  • Без тебя мне больно.
  • Без тебя мне страшно.
23. 07. 2020.М. Зайцева.

На работе все же приходится взять несколько дней за свой счет. Конечно, оно так не делается у нас, особенно в самом начале работы на новом месте. Я понимаю, что вместо меня будут выходить коллеги, которые и так перегружены по самое не балуйся.

Но на скуле – синяк, разбита губа и дышать все еще тяжело, хотя, вроде, ребра не сломаны. Если пойду с таким в больницу, рискую нарваться на вопросы и милицию. А в милицию я не хочу. И не хочу думать, почему не хочу.

Олег со своим огромным другом, который только на первый взгляд кажется страшным, а, если присмотреться, то молодой улыбчивый парень примерно моих лет, такой большой-пребольшой олимпийский мишка, ничего не говорил больше про милицию. И не просил не ходить.

Я сама все.

Я не хочу думать, что они сделали с теми тварями, что напали на меня.

Но стоит вспомнить жуткий утробный вой и сбивчивый умоляющий голос: «Сухой, мы не знали, не знали, Сухой…», и становится так холодно, так мертво в груди.

Я уже сталкивалась со смертью. Родные, потом в больнице, где санитаркой работала. На скорой пока что не было. Но в любом случае, я медик, к таким вещам должна бы относиться… Ну, по крайней мере, нейтрально. Но не получается.

Я лежу, сжавшись в комок и закрыв глаза, на старом диване и стараюсь уснуть.

Олег уже ушел. Спрашивал несколько раз, не надо ли мне чего, потом отправил куда-то Васю – олимпийского мишку, походил по квартире. Попытался меня опять о чем-то спрашивать. Но я не могла отвечать. Так плохо было, все болело. И очень хотелось, чтоб ушел.

Вернулся Вася, повозился на кухне, потом они коротко о чем-то переговорили с Олегом, и опять хлопнула дверь.

Олег подошел ко мне, присел на корточки перед диваном:

– Ольк, точно врач не нужен? Давай я тебе знакомого подгоню, он вечером придет посмотрит?

– Нет, спасибо.

Чтобы разлепить губы, потребовалось усилие. И голос был такой ломкий, пустой.

– Я тогда сам вечером приду. Мне срочно по делам, никак не отменить… Но вечером я у тебя, да?

Я могла бы сказать, что нет. Мне было страшно рядом с ним почему-то. Но не сказала. Кивнула только. И закрыла глаза. Олег посидел немного возле меня, а потом…

Я почувствовала, как он касается моего лица. Тихо-тихо. Очень осторожно. Отвел волосы, упавшие на щеку, за ухо, мельком коснулся скулы и шеи. Меня ударило током от этого. И невозможно было понять: то ли это страх, то ли…

– Я приду вечером, Ольк, – прошептал он, – дверь захлопну, лежи.

Я не открыла глаз. И потом тоже так и лежала, в той же позе, не в силах пошевелиться, проваливаясь в какой-то дурацкий полусон-полуявь, выныривая из омута периодически, оглядываясь вокруг, словно поверить не могла, что все в реальности случилось.

Я прихожу в себя более-менее только к вечеру. Сажусь на диване, трогаю скулу. Больно. Иду в прихожую, к большому зеркалу, рассматриваю какое-то время себя.

Ну, синяка под глазом нет, и то хорошо. Правда, на скуле очень даже заметен, а я настолько была вымотана и испугана, что даже бодягу не приложила к пораженному месту. Надо сейчас хотя бы, пока не поздно. Губа распухла, тоже болит. И вообще, вид, конечно, жуткий. А через три дня на работу. Синяк не сойдет, придется «Балетом» мазать… Терпеть не могу это все…

Открываю старенький холодильник «Омск», чтоб взять бодягу, и замираю. Потом задумчиво разглядываю содержимое и усмехаюсь. Пожалуй, если бы у холодильника был голос, он бы точно сейчас задушенно хрипел от натуги, потому что на его долгой, очень долгой жизни никогда столько продуктов не встречалось. Веду пальцем по ярким упаковкам, которые только в рекламе и видела до этого.

Сейчас хорошо, это все есть в магазинах.

После девяносто восьмого, когда полки на короткое время пустели даже у нас, а в регионах, говорят, магазины и табачные ларьки буквально выносили, сейчас, конечно, изобилие. Но моя зарплата не позволяет покупать такое.

Ну, судя по всему, у Олега проблем с деньгами нет. Я, конечно, это сразу понимала, там одна машина чего стоит… Но все равно, разглядывая продукты и пытаясь подсчитать, сколько здесь моих фельдшерских зарплат, я осознаю, что все, наверно, еще лучше, чем я думала.

Для него.

Для меня-то хуже.

Если человек вот так, запросто, тратит такие баснословные деньги на продукты для малознакомого человека… Господи! О чем я думаю?

Этот человек вот так, запросто, уничтожил двоих людей из-за малознакомого человека!

Из-за меня!

И пусть эти люди и людьми-то не могли называться, но все же!

И явно он настроен теперь на благодарность!

Конечно! Это же так очевидно!

И он придет!

Скоро, очень скоро!

Я закрываю холодильник и бегу проверять дверь. Закрыта. Я какое-то время трачу на то, чтоб дрожащими пальцами накинуть цепочку, а потом прихожу в себя.

И так смешно становится.

Но смеяться больно. И на ногах стоять неожиданно сложно. Я сползаю прямо по двери вниз, сажусь на пол, пытаюсь дышать и сдерживать истерический хохот. Дура я, дура…

Другая бы радовалась. Богатый ухажер объявился. Врагам морды бьет, тебе холодильник затаривает. А ты боишься. И чего боишься? Что потребует взамен чего-то? А что с тебя, дуры, взять? Квартиру? Похоже, не нужно ему этого. На других уровнях плавает.

Тебя? Да смех один.

Тут вспоминается, как он живот мне целовал… Как смотрел, так странно, словно что-то невозможное видит, что-то нездешнее, чудесное… Не было в глазах его грязи, как у того же высокого мужика, что хватал меня за лицо, разглядывал.

Не было похоти. Другое что-то было.

Но, скорее всего, тебе это показалось, Оля.

И сейчас тоже сидишь, как дура, у грязного порога и пытаешься найти что-то хорошее в ситуации.

Глаза, там, какие-то… Поцелуи…

Я встаю, опираясь на дверь, иду в ванную, чтоб немного освежиться и приложить уже, наконец, эту чертову бодягу к скуле.

На обратном пути к дивану бросаю взгляд на круглый, покрытый скатертью стол и опять застываю.

Прямо посередине узорчатой вязаной скатерти стоит ваза с цветами.

Ваза моя, верней, не моя, прабабушкина. А вот цветы… Я подхожу, задумчиво трогаю нежные белые лепестки. Где он в октябре нашел ромашки? Разве это возможно? Крупные, с яркими желтыми сердцевинками, словно привет из короткого питерского лета.

Я наклоняюсь, но запаха нет. И все равно смотрю, и кажется, что они теплом отдают. Летним жаром, полевым ветром и свежестью.

Он шел ко мне в гости. С цветами.

Он говорил тогда, у парадной, «до встречи». И шел ко мне.

Часто ли мужчины сейчас дарят цветы?

Часто ли мужчины дарят цветы женщинам, от которых хотят только определённых вещей? Постели?

У меня, конечно, совсем нет опыта в отношениях. У меня не было мужчины, а все ухажеры исчезли, когда заболела бабушка.

Но я не в пустыне живу, я вижу, как относятся мужчины к женщинам. Парни моего возраста к девушкам. И очень мало, на самом деле, тех, кто приходит на свидание с цветами.

И уж тем более цветов не ожидаешь от такого человека, как Олег. Мне даже приходится напрячься, чтоб представить, как он покупает этот букет, как идет с ним по улице, садится в машину… А потом поднимается по ступенькам ко мне…

Я настолько ухожу в себя, продолжая машинально наглаживать нежные лепестки, что вздрагиваю, когда резко звенит звонок.

Вскакиваю, морщусь от боли в животе, потом отчего-то пытаюсь пригладить волосы.

Потому что точно знаю, что это он. Больше просто некому.

Он пришел… Зачем? Не будь наивной, Оля! Только не будь наивной! Не жди ничего!

Но в груди отчего-то так все сжимается при одной мысли, что он в самом деле просто пришел, чтоб получить благодарность за защиту. Чем-то я его зацепила. И вот подвернулась возможность. И даже цветы не надо больше дарить. Спас. Забил холодильник едой. Теперь пришел в гости.

Сердце стучит сильно, словно к двери подталкивает с каждым ударом.

Открывай, Оля.

Не бойся.

Глава 10

Примерно двадцать лет назад

– Привет, Шипучка!

Олег заходит в квартиру, оттесняя меня в глубину коридора. А я настолько поглощена необычным зрелищем, что даже не сразу замечаю, что он не один.

Да боже мой! Пусть хоть с ротой солдат бы зашел!

У него в руках цветы.

Опять.

Нежные, розовые пионы. Совсем небольшой букет. Так странно, так чужеродно смотрящийся в крепких пальцах, со сбитыми совсем недавно, буквально утром сегодня, костяшками.

– Ты как себя чувствуешь? – Олег не разувается, проходит в комнату, вообще ведет себя довольно нагло. Наверно. Но, скорее всего, для него это нормальное, обычное поведение. Он везде чувствует себя по-хозяйски.

Я растерянно стою напротив еще одного гостя, высокого мужчины примерно возраста Олега.

– Вы – Ольга? – улыбается он, – меня зовут Игнат. Я врач.

– Да, Ольк, это врач, – Олег появляется из гостиной, – а у тебя вазы есть еще?

– Да, – отмираю я, – сейчас…

Киваю коротко Игнату и иду на кухню к буфету, пытаюсь достать вазу с верхней полки и охаю от боли.

И тут же чувствую сзади сильные руки, поддерживают, обхватывают за талию.

– Ну и какого полезла? Я бы сам взял…

Я разворачиваюсь с вазой, смотрю на него.

Олег не спешит убирать руки, держит. Крепко, но не больно. И опять смотрит. Странно серьезно и настойчиво. Словно выискивает в моем лице что-то важное для себя.

И даже находит.

– Ваза… Вот… – я отчего-то шиплю и сама пугаюсь своего глупого голоса.

Меня никогда не обнимали мужчины. Парни – да, было дело. Но вот мужчины… И теперь я отчего-то забываю все свои страхи, все свои сомнения и вопросы. Потому что стоять рядом с ним, в его руках, смотреть в его глаза – хорошо.

Комфортно. Правильно.

Олег тоже явно что-то чувствует, потому что взгляд у него постепенно меняется, руки тяжелеют, сжимают сильнее, и я морщусь от боли. Олег тут же меняется в лице и объятия становятся поддерживающими.

– Оль, давай я возьму. А ты в комнату иди, тебя Игнат осмотрит. Ты не волнуйся, он хороший врач. И не стуканет никуда.

– Зачем это все? Я же сказала, что все нормально, – шепчу я, отдавая ему вазу.

– Я хочу быть уверен. Давай, Ольк.

Я иду в гостиную, и Игнат быстро проводит осмотр.

– Все нормально. Сотрясения нет, ушиб мягких тканей. Я там написал, что надо купить, и еще мазь дам сейчас. Пройдет быстрее. А вообще, вам повезло, что так легко отделались, был бы удар сильнее, – тут он трогает меня за скулу, изучает, – возможно, пришлось бы накладывать швы.

– Да, повезло, – усмехается Олег, до этого хозяйничавший на кухне, пережидая осмотр, а теперь появившийся в дверях гостиной с вазой с цветами в руках. – В отличие от неверовских.

– Мне надо это знать? – нейтрально спрашивает Игнат, медленно убирая руки от моего лица под напряженным взглядом Олега.

– Нет. Тебе все равно никого не привезут.

Я содрогаюсь внутренне от смысла этой фразы, но не делаю глупости. Не переспрашиваю.

Мне это тоже не надо знать.

Потом Игнат как-то быстро прощается, хотя я вежливо приглашаю его на чай. Он кидает взгляд на Олега, улыбается и выходит за дверь.

Я закрываю замок, выдыхаю, не торопясь поворачиваться.

Он стоит в дверях гостиной, а ощущение, что вот тут, рядом, за моей спиной. Это настолько осязаемо, что я боюсь шевельнуться.

Вдруг, задену.

В воздухе, с уходом Игната, появляется острота натянутой струны, только тронь – и зазвенит.

Или лопнет.

Когда я нахожу в себе силы развернуться и посмотреть в сторону Олега, проем двери гостиной уже пуст.

Он ушел тихо, а я и не заметила, напуганная своими переживаниями и эмоциями.

Из гостиной доносится щелчок зажигалки, затем запах сигаретного дыма.

У нас в доме раньше курил только дед. Поэтому я чувствую табак очень ярко и остро.

Захожу в комнату, встаю у входа, нерешительно сжимая пальцы.

Олег сидит за столом, курит. Приспособил для пепельницы одно из фарфоровых блюдец из бабушкиного сервиза, который всегда стоит у нас на столе. У меня. Теперь, только у меня.

– Олег… – я понимаю, что должна, наверно, что-то сказать, как-то поблагодарить… Но что сказать и как благодарить, в голову не приходит. Поэтому я произношу самое банальное, – может, чай?

– Было бы неплохо, Шипучка, – он смотрит на меня, немного прищурившись, и очень в этот момент напоминает себя прежнего, того, что был на кладбище, а потом в машине, когда до дома вез. Опасного, хищного зверя. С ним хочется быть осторожней. Не делать резких движений, не говорить лишних слов.

– Ххх… Хорошо… – я торопливо отступаю назад, уберегаясь от этого взгляда, – я … Сейчас.

Иду на кухню, наливаю чайник, ставлю на плиту. Открываю холодильник, прикидывая, что можно было бы предложить к чаю.

И опять не слышу – чувствую его за своей спиной. Замираю, зацепившись пальцами за дверцу холодильника, сердце бьется так сильно, так больно.

Мне не страшно, нет.

Я в ужасе.

Я не понимаю, что со мной происходит.

Я его боюсь, конечно, боюсь. Хотя, вроде бы, и нечего бояться. Он только добро для меня делает. Цветы, вон, принес… От смерти спас… Он меня не обидит же? Нет?

Но вот все равно, тело дрожит. И зубы начинают постукивать. А потом я понимаю, что тело-то дрожит не от страха… А от чего? Чего мне надо? И ему?

Все вопросы исчезают из головы, находят свои ответы, когда он ко мне прикасается.

Продолжить чтение