Читать онлайн Трогать нельзя бесплатно
- Все книги автора: Мария Зайцева
Глава 1
– Сереоооожааааа… – голос, томный, сладкий, звучит, словно медом мажет. Липковато, но вкусно.
Я рывком прижимаю мокрое обессиленное тело к себе, фиксирую и догоняюсь в кайфе несколькими движениями.
Она не может уже ничего дать мне, даже подмахивать не в состоянии, только дышит тяжело и стонет мягко так, тихо. Мне нравится. Люблю, когда бабы такие медленно-ленивые. Измученные.
Верти как хочешь, на все согласны, пластилином в руках плавятся. Но в этот раз перебор. Пожалуй.
Выдыхаю сдавленно в пушистые волосы, пахнущие резко и искусственно, кончаю.
Хорошо!
Она лежит на мне сверху, обнимает руками и ногами, как лягушка распласталась.
А мне уже тяжко дышать. Слишком много парфюмерии.
Аккуратно перекладываю на мокрую от пота простыню, лежу пару минут, но чего-то неприятно в этот раз.
Маринка дышит тяжело, постанывает, так, словно опять мой член в себе чувствует. Видно, остаточный приход.
Я встаю, иду в душ.
Там полноценно выдыхаю, прихожу в себя.
Мысли привычно уже не здесь.
Завтра у меня проверка. Не особо напрягаюсь, тем более, что предупрежден давным-давно, но новый инспектор, бляха муха. Новая метла, чтоб ее.
Поэтому прямо с утра надо в клуб.
Времени уже много, неплохо бы спать завалиться. Одному.
Маринку домой отправить. Тем более, что от нее все равно уже толку никакого нет.
Опять задумываюсь над метаморфозами бабскими, и их временем для презентации. В среднем, месяц.
Вначале Маринка показалась мне прям огнем. Неутомимая, страстная, затейливая. Я не то чтоб поплыл, я от баб уже лет десять как не плыву, не пацан малолетний, но порадовался. Хорошая женщина, и темперамент прям такой, как я люблю.
Но вот прошел месяц – и все. Сдулась Марина. Секс один раз за ночь, и потом не расшевелишь ее. Только стонет жалобно: «Сереоооожаааа…» И максимум, что делает, ноги раздвигает.
Честно, вот по-всякому ее кочегарил. Без толку.
Короче говоря, я так понял, что первый месяц – это что-то вроде тест-драйва было. Типа, показать себя во всей красе. А потом уже все. Отношения устоялись. Все круто.
А все не круто.
Но да хрен с ним.
Может, это период у нее такой, бывают же у баб всякие там гормональные херовины.
Выдыхаю.
Ладно.
Работа. Завтра работа. Спать, жеребец.
Жизнь – прекрасна. Прекрасна жизнь. Да. Повторяй себе почаще это все.
Из ванны выхожу практически спокойным и даже в каких-то местах счастливым. И чего я вижу?
Моя растекшаяся амебой буквально пять минут назад женщина очень даже шустро ковыряется в телефоне! Моем! Ну, это уже пи**ц, ребята.
– Сереж… Это просто… Он зазвонил, и я… – я не слушаю бред, знаю, ничего умного не скажет.
– Забирай вещи и вали.
– Сереж… – она глупо улыбается, словно не верит, что я ее выгоняю, – да ты что? Я тебе правду говорю… Я просто…
– Такси сама вызовешь?
Я прохожу мимо, выхватываю телефон из рук. Вижу пропущенный. Реально звонили. И фотку Татки на экране.
А время, на минуточку, третий час ночи. И что, интересно, моей сестре могло понадобиться от меня в три часа ночи?
Сердце неожиданно глухо ухает в желудок и, судя по ощущениям, пробивает себе дорогу к пяткам.
Не обращая больше внимания на щенячий взгляд Маринки, я набираю сестру.
– О! Братуха!
Тааак… Судя по голосу, Татка на жоре. Причем, нехилом таком.
– Ты где?
– О как! Ну ты как всегда, Серый! А сказать привет сестренке? А сказать: «Как дела, сестренка»? А пожелать сестренке хорошего начала июля?
– Ты. Где???
Я стараюсь говорить спокойно. Ну очень стараюсь. Но с этой дикой мартышкой никакого спокойствия не хватит. К тому же на заднем плане я слышу бумцанье музыки и разгульные голоса. Мужские. От этого моментально начинает сносить крышу.
И я не хочу сейчас анализировать, почему это происходит так быстро. Ни сейчас не хочу анализировать, ни когда-либо.
Остановимся на искренней любви. Братской, естественно.
– Яааа? – она дурашливо хихикает, а потом неожиданно всхлипывает. И этот ее всхлип, тихий и горький, болезненно отдается в груди, мешая дышать. – Я не знаю, где я, братух. Не представляю даже. Здесь есть речка. Или озеро? И еще есть шашлыки. Я иду купаться. Лето же, конец уже. А я еще ни разу. Надо отметиться, как ты считаешь?
– С кем ты? Дай трубку тому, кто знает, где вы находитесь.
Я скидываю полотенце, начинаю торопливо одеваться. Ловлю напряженный взгляд Маринки и молча мотаю головой на выход. С ней вообще разговаривать не собираюсь.
– А тут все такие! – смеется Татка, – никто ничего не знает!
Рядом слышу голос:
– Эй, малыш, ты чего там? Купаемся! Голыми!
– Татка! – я уже рычу и одновременно включаю следилку, которую не так давно установил на ее телефон. Как знал! Прям как знал!
– Пошли! Пока, братик!
И отрубилась, зараза!
Я с минуту смотрю в бешенстве на темный экран, потом выдыхаю и шарю в программе.
Сейчас я тебя вычислю, приеду и надеру жопу! Ремнем, бл*!
– Это кто, Сереж?
Голос Маринки звучит напряжённо и капризно. И не вовремя! Не до нее мне сейчас!
– Ты еще здесь, что ли? Я же сказал. На выход!
– Это твоя новая девушка? Не молодая для тебя?
– Марина, мне некогда!
– Борзая какая! Вот малолетки пошли! И когда успел, интересно?
Голос Марины набирает бабских сварливых нот, и это звучит отвратно. Бл*, да свалит она отсюда уже? Отвлекает!
– И что? Она лучше меня ноги раздвигает? Или сосет? У этих шлюшек уже с пятнадцати лет рот раскроют – асфальт видно!
– Пошла вон!
Я уже не выдерживаю, слушать гадости про Татку – это верх дебилизма.
– Это моя сестра.
– Какая сестра еще? Сам говорил, что нет родных!
– Не твое дело.
Я наконец-то определяю месторасположение Таткиного телефона.
Не особо далеко. Но реально возле озера. Вот коза!
Набираю Коляну, очень надеясь, что он не спит, а тусит неподалеку.
– Брат, привет! Ты чего?
Судя по голосу, Колян трезвый, и это единственная хорошая новость на сегодня.
– Колян, ты далеко?
– Да у тебя в клубе! Скоро домой.
– На колесах?
– Да, само собой!
– Подваливай ко мне.
– А чего за кипиш?
– Татка…
– Опять???
– Колян!
– Все, молчу! Через пять минут. Выходи!
– Прикольные у тебя отношения с сестрой! Это же она у тебя на фотках в короткой футболке и с голой жопой? – это Маринка все никак не успокоится.
Бл*! Да сколько можно!
Не до нее мне!
Я молча подхватываю так и не подумавшую одеться Маринку под локоть, тащу к двери. Она успевает только шмотье загрести свое.
Выставляю ее на лестничную клетку.
– Вали.
– Сереж! Да ты что? Из-за этой? Да она же…
– Завтра можешь на работу не выходить. Уволена.
Захлопываю перед ее носом дверь и моментально забываю.
Не до всяких мелочей.
Татка, коза такая, умотала на город. Хрен знает, с кем. И, походу, совсем отмороженная компания. Потому что все мало-мальски нормальные люди в городе знают меня и знают, что за Татку я бью жестко и без разговоров.
Уже пройденная тема.
Обычно, стоит ей появиться где-нибудь в злачном месте, мне сразу звонят. И приглядывают за ней, чтоб не дай Бог…
А тут…
Не пойми с кем, на озере, судя по всему, большая компания.
И много мужиков.
Все. Это конец. Размотаю всех по этому озеру так, чтоб потом неделю икалось и блевалось.
Чтоб знали, что сестру Сереги Бойца нельзя трогать! Пусть и неродную сестру!
Все равно!
Никому!
Трогать!
Нельзя!
Глава 2
– Бита с собой?
Колян щерится азартно и лихо.
– Обижаешь!
– Табельное, надеюсь, не прихватил?
Колян у нас – мент. Начинающий. Только недавно летеху дали. Младшего. И он по этому поводу борзой и наглый. А мне напряги не нужны, чтоб вляпался с табельным. Вытаскивай его потом, утырка безбашенного.
– Да ты че? Я совсем, по-твоему? Я вон даже трезвый, потому что на работу завтра!
И даже обижается так натурально. Молодец!
– Ладно, поехали.
– Слушай, а куда?
– На Васильевское. Татка там с какими-то отморозками.
– О как! И кто ж там такой смелый? Или тупой?
– Вот и выясним.
Мы выдвигаемся на байках, сразу втапливая до упора. Благо, город пустой. У нас не Москва. И люди иногда спят по ночам.
По программе быстро определяем местонахождение сестры.
Хотя, в принципе, уже на подъезде понятно, куда ехать. По пьяным выкрикам и музыке.
Я в таком бешенстве, что приходится даже дышать про себя на раз-два-три. Успокаиваться.
Иначе сорвусь и могу натворить.
Дел.
Всяких.
Колян поглядывает на меня внимательно, привычная усмешка уже убрана. Понял, что может быть жопа, и теперь старается прикинуть масштабы.
Так-то я мужик спокойный. И обычно это я всех торможу.
Прошли те времена, когда Боец вписывался в любое месиво. Теперь я – солидный и уважаемый в городе и немного за его пределами бизнесмен. Клуб вот открыл… Уже два года как точку безубыточности прошел, теперь только прибыль. Скоро закрывать его и новый раскручивать…
Но вот беда, спокойный Сергей Бойцов превращается в полного отморозка, стоит зайти речь о его сестре. Наталье Бойцовой. Татке.
Это знают все. Абсолютно все в городе. И даже немного за его пределами.
Так что, по-любому, те, кто утащил мою девятнадцатилетнюю сестру ночью на озеро, не в курсе, чем рискуют. А она сама не рассказала, естественно.
В низинке, прямо у воды, вижу компашку. Парни, в основном, две или три девчонки. Танцуют под громкое бумцанье. Татки нет среди них.
На меня тут же паника такая налетает, что сердце, которое, похоже, из пяток не вырулило, замирает и леденеет. И пальцы леденеют.
Суки… Где Татка???
Тут сбоку трещат кусты, и с криком «А пошел ты нахер, козел!» вылетает прямо на меня взъерошенная сестра.
Тут же натыкается взглядом на мою физиономию, наверняка на редкость злобную, потому что тормозит, как в кот в мультике, всеми четырьмя конечностями, плюхается на жопку и пытается уползти обратно в кусты.
Но это дохлый номер.
Я уже в себя достаточно прихожу, чтоб метнуться и перехватить за тонкую щиколотку, рвануть на себя.
Татка охает, проезжается пузом по песку, дрыгает ногой. Но как-то вяло, без энтузиазма.
Поднимаю ее под мышки, и держа на весу, пристально разглядываю немного чумазое лицо.
А она смотрит на меня… И неожиданно икает!
Пьянь!
Ставлю на землю и досадливо с размаху луплю по заду в коротких джинсовых шортиках.
– Ой! Серый! Скот!
Она еще что-то пытается вякнуть, и даже вякает, но я молча передаю ее Коляну, а сам сначала лезу в кусты, выуживаю несостоявшегося героя любовника, не успевшего даже ширинку расстегнуть.
Без разговоров бью в челюсть.
Тот падает, как срубленное дерево. Громко и с треском.
Я выхожу, приватизирую у Коляна биту, демонстративно не обращая внимания на мат Татки, которая уже не вырывается из лап Коляна, знает, что бесполезно, и спускаюсь вниз.
Компания, которая за громкой музыкой не заметила не только нашего появления, но и потери бойца, продолжает веселиться.
Подхожу к музыкальной шкатулке и прекращаю ее существование парой ударов.
Как только бумканье заканчивается, начинается бабский визг и невнятные попытки в «Эй, мужик, какого хера?»
Но дальше этого дело не заходит.
На более внятное сопротивление у придурков не хватает моральных сил.
Оно и понятно. Эффект неожиданности, мать его.
Ну и во мне метр девяносто, сто десять кило и борода лесоруба.
Из леса вышел. С битой.
Весь такой… Неожиданный.
Я последовательно бью все три шарманки, и никто мне не мешает! Даже как-то не интересно!
Под конец казни уже бабы не визжат, парни не матерятся. Стоят, напряженные. Обоссанные.
Показательно прокручиваю биту в руке, вспоминая недавно посмотренный сериальчик про зомбаков. Был там один убойный перс. Тоже с битой ходил. И нехило так ей бошки сносил.
Но у нас тут не сериал. Хотя все остальные атрибуты в наличии. Ночь, тусклый свет фар, которые я специально не бил, чтоб сцену осветить. И даже зомбаки есть.
– Ну чего, суки, кто меня знает?
Все молчат. Боятся. Это правильно.
– Ну? Кто меня знает, уйдет живым.
– Я! Я тебя знаю! – тут же орет какой-то пацанчик, по виду, ровесник Татки. – Ты – Боец, да?
– Угадал! – улыбаюсь приветливо-приветливо. Так, что всю компанию, в количестве десятерых человек, сносит к воде. – А какого же хера здесь делает моя сестра?
– Кто?
И столько удивления в его голосе! Вот как так? Знает меня и не знает ее?
– Сестренка моя. Вон та голожопая таракашка, которую ваш смертничек в кустах мял!
Все, как по команде смотрят на Татку, которая сидит на байке Коляна и зло сдувает волосы со лба. Дуется, коза.
– Да она… Да она не сказала! А я же не знал! Я думал, так, телка просто!
Я коротко тыкаю парнишку в живот битой, и он сразу же захлебывается воздухом, сгибается.
– Телка?
– Девушка! Девушка, хотел сказать!
Опять тонко взвизгивает баба в стройных рядах зомбаков. От ужаса, наверно.
Хотя я вообще ничего ужасного не делаю. Разговариваю просто.
– То есть, ты знаешь, кто я, но не знаешь, кто она? Откуда ты, мальчик? И кто все эти люди?
– Яааа… Я в гости приехал, к тетке!!! А это – мои знакомые!!! Они не в курсе, кто ты!!! Они не местные!!! А тебя я с прошлого года знаю! Видел! И в клубе твоем был!
Это уже он на истерике орет, а я неожиданно успокаиваюсь. В самом деле, чего разошелся? Хотя, если б моя сестра тут утонула к херам, в озере, или изнасиловал бы ее тот утырок… Нет, хватит. Не злимся. С Таткой все хорошо. Все хорошо.
– Ладно. Хорошо, что все хорошо кончается, да? – опять улыбаюсь я. И вся компания дружно делает еще шаг назад, – теперь вы знаете меня. А я знаю вас.
С этими словами я еще раз прокручиваю биту в руке, хмыкая про себя на тупые киношные эффекты, и иду к Коляну и Татке.
Отдаю ему биту, ссаживаю козу с сиденья, шлепком по заду задаю направление. Она подпрыгивает. Смотрит зло, но не говорит ничего. Резво скачет к байку. Усаживаемся и валим из этого рассадника пиявок.
Чувствую, как тонкие пальцы Татки обхватывают меня за талию, как она прижимается ко мне, а потом демонстративно обхватывает своими длиннющими ногами, пользуясь тем, что я в движении и не могу ей запретить.
Колян едет рядом, наверняка это все дело видит, и, даже, скорее всего, скалится, сволочь. Но мне сейчас не до него.
Татка едет за моей спиной, прижимается ко мне тонким телом, обхватывает ногами. А я завожусь. Дико. Непотребно. До красных пятен перед глазами.
И нихера не помогают мантры, которые раньше спасали.
Уже не спасают.
Уже год не спасают.
С того прошлого проклятого лета, когда я поцеловал ее после выпускного.
Я, Серега Бойцов, широко известный в узких кругах как Боец, бывший боксер, вполне успешный бизнесмен, нормальный, солидный даже мужик, тридцати пяти лет.
Поцеловал в губы восемнадцатилетнюю девчонку, только закончившую школу. Свою сестру.
Свою сводную сестру.
Которую нельзя трогать.
Глава 3
Выпускной Татки. Год назад
«Я всегда остаюсь одна, остаюсь одна…»
Голос певицы мне не нравится. Дурацкий какой-то, писклявый. Даже не знаю, кто это. Ну и плевать. А вот слова… О да, слова ложатся правильно. Так, как надо ложатся.
Я сейчас тоже не отказалась бы от вирта. Потому что в реальности… Ну ее нахер, эту реальность.
Пальцы не попадают по нужным кнопкам, но Т9 меня любит.
«Привет, засранец»
«Где ты?»
Ой… А что так сразу? А где прелюдия?
Я смеюсь, ловлю на себе внимательные взгляды говнюков со противоположной стороны улицы.
Братва, фак вас раззадорит или отпугнет? Проверим?
Провожаю удаляющиеся фигуры, машу на прощание средним пальцем. Слабаки. Хотя, в принципе, есть еще вариант, что они меня знают. Или знают этого говнюка. Потому и не связываются. Не такой уж у нас большой город, в конце концов. Все знакомы через пять рукопожатий.
Но все равно. Слабаки. Ну, подумаешь, нажралась? Подумаешь, сижу на бордюре? Может, я в печали? Может, я была бы не против, если б кто утешил?
«Где ты?»
О, вот он. Не слабак.
А позвонить, братух? Кишка тонка?
Хотя… Знает, что не возьму.
Голосок певицы звучит набатом: «Я всегда остаюсь одна, остаюсь одна»…
Да, подруга, ты меня понимаешь.
Телефон вибрирует. Не выдержал, звонит.
Ответить? А как же вирт?
«Найди меня».
Нет вирта, будет квест.
Ищи меня, братух. Ищи.
«Найду, будет жопа битой!»
Ой… БДСМ? А почему бы нет?
«Будешь бить сильно? Мне надо будет считать удары?»
Пауза. Это он, наверно, глаза обратно в глазницы вставляет.
А я отхлебываю прямо из бутылки.
Бармен, душка, отдал с концами. Только чтоб убралась из заведения. Скорее всего, он пожалеет об этом. Если этот гад, мой брат, узнает, что меня тут практически даром нажрали, кирдык заведению, ага.
Но есть вариант, что я отсюда уйду до того, как он меня найдет.
Делаю попытку подняться.
А нет… Нет вариантов. Нет у меня вариантов. Никаких.
«Никто из них не знает, что вообще делать со мной, что со мной делать…»
Неправда.
Он знает.
Но не делает. Не делает!
Я пьяно смеюсь, причем, словно со стороны слышу свой смех, и он реально пьяный. Больной.
Я сама – больная. Очень больная.
Извращенка, ага.
Виски проливается на платье. Красивое такое. Было. В начале вечера.
Я вспоминаю, как шла, через весь зал, за дипломом, какие были кривые губы у директрисы, с мерзкой кровавой помадой, которая окрашивала зубы, и казалось, что она куснула кого-то до мяса.
Вспоминаю, как села обратно, за столик, поправила свою пышную юбочку. Невинный цветочек, ага.
Одноклассники смотрели. Удивлялись.
Еще бы!
Натка – и в платье. Событие!
Потом, уже на выпускном, я смотрела на него, мило болтающего с моей, теперь бывшей класнухой, молодой, красивой бабой. Незамужней.
Смотрела, как она тает от его улыбки, от его, сука, брутального вида, массивных рук, забитых цветными рисунками, от его хищной, жестокой, звериной грации, сквозящей в каждом движении. Он просто руки на стол положил, а она уже кончает. Сучка!
А потом я оглянулась и поняла, что она не одна такая.
Бутылка попалась под руку кстати.
Я ухватила одной рукой ее, другой – рыжего Ваньку, смотревшего на меня весь вечер поросячьми глазками, и утопала прочь из зала.
И все ждала.
Обернется.
Посмотрит.
Заметит.
Не обернулся. Не заметил.
Ванька после парочки слюнявых поцелуев был послан нахер.
А я рванула дальше.
Этот бар был пятым за ночь.
Платье мое, красивое, пышное платье выпускницы, за которое этот засранец без вопросов заплатил бешеные бабки, выглядит тряпкой. Потасканной и жалкой, как и его хозяйка.
Я пью из горла, щурюсь на занимающийся рассвет. Раньше, говорят, выпускники школ ходили в конце выпускного встречать рассвет. Типа, это романтично, первый рассвет взрослой жизни.
Ну привет, первый рассвет моей взрослой жизни. Ты на редкость дерьмовый. Как и вся моя жизнь.
«Сиди, где сидишь»
О как! Меня, похоже, вложили. Не зря я этим утыркам фак показывала.
Да и похер. Пусть приезжает.
«Я всегда одна, – поет писклявая певичка, – я всегда одна».
Да, детка. Да.
Интересно, он отодрал сегодня ночью мою бывшую класснуху? Судя по ее плотоядным взглядам на него на выпускном, скорее да, чем нет.
Она явно предложила. А он явно не отказался.
Братух, расскажешь, как оно? Хоть послушаю, раз не судьба поучаствовать.
«Приди и сделай так, чтоб я снова была в порядке»
Если бы, подруга, если бы…
С ним я только в беспорядке могу быть. Потому что, сама-дура.
Хорошая песня. Надо будет узнать, кто поет.
В голове путаются мысли, образы.
Вот его руки большие, но на моей талии, тепло от них такое, что реально губы сохнут, и мне очень надо, чтоб он их потрогал. Своими губами.
Сердце бьется, смотреть в глаза страшно. Кажется, стоит поднять взгляд – и умру тут же. Господи… Я ведь реально извращенка! Нельзя же так! Ну нельзя! Мама, о чем ты думала, когда выходила замуж за его отца? О чем? Как мне жить теперь с этим всем? Как мне с собой жить?
Он – взрослый, я для него – смешная девчонка с содранными коленками! Была, есть и буду!
Я никогда не повзрослею! Никогда. Гребанный Питер Пен в бабском платье!
Я расставляю ноги, чтоб подняться, какое-то время залипаю пьяно на грубых байкерских ботинках. Смешно. Я выгляжу смешно. Восемнадцатилетняя корова, в голубом пышном платье и черных ботинках с клепками. И с прической. С локонами, черт! Хотела казаться старше. Хотела, чтоб увидел, что я могу быть красивой. Женственной. Взрослой.
Но кого я хочу обмануть? Я выгляжу куклой. Смешной и сломанной. Глупо хлопающей голубыми глазками.
Я оборачиваюсь на витрину позади себя. Смотрю какое-то время на отражение.
Пьяная девочка в голубом платье.
Локоны.
Так.
В маленькой сумочке валяются маникюрные ножницы.
Остренькие, хорошо.
Локоны режутся плохо, слишком много лака. Но я упорна. Да и выпивка помогает держать настрой.
В итоге минут через пятнадцать на меня из стекла витрины глазеет странная девочка-оборвыш, с всклокоченными волосами, зареванная и злая.
Вот так. Так – лучше. Да, братух?
Его машина, черный навороченный ровер спорт, подъезжает буквально через пять минут.
Я успеваю прикончить бутылку и прицельно швырнуть ее в витрину. Жаль, не докидываю.
Так хочется, чтоб осколками. И вниз.
– Какого хера, Натка?
Я смотрю на него снизу вверх. И сердце привычно заходится.
Когда это началось? А хер его знает…
Год назад, два? Когда я на него стала смотреть не как на брата, а как на мужчину?
Неважно. Важно другое.
Он на меня никогда не посмотрит, как на женщину.
И это смешно. Так смешно. И он смешной, с этой своей хищной брутальностью, крупными горячими ладонями (а вот откуда я знаю, насколько они горячие? Он не трогал меня никогда так), с его животной самцовой привлекательностью.
Он смешной.
И я смеюсь. Захлебываюсь. До икоты.
До слез.
А руки у него и в самом деле горячие.
Он дергает меня за плечи, перехватывает чуть выше талии. И поднимает, как ребенка маленького, на уровень глаз. Как щенка или котенка.
Короче говоря, как нечто умилительно-бесполое.
Смотрит в мои пьяные глаза, на мои мокрые от слез щеки, раскисшие губы, неровно остриженные, торчащие в разные стороны волосы.
У него странный взгляд. Злой, что ожидаемо. И бешеный, что страшно. И чужой, что ужасно. И тоже ожидаемо.
Я смотрю, упираюсь машинально ладонями в его плечи. Мне неудобно и дико висеть вот так в его руках, с болтающимися в воздухе ногами. Как куклу трясет. Зачем? Говорит что-то, выговаривает.
А я не слушаю.
На его губы смотрю. Невозможно красивые. У него борода, темная, шикарная. Добавляет ему возраста и придает серьезности.
А у меня отрезанные неровные волосы, грязное платье и ссадины на руках от нескольких неудачных попыток встать с асфальта.
Поэтому я не возражаю, когда он перестает говорить. Хватит уже, братик. Ты мне ничего не скажешь нового. Не скажешь ничего того, чего бы я не знала.
Ты меня считаешь сестрой. Не по крови, общей крови у нас нет, иначе бы я уже загремела в дурдом. Я для тебя – сестра по сути своей. Ты помнишь меня маленькой, я помню тебя взрослым. Мы не сможем это изменить. Не сможем стереть нашу общую на двоих память.
Но черт, брат…
Я не знаю, что будет дальше. Я не хочу думать, что будет дальше.
Я хочу поцеловать тебя. Хотя бы раз. Один. Один раз.
Можно? У меня сегодня все же праздник.
Выпускной.
Я скольжу ладонями на его плечи и прикасаюсь к губам. И это похоже на удар током. Сразу по венам высоковольткой. Выжигает нервные окончания, и они горят, горят, горят… И я горю.
А он…
Он неожиданно отвечает.
Обхватывает меня сильнее, по-прежнему держа на весу, только теперь прижимает. И целует. Целует, целует!
По-взрослому. Грубо и грязно. Так, что у меня трясутся губы, и вся я трясусь.
Высоковольтка же, да.
В голове – ни одной мысли, ни одной! Только волны тока проходят по телу, заставляя сжимать пальцы на его плечах сильнее, сердце рваться из груди, бумкать неровно, с перерывами.
Я не помню, когда успеваю обхватить его ногами, когда он подтаскивает меня под попу еще ближе, сжимая с такой силой, что дышать невозможно, больно и тяжело.
Но это все неважно.
Важно, что его губы – именно такие, как я и думала, твердые и опытные, его руки – горячие и сильные, его сердце – бьется так, что больно становится.
А самое главное, что теперь я точно знаю, он не видит во мне сестру. Сестер так не целуют. Даже если их очень сильно любят.
Я с упоением отвечаю на самый первый, самый правильный в жизни поцелуй, а в голове все звучат строки песни, уже давно переставшей играть:
«Сделай так, чтоб я снова была в порядке».
Я – в порядке. Ты пришел, и я в порядке.
Мой выпускной все же завершается правильно.
Рассветом новой жизни.
Глава 4
Я останавливаюсь возле дома, где живем мы с Таткой.
Я на пятнадцатом, она – на десятом. Посте гибели родителей я продал дом и купил здесь нам с ней жилье. Ее квартира пустовала, пока Татке не исполнилось восемнадцать, и я официально перестал быть ее опекуном.
До этого момент мы жили вместе. И да, это было, сука, то еще испытание. Последние три года – точно. Вдвойне. Втройне, бл*.
Я ссаживаю сестру с байка, избегая желания задержать руки чуть подольше на тонкой талии. Она, кажется, даже умудрилась слегка задремать во время поездки, хотя это немыслимо, когда на байке вторым номером едешь. Но не в случае Татки, естественно.
Колян заруливает с нами в закрытый двор, снимает шлем и щерится на то, как я плотнее запахиваю на сестре куртку и шлепком по жопке отправляю ее к подъезду.
Еще бы, гад, разве пропустит развлечение!
Татка, еще в полусне и алкогольном дурмане, оборачивается к нему и тоже улыбается:
– Коля, в гости зайдешь?
– Коля в гости не зайдет, – обрываю я его желание ляпнуть в очередной раз невпопад. – Пошла к подъезду, зараза мелкая, и ждешь меня.
– Да пошел ты!
Татка показывает мне средний палец и гордо топает домой, Колян любуется охренением на моем лице, которое нечасто увидишь, и авторство всегда одно и то же. И я бы сорвался следом и показал наглой, поверившей в себя сестре, что не стоит злить большого и страшного брата, но, подозреваю, что Колян именно за этим цирком и остался понаблюдать.
Поэтому я только провожаю прищуренным взглядом крепкую жопку в коротких шортиках, даже мысленно не позволяя себе залипать на вид, прикидывая, как бы ее наказать. Так, чтоб забыла вообще, каково это – злить меня и выдергивать из постели среди ночи. Так-то я уже старый стал для этого!
Потом разворачиваюсь к Коляну и успеваю заметить, что этот скот прямо-таки облизывается на стройные ножки Татки. Смотрю на него, очень выразительно, подняв бровь. Совсем ты, парень, берега попутал.
– Куда ты пялишься, сучонок? – не выдержав все же, спрашиваю его.
Ласково так. Нежно даже.
Он от моей нежности ежится, и тут же теряет интерес к Таткиным конечностям. И это правильно, конечно. Кому, как не ему знать, что в сторону сестры я даже дышать не разрешаю.
Особенно таким отмороженным кобелям, как Колян.
Или как я сам.
– Да не, Серый… Я просто подумал… Тебе бы ее замуж, что ли… Смотри, какая выросла. Это же пи**ц, чего такое…
Он опять задумчиво щурится на тонкую фигурку уже ушедшей достаточно далеко и не слышавшей этого, слава Богу, Татки, а я в одно движение оказываюсь рядом и давлю массой. Совершенно сознательно.
Потому что, похоже, кто-то потерял страх. Уже второй раз за несколько минут.
– Это не твое дело, понял? – тихо, но очень убедительно говорю, а потом прищуриваюсь, – или ты жениться хочешь? А?
– Эээ… – он тут же ощутимо бледнеет, причем, именно от моего предположения о женитьбе, а не от угрожающего рывка к нему, и это даже прикольно, – ненене! Ты это, Серый… Не думай даже! Нет, твоя сеструха, конечно, хороша, но она же ненормальная, ты уж извини. Да и ты в деверях – то еще мудацкое счастье. Да и молодой я еще! Только жить начинаю! Это Даня у нас – ненормальный. А я-то – очень даже! Так что ищи другого смертничка. А я со стороны полюбуюсь. Поржу.
С этими словами он отодвигается от меня, садится на байк.
– Ну, спасибо тебе, Колян, за помощь, за то, что приехал среди ночи и биту не забыл, – ржёт он, заводясь, – как всегда, Серый, ни слова благодарности, ну чего за фигня? Ладно. Я и сам справился, не напрягайся! В субботу все, как обычно?
– Да.
– Ну окей, бывай, братух. Татке от меня ремнем по жопе дай.
Он выруливает со двора и исчезает в темноте.
Во дворе пустынно. Тихо-тихо.
Конец лета, уже не жарко, пахнет какими-то цветами из ухоженных палисадников, зеленью.
Я сажусь на скамейку, достаю сигарету. Прикуриваю, с удовольствием выдыхая дым.
Щурюсь на звездное небо. Оно прикольное в августе. Звезды такие крупные.
Рядом шуршат кусты.
– Ну, чего притаилась? Иди сюда.
Татка выходит из кустов, садится рядом на лавку. Вздыхает.
– Дай закурить.
– По жопе ремнем только могу.
– Серый… Ну не вредничай. Я уже большая девочка.
– Ага, я понял. Круто шляешься по всяким кустам со всякими отморозками.
– Да они не отморозки! Просто ребята приезжие. И я Витька знаю с прошлого лета.
– Ага… Близкое знакомство?
От одного предположения царапает внутри, но я курю. И делаю вид, что умудренный опытом старший брат. Весь такой правильный.
– Да нет… Просто общались в одной компании.
– В какой еще компании?
Я про все ее компании всё знаю. До каждого отдельного утырка. И всегда стараюсь всех максимально просветить, кто есть кто. В смысле, к кому в трусы нельзя лезть ни под каким предлогом. И что может случиться, если мои рекомендации добрые не выполнять.
Да, я взрослый властный дебил. Урод, который пасет собственную сестру, как зеницу ока.
И я про это знаю.
И нет, мне не кажется это странным.
И да, мне плевать, что про это думают окружающие.
– А то ты не знаешь? – косится она на меня, потом подсаживается поближе и с удовольствием тянет воздух с табачным дымом, окружающий меня.
А я…
А у меня тупо встает член.
От ее близости. От ее теплого дыхания. Совершенно невинного движения навстречу мне.
Я чувствую себя уродом. Моральным. Извращенцем, которого надо в психушку сдавать.
Я кляну себя последними словами.
И это нихера, вот просто нихера не помогает!!!
Она сидит рядом, и, вполне возможно, что даже и не думает ни о чем таком.
Просто смотрит на звезды. Просто дышит табаком, который выходит из моих легких. И даже сам факт, что она вдыхает воздух, который побывал во мне, кажется чем-то пограничным и дико эротичным.
Да, я чертов урод. Извращенец.
Да, я хочу свою девятнадцатилетнюю сводную сестру.
И да, я понимаю, что это ненормально.
Несмотря на то, что она сводная, и общей крови у нас нет.
Но я помню ее маленькой. Смешной девчонкой со сбитыми коленками.
Поэтому то, что происходит сейчас со мной, с нами, это какая-то животная хрень.
То, чего не должно быть в человеческом обществе.
То, что я совершенно точно собираюсь преодолеть в себе.
Эй, Боец, это вызов?
Это очередной твой бой.
Ты ни разу не ложился на ринге.
И сейчас не время. Ох, не время.
Глава 5
Мне было семнадцать, когда отец привел ее мать в наш дом. Строго говоря, тот дом уже не был нашим. Моим – уж точно.
Я жил отдельно, в общаге, учился на первом курсе нашего машиностроительного, развлекался вовсю, как мог.
Отец, насколько я знаю, тоже времени не терял. Когда я приходил к нему в гости, всегда ржал конем. Потому что баб каждый раз у него заставал разных. А то и не одну.
Короче, седина в бороду там во всей красе была.
И нет, я не собирался осуждать.
Мы с ним достаточно пережили после смерти мамы, и я считал, что он явно заслуживает счастья.
Поэтому мы с ним встречались где-то раз в неделю, выпивали, ели шашлыки, которые он умел очень даже круто готовить, болтали. Часто в компании его друзей, таких же серьезных дядек, как и он сам.
Отец был бывшим спортсменом, тоже боксером, как и я, после завершения карьеры ушел в тренерство, организовал самый лучший в городе клуб смешанных единоборств. И туда ездили все – от бандитов до ментов.
Поэтому связи он имел самые обширные.
И мужская компания, по субботам собиравшаяся у нас в доме, тоже была разношёрстной. Где-то в нормальном мире это покажется странным, но у нас не нормальный мир. У нас Россия. Средняя полоса. От Москвы так же далеко, как и от нормального мира.
Поэтому в доме у нас общались запросто прокуроры и законники, генералы спецслужб и полицейские чины. Врачи и юристы. Единственное, кого не водилось, это приблатненной дряни. Отец не любил с ними связываться, особенно с теми, что в последние годы повылезали. Те, что были раньше, те, что чтили хоть какие-то законы, вообще часто были неплохими в общении людьми. Но их с каждым годом становилось все меньше и меньше.
Мужики пили, разговаривали разговоры, иногда смотрели матчи по огромной плазме, тогда еще бывшей охеренно роскошной вещью, которую мог себе позволить далеко не каждый.
Я с ними. Слушал. Солидно отвечал и кивал головой.
А потом, позже, сваливал к себе. Обычно это в тот момент происходило, когда приезжали бабы.
Отец терпеть не мог блядства и не собирался меня посвящать во взрослую жизнь таким образом.
Даже учитывая, что у меня, здоровенного активного парня, с бьющим в голову и ниже гормоном, который даже изнурительным треням не удавалось усмирить, все с бабами было в порядке и давно налажено.
Как и у многих спортсменов. До соревнований – ни-ни. Копим тестостерон, злость и азарт.
А потом, после боев, только вперед.
Те девчонки, что терлись вокруг нас на тренировках и соревнованиях, эти моменты прекрасно знали, и нас отлавливали. К ним, само собой, никто серьезно не относился, но им и не надо было серьезности.
Бешеный трах, азарт, адреналин… На это не только парни подсаживаются.
Однажды я уехал на соревнования, на Россию, а, вернувшись вице-чемпионом, офигел, когда в отцовском доме меня встретила миловидная девушка.
Отец, немного смущаясь, что для него вообще не было характерным, обнял ее за плечи, пробасил:
– Вот, Сергей, моя невеста, Оксана.
Я оглядел Оксану, поздоровался.
Ничего в душе не ворохнулось.
Оксана как Оксана. Обычная. Светлая, невысокая.
Улыбается приветливо.
Лапа отца на ее плече смотрелась внушительно. И сам он выглядел таким… Большим добродушным медведем рядом с принцессой.
Когда позади них раздался задорный детский голосок, я даже не удивился.
Темненькая девчонка, мелкая совсем.
Сидит на игрушечном велике, смотрит на меня, раскрыв рот. Чумазая до охерения.
Оксана, заметив дочь, только охнула и рванула исправлять оплошность.
Я поржал. Мелкая, судя по всему, влезла то ли в клумбу, то ли в песок. А, может, и в оба места по очереди.
– Вот, Серег, женюсь…
– Ну отлично, бать, я рад.
Я ответил искренне, не собираясь вдаваться в сентиментальность.
Женится – ну и круто. Молодец. А то уже пять лет развлекается. Погулял на славу, ничего не скажешь.
– А где папаша девчонки?
– Свалил, тварь, когда Оксанка беременная была. Я ее удочеряю. И фамилию ей свою даю. И отчество.
А вот тут я слегка прифигел, если честно. И потом смотрел на счастливую Оксанку внимательно. И не мог ни к чему прицепиться. Она выглядела настолько гармоничной рядом с отцом, настолько довольной, настолько естественной…
Даже если она и охотница за деньгами, достаточно было на счастливое лицо отца посмотреть, чтоб простить ей это все. Пусть.
Главное, чтоб отцу нравилось.
А сестра…
Ну, пусть будет сестра. Мне от этого ни холодно, ни жарко.
Знал бы я в тот момент, как сильно, как сильно, сука, ошибаюсь!!!
Потом меня слегка закрутило.
Институт я бросил, чтоб вплотную заняться спортом.
Пришла повестка.
Я не стал отмазываться.
Отец тоже всегда считал, что армия в жизни мужика должна быть.
Я из-за спортивных успехов сразу попал в ВДВ, и там нормально оттрубил полтора года, да еще и остался на сверхсрок. Не скажу, что сильно понравилось, но как-то привык. Выступал за войска на соревнованиях. Завел друзей, поездил по стране.
Все это время с отцом я виделся пару раз, знал только, что все хорошо у них с Оксанкой. Живут, растят Татку. Она, кстати, знала, что не родная дочь ему, они не стали скрывать и делать из этого тайны мадридского двора, но отца называет папой.
В тот момент у меня все было бурно, активно, в потому жизнь отца осталась вне пределов моих интересов.
В родной город я вернулся через десять лет.
Поумневшим, повзрослевшим, серьезным уже мужиком.
Отец к тому времени открыл второй клуб, бизнес пер в гору, Оксанка и Татка радовались каждый раз, как я приезжал в гости.
В целом, вполне нормальная жизнь нормального человека.
Я скопил стартовый капитал, решил заняться автомастерскими. У нас в городе это было актуально.
Отец предлагал помощь деньгами и связями. От денег я отказался, а связи… У меня и самого кое-какие были уже связи, да и фамилия на меня играла. Город, хоть и большой, но все знали Бойцовых. И меня все знали.
Особенно, когда стал тренироваться в клубе у отца и драться. Без особого напряга, только легальные бои, все по-честному. Но репутацию заработал.
Открыл одну автомастерскую, крутился, погрузился в бизнес.
На одной из тематических автомобильных выставок увидел харли. И все. Пропал. Выкупил тогда его за бешеные бабки, прямо тот, выставочный вариант, который подмигнул мне с подиума.
Начал гонять.
Узнал новую сферу жизни. Байки.
Другая тусовка, для которой я уже староват был.
Но все равно влился.
Здесь уже репутация на меня работала.
Первый байк-клуб в городе тоже я организовал. Просто как сообщество тех, кому интересно все, что связано с этой культурой, с гонками, мотоциклами.
Под это дело взял отдельное помещение и организовал там бар. Небольшой, только для своих.
Короче говоря, дел у меня было под горло всегда.
Времени на общение с отцом и его семьей было все меньше. Потом я пожалею об этом.
Но в тот момент все казалось правильным. У отца своя жизнь, новая семья, бизнес.
У меня – своя, от него никак не зависящая.
На бабки я его не претендовал, своих хватало, а, если не хватало, находил, где взять. Поэтому вопрос наследства не стоял вообще никак. Даже если бы он завещание составил и отписал все Татке – пусть. Это – его дело. Он сам решает, кому и что завещать.
Но отец не успел написать завещание.
Они с Оксанкой поехали в отпуск. На Мальдивы. Типа, второй медовый месяц.
Перед отъездом отец меня обрадовал, что скоро, похоже, у меня еще родственник будет. Или родственница.
Я поздравил. И, в самом деле, порадовался.
Отвез их в аэропорт, потом закинул Татку обратно в дом, и уехал к себе.
А на следующий день позвонила сестра.
Трансфер, перевозящий туристов до отеля, влетел в отбойник, слетел с трассы и несколько раз перевернулся. Погибли все, кто не был в тот момент пристегнут.
Отец и Оксана в их числе.
Я был настолько оглушен, что даже не верил в случившееся. На автомате организовывал похороны, делал какие-то обычные дела.
И не понимал, до самого конца не понимал случившегося.
Накрыло меня после похорон.
В пустом доме, куда мы с Таткой вернулись и молча разошлись по комнатам.
Я зашел в свою бывшую комнату, которая так и осталась нетронутой с тех пор, как я съехал.
Вспомнил, что отец, кажется, планировал здесь сделать детскую.
И неожиданно затрясло. Посмотрел удивленно на пальцы, сжал в кулак. Сглотнул ком в горле.
А потом услышал тонкий писк откуда-то.
Вышел на звук.
Таткина комната.
Постоял перед дверью.
Я не был с ней близок, так, на семейных посиделках общались. Но никогда по душам. Она была закрытой, спокойной девочкой, отец что-то говорил про любовь к музыке, к танцам. Она и выглядела такой девочкой-девочкой, в платьях, с косами, с огромными, немного раскосыми глазами.
Симпатичная и приятная на внешность.
Я, поглощенный своими переживаниями, совершенно упустил из виду то, что она осталась сиротой. Как и я.
Но я-то – взрослый мужик, а она – девочка пятнадцатилетняя.
Я постучал, и, не дожидаясь приглашения, зашел.
Татка лежала на кровати, одетая, и тихонько скулила в подушку.
Я присел рядом, погладил по плечу.
Черт… Ну вот не умею я говорить утешительные слова! Меня бы самого сейчас кто утешил!
А она, резко вскинувшись, порывисто прижалась ко мне. Словно только и ждала моей инициативы, моего прикосновения.
И зарыдала.
Я просто обнял.
Больше я для нее ничего сделать не мог.
Так и просидели с ней, обнявшись, примерно полчаса.
А потом так же молча спустились вниз, я приготовил бутерброды и чай.
– Ты уедешь? – тихо спросила Татка, отвернувшись. И так тоскливо мне стало, хотя куда уж тоскливее!
Она выглядела потерянной, испуганной, раздавленной. Наверно, я и сам не лучше, но я все же держался. Приходилось.
– Нет. Я здесь останусь. А потом решим.
– Что решим? – глаза ее, заплаканные и печальные, буквально сердце вспороли. Черт… Ну вот что делать?
– Как дальше быть.
– Хорошо.
Она встала и вышла из-за стола.
А ночью я опять услышал этот писк, надрывающий сердце, пошел к ней, постучался.
Она не спала. Лежала, смотрела в одну точку. Маленькая, хрупкая такая. Потерянная.
– Тат… Может, успокоительного тебе?
– Нет… Побудь со мной, пожалуйста. Мне страшно так.
На последних словах ее голос дрогнул, и, хоть и было первое желание ее все же накачать успокоительным и уложить спать, то после этого… Черт…
Я сел рядом, потом прилег поверх одеяла.
Она обняла меня, уткнулась в плечо. Пару раз всхлипнула и потом уснула.
А я лежал, как дурак, стерег ее сон и пошевелиться боялся.
И думал, что же делать дальше.
Что мне делать с внезапно свалившейся на меня ответственностью.
Глава 6
Когда все изменилось
После того, как я оформил опеку над Таткой и продал дом, она переехала ко мне.
И вот это было непросто, скажу я вам!
Когда ты свободный, ни в чем себе не отказывающий парень, и в твоей жизни вдруг появляется нагрузка в виде несовершеннолетней девчонки, у которой переходный возраст во всей красе, это, бл*, испытание.
Начать с того, что я вообще был не в курсе, что такое переходный возраст и как с ним бороться. Кроме этого, я никогда за свои тридцать с хвостом лет не жил с женщиной. Спать – спал. В отпуск ездил. На их территории тусил по неделям, если вдруг сильно нравился секс. Но к себе жить не пускал. И одно жизненное пространство не делил. А тут…
Нет, Татка была аккуратисткой. И хорошей хозяйкой. Оксанка ее приучила готовить, прибираться, и она все это с удовольствием (или, может, без удовольствия, фиг ее знает, я к ней в душу не лез) делала.
Но бляха муха…
У меня была хорошая большая двушка.
Для меня одного – самое оно. Для нас двоих – мало.
Я купил нам квартиры в одном доме, но на разных этажах, специально, чтоб, когда Татке стукнет восемнадцать, выселить ее на свою территорию.
И брал себе квартиру с тем расчетом, что я все же скоро буду жить в ней один.
Смысл брать большую площадь? Чтоб потом морочиться и ее продавать? Как-нибудь переживем эти два с половиной года, что оставались до Таткиного совершеннолетия.
Но кто же знал, что все так обернется?
Нет, она мне не надоедала. Не спрашивала, куда ухожу, не задавала дурацких вопросов, вообще не отсвечивала. Поначалу.
Сидела себе тихонько в своей комнате, ходила в школу, в музыкалку, на танцы, еще куда-то, я не особо вникал, просто счета оплачивал и все. Кидал ей на карту бабки на карманные расходы, утром, если вдруг сталкивались, здоровался и спрашивал, как дела, перебрасывался парой фраз по вечерам. И на этом все.
Вроде ничего такого.
Были, конечно, свои неудобства. Например, пришлось быть аккуратнее с бабами. Не сказать, что я их часто к себе таскал, но случалось периодически. А тут все, только на их территории или в отеле. Потому что дома – пятнадцатилетняя сестра, с нежной ранимой психикой, как писали про этот возраст в разных интернетных статейках, и ей крики и вопли моих женщин могли сильно открыть глаза на особые стороны этого мира.
Рановато, короче, знать ей про это.
И вообще… Постоянное присутствие другого человека, девушки, напрягало.
Мы, несмотря на то, что тогда, в доме, проспали вместе всю ночь, а потом еще одну и еще, особо не стали близки.
Тата жалась ко мне тогда, как маленький бездомный котенок, искала тепла, и, наверно, реально видела во мне единственного родного человека на всем белом свете.
И я не мог ей в этом отказать. Не мог разрушить иллюзию.
Но сам отошел довольно быстро.
Помогло то, что отца и Оксану привезли хоронить в закрытых гробах. И я их мертвыми не видел.
А, учитывая, что последние годы я общался не то чтоб плотно с ними, мозг как-то защитился, установив, что они просто уехали. И где-то им явно хорошо вместе.
Я искренне в это верил. Старался.
Ну и дела, конечно, сильно отвлекали.
А вот Татка осталась по сути один на один со своим горем. Со мной поговорить она не могла, а я думал, что все нормально, и она приходит в себя.
Однажды, примерно через полгода после нашего совместного проживания, ко мне завалились друзья. Колян, Даня и Серега.
Мы сидели в гостиной, соединённой с кухней, смотрели по телеку финал чемпионата по футболу, пили пиво. Короче говоря, обычный отдых парней.
Татка вернулась с танцев, забежала в дверь, чему-то улыбаясь, видно, хорошо позанималась, настроение было приподнятым.
И застыла на пороге, растерянно разглядывая нашу компашку.
И мы тоже замерли.
– Эээ… Привет… – нерешительно поздоровалась она, парни нестройно ответили, продолжая разглядывать ее.
И я тоже. Почему-то с раздражением.
Татка, видно, не переодевалась после занятий, была в обтягивающих лосинах и маечке на голое тело. И в тот момент очень даже явственно было заметно, что лифчика под маечкой нет.
И вообще, вся она была такая… Тонкая, изящная, замерла в проеме двери, словно картина в раме, волосы убраны вверх в небрежную гульку, и глаза раскосые притягивают взгляды. Она, покраснев от разглядываний парней, наклонила голову и прошла к себе.
Пауза, которая возникла после ее ухода, длилась неприлично долго.
– Это, бл*, кто? – выдохнул, наконец, Серега, продолжая пристально разглядывать дверь, за которой скрылась Татка.
– Сестра.
– Охереть…
– Слушай, я думал, она маленькая совсем… – Колян развернулся ко мне, глотнул пива, приходя в себя.
– Она и есть маленькая, – я неожиданно почувствовал еще большее раздражение, даже злость. Совсем не понравились взгляды парней и их вопросы. – Ей шестнадцать.
– Возраст согласия… – булькнул пивом Серега, а я повернувшись к нему, нехорошо прищурился.
– Здесь только одно согласие имеет значение. Мое. Понятно?
– Эммм…
– Понятно???
– Да понятно, все понятно, чего ты? – сдал назад Серега, который знал меня примерно полгода, но за это время убедился, что к моим словам стоит прислушиваться со всей внимательностью.
Я развернулся к Коляну. Тот пожал плечами, демонстративно равнодушно дуя пиво.
Даня лишь усмехнулся. Его к малолеткам никогда не тянуло.
Мы продолжили смотреть матч, но все мои мысли уже были далеки от игры. Я почему-то вспоминал, как Татка стояла под перекрестными взглядами друзей и краснела, и злился. На нее, на парней. И на себя тоже. В конце концов, классифицировав мои эмоции, как приступ братской любви и эгоизма, я успокоился.
Татка в этот вечер не выходила больше, даже в душ, словно чувствовала, что маячить не стоит, затаилась. И я постепенно пришел в себя.
Но потом, много позже, вспоминая этот вечер, я понял, что именно тогда все и изменилось.
И жизнь моя, нормальная, налаженная жизнь, полетела в ебеня со скоростью курьерского.
Глава 7
Искушение
– Татка, не зли меня, а? Я ведь реально по жопе настучу! – раздражаюсь я на эту козу, вовремя вспоминая, что она, вообще-то, за свой ночной демарш еще нихера не получила, и собираясь этот момент исправить.
Ну и напряг свой перенаправить в более спокойное русло.
Вот вызверюсь на нее сейчас за гулянку с непонятными придурками среди ночи и купание в озере голышом, и стояк утихнет. Извращенец, ага.
Ну, я в курсе, если что.
– Ой, да пошел ты! – она, жопкой своей чувствуя неприятности и мою внезапную злость, тут же вспархивает и быстренько топает к подъезду. – И не вздумай больше за мной следить! Надоел уже!
– Вот только тебя не спросил, чего мне делать! – ругаюсь я, но ответом мне служит только хлопанье двери. Показательное. Потому что там доводчик, и, чтоб хлопнуть, надо усилия приложить. Нехилые такие.
Я выдыхаю. Прикуриваю еще одну.
Опять выдыхаю.
Ну все, Серег, все.
Она ушла. Успокойся.
Она дома, в безопасности, в своей постели.
И вот не успокаивает это!
Как представлю, что она приходит домой, раздевается, идет в душ… А потом ложится в кровать. Голая. Она любит спать голая. Как думаете, откуда я это знаю?
А вот оттуда.
И не я это начал.
Будь моя воля, отмотать все назад, я бы не допустил такого. Но в тот момент я даже и не понял сначала ничего.
Да я и сейчас, если честно, не особо понимаю.
Когда это началось? Когда это реально началось?
В тот раз, парни просто своими взглядами и разговорами заставили меня впервые посмотреть на нее не как на мелкую девчонку, сестру.
Я увидел, что она, вообще-то, очень привлекательная. Нежная такая, светящаяся вся, тонконогая и легкая. На тот момент я выводов не сделал. Ну а кто бы сделал?
Ну, отметил, что девчонка выросла, что надо бы приглядывать за окружением ее и парнями, и на этом все. Тогда я посчитал это просто заботой, обычным вниманием старшего брата, опекуна даже, к своей родственнице. Подумал, что нормально все.
А нет. Не нормально.
И ненормальность эту я скоро стал осознавать.
Или это Татка постаралась?
До сих пор не могу понять…
Просто в какой-то момент, уже после ее шестнадцатилетия, ближе к семнадцати, я стал замечать, что она начала чаще встречаться со мной по утрам. Здоровалась, улыбалась, спрашивала, что на завтрак. И тянулась целовать. Невинно так, просто в щеку. Как сестра.
Я хмыкал. Офигевал слегка. А потом и не слегка. Потому что я все же здоровый нормальный мужик, а она с утра надевала на себя маечки без лифчика и шортики, больше похожие на трусы.
Не будь это Татка, или будь она постарше, я бы точно решил, что она меня ну… Соблазнить, что ли, хочет… Но здесь все было прям невинно. Мне так казалось тогда.
И можно было бы, несмотря на невинность происходящего, все это дело прекратить, но…
Но мне, уроду моральному, это нравилось.
От нее очень клево пахло. Свежестью, мятной зубной пастой, каким-то тонким цветочным ароматом. А, когда она готовила сырники или блины, ванилью, молоком, вкусной корицей.
Я невольно сглатывал слюну, когда она мягко прикасалась пухлыми губками к моей небритой щеке.
От голода, конечно. Готовила она – зашибись.
Я ел ее еду, смотрел на нее, улыбающуюся, веселую, и радовался, что она пришла в себя, что она радуется жизни. Она повадилась что-то рассказывать мне про школу, про дела свои в музыкалке, в танцевальной студии, я особо не вслушивался, просто нравилось, как щебечет. Ощущение уюта было, правильности происходящего. Я оттаивал. Пил кофе, что-то отвечал.
А потом она вставала, поворачивалась убрать посуду в посудомойку, или тянулась к чему-нибудь, привстав на цыпочки… И я залипал на стройные ножки и крепкую попку, на тонкую, изящную линию спины, на длинные темные волосы, змеей по позвоночнику…
Залипал, потеряв нить размышлений, забыв обо всем на свете. Просто смотрел.
И еле успевал отводить взгляд, когда она резко оборачивалась. Краснела немного и улыбалась.
Короче говоря, мы с ней вели себя, как брат и сестра. Внешне. Но эмоции внутри были совсем другие. У меня, по крайней мере.
Я сознательно не думал об этом, не собирался даже.
Завел себе постоянную женщину. Веселую, горячую Варьку. Она работала продавцом обуви и однажды удачно продала мне соломоны.
Ну и завертелось как-то все.
И меня в тот момент все устраивало.
Пожалуй, кроме того, что я себя слишком контролировал в сексе. Потому что пару раз хотелось Варьку назвать другим именем.
Татка про Варьку не знала, домой я ее не приводил. Берег, что ли?
До одного момента.
В тот день она с утра опять что-то щебетала про школу, про выпускной класс, который скоро, про то, что все хотят куда-то поступать, а она никак не определится… А потом мелькнуло мужское имя. Ваня. Сразу резануло по ушам.
Ваня, бл*?
Какой еще, нахер, Ваня?
По офигевшим глазам сестры я понял, что вслух этим поинтересовался. Причем, именно так, именно в этой грубой форме.
– Одноклассник… – удивленно надув губки, ответила она, – мы готовимся по проекту вместе.
– По какому еще проекту? И где готовитесь?
– По экологии. У него дома. Уже месяц.
Бл***!!!
То есть, моя несовершеннолетняя сестра уже месяц ходит в гости к однокласснику, семнадцатилетнему долбо*бу, у которого в активе спермотоксикоз на последней стадии (уж в этом я был уверен, свои семнадцать и вечный стояк на все, что движется и не движется, помнил прекрасно). Ходит к нему домой. Сидит с ним рядом. Может, не просто сидит…
Может, не просто ходит!
В тот момент у меня просто отключились мозги. Именно этим я мог потом хоть немного оправдать свое поведение.
Потому что я начал орать.
Что-то дикое. О том, что она никуда больше не пойдет, что вообще какого хера? И что это за школьная программа такая, и бл*, что происходит???
Она слушала, раскрыв ротик, выглядя при этом до того невинно-порочной, что у меня буквально башню сносило.
И мысли о том, что она уже могла быть не такой уж и невинной, и что могла этим ротиком…
Ну, короче говоря, все грязные мысли, какие могут появиться у мужика в этот момент, у меня появились.
А потом она, видно, пришла в себя, и тоже начала орать.
И я, ошалев от неожиданного преображения невинной овечки в чертенка, выслушал новую, хоть и мало полезную информацию о себе, любимом. О том, что я – бесчувственный козел. Что ни о ком, кроме себя, не думаю, что вообще не имею права ей что-то запрещать… А вишенкой на торте была шикарная информация, что она, оказывается, меня любит.
Че-го???
Я, поначалу, решил, будто ослышался.
Ну, мало ли… Мозг от переизбытка информации перегрелся и потек.
Не мог я слышать то, что услышал.
А она, заметив мое офигение, неожиданно оказалась близко, посмотрела на меня снизу своими раскосыми глазами олененка, с застывшими в них слезами и торопливо заговорила:
– Сереж… Я ничего не требую, понимаешь. Просто не могу уже терпеть… Я сначала думала, что это ерунда какая-то… Но теперь… Сереж… Я понимаю все, но слушай…
Я стоял, смотрел на нее, такую взволнованную, такую наивную. Такую соблазнительную.
Чистый соблазн для меня.
Дикий.
Если б она была чужой, то я бы…
Нет, ничего я бы.
Я встречался со своими ровесницами в семнадцать. И в шестнадцать. И в пятнадцать даже. Но это были ровесницы.
И мы были на равных. И мы четко знали, что развлекаемся.
А здесь не развлечение, нет.
Она стояла рядом, и очень сильно тянуло дотронуться. Просто провести пальцем по губам ее, проверить, мягкие ли? Нежные? Насколько?
Но я знал прекрасно, что тогда не остановлюсь.
Неожиданно по голове солнечным ударом шмякнуло осознание происходящего. И своих тупых эмоций, которые я от себя прятал.
Глубина морального падения, своей ебанутости, потрясла.
Ну ладно, она.
Невинная девочка, оставшаяся одна в этом мире. Понятное дело, что она обратила внимание на меня, единственного близкого взрослого человека, мужчину. Не родного по крови. Конечно, она могла запросто перепутать это желание защиты, стремление обрести семью, с любовью. Она молоденькая. Совсем неопытная.
А ты, Боец? Ты?
Ты – тоже неопытный?
Или ты просто ебнутый?
Второе – вернее.
Она положила руку мне на грудь, мягко провела ладошкой, но я вовремя перехватил.
Кто-то из нас двоих, ебанутых, должен быть взрослым.
И это явно не она.
– Татка, ты чего? Я – твой брат. Ты – моя сестра. И ничего больше.
– Не родная! Я – не родная! – выкрикнула она, пытаясь бороться и выдергивать ладошку, но я держал крепко.
– Это неважно, Тат. Ты себе придумала бред. У меня есть девушка.
– Девушка? – у нее это получилось прям шепотом. И щеки стали бледные-бледные.
Я даже испугался, что она в обморок упадет.
– Да, девушка. Тат, давай прекратим это. Мне на работу. Тебе в школу.
Кто бы знал, чего мне стоило от нее отойти и сделать вид, что я весь такой хладнокровный.
В голове шумело. И мысль билась только одна: «Она меня любит… Любит… Любит… И я мог бы… Прямо сейчас… Вот прямо сейчас…».
Я поспешно поставил кружку на стол и свалил в свою комнату. Не глядя на нее, застывшую столбом у барной стойки.
И уже в комнате какое-то время бросался на стены.
Несколько раз подходил к двери и даже за ручку брался. Зачем-то.
А потом услышал, как она топчется возле двери, обуваясь. Тихо всхлипывая.
Вышел, сложил руки на груди. И добил:
– После школы – домой. Готовиться по проекту у нас можно. И заранее меня предупреди, чтоб я тоже дома был.
Она только глянула на меня злобно и обиженно.
Но я это перенес стоически.
Ничего. Пусть злится. Пусть.
Это лучше, чем то, что до этого было.
Не так соблазнительно.
Она подуется, пообижается и прекратит. Переключится на что-то другое.
Я же, набирая срочно Варьку, тоже собирался переключиться.
Мне тогда это прямо очень нужно было.
* * *
Я докуриваю и поднимаюсь к себе.
Стою под душем, смывая накопившееся за день напряжение. И уговаривая себя, что все правильно сделал. Все правильно.
Я себя уже год так уговариваю.
Чего только не было за этот год…
Ладно.
Чего об этом.
Татка, судя по поведению, меня, кроме как брата, никак уже не воспринимает. Переболела.
Ты же хотел этого, Боец? Да?
Вот и получи.
И не вой. На стены не бросайся.
На людей – тоже.
Дай уже своей младшей сестре спокойно жить. Строить отношения. С парнями.
Но одна мысль об этом приводит в привычное бешенство.
Да, я сам ее тогда оттолкнул. И потом, после выпускного, тоже сам.
Хотя поцелуй этот, пьяный и горький, вспоминаю до сих пор так, что каждый раз член кровью наливается.
Это был реально самый лучший поцелуй за всю мою жизнь.
Я потом его столько раз пытался смыть, стереть, заменить другими.
Нихера.
Татка, дрянь ты мелкая, как ты так умудрилась испортить мне жизнь?
И, самое главное, что теперь делать-то мне?
В замке шуршит ключ.
Я, как был, в полотенце вокруг бедер, отправляюсь встречать гостя. Гостью.
Потому что ключ от квартиры есть только у одного человека.
У Татки.
Глава 8
По-взрослому
– А вот знаешь, что, Серый ты гад, – начинает она с порога, еще не видя меня, и уже по голосу я слышу, что сестра прилично нажрата.
Когда успела-то?
Минут пятнадцать же прошло с тех пор, как домой усвистала?
Или у нее на старые дрожжи?
– Ты не имеешь права мне указывать, понял! Не имеешь…
Тут она видит меня, выходящего из спальни, и запинается, глядя расширенными глазами на мою голую грудь, облизывает губы и заканчивает уже не так уверенно:
– Права…
– Ты где взяла выпивку, коза? – я суров и внушителен. По крайней мере, стараюсь таким выглядеть. И руки на груди складываю.
Какого хера даже штаны не натянул, дурак?
Но так быстро все произошло, не успел просто. И вот теперь стою, под ее медленным взглядом, голый. В одном полотенце. Попробуй тут внушительно и серьезно выглядеть, при таком раскладе!
Ситуация, бл*.
– Мне уже год как спиртное продают! – хрипит она, потом оглядывается невольно, делает шаг назад, к двери.
Ну надо же!
Весь запал куда-то испарился!
А чего так, а?
Я делаю шаг к ней, надеясь, что сестра испугается и свалит к себе, избавив нас обоих от неловкости.
Но она только опирается спиной на дверь, бессильно свешивая руки по бокам.
И смотрит на меня, смотрит. Смотрит!
Да бл*!
Ну невозможно же, когда так смотрят! Ну можно же с ума сойти!
Не смотри так, дура!
Не смотри!
Я делаю еще шаг, она поднимает упрямо подбородок. Я вижу, что в ноздре у нее сережка. Еще одну дырку сделала, идиотка.
С прошлого года она как с цепи сорвалась.
Я ее тогда, после выпускного, откуда она исчезла все с тем же дегенератом, от которого я отгонял ее весь последний школьный год, еле нашел.
И в каком виде, бл*!
Нет, признаю, тогда был мой косяк.
Я отвлекся немного.
Но это лишь потому, что смотреть на нее не мог. Слишком она была кукольная. В этом пышном платье, с этой прической красивой, кудряшками, вся тонкая, воздушная. Фея.
Я знал, что она нарочно так оделась, чтоб меня позлить. Нарочито невинной. Нарочито девочкой.
После произошедшего между нами недо-разговора с ее недо-признанием, мы больше не возвращались к этой теме.
И очень долго старались не пересекаться в квартире.
Я плюнул на все и стал приводить к себе Варьку. Чтоб уж окончательно.
И одновременно усилил контроль над сестрой.
Плотно поговорил с мелким утырком, подкатывающим к ней яйца.
И просил передать остальным результаты беседы и свои выводы по ситуации. Судя по окосевшим глазкам, все всё поняли прекрасно.
Татка, скорее всего, узнала о происходящем, но дулась и ничего мне не говорила.
А потом и некогда стало особо. Последний год в выпускном классе – это, знаете ли. Не самое веселое время. Их запрягали по полной. И нас, родителей и опекунов, тоже. Потому что ценник, озвученный на выпускной еще в сентябре, в начале учебного года, был конским и со временем только рос.
Но я платил. У Татки все должно быть самое крутое. И дал карт-бланш на покупку платья и всех остальных, так сильно нужных для девочек приблуд.
Что характерно, Татка спустя полгода примерно вроде как оттаяла.
А, может, это было связано с тем, что я отправил Варьку на вольный выпас? Как только мне эта мысль пришла в голову, я тут же исправил ситуацию, притащив домой другую бабу.
Татка утром выглядела не очень. Я тоже, потому что секс был отстойным. Но в целом все вроде наладилось.
Мне удалось доказать девчонке, что я мудак и что на меня вообще не надо смотреть, как на мужчину.
Ей удалось доказать мне, что она в это верит.
Мой внутренний мерзкий голос был с этим всем категорически не согласен, но его я удачно затыкал.
На выпускном, охерев от ее длинных ног, пышной юбки и масляных взглядов мелких утырков, считающих себя очень даже взрослыми, я махнул лишнего и отвлекся на ее класснуху. Чисто на поболтать, не денегерат же я, в конце концов! Хотя бабенка была, мне кажется, не против.
И проморгал сестренку.
Свалила с этим придурком!
Как только я просек свой проеб, тут же рванул искать.
Малыша нашел в школе, в одном из кабинетов, в соплях и слюнях.
Применив особые методы допроса, выяснил, что ничего не было, и Татка отправилась гулять.
А потом были самые весёлые несколько часов в моей жизни, когда я ее искал.
Тогда и начал седеть, наверно.
И в итоге нашел.
Сидящую на бордюре, с бутылкой в руке.
Зареванную, в порванном платье. И с обрезанными волосами.
Она поднялась с бордюра и посмотрела на меня своими огромными глазами с потекшей косметикой.
Нереально красивая.
Нереально.
Я не удержался тогда.
Тяжелая ночь, напряг, нервы – все дало о себе знать.
И вылилось в то, во что не должно было выливаться.
Я не должен был ее трогать.
Нельзя мне ее трогать. Пользоваться ее раздаём, ее первыми, такими искренними чувствами. Не мог я этого себе позволить.
Но позволил. Мудак. Эгоист.
Я целовал ее грязно, по-взрослому, так, как только и умел. Так, как хотел всегда. Сжимал ее, трогал, кажется, везде, жадно задирал порванную пачку, добираясь до крепкой красивой попки, стискивая ее с такой силой, что она застонала мне в губы. Мягко и жалобно. И вы думаете меня это остановило?
Нихера!
Она вцепилась мне в волосы своими тонкими пальчиками, повисла на шее, словно ноги не держали. А я держал. Просто на весу держал и буквально пожирал ее. Не знаю, был ли у нее первый поцелуй или нет, но ее точно нельзя было целовать так, как я делал. С ней нельзя было обращаться так, как я хотел. Дико, до боли в яйцах, хотел.
Нельзя. Не заслуживала она такого. И мыслей моих грязных. Пошлых. Не заслуживала. И животного этого поцелуя.
Она сама не понимала, на что меня толкает. Что может в итоге случиться.
Она не понимала.
Я понимал.
И потому умудрился остановиться тогда.
Так и не осознал все еще, каким образом.
И, кстати, до сих пор внутри сжимается от дикого неудовлетворения и жадности, когда вспоминаю я этот наш поцелуй.
Я отстранил ее, накинул свою куртку и отвез домой.
Холодный душ, старательно смотрим в сторону, потом в постель.
И все.
Дверь на замок.
И свою – тоже.
Потому что, если она придет ко мне ночью… Я не смогу. Не железный.
Она не пришла.
На следующий день я вручил ей ключи от квартиры.
Татка остро глянула на меня, выхватила из рук связку и хлопнула дверью.
И ровно с этого момента начался самый веселый год в моей жизни. Нереальный просто по своей тупости. И своему экстриму.
И теперь, я вспоминаю это все, глядя в ее огромные темные глаза, на подрагивающие губы.
И думаю, что с меня, пожалуй, хватит всего этого дерьма.
И, наверно, надо уже как-то проучить ее.
Раз уж она утверждает, что вся из себя такая взрослая стала.
Пусть учится разгребать последствия своих поступков.
По-взрослому.
Глава 9
Очень по-взрослому
– Быстро свалила домой и легла спать! – рявкаю я, но уже больше для проформы. Потому что прекрасно знаю эту заразу – стоит что-то приказать, обязательно поперек сделает.
И вот теперь она отводит взгляд (наконец-то, бл*!), злобно сжимает губки, а потом …
А потом хмыкает, становится ровнее и демонстративно складывает руки на груди. При этом немного оступается и чуть ли не растягивается прямо на пороге, но ничего. Опору быстро находит.
– Не пойду! Поговорим сначала!
Смотрю на нее. Наверно, тяжело, потому что она только подбородок выше вскидывает. Коза длинноногая.
Прислонилась к двери, шорты эти ее, одно название. И это в таком она по улицам ходит? Как это я пропустил…
– Ну хорошо. Поговорим. Прямо здесь?
Она медлит, чуть-чуть. Правильно, у двери-то лучше. В случае чего, свалить можно будет быстро.
– Здесь!
Тогда я делаю шаг вперед.
Она явно хочет вжаться в дверное полотно, но сдерживается. Смелая глупая коза.
Ее надо просто напугать, чтоб свалила. Потому что выволакивать ее силой из квартиры, когда сам в одном полотенце… Ну, это так себе идея.
Но сначала разговор, да?
– Говори.
– Почему ты не даешь мне нормально встречаться с парнями?
– Маленькая еще.
– Мне девятнадцать! Парочка моих одноклассниц уже детей родили!
– Мне плевать. Ты – не они. Сначала институт. Ты и так год прогуляла.
– Ты говоришь, как отец! Но ты не отец. Не смей решать, что мне надо!
– Я – твой брат и опекун.
– Не родной брат! И уже не опекун! Прекрати смотреть на меня, как на ребенка!
– Да ты и есть ребенок.
– Нет! Нет!
Татка не выдерживает моего спокойного наставительного тона, которым я давлю ее, и кричит, сжав кулаки, еле сдерживая слезы. Мне ее с одной стороны жаль, а с другой… Бл*, такая она… Прижалась к двери, смотрит на меня загнанно, глаза огромные слезами сверкают. Кошка дикая. Царапучая. Хочется погладить. Успокоить, чтоб мурлыкала.
Неправильно, Серый, неправильные мысли.
Надо прогнать.
Надо напугать.
Показать, что старший брат-мудак может быть еще большим мудаком. Чтоб просто слушалась. Беспрекословно.
– Я – не ребенок. Ты – не мой брат! – Татка неожиданно дергается ко мне и бьет маленьким кулачком по груди.
И вот в тот же момент я перехватываю этот кулачок, резко разворачиваю к себе спиной с твердым намерением дотолкать сестру так до ее квартиры. И плевать, что раздетый. Похер!
Она – такой силы раздражитель, что про все на свете забывается!
Но Татка неожиданно тихо стонет и прижимается ко мне спиной. Голая кожа ее плеч касается моей груди.
И я замираю. Несмотря на то, что это – ожог.
Это просто невыносимо: вот так близко, вот так остро.
И стон ее еще – по нервам!
Я дурею, понимая какой-то, еще пока нормальной, не атрофированной похотью, частью мозга, что не так все происходит, не то совершенно.
Но ноги уже делают шаг, и руки сами действуют, прижимая тонкое тело сестры к двери. Она неожиданно тихо всхлипывает.
И отклоняет голову, подставляя мне беззащитную шею, сладко пахнущую кожу голого плеча, нежный затылок…
И зверю этого достаточно, чтоб выпрыгнуть на волю.
Зверь втягивает запах самки, зверю плевать на любые моральные нормы, на навязанные цивилизацией штампы.
Если бы в этот момент Татка начала сопротивляться, да хотя бы голос подала!
Я бы отпустил.
Правда, отпустил бы.
Но она молчит. Дышит тяжело. И ждет. Голову склонила в сторону в позе покорности. Да твою ж!..
Срываюсь окончательно, прижимаю ее сильнее, до резкого выдоха, перехватываю под грудью, наваливаясь всем телом.
Наклоняюсь ниже. К вкусно пахнущей коже. И кусаю. Не сильно, но она вздрагивает в этот момент всем телом, так крупно и отчетливо, так сладко.
И эта дрожь мне передается, голову окончательно сносит, и все мои запреты, все мысли о том, что нельзя ее трогать, что я – не то, что ей нужно, особенно в ее состоянии, особенно для первого раза, а я уверен, что у нее секса еще не было… Все эти мысли вылетают из головы со свистом, не задерживаясь там, не влияя на мое поведение.
Я прикусываю сильнее, ладони перемещаются по ее телу, вздрагивающему от каждого моего движения, и это такой долгожданный кайф, что остановиться невозможно.
Одна рука сжимает грудь, острые соски трогает, а вторая скользит, наоборот, вниз, за кромку трусов, которые она шортиками называет.
И в этот момент, как раз когда я касаюсь гладкой кожи на лобке, Татка ахает, начинает дрожать без остановки, пальчики тонкие мечутся, хватаются за мое запястье, пытаясь то ли остановить, то ли, наоборот, принудить действовать активнее.
Зверь радостно выбирает второй вариант.
У нее гладкие губки внизу, нежные-нежные, мои грубые пальцы, кажется, могут их поцарапать, поранить, и надо бы аккуратнее, но никак! Никак! Я скольжу ниже, между ними, нахожу клитор, и Татка тихо вскрикивает, пытается сжать ножки, пальчиками вцепляется в запястье, но она его даже обхватить целиком не может, не то чтоб остановить меня!
А я – уже не я. Нет больше Серого – нормального спокойного мужика и заботливого старшего брата.
Нет.
Есть зверь, животное, который не может сдерживать себя, не может остановиться.
Не хочет останавливаться.
Потому что в лапах его – желанная, долгожданная добыча, готовая, стонущая, беззащитная.
То, что надо.
То, что необходимо!
Я мягко обвожу клитор, надавливаю ритмично, поглощая вкусную дрожь тонкого тела в руках и сладкие вздохи, целую шею, прикусываю кожу, сжимаю напряженную грудь.
Татка очень отзывчивая, я еще в прошлый раз заметил, когда целовал ее после выпускного.
Она вся – натянутая струна, а я ее трогаю умело, как опытный музыкант, настраиваю под себя. На дальнейшую игру.
Татка уже мокрая, так быстро, так горячо, не удержусь ведь я, не смогу! Я и так херню творю, не умею остановиться! А если она еще и… И тут она чуть выгибается, прижимаясь ко мне попкой. Прямо к стояку, который наверняка очень нехило ощущается через полотенце.
И это фиаско, братан! Это – конец тебе, как человеку слова, конец твоему самоуважению. Но и похер.
Рывок плотнее к двери, сильнее прижимаю, так, что она, застонав, упирается ладошками перед собой, опять отворачивается, я вижу слезы на щеках, прозрачные, чистые. Невинная такая девочка, нежная.
Зачем же ты ко мне пришла? Нельзя мне доверять, гад я и моральный урод.
Слизываю слезу со щеки, шумно и возбужденно дыша, не прекращаю двигать пальцами у нее между ног и тискать грудь. Член болит, требует к себе внимания, и я, не в силах сдержаться, начинаю толкаться в нее бедрами. Она уже явно ничего не соображает, только стонет, совершенно себя не контролируя, дрожа на моих пальцах и одновременно плача.
И это безумие никак не прекращается, потому что мне хочется, чтоб длилось и длилось, мне хочется развернуть ее, содрать уже эти чертовы шортики, и взять ее так, как правильно. Так, как надо. В башке сумбур, краснота в глазах, ее тело в руках мягкое, податливое и одновременно напряженное, стоны все громче, голова запрокидывается, я прижимаюсь губами в тонкой коже под ушком, упиваясь ее неопытностью, чистотой, сладостью, как зверь, как первобытное существо, и нравится мне это все, нравится, нравится!
А потом она кончает. Со стоном, дрожа, пальцы у меня совершенно мокрые, и их ужасно хочется облизнуть. И ее хочется облизнуть. Всю. Везде. Особенно там. Как карамельку.
Я вынимаю ладонь из-за пояса шорт, провожу по ее губам, заставляя раскрыть рот. Впустить мои пальцы, мокрые от ее удовольствия.
Понимаю, что это первый раунд только, что теперь пути назад нет, только продолжать.
И не то, чтоб я был против.
Вовсе нет.
Глава 10
– Тата… Бл***… – я хриплю что-то бессвязное, пока она гладит язычком мои пальцы. И от этого нет возможности прийти в себя, просто нет ни одного шанса.
Я разворачиваю ее к себе, кладу ладонь на шейку, тонкую, хрупкую, приподнимаю за подбородок. Надо в глаза посмотреть. Надо понять…
Я, взрослый, опытный мужик, не могу понять, как себя вести, что я делаю.
Принуждаю ее? Да?
Если увижу в ее глазах страх… Бл*, возненавижу себя, и того зверя, что недовольно царапает сейчас сердце, раздражаясь на паузу. У зверя все просто. Он хочет взять. А я мешаю. Жду чего-то.
А буквально через секунду я уже несусь в пропасть, и только визг ветра в ушах.
Потому что Татка тянется ко мне.
И целует.
Губы ее, мягкие, вкусные, дрожащие. Слизываю ее соки с них, потом целую, грязно, очень грязно. Но сомнений нет.
Потому что в глазах ее – ни грамма страха. Только голый секс. Желание.
Такое, что вот он – край, и вот он – шаг за.
И плевать на все на свете.
Потому что нет остановки.
И нет больше тормозов.
Я окончательно отпускаю себя, с хрустом врубив по морде все еще пытающейся что-то там вякать совести, и с ноги впечатав мнимому благоразумию.
Да пошло оно все!
Сейчас важно только то, что Татка – мой кошмар, сладкий мой ужас уже на протяжении пары лет, сейчас в моих руках. Отвечает мне, пытается, несмотря на то, что никакой инициативы я не позволяю. Не получается позволять.
Может быть, когда-нибудь, потом…
А может и не быть.
Потому что сейчас то, как я себя веду с ней, насколько по-зверски, насколько по-собственнически… Это именно я. Да, сестренка, я – именно такой. Познакомься.
Это – мое истинное лицо.
Не боишься?
Не боится. Ноготки царапают голые плечи, она вся словно впаивается в меня, подстраивается, как гибкая виноградная лоза под мощный карагач, и это так правильно, это так реально по-настоящему, что больше и не надо ничего.
Я одним движением подхватываю ее на руки и несу в спальню.
И все время целую, целую, целую, не могу остановиться, не могу промедлить даже полсекунды. Мне ее хочется сожрать.
И, наверно, я это сегодня и сделаю.
Она жадно дышит в перерывах между поцелуями, когда я отвлекаюсь от ее губ и уделяю внимание шее и плечам. Такое ощущение, что она и не целовалась никогда по-настоящему. А, скорее всего, так оно и было.
Сберег ты для себя малышку, Серег, гордись, сука эгоистичная.
И мне сейчас самое важное, чтоб она не осознала ничего, не начала голову включать.
Потому что в этом случае надо будет ее отпустить.
А я не отпущу.
Теперь – нет.
Несу к кровати, но вовремя вспоминаю, что не перестелил белье после Маринки.
Класть свою невинную девочку на постель, где всего пару часов назад кувыркался с другой бабой – ну уж нет! Меняю курс к широкому дивану в гостиной.
Укладываю, тут же, на давая опомниться, задираю маечку на груди, она лифчика не носит, коза такая! Светила своими острыми сосками, наверно, на все озеро сегодня.
Эта мысль добавляет градус безумия происходящему, и я рычу, прикусывая тонкую кожу на груди. Татка вскрикивает, но не останавливает. Только вплетает тонкие дрожащие пальчики в мои волосы и выгибается.
Я знаю, что останутся синяки. И знаю, что не буду осторожен. Не смогу.
Не о таком первом разе мечтают, наверно, девочки.
Наверно, надо нежно, осторожно надо терять девственность. Со всякими там приблудами в виде шампанского и роз.
А ты, сестренка, сегодня в лапах дикого зверя. Не повезло. Но ничего не поменять теперь.
Потом будет шампанское. И цветы. И все, что захочешь. Потом.
Спускаюсь ниже, к животику, прикусывая кожу, урча от удовольствия, от простого тактильного обладания, от желания, тупо, по-самцовски, пометить ее везде, заклеймить своим тавро.
