Читать онлайн Эра смерти. Эра империи бесплатно

Все книги автора: Майкл Салливан

Цвет текста

Цвет фона

Шрифт

Michael J. Sullivan

LEGENDS OF THE FIRST EMPIRE

AGE OF DEATH

AGE OF EMPYRE

Эра смерти

Эта книга посвящается моему брату Джону Патрику Салливану, который познакомил меня с жанром фэнтези, когда я был еще ребенком.

От автора

Что ж, финал близок! Если вы читали предыдущие книги, но хотите освежить их в памяти, вы можете найти краткий пересказ всех романов по адресу www.firstempireseries.com/book-recaps. Во-вторых, вы можете посмотреть «Глоссарий имен и названий» по адресу www.firstempireseries.com/age-of-death-glossary.

Там нет спойлеров, и мы обновляем информацию по мере выхода книг, чтобы предоставить дополнительную информацию по мере раскрытия новых тайн. Почему мы перенесли эти данные в интернет? Причин несколько, и все они связаны с тем, насколько большим и сложным стал глоссарий. Если вы читаете книгу в электронном формате, он дает неправильное представление о том, сколько страниц вам осталось. Некоторые на это жалуются. Если же вы читаете печатное издание, то составление глоссария может задержать выход книги в твердом переплете. Учитывая все это, мы решили перевести его в легко обновляемый формат.

Теперь скажу пару слов о написании этой книги. «Эра войны» должна была стать финалом серии, и этот роман действительно закрывает много сюжетных линий, но не все. Когда я начал писать книгу, которую считал заключительной, мне в голову пришла идея, которая позволила бы мне погрузиться в основание мира Элан и исследовать его происхождение. Я знал, что короткой эта история не будет, и даже не был уверен, что смогу воплотить все задуманное, но решил попробовать.

Получив новое направление, четвертая книга все росла и росла и наконец стала еще длиннее. Со временем история разрослась настолько, что ее стало невозможно уместить в один том. Да, мы могли бы поменять размер шрифта, уменьшить межстрочный интервал или использовать более тонкую бумагу. Но даже так мы уперлись бы в лимит ширины корешка в два с половиной дюйма, ограничивающий большинство типографий. А еще пришлось бы выбросить кое-какие желательные дополнительные материалы в начале и в конце, а именно мои авторские заметки и послесловие Робин. Мы не хотели этого делать, потому что я все еще читаю печатные издания, и внешний вид и текстура для меня важны. Мне не нравятся книги со слишком мелким шрифтом или межстрочным интервалом. А я хотел, чтобы мне понравились все версии моей книги.

Со временем мне пришлось уделить внимание более практическим аспектам издания книг. Объективно оценив всю историю, я понял, что у меня имеется пьеса в трех актах, и два ключевых момента могли бы послужить концовками. Но проблему представлял баланс. Я мог бы выпустить одну обычную книжку и один двойной том, но это показалось мне неправильным. К тому же мне нравится идея двух трилогий, объединенных одной эпичной историей. С точки зрения рассказчика мне понравились две кульминации, и я решил, что они очень драматичны.

Кроме того, если представить вторую часть серии в виде трех книг, а не двух, история разбилась бы ровно на две половины. С точки зрения равновесия и симметрии мне это нравилось. Не могу толком объяснить причину, но одна книга вдвое длиннее других казалась мне чем-то кривобоким. Поскольку это было в наших силах, мы так и поступили. Следуя традиции «Властелина колец», мы разбили одну длинную историю на три тома.

Итак, проблема решена. Но появилась другая. В отличие от прошлых книг (в каждой из которых представлена законченная история), во второй половине «Легенд» появляются открытые концовки. Я ожидал гневных отзывов (и таки получил несколько). Однако хвалебных отзывов было гораздо больше. К тому же я знал, что, когда выйдут все книги, открытые концовки будут иметь не такое большое значение. Значит, надо было как можно быстрее выпустить эти книги. И нам это удалось: следующие две книги – «Эра смерти» и «Эра империи» – мы выпустили в течение десяти месяцев.

В общем, это все, что я хотел сказать перед началом данной книги, и повторю то, что говорил уже раньше: я очень ценю письма своих читателей, поэтому продолжайте писать мне по адресу: michael@ michaelsullivan-author.com. Письма читателей мне не в тягость, напротив, это – честь и привилегия.

Теперь, когда введение закончено, соберемся вокруг уютного вечного огня в чертоге. Приглашаю вас вернуться в эпоху мифов и легенд, в то время, когда люди именовались рхунами, а эльфов считали богами. Позвольте мне провести вас в «Эру смерти».

Майкл Дж. Салливан Октябрь 2019 г.

Глава первая
Великие врата

Хорошая новость в том, что смерть – не конец, но это также и плохая новость.
«Книга Брин»

О, Великая Мари, что я наделала?

Эта мысль посетила Брин слишком поздно. Трясина уже затягивала ее. Чем дальше, тем явственнее слышался засасывающий звук. Жижа, сковавшая ноги, тянула вниз, и Брин казалось, будто она проваливается в пасть беззубой змеи. По ногам иголками побежали ледяные мурашки, каких она никогда не испытывала; они добрались до талии, поднялись выше. Ее держала, словно в ловушке, не мутная болотная вода и не грязь, а нечто, похожее на густую, ледяную смолу, которая казалась живым существом. Брин дрожала от ужаса, а жижа дюйм за дюймом ползла вверх по ее груди; дышать становилось все труднее.

Тэш закричал так, будто ему тоже грозила смерть – его жизнь заканчивалась вместе с жизнью Брин.

Как я могла так поступить? Он так сильно любит меня, а я…

Словно рука мертвеца из кошмарного сна, жижа сомкнулась вокруг ее шеи. Погружаясь все глубже, Брин запрокинула голову в отчаянной попытке удержать лицо над мутной поверхностью трясины. Когда слизь покрыла рот и глаза, она уже не смогла сдержать крик.

Жижа хлынула ей в рот, и крик получился беззвучным. Тэш никогда не узнает, что последним ее словом было его имя. Погрузившись с головой, Брин из последних сил старалась не сделать вдох. Инстинкт подсказывал ей, что это важнее глотка воздуха.

Героические мысли, подвигшие ее прыгнуть в болото, вмиг улетучились, а вслед за ними и все остальное: рассудок, мысли, сознание. Осталась лишь прерывистая череда образов: блики солнечного света на листве, дождь, барабанивший по воде в ведре, нарезанные кусочки моркови, мамин смех, затянутый льдом пруд. Ужас окончательно сковал разум, и тогда тело непроизвольно пришло в движение и забилось в безнадежной борьбе за жизнь. Устремившись вверх, рука на мгновение вырвалась на поверхность и ощутила воздух – воздух!

Так близко.

Но это был лишь краткий миг. Пальцы вновь скрылись в трясине.

Руки ослабли, движения стали медленнее. Ноги отказывались подчиняться и перестали шевелиться.

В сознании снова замелькали образы: очаг в доме, овцы во время урагана, рука Тэша в ее руке, слова на странице.

Тело решило, что попытка сделать вдох, возможно, приведет к тому, что она захлебнется, но она точно погибнет, если вообще не будет дышать. И она вдохнула. Жижа хлынула в нос и рот. Дальнейшие попытки глотнуть воздуха пресеклись так же внезапно, как полет птицы, врезавшейся в окно. Брин невольно закашлялась, пытаясь прочистить горло, но пользы от этого было столько же, сколько от попыток испуганного ребенка криком остановить бурю.

Ужас рассеялся. На нее снизошло спокойствие. Она неподвижно висела в холодном, безвременном пространстве.

Постепенно к ней вернулся рассудок. Снова появились мысли, и первая из них была самой очевидной.

Я совершила ошибку – последнюю в жизни.

Брин терпеливо ждала, когда за ней придет смерть.

Время шло. Ничего не происходило.

Все кончено? Я уже…

В абсолютной тьме Брин попыталась понять, открыты у нее глаза или нет – глупая мысль, ведь сейчас она вообще не знала, есть ли у нее глаза.

Я умерла? Скорее всего.

Эту мысль сопровождало странное, спокойное смирение, на удивление разумный конец необыкновенной ситуации. Вывод не был очевиден, поскольку она так и не получила явного подтверждения собственной смерти. Ужас отступил, равно как и неприятное чувство удушья, и ей больше не было холодно. Но само по себе это никоим образом не означало, что она умерла. На мгновение она решила, что все еще жива и просто потеряла сознание.

Она попробовала пошевелиться; руки и ноги вновь слушались ее. Движения стали свободными, их больше не сковывала вязкая болотная жижа.

Вода. Я в воде.

Через секунду ее голова поднялась над поверхностью. Брин жадно вдохнула и со всплеском заработала руками.

Неужели я каким-то чудом выжила? Я…

Вокруг по-прежнему царила чернота, но кое-что ей было предельно ясно. Она не в трясине, не где-то на острове, уже не рядом с ведьмой. Тэш исчез, теперь он навеки недосягаем.

Река Смерти.

Брин знала все эти истории. Те, кто побывали на грани смерти, но выжили, рассказывали о мощном, темном потоке, уносившем их к яркому свету. Брин не видела никакого свечения и не чувствовала себя мертвой. У нее свободно двигались руки и ноги, и плавала она так же плохо, как и раньше. Расслабившись, она перестала бороться и безвольно опустила руки. Однако вместо того чтобы пойти ко дну, она лишь дрейфовала, покачиваясь на воде. В этой тишине она ничего не ощущала: ни света, ни звука, ни запаха, ни вкуса, ни прикосновения. Брин обнаружила, что плывет в пустоте, и в голове возник вопрос: Может, мне только кажется, что у меня есть руки и ноги? Но как это проверить? В этой бездне нет ничего, что можно было бы потрогать, к чему можно было бы прикоснуться. Брин никак не могла отогнать нарастающий страх.

Я все еще существую? На смену этой мысли тут же пришла другая, еще более ужасающая: Была ли когда-нибудь девушка по имени Брин? Произошло ли все то, что я помню из своей жизни, на самом деле?

Четких ответов не было. Мысли нуждались в подтверждении, опоре. Ничего подобного она не имела. Ей казалось, что вслед за ускользающими ощущениями исчезает и она сама.

Я…

Чувство воды пропало, а с ним и ощущение покачивания.

Я существую?

Находясь в абсолютной пустоте, Брин не могла поддерживать какое бы то ни было самоощущение.

Я не тону. Я растворяюсь.

То немногое, что от нее осталось, разламывалось, рассеивалось и таяло. Ей казалось, она вот-вот исчезнет совсем, а потом…

Потом появился свет.

Брин увидела его. Крошечный огонек, похожий на далекую звезду.

Есть что-то еще – значит, и я существую. Я не совсем исчезла.

Маленький лучик света разрастался. Сияние озарило реку – темную, чернильную ленту, змеившуюся по огромному каменному каньону. Увидев проплывавшие мимо скалы, Брин поняла, что движется в определенном направлении. Это вселяло надежду, и Брин на секунду задумалась, начала вспоминать. Ее тут же, будто ножом, пронзило воспоминание о том, как закричал Тэш. Этот звук остался с ней. Кошмарный крик преследовал ее.

Прости меня, – думала Брин, а свет между тем становился все ярче и ярче.

Сияние, не желтое и не оранжевое, казалось блеклым, бледным, словно вечер в разгар зимы, когда за пеленой туч не видно солнца. По мере приближения свет позволил разглядеть, что ждало ее впереди, и Брин различила невероятно высокие, острые скалы, вздымавшиеся по обе стороны от нее. Река кончалась заводью возле омытого светом берега, где двигались какие-то силуэты.

Люди! Да, здесь точно есть другие люди.

Свет горел у них за спинами, поэтому она различала лишь смутные очертания сотен сбившихся в толпу людей. За ними Брин увидела источник света – массивные врата с высокими, как башни, створками. Врата были наглухо закрыты, однако свет, мощный, яркий, проливался сквозь щели между створками и столбами.

Неожиданно ноги коснулись песчаного дна. Брин слегка толкнуло вперед, но она тотчас обрела равновесие и встала.

– Брин! – Навстречу ей бежала Роан.

Подруга отнюдь не выглядела мертвой и ничем не отличалась от той, что вошла в трясину. На ней не было ни следа грязи. Роан помогла Брин выбраться из воды.

Следом подошла Мойя и крепко обняла Брин.

– Дурочка! – Разомкнув объятия, Мойя подняла руку и смахнула прядь волос с лица Брин. – Говорила же я тебе не идти за нами! Даже приказала. Почему? Почему ты не послушалась?

– Я поняла кое-что, чего раньше не понимала, хотя должна была. Имя Мьюриэл упоминалось в табличках Агавы вместе с Ферролом, Дроумом и Мари. Если она богиня, значит, ее отец тоже бог. Тресса права насчет Малькольма, а он хотел, чтобы я пошла.

– Так что, ты теперь тоже верующая? И твоей веры хватило, чтобы покончить с собой?

– Это не все. Малькольм говорил, что «Книга Брин» – возможно, самое важное творение человечества. Он знал, что я все запишу. Он хочет, чтобы я рассказала правду, и думает, что я найду ее здесь.

– Все равно не надо было этого делать, – сурово сказала Мойя. – Персефона мне этого не простит.

– Простит, если у нас все получится.

– Я бы на это не рассчитывала.

Вместе они подошли к Гиффорду, Трессе и Дождю, которые стояли тесной группкой возле толпы у ворот. Взглянув на Брин, все трое безрадостно улыбнулись и кивнули, словно их объединяла некая торжественная тайна. Брин знала, в чем дело. Они вместе – однако они мертвы.

Дождь не потерял кирку, Мойя сохранила лук, а Тресса была одета в ту же мешковатую рубаху, подпоясанную веревкой, которую взяла у Гэлстона. Брин так и не дошила платье, которое обещала Трессе в обмен на согласие учиться читать, и от мысли о том, что ей придется целую вечность ходить в лохмотьях, ощутила угрызения совести.

Осмотрев Брин, Мойя бросила взгляд на воду поверх плеча Хранительницы. Ее глаза потемнели.

– А Тэш?..

Брин с натянутой улыбкой покачала головой.

– Он меня отпустил, – ответила она бодрым тоном, который даже ей самой показался фальшивым.

Мойя грустно кивнула.

– Он пытался меня остановить, и убедить его оказалось нелегкой задачей. Я боялась, что вы уже ушли и я не сумею вас разыскать.

– Это вряд ли. – Гиффорд указал на толпу, собравшуюся у великих врат. – Тут, похоже, очередь.

Роан резко обернулась.

– Гиффорд? – Она в изумлении уставилась на него.

– Что?

– Ты только что… Что ты сказал?

Гиффорд пожал плечами:

– Ну, просто я подумал, что, скорее всего, произошло какое-то большое сражение, раз тут столько мертвых…

– Ну вот, опять! – Роан воодушевленно подскакивала на месте.

– Что опять?

– Гиффорд, ну-ка произнеси мое имя!

Он нахмурился и окинул остальных озадаченным взглядом.

– Роан, о чем ты… – И тут он округлил глаза, раскрыв рот.

– Ты можешь говорить так же, как все. – Роан ласково коснулась его губ.

– Роан, – повторил он громче. – Роан, Роан, Р-р-роан!

Гиффорд обхватил жену руками, и оба радостно рассмеялись.

Брин улыбнулась. Все они улыбались, кроме…

– А где Тэкчин?

– Пошел к вратам… – Что-то со стороны толпы привлекло внимание Мойи, и она помахала луком над головой. – Вон он.

Бежавший к ним фрэй двигался с такой же легкостью, как при жизни.

– Заперто крепко-накрепко. Никто не может пройти, и никто не знает почему. Все сошлись на том, что здесь что-то не так.

– Да не то слово! – Мойя нахмурилась. – Мы приложили столько усилий, чтобы умереть, а в результате просто застряли здесь? Мы хоть знаем наверняка, куда ведут эти врата?

– Ага. И вправду в Пайр. Обычно они открыты, – объяснил Тэкчин. – Свет, что льется из них, привлекает только что умерших. А за воротами их встречают родные и друзья.

– Откуда тебе все это известно?

– Я встретил женщину, которая тут раньше бывала, но ее засосало обратно в тело. Во всяком случае, так она мне сказала. А если верить парню, который скончался от лихорадки где-то в южном Рхулине, ворота уже давно закрыты.

– Как давно, не знаешь?

Тэкчин указал в темноту за ними:

– Да разве тут поймешь?

Мойя повела остальных к вратам. Толпа состояла почти целиком из рхунов, и ее обеспокоило большое число детей. Фрэев здесь не было, кроме Тэкчина, зато встречалось немало гномов. Все выглядели одинаково испуганными, потерянными и озадаченными.

Здесь все мертвые.

Мойе трудно было привыкнуть к этой мысли. Никто из присутствующих не походил на призрака. Обычные люди, просто странно одетые. За исключением ее спутников, немногие носили дорожную одежду. Большинство дам были облачены в платья, а мужчины, вероятно, щеголяли в лучших рубахах. Ни у кого не было ни плащей, ни вьюков, ни даже сумок, зато у каждого имелся камень. У некоторых он висел на шее, но большинство крепко сжимали его в кулаке.

– Дорогу, дорогу!

Тэкчин прокладывал путь сквозь толпу, и люди услужливо сторонились. Его вытянутая вперед рука, словно нос корабля, разрезала море духов. Похоже, эта бесцеремонная напористость никого не оскорбляла. Напротив, уверенное поведение их группы, видимо, связывалось с некоей значимостью, властностью, и в их адрес посыпались просьбы и жалобы.

– Тут какая-то ошибка, – сказал человек, мимо которого они проходили. Изорванная одежда висела на нем лохмотьями. В отличие от большинства, у него не было камня. – Я вообще не должен быть здесь. Я даже не болел. Я был в лесу…

Они отошли так далеко, что уже не могли расслышать дальнейших слов, и Мойя почувствовала облегчение от того, что не узнает, чем закончилась его история.

– Мои малютки, мои малютки… – Они поравнялись с плачущей женщиной, которая сидела, обхватив себя руками, и покачивалась из стороны в сторону. Она посмотрела прямо на Мойю: – Как они будут жить без меня?

Богато одетая женщина сурово поглядела на них, плотно скрестив руки на груди, и перевела взгляд на врата.

– Мы что, должны ждать здесь целую вечность? Если люди продолжат умирать, на берегу станет слишком тесно.

Тэкчин ухватил Мойю за руку, и они начали проталкиваться в гущу толпы. Вблизи ворота были еще больше, чем казались издалека. Над ними плечом к плечу, взирая на толпу сверху вниз, возвышались три каменных изваяния: мужчина-гном и две женщины, рхунка и фрэя. В ногах у них, на притолоке, были вырезаны какие-то существа, бросавшие камни. Под ними располагались массивные двери, намного выше ворот Алон-Риста – выше даже огромного входа в Нэйт, – и как будто отлитые из золота. Обе створки украшали рельефные изображения людей, борющихся с постигшим их несчастьем. Одни падали с высоты. Другие, подняв руки, защищались от камнепада с притолоки. Третьих пронзали мечом, душили или рубили им головы. Внимание Мойи притянула панель внизу, на которой на женщину обрушивались гигантские, чудовищные волны. Женщина вытянула руку в мольбе о помощи, которой никогда не получит.

Двери обрамлял сочившийся сквозь щели свет, единственное освещение на берегу.

Как будто за ними скрывается луна.

– Куда это вы торопитесь? – спросил гном, мимо которого протиснулся Тэкчин. – У вас что, какие-то особые дела?

Галант кинул на него злобный взгляд, и гном умолк. Тэкчин продолжал отталкивать людей и угрожающе смотреть на них, пока вся группа не добралась до самых врат. Прижавшись вплотную к дверям, Мойя прикоснулась к холодному камню и ощупала лицо утопающей женщины.

– Какая у них тут симпатичная резьба. Так и тянет забежать внутрь. Как думаешь, кто те трое наверху?

– Понятия не имею, – ответил Тэкчин. – Что же до того, как попасть внутрь, у тебя есть на сей счет какие-нибудь соображения?

Он вопросительно взглянул на нее и хитро улыбнулся. Что бы ни делал Тэкчин, обычно это сопровождалось какой-нибудь веселой усмешкой. Жизнь была для него нескончаемым приключением. К счастью, смерть не умерила его жизнелюбия.

Он любит меня. Великий галант, некогда бог с другого берега реки, любит меня, Мойю – непутевую дочь прачки Одри.

Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что ради нее Тэкчин выбросил больше тысячи лет жизни. За все то время, что они провели вместе, он ни разу не сказал: «Я люблю тебя». Но в тот удивительный миг самопожертвования, когда он взял ее на руки и отнес к трясине, он доказал свою преданность.

Мойя осмотрела гигантские двери и пожала плечами.

– Стучать не пробовали? – обратилась она к стоявшим рядом.

– Ты с ума сошла? – воскликнула нетерпеливая женщина.

Мойя кивнула:

– Возможно.

Отыскав наиболее гладкий участок дверного полотна, она подняла руку и трижды громко хлопнула по нему ладонью.

Стук получился громче, чем она рассчитывала, но ничего не произошло.

Мойя со всей силы толкнула ворота, но и это ни к чему не привело. Ее лишь слегка отбросило назад.

Вспыльчивая дама недовольно закатила глаза.

– Но попробовать-то надо было, – пожала плечами Мойя.

Привстав на цыпочки, она посмотрела на реку, катившую воды вдали, за толпой. Прибывали все новые люди. Их головы покачивались на воде, словно обломки затонувшего корабля, и очередные покойники выбирались на песчаный берег.

– Здесь, должно быть, несколько сотен человек, а то и больше. – Она повернулась к мужчине в ночной сорочке с желтыми пятнами на груди и под мышками; усы и борода у него сделались жесткими от засохших соплей. – Сколько нам ждать?

– Мне-то откуда знать? – Он с хмурым видом теребил свое грязное одеяние. – Я спал в своей кровати. А когда проснулся, очутился здесь!

В ответ Мойя состроила страдальческую гримасу.

– Ах, бедняжка! Умер в собственной постели, да? Как печально! Кое-кто из нас утонул в отвратительной болотной трясине. А вон того несчастного ублюдка, – она указала на мужчину в рваных лохмотьях, – судя по всему, задрал медведь. А на врата ты смотрел? Видел изображения? Неплохо бы тебе задуматься, как еще ты мог бы умереть. – Она покачала головой. – Умер во сне! Вот несчастье, честное слово!

Мужчина отступил и скрылся в толпе, оставив их у ворот.

Когда Сопливый Бородач исчез, Мойя повернулась к Дождю:

– Ладно, и как эта штука работает? Ну… сам-знаешь-что?

Гном выпрямился и замер, как будто его поймали на чем-то нехорошем.

– Что? О, э… точно. – Как и Мойя, он быстро осмотрелся, словно желая убедиться, что рядом нет посторонних. Затем тихо сказал: – В общем… ключ надо вставить в замок.

– А что это такое? – спросила Мойя.

– Ну… это такое отверстие, маленькая дырочка, куда просовывается ключ.

Они с недоверием осмотрели огромную поверхность врат.

– Их тут десятки, – сказала Мойя, указывая то туда, то сюда. – Вон там, наверху, изображена пещера, а тут дверной проем. Какое из них нам подойдет?

– Можно попробовать все, – предложил Гиффорд.

Мойя покачала головой:

– На глазах у целой толпы свидетелей? Если помнишь, об этом никто не должен знать!

– И то верно, – язвительно сказала Тресса. – Так что давайте просто ждать вечно, в прямом смысле слова.

Мойя нахмурилась.

– Зря я надеялась, что после смерти ты перестанешь быть такой злюкой…

– Я такая, какая есть, – отрезала Тресса, театрально всплеснув руками, словно с гордостью демонстрируя новое платье.

– Оно не может быть наверху, – заключил Дождь. – Слишком трудно им пользоваться. Обычно замки делают так, чтобы до них легко было дотянуться. Так удобнее. Вот, смотрите. – Он указал примерно на середину правой панели, где был изображен медведь, задирающий трех человек. Рядом виднелось солнце в виде лица мужчины с всклокоченными волосами. Сквозь его широко раскрытый рот в камне просматривалось отверстие. – Вот Этон, а у нее его ключ. – Он повернулся к Трессе: – Вставляй зубцами вверх, то есть частью с резными кончиками, а потом крутани вот так. – Он повернул запястье.

– Может, лучше это сделаешь ты? – неуверенно сказала Тресса. В ее голосе послышались нотки страха. – Ты-то ведь знаешь, как с этим управляться…

– Нет, – перебила ее Мойя. – Малькольм вручил ключ тебе, и именно ты нас во все это втянула. Так что не пытайся перевалить ответственность на чужие плечи.

Тресса бросила настороженный взгляд на разинутый рот, потом оглянулась на толпу.

– Но если я попробую туда дотянуться, они увидят.

Тресса смотрела на Мойю, словно той были известны ответы на все загадки мироздания. Конечно, это было не так, да и смерть в любом случае означала, что правила изменились.

Роан что-то прошептала на ухо Гиффорду.

– Я все улажу, – заявил тот. – Только будьте готовы.

– Готовы к чему? – начала выяснять Мойя, но больше ничего не успела сказать – Гиффорд уже шагал вниз по склону в сторону толпы. – Что он собирается делать? – спросила она Роан.

Та улыбнулась:

– Сейчас увидишь.

Гиффорд сорвал с ноги лубок, отбросил его и гордо вышел на берег реки.

– Всем привет! – крикнул он. Из висевшей на боку сумки он достал три камня. – Может, кто-нибудь из вас меня знает. Я Гиффорд из Далль-Рэна. Когда-то я был гончаром.

– Я знаю! – радостно, как будто выиграла приз, воскликнула женщина в толпе. – Однажды я купила в Вернесе горшок, сделанный гончаром по имени Гиффорд из Рэна. Хороший горшок. Просто отличный. – Потом озадаченно добавила: – Но мне говорили, его сделал калека.

– Верно! – выкрикнул Гиффорд. – Это я. Я и есть тот самый бедолага. Всю жизнь не мог говорить, как положено. Ни слова не мог выговорить правильно, даже имя моей прекрасной жены. Кстати, ее зовут Роан… Р-р-рОАН! – прорычал он. – Пока был жив, не мог сказать «верно», «град», «дурацкий» или «кошмарный». – Гиффорд широко улыбнулся, и его улыбка отразилась на лицах в толпе.

Стоя возле Мойи и Брин, прижав руку ко рту, Роан в восхищении наблюдала за ним. От счастья она подскакивала на цыпочках и, казалось, вот-вот засмеется и заплачет одновременно.

– Да, я был совсем плох. Спина вся кривая, будто морковка, выросшая на каменистом огороде. Даже ходить без помощи не мог.

Так ноги приволакивал, что в моем далле меня прозвали Гоблином. В общем, был полным ничтожеством, а теперь… посмотрите!

Гиффорд принялся жонглировать тремя камнями, которые дала ему Сури. Народ внимательно следил за движением его рук, за взлетавшими в воздух камнями. Мойя сочла подобные трюки приятным развлечением для тех, кто неизвестно сколько времени прождал на берегу. Все, включая Трессу, смотрели как завороженные.

– Эй! – сквозь зубы прошипела Мойя, дергая женщину за руку. – Сейчас! Давай! Скорей!

– Ах да… – Тресса сунула руку под рубаху и выудила висевший на цепочке изогнутый кусок металла.

– А теперь посмотрите вот на это! – донесся до них возглас Гиффорда.

Мойя не видела, что он делает, но на толпу его действия явно произвели впечатление: вслед за дружным «Оооооо!» послышалось восторженное «Ууууу!».

Тресса вставила ключ в рот Этона и повернула. Раздался лязг – довольно громкий. Мойя оглянулась, но люди не сводили глаз с Гиффорда, который ловил камни у себя за спиной.

Выдернув ключ, Тресса снова упрятала его под рубаху.

Мойя легонько толкнула обе створки ворот, и они подались внутрь. Свет становился все ярче. Это привлекло внимание толпы, и все повернулись, желая узнать, что происходит.

Двери продолжали открываться, словно их тянули на себя великаны. Просвет становился все шире, и сияние ослепило всех присутствующих.

Глава вторая
Поиск виновного

За каждую ошибку кто-то должен нести ответственность и быть наказан. Считать иначе – значит думать, что мы не являемся центром вселенной, а мир не вращается вокруг нас.
«Книга Брин»

Холодный ветер проникал под бреконмору Персефоны, стоявшей под скрытым за пеленой облаков утренним солнцем. В воздухе игриво кружилась снежная пыль. Это подобие снега придало травянистому холму более светлый оттенок зеленого. Персефона отошла от лагеря всего на пару сотен ярдов, но была уверена, что ее никто не потревожит. Она стояла с подветренной стороны чудовища. Крылатый змей, лежавший на гребне холма – но не спавший, – до сих пор почти всех приводил в ужас. Глаза громадного зверя были закрыты. Персефона часто навещала его, но дракон всегда лежал неподвижно и заговорил лишь однажды, в тот раз. Одного раза хватило.

Персефона держалась от зверя на расстоянии. И она испытывала перед ним ужас, однако приходила сюда почти ежедневно. Рано утром или поздно ночью, когда никто не видел, она взбиралась на холм и, стоя рядом с чудовищем, рассказывала ему о своих страхах и неудачах, надеждах и мечтах. Она знала: оно все слышит и понимает; верила, что каким-то образом он слушает ее. Она понятия не имела, как работает магия, но была уверена: когда она обращается к дракону, Рэйт слышит ее.

– Они должны были уже вернуться, – сказала она зверю. – Я беспокоюсь. Они должны были только разведать, что там в болоте, и сразу вернуться. Ну сколько на это нужно времени, день-два, уж никак не больше трех.

Она сжала в кулак сначала одну руку, потом другую.

– Я отправила с ними Мойю… для защиты. Тэкчин тоже пошел. Да и Тэш с ними, значит, все должно быть в порядке. Так почему они до сих пор не вернулись? – Она не ждала ответа и не получила его. Дракон даже глаз не приоткрыл. – Почему я их отпустила?

Персефона выдохнула облачко пара в морозный воздух, сосредоточив внимание на огромных когтях зверя.

– Я жутко боялась, что небо потемнеет от твоих сородичей, вот почему. Мне и сейчас страшно. – Глядя в серое небо и чувствуя легкое, похожее на поцелуй прикосновение снежинок к щекам, Персефона представила громадные черные тени, похожие на рой саранчи. – Нам нужно еще одно чудо, Рэйт.

Персефона упала на колени, стиснула пальцы и склонила голову, словно в молитве.

– В планы Нифрона я верю не больше, чем в свои собственные. Мы отправили Элисана на север вести переговоры с великанами, а половина второго легиона ушла на юг искать удобную переправу через реку. На это я тоже особенно не рассчитываю. В последнее время кажется, будто мы только и делаем, что посылаем людей в чащу на съедение. Я уже не знаю, что делать. Мы не знаем, что делать. Хотя Нифрон никогда в этом не признается – ни себе, ни мне, – думаю, он испытывает то же отчаяние – как будто течение снова изменилось, и на этот раз мы утонем. Все кажется таким безнадежным и глупым. Когда мы впервые услышали, что фрэи собираются уничтожить далли, смириться с потерями было легко. В Тирре, когда у нас не было ни кинига, ни оружия, вполне разумно было ожидать, что мы погибнем. Даже в Алон-Ристе успех казался недостижимой мечтой. Однако каким-то образом мы всегда выживали. Столько раз оказывались на волосок от смерти, столько чудес повидали…

Персефона вспомнила голод, болезни, клановые междоусобицы, которые Рэн выдержал за ее жизнь. Ничто из этого не могло сравниться с тем, что они пережили за последние несколько лет. Человечество напоминало слабенькое пламя, которое ветер упрямо намеревался погасить, но каждому его новому порыву всегда что-то препятствовало – неожиданная удача, при нормальных обстоятельствах казавшаяся невозможной.

– Такое чувство, словно…

Позади послышалось чье-то пыхтение и хруст заиндевелой травы. Обернувшись, Персефона увидела высокий, худощавый силуэт закутанного в плащ мужчины. Взбираясь на холм, он опирался на копье, как на трость – знакомое, но неожиданное зрелище.

– Малькольм?

– Доброе утро, – весело сказал он. – Так и думал, что найду тебя здесь.

Поднявшись на ноги, Персефона уставилась на него, ощущая странную смесь радости и раздражения.

– Мы не виделись несколько лет. Где ты был?

– Где я только не был! В Тирре, Кэрике, Нэйте и на небольшом мысе в Зеленом море.

– Не знаю, известно тебе или нет, но идет война. Что заставило тебя уйти? У нас каждый человек на счету.

Взобравшись на холм, Малькольм оперся о копье и улыбнулся.

– Я по тебе тоже скучал.

– Я… – Она смутилась. – Прости. Я не хотела тебя отчитывать. Я на самом деле очень по тебе соскучилась.

Она и сама не осознавала, насколько это правда. Она обняла его, как старого друга, которым он стал. Но Малькольм был для нее не просто другом. До своего исчезновения скромный «хвостик» Рэйта превратился в ценного советчика. После Грэндфордской битвы Роан говорила, что в нем есть нечто особенное, но замечания Роан нередко отличались недосказанностью, и их трудно было понять.

Скрытые таланты Малькольма Персефона испытала прежде всего на себе, когда он предсказал рождение Нолина. И ведь не просто угадал, что у нее в скором времени будет ребенок. Он сказал ей, что она родит сына Нифрона в шатре на берегу реки Берн в долине Высокое Копье во время первого сражения будущей весны. Смелое заявление, учитывая, что тогда она была еще в Алон-Ристе и сомневалась, что вообще когда-либо вновь увидит Нифрона, не то что выйдет за него замуж. Персефона и раньше знавала провидцев, посему ее не слишком удивил явный дар предвидения у Малькольма, пусть и проявившийся совсем недавно. Сури и Тура гадали на костях и выражались туманными загадками, признавая, что сами не знают, что именно произойдет; предсказания же Малькольма всегда отличались определенностью и звучали как утверждения конкретных фактов.

Персефона отпустила Малькольма и печально улыбнулась.

– Просто дела идут неважно, вот я и…

Он с пониманием кивнул, улыбнувшись уголком рта.

– Ты в ужасе. Боишься, что фрэи уничтожат все человечество.

Персефона моргнула.

– Ну да.

– Но это не все, о чем ты думаешь, не так ли?

– А разве этого недостаточно?

– Для большинства – достаточно, но шансов, что рхуны одолеют фрэев, всегда было мало. Твои страхи более личные. – Малькольм посмотрел на дракона. – Ты считаешь, у тебя на руках кровь Рэйта, посылать Сури в Авемпарту было чистейшей воды глупостью, а отпустить ближайших друзей в болото Ит значило обречь их на верную смерть.

Его слова больно ранили, но она сурово отрезала:

– Кажется, я поторопилась с заявлением, что соскучилась по тебе. – Он не сказал ничего, кроме правды, но слышать такое, да еще из уст друга, было невыносимо. – Ты вернулся лишь для того, чтобы напомнить мне, какая я неудачница?

Он отвел взгляд от чудовища и повернулся к ней, сочувственно выпятив нижнюю губу.

– Вовсе нет. Помимо прочего, я здесь, чтобы показать тебе, как сильно ты заблуждаешься.

– Как ты можешь говорить такое? Я отправила птиц, по глупости рассчитывая на мир. Я должна была догадаться, что Сури нужна фэйну не для переговоров. Я отдала ему наше самое ценное оружие, и Лотиан заставит ее раскрыть тайну создания драконов. Я проиграла войну, Малькольм. Я все испортила.

Он покачал головой:

– Победа или поражение в этой войне зависит не от птиц или драконов, не от жадности или ненависти, но от храбрости и добродетели тех немногих, кто готов пожертвовать всем ради спасения будущего. Так всегда бывает, понимаешь? Гордыня, жадность, мстительность не способны изменить мир – по крайней мере, к лучшему. Они не могут этого сделать, не имеют возможности. Это как просить рыбу летать. Приносить жертвы ради других – не в их природе. Но те, кто отправился в болото, понимают, как важно делать то, что нужно, когда приходит время, и они не единственные.

– О чем ты?

– О тебе, Персефона. Принесенные тобою жертвы сыграли важную роль и продолжат играть ее.

Она грустно рассмеялась:

– Обо мне? Может, в прошлом я и сделала что-то хорошее. Поход в Нэйт и переезд в Алон-Рист помогли нам выиграть немного времени, но я уже много лет не делала ничего важного.

– Правда? Ты так думаешь? – Он бросил взгляд на дракона. – Почему ты предпочла Рэйту Нифрона?

– Не понимаю, какое отношение к делу имеет мой выбор мужа.

– А я понимаю, да и ты тоже. Почему тебе так не хочется говорить об этом вслух? Скажи мне.

Она не хотела отвечать, но после стольких потерь осталось всего несколько человек, с которыми она могла говорить откровенно, и Малькольм был одним из них. Она вздохнула. Ей было стыдно признаваться в этом.

– Потому что он лучше всех подходил на роль…

– На роль кого? Возлюбленного? Отца? Советника, которому ты доверяешь?

– Нет. – Она опустила глаза.

– Так кого же?

Его настойчивость несколько обескуражила Персефону. Раньше Малькольм так рьяно не спорил.

– Правителя, – наконец сказала она.

– Да. – Малькольм кивнул. – Это не совсем то, что большинство женщин ищет в мужчине. Но почему это важно? У рхунов есть вожди.

– Мир изменился. Мы больше не можем жить разрозненными кланами, как было раньше. Теперь мы увидели, насколько полезен единоличный правитель.

– Но ты уже киниг. Ты – вождь всех рхунов, не так ли?

– Пока это так, но мне уже за сорок. Повезет, если увижу, как возмужает Нолин. Когда я думала, что у нас есть шанс на победу, Нифрон казался мне твердым и справедливым правителем. Муж из него так себе, в нем нет ни страсти, ни верности, но он сильный, практичный – наш лучший шанс на светлое будущее. Скорее всего, он проживет еще тысячу лет. За это время он обеспечит нашему народу стабильную жизнь и сделает много хорошего.

– И потому ты принесла в жертву свое будущее – счастье, которое могла бы испытать с Рэйтом. Ты сделала это на благо всего мира и будущих поколений. И так будешь поступать до конца жизни.

Персефона тяжело вздохнула и покачала головой:

– Одно дело, когда это касается только тебя, но ведь все сложилось иначе. Из-за меня погиб Рэйт. Я лишила его жизни!

– Вовсе нет. – Малькольм обратил взор к облакам, будто в ожидании плохой погоды, тогда как Персефона упорно продолжала разглядывать траву под ногами. – Рэйт погиб не потому, что ты ему отказала. Более того, Сури отправилась в Авемпарту не потому, что ты ее об этом просила, а Брин, Мойя, Роан и Гиффорд ушли не потому, что ты это допустила. Задумайся на минутку. Прекрати изводить себя чувством вины и сожаления и подумай о том, что все это, возможно, произошло потому, что так должно было случиться. Каждому отведена своя роль. Своя собственная роль. Причина не в тебе, а в них. Они приносят жертвы ради всеобщего добра так же, как делала ты.

– То есть ты пытаешься сказать, что весь мир не вращается вокруг меня?

Он улыбнулся:

– Более-менее. Вот что я имею в виду: во многом, что произошло, бесспорно, есть твоя заслуга, однако в том, за что ты себя коришь, твоей вины нет. Ты ни в чем не виновата. Ни в войне, ни в смерти Рэйта, ни в том, что Сури оказалась в плену.

– Тогда кто в этом виноват?

Малькольм замялся и оглянулся, будто что-то услышав.

– А где Нолин? – неожиданно спросил он, словно только теперь заметил, что мальчика здесь нет.

– Что? – Резкая смена темы ошеломила Персефону.

– Понимаю, еще рано, но разве мальчишки не встают с рассветом?

– Он с Джастиной.

Малькольм кивнул.

– Ну разумеется, – протянул он. В его тоне явственно слышался упрек.

– Что?

Малькольм нахмурился. Неодобрительно, осуждающе.

– Да просто интересно… Нифрон когда-нибудь проводит время с ребенком?

– Ты избегаешь ответа на мой вопрос.

– Г-м-м? – пробормотал он.

Персефона скрестила руки на груди.

– Кто в этом виноват, Малькольм?

Копьеносец нахмурил брови и со вздохом опустил плечи.

– Виноват. Любопытное слово, не находишь? Став кинигом, ты не спрашивала, кто в этом виноват, а между тем вожди гулов, уверен, спрашивали. О вине речь заходит, лишь когда случается что-то плохое. Успех свободен от подобной ноши. Может, лучше повременить с суждениями и не искать виновного, когда это может и не понадобиться.

Тура просто сказала бы: «Не знаю». Сури, вне всякого сомнения, заговорила бы о бабочках, или облаках, или о чем-нибудь в равной степени бессмысленном. Малькольм знал ответ – в этом Персефона не сомневалась, – но скрывал его.

Почему? – задумалась она.

При взгляде на него Персефоне в голову пришла новая мысль. Провидцами называли тех, кто умел порой распознавать мистические знаки, указывавшие, что произойдет в будущем. Насколько она знала, никто из них не умел создавать будущее.

Разве это вообще возможно?

Когда Тресса заявила, что Малькольм рассказал ей, как можно спасти Сури, Персефона не придала этому значения. Но теперь…

Малькольм был с Рэйтом, когда тот убил Шегона – поворотный момент, благодаря которому рхуны стали сомневаться в божественности фрэев. Когда Персефона впервые встретила Рэйта, именно Малькольм помог убедить его вернуться в Далль-Рэн, как раз вовремя, чтобы встретить Нифрона и его галантов. А когда Арион прибыла, чтобы арестовать Нифрона, Малькольм ударил ее камнем по голове, из-за чего и предводитель галантов, и миралиит остались в Далль-Рэне.

Неужели все это совпадения?

– Малькольм! Откуда ты узнал, что Сури возьмут в плен, за несколько лет до того, как это случилось?

– На самом деле ты ведь не об этом хочешь узнать, правда?

Он прав; не об этом.

– У нас все еще есть шанс на спасение человечества?

Несуразный тощий человек с острым носом кивнул.

– Наверняка ничего сказать не могу. За время своего отсутствия я узнал кое-что, что делает положение еще более шатким. Но я здесь, чтобы сообщить тебе: планы приведены в действие, и я еще не утратил веру в их осуществление. Я хочу, чтобы ты тоже продолжала верить.

– Ты говоришь о тех, кто ушел в болото, да? С ними все в порядке? Что с ними произошло?

– Тебе, наверное, лучше присесть.

– О, милостивая Мари!

Персефона пошатнулась. Встав на колени, она ждала ответа, чувствуя себя преступницей, над которой занесен топор палача.

Малькольм тоже опустился на колени и взял ее за руки.

– Мойя, Тэкчин, Брин, Роан, Гиффорд, Тресса и Дождь… они…

– Что?

Он неловко поежился.

– Говори! – закричала она.

– Они… мертвы.

Персефоне показалось, что у нее остановилось сердце. Время тоже замедлило бег.

– Невозможно! Этого не может быть. Не может. Они просто пошли посмотреть… только на разведку, и все. Они ушли не на битву.

– Ты права. Битвы не было. Они утонули.

Персефона неистово качала головой:

– Все? Нет… нет…

О, милостивая Мари, только не они тоже. Сколько еще человек должно погибнуть?

– Но… – Малькольм помедлил и, сдержанно улыбаясь, добавил: – Все хорошо.

Она не сразу поняла, правильно ли расслышала, но его лицо – эта слабая улыбка – подтверждало его слова. Нет, не слова, слово.

– Во имя Элан, как все может быть хорошо?

– Потому что, – Малькольм выпрямился и расправил плечи, – велика вероятность, что они вернутся.

Она уставилась на него. На сей раз ей не составило труда посмотреть ему в глаза.

– Ты спятил?

Он покачал головой и протянул руки, чтобы успокоить ее или, возможно, защититься.

– Это… э… будет нелегко. По правде говоря, все оказалось сложнее, чем я предполагал.

– Ты знал, что они на это пойдут? – От резкого осознания правды у нее перехватило дыхание. – Ты все это спланировал. – Она начала качать головой. – Это не я во всем виновата, а ты!

– Да. – Он кивнул. – Во всем. Но это еще не конец. Позволь объяснить, куда они отправились. Видишь ли, Персефона, я послал их…

– На смерть. Ты убил их!

– Это правда. – Он поднял палец. – Но я отправлю кое-кого на помощь.

Глава третья
Хозяева тайн

Учение не дается просто так; любой по-настоящему ценный урок оставляет шрам.
«Книга Брин»

Все умершие фэйны покоились в собственных усыпальницах, украшенных изображениями их многочисленных подвигов. Эти священные чертоги служили не только местом вечного упокоения, но и памятником величию вождей. Каждая усыпальница являла собой архитектурное чудо, и представители племени эйливин не поскупились на их возведение. Все пять мавзолеев располагались на почетном месте недалеко от площади Флорелла в центре Эстрамнадона и были доступны любому фрэю, пожелавшему явиться сюда, дабы испытать должный восторг и вдохновиться деяниями величайших представителей своего народа.

Однако место это мало кто посещал.

Имали подобное положение дел изрядно огорчало, ибо в отсутствии интереса к знаменитым предкам она усматривала очередное доказательство того, что основы фрэйского общества рушатся, а значит, весь уклад жизни на грани падения. В то же время усыпальницы, где редко кто бывал, обладали неоспоримым преимуществом, поскольку предоставляли удобное убежище, скрытое от посторонних глаз.

– Зачем мы здесь? – спросил Нэнагал, когда Имали закрыла дверь в мавзолей Гилиндоры Фэйн.

– Нэнагал, ты ведь эйливин, – весело сказала Имали. – Не мог бы ты, уж не сочти за труд, сконструировать еще один огонь в той жаровне в углу? Как-то здесь мрачновато, не правда ли?

– Огонь не нужно конструировать. Его нужно просто разжечь.

– Ах да, метко замечено. Тогда не мог бы ты это сделать, дорогой? При твоем росте не составит труда дотянуться до жаровни. – Она улыбнулась.

– Ты не ответила на вопрос Нэнагала, Имали, – заметил Эрмон. Коренастый и необычайно волосатый для фрэя, он сегодня не успел побриться, и лицо его покрывала густая щетина. – Мы собираемся призывать мертвых? Попробуем поговорить с твоей прабабкой? – Он посмотрел на Волхорика. – Кстати, Феррол дозволяет подобное?

– Ни в коем случае, – скрестив руки на груди, ответствовал верховный жрец.

– Мы здесь собрались не для подобных глупостей, – горячо возразила Имали. – Во имя Феррола, мы находимся в усыпальнице моей прародительницы. Выкажи немного уважения, хорошо?

– Тогда зачем? – спросил Эрмон.

– Чтобы провести очередное заседание.

Жаровня загорелась, осветив внутреннее убранство усыпальницы. Мерцающий желтый свет выгодно подчеркивал золотое и серебряное покрытие. Стала видна дальняя часть крипты, а вместе с ней и саркофаг Гилиндоры. Каменное изваяние на крышке совсем на нее не походило. Слишком скованное, лишенное изящества, оно никоим образом не передавало истинного духа первой фэйн.

– Заседание? – спросил Нэнагал, отпустив качавшееся на шнуре кресало. – Возможно, ты запамятовала, но чуть дальше по улице у нас есть прекрасное место для встреч. Называется Айрентенон – хорошее местечко, с колоннами и скамейками, построено специально для подобных мероприятий.

– Нет, не для подобных, – возразила Имали.

В усыпальнице присутствовали почти все старшие племенные вожди: Нэнагал из племени эйливин, Осла из племени асендвэйр, Эрмон из племени гвидрай и Волхорик, представитель умалинов. Несмотря на отсутствие миралиита Видара, им хватало советников для кворума. И хотя члены Аквилы собрались не в Айрентеноне, их решения будут признаны законными.

– Я пригласила вас сюда, потому что этот августейший орган – возможно, единственное, что препятствует полному уничтожению нашего общества. Мне необходимо узнать ваше мнение по поводу фэйна Лотиана и его способности править – ваше истинное мнение.

– И ты сочла мавзолей наиболее подходящим местом для этой цели? – спросила Осла.

Лишь недавно ставшая членом Аквилы Осла редко подавала голос, и то, что первой высказалась именно она, показалось Имали любопытным. Более опытные выжидали.

– Да, – сказала Имали. – То, что мы делаем в Айрентеноне, становится достоянием общественности. То, о чем мы говорим здесь, останется здесь. – В последние два слова она вложила достаточно яда, чтобы угроза стала очевидной.

– Что именно ты желаешь знать? – ни к чему не обязывающим тоном спросил Нэнагал.

Нэнагал не был глупцом, но он не терпел туманных предположений, предпочитая, чтобы все четко и ясно разложили по полочкам.

– С тех пор как Лотиан взошел на престол, кто-нибудь из вас одобряет его действия?

Все промолчали.

– Я с вами согласна, – заявила Имали. – С тех пор как он занял трон, мы пережили восстание миралиитов, едва не уничтожившее Айрентенон, бунт племени инстарья и войну, которая вполне может обрушить всю нашу цивилизацию. А ведь он был фэйном всего несколько лет – в сравнении с полноценным временем правления фэйна это лишь один удар сердца. Все, что с нами случилось, не было необходимо или неизбежно, и всему виной его действия или отсутствие оных.

Имали разгладила складку на ассике, чтобы дать всем возможность осознать услышанное.

– А почему его правление постигла череда неудач? Потому что Лотиан не спрашивает нашего совета. С момента восшествия на престол он редко посещал Айрентенон, разве что для того, чтобы зачитать эдикт, выдвинуть ультиматум или представить манифест. Так быть не должно. Аквилу создали в помощь властителю, чтобы мы посредством нашей общей мудрости могли направлять его решения. Но Лотиан не желает подобной помощи, его не интересует чужое мнение. И до сей поры все его действия только подтверждают ошибочность его суждений.

– К чему ты клонишь, Имали? – Голос снова подала Осла – единственная, кто действительно не понимал.

– Ну, пока что ни к чему. Просто задаю вопрос. Но, возможно, стоит выразиться иначе, поэтому позвольте высказать следующую мысль: если бы существовала возможность сменить фэйна, вы бы этого захотели?

– Лотиан – избранник Феррола, – заявила Осла, как будто это утверждение служило неоспоримым доказательством бессмысленности риторического вопроса Имали.

Имали искала в глазах всех остальных ту же бездумную приверженность традициям, но не нашла ее. Волхорик уже был на ее стороне, поскольку они вместе придумали план. Теперь она ждала Нэнагала и Эрмона. Оба молчали, вперив в нее подозрительный взгляд.

– Лотиана избрал не один Феррол, – продолжала она, – и, возможно, это мы подвели нашего бога, выбрав в соперники Лотиану Зефирона, а не кого-то более сильного. Но сейчас речь не о прошлом. Речь о будущем. Неужели никто не ответит на мой простой, невинный вопрос? – Скрестив руки на груди, Имали оперлась о выложенную узорчатой плиткой стену.

– Ты говоришь об измене, – сказала Осла.

– Нет, милая. Я только задаю вопрос. Мы просто разговариваем. Никто не предлагает взять в руки оружие и отправиться на штурм дворца – вот это была бы измена. Я лишь спрашиваю мнения и ищу совместной мудрости Аквилы. Ее ведь для этого создали, не так ли?

– Однако встречаемся мы здесь, а не в Айрентеноне, поэтому не надо делать вид, будто это всего лишь невинные расспросы, – обвиняющим тоном заявила Осла.

Имали склонила голову, отказываясь спорить.

– Так или иначе, я все еще не получила ответа.

Вперед выступил Нэнагал:

– Полагаю, это зависит от того, кто придет ему на смену.

В отличие от Имали, державшейся нарочито небрежно – тонкий расчет, чтобы вызвать доверие, – он стоял прямо и выглядел напряженным.

– Разумно, но тогда позволь спросить: что должен сделать Лотиан, чтобы вы предпочли ему любого другого фрэя?

На лицах собравшихся появились слабые ухмылки, послышались сдавленные смешки.

Нэнагал пожал плечами в ответ на абсурдный вопрос.

– Не знаю. Наверное, если бы он сошел с ума и оказался неспособен к разумной мысли…

– Значит, ты признаешь, что при определенных обстоятельствах может возникнуть необходимость сместить фэйна? Скажем, если его присутствие на троне станет угрожать самому существованию народа фрэев? В таком случае вы бы предприняли необходимые шаги, чтобы убрать его?

Улыбки погасли.

Нэнагал повернулся к Волхорику:

– Сумасшествие считается нарушением обета, данного Ферролу? Разве в таком случае наш господь не потребует смещения фэйна?

Волхорик покачал головой:

– В строгом соответствии с Законом Феррола фэйн имеет право делать все, что хочет, независимо от того, утратил он рассудок или нет. Лишь традиция – а не предписания Феррола – требует, чтобы он трудился на благо фрэев. Полагаю, он мог бы без суда казнить всех фрэев до последнего, если бы захотел. – Волхорик поднял палец. – Однако лишь традиция требует от нас подчинения ему. В Законе Феррола прямым текстом не сказано, что мы должны его слушаться.

– Учитывая неспособность Лотиана править как должно, – с нажимом произнесла Имали, – следует ли нам позволить ему продолжать, или же мы обязаны сделать так, чтобы трон занял справедливый и умный властитель? Если пустить все на самотек, Лотиан действительно может уничтожить всю нашу расу. Думаете, Феррол этого хочет? Разве мы не должны вмешаться?

Они переглянулись.

В поисках чего? Помощи? Поддержки? Указаний?

В прошлом Имали всегда ценила мягкотелость членов Аквилы, но сейчас предпочла бы, чтобы они проявили больше твердости.

– Не уверен, – сказал Нэнагал, обводя взглядом остальных. – Мы ведь точно не знаем, чего именно хочет Феррол…

– Значит, вы бы закрыли глаза на деяния безумного фэйна, убивающего всех нас? – спросила Имали. – Не означает ли это, что вы поощряете подобное поведение? Однако, будучи членами Аквилы, разве вы не несете ответственность за племена, которые представляете?

– Ну, я не…

– В таких обстоятельствах, – вмешался Волхорик, – думаю, наш долг перед Господом Ферролом – убрать его.

– Да. – Нэнагал нехотя кивнул. – Да, наверное.

Имали перевела взгляд на Эрмона.

– Вынужден согласиться с Нэнагалом, – сказал тот.

Разумеется, – подумала Имали. – Ты всегда с ним соглашаешься.

Погруженная в свои мысли, Осла разглядывала ноги, сжав кулаки перед собой.

– Я согласна, но… Я утверждаю, что все это только предположения. Угроза, исходящая от Лотиана, пока не достигла того уровня, о котором говорит Имали. Пускай он несведущ в некоторых делах, но это привело лишь к тому, что война с рхунами зашла в тупик. Ничто не говорит об их теперешнем превосходстве над нами. Серьезной угрозы всему нашему народу нет. К тому же я не понимаю: как мы вообще можем… – Она запнулась. – Есть ли какой-нибудь пункт в законах, позволяющий Аквиле сместить с трона фэйна?

– Нет, – ответил Волхорик.

– Тогда как же мы…

– Придется его убить, – без колебаний заявила Имали.

Осла раскрыла рот от изумления.

– Но ведь так мы нарушим Закон Феррола.

– Да, конечно, – согласилась Имали. – И я считаю, что это ничтожно малая цена за спасение всего Эриана. Мы – вожди своих племен. Нам вверили защиту нашей цивилизации, и иногда эта ноша требует не только заседаний в роскошном здании и пустой болтовни.

Эхо ее слов на мгновение повисло в воздухе, а затем в мавзолее воцарилась мертвая тишина. Члены совета в ужасе смотрели на Имали.

Однажды Гилиндора сказала ей, что один из секретов плетения корзины – умение понять, до какой степени можно согнуть прут, не сломав его. Особо жесткий прежде нужно намочить или даже оставить в воде на ночь, а при необходимости и на более длительное время. От этого он становился более гибким.

«Пока я сделала достаточно», – подумала Имали.

– Ну что ж, неплохой вышел разговор, правда? И я согласна с Ослой. Времена пока еще не столь мрачные, и, как я уже говорила, это всего лишь предположения. Об этом стоит задуматься на всякий случай, который, если на то будет воля Феррола, может, и вовсе не наступит. – Имали открыла дверь, пропуская внутрь дневной свет. – Хочу поблагодарить вас за то, что пришли.

С помощью пары веревок команда Вэсека подняла гроб и поставила его на край зияющей ямы. Волхорик не пустил Вэсека на кладбище Эстрамнадона, но лес за городом прекрасно подошел для его целей.

Ящик, в который Вэсек поместил мистика, был настоящим гробом – шестисторонним ларцом, сужавшимся от плеч к лодыжкам. Хотя Лотиан приказал отправить Сури в «Нору» – череду небольших камер под бараками Львиного корпуса, – приказ фэйна похоронить ее подал Мастеру Тайн идею испробовать еще более радикальный метод. Известный страх рхунки перед замкнутым пространством вполне можно было использовать как рычаг давления, и в то же время это помогло бы избежать дополнительного риска причинения ей физического вреда.

Он подобрал тесный гроб, в котором невозможно было сдвинуться с места. Если заключить рхунку в столь тесное пространство, это принесет наибольшие плоды. Он был уверен, что звук и запах падающей на крышку земли, отсутствие проникающего сквозь щели света и полная тишина могилы отлично сумеют разговорить пленницу.

Главное – правильно рассчитать время. Если слишком мало держать рхунку в гробу, она продолжит упрямиться; если же, напротив, передержать – может случиться так, что она утратит способность разговаривать. Задумка Вэсека на время похоронить пленницу была опасна не только для рхунки, но и для него самого. Если он сломает или убьет добычу фэйна, следующим Лотиан наверняка засунет в этот ящик его.

Работа не доставляла Мастеру Тайн удовольствия. Рхуны не вызывали у него никаких особых чувств. Истории о том, что они подобны диким зверям – злобные, жестокие и безмозглые, – были сущей ерундой. Кому, как не ему, знать об этом, ведь большую часть таких сказочек он сам и сочинил. Требовалось изобразить рхунов свирепыми, но низшими существами. Подобное сочетание помогло возбудить во фрэях страх, но не отчаяние. Целью было побудить их к действию, а отчаяние только помешало бы в этом. Лотиан нуждался в поддержке своего народа, а не в его гневе. Фэйн являлся абсолютным властелином, воплощением Феррола в мире Элан, однако ужас разрушал даже самые священные символы.

Как обычно, Вэсек всего лишь решал задачу, поставленную перед ним фэйном. А задача заключалась в том, чтобы добыть скрытый в сознании рхунки секрет. Если бы фэйн велел вытащить из яйца желток, Вэсек подошел бы к делу точно так же. И все же где-то в глубине души он надеялся, что рхунка выживет, по той же причине, по какой люди сожалеют, что убили божью коровку, по ошибке приняв ее за комара.

Из гроба не доносилось ни звука, и у Вэсека внутри все перевернулось.

Прошло всего два часа!

Крышку поддели с помощью ломов, и Вэсек приготовился увидеть мертвую рхунку и, возможно, собственное будущее. Крышка открылась, скользнула в сторону, и вот рхунка перед ним, лежит с закрытыми глазами, вытянув руки вдоль тела, а грудь ее медленно, ровно вздымается.

Жива!

За этой мыслью незамедлительно последовала еще одна, не менее удивительная: Она спит.

Жизнь вообще редко соответствовала ожиданиям. Весна была не такой чудесной, каковой представлялась в мечтах во время суровой зимы, перелом оказывался не таким болезненным, как думалось поначалу, и Сури подозревала, что смерть окажется величайшим разочарованием из всех. Большую часть жизни люди думали о том, что произойдет, когда они умрут. Собравшись вокруг очага, рассказывали друг другу многочисленные истории, и все эти истории были невероятными; какая ирония, если задуматься. Реальность никак не могла соперничать с десятилетиями ожиданий. Такие мысли пронеслись у Сури в голове, когда ее поместили в гроб.

Сури с трудом пережила мгновение, когда на гроб опустилась крышка, но потом по ней застучали комья земли, которую лопатами бросали могильщики, и стало еще хуже. Земля попадала внутрь сквозь щели между досками, в том числе через плохо подогнанное сочленение прямо над ее лицом. Руки были вытянуты вдоль тела, она не могла пошевелить ими, и приходилось уворачиваться от падавшей на лицо грязи, чтобы иметь возможность хоть как-то дышать. Тогда Сури поняла, что это конец. Но не эта мысль более всего поразила ее, а осознание того, что она не кричит.

Сначала она подумала: Вот и все. Наконец я лицом к лицу встретилась со своим самым страшным кошмаром.

После одного происшествия большую часть жизни Сури чувствовала себя неуютно в четырех стенах, в пещерах и в любом замкнутом пространстве. В шесть лет она забралась в дыру, какое-то отверстие, вырытое в песчаном склоне неподалеку от берега реки, и потом не смогла оттуда вылезти. Сури думала, что это была лисья нора. Маленькая, худенькая девочка полагала, что поместится там, и отчаянно желала увидеть, как живут лисы. Ей рассказывали, что эти животные очень умные, и она вообразила себе крошечные столы – миниатюрные копии того, которым пользовались они с Турой, – заставленные крошечными чашечками и тарелочками.

Интересно, есть ли у них маленькие кроватки? Свечи? Праздничная одежда, которую они от всех прячут и надевают только по особым случаям, когда ночью в лесу устраиваются тайные празднества?

Сури давно подозревала, что обитатели Серповидного леса устраивают тайные праздники, о которых помалкивают в ее присутствии. Эта нора давала ей шанс разузнать правду, а затем она намеревалась спросить первого встреченного ею зверя, почему ее никогда не приглашают.

Как выяснилось, проблема заключалась в том, что она была не так мала, как лиса. На полпути Сури застряла, а когда попыталась вылезти, песок обвалился и накрыл ее. Отчаянные попытки выбраться наружу оказались тщетны и только усугубили положение. Песок завалил выход из норы. Вокруг стало темно, пахло землей, воздуха не хватало. Сури кричала до тех пор, пока измученное горло не отказалось издавать звуки. Ее спасла Тура. Старуха-мистик нашла и откопала ее… три дня спустя.

С тех пор любое тесное помещение, из которого Сури сразу не могла найти выход, наводило на нее ужас. В той лисьей норе она потеряла часть себя. То ли оставила ее там, то ли эта часть погибла, задохнувшись в грязи. С того дня Сури ложилась спать на улице, а в дом к Туре заходила только в самые холодные ночи.

Странно, что теперь она не кричала, хотя звук падающих комьев земли становился все глуше по мере того, как ее зарывали все глубже. И тем не менее ужаса она не испытывала.

Я должна бы уже сойти с ума. Почему этого не происходит? Почему я так спокойна?

А ведь это худший кошмар Сури, номер один в ее списке ужасных исходов.

Вот только это уже не так.

Сури спокойно прыгала с водопадов, одна встречалась со стаей волков, в разгар бури забиралась на высоченные деревья… Однако так было не всегда. Откуда-то из глубин памяти всплывали времена, когда все это пугало ее. Минна придала ей храбрости. Маленькая волчица была бесстрашна. Сури не могла позволить щенку обойти себя, стало быть, гордость вынудила ее встретиться лицом к лицу со страхами, и она обнаружила, что страх подобен трусливому забияке – сплошь пустые угрозы. Успешно прыгнув разок с водопада, Сури не могла взять в толк, чего она так боялась.

Пребывание в тесных местах, будь то маленькие комнаты или клетка, в которой ее везли в столицу фрэев, было похоже на погребение заживо, но похоже не значит то же самое. Ее преследовал страх испытать это на деле, и тем, что всегда парализовало ее, было ожидание – фактор неизвестности. Пока прислужники Вэсека не похоронили ее, Сури не приходилось по-настоящему встречаться с величайшим страхом своего детства.

Но что же изменилось?

Ответ нашелся быстро. Сури было уже не шесть лет, и время, проведенное в могиле, помогло ей разглядеть в этом страхе всего лишь кошмар ребенка. Сури выросла и по мере взросления узнала, что в жизни есть куда более страшные вещи.

По сравнению с созданием гиларэбривна быть погребенной заживо – пустяк.

Вместе с этим она поняла кое-что еще: уже много дней она не могла как следует выспаться, а потому, воспользовавшись темнотой, просто заснула.

– Как она? – спросила Имали.

Куратор Аквилы говорила нарочито тихим голосом и не сводила глаз с Двери в Саду.

– В том же состоянии, в каком, подозреваю, была бы ты, если бы тебя заперли где-нибудь без еды и воды. – Вэсек, Мастер Тайн, как обычно, говорил ровным тоном, хорошо скрывавшим его истинные чувства. – Уверен, ей бывало и получше.

Они сидели на одной из множества каменных скамей в Саду, служившем центром фрэйского города Эстрамнадон. Имали устроилась слева, положив руку на подлокотник, а Вэсек – справа, на достаточном от нее расстоянии, чтобы можно было разговаривать тихо, но в случае чего сделать вид, что они не вместе.

Осень уступала место зиме. Роскошный дендрарий обронил листву, и остались лишь голые ветви унылого бурого, черного и серого цветов. В культурном и религиозном сердце фрэйского мира не было посетителей. С одной стороны, это давало возможность поговорить наедине; с другой – у любого обилие пустых скамей вызвало бы вопрос: почему эти двое уселись на одной скамье, если пришли не вместе? Впрочем, это было не так уж важно, поскольку в поле их зрения находился только один посетитель.

Трилос сидел на своем обычном месте. Погода его, кажется, не беспокоила, да и на пару, занявшую самую дальнюю от него скамью, он вроде бы не обращал внимания.

– Меня волнует не ее физическое состояние, – прошептала Имали. – Как она держится?

– Одно идет рука об руку с другим, ты так не считаешь?

– Если бы я знала ответ, то не спрашивала бы. Она рхунка. Я их не понимаю.

– Я тоже.

Имали осторожно подбирала союзников. Волхорик был необходим, поскольку контролировал доступ к рогу. Макарета была ее тайным оружием, но если бы Имали могла выбрать лишь одного напарника, лишь одного подельника, это был бы Вэсек, хотя он же представлял наибольшую угрозу. Умный, хитрый и опытный, он мог с легкостью предать ее.

– Каковы шансы, что рхунка выдаст секрет драконов? – спросила Имали.

– Невелики, – уверенно ответил он. – Я всерьез сомневаюсь, что он ей вообще известен. Отправить к нам того, кто владеет необходимыми нам сведениями, – редкостная глупость, а по моим источникам, Нифрон отнюдь не дурак. Слишком уж идеальный подарок. Я чую ловушку. Наверняка она здесь с каким-нибудь самоубийственным заданием. Скорее всего, в ее задачу входит саботаж, сбор информации или, возможно, даже убийство. Хотя не понимаю, какую угрозу может представлять для кого-либо эта рхунка, тем более для фэйна. Однако меня беспокоит, что я так и не сумел выяснить природу данной угрозы.

– Ну а вдруг она действительно знает секрет?

– Тогда она приложит все усилия, чтобы сохранить его.

– Думаешь, ты сможешь заставить ее заговорить?

Вэсек помедлил:

– Сегодня утром я бы сказал «да», но сейчас уже не столь в этом уверен.

– Почему? Что произошло?

– Мы откопали ее, рассчитывая, что она пойдет на что угодно, лишь бы снова не угодить в гроб, но…

– Что вы сделали? – Имали забыла о необходимости притворяться, что они пришли сюда порознь, и уставилась на него: – Вы ее похоронили? В земле? Ты с ума сошел? Она же могла погибнуть!

Не сводя глаз с двери, Вэсек ответил своим раздражающе спокойным голосом:

– Она провела там всего пару часов. Воздуха в гробу хватило бы еще на столько же. Мне донесли, что рхунка испытывает ужас перед тесным пространством, но это, видимо, неправда.

– Ты пошел на чудовищный риск. Откуда ты знаешь, сколько воздуха в гробу?

– Поверь мне, тебе совсем не следует знать, каким путем я это выяснил.

– С ней все в порядке?

– В порядке. Судя по всему, слух оказался ложным. Рхунка воспользовалась возможностью, чтобы подремать.

– Хвала Ферролу за это! Она может сыграть важную роль после того, как мы… ну, ты понимаешь.

Она огляделась по сторонам. Трилос их не слышал, но Имали становилось не по себе, когда она заводила разговор на эту тему в общественном месте.

Вэсек, очевидно, был с этим согласен и тихо ответил:

– Как продвигается… это твое… ну, ты знаешь?

Имали потерла ладони друг о друга, согревая их.

– Медленно, но многообещающе.

– Это ничего не значит, – сказал Вэсек. – Покажи мне результаты, и я подумаю над тем, чтобы принять меры и поддержать твое успешное дело.

– То есть ты скорее станешь союзником Лотиана? Веришь, что он выиграет эту войну? Ты уже признался в своих сомнениях по поводу действительных познаний рхунки, которые он хочет использовать. А даже если она что-то и знает, твое умение убеждать на нее не подействовало. Лотиан ходит по краю бездны, его удерживает лишь обещание получить драконов. Ты веришь, что мы сумеем выиграть войну без них?

– Нет.

Ответ был ожидаем, но не быстрота, с которой Вэсек его дал. Он ни на секунду не задумался. Значит, Вэсек уже давно, возможно, очень давно пришел к такому выводу.

– Ни малейшего шанса? – спросила она.

– У нас недостаточно миралиитов, чтобы охранять весь Эриан. Со временем Нифрон это поймет – а может, уже понял, просто упорно хочет перейти на другой берег Нидвальдена. Когда-нибудь он отправит войско в обход наших миралиитов. Возможно, они уже в пути. На юге, на востоке и на крайнем севере у нас слабая оборона. Наше население уменьшается, тогда как рхунам ничто не помешает заполонить собой весь Эврлин и размножаться. – Он покачал головой: – Полагаю, у нас вообще никаких шансов, разве что Феррол лично вмешается и встанет на нашу защиту.

– Вэсек, когда Лотиан уехал в Алон-Рист, я получила предложение от рхунов, посланное с птицей. Они предлагали заключить мир между нашими народами. Если – согласна, это смелое предположение, – но все же если наш план приведет к успеху, нам все равно придется разбираться с войной, которую, как ты признаешь, мы не можем выиграть. Если нам все-таки повезет и мы добьемся успеха, я бы не хотела ссориться с этой рхункой. Поэтому могу ли я попросить тебя обращаться с ней получше?

– Хочешь, чтобы я ослушался приказа фэйна?

Она вздохнула:

– Нет, фэйн велел тебе выяснить секрет драконов, но ты не веришь, что она его знает. Нельзя получить несуществующие сведения. Но если без драконов победы нам не видать, почему бы не задуматься о мирном решении вопроса с рхунами? Если Лотиан начнет задавать вопросы, скажи ему, что пробуешь новую тактику, поскольку прежняя не принесла должных плодов. Объясни, что иногда пряником добиться чего-то проще, нежели кнутом.

– Что ты предлагаешь? Пригласить рхунку на чай?

– Неплохое было бы начало, но почему бы тебе хотя бы не перестать обращаться с ней как с врагом и не отнестись к ней как к гостю? Ты мог бы предложить ей хорошую еду, ванну, одежду получше и удобную комнату.

Вэсек нахмурился:

– Где, например?

– Не знаю. Это ты Мастер Тайн.

Вэсек задумчиво откинулся на спинку скамьи.

– Полагаю, я мог бы предоставить ей удобную комнату во дворце.

Имали резко выпрямилась, перестав опираться на спинку, и сделала вид, что смахивает что-то с колен, будто туда приземлилась поздняя осенняя пчела.

– Нет, – с нажимом произнесла она. – Не так. Во имя Феррола, давай держать ее подальше от Лотиана.

– Хочешь взять ее к себе?

– Ни за что. – Мысль о том, чтобы поселить у себя и рхунку, и Макарету – о которой она Вэсеку пока не рассказала, – привела Имали в ужас. – Раз ее вверили тебе, почему бы не выделить ей гостевые покои у тебя дома?

– У меня?

– Ты живешь один. Это идеально. А ведь пригласить кого-то к себе домой – отличный способ наладить отношения, не так ли?

– Я не…

– Всем нам придется пойти на жертвы, Вэсек.

– И чем будешь жертвовать ты?

Перед глазами Имали всплыло доверчивое лицо Макареты. Видение опечалило ее. Но благодаря годам, проведенным в политике, ей удалось сохранить бесстрастное выражение.

– Подозреваю, моя жизнь закончится чрезвычайно болезненно. Если мне не удастся сместить Лотиана с трона, все укажут на меня. А мы оба знаем, как Лотиан любит устраивать предателям публичную казнь. Но меня больше беспокоит другое.

– И что же?

– Что ты ошибаешься, и эта рхунка на самом деле знает, как создавать драконов. Как ты думаешь, что тогда произойдет?

– Ну, если предположить, что мне не удастся выведать секрет с помощью обаяния, Лотиан возьмет все в свои руки. Он применит собственное умение убеждать, и она расскажет ему все, что знает. Тогда Лотиан все-таки выиграет войну, станет народным героем, как Фенелия, и это лишит тебя возможности отстранить миралиитов от власти.

Имали кивнула:

– Принимая это во внимание, мы должны выяснить наверняка, что именно ей известно.

– Похоронил в гробу! Она мертва? – воскликнул Волхорик. – Этот идиот Вэсек убил ее?

Верховный жрец ждал Имали за пределами Сада, делая вид, что подстригает окружавшую его живую изгородь. У его ног валялась кучка сучьев, а в руках он держал крошечную пилу, которой размахивал, подчеркивая свои слова.

– Нет, с ней все хорошо, – ответила Имали, отступив назад из опасения, что Волхорик случайно заденет ее пилой.

– Правда? Разве после такого кому-то может быть хорошо? Нам нужно, чтобы она была на нашей стороне или хотя бы сочувствовала нашему делу. Это наш единственный путь к миру. Ты ему это объяснила?

– Да.

Волхорик опустил садовую пилу и вздохнул:

– И что Вэсек собирается делать теперь? Отрезать ей пальцы?

– Возможно, именно этим он и занялся бы, но я убедила его попробовать другой подход. Нельзя допустить, чтобы она нас возненавидела.

Волхорик с сожалением посмотрел на пилу:

– По-моему, это дерево уже рухнуло.

– Не сомневаюсь, но есть и хорошая новость: вся ненависть рхунки направлена на Лотиана, а это может пойти нам на пользу. Однако в данный момент для нас это не главное.

– А что же главное?

Имали нагнулась и, подняв несколько сучьев, срезанных жрецом, с многозначительным видом протянула их Волхорику:

– Мы должны снова посадить дерево, а это твой ход.

– Мой? – Он уставился на ветки. – Чего ты от меня хочешь?

– Ты возглавляешь племя умалинов. Мне нужно заручиться поддержкой одной из твоих учениц – жрицы Феррола. Хочу, чтобы она поговорила с рхункой и помогла ей почувствовать себя как дома.

– Полагаю, ты имеешь в виду кого-то конкретного?

– Да. – Она сжала сучки в ладони. – Подозреваю, во всем Эстрамнадоне рхунка пожелает довериться одной лишь Нирее.

Волхорик округлил глаза:

– Ты шутишь?

– Нет. А что?

Он провел рукой по лицу:

– Трудно вообразить менее подходящую кандидатуру.

– А что с ней не так?

– Она непреклонная фанатичка, холодная, как замерзшая река Шинара в разгар зимы. Даже если бы я убедил ее подружиться с рхункой ради спасения Эриана, сомневаюсь, что ей бы это удалось. Она совсем не умеет лгать.

– О нет! Лгать нельзя. – Имали бросила сучья и вскинула обе руки: – Эту рхунку уже не раз обманывали. Она к этому готова. Нужно, чтобы Нирея вела себя откровенно, поэтому не давай ей никаких приказов, кроме как слушаться указаний Вэсека.

Волхорик ошеломленно уставился на Имали. Опустив руку с пилой, покачал головой:

– Разве это может привести к чему-то, кроме катастрофы?

– Говорят, рхунка и Арион были близки. Миралиит погибла у нее на глазах. Я надеюсь, что общая утрата поможет им разделить боль и сблизит их.

– Тут есть одна загвоздка, – сказал Волхорик, смахивая с живой изгороди остатки мертвых листьев. – Нирея ненавидела Арион.

– Но Арион – ее дочь, – изумленно проговорила Имали.

Волхорик кивнул:

– Говорю же, холодная, как Шинара.

Глава четвертая
Любимые – потерянные и найденные

В том мире за завесой смерти мы обнаружили, что те, кого мы считали навеки утраченными, всего лишь оказались в ином месте.
«Книга Брин»

Мойя умерла в тридцать два года, и хотя для незамужней, бездетной женщины уже не считалась молодой, все же она еще не достигла того преклонного возраста, когда принято приводить дела в порядок. Посему мысли о загробной жизни посещали ее весьма редко. Однако истории она слышала. Отважные воины попадали в Элисин, посмертный рай; все остальные – либо в Рэл, либо в Нифрэл. Хорошие люди попадали в первое царство, плохие – во второе. Нифрэл считался местом возмездия, бесконечной пытки и страданий. Мойя сомневалась, что в Рэле намного лучше, ведь ей описывали его как существование без солнца, полное печали и сожаления. Все это Мойя слышала от матери, но поскольку Одри была известна недальновидностью и мрачным взглядом на всеобщее будущее, Мойя решила, что она, скорее всего, заблуждается. С таким же успехом загробный мир мог оказаться чудесным местом, где еды и питья хватало всем. Она честно не знала, чего ожидать, никаких заранее сложившихся представлений о загробном мире у нее не было: ну, наверное, там темно; возможно, кругом туман; наверняка холодно. Все знали, что Пайр находится под землей, и визит Мойи в Нэйт делал все три предположения похожими на правду.

Ее удивил лившийся сквозь врата свет, но проход через них напоминал вход в освещенный дом темной ночью. Снаружи и издалека все казалось ярким, словно звезды. Внутри яркость слегка померкла, зато за воротами все поглотила непроглядная, черная мгла.

Рэл оказался вовсе не холодной, темной пещерой, но и не яблоневым садом с фонтанами, полными пенного пива. В юности Мойя обращала мало внимания на окружавший жилища ее клана Серповидный лес, но, покинув Далль-Рэн и увидев бесплодные, пыльные равнины большого мира, она вдруг почувствовала любовь к деревьям и ощутила ностальгию, превратившуюся из по-детски горькой в по-взрослому сладкую. Здешние деревья отличались от рэнских. Их мощь, высота и значительный возраст показались Мойе умиротворяющими, будто привычный старый плащ, накинутый на плечи в начале долгого пути.

Местность здесь была не только лесистой, но и холмистой, хотя идти было довольно легко. Между камнями и холмами, извиваясь, журчал ручеек. Вдалеке вздымались ни на что не похожие горы. Исполинские, занесенные снегом каменные вершины выстроились в ряд, будто гора Мэдор подарила жизнь ватаге одинаковых по росту детей. Над всем этим возвышалось нечто вроде небесного купола, хотя Мойя не увидела ни солнца, ни намека на синеву. Рассеянный белый свет озарял все, не создавая ни теней, ни тепла. Хотя бы в этом мать Мойи оказалась права: в загробном мире не было солнца.

– Ха, – задумчиво проговорил Дождь, когда все они впервые увидели вечный мир.

Всего одно слово, даже и словом-то не назовешь, но Мойя почувствовала, что оно точно выражает ее собственные чувства.

– Я ожидал чего-то большего, – разочарованно произнес Тэкчин, разглядывая вершины далеких гор.

– Я ожидала меньшего, – с облегчением признала Тресса. – Или, может, больше кое-чего другого.

– А по-моему, тут здорово, – заявил Гиффорд, сияя белозубой улыбкой.

– Солнца нет… тогда откуда свет? – тихо спросила Роан, обращаясь скорее к самой себе.

Брин сказать было нечего, но она то и дело вертела головой, глаза разбегались, стремясь охватить взглядом все, что их окружало.

По ту сторону врат начиналась дорога, аккуратная улица из белого кирпича – известняка или, может, алебастра. По обочинам застыла в ожидании еще одна толпа, куда больше той, что застряла снаружи. Поначалу Мойя решила, что они пытаются выбраться, но вскоре поняла, что это не так. Стоило вратам открыться, как недавно усопшие бросились внутрь и оказались в гуще матерей, отцов, дедов, детей. Вслед за изумлением последовали объятия и слезы – череда грандиозных воссоединений. Далее пришла пора знакомиться. В огромной толкающейся толпе Мойя не столько видела, сколько слышала все это.

– Это твой прапрадед, Кобальт Сир! Ты с ним не знаком. Тебя назвали в его честь. Он скончался до твоего рождения.

– Я твоя мать. Я умерла, давая тебе жизнь. Казалось, это произошло только вчера, но ты посмотри на себя!

Поначалу Мойя опасалась, что кто-нибудь заметит, как Тресса пользуется ключом, но сейчас все ее страхи рассеялись. В эти драгоценные минуты воссоединения все остальное было забыто.

– Брин! Брин! – прокричал знакомый голос. – Брин!

Не успела Мойя понять, что происходит, как Брин уже бросилась в объятия хорошо знакомых мужчины и женщины. Разумом Мойя понимала, что находится в Рэле, загробном мире, но лишь теперь ощутила это нутром. Глядя, как Дэлвин и Сара обнимают дочь, Мойя почувствовала себя так, словно ее ударили в живот.

Это правда. Мы действительно мертвы.

Сара и Дэлвин пришли не одни. Вместе с ними подбежал, заливаясь веселым лаем, знакомый черно-белый пес. Мойя помнила несчастную старую пастушью овчарку, доживавшую свой век после того, как дряхлость уже не позволяла ей пасти овец. Сейчас это был совсем другой Дарби – молодой и полный сил, – однако Сара и Дэлвин выглядели точно так же, как в момент смерти. Мойя понимала, что что-то упускает из виду – много чего, наверное, – и подозревала, что собака – ключ к этому, равно как и обретенная Гиффордом способность нормально говорить.

Я совсем не умею разгадывать загадки.

К Тэкчину подошел красивый фрэй в белой мантии и тепло похлопал его по плечу.

– Тэкчинри! – широко улыбнулся он.

– Прайло? – Тэкчин ошеломленно уставился на фрэя, затем сказал Мойе: – Это мой отец. Он погиб во время войны с дхергами.

– Рада познакомиться, господин.

– Прайло, а где мама?

Фрэй закатил глаза.

– Она еще жива, дурень ты этакий!

Слева от Мойи с десяток гномов окружили Дождя. Они обнимали, хлопали копателя по плечам и бранили его.

– Ну что, наконец докопался достаточно глубоко?

– Смотрите! Он кирку с собой притащил! Вот дурачина!

– Эти деньки закончились, парнишка! Ты достиг дна.

Мойе эти замечания казались обидными, однако они сопровождались улыбками и объятиями.

Какие же дхерги странные.

Когда Сара отпустила Брин, Дэлвин крепко обнял дочь, как делал тысячу раз при жизни. Знакомая картина пробудила в Мойе давно забытый укол застарелой, неприятной зависти.

Мойя, зарабатывавшая на жизнь прядильным делом вместе с семьей Брин, всегда наблюдала за возвращением Дэлвина после долгого дня на овечьем пастбище. Сара встречала мужа поцелуями. Затем к нему подбегала Брин и что-нибудь ему показывала. Все это – запах приготовленного ужина, улыбки, счастье и любовь – вынуждало Мойю ускользнуть из дома, иначе остальные, заметив слезы в ее глазах, стали бы приставать с расспросами. Мойе не хотелось объяснять, какую пустоту она ощущает при мысли, что ничего подобного ей не суждено испытать.

Наблюдая за воссоединением семьи Брин, Мойя почувствовала ту самую пустоту. Она огляделась в поисках собственной матери, но Одри нигде не было.

Кое-что никогда не меняется.

Сара заметила Мойю. С полным сочувствия взглядом женщина, бывшая ей ближе родной матери, подбежала к ней и крепко обняла ее. Оказавшись в ловушке Сариных объятий, Мойя не смогла сдержать слез.

– Все хорошо, – успокаивала ее Сара. – Теперь все будет хорошо.

Сара обнимала ее, вызывая в памяти тоску по трескучему огню в очаге и умиротворяющим запахам шерсти и только что испеченного хлеба – убежищу, которое Мойя когда-то обрела в соседском доме.

– Твоя мама обязательно придет. Те, кто имели сильную духовную связь с кем-то из умерших, знают, когда это происходит. В ушах начинается звон, прямо как перед обмороком. Поэтому мы здесь. Одри приходила сюда раньше, но она… ну…

– Она меня ненавидит, – ответила Мойя. – Всегда считала меня ужасной дочерью.

Сара выглядела смущенной, как будто к ней неожиданно явились гости и застали в доме беспорядок.

– Ничего подобного! Я в этом уверена. Просто врата были закрыты, и никто не знал, надолго ли, вот некоторые и ушли, не дождавшись. Уверена, Одри вернется. – Сара отерла слезы Мойи. – В любом случае мы здесь, и ты можешь побыть с нами, пока вы с матерью не найдете друг друга.

– О… мама, – сказала Брин, вытирая глаза и щеки, – прости, но мы здесь не задержимся. Нам надо идти дальше…

Родители удивленно посмотрели на нее.

– Ах, милая… – начала Сара.

– Ты ведь понимаешь, что ты… что ты умерла? Да? – спросил Дэлвин.

– Конечно понимаю, и должна признать, что не горю желанием делать это дважды.

– Дважды? – Сара бросила озадаченный взгляд на мужа.

Мойя неловко рассмеялась:

– Вы же знаете нашу Брин, такая шутница…

Сара строго посмотрела на нее – так она всегда смотрела на девочек при жизни, когда Мойя и Брин являлись домой перепачканные с ног до головы. В ее взгляде читалось: Во что это вы обе вляпались? И еще: А виновата в этом ты, уж я-то знаю. Потом, будто вспомнив, что оставила обед на огне, Сара прижала руки к щекам и окинула взглядом всех остальных.

– А как вы все сразу здесь оказались? Неужто фрэи захватили Драконий лагерь?

– Нет, не в этом дело. Просто… эй, погоди-ка. Откуда ты знаешь про лагерь? Я жила там после… после… – Брин запнулась.

– После нашей смерти, да. – Сара кивнула.

Люди вокруг прекратили здороваться и двинулись по мощеной дороге в сторону домов – маленьких круглых хижин, как в Далль-Рэне. Брин узнала не всех, но некоторые показались смутно знакомыми – лица, которые она видела в детстве, но ничего не могла о них вспомнить.

– Люди умирают, дорогая, – объяснила Сара. – И приносят новости. – Она помолчала. Глаза ее подернулись печалью. – В последнее время много народу погибло, война все-таки. До нас доходили удивительные рассказы о тебе, о Персефоне, Мойе, Роан и Гиффорде и о твоей дружбе с мальчиком из Дьюрии, Тэшем, который, наверное, уже не мальчик. Надеялись скоро услышать, что стали дедушкой и бабушкой. Видимо, теперь этого не произойдет.

– Кстати, о мальчиках… Этот тоже возмужал. – Дэлвин хлопнул Гиффорда по спине, отчего гончар пошатнулся. – Ты, смотрю, похорошел, а?

– Да, господин.

– Пойдемте-ка в дом! – предложила Сара, размахивая руками и подгоняя их, словно овец. – Посидим у огня, и вы расскажете нам, что творится в мире. Мы живем вон там, совсем близко.

Сара указала в сторону колодца, и Мойя готова была поклясться, что это копия того самого, что стоял в центре Далль-Рэна, где произошла легендарная вылазка к колодцу, когда она вынудила Тэкчина наполнить для нее тыквы.

Я Тэкчин. Самый красивый и искусный из всех галантов.

Шрам утверждает обратное. В том и в другом отношении.

– Этот колодец как две капли похож на тот, что был у нашего дома. Разве такое возможно? – спросила Мойя.

– Он здесь, потому что все мы его помним, – объяснила Сара. – Это по-прежнему наш общий колодец, но теперь мы берем из него не воду, а кое-что другое. Кое-что более глубокое и жизненно важное. Здесь важны воспоминания. Они помогают создавать мир вокруг. – Повернувшись к Брин, она добавила: – Твоя бабушка Брингильда ждет вместе с детьми. Я просила их остаться дома. Не хотела тебя ошарашить. Некоторые приходят целыми кланами, но я знаю, как попадание сюда сбивает с толку. Я так и думала, что это, наверное, ты. Даже смерть не отнимет материнскую интуицию, а я ведь помню, что ты не любишь нырять, а предпочитаешь входить в воду постепенно.

Сара взяла Брин за руку и пошла вперед.

– Подождите! – сказал Гиффорд.

Все остановились и оглянулись. Гончар вглядывался в расступавшуюся толпу, и вскоре перед ними появилась хрупкая женщина – молодая, худощавая, с короткими прямыми волосами. Когда толпа разошлась, женщина сделала несколько медленных, робких шагов вперед. Руки у нее тряслись, на глаза навернулись слезы… она не сводила взгляда с…

– Роан? – тихо проговорила Рианна, приближаясь к ней мелкими шажками.

Мать и дочь были невероятно похожи, хотя Роан, как ни странно, выглядела немного старше. Мойя напомнила себе, что мать Роан умерла совсем молодой.

Они обнялись не сразу, а когда заключили друг друга в объятия, им недоставало той бурной радости, которую выказали Брин с Сарой. Поначалу женщины, вытянув сжатые в кулаки руки, словно подкрадывались друг к другу. Затем мать медленно, осторожно преодолела расстояние между ними и обхватила Роан, как будто дочь была сделана из тонкого фарфора. Некоторое время они так и стояли, потом Рианна начала тихонько гладить дочь по голове.

И Роан заплакала. Мойя редко видела, чтобы ее подруга так плакала. Громко всхлипывая, Роан безудержно рыдала.

Сгорбившись, они прильнули друг к другу. Жизнь, полная страха, превратила этих женщин, которые могли бы быть красивыми и гордыми, в жалкое подобие самих себя.

При жизни они не просто отбрасывали на мир крошечные тени; они сами были тенями.

Разглядывая лица вокруг, Мойя крепче обхватила лук. Указав на Роан и Рианну, она спросила:

– Никто не знает, где обосновался Ивер-резчик? – Она посмотрела на мощеную дорогу в надежде увидеть чудовище, которое слишком долго принимала за человека. – Хотелось бы пустить в это подлое ничтожество стрелу, а может, штук шесть-семь.

– Что такое стрела? – спросил Дэлвин.

– Вот. – Она показала ему одну из своих.

– Это причиняет боль?

– Обычно да.

– Здесь не получится, – сказала Сара. – В Рэле боль приглушена, как и свет. И я ни разу не видела здесь Ивера. Может, он где-то дальше. Большинство из нас далеко не заходит. Нам нравится наша деревенька. Пойдемте покажу.

Гиффорд не хотел вмешиваться. Он оставил Роан наедине с матерью и зашагал по дороге с остальными, но остановился у колодца, чтобы не упускать жену из виду. Видеть мать и дочь вместе было одновременно чудесно и жутко – трагическое подобие чуда, будто великолепие разрушенной горы, после которой остался невероятной красоты утес. Он смотрел на них так, как мог бы смотреть на радугу, пытаясь охватить взором всю ее целиком. Поняв, что таращится во все глаза, он отвернулся, чтобы дать им побыть наедине.

Гиффорд обнаружил, что стоит посреди деревни, на удивление похожей на Далль-Рэн. Многие дома напоминали те, что он помнил. Однако они были в отличном состоянии, никаких следов ветхости или разрушения. Толстые, ровные балки и свежая ярко-желтая солома. Крыша нигде не погнулась, не покосилась. И еще одно явное отличие: от колодца в центре лучами расходились тысячи, возможно, даже десятки тысяч построек. Все это были типичные рхулинские круглые хижины, но опять же не совсем. Перед домами Гиффорд заметил костры, как и должно быть, однако не почувствовал ни запаха стряпни, ни даже дыма.

Проходя мимо Гиффорда, многие махали ему рукой, все улыбались и вели себя весьма дружелюбно. Среди них не было ни одного исхудавшего, бледного или больного. Никто не хромал и не кашлял. Он разглядывал лица в поисках отца, которого едва помнил, и надеялся наконец встретиться с матерью. О ней он знал лишь по чужим рассказам. Судя по всему, Ария была удивительным человеком. Она умерла в шестнадцать, но оставила в душе каждого, кто знал ее, глубокий след. Чаще всего ее описывали как смелую, добрую и мудрую, и Гиффорд с годами стал идеализировать женщину, намеренно пожертвовавшую собой, чтобы он мог выжить. Он хотел бы с ней встретиться, хотя бы сказать ей спасибо, но не знал, как она выглядит, да и она бы его не узнала.

Может, она пришла к вратам, но не поняла за кем? Может, мы разминулись, даже не осознав этого.

Нет, решил он. Уж Дэлвин и Сара наверняка знали Арию и помогли бы матери воссоединиться с сыном. Теперь он задумался о том, почему родители Брин сказали, что Одри вернется за Мойей, но про его семью не сказали ничего.

Что это значит? С ними что-то случилось?

Может, его родители, как Мик, бродили по миру Элан, а дороги в Пайр так и не нашли. От этой мысли Гиффорду вдруг стало одиноко.

Брин ушла в дом к родителям. Мойя стояла рядом с Тэкчином, разговаривая с несколькими фрэями, на которых она произвела удивительное, но несколько пугающее впечатление. Дождь продолжал болтать с гномами. Как ни странно, все общались на рхунском.

Наверное, они говорят на родных языках, но поскольку я мертв, то могу понимать их. Может, когда я говорю, они слышат фрэйский или язык бэлгрейглангреан.

Улыбнувшись при мысли о том, что говорит по-фрэйски (интересно, каково это на слух?), Гиффорд заметил у колодца Трессу. Он подошел и присел на перевернутое ведро.

– Ну что, два отщепенца снова вместе? Как будто сидим на крыльце Приюта Пропащих.

– Нет, – ответила Тресса. – Тебе там не место.

– Как это? Почему? Из-за того, что я теперь лучше говорю?

Тресса покачала головой:

– Нет. Мы тебя много лет назад выперли.

– Правда? А мы – это кто?

– Наверное, я. Я ведь единственная, кто остался, да? В любом случае у тебя есть она. – Тресса указала на Роан. Мать и дочь продолжали разговаривать, касаясь друг друга лбами. – Ну и то, что ты несколько лет назад взял и спас все человечество. Это окончательно подорвало твое положение изгоя. Тебя теперь считают героем. В Приюте Пропащих героям не место.

– Ты не изгой, Тресса.

– Что-то не вижу, чтобы народ становился в очередь поблагодарить меня за все хорошее, что я сделала в жизни.

– Это еще не конец.

– Конец, – с чудовищной уверенностью заявила Тресса. – Ну и наделала же я дел, да?

– Что такого ужасного ты натворила? Неудачно вышла замуж? Миллионы женщин так ошибаются.

Тресса покачала головой:

– Я не могу винить в этом Коннигера. Конечно, я не знала, чем он занимается, но ведь должна была, разве нет? Что это за жена, которая не знает, что ее муж убивает людей? Да я и до встречи с ним на всех производила дурное впечатление. Меня с восьми лет прозвали стервой – с восьми! Не знаю почему. Я даже не понимала, что это значит. Я пыталась быть хорошим человеком, привела назад корову Киллианов, когда та заблудилась. Всю ночь ее разыскивала, платье порвала, за что отец меня избил. Глупая скотина застряла в чаще и вполне могла сломать ногу и подохнуть. Впрочем, меня никто не видел, так что и похвалить было некому. И это я заставила Хита Косвелла вернуть Тоупу Хайленду нож – помнишь, у него был отличный нож? Я заставила Хита его вернуть; пригрозила всем рассказать, если не вернет. Он вернул, и я сдержала обещание, ни слова не проронила. Конечно, никто не знал, что это я. Я тогда подумала, это, наверное, хорошо, понимаешь? Видимо, ошиблась. Я часто ошибалась. Забавно, как четко все начинаешь видеть после того, как уже ничего не можешь изменить.

Роан смотрела в их сторону, жестом подзывая Гиффорда подойти.

Он встал, радуясь, с какой легкостью теперь поднимается на ноги. Сделав шаг, остановился.

– Идем со мной, – сказал он Трессе.

– Необязательно со мной миндальничать, Гиффорд. Все нормально.

– Нет, не нормально. И да, обязательно.

– Почему?

– Потому что ты мне нравишься.

Тресса рассмеялась:

– Я отобрала у Персефоны Второй Трон, помнишь? А толку от нас с Коннигером не было никакого, хотя мы должны были руководить кланом. И я пыталась выдать Мойю замуж за Обрубка. Ты ведь об этом не забыл?

Гиффорд нахмурился:

– Ты прилагаешь много усилий, чтобы отталкивать людей, Тресса.

– Вот и хорошо.

– Но я…

– Не надо. – Тресса встала. – Знаю, ты считаешь, я заслужила то, что получила. Уверена, вы все так считаете. Просто некоторые – вроде тебя – ведут себя повежливее, что ли. Но жалость мне ни к чему. Пускай уж лучше ненавидят.

Она торопливо зашагала прочь.

Внутри дом родителей Брин до мурашек напоминал тот, где она выросла. Картины, нарисованные ею на стенах, и отпечатки рук ребенка, которым она когда-то была, – все оказалось на своих местах. Подробности были невероятными, и если это результат воспоминаний, то Брин наконец-то поняла, откуда у нее талант Хранительницы.

Как только Брин вошла, навстречу ей бросилась небольшая толпа. Пятеро детей чуть не сбили ее с ног. Все они были одеты в шерстяную одежду, украшенную узором Далль-Рэна. Каждый взволнованно смотрел на нее.

– Дети, это ваша младшая сестричка, Брин, – сказала Сара и, по очереди указывая на каждого ребенка, представила их: – Это Уилл, вон тот – Дэлл, там Рен, Дэйл, а эта малышка – Мэдоу. Они умерли до твоего рождения. Рен прожила дольше всех.

– Я заболела, – сказала девочка. – Ты побила мой рекорд на четырнадцать лет.

Все дети имели общие фамильные черты; каждый ребенок слегка напоминал Брин – те же глаза, тот же рот, – однако все они были уникальны, словно картины, рожденные воображением одного художника. Брин знала, что у нее были братья и сестры, но подробности потонули во мгле детских сказок. А теперь они с ней разговаривали.

– Я… – Брин не успела договорить, как Мэдоу обняла ее. Она была самой младшей, с огромными глазами и пухлыми щечками.

– Это было… это было ужасно? – спросил Дэлл. – Я про твою смерть.

– Дэлл! – укорила его Сара. – Что за вопрос?

Брин помнила рассказы о Дэлле, первенце Сары. Его нарекли в честь отца, и все называли его Малыш Дэлл. Говорили, что мальчик терпеть не мог это имя.

– Ну, прости… Мне просто любопытно.

Брин не знала, что сказать. Вдаваться в подробности точно не стоило, потому что рано или поздно пришлось бы упомянуть ключ, а она считала, что об этом лучше помалкивать, даже в кругу семьи.

К счастью, Сара сменила тему, и объяснять ничего не пришлось.

– Это твоя бабушка, Брингильда, – сказала Сара, представив женщину, не соответствовавшую никаким ожиданиям.

Брин всегда воображала свою бабку злобной каргой, еще более уродливой сестрой Тэтлинской ведьмы. Эта миловидная женщина выглядела моложе Сары.

– Я бы пришла к вратам, – сказала Брингильда, – но ты бы меня все равно не узнала. А ведь это я дала тебе имя. Так давно хотела с тобой познакомиться, милая.

Женщина обняла Брин.

– Твои дядья и их семьи наверняка подойдут попозже, – продолжала Сара. – Все захотят узнать, что происходит в мире, так что будь готова: тебя забросают вопросами. Хоть на какое-то время это тебя развлечет, а то дни здесь обычно все одинаковые. Скучновато, когда нечем заняться.

– Почему? – Брин огляделась.

– Это место ожидания, – громко произнес отец и, как будто в доказательство своих слов, опустился на стул рядом с полным дров кострищем. – Место без всяких желаний.

– Но это же хорошо, разве нет? То есть вам не нужно постоянно трудиться в поте лица, верно? Не нужно колоть дрова, работать на ферме. При жизни вы оба работали не покладая рук, так что заслужили отдых. У вас больше нет ни трудностей, ни страхов.

– И делать нам нечего, – сказала Сара. – Я никак не могла дождаться, когда же дети вырастут и мы с вашим отцом наконец сможем передохнуть. В какой-то момент я поняла, что этого никогда не будет. Всегда что-нибудь найдется. В этом вся жизнь: только разберешься с одним, тут же на смену приходит другое. Борешься и страдаешь, чтобы достичь цели, а потом понимаешь, что всему этому конца-края не видно. Из-за нескончаемой череды испытаний и несчастий жизнь казалась мне бедствием. Но теперь я понимаю, что в этих трудностях – весь смысл жизни. Если их убрать… смысл исчезает. Как будто жизнь – игра, но теперь состязание закончилось. Мы все здесь, ждем, слушаем про тех, кто еще может играть. Это не ужасно, но и не увлекательно.

– В чем-то теперь лучше, – сказал Дэлвин. – Мы, похоже, забыли об этом, но ты права. Нет страха и беспокойства. Появилось много времени, чтобы отдохнуть, поговорить, подумать.

Брин показалось, что отец изо всех сил старается приукрасить их теперешнее существование.

– И, может быть, как раз для этого Рэл и предназначен. Он дает время остановиться и порассуждать, задуматься о жизни, о том, что мы сделали не так, что могли сделать лучше.

Сара вытерла чистые руки полотенцем без единого пятнышка.

– Ни наше существование, ни мир не должны были быть такими. Мир сломан, и мы продолжим так существовать, пока его не починят. Ну, во всяком случае, так говорят. Все должны были жить вечно – вон там. – Она указала на потолок.

– Брин? – позвала снаружи Мойя. – Нам пора.

На секунду Брин почудилось, что это происходит много лет назад: Мойя пришла позвать ее прогуляться по берегу реки, или пройтись вдоль кромки леса при свете светлячков, или пуститься в очередное приключение. Об этом Брин никогда не писала в своей книге, хотя, наверное, стоило бы.

Книга! Я же им не рассказала!

– Я записываю все, что происходит в мире! – выпалила она и покачала головой, удивляясь собственной глупости. Они же не поймут. – Я делаю отметки на…

– Брин! – Таким тоном говорила не сирота, которую приютила семья Брин, но Щит кинига.

– Что такое? – Выйдя за порог, Брин с удивлением обнаружила там почти всю компанию.

– Нам пора. – Мойя опасливо осмотрелась и прибавила потише: – У нас неприятности. – Она кивнула в сторону Дождя. – Среди гномов ходит слух, что правитель этого царства ищет тех, кто открыл врата, которые он приказал запереть.

– В Рэле есть правитель?

Мойя кивнула:

– И судя по всему, он недоволен.

– А где Тресса? – спросила Брин.

– Я думала, она с тобой.

Брин покачала головой:

– Ты же не думаешь, что она… В смысле… как думаешь…

– Не знаю, но ее нужно найти… и поскорее.

Тресса дошла до самых врат. По правде говоря, она никого не искала и даже рада была, что не объявились ни Коннигер, ни ее родители. Никого из них она видеть не хотела, а потому во избежание каких-либо вопросов села на траву и сделала вид, что сосредоточенно поправляет ремешки на сандалиях, которые ни в чем подобном не нуждались. Наверное, со стороны это выглядело очень глупо – ну сколько времени можно поправлять ремешки? Она чувствовала себя ребенком, который один не получил подарка на Праздник Зимы. Это смущало и расстраивало ее, но не потому, что ей чего-то не дали, а от сознания, что все остальные свои подарки получили.

Тресса понимала, о чем думали все, кто бросали взгляды в ее сторону.

А она-то здесь как оказалась?

Ей тут не место.

Для таких, как она, есть другое место.

Следующее место, подумала она, гадая, почему не попала сразу в Нифрэл.

Тресса понятия не имела, откуда она это знает – возможно, оттуда же, откуда знала, что Малькольм – бог, – но была уверена: стоит ей войти в следующий мир Пайра, и обратно она не вернется. Вот подходящее для нее место – Нифрэл, «под Рэлом», самое дно. Там она встретит множество друзей – друзей и родных.

Как это обычно бывает? Люди, которым суждено попасть в другие миры, как по волшебству оказываются в Нифрэле либо Элисине, стоит им пройти через Врата Рэла? Может, души разделяют не сразу. Или, может быть, за мной кто-нибудь придет, чтобы проводить к месту вечного упокоения.

Все эти мысли казались Трессе неправильными, и она задумалась, уж не вмешивается ли ключ в естественный ход вещей. Наверняка она знала лишь одно: вряд ли ей удастся разгадать эту загадку. Может, Роан удалось бы, но не ей.

А что будет, если я просто не пойду в Нифрэл?

Она могла бы отдать ключ Мойе и остаться в Рэле навечно, вроде как обвести смерть вокруг пальца. Вот только это было бы сродни тому, что мог бы сделать Коннигер, а его планы никогда не срабатывали. Кроме того…

Меня отправил сюда Малькольм. Должно же это хоть чего-то стоить…

Она носила ключ при себе, но до сих пор так и не поняла, почему Малькольм отдал его именно ей или почему остальные с этим согласились. Хотелось верить, что это ее второй шанс, возможность что-то изменить, но она понимала: это пустые мечты. Об этом Малькольм не сказал ни слова, никогда ни на что подобное даже не намекал. У нее не было ничего, кроме ощущения, которое шло рука об руку с уверенностью, что все закончится в Нифрэле.

Обязательно либо одно, либо другое?

Она вздохнула и нахмурилась. Наверное, сначала одно, потом другое. Так логичнее. Она нужна Малькольму, а когда выполнит работу, он выбросит ее, как обгрызенную куриную косточку.

Никто, кроме меня самой, в этом не виноват.

Она могла найти немало доказательств, опровергавших эту мысль, однако понимала, что сама себя обманывает. При куче недостатков Тресса отнюдь не была глупой. Люди всегда находили оправдания своим действиям и считали собственное поведение приемлемым, даже когда ненавидели других за то же самое. Но поддерживать такой самообман стало слишком затруднительно. Когда она вошла в трясину, все казалось очень ясным, но теперь ее сознание снова затуманилось. У нее было время, чтобы обзавестись новыми мыслями и свежими сомнениями.

Если Малькольм – бог и знает все на свете, почему он вообще допустил, чтобы все так запуталось? Почему гибнут хорошие люди? Например, почему он убил…

– Тресса?

Услышав голос, она встала и обернулась.

В нескольких футах стоял и таращился на нее Гэлстон. Он выглядел точно так же, как когда она приходила в Приют Пропащих. Она стучала в дверь, но он не отвечал. Тогда она заходила сама. Увидев ее, он замирал на месте без всякого выражения на лице, будто ничего не понимает. В хорошие дни он помнил ее имя, но кроме этого, как правило, ничего. В плохие дни он вообще ее не узнавал, поднимал шум, кричал, велел ей убираться из его дома. Это всегда сбивало с толку: дом ведь был не его.

Тресса внутренне подготовилась к худшему: озадаченное выражение лица Гэлстона означало, что сейчас начнутся обычные вопли. Но на сей раз этого не произошло. Напротив, он сделал кое-что настолько неожиданное и поразительное, что Тресса совсем растерялась.

Он заплакал.

В его глазах появились слезы, потекли по щекам. Он не пытался их сдержать или хотя бы вытереть. Просто стоял на месте, пока она тоже не прослезилась. Затем Гэлстон неожиданно подошел и крепко обнял ее. Он был высокий, и ее лицо оказалось прижато к его груди. Она ощутила, как большая, широкая ладонь нежно обхватила ее затылок. Его тело содрогалось от всхлипов, и он обнимал ее, как будто…

– Спасибо, Тресса, – наконец сумел прошептать Гэлстон, когда ему удалось сделать вдох – вдох, который ему явно не был нужен. – Я пытался… Я хотел… Я так давно хотел тебе это сказать. – Он снова сделал резкий вдох. – О, Великая Праматерь, благодарю, что позволила увидеться с ней. Я никогда не сумею выразить, как… Словами не описать, как я тебе благодарен за все, что ты для меня сделала. Я так боялся, что ты пробежишь по Рэлу на пути к Двери, и я не успею тебе сказать.

Он отпустил ее. Подняв голову, она встретилась с ним взглядом.

– Ты знаешь?

– Я был с тобой, когда Малькольм все объяснил, помнишь? – дрожащим голосом ответил Гэлстон. – Я был там, но ничего не мог сказать. С того несчастного случая я чувствовал себя таким одиноким. Настоящий кошмар. А потом появилась ты. А я к тебе так ужасно относился. Я не мог управлять собой, собственным телом. Кричал, вопил, швырялся вещами. Даже ударил тебя… Нет. – Он помотал головой. – Все гораздо хуже. Я тебя избил. Да, избил. Помню, ты едва могла открыть глаза. Ты вернулась на следующий день и почти ничего не видела. – На лице у него отразился ужас.

Тресса вытерла глаза, всхлипнула и кивнула:

– Ты не виноват. Ты испугался, принял меня за незваного гостя. Ты… ты решил, что какая-то чокнутая вломилась к тебе домой. Оно и понятно, с чего тебе думать иначе?

Гэлстон покачал головой. Из глаз у него снова потекли слезы, да с такой силой, что все лицо стало мокрым.

– Мне так жаль. О, Тресса… И ведь ты никому не рассказала!

Она пожала плечами:

– Меня никто не слушает. К тому же это никого, кроме нас с тобой, не касалось. На самом деле, это был не ты. Я знаю.

– И ты возвращалась – день за днем. Я так боялся, что ты не придешь. Но ты приходила каждый день, ни одного не пропустила. Ты была для меня единственным лучиком света в океане тьмы. Тресса… – Он взял ее лицо в ладони. – Я люблю тебя, Тресса.

Он снова обнял ее, и тут она поняла, что они не одни.

Отстранившись, она увидела всех остальных. Роан, Гиффорд, Брин, Тэкчин, Дождь и Мойя – все они наблюдали.

– Ну надо же, – сказала ей Мойя. – Годы тщательно поддерживаемой стервозности сведены на нет простым добрым делом.

– Поцелуй меня в задницу, Мойя!

И тут она услышала звон, звук в ушах, заглушавший все прочие. Судя по лицам ее спутников, они его тоже услышали.

Кто-то из их знакомых скончался и прибыл к вратам.

Глава пятая
Жрица-лебедь

У Сури и Арион были сложные отношения с матерями. Может, на том они частично и сошлись. Мистик провела со своей всего несколько часов, а миралиит предпочла бы, чтобы с ней было так же.
«Книга Брин»

Новые покои Сури, куда ее поселили после недолгого пребывания семечком, посаженным в лесу, оказались самым приятным жилищем, какое ей до сих пор предоставляли. Ей нравилось, что, в отличие от грандиозного чертога в башне Авемпарты, эта комната оставляла приятное впечатление жилого помещения. Удобную кровать с матрасом и деревянным изголовьем покрывало лоскутное одеяло с бело-коричневым ромбовидным узором. На затертом деревянном полу просматривалась затоптанная дорожка, ведущая от двери к кровати. Стены были сложены из оштукатуренных балок, в окнх стояли единые толстые стекла. Обстановку дополняли пустые полки и непокрытый стол. Сури заметила чистые от пыли места, свидетельствовавшие о том, что из комнаты поспешно убрали какие-то личные вещи. Конечно, постель из травы и потолок из звезд больше пришлись бы ей по душе, но времена, когда она испытывала непреодолимый ужас перед стенами, канули в прошлое.

Она нашла оставленную на полке веревочку и сложила петлю. В эту игру она не играла уже много лет, и ей нравилось сидеть на кровати и сплетать пальцами различные узоры. Вскоре отворилась дверь, прервав ее развлечение, и вошел Вэсек в сопровождении женщины.

Незнакомка показалась Сури очень миниатюрной, даже для фрэи. Длинной шеей, тонкими чертами лица и грациозными движениями она напоминала лебедя, как напоминала его Арион. Приглядевшись, Сури заметила, что сходство на этом не заканчивается: тот же маленький нос, тонкие губы, выразительные глаза и высокие скулы. Единственным существенным различием были волосы. Арион брила голову, а у гостьи волосы были длинные, белые как снег.

Настоящий лебедь.

Подобие Арион вошло в комнату, держа в руках завязанный веревкой сверток. Рядом с этой женщиной Вэсек казался огромным и неуклюжим. Сури встала с кровати. Она надеялась, они примут это за знак уважения, первый шаг на пути к исполнению плана Арион.

– Это Нирея, – сказал Вэсек. Как всегда, голос его звучал не дружелюбно, но и не холодно, скорее вежливо и равнодушно. Это была его работа, одно задание из многих. Возможно, он служил тюремщиком сотен пленных. – Глава нашего религиозного племени подумал, что тебе следует с ней познакомиться. Это мать Арион.

Нирея озадаченно посмотрела на Вэсека:

– Она тебя не понимает. Это рхунка.

Арион… что?

Сури и Арион редко обсуждали своих матерей и почти никогда на них не жаловались. Арион лишь говорила, что они с Ниреей… далеки друг от друга.

Голос Ниреи показался Сури очень похожим на голос Арион, однако тон был совершенно другим. Арион была теплой и дружелюбной, а в словах Ниреи сквозило ледяное превосходство. Ей не нравилось быть здесь, и она хотела, чтобы Вэсек знал о ее недовольстве.

Далеки.

– Уверяю тебя, она говорит по-фрэйски, но убедись в этом сама. – Вэсек указал в сторону Сури.

Нирея разинула рот от возмущения:

– Неужели ты рассчитываешь, что я стану разговаривать с этим?

– Да.

Нирея вскинула брови, рот ее претенциозно округлился.

– Какой абсурд! Я не собираюсь делать вид, что веду беседу с животным!

Тогда Сури заговорила:

– Я не животное, хотя беседовала со многими из них, и большинство вполне приятны в общении. Конечно, иногда натыкаешься на рассерженного барсука или белку, которая слишком занята, чтобы болтать. Но в целом я нахожу их весьма радушными.

Нирея сделала шаг назад. Лицо ее вытянулось от изумления.

Губы Сури тронула легкая улыбка. Она поняла, что Вэсек пытается ею манипулировать. Он хотел заставить Сури говорить, и она готова была подыграть ему. Не для того, чтобы шокировать Нирею, и не потому, что Сури много времени провела в одиночестве. Она делала это, потому что Арион хотела начать переговоры с фрэями. Персефона попросила ее помочь заключить мир, но Арион ставила более великую цель. Она верила, что Сури поможет изменить мнение, уничтожить предрассудки, порожденные невежеством. Даже выиграй Персефона войну или заключи она шаткий мир, ненависть между рхунами и фрэями никуда не денется, а может, даже усилится. Фрэи будут просто терпеть перемирие. Они не примут его как должное, ибо не видят в людях равных себе. Первый шаг на пути к истинному взаимопониманию двух народов – это развенчание их заблуждений. Нирея, казалось, идеально для этого подходила. Далекая мать Арион – прекрасный пример настоящей войны, той, которую видели, наверное, лишь Сури и Арион.

– Я вас покидаю, чтобы вы могли познакомиться. – Задержавшись на пороге, Вэсек протянул руку, чтобы закрыть дверь.

– Не надо! – хором воскликнули Нирея и Сури, а потом удивленно переглянулись.

Нирея в ужасе уставилась на нее, как будто Сури, поддержав немногословный протест, каким-то образом испортила ей репутацию.

Сури возразила не из-за страха, а потому, что в комнате стояла страшная духота, и если закрыть дверь, исчезнет приятный ветерок, появившийся с приходом Ниреи.

Сури подозревала, что у Ниреи иные причины. Женщина отступила к выходу.

– Я не позволю тебе запереть меня здесь наедине с этой тварью! Это отвратительно – это извращение! Прекрасный пример того, что происходит, когда на троне безбожник-миралиит.

Вэсек нахмурился:

– Это Волхорик приказал тебе прибыть сюда. Хочешь, приведу его, чтобы он напомнил тебе о принесенных тобой клятвах?

Нирея остановилась и поджала губы, стиснув в руках сверток.

– Останься. Поговори с ней, – велел Вэсек.

– Что ты хочешь, чтобы я сказала? И почему я? Я ничего про них не знаю. Я жрица, а не следователь. Я не знаю, чего ты от меня хочешь. Это безумие.

– Все очень просто, Нирея, – терпеливо ответил Вэсек. – Я хочу, чтобы ты с ней поговорила. Словами. Заведи беседу. Тебе же знакомо это понятие? Я хочу, чтобы вы лучше узнали друг друга.

– Это рхунка! Рхунка! Какой смысл с этим разговаривать?

– Она дружила с твоей дочерью. Волхорик считает, ты могла бы играть роль посредника. Почему бы тебе не расспросить ее об Арион?

– Да ты шутишь! – Нирея посмотрела на Вэсека так, будто ее сейчас стошнит, и покачала головой.

Он сочувственно улыбнулся:

– Это твой долг. Сделай это ради Феррола.

– Не делай вид, что тебе ведома воля нашего Господа, ничтожный червяк!

Оскорбление никоим образом не отразилось на лице Вэсека.

– Волхорик и другие старшие члены Аквилы сочли это важным, а значит, ты сделаешь так, как они просят. Сделай это ради фэйна, ради своего народа, ради Эриана, ради Волхорика. Честно говоря, мне все равно, что именно придаст тебе сил, но ты это сделаешь. Мы ведь не просим тебя заставить ее раскрыть какие-то тайны. Мы лишь просим познакомиться с ней. Не забывай о вежливости. Считай себя представителем нашего народа. Веди себя прилично.

– Сколько мне здесь оставаться?

– Столько, сколько потребуется.

Нирея точно окаменела и стояла неподвижно, прижимая сверток к груди и нервно глядя на Сури.

Вэсек давно ушел, но фрэя не сдвинулась с места и не раскрыла рта. Сури на нее не давила. Нирея напоминала ей загнанного в угол кролика. Лучше подождать, пока она сама успокоится и расслабится.

Удивительно, но Вэсек учел их пожелания и оставил дверь открытой. В этом она усмотрела знак доверия. Хотя… возможно, не так уж он ей доверяет и на самом деле притаился где-нибудь поблизости. Но она не сделает ни шага к выходу. Попытка побега нарушит хрупкое доверие, а она хотела доказать, что достойна его жеста доброй воли.

Глядя на Нирею, которая уже не раз бросала косые взгляды на дверь, Сури догадывалась, что бежать собралась как раз фрэя.

Вот ирония. Сури улыбнулась.

– Ты чего осклабилась? – укорила ее Нирея, как будто улыбка – это преступление.

– Просто подумала, что побега ожидают именно от меня.

На хмуром лице Ниреи проступило подозрение, смешанное с любопытством.

– Это какая-то магия, да? – Она осмотрела потолок и стены. Подалась вперед, пытаясь, не сходя с места, заглянуть Сури за спину. – Это фокусы миралиитов. Они где-то прячутся и делают так, что ты разговариваешь.

– Миралииты не показывают фокусов. И это не магия. Это называется Искусством, хотя мне не известны плетения, заставляющие человека говорить. Однако те, кто владеет Искусством, способны на многое: вырастить горы, управлять погодой, повернуть реку в другое русло. О, а ты знала, что Арион это однажды сделала? Да, она мне рассказывала, что как-то упала с лошади в реку и так разозлилась, что не смогла удержаться. По-моему, ты путаешь владеющих Искусством с волшебниками, которые действительно показывают фокусы и называют это магией.

Нирея наклонила голову и прищурилась:

– Ты говоришь, как… – Она замолчала. В глазах ее мелькнуло сомнение.

– Арион мне про тебя рассказывала. Говорила, вы не ладите, потому что она покинула умалинов, чтобы стать миралиитом. Она упоминала, что ты одна из вождей своего племени и твоя работа – общаться с Ферролом или вроде того.

– Вроде того? – Возмущения Ниреи хватило бы, чтобы заполнить океан. – Я – жрица нашего Господа Феррола.

– Ага. – Сури кивнула. – Так она и говорила. По ее словам, ты сочла предательством ее отказ следовать твоему пути. Она об этом сожалела. Говорила, скучает по тебе.

Нирея гневно посмотрела на нее. Она злилась, но Сури не могла понять почему. Может, она задела ее за живое? Сури попробовала зайти с другой стороны.

– Арион помогла мне выучить фрэйский язык. Сначала у меня плохо получалось, но она была превосходным учителем, хотя иногда бывала чересчур надоедлива. Вечно придиралась: тут надо говорить «меня», а там «я», как будто это имеет значение. В конце концов, она же понимала, о чем я.

– Это имеет значение. – Нирея выпрямилась. – Небрежность неприемлема ни в каком виде. – Окинув Сури взглядом, она прибавила: – Как и расхлябанность.

Сури осмотрела свое мешковатое платье, которое дала ей Трейя. Эта тряпица и раньше-то выглядела не ахти, а теперь и вовсе вся измялась и покрылась пятнами. Достав Сури из могилы, Вэсек обращался с ней на удивление хорошо. Ее кормили дважды в день, поселили в новых покоях и по большей части не беспокоили. Вот только новой одежды не дали.

Сури обратила внимание на белоснежную ассику Ниреи. Ни единой складочки в неположенном месте.

– Ты принимаешь ванну каждый день, да?

– Дважды в день, как любое цивилизованное создание.

Сури кивнула и приподняла грязное платье.

– Ты полагаешь, я так выгляжу, потому что я рхунка. А тебе не пришло в голову, что мне не позволяют купаться, у меня отобрали красивую одежду, заперли в клетке и притащили сюда против воли? Если бы с тобой так поступили, ты выглядела бы не лучше. Арион говорила, ты склонна осуждать других, и я могу понять твое презрение. Но как ты могла возненавидеть родную дочь? Из всех, кого я когда-либо встречала, Арион более других приблизилась к совершенству, но тебе этого было недостаточно.

Нирея сердито смотрела на нее.

– Она лишь хотела, чтобы ты одобрила ее путь. Арион рассказала мне о вашей последней встрече. Она тогда хотела все исправить. Она боялась, что вы больше не увидитесь, и оказалась права. Неужели ты ни о чем не жалеешь? Теперь, когда ее не стало, ты хотела бы сказать ей, что тебе жаль?

Нирея замерла, крепко сжав губы.

Если так ведет себя мать, то хорошо, что я не знала своей.

– Она не могла понять, почему ты отказывалась принять ее.

Нирея круто развернулась и сделала шаг в сторону двери, но потом остановилась. Несколько секунд она стояла спиной к Сури, затем резко обернулась. Ее лицо покраснело, как спелое яблоко.

– Арион меня предала! Я правильно воспитала ее, дала ей все. Она должна была стать первой верховной жрицей племени умалинов. Я бы это устроила. Она была умной, красивой, обаятельной и способной. Арион могла бы стать величайшей в нашем ордене. Она могла бы стать фэйном. Первый правитель народа фрэев из племени умалинов! А вместо этого она…

Нирея заплакала. Стиснув зубы, смахнула слезы.

– Вместо этого моя дочь, – с отвращением продолжила она, – которой я посвятила всю свою жизнь, стала миралиитом. – Она гневно покачала головой: – Я так не могу. Я не могу здесь оставаться.

Нирея сделала еще один шаг к двери.

– Она любила тебя, – сказала Сури.

– Прекрати! Прекрати сейчас же! – закричала Нирея так громко, что Сури отшатнулась и врезалась спиной в стену.

Слезы обильным потоком текли по лицу Ниреи, и она не успевала их вытирать.

– Я только сказала…

– Она не любила меня. Никогда! Это я любила ее и была готова посвятить ей всю себя, все свои достижения! Но она отказалась от моей помощи, отринула меня и наше племя.

– Нет, дело не в этом. Просто она стала собой, а не тем, кем ты хотела ее сделать.

– Ты ничего не знаешь! Ни обо мне, ни о моей дочери. Ты еретичка и дикарка. Не смей даже думать о том, чтобы учить меня, кем была или не была Арион.

Бросив в Сури сверток, Нирея выбежала из комнаты.

– Арион когда-нибудь просила тебя стать миралиитом? А если бы попросила, ты бы решила, что она заботится о твоем благополучии? – крикнула Сури ей вслед.

Она подождала, но в дверях появился Вэсек.

– Вышло не очень удачно, – заметил он.

– Я не собираюсь рассказывать вам, как создавать драконов.

– Я тебя об этом и не прошу. – Он указал на сверток. – Нирея так торопилась, что не успела вручить тебе подарок. Это новая одежда. Да, и отныне, если пожелаешь, для тебя будут готовить ванну. Только попроси.

– Это тоже не сработает. Как бы хорошо вы ко мне ни относились.

Вэсек на мгновение задумался, затем бросил взгляд в том направлении, куда убежала Нирея.

– Не знаю, каким образом ты усмотрела в визите Ниреи признак моего хорошего к тебе отношения. Я бы на твоем месте счел это изощренной пыткой, и хотя ты мне, скорее всего, не поверишь, я готов заявить, что пытать тебя мы не собирались. Возможно, Волхорик слишком наивен. У него нет моего многолетнего опыта изучения, как реагируют на вещи личности вроде Ниреи. – Он покачал головой и грустно вздохнул: – Как и Нирея, большинство умалинов непреклонны в своих суждениях. Если уж она во что-то верит, бесполезно с ней спорить или приводить доказательства, она все равно не изменит мнения. Ты сама видела, чем больше на нее давишь, тем отчаяннее она защищается и становится глуха. Закрытый разум – как дверь, которую нельзя открыть. Скорее даже стена. – Он повернулся к выходу, но помедлил: – Задумайся: хотя стены созданы для защиты, они в то же время разделяют, что делает их препятствием на пути к прочному миру.

Глава шестая
Приглашение

Удивительно, что иногда все оказывается точно таким, как ты себе представлял, а иногда наоборот. Еще удивительнее, когда все одновременно и так, и не так.
«Книга Брин»

У Великих врат Рэла собралась огромная толпа. Поначалу Мойя испугалась, решив, что произошло крупное сражение и многие погибшие прибыли одновременно. Однако она слышала звон лишь один раз, и интуиция подсказывала, что смерть была только одна, а толпа – признак того, что скончался кто-то важный.

Узнав, что правитель Рэла отправил слуг на поиски отряда Мойи, она подумывала, не стоит ли использовать это как отвлекающий маневр и незаметно ускользнуть. Ее останавливали кое-какие знания, которые она почерпнула в пастушьей общине Далль-Рэна. Всем известно, что если где-то появляется стая волков, отару покидают лишь глупые овцы, которые долго не проживут.

Кроме того, ей было любопытно и в то же время страшно. Она хотела узнать, кто скончался, но до ужаса боялась этого. Не одна Мойя услышала звон, и это главное. Брин, Гиффорд, Тресса и Роан тоже его слышали. Дождь и Тэкчин ничего не слышали, а значит, список кандидатов был короткий и не предвещал ничего хорошего.

– Это Сури, да? Мы потерпели неудачу, – с тревогой сказала Брин.

Вся группа держалась вместе, стараясь слиться с толпой.

– Мы этого не знаем, – ответила Мойя, а про себя подумала: Возможно, это Персефона, и я не знаю, что хуже.

Мойя велела им не углубляться в толпу, чтобы иметь возможность быстро уйти. Нужно было только узнать, кто прибыл. Потом они могли разойтись вместе с остальными и продолжить путь. Она пока не представляла, куда именно они направятся, но решила, что начать стоит с дороги.

– Она рассказала им секрет, и они ее убили.

– Успокойся, Брин. Мы не…

В толпе Мойя заметила Туру и почувствовала, как исчезает надежда. Разглядывая ряды лиц, она узнала Кобба, Бергина, Филсона, Тоупа Хайленда с сыновьями и все семейство Киллианов, кроме еще живого Бригама. Были здесь и Бейкеры, и Уипплы, и Холиман Хант, и большинство Уэдонов. Рядом с ними стоял красивый, не знакомый Мойе мужчина.

Холиман не знает Сури. Значит, это Персефона.

С этой мыслью пришло осознание: был вариант хуже, и боги выбрали его.

В этот момент кое-кто из собравшихся заметил ее. За изумлением последовало недоумение и даже легкое раздражение, как будто, умерев, Мойя совершила что-то постыдное.

– Мойя?

Обернувшись, она увидела Арион. Фрэя выглядела так же, как обычно, и была одета в ту же ассику, в которой ее похоронили.

– Ты здесь, потому что Сури…

– Вот они! – Задранный медведем мужчина, которого они встретили за вратами, разговаривал с небольшой группой людей в развевающихся серых мантиях. Он указал в сторону Мойи и добавил: – Врата открылись после того, как появились они.

Шесть облаченных в мантии фигур направились прямиком к ним. Это были не фрэи, хотя двигались они с той же грацией и изяществом. Все были высокими и гладко выбритыми, значит, не дхерги, хотя лица выглядели такими же каменными, а челюсти – такими же мощными. Мойя никогда не видела подобных им существ.

Нас ищут слуги правителя Рэла.

Когда один из шестерки выступил вперед, Тэкчин придвинулся ближе к ней. У мужчины – Мойя решила, что это создание более всего похоже на мужчину – были такие же зеленые глаза, как у Мьюриэл. Гладкие, прямые черные волосы выглядели так, словно он окунул их в чернила Брин. Белая кожа напоминала алебастр, а серая мантия развевалась, несмотря на полное безветрие.

– Его Безупречнейшее, Безмятежное и Прославленное Величество, властитель Рэла, решил почтить вас правом на аудиенцию. Вы проследуете за нами и предстанете перед его сиятельными очами.

– Вот здорово, – сказала Мойя. – Но мы сейчас заняты. Пожалуйста, передайте Его Величеству, что придется отложить встречу до следующего раза.

Мужчина удивленно изогнул брови, его лицо приняло серьезное выражение.

– Это не просьба.

– Да и манеры у вас так себе, – прибавила Мойя, с удовольствием наблюдая за тем, как его брови снова ползут вверх.

– Следи за словами. Его Величество властвует здесь безраздельно. – Мужчина в сером широким жестом указал вперед, давая понять, что они должны идти обратно по вымощенной кирпичом дороге в сторону деревни.

– Рада за него. – Мойя не сдвинулась с места.

Остальные тоже.

Мойя чувствовала, что на нее все смотрят. Этой неожиданной перепалкой она отодвинула в тень основное мероприятие. Повисла долгая тишина. Возможно, на деле она длилась не дольше удара сердца, но отсчитывать время сердцебиением Мойя уже не могла.

– Ты подчинишься своему господину, – с оскорбительной уверенностью заявил бледный мужчина с чернильными волосами.

Мойя знала, что умной ее не назовешь. Об этом мать напоминала ей с самого рождения. Она не умела творчески мыслить, не была физически сильна, не могла сшить платье, постричь овцу или приготовить пригодное для еды кушанье. До изобретения лука Мойя ни в чем не проявила себя – зато умела натворить бед. Делала она это не намеренно и в большинстве случаев сожалела о своих поступках, но что-то внутри нее отказывалось уступать. Мойей никто не повелевал. Ни мужчина, ни женщина, ни фрэй, ни дхерг и никакой правитель загробного мира не заставит ее подчиниться.

– Скажите вашему повелителю, что если он желает, чтобы мы оказали ему честь своим визитом, он должен попросить вежливо. Я привыкла к тому, чтобы мне говорили «пожалуйста» и «спасибо».

Жутковатый бледный мужчина – впрочем, возможно, он выглядел бледным только потому, что его лицо обрамляли волосы столь насыщенного черного цвета – уставился на нее в смятении.

– Вы немедленно последуете за мной, – потребовал Чернильноволосый и повернулся к ней спиной.

– Поцелуй меня в задницу, – ответила Мойя.

Брин положила руку ей на спину. Прикосновение Хранительницы Уклада было легким, но на языке жестов ее пальцы почти кричали.

Мужчина резко развернулся и с таким гневом уставился на Мойю, что та едва не потянулась за стрелой. Тэкчин положил руку на эфес меча.

– Чего хочет от них твой господин? – спросила Арион.

– Тебя это не касается, фрэя, – не глядя на нее, ответил Чернильноволосый.

Мойя понимала, что в мире мертвых правила другие, но ее все равно поразило, что кто-то может обращаться к Арион с таким неуважением. Возможно, после смерти она перестала быть тем страшным миралиитом, каковым была при жизни, или же они просто плохо ее знали.

– Это мои друзья, посему я решила, что это меня касается, – объяснила Арион на удивление ровным тоном, от которого веяло утонченностью и изяществом. – Кроме того, когда я впервые оказалась здесь, меня не пригласили насладиться его великолепным обществом, так что я чувствую себя несколько уязвленной.

– Они должны подчиниться приказу Его Величества, – настаивал Чернильноволосый.

– А иначе? – спросила Арион.

Эти слова она произнесла небрежно, но смысл был предельно ясен. Выражение шока на лицах одетой в серое шестерки давало понять, что они, видимо, все-таки знали Арион, во всяком случае, кое-что о ней им было известно.

– Его Величеству не понравится твое вмешательство, фрэя.

– Эзертон, мы это уже проходили. Я предпочитаю, чтобы меня называли Арион, а если Дроуму не нравится, что я делаю, пускай обсудит это со мной лично. Я не веду переговоры через посредников.

– Ты сказала, Дроуму? – переспросил Дождь. – Неужели ты имеешь в виду…

Арион кивнула:

– Бога бэлгрейглангреан, да.

Дождь, обычно спокойный, как столетний вяз, пошатнулся.

Эзертон окинул Арион свирепым взглядом:

– Наш правитель покарает тебя за вмешательство.

В ответ Арион улыбнулась. Если бы Мойя не слышала их слов и вынуждена была интерпретировать разговор лишь с помощью языка тел, она могла бы поклясться, что они ведут две разные беседы.

– Эзертон, ты ведь знаешь, что в этом утверждении нет ни слова правды. Он не мой правитель, и я, честно говоря, не верю, что он рискнет потерять своего лучшего партнера для игры в скиб из-за подобной мелочи.

– Это не мелочь, и ты должна величать меня Слово Дроума.

Арион закатила глаза.

– Иди-ка ты приставать к кому-нибудь другому. Разве не видишь, что мы собрались, чтобы поприветствовать кого-то из близких?

Фыркнув, Эзертон (или Слово Дроума) повернулся и торопливо зашагал со своей свитой по мощеной дороге.

Арион посмотрела им вслед и, нахмурившись, повернулась к Мойе:

– Это было не очень умно.

Мойя фыркнула:

– Ненавижу, когда кто-то считает себя вправе мне указывать.

– Знаете, что меня беспокоит? – спросил Тэкчин.

Роан, не проронившая ни слова с тех пор, как вернулась от Рианны, высказала предположение:

– То, что у каждого из них на левом сапоге нечетное количество завязок, а на правом – четное? – Остальные так внезапно повернулись к ней, что Роан, смутившись, сжалась. – Не это?

– Нет… э… я не об этом думал, – ответил Тэкчин. – Вообще-то я хотел сказать, что ни у кого из них не было оружия. Ни оружия, ни доспехов.

– Все уже мертвы, а Сара говорила, что здесь не чувствуешь боли, – напомнила ему Мойя. – Так какой смысл в оружии? Они ведь не смогут причинить нам вред.

Тэкчин ухмыльнулся:

– Подозреваю, мы им тоже. Если бы все пошло наперекосяк, я собирался рубить головы. Может, это не навсегда, но хоть на время задержало бы их, верно?

– Да что с вами обоими? – ошеломленно спросила Арион.

– Дурное воспитание, – ответила Мойя. – По крайней мере, у меня такое оправдание. – Помолчав, она улыбнулась Роан: – Знаешь, а я вообще не обратила внимания на шнурки.

– Правда? – удивилась Роан. – Я ни о чем другом думать не могла. Меня это до сих пор сводит с ума. Кто придумал такой стиль и зачем?

– Мойя, я знаю, что мое поведение выглядело легкомысленным, но вам и правда следует проявить осторожность, – сказала Арион. – Дроум действительно безраздельный властелин этих мест. Обычно он добродушный и большей частью развлекается у себя в замке, но он – эсир, и его интерес к вам кажется мне дурным знаком.

На Мойю это не произвело должного впечатления.

– Какая разница? Если ему не нравится мое отношение, пусть убьет меня… ой, подожди-ка, он ведь не может. Я уже мертва.

– Ну, вообще-то… – замялась Арион.

Эти слова Мойе не понравились.

– Вообще-то что?

– Смерть в Рэле – это не так уж плохо. Ты воссоединяешься с теми, кого любишь, не чувствуешь боли, не боишься старости, но в Пайре все-таки есть угрозы. Постоянные.

– Например?

– Можно перестать существовать.

– Как это? – спросил Гиффорд.

– Мы существуем лишь до тех пор, пока верим в это, но без веры можно исчезнуть.

– Разве можно не верить в собственное существование? – спросила Мойя.

– Это легче, чем кажется. – Тон Арион сделался более серьезным, и Мойю перемена насторожила. До сих пор фрэя говорила приятным, успокаивающим голосом, но теперь он напоминал ледяной ветер. – Пока живешь, всякие раздражающие мелочи, вроде голода или необходимости спать, напоминают, что ты жива. Но в Рэле подобных раздражителей нет, поэтому можно начать сомневаться, есть ли ты на самом деле. Здесь о нашем существовании нам напоминает общение с другими. Если лишить тебя этого, ты легко утратишь самоощущение.

– Это точно, – заметила Тресса.

Мойя не обратила на нее внимания.

– Но Дроум не может сделать этого с нами, правда?

Арион пожала плечами:

– Вряд ли. По правде говоря, Дроум не так ужасен. Он не такой безумный, как его сестра. По-моему, он ее боится. Дроуму нравится, когда в его владениях тишина и порядок; вы сюда только явились, а уже мутите воду. Я лишь хочу сказать, что дразнить медведя прямо в его берлоге – не лучшая идея.

– Ничего страшного. Мы не собираемся здесь задерживаться. – Мойя широко улыбнулась. – Мы идем дальше, в Нифрэл. – Арион, кажется, не удивилась, услышав это. Интересно, почему? – Ты, случайно, не знаешь, где вход?

– Все знают. Ну, все, кто провел здесь какое-то время. – Она указала в сторону удалявшихся фигур в сером. – Эта дорога ведет туда. Она связывает один конец Рэла с другим. По правде говоря… врата в Нифрэл находятся прямо рядом с замком Дроума.

Улыбка Мойи погасла.

– Вот она! – Крик в первых рядах собравшихся привлек всеобщее внимание.

Кричал Красавчик – юноша, который стоял рядом с Холиманом Хантом. Он указал в сторону реки.

Мойя протиснулась вперед и увидела выходившую из воды покойницу, которую сразу безошибочно узнала. Несмотря на охватившую ее печаль, Мойя все же испытала облегчение, поняв, что это не Персефона и не Сури.

– Падера, любовь моя! Как же долго я тебя ждал!

Красивый юноша бросился к ней, обнял ее, и они поцеловались, как влюбленные.

Присутствующие захлопали в ладоши.

Вздохнув с облегчением, Мойя наблюдала за трогательной сценой. К ней подошла Брин. Хранительница выглядела озадаченной. Когда влюбленные оторвались друг от друга, старуха заметила их.

– Мойя? Брин? Великая Праматерь, а вы-то что тут делаете?

– Тебе, наверное, можно задать тот же вопрос, – сказала Мойя.

– Ну, скажешь тоже! Мне сюда давно пора было, не такой уж это сюрприз. – Заметив остальных членов группы, старуха удивилась еще больше. – Я слышала, что вы собрались в болото, но, если честно, не думала, что это опасно. Судя по тому, что говорила Брин…

– Это долгая история, – прервала ее Брин. – Но ты… когда я уходила, с тобой все было в порядке. Простыла немножко, но я не думала, что это серьезно, а теперь ты здесь и выглядишь так…

– Брин! – Взмахом руки Падера перебила девушку. – Тебе это покажется странным, но у меня для тебя послание. Я думала, передам, когда ты вернешься, но раз ты здесь… ну…

– От Малькольма, да? – спросила Тресса.

Падера удивленно повернула голову:

– Да. Как ты догадалась?

– Да не важно! Что он сказал?

– Не кипятись! Померла, а все такая же нетерпеливая.

– Поживее, карга!

Падера отвернулась от Трессы и обратилась к Брин:

– Я устала – телом и душой – и как раз укладывалась спать, как вдруг вошел он. Я удивилась. Его ведь не было много лет, и большинство мужчин не зайдут к женщине в шатер без приглашения.

Лицо красивого юноши, поцеловавшего Падеру, посуровело. Она похлопала его по руке и тепло улыбнулась:

– Да он не за этим пришел! Не волнуйся. Ой, кстати, это мой муж. Мелвин, это Брин, Роан, Гиффорд, Мойя, Тресса, а те два чужеземца – Тэкчин и Дождь.

Юнец выглядел не старше восемнадцати, но был сложен, как крепость дхергов, а по спине у него струились прекрасные длинные волосы цвета позднего кленового сиропа.

– Это твой муж? – спросила Мойя.

Падера ухмыльнулась беззубой улыбкой и кивнула:

– Красавчик, правда?

– Он такой… – Мойя сглотнула. – Юный… Не обижайся, Падера, но мне как-то не хочется смотреть на твое старое морщинистое лицо, когда ты с ним лобызаешься.

– Она выглядит точь-в-точь как в день нашей свадьбы, – озадаченно произнес Мелвин.

Падера рассмеялась, посмотрела на свои руки, потерла их друг о друга.

– Ага, гладкая, как попка младенца. Рада избавиться от темных пятен и дряблой кожи. В свое время я была совсем как Мойя, а Мелвин был… – Она посмотрела на мужа и покачала головой: – Нет, другого такого, как Мелвин, не было никогда.

– О чем вы? Падера вообще не изменилась, – сказала Мойя.

– Никто из нас раньше не встречал Мелвина, поэтому мы, скорее всего, видим его таким, каким его помнит Падера, – пробормотала Роан нечетким голосом, каким обычно говорила сама с собой. – Или, быть может, мы видим то, как Мелвин сам себя представляет. И то и другое возможно. Но непонятно, почему Мойя по-прежнему видит Падеру старухой. Мне она кажется молодой и красивой.

Тресса вновь вскипела:

– Клянусь толстым задом Мари, мне плевать, кто как выглядит. Ты сказала, Малькольм просил тебя передать послание. О чем оно, женщина?!

– Ах да! Что ж, как я уже говорила, Малькольм навестил меня в ночь моей смерти. Я неважно себя чувствовала и не хотела принимать гостей. Я свернулась калачиком под покрывалами, а он просто стоял и смотрел на меня. Мне это показалось странным. У него были такие грустные глаза… Потом он сказал: «Когда снова увидишь Брин, передай ей: “Когда деревья научатся ходить, а камни – говорить”».

– И? – спросила Брин.

– Это все. Я тоже подумала, что должно быть какое-то продолжение, но он сказал, это все послание.

– Но это бессмысленно. Наверное, я должна что-то сделать, когда это произойдет. Должно быть что-то еще.

– Нет. Это все. Я тогда решила, что он пьян. Потом он сделал кое-что еще более странное. – Падера смущенно покосилась на Мелвина, и Мойя заметила, что она покраснела. – Он поцеловал меня.

Мелвин открыл рот.

Она остановила его.

– Да не так поцеловал! Это было… – Она осеклась, и на глаза ей навернулись слезы. – Короче, после этого он ушел, а я заснула. А потом оказалась в воде с камнем в руках. Меня несло к свету, и вот я здесь.

Мойя вспомнила разговор с Мьюриэл на болоте.

Неужели наш Малькольм, который даже сапоги не способен правильно надеть, поможет нам в Пайре?

Если захочет.

В Рэле прощались так же редко, как праздновали дни рождения, и уход дочери озадачил Сару с Дэлвином. Они спросили, куда это она направляется. Вместо объяснения, которое вышло бы долгим и неуклюжим, Мойя попросила о помощи Падеру. Женщина, которую Мойя по-прежнему видела как древнего матриарха, заверила всех, что тем, кто прибыл вместе с Мойей, нужно отлучиться по делам. На этом, как Мойя и рассчитывала, вопросы закончились. Хотя старейшая жительница Далль-Рэна только что прибыла в Пайр, окружающие по-прежнему доверяли ее мудрости. После объятий и долгих прощаний Мойе все же удалось вынудить компанию двинуться в путь.

Следуя наставлениям Арион, они пошли по мощеной дороге в глубь Рэла. Гиффорд предложил взять Арион с собой, но Мойя полагала, что чем меньше народу знает про ключ, тем лучше. Тресса также заметила, что если бы Малькольм считал, что Арион им нужна, он бы сказал об этом. Сапоги Мойи приятно стучали по ярко-белым кирпичам. После изнурительных скитаний по полям и болотам легкая прогулка по ровной дороге казалась заманчивой. Учитывая, что ничто не могло быть страшнее, чем утонуть в ведьмином омуте, Мойя была уверена, что их ждет светлое будущее.

Миновав множество домов и переулков, за которыми скрывалось еще больше построек, они вышли за пределы деревни Рэн. Появились и поселения других сообществ – оштукатуренные каркасные дома клана Нэдак, а затем и глинобитные хижины Дьюрии, выстроившиеся по обе стороны дороги и резко контрастировавшие с чистейшим белым кирпичом.

Они прошли мимо коловшего дрова человека, и Гиффорд, указав на него, спросил:

– Как думаете, зачем они это делают? Ну… зачем рубят дрова? Ведь здесь не холодно, и вряд ли кто-нибудь ест, стало быть, огонь им не нужен.

– Это приносит им радость, – объяснила Брин. – Тэш всегда жаловался, что в Дьюрии так мало леса, что дрова считаются роскошью.

– И все-таки это как-то… скучно, что ли. – Тэкчин, нахмурившись, наблюдал за другим мужчиной, который укладывал дрова. – Я люблю хорошее вино, но не хотел бы пить его постоянно.

Брин посмотрела на Тэкчина, как будто тот изрек нечто глубокомысленное.

– Мама тоже жаловалась на скуку. Говорила, так быть не должно. Очевидно, что-то сломалось.

– Сломалось? Что, например? – спросил Гиффорд.

– Она не сказала. Наверное, сама не знает.

– Малькольм знает, – с гордостью заявила Тресса.

– Тресса, хватит, – устало сказала Мойя. – Ты уже сто раз сообщила нам о том, какое Малькольм чудо. Надоело!

– Нет, она права, – вмешалась Роан. – Он об этом упоминал. Той ночью в кузнице, когда Сури создала гиларэбривна, Малькольм сказал, что мир сломан.

Тэкчин фыркнул:

– Это был бы тот еще подвиг. В каком смысле сломан? По-моему, все нормально.

– Кажется, он этого не объяснял. – Роан посмотрела на остальных. – Но помню, он сказал, что это его рук дело.

Мойя рассмеялась:

– Малькольм сломал мир?

Роан кивнула с серьезным видом. Впрочем, она как-то заявила, что мир, скорее всего, круглый. В рассуждениях Роан никогда нельзя было отделить воображение от действительности.

– Он сказал, как это сделал? – озадаченно поинтересовался Тэкчин.

Те, кто могли это знать, покачали головой.

– И вы не стали расспрашивать? – подала голос Мойя.

– Не до того было, – ответила Тресса. – Фрэи готовили атаку, Сури собиралась убить лучшего друга, Рэйт вот-вот должен был умереть, так что…

– Рэйт! – воскликнула Мойя, вглядываясь в многочисленные глинобитные хижины.

– Ты его видишь? – спросила Брин.

– Нет. Но я только что поняла, что его не было ни у врат, ни в доме твоих родителей. Тебе это не показалось странным?

– Может, он не совсем мертв, – предположила Тресса. – Может, он все еще внутри дракона… по крайней мере, какая-то его часть.

– Или мы с ним просто разминулись, – возразил Тэкчин. – Матери Мойи там тоже не было. Если честно, я понятия имею, как тут можно кого-то отыскать. Звон дает понять, что умер кто-то из твоих знакомых, но ты не знаешь, кто именно или даже как они будут выглядеть. Задумайтесь о том, сколько миллионов рхунов, фрэев, дхергов, моклинов, грэнморов и бог знает кого еще погибли за все прошедшие тысячелетия. Пайр должен быть забит до отказа. Я и сам помог преумножить население загробного мира. Галанты убили сотни существ, а нас было всего восемь! Подумайте о войнах! Здесь должно быть яблоку негде упасть, однако посмотрите вокруг! Довольно просторно, и все, кого мы знали, живут неподалеку друг от друга.

– Волосы и ногти, – сказала Роан.

Остальные оглянулись на нее и Гиффорда, державшихся за руки.

– Роан? – спросила Мойя.

– А? – Роан неотрывно смотрела себе под ноги и ступала очень осторожно, стараясь не угодить в щели между кирпичами.

Мойя улыбнулась:

– Милая, ты это вслух сказала. Про волосы и ногти. Что это значит?

– О, э… Я просто подумала, что Рэл не набит битком, потому что все время растет, увеличивается в размерах. Когда нужно больше места, оно создается у источника – в Рэле это, скорее всего, река.

– И все просто сдвигается дальше? Странно как-то.

– Ну, точно я не знаю. Может, река отходит назад, но, как сказал Тэкчин, если бы размеры Пайра были постоянными, со временем он бы переполнился. Поэтому он должен расширяться. Это логично и многое объясняет, правда?

Многолетний опыт подсказывал Мойе, что Роан всегда полагала, будто остальные видят то же, что и она, и Мойе казалось странным, что Роан, обычно подмечавшая все, никак не могла уяснить, как часто это не соответствовало действительности.

– Что именно это объясняет, Роан?

– Ну, люди рождаются, потом умирают, а это означает, что число душ постоянно растет, до бесконечности. Глупо было бы вынуждать новичков идти до самого конца. Гораздо удобнее добавить пространства там, куда они приходят. Поэтому в ближайшем к вратам месте собираются недавно умершие, а кто уже давно скончался, находятся дальше. – Она указала на глинобитные домики. – Клан Нэдак был уничтожен после Дьюрии, а Рэн разрушен еще позже. Как я понимаю, мы прошли эти места в обратном порядке. В некотором роде мы идем назад во времени, по крайней мере, в отношении умерших.

– Но мои родители погибли до войны, а многие другие – в Грэндфордской битве, – сказала Брин. – Почему нам не пришлось идти мимо них, чтобы добраться до дома моих родителей?

– Может, и пришлось, во всяком случае, мимо некоторых. Но здесь, как и в мире Элан, люди переезжают и селятся сообществами. Если бы твои родители умерли сто лет назад, они могли бы оказаться в той части Рэла, которая напоминает Серповидный лес. Допустим, они пошли прогуляться, встретили соседей и перебрались поближе к ним. Они оказались бы немного дальше, но не слишком далеко, если учесть, сколько времени прошло с начала мира. Они бы все равно были сравнительно близко к входу. А вот если бы надо было разыскать Гэта из Одеона, подозреваю, это было бы труднее и пришлось бы идти дальше.

– Вот почему родители Брин и фермер Уэдон живут рядом, хотя умерли с разницей в несколько лет, – заключил Гиффорд.

– Ну конечно, – улыбнулась Роан.

Путешествие продолжалось. Они миновали и другие поселения. Не все принадлежали людям. Где-то жили фрэи, где-то дхерги. От кирпичной дороги расходилось много троп, разрастаясь по обеим сторонам и образуя дополнительную сеть дорог и путей. Мойя заметила, что кое-какие поселения были совсем отрезаны от мощеной дороги, окружены уединенными лугами, лесами и болотами. Рассмотреть их вблизи было невозможно, но даже издалека их постройки показались Мойе совсем не знакомыми.

Кто же захочет жить на болоте? – удивилась она.

Вспомнив слова Тэкчина об усопших, Мойя не смогла побороть любопытства.

– А кто такие моклины? – спросила она.

– Это значит «слепые». Тебе они известны как гоблины.

– Думаешь, гоблины после смерти попадают сюда? – ошеломленно спросила Мойя. – Ты полагаешь, у них есть души?

– Откуда мне знать?

Мойя обернулась и посмотрела на болото. Может, и есть.

Дорога от реки постоянно шла вверх. Мойе это показалось странным: всем известно, что Нифрэл расположен под Рэлом. Она пришла к выводу, что, хотя вход может быть наверху, сам Нифрэл, возможно, уходит глубоко вниз.

Разве что это не имеет отношения к расположению. Возможно, Нифрэл под Рэлом в другом смысле.

Поднявшись выше и бросив взгляд назад, они увидели, что низина вблизи Врат Рэла населена гуще всего. Скученные круглые домики, хаотично выстроившиеся вдоль петлявшей дороги, были разбросаны, как ил после наводнения. В гуще человеческого осадка виднелись небольшие каменные постройки гномов и даже, то тут, то там, несколько домов из кирпича и дерева, похожих на жилища фрэев в Алон-Ристе.

Задумавшись над предположением Роан, что Рэл со временем разрастается, Мойя заметила, что кое-какие участки вдоль дороги заселены плотнее, чем другие.

Может, передо мной урожайные и голодные годы? Военное и мирное время?

Чем дальше они продвигались, чем выше поднимались, тем реже встречались густонаселенные места. Даже дома выглядели более грубыми, более примитивными.

– Не понимаю, откуда все это берется, – сказала Брин, указывая на протянувшиеся до горизонта хижины. – Дом моих родителей выглядел в точности так же, как тот, где я выросла.

– Не совсем, – поправил Гиффорд. – Он был красивее.

Брин кивнула:

– Да, наверное. Но как желания воплощаются в материальные вещи?

Роан шла, уставившись себе под ноги, и теребила волосы.

– Арион сказала, мы существуем, потому что верим в это. – Она задумалась. – Когда мы умерли, наши тела остались в мире Элан, однако… – Она ткнула в себя пальцем. – У меня есть тело. – Она подняла взгляд. – У Мойи с собой лук, а у Дождя – кирка. Но это ненастоящее. У них с собой орудия, потому что они в это верят. По той же причине мы выглядим как обычно – мы в это верим. Возможно, в мире, где нет ничего физического, сила воли и вера формируют реальность вокруг нас.

– А почему все дома выглядят лучше, чем в жизни? – спросил Гиффорд.

– Гордость, – объяснила Тресса. – Если есть выбор, любой создаст себе идеальный дом, разве нет?

– Да ну? – усмехнулась Мойя. – Тогда почему ты все еще носишь эту жалкую рубаху? Или я вижу лишь то, что ожидаю увидеть?

Тресса осмотрела себя и пожала плечами:

– Ты видишь меня такой, какая я есть.

– Мы видим то, во что ты веришь, – сказал Гиффорд.

– Возможно, – предположил Дождь, – но ведь у каждой стены две стороны.

Роан кивнула:

– Впечатление основано не только на нашем самоощущении, но и на ожиданиях окружающих.

– Ты меня совсем запутала, Роан, – сказала Мойя.

– Ну… это как с Падерой.

– Правда?

– Да! – широко улыбаясь, воскликнул Гиффорд. – Все верно. Роан, ты гений! Вот почему Мойя видела Падеру старухой, а ты – молодой.

Мойя грозно посмотрела на Тэкчина, на лице которого отражалось то же смятение, какое чувствовала она сама.

– Надеюсь, ты не разберешься во всем этом раньше меня.

Фрэй покачал головой:

– У меня нет ни малейшего шанса. Среди галантов я славился не умом, а красотой. – Он подмигнул ей.

– Дело вот в чем, – объяснил Гиффорд. – Мойя увидела Падеру старухой, потому что такой ее помнит. Память Мойи сильнее, чем представления Падеры о себе. Это понятно, ведь суждения Мойи… ее воля… ну, она…

– Упертая, – подсказал Тэкчин.

Гиффорд смутился:

– Я хотел сказать «сильная».

– А ты какой увидел Падеру? – Мойя сурово посмотрела на Тэкчина.

– О, мы с тобой оба упертые донельзя.

Роан кивнула в знак согласия, а потом округлила глаза и тихонько вздохнула.

– Что такое? – спросила Мойя.

– Я кое о чем подумала.

– Это мы поняли. Вопрос, о чем именно.

– О… я подумала о колодце на мощеной дороге. Ты его видела?

– По-моему, мы все его видели. И что?

Роан озадаченно посмотрела на Мойю.

– Он прямо посередине дороги – прямо на кирпичах.

Мойя нахмурилась и покачала головой:

– Я что, одна здесь такая тупая? Кто-нибудь еще понимает, что она имеет в виду?

В ответ все молча покачали головой, и Мойя почувствовала себя чуть лучше. Роан несколько раз удивленно моргнула:

– Почему так важно, что колодец расположен на дороге?

– Потому что, мне кажется, этот колодец не реальнее дома Сары или твоего лука.

Мойя осмотрелась и, к счастью, увидела на пяти лицах отражение собственного недоумения.

– Надо поподробнее, Роан.

– Правда?

– Э… да.

– Ну ладно. Колодец стоит поверх кирпича. Его создали после кирпича, которым выложена дорога. А кирпич, надо полагать, сотворил правитель этих земель.

Тэкчин кивнул:

– То есть кто-то внес изменения в работу Дроума. А это значит, что у кого-то силы больше, чем у бога. Кто в Рэне мог это сделать?

– Ой, я знаю! – воскликнула Брин. – Все. Вот что имела в виду мама, когда сказала, что они берут из колодца не воду, а кое-что другое. Нечто более глубокое и жизненно необходимое, по ее словам. Это сообщество. Они все.

Мойя собиралась спросить, что именно мать Брин брала из колодца без воды, но тут снова раздался звон.

– Кто-то только что скончался, – объявил Гиффорд. – Я слышу звон.

– По-моему, мы все его слышим, – прибавила Мойя.

На сей раз звук донесся даже до Тэкчина с Дождем, и Мойя была уверена, что это дурной знак.

– Как думаете, кто это? – в отчаянии спросила Брин.

– Не Сури, – уверенно заявила Мойя. – Точно не она. И мы не станем возвращаться, чтобы проверить. У нас дела, а мы и так уже потратили кучу времени. Пошли.

Они продолжали идти дальше по мощеной дороге в молчании, каждый погрузился в свои мысли. Мойя более-менее представляла, о чем они думают. Она не хотела знать, кто в данную минуту выбирается на берег реки у Великих врат Рэла. Кто бы это ни был, Мойя уже ничем не могла ему помочь. Другое дело Сури – если она жива. Все они умерли ради миссии, которую задумали Малькольм и Тресса, и Мойе оставалось лишь идти вперед.

«Ты-то храбрая, с первого взгляда ясно, – сказала ей Мьюриэл. – Без доблести в Пайре никуда».

Мойю тревожила тишина – не просто отсутствие звуков, но отсутствие жизни. Будучи живой, она не могла, даже сидя в помещении, не обращать внимания на гул живого мира. В зарослях тростника шумел ветер; сквозь окно доносились человеческие голоса и птичье пение. Глубоко под землей, в Нэйте, она постоянно слышала стук собственного сердца, звук дыхания. Раньше она совсем не замечала этих звуков, но сейчас их отсутствие сводило ее с ума. Вскарабкавшись на вершину крутого холма, Мойя должна была задыхаться, но у нее не появилось даже легкой одышки.

– Кому-нибудь еще трудно привыкнуть к тому, что он не дышит? – нарушила она тягостную тишину.

– Я, по-моему, дышу, – сказал Тэкчин.

– Но тебе это не обязательно. – Повернувшись, Мойя попятилась назад и раскинула руки, призывая остальных оценить, какой путь они прошли. – Посмотрите. Поглядите, как высоко мы забрались. Кто-нибудь из вас устал? У кого-нибудь что-то болит? Жутковато. Жутковато, говорю вам!

Они ни разу не сошли с белой дороги, которая, не прерываясь, змеилась все выше и выше. Несмотря на крутые подъемы и спуски, они весьма быстро преодолели расстояние между Вратами Рэла и горами. По крайней мере, Мойе так показалось. Непросто оценивать время, когда нет солнца, когда не чувствуешь усталости и потребности во сне или отдыхе – даже не слышишь ударов собственного сердца. Возможно, они шли уже много часов, дней или недель. Как это определить? Разве что вспомнить все, что встретилось им на пути. Только в одном Мойя была уверена: зашли они далеко и поднялись высоко над долиной, равнинами и холмами. Впереди высились заснеженные стены из серого камня.

Иногда на пути по-прежнему встречались деревеньки, хотя теперь совсем крошечные и вовсе не похожие на те, что они видели в долине. Люди в высокогорной местности были ниже ростом, с более густой растительностью на теле, а их убогие хижины были сложены из гнутых ветвей с натянутыми на них звериными шкурами. Фрэи обитали в простых глинобитных домишках, носили скромные повязки и имели не слишком заостренные уши. На удивление высокие дхерги скрывались в пещерах. Встретилась им и еще одна раса, странные существа в красных мантиях, с огромными глазами и длинными руками. Все они кололи камни и строгали палки, гневно сверкая глазами. А потом на долгое время и деревни, и люди иссякли. Поднявшись еще выше, путники оказались в девственных, никем не заселенных диких землях.

В горах дорога сделалась ýже. Раньше пятеро могли идти в ряд; теперь же им приходилось шагать друг за другом, пробираясь через извилистые ущелья и вдоль уступов, откуда открывались потрясающие виды на долину.

Что будет, если я упаду? – спросила себя Мойя. – Пролечу тысячи футов, ударюсь о землю, а дальше что? Встану и пойду? Просто начну все сначала?

Еще выше земля оказалась покрыта снегом, и Мойя, вглядываясь в бледное небо, подумала:

Был снегопад? Или же снег здесь никогда не тает?

Преодолев очередной подъем, они увидели огромную крепость. Каменное сооружение не было врезано в склон горы, как Нэйт, и не стояло на вершине, как Авемпарта. Замок Рэл сам был горой. Вдвое больше Мэдора, крепость упиралась в облака, которых Мойя раньше не замечала. Лес черно-белых шпилей из обсидиана и алебастра дерзко пронзал серое небо. Совершенные башни, похожие на копья, напоминали оружие, бившее по самой природе подземного мира. Создатель замка вложил в него ярость, сделал его свирепым символом неповиновения. В царстве мира и смирения Замок Рэл напоминал облеченное в камень ругательство. Но Мойя вынуждена была признать его красоту. Таких прямых линий и точных изгибов она никогда не видела. Вся конструкция обладала настолько идеальным равновесием, что Мойя против воли улыбнулась. Ей никогда не доводилось созерцать ничего более прекрасного и в то же время пугающего – словно красивый цветок, целиком состоящий из шипов.

– Ух ты! – Тэкчин вытянул шею, пытаясь разглядеть вершину. – Впечатляет.

Выступив вперед, Дождь разинул рот.

– Само совершенство.

– Он меня пугает, – сказала Брин.

– Есть такое дело, – согласился Гиффорд.

– Вот Врата Нифрэла. – Роан указала туда, где заканчивалась дорога.

Прямо напротив ворот замка возвышалась огромная арка, а в ней – как будто лист черного стекла. Подступ к вратам преграждала небольшая группа одетых в серое существ.

– Наверное, теперь жалеешь, что оскорбила Эзертона, а? – спросила Тресса Мойю.

– Ой, как будто ты поступила бы иначе!

– Ты что, гордишься тем, что такая же дура, как я?

Мойя открыла рот, но поняла, что ответить нечего.

– Что будем делать? – спросила Брин.

– Сколько их там? Двадцать? Тридцать? – спросила в ответ Мойя.

– Сколько у тебя стрел? – поинтересовался Тэкчин.

– Восемь.

– На сей раз они вооружены, – заметил Гиффорд.

Выстроившись в шеренги, стражники направились в сторону путников. Они не бежали, не торопились, двигались медленно, не нарушая идеального строя.

Мойя нахмурилась, повернулась к Тэкчину и вздохнула:

– Арион сказала, что Дроум вообще-то добродушный, так?

– Да.

– И мы не знаем, зачем он хотел нас видеть. Может, все не так уж плохо?

– Верно.

Когда солдаты приблизились, Мойя узнала Эзертона. Как и сказал Гиффорд, на сей раз тот имел при себе меч.

– Вы сейчас же проследуете за мной, – приказал он и повернулся в сторону замка.

Солдаты разделились на две колонны. Эзертон шел между ними.

Мойя взяла Тэкчина за руку.

– Держись поближе ко мне.

– Как клещ на собачьем ухе.

Она покосилась на него. Тэкчин пожал плечами:

– Так я говорил Нифрону. По отношению к нему это звучало лучше.

На подходе к замку солдаты перегруппировались и последовали за путниками. Разглядывая вход – открытый арочный проем, напоминавший широко разинутый рот, готовый проглотить целиком всех и каждого, Мойя поняла три вещи. Многие люди называли фрэев богами. Некоторые миралииты считали богами себя. Но когда фрэя-миралиит, обитающая в загробном мире, называла кого-то богом, стоило к ней прислушаться. Мойя крепче сжала руку Тэкчина. Переступив порог, они вошли в замок.

Глава седьмая
Конец эпохи

На месте Нифрона я бы выбрала дерево. Дерево не внушает врагам ужас и не вдохновляет ни на что, кроме мира и роста, и, наверное, поэтому он остановил выбор на драконе.
«Книга Брин»

Земля покрылась тонким слоем снега, и на фоне этой белизны свежий черный курган, перед которым стояла Персефона, казался уродливым шрамом. Курган был одним из многих, превративших плоское поле в холмистую равнину – как будто земля, переболевшая оспой, носила на себе следы страшной болезни. Наверное, можно и так сказать. Долгие годы войны взрастили обильный, горький урожай.

– Холодно, – пожаловался Нолин, потянув ее за палец.

– Тише, человечек, – сказала стоявшая позади Джастина.

Человечек? Это что-то новое?

Персефона не помнила, слышала ли она раньше, чтобы сына так называли. Ей понравилось.

Хорошо, что ему об этом напоминают. Когда-нибудь он, возможно, забудет.

– Отвести его домой, госпожа? – спросила Джастина.

Персефона посмотрела на сына. Щеки и уши у него покраснели от ветра, из носа текло, а опущенные вниз уголки рта выражали отчаяние. Нолин стойко выдержал прощание и бросил на могилу горсть земли. Он выполнил свой долг. Эгоистично было бы задерживать его здесь, хотя возможность держать его за руку успокаивала Персефону.

– Да, – сказала она. – Спасибо.

Она почувствовала, как он отпустил ее, услышала торопливые удаляющиеся шаги сына.

– Не задерживайтесь, госпожа, – сказала Джастина. – Холодает.

– Да, – не оборачиваясь, ответила Персефона. – Это правда.

Когда Джастина увела Нолина, Персефона осталась в поле одна. На похороны вообще мало кто пришел. Персефона всегда считала, что, когда Падера наконец отойдет в мир иной, ей устроят пышные проводы, но та пережила всех. С ее смертью закончилась целая эпоха. Старуха была последним истинным осколком прошлого – эпохи каменного оружия и богов за рекой.

На похороны пришли двое сыновей фермера Уэдона, Брент и Оскар, теперь уже мужчины, и Хест, дочь Вив Бейкер и невеста последнего оставшегося в живых Киллиана. И, конечно, Хэбет – ее неизменное утешение. Все они родились в Далль-Рэне, но были слишком молоды, чтобы помнить, каким он был. Они лишь одной ногой стояли в старом мире, но опирались в основном на другую ногу. Миновали дни, когда зимой все собирались в чертоге послушать сказания Мэйв о Гэте из Одеона. Никто теперь не сидел плечом к плечу с друзьями и соседями при мерцающем свете, не делился жареным барашком. И уверенность, которую давало знание, что завтрашний день будет таким же, как день сегодняшний, уже не вернется.

Никого не осталось.

Персефона рухнула на колени, стискивая на шее ткань бреконморы.

Падера, Рэглан, Манн, Мэйв, Сара, Дэлвин, Гэлстон, Ария и… нет, только не они!

Персефона покачала головой. Ее не покидала надежда, что те, кто ушли в болото, вернутся, ибо так сказал ей Малькольм. Это странное заявление даровало ей невероятно тонкую нить, за которую она держалась. Как бы абсурдно это ни звучало, Персефона вцепилась в эту надежду, словно лишь она отделяла ее от грани безумия. Но с каждым днем даже эта надежда ослабевала, нить истончалась.

Персефона повернулась в сторону лагеря и вздохнула:

Почему я чувствую себя такой одинокой, хотя в лагере полно народу?

Она любила Нолина, Джастина стала для нее благословением, а Хэбет – утешением. Они помогали ей жить дальше, но те, кого она любила больше всего, те, рядом с кем она сражалась и проливала кровь, ушли. Без них она чувствовала себя слабой и беззащитной.

Наступила зима, и даже старуха Падера покинула ее. Тогда-то Персефона и осознала правду.

Конец эпохи – это не Падера, а я. Без Брин и ее книги все, что я когда-либо знала и любила, будет забыто. После моей смерти дни Далль-Рэна превратятся в эру мифов.

– Как у них дела, Падера? – спросила Персефона курган. – Вели им поторопиться, хорошо? Скажи им, что они обязаны вернуться, ведь они так нужны мне. Они все нужны мне.

Персефона заплакала, сама не зная, по ком льет слезы.

Нифрон шел по пустой, открытой равнине между местом, ныне известным как Драконий лагерь, и лесом.

Дракон. Вот что должно быть моим символом, моим знаменем.

Он не имел к зверю никакого отношения. Не он его сотворил, не он просил его призвать. Если бы он знал, что такое возможно, то приказал бы сотворить штук двадцать. У них был только один, но этот уникальный крылатый зверь спас всех в Алон-Ристе и в течение долгих лет войны стерег Драконий лагерь. Народ видел в нем символ силы и защиты.

Нифрон нахмурился. Они должны видеть это во мне.

Таков был план, но планы Нифрона далеко не всегда воплощались в жизнь.

Петляя по полю, он заметил кости и остановился. Рука – то, что когда-то ею было – почти целиком скрытая травой и припорошенная снегом. Торчали только кончики пальцев, словно хозяин руки, превратившийся в скелет, пытался выбраться из ловушки, процарапав себе путь на поверхность. Здесь прошло последнее открытое сражение, в ходе которого войска противника по глупости попытались не дать им войти в лес. Как всегда случалось на полях, колесницы Нифрона одержали победу.

Но война до сих пор не выиграна.

– Интересно, кем ты был? – обратился он к руке. – Рхуном или фрэем? Другом или врагом?

Кем бы ни был покойник, Нифрон испытал к нему почти родственные чувства. Надежды похороненного существа тоже не сбылись.

Вернувшись к колеснице, он прислонился к колесу и посмотрел на восток, в сторону леса. Он пришел сюда, чтобы побыть в одиночестве, подумать – не о драконах, уже нет. То, что некогда давало ему шанс на спасение, теперь уничтожит его. Скоро фэйн получит драконов – в этом он не сомневался, – но пока их у него нет. В этом Нифрон тоже был уверен. Лотиан не стал бы медлить ни секунды и сразу же отправил бы новое оружие за реку. Он попросит столько драконов, сколько захочет, и получит их. Пока в небе не было ничего, кроме снега, и Нифрон знал, что еще есть время… но для чего?

Что же мне делать дальше?

Круговерть снега покрыла все вокруг смутной серой пеленой. Это был даже не настоящий снег, а лишь призрачный предвестник грядущей зимы. Ничего, кроме деревьев, разглядеть было невозможно.

– В последнее время мне совсем не везет, – сказал он и, обращаясь к белым костлявым пальцам, добавил: – Ты же понимаешь? Что тебя убило? Меч? Стрела? В моем случае это, скорее всего, будут зубы дракона.

Да, – вновь подумал он, – я должен был выбрать своим символом дракона.

Об этом следовало подумать много лет назад. Его знамя должно было символизировать силу и власть. Как правило, на знаменах изображали львов и медведей, но он намеревался подняться выше королей и фэйнов. Ему нужен более величественный символ, а что может быть величественнее дракона? И что с того, что рхуны решили сделать предметом обожания, которое заслужил он, наколдованное чудовище? Он получил власть над Десятью кланами посредством женитьбы на Персефоне и точно так же мог добиться желаемого поклонения, связав себя с драконом. Через несколько столетий никто не будет знать разницы. Нифрон Дракон, защитник народа – эти два титула слились бы в один. Судя по тому, что он знал о рхунах, на это могло уйти всего несколько десятилетий. Они быстро все забывали.

Со стороны лагеря Нифрон заметил какое-то движение. К нему приближалась одинокая фигура в плаще с капюшоном. Человек – это он определил по неуклюжей походке.

– Прости, что потревожил, – сказал Малькольм, подойдя ближе.

Остановившись, он отбросил назад капюшон и попробовал отдышаться, выпустив при этом огромное облако пара.

Нет, все-таки не человек.

Он и правда не имел ни малейшего представления о том, кто такой Малькольм. Тот выглядел как рхун, двигался как рхун, но рхуном определенно не был. Его истинная природа по-прежнему оставалась тайной. Нифрон не отправил этого нечеловека в изгнание лишь потому, что тот исчез сам.

– Я думал, ты уехал.

– Вернулся на похороны и… по делам. – Малькольм заметил руку скелета. – Твой приятель?

Нифрону вопрос не показался забавным.

– Так почему ты не на церемонии?

– Я там был. Она закончилась.

– Думаешь, я поверю, что ты исчез на столько лет и вернулся из-за смерти старухи?

– Ее звали Падера, – напомнил Малькольм. – Но, как я уже сказал, у меня есть и другие дела. – Он бросил взгляд на костлявые пальцы. – Скажем, помочь там, где это возможно. Проверить, как все идет, кое-что поправить.

– Ты же не собираешься просить меня дать еще один обет? Потому что я обменял его на обещание, которое, похоже, вряд ли исполнится.

Малькольм покачал головой и печально улыбнулся:

– Нет, я не об этом. Тебе покажется странным, если я скажу, что беспокоюсь о тебе?

Вопреки мрачному настроению Нифрон рассмеялся.

– Думай, что хочешь, – сказал Малькольм. – Но твое благополучие и успех для меня очень важны.

– С каких это пор?

– С тех пор, как погиб твой отец. – Малькольм с тревогой рассматривал костлявую руку, что озадачило Нифрона.

Как он может казаться таким слабонервным? Таким человечным?

– Ты имеешь в виду, что меня, вероятно, ждет такая же судьба? Для меня это не новость. Война идет из рук вон плохо, и то, что Лотиан унизит меня так же, как отца, – лишь вопрос времени. Вообще-то я, знаешь ли, пришел сюда, чтобы побыть подальше от людей. В том числе от тебя, кем бы ты ни был.

Малькольм повернулся к Нифрону:

– Ты пришел сюда подумать. А я пришел тебе помочь.

– Уверен, что подумать я в состоянии без чьей-либо помощи.

– Ты расстроен, разочарован и опечален, поскольку полагаешь, что все потеряно. Но хуже всего то, что ты теряешь веру в меня.

– Я никогда в тебя не верил.

Малькольм со вздохом всплеснул руками.

– В том-то и проблема. Почему мир не заселен одними Трессами?

– Что?

– Да так, ничего. Главное, я обещал тебе, что ты станешь правителем мира Элан, и ты им станешь.

– Тебя здесь не было, может, ты не знаешь, но Сури скоро выдаст Лотиану драконов.

– Нет, пленение Сури для меня не новость. Я давно об этом знал. Между прочим, еще до того, как это случилось.

Наверняка все это пустая болтовня, – подумал Нифрон. Однако его удивило, что Малькольм не стал отрицать тот факт, что Лотиан получит драконов. Он ожидал возражений. Отсутствие препирательств повергло его в замешательство, и на секунду он потерял нить своих размышлений.

Ему нравится сбивать меня с толку, но почему?

Опыт научил Нифрона не доверять никому; вернее, доверять настолько, насколько это не угрожает твоей безопасности. А такое возможно лишь с тем, кого ты хорошо знаешь. Нифрон помнил Малькольма с малых лет, однако ничего не знал об отцовском слуге.

– У нас нет защиты от драконов, – продолжил он оборвавшийся разговор, – и без Сури нет даже надежды на выживание.

– Правильно. У тебя неплохо получается.

Нифрон нахмурился:

– Ты явился, чтобы еще больше испортить мне настроение? Насладиться моей болью?

Малькольм вздохнул:

– Ненавижу, когда люди меня не слушают. Нет, наверное, слушают, просто не слышат. Пойми, я сказал, что пришел помочь, но обманом мне этого не сделать. – Осмотревшись в поисках местечка, где можно было бы присесть, Малькольм ничего не нашел и нахмурился. – Да, исход войны неясен, но как бы трудно ни было, думаю, тебе стоит успокоиться и не мешать естественному ходу вещей. Мне не нужно, чтобы ты и дальше вмешивался.

– Вмешивался? С чего ты взял, будто я что-то замыслил?

– Потому что ты Нифрон, а не Петрагар. И потому что я знаю, что ты отправил Элисана на север с тайным заданием.

– Не такое уж оно тайное, раз тебе о нем известно.

Малькольм смерил его пугающим, не совсем человеческим взглядом – рхуны не посмели бы так открыто смотреть на него. Для этого требовалось отсутствие страха смерти, а все люди боялись смерти.

– Я пытался построить мост, – сказал Нифрон. – Не вышло. Персефона предложила тоннель, но дхергам эта мысль не понравилась. Сказали, что предпочитают быть похороненными своими людьми, а не миралиитами. Не сказать, чтобы я их за это винил.

– Да, а еще ты отправил войска на юг к подножию водопада в поисках брода через реку. Вот видишь? Ты вмешиваешься. И кончится это множеством ненужных смертей, поскольку не выживет ни один из отрядов.

– Ты этого не можешь знать.

– На юге гхазлы, на севере великаны. И те и другие любят человечину, а иногда могут закусить и фрэем.

– Я отправил много народу – вообще-то половину Второго легиона.

– Не важно.

– Что ж, значит, буду рассчитывать на Элисана. Видишь ли, проблема не в реке, а в самой воде. Руны дхергов на воду не наложишь, это повторяют все, кого я отправляю в Харвуд. Но что, если бы удалось избавиться от воды?

Малькольм покачал головой:

– Он не сумеет убедить великанов построить дамбу на севере.

– Построить дамбу, повернуть реку, да хоть выпить ее – мне все равно, что они сделают, лишь бы течение ненадолго прекратилось и позволило мне перебросить войска к Эстрамнадону. У Фургенрока есть гигантские родичи. Он и сам-то немаленький, но его дядюшки, которые спят веками, могли бы просто перекрыть воду ладонями. Если Элисану удастся их убедить, они перекроют поток, Нидвальден пересохнет хотя бы на некоторое время, и Тэчлиоры пойдут в атаку, перебив миралиитов в Авемпарте. Тогда войско хлынет в Эриан через пустое русло.

– И ты надеешься добиться этого прежде, чем Лотиан начнет создавать драконов.

– Таков мой план.

– И каковы шансы на успех?

– Паршивые. Великаны Хэнтлина нас ненавидят. У них нет причин помогать. Поэтому я велел Элисану пообещать им все, что угодно.

– Все?

Нифрон пожал плечами:

– Какое нам дело? Если они перекроют воду, я сумею разгромить единственные силы в мире Элан, которые могут мне угрожать. А после смерти фэйна мы поработим великанов или, если это окажется невозможным, просто сотрем их с лица земли.

– И Персефона одобрила этот план?

В свое время Малькольм помог Нифрону, подав ему идею жениться на Персефоне ради выгоды, однако не секрет, что к ней Малькольм всегда относился лучше, нежели к нему.

– Ей необязательно о нем знать, – едва заметно улыбнувшись, сказал Нифрон.

– А ты не думаешь, что ей хотелось бы высказать свое мнение по поводу полного уничтожения целой расы, поскольку именно это фрэи пытаются сделать с ее народом?

– Я думаю, ей необязательно об этом знать, ведь когда начнется война с великанами, она давно уже будет мертва.

Малькольм вскинул брови:

– Хочешь сказать, что…

Нифрон удовлетворенно рассмеялся. Наконец-то ему удалось сбить Малькольма с толку – единственная радость за много месяцев.

– Да не собираюсь я убивать эту женщину. Вообще-то она моя жена.

– Люди и раньше убивали жен, и за меньшие проступки, чем отправить в лапы врага единственную надежду.

– Я не человек.

Малькольм промолчал, с сомнением глядя на него.

Нифрон закатил глаза:

– Честное слово, мне нравится Персефона. Она хорошая жена и мать.

– А киниг?

Он кивнул:

– И киниг тоже.

– Потому что предоставляет решение военных вопросов тебе?

– Но это разумно. Вынужден признать, хоть и неохотно, у нас получился хороший союз. Она мне не перечит, не жаждет славы. Если бы мне пришлось заключить союз с мужчиной, пусть даже с кем-то из инстарья, например, Сикаром или Тэкчином, мы бы давно уже рассорились. Персефона мудрее, чем я поначалу думал. Нет, я имел в виду, что проблемой грэнморов, скорее всего, придется заняться не раньше чем лет через пятьдесят-шестьдесят, а к тому времени Персефона вряд ли еще будет с нами.

В ответ на это Малькольм лишь кивнул.

– Но ты не думаешь, что Элисана ждет успех, – сказал Нифрон.

– У фрэев, особенно инстарья, на севере дурная репутация.

– А как насчет войска, которое мы отправили на юг? – спросил Нифрон. – Мы только велели им отыскать надежный переход в низовьях реки, а потом найти способ подняться на утес на другом берегу. Почему ты считаешь, что их постигнет неудача?

Малькольм повернулся лицом к востоку, как будто видел в снегопаде что-то, чего не видел Нифрон.

– На юго-востоке – на Пустошах и на островах – лежат разрушенные и затопленные останки древних разоренных земель. Они принадлежат уберрэнам. Так было всегда.

– Уберрэнам?

– Твой народ зовет их моклинами – слепыми. Люди прозвали их гоблинами, а бэлгрейглангеане – гхазлами. Но сами они называют себя уберрэнами – едиными с Убером, верными детьми Уберлина, великими. Они – преданные, благочестивые, единственные последователи, не покинувшие первого правителя мира Элан.

– Кого это?

– Рекса Уберлина.

Нифрон усмехнулся:

– Может, они и дети злого бога, но при этом они всего лишь гоблины, примитивные и неуправляемые.

– Как и все прочие, они не всегда были такими. Когда-то они были верны своему королю, но он плохо отплатил им за преданность. Оставшись без вождя, они позволили памяти о его эгоизме и жестокости извратить себя. Со временем любой осадок всегда опадает на дно чашки. – Малькольм наконец оторвался от созерцания востока и повернулся к Нифрону с извиняющейся улыбкой. – Называй их как хочешь, но те, кого ты к ним отправил, будут съедены. В этом можешь быть уверен.

– Посмотрим.

Поднявшийся ветер с воем пронесся по равнине. Снег повалил гуще, танцуя среди камней. Нифрон вновь обратил взор к лесу.

– Мне не видно реку. Ожидание сигнала от Тэчлиоров сводит меня с ума.

– Почему бы тебе не отправиться туда самому?

Нифрон, нахмурившись, покачал головой:

– Не смею. Вести войну с тыла… – Он вздохнул. – Это так раздражает. Гораздо больше, чем я когда-либо мог предположить. Но если бы я оказался на берегу, а вода остановилась…

Он положил руку на рукоять меча, а сделав это, понял, что не помнит, когда в последний раз вынимал его из ножен.

– Закон Феррола – это проблема, не так ли? – с высокомерной улыбкой спросил Малькольм. – Но пусть тебя это не слишком тревожит. Как я обещал, ты станешь правителем мира. У нас ведь сделка, помнишь?

– Ты когда-нибудь расскажешь мне, чего ты хочешь?

– Скоро дам знать. Просто помни, что я был прав и ничего не изменилось: ты станешь императором.

– Кем стану?

– Тебе незнаком термин «империя»? Наверное, нет. Это слово племени эйливинов, и оно не имеет отношения к завоеваниям. Оно означает «объединять, строить, делать единым». Эйливины ставят перед собой задачу жить в гармонии. Этим словом они называют среду, позволяющую существовать в гармонии с природой, с богами и друг с другом. Вот что я хочу создать. Ты поможешь мне построить империю для всех.

– Ты хочешь создать? – переспросил Нифрон.

Малькольм пропустил вопрос мимо ушей.

– Только представь, что можно осуществить, если войны отойдут в прошлое и все будут трудиться вместе.

– По-моему, это скучно. – Нифрон вновь окинул Малькольма пристальным взглядом. Высокий, худощавый нечеловек не чувствовал страха, но по его виду нельзя было определить почему. Он навевал жуткое ощущение, будто говорящая рыба. Казалось бы, это невозможно, но вот он – говорящая рыбка, обещает исполнить величайшие мечты Нифрона… пусть и не бесплатно. – Почему у меня складывается впечатление, будто ты что-то недоговариваешь? Ты словно один из тех демонов, которые исполняют желания, но не так, как этого ожидаешь. Если попросишь никогда не стареть, они тебя убьют. Правильно?

Малькольм надел капюшон и улыбнулся, но не радостно, а с сожалением:

– В жизни не всегда все получается так, как мы того хотим, но не следует полагать, что это не к лучшему. Запомни мои слова. Вдруг пригодятся? – Он поднял глаза к небу. – Хотя… вряд ли. Демону нет смысла объяснять, почему смерть лучше бессмертия. Чтобы понять такое, надо испытать это на себе.

Глава восьмая
Вопросы без ответа

Теперь я понимаю, что эсир – синоним слова «бог». Их всего пятеро, и, как ни странно, это одновременно слишком много и слишком мало.
«Книга Брин»

В обители Дроума Мойю приветствовали два ряда массивных колонн, по пять в каждом. По обе стороны от них изгибались дугой широкие мраморные лестницы, словно пара исполинских рук, обнимавших великолепный зал. Все – от вымощенного плиткой пола до высоких стен и арок – было либо черным, либо белым. Даже факелы не мерцали привычным желтым огнем; от них исходило неподвижное бледное сияние, напомнившее Мойе снежный покров, отражающий серое зимнее небо. Одри часто рассказывала дочери мрачные истории о Пайре, но никогда не упоминала, что в загробном мире господствовал тиран, обожавший все черно-белое. Конечно, Мойя ей не поверила бы, но теперь, оглядываясь назад, поняла, что предпочла бы узнать об этом заранее.

Внутри было пусто. В огромном, внушительном зале не было ничего, кроме камня. Солдаты остались там, а Эзертон повел гостей наверх. Оказалось, что обе лестницы ведут к одному балкону и сходятся перед одной и той же аркой. Сияющий пол был вымощен камнем цвета бронзы с геометрическим узором, а в центре была изображена сфера, похожая на солнце. От нее расходились лучи, напомнившие Мойе рисунки, которые она видела в Нэйте. По обе стороны возвышались статуи. Мужчина слева держал в одной руке короткий меч, в другой – факел. Напротив располагался тот же мужчина, но на сей раз в одной руке у него был какой-то треугольный инструмент, а в другой – молоток. Из покоев за аркой лился яркий свет.

Лестница оказалась не слишком крутой и длинной, однако после подъема по ней Мойя начала задыхаться и почувствовала страшную усталость.

– Кому-нибудь еще трудно дышать?

– Мне как-то… тяжело, – пробормотал Тэкчин. – Я даже устал.

Остальные закивали.

– Что происходит? У нас же нет тел, как мы можем выбиться из сил? Роан?

– Не знаю.

– Похоже, правила меняются, – сказала Мойя.

– Как вы думаете, что это за свет? – щурясь в сторону дверного проема, спросил Гиффорд.

– Ну, глаз у нас нет, – сказала Роан, – значит, это что-то, что мы воспринимаем как свет. Может, сила?

– Это присутствие Дроума, – заключил Дождь.

– Правда? Он сам по себе светится? – Мойя закатила глаза.

– Почему бы и нет? Все-таки он бог.

– Малькольм не светится. – Мойя покосилась на Трессу, провоцируя ее, но та не стала отвечать.

Эзертон остановился перед аркой.

– Узрите: Господь Дроум, властитель Рэла. – Он жестом пригласил их войти.

Охваченная сомнениями, Мойя сделала несколько шагов вперед. Внутри сияние ослепляло, и она подняла руку, прикрывая глаза. Сквозь пальцы она увидела перед собой тронный зал, облицованный белым мрамором. Вместо колонн крышу – если таковая имелась – подпирали статуи великанов. Их руки с трудом удерживали небо. С неописуемой высоты низвергались водопадами реки золота и серебра, проливаясь на украшенные рельефами стены. В центре всего этого на помосте, к которому вела еще одна лестница, возвышался гигантский трон.

На нем восседал Дроум.

Огромный, улыбающийся и внушающий ужас, он выглядел настолько крепким, широкоплечим и коренастым, что его можно было бы принять за очередную статую, если бы не исходившая от него энергия. Высокие скулы застыли в радостном предвкушении, лицо с широко поставленными глазами и плоским носом обрамляли густые волосы, золотистые с серебристыми, будто тронутыми сединой прядями. Мойя не сомневалась, что он стар, однако цвет его волос и бороды не имел отношения к его возрасту.

– Что за тени Элан вошли в мою обитель? – спросил бог.

Могло быть и хуже, – подумала Мойя. – Он не стер нас с лица земли. Может, я неправильно истолковала намерения Чернильноволосого. Пожалуй, надо перестать так его называть или вообще перестать думать.

На некоторое время воцарилась тишина, и Мойя стояла неподвижно, вслушиваясь в плеск водопадов из драгоценных металлов.

Дроум переставил ноги, придвинув их к основанию трона, и наклонился вперед. Длинные косы его бороды свились в кольцо на полу. Указывая на каждого из присутствующих, он перечислил их имена.

– Мойя, Тэкчин, Брин… – Он помедлил. – А… Роан! Да, Роан и Гиффорд. – Он перевел взгляд на Трессу и прищурился. – Г-м-м, а ты кто… ах да, жена Коннигера. – Его взгляд скользнул мимо нее к кому-то другому. – И, разумеется, Дождь! – Он задержал взгляд на гноме, и его улыбка стала еще ярче. – Приятно видеть кого-то из моих.

Бог откинулся на спинку трона и скрестил ноги. Из-под пурпурной с золотом и серебром мантии торчали мускулистые волосатые икры.

– Я бы поприветствовал вас в своих владениях, но вы, конечно же, незваные гости. Вы самозванцы, нарушители границ, хулиганы – подстрекатели, задумавшие недоброе и явно пришедшие сюда с дурными помыслами. Никогда раньше я не закрывал Врата Рэла, но, когда сестра предупредила меня о том, что вы идете, я внял ее совету. Мы близнецы, а потому поделили все, что делает нас теми, кто мы есть. Она присвоила себе прозорливость, я же взял все остальное. – Он снова сосредоточил внимание на Дожде. – Ты знаешь, о чем я.

Дождь никак не отреагировал на его слова, разве что добровольно обратился в камень.

– Итак, перейдем к цели вашего визита. – Дроум снова подался вперед, на сей раз положив обе огромные квадратные ладони на крепкие подлокотники трона и выпрямившись. – Как вы вошли?

Дроум ждал ответа, но гости не проронили ни слова.

– Вам кто-то помог? Кто-то изнутри? Может быть, Арион?

Чем громче делался голос Дроума, тем больше возрастал страх Мойи. Она припомнила слова Арион: «Дроум действительно безраздельный властелин этих мест … он – эсир, и его интерес к вам кажется мне дурным знаком».

Что такое эсир? – задумалась Мойя. – И почему мне кажется, что это нечто нехорошее?

Мойе достаточно было посмотреть на Дроума, на исходивший от него свет, который Роан считала воплощением его силы, чтобы понять: не следует доводить его до исступления.

Поначалу ей захотелось все ему рассказать. Это была не просто пришедшая в голову мысль, но непреодолимое желание, бороться с которым казалось почти невозможным. Если дать ему то, что он хочет, это спасет их – их всех. Это желание было столь велико, что Мойя непроизвольно открыла рот, однако из духа противоречия промолчала – ее остановила врожденная склонность стоять, когда велят сидеть, и непременно сказать «нет», когда все кругом говорят «да».

Несмотря на дурную репутацию, Мойя спала не со всеми парнями Далль-Рэна. Она сказала «да» Хиту Косвеллу, но всего один раз. Мойя пожалела мальчишку, потому что тот рыдал и умолял на коленях, клялся в любви и утверждал, что не вынесет ее отказа. Будучи молодой и глупой, она согласилась, а Хит оказался тем еще мерзавцем. Растрезвонил на всю деревню, будто она его соблазнила, потому как ни за что не рассказал бы правду о той ночи. Мойя разозлилась, а ее мать пришла в ярость. Увидев, какую боль слухи причинили Одри, Мойя не стала их отрицать, и они разрослись, как сорняки в огороде. Вскоре все уже пребывали в уверенности, что она прыгает в постель к каждому, кто предложит, но это было неправдой. После вранья Хита она сотню раз говорила «нет». Всякий раз это вызывало изумление, за которым ей нравилось наблюдать. Слово «нет» – отказ подчиняться, плыть по течению, ублажать – стало частью ее и помогло стереть ту глупую ошибку из памяти. Неповиновение было одной из главных черт ее натуры, и смерть этого не изменила.

Несмотря на всю свою силу и славу, Дроум был всего лишь очередным мужчиной, который спрашивал: «Ты согласна?» Нет… он требовал от нее повиновения. Бог он или нет, но губы Мойи искривились в привычной усмешке.

– Души попадают в Рэл после смерти. Мы умерли. Раз ты бог, то, полагаю, знаешь, как это происходит.

Дроум прищурился, но не разозлился. Он лишь откинулся на спинку трона, а губы его тронула легкая усмешка.

– Не всяк способен выстоять перед моим светом и уж тем более проявить наглость. Ты прекрасно знаешь, о чем я спрашиваю. Я запер врата. Как вы их открыли?

Мойя похлопала ресницами.

– Наверное, запор расшатался… Я толкнула, и они открылись. Но раз уж ты сам заговорил об этом… зачем ты их запер? Я слышала, ты здесь безраздельный властелин. Странно, что ты подчиняешься приказам сестры.

– Это был не приказ, а пожелание. – Бог долгое время внимательно разглядывал ее, а затем сказал на удивление спокойно: – Сама-то ты единственный ребенок, Мойя, дочь Одри. Ты и понятия не имеешь, каково иметь сестру, тем более злобного близнеца. Феррол… давай говорить начистоту, хорошо? Она ужасна – мерзкая, кошмарная, вредная, злобная, жестокая тварь. Но она умна. Она первой покинула Эреб и забрала с собой другие блестящие умы. И все же она не так умна, как думает. Феррол считала, что ее уход смертельно ранит Уберлина. – Дроум широко улыбнулся и, разразившись смехом, хлопнул себя по бедру, от чего по комнате разнесся грохот, чуть не сбивший Мойю с ног. – Мы едва заметили ее отсутствие! Все эти блестящие умы – ни один из них не был нам нужен. – Он продолжал хохотать, раскачиваясь на троне. Наконец успокоившись, он скривился и снова посмотрел на путников. – Но иногда она все же демонстрирует мудрость и проницательность. Так что нет, маленькая рхунка, я не подчиняюсь приказам, но ее просьба меня заинтриговала. Если вы ей нужны, на то должна быть веская причина. Но приз достался мне… и за это вы должны быть благодарны. Теперь передо мной два любопытных вопроса: почему моя сестра вас ищет, и как вы открыли запертые врата? Не желаете ли помочь мне отгадать эти загадки? – Дроум окинул взглядом каждого из них в поисках добровольца.

Никто не заговорил и не поднял руки.

Бог выглядел искренне разочарованным, даже слегка обиженным.

– Страх мне понятен. Вы считаете меня каким-то чудовищем, не так ли? – В голосе Дроума слышалась оскорбленная невинность. – Это я могу понять. Особенно после того, как упомянул свою ужасную сестрицу-близнеца. Но я не так жесток, как она. Вы все так молоды. Вы понятия не имеете, что такое настоящий страх. Вас еще не было, когда миром правил Уберлин с его острыми как бритва когтями и каменными сапогами. Его слово – закон, нерушимый и абсолютный. Его кара – быстрая и безжалостная. – Откинувшись назад, Дроум усмехнулся: – Как это ни забавно, но мы с вами очень похожи. Вы отказываетесь повиноваться мне точно так же, как я однажды выступил против Уберлина. Во времена его правления мы – я, мой брат и сестры – были героями, желавшими спасти мир от злого тирана. Однако Трилос погиб, а Феррол ушла. Поскольку она сбежала первой, ей достались такие прекрасные владения. – От его хохота завибрировал камень. С явной гордостью Дроум сказал: – Я ушел вторым и забрал с собой всех ремесленников Эреба. Уж поверьте, это не прошло незамеченным.

– Значит, Эреб – это место? – спросила Брин.

Вряд ли она задала вопрос намеренно. Хранительница Уклада говорила тихо, будто сама с собой, но не могла скрыть охватившего ее волнения.

Дроум услышал ее и вновь наклонился вперед, глядя вниз. Он улыбнулся Брин, словно добродушный старик, с радостью обнаруживший, что ребенок его слушает.

– Ты ведь Хранительница, правда?

Брин промолчала, но не отступила, не отвела взгляда. Она бы выпила чаю с рэйо, если бы ей пообещали хорошую историю, а эта история наверняка была самой лучшей.

– О да! Был такой город, Эреб. Нет, не так, это был самый главный город, колыбель всего сущего. Ну ладно, может, не всего. Тифоны тогда уже были заперты, а их дети бродили не пойми где, пожирая камни. Наверное, Этону не было до них дела. Но все остальные жили в Эребе. Такое прекрасное место, совершенное место. А потом жадность и высокомерие Уберлина положили всему этому конец.

– А что он сделал? – спросила Брин.

Дроум нахмурил кустистые брови:

– Готов поспорить, тебя снедает любопытство, да? Ты хочешь знать – не только про великого Рекса Уберлина, но про все, всю историю целиком. Хочешь узнать, как Этон и Элан породили Свет, Воду, Время, Четыре ветра, троих тифонов и Элурию, самую любимую из всех? Или рассказать тебе, почему Этон сотворил загробный мир и похоронил Эрла, Тота и Гара? Нет, наверное, ты предпочла бы, чтобы я начал с истории о том, как Элан украла у Этона пять зубов и что с ними стало. Вот с чего на самом деле все началось. Это объясняет, как члены одной семьи пошли друг на друга войной, оставив мать опустошенной, бесплодной и оторванной от мужа. А это, дорогая моя девочка, и впрямь очень грустная история. – Дроум хлопнул ладонями по подлокотникам. – Уберлин был первым, кто создал трон. Ты это знала? Он его изобрел. Рекс Уберлин – Великий Король. Я сражался в Первой войне. О, Брин, как насчет обмена? Расскажи мне, как вы открыли мои врата, а я наполню тени светом. Ты расскажешь мне то, что я хочу знать, а я расскажу то, что нужно знать тебе. Согласна?

– Извини. – Мойя покачала головой. – Нам ничего не нужно. Мы просто пришли сказать спасибо за приглашение. Рады были познакомиться. Пожалуйста, попрощайся за нас со Словом Дроума, когда увидишь его. О, и не стоит нас провожать. Мы сами найдем выход.

Мойя сделала шаг, всего один. Ее ноги застыли на месте, и она чуть не упала. Глянув вниз, она поняла, что по самые щиколотки погрузилась в каменный пол. Сзади послышались вздохи отчаяния, и, обернувшись, она увидела, что остальных постигла та же участь, – как будто мрамор растаял, а затем тут же снова окаменел.

– Отвечайте на мои вопросы! – вскричал Дроум, отчего весь зал содрогнулся.

Мойя чувствовала, как в несуществующих ушах стучит ее воображаемое сердце, и на нее вновь накатило желание преподнести богу ключ.

– Это как-то связано с Голроком? – спросил Дроум.

Снова тишина – и, разумеется, никто не сдвинулся с места.

Дроум потер бороду, разглядывая путников, затем встал, спустился по лестнице и остановился перед Дождем. Тот смотрел на бога с необъяснимым спокойствием, как будто Дроум устроил не слишком увлекательное представление. Подобное выражение никогда не сходило с лица гнома. Лишь оказавшись в ловушке загробного мира перед лицом непостижимого, могущественного, сияющего бога, Мойя осознала, насколько это выражение всегда казалось ей неуместным. Возможно, каменное лицо – особая гномья добродетель, воплощением которой являлся Дождь. Это, несомненно, объясняло, почему люди считали, что дхерги рождаются из камней.

– Я твой господь, Дождь! Скажи мне, как ты вошел в мои владения.

Мойя скривилась: Разве можно отказать собственному богу?

– Через врата, – без колебаний ответил Дождь. – Когда я подошел, они уже были открыты.

Дроум прищурился, разглядывая гнома.

– Как они открылись?

Все остальные следили за Дождем, а бог тем временем угрожающе шагнул к нему:

– Как?

Если бы Дождь сломался, Мойя не стала бы его винить. Ей и самой хотелось рассказать, а ведь Дроум даже не был ее богом. Отчасти она надеялась, что Дождь признается; тогда все закончится. От одного присутствия бога было больно, как если бы у нее на глазах кто-то грыз лезвие ножа. Зубы-то не ее, но она все равно взмолилась бы, чтобы это прекратилось.

Ну же, давай, расскажи ему! Сделай это, и мы сможем…

Сверху послышалось хлопанье крыльев, и все, включая Дроума, подняли глаза.

В зал, полный отполированного камня и водопадов из драгоценных металлов, влетела птица. Ворон. При каждом взмахе его крыльев по залу разносилось страшное эхо, напоминавшее барабанный бой. Ворон облетел зал по кругу и приземлился на трон. Зловеще наклонив голову, как иногда делают птицы, он посмотрел на них и разразился пронзительным карканьем. Твердый, непроницаемый камень отразил звук.

Дроум уставился на птицу и нахмурился.

– Ладно, – сказал он, оглянувшись на тех, кто застрял в черно-белом каменном полу. – Я не тороплюсь, а вот у тебя, кажется, времени в обрез.

Мойя не поняла, к кому он обращается: к кому-то из них или же к птице.

Дроум улыбнулся:

– На моей стороне вечность. Оставайтесь, сколько пожелаете. Я не прочь и подождать. Но вы не уйдете до тех пор, пока не расскажете мне то, что вы… – Он повернулся и посмотрел на ворона, – и, судя по всему, моя сестра пытаетесь от меня утаить.

Он хлопнул в ладоши. Из пола поднялись каменные пласты и, образовав стены, замуровали путников. Достигнув высоты вдвое больше их роста, они сошлись наверху в виде купола с крошечным окошком сбоку. Слишком маленькое, чтобы просунуть кулак наружу, оно пропускало единственный лучик света, падавший прямо в лицо Мойе. Вряд ли это было случайно.

– Когда будете готовы ответить на мои вопросы, просто сообщите Голлу, он даст мне знать.

Кто такой Голл? Птица? Имя или фамилия Чернильноволосого? Или кто-то еще?

Ноги Мойи по-прежнему не двигались, и она была обречена стоять лицом к трону Дроума, возможно, целую вечность.

Сколько времени прошло с тех пор, как мы умерли? Сколько еще пройдет до того, как Сури выдаст тайну драконов или погибнет? Когда наши тела разложатся в болотной жиже? Сколько нам осталось до того, как мы погибнем по-настоящему и навсегда?

За стенами темницы вновь закаркал ворон.

Глава девятая
Равноценный обмен

Для многих говорить правду – нечто само собой разумеющееся. Для остальных разговор – это поиск лжи и скрытых значений.
«Книга Брин»

Дверь открылась, и снова вошла Нирея. Она по-прежнему была одета в белоснежную ассику, но выражение ее лица изменилось. Опустив голову, она искоса поглядывала на Сури, как виноватый ребенок смотрит на рассерженного родителя.

– Я… э… – начала она и, замявшись, закрыла дверь. Что бы она ни намеревалась сказать на сей раз, она хотела сказать это наедине. Нирея сделала три шага в глубь комнаты. – Когда я была здесь в прошлый раз, я… э… – неуверенно мямлила Нирея. На ее лице сменялись неловкие гримасы. – Ты застала меня врасплох, и я скверно себя повела. – Судя по тону, она извинялась, вроде бы даже искренне.

Нирея сделала еще три шага, на два больше, чем в прошлый свой визит.

– Ты, э… выглядишь лучше, – наконец выдавила она.

Сури осмотрела себя. Вэсек сдержал обещание, и Сури смогла принять ванну – она даже сама себе казалась грязной, а еще ей хотелось произвести на фрэев хорошее впечатление. Новая одежда – якобы подарок Ниреи, но на самом деле явно задумка Вэсека – была простым льняным платьем. Сидело оно плохо, зато было чистым и удобным.

– Тебе, наверное, интересно, почему я вернулась? – спросила Нирея.

На самом деле нет, но Сури радовалась возможности поговорить еще раз. Несмотря ни на что, она все еще надеялась осуществить план Арион и считала Нирею самым подходящим для этого кандидатом.

Сцепив пальцы, фрэя прижала руки к груди.

– Я пришла, потому что хочу знать, почему Арион нас предала. Я сама так и не смогла найти ответ на этот вопрос, может, ты мне поможешь. Почему она отринула свое наследие и Феррола? Как она могла примкнуть к рхунам и предать свой народ? Ты была права: меня опечалило, что она решила стать миралиитом. Это отвратительно, но я могу понять ее решение. Сейчас они правящий класс, а Арион всегда жаждала власти и почитания.

– По-моему, мы говорим о разных людях, – возразила Сури. – Арион никогда к этому не стремилась. Ей нравились игры в веревочку, ванны и хороший чай. А миралиитом она стала не для того, чтобы оказаться у власти, а потому, что такова ее природа. Я никогда не встречала никого лучше, чем она. Жаль, что ты не знала ее так, как знала я.

– Но это не объясняет, почему она пошла против собственного народа. Почему она это сделала?

– Она этого не делала.

Маску дружелюбия на лице Ниреи исказила вспышка гнева.

– Ну разумеется, сделала! Она убила сотни своих сородичей!

Сури покачала головой:

– Нет. Это неправда.

Нирея выбросила вперед руку, указывая на стену, отчего рукав одеяния задрался до локтя.

– Она создала дракона, который перебил все наше войско и едва не убил фэйна!

Сури вновь покачала головой:

– Нет, Арион никогда бы не сделала ничего подобного, даже если бы умела. А она, между прочим, и не умела.

На секунду Нирея застыла с открытым ртом. Потом вновь сложила руки и пристально посмотрела на Сури.

Сури сомневалась, надо ли продолжать. Не хотелось еще больше злить Нирею, однако рискнуть стоило. Эта пауза могла оказаться ее единственной возможностью.

– Когда твоя дочь приехала в Рхулин, она раскрыла невероятную тайну, – мягко начала Сури. – Видишь ли, как и ты – как и все здесь, – она считала рхунов чем-то вроде животных. Она поняла свою ошибку, обнаружив, что мы существа, у которых есть мысли, чувства, надежды, мечты и страхи. Ее это удивило. Но что действительно поразило Арион, так это то, что мы тоже умели применять Искусство.

Нирея прищурилась, слегка нахмурившись:

– То есть как миралииты?

– Да, именно. Арион стала моей наставницей, но я кое-что умела еще до ее появления. – Сури провела рукой по волосам и криво улыбнулась: – Она хотела, чтобы я побрила голову, но я отказалась. Купание – достаточная жертва с моей стороны.

Нирея бросила на нее скептический взгляд.

– Ты мне не веришь? – спросила Сури.

– Нет, не верю. Если бы ты умела пользоваться магией, кто бы удержал тебя в плену?

Сури дернула за ошейник:

– Здесь нарисованы знаки, которые называются Оринфар. Они создают преграду между мной и Искусством. Пока на мне этот ошейник, магия не действует. Я согласилась надеть его, потому что только так могла добиться аудиенции с вашим фэйном. Арион считала, что, если Лотиан увидит нас, увидит меня, он поймет, что рхуны имеют такое же право на жизнь, как и фрэи. Я приехала сюда с одной целью: вести переговоры о прекращении войны. Я рисковала жизнью, чтобы заключить мир между нашими народами, потому что этого хотела твоя дочь.

Нирея покачала головой:

– Нет. Нет… быть не может. Она сражалась против нашего народа. Она нарушила Закон Феррола! Она убила сотни солдат фэйна в Алон-Ристе, сотворив дракона.

– Нет. Существо, которое ты называешь драконом, сотворила я. Арион никогда никого не убивала, ни фрэя, ни кого бы то ни было еще. Да, она помогала рхунам защищаться, но сама никогда не нападала. Никогда. А вот про Лотиана и его сына я такого сказать не могу. Твоя дочь погибла у меня на глазах. Она оттолкнула меня в сторону и спасла мне жизнь. Мовиндьюле напал и убил ее.

– Принц? Это он?..

Сури кивнула:

– Убил ее, объявив предательницей. Но она никого не предавала. Все, чего когда-либо желала Арион, это мир.

Долгое время Нирея внимательно разглядывала Сури, затем подошла чуть ближе и рассмотрела ошейник.

– Так… а если эту штуку снять? – Она указала на сдерживающее устройство на шее Сури. – Что произойдет?

Сури улыбнулась:

– Все существенно изменится.

Имали сидела на табурете у камина, пытаясь согреться после прогулки до дома Вэсека под ледяным дождем, и слушала рассказ Ниреи о последней встрече с Сури. Дом Мастера Тайн – крошечное, скромное жилище для столь важной фигуры – располагался в полумиле от главной площади. Имали представила себе раздражение, которое испытывал Вэсек, вынужденный пешком ходить во дворец для ежедневных докладов фэйну.

Многие заподозрили бы, что недовольство Вэсека фэйном – прямой результат обиды, нанесенной ему Лотианом, однако Имали считала, что его поводок порвался от тысячи мелких трещин, копившихся столетиями. Как бы то ни было, она радовалась возможности иметь Вэсека в числе союзников, по крайней мере, пока.

Как и следовало ожидать от Мастера Тайн, в доме отсутствовали предметы роскоши и какие-либо милые мелочи, но не все объяснялось положением Вэсека. Здесь не было не только украшений, картин и подушек, но даже цветов. Мебель почти отсутствовала. Кроме табурета, на котором разместилась Имали, сесть было некуда. Вместо стола имелась лишь крошечная полочка, на которой стояла одинокая пустая чашка. Вэсек жил так, будто готовился в любой момент исчезнуть – как дерево без корней.

По сравнению с ним Нирея словно принадлежала к другому виду. Она целиком состояла из корней. Жрица жила в той же деревушке, где родилась, и редко покидала ее. Последний раз Имали видела Нирею более столетия назад, но это не имело значения. Жрица относилась к тому типу существ, которые никогда не меняются. Продолжительность жизни фрэев составляла тысячи лет, однако немногие правильно использовали отпущенное им время. Даже Вэсек, переставший играть свою роль, шел по прежнему пути. Фрэи находили для себя удобный угол и оставались там, если ничто не вынуждало их его покинуть. Нирея была примером подобной крайности. Она рано достигла успеха в племени умалинов, а ее детская вера так удачно нашла продолжение во взрослой жизни, что ее карьеру можно было счесть судьбой, дарованной свыше. Нирея, несомненно, так и думала. Если перчатка хорошо сидит, нет смысла искать другую. За этим неизбежно следовала уверенность в своих убеждениях. В бесцветном доме Ниреи с задвинутыми шторами и запертыми дверями мир оставался удобно черно-белым.

Когда жрица завершила доклад, Вэсек сказал:

– Спасибо, Нирея. Мы ценим твою помощь в данном деле и передадим Волхорику, как сильно ты нам помогла. Думаю, тебе не нужно возвращаться.

Эти слова удивили Имали, но она предпочла показать, что они с Вэсеком заодно, и кивнула:

– Да. Можешь ехать домой. Дальше мы сами справимся.

Они ждали, когда Нирея уйдет, но та, замешкавшись, неуверенно провела языком по передним зубам.

– Что-то еще? – спросил Вэсек.

– А… есть одна вещь. Сури сказала, что Арион… – Последовала пауза, во время которой, казалось, сомнение пришло на смену двум тысячам лет убежденности.

Сури? Нирея впервые назвала рхунку по имени.

– Ну, она сказала, что Арион только защищалась от нападений, – продолжила жрица. – Если верить ей, моя дочь ни разу не нарушила Закон Феррола. Значит, она не была предательницей. Если это так, не мог бы фэйн сделать публичное заявление, чтобы очистить имя моей дочери?

И вывести пятно, испортившее твою репутацию? – подумала Имали.

– Мы рассмотрим этот вопрос. Спасибо за то, что уделила нам время. До свидания, Нирея, – сказал Вэсек.

После ее ухода Имали, закрыв дверь, повернулась к Вэсеку:

– Почему ты отправил ее домой?

– Потому что терпению Лотиана приходит конец. Я так и не смог показать ему, что мы хоть как-то продвинулись, и скоро он возьмет все в свои руки.

– Это очень плохо, особенно теперь, когда мы узнали, что рхунка прибыла сюда в поисках мира.

– Неужели? С чего ты взяла, что рхунка говорит правду? Я не верю ни единому ее слову и считаю, что тебе тоже не стоит.

– Но она подтвердила слова Лотиана. Она признала, что умеет создавать драконов.

– Это совершенно ничего не значит, кроме того, что она придерживается истории, с которой прибыла сюда. Не вижу повода менять свое мнение по этому вопросу.

– Признаюсь, я так и не решила, кому верить. Ты привел разумные доводы, но Лотиан и Мовиндьюле давно утверждали, что дракона сотворила именно рхунка, а не Арион. А рхунка, находящаяся у нас под стражей – та самая, которой приписывают этот подвиг, – не опровергла их утверждения.

– Думаю, «утверждение» здесь главное слово. Весьма трудно вообразить существование рхуна-миралиита, но возможно ли, что кто-то из них знает больше, чем фэйн – сын первого заклинателя?

С другой стороны, Арион превосходно владела Искусством и преподавала в академии. Она победила Гриндала, а Фенелия дала ей прозвище Цензлиор. Разве не более вероятно, что дракона сотворила именно она? Но помимо предположений о том, кто знает, как их создавать, есть один неоспоримый факт.

– Какой?

– Дракон всего один. Почему? Очевидно, смерть помешала Арион сотворить для Нифрона других драконов. Если бы рхунка это умела, мы бы сейчас это не обсуждали. Небо уже потемнело бы от драконов, и они уничтожили бы наш народ. Как ты объяснишь, что мы до сих пор живы?

Имали покачала головой:

– Никак, но это не единственное, что мне непонятно.

– А что еще?

– Нирея упомянула ошейник. Он действительно существует?

– Да, но это вовсе не означает, что он мешает ей колдовать. Я мог бы заявить, что ботинки, которые я ношу, мешают мне летать, но это неправда.

– Тогда зачем она его носит? У меня сложилось впечатление, что ее доставили сюда в клетке. Не вижу необходимости в ошейнике. Его когда-нибудь использовали, чтобы ограничить ее передвижения? Может, ее раньше сковали цепями, а тот, кто освободил ее, забыл снять ошейник?

Вэсек на мгновение задумался, водя глазами из стороны в сторону.

– По правде говоря, если подумать… там негде прикрепить веревку или цепь, разве что просто сделать петлю.

– А ключ у тебя есть?

– Нет, но он мне и не нужен.

– Если нет необходимости его снимать, значит, не должно было быть причины надевать его. Ты со мной не согласен?

Вэсек не ответил.

– Там есть рисунок?

– Не заметил.

Имали вновь послышался вызывающий трепет голос Трилоса.

У тебя недостаточно деталей, чтобы составить целостную картину. Тебе нужен второй миралиит, Имали, иначе ничего не выйдет. Вот чего ты не знаешь и пока не можешь понять – второй миралиит не обязательно должен быть фрэем.

Если бы эти слова произнес кто угодно, кроме Трилоса, Имали давно выбросила бы их из головы. Но теперь она не могла думать ни о чем другом.

Вэсек пребывал в задумчивости. В отличие от Ниреи, даже остановившись на том или ином предположении, он никогда не отбрасывал любую другую возможность, какой бы абсурдной она ни казалась. Имали поднялась с табурета и подошла к окну. Ледяной дождь лил как из ведра. Ветви деревьев обледенели, и вся улица блестела.

– О чем ты думаешь? – спросил Вэсек.

– О том, что мне пора поговорить с этой рхункой. – Имали кивнула, словно подтверждая принятое решение.

– Что ты надеешься узнать?

– Правду.

Фрэи передвигались очень тихо. Сури никогда не слышала их шагов, хотя знала, что кто-то всегда стоит на страже. Дверь в ее комнату была закрыта, однако, насколько она знала, не заперта на засов. И все же закрытая дверь беспокоила ее, пусть и не так сильно, как раньше. У Сури больше не тряслись поджилки от страха, но воспоминание об этом состоянии преследовало ее как дурное послевкусие от еды, из-за которой ей когда-то стало плохо. Ей выделили удобные покои, через окно проникал солнечный свет, однако она ни на минуту не забывала, что ее держат в плену. Кому же понравится быть пленником?

Сегодня из-за ненастной погоды свет был тусклым. До слуха Сури доносился тихий стук града по крыше и оконным стеклам. В такой день она, скорее всего, и сама предпочла бы не покидать жилище, но это был бы ее выбор. Иметь выбор – вот что по-настоящему важно.

Дверь открылась. Сури ожидала снова увидеть Нирею или же Вэсека. Вместо них в комнату, зацепившись краем ассики о щеколду, неуклюже вошла высокая, крепкая незнакомка с седыми волосами и широкоскулым лицом.

Совсем не похожа на лебедя.

– Добрый день. Меня зовут Имали, – громким, басовитым голосом представилась незнакомка. – Я куратор Аквилы. Хотела бы с тобой поговорить. Можно войти?

Можно что? Сури в смятении моргнула, но тем не менее кивнула.

Фрэя добродушно улыбнулась и сделала то, чего не делал никто из фрэев. Пройдя по комнате, она протянула руку:

– Тебя зовут Сури. Верно?

Сури уставилась на раскрытую ладонь куратора. Рука у нее была крупная, мясистая, покрытая морщинами и как будто выцветшая.

– Я слышала, что пожимать руки – рхунский обычай, – объяснила Имали. – Вроде бы это показывает, что ты не скрываешь оружия. Доказательство доверия.

Сури никогда раньше не пожимала руки, но решила попробовать. Пальцы Имали, мягче и теплее, чем можно было подумать, сомкнулись вокруг ее пальцев. Женщина крепко сжала руку Сури, дернула ее разок вверх и вниз и отпустила. Учитывая, что обе они ни разу не прибегали к этому ритуалу, у них, по мнению Сури, получилось неплохо.

Имали указала на кровать:

– Можно присесть?

Сури кивнула, и странная – но явно вежливая – фрэя устроилась в изножье, аккуратно сложив руки на коленях.

– Посиди со мной, пожалуйста. Это может занять некоторое время.

Это? Сури стало интересно, что она имеет в виду.

– Прежде чем начать, я хочу кое-что тебе передать. – Из складок ассики фрэя вынула знакомую небольшую сумку. – Вэсек говорит, сумку доставили вместе с тобой. Видимо, Джерид думал, что пригодится. Это ведь твое?

Сури взяла сумку и кивнула. Открыв ее, она достала маленькую вязаную шапочку, при виде которой на губах ее заиграла улыбка.

– Прежде всего я хотела бы извиниться за то, как с тобой здесь обращались. Я не имею к этому отношения, и когда я об этом узнала, тотчас приняла меры, чтобы исправить ситуацию. Полагаю, это удобная комната? Тебя стали лучше кормить?

– Да, – ответила Сури, выискивая пальцами крошечные прорехи среди швов вязаной шапочки Арион.

– Хорошо. – Имали наклонила голову и некоторое время рассматривала свои сцепленные пальцы. Затем, подняв глаза, снова сосредоточилась на Сури. – Итак, насколько я понимаю, ты прибыла к нам, чтобы провести мирные переговоры. Наши вожди договорились об этом заранее посредством голубиной почты, но, как выяснилось, Лотиан тебе солгал. Все это оказалось ловушкой, организованной для того, чтобы помочь ему узнать секрет создания драконов. Правильно?

Сури испытала робкое чувство облегчения.

Сначала она спрашивает разрешения, а теперь это?

– Вы правы, – ответила Сури. – И вы первая, кто это признал.

Имали улыбнулась:

– Просто я желаю мира между нашими народами и надеюсь, – она покачала головой и вздохнула, как будто все это вызывало у нее глубочайшее омерзение, – ликвидировать последствия фиаско Лотиана, насколько это возможно.

Сури лишь приблизительно представляла себе, что значит «ликвидировать», и понятия не имела насчет «фиаско», но решила не показывать свое невежество перед первым фрэем, отнесшимся к ней как к личности.

– Препятствие на пути к миру – сам Лотиан. Он не прислушивается к моим советам и никогда не согласится на мирное решение. Фэйна устроит лишь полное истребление рхунов и инстарья. Будучи фэйном и миралиитом, он считает себя богом, а божества не идут на компромисс. – Имали понизила голос. – Это лишь одна из причин, по которым я и некоторые другие надеемся сместить его. Найти ему замену. К сожалению, это не так просто.

– Если бы вы сняли с меня это, я могла бы помочь. – Сури потянула за ошейник, плотно облегавший ее шею; он не душил, но глотать мешал.

Имали перевела взгляд на ошейник:

– Что ты сделаешь, если я сниму его?

– Вы, видимо, хотите спросить, не разнесу ли я эти стены и не пролью ли на город огненный дождь?

Дружелюбная улыбка исчезла. Куратор Аквилы выпрямилась, округлив глаза, и медленно кивнула:

– Да, именно об этом я и спрашиваю.

Сури посмотрела мимо нее на ледяной дождь, стучавший в окно. Она не раз думала об этом. Сури представляла себе, каково будет восстановить связь с Искусством. Как прекрасно будет призвать силу, скопить ее, а затем выпустить резким взрывом.

Это привлечет их внимание, потребует от них уважения. Они выслушают меня так же, как сделал это Гронбах. Вот только…

– Я прибыла сюда не просто так и не за этим.

Имали пристально разглядывала ее.

– Хотелось бы тебе верить.

– Могу сказать то же самое, а ведь у меня больше поводов сомневаться в вашей искренности. Вы признали, что меня обманули и со мной дурно обращались. Я доверилась вашему фэйну, а он меня предал. Если вы и правда хотите ликвидировать последствия… – Она снова потянула за ошейник. – Неплохой первый шаг – снять это.

Имали, нахмурившись, продолжала смотреть на металлическое кольцо.

– Это сложнее, чем ты думаешь.

– Долото или пила вполне справятся.

Имали улыбнулась:

– Я не это имела в виду. Я говорила не о том, чтобы снять его физически… – Она замолчала и прищурилась, внимательно глядя на шею Сури. Что-то привлекло ее внимание, что-то новое. Имали потянулась рукой к ошейнику, но замерла. – Можно?

Опять демонстрирует хорошие манеры.

Вместо ответа Сури пожала плечами.

Имали коснулась ошейника. Сури почувствовала, как тот едва заметно сдвинулся, и услышала металлический щелчок. На мгновение Сури решила, что Имали расстегнула его, но кольцо не стало свободнее. Ничего не изменилось.

– Как странно, – произнесла Имали, убрав руку. – В замке на твоем ошейнике нет замочной скважины.

– Что это значит?

– Это значит, что его нельзя снять, кроме как… ну, как ты и сказала, срезав его.

Имали поджала губы. Ее что-то беспокоило.

Сури не могла понять, в чем дело, и решила, что раз Имали не готова об этом говорить, лучше подождать.

Имали успокоилась, то ли приняв решение, то ли на время отложив его принятие. Бросив взгляд на дверь, она спросила:

– Сури, зачем Нифрон прислал тебя? Он не дурак, а отпустить сюда того, кому известна тайна создания драконов, – большая тактическая ошибка. Зачем ему рисковать кем-то настолько ценным?

Сури фыркнула:

– Нифрон никуда меня не посылал и никогда не считал меня ценной. Он годами называл меня ни на что не годной, потому что я отказывалась создавать других гиларэбривнов. Вы называете их драконами. Нифрон с вашим фэйном во многом похожи. Ни один из них не заинтересован в мире. Но Арион была в нем заинтересована, и Персефона тоже, и это она меня прислала. Ну, «прислала» – наверное, не совсем подходящее слово. Она попросила, и я согласилась. Согласилась, потому что так хотела Арион.

– Кто такая Персефона?

– Вождь нашего народа. Мы называем ее киниг, это то же самое, что ваш фэйн. Нифрон командует ее войском.

Имали с трудом удалось сохранить равнодушное выражение лица, но ее изумление не укрылось от глаз Сури. Пожилая фрэя долго молчала, прежде чем продолжить:

– И все же, разве эта женщина, Персефона, не боялась, что ты… что мы заставим тебя выдать тайну создания драконов?

– Может быть. Не знаю. Она думала только о том, что меня могут убить, но я владею Искусством, так что ни одна из нас особенно не волновалась. Думаю, надежда на спасение жизней и воцарение мира была слишком желанным призом, чтобы отказаться от него из-за страха. Конечно, никто из нас не ожидал этого ошейника. А тайна создания драконов – как вы их называете – не так ценна, как вы думаете. За сотворение каждого из них приходится платить ужасную цену.

– Что ты имеешь в виду?

– Жертву. Не ягненка или козу, но жизнь невинного существа, хорошего существа. Кого-то, кого ты любишь.

Имали округлила глаза.

– Хочешь сказать, что каждый раз, как фэйн будет создавать дракона, ему нужно будет приносить в жертву… фрэя? Невинного фрэя?

– Полагаю, что да. – Сури кивнула. – Вряд ли Лотиану есть дело до рхунов или гномов.

Имали выглядела так, будто ей внезапно дали под дых. Она резко вдохнула. Ее взгляд заметался по углам комнаты, словно замечая ранее скрытые вещи.

– Сури, идя сюда, я боялась двух вещей. Во-первых, что ты не знаешь, как создавать драконов и Лотиан убьет тебя, пытаясь раскрыть тайну, которой ты не владеешь.

– А во-вторых?

– Что тайна тебе известна, Лотиан узнает ее и использует это знание, чтобы уничтожить твой народ.

– Я понимаю, почему это плохо для нас, но почему это беспокоит вас?

– Потому что этот конфликт, эта война предоставляет прекрасную возможность избавиться от Лотиана. Если он победит, мы упустим шанс свергнуть его. Он – проклятие нашей расы, поскольку ставит свое племя выше остальных фрэев. Это противоречит воле Феррола. Задолго до твоего появления, еще до войны, я искала способ свергнуть его и восстановить нашу цивилизацию, однако передо мной стояла одна непреодолимая проблема. Думаю, ты только что нашла ей решение. Если Лотиан убьет невинного фрэя, это даст мне основание для его свержения. Убрав его, мы сможем заключить мир. Тебе надо всего лишь выдать Лотиану тайну, которой он желает обладать, и его собственная жажда власти, его высокомерие все сделают за нас.

– Так вы говорите. – Сури нахмурилась. – Но я чувствую себя белкой, которая отказывается верить волку, утверждающему, что его пасть – удобное, уютное местечко для сна.

– Но я предлагаю тебе то, ради чего ты пришла. Мир.

Сури с улыбкой покачала головой:

– Я предлагаю то же самое, однако вы хотите получить мир и возможность завоевать нас. Если я отдаю тарелку клубники, то не приму в обмен горстку желудей.

– Тогда что ты предлагаешь?

Сури пожала плечами:

– Драконы позволят Лотиану управлять рхунами. Мне потребуется что-то в этом духе, что-то, что даст мне равноценную власть над фрэями.

Имали ненадолго задумалась.

– Есть кое-что, но… – Она вздохнула.

– В чем дело?

– Я могу дать тебе то, что ты просишь, но тебе все равно придется сначала дать фэйну то, чего желает он.

Сури нахмурилась.

– Мне жаль, но порядок обмена должен быть именно таким, – сказала Имали. – Только так это сработает.

– Вы говорите, как Джерид, перед тем как он надел на меня ошейник.

Имали сердито нахмурилась и, расправив плечи, ответила с видом искренне оскорбленного достоинства:

– Я не Джерид.

– Я не знаю, кто вы. – Сури вновь позволила себе провести пальцами по вязке шерстяной шапочки Арион. – Впервые вас вижу.

Но я точно знаю, что вы требуете от меня силу в обмен на обещание, тогда как ваш народ уже дважды предал меня. То ли вы считаете меня невежественной рхункой, которую легко обмануть, то ли полагаете, что у меня ужасная память. Разве я могу вам верить?

Взгляд Имали снова задержался на ошейнике.

– А если я сниму с тебя эту штуку? Сниму до того, как ты выдашь тайну? Это ведь восстановит твою магию? Сделает тебя такой же сильной, как миралииты? И при желании ты сможешь убить меня. Словом, я сделаю то же, что и ты: поставлю на кон свою жизнь ради надежды на мир. Этого будет достаточно, чтобы ты стала мне доверять?

Сури сделала вид, что колеблется. Имали не знала – возможно, не могла себе представить, – что если снять ошейник, Сури сумеет обеспечить честное выполнение условий сделки. Баланс сил изменится: они смогут рассчитывать на то, что получат драконов в будущем, но она сама станет драконом у них на пороге – на пороге, в настоящее время не защищенном миралиитами. У обеих сторон будет возможность уничтожить противника.

– Да, пожалуй. Снимите ошейник, и мы сможем совершить обмен. Так что вы предлагаете?

– Арион когда-нибудь упоминала нечто под названием Рог Гилиндоры?

Глава десятая
Голл

Поначалу было страшно, но интересно, неприятно, но терпимо, трудно, но выполнимо. Потом… что ж, потом все изменилось. Теперь я помню лишь крики и слезы.
«Книга Брин»

Мысленно Брин пыталась повторить все, что сказал Дроум. Сведений было столько, что она боялась что-нибудь упустить. Мэйв учила ее использовать повторение как один из способов укрепления памяти.

Это как поднимать тяжелые снопы сена: чем больше ты это делаешь, тем легче становится.

Она только что стала свидетелем беседы с Дроумом, богом бэлгрейглангреан и правителем Рэла.

Настоящий бог! Эреб – это город! Город! Прародина человечества… нет, всех рас.

Это известие ошеломило и поразило ее. Сначала она не поверила ни единому слову, но причиной тому была лишь гордость, ее собственное упрямое нежелание покончить со столетиями ложных традиций. Когда ей наконец удалось это принять, все сложилось в единую картину.

Некоторые считают, что фрэи, дхерги и рхуны сродни. Так сказал Малькольм много лет назад в хижине Роан, когда все принимали его лишь за неуклюжего бывшего раба с непомерным аппетитом.

Дети Эреба восстали и свергли своего отца. Так Брин перевела отрывок с табличек Агавы. Изначально она решила, что под словами «Эреб» и «отец» подразумевается одно лицо, а не место, откуда они пришли, дом, где они родились. От осознания своей ошибки Брин дрожала всем телом.

Если Эреб – это место, возможно ли его найти? Скорее всего, он расположен далеко на востоке. Во всех легендах говорится, что люди бежали от какого-то древнего зла, которое там завелось. Считалось, что первый киниг, Гэт из Одеона, вместе со всеми человеческими кланами пересек море и обосновался в Рхулине во времена великой опасности.

Брин страшно боялась забыть то, что узнала, ведь она понимала, что небрежно брошенные Дроумом слова – не просто рассказ о прошлом. Возможно, это еще и суть настоящего и, вероятно, предупреждение о будущем. Не имея при себе пера и бумаги, она полагалась на старые методы.

«Главное – все правильно устроить и распределить, – учила ее Мэйв. – Мозг Хранителя подобен череде комнат, в каждой из которых вдоль стен стоят маленькие ящички. Чтобы запомнить ту или иную вещь, ты должна положить ее в определенное место. Важно использовать группы. Из слов можно составить предложение; из набора предложений складывается история. Смысл зависит от того, куда ты помещаешь то или иное знание. Это имеет решающее значение. Можно найти все, что угодно, если знаешь, где искать».

– Дождь? – спросила Роан. – О чем ты задумался?

Копатель разглядывал свои застрявшие в камне ноги.

– Ты говорила, здесь все можно изменить, если верить, что это возможно, так?

– Дождь, – сказала Мойя, – ты на моих глазах меньше чем за пару минут разрубил каменную стену в Нэйте.

– Это другое, – ответил Дождь и, почесав бороду и проведя языком изнутри по нижней губе, продолжил изучать состояние своих ног.

– Верно, – согласилась она. – На самом деле, это даже не камень. Это всего лишь идея, да?

– Ага, – ответил гном. – Всего лишь идея.

– Может, это как Искусство, – высказался Гиффорд. – Арион говорила, важно верить в себя. Если веришь, что можешь что-то сделать, битва наполовину выиграна.

– То же самое и с настоящими битвами, – заявил Тэкчин. – Это не раз спасало мою шкуру на протяжении столетий, которые я провел в военных кампаниях с Нифроном.

Дождь кивнул:

– Ну, про это я ничего не знаю, зато когда имею дело с камнем, уверен в себе на все сто. – Сняв со спины кирку, он занес ее. – По мне, так это самый что ни на есть камень. – Изящным, легким движением Дождь вонзил острие кирки в пол.

Погруженную в свои мысли Брин застал врасплох громкий треск, который в глухом пространстве стен показался еще более резким. Это был не звук металла, ударившего о камень, а скорее столкновение двух противоборствующих идей: воли бога и стремления одного из его последователей к свободе. Кусок камня откололся, а на мраморном полу образовалась выбоина.

– Это не так много, – заметила Мойя.

– Ага, но уже кое-что, – заверил ее Дождь и вновь опустил кирку.

Божественный мрамор поддавался с трудом. По крошечной темнице градом посыпалась каменная крошка. Каждый последующий удар расширял дыру, и наконец Дождю удалось высвободить сначала одну ногу, а затем и вторую.

Лицо его осветила широкая улыбка.

– Теперь, когда я могу двигаться, мне будет проще управиться со всеми вами.

Он подошел к Мойе. Та вздрогнула, когда он разбил пол возле ее лодыжек.

– Осторожно, – сказала она. – Пальцы мне еще могут пригодиться.

Брин снова попыталась отгородиться от шума и сосредоточиться. Ей предстояла важная работа. Если она когда-нибудь вернется в мир живых, знания, которые она принесет с собой, окажутся ценнее любого тайного клада. Но их было так много, а понимала она так мало. Она чувствовала, что в глубине ее разума таится какая-то мысль – пугающая, неуловимая, где-то на грани сознания. Это ощущение было сродни раздражению, которое возникает, когда знаешь, что чего-то недоделала, но понятия не имеешь, что это может быть.

– Тэтлинский зад! – выругалась Мойя.

Брин решила, что Дождь задел Мойю, но та уже освободилась из каменного плена.

Мойя подошла к окошку и выглянула наружу.

– Что? – спросил Тэкчин. Дождь как раз взялся за камень вокруг ног галанта.

– Толщина стены футов пять.

– Замечательно. А время работает против нас, – сказал Тэкчин.

Мойя прижалась лицом к окошку, загородив тусклый свет, и темница вновь погрузилась во мрак.

– Что там снаружи? – спросил Тэкчин.

– Ну… Дроум ушел. Не вижу его, но… ой, здрасьте! – Мойя отдернула голову от окна в тот самый миг, когда что-то с грохотом врезалось в стену.

Брин почувствовала, как содрогнулся камень. Мойя отскочила, и внутрь снова пролился луч света, однако нечто снаружи придвинулось ближе, опять загородив окно. Но света хватило, чтобы Брин успела разглядеть огромный глаз. Он заглянул внутрь, дважды моргнул и исчез.

– Именем Феррола, что это было? – спросил Тэкчин.

– Думаю, это Голл, – ответила Мойя.

– Дождь, освободи меня, – сказал Тэкчин. – Я хочу это увидеть.

Для освобождения ноги фрэя Дождю пришлось приложить вдвое больше усилий. Но гном уже освоился и работал споро и аккуратно.

Звяк, звяк, звяк.

Грохот кирки раздражал Брин, мешая выполнять обязанности Хранителя.

Эреб – это город, место рождения всего сущего.

Но Брин знала, что это не совсем так. Что-то существовало и до него, Дроум упоминал об этом…

Звяк, звяк, звяк.

Брин в отчаянии сжала кулаки, пытаясь в точности вспомнить слова Дроума.

Так кого же там не было?

Когда вторая нога Тэкчина наконец освободилась, он подался вперед и осторожно выглянул в окно, не подходя к нему вплотную.

– Значит, у нас теперь есть страж? По виду довольно большой.

– Да, – сказала Мойя, даже не пытаясь вернуться к окну. – А еще у него когти и острые зубы. Носа нет, большие уши и всего один глаз, но очень большой.

– Что-то мне не нравится этот Голл, – пробормотал Гиффорд.

– Да уж, он явно не кажется… – Тресса вздрогнула, когда Дождь приступил к высвобождению ее ног, – дружелюбным.

– Грэнмор? – работая киркой, спросил Дождь.

Тэкчин пожал плечами:

– Может быть, но что-то я сомневаюсь. У грэнморов два глаза, нет когтей, и от них ужасно воняет. Мне ли не знать, ведь я жил с одним из них.

– Тифон? – предположил Дождь.

Вот оно! – Брин с облегчением улыбнулась. – Вот кого не было в Эребе.

– Кто они такие? – спросила она.

– Тифоны? Ты не знаешь? – Тэкчин удивленно посмотрел на нее: – Но ты же…

Брин смущенно покачала головой:

– Моя наставница внезапно скончалась. То ли она сама не знала, то ли мы просто не дошли до этого на уроках.

Тэкчин передернул плечами:

– Григор мне кое-что рассказывал. Говорил, их трое, Эрл, Тот и Гар, и они сотворили грэнморов. Тифоны – боги великанов. По его словам, они старше, чем наши. Но мне как-то не верится. Послушать Григора, так у грэнморов все больше и лучше, чем у фрэев. – Тэкчин покачал головой: – Но нет, вряд ли Голл – тифон. Он похож на необычайно огромного великана со странными чертами лица. Судя по тому, как Григор описывал тифонов, это не великаны, а скорее силы природы – и они уж точно не стали бы прислуживать кому-то вроде Дроума.

– Так это хорошо… да? – Мойя закивала.

Упоминание тифонов помогло Брин вспомнить кое-что еще.

Хочешь узнать, как Этон и Элан породили Свет, Воду, Время, Четыре ветра, троих тифонов и Элурию, самую любимую из всех?

В темноте Брин улыбнулась, одержав победу над собственной памятью, но стук кирки эхом отдавался у нее в голове, как будто что-то еще пыталось вырваться на волю.

Или рассказать тебе, почему Этон сотворил загробный мир и похоронил Эрла, Тота и Гара? Нет, наверное, ты предпочла бы, чтобы я начал с истории о том, как Элан украла у Этона пять зубов и что с ними стало. Вот с чего на самом деле все началось. Это объясняет, как члены одной семьи пошли друг на друга войной, оставив мать опустошенной, бесплодной и оторванной от мужа.

Брин чувствовала, что все это как-то связано между собой, хотя пока не понимала, как именно. Дроум не просто так дразнил ее фрагментами сокровища; он что-то говорил ей, что-то, что Хранительница Уклада должна была понять. Но почему он не сказал прямо, почему говорил намеками? разве что полагал, она ему не поверит. Немногие могут оценить дарованное, заработанное всегда дороже.

– Хорошо, предположим, Дождь сумеет прорубить проход через стену, – начала Мойя, – но как мы проберемся мимо старины Голла?

– Глаз всего один, к тому же большой, такой легко закрыть стрелой, – предложил Тэкчин. – Просто заставь его опять заглянуть сюда. Ты выстрелишь из окошка, а потом мы выбежим из зала и вниз по лестнице.

– А солдаты, которые нас сюда привели? Они разве не внизу? – спросила Тресса. – Как мы пройдем мимо них?

Скривившись, Мойя нахмурилась и язвительно сказала:

– Господи, Тресса, отвяжись от меня! Я впервые в загробном мире, так что уж прости, но у меня нет ответов на все вопросы.

– А я искренне полагала, что есть.

– Ой, – пробормотала Мойя, будто врезавшись в стену. – Ах… извини… Я не привыкла к тому, что ты стала менее стервозной.

Брин снова попыталась отвлечься от посторонних разговоров и сосредоточиться на мучившем ее вопросе. Что она упустила? Мысль упорно ускользала от нее, отказывалась подчиняться… а Брин чувствовала, как с каждой минутой возрастает необходимость поймать ее.

Дождь долбанул киркой по полу у ног Гиффорда, и в это мгновение Брин вспомнила, как Дроум ударил рукой по подлокотнику своего…

Уберлин был первым, кто создал трон. Ты это знала? Он его изобрел.

Брин озадаченно задумалась.

Почему Дроум об этом упомянул? Почему это важно?

Рекс Уберлин – Великий Король. Я сражался в Первой войне… Ты расскажешь мне то, что я хочу знать, а я расскажу то, что нужно знать тебе.

Что мне нужно? Почему мне нужно знать о тронах, о первом городе и злом боге по имени Уберлин?

Освободив Гиффорда, Дождь принялся за Роан. Оставалась только Брин. Она надеялась, что Дождь отшлифовал свою технику. Как и Мойя, она предпочла бы сохранить все свои пальцы – пусть даже это были десять маленьких идей.

Дождь отложил кирку, чтобы передохнуть, и это удивило Брин. Усталость, которую они ощущали в присутствии Дроума, прошла, и Дождю не требовался отдых. Гном расправил плечи и снова взял в руки кирку.

– Небось зря я этим занимаюсь. Раз Дроум – бог, он же может просто призвать нас к себе?

– По опыту могу сказать, что боги – да и вообще кто угодно – всегда слабее, чем люди думают. – Глянув на Тэкчина, Мойя добавила: – Когда-то я и его принимала за бога. Представляешь, какое разочарование?

Тэкчин изогнул брови и с напускным удивлением округлил рот.

Дождь принялся колоть камень у ног Брин. При каждом ударе кирки она вздрагивала. Удар за ударом гном выбивал крошечные осколки камня. Прервавшись, он осмотрел острие кирки и фыркнул. Кончик заметно затупился.

– В чем дело? – спросила Брин.

Гном вздохнул и покачал головой.

– Не можешь ее освободить? – Мойя подошла поближе, чтобы посмотреть.

– Думаю, могу, но… – Он окинул взглядом стены. – Говоришь, они футов пять толщиной? Не уверен, что кирка сдюжит.

Мойя нахмурилась и прикусила губу.

– Продолжай. Просто сделай, что можешь.

Дождь вновь занес кирку и продолжил орудовать ею, осыпая голени Брин острыми каменными обломками.

Брин не могла смотреть, как он огромной киркой долбит камень прямо возле ее щиколоток. Жуткое зрелище, пусть даже на самом деле это не ее настоящие ноги. При каждом ударе все внутри замирало, и она ничего не могла с собой поделать. Чтобы отвлечься, она сосредоточила внимание на Мойе, единственном человеке, которого впотьмах могла как следует разглядеть.

Крепко обхватив лук обеими руками, Мойя вперила взгляд в окно темницы, где они, казалось, проведут вечность. Свет падал ей на лицо, и на фоне окружающей темноты оно казалось бесплотным.

Какая же она смелая, – подумала Брин.

Стиснув зубы, Мойя упрямо смотрела в окно. Храбрость – это стойкость и решительность перед лицом ужаса. Совсем не бояться глупо. Если они не сумеют освободиться, если не попадут в Нифрэл, Сури погибнет, они проиграют войну, и человечество будет уничтожено. Каждый из них бросился в омут, уверовав, что каким-то образом они смогут все это изменить и, возможно, даже вернуться назад. Сейчас это не просто казалось маловероятным – похоже, они еще и испортили себе ту жалкую загробную жизнь, которой могли бы насладиться. Вместо того чтобы поселиться с родными и близкими в вечной деревне, имитирующей жизнь, они навеки останутся погребенными в мраморной могиле. Мойя все это знала, но лицо ее не выражало ни страха, ни сомнений. Вот это настоящая храбрость.

Брин не отличалась смелостью, но, к счастью, в темноте этого никто не мог заметить. Она не плакала – все-таки не ребенок, – но была уверена, что на лице у нее кислое выражение. Если бы Брин попала в морскую бурю, то Мойя была бы скалой, к которой она бы плыла.

– Интересно, много ли мы прошли, – проговорил Гиффорд, вглядываясь во тьму. – В смысле, наверху, в мире Элан. Думаете, мы уже перешли Нидвальден? Или это по-другому происходит?

– Гиффорд! – Резко развернувшись, Мойя указала на него пальцем, словно в чем-то его обвиняя. – А ты ничего не можешь сделать? Скажем, при помощи магии увеличить размер дыры или что-то в этом роде?

Гиффорд покачал головой:

– Здесь нет силы, не из чего ее брать.

Мойя кивнула:

– В Агаве было так же, но Арион удалось…

– Она брала силу у нас, – пояснила Роан. – Из нашей жизненной силы, но теперь мы все мертвы.

– Так… погодите. – Нахмурив брови, Мойя посмотрела на свои руки. – Каким образом Дроум воздвиг эти стены? Как он нас засунул в камень? По мне, так это и есть магия.

– Он же Дроум, – сказал Дождь, как будто больше тут обсуждать нечего. – Он бог. Это его владения.

Посмотрев вниз, Брин увидела, что вот-вот сможет вытащить левую ногу.

– Значит, на этом все. – Тэкчин всплеснул руками, признавая поражение. – Либо мы его отдадим, либо останемся здесь навечно.

– Нельзя его отдать, – сказала Тресса.

– У нас нет выбора. Теперь нет смысла его хранить.

Мойя покосилась на него:

– Без него нам не справиться.

– Мы и так уже потерпели неудачу.

– А еще мы не сможем выбраться из Пайра, – напомнила Брин. – Отдав его, мы обречем себя на смерть.

– Глупости, – с непоколебимой уверенностью произнесла Тресса. – Малькольм не отправил бы нас сюда, если бы…

– Дроум такой же бог, как Малькольм! – перебила Мойя и покачала головой. – Поверить не могу, что сказала это.

Малькольм – бог. Слова прогремели в голове Брин так же громко, как стук возле ее ног, одна из которых почти освободилась из каменной ловушки. На память ей пришли слова Мьюриэл: «Ни разу не слышала о боге по имени Малькольм. Наверное, из новых».

– Кому покровительствует Малькольм? – спросила Брин.

Мойя посмотрела на нее так, словно Брин превратилась в Роан.

– Помните, Мьюриэл нас об этом спрашивала? Все боги кому-то покровительствуют. Феррол – бог фрэев, Дроум – бог… бэлгр… бэлгриг… э… народа Дождя. Мари – наша богиня. Тифоны – боги великанов, Этон – бог неба, Элан – богиня мира. То есть… если Малькольм – бог, то кому он покровительствует? Что он сотворил?

– Интересный вопрос, Брин, но не вижу, чем это нам поможет. – Мойя неодобрительно уставилась на Трессу. – Хотя наводит на определенные мысли: возможно, Малькольм вовсе не бог.

– Бог, – настаивала Тресса. – И он наверняка предвидел, что мы окажемся в плену.

Мойя шлепнула ладонью по стене.

– Тогда что же он не сказал, как нам отсюда выбраться?

– Сказал, – возразила Роан, снова будто разговаривая сама с собой.

– Ты дергаешь и жуешь свои волосы, Роан, – ухмыляясь, заявила Мойя. – Это знак, что в твоей прославленной голове что-то происходит.

Роан пожала плечами:

– Мало что.

– В твоем случае мало что может изменить ход войны. Положение вроде как отчаянное, так что уж прости, если я кажусь немного надоедливой.

– Ну, просто… – Роан уставилась на Трессу, словно обращалась только к ней. – Разве ты не говорила, что ключ может открыть любой замок в Пайре? Не только двери, да? А мы заперты.

– Образно выражаясь, – возразил Дождь. – Нельзя вставить ключ в нечто образное.

Округлив глаза, Тресса поднесла дрожащую руку к груди.

– Должно помочь.

Сунув руку под рубаху, она поспешно шагнула в луч света.

– Подожди, – остановила ее Мойя. – Что ты собралась делать?

– Не знаю, – призналась Тресса. – Может, просто приложу ключ к стене и помолюсь.

Мойя облизнула губы.

– Рано пока. – Она выглянула в окошко и стала натягивать лук. – А ну как получится, а нам ведь еще с Голлом разбираться.

– Получится, – заявила Тресса.

Мойя сдвинула брови.

– По правде говоря, я начинаю тебе верить, но это так раздражает. Почему Малькольм просто не пошел с нами?

– Не мог, – ответила Тресса. – Он мне об этом говорил. Он бессмертный. С Мьюриэл та же история. Сюда пускают только мертвых.

Этот сукин сын меня проклял, – вспомнила Брин слова Мьюриэл. – Подарил вечную жизнь. Я его ненавижу.

И тут все встало на свои места. Все фрагменты сложились в идеальную, ужасную, упорядоченную картину.

Мьюриэл сказала: «Я его ненавижу. Всеми фибрами души».

Мать Брин говорила: «Ни наше существование, ни мир не должны были быть такими. Мир сломан, и мы продолжим так существовать, пока его не починят».

Дроум поведал: «А потом жадность и высокомерие Уберлина положили всему этому конец».

Но главным изобличающим фактом было признание Малькольма в том, что это он сломал мир.

От следующей мысли Брин едва не задохнулась.

О, благословенная Мари! Да ведь Малькольм и есть Уберлин!

– Наверное, в этом есть смысл, – сказала Мойя.

Брин ошарашенно подняла голову, но быстро поняла, что Мойя отвечает Трессе. Не важно. Наконец она сообразила, что, по мнению Дроума, ей нужно было знать.

Малькольм – бог зла.

Дождь перестал долбить камень киркой и посмотрел на нее:

– Ты свободна.

Глядя в узкую щель, Мойя дожидалась Голла. Гигант не стоял на месте. Он бесцельно расхаживал туда-сюда, иногда останавливаясь без всякой видимой причины, а затем переходил на другое место. Одноглазое создание то и дело било себя по голове, кашляло или наносило удары по воздуху. Наблюдая за ним, Мойя пришла к выводу, что он не намного умнее камня.

Да еще этот его единственный глаз… По правде говоря, глаз более всего беспокоил Мойю. Мало того, что у него нет пары, так он еще и слишком большой. И дело не в том, что глаз больше головы Мойи, а в том, что его пропорции не соответствовали голове Голла. Глаз занимал чересчур много места, размещаясь посередине лба и спускаясь ниже того места, где должен был находиться нос. Это уродство дополнял безжалостно зубастый рот, и оба органа едва умещались на яйцеобразной голове Голла.

Роан назвала задумку, которую они намеревались осуществить, планом, ибо так работал ее мозг. Мойя считала это отчаянной авантюрой, потому что так она относилась ко всему. Большую – и лучшую – часть своей жизни она провела, совершая один безрассудный поступок за другим. Азартные игры становились навязчивой идеей для тех, кто достиг хотя бы минимального успеха, а рискованные действия Мойи превратили ее из деревенской потаскушки в Щит кинига. Это положение было настолько уважаемым, что мужчины часто называли ее «сэр». То ли они забывались, то ли считали женскую форму обращения недостойной ее ранга, но чувства они испытывали подлинные. Ее уважали. Никто не мог этого отнять: ни мертвая мать, ни вождь или муж, ни даже одноглазый монстр. Она любила рисковать еще и потому, что встретилась с таким же заядлым игроком. Они подпитывали друг друга. Зевки, смех, слезы, прыжки с утеса – все это заразно. Многие не поняли бы последнего, но Тэкчин и Мойя понимали – и собирались снова это сделать.

Наложив на лук одну из восьми оставшихся стрел, она нашла в темноте губы Тэкчина, упругие и влажные. Ни малейшего сомнения – как всегда. Он не бог, но весьма к этому близок.

– Я просто хочу сказать, что умереть с вами было для меня честью. – Мойя сделала шаг назад, ступив прямо в луч света, и посмотрела по очереди на Дождя, Роан, Брин, Гиффорда и, наконец, на Трессу. – И я правда имею в виду всех вас.

– Мы это переживем, – сказал Тэкчин.

– Он прав, – согласилась Тресса. – На нашей стороне Малькольм.

– Конечно, – сказала Мойя. – Непременно. Почему бы, Рэл побери, нет?

– Ты начинаешь меня пугать, – сказал Тэкчин, хотя вовсе не казался испуганным.

Хуже всех выглядела Хранительница. Судя по той части ее лица, которая была видна Мойе, девушку вот-вот могло стошнить.

– Ты в порядке, Брин?

Та помедлила:

– Нет, но сейчас это, по-моему, не важно.

– Ну ладно. – Мойя кивнула в сторону Трессы. – Приготовься. – Она проверила лук, слегка натянув тетиву и ощутив сопротивление. – Отпирай!

Тресса сделала шаг вперед, в темноту. Мойя услышала позвякивание тонкой цепочки.

– Начинаю, – предупредила Тресса.

Все напряглись в ожидании. В темноте ничего не было видно, слышался лишь тихий скрежет металла по камню. Скрежет продолжался, и с каждой секундой Мойя все яснее осознавала, что ничего не получается. Не сказать, чтобы ее это удивило. Конечно, у нее теплилась надежда, но Мойя привыкла к разочарованиям, а шансов у них с самого начала было мало.

– Тэтлинские сиськи! – выругалась Тресса.

– Ты не виновата, Тресса, – заверила ее Мойя. Ну надо же – как далеко они зашли, если она утешает потерпевшую неудачу Трессу.

Затем Тресса истерически расхохоталась.

– Тресса? – обеспокоенно спросила Мойя. Только не хватало, чтобы она спятила!

– Я дура.

У Мойи на языке уже вертелось очередное ехидное замечание, но волнение в голосе Трессы, едва ли не сумасшедший восторг, заставили ее промолчать.

– Я держу его не той стороной. Секундочку!

Мгновение спустя их ослепил яркий свет.

Стены темницы растворились. Со всех сторон лился белоснежный свет. После проведенных в полной темноте нескольких часов – или дней? – яркость казалась невыносимой. Мойя так сильно сощурилась, что в первые секунды ничего не видела. Очень некстати, ведь первым делом у нее по плану было ослепить Голла выстрелом из лука. В это время остальные должны были броситься вниз по лестнице. Они надеялись, что солдат, которые сопровождали их в замок, не будет. Слабая надежда, но все-таки…

Зачем им стеречь нас, если мы замурованы в камне?

Не будучи оптимисткой, Мойя не слишком рассчитывала на то, что на выходе вообще нет стражи, и собиралась убить любого, кто встанет у них на пути. Тем временем остальные, воспользовавшись суматохой, выбегут наружу. Тресса откроет Врата Нифрэла, и остальные смогут запрыгнуть туда. Затем она захлопнет дверь, и останется лишь надеяться, что у Голла с Дроумом нет возможности проникнуть в другой мир. Конечно, это рискованное предприятие строилось исключительно на обнадеживающих предположениях, но у него было и бесспорное преимущество: простота. По опыту Мойя знала, что простота – это всегда хорошо. Однако, несмотря на очевидную простоту их плана, она предчувствовала его провал. Так или иначе, любая стратегия приводила к неудаче, даже самая простая. Неожиданности, глупости или просто невезение сговаривались на этапах Планирования и Подготовки, чтобы обрушить любую стратегию. Поэтому простые планы работали лучше сложных: чем меньше составляющих, тем меньше возможностей что-либо испортить. Но даже простые планы часто шли не так, как задумывалось. Казалось бы, что может быть проще – ослепить чудовище и бегом броситься к вратам в Нифрэл? Но на деле оказалось, что ослепли как раз они, а Голл бросился бежать – прямо на них.

Мойя не могла разглядеть его. В первые несколько секунд она вообще ничего не видела. Обиднее всего было, что неудачу она потерпела по собственной глупости. К счастью, со слухом проблем не возникло, и она слышала и даже чувствовала топот гиганта по мраморному полу. От его топота она содрогалась всем телом. На случай, если что-то пойдет не так, Тэкчин предложил другой подход: он отвлекает Голла, а остальные бегут. Он убедил ее, применив обманчивую логику: ему не придется этого делать, если ей удастся ослепить чудовище, а остальные успеют скрыться. Она в этом сомневалась, однако, путешествуя с галантами, Тэкчин повидал куда больше сражений, чем она, и помимо самоуверенности у него было больше опыта.

Когда Голл бросился в атаку, Мойя услышала, как Тэкчин ударил по чему-то мечом. К тому времени перед глазами у нее проступили размытые белым светом очертания комнаты. И все же ей удалось разглядеть Тэкчина, который бежал прочь и колотил клинком по колоннам.

Звонок к обеду!

Мойя не знала, ест ли Голл людей, но великаны их ели. Конечно, в Рэле, судя по всему, вообще никто ничего не ест, но Мойя решила, что Голла это не остановит. На вид он непривередлив и вряд ли легко сдастся. Всему виной один-единственный глаз. Просто невозможно выглядеть разумным, когда у тебя только один глаз.

Рассмотреть Голла Мойя смогла, лишь когда монстр был уже на полпути к Тэкчину. Он был огромный, едва ли не больше дракона на холме и выше некоторых деревьев. Руки и ноги напоминали мощные каменные колонны. Кожа на груди обнаженного до пояса Голла своей белизной могла сравниться лишь с мрамором. Повязка вокруг бедер, напоминавшая необъятный шатер, была застегнута булавкой размером с копье. Оружия у него не было. Мойя не сомневалась, что оно ему и не нужно. По его лицу, большую часть которого занимал огромный глаз без ресниц, напоминавший яичный желток, увенчанный прогнувшейся посередине косматой бровью, невозможно было понять, какие чувства испытывает гигант: раздражение, гнев, восторг, а может, и голод.

Голл услышал звонок к обеду и бросился к Тэкчину.

Мойя встала в стойку и натянула тетиву. Выпустив стрелу, она тем самым дала возлюбленному понять, что к ней вернулось зрение.

Никто, кроме Мойи, не стрелял из лука с такой точностью, и ни у кого, кроме нее, не было такого лука, как Одри. Она назвала его в честь матери – оба были весьма несговорчивые. Строго говоря, у Мойи сейчас не было оружия, но была память о нем. Огромный лук отправил стрелу в полет со скоростью света, и та вонзилась прямо в середину глаза Голла, уйдя внутрь по самые перья.

Голл завопил. Наверное, от боли, хотя Мойя полагала, что в Рэле едва ли кто-то способен чувствовать боль. Может, он испытывал лишь ярость, гнев или страх. Мойе было все равно. Пора уходить.

– Бежим! – крикнула она, и все бросились врассыпную, как жуки из-под поднятого камня.

Тэкчин пошел в обход с противоположной стороны, остальных Мойя толкнула к лестнице.

Голл пошатнулся и схватился за глаз, однако не упал.

Бежавшая впереди Брин первой достигла лестницы, перескакивая через три или четыре ступеньки за раз. За ней мчался Гиффорд, тащивший Роан за руку. Мойя специально задержалась на верху лестницы, наложив на тетиву вторую стрелу.

Голл шарахнул ногой по полу.

Одного раза оказалось достаточно. Как только гигантский сапог ударил о пол, весь замок содрогнулся. Колонны и куски мрамора, из которых были сложены стены, обрушились. Две статуи, поддерживавшие потолок, накренились, и беглецы повалились наземь, как будто весь мир вздрогнул от икоты. Сквозь пелену мраморной пыли Мойя увидела, как Голл, точно занозу, вырвал стрелу из глаза.

– Вставайте! – закричала Мойя. – На ноги! – Она подхватила Трессу и толкнула ее к ступеням.

Перекатившись, Тэкчин поднялся и рванул не к лестнице, а к Голлу.

– Тэк! – крикнула Мойя. – Сюда!

Не успел галант сделать и нескольких шагов, как Голл снова ударил ногой по полу.

Вновь подскочивший пол опрокинул беглецов, а еще – и это было во сто крат страшнее – от мощных ударов гиганта покрылся огромными трещинами, которые, разрастаясь, побежали во все стороны.

– Сын Тэтлинской шлюхи! – выругалась Мойя. – Бежим! Быстро!

Звук ее голоса привлек внимание Голла, и тот сделал широкий шаг к лестнице. Все пошло не так, как задумывалось, однако Мойя восприняла это как еще одну возможность и выпустила следующую стрелу, снова ослепив Гола. Гигант споткнулся, зашатался и упал. Может, тифоном Голл и не был, но размерами отличался немалыми. Когда его массивное тело рухнуло на мрамор, пол провалился.

Под аккомпанемент камней Мойя упала, как и все остальные, словно осколок льда в гуще каменной бури. Приземлилась она удачно, а отсутствие боли создало у нее ложное впечатление, что ничего страшного не случилось.

На пути вниз по лестнице и прочь из дворца Дроума Брин не встретила ни одного стражника. Она первой выбралась из замка и преодолела уже полпути к покинутым всеми вратам, но, заметив, что с ней никого нет, бросилась обратно.

Не успели Гиффорд, Роан, Тресса и Дождь выскочить из дворца, как стены рухнули. Из дверей изверглось огромное облако пыли и каменной крошки, и крыша замка Дроума обвалилась.

– Мойя! Тэкчин! – Брин не могла войти обратно – вход загородили тяжелые каменные плиты.

– Брин? – позвала ее Роан. – Что нам делать?

– Не знаю… я… думаю, надо придерживаться плана. Идите к воротам. Идите! Тресса, отопри дверь и держи ее открытой. Я приведу Мойю с Тэкчином.

Размахивая руками, Брин попыталась разогнать повисшую в воздухе пыль. Гигантские мраморные плиты упали так, что ей пришлось проползти под развалинами.

– Мойя! Тэкчин! Где вы?

– Брин! – отозвалась Мойя.

Пробравшись по разбитым плитам и под опрокинутыми колоннами, Брин нашла подругу лежащей на земле.

– Мойя, вставай. Нужно…

– Не могу!

Только сейчас Брин заметила, что нога Мойи чуть ниже колена придавлена огромным куском мрамора.

– А Тэкчин… – Полными слез глазами Мойя посмотрела на гигантскую кучу камней в том месте, где упали Голл и большая часть второго этажа. – Он там, под всем этим…

Повсюду висели облака пыли, а сверху градом продолжали падать тяжелые обломки камней.

– Тэк! – закричала Мойя.

Глаза ее расширились от ужаса, по щекам размазались слезы и грязь.

Брин навалилась на камень, придавивший Мойю, но он был вдвое больше нее.

– Отойди! – Из пыльной мглы показался Дождь с киркой в руке и ударил ею по камню.

– Тэкчин! – отчаянно крикнула Мойя.

Рядом бухнуло что-то покрупнее каменных осколков, и Брин заметила копье. Затем мимо пролетело еще одно, едва не угодив в Дождя.

– Тэтлинская задница! – вскричала Мойя, ударив рукой по полу. – Он приближается. Брин, чувствуешь? Тяжесть вернулась. Брин, Дождь, вам пора! Оставьте нас. Уходите! Сейчас же!

– Нет! – Брин упрямо покачала головой. – Не могу.

– Ты должна.

Сквозь пелену пыли видно было, как подступают войска Дроума. Солдаты прибывали из другой части дворца и пытались найти проход через руины.

– Уходите! – крикнула Мойя.

– Мойя, я не могу тебя бросить. – Брин посмотрела на Дождя, которому удалось пробить лишь небольшую выбоину в камне.

Копатель мрачно покачал головой.

– Проклятье, уходите! – сквозь стиснутые зубы прорычала Мойя. – Это приказ!

На стену и пол обрушились копья, но Брин по-прежнему медлила.

– Брин, прошу тебя… – заплакала Мойя. – Пожалуйста. Умоляю. Оставь нас. Уходи, спаси Сури. Пожалуйста!

Все, что произошло потом, Брин с трудом могла вспомнить. Позже ей казалось, что все это случилось с кем-то другим, а она как будто наблюдала сверху. Она знала, что схватила Дождя, и вместе они бросили беспомощную Мойю на произвол судьбы, в ловушке на некогда черно-белом полу, который после обрушения приобрел мутный, мрачный серый оттенок.

– В ворота! – крикнула Брин тем, кто ждал ее там.

Они не послушались.

– Что с Мойей? – спросил Гиффорд. – Где Тэкчин?

Брин покачала головой:

– Остаются здесь. Немедленно проходите через врата!

В замке снова что-то грохотнуло, и Брин ощутила еще большую тяжесть.

Хозяин дома уже близко.

– Мы не можем их бросить, Брин! – заявил Гиффорд.

Не дав ему опомниться, Хранительница схватила его за локоть и поволокла за собой.

– Придется! Он идет!

– Открыто! – объявила Тресса.

Глядя сквозь дверной проем в Нифрэл, Брин не увидела ничего, кроме тьмы, но это почти не имело значения: она и так едва не ослепла от слез, застивших глаза.

Она дернула Гиффорда за руку.

– Стойте! – раздался откуда-то – может, сразу отовсюду – возглас Дроума.

Разбежавшись, Брин потянула за собой Гиффорда, и вдвоем они проскочили сквозь врата в царившую за ними тьму.

Глава одиннадцатая
Герой

Могу лишь представить себе страх, охвативший народ фрэев в те годы, когда мы осаждали Авемпарту. Обитатели Рхулина давно смирились с тем, что каждый день может стать для них последним, но для фрэев Смерть была незваной гостьей, объявившейся лишь недавно.
«Книга Брин»

Коридоры и залы Тэлвары никогда не утомляли Мовиндьюле. Годами он развлекал себя, проверяя, какое расстояние сможет преодолеть, скользя по отполированному полу, постоянно пытался плюнуть в реку с балкона зала с картами или качался на портьерах в большом зале. Однако в последнее время все это перестало его занимать.

Может, никогда и не занимало. Просто больше у меня ничего не было.

Служба в Аквиле, встреча с Макаретой и поход на войну открыли ему новый мир, на фоне которого поблекли маленькие радости юности. Последняя поездка в Авемпарту окончательно сломала его. Три дня туда и три назад – он впервые покинул дом один. Конечно, его сопровождала Трейя, но ее присутствие не в счет – не станешь же ты учитывать, скажем, одеяло с лошадью. Это путешествие впервые позволило ему вкусить подлинной независимости, свободы. Он испытывал и страх, и возбуждение. Не такое, как с Макаретой, но все же путешествовать было лучше, чем скользить по коридорам. К тому же он открыл для себя еще кое-что – ощущение, что чего-то достиг. Этому сопутствовала неудовлетворенность, чувство, что Тэлвара, всегда казавшаяся необъятной, душит его.

– Ты действительно упрочил свое положение народного героя, – сказала Имали, спускаясь по ступеням Айрентенона по завершении подводившего итоги недели заседания Аквилы.

Мовиндьюле больше не посещал собрания совета. Слишком много неприятных воспоминаний. Он ждал снаружи. С тех пор как он вернулся, у него не было возможности поговорить с Имали, но он хотел знать, что она думает о его поездке и добыче.

– Правда?

– Сперва ты защитил Аквилу и Айрентенон, а теперь это. – Имали передвигалась по ступенькам неуклюже, но, впрочем, все ее физические действия грацией не отличались. – Идем. Проводи меня домой. – Она пошла вперед.

– Что ты имеешь в виду под этим?

– Пошел слух, что рхунка, которую ты привез, обладает ключом к нашей победе. Это правда?

– Пока неясно, – сказал Мовиндьюле. – Вэсеку поручили узнать у нее тайну создания драконов. Прошло уже много дней, а он пока что ничего не выведал. В итоге отец завел привычку швыряться вещами. Если Вэсек в ближайшее время не добьется успеха, Мастера Тайн ждет судьба очередного разбитого винного бокала.

– Почему ее допрашивает Вэсек? Почему правды от этой рхунки добивается не Синна или ты? Наверняка при помощи Искусства можно скорее разговорить упрямцев.

Мовиндьюле кивнул:

– Обычно да, но эта рхунка носит особый ошейник, который препятствует применению Искусства.

На лице Имали отразилось смятение.

– Почему его не сняли? Если бы мы взяли в плен вражеского воина, то не позволили бы ему носить доспехи.

– О, она носит его не по собственному желанию. Джерид силой надел его на нее. Ошейник и ей мешает применять Искусство.

– Значит, она и правда рхунка-миралиит?

Мовиндьюле пожал плечами:

– Некоторые высказывают такое предположение. Джерид явно так думает, но я вообще-то ни разу не видел, чтобы она что-либо делала.

– И все же она может представлять опасность, разве нет? Ну… если снять с нее ошейник. – Имали возмущенно покачала головой. – Твой отец приказал тебе привезти это чудовище в наш город? Вдруг кто-нибудь отопрет ошейник? Сколько фрэев погибнет, прежде чем…

Мовиндьюле покачал головой:

– Не волнуйся. Ошейник нельзя снять.

– У твоего отца множество врагов. Вдруг какой-нибудь наивный дурак выкрадет ключ и…

Мовиндьюле снова прервал ее:

– Ключа не существует. Замок запечатан с помощью Искусства.

– Его все равно можно разрезать. Подойдет обычная пила или зубило.

– Защищен и замок, и весь ошейник.

Имали нахмурилась:

– Я думала, ошейник нейтрализует магию.

– Верно. Руны Оринфар нанесены на внутреннюю поверхность. Это позволяет наложить плетение снаружи. Что-то вроде лакового покрытия, чтобы защитить дерево от порчи. Плетение весьма прочное.

– Значит, его вообще нельзя снять?

– Сделать это может только миралиит, а все они служат моему отцу. Пока он жив, от ошейника ей не избавиться. Вот почему всю грязную работу выполняет Вэсек. Все приходится делать вручную.

Имали обдумала услышанное и кивнула:

– Понятно. Что ж, по крайней мере, она не представляет угрозы. Спасибо, что успокоил меня. Не знаю, что бы мы без тебя делали.

Они миновали мавзолеи усопших фэйнов. Проходя мимо склепа Фенелии, Имали сказала:

– Знаешь, многие считают тебя истинным продолжателем ее наследия. Говорят, талант вождя перескочил через поколение.

Стало холоднее. Голые ветви сбросивших листву деревьев гулко, оцепенело рукоплескали, ветер трепал одежду. Имали натянула капюшон.

Мовиндьюле вспомнил предостережения Видара о том, что Имали доверять нельзя, что она опасна, но теперь он понял, что все это лишь стариковские бредни. С первой встречи она расположила его к себе и стала единственной настоящей опорой в его неспокойной жизни. Услышав из уст Имали слова, которые подтверждали его недавние мысли, Мовиндьюле осознал, что во всем мире Имали – его единственный настоящий друг. Жаль, что она такая старая и уродливая.

Удаляясь от склепа, Имали тихо сказала:

– Из твоего отца вышел не очень хороший фэйн, Мовиндьюле, но ты будешь лучше. Более того, всем это ясно.

Мовиндьюле ощутил прилив тепла. Он не привык к подобным похвалам, хотя льстили ему с рождения. Восхваляли его внешность, одежду и положение сына фэйна. Все это было чрезмерным, громким и фальшивым – пустое сотрясание воздуха. Похвалы не имели никакого отношения к его достижениям и исходили не от тех, чье мнение он уважал. Но Мовиндьюле, как и большинство фрэев, испытывал восхищение перед Имали. Ее высоко оценивали даже те, кто ее ненавидел, а врагов у нее было предостаточно. Ему нравилось в ней еще кое-что. Она шла своим путем, двигаясь против течения и заставляя поток следовать за собой, и ей было наплевать на враждебность, которую вызывало подобное поведение. Она права, остальные не правы; сомнения были ей чужды. Он хотел быть таким же. Став фэйном, он намеревался вести себя подобным образом.

Гордость за себя превратила застенчивую улыбку на губах Мовиндьюле в широкую ухмылку.

Имали обвела рукой улицы вокруг них.

– Все знают, что произошло. Все видели, как твой отец барахтался в чересчур глубокой воде. Он бы утонул и утащил за собой нас всех. Ты отличился во время Грэндфордской битвы, а он… ну, он бежал. В городе все знают, как ты взял в плен рхунку и доставил ее сюда. Знают, что именно ты…

– Но это был совсем не я. На самом деле ее поймал Джерид.

– Брехня. – Имали взмахнула рукой.

Брехня?

Хотя ему нравилась Имали, но иногда то, что она говорила, ставило его в тупик.

– Не так уж трудно поймать рхунку. Но ты! Ты убил Арион, – сказала Имали. – Страшно даже представить, что бы произошло, не сделай ты этого. Кто знает, со сколькими драконами нам пришлось бы столкнуться? – Она широко улыбнулась, и он заметил, что зубы у нее не в лучшем состоянии.

– Тебе известно, что это был я? Немногие об этом знают.

– О, ты удивишься, как разносятся новости. Я – куратор Аквилы, поэтому слышу все, а народ отзывается о тебе самым лестным образом. Словами не передать, как приятно это видеть в наши трудные времена. Знаешь, чего хочет народ? Что ему нужно? Я тебе скажу: верить в героев. Не говори мне про Джерида с Лотианом. Никому не нужен старый чиновник или беспомощный трус. Народ желает следовать за храбрым юным принцем, который спас Айрентенон и Аквилу во время восстания Серых Плащей. Тем самым героем, который, ослушавшись отца, захватил в плен рхунку с ее тайной, что может спасти всех нас от истребления.

– Я не ослушался отца. Он сам меня отправил.

– Кому нужны такие подробности! История выглядит лучше, если ты отправился в поход по своей воле. Так народ и подумает. Именно это они и запомнят.

– Но это же неправда…

– Мовиндьюле, лучшие хроники – всегда неправда, по крайней мере, не вся правда. Будь уверен: именно легенды определяют нас как личности и как цивилизацию. Нас будут помнить через много веков после нашей смерти. И эти воспоминания образуют основу нашей личности, наших ценностей, того, во что мы верим, за что выступаем и против чего сражаемся. Правда зависит от того, кем мы себя видим и как нас видят другие. Чем лучше истории, тем более великое наследие мы оставляем после себя и тем достойнее мир, который мы создаем.

Они пересекли площадь и направились к старому кварталу. Только сейчас Мовиндьюле заметил, что возраст придает архитектуре более интересные очертания и характер.

– Скоро ты все поймешь, – продолжала Имали. – Ты изменил ход войны. Так думает народ, и ему нужно в это верить. Именно ты – а не твой отец – храбро отправился на границу и вернулся с ключом к нашему спасению. Ты – наследник Фенелии, тот, кто пришел нам на помощь в час величайшего отчаяния.

Имали остановилась возле своего дома, некогда бывшего скромным жилищем первой правительницы.

– Я хорошо знала Фенелию. Мы не во всем друг с другом соглашались. Часто спорили о политике. Я боролась с ней по поводу полноты власти, которой обладали миралииты, и напоминала ей, что в нашем обществе принято делиться властью. Я выступала против выделения миралиитов в отдельное племя, потому что Гилиндора Фэйн завещала, что племен должно быть шесть, а не семь. Твое племя очень сильно, и когда-то я была убеждена, что миралииты уничтожат нашу цивилизацию. Ох, как мы с ней из-за этого ругались! Клянусь, чуть до рукоприкладства не доходило. Но потом я встретила тебя – миралиита, которому доверяю. Ты даешь мне надежду, Мовиндьюле. Я хочу тебя за это поблагодарить. – Она наклонилась и поцеловала его в щеку.

До знакомства с ней подобное действие вызвало бы у него тошноту, но сейчас он прослезился. Это честь. Она оказывала ему честь.

Возможно, она заметила слезы у него в глазах, потому что поспешно продолжила:

– Знаешь, а ведь Фенелия однажды бросила в меня чашку. Можешь себе представить? – Имали тепло улыбнулась.

Мовиндьюле понятия не имел, как Имали может с такой теплотой вспоминать это событие. Арион поступила с ним так же, и это была лишь одна из причин его ненависти к ней в длинном списке. Но он пока так и не разобрался до конца во всех причудах Имали.

– Эта чашка разбилась о стену в Айрентеноне. Осколок оцарапал мне щеку, вот здесь. – Она указала на едва заметный алый шрам и снова улыбнулась, еще сильнее озадачив Мовиндьюле. – Старая фэйн, поднявшая самые высокие горы мира, основавшая Авемпарту и единолично едва не стеревшая с лица земли всю расу дхергов, бросила в меня чайную чашку! – Имали засмеялась. – Но пускай мы враждовали, пускай спорили, я видела ее величие. Фенелия была особенной. Это слышалось в ее голосе, было видно в ее походке и глазах. Она была величественна.

Имали положила обе руки ему на плечи.

– В тебе я вижу то же самое. У тебя ее глаза. Боюсь – вернее, знаю, – что величие Фенелии действительно перескочило через поколение. – Имали понизила голос до шепота: – Давай молиться Ферролу, чтобы он дал нам силы выдержать ожидание. Знаю, прозвучит ужасно, но иногда я даже жалею, что мятеж Серых Плащей окончился неудачей. Возможно, Макарета и ее товарищи были не так глупы, как мы думали. Я часто думаю о ней. Интересно, что с ней стало.

– И мне, – тоже шепотом ответил Мовиндьюле. – Иногда я представляю, что вижу ее в толпе.

– Как бы ты поступил, если бы это произошло на самом деле?

Он и сам задавал себе тот же вопрос. Раньше Мовиндьюле всегда знал ответ, но сейчас лишь покачал головой:

– Не знаю.

Распрощавшись с Имали на пороге ее дома, Мовиндьюле отправился бродить по улицам. Отец пребывал в столь отвратительном настроении, что ему совершенно не хотелось возвращаться во дворец, но больше идти было некуда – по крайней мере, так он думал.

Возможно, всему виной были замечания Имали; из-за них он пошел обратно речной дорогой. Или это была случайность. Так или иначе, Мовиндьюле обнаружил, что шагает вдоль Шинары. Заметив Розовый мост, он остановился и почувствовал, как оживают похороненные под ним воспоминания. Под тяжелым серым небом все казалось мертвым: деревья напоминали скелеты, опавшие листья приобрели ржаво-коричневый цвет, ломкая трава пожухла. Он попытался представить это место таким, каким оно было давным-давно, на заре раннего лета: ярким и пышным, полным густой зелени. Фрэи смеялись, пели и пили, строили планы и мечтали. Он вспомнил вкус вина, звуки музыки, прикосновение ее руки – ничего этого больше не было. Боль утраты сдавила ему грудь, словно кулак, сжавший сердце.

Он подумывал о том, чтобы спуститься к реке, но берег выглядел мокрым и грязным, и отовсюду торчали шипы.

Это место изменилось. Все изменилось.

Казалось, будто он стоит возле могилы. Налетел порыв ледяного ветра. Принц поежился и вздохнул.

Пора возвращаться к себе, – подумал он, но продолжал глядеть на то место, где Макарета обняла его. Он попытался вспомнить, как она выглядела. Она всегда улыбалась порозовевшими от вина губами. Он подумал о том, как приятно было оказаться в ее теплых объятиях, какой аромат от нее исходил. Но воспоминания настолько стерлись, что от попытки возродить их ему стало холодно и грустно. Он терпел горечь в поисках последней капли сладости.

Я любил ее.

Это откровение только умножило его страдания, добавив к боли ощущение праведности. Он был мучеником. В этом он нашел ту каплю сладости, которую искал: жалость к себе. Боль и горе он переносил в одиночестве, и это делало его благороднее, смелее, достойнее восхищения. С Макаретой он мог бы обрести себя. В этом он был уверен как никогда раньше. Лишь она могла бы дополнить его, лишь с ней он обрел бы счастье, но их совместное будущее закончилось, толком не начавшись.

Надо перестать приходить сюда. Это слишком больно.

Холодный ветер задул сильнее.

Она говорила, что из меня выйдет хороший фэйн. Имали тоже так сказала.

Мовиндьюле надел капюшон.

Из твоего отца вышел не очень хороший фэйн, Мовиндьюле, но ты будешь лучше. Более того, всем это ясно… Давай молиться Ферролу, чтобы он дал нам силы выдержать ожидание.

Нащупав завязки капюшона, он потуже затянул их.

Может, Макарета не была предательницей.

Ветер дул все сильнее, с воем проносясь над открытым руслом реки.

Он услышал слова отца: «Когда мне доложили, что ты замешан в мятеже Серых Плащей, я почти поверил. А что мне оставалось думать? Мой сын – либо заговорщик, либо идиот».

Начался ледяной дождь, отчего по поверхности Шинары пошли пузыри; деревья заскрипели.

Может быть, Макарета все-таки была права.

Глава двенадцатая
Блуждая в сумрачном лесу

Дроум и Феррол – близнецы в том же смысле, в каком день – двойник ночи, а добро – двойник зла. Подземные владения, которыми они правили, были зеркалами, отражающими их свет – или его отсутствие.
«Книга Брин»

На клочке земли, заросшем мертвой травой, сидел, наблюдая за ними, ворон. Во всяком случае, Брин так решила. Это была большая черная птица, и Брин раньше не раз видела, как ее собратья стерегут падаль, но сейчас ничего подобного на земле не было, и птице незачем было здесь сидеть. И все же ворон устроился менее чем в шести футах от путников, наблюдая за ними с презрением, достойным тура весом тысячу фунтов.

Их шумное появление должно было его спугнуть, поскольку каждый раз, когда кто-то входил в Нифрэл, портал издавал громкий щелчок. Они ворвались во тьму Нифрэла с криками и возгласами. Брин преодолела порог в слезах.

Мы потеряли Мойю и Тэкчина!

Мойя была лучшей подругой Брин. После смерти Одри Сара приютила у себя сироту, которую называла «наказанием». Мойя стала для Брин старшей сестрой-хулиганкой. Она дурно влияла на Брин, бранилась, вечно вляпывалась в неприятные истории, но Брин без оглядки восхищалась ею. Мойя научила Брин танцевать, дала ей впервые попробовать медовуху, устраивала ей запретные приключения в лесу и убедила Брин, что та может стать героиней собственных историй. Ради Брин Мойя солгала Саре, взяв на себя вину за сломанную педаль ткацкого станка. За это Сара лишила Мойю ужина. Той ночью Брин не могла заснуть. Мойя всегда защищала ее, и все те годы, что они прожили в Далль-Рэне, Брин ни разу никто не обидел. Не посмели бы. С Мойей она всегда была в безопасности. Достигнув самого дна загробного мира, стоя на коленях в страшном, темном, мрачном лесу, Брин больше не чувствовала себя в безопасности.

Вытерев глаза, Брин заметила, что Гиффорд смотрит на порог, держа меч наготове, видимо, ожидая, что вот-вот войдут Дроум или тот здоровенный одноглазый гигант. Тресса, положив руки на бедра, вглядывалась в зловещий лес голых деревьев – Нифрэл. Дождь сжимал в руках кирку, не зная, куда повернуться, а Роан кусала нижнюю губу – она всегда так делала, если кто-нибудь к ней прикасался.

– По-моему, они не придут, – прошептал Гиффорд, придвинувшись к порталу, который с этой стороны казался гладкой завесой бледного света.

Протянув свободную руку, он коснулся преграды, и его пальцы погрузились в нее.

Что-то дернуло Гиффорда вперед. Он громко вскрикнул.

Дождь и Брин схватили его и с силой потащили назад. На помощь им пришли Роан и Тресса, и совместными усилиями им удалось освободить его руку.

– Кто-то с той стороны схватил меня за пальцы, – прижимая к груди пострадавшую руку и свирепо глядя на дверной проем, сказал Гиффорд. – Похоже, они не могут сюда пройти.

Брин кивнула:

– Надеюсь, ты прав.

– Что случилось? – спросил он.

Брин попыталась ответить, но у нее перехватило дыхание.

– На них рухнул замок, – ответил за нее Дождь. – Тэкчина совсем завалило, а Мойю придавило камнем размером с целую хижину. Я, как ни старался, сумел оставить лишь небольшую выбоину. Мойя приказала нам уходить. – Гном посмотрел на Брин. – Чуть ли не угрожать начала, чтобы заставить ее уйти.

Гиффорд печально кивнул:

– Стало быть, остались только мы.

Брин всхлипнула:

– Похоже на то.

Они повернулись спиной к вратам, чтобы рассмотреть это новое место, второе царство Пайра.

Стволы деревьев скрипели и стонали. Шуршала голосами тысячи призраков горстка засохших листьев, еще крепившихся к белым, словно кости, ветвям. Брин не чувствовала ветра, но голые ветви щелкали и трещали, издавая гулкие, траурные звуки.

Цветущим это место никак не назовешь.

– По сравнению с этим болото Ит кажется приятным, верно? – подвел итог Гиффорд, тоже вглядываясь в темноту леса.

– Это та самая птица из Рэла? – спросил Дождь, пристраивая кирку за спину.

– Не знаю. Может быть, – ответила Брин.

– По-моему, да… Странно.

– Ты что, шутишь? – Гиффорд уставился на гнома. – Из всего, что ты видишь, только птица кажется тебе необычной?

Дождь пожал плечами:

– Как она здесь оказалась? Ведь никто не прошел через врата. Почему прошла птица?

– Пора двигаться дальше, – сказала Тресса, все еще вглядываясь в темноту перед ними.

– А как же Мойя? – спросила Роан. Падавший через порог свет, заливавший крошечную поляну, озарял ее лицо. Глаза блестели. – Может, если мы… Возможно, мы могли бы…

– Дальше она не пойдет, – отрезала Тресса.

Брин оцепенела. Сквозившее в голосе Трессы холодное равнодушие привело ее в ярость, тем более что Брин чувствовала себя виноватой в том, что бросила подругу. Тресса снова превратилась в бессердечную стерву, которая швырнула страницы ее книги в реку.

– А если бы на ее месте была ты, Тресса?

Женщина горько усмехнулась:

– Если бы там лежала я, все бы уже давно ушли. – Она вперила в Брин отчаянно честный взгляд. – И ты это знаешь.

– Неправда, – возразил Гиффорд.

Тресса нахмурилась:

– По правде говоря, я бы не возражала. Я была бы к этому готова, потому что дело не во мне. Мы все знали, на что идем. Я-то точно знала, а если Мойя не знала, значит, она просто дура.

– Как ты можешь быть такой холодной? – спросила Брин.

– Мне холодно, – сказала Роан.

– Что? – Брин удивленно и слегка раздраженно посмотрела на нее.

Ее переполняли сомнения и ненависть к себе, и легкомысленное замечание ей не понравилось. Через мгновение Брин вспомнила, что Роан никогда ничего не говорит просто так.

– В смысле, мне холодно, – пояснила Роан и принялась энергично растирать руки.

Тресса с презрением покачала головой:

– Да неужели? Ты что, ребенок? Мне тоже холодно. Всем холодно. Ничего, потерпишь. Мы должны…

– Нет, она права, – перебил Гиффорд, с подозрением осматриваясь, как будто темнота и мертвые деревья что-то затевали против них. – С тех пор как я умер, я ничего не чувствовал. А сейчас дрожу от холода. В Рэле такого не было.

Теперь и Брин это заметила. Холод был не такой явный, как зимой, но стало зябко, по телу поползли мурашки. Они словно танцевали на ее коже. Что-то изменилось, она это чувствовала…

Щелк, треск, хрясь. Среди выбеленных деревьев что-то зашевелилось – что-то большое.

Ощущение холода усилилось. Брин устремила взгляд в чащу. В Нифрэле царила темнота – не непроглядная чернота, как на дне Нэйта, где она не видела собственных рук, а тусклая и расплывчатая. Все в этом новом мире было серым, оттенки которого постепенно перетекали в черноту неба. Источников света, позволявших видеть, здесь вроде бы не было, но зачем нужен свет, если у тебя нет глаз? Она больше не видела мир, но воспринимала его иначе.

– Что это? – спросила она.

Треск!

Брин не могла понять, откуда донесся звук: то ли сломалась большая ветка, то ли хрустнуло что-то рядом.

Гиффорд обнажил меч.

Доселе сидевший неподвижно ворон зашевелился. Взмахнув черными крыльями, он взлетел на нижнюю ветку ближайшего дерева. Даже он уже не чувствовал себя в безопасности.

Напряженно всматриваясь в размытые очертания ветвей, Брин наконец различила движение. Это был огромный зверь с вздыбившейся на загривке шерстью.

– Что это?

– По-моему… – прошептал Гиффорд. – По-моему, это медведь… очень большой медведь.

– Это… – начала Тресса, но осеклась. – Неужели это…

Из тени неуклюже вышел зверь, гигантский бурый медведь. Встав на задние лапы, он зарычал так громко, что вокруг задрожали деревья.

– Бурая! – выдохнула Брин.

Она никогда не видела медведицу, которая убила Коннигера и многих других, но по рассказам знала, как та выглядит: рыжеватый мех цвета запекшейся крови, необычайно гигантские размеры – ведь она постоянно питалась человечьим мясом. Мэйв стала ее жертвой, и Сури тоже погибла бы, если бы не…

– Огонь! – выпалила Брин. – Будь у нас огонь…

Роан посмотрела на Брин, и глаза молодой кудесницы загорелись. Не сказав ни слова, она отчаянно бросилась навстречу медведю.

– Назад! – в ужасе закричали ее спутники.

Далеко она не ушла. Не добежав до деревьев, Роан схватила несколько упавших веток и бросилась обратно.

– Что ты делаешь? – крикнул Гиффорд.

– Огонь! Она его испугается! – Роан швырнула хворост на землю и распахнула сумку.

Дождь опустился рядом с ней и начал ломать ветки на части.

– Нужны ветки побольше, – сообщила Роан остальным, вытаскивая из сумки необработанную шерсть и кусок ткани. Она вручила их Дождю и продолжила рыться в сумке.

– Это здесь вообще работает? – спросила Тресса.

Медведица приближалась, угрожающе рыча. До слуха Брин доносился звук ее тяжелых шагов по ковру из мертвых листьев.

Дождь помог Гиффорду подтащить бревно, а Роан тем временем ударила по камню зазубренным куском металла. Полетели искры. Она опустила голову и подула на уложенные Дождем дрова. Вспыхнул свет – прекрасное желтое пламя, породившее множество теней, пустившихся в пляс по бледному лесу. Крошечная поляна превратилась в место, которое хотелось защищать, в лагерную стоянку, преобразив чащобу в цивилизацию.

Глядя на мерцающие тени среди деревьев, Гиффорд сказал:

– Нужен большой костер.

– Будем надеяться, она по-прежнему боится огня. – Тресса нашла крепкую палку и подняла ее, как дубину. – Либо он ее отпугнет, либо мы… ну, мало ли… а вдруг свет ее только привлечет.

– Что? По-твоему, это гигантский рычащий медведь-мотылек? – спросил Гиффорд.

– Посмотри вокруг. Думаешь, здесь это невозможно?

Не ответив, Гиффорд отправился собирать еще хворост.

– Роан, в твоей чудесной сумке, случайно, не найдется копья? Оно бы сейчас очень пригодилось.

Роан подняла голову:

– Могу сделать.

Гиффорд улыбнулся в ответ:

– Может, в следующий раз.

– Вот, возьми. – Роан подожгла острый конец ветки и протянула Гиффорду. С мечом в правой руке и факелом в левой он двинулся в сторону медведя.

– Что ты задумал, Гифф? – неуверенно воскликнула Тресса. Она явно сомневалась в правильности его действий.

– Надеюсь ее отпугнуть.

Гиффорд взмахнул перед собой горящей веткой. Медведица, находившаяся все еще далеко от них, фыркнула и отступила, вновь опустившись на все четыре лапы.

– Получается.

Гиффорд шел в атаку, наступая и тесня медведицу факелом. Бурая яростно зарычала, а когда Гиффорд достиг первых деревьев, повернулась и бросилась обратно в лес.

– Ха! – воскликнул Гиффорд, провожая ее взглядом. – Только посмотрите!

– Как жестоко, – послышался голос из огня.

Роан и Дождь отскочили от огня, который, невзирая на скудное топливо, разросся до размеров огромного костра. На глазах у путников, отступивших к краю освещенного участка, умиротворяющее желто-оранжевое пламя приобрело зловещий бело-голубой оттенок. В глубине его проявилось лицо – женское лицо с высокими, острыми скулами, тонкими, словно лезвие, губами, носом, похожим на нож, и свирепым взглядом сверкающих глаз.

– Моя медведица всего лишь хотела поприветствовать вас, и вот как вы с ней обошлись! – притворно обиженным тоном произнесла дама в огне и улыбнулась, скривив тонкие черные губы. – Наверное, она могла бы вас сожрать. Ничего не поделаешь, такова ее природа. Но все равно вы повели себя ужасно грубо.

– Кто вы такая? – спросила Тресса.

Брин поразило, что та нашла в себе смелость заговорить. Собственный голос застрял у Брин где-то глубоко в глотке. Может, это была всего лишь иллюзия, но она никогда в жизни не видела ничего страшнее огненного образа.

Огненный лик выглядел удивленным, даже несколько обиженным.

– Ну как же, дорогая! Я – правительница этого места. Я – Феррол, третья дочь Этона и Элан, императрица Тьмы, богиня фрэев, повелительница проклятых, королева Белой башни. Приходите на нее взглянуть; в это время года она просто великолепна. Кость так и сверкает на фоне темного неба.

Дроум говорил, они близнецы, но Брин не увидела между ними ничего общего. По сравнению со своей сестрой бог гномов был веселым старым дедушкой с причудливым чувством юмора.

– Я решила проявить участие и пригласить вас в гости. Мы могли бы устроить приятный ужин или по крайней мере сделать вид, что нам приятно. Меня легко найти. Я живу в огромной башне в самом центре. Ко мне ведут все дороги. Только обязательно принесите с собой тот чудесный ключик.

Если бы у Брин еще билось сердце, сейчас бы оно точно остановилось. Голубые отсветы костра, падавшие на лица ее спутников, подчеркнули, что те испытывают похожие чувства.

– Чему вы так удивляетесь? Думали, сумеете войти сюда, а я не узнаю о вещице, которую вручил вам Турин? – Феррол издевательски выделила голосом это имя. – А вы знали, что ключ ему не принадлежит? Он украл его так же, как крадет все. Типичный случай неоправданного доверия, вот что это. Вы работаете не на того, на кого надо. – Огненные глаза переметнулись к Гиффорду: – Особенно ты. Трессу я еще понимаю, но тебя, бедный мальчик, нет. Ты из благородных. Не тебе служить злому богу. Разве ты не должен это чувствовать? Неужели не видишь разницы? Мы несем добро, мы добродетельны, верим в свободу, доброту, сострадание и любовь. Турин – тиран. Он убивает, лжет, обманывает, крадет, и ему удалось заточить в темницу всех, кто готов пойти против него. Это его маленькая яма забвения, место, куда он изгоняет всю неприятную правду, неудачи и страхи. Но этот ключ – который по праву принадлежит моему отцу – поможет освободить нас. Получив его, я выпущу на свободу всех, кто несправедливо страдал взаперти целую вечность. Принесите его мне.

– Мы здесь не для того, чтобы что-либо вам приносить, – сказала Тресса.

– Однако вы это сделаете. Здесь правлю я. – Огонь вспыхнул сильнее. Голубоватые отсветы лишили все лица цвета, а бледные деревья засияли. – Вам некуда пойти, негде спрятаться. И будьте уверены: я не такая, как мой брат. Он добрый… но глупый. Принесите мне ключ, и я прощу ваши преступления. Если ослушаетесь, я сама отберу его. А в качестве платы за доставленные мне неудобства сброшу вас всех в Бездну коротать вечность в обществе тифонов.

Бездна. Тифоны. Брин попыталась запомнить это, но думать, когда ты охвачена ужасом, непросто.

– Если бы вы были так сильны, как говорите, то не стали бы умолять нас, – заявил Гиффорд.

Огненные глаза сверкнули.

– Подойди, милый мальчик, – сказала Феррол. – Позволь показать, как в моих владениях наказывают за непослушание.

Гиффорд неуклюже сделал шаг вперед. Даже будучи калекой, он двигался с меньшим усилием, с меньшим напряжением. Шаг за шагом, скривившись от натуги, он полз к костру.

– Во владениях моего брата нет боли, – сказала Феррол. – Есть лишь вечность, мерное, серое существование. Но здесь, в моем царстве, ты почувствуешь свои ошибки. Разве можно достичь чего-либо, если нечего терять?

Огонь разгорелся ярче, вспыхнув белым в сердцевине, отчего Брин пришлось прищуриться, чтобы лучше видеть.

– Подползи ближе, искалеченный паршивец, и почувствуй…

Яростно зашипев и изрыгнув клубы дыма, пламя погасло, и лицо Феррол исчезло. Возле раскаленных красных угольков стояла Роан, держа в руках пустой бурдюк для воды.

– Плохой костер, – сказала она.

Визит королевы Белой башни заставил их скорее двинуться в путь. Никому не хотелось оставаться рядом с тлеющими углями того костра. Как и в Рэле, здесь была дорога. В отличие от белых кирпичей Дроума, Феррол пустила между узловатыми деревьями и обветренными камнями лишь истоптанную тропу. И все же дорога явно куда-то вела, и они просто пошли по ней. Не нужно было принимать никаких решений, размышлять над возможным выбором. Впереди шел Гиффорд, рядом с ним – Роан. Остальные в хаотичном порядке следовали за ними. Строй менялся в зависимости от ландшафта и возникающих на пути препятствий, но Брин постоянно держалась в хвосте и часто оглядывалась. Она никак не могла выбросить из головы мысли о Мойе.

Взял ли Дроум ее в плен? Станут ли ее пытать? Возможно ли это в Рэле?

После встречи с королевой в огне Брин начала подозревать, что царство Дроума не такое уж безобидное.

А что с Тэкчином? Он останется погребенным навечно?

Брин была убеждена, что ничего хуже недавнего погружения в омут с ней уже не произойдет, однако теперь начала в этом сомневаться. В Рэле она была уверена, что их ждет успех. Дважды умереть невозможно, а божественная природа Малькольма лишь подтверждала, что успех неизбежен. Ей казалось, что ее ждет замечательное приключение, дающее возможность вновь увидеть родных и близких, не говоря уж о ни с чем не сравнимом шансе узнать истинную природу мироздания, что сделает «Книгу Брин» самым невероятным начинанием, которое она могла вообразить. С тех пор Брин узнала, что существует нечто пострашнее смерти, и пришла к выводу, что Малькольму, возможно, не стоит доверять.

Неужели мы правда работаем на злого бога? Неужели Дроум и Феррол правы?

Брин всегда нравился Малькольм. Он был добрым, дружелюбным, тихим и немного неловким, поэтому рядом с ним было приятно находиться. Никто не говорил о нем ничего плохого – пока они не встретили Мьюриэл. Она его ненавидела. Тэтлинская ведьма оказалась совсем не такой, какой ее представляла Брин. Вместо уродливой злобной карги перед ними предстала красивая, добросердечная женщина. А еще Дроум, которого Арион считала добродушным. Он назвал Малькольма злым тираном, правившим миром с помощью «острых как бритва когтей и каменных сапог».

Теперь и Феррол высказала похожее мнение.

Не тебе служить злому богу. Разве ты не должен это чувствовать? Неужели не видишь разницы?

Однако Роан, гномы и Тресса преклонялись перед Малькольмом. Брин понятия не имела, что произошло в кузнице в ночь гибели Рэйта, и не понимала, почему именно Тресса так ему преданна. Добродетельной супругу Коннигера точно не назовешь.

А вдруг Малькольм привлек Трессу как раз тем, что он бог зла? Неужели он всем нам лгал?

В голове мелькнула мысль, не рассказать ли об этом всем остальным – и она рассказала бы, будь с ними Мойя, – однако Брин чувствовала, что сейчас, когда они блуждают по темному лесу Нифрэла, а за ними по пятам следуют богиня и медведица, всем и без того плохо. Нельзя обрывать последнюю нить надежды, за которую они держатся. Вероятность того, что Малькольм – зло, потрясет Роан и Дождя и уничтожит Трессу. И хотя Брин начала сомневаться в том, что им стоит продолжать поход, другого выхода у них не было, и она решила, что не следует пробивать дыры в лодке, пока не видно берега.

Похоже, Тэш, ты все-таки был прав. Великая Элан, как же я по тебе скучаю.

Интересно, что с ним сейчас?

Он уже выбрался из болота? Горе подтолкнуло его действовать быстрее, и он убил Нифрона? Может, тот звон, который мы слышали, возвещал о смерти предводителя галантов? А может, с тех пор, как мы оказались в Пайре, прошли годы, и Тэш нашел другую и забыл меня.

Ворон держался поблизости.

Брин не всегда замечала его. В лесу трудно было что-либо рассмотреть. Весь мир окутывал мрак, напоминавший туманную дымку. Повсюду торчали деревья – тысячи мертвых белых палок. Понятно, почему от Бурой было столько шума: ветви тут были слабые и ломкие. Брин попыталась протиснуться между двумя ветками, и обе, сломавшись, рухнули на землю и разлетелись на мелкие кусочки. Лес не был живым существом. Как и те, кто проходили по нему, лес был мертв.

– Куда попадешь ты? – спросила Роан Гиффорда свойственным ей необъяснимым образом, то есть ни с того ни с сего.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда все закончится, в каком из царств Пайра окажешься ты? По словам Феррол, ты из благородных. Так и есть. Я никогда не встречала никого более смелого, любящего и преданного. Думаю, тебе предначертано попасть в Элисин.

– Нет. – Он усмехнулся. – Ты так говоришь потому, что видишь меня таким. Я уверен, что попаду в Рэл. Сомневаюсь, что поездки на спине Нараспур хватит, чтобы я попал куда-то еще. У нас с тобой будет домик в деревне рядом с семьей Брин. Разве не здорово?

– А вдруг я попаду не в Рэл? – спросила Роан едва слышным шепотом, который заглушил бы мышиный выдох. – Вдруг я окажусь здесь?

– Здесь? – Гиффорд засмеялся. – Почему ты… ах! – Он перестал смеяться и, помолчав, шепотом продолжил: – Нет. Нет, здесь ты не окажешься.

– Сюда попадают плохие люди, разве нет?

– Роан, ты не плохой человек.

– Но я…

Гиффорд остановился и повернулся к ней лицом:

– Ты не плохой человек, Роан. Вовсе нет.

– Откуда ты знаешь? Как это можно узнать?

Брин ждала ответа, но Гиффорд молчал.

Хлоп! Хлоп! В пустой тишине раздались резкие звуки. За ними последовал ужасный крик, от которого кровь стыла в жилах.

– Это портал? – дрожащим голосом спросила Брин.

– Кажется, нам надо прибавить шагу, – сказал Гиффорд.

– И сойти с дороги, – добавила Тресса.

– А вдруг заблудимся? – спросил Гиффорд.

– Невозможно. Мы и так не знаем, куда идем. По-моему, будет гораздо хуже, если нас найдут.

Они сошли с дороги и углубились в лес. Брин думала, пробираться по лесу будет трудно, но деревья, все такие же сухие и ломкие, рассыпались от малейшего прикосновения. Это было и хорошо, и плохо. Идти было легко, но за ними тянулся отчетливый след, который мог увидеть любой, кто взялся их преследовать. Не говоря уже о хрусте и треске. Брин не знала, есть ли у этого места какое-то название, но про себя назвала его Мертвый лес по очевидным причинам, и если ей удастся вернуться в мир живых, такое же название он получит в «Книге Брин».

Впереди она заметила поджидавшего их ворона. Тот сел на ветку, не сломав ее. Птица беспокоила Брин, было в ней что-то… ненормальное. Брин едва не рассмеялась – до чего же глупые мысли приходят в голову…

А что значит «нормальное»?

В подобном месте невозможно определить, что нормально. И все же птица, несомненно, следила за ними. Обычное это явление или нет, Брин не знала. Черные глаза-бусинки напоминали ей о лике в огне. Деревья впереди начали редеть. Путники приближались к окраине Леса костей. Стоило Брин подумать об этом, как она решила, что это название нравится ей даже больше.

Позади раздались какие-то звуки, и путники остановились. Кто-то шел по их следу. Слышался топот тяжелых шагов, треск ломающихся веток, пыхтение и даже сдавленные вскрики. Инстинктивно пригнувшись, все посмотрели назад, на проломленный между стволами коридор, который они оставили за собой, свернув с тропы.

Тресса прижала палец к губам и окинула своих спутников суровым, внимательным взглядом. Они ждали и прислушивались. На какое-то время звуки стихли. Брин показалось, она слышит отдаленные голоса. Затем топот и треск возобновились, на сей раз ближе.

– У нас неприятности, – прошептала Тресса. – Оно видело, где мы сошли с дороги, и теперь преследует нас.

– Идите вперед, – сказал Гиффорд и тихо вытащил меч. – Я останусь здесь… задержу его или хотя бы попытаюсь. А вы попробуйте найти кого-нибудь, кто сможет помочь.

Никто не сдвинулся с места.

– Я серьезно, – прошептал он, скорчив самую строгую мину, на какую был способен. – Вперед!

В ответ Роан помотала головой и сжала его руку.

Брин ожидала увидеть белый свет, но его не было. Ну, хотя бы Дроум не явился. Но что за чудовище он отправил за ними?

Наконец они увидели силуэт с двумя головами и тремя ногами, бредущий к ним медленной, нетвердой походкой.

Брин подготовилась к худшему. Она схватила самую толстую палку, которую сумела найти среди ломких древесных костей. Роан отпустила Гиффорда, и тот шагнул вперед, обхватив рукоять меча обеими руками. Дождь уперся ногами в землю и выхватил кирку. Затем существо вышло из тени деревьев, и оказалось, что на самом деле их двое – мужчина и женщина.

Онемев, Брин уставилась на пару, выступившую из мрака.

– Тэш? – выдохнула она.

– Мойя! – воскликнул Гиффорд.

То ли загробный мир играл с ними злые шутки, то ли Тэш и впрямь оказался здесь и поддерживал Мойю, прыгавшую на одной ноге.

– Брин! – позвал Тэш. – Помоги мне!

Хранительница бросилась вперед. Ее охватила буря эмоций, наполовину радость, наполовину горе. Мойя выбралась, но была ранена, а раз Тэш здесь, значит, он умер.

– Мойя! – прошептала Брин. – Твоя нога… Что случилось?

Прикусив нижнюю губу, девушка с трудом справлялась с болью. Лицо ее покрылось испариной, тело колотила дрожь. Левую ногу отрезало чуть выше колена. Кровь пропитала ткань ее штанов, рука была в крови; на лице темнело еще одно размазанное пятно, припудренное белой известковой пылью, прилипшей к щеке, когда Мойя лежала на полу дворца.

– Я не смог сдвинуть камень, – виновато признался Тэш. Он тоже был забрызган кровью, но не ранен. – Ее придавило, плита была слишком тяжелая. Это, – он указал на отсутствующую ногу Мойи, – все, что я мог придумать. В Рэле было не так плохо. Мойя ничего не чувствовала. Но как только мы прошли через врата, она упала и закричала от боли. Мне пришлось едва ли не тащить ее на себе.

Обрубок ноги Мойи стягивал пояс Тэша, но этого было недостаточно. Из раны все еще сочился прерывистый поток крови.

– Положи ее, – велела Брин. – Нужно сдавить сильнее.

– Падера всегда использовала палку или топор, чтобы крепче затянуть жгут, – сказала Роан.

– Правильно, – подтвердила Брин. – Вот, возьми. – Она передала Роан палку, которую подобрала для самообороны.

Роан закрепила жгут. Мойя снова вскрикнула.

– Можно развести костер, прижечь обрубок, чтобы закрыть рану, – сказал Тэш.

Роан покачала головой:

– Плохая мысль.

– Что будем делать? – спросил Гиффорд.

– Найдите кого-нибудь, кто сможет помочь, – процедила Мойя сквозь стиснутые зубы.

Тресса кивнула.

– Должен же в этом проклятом царстве быть кто-то, кроме Феррол, способный что-нибудь сделать.

– Я пойду, – вызвалась Брин и бросилась к редеющим деревьям.

– Брин, будь осторожна! – крикнул ей вслед Тэш.

Брин всегда бегала быстро, но в загробной жизни она, казалось, научилась летать. Нещадно ломая ветки, она промчалась сквозь Мертвый лес и вскоре выбралась из чащи на открытую равнину. За ней она увидела оранжево-алое зарево, расплывавшееся вдоль горизонта подобно лучам предрассветного солнца. В таком сером мире приятно было встретить немного цвета, но это был не рассвет. Сияние поднималось из-за края утеса и тянулось до горизонта, и на его фоне все остальное казалось темнее, от камней и редких деревьев остались лишь чернильные силуэты. Откуда-то снизу доносилось тихое шуршание, похожее на нежный шелест листвы на ветру, вот только здесь не было ни малейшего дуновения, да и шелестеть было нечему.

Перейдя на шаг, Брин направилась к краю, чтобы узнать, что творится внизу, однако даже не видя, догадалась, в чем дело. В отличие от солнечного, этот свет рдел и мерцал. Звуки издавал не ветер – то был сливающийся воедино монотонный рев множества голосов. Еще через несколько шагов Брин увидела страшную картину. Огонь. На дне каньона бушевал пожар. В пламени она заметила здания: едва ли не на каждом холме, утесе и пике возвышалась огромная крепость. Среди них выделялась вздымавшаяся посреди долины высокая белая башня. Высотой она превосходила все прочие постройки и напоминала одинокий бледный перст, сияющий, словно полная луна, поднимающийся, как показалось Брин, до самой крыши мира, до задымленного неба, напоминавшего покрытый черной сажей потолок. Заметив какое-то движение между крепостями, Брин от изумления разинула рот. Долину наводнили сотни тысяч, возможно, миллионы душ, и все они сражались друг с другом.

Брин никак не могла понять, что происходит внизу. В схватке смешались самые разные фигуры: мужчины, женщины, множество зверей. Существа, похожие на туров, но намного крупнее, тащили массивные деревянные башни. Великаны шли в атаку с пылающими клинками. Над бесконечными шеренгами солдат реяли потрепанные знамена. В воздухе носились самые разные крылатые существа, ныряя вниз и выхватывая беспомощных жертв. По полю мчались сгустки огня, оставляя за собой длинные хвосты черного дыма. Крики, лязг металла и рев смешались в один несмолкающий звук, беспрерывный шум, словно грохот низвергающегося на камень водопада. Все это было таким необъятным, таким всеобъемлющим и в то же время таким крошечным на расстоянии, что если не приглядываться, можно было принять происходящее за тлеющие угли костра.

Почувствовав за спиной какое-то движение, Брин повернулась и резко выдохнула. Завороженная картиной внизу, она не сразу заметила приближавшуюся к ней закутанную в черный плащ женщину. Сложив руки на груди, незнакомка шла молча, словно тень в саване. Когда она подошла ближе, Брин увидела, вне всякого сомнения, самое прекрасное создание, какое ей когда-либо доводилось лицезреть. Яркие веселые глаза сияли над идеальной линией губ, сложившихся в улыбку. Синие глаза, светлые волосы…

Это не обычная женщина. Фрэя.

– Нам нужна помощь! – воскликнула Брин, отчаянно надеясь, что перед ней не какая-нибудь злодейка или прислужница королевы. – Моя подруга ранена. Рана тяжелая. Ей ужасно больно.

– Где? – спросила фрэя.

Брин не стала тратить время на разъяснения. Схватив фрэю за руку, она потащила ее назад по усеянной сломанными ветками тропе, и вскоре они наткнулись на остальных, медленно бредущих им навстречу.

Тэш и Гиффорд с трудом волокли Мойю, поддерживая ее с обеих сторон. Завидев Брин, они остановились и положили раненую на землю. Мойя застонала от боли.

Все глаза задержались на незнакомке, затем с тревогой вопросительно уставились на Брин. Но ответить на немой вопрос ей было нечего. Брин отправили за помощью, но она понятия не имела, насколько успешно выполнила поручение.

– Можете ей помочь? – спросила Брин.

Фрэя сняла капюшон. На лице ее появилось выражение изумления, но смотрела она не на Мойю, а на гнома.

– Тебя, случайно, не Дождь зовут? – Она говорила ровным, слегка настороженным голосом.

– Верно, Дождь, – ответил он.

– Значит, это правда. – Фрэя покачала головой. – Поразительно.

– Вы можете спасти мою подругу? – Дождь указал на Мойю.

Фрэя бросила на нее взгляд и несколько озадаченно спросила:

– Спасти от чего?

– Ты что, совсем дура? – прорычала Мойя. – Мне отрезали ногу. Я истекаю кровью!

Казалось, Мойя готова была оскорбить всякого, кто попадется под руку; впрочем, она только что лишилась Тэкчина и половины ноги, а такое кого угодно выведет из равновесия.

– Пожалуйста, не могли бы вы ей помочь? – умоляющим тоном добавила Брин.

Фрэя улыбнулась, будто ее это позабавило.

– Пожалуйста? Ну, это другое дело. – Бросив взгляд на Дождя, потом на Брин, она наконец посмотрела на Мойю и пожала плечами: – Разве я могу ответить отказом на столь вежливую просьбу?

Фрэя расстегнула плащ и, легко взмахнув запястьем, накрыла им нижнюю часть тела Мойи.

– Так, успокойся. Расслабься. Все будет хорошо.

Мойя захрипела, с отчаянным усилием втягивая воздух и резко выдыхая. На кончике ее носа повисла капелька пота.

– С твоей ногой все в порядке. Ничего…

– Мне отрезали ногу, тупая сука! – Мойя затряслась от боли. Одной рукой с побелевшими костяшками она сжимала руку Гиффорда, а другой стискивала пальцы Брин.

– Вовсе нет. – Фрэя, облаченная в невероятной красоты зеленое платье, говорила успокаивающим, уверенным и авторитетным тоном.

– Ты чокнутая, что ли? Моя нога…

– В полном порядке, цела и совершенно здорова.

Брин ни за что бы не осмелилась возражать разъяренной Мойе, но прекрасная дама в зеленом не собиралась сдаваться. Она даже не вздрогнула.

Тон фрэи стал еще тверже, словно ей надоело поведение упрямого ребенка.

– А теперь прекрати устраивать этот глупый спектакль.

– Моя нога… – начала Мойя.

– На своем месте. – Фрэя указала вниз.

Все посмотрели туда и резко вздохнули. Под плащом просматривались очертания обеих целых ног.

Мойя разинула рот от изумления.

– Ну же, – с лукавой улыбкой сказала фрэя. – Пошевели пальцами.

Так и не закрыв рта, Мойя смотрела, как ее стопа двигается из стороны в сторону.

Будто выполняя волшебный трюк, дама в зеленом откинула свой плащ, открыв взорам ноги Мойи – обе ноги. Кровь исчезла, и даже ткань штанов выглядела неповрежденной.

– Как ты это сделала? – спросила Мойя. Выражение боли и страдания исчезло с ее лица.

Фрэя рассмеялась:

– Вы в Нифрэле недавно, не так ли?

– Только вошли, – ответил Тэш.

Все они не сводили с Мойи ошеломленных взглядов. Та осторожно поднялась, боязливо ступая на покалеченную ногу, и улыбнулась.

– Действительно, все в порядке.

Брин сжала ее в объятиях и поцеловала, а потом бросилась к Тэшу:

– О, благословенная Мари, как же я по тебе скучала!

Чуть не повалив его на землю, Брин принялась осыпать Тэша поцелуями. Когда его руки нашли ее, она ощутила знакомые тиски его объятий, и если бы еще дышала, то задохнулась бы от его поцелуев.

– Ну, хватит, хватит, – со вздохом сказала фрэя. – Тела восстановлены, возлюбленные, судя по всему, воссоединились, теперь-то мы можем поговорить о важных делах? – Она уставилась на Дождя.

Гном напрягся:

– Чего вы от меня хотите?

– Совсем ничего. Я пришла лишь для того, чтобы удовлетворить собственное любопытство. Похоже, пари я проиграла. Но я знаю кое-кого, кто давно тебя ищет. По правде говоря, она просто жаждет с тобой встретиться.

– Феррол? – осторожно спросил Дождь.

– Это правда? Вы служите королеве-стерве? – обвиняющим тоном спросила Тресса.

Тут объявился ворон. Он уселся на ближайшую ветку, которая покачнулась под его весом. Брин вновь удивилась, как это ветка его держит. Видимо, тяжести в вороне было столько же, сколько в беглом взгляде.

– Я не присягала королеве Белой башни, – заявила фрэя. – Кстати, об этом. – Она перевела взгляд на ворона. – Здравствуй, Орин, – обратилась она к нему, потом, окинув взглядом всех остальных, прибавила: – Вы знакомы? Он – слуга королевы. Один из многих. Орин – ее глаза и уши. – Наклонив голову, она рассматривала ворона. – Орин, надеюсь, ты понимаешь. Ничего личного.

Ее слова спугнули птицу. Оттолкнувшись от ветки, ворон поднялся в воздух, но успел лишь дважды взмахнуть крыльями, как вдруг с громким хлопком превратился в облако черных перьев. Все резко вздохнули. Брин сделала шаг назад, глядя, как некогда принадлежавшее птице оперение медленно опадает на землю, образуя крошечную кучку.

Фрэя рассмеялась, наблюдая за тем, как падают перья.

– Этот трюк никогда не устаревает.

Она подняла черные перья, скатала их в комок и бросила его в воздух. Падая, они превратились в мертвые листья, устилавшие равнодушную землю.

Разговор умер вместе с птицей. Брин спросила себя, не собирается ли фрэя и с ними проделать нечто подобное. Судя по лицам остальных, в голове у них крутились те же мысли. Единственным исключением была Мойя.

Щит кинига снова крепко стояла на ногах – в прямом и переносном смысле. Она шагнула между фрэей и гномом.

– Мне все равно, кто ты и чего хочешь. Если у тебя какие-то претензии к Дождю, значит, и ко мне тоже.

– Перестань шипеть! Я не враг Дождю. Между прочим, у нас нет причин для вражды. – Фрэя сладко улыбнулась.

Мойя лишь нахмурилась:

– Раз ты не служишь Феррол, я не… Кто ты и что тебе надо от Дождя?

– Меня зовут Фен, и я здесь не для того, чтобы затевать ссору.

Мойя покосилась на мертвые листья, явно подозревая фрэю во лжи.

– А для чего ты здесь?

– Видишь ли, я поспорила с Беатрис, что здесь, в горах возле Врат Рэла, нет никакого бэлгрейглангреанина по имени Дождь. Я пришла убедиться в своей правоте. – Фен накинула на плечи плащ. – Не получилось… Благодаря вам теперь я в долгу у Беатрис, да она еще и хвастаться будет.

– Беатрис? – спросил Дождь.

– Она уже много веков о тебе говорит.

– Кто она такая? – удивился Дождь. – Откуда она знала, что я…

– Долгая история, а у нас на это сейчас нет времени. Орин не единственный слуга Феррол. Скоро королева узнает о вашем прибытии и начнет вас искать.

– Она уже знает, – пробормотала Роан.

– Прошу прощения? Что?

– Мы уже повстречались с королевой, – сказал Гиффорд.

– Полагаю, невозможно править миром целеустремленных существ, если ты глупа или медлительна. Но почему вы еще здесь, если…

– Роан от нее избавилась, – взяв жену за руку, с гордостью сказал Гиффорд.

Фен подошла поближе и, нахмурившись, окинула Роан скептическим взглядом.

– Не хотелось бы показаться невежливой, но ты не похожа на того, кто может одолеть Феррол.

– Она хотела причинить боль Гиффорду, – сказала Роан. – Заставить его обжечься огнем, который я развела, чтобы отпугнуть Бурую Грин. Вот я и погасила огонь.

На лице Фен отразилось смятение. Она обвела взглядом Роан, Гиффорда и остальных, потом снова посмотрела на Мойю.

– В чем дело? – спросила Мойя.

– Ты преодолела лес на одной ноге, терпя страшную боль. – Она указала на Роан. – А она развела костер и прогнала королеву. – Фен покачала головой. – Вы очень странная компания.

Фен провела их назад по лесу до того места, где впервые встретилась с Брин. Несмотря на свои первоначальные опасения, Мойя последовала за фрэей, а остальные – за Мойей. Замыкали шествие Брин и Тэш – все хотели дать только что воссоединившейся паре возможность побыть наедине.

– Тэш, – сказала Брин, обхватив обеими руками его руку. – Поверить не могу, что ты здесь. Я так по тебе скучала! Я хотела, чтобы мы были вместе, но была жестокой и эгоистичной. Я о стольком жалею. Но что случилось? Как ты сюда попал?

– Прыгнул в омут. – Он опустил голову.

– Как это?

– Мне стыдно, что это заняло столько времени.

– Почему?

– Ты знаешь почему. – Тэш посмотрел вперед, на остальных. – Ты им рассказала?

Брин покачала головой:

– Почему?

– Пришлось прорываться в загробный мир; я встретила родных и выяснила, что нас разыскивают представители местной власти, которых Мойя оскорбила; потом бог рассказывал нам истории, и мы подрались с огромным одноглазым чудищем; а после этого разрушили дворец и сразились с королевой Феррол и бессмертной медведицей. – Она пожала плечами. – Времени не нашлось.

Тэш молча кивнул.

Они шли дальше. Брин терпеливо ждала его рассказа, но Тэш, всегда такой стремительный в бою, медленно подбирал слова.

– То, что ты сказала… – тихо начал он. – Ну… что я становлюсь таким же, как они. Я не мог понять, почему ты сказала нечто настолько обидное и почему вдруг возненавидела меня. Я разозлился. После того как ты шагнула в омут, Мьюриэл все еще оставалась на берегу, наблюдая. Я сказал ей: «Я думал, она меня любит. Как она могла просто так меня бросить? Как она могла так поступить со мной?» Мьюриэл ответила: «Возможно, она поняла, что на самом деле ты ее не любишь». «Как вы можете так говорить?» – закричал я. А она сказала: «Любовь всей твоей жизни только что покончила с собой в надежде спасти кого-то, а ты думаешь лишь о собственных чувствах? Я не знаток, но, думается мне, любовь на такой почве растет не очень хорошо». – Он вздохнул. – Потом ведьма оставила меня. Я сидел в одиночестве и смотрел на этот кошмарный омут. У меня не осталось ничего, кроме воспоминаний о том, как ты тонула, и собственных мыслей.

– Почему ты не ушел? Не вернулся в Драконий лагерь?

– Хотел бы я сказать, что осознал твою правоту и нашел способ преодолеть ненависть, но это не так. Если честно… думаю, дело в боли. Я хотел, чтобы она прекратилась. Я вспоминал твои последние минуты, страх в твоих глазах, когда ты ушла под воду. Я никогда не испытывал ничего столь невыносимого. Я не мог с этим жить. Я был на берегу омута и хотел умереть, так что броситься в него казалось очевидным решением. Не лучшая идея. Выходит, я подвел всех. Разочаровал родных, не выполнил долг перед кланом и подвел тебя, раз не сумел убедить тебя жить. Прости меня, Брин.

– Тэш, не извиняйся. Это я должна просить прощения. Я тебя в это втянула. Поставила перед ужасным выбором. Но сохрани меня Мари – знаю, это неправильно, – я очень рада, что ты здесь. Я так по тебе скучала.

Тэш кивнул, но печально сдвинутые брови говорили сами за себя. Ее слова не успокоили его. Ничего больше не говоря, она сжала его руку, поцеловала ее и пошла дальше, положив голову ему на плечо.

Пройдя по тропе сквозь поредевшие деревья, они вышли на утес. Далеко внизу продолжалось сражение. Увидев это зрелище, все, как и Брин в первый раз, застыли от ужаса.

– Это война, – сказал Гиффорд, лицо его осветило оранжевое зарево.

Фен указала вниз.

– У короля Мидеона самая мощная повстанческая крепость в Нифрэле. Мы направляемся вон в то бэлгрейглангреанское укрепление. Оно станет вашим пристанищем в бурю.

Дождь подошел к краю обрыва.

– Король Мидеон там?

– Да. И ради Беатрис я готова сопроводить вас.

– Туда? – в страхе спросила Тресса. – Но там идет битва… страшная!

Фен глянула вниз, будто не сразу заметила сражение. Она выпятила нижнюю губу и кивнула, оценивая происходящее.

– У Ателлы дела идут лучше, чем обычно. Конечно, теперь с ним Хэвар. – Тихим, небрежным тоном, будто беседуя с друзьями о спортивных состязаниях, она добавила: – Он обменял на него Риста во время прошлых переговоров с Мидеоном. Если подумать, это большое дело. Впрочем, все равно не поможет; мимо Орра проскользнуть так и не получается. Мидеон – единственный, кто может хотя бы попробовать сразиться с драконом, но он отказывается покидать крепость. – Она покачала головой, и на лице ее появилось выражение безнадежности и презрения. – Пока у Феррол есть Орр, никто не сможет пробить даже внешние стены. Ателле все равно. Он готов целую вечность колотить в одну и ту же дверь. Впрочем, это и делает его Ателлой, не так ли? Прошли уже тысячи лет, но он почему-то так и не научился проигрывать.

– И это происходит каждый день? – спросил Гиффорд.

Фен кивнула:

– Ну да, но здесь ведь всегда один и тот же день. Итак, раз Феррол проявила к вам интерес, не следует ждать легкого пути. Остается лишь надеяться, что она не знает, что я с вами. Решит, что вы просто блуждаете по лесу всемером. Можете отказаться от моей помощи, но, если хотите скрыться от Феррол, вам лучше спуститься отсюда, и я знаю короткий путь. Быстрее будет только прыгнуть. Это вы, конечно, можете, но будет так больно, что трудно даже представить. А если вы все такие, как она, – фрэя указала на Мойю, – то слишком долго будете приходить в себя.

Они переглянулись, будто Фен говорила на неведомом языке.

– Ну что? – спросила она. – Нужна вам моя помощь?

– Я склонен согласиться, – сказал Гиффорд.

– А я нет, – возразила Тресса, скрестив руки на груди. – Мы ничего о ней не знаем.

– Она помогла Мойе, – напомнила Брин.

– Это ничего не говорит о том, кто она и что задумала.

– Хотите узнать обо мне? – Фен выглядела удивленной, будто не считала себя значимой персоной. – Что ж, вы уже знаете, что я фрэя – по крайней мере, была ею при жизни. Это должно быть очевидно. Там, внизу, у меня тоже есть своя башня. Отсюда ее почти не видно. Я часто хожу в гости в Бастион – это крепость Мидеона. Я одна из немногих фрэев, которых он пускает без сопровождения вооруженной стражи. Можно сказать, мы в некотором роде друзья. Хотя бы потому, что у нас общая история. Забавно, поскольку при жизни мы были смертельными врагами. Я очень горжусь нашим новым сотрудничеством.

Дождь с резким вздохом отступил на два шага назад.

– В чем дело? – спросила Мойя.

– Я знаю, кто она. – Дождь гневно указал на фрэю. – Темная колдунья ильфов. Она убила десятки тысяч моих соплеменников.

– Вовсе нет! Какая чушь! – Фен покачала головой и грустно прибавила: – Я убила сотни тысяч.

– Сотни тысяч? – в оцепенении переспросил Тэш.

– Теперь я тоже знаю, кто она, – вставила Брин. – Арион мне рассказывала… для книги. Она чуть ли не боготворила ее.

– Арион? – удивленно спросила Фен. – Арион Цензлиор? Вы знаете мою Арион?

– Мы с ней дружили, она была…

– Была?

– Да, – сказала Брин. – Она погибла во время первого сражения в нашей войне с фрэями. Много лет назад.

– Правда? – удивилась Фен. – Интересно, почему я не слышала о ее прибытии.

– Она в Рэле.

– Неужели? Что она… о да, наверное, это имеет смысл. Несмотря на все ее таланты, она всегда была очень непритязательной.

– И кто, по-твоему, эта фрэя? – обратилась Мойя к Брин.

– Я вообще-то прямо перед тобой, – не без сарказма заметила Фен, с притворно оскорбленным видом скрестив руки на груди.

Брин обвела фрэю рукой:

– Это фэйн Фенелия Мира, любимая наставница Арион. Правительница фрэев до Лотиана и первая из миралиитов. Она единолично сотворила гору Мэдор и башню Авемпарту.

Фен улыбнулась:

– Думаю, вы скоро поймете, что здесь не до формальностей.

– Я считаю, ей можно доверять. – Брин посмотрела на Мойю. – Это мое мнение Хранительницы.

Мойя облизнула губы и окинула взглядом обе свои ноги.

– Мне этого достаточно. – Она перевела глаза на Фенелию. – Кстати, спасибо за помощь. Итак, что будем делать?

Фенелия снова улыбнулась.

– Двигаться надо быстро. С этой минуты действуем стремительно. – Она бросила взгляд на бушующую внизу битву, а потом на Дождя. – Наконец-то и я повеселюсь. По крайней мере, возможно, сумею выиграть одно сражение. Следуйте за мной.

Глава тринадцатая
Точка невозврата

Те, кто владеет Искусством, могут создавать предметы невероятной красоты. Сури не раз описывала становление Художника как процесс превращения в бабочку. Не могу не думать, что величайшим творением Сури была она сама.
«Книга Брин»

– Плохая идея, – сказала Макарета, когда они с Имали подошли к двери дома Вэсека.

Имали заметила на лице девушки знакомое страдальческое выражение. Когда Имали только приютила ее, Макарета была наивной и боязливой, как кролик. За прошедшие шесть лет юная миралиит изменилась; за горем последовало меланхоличное смирение, сменившее панику. Теперь же кролик вернулся – однако безобидным он не был.

– Если придется, я его убью.

– Ничего подобного ты не сделаешь, – ответила Имали, стараясь говорить тихим и ровным голосом. Несмотря на внешнее спокойствие, куратор испытывала ужас, и не только оттого, что собиралась представить преступницу, которую укрывала годами, главному блюстителю законов. Это был момент истины. Она собиралась преступить черту, и обратного пути уже не будет. – Просто не снимай капюшон. Сейчас зима, холодно, и это никому не покажется странным. Вэсека оставь мне. Ничего не говори и не делай. Он нас ждет.

– Ждет… тебя?

– Нет, нас. Я сказала ему, что приведу миралиита.

– Но ты не говорила, что это буду именно я?

– Все будет хорошо.

– Это ты так думаешь. – Макарета принялась сгибать и разгибать пальцы, разминая их.

Имали вздохнула:

– Послушай, Мак, весь план и без того держится на волоске. Итак, ты готова сотрудничать, или нам лучше просто пойти домой? Ты согласилась прийти, но твое отношение к делу не облегчает нам задачу.

Макарета промолчала, и Имали восприняла это как знак согласия. Она тихо постучала в дверь маленького дома, где жил Мастер Тайн. Он открыл почти сразу и жестом пригласил их войти.

Здороваться он не стал. Вэсек не любил тратить слова попусту, как не любил лишнюю мебель.

– Итак, кто это? – спросил он, закрыв за ними дверь. – К чему вся эта таинственность?

Имали предвидела вопрос. Это было первое из множества опасных для жизни препятствий, которые ей придется преодолеть до конца дня. Имали обдумала имеющиеся у нее варианты и, как бы безумно это ни звучало, решила не скрывать правду. За обман Вэсека она могла заплатить слишком высокую цену. Если он ее не поддержит, ничего не выйдет.

– Мы одни? – спросила Имали.

Вэсек кивнул.

– Не считая рхунки у меня в спальне.

– Сними капюшон, – велела Имали, и Макарета с явным волнением подчинилась.

Возглас, потеря равновесия, испуганный крик – ничего из этого не удивило бы Имали, но Вэсек лишь кивнул.

– Я все думал, что стало с убийцей-неудачницей. – Он внимательно разглядывал Макарету, однако обращался к Имали. – Она все это время была у тебя?

В ответ Макарета гневно посмотрела на него и процедила:

– Не твое дело.

Вэсек прищурился и поджал губы.

– Мак! – огрызнулась Имали, затем сняла зимний плащ, почувствовав, как тело покрывается потом.

Ну да, разумеется, во всем виноват плащ.

– Макарета права. Тебя не касается, как она здесь оказалась. Я говорила, что приведу миралиита; вот она. После того как мы уйдем, можешь забыть, что вообще ее видел.

Вэсек продолжал пожирать Макарету взглядом.

– Сделаю все возможное.

– Будем надеяться, этого хватит.

– Имали, – медленно, серьезным и определенно зловещим тоном произнес Вэсек, – ты знаешь, насколько это опасно? Если рхунка действительно владеет Искусством, возможно, это ловушка, которую Нифрон задумал с самого начала: вырвавшись на свободу в сердце Эстрамнадона, она может всех нас уничтожить.

– Макарета – миралиит, к тому же могущественный. Уверена, она справится с любыми непредвиденными последствиями. Кроме того, у меня не осталось других вариантов. Мы и так на пути к уничтожению, и не важно, какой дорогой мы туда идем. Если у тебя есть предложение получше, я готова слушать.

У Вэсека его не было, и он отошел в сторону.

Имали повернулась к девушке:

– Мак, ты готова?

Не сводя глаз с Вэсека, Макарета кивнула.

– Тогда ладно. Вперед, и да хранит нас всех Феррол.

Сури дремала у Вэсека на кровати, когда вдруг открылась дверь.

Вошли две фрэи. Сначала Имали, следом за ней незнакомка.

– Сури, это Макарета, – сказала Имали. – Она миралиит.

Девушки посмотрели друг на друга.

– Попробуй поздороваться, Мак, – посоветовала Имали.

– Здравствуй, – сухо сказала Макарета.

– Здравствуй, – ответила Сури. – Приятно познакомиться.

Макарета округлила глаза, и Имали раздраженно провела рукой по лицу.

– Что тебя так удивляет? Я же говорила тебе, она – миралиит. По крайней мере, рхунский эквивалент. Как и ты, Сури училась у Арион Цензлиор. И мы верим, что она умеет создавать драконов, а такое недоступно даже самому фэйну. Но тебя поразило, что она выучила фрэйский язык?

– Просто… – Макарета посмотрела на Имали и нахмурилась. – Извини.

– Извиняйся перед ней, а не передо мной. Это ее ты оскорбила.

Сури было трудно понять этого нового миралиита. Она не была похожа ни на Арион, ни на Джерида, ни на Лотиана, ни на Мовиндьюле. Она не выглядела злобной или жестокой, хотя пока сказала не так много. Без Искусства Сури сложно было судить.

Макарета перевела взгляд на Сури:

– Я не имела в виду… – Она мотнула головой в сторону Имали. – Она мне ничего не рассказывает и при этом ждет, что я сама все пойму. – Взгляд молодой фрэи остановился на ошейнике, и на ее лице вновь появилось выражение любопытства. – Значит, ты умеешь плести? Можешь касаться струн, но эта штука тебе мешает?

Сури кивнула.

Макарета рассмотрела металлическое кольцо, затем бросила взгляд на Имали.

– На нем плетеная печать. Тебе ни за что не удалось бы его разрезать. Но заклинание на удивление сложное. Оно нанесено только снаружи, как будто нарисовано.

– На внутренней стороне руны Оринфар, – сказала Сури.

– Теперь понятно. – Макарета кивнула. На лице у нее отразилось сочувствие. – Каково это носить?

– Как будто ослепла, оглохла и оцепенела, – сказала Сури, а затем прибавила: – И глотать тяжело.

– Можешь его снять? – спросила Имали.

– Легко. Как только уберу плетение, смогу отпереть замок, и ошейник раскроется.

– А как же Оринфар? – спросила Имали. – Есть ли плетение, которое позволяет от них избавиться?

Макарета покачала головой:

– Нет. Оринфар одновременно блокирует Искусство и является защитой от него. – Она повернулась к Сури и указала на ошейник. – Можно?

Сури кивнула.

Макарета подошла и осмотрела ошейник.

– Обычная бронза. Руны, скорее всего, вырезаны. Неудивительно, что он сидит так туго – чтобы сложнее было что-то испортить. Но как только мы снимем ошейник, нейтрализовать Оринфар будет не так уж трудно. Необязательно избавляться от всех знаков, достаточно исказить несколько из них. Наверняка у Вэсека есть зубило или что-то в этом роде. Чтобы кое-что подправить, хватит нескольких минут. Потом я смогу надеть ошейник обратно и восстановить печать, и никто не заметит разницы. Вот только…

– Вот только что? – спросила Имали.

Макарета кивнула в сторону Сури:

– Сейчас с точки зрения Искусства она представляет собой своего рода мертвую зону. Оринфар создают пустое пространство. Как только мы уберем руны, оно исчезнет.

– Это плохо, – сказала Имали. – Нельзя, чтобы кто-то узнал, что мы…

Макарета подняла руку.

– Зная правильное блокирующее плетение, она может создать подобное пустое пространство. Тогда ни Лотиан, ни любой другой миралиит не почувствуют ее Искусство. Я могу научить ее, если Арион этого не сделала.

Имали вздохнула, отчасти с облегчением, отчасти с беспокойством.

– Сури, во время нашей прошлой беседы я говорила более чем серьезно. Я собираюсь рискнуть так же, как ты. Ради установления мира я вверяю тебе свою жизнь. Мне придется тебе довериться. – Она сделала глубокий вдох. – Мак снимет этот ошейник. Обещаешь, когда она это сделает, не причинить вреда ни мне, ни Мак, ни кому бы то ни было в Эстрамнадоне?

Подумав, Сури кивнула.

– Да, но только до тех пор, пока ты выполняешь свою часть уговора.

– И ты расскажешь Лотиану тайну сотворения драконов?

– Расскажу, но если ты обещаешь… – Сури умолкла. Напряженное лицо Имали и то, что она не стала говорить об их соглашении подробно, давало понять, что та не до конца доверяет Макарете. – Выполнить свою часть договора до того, как фэйн перебросит войско на другой берег реки Нидвальден. Я не позволю ему напасть на мой народ.

Даже если убрать ошейник, сделка оставалась односторонней. Сури придется выполнить свою часть договора первой, что поставит ее в невыгодное положение. Но Сури знала кое-что, чего не знали ни Имали, ни фэйн. Гиларэбривны имели ограниченный радиус действия. Она догадывалась, что первые несколько драконов будут созданы в городе. Даже если их сотворят на берегу реки возле башни, никто из этих созданий не сможет преодолеть Харвуд. Драконий лагерь будет вне пределов досягаемости, а войска, оказавшиеся рядом, смогут отступить туда. Если Имали не выполнит свои обещания, у Сури будет время, чтобы поправить положение. В конце концов… она снова овладеет Искусством.

Глава четырнадцатая
Погружение во тьму

В бушующем пламени царства Феррол вера, любовь и надежда – три нежные снежинки в поисках безопасного места для приземления, но подобного убежища не существует.
«Книга Брин»

Тропка, по которой они шли, то и дело резко обрывалась, крутые подъемы чередовались с покатыми спусками. Острые камни, похожие на кости коренья, причудливо переплетенные ветви, с трудом различимые в тусклом свете, – все это требовало напряженного внимания. Большую часть пути их сопровождали отсветы далеких, буйных пожаров войны в долине. Раньше Тэш никогда не видел ничего подобного. Со стены над воротами Алон-Риста он наблюдал за Грэндфордской битвой, во время которой более тысячи эльфов и великанов схлестнулись с объединенными войсками Рхулина и гулархунов. Постепенно общие воспоминания очевидцев утроили масштабы того сражения, придав ему значимости, и Тэш тоже вспоминал его как схватку не на жизнь, а на смерть во имя судьбы мира. Но по сравнению с тем, что творилось сейчас в долине, Грэндфордская битва казалась потасовкой деревенских ребятишек.

Вскоре тропа – если так можно было назвать каменистый карниз шириной два фута – обогнула скалы и протиснулась внутрь гигантского утеса. Отсюда уже не было видно сражения. Лишь зарево многочисленных костров, освещавшее скалу, говорило о том, что битва продолжается. Это было хорошо, потому что вид множества языков пламени, взметавшихся на сотни футов, словно фонтаны, мощные орудия и небо, заполненное несметным числом летучих тварей, напоминавших косяки рыб, только отвлекали Тэша. Размах этой войны не укладывался в голове. Даже находясь рядом, невозможно было поверить в происходящее. При такой ширине тропы и высоте, с которой можно было сорваться, лучше ничего этого не видеть.

Их проводница, Фенелия, легко шагала по коварной тропе, будто прогуливалась по берегу спокойного озера. Она часто поворачивалась и отвечала на вопросы прямо на ходу – задом наперед. Тэш едва передвигал ноги, для верности цепляясь рукой за скалу, неровную, болезненно шершавую и покрытую выбоинами с острыми краями. Каждое прикосновение к камню не только сопровождалось неприятными ощущениями, но и причиняло боль.

Впервые Брин с Дождем оказались впереди колонны, тогда как они с Трессой плелись в хвосте. Как и в болоте Ит, Тэш снова начал жалеть, что отпустил Брин так далеко вперед, но догнать ее он не мог. Он не смел оставить Трессу, которая тоже с трудом передвигала ноги. К своему удивлению, Тэш заметил, что Брин спокойно шагает, размахивая руками. Дождь, судя по всему, тоже чувствовал себя свободно, и у Тэша от страха перехватило дыхание, когда он увидел, как оба с легкостью перепрыгнули через широкую трещину в тропе.

Тэш и сам не мог понять, чего так боится. Он сражался с Сэбеком, охотился на смертоносных фрэйских лучников и утопился в болотном омуте. Вряд ли что-то могло быть страшнее этого. И все же этот каменистый карниз вселял в него ужас.

Как такое возможно? Я же мертв. Чего мне бояться?

Пайр вызывал у него недоумение. Все здесь оказалось совсем не таким, как он себе представлял. Великие воины должны были попадать в Элисин, прекрасное царство с зелеными полями. Вместо этого он очутился в блеклом сером мире, где встретил призраков своих родителей. Гордо сообщив, что отомстил за их смерть, объявив войну галантам Нифрона, он надеялся услышать от отца слова благодарности. Однако ответ, который Тэш получил, привел его в замешательство: «Если бы я мог что-нибудь пожелать, так это чтобы в тот день ты погиб вместе с нами. Случись это, мы остались бы вместе. А теперь она тебя заберет».

Тэш спросил, кого отец имеет в виду, кто такая она, но мать зарыдала и убежала обратно по дороге из белого кирпича. Не сказав ни слова, отец со слезами на глазах последовал за ней.

Ничего не понимаю. Но мне хотя бы удалось отыскать Брин.

Расспрашивая всех, кто повстречался ему на пути, Тэш выяснил, что она отправилась в глубь Рэла по дороге из белого кирпича. Он пошел следом и добрался до Врат Нифрэла уже после обрушения невероятно мощной каменной крепости. Вход был завален огромными булыжниками. Опасаясь, что Брин осталась внутри, он осторожно пробрался туда, но нашел только Мойю, чью ногу придавила гигантская мраморная плита. От нее он узнал, что Тэкчина завалило камнями, а остальные сбежали через портал в Нифрэл. Годы сражений научили Тэша мириться с необходимостью ампутировать конечности. Не видя иного выхода, он обнажил меч. Мойя не издала ни звука, когда одним ударом он освободил ее. Может, она просто испытала шок. Так или иначе, ее молчание было им на руку, поскольку менее всего Тэш хотел, чтобы кто-либо обнаружил их присутствие. Он взял Мойю на руки, вынес из разрушенного замка и пронес через портал. Кричать она начала только на другой стороне.

– Да вы что, издеваетесь? – воскликнула Тресса, останавливаясь перед гигантской трещиной в тропе.

– Тут не так уж широко, – оглядываясь, заверил ее уже перескочивший на ту сторону Гиффорд, дополнительно выделяя голосом два последних слова; способность правильно выговаривать звук «р» продолжала приводить его в восторг.

Тресса опустилась на колени, затем легла на живот и посмотрела вниз.

– Тут нет дна. Тут нет проклятого дна!

– Не смотри вниз, – посоветовала Роан.

Она тоже остановилась и выглядывала из-за плеча Гиффорда, чтобы поддержать Трессу.

– Ты с ума сошла? Хочешь, чтобы я прыгала с закрытыми глазами? Как, во имя Мари, я должна преодолеть… преодолеть… Не могу!

– Да все ты можешь, – небрежно, даже несколько озадаченно сказал Гиффорд, улыбаясь, словно принял возмущение Трессы за маленький каприз.

– Нет, она права. Это безумие, – согласился Тэш. – Должен быть другой путь.

– Спасибо! – выпалила Тресса.

Гиффорд изумленно посмотрел на Роан.

– Но… Это же крошечная трещинка. Через нее можно просто перешагнуть. Смотрите… – К ужасу Тэша, Гиффорд прыгнул обратно. – Видите? И не забывайте, я ведь калека.

Развернувшись на месте, он снова прыгнул, затем повернулся и жестом поманил их.

– Ну, давайте! Теперь ваша очередь.

Разинув рот, Тресса и Тэш уставились друг на друга. Если когда-то можно было усомниться в легенде о невероятной смелости Гиффорда, теперь эти сомнения испарились. А еще он явно слегка безумен. При одной мысли о прыжке у Тэша перехватило дыхание. Тресса отступила на шаг и прижалась к нему, и он не мог понять, кто из них дрожит на самом деле.

– Это легче, чем кажется, – сказала Роан.

Она говорила более серьезным тоном, полным сочувствия, но, очевидно, как и ее муж, была не в своем уме.

– Нечего терять. Нечего терять. Нечего терять, – повторяла Тресса тоном, который совсем не соответствовал смыслу слов.

Она продолжала повторять эти два слова, приближаясь к краю на подкашивающихся ногах, а потом вдруг выпалила:

– Малькольм, дай мне сил!

Тресса рванулась вперед и прыгнула.

Тэш, затаив дыхание, проследил, как она пролетела по воздуху и удачно приземлилась на противоположной стороне, после чего задрожала и разрыдалась. Гиффорд тут же обнял ее и посмотрел на Тэша.

– Давай, Тэш, ты же и глазом не моргнул, когда эльфы в тебя стреляли. Что такое прыжок через трещинку в камне в сравнении с этим?

Трещинку? Он издевается?

Гиффорд вовсе не был храбрецом – он был сумасшедшим.

Но ведь Тресса перепрыгнула… Она не слишком ловкая, но все же ей удалось оказаться на той стороне. Почему же мне так трудно?

– В чем дело? – раздался спереди голос Мойи.

– Ждем, пока Тэш перепрыгнет через расщелину, – ответил Гиффорд.

– Ты имеешь в виду эту маленькую трещину в камне? – уточнила Брин.

Маленькую трещину? Они что, все с ума посходили?

Гиффорд вновь совершил невозможное: отпустив прижавшуюся к скале Трессу, он обошел ее на узком карнизе и вернулся к краю трещины.

Гиффорд протянул руки:

– Я поймал Трессу, поймаю и тебя.

Тэш покачал головой:

– Если я на это пойду, если прыгну, могу случайно тебя столкнуть.

Гиффорд усмехнулся:

– Сомневаюсь, что такое возможно.

– Я тяжелее тебя. Это и правда опасно.

Гиффорд попытался подавить смешок, но у него не получилось.

– Я готов рискнуть.

Тэш глубоко вдохнул и почувствовал, как воздух дрожит у него в горле.

Чего я так боюсь? Высота никогда меня не пугала.

Ни разу в жизни он не испытывал такого страха, как сейчас: ни когда сражался с Сэбеком, ни когда вошел в тот проклятый омут. Даже прощаться с Брин было легче. Тэш попробовал сделать шаг вперед, но не смог. Ноги отказывались повиноваться.

– Тэш? – позвала его Брин. Она вернулась и тоже обошла остальных. – Что с тобой?

– Слишком… слишком далеко. Не думаю… не знаю, как мне…

Она непонимающе осмотрела тропу.

– Что тебя пугает? Это всего лишь трещина.

Обойдя Гиффорда, она встала на самом краю. Носки ее башмаков повисли над бездной. Она взволнованно посмотрела на него и протянула руку:

– Возьми меня за руку.

За руку? До нее не меньше мили!

Даже если бы он мог прикоснуться к ней, он не стал бы этого делать.

– Нет, я только утащу тебя за собой.

Она посмотрела на него, как будто это он лишился рассудка:

– Не утащишь.

– Утащу. – Он опустил глаза к бесконечной, темной бездне внизу.

– Тэш, ты мне доверяешь? – Ее голос заставил его посмотреть ей прямо в глаза. – Доверяешь?

Он хотел ей верить, в прошлом всегда верил, и он помнил презрение в ее глазах, когда она сказала: «Ты не избавишь мир от чудовища, а сам займешь его место». Даже тогда ему было не так больно, но сейчас он вновь почувствовал боль. Словно страдания, что он тогда испытывал, возродились, но не в теле, а где-то глубже.

Взгляд Брин стал более сосредоточенным. С ней так бывало: вот она легкомысленная, влюбленная девчонка, а вот совсем другой человек – мудрее, сильнее. Ее лицо смягчилось, на нем отразились понимание и доброта.

– Тэш, ты умер – покончил с собой, чтобы последовать за мной. – Она бросила взгляд на огромную пропасть под ногами. – Так неужели ты остановишься сейчас?

Его трясло.

– Возьми меня за руку, Тэш. Обещаю, все будет хорошо.

– Ты не можешь этого знать!

– Просто доверься мне.

Собрав волю в кулак – всю, до последней капли, – он протянул руку и сделал шаг вперед. Пропасть была такой глубокой, а Брин так далеко. Словно по волшебству, он почувствовал ее руку, и она потянула его на себя. Тэш потерял равновесие, вскрикнул и начал падать.

Мгновение спустя он оказался в объятиях Брин. Она крепко держала его своими маленькими ручками, и он почувствовал себя в безопасности.

– Вот видишь? – прошептала она. – Все не так страшно, правда?

Она дала ему минуту на то, чтобы привести в порядок дыхание – которого не существовало, но в котором он нуждался, – а затем потащила его вперед за собой. Тогда он рискнул оглянуться в поисках пропасти, но не увидел ее. На ее месте была лишь небольшая трещина в широкой, исхоженной тропе.

Остаток пути оказался значительно легче. Каменный карниз стал удивительно широким, препятствий больше не возникало. Тэш продолжал следовать за Брин почти вплотную, а та часто оборачивалась, проверяя, все ли с ним в порядке. Почему ему казалось невозможным перепрыгнуть через бездну? Наверное, это действие какого-то заклинания, и не надо далеко ходить, чтобы отыскать виновника. Дождь назвал ее Темной колдуньей… Она фрэя. Эльфийка.

Мойя согласилась принять помощь Фенелии, но Тэш ей не доверял. И Тресса тоже.

Только мы с Трессой не соглашались идти за ней, и именно у нас возникли трудности. Совпадение?

Идти за Фенелией было ошибкой. Он понял это с самого начала, и чем больше времени они проводили вместе, тем сильнее он в этом убеждался. С каждым следующим шагом он будто делался тяжелее, идти становилось все труднее.

Тоже магия?

Они добрались до долины, стало заметно темнее. Вокруг вновь возвышался лес, на сей раз мертвые сосны. Серые иголки едва держались на ветвях, создавая иллюзию тумана, клубившегося между деревьями. Тэшу показалось, что когда-то он видел это место во сне, но, как большинство снов, оно осталось в памяти размытым видением. В этом лесу часть иголок упала на землю, образовав мягкий ковер и подчеркивая зловещую тишину. Свет костров сюда не доходил. В темноте Тэш все видел, хотя и не совсем понимал, как это возможно. В тусклом, как в облачную ночь, сумраке лица вокруг напоминали призраков, деревья походили на тени, ориентироваться было невозможно. Не было ни луны, ни звезд.

Так тоже бывает во снах, да?

Теперь, сойдя с карниза, все они бежали за Фенелией, как щенки в надежде на угощение. Все, кроме Трессы, которая плелась в хвосте. До встречи с Трессой в палатке Гиффорда и Роан Тэш не знал ее лично, лишь слышал о ней. Чаще всего о ней отзывались как о «стерве», «убийце» и «предательнице». Он не знал почему. Да и не так это важно – Тресса ему понравилась. Они оба бойцы. Еще до того, как испытать одинаковый страх перед прыжком, он знал, что они похожи. Может, они и склонны к саморазрушению, но просто так не сдадутся.

– Можно задать вопрос о вороне? – обратился Гиффорд к фрэе. – Ты избавилась от Орина при помощи Искусства, но после смерти я не нашел никакого источника силы, никакой возможности коснуться струн.

– Ты владеешь Искусством? – спросила Фенелия.

– Я бы так не сказал, но я кое-что делал и знаю, что для этого нужна сила, а здесь ее взять неоткуда.

– Я не пользовалась Искусством. С виду так могло показаться. Ты новичок в Нифрэле и пока не понимаешь, как тут все устроено. Подозреваю, что тебя смущают многие стороны загробного мира.

Например, скажи мне, в чем разница между царствами Пайра? – спросила Фенелия.

– Э… – Гиффорд замялся.

– Большинство душ отправляется в Рэл, – ответила Брин. – В Элисине оказываются герои, а Нифрэл – это… – Она замолчала и смущенно посмотрела на Фенелию.

– Место, куда попадают злодеи? Ну да, так думают почти все новички. – Фенелия поджала губы и наклонила голову. – В некотором роде ты права, однако необходимо понимать, что зло и добро – понятия относительные. Нет по-настоящему хороших душ, как нет и по-настоящему злых. Правда в том, что Рэл предназначен для тех, кто при жизни находил радость в малом – или нашел бы, если бы жизнь была добрее. При всем своем могуществе Арион мало заботило применение силы. Ей ничего не требовалось, и она могла ощутить радость в тишине. Поэтому она остается в Рэле. Сюда попадают те, кто никогда не испытывает удовлетворения, чего бы ни добились. Вот за что я так люблю Арион. У нее были талант и трудолюбие, но совсем не было жажды добиться большего.

– То есть Нифрэл – место для жадных? – спросил Гиффорд.

– Это тоже не вполне верно, слишком упрощенно. Жадность – всего лишь симптом, как высокомерие и тщеславие. Это результат – плоды одного и того же дерева: древа амбиций. В Нифрэл отправляют тех, кто наслаждается вызовами, состязаниями, конфликтами. При жизни мы были вождями – и плохими, и хорошими, – потому что не могли перестать стремиться к величию. Это часть нас. Поэтому здесь, в Нифрэле, у нас есть – как бы сказать – переизбыток желания преуспеть. Его можно перевести в своего рода магию. Ее воздействие напоминает осознанное сновидение.

– Я не знаю, что это, – признался Гиффорд.

– С тобой когда-нибудь бывало, что ты осознавал, что спишь, но при этом не просыпался? Понимал, что это сон и все, что происходит вокруг, существует лишь у тебя в голове?

Гиффорд пожал плечами:

– Не думаю.

– Так вот некоторые из тех, кто это осознает, могут взять все в свои руки. Могут влиять на события, творить магию. Но это не по-настоящему, не Искусство, не навсегда. Это просто сон.

Лицо Гиффорда по-прежнему выражало непонимание.

– Посмотри на это так: если ты достаточно силен, то в Пайре сможешь менять нашу совместную иллюзию. Потому что мир вокруг нас повинуется воле окружающих.

Продолжить чтение