Читать онлайн Движущиеся картинки бесплатно

Terry Pratchett

MOVING PICTURES

MOVING PICTURES © Terry & Lyn Pratchett 1990

First published by Victor Gollancz Ltd, London

© Демидов Р., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Смотрите…

Это космос. Его еще иногда называют последним рубежом.

(Вот только, разумеется, последнего рубежа быть не может, потому что тогда ему не для чего будет служить рубежом, но уж предпоследний-то рубеж из космоса получается отличный…)

На фоне звездной россыпи повисла туманность, огромная и черная, и посреди нее сияет, точно безумие богов, красный гигант.

А потом это сияние оказывается бликом в огромном глазу, и затмевается веком, и тьма взмахивает ластами, и Великий А’Туин, звездная черепаха, продолжает свой путь сквозь пустоту.

На спине у него стоят четыре слона. На их плечах, окаймленный водой, блистающий под лучами крошечного солнышка, величественно обращающийся вокруг гор своего ледяного Пупа, лежит Плоский мир – мир в себе и зеркало миров.

Он почти нереален.

Реальность – явление не цифровое, а аналоговое и не работает по принципу «вкл./выкл.». Она градуальна. Иными словами, предметы точно так же отличаются реальностью, как, скажем, весом. Например, одни люди реальнее других. По приблизительным подсчетам, на любой планете живет всего-то около пятисот реальных людей; именно поэтому они все никак не перестанут неожиданно сталкиваться друг с другом.

Плоский мир нереален ровно настолько, насколько это возможно, чтобы сохранять в себе частичку реальности, достаточную, чтобы он существовал.

Достаточную, чтобы он угодил в реальные неприятности.

Где-то в тридцати милях по вращению от Анк-Морпорка, там, где Круглое море встречается с Краевым океаном, на продуваемом ветрами, поросшем взморником, покрытом дюнами клочке земли шумел прибой.

Холм был виден за многие мили отсюда. Пусть и не слишком высокий, среди дюн он высился, точно опрокинутый корабль или особенно неудачливый кит; его покрывали низкорослые деревца. Дождь здесь проливался лишь тогда, когда у него не оставалось другого выбора. И, хотя в окружающих дюнах хозяйничал ветер, на невысокой вершине холма царила вечная звенящая тишина.

На протяжении сотен лет все здесь оставалось неизменным, кроме очертаний дюн.

До сегодняшнего дня.

На длинном изгибе пляжа стояла кособокая хижина, построенная из плавника, хотя в данном случае слово «построенная» оскорбило бы всех когда-либо существовавших умелых строителей кособоких хижин; даже если бы морю доверили накидать в кучу обломки дерева, оно и то лучше справилось бы с работой.

И вот внутри этой самой хижины только что умер старик.

– Ох, – сказал он. Открыл глаза и оглядел внутреннее убранство хижины. Последние десять лет оно выглядело каким-то расплывшимся.

Потом он спустил на землю свои… ну, если не ноги, то, по крайней мере, воспоминания о своих ногах, и встал с подстилки из приморского вереска. И вышел наружу, в алмазно-ясное утро. Он с любопытством подметил, что даже после смерти до сих пор одет в призрачное подобие своего церемониального облачения – оно было заляпано и оборвано, но в нем все еще узнавался бордовый плюш с золотым кантом. Или одежда умирает вместе с тобой, подумалось ему, или твое сознание по привычке облачается в знакомый наряд.

Та же самая привычка привела его к груде плавника рядом с хижиной. Но когда он попытался поднять несколько веток, его руки прошли сквозь них.

Он выругался.

И лишь после этого заметил у кромки воды фигуру, устремившую взгляд в море. Она опиралась на косу. Ветер трепал ее черный балахон.

Он заковылял к ней, потом вспомнил, что умер, и перешел на размашистый шаг. Размашисто шагать ему не приходилось уже несколько десятков лет, однако навык возвращался на удивление быстро.

Не успел он одолеть и половины пути, как темная фигура обратилась к нему.

– ДЕККАН РИБОБ, – сказала она.

– Это я.

– ПОСЛЕДНИЙ СТРАЖ ДВЕРИ.

– Да, что-то вроде того.

Смерть заколебался.

– ТЫ ЛИБО СТРАЖ, ЛИБО НЕТ, – сказал он.

Деккан почесал нос. «Ну разумеется, – подумал он, – самого-то себя касаться можно. А то ведь на кусочки развалишься».

– По-хорошему-то, Стража должна посвятить в таинства Верховная Жрица, – объяснил он. – Только Верховные Жрицы все кончились уж много тысяч лет как. А меня всему обучил старик Тенто, который тут до меня жил. Он просто взял и сказал мне однажды: «Деккан, я, кажись, помираю, так что теперь все на тебе, а то ведь ежели не останется тех, кто помнит, так все начнется по новой, а ты сам понимаешь, что это значит». Ну, я‑то был не против. Но порядочным таинст-вопосвящением это не назовешь.

Он посмотрел на песчаный холм.

– Только мы с ним оставались, – проговорил он. – А после него про Голывуд один я и помнил. А теперь…

Его рука взметнулась к губам.

– Ай-ай-ай, – выдохнул он.

– ДА, – согласился Смерть.

Неверным было бы сказать, что на лице Деккана Рибоба промелькнул испуг, потому что в тот момент его лицо находилось в нескольких ярдах от него и носило этакую застывшую усмешку, словно до него дошла наконец-то соль шутки. Но душа Деккана определенно была обеспокоена.

– Видишь, какая штука, – пустилась она в сбивчивые объяснения, – сюда ведь никто не приходит, разве что рыбаки с соседнего залива, а они тут только рыбу оставляют и сразу удирают, суеверные потому что, а я ведь не мог взять и пойти искать себе ученика, потому что нужно было за костром следить и гимны петь…

– ДА.

– …это ведь страшная ответственность, когда, кроме тебя, работу делать некому…

– ДА, – согласился Смерть.

– Ну да, конечно, тебе ли не знать…

– ВЕРНО.

– …ну и вот, я все надеялся, что сюда занесет какого-нибудь моряка с разбившегося корабля или охотника за сокровищами, а я бы ему пересказал все, что мне говорил старик Тенто, и гимнам бы его обучил, и все бы устроил перед тем, как копыта отбросить…

– ДА?

– А нельзя мне этак потихонечку…

– НЕТ.

– Так я и думал, – уныло вздохнул Деккан.

Он перевел взгляд на волны, захлестывавшие берег.

– А ведь тут когда-то, тысячу лет назад, был большой город, – сказал он. – Там, где море теперь. Когда штормит, слышно, как под водой бьют старые храмовые колокола.

– Я ЗНАЮ.

– Бывало, ветреными ночами я сиживал здесь и слушал. Воображал, как там, внизу, мертвые звонят в колокола.

– НО ТЕПЕРЬ НАМ ПОРА УХОДИТЬ.

– Старик Тенто говорил, что тут, под холмом, зарыто что-то такое, что может управлять людьми. Заставить их выделывать странные штуки, – сказал Деккан, неохотно следуя за шествующей фигурой. – Но я никаких странных штук не выделывал.

– НО ТЫ ВЕДЬ ПЕЛ ГИМНЫ, – ответил Смерть. И щелкнул пальцами.

Его конь оставил попытки щипать редкую поросль на дюнах и подбежал к Смерти. Деккан удивился, заметив, что на песке остаются следы копыт. Он-то ожидал увидеть искры или хотя бы оплавленный камень.

– Э‑э, – сказал он, – а ты не расскажешь мне, э‑э… что будет дальше?

Смерть объяснил.

– Так я и думал, – мрачно проговорил Деккан.

Костер, горевший на невысоком холме всю ночь, обрушился, подняв в воздух фонтан пепла. Но несколько угольков продолжали тлеть.

Вскоре им предстояло погаснуть.

…

…

..

.

Они погасли.

.

..

…

…

Еще целый день после этого ничего не происходило. Потом в маленькой впадинке на краю угрюмого холма сместились несколько песчинок, открыв небольшую ямку.

И что-то вырвалось на волю. Что-то незримое. Что-то радостное, самовлюбленное и чудесное. Что-то эфемерное, словно идея, – собственно, это она и была. Сумасбродная идея.

Она была так стара, что возраст ее не уместился бы ни в один известный человечеству календарь, и были у нее только память и нужда. Она помнила жизнь в других временах и других вселенных. Она нуждалась в людях.

Идея поднялась к звездам, меняя облик, закручиваясь струйкой дыма.

На горизонте сияли огни.

Она любила огни.

Несколько мгновений идея созерцала их, а потом невидимой стрелой нацелилась на город и устремилась к нему.

А еще она любила действие…

Минуло несколько недель.

Говорят, что все дороги ведут в Анк-Морпорк, величайший из городов Плоского мира.

По крайней мере, говорят, что говорят, что все дороги ведут в Анк-Морпорк.

Это не так. Все дороги ведут из Анк-Морпорка, просто некоторые люди ходят по ним не в ту сторону.

Поэты давно забросили попытки описать этот город. Теперь самые ушлые из них пытаются его выгораживать. Ну да, говорят они, может, он и воняет, может, он и перенаселен, может, он немножко и напоминает Ад, в котором погасили костры и разместили на год стадо мучимых недержанием коров, но ведь нельзя не признать, что он полон чистейшей, сочной, кипучей жизнью. И эти слова правдивы, хоть и сказаны поэтами. Но те, кто не посвятил себя стихосложению, возражают: и что? Матрасы тоже частенько бывают полны жизнью, но им-то оды никто не посвящает. Жители Анк-Морпорка ненавидят свой город и, если им доводится его покинуть, отправившись по делам, или на поиски приключений, или, чаще всего, дожидаться истечения срока давности, они с нетерпением ожидают возвращения, чтобы вновь насладиться ненавистью к нему. Они налепляют на свои телеги наклейки со словами «Анк-Морпорк: Ненавидь или Выметайся». Они зовут его Большим Койхреном, в честь фрукта[1].

Время от времени кто-нибудь из правителей города окружает Анк-Морпорк стеной, формально – для защиты от врагов. Но Анк-Морпорк не боится врагов. И даже встречает их с распростертыми объятиями – если, конечно, у этих врагов водятся деньжата[2]. Он переживал наводнения, пожары, набеги, революции и драконов. Да, иногда лишь по воле случая, – но он их переживал. Жизнелюбивый и безнадежно корыстный дух города не сдавался ни перед чем.

До нынешних пор.

Ба-бах.

Взрыв вышиб окна, дверь и снес большую часть дымохода.

На улице Алхимиков такие случаи были не в новинку. Соседи предпочитали взрывы – те были хотя бы понятными и быстро закачивались. Они были лучше запахов, которые подкрадывались исподтишка.

Взрывы были частью обстановки – той, которая еще осталась.

А этот был особенно хорош, даже по стандартам местных ценителей. В глубинах клубящегося черного дыма просматривалось багровое сердце, а такое увидишь нечасто. Кирпичная кладка оплавилась сильнее обычного. По общему мнению, зрелище вышло впечатляющее.

Ба-бах.

Через пару минут после взрыва из бесформенного пролома на месте двери вывалилась фигура. Она лишилась волос, а та одежда, что на ней еще осталась, пылала.

Фигура подковыляла к небольшой толпе, любовавшейся разрушениями, и по прихоти судьбы положила перепачканную сажей руку на плечо Себя-Режу-Без-Ножа Достабля – продавца горячих мясных пирогов и сосисок в тесте, обладавшего почти волшебной способностью возникать там, где можно что-нибудь продать.

– Я слово ищу, – проговорила фигура мечтательным, потрясенным тоном. – Прям вот на языке…

– Волдырь? – предположил Достабль.

Потом к нему вернулось коммерческое чутье.

– После таких переживаний, – добавил он, протягивая кусок теста, в котором скрывалось столько переработанных органических отходов, что он готов уже был вот-вот обрести разум, – тебе обязательно нужно перекусить горячим мясным пирожком…

– Не-не-не. Не волдырь. Это такое слово, которое говоришь, когда что-то открыл. Выбегаешь на улицу и кричишь, – поспешно сказала дымящаяся фигура. – Особенное слово, – добавила она, морща лоб под слоем сажи.

Толпа, неохотно убедившаяся в том, что взрывов больше не будет, сгрудилась вокруг них. Это могло быть почти так же интересно.

– Ага, верно, – подтвердил какой-то старик, набивая трубочку. – Выбегаешь на улицу и кричишь: «Пожар! Пожар!»

Вид у него был торжествующий.

– Не, не то…

– Или «На помощь!», или…

– Нет, он прав, – сказала женщина с корзиной рыбы на голове. – Есть такое специальное слово. Оно заморское.

– Верно, верно, – поддакнул ее сосед. – Специальное заморское слово для тех, кто что-то открыл. Его какой-то иностранный тип придумал, когда ванну принимал…

– А вот я, например, – сказал старик с трубкой, раскуривая ее от тлеющей шляпы алхимика, – не понимаю, с чего людям в нашем городе бегать и кричать варварские слова только потому, что им ванна нужна. Да и вообще, посмотрите на него. Он ванну не принимал. Она ему не помешает, но он ее не принимал. И с чего ему тогда кричать заморские словечки? У нас и свои неплохие слова для того, чтобы кричать, имеются.

– Это какие? – спросил Себя-Режу-Без-Ножа.

Курильщик задумался.

– Ну, – сказал он, – например… «Я чего-то открыл»… или там… «Ура»…

– Да нет, я про того типа, который был из Цорта или еще откуда… Он сидел в ванне, что-то придумал, выскочил на улицу и заорал.

– А что заорал-то?

– Не знаю. Может, «Дайте мне полотенце!».

– Попробовал бы он у нас такое отмочить – точно заорал бы, – жизнерадостно сказал Достабль. – А вообще, дамы и господа, у меня тут с собой сосиски в тесте, от которых у вас…

– Эврика, – сказал покрытый сажей алхимик, раскачиваясь взад-вперед.

– И ничего я не вру, – возмутился Достабль.

– Да нет, я слово вспомнил. «Эврика». – Почерневшее лицо алхимика расплылось в беспокойной улыбке. – Это значит «Нашел».

– Что нашел? – не понял Достабль.

– То, что искал. Я вот нашел. Октоцеллюлозу. Поразительное вещество. В руках у меня было. Но я поднес его слишком близко к огню, – проговорила фигура озадаченным тоном человека, на волосок разминувшегося с сотрясением мозга. – Оч-чень важный факт. Надо его записать. «Ни в коем случае не нагревать». Оч-чень важный. Надо записать оч-чень важный факт.

И он, шатаясь, убрел обратно в дымящиеся руины.

Достабль посмотрел ему вслед.

– И что это было? – спросил он. Потом пожал плечами и закричал: – Пирожки с мясом! Горячие сосиски! В тесте! Такие свежие, что свинья еще пропажу не заметила!

Выбравшаяся из-под холма мерцающая, вихрящаяся идея была всему этому свидетельницей. Алхимик даже и не подозревал, что она рядом. Он знал только, что был сегодня необычайно изобретателен.

А теперь идею заинтересовал ум торговца.

Она знала этот склад ума. Она его обожала. Ум, способный торговать пирогами из кошмарных снов, годился и для торговли грезами.

Она взлетела.

На далеком холме бриз ворошил холодный серый пепел.

А ниже, в трещинке, что во впадинке меж двух камней, где боролся за жизнь хилый кустик можжевельника, пришла в движение крошечная струйка песка.

Ба-бах.

Потолочная штукатурка тонким слоем припорошила стол Наверна Чудакулли, нового аркканцлера Незримого Университета, который как раз пытался обвязать леской особенно несговорчивую муху.

Чудакулли выглянул в витражное окно. Над окраиной Морпорка поднималось облако дыма.

– Казначе-ей!

Казначей примчался через несколько секунд, совершенно запыхавшись. Громкие звуки его нервировали.

– Это алхимики, мэтр, – выдохнул он.

– Уже третий раз за неделю. Треклятые торговцы фейерверками, – пробормотал аркканцлер.

– Увы, мэтр, – отозвался казначей.

– И что они там делают?

– Не могу сказать, мэтр, – ответил казначей, переводя дыхание. – Никогда не интересовался алхимией. Она чересчур… чересчур…

– Опасна, – убежденно закончил аркканцлер. – Они только и делают, что смешивают все подряд и говорят: «Эй, а что будет, если добавить сюда капельку вон той желтой штуки?», а потом по две недели ходят без бровей.

– Я хотел сказать «непрактична», – поправил его казначей. – Они пытаются сложным путем добиться того, для чего у нас есть простейшая бытовая магия.

– А я думал, они пытаются вывести у себя из почек философские камни, или что-то в этом роде, – сказал аркканцлер. – Все это полная чепуха, вот что я тебе скажу. Ладно, я пошел.

Аркканцлер начал потихоньку пробираться к выходу из комнаты, и казначей поспешно замахал перед его лицом стопкой бумаг.

– Прежде чем вы уйдете, аркканцлер, – отчаянно заговорил он, – может быть, уделите время тому, чтобы подписать несколько…

– Не сейчас, – отрезал аркканцлер. – Мне тут кое-куда надо сходить, ага?

– Ага?

– Вот именно. – Дверь захлопнулась.

Казначей посмотрел на нее и вздохнул.

За долгие годы Незримый Университет перевидал самых разных аркканцлеров. Больших, маленьких, коварных, слегка безумных, крайне безумных – они приходили, исполняли свои обязанности – в отдельных случаях так недолго, что художники не успевали дорисовать парадные портреты для Главного зала, – а потом умирали. В мире магии у пожилого волшебника шансы на долговременную карьеру примерно такие же, как у испытателя пого-стиков на минном поле.

Но с точки зрения казначея это не имело особого значения. Да, имя время от времени менялось, но самым важным было то, что хоть какой-нибудь аркканцлер в университете имелся всегда, а самой главной задачей аркканцлера, как считал казначей, было ставить подписи на бумагах, предпочтительнее – по мнению казначея, – не читая.

Но этот аркканцлер был не похож на прочих. Начать с того, что он вообще редко появлялся на рабочем месте, разве только чтобы сменить перепачканную одежду. А еще он кричал на людей. Обычно – на казначея.

А ведь в свое время им показалось хорошей идеей назначить аркканцлером человека, нога которого уже сорок лет не ступала на порог Университета.

В последние годы разнообразные магические ордены так часто собачились между собой, что старшие волшебники в кои-то веки решили: Университету нужен период стабильности, чтобы можно было хоть несколько месяцев замышлять недоброе и плести интриги в тишине и покое. Покопавшись в архивах, они обнаружили Чудакулли Карего, который, став магом седьмого уровня в невероятно юном возрасте, двадцати семи лет, предпочел Университету фамильные владения в глубоком захолустье.

Он казался идеальным кандидатом.

– Вот кто нам нужен, – хором сказали они. – Чистый лист. Новая метла. Деревенский волшебник. Возврат к этим, как их там, корням чародейства. Неунывающий старичок с трубочкой и искорками в глазах. Такой, который одну травинку от другой умеет отличить и которому в лесу всякий зверь – брат. Он, наверное, еще и под звездами спит. И знает, о чем ветер шепчет, – а как же иначе. И каждое дерево по имени может назвать – вот увидите. И с птичками беседует.

Послали гонца. Чудакулли Карий вздохнул, ругнулся, отыскал в огороде посох, служивший шестом для пугала, и отправился в путь.

«А если он какие неудобства доставлять станет, – добавили про себя волшебники, – так от того, кто с деревьями разговаривает, отделаться будет – пара пустяков».

А потом он прибыл, и оказалось, что Чудакулли Карий действительно беседовал с птичками. Точнее, он на них орал, обычно что-то вроде: «Подстрелил тебя, зар-раза!»

Твари земные и птицы небесные и впрямь знали Чудакулли Карего. Они так наторели в распознавании образов, что в радиусе примерно двадцати миль от владений Чудакулли пускались в бегство, прятались, а в самых безвыходных ситуациях бросались в отчаянную атаку, едва завидев остроконечную шляпу.

В течение двенадцати часов после приезда Чудакулли поселил в буфетной свору охотничьих драконов, расстрелял из своего чудовищного арбалета воронов на древней Башне Искусства, выпил дюжину бутылок красного вина и завалился в кровать в два часа ночи, распевая песню с такими словами, что кое-кому из самых старых и забывчивых волшебников пришлось закопаться в словари.

А в пять часов он вскочил и отправился стрелять уток на болота в низовьях реки.

А вернувшись, стал жаловаться, что в округе нет приличной реки для ловли форели. (В реке Анк рыбачить было невозможно; крючки уходили под воду, только если на них хорошенько попрыгать.)

А еще он заказывал к завтраку пиво.

А еще он травил анекдоты.

С другой стороны, подумал казначей, он хотя бы не вмешивался в управление Университетом. Чудакулли Карий не имел ни малейшего желания чем-либо управлять – разве что сворой гончих. Все, что нельзя было подстрелить, затравить или поймать на крючок, его интересовало мало.

Пиво на завтрак! Казначей содрогнулся. До полудня волшебники пребывали не в лучшей форме, и во время завтраков в Главном зале царила хрупкая тишина, которую нарушали только кашель, тихое шарканье слуг да время от времени чей-нибудь стон. Громкие требования почек, кровяной колбасы и пива были тут в новинку.

Этого ужасного человека не боялся один лишь старик Ветром Сдумс, которому стукнуло уже сто тридцать лет: он был глух и, хотя прекрасно разбирался в древних магических письменах, события дня нынешнего воспринимал только после предварительного оповещения и тщательных разъяснений. Он кое-как усвоил тот факт, что новый аркканцлер будет из числа этаких старичков‑лесовичков, заметить перемены ему предстояло только через неделю, а то и две, а пока что он вел с Чудакулли вежливые культурные беседы, основанные на сохранившихся у него крохах воспоминаний о природе и всем таком прочем.

Примерно такие:

«Полагаю, мм, для вас довольно непривычно, мм, спать в настоящей постели, а не под, мм, звездами?» Или: «А вот эти, мм, штуки называются “ножами” и “вилками”, мм». Или: «Как, мм, по-вашему, эта зеленая штука на яичнице, мм, это, случайно, не петрушка?»

Но поскольку новый аркканцлер никогда не уделял особого внимания тому, что говорится вокруг, пока он ест, а Сдумс никогда не замечал, что ему не отвечают, ладили они довольно неплохо.

Да и вообще, казначею и так было из-за чего беспокоиться.

Из-за алхимиков, например. Алхимикам доверять нельзя. Они слишком серьезно ко всему относятся.

Ба-бах.

Этот «ба-бах» оказался последним. За следующие дни не произошло ни одного, даже самого завалящего взрыва. Город вновь успокоился; это оказалось ошибкой.

Казначею и в голову не пришло, что отсутствие взрывов не означало, что алхимики бросили свою затею, какой бы она там ни была. Оно означало, что затея удалась.

Была полночь. Прибой захлестывал пляж и фосфорически светился в ночи. Но возле древнего холма его шум казался мертвым, словно пробивался сквозь несколько слоев бархата.

Яма в песке сделалась уже довольно большой.

Если бы вы поднесли к ней ухо, вам могло показаться, что вы слышите аплодисменты.

Была все еще полночь. Полная луна висела над дымом и испарениями Анк-Морпорка, вознося благодарности за то, что ее отделяют от них несколько тысяч миль неба.

Здание Гильдии Алхимиков было новым. Оно всегда было новым. За последние два года оно взлетало на воздух и отстраивалось четыре раза, в последний раз – без лекционного и демонстрационного залов, в надежде, что это хоть как-то поможет.

Этой ночью в здание, таясь, вошло множество закутанных в плащи фигур. Через несколько минут свет в окне на верхнем этаже погас.

Точнее, почти погас.

Там, наверху, что-то происходило. Ненадолго окно озарилось странным мерцанием. За этим последовало громкое рукоплескание.

И еще шум. На этот раз не взрыв, а странное механическое мурлыканье, словно доносившееся из жестяной бочки, в которой лежала довольная кошка.

Вот такое: кликакликакликаклика… клик.

Оно продолжалось несколько минут, под аккомпанемент восторженных воплей. А потом кто-то сказал:

– Вот и все, ребята.

– И что это было за «все»? – поинтересовался на следующее утро патриций Анк-Морпорка.

Стоявший перед ним человек поежился от страха.

– Не знаю, ваша светлость, – ответил он. – Они меня внутрь не пустили. За дверью оставили ждать, ваша светлость.

Он нервно переплел пальцы. Суровый взгляд патриция пригвоздил его к месту. Это был хороший взгляд, и хорош он был, помимо прочего, тем, что не давал людям умолкнуть даже тогда, когда им казалось, что они уже все рассказали.

Лишь сам патриций знал, сколько шпионов у него в городе. Этот работал прислужником в Гильдии Алхимиков. Однажды ему не повезло предстать перед патрицием по обвинению в злонамеренном безделье, после чего он по собственной воле выбрал судьбу шпиона[3].

– Это все, ваша светлость, – прохныкал он. – Я слышал только те щелчки, а видел только какое-то мерцающее сияние под дверью. И, э‑э, еще они сказали, что здесь плохой дневной свет.

– Плохой? Чем же?

– Э‑э. Не знаю, сэр. Они просто сказали, что он плохой. И что нужно отправиться куда-нибудь, где он получше. Э‑э. И еще попросили меня принести им еды.

Патриций зевнул. В причудах алхимиков было что-то бесконечно скучное.

– Вот как, – сказал он.

– Вот только они поели всего за пятнадцать минут до этого, – выпалил слуга.

– Возможно, от того, чем они занимались, разыгрывается аппетит, – предположил патриций.

– Ага, а кухня была уже закрыта на ночь, так что мне пришлось пойти и купить целый лоток горячих сосисок в тесте у Себя-Режу-Без-Ножа Достабля.

– Вот как. – Патриций опустил взгляд на лежащие на столе бумаги. – Благодарю вас. Можете идти.

– И знаете что, ваша светлость? Сосиски им понравились. Они им на самом деле понравились!

Поразительным было уже то, что у алхимиков вообще была Гильдия. Волшебники точно так же несговорчивы, но при этом по натуре склонны к иерархии и соревнованиям. Им не обойтись без организации. Какой смысл быть волшебником седьмого уровня, если нет предыдущих шести уровней, на которые можно поглядывать свысока, и восьмого, к которому можно стремиться? Другие волшебники нужны обязательно, чтобы ненавидеть их и презирать.

А вот алхимики всегда были сами по себе и корпели в темных комнатах или тайных подвалах в вечной погоне за большим кушем – философским камнем, эликсиром жизни. Как правило, это были худые красноглазые мужчины с бородами, похожими больше не на бороды, а на группки отдельных волос, сгрудившихся вместе для самозащиты, и многих из них отличало то отсутствующее, не от мира сего выражение лица, которое появляется, когда слишком много времени проводишь в компании кипящей ртути.

Не то чтобы алхимики ненавидели других алхимиков. Зачастую они их просто не замечали или принимали за моржей.

Поэтому их крохотная, презираемая Гильдия даже и не пыталась возвыситься до могущественного статуса, например, Гильдии Воров, или Попрошаек, или Убийц, вместо этого посвятив себя помощи вдовам и семьям тех алхимиков, которые чрезмерно расслабленно отнеслись, скажем, к цианистому калию, или сделали отвар из каких-нибудь интересных грибочков, выпили его и шагнули с крыши, играя с феечками. Правда, вдов и сирот было не так уж много, потому что алхимикам сложно поддерживать длительные отношения с другими людьми, и если уж они и женятся, то, как правило, лишь для того, чтобы было кому держать реторты.

По большому счету, алхимики Анк-Морпорка совершили лишь одно открытие: как из золота сделать меньше золота.

До недавних пор…

Теперь же их переполняло нервозное возбуждение людей, которые внезапно обнаружили на своем банковском счете целое состояние и теперь не могут решить, рассказать об этом кому-нибудь или просто схватить деньги и удрать.

– Волшебникам это не понравится, – сказал один из них, худой и нерешительный человек по имени Колыбелли. – Они скажут, что это магия. А вы ведь знаете, как они бесятся, когда им кажется, что ты не волшебник, но занимаешься магией.

– Магия тут ни при чем, – отрезал Томас Сильверфиш, президент Гильдии.

– Но бесы-то используются.

– Это не магия. Это простой оккультизм.

– И еще саламандры.

– Самые обычные создания природы. Ничего плохого в них нет.

– Ну да. Но они все равно скажут, что это магия. Ты же их знаешь.

Алхимики мрачно кивнули.

– Они – ретрограды, – сказал Сендзивог, секретарь Гильдии. – Разжиревшие чарократы. И остальные Гильдии не лучше. Что они знают о неостановимом прогрессе? Какое им до него дело? Они уже давно могли бы создать что-то подобное – но разве создали? Нет! Только подумайте, мы ведь можем сделать жизни людей намного… ну, лучше. Возможности безграничны.

– Образовательные, – сказал Сильверфиш.

– Исторические, – сказал Колыбелли.

– И развлекательные, разумеется, – добавил Жалоби, казначей Гильдии. Он был крошечным, нервным человечком. Впрочем, многие алхимики были нервными; станешь тут нервным, когда не знаешь, что в следующую секунду выкинет реторта булькающей дряни, с которой ты экспериментируешь.

– Ну да. Естественно, и развлекательные тоже, – сказал Сильверфиш.

– Какие-нибудь великие исторические драмы, – продолжил Жалоби. – Только представьте! Собираешь актеров, они играют спектакль всего один раз, и люди по всему Диску могут смотреть его, сколько захотят! И на жалованье огромная экономия, кстати, – добавил он.

– Только это нужно делать со вкусом, – сказал Сильверфиш. – На нас возложена огромная ответственность: убедиться, что никто не станет делать ничего… – Он осекся. – Ну… знаете… низкопробного.

– Они нам не позволят, – мрачно проговорил Колыбелли. – Знаю я этих волшебников.

– Я об этом думал, – ответил Сильверфиш. – Свет тут все равно никуда не годится. Мы все это признали. Нам нужно чистое небо. И нужно уехать подальше отсюда. Кажется, мне известно подходящее местечко.

– Знаете, я до сих пор поверить не могу, что мы это делаем, – сказал Жалоби. – Месяц назад это была всего лишь безумная идея. А теперь все сработало! Как по волшебству! Только не по волшебству, сами понимаете, – быстро добавил он.

– Это не просто иллюзия, а реальная иллюзия, – сказал Колыбелли.

– Не знаю, задумывался ли кто-нибудь об этом, – начал Жалоби, – но мы можем на этом и подзаработать. А?

– Но это не имеет значения, – ответил Сильверфиш.

– Нет. Нет, конечно же, не имеет, – пробормотал Жалоби. И взглянул на остальных. – Может быть, еще раз посмотрим? – предложил он застенчиво. – Я могу покрутить ручку. И, и… ну, я знаю, что от меня в этом проекте было немного проку, но зато я, гм, вот какую штуку придумал.

Он извлек из кармана мантии пухлый мешочек и бросил его на стол. Мешочек опрокинулся, и из него выкатились несколько мягких бесформенных шариков.

Алхимики уставились на них.

– А что это? – спросил Колыбелли.

– Ну, – неловко сказал Жалоби, – это вот как делается: берешь немного кукурузы, кладешь ее, скажем, в реторту номер три, добавляешь масло для жарки, накрываешь тарелкой, потом нагреваешь – и она начинает взрываться, ну, то есть не серьезно взрываться, конечно, а когда она закончит, ты снимаешь тарелку и видишь, что кукуруза трансформировалась в эти, э‑э, штуки… – Он посмотрел на их непонимающие лица. – Их можно есть, – пробормотал он извиняющимся тоном. – Если добавить соль и сливочное масло, вкус будет как у сливочного масла с солью.

Сильверфиш протянул покрытую химическими пятнами руку и осторожно взял кусочек воздушного лакомства. Задумчиво пожевал его.

– Не знаю, с чего я это придумал, – говорил покрасневший Жалоби. – Просто мне вдруг пришло в голову, что так будет правильно.

Сильверфиш продолжал жевать.

– Вкус как у картона, – сказал он наконец.

– Извините, – пробормотал Жалоби, пытаясь сгрести остальные шарики обратно в мешочек. Сильверфиш мягко коснулся его плеча.

– Впрочем, – сказал он, выбирая еще один кусочек, – в этом действительно что-то есть. Они и впрямь кажутся правильными. Как, ты говорил, они называются?

– Да никак, – ответил Жалоби. – Я их зову просто хлопнутыми зернами.

Сильверфиш взял еще один шарик.

– Вот странно, их хочется брать еще и еще, – сказал он. – Что-то в них есть аппетитное. Хлопнутые зерна, да? Хорошо. Что ж… господа, давайте покрутим ручку еще раз.

Колыбелли принялся перематывать пленку в неволшебном фонаре.

– Ты, кажется, говорил, что знаешь место, где мы сможем как следует развернуться и где волшебники нам не помешают? – спросил он.

Сильверфиш зачерпнул горсть хлопнутых зерен.

– Оно у берега моря, – сказал он. – Приятное и солнечное местечко, давно уже всеми забытое. Там ничего нет, кроме продуваемого ветрами леса, храма и песчаных дюн.

– Храма? Боги могут серьезно взбелениться, если… – начал Жалоби.

– Слушайте, – сказал Сильверфиш, – да это место уже несколько веков как заброшено. Ничего там нет. Ни людей, ни богов, никого. Только солнечный свет и земля, которая нас дожидается. Это наш шанс, ребята. Нам не дозволяется творить магию, мы не можем творить золото, мы даже денег натворить не можем – так давайте творить движущиеся картинки. Давайте творить историю!

Алхимики расправили плечи и просветлели.

– Да, – сказал Колыбелли.

– О. Точно, – сказал Жалоби.

– За движущиеся картинки, – сказал Сендзивог, поднимая горсть хлопнутых зерен. – А как ты узнал об этом месте?

– О, я… – Сильверфиш осекся. Он выглядел озадаченным. – Не знаю, – сказал он наконец. – Не… не могу вспомнить. Должно быть, слышал о нем когда-то давно и забыл, а потом оно всплыло у меня в голове. Сами знаете, как оно бывает.

– Ага, – кивнул Колыбелли. – Как у меня с пленкой. Я будто вспоминал, как ее делать. Мозги какие только странные штуки не выкидывают.

– Точно.

– Точно.

– Просто для этой идеи настало время.

– Точно.

– Точно.

– Твоя правда.

За столом повисло несколько встревоженное молчание. Так бывает, когда несколько умов пытаются нащупать ментальными пальцами источник своего беспокойства.

Воздух как будто мерцал.

– А как это место называется? – спросил в конце концов Колыбелли.

– Не знаю, как оно называлось в прежние дни, – ответил Сильверфиш, откидываясь на спинку стула и подтягивая к себе хлопнутые зерна. – А сейчас его зовут Голывудом.

– Голывуд, – повторил Колыбелли. – Звучит… знакомо.

И снова воцарилось молчание, пока алхимики обдумывали это. Нарушил его Сендзивог.

– Ну ладно, – жизнерадостно сказал он. – Голывуд, мы идем к тебе.

– Ага, – поддакнул Сильверфиш и потряс головой, словно прогоняя неуютную мысль. – Странное дело. У меня такое ощущение… будто мы уже туда шли… все это время.

В нескольких тысячах миль под Сильверфишем полусонно рассекал звездную ночь Великий А’Туин, космическая черепаха.

Реальность – это кривая.

Но проблема не в этом. Проблема в том, что реальности на самом деле не так много, как должно быть. Согласно некоторым из наиболее мистических текстов, хранящихся на полках библиотеки Незримого Университета…

…ведущего учебного заведения Плоского мира в области волшебства и плотных обедов, в котором собрано столько книг, что они искажают Пространство и Время…

…по крайней мере девять десятых всей когда-либо созданной реальности находятся за пределами мультивселенной, а поскольку мультивселенная по определению включает в себя все, что только существует, она оказывается под изрядным давлением.

За границами вселенных лежат заготовки реальностей – то, что могло бы существовать, то, что, возможно, будет существовать, то, чего никогда не существовало, самые безумные идеи – и все это хаотически создается и рассоздается, как элементы в зреющих сверхновых.

А изредка, там, где стенки миров слегка истончились, оно может просочиться внутрь.

А реальность, соответственно, утечь наружу.

Результат этого похож на те глубоководные горячие гейзеры, возле которых диковинные морские создания находят для себя достаточно тепла и еды, чтобы создать недолговечный крошечный оазис бытия в среде, в которой никакого бытия быть не должно.

Идея Голывуда невинно и радостно просочилась в Плоский мир.

А реальность начала утекать наружу.

И ее заметили. Ибо снаружи обитают Твари, чье умение вынюхивать крохотные и хрупкие скопления реальности таково, что на его фоне способность акул чуять кровь в воде даже упоминания не стоит.

Они начали окружать утечку.

Над дюнами собиралась гроза, но достигнув невысокого холма, тучи словно расступались. Лишь несколько капель дождя упало на иссохшую землю, а ураган обернулся легчайшим ветерком.

Он засыпал песком следы давно потухшего костра.

Ниже по склону, там, где яма сделалась уже достаточно большой, чтобы в нее мог пролезть, скажем, барсук, сдвинулся с места и укатился прочь маленький камешек.

Месяц пролетел быстро. Задерживаться ему не хотелось.

Казначей почтительно постучался в дверь кабинета аркканцлера и открыл ее.

Арбалетная стрела пригвоздила его шляпу к доскам.

Аркканцлер опустил арбалет и сердито воззрился на казначея.

– Чертовски опрометчивый поступок, – заявил он. – Из-за тебя чуть несчастный случай не произошел.

Казначей не оказался бы там, где был сегодня – точнее, там, где была десять секунд назад спокойная и собранная сторона его личности, а не там, где он был сейчас, то есть на грани легкого инфаркта, – если бы не обладал поразительной способностью оправляться от нежданных потрясений.

Он вытащил стрелу и снял шляпу с нарисованной мелом на старинной древесине мишени.

– Ничего страшного, – сказал он. Без титанических усилий такого спокойствия в голосе добиться было невозможно. – Дырку почти не видно. А, гм, почему вы стреляли в дверь, мэтр?

– Подумай головой, дружище! Снаружи темно, а клятые стены из камня сложены. Ты что же, думаешь, что я в них стрелять стану?

– А‑а, – ответил казначей. – Вы знаете, а ведь этой двери пять сотен лет, – добавил он с тщательно отмеренной долей укоризны.

– Оно и видно, – бесцеремонно брякнул аркканцлер. – Здоровенная такая черная штукенция. Что нам здесь нужно, дружище, так это поменьше камней и деревяшек и побольше жизнерадостности. Ну, ты понимаешь – чуток охотничьих гравюр. Украшеньица какие-нибудь.

– Я займусь этим лично, – не моргнув глазом, со-врал казначей. И вспомнил о зажатой под мышкой стопке бумаг. – А тем временем, мэтр, может быть, вы…

– Отлично, – перебил его аркканцлер, нахлобучивая на голову остроконечную шляпу. – Молодец. А я пойду взгляну на больного дракона. Мелкий поганец уже несколько дней к дегтю не притрагивается.

– …подпишете пару документов… – поспешно затараторил казначей.

– Не до того мне, – отмахнулся аркканцлер. – Здесь и так от чертовых бумажек не продохнуть. Кстати… – Он посмотрел сквозь казначея, словно внезапно о чем-то вспомнил. – Я утром одну странную штуку увидел, – сказал он. – Во дворе мартышка гуляла. Наглая такая.

– Ах да, – жизнерадостно ответил казначей. – Это Библиотекарь.

– Он что, питомца завел?

– Нет, вы меня не поняли, аркканцлер, – весело объяснил казначей. – Это и был Библиотекарь.

Аркканцлер уставился на него.

Улыбка казначея застыла.

– Библиотекарь – мартышка?

У казначея ушло много времени на то, чтобы прояснить ситуацию, после чего аркканцлер сказал:

– То есть ты говоришь, что этот бедолага превратился в мартышку из-за магии?

– Из-за несчастного случая в библиотеке, да. Магический взрыв. Был человек – стал орангутан. И не называйте его мартышкой, мэтр. Он – обезьяна.

– А что, есть какая-то разница?

– По-видимому, есть. Он становится, э‑э, крайне агрессивным, если его назвать мартышкой.

– Надеюсь, он задницу людям не показывает?

Казначей закрыл глаза и содрогнулся:

– Нет, мэтр. Вы думаете о павианах.

– А‑а. – Аркканцлер задумался. – А они здесь не работают?

– Нет, мэтр. Только Библиотекарь, мэтр.

– Я этого не потерплю. Ни за что не потерплю. Нельзя, чтобы по Университету слонялись здоровенные волосатые твари, – твердо заявил аркканцлер. – Избавьтесь от него.

– Боги, нет! Он лучший Библиотекарь, какой у нас только был. И с лихвой отрабатывает свою зарплату.

– Да ну? И как же мы ему платим?

– Орешками, – быстро ответил казначей. – К тому же он единственный, кто понимает, как вообще устроена библиотека.

– Так превратите его назад. Не дело человеку мартышкой жить.

– Обезьяной, мэтр. И, боюсь, ему так больше нравится.

– С чего ты взял? – подозрительно осведомился аркканцлер. – Он разговаривает?

Казначей заколебался. С Библиотекарем такая проблема возникала постоянно. Все так к нему привыкли, что с трудом припоминали то время, когда библиотекой не заправлял желтозубый примат, обладающий силой троих мужчин. Дайте непривычному время – и оно станет привычным. Вот только когда приходилось давать объяснения кому-то со стороны, звучали они странно. Казначей нервно откашлялся.

– Он говорит «у‑ук», аркканцлер, – объяснил он.

– И что это значит?

– Это значит «нет», аркканцлер.

– А как в таком случае по-обезьяньи будет «да»?

Этого-то вопроса казначей и боялся.

– «У‑ук», аркканцлер, – ответил он.

– Так ведь это тот же самый «у‑ук», что и раньше!

– О нет. Уверяю вас, нет. Модуляции совершенно иные… я имею в виду, когда привыкнешь… – Казначей пожал плечами. – Наверное, мы просто научились его понимать, аркканцлер.

– Ну, по крайней мере, он поддерживает себя в форме, – едко заметил аркканцлер. – В отличие от прочих из вас. Я сегодня утром вошел в Необщий зал, а там была куча народу – и все храпели!

– Это старший преподавательский состав, мэтр, – сказал казначей. – С моей точки зрения, они находятся в идеальной форме.

– Идеальной? Да декан выглядит так, словно он кровать проглотил!

– О, мэтр, – сказал казначей, снисходительно улыбаясь, – но ведь слово «идеальная», как я его понимаю, означает «полностью соответствующая своей функции», а я бы сказал, что тело декана идеально пригодно для того, чтобы целый день сидеть и поглощать еду в огромных количествах.

Казначей позволил себе маленькую улыбку.

Аркканцлер смерил его взглядом, старомодным настолько, что он мог бы принадлежать аммониту.

– Это что, шутка? – спросил он подозрительным тоном человека, неспособного понять, что такое «чувство юмора», хоть ты битый час объясняй ему на диаграммах.

– Всего лишь наблюдение, мэтр, – осторожно ответил казначей.

Аркканцлер покачал головой:

– Терпеть не могу шутки. Терпеть не могу поганцев, которые целыми днями только и делают, что пытаются острить. Это все оттого, что вы круглые сутки сидите взаперти. Несколько двадцатимильных пробежек – и декан станет другим человеком.

– Ну да, – отозвался казначей. – Мертвым.

– Здоровым.

– Да, но все равно мертвым.

Аркканцлер раздраженно зашуршал бумагами у себя на столе.

– Тунеядство, – пробормотал он. – Одно сплошное тунеядство. Незнамо во что Университет превратили. Дрыхнут целыми днями, в мартышек превращаются. Когда я был студентом, нам и в голову не приходило в мартышек превращаться.

Аркканцлер поднял недовольный взгляд.

– Ну и чего ты хотел? – рявкнул он.

– Что? – переспросил обескураженный казначей.

– Ну, ты же чего-то от меня хотел, разве нет? Ты ведь пришел, чтобы о чем-то меня попросить. Наверное, потому, что я один тут не сплю и не ору с дерева каждое утро, – добавил аркканцлер.

– Э‑э. А это, кажется, делают гиббоны, аркканц-лер.

– Что? Что? Будь любезен, дружище, не пори че-пуху!

Казначей собрался с духом. Он не понимал, почему должен терпеть такое обращение.

– На самом деле я хотел поговорить с вами об одном из студентов, мэтр, – холодно сказал он.

– Студентов? – рявкнул аркканцлер.

– Да, мэтр. Знаете, кто это? Худые такие, с бледными лицами? Мы ведь университет, помните? Студенты к ним прилагаются, вроде как крысы…

– Я думал, мы платим людям, которые с ними разбираются.

– Преподавателям. Да. Но бывают случаи… В общем, аркканцлер, взгляните, пожалуйста, на эти итоги экзаменов…

Была полночь – не та полночь, что раньше, но очень на нее похожая. Старый Том, безъязыкий колокол с университетской колокольни, только что звучно промолчал двенадцать раз подряд.

Тучи выжали из себя на город последние капли дождя. Анк-Морпорк раскинулся под немногочисленными мокрыми звездами, реальный, словно кирпич.

Думминг Тупс, студент-волшебник, отложил учебник и потер лицо.

– Ну ладно, – сказал он. – Спроси меня о чем-нибудь. Давай. О чем угодно.

Виктор Тугельбенд, студент-волшебник, взял свой потрепанный экземпляр «Некротелекомникона в переложении для студентов, с практическими упражнениями» и открыл на случайной странице. Он лежал на кровати Думминга. Точнее, его лопатки лежали. Тело его устремлялось вверх по стене. Для расслабленного студента это совершенно естественная поза.

– Так, – сказал он. – Ага. Так? Как… ага… как зовут внемерное чудовище с характерным криком «Тычосказалтычосказалтычосказал»?

– Йоб Шоддот, – немедленно ответил Думминг.

– Верно. Какой жуткой пыткой изводит своих жертв чудовище Тшут Аклатеп, Инфернальная Звездная Жаба С Миллионом Головастиков?

– Оно… только ты не подсказывай… оно выкручивает им руки и показывает иконографии своих детенышей, пока у них мозги не коллапсируют.

– Ага. Никогда не мог понять, как это происходит, – признался Виктор, перелистывая страницы. – Хотя после того, как в тысячный раз скажешь: «Да у него точь-в‑точь твои глаза», ты, наверное, и так уже готов с собой покончить.

– Ты так много знаешь, Виктор, – уважительно сказал Думминг. – Удивительно, что ты до сих пор студент.

– Гм, да, – ответил Виктор. – Гм. Наверное, просто на экзаменах не везет.

– Ну давай, – поторопил его Думминг. – Спроси меня еще о чем-нибудь.

Виктор снова открыл книгу.

На мгновение воцарилась тишина.

Потом он спросил:

– Где находится Голывуд?

Думминг зажмурился и начал колотить себя по лбу.

– Погоди, погоди… не подсказывай… – Он открыл глаза. – Так, в смысле «Где находится Голывуд»? – резко спросил он. – Не помню ничего ни про какой Голывуд.

Виктор уставился на страницу. Никакого Голывуда на ней не упоминалось.

– Я готов был поклясться, что слышал… Наверное, просто почудилось, – неубедительно закончил он. – Это все от подготовки к экзамену.

– Да. Голова кругом идет, верно? Но оно того стоит, чтобы стать волшебником.

– Ага, – сказал Виктор. – Дождаться не могу.

Думминг захлопнул книгу.

– Дождь кончился. Айда за стену, – сказал он. – Мы заслужили выпивку.

Виктор погрозил ему пальцем.

– Только по одной. Надо быть трезвыми, – сказал он. – Завтра выпускной экзамен. Нужен ясный ум!

– А то! – отозвался Думминг.

Разумеется, быть на экзамене трезвым очень важно. Немало славных карьер в областях подметания улиц, собирания фруктов и бренчания на гитарах в подземных переходах взросли из непонимания этого простейшего факта.

Но у Виктора была особая причина оставаться начеку.

Он мог допустить ошибку и сдать экзамен.

Его покойный дядюшка завещал ему небольшое состояние вовсе не для того, чтобы Виктор стал волшебником. Хотя старик этого и не понимал, составляя свою последнюю волю. Он-то думал, что помогает своему племяннику получить образование, однако Виктор Тугельбенд был по-своему смышленым юношей и пришел к следующим выводам.

Каковы достоинства и недостатки жизни волшебника? Ну, ты зарабатываешь некоторый престиж, зато часто попадаешь в опасные ситуации и вечно рискуешь быть убитым своими собратьями-магами. Карьера уважаемого трупа Виктора не привлекала.

С другой стороны…

Каковы достоинства и недостатки жизни студента-волшебника? У тебя куча свободного времени, определенная вольность в плане активного поглощения пива и распевания скабрезных песен, убить тебя никто не пытается, разве что в будничном, анк-морпоркском смысле, а благодаря наследству ты можешь обеспечить себе скромную, но благоустроенную жизнь. Престижа, конечно, никакого, зато ты жив и можешь это осознать.

Поэтому Виктор потратил немалое количество сил на то, чтобы внимательно изучить прописанные в завещании условия, запутанные правила экзаменации Незримого Университета, а также все экзаменационные билеты за последние полвека.

Проходной балл на выпускном экзамене равнялся восьмидесяти восьми.

Провалить экзамен было бы легко. Провалиться может любой идиот.

Но дядя Виктора не был дураком. Одно из условий завещания гласило, что стоит Виктору хоть раз набрать меньше восьмидесяти баллов, поток денег испарится, как плевок на горячей плите.

И в каком-то смысле дядя победил. Немногие студенты в истории учились столь же прилежно, как Виктор. Говорили, что познаниями в магии он может потягаться и с некоторыми из величайших волшебников. Он проводил долгие часы в удобном библиотечном кресле за чтением гримуаров. Он исследовал формы ответов и методы экзаменации. Он переслушивал лекции до тех пор, пока не мог оттарабанить их наизусть. Преподаватели считали его самым одаренным и уж точно самым усердным студентом за последние десятилетия, и тем не менее каждый раз на выпускном экзамене он умело и уверенно набирал ровно восемьдесят четыре балла.

Объяснению это не поддавалось.

Аркканцлер дошел до последней страницы.

Наконец он сказал:

– Ага. Понятно. Жалеешь парнишку, да?

– Думаю, вы не вполне понимаете, о чем я, – отозвался казначей.

– По-моему, все ясно как день, – возразил аркканцлер. – Парень каждый раз пролетает на волосок от выпуска. – Он вытащил один из листков. – Но ведь здесь написано, что три года назад он сдал экзамен. Набрал девяносто один балл.

– Да, аркканцлер. Но он подал апелляцию.

– Апелляцию? Потому что сдал экзамен?

– Он заявил, будто экзаменаторы не заметили, что он запутался в аллотропах октирона в шестом вопросе. Заявил, что не сможет жить с таким бременем на совести. Заявил, что если он несправедливо обойдет более достойных и знающих студентов, то будет терзаться до скончания дней. Как видите, на следующих двух экзаменах он набрал только восемьдесят два и восемьдесят три балла.

– Это почему?

– Мы считаем, что он перестраховывался, мэтр.

Аркканцлер побарабанил пальцами по столу.

– Я этого не потерплю, – сказал он. – Нельзя, чтобы кто-то всю жизнь оставался почти волшебником и посмеивался над нами в, в… во что там люди посмеиваются?

– Полностью с вами согласен, – промурлыкал казначей.

– Нужно его выставить дураком, – решительно заявил аркканцлер.

– Лучше из Университета, мэтр, – поправил его казначей. – Выставить дураком – значит просто тыкать в него пальцами и потешаться над ним.

– Ага. Отлично. Так и поступим, – оживился аркканцлер.

– Нет, мэтр, – терпеливо проговорил казначей. – Дураками он выставляет нас, а мы выставим его из Университета.

– Точно. Устроим выставку, – сказал аркканцлер. Казначей закатил глаза. – Или не устроим, – добавил аркканцлер. – Так ты хочешь, чтобы я ему на дверь указал, да? Ну так пришли его сюда с утречка, и…

– Нет, аркканцлер. Так мы поступить не вправе.

– Не вправе? Я думал, мы тут главные!

– Да, но, имея дело с господином Тугельбендом, нужно быть очень осторожными. Он большой знаток регламента. Поэтому я подумал, что завтра на экзамене мы можем подсунуть ему вот этот билет.

Аркканцлер взял протянутую ему бумажку. Прочитал ее, неслышно шевеля губами.

– Всего один вопрос.

– Да. И он либо сдаст экзамен, либо провалит. Посмотрел бы я, как он наберет восемьдесят четыре балла на этом вопросе.

В каком-то смысле, который его наставники, к их немалому раздражению, никак не могли нащупать, Виктор Тугельбенд также был и самым ленивым человеком в истории.

Ленивым не в простом, обыденном значении этого слова. Обыденная лень – это всего лишь отсутствие стараний. Виктор миновал этот этап уже очень давно, просвистел мимо банальной праздности и перешел на другую ступень. На уклонение от работы у него уходило больше сил, чем у большинства людей – на тяжкий труд.

Ему никогда не хотелось стать волшебником. Ему вообще мало чего хотелось, разве только чтобы его оставили в покое и не будили до полудня. Когда он был маленьким, ему задавали вопросы вроде: «И кем же ты хочешь стать, малыш?», а он отвечал: «Не знаю. А что вы можете мне предложить?»

Но долго это продолжаться не могло. Недостаточно было быть тем, кто ты есть, – требовалось еще и работать, чтобы стать кем-то другим.

Он пытался. Довольно долгое время он пытался захотеть стать кузнецом, потому что это ремесло казалось интересным и романтичным. Но к нему прилагались тяжкий труд и неподатливые куски металла. Тогда он попытался захотеть стать наемным убийцей, потому что это ремесло казалось эффектным и романтичным. Но к нему прилагались тяжкий труд и, если закопаться поглубже, необходимость время от времени кого-то убивать. Тогда он попытался захотеть стать актером, потому что это ремесло казалось драматичным и романтичным, но к нему прилагались пыльные трико, тесные трактиры и, к бесконечному удивлению Виктора, тяжкий труд.

Он согласился поехать в Университет, потому что это было проще, чем туда не ехать.

На лице Виктора часто гостила слегка озадаченная улыбка. Из-за нее у людей возникало ощущение, что он немного умнее их. На самом деле обычно он просто пытался разобраться в том, что они только что сказали.

А еще у него были тонкие усики, которые при удачном освещении придавали ему галантный вид, а при неудачном – вид человека, только что отведавшего густого шоколадного коктейля.

Усиками Виктор гордился. А от тех, кто становился волшебником, ожидалось, что они перестанут бриться и отпустят бороду, похожую на можжевеловый куст. Взглянув на самых старых волшебников, можно было предположить, что они, подобно китам, добывают пропитание из воздуха с помощью усов.

Была уже половина второго. Он брел из «Залатанного барабана» – таверны, пользовавшейся самой дурной репутацией в городе. Когда Виктор двигался, всегда казалось, что он бредет – даже если он бежал.

А еще он был вполне трезв и поэтому весьма удивился, обнаружив себя на площади Сломанных Лун. Ведь направлялся он к маленькому переулочку за зданием Университета и к той части стены, где очень удобно расположенные выдвигающиеся кирпичи уже многие сотни лет помогали студентам-волшебникам втихаря обходить правила Незримого Университета – а точнее, перелезать через них.

А площадь была в другой стороне.

Виктор развернулся, чтобы убрести обратно, но вдруг остановился. На площади творилось что-то не-обычное.

Обычно там можно было увидеть рассказчика историй, или музыкантов, или предпринимателя, разыскивающего перспективных покупателей для таких бесхозных анк-морпоркских достопримечательностей, как Башня Искусства или Бронзовый мост.

Но сейчас на площади были только какие-то люди, устанавливавшие большой экран – нечто вроде натянутой между шестов простыни.

Виктор лениво подошел к ним.

– Чем вы тут заняты? – дружелюбно поинтересовался он.

– Представление готовим.

– О. Актерство, – без особого интереса проговорил Виктор.

Он поплелся обратно сквозь волглую тьму, но остановился, услышав из мрака между двумя домами чей-то голос.

Который очень тихо прошептал: «Помогите».

– Просто отдай его мне, понял? – сказал другой голос.

Виктор подбрел ближе и, прищурившись, вгляделся в тени.

– Эй! – позвал он. – У вас там все в порядке?

Какое-то время было тихо, а потом низкий голос сказал:

– Что ж тебе спокойно-то не жилось, парень.

«У него нож, – подумал Виктор. – Он идет на меня с ножом. Это значит, что либо меня сейчас пырнут, либо мне придется удирать, а это такая трата сил».

Люди, не уделяющие должного внимания предложенным фактам, могли бы подумать, что Виктор Тугельбенд окажется толстым и нездоровым. На самом же деле он был, без сомнения, самым атлетичным студентом Университета. Таскать на себе лишний вес – значит слишком сильно напрягаться, поэтому Виктор заботился о том, чтобы никогда его не набирать, и держал себя в форме, потому что с приличными мышцами все получается легче, чем с мешками жира.

Поэтому он ударил наотмашь, тыльной стороной руки. Удар не просто достиг цели, он отправил грабителя в полет.

Потом Виктор взглянул на несостоявшуюся жертву, которая все еще жалась к стене.

– Надеюсь, вы не пострадали, – сказал он.

– Не двигайся!

– И в мыслях не было, – сказал Виктор.

Фигура вышла из теней. Под мышкой у нее был сверток, а руки она вытягивала перед собой в чудном жесте: указательные и большие пальцы расставлены под прямыми углами и приставлены друг к другу, так что крошечные юркие глазки как будто смотрели сквозь рамку.

«Должно быть, сглаз отгоняет, – подумал Виктор. – Вон сколько у него символов на платье – волшебник, наверное».

– Потрясающе! – воскликнул мужчина, прищурившись сквозь рамку из пальцев. – Голову чуток поверни, хорошо? Отлично! Нос, конечно, так себе, но мы с этим что-нибудь сделаем.

Он сделал шаг вперед и попытался приобнять Виктора за плечи.

– Повезло тебе, – сказал он, – что ты меня встретил.

– Правда? – удивился Виктор, который думал, что все было как раз наоборот.

– Ты как раз тот, кто мне нужен, – продолжал мужчина.

– Простите, – сказал Виктор. – Я‑то думал, что вас грабят.

– Ему была нужна вот эта штука, – сказал мужчина, похлопав по свертку. Тот зазвенел, будто гонг. – Только она бы ему не пригодилась.

– Она ничего не стоит? – спросил Виктор.

– Она бесценна.

– Ну и ладно, – сказал Виктор.

Мужчина бросил попытки обхватить рукой оба плеча Виктора, которые были весьма широки, и удовольствовался одним.

– Но многие были бы разочарованы, – сказал он. – Так вот. Ты хорошо умеешь стоять. У тебя приличный профиль. Послушай, парень, а не хочешь ли ты заняться движущимися картинками?

– Э‑э, – протянул Виктор. – Нет. Не думаю.

Мужчина уставился на него с открытым ртом.

– Ты точно услышал, что я сказал? – уточнил он. – Про движущиеся картинки?

– Да.

– Все хотят заниматься движущимися картинками!

– Нет, спасибо, – вежливо сказал Виктор. – Уверен, что это достойная работа, но двигать картинки мне не очень интересно.

– Да я ведь про движущиеся картинки говорю!

– Да, – спокойно ответил Виктор. – Я слышал.

Мужчина покачал головой.

– Ну, – сказал он, – ты меня удивил. За несколько недель ты первый, кто не желает попасть в движущиеся картинки. Я как тебя увидел, так сразу подумал: в награду за то, что он сделал сегодня ночью, он захочет работать в движущихся картинках.

– Что ж, спасибо, – сказал Виктор. – Но не думаю, что это по мне.

– Все равно я тебе задолжал. – Невысокий мужчина покопался в кармане и достал карточку. Виктор взял ее. На ней было написано:

ТОМАС СИЛЬВЕРФИШ ИНТЕРЕСНАЯ И ПОЗНАВАТЕЛЬНАЯ СИНЕМАТОГРАФИЯ Однокатушечная и двухкатушечная Практически не взрывоопасная Голывуд, дом № 1

– Это на случай, если передумаешь, – сказал Сильверфиш. – Меня в Голывуде все знают.

Виктор уставился на карточку.

– Спасибо, – поблагодарил он отсутствующим тоном. – Э‑э. Вы ведь волшебник?

Сильферфиш бросил на него свирепый взгляд.

– С чего это ты взял? – резко спросил он.

– На вас платье с магическими символами…

– Магическими символами? Приглядись повнимательнее, мальчик! Это ни в коем случае не сомнительные символы нелепой и устаревшей системы верований! Это знаки просвещенного ремесла, чей яркий, новый рассвет еще только… э‑э, рассветает. Магические символы! – едко и презрительно повторил Сильверфиш. А потом добавил: – И это не платье, а мантия.

Виктор взглянул на множество звезд, полумесяцев и прочих штуковин. Знаки просвещенного ремесла, чей рассвет еще только рассветал, казались ему точь-в‑точь похожими на сомнительные символы нелепой и устаревшей системы верований, но упоминать об этом сейчас, наверное, не стоило.

– Простите, – сказал он. – Мне было плохо видно.

– Я – алхимик, – провозгласил лишь отчасти смягчившийся Сильверфиш.

– А‑а, свинец в золото превращаете, – сказал Виктор.

– Не свинец, парень. Свет. Со свинцом это не работает. Свет – в золото…

– Правда? – вежливо удивился Виктор, когда Сильверфиш принялся устанавливать посреди площади треногу.

Собиралась небольшая толпа. В Анк-Морпорке небольшие толпы возникали легко. В этом городе жили одни из самых талантливых зрителей во вселенной. Они готовы были смотреть на что угодно, особенно если существовала вероятность, что кто-нибудь забавным образом пострадает.

– Может, останешься на показ? – предложил Сильверфиш и куда-то убежал.

Алхимик. Что ж, подумал Виктор, всем известно, что алхимики слегка двинутые. Это было совершенно нормально.

Кто захочет тратить свое время на то, чтобы двигать картинки? Они по большей части и на своем месте неплохо смотрятся.

– Сосиски в тесте! Покупайте, пока горячие! – завопил кто-то у него над ухом. Виктор обернулся.

– О, привет, господин Достабль, – сказал он.

– Вечер добрый, парень. Хочешь вкусную горячую сосисочку?

Виктор посмотрел на лоснящиеся трубочки, выложенные на лотке, висевшем на шее Достабля. Пахли они аппетитно. Так было всегда. А потом ты вгрызался в них и в который уже раз обнаруживал, что Себя-Режу-Без-Ножа Достабль нашел применение таким частям животных, о которых и сами животные не подозревали. Достабль опытным путем выяснил, что с достаточным количеством жареного лука и горчицы люди могут съесть что угодно.

– Для студентов – скидки, – заговорщически прошептал Достабль. – Пятнадцать пенсов, и это я себя без ножа режу.

Он коварно приподнял крышку сковородки, выпустив облако пара.

Манящий запах жареного лука сделал свое грязное дело.

– Только одну, – осторожно сказал Виктор.

Достабль подхватил сосиску со сковородки и прихлопнул ее булочкой с ловкостью поймавшей муху лягушки.

– Вкусные – умереть можно, – весело пообещал он.

Виктор отщипнул кусочек лука. Это, по крайней мере, было безопасно.

– А что это такое? – спросил он, ткнув большим пальцем в сторону хлопающего экрана.

– Какая-то развлекуха, – ответил Достабль. – Горячие сосиски! Пальчики оближешь! – Он снова понизил голос до обычного заговорщического шипения. – Я слыхал, что в других городах народ в восторге, – добавил он. – Какие-то движущиеся картинки вроде. Они там все обкатывали, прежде чем в Анк-Морпорк приехать.

Они смотрели, как Сильверфиш с парочкой помощников ковыряются в установленном на треножник ящике. Неожиданно в круглой дырке в передней части ящика загорелся белый свет и озарил экран. Из толпы донеслись вялые возгласы.

– А, – сказал Виктор. – Понятно. И это все? Это же самый обычный театр теней. Мой дядя, бывало, так меня забавлял. Знаешь ведь, что это? Ты складываешь руки перед источником света, и из тени получается этакая картинка-силуэт.

– Ах да, – неуверенно сказал Достабль. – «Большой слон», например, или «лысый орел». Мой дедушка такое делал.

– А мой дядя в основном показывал «калечного кролика», – вспомнил Виктор. – У него, по правде сказать, не очень хорошо получалось. Порой совсем уж неудобно выходило. Мы все сидели и отчаянно пытались угадать, что это – «удивленный ежик» или «бешеный горностай», а он обижался и уходил спать, потому что мы не понимали, что на самом деле он показывал «Лорд Генри Скокс и Его Солдаты Побеждают Троллей в Битве при Псевдополисе». Не понимаю, что такого особенного в тенях на экране.

– Насколько я слышал, тут все по-другому, – сказал Достабль. – Я недавно одному из них продал большую экстрасосиску, так он сказал, что они показывают картинки очень быстро. Склеивают кучу картинок вместе и показывают одну за другой. Очень, очень быстро.

– Но не слишком быстро, – строго сказал Виктор. – Если они будут пролетать слишком быстро, их и разглядеть не успеешь.

– Он сказал, что в этом и есть секрет – ты не видишь, как они пролетают, – объяснил Достабль. – Их нужно видеть все одновременно, что ли.

– Так они ведь размажутся, – сказал Виктор. – Ты его об этом не спросил?

– Э‑э, нет, – ответил Достабль. – По правде сказать, он сразу после этого куда-то заторопился. Сказал, что как-то странно себя чувствует.

Виктор задумчиво посмотрел на остаток сосиски в тесте и вдруг почувствовал, что и на него тоже кто-то смотрит.

Он опустил взгляд. У его ног сидел пес.

Он был маленьким, криволапым и худым, по большей части серым, но местами с бурыми, белыми и черными пятнами – и он неотрывно смотрел на Виктора.

Это определенно был самый пронзительный взгляд, с каким Виктор когда-либо сталкивался. Он был не угрожающим и не заискивающим. Он был всего лишь очень долгим и очень внимательным, как будто песик запоминал все детали, чтобы потом предоставить властям полный словесный портрет.

Убедившись, что он привлек внимание Виктора, пес перевел взгляд на сосиску.

Ощущая себя чудовищем из-за того, что так жестоко обходится с несчастным, ничего не понимающим животным, Виктор уронил ее. Пес поймал и проглотил сосиску единым экономным движением.

На площадь подтягивалось все больше народу. Себя-Режу-Без-Ножа Достабль отошел в сторону и шумно торговался с теми припозднившимися гуляками, которые были уже слишком пьяны, чтобы их опыт мог возобладать над оптимизмом; впрочем, любого, кто покупал еду в час ночи после буйного вечера, все равно в итоге стошнило бы, так почему бы, собственно, и не рискнуть.

Постепенно Виктора окружила большая толпа. В ней попадались не только люди. В нескольких футах от себя он распознал большую каменистую фигуру Детрита, древнего тролля, хорошо знакомого всем студентам, поскольку ему находилась работа везде, откуда требовалось вышвыривать людей за деньги. Тролль заметил его и попытался подмигнуть. Для этого ему потребовалось закрыть оба глаза, поскольку Детрит плохо справлялся со сложными задачами. Считалось, что если попробовать научить Детрита читать и писать, а потом усадить и заставить пройти тест на уровень интеллекта, этот самый уровень окажется чуть ниже, чем у стула.

Сильверфиш взял в руки мегафон.

– Дамы и господа, – сказал он, – сегодня вам выпала привилегия быть свидетелями поворотного момента в истории Века… – Он опустил мегафон, и Виктор услышал, как алхимик быстрым шепотом спрашивает у одного из своих помощников: «Какой сейчас век? Точно?», а потом Сильверфиш снова поднял мегафон и продолжил прежним сочным и оптимистичным тоном: – Века Летучей Мыши! Ни много ни мало – рождения Движущихся Картинок! Картинок, что движутся без помощи магии!

Он подождал аплодисментов. Их не было. Толпа просто пялилась на него. Чтобы добиться оваций от анк-морпоркской толпы, одних восклицательных знаков на концах предложений было недостаточно.

Несколько утратив кураж, Сильверфиш продолжил:

– Говорят, что Увидеть – значит Поверить! Но, дамы и господа, вы не поверите Своим Собственным Глазам! Вам предстоит узреть Триумф Естественных Наук! Чудо Столетия! Открытие, Способное Потрясти Мир… нет, осмелюсь даже сказать, Всю Вселенную!..

– Надеюсь, это будет получше, чем та чертова сосиска, – проговорил тихий голос возле колена Вик-тора.

– …Обуздание Механизмов Природы для создания Иллюзий! Иллюзий, дамы и господа, не имеющих никакого отношения к Магии!..

Виктор скользнул взглядом вниз. Внизу никого не было, кроме маленького песика, который активно чесался. Он медленно поднял голову и сказал:

– Гав?

– …Потенциал для Образования! Исскуства! Истории! Благодарю вас, дамы и господа! Дамы и господа, Вы Еще Ничего Не Видели!

За этим последовала еще одна оптимистичная пауза для аплодисментов.

Кто-то в первом ряду толпы сказал:

– Это верно. Вообще ничего.

– Ага, – согласилась его соседка. – Когда ты уже закончишь трепаться и начнешь тени показывать?

– Точно! – выкрикнула другая женщина. – Сделай «калечного кролика». Мои детишки его обожают.

Виктор ненадолго отвел взгляд, чтобы усыпить подозрения пса, а потом повернулся и пристально на него уставился.

Пес дружелюбно оглядывал толпу и, похоже, не обращал на него никакого внимания.

Виктор на пробу поковырялся пальцем в ухе. Должно быть, эхо шутки шутит или что-то еще. Дело было не в том, что пес издал звук «гав», хотя уже это – сам по себе уникальный случай; большинство собак во вселенной никогда не гавкают, их лай более сложен: «Вууугх», например, или «хвхууф». Нет, дело было в том, что он вообще не залаял. Он сказал «Гав».

Виктор помотал головой и снова поднял взгляд, как раз когда Сильверфиш спрыгнул с помоста перед экраном и жестом велел одному из своих помощников начать вращение ручки, торчавшей сбоку ящика. Послышался скрежет, перешедший в равномерное щелканье. На экране затанцевали смутные тени, а потом…

Одной из последних вещей, которые запомнил Виктор, был послышавшийся рядом с коленом голос:

– Могло быть и хуже, приятель. Я ведь мог и «мяу» сказать.

Голывуд грезит…

И вот прошло восемь часов.

Проснувшийся с жуткого похмелья Думминг Тупс виновато посмотрел на пустой стол по соседству. Пропускать экзамены было не в духе Виктора. Он всегда говорил, что наслаждается риском.

– Приготовьтесь перевернуть билеты, – донесся с конца зала голос наблюдателя. Шестьдесят грудных клеток шестидесяти потенциальных волшебников стиснуло жуткое, невыносимое напряжение. Думминг судорожно крутил в пальцах счастливую ручку.

Стоявший за кафедрой волшебник перевернул песочные часы.

– Можете приступать, – сказал он.

Кое-кто из студентов – тех, что посамоувереннее, – перевернул листки щелчком пальцев. Думминг немедленно их возненавидел.

Он потянулся за своей счастливой чернильницей, но с перепугу промахнулся и перевернул ее. Билет захлестнул миниатюрный черный потоп.

А Думминга почти так же безнадежно захлестнули паника и стыд. Он промокнул чернила полой мантии, размазав их по столешнице тонким слоем. Его счастливую сушеную лягушку унесло волной.

Сгорая от стыда, роняя капли чернил, он умоляюще посмотрел на председателя комиссии, а потом перевел упрашивающий взгляд на пустой стол по соседству.

Волшебник кивнул. Благодарный Думминг бочком перебрался через проход, дождался, пока уймется колотящееся сердце, а потом очень осторожно перевернул лежавший на столе листок.

Десять секунд спустя, вопреки всякой логике, он снова его перевернул – на случай, если произошла ошибка и остаток вопросов каким-то образом очутился на обратной стороне.

Его окружала напряженная тишина, в которой скрипели от натуги пятьдесят девять умов.

Думминг снова перевернул листок.

Быть может, это какая-то ошибка. Но нет… вот и печать Университета, и подпись аркканцлера, и все остальное. Так что, возможно, это какое-то особое испытание. Возможно, прямо сейчас они наблюдают за ним и ждут, что он сделает.

Думминг украдкой огляделся. Другие студенты, похоже, трудились изо всех сил. Наверное, это все-таки ошибка. Да. Чем больше он об этом думал, тем логичнее казалось это объяснение. Должно быть, аркканц-лер сначала подписал листки, а потом, когда писцы их заполняли, один из них только-только закончил с архиважнейшим первым вопросом, когда его куда-то позвали, и никто этого не заметил, и листок попал на стол Виктора, вот только Виктора не было, и листок достался Думмингу, а это значило, решил он в неожиданном приступе набожности, что боги хотели, чтобы он ему достался. В конце концов, Думминг не виноват в том, что из-за какой-то оплошности получил вот такой листок. Упустить такую возможность, скорее всего, будет чем-то вроде святотатства.

Они обязаны принять то, что ты сдаешь. Думминг не зря жил в одной комнате с величайшим в мире специалистом по экзаменационным процедурам и кое-что усвоил.

Он снова посмотрел на вопрос: «Ваше имя?»

И ответил на него.

А чуть погодя несколько раз подчеркнул ответ с помощью счастливой линейки.

А еще чуть погодя, чтобы показать свое прилежание, написал чуть выше: «Ответ на вопрос номер Один:».

А еще через десять минут добавил строчкой ниже: «Что и является моим именем» – и тоже подчеркнул.

«Бедолага Виктор очень пожалеет, что упустил такой шанс», – подумал он.

Куда он, интересно, запропастился?

Дороги к Голывуду еще не было. Тот, кто хотел туда добраться, должен был двигаться по Щеботанскому тракту, а потом, в какой-то неотмеченной точке посреди скудного пейзажа, сойти и направиться в сторону дюн. Насыпь поросла дикими лавандой и розмарином. Слышны были только жужжание пчел и далекая песня жаворонка, но они лишь делали тишину еще более очевидной.

Виктор Тугельбенд сошел с тракта там, где насыпь была разбита и утрамбована множеством телег и, судя по всему, возрастающим день ото дня количеством ног.

Путь оставался долгий. Виктор поплелся дальше.

Где-то в глубине его сознания тихий голосок задавал вопросы вроде «Где я? Зачем я это делаю?», а еще какая-то часть его мозга знала, что на самом деле ему это делать не обязательно. Подобно жертве гипнотизера, которая сознает, что на самом деле ее не загипнотизировали и она может в любой момент опомниться, просто сейчас ей этого не хочется, он позволил своим ногам подчиниться зову.

Он не был уверен, почему это делает. Просто знал, что есть нечто такое, частью чего он должен стать. Нечто такое, чего может больше никогда не быть.

Где-то позади, стремительно сокращая расстояние, пытался ехать на лошади Себя-Режу-Без-Ножа Достабль. Прирожденным всадником он не был и время от времени падал – это была одна из причин, по которым он до сих пор не нагнал Виктора. Второй причиной было то, что перед отъездом из города Достабль задержался, чтобы задешево продать свой сосисочный бизнес одному гному, который поверить не мог своей удаче (а попробовав сосиски, так ей и не поверил).

Достабля что-то звало, и голос у него был золотой.

А далеко за спиной Достабля волочил кулаки по песку тролль Детрит. Трудно было сказать, о чем он думает, – так же трудно, как сказать, о чем думает почтовый голубь. Он просто знал, что должен быть не там, где находится сейчас.

И наконец, еще дальше по дороге ехала упряжка из восьми лошадей, доставлявшая в Голывуд древесину. Ее возница ни о чем особенном не думал, хотя его слегка озадачивало то, что случилось, когда он в предрассветной темноте покидал Анк-Морпорк. Из придорожного мрака донесся крик: «Именем городской стражи приказываю остановиться!», и возница остановился, но больше ничего не произошло, а когда он огляделся, рядом никого не было.

Упряжка прогрохотала мимо, открыв взгляду во-ображаемого наблюдателя крошечную фигурку Чудо-пса Гаспода, который пытался устроиться поудобнее среди лежавших в повозке бревен. Он тоже направлялся в Голывуд.

И тоже не знал почему.

Но намеревался это выяснить.

Никто не поверил бы в последние годы Века Летучей Мыши, что за всем происходящим в Плоском мире зорко и внимательно следят существа более развитые, чем Человек, или, по крайней мере, куда более неприятные; что в то время, как люди занимались своими делами, их исследовали и изучали, может быть, так же тщательно, как голодавший три дня человек изучает меню «Все-Что-Сможешь-Проглотить-За-Доллар» снаружи «Реберного дома Харги»…

Хотя если подумать… большинство волшебников поверило бы, если бы им кто-нибудь рассказал.

А Библиотекарь так уж точно поверил бы.

И госпожа Мариэтта Космопилит из дома три по Щеботанской улице Анк-Морпорка тоже поверила бы. Но она также верила, что мир – круглый, что упрятанный в ящик с нижним бельем зубчик чеснока помогает отгонять вампиров, что время от времени полезно бывает прогуляться и посмеяться, что в каждом есть что-нибудь хорошее, нужно только знать, где искать, и что три мерзких маленьких гнома каждый вечер подглядывают за тем, как она раздевается[4].

Голывуд!..

…пока что ничего особенного собой не представлял. Всего лишь холм у моря, а по другую сторону холма – множество дюн. Это было одно из тех прекрасных местечек, которые прекрасны, только если у тебя есть возможность, по-быстрому насладившись его красотой, отправиться куда-нибудь, где водятся горячие ванны и холодные напитки. Проводить в этом местечке хоть сколько-нибудь долгое время – чистое наказание.

И тем не менее там вырос город… или что-то вроде. Деревянные времянки возводились сразу же, стоило кому-нибудь привезти груз дерева, такие примитивные, будто их строители не желали уделять им время, которое могли потратить на что-то куда более важное. Это были простые квадратные коробки из досок.

Если не считать фасадов.

Спустя многие годы Виктор заметил, что тому, кто хотел понять Голывуд, следовало понять его здания.

Ты видел коробку на песке. У нее была более-менее остроконечная крыша, но значения это не имело, потому что в Голывуде никогда не бывало дождей. Щели в ее стенах были заткнуты старыми тряпками. Вместо окон зияли дыры – стекло было слишком хрупким, чтобы везти его от самого Анк-Морпорка. И сзади фасад напоминал огромный деревянный щит, поддерживаемый системой подпорок.

Но спереди он был кричащей, резной, цветастой, изукрашенной, барочной архитектурной феерией. Разумные горожане Анк-Морпорка делали дома неприметными, чтобы не привлекать внимания, и приберегали украшения для внутренних помещений. Голывуд же выворачивал свои дома наизнанку.

Виктор шел по тому, что называлось здесь главной улицей, словно во сне. Рано утром он проснулся в дюнах. Почему? Он решил отправиться в Голывуд, но зачем? Виктор не помнил. Помнил только, что тогда это решение казалось ему очевидным. Убедительных причин насчитывались сотни.

Вспомнить бы хоть одну.

Впрочем, времени на то, чтобы ворошить воспоминания, у его мозга не было. Он был слишком сильно занят тем, что ощущал зверский голод и чудовищную жажду. В карманах Виктора отыскалось только семь пенсов. Этого не хватило бы и на миску супа, не говоря уже о приличном обеде.

А приличный обед был ему нужен. После приличного обеда все должно было проясниться.

Виктор проталкивался сквозь толпу. Состояла она, похоже, в основном из плотников, но попадались и другие люди, перетаскивавшие оплетенные бутыли или таинственные ящики. И все они двигались быстро и решительно, движимые какой-то ведомой лишь им могучей целью.

Кроме него.

Виктор тащился по импровизированной улице, пялился на дома и чувствовал себя кузнечиком, по ошибке заскочившим в муравейник. И здесь, похоже, не было…

– Смотри, куда прешь!

Виктора отбросило к стене. Когда он восстановил равновесие, та, с кем он столкнулся, уже скрылась в толпе. Он остекленело посмотрел ей вслед, а потом бросился догонять.

– Эй! – крикнул он. – Прости! Прошу прощения! Госпожа?

Она остановилась и нетерпеливо дождалась его.

– Ну? – спросила она.

Ростом она была на фут ниже Виктора, а о фигуре ее что-то сказать было сложно, поскольку по большей части она утопала в платье с чудовищным количеством рюшей; платье, впрочем, было не настолько чудовищно, как огромный блондинистый парик в белых кудряшках. А лицо ее было все выбелено гримом, за исключением глаз, густо обведенных черным. Больше всего она напоминала изрядно невыспавшийся абажур.

– Ну? – повторила девушка. – Говори скорее! Меня через пять минут снова рисуют!

– Э‑э…

Она смягчилась.

– Подожди, сама догадаюсь, – сказала она. – Ты только что здесь оказался. Все для тебя в новинку. Что делать, ты не знаешь. Тебе хочется есть. А денег у тебя нет. Так?

– Да! Как ты узнала?

– Да все с этого начинают. А теперь ты хочешь прорваться в клики, верно?

– Клики?

Она закатила глаза в сердцевине черных кругов.

– Движущиеся картинки!

– О…

«А ведь хочу, – подумал он. – Я этого не знал, но я хочу. Да. Поэтому я сюда и пришел. Почему я сразу не понял?»

– Да, – сказал он. – Да, именно это я и хочу сделать. Хочу, эм, прорваться. И как люди это делают?

– Люди очень-очень долго ждут. Пока людей не заметят. – Девушка оглядела его с ног до головы, не скрывая презрения. – Может, к плотнику наймешься? Голывуду всегда нужны хорошие помощники плот-ников.

После чего она развернулась и скрылась, потерялась в толпе занятых людей.

– Э‑э, спасибо, – сказал ей вслед Виктор. – Спасибо. – И добавил погромче: – Надеюсь, твоим глазам скоро полегчает!

Он позвенел монетками в кармане.

Плотницкая работа отпадала. Слишком уж это было похоже на тяжкий труд. Однажды он ее попробовал и очень скоро пришел с деревом к соглашению: Виктор его не трогает, а оно не трескается.

У очень-очень долгого ожидания были свои привлекательные стороны, но для него нужны были деньги.

Неожиданно пальцы Виктора сомкнулись на маленьком прямоугольничке. Он вытащил его и осмотрел.

Карточка Сильверфиша.

Голывудский дом № 1 оказался парочкой лачуг, обнесенных высоким забором. У ворот выстроилась очередь. В ней смешались тролли, гномы и люди. Похоже, стояли они здесь уже давненько; некоторые так естественно смотрелись, когда уныло обмякали, оставаясь при этом на ногах, что вполне могли оказаться эволюционировавшими для этой цели потомками изначальных доисторических обитателей очереди.

У калитки стоял крепкий здоровяк, оглядывавший очередь с самодовольным видом, типичным для облеченных мелкой властью людей.

– Простите… – начал Виктор.

– Господин Сильверфиш этим утром больше не нанимает, – одной стороной рта сказал здоровяк. – Так что вали.

– Но он говорил, что если я когда-нибудь окажусь в…

– Дружище, я ведь сказал, чтобы ты валил?

– Да, но…

Калитка в заборе приоткрылась. Наружу выглянуло маленькое бледное лицо.

– Нам нужен тролль и парочка людей, – сказало оно. – Один день, обычная ставка.

Калитка снова закрылась.

Здоровяк выпрямился и сложил рупором покрытые шрамами ладони.

– Ну ладно, поганцы! – прокричал он. – Вы его слышали! – Он окинул очередь профессиональным взглядом скотовода. – Ты, ты и ты, – сказал он, ткнув пальцем.

– Прошу прощения, – услужливо проговорил Виктор, – но, кажется, на самом деле первым в очереди был вон тот…

Его отпихнули с дороги. Трое счастливчиков прошаркали внутрь. Виктору показалось, что он заметил блеск переходящих из рук в руки монет. Потом привратник обратил к нему разъяренное красное лицо.

– А ты, – сказал он, – отправляйся в конец очереди. И оставайся там!

Виктор посмотрел на него. Потом на калитку. Потом на длинную колонну отчаявшихся.

– Э‑э, нет, – сказал он. – Пожалуй, нет. Но все равно спасибо.

– Тогда проваливай!

Виктор дружелюбно улыбнулся привратнику. Дошел до угла забора и повернул. Забор уходил в узкую долину.

Виктор покопался в традиционном для переулков мусоре и нашел бумажку. Закатал рукава. И лишь потом внимательно осмотрел забор и отыскал пару болтавшихся досок, которые, после некоторых усилий, позволили ему проникнуть внутрь.

Место, в котором он очутился, было завалено древесиной и грудами ткани. Вокруг никого не было.

Целеустремленно шагая – Виктор знал, что никто никогда не остановит целеустремленно шагающего человека с закатанными рукавами и отчетливо виднеющейся бумажкой в руке, – он отправился покорять деревянно-холщовую страну чудес «Интересной и Познавательной Синематографии».

Здесь встречались дома, нарисованные с обратной стороны других домов. Здесь встречались деревья, которые спереди были деревьями, а сзади – мешаниной подпорок. Повсюду кишела деятельность, хотя, насколько мог сказать Виктор, на самом деле никто ничего не производил.

Он увидел, как человек в длинном черном плаще, черной шляпе и с похожими на швабру усами привязывает к одному из деревьев девушку. Останавливать его, похоже, никто не собирался, хотя девушка сопротивлялась. Парочка людей без особого интереса наблюдала за этим, а еще один мужчина стоял за массивным ящиком на треноге и крутил ручку.

Девушка выбросила умоляющую руку, беззвучно открыла и закрыла рот.

Один из наблюдателей встал, перебрал лежавшую рядом стопку досочек и выставил одну из них перед ящиком.

Досочка была черной. На ней были написаны белые слова: «Нет! Нет!»

Человек отошел. Злодей подкрутил усы. Человек вернулся с другой досочкой. На этот раз на ней было написано: «Ахар! Моя гордая красавитца!»

Другой сидящий наблюдатель поднял рупор.

– Хорошо, хорошо, – сказал он. – Так, делаем пятиминутный перерыв, а потом все возвращаемся сюда и снимаем большую драку.

Злодей отвязал девушку. Они убрели прочь. Вращавший ручку мужчина остановился, зажег сигаретку и открыл крышку ящика.

– Все слышали? – спросил он.

Раздался писклявый хор.

Виктор подошел к человеку с рупором и постучал его по плечу.

– Срочное сообщение для господина Сильверфиша! – сказал он.

– Он там, в офисе, – мужчина ткнул большим пальцем себе за плечо, даже не оглянувшись.

– Спасибо.

В первой постройке, в которую заглянул Виктор, не было ничего, кроме исчезавших во мраке рядов маленьких клеток. Какие-то неразличимые создания бросались на прутья и галдели. Виктор поспешно захлопнул дверь.

За следующей дверью обнаружился Сильверфиш, стоявший у стола, заваленного кусками стекла и бумажными сугробами. Он не обернулся.

– Поставьте вон туда, – рассеянно пробормотал он.

– Господин Сильверфиш, это я, – сказал Виктор.

Сильверфиш повернулся и посмотрел на него туманным взглядом, словно Виктор сам был виноват в том, что его имя ничего не значит.

– Да?

– Я пришел наниматься на ту работу, – подсказал ему Виктор. – Вы помните?

– Какую еще работу? Что я должен помнить? – переспросил Сильверфиш. – Как вообще ты сюда попал?

– Я прорвался в движущиеся картинки, – ответил Виктор. – Но не сделал ничего такого, что нельзя поправить с помощью молотка и нескольких гвоздей.

На лице Сильверфиша проступила паника. Виктор достал карточку и помахал ею – как он надеялся, успокаивающе.

– Анк-Морпорк? – напомнил он. – Пару ночей назад? Когда вам угрожали?

На Сильверфиша снизошло осознание.

– Ах да, – сказал он еле слышно. – А ты – тот юноша, который мне помог.

– И вы сказали прийти к вам, если мне захочется двигать картинки, – сказал Виктор. – Тогда мне не хотелось, а теперь хочется.

Он широко улыбнулся Сильверфишу.

Но при этом подумал: «Сейчас он попытается выкрутиться. Он жалеет, что сделал мне это предложение. Он отправит меня обратно в очередь».

– Ну разумеется, – сказал Сильверфиш, – множество очень талантливых людей хотят попасть в движущиеся картинки. У нас вот-вот появится звук. Кстати, а ты не плотник? У тебя в алхимии опыт есть? Может, ты бесов дрессировал? Вообще что-нибудь руками делать умеешь?

– Нет, – ответил Виктор.

– А петь?

– Чуть-чуть. В ванне. Но не очень хорошо, – признался Виктор.

– А танцевать?

– Нет.

– А что с мечами? Знаешь, как фехтовать?

– Немного, – сказал Виктор. Иногда он упражнялся с мечом в спортивном зале. Но всегда без оппонента, потому что волшебники, как правило, ненавидят физическую активность, и кроме него единственным обитателем Университета, который заглядывал в спортзал, был Библиотекарь, да и то лишь для того, чтобы покачаться на канатах и кольцах. Однако Виктор выработал перед зеркалом энергичную и уникальную технику, и зеркалу еще предстояло его победить.

– Понятно, – мрачно проговорил Сильверфиш. – Петь не умеет. Танцевать не умеет. Немного фехтует.

– Зато я дважды спас вам жизнь, – сказал Виктор.

– Дважды? – рявкнул Сильверфиш.

– Да, – ответил Виктор. И сделал глубокий вдох. Это было рискованно. – Тогда, – сказал он, – и сейчас.

Последовала долгая пауза.

После чего Сильверфиш сказал:

– Мне правда не кажется, что это необходимо.

– Простите, господин Сильверфиш, – взмолился Виктор. – На самом деле я совсем не такой, но вы обе-щали, и я прошел весь этот путь, а денег у меня нет, а есть хочется, и я готов сделать все, что вы попросите. Вообще все. Пожалуйста.

Сильверфиш с сомнением оглядел его.

– Даже актерствовать? – спросил он.

– Что?

– Расхаживать и притворяться, что ты что-то делаешь, – любезно объяснил Сильверфиш.

– Да!

– Жалость какая, а ведь такой умный, образованный юноша, – пробормотал Сильверфиш. – Чем ты вообще занимаешься?

– Я учусь на вол… – начал Виктор. Потом вспомнил о неприязни Сильверфиша к волшебникам и поправился: – На секретаря.

– На волосекретаря? – переспросил Сильверфиш.

– Вот только я не знаю, как у меня получится с актерством, – признался Виктор.

Силверфиш удивленно посмотрел на него.

– О, у тебя все будет нормально, – утешил он. – Плохо сыграть в движущихся картинках очень трудно.

Он покопался в кармане и достал монетку в один доллар.

– Вот, – сказал он. – Иди поешь чего-нибудь.

Потом смерил Виктора взглядом.

– Ты чего-то ждешь? – уточнил он.

– Ну, – сказал Виктор, – я надеялся, что вы объясните мне, что происходит.

– В смысле?

– Пару ночей назад я посмотрел ваш… ваш клик, – он ощутил легкую гордость оттого, что вспомнил термин, – в Анк-Морпорке, и неожиданно мне больше всего на свете захотелось очутиться здесь. Я в жизни раньше ничего по-настоящему не хотел!

На лице Сильверфиша распустилась облегченная улыбка.

– Ах, это, – сказал он. – Это просто магия Голывуда. Не такая, как у волшебников, – поспешно добавил он, – где сплошь суеверия и шарлатанство. Нет. Это магия для обычных людей. Твой разум кипит от возможностей. Мой так точно кипел, – добавил он.

– Да, – неуверенно согласился Виктор. – Но как она работает?

Сильверфиш просиял.

– Ты хочешь знать? – спросил он. – Ты хочешь знать, как все работает?

– Да, я…

– Понимаешь, большинство людей меня разочаровывают, – перебил его Сильверфиш. – Ты им показываешь настоящее чудо, такое, как рисовальный ящик, а они только и говорят, что «О». И никогда не спрашивают, как он работает. Господин Птах!

Последние слова он прокричал. Вскоре на другой стороне лачуги отворилась дверь и вошел мужчина.

На шее у него был ремень с рисовальным ящиком. С пояса свисали разнообразные инструменты. Руки были в пятнах от химикалий, а брови отсутствовали – Виктору предстояло узнать, что это верный признак человека, хоть немного работавшего с октоцеллюлозой. Кепку он носил задом наперед.

– Это Гафер Птах, – радостно представил его Сильверфиш. – Наш главный рукоятор. Гафер, это Виктор. Он будет у нас играть.

– О, – сказал Гафер, глянув на Виктора, словно мясник – на тушу. – Правда?

– И он хочет знать, как все работает! – добавил Сильверфиш.

Гафер бросил на Виктора еще один желчный взгляд.

– Шпагат, – мрачно сказал он. – Все здесь держится на шпагате. Ты поразился бы, как быстро тут все развалилось бы, если б не я и мой моточек шпагата.

Неожиданно из ящика у него на шее донеслась какая-то суматоха. Гафер шленул по нему ладонью.

– А ну-ка уймитесь, – велел он. И кивнул Виктору. – Они капризничают, когда график нарушается, – объяснил он.

– А что в ящике? – спросил Виктор.

Гафер подмигнул Сильверфишу.

– Готов поспорить, сгораешь от любопытства.

Виктор припомнил существ в клетках, которых увидел в сарае.

– По звуку похоже на обыкновенных демонов, – осторожно сказал он.

Гафер одобрительно посмотрел на него – так смотрят на глупого пса, который вдруг исполнил хитрый трюк.

– Ага, верно, – признал он.

– Но почему они не разбегаются? – спросил Виктор.

Гафер ухмыльнулся.

– Чудесная штука этот шпагат, – сказал он.

Себя-Режу-Без-Ножа Достабль относился к тем редким людям, мышление которых представляет собой прямую линию.

Большинство людей думает кривыми и зигзагами. Например, они начинают с мысли: «Интересно, как бы это мне разбогатеть?», а потом следуют непостоянным курсом, включающим в себя мысли вроде: «Интересно, что сегодня на обед?» и «Интересно, не одолжит ли мне кто-нибудь пятерку?».

А вот Достабль был одним из тех, кто способен понять, какой мыслью должен завершиться этот процесс – в нашем случае это будет «Я невероятно богат», – прочертить между ними линию, а потом медленно и терпеливо думать в этом направлении, пока не доберется до точки назначения.

Впрочем, это ему не помогало. Как он обнаружил, в процесс всегда закрадывалась какая-нибудь мелкая, но значимая оплошность. Обычно она касалась странного нежелания людей покупать то, что он продавал.

Однако сейчас все его сбережения лежали в кожаном мешочке во внутреннем кармане жилета. Он провел в Голывуде целый день. Он взглянул на здешнюю беспорядочную организацию – уж какая была – глазами бывалого дельца. Казалось, что вписаться ему некуда, но это была не проблема. Наверху место есть всегда.

День вопросов и пристального наблюдения в конце концов привел его к «Интересной и Познавательной Синематографии». Теперь Достабль стоял на противоположной стороне улицы и внимательно приглядывался.

Он пригляделся к очереди. Он пригляделся к привратнику. Он принял решение.

Достабль прошелся вдоль очереди. Мозги у него были. Он знал, что они у него были. Теперь он нуждался в мускулах. Где-то здесь наверняка можно было…

– День добрый, господин Достабль.

Эта плоская голова, эти бугристые руки, эта загнутая нижняя губа, этот надтреснутый голос, говоривший о коэффициенте интеллекта размером с грецкий орех. Сложить все это вместе, и получится…

– Енто я, Детрит, – сказал Детрит. – Какая не-ожиданная встреча, да?

Улыбка, которую он адресовал Достаблю, была как трещина, расколовшая устой моста.

– Привет, Детрит. В картинках работаешь? – спросил Достабль.

– Не то чтобы работаю, – застенчиво ответил Детрит.

Достабль украдкой оглядел тролля, чьи щербатые кулаки, как правило, служили решающим аргументом в любой уличной драке.

– Просто ужасно, – сказал он. Достал мешочек с деньгами и отсчитал пять долларов. – А на меня поработать не хочешь, Детрит?

Детрит уважительно приложил ладонь к выступу лба.

– Рад стараться, господин Достабль, – сказал он.

– Тогда нам туда.

Достабль ленивой походкой вернулся к голове очереди. Привратник выставил руку, перегораживая ему путь.

– А ты куда это собрался, приятель? – поинтересовался он.

– У меня назначена встреча с господином Сильверфишем, – сказал Достабль.

– И ему об этом, конечно же, известно? – спросил привратник тоном, который намекал, что лично он в такое не поверит, даже если увидит написанным на небесах.

– Пока что нет, – ответил Достабль.

– В таком случае, друг мой, отправляйся-ка в…

– Детрит?

– Да, господин Достабль?

– Стукни этого человека.

– Рад стараться, господин Достабль.

Рука Детрита прочертила дугу углом в 180 градусов, на конце которой было забвение. Привратник оторвался от земли, пробил калитку и рухнул на ее обломки, пролетев двадцать футов. Очередь одобрительно завопила.

Достабль довольно посмотрел на тролля. На Детрите не было ничего, кроме изодранной набедренной повязки, прикрывавшей то, что тролли считали нужным прикрывать.

– Очень хорошо, Детрит.

– Рад стараться, господин Достабль.

– Но нам нужно будет подыскать тебе костюм, – сказал Достабль. – А теперь, пожалуйста, посторожи калитку. Никого не пропускай.

– Рад стараться, господин Достабль.

Две минуты спустя маленький серый песик протрусил между короткими и кривыми ногами тролля и перескочил через останки калитки; Детрит его не тронул, потому что собаки, как всем известно, это не «никто».

– Господин Сильверфиш? – спросил Достабль.

Сильверфиш, опасливо пересекавший студию с коробкой свежей пленки, замедлился, увидев тощую фигуру, бросившуюся к нему, точно давно потерянный хорек. На лице у Достабля было выражение, с которым что-то длинное, гладкое и белое обычно выплывает из рифов на теплое мелководье, где плещутся детишки.

– Да? – сказал Сильверфиш. – Вы кто? Как вы сюда…

– Меня зовут Достабль, – представился Достабль. – Но ты можешь звать меня просто «Себя-Режу».

Одной рукой он ухватил и яростно затряс безвольную ладонь Сильверфиша, другую положил ему на плечо и сделал шаг вперед. Это одновременно производило впечатление крайней приветливости и означало, что если Сильверфиш попробует отшатнуться, то вывихнет себе локоть.

– И я хотел бы, чтобы ты знал, – продолжил Достабль, – что мы все крайне впечатлены тем, что вы, ребята, тут делаете.

Сильверфиш посмотрел на свою сотрясаемую в дружеском жесте руку и неуверенно улыбнулся.

– Правда? – выдавил он.

– Все это… – Достабль ненадолго отпустил плечо Сильверфиша, чтобы экспансивно обвести рукой творящийся вокруг энергичный хаос. – Поразительно! – воскликнул он. – Восхитительно! А эта ваша последняя вещица, как она там называлась?..

– «Суматоха в лавке», – сказал Сильверфиш. – Вы ведь о той, где вор крадет сосиски, а лавочник за ним гоняется?

– Ага, – подтвердил Достабль; не сходившая с его лица улыбка сделалась натянутой всего лишь на секунду или две, прежде чем вновь стать абсолютно искренней. – Ага. Именно о ней. Потрясающе! Совершенно гениально! Превосходно выдержанная метафора!

– Этот клик стоил нам почти двадцать долларов, знаете ли, – с застенчивой гордостью поведал Сильверфиш. – Плюс сорок пенсов за сосиски, разумеется.

– Подумать только! – поразился Достабль. – И его, должно быть, посмотрели сотни людей, верно?

– Тысячи, – поправил Сильверфиш.

Теперь для улыбки Достабля невозможно было бы подобрать сравнение. Если бы у нее получилось стать хоть чуточку шире, у него отвалилась бы верхушка головы.

– Тысячи? – переспросил он. – Правда? Так много? И, конечно же, все они платят вам по, э‑э, сколько?..

– О, мы пока что просто собираем пожертвования, – признался Сильверфиш. – Просто чтобы покрыть затраты, пока мы еще на стадии экспериментов. – Он опустил взгляд. – Кстати, – добавил он, – не могли бы вы перестать трясти мою руку?

Достабль последовал за его взглядом.

– Конечно! – сказал он и отпустил руку Сильверфиша. Она какое-то время еще продолжала дергаться вверх-вниз из-за мышечного спазма.

Достабль на мгновение умолк; он выглядел как человек, поглощенный беседой с каким-то внутренним богом. Потом он сказал:

– Ты знаешь, Томас – я ведь могу называть тебя Томас? – когда я увидел этот шедевр, я подумал: Достабль, за этим стоит истинный художник…

– …а откуда вы знаете, что меня зовут…

– …истинный художник, подумал я, который должен свободно следовать своей музе, а не сгибаться под бременем мелких управленческих забот, я ведь прав?

– Ну… вся эта возня с документами и правда не-много…

– Вот и я так подумал, – перебил его Достабль, – и сказал себе: Достабль, ты немедленно должен отправиться туда и предложить ему свои услуги. Ты знаешь какие. Административные. Снять ношу с его плеч. Позволить ему заниматься тем, что он умеет лучше всего – я ведь прав? Том?

– Я… я… я… конечно, это правда, что моя сильная сторона – это скорее…

– Точно! Точно! – воскликнул Достабль. – Том, я согласен!

Глаза Сильверфиша остекленели.

– Э‑э, – сказал он.

Достабль игриво стукнул его кулаком в плечо.

– Просто покажи мне документы, – сказал он, – а потом сможем пойти и заняться тем, что ты там лучше всего делаешь.

– Э‑э. Да, – сказал Сильверфиш.

Достабль ухватил его за руки и выкрутил убедительность на тысячу ватт.

– Это для меня очень важный момент, – хрипло проговорил он. – Даже выразить не могу, как он для меня важен. Могу честно сказать, что это счастливейший день в моей жизни. Я хочу, чтобы ты это знал, Томми. Искренне.

Благоговейную тишину испортило негромкое хихиканье.

Достабль медленно оглянулся. Позади них никого не было, кроме мелкой серой дворняги, сидевшей в тени от кучи бревен. Дворняга заметила выражение его лица и склонила голову набок.

– Гав? – спросила она.

Себя-Режу-Без-Ножа Достабль быстро оглянулся в поисках чего-нибудь, чем можно было бы в нее швырнуть, понял, что это выбьется из его образа, и вновь повернулся к плененному Сильверфишу.

– Ты знаешь, – сказал он, ничуть не преувеличивая, – мне невероятно повезло, что я тебя встретил.

Обед в таверне стоил Виктору доллара и парочки пенсов. Состоял он из миски супа. Продавец супа объяснил, что все стоит так дорого, потому что продукты приходится везти издалека. Вокруг Голывуда ферм не было. Да и вообще, кто станет растить овощи, когда можно делать клики?

После этого Виктор отправился на пробы к Гаферу.

На пробах ему пришлось минуту простоять неподвижно, пока рукоятор по-совиному пялился на него поверх рисовального ящика. Когда минута истекла, Гафер сказал:

– Ясно. У тебя врожденный талант, парень.

– Но я же ничего не делал, – удивился Виктор. – Ты просто велел мне не двигаться.

– Ага. Вот именно. Нам именно такие люди и нужны. Которые не двигаться умеют, – объяснил Гафер. – А всякое там жеманное актерство пусть в театрах остается.

– Но вы ведь так и не объяснили мне, что демоны делают в ящике, – напомнил Виктор.

– А вот что, – сказал Гафер, откидывая пару защелок. На Виктора уставился ряд крошечных злобных глазок. – Вот эти шесть демонов, – Гафер осторожно указал на них пальцем, остерегаясь когтей, – смотрят в маленькую дырочку спереди ящика и зарисовывают то, что видят. Их обязательно должно быть шесть, понятно? Двое рисуют, четверо дуют на картинку, чтобы высохла. Потому что следующая уже на подходе, ясно? Каждый раз, когда поворачивается вот эта ручка, прозрачная лента немного проматывается вниз, открывая место для новой картинки.

Он повернул ручку. Ящик сказал кликаклика, а бесы заверещали.

– Что это с ними? – спросил Виктор.

– А, – сказал Гафер, – это потому, что ручка еще и вращает вот это колесико с кнутами. Это единственный способ заставить их работать быстро. Обычные бесы – ленивые чертяки. В общем, тут все взаимо-связано. Чем быстрее ты крутишь ручку, тем быстрее проматывается пленка и тем быстрее им приходится рисовать. Нужно тщательно подобрать скорость. Это очень важное ремесло – рукояторство.

– А вам не кажется, что это, ну, жестоко?

Гафер явно удивился:

– О нет. Вовсе нет. У меня перерыв каждые полчаса. Требование Гильдии Рукояторов.

Он прошел вдоль верстака туда, где стоял другой ящик с откинутой задней панелью. На этот раз на Виктора, скорбно моргая, воззрились из клетки заторможенного вида ящерицы.

– Не слишком это надежно, – сказал Гафер, – но лучше мы ничего не придумали. Саламандры обычно лежат весь день в пустыне и впитывают свет, а если их напугать – они его выделяют. Это механизмом самозащиты называется. Так вот, когда пленка проматывается, а вон та шторка открывается и закрывается, их свет проходит сквозь пленку и вот эти линзы и попадает на экран. Все очень просто.

– А как вы их пугаете? – спросил Виктор.

– Ручку видишь?

– О.

Виктор задумчиво потыкал пальцем в рисовальный ящик.

– Ну ладно, – сказал он. – Значит, у вас получается куча маленьких картинок. И вы их быстро проматываете. Тогда на экране должно все смазываться, но не смазывается же.

– А‑а, – протянул Гафер, постучав себя по носу. – Это секрет Гильдии Рукояторов. Передается от одного посвященного другому, – напыщенно добавил он.

Виктор бросил на него проницательный взгляд.

– А я думал, картинки всего несколько месяцев снимают.

Гаферу хватило совести отвести глаза.

– Ну да, сейчас мы скорее раздаем его кому попало, – признал он. – Но дай нам несколько лет – и мы начнем передавать его… Не трогай?

Виктор с виноватым видом отдернул руку от сложенных на верстаке жестянок.

– Там внутри пленка, – сказал Гафер, осторожно их отодвигая. – С ней надо очень осторожно. Ее нельзя нагревать, потому что она сделана из октоцеллюлозы, и резких встрясок она тоже не любит.

– И что с ней тогда случается? – спросил Виктор, не сводя глаз с жестянок.

– Кто знает? Выживших не было, так что нам никто не рассказал. – Гафер посмотрел на лицо Виктора и осклабился.

– Об этом не беспокойся, – сказал он. – Ты-то будешь перед ящиком стоять.

– Только я не умею играть, – признался Виктор.

– А делать что тебе говорят умеешь? – спросил Гафер.

– Что? Ну-у. Да. Наверное.

– А это все, что от тебя требуется, парень. Это все. А, и еще большие мышцы.

Они вышли под раскаленное солнце и направились к сараю Сильверфиша.

Который был занят.

Себя-Режу-Без-Ножа Достабль знакомился с движущимися картинками.

– Что я себе представляю, – сказал Достабль, так это, ну… вот, посмотри. Что-то вроде этого.

Он поднял табличку.

На ней кривыми буквами было выведено:

После этаво паказа пачиму бы не заглянуть В «Реберный Дом Харги» Лучшая Гарячая Кухния

– А что такое «гарячая кухния»? – поинтересовался Виктор.

– Это по-иностранному, – объяснил Достабль. Он хмуро поглядывал на Виктора. Оказаться под одной крышей с кем-то вроде него в планы Достабля не входило. Он-то надеялся иметь дело только с Сильверфишем. – Означает «еда», – добавил он.

Сильверфиш уставился на табличку.

– И что это? – спросил он.

– Может быть, – очень осторожно проговорил Достабль, – ты поднимешь эту табличку в конце показа?

– Это еще зачем?

– Потому что такой человек, как Шэм Харга, может отвалить за это огро… большую сумму.

Все внимательно посмотрели на табличку.

– Я обедал в «Реберном Доме Харги», – припомнил Виктор. – Я бы не сказал, что еда там лучшая. Она не лучшая. Далеко не лучшая. – Он немножко по-думал. – Собственно говоря, от лучшей она далека настолько, насколько это вообще возможно.

– Это не имеет значения, – резко ответил Достабль. – Это совершенно не важно.

– Но, – начал Сильверфиш, – если мы будем повсюду говорить, что «Реберный Дом Харги» – лучшее место в городе, что подумают в других ресторанах?

Достабль навалился на стол.

– А вот что, – сказал он. – «Почему мы не придумали это первыми?»

Он выпрямился. Во взгляде Сильверфиша просвечивало непонимание.

– Объясни-ка еще раз, пожалуйста, – попросил он.

– Они захотят сделать то же самое! – сказал Достабль.

– Я понял, – вклинился Виктор. – Они захотят, чтобы мы поднимали таблички с надписями вроде: «На самом деле лучшая кухня в городе не у Харги, а у нас».

– Как-то так, как-то так, – протараторил Достабль, злобно поглядев на него. – Над формулировкой придется подумать, но как-то так.

– Но… но… – Сильверфиш изо всех сил пытался не потерять нить разговора. – Харге ведь это не по-нравится? Если он заплатит нам, чтобы мы написали, что он лучше всех, а потом мы возьмем деьги у других людей и напишем, что они лучше всех, тогда он…

– Заплатит нам еще больше, – закончил Достабль, – чтобы мы написали это еще раз, да покрупнее.

Все уставились на него.

– И ты думаешь, что это сработает? – спросил Сильверфиш.

– Да, – отрезал Достабль. – Послушай как-нибудь с утречка уличных торговцев. Они ведь не кричат: «Почти свежие апельсины, чуток помятые, по терпимой цене!», правда? Нет, они кричат: «Хватайте апельсины, таких больше никогда не попробуете!» Это называется «предпринимательский подход».

Он снова навалился на стол.

– И кажется мне, – сказал он, – что вам она здесь как раз пригодилась бы.

– Похоже на то, – выдавил Сильверфиш.

– А подзаработав, – продолжил Достабль, чей голос, как лом, расширял трещины в реальности, – ты сможешь как следует развернуться со своим искусством.

Сильверфиш немного просветлел.

– Это правда, – сказал он. – Например, отыскать какой-нибудь способ добавить звук…

Достабль его не слушал. Он указал на прислоненную к стене стопку дощечек.

– А это что? – спросил он.

– А, – сказал Сильверфиш. – Это была моя идея. Мы подумали, что хорошим предпринимательским подходом, – он смаковал эти слова, будто они были каким-то незнакомым и редким лакомством, – будет рассказать людям о других движущихся картинках, которые мы снимаем.

Достабль взял одну из дощечек, вытянул перед собой и критически оглядел.

На ней было написано:

На следущей недели мы будим паказывать «Пелиас и Мелисанда», Рамантическую Трагедь В Двух Катушках. Спасибо за внимание.

– О, – сухо сказал Достабль.

– Неужели что-то не так? – спросил окончателно поверженный Сильверфиш. – На ней же написано все, что им нужно знать, разве нет?

– Можно? – спросил Достабль и взял со стола Сильверфиша мелок. Какое-то время он увлеченно что-то писал на обратной стороне дощечки, а потом перевернул ее.

Теперь она гласила:

Богги и Люди Гаварили, Што Этаму Не Бывать, Но Они Не Жилали Слушать! «Пелиас и Мелисанда», История Запретнай Любви! Абжигающая Страсть, Адалевшая Прастранство и Время! Вы Будите Патрясены! При участии 1000 слонов!

Виктор и Сильверфиш прочитали этот текст очень внимательно, словно меню, написанное на чуждом языке. Это, собственно, и был чуждый язык, но, что еще хуже, при этом он был их собственным.

– Так, так, – проговорил Сильверфиш. – О боги… Не помню, чтобы там было что-то по-настоящему запретное. Гм. Этот клик просто очень исторический. Я подумал, что это поможет, ну, вы понимаете, детям и так далее. Расскажет им об истории. Знаете, эти двое ведь так и не встретились, вот в чем трагедия. Все это очень, гм, печально. – Он не отводил взгляда от таблички. – Хотя, должен сказать, что-то в этом определенно есть. Гм. – Похоже, его что-то беспокоило. – Не припомню, чтобы там были слоны, – признался он, словно это была его вина. – Я тогда весь день присутствовал на съемках и не припомню момента, в котором участвовала тысяча слонов. Уверен, я бы это заметил.

Достабль уставился на него. Он не знал откуда, но теперь, когда он об этом задумался, к нему начали приходить вполне отчетливые идеи насчет того, что должно фигурировать в движущихся картинках. Тысяча слонов была отличным началом.

– Ни одного слона? – уточнил он.

– Вроде как нет.

– А танцовщицы есть?

– Э-э, нет.

– Ну а безумные погони и люди, висящие над пропастью на кончиках пальцев?

Сильверфиш немного приободрился.

– Кажется, в одной сцене есть балкон, – сказал он.

– Да? А кто-нибудь на нем висит на кончиках пальцев?

– Не думаю, – сказал Сильверфиш. – Кажется, Мелисанда с него склоняется.

– Хорошо, а зрители затаят дыхание, ожидая, что она свалится?

– Я надеюсь, что они будут читать монолог Пелиаса, – брюзгливо ответил Сильверфиш. – Он у нас пять табличек занял. Мелким шрифтом.

Достабль вздохнул.

– Я точно знаю, что нужно народу, – сказал он, – и это не куча мелких буковок. Ему нужна услада для глаз!

– После мелких буковок? – ехидно спросил Виктор.

– Ему нужны танцовщицы! Ему нужны впечатления! Ему нужны слоны! Ему нужны люди, падающие с крыш! Ему нужны мечты! Мир полон маленьких людей с большими мечтами!

– Это в смысле гномов и карликов, да? – спросил Виктор.

– Нет!

– Скажите, господин Достабль, – поинтересовался Сильверфиш, – а чем именно вы занимаетесь?

– Торгую разными товарами, – ответил Достабль.

– В основном сосисками, – уточнил Виктор.

– И еще разными товарами, – резко сказал Достабль. – Я торгую сосисками только тогда, когда в продаже разных товаров намечаются спады.

– И, по-вашему, опыт торговца сосисками означает, что вы умеете делать хорошие движущиеся картинки? – спросил Сильверфиш. – Продавать сосиски может кто угодно! Правда же, Виктор?

– Ну… – неуверенно протянул Виктор. Продать Достаблевы сосиски не смог бы никто, кроме Достабля.

– Вот видите, – сказал Сильверфиш.

– Дело в том, – сказал Виктор, – что господин Достабль способен продавать сосиски даже тем, кто их у него уже покупал.

– Это верно, – кивнул Достабль. И широко улыбнулся Виктору.

– А человек, способный продать сосиски господина Достабля дважды, способен продать что угодно, – закончил Виктор.

Следующее утро выдалось ярким и безоблачным, как всегда в Голывуде, и они начали съемку «Увликательнейших и Ниобычайных Приключений Коэна-Варвара». Достабль утверждал, что потратил на них весь вечер.

Название, однако, принадлежало Сильверфишу. Хотя Достабль и заверил его, что Коэн-Варвар – персонаж практически исторический и определенно познавательный, вариант «Далина кровищи» Сильверфиш зарубил.

Виктору выдали нечто, с виду напоминавшее кожаный кошелек, но оказавшееся его костюмом. Он пере-оделся за парочкой валунов.

Еще ему вручили огромный тупой меч.

– Значит, так, – сказал Достабль, сидевший на стуле с холщовым сиденьем, – вот что ты делаешь: дерешься с троллями, подбегаешь к девушке, отвязываешь ее от шеста, дерешься с другими троллями, а потом отбегаешь вон за тот камень. Я это вижу так. Что скажешь, Томми?

– Ну, я… – начал Сильверфиш.

– Отлично, – сказал Достабль. – Ну ладно. Да, Виктор?

– Ты сказал «тролли». Какие еще тролли? – спросил Виктор.

Парочка валунов медленно распрямилась.

– Ты, господин, ни о чем не беспокойся, – сказал ближайший. – Мы со стариком Галенитом свое дело знаем.

– Тролли! – воскликнул Виктор и попятился.

– Ага, верно, – сказал Галенит. И картинно взмахнул дубиной, из которой торчал гвоздь.

– Но, но… – начал Виктор.

– Что? – спросил второй тролль.

Но вы же тролли, хотелось сказать Виктору, свирепые ожившие каменюки, которые живут в горах и бьют путников по головам огромными дубинами, очень похожими на те, что вы держите сейчас, а я, когда мне сказали «тролли», подумал, что это будут обычные люди, наряженные в, ну, не знаю, покрашенные серой краской мешки или что-то такое.

– О, хорошо, – еле слышно сказал он. – Гм.

– И не верь этим россказням про то, что мы якобы людей едим, – сказал Галенит. – Это все клевета. Ну правда, мы же из камней сделаны, с чего нам людей есть.

– Пожирать, – поправил второй тролль. – Ты хотел сказать «пожирать».

– Ага. С чего нам людей пожирать? Мы всегда плюемся потом. И вообще, мы с этим завязали, – добавил он. – Хотя и не начинали. – Он дружески пихнул Виктора локтем и чуть не сломал ему ребро. – Тут хорошо, – заговорщически поведал он. – Нам дают три доллара в день плюс доллар на защитный крем для дневной работы.

– А иначе мы в камень до ночи превращаемся, а это такая морока, – сказал его напарник.

– Ага, из-за этого съемки задерживаются, да еще и люди о нас спички зажигают.

– А еще мы, согласно контракту, получаем по пять пенсов за то, что приходим со своими дубинами, – добавил второй тролль.

– Может, все-таки приступим… – начал Сильверфиш.

– Почему троллей только двое? – возмутился Достабль. – Что такого героического в драке с двумя троллями? Я же вроде просил, чтобы их было двадцать?

– Мне и двоих хватит, – сообщил Виктор.

– Послушайте, господин Достабль, – сказал Сильверфиш, – я знаю, что вы пытаетесь помочь, но элементарная экономика…

Сильверфиш и Достабль заспорили. Рукоятор Гафер вздохнул и откинул заднюю стенку рисовального ящика, чтобы накормить и напоить недовольных бесов.

Виктор оперся на меч.

– А вы, значит, много в кликах снимаетесь? – спросил он у троллей.

– Ага, – сказал Галенит. – Все время. Вот, например, в «Королевском выкупе» я играл тролля, который выбегал и колошматил людей. А в «Темном лесу» я играл тролля, который выбегал и колошматил людей. А вот в «Таинственной горе» я играл тролля, который выбегал и напрыгивал на людей. А то ведь на одинаковых ролях много не заработаешь.

– А ты тем же самым занимаешься? – спросил Виктор у второго тролля.

– О, Моррена у нас типажный актер, верно? – сказал Галенит. – Лучший в нашем деле.

– И кого он играет?

– Утесы.

Виктор непонимающе уставился на него.

– Это потому, что он весь в расщелинах, – говорил между тем Галенит. – И не только утесы. Видел бы ты, как он играет древний монолит. У тебя бы дух захватило. Давай, Морри, покажи ему свою надпись.

– Да ну, – сказал Моррена, стеснительно улы-баясь.

– Я вот думаю взять себе для картинок новое имя, – продолжил Галенит. – Что-нибудь эффектное. Например, Кремень.

Он посмотрел на Виктора – взволнованно, насколько тот мог судить, хотя и не был специалистом по спектру выражений, доступному для лица, которое выглядело так, словно его высекли из гранита пинками ног, обутых в сапоги с железными носами.

– Как тебе? – спросил Галенит.

– Э‑э. Очень неплохо.

– Я подумал, что это имя подинамичнее, – объяснил предполагаемый Кремень.

Виктор услышал, как из его рта вылетают слова:

– Или Скала. Скала – хорошее имя.

Тролль уставился на него, беззвучно шевеля губами, словно прикидывал на себя псевдоним.

– Вот это да, – сказал он. – Мне такое и в голову не приходило. Скала. Мне нравится. А ведь с таким именем мне больше, чем три доллара в день, платить должны.

– Может, начнем уже? – сурово спросил Достабль. – Может, мы и сможем позволить себе больше троллей, если этот клик получится успешным, но только если не выйдем за рамки бюджета, так что нужно управиться до обеда. Значит, так, Морри и Галенит…

– Скала, – поправил Скала.

– Что, правда? Ну ладно, в общем, вы двое выбегаете и нападаете на Виктора, ясно? Ну ладно… крутим…

Рукоятор завращал ручку рисовального ящика. Послышалось негромкое щелканье, бесы хором завизжали. Виктор стоял с видом человека, в любой момент готового к действию.

– Это значит, что пора начинать, – терпеливо объяснил Сильверфиш. – Тролли выбегают из-за камней, а ты отважно защищаешься.

– Но я не знаю, как драться с троллями! – завопил Виктор.

– Давай так, – сказал новонареченный Скала. – Сначала ты парируешь удар, а потом мы изо всех сил стараемся по тебе не попасть.

И тут до Виктора дошло.

– Вы хотите сказать, что это все понарошку? – поразился он.

Тролли обменялись короткими взглядами, в которых тем не менее отчетливо читалось: не правда ли, поразительно, что вот эти создания вроде как заправляют миром?

– Ага, – ответил Скала. – Именно. Все не по-настоящему.

– Нам нельзя тебя убивать, – успокоил Виктора Моррена.

– Точно, – сказал Скала. – Мы этого ни за что не сделаем.

– Нас за такие дела гонораров лишают, – мрачно заключил Моррена.

Твари собирались возле трещинки в реальности, пожирая свет и тепло тем, что у них сходило за глаза. Их уже набралась целая толпа.

Когда-то существовал проход. Нельзя сказать, что они помнили об этом, потому что у них не было ничего настолько сложного, как память. У них едва было что-то настолько сложное, как головы. Но инстинкты и чувства у них были.

Им нужен был проход.

Они его нашли.

Все получилось неплохо – с шестого раза. Главная проблема заключалась в том, что тролли в порыве энтузиазма лупили друг друга, землю, воздух, а частенько – и себя самих. В итоге Виктор просто сосредоточился на том, чтобы попадать по дубинам, когда они проносились мимо.

Достабль, похоже, был вполне доволен. Гафер – нет.

– Они слишком много двигались, – пожаловался он. – То и дело из картинки выпадали.

– Это же была битва, – сказал Сильверфиш.

– Да, но я же не могу ящик перетаскивать, – сказал рукоятор. – Бесы падают.

– А нельзя их как-нибудь закрепить? – спросил Достабль.

Гафер поскреб подбородок.

– Наверное, можно им ноги к полу прибить, – предложил он.

– В любом случае пока сойдет и так, – сказал Сильверфиш. – Теперь рисуем сцену, где ты спасаешь девушку. Где она? Я точно велел ей прийти сюда. Почему ее нет? Почему никто никогда не делает так, как я им говорю?

Рукоятор вытащил изо рта бычок.

– Она рисуется в «Атважном Искателе Приключениев» на той стороне холма, – сообщил он.

– Но его же еще вчера должны были закончить! – возопил Сильверфиш.

– Пленка взорвалась, – объяснил рукоятор.

– Проклятье! Ну ладно, сделаем пока следующую битву. Ей не обязательно при этом присутствовать, – недовольно сказал Сильверфиш. – Так, друзья мои. Рисуем сцену, в которой Виктор сражается с кошмарным Балгрогом.

– А что такое Балгрог? – спросил Виктор.

Дружеская, но очень тяжелая рука похлопала его по плечу.

– Это такое традиционное злобное чудище, а на самом деле – крашенный зеленым Морри с приклеенными крыльями, – объяснил Скала. – Пойду помогу ему с покраской.

Он уковылял прочь.

Похоже, пока что Виктор никому был не нужен.

Он воткнул свой нелепый меч в песок, убрел в сторонку и отыскал клочок тени под чахлыми оливковыми деревцами. Здесь тоже были валуны. Виктор осторожно по ним постучал. Они, похоже, живыми не были.

В земле нашлась прохладная впадинка, которая была почти уютной по раскаленным меркам Голывудского холма.

Откуда-то даже задувал ветерок. Прислонившись к валунам, Виктор ощутил, что от них веет холодом. «Под землей, наверное, много пещер», – подумал он.

…а далеко оттуда, в Незримом Университете, в продуваемом сквозняками, украшенном множеством колонн коридоре, одно маленькое устройство, на которое уже много лет никто не обращал никакого внимание, вдруг начало издавать шум…

Так вот какой он, Голывуд. На экране он смотрится совсем иначе. Судя по всему, движущиеся картинки требуют постоянного ожидания, а еще, если он верно все понимает, перескоков во времени. События происходят раньше тех, позже которых происходят. Чудовища – это всего лишь облитый зеленой краской Морри с приклеенными крыльями. И ничего реально реального.

Как ни странно, это захватывало.

– Как же мне это надоело, – сказал кто-то рядом с ним.

Виктор поднял взгляд. По другой тропинке к нему подошла девушка. Ее лицо, покрытое бледным гримом, раскраснелось от нагрузки, волосы нелепыми кудряшками спадали на глаза, а одета она была в платье, которое, пусть и явно сшитое по фигуре, предназначалось для девочки, которая была лет на десять младше и очень любила кружавчики.

Девушка была весьма привлекательна, хотя в глаза это бросалось не сразу.

– И знаешь, что они говорят, если им пожаловаться? – требовательно спросила она. На самом деле этот вопрос предназначался не Виктору. Просто у него была свободная пара ушей.

– Даже не представляю, – вежливо ответил он.

– Они говорят: «Есть целая куча других людей, которые только и ждут шанса попасть в движущиеся картинки». Вот что они говорят.

Она прислонилась к узловатому деревцу и начала обмахиваться соломенной шляпкой.

– И здесь слишком жарко, – пожаловалась она. – А мне еще нужно рисоваться в дурацкой однокатушечной картинке у Сильверфиша, который понятия не имеет, что делает. С каким-то мальчишкой, у которого наверняка несет изо рта, в волосах запуталась солома, а на лбу хоть скатерть расстилай.

– И с троллями, – спокойно добавил Виктор.

– О боги. Что, с Морри и Галенитом?

– Да. Только Галенит теперь зовет себя Скалой.

– А я думала, он Кремнем хотел назваться.

– «Скала» ему нравится больше.

Из-за камней донеслось тоскливое блеяние Сильверфиша, который вопрошал, куда это все подевались, когда они ему нужны. Девушка закатила глаза.

– О боги. И ради этого я пропускаю обед?

– Ты всегда успеешь поесть его у меня со лба, – сказал Виктор и поднялся.

Он с удовлетворением ощутил затылком ее задумчивый взгляд, вернулся за мечом и сделал несколько пробных взмахов, вложив в них больше силы, чем требовалось.

– Ты ведь тот парень с улицы, да? – спросила она.

– Именно. А ты – та девушка, которую должны были рисовать, – сказал Виктор. – Смотрю, разрисовали тебя изрядно.

Она с любопытством посмотрела на него.

– Как ты смог так быстро найти работу? Большинству приходится неделями дожидаться шанса.

– Я всегда говорил: шансы нужно не ждать, а ловить, – сказал Виктор.

– Но как…

Но Виктор уже беззаботно убрел прочь. Девушка потащилась за ним, все еще капризно надувая губы.

– А‑а, – саркастически протянул Сильверфиш, поднимая взгляд. – Ну надо же. Все на месте. Ну хорошо. Начнем с того места, где он находит ее привязанной к шесту. Вот что делаешь ты, – сказал он Виктору, – отвязываешь ее, оттаскиваешь в сторону и дерешься с Балгрогом, а ты, – он ткнул пальцем в девушку, – ты… ты… ты просто следуешь за ним и выглядишь такой… такой спасенной, как только можешь, поняла?

– Это у меня хорошо получается, – обреченно ответила она.

– Нет, нет, нет, – сказал Достабль и обхватил голову руками. – Только не снова то же самое!

– Разве ты не этого хотел? – поинтересовался Сильверфиш. – Не драк и спасений?

– Должно быть что-то еще! – воскликнул Достабль.

– Например? – требовательно спросил Сильверфиш.

– Ну, я не знаю. Пыпыщ. Вжух. Старое доброе э‑ге-гей.

– Смешные звуки? У нас немые картинки.

– Все делают клики про то, как люди бегают, дерутся и падают, – сказал Достабль. – Должно быть что-то еще. Я смотрел, что вы тут рисуете, и, по мне, так оно все какое-то одинаковое.

– А по мне, так все сосиски какие-то одинаковые, – буркнул Сильверфиш.

– Но они-то и должны быть одинаковыми! Народ этого и ждет!

– Так я и даю ему то, что он ждет, – сказал Сильверфиш. – Люди ожидают увидеть еще больше того, что они ожидают увидеть. Битвы и погони и все такое прочее…

– Прошу прощения, господин Сильверфиш, – позвал его рукоятор, перекрикивая сердитый галдеж бесов.

– Что такое? – рявкнул Достабль.

– Прошу прощения, господин Достабль, но через четверть часа мне их кормить надо.

Достабль застонал.

Впоследствии Виктор никак не мог припомнить, что именно произошло в следующие несколько минут. Так оно обычно и бывает. Мгновения, резко меняющие вашу жизнь, наступают внезапно – как те, когда вы умираете.

Он точно помнил, что было еще одно условное сражение – с Морри при участии того, что могло бы стать устрашающим кнутом, если бы тролль без конца не запутывался в нем ногами. А когда кошмарный Балгрог был повержен и скрылся из виду, корча страшные рожи и придерживая крылья одной рукой, Виктор повернулся и перерезал веревки, которыми привязали к шесту девушку, и как раз должен был резко утащить ее вправо, как вдруг…

…послышался шепот.

В нем не было слов, но было что-то, являвшееся их сутью, проникавшее сквозь уши Виктора прямиком в его хребет, не тратя времени на остановку в мозгу.

Он заглянул в глаза девушки, гадая, слышит ли она то же самое.

А откуда-то издалека слова все-таки доносились. Сильверфиш говорил: «Ну давай, пошевеливайся, что ты так на нее уставился?», а рукоятор говорил: «Они от рук отбиваются, если их вовремя не покормить», а Достабль голосом, свистящим, точно брошенный нож, говорил: «Не смей прекращать крутить ручку».

Границы зрения Виктора заволокло туманом, и в этом тумане проступали силуэты, менявшие форму и исчезавшие, прежде чем он успевал их рассмотреть. Беспомощный, как муха в потоке смолы, владеющий своей судьбой не более чем мыльный пузырь в урагане, он склонился и поцеловал ее.

Сквозь звон в его ушах пробивались новые слова:

– Зачем он это делает? Разве я велел ему это сделать? Никто не велел ему это сделать!

– …а потом мне приходится за ними выгребать, а это, скажу я вам, совсем не…

– Крути ручку! Крути ручку! – верещал Достабль.

– А теперь он зачем так на нее смотрит?

– Ух ты!

– Если перестанешь крутить ручку, тебе в этом городе больше не работать!

– Слушай, господин, я ведь член Гильдии Рукоя-торов…

– Не останавливайся! Не останавливайся!

Виктор выплыл на поверхность. Шепот утих, сменившись далеким шумом волн. Реальность возвратилась, жаркая и резкая, и солнце было пришпилено к небесам, точно медаль за превосходную погоду.

Девушка глубоко вздохнула.

– Я… ой… прости, пожалуйста, – забормотал Виктор, пятясь от нее. – Я правда не знаю, что на меня нашло…

Достабль заскакал на месте.

– Вот оно, вот оно! – завопил он. – Когда будет готово?

– Говорю же, мне бесов надо кормить и убирать за ними…

– Конечно, конечно… зато у меня будет время нарисовать афиши, – сказал Достабль.

– Я уже их подготовил, – холодно сообщил Сильверфиш.

– Не сомневаюсь, не сомневаюсь, – возбужденно протараторил Достабль. – Не сомневаюсь, что подготовил. Не сомневаюсь, что на них написано что-то вроде: «Возможно, вам будет Любапытно взглянуть на Интересную Движущуюся Картинку»!

– И что тут не так? – требовательно спросил Сильверфиш. – Всяко лучше, чем горячая сосиска!

– Говорю же, когда ты продаешь сосиски – ты не топчешься на месте и не ждешь, когда люди их захотят, а идешь и заставляешь их почувствовать голод. А еще – мажешь сосиски горчицей. Вот именно это твой паренек сейчас и сделал.

Достабль похлопал Сильверфиша по плечу, а другой рукой сделал широкий жест.

– Разве ты не видишь? – спросил он. И застыл. Странные мысли приходили к нему быстрее, чем он успевал их думать. У него голова шла кругом от возбуждения и перспктив.

– «Кленок Страсти», – сказал он. – Вот как мы ее назовем. Не в честь какого-то старого хрыча, который небось давно уже копыта отбросил. «Кленок Страсти». Да. Бурная Сага о… о Влечении и Жаркой, Жаркой, Жаркой какеетам под Палящим Первобытным Солн-цем Измученного Континента! Романтика! Очарование! В трех Незабываемых Катушках! Захватывающие Битвы Насмерть С Плотоядными Чудовищами! Вы завопите, когда тысяча слонов…

– У нас всего одна катушка, – брюзгливо пробубнил Сильверфиш.

– Днем снимем еще! – провозгласил Достабль, вращая глазами. – Всего-то и нужно, что больше драк и чудовищ!

– Но слонов‑то у нас точно нет! – завопил Сильверфиш.

Скала поднял щербатую руку.

– Что? – рявкнул Сильверфиш.

– Если у вас есть чуток серой краски и что-нибудь для ушей, мы с Морри можем…

– Никто еще не делал трехкатушечный клик, – задумчиво проговорил Гафер. – Это непросто будет. Почти десять минут, как-никак. – Он задумался. – Наверное, можно сделать катушки побольше…

Сильверфиш понял, что его загнали в угол.

– Послушайте, – начал он.

Виктор не сводил глаз с девушки. Остальные на них внимания не обращали.

– Э‑э, – промямлил он. – Кажется, нас друг другу не представили?

– Тебе это, похоже, не помешало, – сказала она.

– Обычно я себя так не веду. Я, наверное… заболел. Или что-то в этом роде.

– О, отлично. И мне, видимо, от этого должно полегчать?

– Может, присядем в теньке? Тут очень жарко.

– У тебя взгляд сделался таким… жгучим.

– Правда?

– Это было очень странно.

– Я и чувствовал себя очень странно.

– Знаю. Дело в этом месте. Оно в тебя проникает. Ты знаешь, – спросила она, усаживаясь на песок, – что для обращения со всякими там бесами есть целая куча правил: что их нельзя утомлять, чем их можно кормить и так далее. А вот на нас всем наплевать. Даже с троллями лучше обращаются.

– Наверное, это как-то связано с тем, что в них семь футов росту и тысяча фунтов весу, – предположил Виктор.

– Меня зовут Теда Уизел, но друзья зовут меня Джинджер, – представилась она.

– А меня зовут Виктор Тугельбенд. Гм. Но друзья зовут меня Виктор, – сказал Виктор.

– Это ведь твой первый клик?

– Как ты догадалась?

– Ты так выглядел, будто всем этим наслаждался.

– Ну, это ведь лучше, чем работать, разве нет?

– Подожди, пока проведешь здесь столько же, сколько я, – едко сказала она.

– А сколько ты здесь?

– Почти с самого начала. Пять недель.

– Надо же. Все случилось так быстро.

– И это лучшее, что когда-нибудь случалось, – ровным голосом сказала Джинджер.

– Ну, наверное… скажи, а нам можно пойти пообедать? – спросил Виктор.

– Нет. Нас могут позвать в любую минуту, – сказала Джинджер.

Виктор кивнул. В общем и целом он без особенных проблем жил, упрямо, но спокойно делая то, что хотел, и не понимал, почему должен от этого отказываться даже и в Голывуде.

– Тогда им придется кричать, – сказал он. – Я хочу поесть и выпить чего-нибудь холодненького. Возможно, я просто перегрелся на солнышке.

Джинджер колебалась:

– Ну, здесь, конечно, есть столовая, но…

– Отлично. Веди.

– Здесь людей вышвыривают только так…

– Что, не сделав третьей катушки?

– Они говорят «Народу, который хочет пробиться в движущиеся картинки, и без вас полно»…

– Отлично. Это значит, что у них будет весь остаток дня для того, чтобы найти среди них парочку наших двойников. – Виктор прошагал мимо Морри, который тоже пытался укрыться в тени камня.

– Если нас кто-нибудь будет искать, – сказал Виктор, – мы ушли на обед.

– Что, прямо сейчас? – поразился тролль.

– Да, – твердо сказал Виктор и двинулся дальше.

Сзади доносились голоса Достабля и Сильверфиша, схлестнувшихся в яростном споре, а время от времени – реплики рукоятора, говорившего расслабленным тоном человека, который знает, что ему сегодня в любом случае заплатят шесть долларов.

– …назовем ее эпопеей. О ней лет сто еще будут говорить.

– Ага, о том, как мы обанкротились!

– Слушай, я знаю, где можно сделать цветные гравюры практически за бесценок…

– …Я тут подумал: может, у меня получится шпагатом привязать к рисовальному ящику колесики, и тогда его можно будет перевозить с места на место…

– И люди скажут: «Ах, этот Сильверфиш – вот создатель движущихся картинок, у которого хватило духу дать народу то, что он хочет» – вот что они скажут. Человек, который раздвинул эти, какихтам, искусства…

– …а если сделать этакий шест на вертлюге, так мы сможем рисовальный ящик прямо вплотную…

– Что? Ты правда думаешь, что они так скажут?

– Поверь мне, Томми.

– Ну… ладно. Ладно. Только никаких слонов. Я хочу, чтобы ты это уяснил. Никаких слонов.

– Странная штуковина, – сказал аркканцлер. – Какая-то куча глиняных слонов. Ты же вроде говорил, что это машина?

– Скорее… скорее устройство, – неуверенно поправил его казначей. Он потыкал устройство пальцем. Глиняные слоны закачались. – Кажется, его собрал Умелец Риктор. Это было еще до меня.

Оно было похоже на большой узорчатый горшок ростом почти с человека ростом с большой горшок. По верхнему краю висели на мелких бронзовых цепочках восемь глиняных слонов; один из них после казначеева прикосновения раскачивался взад-вперед.

Аркканцлер заглянул внутрь.

– Сплошные рычаги и мехи́, – с отвращением заметил он.

Казначей повернулся к университетской управительнице.

– Скажите, госпожа Герпес, – спросил он, – что именно произошло?

Госпожа Герпес, дородная, розовая и затянутая в корсет, пригладила свой рыжий парик и подтолкнула крошечную служанку, которая рядом с ней смотрелась точно буксирчик.

– Расскажи его светлости, Ксандра, – велела она.

Судя по виду Ксандры, находиться здесь ей совсем не хотелось.

– Понимаете, сэр, пожалуйста, сэр, я пыль вытирала, понимаете…

– Она-с пыль-с вытирала-с, – услужливо пояснила госпожа Герпес. Когда на нее находил острый приступ классового почтения, она могла порождать букву «с» даже там, где это было не предусмотрено природой.

– …а потом он как зашумит…

– Он-с зашумел-с, – сказала госпожа Герпес. – Поэтому она рассказала мне, ваша светлость, как-с и‑с полагается-с.

– Как звучал этот шум, Ксандра? – спросил казначей так ласково, как только смог.

– Пожалуйста, сэр, он звучал как-то вроде… – она закатила глаза, – «вумм… вумм… вумм… вумм… вуммвуммвумм ВУММВУММ… плиб», сэр.

– Плиб, – очень серьезно повторил казначей.

– Да, сэр.

– Плиб-с, – эхом отозвалась госпожа Герпес.

– Это он так в меня плюнул, – пояснила Ксандра.

– Исторг слюну-с, – поправила ее госпожа Герпес.

– Как я понимаю, один из слонов выплюнул маленький свинцовый шарик, – сказал казначей. – Это и был, э‑э, «плиб».

– Вот как, – сказал аркканцлер. – Я не потерплю, чтобы всякие там горшки в людей харкались.

Госпожу Герпес передернуло.

– С чего он это сделал? – спросил Чудакулли.

– Не могу сказать, мэтр. Я думал, вы можете знать. Кажется, Риктор читал здесь лекции в то время, когда вы были студентом. Госпожу Герпес весьма заботит, – добавил казначей тоном, по которому становилось ясно, что когда госпожу Герпес что-то заботит, проигнорировать это может только весьма недальновидный аркканцлер, – что на прислугу будет оказано магическое воздействие.

Аркканцлер постучал по горшку костяшками пальцев:

– Это старик Риктор-Счетовод, что ли? Ты о нем говоришь?

– Видимо, да, аркканцлер.

– Совершенный псих. Считал, что все на свете измерить можно. Не только длину, и вес, и тому подобное, а вообще все. «Если что-то существует, – говорил, – значит, оно измеримо». – Глаза Чудакулли затуманились воспоминаниями. – Какие только странные штуковины он не изобретал. Думал, что можно измерить истину, и красоту, и сны, и все такое прочее. Так это, значит, одна из игрушек старика Риктора? Интересно, что она измеряет.

– Я‑с считаю, – высказалась госпожа Герпес, – что ее стоит-с убрать куда-нибудь, где-с она никому не навредит-с, если вы не-с возражаете-с.

– Да, да, да, разумеется, – торопливо ответил казначей. Удержать прислугу в Незримом Университете было непросто.

– Избавьтесь от него, – велел аркканцлер.

Казначей пришел в ужас.

– О нет, сэр, – сказал он. – Мы никогда ничего не выбрасываем. К тому же он может быть очень ценным.

– Хм-м‑м, – протянул Чудакулли. – Ценным?

– Это наверняка важный исторический артефакт, мэтр.

– Тогда оттащи его ко мне в кабинет. Я ведь говорил, что его нужно украсить. Пусть будет вот этакая броская безделушка. А теперь я пошел. Надо кое с кем переговорить насчет дрессировки грифона. Доброго вам дня, дамы…

– Гм, аркканцлер, а не можете ли вы подписать, – начал казначей, но обращался он к закрывающейся двери.

Никто не спросил у Ксандры, какой именно из глиняных слонов выплюнул шарик; впрочем, это им ничего бы не сказало.

Тем же вечером парочка грузчиков перенесла единственный рабочий ресограф[5] во вселенной в кабинет аркканцлера.

Никто так и не сообразил, как озвучить движущиеся картинки, однако звук, в первую очередь ассоциировавшийся с Голывудом, все-таки был. Это был стук молотков.

Голывуд набрал критическую массу. Новые дома, новые улицы, новые районы возникали в одну ночь. А в тех местах, где наспех обученные подмастерья-алхимики еще не освоились как следует с самыми сложными этапами производства октоцеллюлозы, исчезали даже быстрее. Но большого значения это не имело. Стоило дыму рассеяться – и кто-то уже снова стучал молотком.

Голывуд разрастался путем деления. Требовались только некурящий парнишка с недрожащими руками, способный читать алхимические знаки, рукоятор, мешок бесов да солнечный свет. Ах да, и немножко людей. Но в них недостатка не было. Если ты не умел разводить бесов, смешивать химикалии или ритмично вращать ручку, ты всегда мог приглядывать за лошадьми или работать официантом, носить интересное выражение лица и надеяться. А если и это не получалось – стучать молотком. Шаткие постройки одна за другой окружали древний холм, их тонкие доски уже коробились и выгорали под безжалостным солнцем, однако потребность в новых все не убывала.

Ведь Голывуд звал. С каждым днем он привлекал все больше людей. И они не затем прибывали, чтобы становиться конюхами, или официантками, или плотниками быстрого реагирования. Они прибывали, чтобы делать движущиеся картинки.

И сами не знали почему.

Как прекрасно знал Себя-Режу-Без-Ножа Достабль, если двое или больше людей соберутся в одном месте, кто-нибудь обязательно попытается продать им сомнительного вида сосиску в тесте.

Теперь, когда сам Достабль нашел себе иное призвание, эту нишу заняли другие.

Одним из них был клатчец Нодар Боргль, чей огромный сарай, где каждый звук отдавался эхом, был не рестораном, а скорее кормовой фабрикой. В одном его конце стояли огромные дымящиеся чаны. Остальное место занимали столы, а за столами…

Виктор был поражен.

…сидели тролли, люди и гномы. И несколько номов. И, кажется, даже парочка эльфов – самых неуловимых обитателей Плоского мира. И множество других существ – Виктор надеялся, что это были тролли в костюмах, потому что иначе всех ожидали большие проблемы. И все они ели, причем, что самое невероятное, не друг друга.

– Берешь тарелку, встаешь в очередь, а потом платишь, – объяснила Джинджер. – Это называется самоприслуживание.

– То есть ты платишь до того, как поешь? А если окажется, что еда кошарная?

Джинджер мрачно кивнула:

– Вот поэтому ты и платишь заранее.

Виктор пожал плечами и наклонился к гному, стоявшему за прилавком:

– Мне, пожалуйста…

– Рагу, – сказал гном.

– А какое рагу?

– А оно разным не бывает. На то оно и рагу, – буркнул гном. – Рагу есть рагу.

– Я имел в виду, из чего оно сделано? – уточнил Виктор.

– Если спрашиваешь – значит, недостаточно проголодался, – сказала Джинджер. – Два рагу, Фрунт-кин.

Виктор взглянул на серовато-коричневую массу, налитую в его тарелку. Странные сгустки, вынесенные на поверхность таинственными конвекционными потоками, на мгновение показывались, а потом скрывались – хотелось надеяться, что навсегда.

Боргль был сторонником Достаблевой кулинарной школы.

– Или рагу, или ничего, парнишка. – Повар осклабился. – Полдоллара. Дешево, за полцены.

Виктор неохотно расстался с деньгами и огляделся в поисках Джинджер.